|
22.01.2004
18:56 |
В помощь любителю изящной словесности. Русская Сафо. "Чистейшей прелести чистейший образец!"
А. Пушкин.
Читатель "Русского переплета", осведомленный в отечественной поэзии, без труда назовёт носительницу этого условного имени. Совершенно верно: Анна Ахматова. Просто поразительно, насколько равноправно смотрится она в ряду "мужских" поэтических светил, и сколько женских ипостасей и судеб сконцентрировала в себе её муза. Страстная возлюбленная, верная супруга, заботливая и страдающая мать - все эти трогательно-героические состояния женской души были переданы универсальным ахматовским талантом. Если бы автор этих строк был женщиной, он именно так чувствовал бы, говорил и писал.
Ахматова входит в литературный мир России изысканной камерной дивой. Её стихи декламируются и поются с богемных эстрад Санктъ-Петербурга, её профиль запечатлевает Амедео Модильяни, её благословляет на поэтическое служение сам Александр Блок. Литературный роман между двумя этими парнасцами не перерос в любовный лишь потому, Блок переживал в это время увлечение дочерью знаменитого Менделеева, а Анна Ахматова - не менее знаменитым поэтом и заговорщиком Николаем Гумилевым. Вообще говоря, любовный список Ахматовой поражает. В разное время у ее ног оказывались разные, но всегда интереснейшие личности эпохи. Её женское обаяние соперничало лишь с обаянием её стихов. Первые же лирические сборники, "Вечер" и "Чётки" принесли Анне Ахматовой славу северной Сафо. Она буквальным образом создала энциклопедию женского любовного чувства и имела право увековечить себя в ироническом двустишии-афоризме:
Я женщин научила говорить.
О, как теперь молчать мне их заставить!
Когда грянула Октябрьская революция, русская литература почти в полном составе устремилась за границу. Иван Бунин, Максим Горький, Сергей Мережковский, Владимир Набоков, Александр Куприн, Алексей Толстой - вот далеко не полный список тех, кто не смог вынести столкновения с жестокой революционной действительностью. Призывавшие к освобождению "народа-богоносца" от царской тирании и впервые столкнувшиеся с ним лицом к лицу, тонкоперстые гуманисты ужаснулись. Разруха, грабежи, анархия, война всех со всеми - читайте бессмертную трилогию А. Толстого "Хождение по мукам", и в самом названии этой книги вы обнаружите эту ошарашенность российской интеллигенции реальной, а не книжной правдой Октября.
Исходя из поэтических пристрастий ранней Ахматовой, она должна была бы покинуть взбунтовавшуюся страну в первых рядах. Лирическое пространство её стихов было вытоптано до тла. Новые, рабоче-крестьянские кумиры России предпочитали говорить голосом "горлана и главаря" Маяковского. "Моя поэзия здесь больше не нужна, да я и сам, пожалуй что, не нужен" - горестно констатировал по этому поводу тончайший и лиричный Сергей Есенин.
Но Ахматова осталась! И объяснила своё решение в очередном поэтическом шедевре:
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид."
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Есть крайняя и радикальная формула патриотического чувства: "Пусть это плохая страна, но это моя страна". Именно эта максима артикулирована в вышеприведенных стихах. Сказать, что они стоили Анны Ахматовой большого мужества, значит ничего не сказать. Последующие десятилетия ее жизни стали Голгофой. Расстрел мужа, двукратный арест сына, травля на страницах ортодоксальной коммунистической печати пресекли поэтический голос Ахматовой на пятнадцать(!) лет. С 1924 по 1939 год её имя было убрано в каменный мешок молчания.
Но грянула война. Под вопрос было поставлено существование России, как нации. И Анна Ахматова вторично оказалась на гражданской и патриотической высоте:
Сзади Нарвские были ворота,
Впереди была только смерть...
Так советская шла пехота
Прямо в желтые жерла "Берт".
