15.01.2018
16:30

Вот проклятье...

13.01.2018
11:53

Попробовать, что ли?..

08.01.2018
15:02

Готфрик графоман или не графоман?

05.01.2018
09:53

Я вынужден поднять перчатку.

03.01.2018
16:18

В пролёте?

01.01.2018
16:54

Учиться властвовать собой?

28.12.2017
14:20

Со свиным рылом в калашный ряд.

26.12.2017
14:59

Хорошо о Серебренникове.

25.12.2017
16:57

Правота и неправота Шкловского.

24.12.2017
22:01

Трубецкой и Ковальчук.

22.12.2017
19:37

Нне зннаю.

20.12.2017
16:00

Совпало.

19.12.2017
20:07

Почему так мягко отвергнута советская власть.

16.12.2017
12:24

Свиридов.

12.12.2017
18:41

Смута.

Смута в душе моей, читатели. Не ошибся ли я с Прилепиным? И вообще, не предвзят ли я по отношению к ницшеанскому идеалу? И ещё более, не оторвался ли я уж слишком от вас.

Самому мне ницшеанский идеал в искусстве открылся летом 1992-го года от чтения Николая Гумилёва. В 54 года. И это несмотря на то, что о Ницше я читал книгу Ю. Давыдова “Искусство и элита” 1966 года издания, в том же году купленную мною. Я вполне представляю себе, что есть полно людей, которым ницшеанский идеал в искусстве так и не открылся вплоть до сего, 2017 года. Это вредная привычка – судить о людях по себе, но от неё трудно отделаться. А оправдывает меня в данном случае, например, то, что в диссертации Шалыгиной (1997 года) всячески затушёвывается самая-самая суть ницшеанского идеала в искусстве – нехристианское иномирие, метафизику которого можно только помыслить, настолько она необычна и принципиально недостижима. И лишь намёками там, в диссертации, говорится о ницшеанстве Чехова. И для многих-премногих Чехов до сих пор гуманистический идеал выражал, мол, в своих произведениях. – Так что у меня сложилось довольно обоснованное мнение предоставить ницшеанскому идеалу привилегированное положение среди других типов идеалов (Пользы, Долга, Гармонии и т.д.): кто из авторов его имеет, имеет его в подсознании, а не в сознании.

Ошарашивающее нагла сама позиция моя: я, видите ли, лучше, чем автор, знаю, что у него находится в подсознании!..

Увы это так. И позиция эта вытекает из другой: что неприкладное искусство – это средство общения подсознаний автора и восприемников по сокровенному поводу. И преимущественно критикам дано переводить это подсознательное в слова.

Мне это “дано” является в виде озарений. Другим людям – тоже, но редко. Мне – чаще. Из-за заточенности на это. А большинству, как это отлично описал Лев Толстой в “Крейцеровой сонате”, - ни-ко-гда. Только неопределённое ЧТО-ТО переживают. Да и то не все.

Так касается это ЧТО-ТО – любого типа подсознательного идеала автора. А фора, которую я даю ницшеанскому идеалу, состоит в том, что если уж я его в каком произведении почуял, то сразу надеюсь, повторяю, что у автора это – в подсознании.

Идеал этот крайне индивидуалистический. И тот факт, что Прилепин теперь, в немолодом возрасте, отправился воевать на стороне Донецкой Народной Республики, говорит за мой вывод по его двум произведениям, что ницшеанство у него в подсознании сидит.

И всё-таки – смута на душе.

А у меня есть догма, что чаще всего идеал, которым вдохновлено творчество, не меняется быстро (у некоторых он вообще никогда не меняется; таким был, подозреваю, Гейне – вечный романтик; при исключениях, конечно: у Пушкина он раз 12 менялся!). – Так если догма моя верна, то её можно использовать для проверки идеала имярек: взять и проверить ещё и ещё и ещё одно произведение. И всюду должен обнаруживаться один и тот же подсознательный идеал.

Прежние вещи Прилепина, из которых я вывел его ницшеанский идеал, написаны в 2006 (“Санькя”) и 2007 (“Грех”) годах. – Так я теперь возьму и повникаю в “Семь жизней” (2016).

 

Уважаемые читатели! Я вынужден был вернуться в это место статьи, потому что то, что я написал далее, оказалось таким, что вам надо сперва самим прочесть эти рассказы.

Я извиняюсь. Вообще-то до сих пор я писал так, чтоб у вас, не обращаясь предварительно к самому произведению, всё-таки возникало хоть какое-то представление о том, что я подвергаю своему суждению. – Теперь это у меня не получилось.

 

1.

