25.11.2021
15:10

Поймал на проговорке (о Микеланджело)

23.11.2021
12:55

Может ли понравиться безобразное?

22.11.2021
20:23

Хвала наобуму

21.11.2021
17:37

Неисповедимы пути знания

19.11.2021
16:57

Мне всё можно

18.11.2021
13:05

Безответственное впечатление

17.11.2021
19:22

«Сад» Степновой – яркая хвала абы какой жизни

16.11.2021
13:06

Всё-таки сломленный

13.11.2021
23:14

И опять Глебова

11.11.2021
19:32

Мило-халатное отношение (ещё о художнице Глебовой)

09.11.2021
17:30

Вечная тоска (о художнице Глебовой)

08.11.2021
12:32

Сезанн открыл ящик Пандоры

07.11.2021
15:46

Как в афишу коза

04.11.2021
11:42

Нету там кота!

01.11.2021
20:04

Ещё одна заметка зануды

31.10.2021
16:02

Плохое как хорошее

29.10.2021
16:37

Наследие

Начну издалека.

Хоть это было общественное достижение – обработка камня – но мыслимо подумать, что был и кто-то первый, кто ударил камнем о камень с целью сделать его острее. И мыслимо подумать, что сегодня кто-то, склонный к индивидуализму, обижается за ту особь, что не оставили нам его современники какой-то памяти об этом субъекте. И не резон, что то ещё не люди были. И став людьми, эти не индивидуалисты и не коллективисты (или и то и другое сразу), опять не оставляли никакого для нас сведения о достижениях человечества на пути прогресса. И сегодняшний индивидуалист сердится.

Это дело сдвинулось, было, когда в одной части человечества стряслась особая неурядица. В Древнейшей Греции на ахейцев напали дорийцы и снесли у первых аж их уже установившийся строй, культивировавший рабство. Вернулся первобытно-общинный строй. Он-то был сугубо антииндивидуалистский. Вот возмутившись этим в глубине души, несколько больше, чем всегда, индивидуалисты ахейцы возроптали. – Ну против кого им было роптать? – Против своих богов. И, убегая от своей ужасной действительности во что-то вообще метафизическое – в мистическую красоту (в последующем то оказывалось золотым сечением или ещё чем-то подобным) – они авторов некоторых таких убеганий нам уже оставили. Имя Гомера, например. Тот был современник дорийского нашествия. По инерции потом так и покатилось – сохранять имя автора.

Но это было исключением в Древнем мире. А средние века стали принципиально коллективистскими. Вплоть до наступления ростков капитализма.

Теперь стало возможным мечтать о духовном бессмертии художника. И особенно это обострилось на грани XIX и XX веков, когда возникло ницшеанство – опять бегство в мистическое и метафизическое Нечто. Принципиально недостижимое, чтоб отличаться от христианства, религии спасения, в котором Царство Божие бестелесных душ принципиально достижимым считается.

Острота – в этой принципиальной недостижимости.

Только и мыслимо, что дать образ этому иномирию и получить от этого удовольствие. Мало того, мыслимо думать, что постижение этого образа настолько тонко, что запомнится. И… Вот оно неновое стремление художника-ницшеанца к бессмертию памяти о нём, но новое – обострённостью своею. (Чехов не раз заводил разговор о бессмертии то с одним, то с другим современником. И до нас дошли пересказы тех разговоров.)

А оно и вообще проблемно – остаться художнику в памяти на века и века.

Вон, все (все ли?) знают имя Гомера. Но кто знает суть его достижения? – Единицы. И не факт, что через какие-то тысячи лет и имени его в памяти не останется.

Дело, в частности, в чрезвычайной тонкости и редкости художества.

Матюшин писал, что произведение искусства существует только в душах автора и его восприемников. Ни в чём материальном! Ни в библиотеках, ни в музеях…

А на самом деле – ещё тоньше: только в подсознательном идеале автора и в акте подсознательного катарсиса у восприемника произведения. – В подсознаниях! Да ещё и при условии, что подсознание восприемника адекватно всё восприняло. А не повелось на какую-то неадекватную авторской интерпретацию, пусть одним-другим доводом и поддержанную.

Представляете, какая исключительность существования произведения… неприкладного искусства. Только с ним такие сложности. С прикладным проще. Оно не касается подсознательного идеала. То есть художнику мало, скажем, уметь рисовать, но надо уметь ещё бывать глубоким – с подсознательным идеалом. Что совсем редкое дело.

Скажем, Сокуров. – Он всё выше написанное знает, и – амба. Ему, тоже ницшеанцу, почти заказано творчество неприкладного искусства. Ему осталось только творить прикладное, приложенное к цели создать иллюстрацию ницшеанства. Если у него нет способности (как у Пушкина: Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон…) впадать в транс. То есть переводить идеал из сознания в подсознание. – И, похоже, что у Сокурова такой способности нет. То есть он не художник по большому счёту.

