Греческое вино

 

 

По каменистой дорожке вели осла, украшенного венком из роз и колокольчиками. Осел был отягощен большими корзинами с виноградом. Солнце играло в янтарных гроздьях.

Осел кокетливо перебирал копытцами и улыбался. Хворостина не больно хлестала но ослиному тощему заду. Погонщик тоже был украшен венком и, радостный, скалился.

Уже приготовлена дубовая бадья с горячей водой для омовения ног.

Девушки в коротких туниках стоят рядом и хихикают. Им в схолии наставник вчера сказал, что община назначила их на праздник нового урожая быть богиньками, и каждая из них ворочалась прошлой ночью на своих каменных лежанках и не могла заснуть.

Девочки вспоминали, как их послали в новую столицу Аркадии, преславный Мегалополь, на республиканский сбор юных талантов, где они плясали в стыдно коротких туничких, пели и сдавали экзамен на знание пантеона богов и богинь. Знатные богатые старики c глазами, как жирные маслины, обшаривали их - и об этом вспоминать было противно. Но потом их украшали венками, дарили холстины, бусы и зеркальца, и хоть сидеть на коленях незнакомых мужчин было неловко, праздник запомнился как необычайная радость и сейчас лишал сна. А завтра, завтра будет праздник новый, которого ждет вся их большая деревня.

Ночь, казалось, никогда не кончится. Нежно кусал, блея, ягненок, пальчики на длинных ногах, уже высовывавшихся из-под овечьей кошмы. Ноги стали длинней, и, загорелые, в темноте были черны, и почему-то при взгляде на их черноту исторгался смешок и реяли грешные мечтания.

Подходил, ковыляя кривыми ножками, братик, народившийся в прошлую зиму, когда дул Борей; жалили блохи; светил Сириус - такой яркий, что пробивал иглой своего света листья оливы за окном. Да мало ли препон сну человека на земле, особенно юной девочке.

Вдали шумело море, окружающее греческую вселенную.

Днем, под солнцем, за известковыми скалами, за сколами их камней был виден грозный ультрамарин. Он был такой яркий, что и ночью залезал в сон и тревожил.

И вот настал этот день, день праздничный, когда им назначено начать давить виноград для нового молодого вина. Они сами как юное вино - тонкие, звонкие кувшины. Мальчишки уже держатся в отдалении, уже чуют чарующую опасность жизни, которая им предстит - повзрослеть, жениться на одной из этих сельских богинь и выбрать себе судьбу.

Одни будут всю жизнь мотыжить землю, выбирать камни из земли и складывать их на меже, а потом строить из этих камней новый дом. Кто-то наймется в пастухи общинного стада, другие же станут солдаты непобедимого войска и пойдут в походы. Они будут расширять границы империи, будут учить варваров не есть человечину и не приносить себя в жертву их страшным и неправедным богам. Они будут умирать во славу Эллады и Зевса с улыбкой, которая так пугает врагов. А это они в последний свой земной миг станут вспоминать своих милых жен, оставленных на далекой родине - тех, кто еще не знает своей судьбы, только чувствует, что жизнь прекрасна.

И вот она, эта жизнь, под нежными девическими ступнями сладко погибает, чтобы преобратиться в вино.

Матери и старшие сестры улыбаются щербатыми ртами. Многие принесли бубны и дудочки, дуют и гремят нестройно. Кувшины вина прежнего початы, глиняные плошки плещут на пыль хмельную влагу. В вечеру деревня будет пьяным-пьяна, даже и детям дадут испить.

Так будет позднее по ходу чудесного дня, а пока солнце пробирается к зениту, и уже каплет пот. Сверкая, капли падают в пахучее, дурманящие

месиво под их проворными ногами.

Пора бы уже и отдохнуть, но жилистый тощий селянин подвез еще две больших корзины винограда и, не глядя на девушек, свалил груды гроздьев в давильню, сел на осла, который повлачился обратно.

- Я пописать хочу. У меня дни луны.

- Иди. Только потом не забудь ноги помыть.

- А лень.

Ленивица задумалась на короткий миг - и засмеялась. И из под подола, запачканной виноградным соком, полилась струя, немного красная от месячной крови.

- Вино такое же цветом. Никто не заметит, а вы ничего не видели, правда ведь?

Девушки звонко засмеялись. Смех был звонче серебряных монет, падающих на каменья, и его услышал на холме пастушонок. Ему стало больно от токов любви, жалящих сердце. Там, в низине, сегодня праздник, там - они, а среди них - она, это ее смех он слышит. Но нельзя пойти туда, бросив надоевших коз и овец, которые своим блеянием мешают получше расслышать волшебный смех и голоса.

- Завтра казнят нарушившую запрет. Пойдешь смотреть?

- Конечно. Жизнь так скучна - должны же быть праздники.

Это они говорили о молоденькой рабыне. Скифка с волосами цвета льна. Глаза ее играли синевой и всегда порочно лучились.

Интересно, будет ли она так играть глазами, когда поведут на площадь.

