У каждого народа две истории. Одну пишет он сам, другую - его соседи. Как пра-вило, эти истории разительно непохожи друг на друга. То, что национальному летопис-цу представляется внятным, логичным и достойным всяческого восхищения, посто-роннему глазу видится странностью или даже нелепостью. Русская история в этом смысле не исключение.
С точки зрения автора этих строк есть страны, обладающие неким закадровым смыслом, не объяснимым в понятийном эвклидовом слове - и Россия из их числа. По-кинем однажды в жизни столичные окрестности "Русского переплета", тряхнем ко-шельком, купим билет "Москва-Владивосток" и отправимся. У-у, какие пространства откроются нашему оку, какая terra incognita и какая бесчисленность человеческих су-ществований! Коловращение горизонтов, лесные чащобы и обнаженные равнины, Уральские горы, лабиринты водных потоков, путаница дорог, занесенные снегами и продутые ветрами города и селения, и всюду роятся, разообразно перемещаются и ис-чезают за поворотом мириады аборигенов. Совершивший однажды подобное путеше-ствие станет другим человеком. Целая генерация российских интеллектуалов во главе с Владимиром Буковским тратила пыл души на то, чтобы доказать себе и друг другу, что живет в кащеевом царстве, рассчитанном лишь на пролов и партийных бонз. И это было правдой. Но не всей правдой, а только половиной. Другая половина правды за-ключается в том, что эта страна обладает каким-то странным обаянием. Бесконечная череда ее горизонтов дышит покоем и волей, ее города и веси поражают доверчивой распахнутостью, их обитатели отличаются бесхитростным гостеприимством, сквозь грубые фасады вдруг проступают нежные одухотворенные лица. Посещающие ее ино-странцы долго не могут придти в себя от яда воспоминаний об этой славянской земле, населенной очарованными странниками, и только повторяют, разводя руками: "О, Rus!.."
Количество написанного о России западным пером поражает. Оставим в стороне авторов средней руки. Дени Дидро, Проспер Мериме, Джакомо Казанова, Жермена де Сталь, Оноре де Бальзак, Александр Дюма, Стендаль, Марк Твен, Герберт Уэллс, Джемс Джойс, Андре Жид, Ромен Роллан, Леон Фейхтвангер, Эльза Триоле, Артур Ке-стлер - вот из каких литературных звезд складывается европейская Rossiana. В этом гигантском корпусе мемуаров, дневников, статей, эпистолярий, повестей и романов мы найдем весь спектр европейских представлений о российском монстре, чья голова уперлась в Северный полюс, а пятки омываются Каспийскими морями. Этот монстр служит водоразделом и одновременно местом коммуникации двух цивилизаций - вос-точной и западной. "Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись" - гениально сказано, но есть страна, где они все-таки сходятся, сплетая свои культурные коды в удивительное и неповторимое единство. Тот, кто отказывается увидеть это в России, либо элементарный дурак либо корреспондент "Общей газеты", что одно и то же.
Пределом отрицания России можно назвать книгу маркиза де Кюстина "Россия в 1839 году". Написанная, как то явствует из названия, на пороге позапрошлого века, она по сей день является наиболее ядовитым и остроумным антирусским сочинением. Разоблачительная сила книги оказалась настолько велика, что Николай 1 снарядил специальную правительственную комиссию для ее нейтрализации за границей. О раз-махе предпринятой акции свидетельствует попытка привлечь в разоблачители марки-за де Кюстина... Оноре де Бальзака, причем царские назначенцы продемонстрировали довольно тонкое понимание "человека запада":
"В Париже, где - при соблюдении некоторых предосторожностей - все покупается и - при наличии определенной ловкости - все продается, следует найти знаменитость, писателя с репутацией, который не принадлежит ни к крайне правым, ни к крайне левым; писателя серьезного, обладающего авторитетом в сферах политической и литературной. Надлежит связаться с им напрямую и не только начертать ему план сочинения, но (и это главное) пре-доставить ему все необходимые материалы." (Из записки министра просвещения графа С. С. Уварова "антикюстинскому" комитету. - "Русская старина", 1899. N 8. с. 280).
Контракта с Бальзаком не состоялось. Но позиции были сформулированы обеи-ми сторонами довольно точно: по одну сторону Запад, "где все покупается и - при на-личии определенной ловкости - продается", по другую - непредсказуемая Россия, в ко-торой вообще ничего невозможно понять, кроме того, что цивилизованные законы здесь не действуют. Оценки де Кюстина афористичны, беспощадны и неоспоримы. Не успев приехать в Санкт-Петербург, он сталкивается со всепроникающим преклонени-ем перед любой властью и с ее абсолютным равнодушием по отношению к тем, кем она повелевает. Кюстин называет цифру погибших при восстановлении Зимнего дворца и умозаключает:
"Миллионы, которые стоил Версаль, прокормили столько же семей французских рабочих, сколько 12 месяцев постройки Зимнего дворца убили русских рабов. Но благодаря этой гекатомбе слово царя совершило чудо, дворец был, к общему удовольствию, восстанов-лен в срок, и освящение его ознаменовано было свадебным празднеством. Царь в России, видно, может быть любимым, если он и не слишком щадит жизнь своих подданных." ("Рос-сия первой половины XIX века глазами иностранцев", Л., 1991, с.150-151)
И так далее, и тому подобное. Размеры веб-журнальной статьи не позволяют дальше цитировать этот гремучий мемуар, прочитав который Николай Первый вос-кликнул: "Каков подлец! Добро бы он разоблачал одного меня. Но он издевается над моим народом!"
