Всякий раз, когда в России наступало революционное смятение умов, ее
интеллигенция бросалась врассыпную. Русская культура пульсирует мощными эмигрантскими
выбросами: начиная с Герцена, она беспрерывно рассеивалась по странам Старого и
Нового света, сохраняя, тем не менее, свои родовые идейно-эстетические пристрастия.
Величайшие эмигранты всех времен и народов (Герцен, Тургенев, Набоков, Гайто
Газданов, Солженицын) наиболее плодотворно служили литературным богам именно на
чужбине. В 1917 году русская литература вообще в полном составе переехала за
границу. Из дореволюционных знаменитостей в советской России остались только
Анна Ахматова, Блок и Максим Горький, но и он, как мы знаем, предпочитал
творить в соррентийском удалении.
Ситуация повторяется. Сегодняшний российский Парнас вновь зарастает постмодернизмом
и чертополохом. Положа руку на сердце, все эти Сорокины и Пелевины не стоят
ломаного гроша. Это так, литература для бедных, детский крик на лужайке,
французско-нижегородский гиньоль. Надменные шестидесятники превратились в раскрашенные
мумии, "Новый мир" стал коммерческим ZАО "Novyj mir", журнал "Москва",
Распутин, Белов жуют почвенническое мочало. За исключением Бориса Екимова и,
может быть, Сергея Яковлева ("Письмо из Солигалича в Оксфорд"),
метропольной русской литературе нечего предъявить сегодня просвещенному миру.
На форуме украинских русистов, проходившем
26-29 января сего года в Ялте, был прочитан доклад под названием
"Литература, которой нет".
И впрямь: не считать же искусством слова фантазмы
концептуального онаниста Игоря Яркевича или матерные веб-сайты
"Тенета-Ринет". "Я был зачат через два презерватива";
"возьми в рот, прошу я на ушко" - так изъясняются сегодня наследнички
Владимира Набокова и Достоевского. Цитаты взяты из опуса А. Мелихова с соответствующим
названием: "Роман с простатитом". Роман был опубликован в ведущем
литературном журнале страны. Недавно его автор удостоился почтительного
интервью на страницах академических "Вопросов литературы". No comments.
Влачась у себя на родине, русское слово оживает за границей. Израиль и
Америка - вот два места его новой прописки. Сегодня здесь образовались вполне
жизнеспособные писательские коллективы с собственной издательской базой,
журналами, газетами, альманахами. Здесь свои творческие конкурсы, спонсоры,
гонорары и даже премии. Короче говоря, создана определенная литературная среда.
Дай руку, читатель, и перенесемся по одному из таких адресов, на берега
Мертвого моря, в русский литературный Израиль.
Он, разумеется, на сто процентов представлен
выходцам из России. Вдоволь намитинговавшись в своих НИИ и на собраниях имени академика Сахарова, но
обнаружив, что в результате им элементарно перестали платить зарпату, еврейские
гуманитарии дружно потянулись на историческую родину - отнюдь не изменив
русскому языку и культуре. Тель-Авивский клуб литераторов, объединение
"Остракон", альманах "22", русские издательства и публичные
библиотеки составляют обширный фрагмент культурного ландшафта сегодняшнего
Израиля. Здесь царит, а иногда кипит творческая жизнь. Кипеть есть чему, потому
что, переместившись в Израиль территориально, далеко не все переселились туда
сердцем и пребывают в драматической ситуации. Во-вторых, реальный,
"хаананеянский" Израиль обернулся для романтических пилигриммов не
еврейской Аркадией с молочными реками и кисельными берегами, а жестким
тернистым материком, выжить на котором дано не каждому. В-третьих, даже самые
идейные переселенцы испытывают подсознательную ностальгию по утраченному
прошлому. В-четвертых, арабская проблема. Все эти и многие другие факторы не
были психологически предусмотрены эмиграцией из СССР и СНГ. Они-то и стали головной болью каждого
русско-израильского литератора.
Сегодняшний Израиль живет в состоянии перманентной экзистенциальной тревоги.
Что будет с израилевыми сынами в третьем тысячелетии от рождества Христова,
восстановят они духовную мышцу в средиземноморском котле народов или будут
снова пожраны ими - вот вопрос, который пронизывает израильский воздух. В той
мере, в какой русскописательская алия приобщается к этой тревоге, она
становится признанной и востребованной. Владимиры Сорокины и Викторы Ерофеевы
не имели бы здесь малейшего шанса. Они были бы попросту изблеваны культурным
телом Израиля. "Книжник с мечом в руках" - вот романтический образ
израильского писателя сегодня.
