Валерий Куклин - ВЕЛИКАЯ СМУТА - ВОЙНА ГРАЖДАНСКАЯ ИЛИ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ?

ВЕЛИКАЯ СМУТА - ВОЙНА ГРАЖДАНСКАЯ ИЛИ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ?

Очерк шестой. КОЗЬМА ЗАХАРОВИЧ МИНИН-СУХОРУК , КНЯЗЬ ДМИТРИЙ МИХАЙЛОВИЧ ПОЖАРСКИЙ И ДРУГИЕ ИСТИННЫЕ РУССКИЕ ГЕРОИ "ВЕЛИКОЙ СМУТЫ"

Склепом старосте мясных рядов Нижегородского Торга, работавшего здесь в 1596-1612 гг, служит небольшая церквушка, бывшая некогда часовенкой, расположенная на высоком месте внутри Нижегородского Кремля с шеренгой почтительно отстоящих от этого своеобразного памятника Осободителю Руси от польских захватчиков административных зданий 19 и 20 веков постройки. Церковь, красива, бела, златокупольна, чем-то неуловимо напоминает храм Покрова на Нерли, но с рядом архитектурных излишеств, свойственных барокко - эстетической культуре 17 века. Пощадили могилу Минина и войны, и революция, и контрреволюция, пронёсшиеся над древним Крмелём за четыре столетия, оставалась церковь эта почти всегда белоснежной и златоглавой, видимой далеко-далеко и с реки, и со знаменитой Стрелки - места слияния Оки и Волги, - и с противопоположного берега вёрст за пятьдесят. Велико, стало быть, почтение народа русского к памяти этого человека, так и не оцененного в должной мере при жизни, коли в Кремле, где миножество построек религиозного культа и да вообще дореволюционной постройки зданий посносили, застроили пустыри маловыразительными бетонными корбоками да кубами, церковь над прахом Козьмы Захаровича Минина-Сухорука нижегородцы не только сохранили, но и оставили за ее спиной нетронутой широченную аллею с двуям дорогами по бокам, а перед ней на откосе соорудили обзорную площадку не на самом верху, а во впадине, специально вырытой в холме так, чтобы не застилал ее купол вида даже фундамента места, где покоится прах самого знаменитого в истории Руси нижегородца.

Удивляет и то, что прах героя войны 1612-13 гг не потревожил в советское время академик Гермасимов со своими учениками. Тамерлана, Улугбека. Ивана Грозного могилы перепотрошили, черепа достали, лица знаменитых в истории покойников реставрировали, а вот останки Минина не тронули. Будто провидение сберегло нам Козьму Захаровича таким, каким он был и останется на многие годы в сердцах русских людей. Каждый видит Минина по-своему, а потому оказывается Козьма Захарыч каждому близким по-своему, как это и должно быть по законам природы.

Праху князя Дмитрия Михайловича Пожарского повезло меньше. Вот так вот с ним случилось: болел от полученных в сражениях с поляками ран главный воевода войска русского после освобождения Москвы от поляков часто и подолгу, а как чуть выздоравливал - тотчас оказывался крайне необходим царю Михаилу Фёдоровичу для того, чтобы послать князя в очередную битву, в очередную военную комнадировку, участвовать в очередной военной компангии, которых в годы царствования первых Романовых было великое мнозжество. То ли избавиться от Пожарского хотел первый романовский царь в надежде, что убьют князя в каком-нибудь бою, то ли и впрямь более не находилось приличных полководцев на Руси, способных защитить Отечество от супостата - точно неизвестно. Только вот любопытное наблюдение: на усмирение русских крестьян, восстававших ежедневно на всем пространстве Руси против Ига Романовского, ни Михаил, ни Филарет князя Дмитрия Михайловича не послыли. Для выполнения карательных миссий против собственного народа использовали первые Романовы исключительно тех самых вельмож русского государтства, что в служили и полякам, и трём Лждемитриям, и шведам с охотой и усердно.

Говядаря Минина также посылал царь главным воеводой русского войска против шведов, а какого-нибудь князя Лыкова гнал на усмирение восставших крестьян Пошехонья. Не доверял, получается, род Романовский освободителям Московии от поляков, видел их ненадёжность для себя, не почитали Романовы всех князей Пожарских и Минина "своми" в том смысле этого слова, какой вклыдывают в него нынешние новорусские мафиози. "Свой своему по неволе друг", гласит русская мудрая поговорка, а потому доверия у Романовых те, кто выглядел героями в глазах их подданных, не вызывали. Соответственно, и наград особых от царя Михаила не получили: Минина даже не произвел первый Романов в бояре, назвал всего лишь думским дворянином, да и то без права голоса. Пожарскому, хоть и ставшему настоящим боярином, членом, как сейчас бы сказали, Совета Безопасности, но... после выборов царя Дмитрию Михаловичу некогда оказалось заседать в Боярской Думе, произносить свое мнение там вслух: едва выздоравливал - сразу же отправлял его Государь всея Руси в военный поход.

Кому как это кажется, а мне думается, что эта странность только повышать должна авторитет Пожарского в сознании русского народа и ратников той армии, что шлти с князем в очерудную битву. Потому как из вышеназванного наблюдения следует, что характер имел Дмитрий Михайлович Пожарский неудобный, был он себе на уме, порой мог высказаться наперекор воле царя, противоречил, то есть был князь человеком непокорным, мятежным по духу, но и одновременно дисциплинированным[1]. Все это в совокупности заставляет видеть в Пожарском человека чести и долга, не способным на пресмыкание, хорошо знавшего себе цену и сохраняющего собственное достоинство наперекор всем жизненным обстоятельствам. Таких других в ближайшем окружении Михаила Фёдоровича Романова не было[2], что не могло не вызывать естественный страх царя перед князем-воеводой, - и, в результате, круг причин и следствий натянутых отношений между Госдуарем всея Русии и ее Освободителем, о существовании которого усердно писали придворные хронисты и летописцы, замкнулся. Государям нужны рабы, а не герои и не мудрецы - так было во все времена у всех народов, остаётся так повсеместно и по сей день. Царь Михаил Романов намеренно или подсознательно, но стремился к тому, чтобы тех лиц, которым он был обязан и троном, и жизнью, в конце концов, осталось в живых как можно меньше - и именно поэтому, надо полагать, Козьма Захарович Минин-Сухорук умер внезапно и безвременнно, а князь Дмитрий Михайлович Пожарский периодически заболевал также внезапно, находясь все время в походах, то есть будучи неспособным в это время следить за качеством подаваемой ему пищи, долго болел, выздоравливал - и вновь оказывался в очередном походе, чтобы вскоре вновь заболеть. Закономерность странная - согласитесь? Учитывая, что едва князь вышел в отставку и выехал в родовое поместье, странные болезни эти прекратились, а вместе с ними и исчез интерес Михаила и Филарета Романовых к нему настолько явно, что умер Д. М. Пожарский в1642 году смертью естественной и практически незаметно.

И похоронен оказался князь-Освободитель не в Москве, как следовало бы по заслугам Пожарского перед всей Русью, и не в родовом поместье, как принято было в те времена, но в семейной усыпальнице Спасо-Евфимьевского монастыря князей Пожарских и Хованских в заштатном уже и тогда городишке Суздале. В 1765 - 1766 гг. по приказу архимандрита Ефрема усыпальницу "за ветхостью" сломали, а надгробные плиты сняли и употребили на церковные строения[3]. О месте захоронения Д. Пожарского вспомнили в первый раз вскоре после Отечественной войны 1812 года, когда подвиг его перед Россией зазвучал вновь актуально, мыслящая часть народа русского стала интересоваться своим прошлым, а у имевшей финансовые средства новой аристократии Руси появилась мода на коллекционирование старинных документов, монет, домашней и религиозной утвари и на возведение памятников великим предкам (ПРИМЕЧАНИЕ: Последние - обязательно за счет сбора пожертвований со всего народа при собственном патронаже этого мероприятия и воровстве, какой случился при разработке проектов и при постройке Храма Христа Спасителя в Москве, к примеру). Так возник памятник Минину и Пожарскому работы Мартоса на Красной площади. А в Суздале лишь в 1885 году была сооружена (собирал народ русский по медным копейкам да полушкам, а богатейший род Романовых не дал на это ни гроша, только контролировал сбор средств и следил за порядком) церковь-усыпальница над могилой князя-Освободителя работы А. Горностаева.

(ПРИМЕЧАНИЕ: Ну, и начались еще с 1813 года писаться московскими литераторами романы и пьесы о жизни и подвигах Минина и Пожарского, а апофеозом, конечно, прозвучала в 1836 году в Мариининском театре в Санкт-Петербурге опера Глинки "Жизнь за царя" (либбрето Г. Розина, переписанное наново в 1939 году в новом верноподданническом стиле "поэтом Серебряного века" С. Городецким), где Пожарского с Мининым хоть и не было, но был Иван Сусанин, была сольная партия, превратившаяся с течением лет в так законодательно и не оформленный, но всё-таки едва не ставший в Гражданскую войну 1918-1922 гг гимном царской России "Боже, царя храни!" )

В 1933 году надгробие Дмитрия Михайловича Пожарского суздальские вовсе не активисты общества "Безбожник", как пишут сейчас, а воспитанники детской исправительной колонии для малолетних преступников, расположившейся внутри Спасо-Евфимиевского монастыря, уничтожили. Именно они разобрали усыпальницу под пристальным наблюдением директора колонии с еврейскими именем и фамилией[4], добытый таким образом камень отправили в Москву на отделку станций метрополитена, а про захоронение то якобы настолько плотно забыли даже сами суздальцы, что в 1974, когда Совет министров СССР выделил средства на сооружение памятной мраморной доски над могилой Пожарского, место этого будто бы долго не могли сыскать - и об этом много писалось тогда в советской прессе.

Мне, посетившему Суздаль за год до этих "поисков", было странно читать в газетах сообщения о том, что вот никто не знает, где на самом деле похоронен Д. Пожарский, что все мы - "Иваны родства не мопнящие", что на памяти героям своим и воспитывается чувство военно-патриотической ответственности нации, прочую словесно парвильную, но на практике всегда предаваемую всеми и вся аксиому. Место это мне показывали ещё весной 1973 года местные экскурсоводы - и там был даже небольшой памятник с бюстом князя с лицом среднестатичного русского былинного богатыря с картин В. Васнецова. Однако вскоре, едва ли не в те же самые дни, прочитал я книги В. Солоухина "Письма из Русского музея" и "Чёрные доски" - и понял, откуда ветер дует: русские спасители и охранители ветшающих памятников культуры решили пойти на подлоги (все равно ведь их никто не стал проверять) ради того, чтобы спасти оставшиеся на территории СССР после антирелигиозных вакханалий 1930-50 годов материальные и культурыне ценности русского народа, неленаправленно уничтожаемые, как они считали, пришедшими в стране к власти иудеями. То есть тогда, еще не начав писать свой роман "Великая Смута", я оказался свидетелем того процесса, который следует назвать войной цивилизаций на территории Руси, которая длится, оказывается, вот уже 400 лет (а не 200, как утверждает А. Солженицын, сам написавший в 1968 году рассказ "Захар-калита" о том, как русские люди бессовестно разрушили и разворовали пакмятник героям битваы на Куликовом поле).

