23.03.2021
11:04

Купер, да не Фенимор

22.03.2021
10:48

Как художники дурили советскую власть

21.03.2021
13:20

Почему главный герой в фильме «Вылет задерживается» так обелён сравнительно с повестью

20.03.2021
19:01

Художник Зардарян и случай с Севаном

19.03.2021
15:54

Как объяснить выкаблучивание Ларионова

18.03.2021
14:09

Сарабьянов! Имя ж! Ого! А как бесит этот искусствовед поверхностностью…

17.03.2021
23:00

О Хлебникове - понятно

16.03.2021
22:50

Памороки вокруг подсознательного идеала художника

15.03.2021
13:04

Как хорошо забывать. (О Бурлюке.)

14.03.2021
20:11

Ещё одно моё совпадение с громкими в узких кругах именами Глеза и Метценже

12.03.2021
10:40

Моё совпадение с громкими в узких кругах именами Глеза и Метценже

11.03.2021
13:19

Перипетии с Кандинским

10.03.2021
14:37

Подойти к Путину как к художественному произведению

09.03.2021
11:33

Ещё из серии огрызаний на искусствоведов

07.03.2021
10:50

Паустовский мне в назидание

06.03.2021
13:36

Почему я вернулся к художнику Шиле, хоть противно смотреть

05.03.2021
19:39

Зачем Рязанову понадобилась «осатанённость» в «Иронии судьбы»

04.03.2021
16:25

Об «Осени в карманах».

… ай да Пушкин, ай да сукин сын! Пушкин.

Молодечество моё в простом факте: осознав, - где-то не в начале книги, - что автор, оказывается, очень уважает абсурд, я заподозрил, что он – ницшеанец, и так в итоге и оказалось. – Речь о книге Аствацатурова “Осень в карманах” (2015).

Надо ли объяснять, что уважение это объясняется тоже просто? Абсурд знаменует собою умение автора дать образ своему подсознательному идеалу принципиально недостижимого метафизического иномирия, противоположного принципиально достижимому на том свете Царствию Божиему для прощённых бестелесных душ покаявшихся и прощённых грешников. Дать образ принципиально недостижимому! Чем не удовольствие?

Бегут в такое иномирие от совершенно крайнего разочарования абсолютно во всём Этом мире. И чтоб настолько разочароваться разным авторам разного масштаба личной (обязательно личной) беды хватает. У Ницше – не было женщин. У Чехова – была чахотка. Иному хватает простого неприятия того факта, что на свете есть смерть. Иному достаточно убедиться, что на свете нет взаимной любви, - взаимной любви в принципе или долгой. Аствацатурову – не знаю что. Не исключено, что я вообще ошибаюсь, что у писателя есть именно подсознательный идеал этого вот ницшеанства. Он же филолог и не по диплому, а по научным работам. А художник, по-моему, должен быть как бы глупым, или несколько детским, или ещё каким-то недодумывающим до глубин.

Конец же некого сюжета в книге, называющейся “Осень в карманах”, смотрите, какие философемы содержит (после того, как “я” узнал о смерти любимой Джулии):

"Я смотрю в окно. Рядом с домом – дерево. На ветке сидит глупая птица и непрерывно стрекочет. Видно, пытается привлечь самца, размножиться, отложить яйца. Для чего? Для того, чтобы появилась на свет другая такая же глупая птица. Чтобы она вот так же сидела на ветке, гадила, стрекотала и откладывала яйца. Жизнь продолжается! Есть ли какой-нибудь смысл во всём этом, кроме того, что она продолжается? Ты остановился, замер, задумался, а жизнь дрейфует мимо твоих окон и продолжается”.

Скука потенциальной бесконечности. Одно и то же, одно и то же. Ску-у-учно!

Отсутствует общественная перспектива для Аствацатурова в этом романе. (Вся книга называется романом в рассказах.)

