Валерий Куклин - ВЕЛИКАЯ СМУТА - ВОЙНА ГРАЖДАНСКАЯ ИЛИ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ?

ВЕЛИКАЯ СМУТА - ВОЙНА ГРАЖДАНСКАЯ ИЛИ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ?

Статья вторая. "СМУТНОЕ ВРЕМЯ" ГЛАЗАМИ ФИЛАРЕТА?

Должен сказать, что за 31 год работы над романм "Великая сута" я в первые десять-пятнадцать лет несколько раз менял свои концепции тех или иных событий, оценки тех или иных героев того времени, а потому по многу раз переписывал не только сцены, но даже и целые - объемом в два-три авторских листа - главы. Всему виной было впечатление и обяние от работ многочисленных исследователей этого периода как советских, так и иностранных. Некоторые версии историков и литераторов на первых порах меня просто-таки завораживали, заставляли увлекаться предложенными ими вариантами развития тех или иных событий. Но, как правило, то, что хорошо и логично выглядело на бумаге в виде предложенных исследователями схем, в ходе работы над образами и характерами, над бытовыми деталями, разваливалось прямо на глазах: то схема Н. Карамзина оказывалась куцей, то версия Филарета фальшивой, то образ А. Палицына в его рукописи не состыковывался с тем, как его самого оценивали современники, то выявлялась история антиправительственной деятельности братьев Ляпуновых в годы, предшествующие смуте, то оказывалось, что Прокопия Ляпунова убили казаки не Заруцкого, как об этом написано у Иловайского и вслед за ним во всех советских учебниках, а казаки князя Трубецкого, обласканного первыми Романовыми выше всякой меры, поощренного покруче, чем даже К. Минин с Д. Пожарский.

Герои мои жили сами по себе и диктовали свои условия понимания окружающей их действительности. Так, к примеру, ученым-историкам очень трудно понять, что в 17 веке полноценный конный отряд польских гусар в сто сабель имел при себе не сто человек и сто лошадей, а около четырех сотен человек и не менее пяти сотен коней, ибо имел при себе обоз с личными шмотками гусар, с полковой казной, с харчами на несколько дней пути, с порохом, пулями, с возницами, с мастерами по ремонту телег и с кузнецом при походной кузне, с материалом для новых подков и гвоздей, с телегами для добычи, которую предстояло награбить, а после поделить между собой и отпрвить домой, с верными слугами при каждом гусаре, способными защитить хозяйское добро от загребущих рук "братьев по оружию". И это - не говоря о куче срамных баб (проституток), которые требуют обращения с собой нежного, то есть едут в огромной арбе, запряженной, как правило, медленно плетующимися волами, то есть в телеге широкой и просторной, высокой и теплой. Такой отряд не в состоянии пройти сто верст за три дня при всем своем старании, хотя документы, которые мне суют под нос историки, показывают обратное. Хотя бы поэтому подобные факты зставляют лично меня очень внимательно относиться к предлагаемым моему вниманию документам с теми или иными датами. И потому следует внимательно просмотреть оные, выделить их в отдельные строки, и разделить сам процесс Великой смуты на четко выраженные периоды развития и угасания оной.

Итак, начнем, как говорится, от печки. А именно - от первого дня появления на территории собственно Руси (а не Украины) первого Самозванца во главе с польскими наемниками, которые в глаза величают его царевичем московским Димитрием, а за спиной плюют ему вслед и потешаются над его внешней неказистостью и над бородавкой под носом. Появился Расстрига на Руси вскоре после 26 октября 1604 года возле города Моравска, где неожиданно для всех огромная толпа народа русского вышла к нему с хлебом-солью и повалились на колени. Несколько дней спустя одним залпом из пушек Черниговской крепости войско Лжедмитрия оказалось едва не рассеянным, но опять-таки северская голытьба предала князя Ивана Татева, руководившего обороной города, ударила стрельцам в спину. По сведениям римских монахов, тому способствовала активная пропаганда иезуитских шпионов, создавших, так сказать, пятую колонну в порубежных русских городах задолго до появления в этих местах войска Самозванца. Это еще не было общенародной изменой дому Годуновых, но все признаки надвигающегося на Русь несчастья были налицо.

21 декабря 1604 года. Дата эта - дата битвы под Новгород-Северском, где впервые русский народ на самом деле переметнулся на сторону врагов своей Отчизны открыто и без сомения в душах. И произошло это благодаря откровенному предательству, называемому новорусскими историками "нерешительностью" князя Мстиславского, пришедшего с 80-титысячным московским войском помогать городу против полуторатысячного войска Самозванца. В результате: город сам, без помощи москвичей, выстоял, а вот гигантская московская рать потерпела поражение. (ПРИМЕЧАНИЕ: После этих событий князь Мстиславский станет едва ли не самым главным стронником и первого, и второго Самозванцев, именно он будет во главе московских бояр вместе с лжепатриархом Филаретом просить Владислава встать во главе Руси, официально примет католичество. Но в тот первый день Великой смуты князь сей был всего лишь одним из ненавидевших "выскочку Годунова" русских старых родовитых бояр. Мстиславский был из древнего княжеского литовского рода Гедеминовичей, являясь самым старшим представителем старшей ветви оного, а потому изначально мог претендовать на трон московский, то сть был заинтересован в свержении Годунова усилиями царевича-обманщика в надежде затем свергнуть его самого и усесться на московском Престоле).

Ровно месяц спустя, то есть 21 января 1605 года, случилось самое, пожалуй, крупное сражение той военной компании под селом Добрыничами, что неподалеку от города Севска, закончившееся фактически полным разгромом войска иноземцев и случайным спасением Лжедмитрия, сбежавшего с поля боя в тут же распахнувший ему гостеприимно ворота Рыльск, что тоже говорит о том, что пятая колонна была готова принять Самозванца едва ли не во всех пограничных городах Руси. И тотчас к потерпевшему поражение и уже, казалось бы безопасному для Руси, если бы войско Самозванца оставалось исключительно иноземным, Лжедмитрию присоединились сразу же все остальные пограничные южные города и крепости: Оскол, Воронеж, Царев-Борисов, Орел и Елец. То есть весь порубежный юг Московии встал на путь измены, а смута начала набирать настоящую силу. Народ здешний, откормленный на чернозёмной плодородии, не желал задарма кормить Москву - и сам того не заметил, как с нежеланием этим предал Родину и веру отцов, начал кровавую мясорубку Гражданской войны.

13 апреля 1605 года в Москве внезапно после застолья умирает Борис Годунов, отравленный, как говорит народное предание и поддерживают сведения, признанные за доказательства у скандинавских учёных, но вызывают недоверие у русских историков. То есть страна лишилась своего лидера, вождя, человека, венчанного на царство именем Бога и имеющего право вести за собой миллионы именем одним своим. С этого дня, несмотря на то, что шапку Мономаха водрузили на чело 16-летнего сына Годунова Феди, но так и не венчали его на царство в Успенском соборе Кремля, Московия фактически обезглавилась. Крестоцелование на верность новому царю произошло и повсеместно, и в войсках, но без Божьего на то благословения было оно в сознании народа русского звуком одним, то есть звучало оно так: "Мое слово верное: хочу даю его, хочу назад беру". Измена народа русского приобрела обвальный характер сразу же после смерти царя Бориса Фёдоровича.