Тем не менее русскописательское израильское
большинство продолжает держаться впитанной со школьным млеком традиции.
Казалось бы, именно ее прах следовало стряхнуть со своих ног, переселяясь в альтернативное
духовное пространство. Но нет: попытки (чаще всего декларативные) обрести новую
культурную благодать разбиваются о языковой фактор, его же не прейдеши. Кто
родился и вырос в русской языковой среде, никогда не избавится от своего
культурного первородства. Да и зачем? Российская действительность от века
вызывает уныние, русская культура поражает воображение. Когда настанет Страшный
суд, и у врат Петра соберутся трепещущие племена и народы, единственное, что
сможет повергнуть Россия к престолу Господа, так это свою литературу. Пламенный
реховотский патриот Яков Шехтер предлагает русским иммигрантам заменить в своей
культурной памяти "Слово о полку Игореве" на Тору. Тора, конечно,
великое творение, но это скрижаль, манифест; "Слово" же - шедевр поэтической культуры и ни на какую мировоззренческую экспансию не
претендует. И потом, еврейский вклад в русскую литературу настолько несомненен
и велик, что отказываться от нее во имя проблематичных ценностей маленькой
провинциальной словесности выглядело бы самооскоплением. Это, вообще говоря,
открытый нерв современных израильских дискуссий. Проблема культурной идентификации
занимает в них первенствующее место. Памятуя о том, что со своим уставом в
чужой монастырь не ходят, выскажемся по этому поводу и мы.
Собственно еврейская культура - религиозная
культура. Она исчерпывается окрестностями Талмуда и Торы. Но пластичный
еврейский гений так увлекался и диффузно переплетался с другими национальными
культурами, что полностью "умирал" в них. Пастернак и Мандельштам
евреи? Да, но эти евреи обогатили
космос русского поэтического слова, они перевели стрелку его возможностей до
предела, о котором до них не подозревали сами субъекты этого слова и которого
попросту не воспринимает ухо иных ревнителей вонмигласного, препоясанного
буквой "ять" русского словесы. А если изъять из русской литературы 20
века Исаака Бабеля, Юрия Либединского, Эдуарда Багрицкого, Михаила Светлова,
Илью Сельвинского, Вениамина Каверина, мы ничего не поймем в октябрьской
революции. Немного не так: мы не поймем еврейской
правды этой революции. Постреволюционная советская литература также во многом
создана и оформлена в идейно-эстетическое единство стараниями еврейского ума и
таланта. Этого слова из песни тоже не выкинешь.
Характерно, между прочим, что в Израиле намного
лояльнее оценивают советскую историю, чем в нынешней России. Потому что эту
историю активно вершили тысячи тысяч
иммигрантов, берегущих свое проклятое, благословенное, беспощадное и
героическое прошлое - и да не бросит в них камень тот, кто не принимал в этом
прошлом никакого участия. Вот эти
ветераны Великой Отечественной войны, бряцающие орденами и медалями на встречах
со школьною израильской молодежью, или те, кто жизнью и смертью служил
беспощадным богам Революции, или евреи, обеспечивавшие благополучную
эмигрантскую старость юдофобу Ивану Бунину, или физики, создавшие атомное
обеспечение советской державе - ты бросишь в них камень, дорогой читатель?
Но мы отвлеклись от темы, заявленной в названии.
Сказать ли: никакая польская, ни болгарская, ни тем
более арабская диаспора не создали в Израиле такого мощного литературного
дискурса, как русская. Русская алия явилась сюда во всеоружии двух веков
великой культуры и не растворила этот капитал в местном синагогальном тигле.
В реальном израильском литераторе намного больше от
"книжника", чем от "меченосца". Это поразительно, но
впрямую военная тема в израильской литературе отсутствует. Это очень мирная литература.