Рассказ “Осень в карманах” имеет посвящение – Дмитрию Быкову. А тот же ого, как активен. Политически. Автор что: в поучение посвящение дал? Не суетись, мол.

Первое предложение такое:

"Осень в Петербурге имеет странное свойство – напоминать душе о самом главном”.

И что самое главное? – Смерть есть на Этом свете.

Могла б быть главным вечная жизнь имени творца и его произведения. Я так думаю, что она и случается. У тех, кто имеет подсознательный идеал (со следами в виде текстовых странностей для своего времени). Так обеспечивается тончайшее переживание: восприемники своими подсознаниями чуют подсознательный идеал автора. Специалисты это засекают и обеспечивают, через молву, вечную жизнь творцу и творению.

Если Аствацатуров чувствует, что он опоздал, что, скажем, Чехов ещё мог рассчитывать на вечную жизнь своим пионерским (в моём кругозоре) внедрением абсурда в свои произведения, то его посвящение Быкову, заведомо не имеющему подсознательного идеала, говорит ему: “Не суетись, вечная жизнь нам всё равно не светит”.

В самом деле, Чехов часто неравнодушно заговаривал с Буниным, что его, Чехова, через несколько лет после смерти забудут. Аствацатуров же говорит об этом же спокойно:

"Корреспондент: В веках он не останется?

Аствацатуров: Нет. Я не уверен, что вообще кто-то останется. В современном мире классика невозможна. Классика хочет говорить о времени и улавливать в нем типичное, вечное. А нынешняя жизнь так устроена, что в ней нельзя вечное уловить. Наше время состоит только из повседневного. Современная культура – это только мусор, в котором нет ничего ценного. Ты вынужден говорить с территории культуры – и ты неизбежно становишься частью этого мусора. Ты можешь говорить ярче, глубже, умнее, но волна времени все равно тебя смоет, как поп-песню Баскова. Копии копий вместо вещей, картонные стенки вместо зданий. Уже и людей-то никаких нет — только функции” (https://astvatsaturov.com/press/intervyu-andreya-astvacaturova-gorodu-812/).

Или это притворство, если касательно себя?

Начинается книга миниатюрой “Джеффри и Снежанна” (вместо предисловия). – Так там два, один другого поразительнее, случая известности “я”, представленного как Аствацатуров.

Спокойствие говорит, что писатель осознаёт, что хотел, по крайней мере, выразить ницшеанство как исключительность.

Другое соображение: Чехов, сколько помню, не давал таких философем от имени автора. – Правда, и тут не от имени автора, женатого много раз, а от имени “я”, любившего всего два раза, и раз женатого, получается, не по любви. – Ну и Чехов не давал ницшеанства в развитии. И не прятал.

В этом “вместо предисловия” с "самыми важными вопросами” (о вечной жизни автора) вопрос утоплен в шутках. Читать – интересно. (А я теперь боюсь интересности в книгах – они пустые чаще всего.) Чехов так не поступал. Он нагнетал и нагнетал скуку. И честные люди признаются, что из-за скуки не переносят Чехова. И Аствацатуров, похоже, это учёл. Вот – шутит в каждом эпизоде. То есть знает, что он ницшеанство выражает.

Или это не резон. Чехов тоже знал, что он некий ницшеанец и впускал иной раз о Ницше пару слов даже в свой текст, пусть и с насмешкой. Главное ж, что я обсуждаю, знает ли ницшеанец, что у него есть подсознательный идеал принципиально недостижимого метафизического иномирия?

Вот в рассказе Чехова “Гриша” у маленького мальчика нет и намёка на тягу от его имени в иномирие из-за плохости всего Этого мира. Сделано это хитрым способом – так называемой псевдокосвенной речью, которая, действует "на подсознательном уровне” (Меерсон. Персонализм как поэтика. С. 34). Рассказ написан с точки зрения Гриши, но… от третьего лица.