Спустя 24 дня, 7 мая 1605 года стоящий на стороне Лжедмитрия отряд донского атамана Андрея Корелы числом в 500 сабель разгромил 50 000-ное московского войско под городом Кромы, что на реке Оке. И это была окончательная победа Самозванца над Русью, совершенная вовсе не им, а русскими людьми, которые ПРЕДАЛИ Отчизну. Ибо разгром сей был произведен благодаря измене в рядах самого московского войска, измене, совершенной всем офицерским (дворянским и боярским) составом оного (за исклоючением князя А. Телятьевского), измене почти всех ратников. Свидетельством тому может служить тот факт, что хоронить после этой битвы было некого.

Еще три недели спустя, то есть 1 июня 1605 года, изменила и Москва. Народ тамошний выпустил всех преступников из тюрем, открыл все винные подвалы и, схватив вдову Бориса Годунова и ее царя-сына, засадил их под замок, принялся бражничать в ожидании Самозванца, который, в конце концов, соизволил прибыть в Москву 20 июня 1605 года. Накануне два московских дворянина и пять стрельцов задушили и сына с вдовой Бориса Годунова.

30 июля 1605 года Джедмитрий торжественно венчался на царство Московское сразу в двух московских соборах: Успенском и Архангельском. И это - первый пик Великой смуты, ибо ознаменовал собой он измену народа московского не только Государю своему, но и основным принципам православия, ревностно относяшегося к "чину", то есть к форме исполнения священных для православного обещества обрядов (дотоле и после, вплоть до Николая Второго, русские самодержцы венчались на царство лишь раз - в соборе Успенском). Куражливость и пьяные выходки Лжедмитрия в тот день отмечены во всех хрониках и летописях, что говорит о том, что авторы тех документов эпохи были обескуражены свершающимся на глазах православного люда святотатством нового главы государства русского. Оценились они окончательно несколько позже, но в тот день вызвали, повидимому у москвичей только шок.

Почти год шло правление нового царя, о сущности которого осталось очень мало фактического материала, зато осталось очень много информации о его потехах, дурачливости, о то и дело меняющихся планах. Но больше всего написано о том, как он послал за дочерью подданного польского короля, кастеляна Юрия Мнишека, уже предавшего однажды Расстригу под Добрыничами, Мариной, дабы жениться на ней, отказав русским боярам в их просьбе жениться на дочери Бориса Годунова Ксении. Последняя была предложена Самозванцу боярами в жёны, дабы прекратить назревающую в стране смуту нового типа: сторонников двух разных царских династий. Поступок царя немудрый, фактически тут же расколовший страну надвое, сформировавший, как сейчас бы сказали, оппозицию, состоящую, как ни странно, именно из числа недавних сторонников самого Лжедмитрия в борьбе его против Годуновых. Послушайся Самозванец тогда родовитых бояр, откажись он от Марины Мнишек, страна могла бы и избежать последующего кошмара Великой смуты обошлась бы государственным переворотом, совершенным Расстригой, дабы признать его за истинного сына царя Грозного и считать, что находится странана и впрямь с 10 века под скипетром Рюриковичей практически непрерывно. Породило бы это решение с годами появление конституцинной монархии на Руси, о которой так много говорят сейчас, сказать трудно, но несомненно, что такое решение могло спасти Московию от войны, как минимум, со Швецией, и позволило бы оставить стране за собой побережье русской Балтики, потеря которой, случившаяся в период Великой Смуты, отшвырнула Русь от Европы в области развития новых технологий назад лет так на сто.

И зесь необходимо обратить внимание на одну весьма важную деталь, упорно не замечаемую историками России: узурпировавший самодержавную власть в православной России человек, признанный русской церковью Расстригой, сместил с поста предстоятеля православной церкви Руси первого в истории этой страны Патриарха Иова и назначил новым Патриархом Игнатия, не будучи еще сам рукоположен в звание Государя всея Руси, чтобы уже потом быть этим религиозным самозванцем в звание царское провозглашенным. То есть фактически весь период с 20 июня 1605 года по 17 мая 1606 года Московией правил обманщик и предатель русской веры, а церковью Русской правил самозванец. А из этого следует вывод: в названный период фактически в стране не было ни светской, ни духововной власти, как таковых, с юридической точки зрения, да еще и при наличии двух противоборствующих политических лагерей и при полном отсутствии должного экономического контроля метрополии над провинцией. То есть фактически говорить о существовании государства на территории Восточно-европейской равнине в тот период времени не приходится.

Государственный переворот 17 ма 1606 года, совершенный московскими купцами и ратниками-великоновгородцами во главе с князем В. Шуйским, являлся не только дворцовым, как об этом принято говорить, но и на самом деле династическим, ибо к власти в Москве в результате него вернулось то самое родовитое старое боярство и дворянство, которые хотели уничтожить новых служилых чиновников годуновской Руси, во главе с представителем хоть и боковой ветви, но все-таки действительно прямым потомком и Рюрика и Святого Александра Невского. Приход Василия Шуйского и впрямь обернулся - с первым же днем нового царствования - востановлением сугубо русских порядков на Руси, разрывом всех соглашательских и предательских в отношении народа и православной церкви договоров Лжедмитрия с Западом, восстановлением почтения русского народа к церкви, смещением Патриарха-самозванца и заменой его на священнослужителя из народа истинного - на Гермогена, бывшего дотоле на престоле Казанского митрополита, прославившегося до этого праведной жизнью и всевозможными подвигами по пропаганде православия среди поволжских народов, а до того бывшего и крестьянином, и казаком, уводившим из турецкого полона захваченных янычарами русских людей. То есть Русь вновь возглавил царь-патриот и Патриарх русский.

Но за время государственного бездействия Лжедмитрия смущение в умах русских людей уже набрало силу: понятия патриотизма, любви к Родине, долга, чести, даже права на жизнь ушли на задний план интересов той части нации, что проживала на черноземных землях Руси, частью в Москве, Рязанщине и Подмосковье. Лишь Замосковье, Новогородские земли и Верхнее да Среднее Поволжье держались и веры предков, и русских порядков, и целовали крест на верность Василию Шуйскому искренне. Они-то и помогли Шуйскому впоследствии разгромить армию северцев И. Болотникова, выстоять против второго Самозванца, а затем влились и в оба противопольских народных ополчения. То есть раскол, совершенный в русском народе Самозванцем, с возвращением трона московского истинному Государю и восстановлением русских обычаев и порядков в стране, разделил Московию уже и географически: весь юг во главе с идущим на Москву войском терских казков с самозванцем-царевичем Петром стремился уничтожить Русское государство без каких-либо конкретных уже целей, север же Руси делал все, чтобы государство русского этноса сохранить. Гражданская война явно принимала затяжной характер.