В 2000 году, то есть на переломе правления Россией Б. Ельциным и В. Путиным, наскоро и дешево, словно под шумок, то есть практически скрытно от новых хозяев Кремля и страны, было сооружено в Суздале странное, вытянутое и приплюснутое сооружение с портретом все того же среднестатического рыцаря посередине, непохожее ни на склеп, ни на могильный камень, на на памятник, ни на храм. По обе стороны от лица в шлеме с наушниками: дата рождения вымышленная: 1 января 1578 года - и дата смерти истинная: 20 апреля 1642 года.

Из всего здесь сказанного о том, как на самом деле официально чтилась и чтится на Руси память о подвиге Мнина и Пожарского в течение четырехсот лет, следует вывод: ни при царском режиме, ни при советской власти, ни при новых русских никому из хозяев страны фактически не было дела, да и до сих пор нет до того, что на самом деле произошло в России в 1605-1618 гг, насколько сильно события Великой Смуты повлияли на дальнейшее развитие событий в Московии, а посему извесный вопрос русских интеллигентов: "Кто мы?" - не может иметь ответа и до сего дня на Руси. Известным и неизменным свойством руссой интеллигенции (ничтожно малой части населения всей Руси, умеющий мыслить по-настоящему самостоятельно) являлась трусость, выражающаяся в умении умников болтать ответы на самими же собой нечестно поставленные вопросы. Исключением являлись лишь такие титаны русской интеллектуальной мысли, как Патриарх Никон, протопоп Аввакуум и Владимир Ильич Ленин, умевшие задавать такого рода прямые вопросы: "Отчего бардак в стране?", "Какие русской церкви нужны книги?", "Кто выше: царь или Патриарх?", "Что есть истина?", "Что делать?", "С чего начать?", "Кто такие "друзья народа" и как они борются с социал-демократами?". Правильность данных истинно интеллигентными людьми ответов на прапвильно поставленные вопросы подтвердила сама история страны.И произошло это потому, что вопросы были изначально заданы честно[5]. В отношении же Великой Смуты честных воспросов на протяжении четырех столетий было не задано пока что ни одного.

Попробуем задаться такого рода вопросами тогда мы. Начнём с простейшего вопроса: почему первые Романовы были столь неучтивы и неблагодарны по отношению к героям Великой Смуты и столь щедры на награды и почести в отношении лиц, которые принесли захваченной ими державе больше вреда, чем пользы?

Первый ответ лежит сверху: Романовы боялись, что сильные натуры, имеющие авторитет в народе, могут отобрать у них несправедливо захваченную власть. Далее следует череда ответов попроще, которые тоже почему-то в течение четырех веков никто не пытался озвучить: зависть, комплекс обитателя курятника ("я - начальник, ты - дерьмо, а ты - начальник, я - дерьмо"), а также свойственное каждому первому руководителю любого ранга стремление окружить себя людьми поплоше, дабы чувствовавть свое величие рядом с ними и, имея на подчинённых компромат, грозить использовать его в любой момент против ослушника. И ещё... главенствующим свойством всякого попавшего "из грязи в князи", как это произошло с изменниками Родине Романовыми, ставшими в силу исторических предрассудков общества, а вовсе не в результате выборов, владетелями земли русской из презираемых всеми предателей, властителями миллионов душ, является чёрная неблагодарность по отношению к тем, кто возводит их на Престолы. История человечества изобилирует примерами возвышения ничтожеств и унижения народных масс[6], а посему у всех народов есть басня-сказка о том, как спасший волка от упавшего на зверя дерева олень оказался тут же приговорен хищником к съедению. "Мавр сделал свое дело - мавр должен умереть" - и Минин, выходец из народа, не ведающий о ядах и прочих хитростях жизни героев при царских и королевских дворах, скоропостижно скончался в конвульсиях, отправившись к паротцам вскоре после уже и вовсе открытой казни еще одного истинного героя Великой Смуты - соправителя земли Русской в 1611-1612 гг Ивана Мартыновича Заруцкого.

Явных причин, по которым был зловещим образом умерщвлён сей атаман, повторять не стоит - они уже были применены к Минину и Пожарскому и описаны в предыдущем очерке. Однако, если Минин и Пожарский ничем конкретным себя в глазах новой династии не скопроментировали, являлись лишь потенциально возможными противниками тоталитарного режима дома Романовых, то Заруцкий, был до Великой Смуты слугой одновременно и Рима, и дома Романовых, в течение 1605-1606 гг сменил свое отношение к Филарету и к его зарубежным покровителям, а незадолго до освобождения русскими Москвы от поляков и вовсе принял сторону главнейшего врага новоявленного царя Михаила Фёдоровича - малолетнего отрока Ивана, который мог претендовать на русский Престол. Заруцкого посадили на кол.

Подробности казни этой во всех документах той эпохи умалчиваются. Потому позволим себе рассказать об этом способе умерщвления человека, признаваемом во все времена самым изуверским и самым мучительным из всех известных в Европе[7] до изобретения электрического тока способов...

Казнь эта представляла собой медленное продевание сквозь тело человека кола (иногда осиного или тополевого, но чаще изготавливаемого из древесины твердых пород) с использолванием для проникновения заднепроходного отверстия человека. В зависимости от желания судьи (в данном случасе, царя Фёдора Михайловича Романова), насаживание этого живого "шашлыка" происходило несколькими способами:

- в лежачем положении несчастного, которого тянул за ноги привязанный к ним конь,

- в том же положении в приговоренного два палача засовывали кол, а потом поднимали казннёного вертикально, опускали свободный конец кола в заранее приготовленную яму - и в таком виде оставляли его до самой кончины, которая приходила порой через двое-трое суток,

- еще казнимого сажали, предварительно подняв его на помост, на острие предварительно закопанного в утрамбованную землю кола - и преступник сам насаживался на орудие пытки-убийства под действием своего веса, извиваясь при этом от нестерпимой боли и оглашая округу ужасными воплями. Немецкие источники называют этот способ самым живописным, собирающим наибольшее чвсло зрителей.

При этом следует учесть, что для казни этой использовались колы трех типов. Иногда это могла быть толстая, кривая и длинная палка, которая могла пройти через тело несчастного так, как ей заблагорассудится. Бывали случаи, к примеру, что острый конец вылезал из живота, из бока, из-под ключицы, а то и утыкался в нёбо.

Порой это был просто прямой, хорошо ошкуренный, не очень толстый, но очень крепкий кол, который при умелом палаче пронзал человека насквозь строго по вертикали и, разорвав внутренности и рот, проникал в мозг, прекращая мучения человека через каких-нибудь полтора-два часа с момента начала казни.

Очень редко, но все-таки казнили и третьим способом: кол вытесывался из толстого бревна в виде длинной, острой пирамиды, хорошо обтёсывался и даже обмазывался свиным жиром или растительным маслом (конопляным или льняным). Подвергнутый именно этому типу экзекуции умирал особенно мучительно и особенно долго. Ибо в этом случае тело казнимого двигалось по колу вниз поначалу быстро, но с заметным замедением, то есть так, чтобы через 35-40 сантиметров почти остановиться и далее разывать внутренности несчастного неумолимо и медденно, продвигаясь все выше и выше не за счёт уже веса наказанного, а по причине раздирания тканей острой вершинкой кола. Проходило порой несколько дней прежде, чем острие кола показывалось из гортани казнимого и, упёршись в подбородок его, медленно продвигалось еще несколько дней сквозь переднюю часть головы. Человек, казнимый так, умирал порой и от болевого шока довольно быстро, а порой мучения его растягивались на почти две недели, и умирал наказанный от жажды и от обилия отложивших на ранах личинок мух.

Какой из способов показался милейшему Михаилу Фёдоровичу Романову самым приятным, до нас не дошло сведений. Скорее всего, последний. Ибо, судя по огромному числу документов, дошедших до нас от времени правления первого Романова, человек он был инфантильный - и, как следствие, бесконечно жестокий, неспособный ни на какое сочувствие. Да и окружение юного царя в 1614 году было таковым, что среди ближних бояр романовских не было человека, который в той или иной мере не пострадал от казнённого по их настоянию бывшего Соправителя земли Русской: у того кусок земли отобрал Заруцкий для передачи ее вдове погибшего в боях с поляками русского ратника, другого тушинского перелёта гонял Иван Мартынович по просторам Руси, грозязь казнить за воровство, третьего "унизил" своим внезаапным возвышением до звания боярского при дворе Богдански-жида.

Но всего пуще не могли простить Заруцкому новорусские московские бояре того, что Иван Мартынович в годы еще могущества Тушинского вора, числился Богданкиным подданным, а фактически служил царю Василию Ивановчиу Шуйскому, воюя своим отрядом лишь с поляками, очищая перед войском Скопина-Шуйского путь на Москву, захватывая и тут же бросая стратегически важные на пути князя-Освободителя населённые пункты. То есть то, что прошло мимом внимания романовских, советских, постсоветских новорусских историков, было ясно царедворцам 1614 года: деятельность Заруцкого в 1608-1611 гг оказала решающее влияние на спасение Руси от власти Второго Самозванца и во многом способствовала разгрому войска младшего Сапеги.

Ученик иезуитов бернардитского монастыря использовал методы иезуитов в борьбе с русскими и польскими слугами иезуитов и, ствав искренним патриотом земли Русской, оказался тем самым непонятым довольно-таки простодушными и примитивно мыслящими русскими боярами. Любую власть все ей непонятное, как известно, заставляет почитать силой не просто враждебной по отношению к себе, а максимально опасной. Посему Заруцкий, встав на путь прямой борьбы с русской аристократией, был изначально обречен. Он оказался опасным не только царю Михаилу, но и его окружению. Вряд ли в 1614 году царь Михаил Фёдорович мог даже подозревать, что отец его Филарет - тайный католик и враг Отечества, что Заруцкий мог обнародовать эту родовую тайну, сообщить всему народу русскому об измене Филарета вере отцов, поэтому этого рода страх надо бы скинуть со счетов для объяснения причин, заставивших первого царя Романова поймать атамана и казнить таким жутким образом. Однако, если принять во внимание, что казнь произошла именно путем усаживания Заруцкого на кол, следует все-таки высказать версию, что казнь таким способом была местью рода царского бывшему своему холопу (Романовы могли своего иезуита-связного с Римом почитать только холопом, хотя Заруцкий и был подданным не русского, а польского монарха) за то, что Иван Мартынович где-то в короткий период между арестом своим на Урале и казнью в Москве успел обнародовать именно эти сведения о Филарете Романове, якобы томимвшемся в польском плену. Именно страхом, что сведения, которые попытался обнародовать Заруцкий, только и можно объяснить скороговорку об этом событии в хрониках и мемуарах современников, ужаснувшихся способу мщения рода Романовых всем тем, кто осмелился усомниться в законности "выбора" предателей Родины на московский трон[8].

