|
29.09.2001
11:47 |
Идеи и власть Завершая, подобно некоему Цинциннату, осенние работы на своем огородном участке и следя за движением облаков, растений и трав, ваш покорный слуга задумался над антропологическим феноменом "человек власти", и вот, повергает к стопам продвинутой аудитории "Русского переплета" интеллектуальные результаты сего.
Позвольте, "люди власти" не такие, как мы! У нас с ними разный психический состав и кора головных полушарий. "Мы" рождаемся, чтобы жить, любить, страдать, бездельничать, грустить, смеяться, пьянствовать, таращиться на небеса, гваздаться во грехе и задыхаться от поэтических восторгов - "они" ничего из этого не знают. Желания жизни вытеснены у них жаждой власти над возможно большим количеством людей. В идейно-политическом содержании этой власти они не разбираются. Коммунизм, капитализм, патриотизм, православие, исламизм для них звук пустой, малопонятные библиотечные премудрости. "Порулить" - вот что для них главное. Обратись к собственной биографии, читатель - точнее, к личности своих бывших и нынешних начальников. О, среди них есть такие и сякие, "немазаные и сухие", умные и не очень, карьеристы и "как бы" выдвиженцы, талантливые организаторы и тупые гречкосеи, но согласимся, есть у них и нечто общее: вот этот "геном власти", без ежедневного утоления которого их жизненное вещество начинает страдать. "Хо-хо. Цю роботу я люблю ще бильш, ниж бути директором" - ляпнул однажды в приступе откровенности один бесхитростный, но могучий львовский шеф после случившегося с ним полового приключения. Но лишь на сутки местная жрица любви заставила его усомниться в то, что "бути директором" не главная радость жизни.
Иные не сомневаются в этом ни минуты. Чем больше в человеке генома власти, тем меньше других геномов.
Некоторые из одного только этого генома и состоят.
У меня в руках испанский журнал "Barselona" за октябрь 1993 года. На первой обложке - Ельцин со спины, под ним волнующееся море народа. Над фотографией надпись: "Царь". О Ельцине невозможно сказать ничего другого, кроме вот этого единственного: царь. Абсолютный, беспримесный, самодостаточный феномен власти. Его невозможно мерить нравственными мерками. Ельцин выполнял ту генетическую программу, которая в него была заложена Богом и природой, а эта программа исчерпывалась стремлением быть главой, кесарем, Первым. Репутация непредсказуемого была создана ему теми, кто оценивал его поведение головой, Ельцин же думал, если можно так выразиться, инстинктом. Поэтому он ни разу не ошибся в борьбе за власть. Было бы неудивительно, если бы он принял католичество, а настоящими русскими объявил поляков. В сознании властителей ельцинского кроя это означало бы остроумный властный ход, выгодную "рокировочку". "Да он атомную бомбу ни с того ни с сего бросить на Америку может!" - ужасался один из думских депутатов. Американцы понимали это и предпочитали называть Ельцина "другом Борисом".
Пространство ельцинской власти беспрерывно сужалось. Но, сужаясь, она делалась более концентрированной. Россия превращалась в Великую Пустошь, от нее отваливались куски территорий, рушилась экономика, рушилось все - дворцовый режим крепчал.
Даже свою добровольную отставку Ельцин бессознательно списал с короля Лира. Он слетал в Иерусалим и объявил себя святым президентом. Есть еще одна, более близкая параллель: вот так же триста лет назад оставлял Кремль другой терминатор власти, Иван Грозный, чтобы насладиться растерянностью и паникой среди подданных.
Или вот еще: Герой Социалистического Труда, генерал-майор КГБ, член ЦК КПСС и Главный Коммунист Азербайджана переходит в магометанскуо веру, надевает галабею и совершает хадж. Советские партийно-политические лидеры Нурсултан Назарбаев, Эдуард Шеварнадзе, Леонид Кравчук, Мирча Снегур, Сапармурат Ниязов, становятся руководителями антисоветски и антироссийски ориентированных нацобразований, запускают в свои страны военных специалистов из НАТО и объявляют оставшихся в КПСС своими врагами. Поразительно, правда?
"Ни стыда ни совести", - говорят о таких в народе. Но мало ли чего говорят в робком богобоязненном народе? Народ на то и народ, чтобы находиться в чьей-то власти: мудрого патриота-государственника Бориса Годунова или политического проходимца Лжедмитрия.