Правление Василия Ивановича Шуйского с 1 июня 1606 года по 17 июля 1610 года самими современниками этого царя, как русскими, так и иноземными, часто называлось несчастливым, и иными даже признавалось более несчастным, чем правление Бориса Годунова, который хотя бы начинал царствования в окружении едва ли не влюбленного в него русского народа. Шуйскому же с первого дня пришлось бороться с фантомами, дерзнувшими объявить себя вновь воскреснувшими царями Димтириями, из коих самым известным следует признать все того же убийцу царя-отрока Федора Борисовича Годунова, царского чернокнижника при Лжедмитрии стародуюского дворянина А. Молчанова, отправившегося в польский город Самбор к теще убитого самозванца с тем, чтобы та признала в нем русского царя и своего зятя, но в последний момент так и не решившегося включиться в авантюру окончательно. Зато именно в этот момент из ворот самборского замка Мнишеков в сторону Руси выехал человек, который чуть не уничтожил державу русскую, а вместе с ней и династию последних Рюриковичей. Имя его - Иван Исаевич Болотников.

Из всех книг об этом человеке и об этом восстании самым добросоветсным и серьезным следует признать монографию В. Смирнова "Восстание И. Болотникова", удостоенную вскоре после войны Сталинской премии, а потому после 20 съезда ЦК КПСС более не переиздававшуюся. Но даже в ней мститый ученый и добросовестный аналитик древних текстов старательно обходит стороной ряд вопросов, имеющих принципиальное значения для понимания характера Великой смуты периода 1606-1607 гг. Профессору Смирнову, конечно, не могло быть известно (в силу политической ситуации в СССР 1930-40-х гг, когда ученым не было дозволено покидать территорию их советской Родины), что Болотников - бывший турецкий пленник и раб на галлерах - служил после побега из плена в армиях некоторых итальянских самодежрцев (тогда знаменитый Аппенинский "сапог" был раздроблен на добрый десяток герцогств, княжеств, графств и королевств), принял католичество и, проявив незаурядные воинские таланты, был возвышен до звания. как сейчас бы сказали, генерала. Это был единственный на всей планете русский человек, являвшийся профессиональным военным. В России вплоть до военных реформ Петра Первого никому и в голову не приходило, что воитель - это не призвание и не родовая обязанность, а ремесло, которому надо учиться и которое надо исполнять добросовестно, без идиотского героизма и без игры в поддавки.

На Западе эту истину знали лет так за двести-триста до Петра, а потому воинственный Орден иезуитов, при папе римском испонявший, и исполянющий по сию пору обязанности ГРУ и КГБ одновременно, не только быстро вычислил Болотникова в одной из итальянских армий, но и, приняв его на службу в свои ряды, послал своим полномочным представителем к Лжедмитрию весной 1606 года. Но, так как Расстрига оказался во время этого путешествия Болотникова через половину Европы москвичами убитым, Ивана Исаевича перенаправили к тому еще пока не выбранному лицу, кто должен был Лжедмитрия заменить на троне московском в угоду римской курии. Ибо свято место пусто не бывает, потому все, а уж прожженные римские дипломаты тем более, понимали, что череда самозванцев на московский трон не иссякнет долго. "Царевич Пётр" заблудился где-то в приволжских степях, когда Болотников уже начал формировать армию на все той же изменнической Северщине под лозунгом: "Царь Дмитрий жив, вот-вот он вернется из Самбора, где гостит он у любимой своей тёщи, и возглавит наш новый поход на Москву". Но чернокнижник Молчанов, с которым Болотников встретился в Самборе, где ему представили прохвоста, как чудом спасшегося от смерти царя Димитрия, от чести зваться самозванцем на роль самозванца увильнул, оставив и Болотникова, и господ иезуитов с носом.

Собравший в Путивле значительное русское войско агент иезуитов Болотников, не дожидаясь нового Джедмитрия, двинул в апреле 1606 года войска на все те же злополучные для Русской державы Кромы, а вторую часть своей рати во главе с переметнувшимся к нему рязанским дворянином Истомой Пашковым направил на Елец с его складами оружия, собранного по приказу Расстриги со всей Руси словно специально для Болотникова, а там через Ефремов и Тулу на Москву. Обе армии эти воровские были настолько значительными по числу своему, оказались так хорошо вооружены, что царские войска бежали от одного вида их, а случавшиеся все-таки сражения болотниковцы, то есть ратиники-непрофесисоналы, выигрывали у московских стрельцов и боевых холопов едва ли не мгновенно. Ибо войной на царя-патриота земли Русской Шуйского шел сам изменнический русский народ, а точнее - та его часть, что жила на юге страны и была значительно разбавлена кровью татарской, польской и так далее. Северяне же, остававшиеся в посконной своей сущности и в годы даже татаро-монгольского ига, встали на защиту Василия Шуйского. И местом их решительного столкновения стала Москва.

Ученые много и нудно пишут о причинах, которые подвигли к измене болотниковских походных командиров П. Ляпунова и И. Пашкова, перебежавших со своими отрядами под начало царя Василия задолго до решающего сражения армии Ивана Исаевича с засевшими за крепостными стенами правительственными войсками Москвы. И все их аргументы действительно имели место, но только в той или иной степени. Никому не захотелось подумать и сказать о главном: в войске Болотникова не было пусть хоть фальшивого, но царя, а внутри Москвы находился хоть и совершивший государственный переворот, но венчанный в Успенском соборе всеми на Руси уважаемым Патриархом Гермогеном, а потому истинный русский царь Василий Иванович Шуйский. Ибо всякой Гражданской войне свойственно одно очень важное, мало кем замечаемое при анализе средневековых военных конфликтов, явление: в дни общенациональной опасности исчезновения этноса идеологические концепции в сознании масс и отдельных личностей начинают возобладать над бытовыми потребностями, над коммерческими рассчетами и над рационализмом. Пашков и Ляпунов, надо полагать, понимали, что за Болотниковым стоит сила, с ним можно добиться и чинов больших в будущем государстве, и богатства истинного, но за спиной Шуйского стоял православный Бог - и последний аргумент перевесил в сознании изменивших Болотникову воевод и ратников все коммерческие выгоды и расчеты. Случилась битва 2 декабря 1606 года под Москвой - и Болотников ее проиграл.

Но войны с подданным ему народом царь Василий Шуйский не выиграл. Ибо на беду его всё те же изменники польскому королю разбойные поляки отыскали на теперь уже не южной, а на западной границе Руси, в городке Стародуб человека очень похожего лицом на Расстригу - и оный жид Богданко тут же был объявлен чудом спасшимся от рук москвичей царем Димитрием. Это признание ставило проблему идентификации Лждемитрия с погибшим в Угличе истинным сыном Ивана Грозного на второй план. Никому не надо было теперь доказывать законность прав "воскресшего" царя Дмитрия Ивановича на московский трон, а потому быстро привыкший разбойничать и предавать люд западно-русский рванул под флаги нового Самозванца как раз в то время, когда В. Шуйский с братьями старался добить войско болотниковцев сначала в Калуге, потом в Туле. Не дождавшийся помощи "царя Димитрия" Болотников сдался 10 октября 1607 года вместе с "царевичем Петром", отдав себя на милость Государя всея Руси. Первый был таинственным образом умерщвлён спустя несколько месяцев в городе Каргополе, куда его сослал царь Василий, а второй сразу же после сдачи в плен был повешен на одном из деревьев, растущих вдоль дороги от Тулы к Москве.