Заслуг этих перед Отечеством бояре московские и их новорусский царь Михаил не могли, конечно, признать за Заруцким, ибо в этом случае им самим бы пришлось отвечать на тот самый вопрос, что задали Хрущёву их далёкие потомки на 20 съезде КПСС: "А вы где были?" Хрущёв, гласит анекдот, спросил в ответ: "Кто это спрашивает?" После полуминутного молчания зала Генеральный секретарь ЦК КПСС ответил: "Вот и мы там были". То есть, случись царю Михаилу Фёдоровичу до времени околеть, не оставив после себя потомства и поставив бояр перед проблемой выбора нового царя, возникла бы у их современников причина вновь заговорить о Заруцком и начать критикау деятельности первого Романова, а вместе с ней и обелять атамана, вспоминать про его заслуги перед Отечеством. В отношении Заруцкого стало бы крайне важно вспомнить и про его подвиги не только во время противостояния царя Василия полякам, но и главное его деяние, спасшее, по сути своей, Русь от порабощения - возглавление всех патриотических сил Московии в 1611-1612 годах, руководство им и страной, и осадой захваченной поляками Москвы. Тут бы и оказалось, что никто из тех, кто судил и казнил Ивана Мартыновича, и ногтя его мизинца не стоил.

Но царь Михаил прожил в этом качестве до 13 июля 1645 года года, трижды сватался, пережил двух жён и породил на свет 10 детей, в том числе и царевича Алексея, который, став царем уже после смерти отцовского деспота и собственного деа Филарета, фактически и создал за 31 год царствования своего настоящее Второе русское государство во главе с Романовыми. Ибо весь период правления Михаила Фёдоровича Московией был фактически переходным от общинного русского государства Рюриковичей к крепостнической державе Романовых. Именно лишённый вины за злодейства, совершенные во время Великой Смуты и переходного периода Алексей Михайлович, прозванный Тишайшим, имел моральное право и сумел создать тот тип государственного аппарата, который наиболее чётко соответствовал менталитету русского народа и позволил государству, понемногу сменившему свое имя с Московия на Россия, не только удержать территорию проживания русского народа от захвата более сильными и более развитыми европейскими соседями с Запада, но и расширить державу на Востоке до расстояний сознанию человека 17 века немыслимых - до самого Тихого океана. Пётр Первый лишь модернизировал державу отца, еда при этом не разрушив национальнообразующей основы государства, а также закрепил ложь первых Романовых о Великой Смуте, сделав ее хрестоматийной. Случись в Северной войне победить не Петру Алексеевичу, а шведскому королю Карлу Девятому, история Великой Смуты мгновенно переписалась бы - и облик загаженного романовскими борзописцами Заруцкого засиял бы так, что потребовалось бы и канонизировать его, и писать с агента иезуитов православные иконы.

Но история не имеет сослагательного наклонения - и посему точно также, как новая Россия канонизировала палача петербургских рабочих образца 9 января 1905 года, виновного в развязывании Первой мировой войны, старя Россия спасителя Руси Заруцкого только что не предала Анафеме. Вот эта-то оговорка (подчеркнуто) и даёт насм ответ на второй особенно важный в контексте данного очерка вопрос: "А как отнеслась православная церковь к антипатриотичной деятельности первых Романовых?" Не могли ведь убелённые сединами, хорошо начитанные, мудрые старцы-иерархи православной церкви, пусть даже не имея над собой в 1614 году Патриарха, верить в то, что неграмотный и затисканный мамками-няньками царёк-недоросль имеет силы подмять под себя церковь и заставить их поступать во зло вере народа русского и нарушать религиозные каноны. Одно дело - предавать Анафеме расстригу Гришку Отрепьева, другое - карать таким образом от имени Всевышнего истинного Спасителя русского Отечества.

Волынский дворянин Ивам Мартынович Заруцкий был крещен в православной церкви, а потому отказ в предании его Анафеме мог быть либо платой атаману за молчание о грехах рода Романовых во время казни, либо тихим бунтом православных иерархов, бывших свидетелями подвигов Спасителя русского Отечества, а потому не пожелавших возлагать грех на всю русскую церковь.

Третьим великий герой Руси в период Великой Смуты следует признать царя и Государя всея Руси Василия Ивановича Шуйского. Это - личный враг Филарета, представитель рода, который в течение полутора веков почитался в Московии главным противником рода Романовых. И тут опять надо вернуться к теме славянского трайбализма и к мысли о том, что славянская цивилизация образца Киевской Руси не естественным и закономерным образом переросла в цивилизацию Первого русского государства владимиро-московского типа, а в следствии общенациональной трагеди, катастрофы, именуемой Ордынским Игом, от существования которого новорусские историки, будучи на содержании иноземных фондов, советуют отказаться, нарочно неправильно истолковывая мысль Л. Гумилёва о симбизое городской славянской и кочевой тюркской культур в 14-15 вв. Киевская Русь исчезла с лица земли, как самостоятельная и самодостаточная цивилизация, уже к началу 14 века. Находящяаяся под игом страна существовала, словно замороженная, не живя, а выживая. Оставшийся незавоеванным татарами Новгородский уголок этой ранее гигантской державы совсем не походил на свою предшественницу - славянскую Русб, он оставался на основной своей площади языческим, а на морском порубежье активно ассимилировался с католической и протестантской культурами. Московская ветвь Рюриковичей, звавшаяся Даниловичами, сумела в течение конца 15 - начала 16 вв отстоять независимость свою от татар и собрать воедино часть земель бывших восточных славян уже ко времени правления Ивана Третьего Васильевича - деда царя Ивана Грозного. С этого момента и следует считать начало Первого русского государства, конец которому пришёл с Великой Смутой. Отличалось оно от держав своих предков, в первую очерель, тем, что все земли Московии оказались либо купленными, либо завоеваны Даниловичами, и в отличии от множества языческих славянских княжеств с элементами христианства Первое русское государство было уже единым христианско-православным с пережитками язычества. И таким оно просуществовало почти что полтора столетия, то есть вплоть до Великой Смуты, после которой в муках правления царя Михаила Фёдоровича родилось Второе русское государство во главе с родом Романовых - крепостническое, православное, русскоязычное, готовое сблизиться с католической и протестантской, романоязычной и германоязычной, а также славяноязычной и на большей части своей пережившей крепостное право Западной Европой.

На протяжении всего периода существования Первого русского государства род Шуй ских был возле трона московских царей, служил как бы запасным родом на случай пресечения рода царского, ибо был по родовитости своей абсолютно равнозначен роду Даниловичей - предки Шуйских имели начало своё от родного брата Александра Невского. Для сознания русских людей того периода времени, знающих родословную свою вплоть до мифических князей дружины варягов во главе с Рюриком, а то и до самоих Адама с Евой[9], факт этот был архизначительным. Какими бы ни были взаимоотношения Даниловичей и Шуйских между собой (великий князь мог и запытать, и казнить любого из Шуйских за малейшую вину), но все прочее население Московии почитало себя собственностью сначала Даниловичей, потом Шуйских, а уж после всего этого - вассалами вассалов представителей этих родов. Вся государственнообразующая пирамида средневекового общества легко укладывалась в эту модель родово-общинных взаимоотношений, созданных в Первом русском государстве путем селекции бывшего славянского общества, способом превращения язычества в новую культуру - православную Русь, ставшую зваться после бегства из-под Ельца Тимура Тамерлана (1395 год) Святой[10]. И духовное единство новой общности людей зиждилось на вере православного люда в то, что Пресвятая Божья Мать и далее будет заступатся за Святую Русь, то бишь Московию, как это сделала она однажды, после переезда из Владимира в Москву, когда ОНА "отвратила лицо царя поганого Тимура от Руси". И в этом совсем несложно, но прочно обустроенном обществе людей, говорящих на одном языке и живущих уже не племенами, как славяне, а родами, у рода Шуйских было вполне определенное, постоянное, кажущееся вечным место - быть вторыми после Даниловичей. Место почетное, требующее огромной ответственности, но и дающее множество льгот в сравнении с остальными русичами. И на месте этом род Шуйских, надо признать, стяжал немалую славу.

Род же так называемых Романовых, то сеть Захарьевых-Юрьевых, а еще точнее - потомков Кошки, бежавшего из Литвы в Москву по забытым давно причинам (то ли его обворовали, то ли он сам когото обворовал, то ли не угодил он литовскому князю - изменил, словом, предок Филарета и Михаила Фёдоровича своему сюзерену, смылся в Москву, как впоследствии изменил Москве князь Курбский), вплоть до возвышения до звания царицы и первой жены царя Ивана Четвертого Васильевича Грозного ничем значительным не выделялся из череды прочих членов Боярской Думы при Великих князьях московских. Заруядный род, о котором в народе шутили, как о "вышедшем в люди через бабье естество".

(ПРИМЕЧАНИЕ: О красоте и уме "несравненной" тётки Филарета Анастасии Романовны романовскими борзописцами написано немало, да и придворный кинорежиссер Сталина С. Эйзенштейн создал соответствующий этой легенде образ чистой и ясной души, умудряющейся влезать и во внутренний мир своего деспота-мужа, и руками его фактически руководить державой - все точь-в-точь, как в иудейских семьях. Но достаточно беглого знакомства с "Домостроем" и "Стоглавом" - книгами, которые именно при Иване Грозном были и составлены, и превращены в аналоги современных Семейного и Гражданскогог кодексов, чтобы убедиться в фальшивости суждений и романовских, и послеромановских инерпретаторов русской истории, и в ложности образа представляемой нами Анастасии Романовны Захарьевой-Юрьевой, котораяни когда в жизни не взалась Романовой, но таковой называется практически во всех современных научных и популяризаторских публикациях. Фактической информации о ней в документах поры Ивана Грозного - чуть более нуля: была выбрана из полуторатысячного стада представленных царю невест в 1547 году, родила зам 13 лет шестерых детей, из коих четверо умерли от младенческих хворей, которые случаются от плохого пригляда няньками, и простуд (то есть матерью Анастасия Романовна была паршивой), а потом вдруг ни с того, ни с сего умерла, дав возможность первому русскому царю объявить ее жертвой отравления боярами, дабы тут же начать селекционное прорежевание ближних бояр: одних велел казнить, других сослал на новые земли в качестве колонистов с выделением им проездных, суточных и закаблённых крестьян в качестве рабсилы[11]. Все прочее, известное нам об Анастасии Ром ановне, было высосано из пальцев при Филарете и его наследниках бесчисленным числом литераторов).

Род Романовых только в своих глазах "возвысился" при Анастасии Романовне и только в своих глазах "был унижен" после смерти оной. Именно этим объясняется то, что в дошедших до нас документах, касающихся семейной жизни Ивана Грозного, очень много неясностей и откровенных обманов. Ученые по сию пору спорят о точном чсиел официальных жён царя[12], не говоря уже о том, что ими обнаружено множество подчисток и вырванных листов в документах Дворцового Приказа, касающихся браков царя, разводов, затрат на пиры в честь свадеб и на содержание цариц. Подробно описаны похабные осмотры целых рот кандидаток в невесты царя, собранных со всей Руси, из которых Иван Василеьвич выбрал как-то и именно дочь боярина Никиты Романова якобы "по любви".

