Мы его подцепили багром,
как топляк подтащили тросом:
в телогрейке и босиком,
и в незрячих глазах с вопросом.
Положили на белый песок.
Руки накрест, как надо, сложили.
Катер кликнув, чефирь заварили,
раз шабашить пришлось не в срок.
Эх, не вовремя, вот некстати
по воде поплыла шуга
В этом месяце нам не заплатят,
слишком рано встала река.
Ляжет молча на запань пороша,
и в бревно не вобьешь топор,
и скользит на мостках подошва,
и бессмысленный разговор.
За стеной свежуют собачку,
на кону чужое пальто,
блатота допивает заначку,
писем тоже не пишет никто.
Наш барак завалит по крышу,
и бугор отойдет в запой
- Слышишь, малый, пойдем, утешу!
- повариха зовет с собой.
По весне я ей белый подснежник,
на делянке сорвав, отнесу. вот, о чем тебя попрошу
Просто белый подснежник, эка беда?!
Черная-черная в Каме вода

Что до смерти Александра Дмитриевича, то читать сообщения Дьякова, стихи и слова Волковича лично мне было трогательно и... приятно. Медведев был и впрямь незаурядный человек, я писал предисловие к его книге, отзыавы и критическую статью на его публикации, помогал ему в сборе материало для последней книги его о Ф.М. Достоевском, был в переписке прямой до тех пор, пока он не ушел в файсбук, куда я ни ногой и потому его письма вычеркивал не читая. Теперь вот жалею. Возможно, что там было им написано что-то важное и главное для него. Отпечатал с сайта фотографию его, сунул в черную рамку с черной ленточкой, поставил перед ней стопку с хлебушком и вместе с сыном помянул русского писателя по русскому обычаю. Что же до помощи найти Медведеву хорошую больницу и хороего врача, то тут мои возможности ничтожны. Те знакомства, что имел в Москве в советское время, сейчас ничего не значат, да и люди в России изменились, стали алчны и жестоки. Среди медиков, говорят, это вообще стало единственной нормой взаимоотношений с пациентами. Мы с Александром Дмитриевичем сразу после первого инсульта его обсуждали эту тему. Я тогда глупо пошутил насчет того, что настоящие писатели умирают не в Кремлевках, а в богоугодных заведениях и в чумных бараках. Напомнил про печальную судьбу Рембо и про Глеба Успенского, про Вийона и про Мандельштамма. Получается, то тот разговор наш был рекиемом по Александру Дмитриевичу и он его слышал. А посторонним знать, о чем мы говорили тогда, и ни к чему.