Надо сказать, что заключительная часть истории так называемой Крестьянской войны 1606-1607 гг под руководством Ивана Болотникова (хотя термин этот и весьма спорен, но обсуждение его здесь неуместно) полон такого рода удивительных событий и случайностей, что кажется порой придуманным и разбросанным по документам эпохи нарочно. Начать с того, что осажденный в Калуге московской ратью Болотников чудесным образом не только выходит из-за стен города буквально одновременно с тем, когда москвичи взрывают пороховую мину под его стенами, но и умудряется голодным войском голытьбы наголову разбить профессиональное войско осаждавших. По дороге от Калуги на юг Болотников внезапно (!!!) встречает одного из военачальников самозванного царя Петра, в котором узнает своего бывшего барина, у которого много лет тому назад, до попадания своего к туркам в плен, сам Иван Исаевич служил в качестве боевого холопа - и князь А. Телятьевский (тот самый единственный русский офицер московской армии, который 7 мая 1605 года не предал Русь под Кромами) тут же встает под знамена своего холопа и признает главенство иезуита над собой. Разгромив после этого в двух битвах две московские рати и потерпев одно поражение, Болотников не находит ничего умнее, как бежать в Тулу и спрятаться за ее стенами в ожидании прихода армии Василия Шуйского, которая конечно же не преминула осадить город.

Строительство москвичами циклопического сооружения на реке Упе, останки которого спустя двести лет видел А. Пушкин, поразившийся размерами этой нелепой плотины, имело целью якобы затопить крепость до крыш. Но простой инженерный расчет показывает, что затопление могло начаться не ранее, как весной и непременно паводковыми водами в тот короткий период времени, когда куцая речка эта становится полноводной. Да и то рельеф возле города таков, что вода бы не смогла подняться до самого лета выше, чем по колено. И это - если не знать о существовании большого количества карстовых пустот в известниках, служащих материанской основе тамошней почвы и поставлявших строительный материал для города (то есть о существовании этих пустот как раз-таки якобы испугавшимся наводнения горожанам было известно). Значит, опасности захлебнуться еще осенью у Болотникова и у тульчан не было. Тем не менее, согласно воспоминаний того же князя И. Хворостинина, именно ужас перед затоплением вызвал решение Болотникова выбросить над стеной Тулы белый флаг, и торжественно, с соблюдением рыцарского церемониала, выехать самому и вывести свои войска за стены города, сложить стяги перед Шуйским, преклонить перед царем колено, положить у его ног свое личное оружие. При этом Шуйский, неоднократно повторяется это в хрониках, обещал сохранить жизнь вожакам воровского войска и не казнить невиновных.

Читаешь все это в документах, и просто диву даешься: ужель это все написано на полном серьезе о впавших в дикость людях, живших в грязное, кровавое время, когда брат шел на брата, сын - на отца, матери ели своих детей, отцы насиловали дочерей, чтобы не воспользовались их невинностью чужие, когда все мыслимые клятвопреступления были на Руси нормой поведения миллионов, когда люди справляли нужду в храмах, держали в церквях лошадей, кололи иконы на растопку, взрезали роженицам да и детям животы потехи ради? Всему этому есть свидетельства и в русских, и в польских, и в чешских, и в немецких, и в шведских источниках. На память сразу приходят сведения русских и польских хроник о том, что Федор Никитич Романов (Патриах Филарет) был зело умный и грамотный муж, читал и по-польски, и по-германски, и по-латыни, и по-фрязински (по-итальянски), в молодости увлекался рыцарскими и любовными романами, написанными на этих языках, - и при воспоминании о книгах, которые мог читать Федор Никитич, многое из того, что кажется нелепым в сведениях, подчерпнутых из широко известных исторических источников, становится понятней.

Так, например, перестаёт удивлять тот факт, что, вопреки сложившимся и в Европе, и в России, и в Азии к 17 веку традициям, Иван Болотников оказался умерщвлён в ссылке таким образом, чтобы материальных свидетельств его смерти предоставлено Василию Шуйскому не было. Ивана Исапевича, заявляют хронисты, утопили, спустив под лед, а потому голову мертвеца, согласно обычаю, царю в Москву не повезли. Вот так-то вот: летом везли протухшее человеческое стерво самых невзрачных врагов государства за сотни вёрст для того, чтобы преставить свидетельства их смерти повелителю державы, а зимой, когда голова может и не протухнуть, и не сгнить, приставы царские нашли способ казни Болотникова такой, чтобы самим в командировку в столицу с грузом, за который обычно цари награждают щедро, не отправляться.

То есть у исследователя, и уж тем более у литератора, есть все основания предположить, что никто И. Болотникова не казнил, что он благополучно отбыл из Каргополя под крылышко папы римского, а сведения о его мнимой смерти были впоследствии вставлены по требованию Филарета в воспоминания все того же князя И. Хворостинина и других мемуаристов. Для автора романов в стиле фэнтази - это истинная находка. Но честный и добросоветстый исследователь обратит внимание на то, что сведения о казни Болотникова таким вот нелепым с точки зрения юриспруденции начала 17 века способом подтверждаются ранее названной здесь абсолютно достоверной рукописью некого безымянного смолянина-ратника противопольских обоих ополчений, а также дневником польского гусарского полковника Стадницкого, традиционно до сих пор называемого "Дневником Марины Мнишек", которые ну просто никак не могли быть проредактированным Филаретом. А это значить может, что слух о казни Болотникова намеренно был распущен по Руси еще в конце зимы 1608 года, чтобы лишить второго Самозванца, ставшего к тому времени в осаде Москвы с армией своей и польской вокруг Москвы со столицей в селе Тушино, желания послать в Каргополь для вызволения выдающегося военачальника, каким признала Болотникова и вся Русь, отряд тех же польских гусар. И потому, как на самом деле закончил свою жизнь агент католицизма на Руси Болотников, уже никому и не важно было и тогда, не важно и сейчас.

Что же касается обвинения царя Василия Ивановича в нарушении им своего слова в отношении Болотникова и И. Муромца, то тут надо обратить внимание на то, что шла война, а не игра в казаки-разбойники, Илейка был по статусу своему разбойный беглый холоп, уголовный преступник, виновный в массовых убийствах и издевательствах над пленными на всем пути от Терека через Астрахань, Царицын, Свияжск и так далее до Тулы, долг Государя был в том, чтобы покарать татя, а не цацкаться с ним, пусть даже нарушая свое царское слово. Никто из современников, как известно, не осудил царя Василия за то, что тот повесил самозванного царевича Петра, как приветствовали сотни миллионов людей планеты и казнь генерала Власова сразу же после окончания Второй мировой войны. Это уже потом, когда боль людская утихла, страсти улеглись, когда появилось новое поколение лиц, безразличных к боли людской, стали брехословы лить слезы по якобы невинноубиенным самозванцам и предателям, голосить о правах человека. В семнадцатом веке нигде в мире, и в Западной Европе тоже, ни о каком праве человека на жизнь разговора не было даже в схоластических спорах ученых мужей и монахов. Случившаяся уже после русской Великой Смуты в Европе Тридцатилетняя война показала еще большую низость человеческой натуры - и об этом сохранилось гигантское число свидетельств и документов. Потому удивительно не то, что Илейку Муромца казнили, а то, что Болотникову царь сохранил жизнь и отправил в ссылку в места самые наидальние, спокойные, где мог тот и отдохнуть от ратных дел, отъесться, найти способ связаться с римскими шпионами, наводнившими к тому времени Русь до упора. Но все, что случилось с Болотниковым после выхода его из крепости Тула, и по сей день есть тайна великая...