- Есть "люди власти", а есть "люди идеи" - продолжал размышлять ваш покорный слуга, обрезая кусты смородины на своем богоспасаемом участке. - Если два эти генома соединяются в одном, получается Моисей, Авраам Линкольн, Ленин, Гитлер, Сталин, Мао-дзе-Дун, Пол-Пот, Лукашенко, Фидель Кастро. Жажда повелевать у них неодолима, но еще неодолимее жажда осчастливить человечество. Они непременно выступают во всеоружии какого-нибудь планетарного гуманистического проекта. Они пассионарии, мессии, народные вожди в самом прямом смысле этого слова. Их зовут еще демиургами, социальными зодчими, спасителями нации и шигалевыми всл вместе. От их забот у простых смертных трещит голова. Простой смертный - да хоть мы с тобой, читатель, - мечтает и в царствие войти, и все свои возлюбленные извилинки и трещинки пронести с собою, а так не бывает. Великие гуманистические походы всегда были (и будут) связаны с величайшим насилием над личностью, над ее ветхозаветным "эго", приводившим самого Господа Бога в такую ярость, что в одном из библейских эпизодов он начал швыряться громадными камнями в нечестивцев и отступников.
Или вот "Легенда о Данко" Максима Горького. Она совсем не так проста, как то выходит по объяснениям школьных учебников. Условное славянское племя жило себе в каком-то прикарпатском болоте и не мечтало о лучшей доле, пока не появился Некто, крикнувший "что сделаю я для людей!" и не повлекший соплеменников к счастливой жизни. Но уже к середине пути ему пришлось подталивать их в спину, а потом грубо тащить их, ослабевших и упирающихся, к сверкающим полонинам, где царит круглое лето и поют птицы.
О финальном эпизоде легенды не хочется и вспоминать .
Данко пытался осчастливить людей в одиночку. Другие создают для этого своего рода ордены, преданные им не за страх, а за совесть. Прообразом такого ордена являются левиты Моисея и Исуса Навина, служившие в Походе цензорами, надсмотрщиками, жрецами, а, если нужно - палачами. Именно с них скопировал Сталин свою "партию меченосцев" и открыто заявлял об этом. В романе Дмитрия Быкова "Оправдание" есть поразительное для этого модного беллетриста откровение: Сталин прокаливал в огне пыток всю нацию, чтобы рекрутировать из нее новое поколение левитов-меченосцев.
Количество жестокости возрастало в сталинской империи не сверху вниз, а снизу вверх. Самыми беспощадными были чистки как раз в верхнем звене коммунистов-меченосцев. Знаменитые политические процессы тому доказательством. Создавалась могучая человеческая пирамида, Новый Хеопс, постаментом которому мыслился весь земной шар.
Увы, сталинский Хеопс не устоял. Как только великий зодчий покинул свою стройплощадку, его прорабы расслабились. При Сталине "быть коммунистом" означало схиму, аскезу, отречение от земных благ; после него "быть коммунистом" стало означать обладание этими благами. Компартия начала превращаться в накопитель акцентуированных властолюбцев всех мастей и в конце концов была ими же разрушена.
При Ельцине коридоры Кремля заполнили "просто" конквистадоры, бойцы, люди из железа. Они в точности повторяли своего патрона. Культ идеи сменился культом силы и способности ломать противника через колено. Борьба велась ради нее самой и приносила ее участникам радости, недоступные нам, простым смертным. Трещали репутации и лбы, торжествовал черный пиар, и выживали сильнейшие. "Я выздоровел и готов к борьбе" - делился Ельцин на третий день после операции. "К борьбе с кем?" - изумлялись подданные. Неважно - дышал римской мощью Ельцин. - Бороться значит жить.
Интеллигенция, сунувшаяся было в верхние эшелоны власти, оказалась оттуда немедленно вышвырнутой. Сколько было создано ею координационных советов, подписано меморандумов и хартий! Как сильна была уверенность новых Радищевых и Петрашевских в том, что они стали, наконец, начальниками жизни и воплотят в России Хрустальный дворец и Четвертый сон Веры Павловны. Посмотрите теперь, много ли их осталось в думских и кремлевских корридорах власти. Никто не удержался. Именно потому, что каждый из них полагал власть лишь средством для достижения других, благородных целей, но когда они попали, наконец, на эти олимпийские высоты, они вострепетали. Там, оказывается, творилась особенная, совершенно неизвестная жителям равнин действительность. Там происходила беспрерывная, не знающая правил и пощады борьба, причем участники борьбы черпали смысл и наслаждение в ней самой, а не в достижении каких-то идеалов. Там жестокость побеждалась еще большей жестокостью, искрилась ненависть и полыхал азарт.
Представим себе, однако, состояние такого борца, внезапно лишившегося всех своих властных привилегий и кремлевских барм и низверженного вниз, в бессрочную и бездонную ссылку, в то самое людское множество, где находимся мы с тобой, дорогой читатель. Ведь в нашей жизни он ничего не знает и не умеет! Мы копаемся в своих огородах, построяем и укрепляем семейный очаг, радуемся простым житейским радостям и вообще шевелим беззаботными плавниками в океане acva vitae - а у него все не так. Он уже продал однажды и дважды все это в борьбе за власть - и вот, такая колоссальная фига в финале!..
...Ты хотел бы оказаться в его положении, читатель?
Пишущий эти строки - ни за что на свете.
|
ЕРДИТЫЕ
АЗЯТ