Нация находится под ружьем, но это никак не отражается на ее культурных
предпочтениях. Казалось бы, в ее душе должны звучать боевые там-тамы и звон
железа. Судя по ее литературе, этого нет совершенно. Дикое воодушевление
"Иудейских войн" Иосифа Флавия незнакомо фигурантам нашего обзора. Не
с генералом Шароном, но скорее с Бруно Шульцем ассоциируются их персонажи. Представим
себе Бруно Шульца, перенесенного из дрогобычского гетто в воюющий Израиль - это
и будет типичный герой современной русско-израильской прозы. Кругом бушует
интифада, трещат винтовки снайперов, ортодоксальные хасиды захватывают
палестинские пастбища - наш герой погружен в сложные расчеты со своей совестью
и еврейскою долею. Даже лихая писательская манера Петра Межурицкого или
бесшабашные автобиографические сарказмы Микки Вульфа несут в себе вот эту неизбывную
рефлексию. Ядовитая ирония героя направлена прежде всего на самого себя и
иногда кажется чрезмерной. Герои Виктора Панэ ("Записки шабатского
гоя") и Павла Лукаша ("То, что доктор прописал", "Этапы
небольшого пути") шага не могут ступить без того, чтобы скроить идиотскую
гримасу по поводу и без повода. Мне, прикарпатскому туземцу, отсюда не видно,
но не думаю, что сегодняшняя израильская действительность поощряет к такой
залихватской визии всего и вся. Скорее всего, это рецидив возрастного
диссидентского комплекса, одолевающего любого выходца из СССР. Впрочем, насколько
известно автору, ни Павел Лукаш, ни Виктор Панэ юнцами давно не являются.
Много драматичнее (и взрослее) проза Якова Шехтера, Юлии Винер, Жанны
Корсунской, Владимира Фромера, Марка Зайчика, Юрия Аптера. Их имена вряд ли
знакомы ╚переплётовские╩ читателю. Воспользуемся случаем их представить и
просим поверить на слово: это добротная психологическая проза. Иронии в ней
тоже предостаточно, но это ирония сквозь слезы: классическая формула еврейского
писательства. Любопытен сборник Юрия Аптера "Две с половиной
вечности". Это повествование о новейших еврейских Агасферах, энциклопедия
человеческой неприкаянности. Не мудрствуя лукаво, воспроизведем фрагмент
аннотации к роману: "Время
действия - 90-е годы истекающего столетия. Действующие лица - новые эмигранты,
родившиеся в стране исхода - СССР; мусорщики и философы, бродяги и сексоты,
сторожа и прочие аутсайдеры. Продолжая традиции русской литературы, автор
рисует образ "лишнего человека", особую его модификацию -
еврейскую". Точнее не скажешь. Просто поразительно, как много
неприкаянного, несчастного, "бруно-шульцевского" на страницах современной
израильской прозы. Казалось бы, оказавшись "среди своих", избавившись
от антисемитского синдрома, персонажи этого и других авторов должны обрести
душевное равновесие и согласие с миром. Но нет. Как говорил Сергей Довлатов:
"Солженицын утверждал, что все мы жили в советском аду. Я же считаю, что
ад - это мы сами". Анонимный автор приведенной аннотации нашел точный
аналог для персонажей Ю. Аптера: "лишние люди" в еврейской редакции.
Прибегнем к более критической аналогии: еврейские перекати-поле, носящие
причину своей неприкаянности в самих себе. Символично, что книга издана Фондом
помощи русскоязычным литераторам. Как в России, так и в Израиле благополучные и
сытые не пишут несчастной литературы. (Они ее вообще не пишут.)
Но вот Александр Воронель, состоявшийся израильтянин и литератор,
"persona grata" международных форумов
и конгрессов, один из лидеров правозащитного движения в СССР. Как же он назвал
один из своих итоговых сборников? "Трепет забот иудейских". Александр
Воронель уловил эту метафизическую неуверенность олимского еврейства. Здесь и
фантомные боли в добровольно ампутированном русско-советском прошлом, и
скептический взгляд на израильское настоящее, и неуверенность в духовной
доброкачественности сделанного выбора. Воистину, не генералы Шароны а Бруно
Шульцы, Захер-Мазохи и Кафки определяют умонастроения значительной части гуманитарной
израильской интеллигенции.
Среди нее есть и авторы, преодолевающие этот "синдром Кафки".
У них - солидный запас душевного равновесия, более эпическое видение человека и
его мира. Штудии многолетних подшивок израильской литературной периодики
позволяют утверждать наличие в ней здорового энергетического потенциала. Этот
потенциал реализуется в творчестве братьев Шехтеров, Нины Воронель, Михаила
Юдсона, Дины Рубиной. По гамбургскому счету - только они по-настоящему
конкурентоспособны в метропольном поле российской словесности, и о них - в
следующий раз.
ЕРДИТЫЕ
АЗЯТ