Все мои мансы с подсознательным идеалом, хоть и не признаны пока наукой, но вечно исповедуются художниками. И лишь добавляют ясности в рассуждения (которых самим художникам не нужно – но нужно некоторым иным всё же).

Ницшеанцы и так человеконенавистники (от крайнего недовольства Этим миром), а Сокуров – особенно (из-за необходимости осознанно иллюстрировать эти эмпиреи).

Во исполнение такой злости он решил поиздеваться над ницшеанцем Чеховым. Ах, ты всё хлопотал о духовном бессмертии своём в веках. – Получай!

И он сделал (фильм “Камень”), что Чехов воплотился и пришёл в свой дом-музей в Ялте. Так мало того, что художества (в том, Матюшино-моём, смысле) он не застал, нет! Вся его забота – в плотских желаниях, никак не связанных с литературой. – Ему нравится плескаться в струйке воды, одеться во всё парадное, вкусить чего-нибудь вкусненькое… Услышать в воспоминании куски оперы “Евгений Онегин”, вряд ли выполненной Чайковским в ницшеанском духе стремления к метафизическому иномирию (бывает-де и на старуху проруха, и ницшеанец Чайковский отдохнул в той опере от своего ницшеанства). Так это – тоже чувственное Этого мира. Сон – другое дело. Сон – уход из Этого мира. Если новому Чехову захочется и этого попробовать – не давать. Для чего введен журавль, не дающий ему заснуть, когда новый Чехов попробует соснуть.

Но злому Сокурову мало вернувшемуся Чехову продемонстрировать того невозвышенность, мол, теперь. Сокурову надо новому Чехову заявить, что нигде не хорошо? Что Здесь-то главная беда какая? – Та самая, что и прежнего Чехова уводила в иномирие. (А образы того Чехов, бывало, давал шикарные. Например, вневременная картина окрестностей, глядя из Ореанды в “Даме с собачкой”, или зелёный луч после захода солнца в “Гусеве”).

Теперь, в Этом мире, Чехов может осознать, что ж это за иномирие, которому он такие красивые образы давал под влиянием подсознательного идеала. И, оказывается, там ничего нет. Ни-че-го. Пусто. (О чём он и рассказал сторожу дома-музея.)

Так вот вернёмся. Злому Сокурову мало и так и сяк посадить в лужу Чехова. В том числе – с того подсознательным идеалом метафизического иномирия. Вернёмся к “прелести” Этого мира – СКУКЕ. Сокуров беспощадно вывалял возвращенца в Этом времени, тянущемся соплёю. – Это форменное издевательство – как всё растянуто. И вот Чехов, не выдержав*, встаёт из застолья с охранником (тот просто задрёмывает от скуки) и покидает Этот мир.



Последний кадр фильма.

Отомстил Сокуров Чехову за то, что тому не дано было осознавать, во имя чего он творил, а Сокурову – дано. Он, Сокуров, всего лишь иллюстратор знаемого.

А все гадают: что это за загадочный фильм.

А всё просто.

27 сентября 2021 г.

*- Что автор плохо относился к своему персонажу, говорит уже то, что он собирался его руками сторожа убить.

Особым издевательством над вернувшимся в обычный плотский мир Чеховым было организовать, чтоб это был не обычный мир, а в какой-то мере иномирие, куда стремилось подсознание ещё живого Чехова, не осознающее этого своего стремления, но оставлявшего текстовые следы того присутствия в душе странностями, иногда красивыми. Для издевательства над мечтателем Сокуров фильм снял оптикой, удлиняющей и сужающей предметы. (Что видно на последнем кадре, например, негоризонтальностью больших осей овалов кромок бокалов.) Ну и эти чудовищные затяжки времени.

Обида Сокурова на Чехова была за то, что Чехов – талантлив, а он, Сокуров, нет. Чехов, будучи художником, смог всю жизнь продержать метафизитческое иномирие в своём подсознании или даже загонять его обратно, если в результате акта творчества этот идеал прояснялся в авторском сознании.

По разочарованности своей Сокурову ничего не оставалось, как тоже стать ницшеанцем. Но прошло 100 лет. Ницшеанство стало общим местом, оскоминой. А вгонять себя в транс Сокуров не может. – Дополнительная злоба на Этот мир.

Ну так в отметку ещё и камнем назвал Сокуров творческую судьбу Чехова. Символ бесплодности. В чём-то даже и верно, ибо вот и 100 лет прошло, а ницшеанство Чехова для многих диво. Он-де реалист и гуманист.

28.09.2021.

28.10.2021
12:16

Тонкость грубости

27.10.2021
18:31

Я понял!

25.10.2021
11:33

Страдания простеца