10.07.2020
17:21

В чём тут противоречие?

09.07.2020
22:02

Однажды Борис Бурда...

08.07.2020
19:16

Что тут можно высосать?

08.07.2020
07:08

Красота некрасивого

06.07.2020
11:46

Быть или не быть

05.07.2020
20:54

Игорь Орлов

04.07.2020
20:48

Есть шанс понять

03.07.2020
10:27

Обсудим-ка с самим собой...

01.07.2020
12:43

Не дикость

01.07.2020
09:12

Абракадабра

30.06.2020
08:43

В порядке исключения

29.06.2020
20:35

У меня проблема

27.06.2020
18:46

А ведь я ошибся

26.06.2020
15:42

Это начётничество?

25.06.2020
09:50

Я начинаю читать...

24.06.2020
16:09

Грусть-тоска меня съедает

23.06.2020
10:06

Прочтение

21.06.2020
10:51

Революционная эволюция

20.06.2020
15:24

Господи, я ни с чем не могу согласиться!

17.06.2020
15:15

Беззаконная комета

Тяжело быть не таким, как все, даже если давно инакость эту в себе чувствуешь. Одна надежда – что все когда-нибудь станут такими. А пока – тяжело.

Одна из таких инакостей – что ницшеанцы не просто парят над Добром и Злом. Это-то они сознают в себе. (Это – словами стихотворения, которое я сейчас буду разбирать – определено словами: "Изо рта, сказавшего все, кроме “Боже мой””, то есть о безбожнике в первом приближении.) А вот я смею думать, что только это заметить у ницшеанца – мало. Ибо такой реалии, - негативной (Этот мир, мол, очень плох, и сам благой в итоге Бог дело не спасает, ибо нет Его; а негативность такой реалии видна из продолжения процитированной фразы: "вырывается с шумом абракадабра.”), - такой реалии мало. И надо, - говорю я, - ещё заметить, тот бессловесный позитив, который даёт возможность такому непригодному для жизни ницшеанцу всё же жить – его подсознательный идеал метафизического иномирия, недостижимого принципиально (за одним исключением: возможности этому иномирию дать образ).

Так вот до этого последнего никто не дошёл, и я остаюсь белой вороной. И мне тяжело одному.

Нет, иносказательно многие дошли. Вот, например, Самуил Лурье, обсуждающий и это стихотворение, на какое я нацелился:

"Стихи описывали недоступный для слишком многих уровень духовного существования.” (http://www.librapress.ru/2015/08/I-Brodskij-Konec-veshhi-Pjat-esse.html).

Иносказательно дошли многие. А вот в виде краткой формулы: иномирие (одним словом) или принципиально недостижимое метафизическое иномирие (несколькими словами), - никто. Особенно если это возвести в ранг подсознательного идеала, текстуально не существующего, цитированию не подлежащего. (С подсознательностью идеала отдельная часть моей инакости, но помолчу тут о ней.)

Вот само стихотворение.

Точка всегда обозримей в конце прямой. Веко хватает пространство, как воздух — жабра. Изо рта, сказавшего всё, кроме “Боже мой”, вырывается с шумом абракадабра. Вычитанье, начавшееся с юлы и т. п., подбирается к внешним данным; паутиной окованные углы придают сходство комнате с чемоданом. Дальше ехать некуда. Дальше не отличить златоуста от златоротца. И будильник так тикает в тишине, точно дом через десять минут взорвется. 1982.

Чтоб взять быка за рога – в чём я вижу метафизическое иномирие? – В том результате, какой можно помыслить от того, что "взорвется”. Причём не только заявленный "дом”, а вся тяжеловесная конструкция стихотворения, прекрасно охаянная Алексеем Ковалевским:

"Тяжеленный слог, с провалами вкуса, игрой и размытостью смысла. Фикция, имитация переживания, поэтическая неестественность — в каждом затянутом или даже коротком произведении.

Точка всегда обозримей в конце прямой.

Что это, как не оригинальничание, не псевдозначительность? И все стихотворение — на расстоянии вытянутой руки от подобных определений…

“Вычитание”, “внешние данные” — здесь этой “прозы” еще немного, в некоторых строфах знаменитого “Осеннего крика ястреба” сквозь нее вообще не хочется продираться: обвисшие нити сюжетного шитья, избыток подробностей, а то и плюшкинского сора, рваные контуры идеи, рассудочность и описательность в одном флаконе, причем на грани занудства. И все это претендует на философичность, притчевость, бытийное откровение.