Но вернемся к 10 сентября 1607 года, когда на политической арене пришедшей в смущение Руси появился второй Самозванец - человек, который, по свидетельству очевидцев, не хотел играть эту роль и не желал быть царем московским, но под давлением обстоятельств и угроз польских дворян оказался вынужденным напялить на себя чужую личину, а потому тут же начавший спиваться (до этого Богданко был трезвенником). То есть Русь, вступив в пору, которую сами современники назвали Лихолетьем, переступила состояние смущения умов, оказалась фактически в состоянии полного раздрая. Появление лица, вскоре названного Тушинским вором, можно назвать и случайным, ибо событие именно это не было заранее спланированным внешними врагами Руси, как это было с первым Лжедмитрием. Да и случилось его появление совсем неурочно, ибо именно появление на год раньше, то есть весной 1606 года, нового Лжедмитрия как раз и обеспечило бы ту идеологическую поддержку Ивану Болотникову, которой только не хватило ему для захвата Москвы и передачи Московии в руки римского папы. Родился второй Самозванец усилиями равно как русского, так и польского народов (ПРИМЕЧАНИЕ: Последними следует признать участников ратоша против польского короля Сигизмунда, воевавших за увеличение и без того широких прав шляхты в полукоролевстве-полуреспублике Речь Посполита, проигравших Сигизмунду Второму в войне и спорах, а потому решивших создать новое государство на территории Руси, которую они почитали всего лишь стародавней колонией Польши, а если не получится создать гоударства, так хоть пограбить эти территории вволю).

То есть при всей неорганизованности появления второго Самозванца на Руси, оное было все-таки закономерным: в обществе, лишенном руля и ветрил вспухают гнойники, вызванные заразой порожденных смутой бесчинств. Если переходить на язык образов, то можно сказать, что польская болезнь дворянского шабаша, как мор, охватила и западные территории уже и тогда гигантской державы по имени Московия. Болезнь та не называлась в те годы болтовней о демократии, но, по сути, таковой и являлась: польские аристократия и дворянство, обязанные по государственному статусу своему защищать целостность и мощь Речи Постполитой, старательно разваливала сильнейшую и крупнейшую европейскую державу того периода истории своей неуемной алчностью, жестокостью и стремлением выйти из подчинения центральной власти в лице Сейма и короля. А соседи их - неразумный, но завистливый народ русский из приграничных с Польшей и Литвы волостей - возмечтал о получении для себя точно таких же свобод, что имела в соседнем королевстве чужая шляхта, о есть все-таки служивое дворянство, а не польские крестьяне. Народ западно-русский абсолютно точно знал, что выдвигал он в вожди свои именно Самозванца, и совершал измену Московии именно для того, чтобы Самозванец их сделал такими же свободными и богатыми, какими были шляхтичи Польши.

Зараза эта неумная распространилась по Руси так быстро и так далеко, что достигла в течение полугода даже Среднего Поволжья, ибо и в Нижнем Новгороде, и в Казани горожане целовали крест на верность Лжедмитрию второму самостоятельно, без захвата их войсками Самозванца и поляков, карали тех, кто присягать Тушинскоум вору отказывался.

Единственной опорой Москвы и Василия Шуйского в противостоянии Тушинскому вору были земли, находящиеся к северу от реки Волги, а также Пермь Великая и Прикамье. Долго остававшийся верным Шуйскому Великий Новгород был, в конце концов, предан князем Долгоруким и его окружением, передан в 1611 году в руки изменившему русским, ставшему вновь шведским генералом Де Ла Гарди, а всегда стойкий и непоколебимый в долге своем перед Отечеством Псков оказался захвачен в том же 1611 году собственным Самозванцем -Сидоркой, назвавшимся царем Дмитрием - уже то есть Лжедмитрием Третьим, присягнул ему. То есть в годы противостояния Василия Шуйского и Тушинского вора Московия перестала быть единым государством, а народ, населяющий его территорию, перестал числить себя народом русским, подданными московского Государя и православным по сути своей. Ибо все заповеди Божьи народом всем и повсеместно были нарушаемы безбожно.

Период Лихолетья (1608-1611 гг) явился самым черным и самым постыдным периодом в истории русской нации, худшим, чем даже период ельцинского правления. И дело не в том, что отправленная царем Василием в Польшу бывшая царица московская (абсолютно законная, кстати) Марина Мнишек сбежала из посольского поезда и, прибыв в стан Тушинского вора, внаглую признала в новом Самозванце мужа, легла с ним в одну постель и отяжелела его плодом, чем вовсе не укрепила в народе веру в истинность самозванца, а лишь упала сама в глазах и самих уж опущенных донельзя русских людей. И дело не в том списке бесчинств, что творили поляки и сами русские люди на земле Руси, о которых с болью и страстью пишут хронографы. Все дело в том, как говорили их предки из 14 века устами тогдашних хроногрфов: "Пресвятая Мать-Богородица отвернула лицо свое от впавшей в бесчиство Руси". Ибо Божья Мать являлась покровительницей Русской державы с века едва ли не 10-го, а народ, населяющий державу эту, в годы Лихолетья над Той, Кто дала миру Христа, изголялся.

Ибо до того момента, как обычная смута сбесившихся умов народных переросла сначала в измену, а затем и в Лихолетье, Московская Русь не просто являлась оплотом христианства на восточной границе христианского мира, но и занималась защитой христиан, собирала со всего мира (не только с православных, но со всех подданых московского Великого князя и царя) полонянные деньги на выкуп пленённых магометянами православных людей. Ибо именно после двух подряд осад русским, в основном, людом православной Москвы этой функции государство московское уже не исполняло, не служило, по понятиям людей того времени, ни Богу, ни Матери Божьей. Если же перевести эту мысль на совреемнынй язык, то это будет звучать приблизительно так: народ русский потерял то объяединяющее его начало, которое сформировалось в нем в период татаро-монгольского нашествия и позволило нации выжить, а именно чувство сопереживания друг другу, требующее взаимопомощи и взаимовыдержки. Если во время Великой Отечественной, к примеру, оное качество души оставалось свойственным представителям славяно-тюркской цивилизации, то уже в период перестройки и после оной случилось то же самое, что случилось с Русью в период Лихолеться: народ перестал сострадать ближнему, превратился в стаю озлобленных индивидуумов. Изучению метаморфоз души народной и причин, порождающих оные, не является задачей, которая стоит перед автором данной статьи, а потому перейдем к продолжению хронографии Великой смуты.