Во всех филаретовских и послефиларетовских источниках непременно говорится о том, что Анастасия Захареьва-Юрьева была у Ивана Грозного любимой женой, что он возненавидел бояр московских за то, что те якобы отравили ее, лишили его смысла существоания на этой земле. Эту галиматью повторяют и посейчас все, кому не лень. При этом тут же описывают многочисленные кутежи женатого на Настасье царя со срамными девками, а заодно делают вид, что не знают, что любить в те годы царь мог лишь собак, лошадей, охотничьих птиц, вино, охоту, всевозможные потехи, проституток, наконец, то есть всё то, что доставляет удовольствие извне. Жена же в сознании средневекового мужчины была всего лишь его собственностью. Обязанность царской жены заключалась лишь в том, чтобы зачата была она именно царским (королевским ли) семенем, вынесла бы плод свой хорошо и проследила бы за тем, чтобы мамки и няньки новорожденного (новорожденной) вырастили ребенка до предподротскового состояния, когда за его воспитание возьмутся новые няньки (если это принцесса) либо дядьки (слуги для принцев). Вполне возможно, что Анастасия Захарьева-Юрьева либо согрешила, оставаясь подолгу без мужской ласки откровенно беспутного мужа, либо рссердила царя неспособностью своей проследить за здоровьем новороженных царских детей. А может и просто надоела баба либо вечным нытьем своим, либо своими придирками - потому и умерла, дав основание царю начать репрессии в ближнем окружении своём ради колонизации православным людом отобранных у Казахснкого и Астраханского ханов мусульмансикх земель.

То есть на самом деле сам Иван Грозный вряд ли на Захарьвых-Юрьевых и обращал особое внимание. И уж точно не допускал до государственных дел вечно беременную жену. По крайней мере, до нас не дошло сведений от совреемнников о том, что царь к ним особо мирволил - все легенды об этом были накарябаны уже во Вттором русском государстве. А уж после воцарения Фёдора Ивановича, когда фактически бразды правления Русью сосредоточились от имени Даниловичей в руках царского шурина Бориса Годунва, роль рода Захарьевых-Юрьевых в жизни Московии и вообще сошла на нет. Дурацкая же попытка племянников полвека как уж упокоенной царицы "навести колдовскую порчу" на ставшего царем Годунова и вообще могла свести род их на нет: всех пятерых разослали по различным "холодным местам" и так-то нетёплой Московии, где трое из них умерли, не вынеся тягот жизни в той же Сибири и Заонежье, Иван Никитич Захарьев-Юрьев вернулся в столицу при первом Лжедмитрии хворым, прожил в осажденной то болотниковцами, то поляками, то русскими Москве безвылазно, ничем достойным во время Великой Смуты себя не проявил, а умер вскоре после избрания племянника на царство. Выжил лишь пропрятавшийся то в Ростове, то в Тушино, то на королевских хлебах в Польше псевдопатриарх Филарет да на удивление ему и всему миру оставшийся живым в период Великой Смуты сын его недоросль Миша.

В результате предательства московских бояр и ареста всего рода Шуйских - законных преемников рода Даниловичей, сложилась такая ситуация в стране, что два человека рода Захарьевых-Юрьевых оказались самыми близкими родственниками исчезнувшей накануне Великой Смуты династии[13]. Но мальчишка был где-то в Московии[14], а отец его пербывал в Польше - и выбор пал на Михаила Фёдоровича. То есть во главе Московии в 1613 году стал род, имевший в основании своего Кошку - изменника сюзерену своему литовскому князю, а также изменника православной вере и державе русской Филарета, который приложил все свои силы к фальсификации истории Великой смуты и принижению заслуг ее истинных героев. И в первую очередь род выскочек Романовых постарался унизить и измарать память о роде истинных наследников Престола Даниловичей - рода князей суздальских Шуйских.

Ибо все, что нам известно положительного о Шуйских, существует вне так называемых романовских летописей, а вот отрицательное - только в них. И это недоразумение объясняется только тем, что Шуйские защищали традиционные принципы Первого русского государства, были, если так можно выразиться, ретроградами, для которых было наивыгодным сохранение статуск-кво государства Даниловичей, где их второе место балансировало в состоянии возможного первого, где оставались еще пережитки родово-племенных отношений, дети с молоком матери впитывали принципы трайбализма, как незыблимые, данные Богом и потому священные, не имеющие права на ревизию.

В сравнении с Шуйскими Захарьевы-Юрьевы-Кошкины-Романовы были истинными революционерами образца 16-17 вв: именно их род решился не просто на измену сюзерену своему и роду его, участвуя в заговоре католической церкви по низведению на нет всего рода Даниловичей, но и способствовал геноциду по отношению к государственнообразующему народу Московии - русского населения Восточно-европейской равнины.

Таким образом, конфликт между двумя родами - Шуйскими и Романовыми представлял собой уменьшенный образ конфликта Первого традиционного государства православной Руси, оказавшегося несостоятельным в борьбе за выживание с более мошными и быстрее развивающимися католическими и тем более протестантскими странами Запада, за образ жизни которых ратовали, как сейчас бы сказали прогрессиные силыв Московии во главе с Захарьевыми-Юрьевыми-Романовыми.

Последние на самом деле боролись лишь за власть над страной, но, тем не менее, образом изменнических дейситвий своих способствовали нарождению в Московии новых отношений и нового образа мыслей, приближающих русского человека по менталитету к людям западной цивилизации. Победа прагматичных Романовых над романтиками Шуйскими была неизбежной, как победа огнестрельного оружия над тяжеловооруженной рыцарской конницей.

В отношении же Василия Ивановича Шуйского, несмотря на все усилия, приложенные Филаретом и его наследниками для дискредитации образа этого человека в глазах потомков и оправдания своего царствания, украденного у законного рода-наследника, дурных слов, подобных тем, что обрушились на голову Заруцкого, не так уж и много. Более того, почти во всех летописях говорится о "несчастливом царствовании Василия Шуйского", очень часты слова сочувствия к нему авторов текстов и современников Великой Смуты, а в римских, польских и чешских источниках человека этого сравнивают с героями античности, восхищаются его мужеством и благородством. Оценка такая в устах врагов значит больше всей хулы, навешанной на царя Василия романовскими холуями. Даже русские профессора-историки 19 века, находясь под давлением царской цензуры, отдавали дань уважения Шуйскому, старались в своих сочинениях не очень-то и сильно оскорблять память о нём. Ибо понмали ни: для того, чтобы, пережив ожидание казни и помилование, организовать заговор с целью свержения окруженного верными северскими мужиками, донскими казаками и поляками Лжедмитрия и совершить государственный переворот, надо иметь недюжинную силу духа. Ф. Достоевский, простоявший на эшафоте не так долго, как В. Шуйский, сломался на всю жизнь. А Василий Иванович после переворота возглавил страну в самый, быть может, трудный период ее истории, разгромил армию И. Болотникова, защитил Москву от поляков и от армии Второго Самозванца, сохранил в народе уважение к церкви и к Патриарху Гермогену, с которым, пишут опять-таки романоские летописцы, был далеко не в лучших отношениях.

Взят был царь Василий изменой. Вот уж воистине ржа рода человеческого! Все беды людей - от предателей и стукачей. Измена, сотворённая Захаром Ляпуновым имела значение такое, что даже невероятные усилия, приложенные Филаретом и его борзопицами для возвеличивания Прокопия Ляпунова, не сделали последнего героем Великой Смуты в глазах ни народа русского, ни учёных, ни писателей. Говорит это, с точки зрения логики сознания людей начала 17 века, что род Ляпуновых оказался проклят и Богом, и потомками за измену Захара Петровича. А имя Василия Ивановича Шуйского сияет в веках. Хотя бы за рубежом. Хотя бы в сознании думающей части населения России.

1611 год... По новопостроенной столице Речи Посполитой Варшаве едет триумфатором захвативший после двухлетней осады спорный пограничный Смоленск король Сигизмунд Третий Ваза. Едет в позолоченной колеснице с золотой имитаией лаврового венка на челе, кажущийся себе похожим на Юлия Цезаря, возвращающегося после победоносной войны с галлами. За ним следуют под сень специально построенной по этому случаю и ярко украшенной Тримфальной арки польские и литовские приворные и военачальники в богатых, блестящих на солнце доспехах. Далее следуют победоносные войска: драгуны, кирасиры, гренадеры, артиллеристы, пехота...

Но нет... Всё выглядит не совсем так... Сразу за колесницей со стоящим там в рост, одетым в белую тогу королем идет один человек. Он невысок ростом, стар, плешив, подслеповат, руки у него связаны за спиной, на шею наброшена веревка, конец которой прикреплен к колеснице. Это - Государь всея Руси, православный царь Василий Иванович Шуйский. Он - один на пространстве в добрый десяток метров, разделяющем нелепую для Польши телегу на двух огромных колёсах и нескольких десятков значительно отставших от него московских бояр, предавших своего сюзерена, отдавших старика католическому монарху просто так, практически безвозмездно, из желания выслужиться перед возможным победителем Руси, которым Сигизмунд так и не стал никогда. Они идут ни рядом с поляками, ни рядом со своим царём...

Во главе предателей идет лжетый в патриаршье платье Филарет, как бы признавая поражение православной веры перед католицизмом и согласие русского народа изменить вере отцов точно так же, как это сделал этот их ложный глава церкви. Рядом с ними - такие же, как и Филарет, потомки выходцев из Литвы, явные православные, а католики тайные: князья братья Голицыны, слуга двух Самозванцев Михаил Салтыков, князь Гагарин и другие не менее важные и не менее значительные фигуры будто бы уж напрочь уничтоженного русского государства...

Таким описывается триумфальный въезд победителя Руси Сигизмунда Третьего в польских хрониках. Во всех них пишется о том, как народ кричал "Славу!" королю, как толпа оплёвывала и осмеивала пленников, как швырял народ цветы в идущих уже за униженными русскими польских полководцев, как визжали деваицы при виде возвращающихся домой героев. Но в некоторых польских источниках не пишут о том, что плевки и насмешки толпы были обращены и на царя Василия. Пишут даже о том, что шёл маленького роста шуплый человек с высоко поднятой головой, как герой телом поверженный, но духом не сломленный. И почти во всех польских хрониках пишется о том, что после тримфа короля Сигизмунда жители Варшавы и гости столицы сочувствовали преданному своими придворными русскому царю, высказывали свое презрение к боярам-предателям. Умер так и не сломленнй пытками и голодом Василий Иванович Шуйский в польском узилище Гостынинского замка, наотрез отказавшись сменить веру, официально отречься от русского Престола и передать власть над Московией в руки короля-католика. По сути, перед нами - русский мученник и святой, но усилями династии Романовых почти что стёртый из памяти народной...

После смерти в плену в Гостынинском замке, что в 130 километрах от Варшавы, был похоронен Шуйский на православном кладбище в Польше, но затем - правительством уже царя Алексея Михайловича - был вытребован прах царя Василия в Москву и упокоен в Москве, рядом с остальными царями и великими князьями московскими из рода Рюриковичей и первыми двумя царями рода Романовых. Ход сей представителя новой династии, уже не имевшего личной неприязни к Шуйскому, какая имелась у его дедушки Филарета, был политически верный: Романовы стали лежать рядом с законными главами московского государства Рюриковичами (Даниловичами и Шуйскими), как их естественные преемники, а весь род Годуновых остался покоиться вне этих стен, в часовне, построенной для этого внутри Троице-Сергиевской святой обители. Узурпаторы и выскочки Романовы таким образом свели счеты с выскочками Годуновыми и использовали прах Василия Шуйского для повышения собственного авторитета в массах.