Первый рассказ, “Шер аминь”, вроде о суете сует – о выкарабкивании из мизерности. Вроде, подтверждает ницшеанство.

 

2.

"Попутчики”. Что-то то же:

"Ещё с полчаса, гоняя пешим ходом по платформе туда и обратно, Верховойский размышлял о своём телефоне [потерянном] и ненавидел себя, размышлял и ненавидел себя, и всё ненавидел и ненавидел себя, и ещё немного размышлял по прежнему кругу”.

Рассказ-бред. Сперва персонажа, потом уже и не поймёшь чей. – Плохо устроена жизнь.

 

3.

"Зима”. – Тут уже есть знакомый образ… Чего? Надвремения.

"В скале, в самом центре её был сквозной проход, расщелина – из этой расщелины ежеминутно вырывалась возмущённая вода… после недолгого затишья начиналось бешеное бурление, и, нагнанная новой волною, снова катилась шипящая пена.

Он смотрел на это долго – быть может, полчаса, а может быть, и дольше.

На воду нельзя было насмотреться.

Эта вода являла собой бездну. В эту воду ушли тысячи и тысячи героев. В этой воде сгорели боги со всеми их чудесами и колесницами. В этой воде растворились нации и народы. И лишь она одна осталась неизменной, и гнала сама себя в эту расщелину с одной стороны, чтоб в пенной, животной, белоснежной ярости выкатиться с другой.

И так тысячи лет”.

А главное – этот неожиданный конец:

"– Я больше не люблю тебя”.

И это последние слова рассказа. Тогда как весь рассказ – пик счастья “его”, проснувшегося раньше “её”, и погулявшего по непроснувшемуся городку, пока “она” спала.

Знаменитый третий признак сверхчеловека из ницшевской книги “Так говорил Заратустра”: живи, как ребёнок (всё забывай и жизнь начинай, как с чистого листа). Надоела любимая (трижды повторено: "…и маленький язык во рту – тот самый язык, который… впрочем, ладно, что тут говорить…”), - надоела – уходи от неё.

(Ужас.)

 

4.

"Рыбаки и космонавты”. Смехокатастрофа.

Или как ужасна, и как смешна жизнь – это почти одно и то же?

А что? Вседозволенность пьяного разве не такая же скука в Этой проклятой жизни (а вседозволенность льва – вторая заповедь Заратустры), - не такая же скука, как третья заповедь: всезабывчивость ребёнка?.. Как и первая заповедь: ответственность всё-берущего-на-себя верблюда?.. Каким, верблюдом, предстояло стать “я”-повествователю рассказа, которого жена с новорожденным забрала из милиции голым, вместо того, чтоб он её с новорожденным забрал из роддома.

"В руках жена держала кулёк с младенцем.

– Смотри, малыш, это наш папа, – сказала моя любимая. – Он будет заботиться о тебе.

Она сказала это совершенно серьёзно”.

 

5.

"Спички и табак, и всё такое”. – Жизнь на грани опасной драки. Обычность ужасной жизни.

Или – восторг от Неизвестности.

“Я”-повествователь выведен таким, что чувствуется, что это очень опытный драчун. Он мгновенно оценивает шансы сторон в назревающей драке. У такого, казалось бы, много определённости насчёт будущего в собственно драке. Но чувствуется и то, что это мизер, что в драке приблизительно равных слишком много неопределённости, чтоб знать заранее, как поступить. Микропоступить. Тут доли секунд влияют и доли сантиметров.

И это восторг – такая Неизвестность впереди. Образ недостижимого идеала.

 

6.

"Петров”. – Бессмысленные несколько жизней… Не склонные к общению (научены горьким опытом).

А чья жизнь со смыслом?

 

7.

"Первое кладбище”. – То же, собственно. Хоть и предельно яркие фигуры. – Можно подумать, что неожиданность существования таких и вдохновила о них написать сколько-то. – Встреченные в жизни… Люди-миги.

 

8.

"Эмигрант”. – Если честно, я и в параграфе 7 уже сомневался, что верно понимаю, зачем всё там написано. Я теперь, не дочитав до конца этого “Эмигранта”, мне что-то стало не по себе – думать, что ницшеанцем это писано… Наоборот. Сквозит прямо противоположное – твёрдо-уверенное, что ЕСТЬ где-то в будущем правда.

Аж мурашки поползли по спине.

А теперь и по ногам.

"Разница была ещё и в том, что Гавана всегда выглядела так, словно её бомбили позавчера, а этот город последствия всякого обстрела – а обстрелы тут случались постоянно – залечивал немедля.