Аствацатуров своего “я”-кроху даёт от первого лица. И даёт этого кроху в сплошном поражении, даёт чужим Этому миру. От имени… этого крохи!

"Мы как всегда направлялись на дачу, в Комарово. Я ел мороженое и одновременно внимательно слушал, как весело стучат колеса, выводя притоптывающую мелодию. Я и сейчас, когда езжу в Комарово, люблю ее слушать. Эта мелодия сначала разгоняется, а потом, когда поезд приближается к платформе, затихает. И тогда откуда-то сверху густой мужской голос предупреждает: “Осторожно! Двери закрываются!” И затем объявляет следующую станцию. Названия всех станций я уже к пяти годам выучил наизусть: Левашово, Песочная, Репино… Понятной была только одна станция – Комарово. Там я всё знал: нашу дачу, магазин, Кудринскую улицу и Щучье озеро. Остальные станции были непонятными, и я считал, что всё там неправильно. В Левашове всё – налево, в Песочной есть только песок – и больше ничего, в Репине повсюду растут репы, зато грибов и черники нет.

В таких грустных размышлениях, что в мире всё не так, и с мороженым в руке я провел в тот раз довольно много времени…”.

Автор явно знает, как ему надо фильтровать воспоминания детства, чтоб этот кроха казался себе ницшеанцем, хоть и не знающим этого слова.

(Честно признаться – я, читая, долго ницшеанства в романе не замечал, пока не накопилась критическая масса абсурдов.)

Так мне кажется, - может, из-за упомянутого "на подсознательном уровне”, - что Чехов-то третье лицо выбрал подсознательно и что это – странность, указывающая на подсознательность идеала иномирия. Тогда у Аствацатурова иномирие, получается, осознаваемо. И потому даётся такая отвлечённость от имени крохи: "в мире всё не так”. Это, правда, не образ иномирия, но зато вплотную подводит к необходимости бегства туда.

Чехов подводит состоянием читательского предвзрыва, так сказать, скуки. Предвзрыв, если подумать, будет такой силы, что взрыв вышвырнет вообще вон из Этого мира. Настолько всё скучно.

А Аствацатаурова, сперва не понятно почему, читать увлекательно: непрерывная шутливость.

Разве что счесть это необычностью для своего времени? (Я так точно такого не читывал. Видывал. Фильм “Рок”, 2017 года. Там сплошь ложные ходы сюжета, уводящие в комедию.)

Хм. Ладно. Я тогда охотно призна`ю Аствацатурова обладающим идеалом иномирия, то есть книгу – художественной.

Тем более, что и у Чехова, и у Аствацатурова, есть роскошные позитивные образы метафизического иномирия (тут – когда “я” глянул в глаза Джулии):

"…и мне почудилось, будто Нева, ежедневно катящая тяжёлые волны в Финский залив, пробралась в старые квартиры, в магазины, в рестораны, в метро, сорвала крыши с петровских построек, хлынула в автобусы, трамваи, автомобили, в железнодорожные кассы, в куртки и штаны прохожих”.

*

Впрочем… Всё, что написано выше, я написал, не дочитав двух рассказов. И когда я в очередном рассказе, “La belle aujourd’hui" (в переводе с французского, как показывает гуглопереводчик – “Прекрасное сегодня”) дочитал до очередного позитивного образа иномирия, я усомнился в своём выводе. Ибо Аствацатуров, похоже, надо мной, догадливым, поиздевался.

Дать, что ли, цитату – этот образ…

"Мне кажется… что мы попали… в изначальность, где нет ни времени, ни пространства, ни отчаяния, ни боли, ни тяжести, ни надежд. Только лишь лёгкость и движение”.

Просто ж “в лоб” называет персонаж признаки иномрия. Смеётся автор над моим предложением научному сообществу принять такое теоретическое допущение, как подсознательный идеал автора, демонстрируя, что тот не соответствует реальности.

Смеётся тем паче, что весь рассказ – насмешка.