Патриарх Геромген, также умерший в польских застенках от глада и пыток, также отказавший полякам в содействии по передаче светской власти польскому королевичу Владиславу и духовной власти - лжепатриарху Филарету, фигура в истории России и вовсе замолчанная, известная современному русскому человеку еще менее Василия Шуйского.

Разночтений и откровенной лжи вокруг жизни этого священномученника русской православной церкви великое множество, найти, где правда написана о происхождении, детстве и молодости его, где вымысел, нет никакой возможности. Фигура эта настолько значительная в истории России, что кажется порой легендарной. Достаточно сказать, что одни источники признают его родом из семьи беглых на Дон крестьян, оесть казаком, который сам в молодости участвовал в походах на земли мусульман и язычников с целью грабежа и возвращения захваченных неверными в полон православных людей[15], а другие утверждают, что был Гермоген из рода князей Голицыных. Но те и другие сходятся в мнении, что окаазлся будущий Патриарх в Казани в 1579 году, когда там случилось явление иконы Божьей Матери, впоследствии получившей название Казанской, и будто бы это он нёс эту самую икону в ближайшую церковь Святителя Николая во главе крестного хода, будучи еще совсем молодым человеком. После смерти молодой жены Ермолай (таково имя было дано ему при крещении) принял постриг и стал зваться Гермогеном - и с этого момента жизнь будущего первосвященника Руси можно проследить документально.

Известно, что Гермоген крестил в православную веру марийцев и чувашей, представителей других народов-язычников Среднего Поволжья, совершил немало подвигов во имя Христа, чем и обратил внимание на себя в самой Москве - и в годы правлдения уже царя Фёдора Ивановича при поддержке Бориса Годунова был рукоположен Геромоген в сан митрополита Казанского, после чего стал ещё усерднее приводить в православие татар и башкирцев.

Когда же к власти в Москве пришел Самозванец и расстрига, который ко всему прочему потребовал от Духовного Собора согласия его на брак с католичкой Мариной Мнишек, единственным из представителей высшего духовнества Московии, высказавшимся против этого брака, был казанский митрополит Гермоген:

"Не подобает,. сказал святитель,. православному Царю брать некрещёную и вводить в святую церковь. Не делай так, Царь: никто из прежних Царей так не делал, а ты хочешь сделать".

Лжедмитрий повелел русскыим иерархам лишить Гермогена сана и отправить в Казань в тамошнюю тюрьму. Но злодейства этого совершить члены Духовного Совета не успели[16] - помешал государственный переворот, сотворенный Василием Шуйским, который, став через три дня Государём всея Руси, тут же предложил Духовному Собору избрать на место грека Игнатия Патриархом всея Руси единственного из иерархов русской церкви, выступившего против царя-католика, Гермогена.

(ПРИМЕЧАНИЕ: То есть традиции выборов по указке сверху без какого-либо общенародного выбора из претендентов и кандидатов на ту или иную должность, восходят в России к временам стародавним, являются ментальными для русского народа. Так уж повелось в нашей стране: либо силой люди захватывают власть, либо обманом пробираются к государственной кормушке, либо назначает их на то или иное место покровитель (по блату, так сказать) за достоинства, которые один тот покровттель и знает. Нелюбезный Шуйскому Гермоген был выбран из всех митрополитов Руси в Патриархи, как показала дальнейшая история, мудро. Не католического же шпиона Игнатия надо было оставлять на месте главного духовного лица православной страны. Не верного же слугу Лжедмитрия - бывшего настоятеля Чудовского монастыря, ставшего митрополитом Великоновгородским Пафнутия, "не признавшем" в Самозванце своего бывшего подчиненного инока, - назначать Патриархом. И уж тем более - не известного на всю Русь нарушителя церковных и монашеских уставов митрополита Ростовского Фитларета. Во всём Духовном Соборе Руси в тот момент не было ни одного достойного высокого звания Патриарха человека. Кроме Гермогена. И с этим царю пришлось считаться. Потому как умный был человек - Василий Иванович Шуйский)

Все последующие годы "несчастливого царствования царя Василия" сей муж честно стоял бок о бок с братьями Шуйскими против всех невзгод, выпавших на долю царя Василия и на русский народ. Приходилось престарелому иерарху (Гермоген был одногодок давно уж умершему к тому времени Ивану Грозному) не только вести службы в осаждённой Москве и руководить церковью Московии практически по переписке, но и самому писать и диктовать большое количество "прелестных писем" - прокламаций, направленных то против Ивана Болотников. то против Тушинского вора, то против поляков, и даже самолично усмирять то и дело вспыхивающие внутри дважды осаждаемой Москвы бунты. К примеру, князь Роман Гагарин, Григорий Сумбулов и Тимофей Грязной 17 февраля 1609 года собрали толпу буянов, явились в Кремль и стали звать Патриарха Гермогена на Лобное место. Святитель отказался. Его схватили и насильно повели. Там от Патриарха потребовали от имени церкви изменить Шуйскому и открыть ворота войску Тушинско вора. Но Гермоген не только опротивился, но и утихомирил толпу, порекратил бунт, а потом заявил:

- Государь Царь и Великий князь Василий Иванович всея Руссии возлюблен, избран и поставлен Богом и всеми русскими властями, и московскими боярами, и вами, дворянами, и всякими людьми всех чинов, и всеми православными христианами, да изо всех городов в его царском избрании и поставлении были в те поры люди многие. И крест ему целовала вся земля, что ему, Государю, добра хотеть, а лиха и не мыслить. А вы, забыв крестное целование, немногими людьми восстали на Царя, хотите его без вины с Царства свести, а мир того не хочет, да и не ведает, да и мы с вами в тот совет не пристанем же. А что, если кровь льётся и земля не умиряется, то делается волею Божиею, а не царским хотением.

После измены московских бояр и свержения Шуйского, Гермоген остался единственным из находящихся в Москве иерархов, кто не признал насильного пострижения Захаром Ляпуновым Василия Ивановича в монахи. Более того, Патриарх, и находясь под домашним арестом у поляков, писал большое число призывов к русскому народу подняться всем на борьбу с польско-литовскими захватчиками. Неизвестно точно, его ли письма, письма ли троицкого архимандрита оказали подтолкнули к сбору патриотов Нижнего Новгорода в воеводской избе и избранию Минина казначеем будущего земского войска. Во всяком случае, ясно, что официальная легенда о том, что это было письмо, в котором некий никому неизвестный Григорий советовал построить церковь и, положив там бумагу, обнаружить таинственным образом должное на той бумаге проступить собщение, кто будет следующим царем на Руси, выдумана романовскими холуями много позже окончания самой Великой Смуты. Судя по дошедшим до нас достоверным письмам Гермогена, Патриарх был человеком практичным, деятельность свою в качестве пропагандиста рассматривал весьма прагматично, цели перед народом ставил в виде программы-минимум, то есть требовал освобождения Московии от польско-литовских захватчиков и возвращения законного русского царя Василия на московский трон. Программа-максимум в виде смены династии верному Отчизне Патриарху и в голову не могла придти до тех пор, пока был жив царь Василий. А ведь Шуйский был ещё жив, когда якобы появилось письмо какого-то там Григория в Нижнем Новгороде, и царь даже пережил Гермогена на несколько лет. Тем не менее, даже это простое объяснение никогда не озучивалось ни в российской науке, ни в российских СМИ. За прошедшие четыре века даже было придумано несколько заумных логических конструкций, доказывающих, что Гермоген был якобы сторонником рода Захарьевых-Юрьевых в борьбе их с Шуйскими за власть над Московией.

Гермоген первоначально был погребен в Чудовом монастыре Московского Кремля, где он мученически погиб. В 1653 году, к сорокалетию смерти патриарха, царь Алексей Михайлович повелел перенести его гроб в Успенский соборный храм, где погребены все русские первосвятители. Нетленные останки страстотерпца не были опущены в землю, их положили сверху церковного помоста в особой гробнице, обитой фиолетовым бархатом. Канонизирован Патриарх Гермоген был православной церковью, как священномученнник, лишь в 1913 году, ко дням празднования 300-летия дома Романовых - опять-таки, получается, с намерением потомков Захарьевых-Юрьевых-Кошкиных использовать подвиги Патриарха Гермогена в своекорыстных интересах.

Есть еще один православный священнослужитель, достойный почитаться героем Великой Смуты истинным. Это - настоятель Троице-Сергиеево-монастыря архимандрит Дионсий, который, судя по всему, руководил обороной этой крепости с осени 1608 года по 12 января 1610 года. Гарнизон лавры состоял из трех с половиной тысяч человек, включая женщин и детей, а осаждающих крепость поляков было около тридцати тысяч воинов (по другим сведениям - 18 000). Воеводы Г.Б. Долгоруков и А.П. Голохвастов якобы были горькими пьяницами и находились практически в подчинении иерарха, как утверждает вовсе не свидетель тех событий, хотя и келарь (завхоз) Троицы А. Палицын, описавший героические события 1608-1610 гг уже после 1620 года, то есть спустя десять после завершения оных. Одни люди верят монаху-завхозу-летописцу на слово, другие сомневаются во многих приведенных им деталях.

(ПРИМЕЧАНИЕ: Останавливаться на замеченных учёными в "Сказании" А. Палицына несуразностях здесь нет резона, достаточно отметить, что нетенденциозным сей запоздалый хронограф быть не мог по той причине, что сам он был дружен с Фёдором Никитичем Романовым задолго до Великой Смуты, будучи еще человеком светским, князем Аверкием Ивановичем Палицыным и, как можно догадаться, участником молодеческих забав и оргий романовских, в том числе и игр в католические обряды. Князь с удовольствием и с большим успехом участвовал в молодости во многих мелких военных стычках и битвах с крымцами и поляками, а также совершал в Москве всякого рода пакости, граничащие с государственной изменой и оскорблением монарха... Потому Аверкий Палицын был по приказу незлобливого царя Фёдора Ивановича в 1588 году сослан в Соловецкий монатысрь и пострижен насильно.

В 1608 году мних Авраамий воспользовался происходящей в стране сумятицей и с помощью старых друзей и верных родственников в Москве, добился перевода из Студённых земель сначала в Заволжье, затем в Замосковье - да сразу же попал на должность хозяина самого богатого монастыря страны Троице-Сергиевского, один перечень собственности на территории Московии которого занял бы здесь не одну страницу. Накануне подхода польских войск к Святой Троице келарь из оной исчез, объявившись в Москве в качестве распорядителя всех имеющихся в осаждённой столице съестных припасов, то есть фактитчески став некоронованным владетелем всего города: хочу - кормлю, хочу - казню голодом. Участвовал в свержении царя Василия Ивановича Шуйского, был членом посольства изменников во главе с Филаретом под Смоленск, вручил Сигизмунду Третьему от имени церкви русской богатейшие дары (то есть дал взятку) в обмен на соизволение короля, так и не ставшего владетелем Московии, льгот налоговых для Троицко-Сергиевской лавры. О своей поддержке ополчения Минина и Пожарокого в 1612 году пишет только сам Авраамий, других сведений об его патриотической деятельности нет.