Период Лихолетья сам по себе требует периодизации и выделения ряда дат, которые во многом сформировали характер изменений и событий внутри названного периода. 1 июня 1608 года Лжедмитрий Второй встает со своим войском в осаду Москвы и основывает лагерь свой в селе Тушино, а уже 10 сентября 1608 года Марина Мнишек признает его своим мужем. 23 сентября 1608 года польское войско во главе с двоюродным племянником канцлера Речи Посполитой Яном Сапегой осадило святыню земли Русской Троице-Сергиевскую лавру, которая продолжалась до 12 января 1610 года, то есть 1 год 3 месяца и 19 дней, и была освобождена шведско-русским войском под руководством князя М. Скопина-Шуйского и француза Де ла Гарди, оплаченным продажей шведской короне осажденным в Москве Василием Шуйским всего русскго побережья Балтийского моря по договору, подписанному М. Скопиным-Шуйским в апреле 1609 года.

Тут надо обратить внимание, что сей договор, фактически спасший Московию от уничтожения воровским войском Лжедмитрия и бандитствущих отрядов поляков, спровоцировал польского короля Сигизмунда на открытую агрессию против Руси, хотя и без поддержки мудрым польским Сеймом (Парламентом), то есть без государственного финансирования, за собственный королевский счет. К тому же и новый папа римский Павел Пятый (Камило Боргезе - тот самый понтифик, что впослествии инициировал процесс против Галилео Галилея и запретил труд Н. Коперника "Об обращениях небесных сфер", сменивший на этом месте Льва Одиннадцатого как раз в дни начала авантюры первого Лжедмитрия и очень недовольный этим самовольством Сигизмунда), не дал согласия королю на развязывание нового Крестового похода католиков на православную Русь, который может и был бы урочен за пять лет до этого, но к 1609 году политическая ситуация в Западной Европе была таковой, что Риму стало не до Руси. (ПРИМЕЧАНИЕ: А дело было в том, что папа сей сумел за пять лет рассориться с правительствами и королями Франциии и Англии, подставить под удар католиков Ирландии и, что особенно важно, пересобачился с еврейскими банкирами (ростовщиками) так называемой Венецианской республики, которые не только контролировали все наземные и морские пути тогдашней Западной (католической и протестантской) Европы, но держали фактически все королевские дома континента в своих должниках. Проще сказать, папа римский был единственным во всей Европе финансково независимым первым лицом тогда еще совсем не такого уж и крохотного, как сейчас, итальянского государства).

И вот тут-то выясняется, что и поход Ивана Болотникова на Москву был финансирован вовсе не Римом, хотя и благословен им, а ломбардскими и венецианскими ростовщическими домами, увидевшими собственный экономический интерес в том, чтобы подчинить католической церкви православную Русь. Но болотниковцы оказались разбиты, а папа римский платить евреям-ростовщикам неустойку по долгам польского короля отказался. Совершать же предоплату агрессии на Русь королю Сигизмунду, чтобы тот разрешил свои финансовые проблемы со все теми же ломбардцами и венецианцами, позволившими себе оскорбить понтифика, Павел Пятый тем более не видел смысла. Именно поэтому решившийся на недостаточно обеспеченную юридически и финансово войну король Речи Посполитой оказался в своем стремлении владеть Московией изначально обреченынм на неудачу.

Главной удачей этого бестолкового по сути похода поляков историки признают захват Смоленска после осады, продлившейся с 21 сентября 1609 года по 3 июня 1611 года, то есть без малого два года. Между тем, тот же самый С. Лем, большой патриот Польши и откровенный ненавистник России, считает, что стояние в осаде Смоленска польским королевским войском было стратегической ошибкой Сигизмунда, не воспользовавшегося фактическим безвластием в соседней стране, которую поляки с 12 века и по сей день почитали и почитают лишь колонией своей вполне официально.

Пока Сигизмунд стоял под Соленском со своей пышной и неспешной армией, его естественный союзник в войне с Василием Шуйским Тушнский вор дал дёру из Тушино в Калугу 29 декабря 1609 года, а спустя две недели, то есть 12 января 1610 года и войско Яна Сапеги,. убоявшись армии Де Ла Гарди и М. Скопина-Шуйского, ушло от Троице-Сергиевского монастыря. И в результате 12 марта 1610 года осажденная Москва оказалась свободной, чтобы торжественно встретить князя-свободителя М. Скопина-Шуйского, и чтобы месяц с декадой спустя - 23 апреля 1610 года - увидеть его мёртвым. Нечастье случилось, судя по всему, из-за неумеренных возлияний и бесконечных пиров, которые пришлось перенести неокрепшему в пьянстве организму юного воителя, но уже тогда возникла легенда об отравлении Михаила Ивановича, которой и воспользовался Филарет Романов спустя 10 лет, заказывая своим подчиненным документы о Великой смуте для дискридитации последнего представителя законной динстии Рюриковичей на русском троне. В тех документах внаглую, без приведения каких-либо доказательств, вину за смерть двоюродного своего племянника оказалась возложенной на Василия Ивановича Шуйского.

В случившейся 24 июня 1610 года битве под Клушино московская рать, практически все еще гуляющая и пьяная после недавнего освобождения от осады и по-детски беззаботная, не выставившая даже посты на ночь в ожидании битвы с поляками, оказалсь в темноте разбитой напрочь небольшим отрядом конных поляков - и в результате Москва, а с ней и царь Василий, оказались не просто без армии, а даже без мужского населения, способного владеть оружием.

Остатки москвичей во главе с Государем всея Руси Василием Ивановичем Шуйским заперлась за крепостными воротами Москвы, не имея достаточного количества сил для того чтобы выставить на всех надворотных башнях Земляного города ратников. Внутренние же кольца этой самой, пожалуй, большой в то время крепости мира оказались и вовсе без русского войска. И разумеется, все те так называемые перелёты, что служили в последние два года то Шуйскому, то Богданке-жиду, то полякам, потекли внутрь Москвы с предложением служить царю русскому, если тот им будет хорошо платить. Одним из таких "добровольцев" был и брат того самого Прокопия Ляпунова, что изменил Болотникову и перебежал к Шуйскому за три года до этого, Захар. Не доверять брату человека, который в трудную минуту встал с ним плечом к плечу в битве при Котлах, Шуйский не мог, а потому впустил Захара в царский дворец - и поплатился: великанообразный, находящийся в расцвете сил Захар Ляпунов избил хрупкого старика и объявил об его низложении с требованием, чтобы царь сам снял с себя царское звание, то есть отрекся от Престола.

И с этого момента Василий Иванович начинает свой страстный путь, который он вынес с невероятной для его хрупкого организма твердостью вплоть до смети от глада и жажды 12 января 1612 года в польском плену. По сути, народу русскому предстал истинный русский мученник Великой смуты, мужество которого поддерживалось лишь твердым убеждением его в том, что измена Государя долгу своему есть измена православию в угоду нечестивому с его точки зреничя католицизму. Именно этим объясняется, почему Василий Иванович отказался отречья от Престола, который ему вручил от имени Бога в Успенском соборе всенародный любимец Патриарх Гермоген. Сам Предстоятель православной церкви в течение всего времени осады Москвы Тушинским вором писал "прелестные письма" и всякого рода призывы к народу православному стоять насмерть против иностранных агрессоров и быть твердыми в православной вере, победить во что бы то ни стало. Два человека этих не любили друг друга, а вот поди ж ты - оба остались верными Руси до конца, истинными патриотами, честными и бескомпромиссными до конца своего, героями в полном смысле этого слова. На фоне всеобщего русского беспределеа тех лет оба они являли собой уникальное явление, выглядят личностями практически святыми. Только вот страстной путь Патриарха был короче - Гермоген был также подвергнут пыткам и издевательствам поляков, умер также от глада и жажды в полськом застенке...