Вот о вас и напишут книжки:
"Жизнь свою за други своя",
Незатейливые парнишки,
Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, -
Внуки, братики, сыновья!
"Внуки, братики, сыновья"... - вот новые адресаты и персонажи поэзии Анны Ахматовой. Вчерашняя патрицианка превращается в воительницу, народного трибуна. Казалось бы, её место на отечественном Парнасе возвращено ей раз и навсегда. Но нет. Кончается война, и она вновь становится неприкасаемой. Оставаясь русской, Анна Ахматова упорно не вписывалась в образ советской поэтессы. Возьмём на себя смелость утверждать, что за всю жизнь она не написала ни одной коньюктурной или лицемерной строчки. Пусть автору назовут еще один такой случай в мировой литературе, и он согласится съесть собственную шляпу. Хрупкое женское вещество Анны Ахматовой таило в себе стальной стержень такой прочности, что ему мог бы позавидовать любой мужчина. Партийно-политический бомонд не прощал подобных вызовов. В горестно знаменитом "Постановлении ЦК ВКП(б) "О литературных журналах "Звезда" и "Ленинград" (1946 г.) Анну Ахматову приговорили к изгнанию из литературы на очередные 20 лет. "То ли монахиня, то ли блудница" - язвительно характеризовали её с партийных трибун краснощекие советские литкомиссары. (Между прочим, довольно точно обозначив полюса раннеахматовской музы!).
Право на печатное слово было возвращено Аматовой лишь в годы хрущевской "оттепели". Казалось бы, у неё были все причины возглавить хор разоблачителей сталинского режима. Ведь он на протяжении полувека уничтожал её не только как поэтессу, но и как человека, женщину, мать.
Ахматова не поддалась искушению и на этот раз. О своей материнской Голгофе она высказалась лишь однажды, но сделала это так, что её личная трагедия прозвучала трагедией всех женщин России.
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл,
Я была тогда с моим народом
Там, где мой народ, несчастью был /.../
/.../ На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе... Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими стенами выть.
"Реквием"
Трудно даже предположить, что эти строки написаны той, чья дореволюционная муза источала исключительно любовно-эротический аромат. Но факт остается фактом: богемный "Сероглазый король" и аскетический "Реквием" принадлежат одному и тому же перу. В русской поэзии подобное удавалось только Пушкину. Не случайно он был постоянным и абсолютным кумиром Анны Ахматовой. Читатель "Переплета", возможно, усмехнется, но есть документально-мемуарные подтверждения тому, что Ахматова была неравнодушна к нему... как женщина! Её близкая и многолетняя подруга Лидия Гинзбург сказала об этом простодушно и точно: "Да она его ревновала!".
Слава и признание пришли к Ахматовой лишь на склоне дней. Опомнившиеся соотечественники начали писать о ней диссертации. Её стали переводить на многие языки мира. В 1964 году она награждается Международной премией "Этна Таормино", а годом позже англичане присуждают ей степень Почетного доктора литературы Оксфордского университета.
И в завершение несколько еретических мыслей, принадлежащих, правда, не нам, а патриарху российского литературного зарубежья Борису Зайцеву. В том же 1964 году он написал Ахматовой:
"Некогда Достоевский сказал юноше Дмитрию Мережковскому: "Молодой человек, чтобы писать, страдать надо". Если бы Достоевский не побывал у столба смерти и в "Мёртвом доме - был бы он вполне Достоевским? /.../
С даром поэзии вы родились. Вначале бездумно расточали, но судьбе угодно было по-другому:
Чашу с темным ядом
Подала мне богиня печали.
Вот и выросла "веселая грешница" из юной Элегантной дамы в первую поэтессу Родной Земли, голосом сильным и зрелым, скорбно звенящим, стало как бы глашатаем беззащитных и страждущих, грозным обличителем свирепости и зла."
К сказанному нечего добавить. Действительно, до звезд добираются только те, чей путь усеян терниями. Анна Ахматова - из этого классического числа.
|
ЕРДИТЫЕ
АЗЯТ