Хотя тот факт, что вскоре после возвращения Филарета из Польши в Московию Палицын попадает в опалу, заставляет подозревать келаря в том, что тот всё-таки действительно настолько помог патриотическим силам страны, что даже то, что именно Авраамий Палицын приложил максимум усилий для возведения Михаила Романова на Престол, не умалило гнева по отношению к нему новоявленного Патриарха всея Руси. "Сказание" свое (о нём речь подробнее будет в следующем очерке) написал бывший князь и бывший келарь во всё том же Соловецком монастыре в 1620-1622 гг, перелопатив и отредактировав захваченные им из Троицы бумаги и дневники архимандрита Дионисия, а также выслушав рассказы монахов, оказавшихся на Соловках за всевозможные прегрешения перед новой властью, в числе которых было немало участников осады Троицы с обеих сторон. Хотел выслужиться перед Филаретом князь Палициын[17], да не успел - умер 13 сентября 1625 года, так и не получив помилования, как это случилось с князем Хворостининым, написавшим свои воспоминания в узилище о Великой Смуте таким образом, что Фитларет не токмо простил князя, но и вернул ему все его земли, а заодно наделил и большим числом отправленных насильно в крепостное состояние русских крестьян).

Словом, источник, опошлявший образ архимандрита Дионисия и оскорблявший воевод Г. Долгоруковуа и А. Голохвастова, не просто не надёжный, а с изрядной чревоточиной. Но в других источниках сообщено об этих великих героях, защитивших святую обитель от надругательства католиками, и того меньше. Потому-то не часто вспоминают об этих людях и по сей день на Руси. А жаль...

Причислять к особо значительным героям Великой Смуты князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского можно с оговоркой, да и то не с одной, хотя оный воитель и признан во всех хрестоматиях едва ли не самым ярким и самой знаменитой личностью этого периода. Мне думается, что юноша просто не успел показать себя во всех своих талантах, а уж каким на самом деле был он военачальником, сказать тем более сложно, что в войске, которое шло от Выборга в Москву на освобождение Первопрестольной от осады ее толпой плохо вооруженных полуразбойных тушинцев, основную ударную силу составляли наёмные французские и немецкие рейтары, проданные семье Шуйских королём шведским вместе с выдающимся военачальником того времени, который впоследствии показал себя не один раз на полях Тридцатилетней войны выдающимся стратегом и тактиком - генералом Де Ла Гарди. Народная молва и летописи все заслуги и победы этого войска приписали русскому князю, ни итмеющему ни настоящего военного опыта до этого, ни спецаилдьного образования, которые как раз-таки имелись у командира войска шведских наёмников.

А вот пил хмельное князь истинно по-русски: по многу зараз и часто. Оттого и сгорел не то с перепоя, не то от пережора во время бесчисленных застолий, устраиваемых освободившимися от осады русскими боярами. Летописцы - даже романовские - нигде впрямую не обвинили Василия Шуйского в отравлении своего двоюродного племянника, но уже переписчики 18 века, а за ними и все придворные русские историки, согласгным хором стали утверждать, что смерть Михаила Васильевича произошла в результате заговора, осуществленного якобы царем против своего холопа.

Опять-таки приходится приводить ключевую формулу для объяснения неправильности этой версии: "Такого не может быть, потому что не может быть никогда". И вот почему...

Историки конца 18 - начала 19 вв, когда в России стали по-настоящему интересоваться Великой Смутой, как являением, организовавшем русскую нацию в качестве нации европейской, мыслили уже иными стандартами, нежели теми, которыми жили русичи конца 16 - начала 17 века. Пётр Первый не только "в Европу прорубил окно", но и во многом разрушил менталитет руссакой нации, отправил к праотцам миллионы тех, кто ещё пребывал в состоянии родово-общинного разума, привнес в русское общество морально-этические ценности прагматичной и индивидуалистической протестантской цивилизации. Хотим мы того или нет, но между даже жившщим полвека спустя Великой Смуты протопопом Аввакуумом и великим А. Пушкиным лежит пропасть не только интеллектуальная, но и культурная, национальнообразующая. Эти два гения как бы представляют собойц самых значительных людей двух различных наций и цивилизаций , воспринимающих окружающую их действительность совсем не одинакго, по-разному. Во-первых, опыт жизни двух русских гениев был совершенно различным - и потому мыслить одинаково или даже близко они не могли.

Современник А. Пушкина историк Н. Карамзин был едва ли не свидетелем закончившейся сыноубийством череды цареубийств, которые стали в 18 веке делом не прогсто обычным на Руси, а поставленным на поток. За неполных 200 лет до этого даже злодею Захару Ляпунову в голову не могло прийти убить Василия Ивановича Шуйского - и тем самсым разрешить проблему престолонаследия на Руси. Даже у Филарета, изрядно уж заражённого культурой и принципаами протестантской цивилизации, не подщнялась рука на совершение цареубийства, ибо царь был в сознании даже отъявленных мерзавцев "помазанником Божьим", то есть лицом священным не на словах, а на деле. Вспомним, что юного царя Фёдора Борисовича Годунова убили русские бояре только потому. что тот не успел еще быть рукоположен в Успенском соборе московского Кремля в этот сан, а потому почитался простым смертным. Лжедмитрия убил московский купец Мыльников выстрелом из аркебузы, как оскорбителя рода царского, как вора чужого имени и как лицо, которое предало православную веру и глумилось над русской церковью[18]. К тому ж купец тот был из тех редких на Руси деловых людей, которые ездили за границу с товарами и общались с католикамии и протестантами. У обычного православного человека начала 17 века рука бы на царя не поднялась.

То есть царь в 17 веке был настолько велик в сознании народном, что мог себе позволить быть даже не благодарным своему холопу, какимим почитались все рождённые на русской земле люди, а уж тем более, будучи бездетным и не имея даже родных племянников (всем суздальским Шуйским было запрещено еще со времен правления страной Фёдором Ивановичем жениться и размножаться); не мог они и завидовать военной удаче и славе своего двоюродного племянника, который: во-первых, только лишь исполнил приказ царя хорошо, во-вторых, так и так мог стать его естественным преемником на московском троне в качестве ближайшего родственника. И менее всего мог желать Шуйский смерти Михаила Васильевича хотя бы потому, что в московском войске в то время уже не было ни одного сколь-нибудь толкового полководца, а Скопин привёл с собой военного гения Де ла Гарди, с которым успел к тому же по дороге подружиться. В договоре о передаче русских порубежных земель Швеции в обмен за военную помощь Москве стояла подпись не царя, а князя, а потому именно жизнь Скопина-Шуйского гарантировала долговременную и действенную помощь ланбдскнехтов тому плохо вооруженному и вечно пьяному сброду, который назывался ратью царя Василия. Вспомним, что в новь перед последней битвой Шуйских с поляками ратники московские напились, как свиньи, и проспали атаку на них совсем небольшого отряда конницы, которая большую часть спящих русичей просто порубала, как капусту, а остальных отправила в хаотичное бегство.

Если верить глупой легенде о том, что Скопин был отравлен по приказу царя, то следует признать, будто умнейший и опытнейший Шуйский сроком на один день впал в детство и не понимал, что без опытных воевод и опытных вояк государству его прийдёт крышка. При этом, мало кто обращает внимание на то, что Михаил Васильевич Скопин-Шкуйский все недели после освобождения Москвы пил ежедневно без просыпа, пил всевозможные вина, медовуху и самогона помногу, ибо, будучи по натуре кочевряжлив, старался показать всем и вся, какой он не только великий воевода, но еще и - что особо важно для русского менталитета - то, как много он может выпить хмельного. Ведь друзей, родственников, просто поклонников у полководца, освободившего Москву от осады ее Тушинским вором, было не просто много - десятки тысяч москивчей орали: "За твое здоровье, Михаил Васитльевич! Выпей с нами!" И князь пил. Пил, пока не сваливался под стол. Его поднимали, чистили на нём одежду, будили и вновь поили - и так изо дня в день. Легенда приписала смерть Скопину от жены царского брата Дмитрия Ивановчиа Шуйского, из рук которой была взята князем первая чаша вина на последнем пиру. Но...

Чаша почетному гостю в те времена полагалась на княжескаих пирах золотая[19] да ешё объемом, как правило около полутора литров, после которой пилось вино уже переданное другими сотрапезниками и слугами, то есть у всех добрых ста присутствовавших на том последнем пиру Скопина москвичей была возможность отравить Освободителя. Во-вторых врачи того времени очень хорошо знали признаки большинства известных тогда на Руси ядов, а потому легко бы обнаружили признаки отправления. Да и народа, приходившего проститься с Михаилом Васильевичсем, набралось за два дня до смерти его и за три до похорон не менее 20 тысяч человек. Уж кто-то из них обязательно увидел бы какие-нибудь доказательства отравления князя и растрезвонил бы об этом по всей Москве. Ничего этого не произошло. Но...

Опять не обходится без этого проклятого "но", не правда ли? Историки и некоторые летописцы старательно забывают или не обращают внимание на то, что последний пир Скопина-Шуйского вёлся вовсе не в доме брата царского Дмитрия Ивановича, а в палатах князя В. Долгорукова[20] - того самого русского вельможи, что входил в кружок тайных католиков Руси, возглавляемых Фёдороом Никитичем Захареьвым-Юрьевым-Кошкой-Романовым. К тому же Владимир Долгорукий - тот самый главный воевода Новогорода Ведикого, который спустя год после смерти Скопина-Шуйского открыл ворота русской крепости и сдал способный еще много месяцев держать оборону город шведам. Этот человек руководил посольским поездом, из которого бежала высланная в Польшу Марина Мнишек, которая после этого признала в Богданке-жиде Лжедмитрия - и тем самым укрепила авторитет второго Самозванца в воровском войске, вынудила его армию. продолжать войну с Московией и осаду Москвы. Князь В. Долгорукий сразу после избрания Михаила Фёдоровича на Престол стал одним из самых приближенных новым царям Романовым человеком, в течение четырёх месяцев был даже тестем юного царя - до внезапной кончины его дочери Марии в 1624 году Эти и прочие косвенные данные позвляют сделать естественный вывод: смерть возможного престолонаследника рюриковической ветви Шуйских была выгодна русским католиками-заговорщикам во главе с Филаретом, а потому если Михаил Васильевич и действительно был умерщвлён, а не умер от перепоя и пережора, то совершено это было либо руками, либо людьми князя Владимира Долгорукова - хозяина дома, в котором случилась эта беда.

Словом, кто-то (скорее всего, именно находившийся в это время в Москве митрополит ростовский, так и не снявший с себя сан самозванного Патриарха Филарет) пожертвовал Скопином-Шуйским либо во имя своекорытсных целей, либо обезопасивая Польшу от необходимости ей воевать с русской армией, во главе которой мог встать талантливый военачальник Де Ла Гарди. В обоих случаях, смерть эта была выгодна королю Сигизмунду и его московским клевретам, но ни в коем случае не царю Василию Шуйскому, потерявшему со смертью князя Скопина-Шуйского последнюю надежду на победу Московии над Речью Посполитой. Ибо Михаил Васильевич был по-настоящему "свой человек" Государю всея Руси Василию Ивановичу...