Только что снесли прямым артиллерийским попаданием трамвайную остановку – и выбили огромную витрину продуктового магазина за ней – и вот уже подъехала “Скорая”, и следом военные, а потом и рабочие явились, и витрину стремительно застеклили, и остановку починили, и бабушка с метлой заметает кровь и стёкла: шахтёра и его ребёнка, стоявших здесь, разорвало на части.

Час назад на этом месте был орущий зияющий кошмар – через час здесь всё так же, как полтора часа назад.

Спокойный и только чуть сильнее нужного сжавший зубы мужчина несёт откуда-то кисть подростка, и бросает её в чёрный мусорный пакет – бабушке с метлой в помощь.

…что-то другое, неуловимое роднило эти города.

Дикий воздух, беспутный ветер, горящие через раз фонари, мелькающие то там, то здесь люди в камуфляже, пыльные стены, вольные девушки, сидящие в кафе и вроде бы не обращающие ни на кого внимания, наконец, чувство достоинства – не нарочитое, но неоспоримое, – свойственное этим городам, этим зданиям, этим и тем горожанам”.

Я нич-чего не понимаю. Ни того, как можно было Прилепину так вдруг измениться, ни почему Гавана такая гордая.

Потому что Остров Свободы?

Потому что Свобода – как иномирие?

Ну да. Весь мир – раб. Потому что подчиняется причинности. А тут – Апричинность?!

И я всё-таки ошибаюсь, что тут прямо противоположный ницшеанству идеал?

Или крайности – сходятся…

А вот и ультранеожиданный конец. – Лишь непознаваемость достижима.

Всё вернулось на круги своя.

(Должен это записать: дух перевести пришлось.)

 

9.

"Ближний, дальний, ближний”. – Никогда не отдавал себе отчёта, почему читаешь, и как бы понемногу натягивается струна, которая, конечно же, лопнет.

(Был бы я молодым, я б боялся. Тем более что что-то нельзя представить, что ж может стрястись. Ну путешествует семья с огромным щенком и странно не говорящим младшим ребёнком. Щенок и гостиницы плохо совместимы. И что? Почему я предчувствую, что будет что-то очень плохое? – Наверно, потому, что очень уж всё пока хорошо. Ну лай не нравится – можно уехать в другой город, где гостиница сдаёт отдельный домик с палисадником.)

"…и – во тьму уходит призывная загородная дорога”.

Ох, уж эта мне Неизвестность…

Наверно, авария будет.

Нет. За ними едут, видимо, грабители.

М-да. Не за теми гнались… И – заговорила младшая дочь.

Ну и ну. Аж голову заломило.

Что наша жизнь - игра, Добро и зло, одни мечты. Труд, честность, сказки для бабья, Кто прав, кто счастлив здесь, друзья, Сегодня ты, а завтра я. Так бросьте же борьбу, Ловите миг удачи, Пусть неудачник плачет, Пусть неудачник плачет, Кляня, кляня свою судьбу. Что верно - смерть одна, Как берег моря суеты. Нам всем прибежище она, Кто ж ей милей из нас, друзья, Сегодня ты, а завтра я. Так бросьте же борьбу, Ловите миг удачи, Пусть неудачник плачет, Пусть неудачник плачет, Кляня свою судьбу.

 

 

10.

"Семь жизней”. – Тут пасовать надо: сплошная непонятность.

 

Всё, вроде, подтвердилось.

Тоска.

Но уже не первоначальная смута сомнения в себе.

Нет, я по-прежнему знаю, что представляю собою критика странного. Не хвалю эстетические красоты у писателя, вообще не хвалю писателя. Не ругаю. Занимаюсь только такой сомнительностью, как определение, каким идеалом писатель был вдохновлён. Но. Дорогие мои! Ведь в этом самый перец. – Вспомните себя, недавно что-то прочитавшего… Вы задавались вопросом, что этим, только что прочитанным, хотел “сказать” автор? Вы удовлетворились занимательностью сюжета и всё? Ганс получил свою Гретхен – и слова богу? – А глубже?

Смута может ко мне вернуться. Разве я один раскачаю всех до признания, что самый перец – понять, ЗАЧЕМ всё у писателя написано ТАК… До признания, что ЗАЧЕМ – нецитируемо… Что это – подсознательный авторский идеал… Который – вот – удалось осознать…

9 ноября 2017 г.

 

06.12.2017
14:54

Отчего бывает не сразу понятно.

05.12.2017
12:33

Вот это да!

04.12.2017
21:07

Мгновенье, ты прекрасно.

27.11.2017
13:47

Разорванное сознание.

23.11.2017
13:50

Глубина оптимизма Свиридова.