Когда пришлый торговец привел ее, сидя на муле и держа ее за шиворот, в село, была зима. Он не смог расплатиться сполна - столь был велик урожай в тот год, и цены упали. И вот он привел рабыню в покрытие части долга, и староста деревни, недавно возведенный в сан олигарха и стратега, возрадовался, а самая старая старуха воздымала морщинистые свои руки и кричала, что быть беде.

Она согрешила со старостой деревни - и жена застала. Старик, чтобы не уронить авторитета, уступил общественному мнению - и дал разрешение на казнь. Она была пришлая - и не было кому защитить ее.

 

А тем временем у деревенского олигарха сидел курчавобородый филистимлянин - откупщик вина, ссыпщик зерна, ростовщик и старостов подельник. Промышлял он также рекрутскими делами, получая за каждого новобранца хороший бакшиш и почет от властей.

Толстый, животастый, он любил прохладу зимних времен, но главные дела были жаркой осенью, полной солнца, и он, проклиная долю, каждый раз пускался объезжать деревни, влекомый страстью поживы. Дорожные тяготы были трудны, крестьяне хитромудры и грубы, но он не мог уже выйти из однажды начатой игры.

Это он выдумал, будто винные ванны продлевают женский срок - и богатые увядающие матроны запасали в подвалах своих дворцов гектолитры вина, которые и поставлял он, лукавый.

Он подумал об этом с довольством, но тут же сделал постное лицо, приготовившись жаловаться на то, что, мол, спрос упал, а предложений на рынке стало больше, и что вино из этих мест слишком терпкое, и не тот букет.

Староста все это слушал потупив очи. Каждую осень одно и то же. По движеньям рук филистимлянина, которые все время делали такие движенья, словно бы умывались, он понял, что запрошенная цена в самый раз, можно было и побольше, и что можно не уступать. Только не надо глядеть ему в глаза. Да и на руки не глядеть - догадается. Хитрый, бестия. В столице они все такие. Ну, да и мы не промах.

- А не надо ли девиц для утех? У меня тут подрастают - славные штучки. Хороший товар. У вас там, к городе, деревенских, от природы, любят. Хе-хе. Отдам недорого, по старой дружбе.

- Обсудим. Мне и юноши нужны. Император задумал Индию найти и взять - так для этого дела много войска надо набрать. Но цены опять упали.

Филистимлянин почти искренне вздохнул и бросил взгляд на опустевший кубок.

И кубок был наполнен молодым красным вином.

Филистимлянин умел следить, чтобы нить беседы не путалась и не рвалась. И он стежок за стежком, подобно кропотливой и знающей ремесло рукодельнице, выводил нужный узор. Теперь же хитрецу требовалось не столько не забыть сказать нужное, сколько не сболтнуть лишнее. Он на базаре от торговки из этого села узнал, что праздник урожая будет украшен, по повелению олигарха деревни (на это слово филистимлянин улыбнулся, но, осторожный, только одними глазами) праздничной казнью юной рабыни.

Вот это и увлекло купца, заставило изменить планы. Другая стезя прежде была на уме, сулившая больше барыша. Но филистимлянин был еще и немножко поэт.

Он любил поэзию, искусства и путешествия. И побывал много где. Был и в молодом, полном нерастраченных сил Риме. Там сошелся с местными купцами, кутил, но зорко присматривался к новым штучкам. Особенно понравились ему бои гладиаторов. Один большой пир его новые друзья устроили на тенистой трибуне цирка, увешанные коврами, занавесками из драгоценного виссона. Когда представление было окончено, один его новый друг, учтиво извинившись, покинул трибуну и спустился на арену, где лежали

проигравшие схватку. Новый, стараясь не наступить на красно-бурые потеки, пятнающие ослепительный песок, Наклонился над недвижным телом, и, ткнув кинжалом в шею, подставил под тонкую пульсирующую струйку свинцовый кубок. И, не мешкая, вернулся к компании, из которой и другие потянулись на арену и поступили так же.

- А он еще ведь живой.

- Я знаю. Так и надо.

Пенистое вино было долито в кубок, и кровь смешалась с вином, сделало его как рубин.

- Отпей и ты, мой гость. Это придаст тебе сил и отваги. А они ведь нужны в наших негоциях. Ну, как на вкус? Первый раз непривычно, это правда. Солоновато. Но потом еще хочется. Только заснуть ты сегодня не сможешь - будут женщины обнаженные сниться. Я тебе мою служанку пришлю.

Все это прошло цепью видений в памяти филистимлянина, и по цепи воспоминаний готово было увлечь все дальше и дальше. Но он вернул себя в беседу. Чувствуя странную неловкость, он раздумался, как деликатней попросить разморенного олигарха передать палачу кубок, чтобы тот после казни наполнил его до половины.

И совсем было открыл рот, но тут от давильни донесся девичий смех. И мужчины тоже ласково заулыбались в ответ звонким руладам. И с невысокого близкого холма послышался звук пастушеской дудочки. Это подросток пастушок, прятавшийся тени, играл, не в силах молча побороть грешные мечтания, так звонко и чисто смеялись девчонки.

- Хорошо тут у вас. Идиллия.

- Да, не то, что в столице.

2009, май