Именно Михаил Васильевич Скопин-Шуйский вошёл в особое доверие первому Лжедмитрию - такое, что стал при Самозванце мечником и постельничим - человеком, который носил личное оружие царя и спал внутри Опочивальни царской у ее порога, то есть почитался самым верным из царских телохранителей.

Именно Скопин-Шуйский пропустил первого покушавшегося на Лжедмитрия полусумасшедшего монаха, который не справился с порученным ему заданием.

Именно князь Скопин помешал Самозванцу скрыться в тайнывх переходах царского дворца, когда туда ворвались стрельцы-новгородцы и московские купцы с дядей князя Василием Ивановичем Шуйским во главе.

То есть соучастие Скопина-Шуйского в заговоре против Лжедмитрия, грозящее пытками и мучительной смертью в случае провала переворота, было едва ли не решающим.

И, наконец, именно Михаилу Васильевичу царь Василий поручил самое ответсвенное за весь период его правления дипломатическое поручение: переговоры со шведским королём о покупке войска наёмников-рейтаров за счет отдачи шведам русских прибрежиых Балтике земель.

То есть, по сути, Скопин-Шуйский на протяжекнии всего времени правления Василием Ивановичем землей русской был правой рукой царя во всех главных его делах. И никогда князь Скопин-Шуйский не предавал дядю, всегда был самым надёжным холопом последнего Государя всея Руси рода Рюриковичей. Последний факт делает образ Михаила Васильевича поистине героическим.

Князь Михаил Борисович Шеин - фигура современному русскому человеку фактически неизвестная. И это - позор как всем системам национального и патриотического образования и воспитания, существовавшим и существующим в царской России, затем в СССР и, наконец, в новой России. Всякую изменную сволочь нынешний россяинин знает лучше отца родного, книги прославляющие Гитлера и генерала Власова выпускают российские издательства вот уже 20 лет на предоставленные им новорусским Кремлём государственные средства едва ли не миллионными тиражами. А вот настоящего научного исследования о человеке, руководившем обороной Смоленска в течение 20 месяцев, позволившей остановить нашествие польско-литовских захватчиков на Москву и фактически спасшего страну от порабочщения, нет в природе[21]. Да что там научного исследования - фактически невозможно нынешнему литератору, если он займется написанием романа или повести об обороне Смоленска от поляков, найти переведённые со старорусского и старопольского языков на современный русский документы и книги. Автору этих очерков пришлось в течение трёх десятилетий по крупицам выискивать материалы об этом великом воине и великом русском человеке, самостоятельно переводить найденные документы, чтобы описать его образ всего в трех-четырех главах своего романа-хроники "Великая Смута".

Объясняется эта подлость по отношению к памяти великого человека просто: когда посольство Филарета и Салтыкова прибыло на поклон к Сигизмунду с мольбой принять землю русскую под корону польскую, князь Шеин стоял против поляков насмерть, а в ответ на письмо изменников-бояр и псевдопатриарха с требованием сдаться на милость католическому Его величеству, послал их всех туда, куда в те времена посылали только падших женщин, зовущихся срамными девками, то есть словом, воспринимаемым русскими мужчинами начала 17 века особенно оскорбительно...

(ПРИМЕЧАНИЕ: Это ведь в наше время, то есть с победой Великой криминальной руволюции Горбачёва-Ельцина, матерные слова стали нормой лексики и на улице, и в литературе. Века же 16-ый и 17-ый твёрдо разграничивали порядок взаимоотношений людей различных сословий, патуизировали многие действия, следили за общественной моралью и моралью отдельных сленов общества, а также выделали в особый список слова, которые еще на памяти их прадедов числились словами татарскими, а потому не просто оскорбляющими, а вдвойне унижающие достоинство оскорбляемого, ибо они как бы клеймили личность. Посыл мужчин, и тем паче бояр, "на три весёлых буквы" значил в начале 17 века то же самое, что делали зэки в тюремной камере 1970-х годов в отношении виновного в нарушении уголовных норм поведения заключенного мужского пола - то есть использвоали его для сексуальных утех в качестве женщины. То есть, по сути, "послать на ..." в то время означало всё равно, что тридлцать лет тому назад назвать в СССР человека педерастом или петухом[22]. Прозвучав таким образом из уст человека, которого даже враги его почитали героем, слово Шеина обрело силу окончательного вердикта, не дозволяющего никакой аппеляции. То есть фактически князь Шеин, как сказали бы его потомки, "опустил Филарета", сделал его "петухом" на глазах польской армии и осаждённых смолян).

Другой бы русич от такого позора умер бы в кочах, обливаясь слезами и моля Господа о прошении прегрешений. Но Филарет слишком долго баловался католичеством, слишком часто выслушивал оскорбления в свой адрес из уст великих людей, окружающих его всю жизнь - от Ивана Грозного, от его сына Фёдора Ивановича, от Бориса Годунова, от Лжедмитрия, от Василия Шуйского. Даже от Тушинского вора получал Филарет самые настоящие оплеухи и оскорбления в лицо, чтобы оказаться потрясенным от прозвучавшей на весь свет (слова те были донесены до Рима с соответстувующими комментариями) обиды. Но "такому хоть плюй в глаза - всё равно скажет, что то - Божья роса". Филарет не обиделся, нет, он просто ЗНАЛ, что получил оскорбление, которое можно смыть с чести своей только кровью Шеина, а потому стал ждать удобного момента...

Крепко стоял в осаде князь М. Шеин; так крепко, что казался Смоленск, окруженный крепостной стеной работы московскогог архитектора Фёдора Коня, неприступным навечно. Да случилась измена - как и когда обходились на Руси враги ее без измен русаков своему народу? - и полякам удалось найти удобное для заклада пороховой мины место, взорвать стену и ворваться в обессиленный голодом город. В результате была резня, случился взрыв собора, пленение раненного в бою Михаила Борисовича Шеина с женой и детьми, а после восьмилетнее пребывание всей княжеской семьи в Польше, неподалеку оьт замка Льва Сапеги, в котором жил припеваючи Филарет. В Польше эти два человека и сблизились. Отчего - непонятно. Патриот и воитель вдруг стал близким изменнику и вере и Родине. Полякам с их почти ментальным кодексом рыцарской чести было это в диво. Остались воспоминания польских свидетелей этих странных взаимоотношений князя и лжепатриарха, которые так никто и не назвал дружбой.

И при этом, всем в Польше в 1619 году стало неясно, отчего это именно князь Шеин попал в фавор к Филарету после возвращения того в Московию и усаживания рядом с разом потускневшим сыном[23]. Никто из поляков не поверил в искренность нового московского Патриарха и соправителя собственнного сына. Как отнеслись к этому русские люди, сказать сейчас сложно из-за отсутствия сведений в русской мемуарной литературе на этот счёт. Хотя можно и предпроложить, что Филарет просто затаил свою ненапвисть к Шеину, бывшему рядом с лжепатриархом на чужбине, когда оба они - один в большей, другой в меньшей степени - тосковали о Родине, мучались приступами ностальгии и вели, должно быть, бесконечные беседы о том, что же все-таки привело Русь к общенациональной катастрофе, какая случилась после свержения первого Самозванца. Ведь последний - по замыслу заговорщиков - был фигурой лишь временной на Престоле. Вину за случившееся Филарет, резонно рассуждая, возложил на Шуйского, совершившего переворот набоум Лазаря, не подготовив общество для произведения столь грандиозного события, как откровенное цареубийство - первое в истории Московии убийство хоть и обманом захватившего трон, но всё равно помазанника Божьего. Трудно сказать, насколько был Филарет искренен (можно предположить даже, что пытался Фёдор Никитич и завербовать Михаила Борисовича в католическую веру или в униатскую, ибо Фмларет в Польше был духовником Шеина), но по возвращению своему в Москву Патриарх и впрямь был милостив к князю, что заствило послов иностранных называть Шеина фаворитом.

С годами чувства взаимной привязанности значительно солабли. И это нормально, ибо звание самодержца подразумевает наличие у властителдя державы любимчиков лишь, но ни в коем случае не признаёт даже одного друга. Настоящий друг волен сказать в лицо другу нелицеприятное, предупредить того не совершать неблаговидных поступков и даже оскорбить друга по пьяному, допустим, делу, а потом помириться и выпить мировую. Но с великим честолюбцем Филаретом ничего подобного из вышеперечислоенного произойти не могло - и посему дружба, зарождённая на чужбине в минуты общего пленного состояния и годы общего беспокойства о судьбе покинутой Родины, по возвращению оставшегося всего лишь князем и ставшего вторым официально, а фактически первым лицом государства претерпела существенные изменения, медленно, но уверенно выродилась в состояние взаимоотношений хозяина и холопа. Героя Великой Смуты сломала жизнь обыденная, полная рутины и идиотских придворных условностей. К тому же рядом со все отдаляющимися друг от друга полудрузьяии всегда стоял сам Государь всея Руси официальный - Михаил Фёдорович. Последний испытывал болезнненную любовь к своему отцу, как отмеяают хронисты, и потому ревновал Филарета к его любимчикам, постоянно мстил им, сотворяя то одни, то другие пакости. Протосковавший всё детство и все отрочество по отцу Миша фактически выкупил его у поляков, а потому резонно, как всякий инфантильный переросток, почитал его едва ли не игрушкой, своей личногй собственностью, лицом, которое обязано присутствовать при нем в любое угодное на то царю время. Всякий друг - в сознании молодого царя - лишь отнимал у Михаила Фёдоровича драгоценное время общения с отцом, который и без того практически все 20 первых лет жизни царя был им потерян. Князь Шеин был обречён на ненависть по отношению к себе не только со стороны Фииларета, но и со стороны самого Государя всея Руси Михаила Фёдоровича...

Тем не мнее, Михаил Борисович пробалансировал в таком состоянии ценлых 14 лет - время, в течение которого в окружении обоих влстителей державы сменилось целове поколение вельмож, когда слыть стариком возле трона станло уже не почётно, как раньше, а означало выглядеть посмешищем, когда про заслуги старых воевод и полководцев усилиями все того же Филарета почти забыли жители Москвы и Кремля, когда оборона Смоленска в глазах членов Боярской Думы стала выглядеть не героической, а глупо и бездарно проведенной военной компанией, послал повзрослевший годами, но так и не научившийся даже грамоте царь Михаил немолодого уж героя Великой Смуты "исправлять свои ошибки" под основательно к тому времени обустроенный поляками и прекрасно защищенный артиллерией Смоленск с приказолм взять крепость во что бы то ни стало, вернуть искони русские земли под скипетр московский.