Не русская ментальность, которая с заводной, механистической изобретательностью говорит русскими словами о мелочах, русского мало интересующих.

Кстати, почему дом-то взорвется? Ничего подобного контекст, вроде, не предвещает: угасание — да, но не взрыв. Очевидно, что взрыв здесь просто притянут ради двух эффектных заключительных строчек. Хороших, выразительных. Не в пример “паутиной окованным углам”...

Думаю, столь “раскрепощенное” письмо и то отношение, которое это письмо с самых первых своих витиеватостей к себе задает, — уровень не совсем классики. Она лепится из чего-то другого. Не из разреженного воздуха. Не из вяловатого, сибаритского состояния души, которое поэт будто с трудом и высокомерно преодолевает, кладя на бумагу широкие прозаизированные сообщения или неуклюжие сентенции, как в случае с точкой в конце прямой, приведенном выше” (https://www.chitalnya.ru/work/2822782/).

От себя могу добавить, что, если пометить косым шрифтом всё, что считается в русском языке неблагозвучным, даже и по площади, зрительно занимает довольно много места. Плюс меньшая, по-моему, благозвучность тонического стихосложения.

Непереносимость Этого мира – короче сказал бы я. Которая, непереносимость, как раз и есть тот контекст, который взрыв-то и "предвещает”. Именно не "угасание”.

Ничего себе угасание:

Веко хватает пространство, как воздух — жабра.

Много ли воздуха может рыба ухватить вне воды, на воздухе? Аж страшно себя представить в таком положении. Так от коронавируса, наверно, умирают, лишившись лёгких. А ведь речь же – о пространстве. Его не хватает! Я иногда с ужасом представляю себя очнувшимся в закопанном в могилу гробу… Перед носом крышка гроба! Нет пространства! Лучше не думать... И если такой вот представить себе не смерть свою, а жизнь?.. Вы себе представьте тихонько ТАКУЮ жизнь. А? Которая как последняя агония жизни… А так Бродский себя почувствовал вне родины. Вне окружения, говорящего на русском языке… – Врагу не пожелаешь.

Что в первую очередь не устраивает в Этой жизни всех ницшеанцев? – Наличие в ней смерти. Ни много, ни мало. Если уж быть недовольным быть, то по большому счёту. А не – каким-то эсэсэсэровским тоталитаризмом. Хотя и он – как несуществование точки на прямой. Вся она, точка, – во взаимосвязях с соседями. Правилами общежития. Правилами социалистического общежития. Вообще неисчислимыми правилами. – Правила есть вторая Этого света непереносимость для ницшеанцев. Что и выражается первой строчкой.

Точка всегда обозримей в конце прямой.

В смысле: умираешь – всё-таки значимей, чем был до того, когда ещё никакого следа собою не оставил. А всё-таки, и оставив что-то, чего это сто`ит, положа руку на сердце? Все всё забудут рано или поздно. И скорее – рано. И что сделал – словно "абракадабра”. Коль скоро вечной жизни души нет в безбожном мире, жизнь бес-смыс-ленна! "не отличить златоуста от златоротца”. Нобелевская премия не в счёт. Всё – забудется, если мерить аршином Вечности. Любая жизнь – "Вычитанье, начавшееся с юлы”. Неиспользуемый чемодан. Взятая паутиной комната.

Так и на чёрта Это всё?!. – Взорвать!

И какой будет результат ТАКОГО взрыва?

Иномирие.

Что и выразило стихотворение.

А процитировать – нельзя. Ибо идеал этот – подсознательный.

Все, кто может, подсознанием же и чуют величие услышанного (прочтённого). Об Абсолюте каком-то речь. Даже Ковалевский что-то такое чует: "философичность… откровение… высокомерно”. – В том и радость для поэта. Для того и пишет. Осознаёт. А раз слов категории Абсолюта почти не применил (кроме затерявшихся "всегда”, “всё” и "некуда”), то это и значит, что в сознании иномирия нету, только в подсознании. – Значит – художественно.

13 июня 2020 г.