(Мне бывалости не хватает, чтоб понимать все грани насмешничания. Я бывал на научных конференциях и даже на международных, но приезжали к нам в город. Я самым элементарным образом не представляю, чтоб собрался форум по современному искусству в Париже, и чтоб там выступающие были сплошь русские и говорили на русском языке. Это мне представляется видом насмешки.)

Тогда насмешка и шаблон, дескать, Париж – город любви, следовательно у “я” там заведётся блиц-роман с какой-то телевизионной дивой. Насмешка, думаю, что она русская, и телемир, где она звезда, тогда – Россия, а претендует на узнаваемость она – в Париже, и откуда ей знать, что “я” не давний парижский житель, русский, не обязанный знать, что в России она телезвезда. Её зовут Катя. Даже если осмеивается Екатерина Андреева, то она на ТВ с 1991 года. И почему этому “я” не жить в Париже с более раннего времени, с 1990-го (тогда уже уезжали)…

Я и в философии мало смыслю, чтоб оценить, не смеётся ли в этом рассказе Аствацатуров над Маркузе, Адорно и Гегелем. Я не знаю, как отнестись к заявлению товарища этого “я”, философа-постмодерниста Погребняка, что он больше не постмодернист, а неогегельянец.

Только в самой грубой насмешке – над защитой прав геев – я могу не сомневаться, да ещё когда искусство называется гармональным. Даже в ироничности описания Парижа я не уверен, потому что сам там никогда не был, и не могу оценить сплошные “фэ” этого “я” по отношению к Парижу. Разве что непрерывность этой ироничности заставляет подозревать, что всё тут – насмешка. Как и эта молниеносная победительность “я” над Катей. Это победительность человека, лишь два раза в жизни любившего и оба раза – несчастливо. Очкарика.

Правда, и Джулию “я” покорил с одного взгляда.

Но этот вторичный позитивный образ иномирия (у Чехова всегда по одному образу на рассказ), кричит мне, что вся книга – сплошная насмешка. Что нет ничего на свете, достойного быть в ранге идеала. Ницшеанство – тоже.

И тогда Аствацатуров в этой книге – постмодернист.

Впрочем мне ещё 97 страниц читать, и надо поостеречься что-то выводить.

А вот и ещё доказательство – издевательство над кальвинизмом (а христианство ж прямая противоположность ницшеанству):

""Наставления” замедляли время, учили не чувствовать боль, видеть сквозь огонь [на котором сжигали католических богословов] тщеславие, гнойные потуги, зависть, похоть, фарисейство, гримасы отверженных”.

Как Билибин писал (история христианства повторяется):

"Недаром греко-римская языческая власть называла первохристиан безбожниками. Истинный Бог “освобождал человека от морализма…”” (Бибихин. Новый ренессанс. М., 1998. С. 207.

Только если постмодернист надо всем просто смеётся, то Аствацатуров смеётся с сарказмом.

Над этой “я” с Катей “любовью” – тоже. Ругательные слова там и сям – очень кстати.

И вот – последняя глава.

Сарказм был хоть интересен. А тут сперва ни о чём, а потом… Я плакал от смеха. Преглупого. Это надо пересказать. Эпизод, как молодые учёные заставили одного ябеду отселиться, вызвав его рвоту. Они ему под кровать поставили таз дерьма, а на кровать вылили две банки кабачковой икры. И когда он пришёл, бросились ложками есть эту икру.

Вот такой постмодернистский конец.

Вопрос о наличии подсознательного идеала автора закрывается автоматически. Хоть для самых первых произведений такого стиля десятки лет назад мыслимо подумать, что это были у авторов откровения для них самих, и что отсутствие у авторов идеала было тогда неожиданностью на правах его наличия в подсознательном качестве.

 

22 февраля 2021 г.

03.03.2021
13:03

С робостью о «Перекатах» Городницкого

02.03.2021
20:37

Восторг нового импрессиониста Берберяна и моя тоска оттого