Кюстину возразили другие западные писатели, и не за царские гонорары, а, так сказать, по зову души и сердца. Например, Стендаль, участвовавший в наполеоновской кампании 1812 года и на всю оставшуюся жизнь пленившийся необъяснимой magia русского характера, назвал наиблагороднейшего из своих героев графом Моска ("Красное и черное"), а героиней романа "Арманс" сделал почти идеальную женскую натуру из семьи русских декабристов. А позднее Томас Манн изберет в героини "Вол-шебной горы" загадочную и обольстительную россиянку Клавдию Шоша.
Не менее благожелательно отозвался о России и Марк Твен в "Простаках за гра-ницей". Описывая с присущим ему сарказмом быт и нравы причерноморских народов, великий американский сатирик лишь однажды позволил себе нарушить ироническую интонацию. Речь идет о визите к особам царской семьи, отдыхавшим в Ливадии как раз в тот момент, когда корабль американских путешественников бросил якорь у бере-гов Крыма.
Интересная закономерность: чем конфликтнее выстраивалась биография запад-ного писателя у себя на родине, тем чаще он обращал свои взоры к России. Русские правители пользовались этим. В 18 веке Екатерина Вторая сумела привлечь на свою сторону всю оппозиционную верхушку французской интеллигенции. Вольтер, Дени Дидро, Д'Аламбер находились в постоянной переписке с русской царицей и славили ее в европейских периодических изданиях. Джакомо Казанова, Жермена де Сталь, Оноре де Бальзак скрывались в России от политических и финансовых преследований. Алек-сандр Дюма написал по материалам своих российских маршрутов и скитаний роман "Записки учителя фехтования или полтора года в Санкт-Петербурге", пользовавшийся громадным успехом у петербургской аристократической фронды и вызывавший него-дование у самого царя; тем не менее перед очередным возвращением на родину Алек-сандру Дюма был жалован перстень с царским вензелем.
На переломе веков интерес западных писателей к России резко усиливается. Рус-ская революция, потрясшая основы Романского мира, повергла в смятение и общест-венную мысль Запада: "что, если большевики и есть те, кто призван осуществить на практике гуманистические проекты Томазо Кампанеллы, Шарля Фурье, Оуэна, Сен-Симона и других великих европейских мечтателей 18-19 века?"
Полюса западного восприятия революционных событий в России наиболее ярко запечатлелись в двух трансевропейских бестселлерах того времени: "Десять дней, ко-торые потрясли мир" (Джон Рид) и "Россия во мгле" (Герберт Уэллс). Их названия на-столько красноречивы, что можно не объяснять, на чьей стороне находились авторы. Но попробуйте полностью солидаризоваться с одним из них: ничего не получится. А потому что и сама русская революция, как и все в России, выходит за пределы арифме-тических смыслов и норм. И тот, кто доброжелателен, умен душою и открыт миру, по-любит Россию именно за это. Тот же, кто скучен, страдает среднеевропейским насмор-ком и не ощущает симфонического богатства жизни, именно за это Россию возненави-дит.
Но вернемся в литературное пространство. Через три десятилетия описанная си-туация зеркально повторилась. В 40-е годы советскую Россию посетили две очередные литературные знаменитости: Леон Фейхтвангер и Андре Жид, и оставили о своей по-ездке такие же взаимоисключающие воспоминания. Вокруг этих воспоминаний по сей день кипят страсти: считается, что поездка писателей в СССР была инициирована са-мим Сталиным, и вот, первый из них польстился на баснословный гонорар, в то время, как второй предпочел правду. Пусть так. Действительно, то, что на страницах Фейх-твангера напоминает оуновский Нью-Лэнарк, у Андре Жида (в "Москве 1937 года") выглядит предбанником ГУЛАГа. Но при этом обе книги производят впечатление аб-солютно правдивых! И оба автора покидают Россию со сложным чувством восхищения и облегчения. Как, между прочим, и каждый иностранец, хлебнувший этой непредска-зуемой, жестокой, гостеприимной, бесхитростной, мерцающей глубинным метафизиче-ским "дао" славянской действительности.
Петр Первый и Сталин попытались цивилизовать эту действительность спосо-бами, описанными у де Кюстина. Европа содрогнулась. Михаил Горбачев попытался сделать то же самое политкорректными европейскими методами. Национальное ядро России осталось неразложимым. И сегодня, как и вчера и завтра, Россия останется, очевидно, самодостаточным феноменом, раскрывающимся только тому европейцу, что тяготится своей сухой, картезианской натурой и взыскует более стихийного, почвенно-го осязания жизни. Но кто же, как не писатель является белой вороной в любом рас-численном, упорядоченном мире? Отсюда и повышенный интерес художественной ин-теллигенции Запада к "русскому опыту" жизни.
Мы снова отвлеклись. Европейскими авторами, наиболее полно и адекватно от-разившими тоталитарную природу российской государственности, являются Джорж Оруэлл и Артур Кестлер. Оруэлл в метафорическом памфлете "Скотоферма" и Кест-лер в романе "Слепящая мгла" поставили беспощадный диагноз сталинской России. Не хотелось бы, чтобы именно эти произведения оказались итоговым результатом мно-говекового европейского всматривания в восточного соседа.
Но это уже зависит от самой России.
ЕРДИТЫЕ
АЗЯТ