Захар Ляпунов (о семье этой будет в статье "Главные действующие лица "Великой смуты" подробней) передал власть над Русью так называемой Семибоярщине во главе с одним из вечных перелётов князем Мстиславским и лжепатриархом Филаретом. Те, без стыда и без совести приняв власть из рук рязанского Иуды, сначала 27 августа 1610 года присягнули вместе с оставшимися в живых москвичами польскому королевичу Владиславу, а потом, обманув москвичей, пропустили в Москву войско поляков (21 сентября 1610 года), которые тут же захватили в плен Париарха русской церкви Гермогена и, зваключив его в темнице, приялись пытать, мучить, требовать, чтобы глава русской православной церкви признал власть католиков над православной Русью, а Филарета - истинным Патриархом. И этот момент следует признать вторым пиком процесса Великой смуты .

Ибо, по сути, святой Руси, как таковой, не стало с этого дня. Была территория, на которой множество городов со многими честолюбцами во главе вещали от имени Руси и от имени Польши, но при этом не было того самого единства, что наблюдалось на этой территории даже в период владычества татарских ханов. Впоследствии хронисты, летописцы и мемуаристы привлекут внимание к деталям этого периода не столь уж и значительным, дабы уснастить этот период ну хоть какими-то фактами, отвлекающими внимание читеталя от случившегося всеобщего московского предательства. Новорусские же историки начнут плести словеса о том, что опыт приглашения на Престол представителя иной страны был в Средневековье принят за правовую норму по всей Европе, а Россия, как страна отсталая и экономически, и юридически, все еще находилась в состоянии средневекового ступора, а потому приглашение группой Мстиславского и Филарета Романова на царствование в Москву королевича Владислава было якобы правомерно, мудро и прогрессивно.

Но, нам думается, все эти словеса - от лукавого. Именно поражение Руси в период Великой Смуты от поляков и от шведов обернулось отшвыриванием Руси на задворки Европы, привело страну к дальнейшей отсталости в области развития новых технологий. Со смертью царя Федора Ивановича было гораздо больше юридических оснований для приглашения на должность Государя всея Руси человека со стороны, но приглашение ложным Патриархом Филаретом и его окружением Владислава при живом Рюриковиче, возведенном на Престол настоящим Патриархом, следует рассматривать лишь как прямую измену Руси и православию. К тому же не учитывается новорусскими историками тот факт, что ставить над собой царя в начале 17 века на Руси - это признавать себя собственностью оного.

Ставить на Престол Руси православного Бориса Годунова, русского боярина, ближнего человека при царе Иване Васильевиче и Правителе Государства московского при царе Федоре Ивановиче, десятилетиями доказывавшего свою преданность интересам народа русского и проявлявшем умение вести дела державные хорошо, победителя Крымского хана Гирея, подступившего в начале его царствования к Москве, - это одно дело. А кто таков был маловозрастный католик Владислав для русского народа? Сын польского короля избранного на Престол Сеймом без соглаксия доброй половины шляхты, внук шведского купца, ничем себя по младости лет не проявивший. Такому "владыке" отдавать себя и свой род в собственность желающих даже в ушедшей в полный отстой Руси было немного.

Потому ряд мелких событий, столь часто упоминаемых историками и писателями ввиду их яркости, образности и неоспоримости, служат все-таки ширмой для сокрытия вышеназванного процесса. Речь идет об убийстве 11 декабря 1610 года под городом Калугой Лжедмитрия Второго одним из его азиатов-кровников, отомстившим таким образом за казнь отца. Между тем, событию этому уделяется в проредактированных Филаретом документах едва ли не решающее значение, якобы даже повернувшее смуту на убыль. А кто на самом деле был к тому момент этот самый бывший Тушинский вор? Никто. То есть такой же, как и многие иные воеводы других городов Московии: имел после бегства из Тушино при себе войско малое, состоящее из отряда касимовских татар да казаков Ивана Заруцкого. То есть состоял при только что родившей ему сына царице московской Марнине Мнишек в качестве любовника. Поляки Богданку-вора покинули, ибо средств он на их содержание так и не дал, а территории, которые они до этого контролировали, оказались ими же выеденными, порушенными, да и дальние в сторону Востока города - в первую очередь на Средней Волге, богатой хлебом и рыбой, а также пушниной и товарами из Персии и Закавказья - от этого самозванца к тому времени сами отпали.

Города сии оказались привлеченными письмами, которые писал Патриарх Гермоген еще будучи в осаде от Тушинского вора, оказавшимися особенно востребованными народом русским после того, как поляки заняли столицу и посадили в темницу самого автора этих призывов к народу объединиться против общего врага. То есть не был уже к тому времени Лжедмитрий Второй фигурой на политическом небосклоне Руси, а Гермоген, враг Филарета - был именно таковым. И потому после 1618 года фигура Патриарха Гермогена в памяти русичей усилиями именно врпагов России и прихлебателей династии Романовых старательно и неуклонно затирается.

Днем создания так называемого первого московского ополчения, взявшего в осаду засевших в Москве поляков, принято считать 25 марта 1611 года, когда объединенные силы казаков князя Трубецкого, казаков Заруцкого и рязанских стрельцов, бывших под командованием брата основного виновника свержения царя Василия с Престола и ввода польских войск в Москву Прокопия Ляпунова. То есть по своему составу это не было ополчением, как таковым, ибо ему не были предоставлены на это полномочия земством ни одной из земель либо городов Руси, не было в нем крестьян и ремесленников в качестве ратников. Не было оно и московским. Ибо состояло, повторяю, из рязанцев и донских, запорожских, теркских казаков - лиц, живущих на порубежье Руси, к тому времени не находящихся на пограничной службе ни у одного из пристепных Государей - ни у татарскогог хана, ни у польского короля, ни у русского царя, ни у австрийского императора, то есть попросту бандиты... или партизаны.

Партизаны во всех странах во все времена - это, как правило, деклассированные элементы, которые имеют твердые политические и патриотические убеждения и принципы. При этом, следует отметить, что именно казаки не имели особо корыстных интересов в противостоянии полякам, ибо в государстве по имени Русь являлись изгоями, лицами, подлежащими аресту за бегство от дворян, а вот рязанцы как раз-таки и могли в случае победы претендовать на награду от нового русскогно царя и повышение в званиях. Вождь рязанцев Ляпунов был одним из тех лиц, кто соучаствовал в свержении законного монарха Шуйского, но оказался по неизвестным нам причинам вне стен Москвы, а казаки, которых до тех пор легко покупали в качестве реестровых казаков все вышеназванные монархи, по доброй воле своей встали в осаду столицы Руси. То есть налицо - противостояние двух типов патриотов Земли русской внутри так называемого ополчения, выступившего против изменников-москвичей и интервентов-поляков. Это уже не ополчение, это - типичные войска, участвующие в Отечественной войне. Так было на Руси и в 1812 году, и в 1941-45-ом. И уж тем более "ополчение" то - не московское, ибо москвичами среди них и не пахло.