И ставший уж легендарным и едва ли не обожествлённый народом русским князь М. Шеин войну ту проиграл. Во-первых, потому, что у него не было никакого опыта осады крепостей, а осаждать и находиться внутри осады - зантяия разные. Во-вторых, войску князя, значительно уступающему по численности войску поляков, осаждавшему Смоленск во время Великой Смуты, было выделено ничтожно мало время на взятие основательно подготовленного к осаде города, на осаду которого король Сигизмунд потратил целых 20 месяцев. В третьих, с самого начала осады выяснилось, что денег в войсковую казну на оплату войска выделено Москвой крайне мало. Это вынудило русских ратников заниматься грабежами местного анселения, то есть озлоблять его против себя и разрушать коммуникационный системы в тылу русской армии. То есть, при зрелом размышлении, можно прийти к выводу, что князя Шеина намеренно послали на заведомо проигрышную войну с тем, чтобы лишить его ореола великого русского полководца и героя осады Смоленска. И сделать это мог только Филарет.

По возвращению русского войска в Москву выяснилось, что никто оставшимся в живых ратникам платить за службу в той войне не собирается. Без всяких объяснений. И тотчас в так до тех пор и не распущенном по домам войске всрыхнуло недовольство, около полусотни горячих голов вывалились на Пожар (Красную площадь) с угрозами устроить бунт и пострелять нечестных бояр. Зачинщиков не арестовали, как это делалось раньше, а, вернув в лагерь, послали туда "увещевателей", которые говорили ратникам нечто такое, отчего у всех участников похода на Смоленск в сознании укрепилось мнение, будто во всех их бедах виновен именно князь Шеин. И в рузельтате, гнев, вызванный обманом казны, царя и Патриарха, вылился на до этого момента на ничего не подозревающего об измене в своем войске князя Михаила Борисовича.

И далее происходит еще более мерзкая история, оставшаяся нам в документах. Царь Михаил и Филарет получили возможность избавиться от чересчур уж зажившегося на русской земле последнего героя Великой Смуты. Шеину официально объявили, что народ московский, который по-прежнему еще любил князя, и ратники его, среди которых оставалось еще много его сторонников, надо утихомирить. А потому следует повторить ту же самую операцию по одурачиванию масс, что произвел Лжедмитрий, приговоривший Василия Шуйского к казни за помышление на цареубийство, а потом прямо на Лобном месте помиловавший его. Народ, помнится, сказали они Шеину, возопил "Славу!" Лждемитрию, а князь остался жив. "Лишь бы видел народ желание великого князя, а как только Шеин ляжет, сейчас же явится ходатайство за него, а затем помилование, и простонародье будет удовлетворено", - объяснили они князю. Простодушный Шеин согласился на мистификацуию.

И на глазах оторопевшлих от ужаса москвичей - ибо все тут понимали, что их любимца и легендарного героя именно они фактически и приговорили - князя Михаила Борисовича Шеина палач обезглавил. Тотчас после князя, в тот же июльский день 1633 года, уложил палач на тот же самый, политый кровью героя Великой Смуты помост Лобного места сына его - и засёк плетями насмерть. Арестовали и всех друзей, ближайших родственников князя Шеина, сослали по разным местам Студённых земель и Сибири без суда и следствия. За казнями и пыткапми из специально для этого построенной на Кремлевской стене башенки наблюдали: Патриарх Филарет и царь Михаил Фёдорович.

[1] Такое единство личных качеств редко, но случается среди профессиональных военных, обычно являющихся рабами приказов старших по званию - и только. Наиболее ярким аналогом Пожарского следует признать царя спартанского Леонида, ушедшего на подвиг свой во главе 300 телохранителей в Фермопилы вопреки запрету и Дельфийского Оракула, и старейшин, и жрецов.

[2] Таких и не было, к примеру, в окружении последнего из советских самодержцев Михаила Горбачёва ни среди государственных длиц, ни среди военных - холопы одни по духу.

[3] Интересная деталь: не большевики, а именно церковные служащие первыми надругались над святыней Русской земли, использовав оную в сугубо утилитарных целях. То есть надругательство над могилами было, на самом деле, на Руси искони традиционным, а не приобретённым с приходом советской власти, как об этом долдонят со времён перетсройки.

[4] Следуя традиции, заложенной архимандритом Ефремом, должно быть.

[5] Вопрос, к примеру, главного идеолога новых русских А. Солженицына "Как обустроить Россию?" оказался сформулированным неправильно - и потому из суммы всех ельцинских реформ получился единый выкидыш.

[6] Самый яркий историко-литературный источник - поэма "Шах-наме" Фирдоуси.

[7] Именно в Европе. В азиатских странах задолго до описывыаемых здесь событий пользовались еще более мучительными и изуверскими способами пыток и казней.

[8] Мера устрашения возымела свое действие: практически нам неизвестно случаев создания внутри Московии тайных противоправительственных и антиправославных обществ в годы правления Михаила Фёдоровича и тем более - участия в оных представителей верхнего эшелона власти на Руси, как это было при царях Фёдоре Ивановиче и Борисе Годунове, как это случилось впоследствии при Хрущёве, Брежневе и так далее - вплоть до развала страны пятой колонной уже при Горбачёве

[9] Это - не шутка. Народы Великой Степи, к примеру, по сию пору ведут отсчёт свой от Адама и Евы, представители их знают своих предков, как минимум, до седьмого колена. И это - норма для всех типов человеческих цивилизаций, общественное и обыденное сознание которых не поддалось еще прессингу техногенных катастроф и отрыву целых поколений от родовых территорий обитания. Ещё в начале 1930-х годов в Центральной России жили старики, которые могли рассказать о своих предках, живших при Иване Грозном, так, словно были сами очевидцами их деяний.

[10] См. пьесу Валерия Куклина "Мистерия о преславном чуде".

[11] То есть большая часть так называемых "жертв режима" И вана Грозного была, по сути своей, лентяями, которые не хотели работать, не желали развивать страну, боролись брат с братом за право наследовать землю и крестьян, то ест злодействовали в семьях, сокращали численность дворян и ьбоевых холопов. Та же самая ситуация была за четыреста лет до этого в Западной европе - и тогда папа римский разрешил эту проблему посылом колониальных войск на Восток якобы на завоевание Гроба Господня в мало кому известном в те времена Иерусалиме. Таким обрахом был сохранен принцип майората, Еворопа избавилась от огромного числа бандитствующих свободных рыцарей (вторых, третьих и так далее детей баронов, дворян, графов, князей и прочих бесполехных хозяйству людей) и обеспечена охрана на территории Ближнего Востока и Византийской империи караванов с товарами, идущими из Индии, Персии, Средней Азии и Китая. Иван Васильевич нашёл по-своему гениальный выход из аналогичной заданоеврорпейской проблемы: посылать за Гробом Господним означало в его время не только вступать в конкуренцию с католическим и мусульм анским миром, но и войну с самым сильным тогда на юге государством - Туорецкой Портой. И колонизацию он начал на Восток путём, ставшим впоследствии основым и при царствовании романовской династии, и при советской власти: ссыльными уголовными и политическими преступниками.

[12] В настоящее время считается, что их было всё-таки семь: Анна Васильчикова, Анастасия Захарьева-Юрьева, Анна Колтовская, Мария Темрюковна, Василиса Мелентьева, Марфа Собакина и Мария Нагая.

[13] Ближе была лишь Ксения Фёдоровна Годунова - родная племянница последнего царя всея Руси Фёдора Ивановича, но она уже пребывала в монашеском постриге со времени свержения Лжедмитрия Первого с московского Престола, да и по женскому состоянию своему не имела права возглавить страну.

[14] Во время "совета всей земли" никто ещё не знал, где находится Михаил Захарьев-Юрьев, жив ли он, разыскали его в Ипатьевском монастыре под Костромой уже после избрания на трон московский.

[15] Таков был бизнес у донских казаков 1617 века: вызволить из турецкого, допустим, или персидского там, хивинского плена руских людей, а потом возвратить их на Русь за определенную плату из царской казны - так называемых полоняных денег, которые собирались со всей Московии в качестве особого налога. Бизнес сей был выгоджен обоим сторонам: царь имел авторитет в глазах своих подданных, как защитник православных от дейсчтвий неверных, а казаки имели постоянный источник товара и надёжного оптового покупателя добытого живого товара. При этом, в глазах народа русского казаки выглядели героями и благодетелями.

[16] Люди в те времена жили неспешно, принимать решения, как это сейчас делают, то есть на ходу и без раздумий, без размышлений о том, чем их поступок обернётся для дела (в данном случае - для общего дела православной церкви Руси, которая только что отъединилась от Вселенской константинопольской церкви, а потому просто была обязана блюсти свое достоинство и достоинство своих иерархов в глазах остальных церквей планеты) не имели права, а потому то, что в течение трёх месяцев Духовный Совет так и не исполнил приказа царя о наказании Гермогена, нет ничего удивительного.

[17] Между тем, существует и тщательно пропагандируется ныне СМИ России мнение бывшего мэра бандитской Москвы, активиста горбачевской перестройкки, новорусского миллиардера, доктора экономических наук, занявшегося историей России от скуки, - Гавриила Попова, который утверждает: "В опалу Палицын попал, вероятно, по двум причинам. Скорее всего, "заодно" со своим патроном Шуйским. Но главное в другом. Палицын уже тогда числился в "серьезных" людях, умных и деятельных. В кризисный момент таких на всякий случай лучше отдалить". Откуда взялось подобное суждение? Скорее всего, с потолка. Или было высосано из пальца. Захотелось доведшему столицу Руси до бардака и экономического коллапса, позавидовавшего деятельной натуре свергнувшего его Лужкова, поняв, что упустил Гаврила шанс ещё несколько лет полазать по государственным карманам, попечалиться на свою собственную судьбу - вот и ощутил в А. Палицыне родственную душу. А более ничего за думя этими предположениями Г. Попова нет.

[18] Лжедмиитрий венчался в двух соборах московских - Успенском и Благовенщенском - подряд, словно глумясь над этим священным для всех русичей обрядом.

[19] Серебрянная и золотая посуда использовлаась в богатых домах срелдневековья вовсе не для кичливости своим богатством, а потому, что ионы этих благородных металлов имеют бактерицидные свойства и легко обезвреживают многие яды растительного происхождения, а также трупный яд и результаты разложения, гнили, которые могли попасть в напитки.

[20] То есть не хозяйка дома, а гостья - жена царского брата - не имела права подавать вино почётному гостю в чужом доме. Это было бы не просто нарушением этикета, а оскорблением князьям Долгоруким.

[21] Единственным учёным русским, кто соизволил обратить внимание своё на М. Б. Шеина, можно назвать М. Богословского, который в выпущенной в 1941 году книге "Пётр Первый. Материалы биографии, том второй" остановил свой взгляд на великом герое России, хотя последний был казнён задолго до появления на свет царя-преобразователя.

[22] Еще в 1960-е годы в СССР можно было кровно обидеть таким выражением представителя кавказских либо среднеазиатских национальностей. На моей памяти двое молодых людей за такие слова были зарезаны чеченом и узбеком. Уровень обыденного сознания русского начала 17 века был идентичным тем советским убийцам со вредневековым менталитетом, понимавшим все услышанные ими слова буквально, не обладавших свойством восприятия аллегорий и абстракций.

[23] Это говорит, надо полагать, о том, что со стороны казались взаимоотношения между Филаретом и Шеиным не вполне доверительными.