Опять-таки проредактированные Филаретом документы утверждают, что лидером военного объединения казаков и рязанских дворян с боевыми холопами своимми следует признать Прокопия Ляаунова. Но почему же тогда в документах правового характера, касающихся государственного управления той территории Руси, которая не признала Владислава царем московским, нет имени рязанского дворянина в качестве первого и единственного руководителя осаждающего Москву войска? До нас дошли лишь документы с титулами Верховных Правителей Руси по отношению к Заруцкому и Трубецкому. Именно они разбирали и подписывали направленные на их имена со всей Руси жалобы крестьян на мздоимство воевод, разбирали, и наделяли пенсиями вдов тех ратников, что погибли в боях с армией Тушинского вора, которому сами не так давно еще служили, они судили людей так, как было это принято на Руси издревле: князь - он ведь и верховный главнокомандующий, и верховный судья. Да и вообще все стенания в старых текстах по поводу убийства казаками Прокопия Ляпунова при чтении вызывают впечатление надуманности, излишней патетики, неуместной красивости, за которыми аторы старательно скрывают суть конфликта и характер убийства. Именно это позволяет многим из недобросовестных толкователей истории России утверждать, что Ляпунова убили казаки Заруцкого.

А между тем, в двух дошедших до нас документах очень четко сказано, что рязанского дворянина убили казаки Трубецкого, отряд Заруцкого и сам их атаман в это время находились в нескольких десятках вёрст от места убийства, а также сообщено, что спор был пьяный, касался он права кому называться главным в объединенном войске: вождь дворянского войска, по мнению Ляпунова, имел полное право на оное место, а князь почитал это обидой себе и роду, ибо по родовитости своей стоял выше Ляпунова - вот и нашла коса на камень.

Возникает только вопрос: отчего же князь Трубецкой согласился делить звание правителя с простым дворянином Заруцким? Но на этот вопрос мы постараемся ответить в четвертой статье данного цикла.

Сейчас нам важно лишь отметить, что с убийством Прокопия Ляпунова 25 июля 1611 года войско, осаждающее Москву с поляками, вовсе не распалось, как нам втолковывают учебники царской и советской поры. Это подтверждает наличие большого числа документов, пописанных вышеназванными Правителями Земли русской, и то, что поляки так и оставались до самого подхода 18 августа 1612 года нижегородских ополченцев в осаде[1]. Государственнообразующая деятельность этих лиц так и осталась неизученной никем, суть произведенным ими реформ так и осталась загадкой, скрытой за семью печатями. Тут - громадная дыра в хронологии Руси.

Да и вообще вся история путешествия посольства Патриаха Филарета, названная впоследствии посольством боярина Салтыкова, к королю польскому в Смоленск с предложением московского трона, представлена в российских источниках чрезвычайно размыто, звучит фальшиво, а в польских хрониках рассказывается, как событие ординарное, не стоящее внимания, как всякое предательство. В русских хрониках московские послы во главе с Филаретом, едва ли не в железах и терпя муки, были доставлены в новую столицу Речи Постолитой Варшаву. Но в польских аналогичных документах пишется, что привезли ложного Патриарха и его товарищей в Варшаву в качестве почетных гостей, только царя Василия Ивановича, никак не пожелавшего отречься от трона и данной ему Богом власти над православными, одели в цепи и в рубище, провели оплеванным и осмеянным перед веселящейся толпой.

Никому из новорусских историков нет и дела до событий, случившихся в Ярославле, в Твери, в Торжке, до падения из-за предательства все тех же русских аристократов-бояр Великого Новгорода, до круговерти восстаний и самозванцев в Пскове, до восстаний малых народов в Среднем Поволжье, до появления целой плеяды претендентов на русский Престол на Нижнем Поволжье, до событий на реке Вятяка и в Перми Великой, до того, отчего и почему не отстала от Державы русской всего за полвека до этого присоединенная к Москве земля Астраханская, отчего терские казаки свято стерегли земли впавшей в бесовство Великой Смуты Московии. Я уже не пишу тут о странной терпимости к происходящим на Руси беспорядкам живущего разбоями ногайского хана Иштерека, так и не пошедшего войной на Русь. Был, по-видимому, дан некогда приказ не ворошить этих дел, дабы не поднимать вопроса о совершаемой именно в этот период измене боярских родов интересам Руси, - и запрет сей по сию пору остается в силе.

Заполняют пустые места в истории России историки, как правило, событиями, касающимися организации так называемого второго, а на самом деле единственного русского народного ополчения под руководством К. Минина и Д. Пожарского, то есть начиная с осени 1611 года, стараясь сделать это так, чтобы на фоне них мученическая смерть Патриарха Гермогена 17 февраля 1612 года выглядела событием малозначащим. То есть Филарет и здесь как бы отомстил своему конкуренту и предшественнику на Престоле Святейшего. Да и роль писем, написанных Гермогеном в защиту Руси, разом снижается сообщением о том, что письмо, которое прочитал на Торгу Нижнего Новгорода Козьма Минин, написано было не Патриархом, а настоятелем Троицко-Сергиевского монастыря архимандритом Иосифом[2]. Само письмо не сохранилось, разумеется, но есть один из списков того самого текста, который Иосаф не то написал самолично, не то надиктовал монаху. Весьма заурядное, с моей точки зрения, послание, значительно уступающее по публицистичности и внутренней мускулатуре текстам, автором которых был Гермоген. Но филаретовские хронисты, а вслед за ними и русские историки упорно принимают версию о том, что именно письмо из уже освобожденной святой обители, а не от умирающего в застенках Патриарха всколыхнуло совесть еще недавно присягавших Тушинскому вору жителей Нижнего Новгорода - и доказать обратное ныне уж нет никакой возможности.

Зато уж сам путь новогородского ополчения и битвы его с поляками, освобождение Москвы и дальнейшие события Великой смуты изучены не просто основательно, но и с использованием огромного количества уловок для сокрытия тайны причин, подвинувших боярскую знать московскую выдвинуть на Престол царский именно Михаила Романова. Ибо пока одни русские были заняты тем, чтобы освободить Русь от ворога, другие плели интриги ...

[1] Основой для изучения хроники событий, касющихся осады Москвы казаками Заруцкого и Трубецкого, следует признать исключительно польские документы, полные буквально легендарных рассказов о мужестве и стойкости осажденных и полной тупости осаждавших. Русские мемуаристы и хронографы просто выкидывают целый год этой осады со своих страниц. И это . еще одно свидетельство редактуры этих текстов лицами, заинтересованными в дискредитации вождей так называемого первого ополчения.

[2] Впрочем, наименее зависимый от давления Романовых профессор С. Платонов склонен был признать автором этого письма московского дьяка Григория Елизарьева.