История
07 июля 2008 года

ВЕЛИКАЯ СМУТА - ВОЙНА ГРАЖДАНСКАЯ ИЛИ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ?

Статья 1

Статья 2

(продолжение)

Очерк третий. МЕТАМОРФОЗЫ "ВЕЛИКОЙ СМУТЫ"

1

Следующий период Великой Смуты занимает строго выверенные и никем не оспареваемые границы от осени 1611 года до 21 февраля 1613 года. Первая дата - начало призывов Козьмы Минина к народу Нижнего Новгорода идти войной на поляков, вторая - дата венчания Михаила Фёдоровича Романова на русское царство. Ибо в датах сих официальной летописи заключена некая драматургия, легко улавливаемая многочисленными литераторами, писавшими на эту тему: экспозиция - состояние Руси, приближенное к полному коллапсу, зачин - письмо архимандрита Иосифа и чтение его народу в городах и весях Московии, развитие действия - сбор средств с населения Нижнего Новгорода, поход земского войска по волжскому льду до Ярославля, сидение там, потом путь на Москву, чтобы там произошли основные военные события, то есть кульминация первая, и развязка - избрание и венчание на царство первого Романова, которое вполне пристойно признать второй, заключительной кульминацией этого перида Великой Смуты, достойного назваться войной за освобождение Отечества от польско-литовских оккупантов. Вся эта хронолоия говорит скорее о книжности описываемых события, нежели об их жизненности, а потому требует изучения внимательного, детального и осторожного.

Тут надо сделать скидку, в первую очередь, на то, что летописцами, хроникёрами - то бишь журналистами, бытоописателями своего времени - во все времена были книжники и фарисеи, прислужники государственных карательных структур, люди подчас малообразованные, не всегда и грамотные, не всегда умом глубокие, легко меняющие свои принципы и политические пристрастия в угоду сильным мира сего, привычные к поэтическим и прочим вольностям, к тому же коньюктурщики до мозга костей. Достаточно обратить внимание на современных ведущих журналистов России, вспомнить, кем они были в СССР, чтобы убедиться в справедливости данного заключения. Летописцы, как и журналисты, мыслили и мыслят лишь по шаблонам, по готовым издревле калькам - и в результате дошедшие до нас летописания, как материалы наиболее легко воспринимаемые при чтении самой непритязательной публикой, становятся основными первоисточниками информации нации о Великой Смуте. Мы еще вернемся к этой теме в шестой статье данного исследования "Характеристики хроник, документов, летописей и литературных произведений, посвящённых "Великой смуте".

Здесь же надо сказать о том, что частая политическая нечистоплотность летописцев обернулась в 21 веке появлением очередной инсинуационной теории неких полумифических субъектов Фоменко и Носовского, которые, использовали не всегда четкие и подчас нечестные материалы хроник и летописей, написанных уже после 1619 года о событиях 1612-1613 годов со вполне определенной антипатриотической по отношению к России целью: дезинформировать читающую публику в книге своей "Великая смута", предлагая вниманию увлекающейся псевдонаучной макулатурой публике версию оригинальную, но фантастическую, выдавая оную за научную. В основе версии этих проходимцев от науки лежит предполагаемая догадка о существовании кроме известных в истории Литовской Руси и Руси Московской (Татарской) - ещё будто бы существовавшей с незапямятных времен и третьей - Астраханской Руси (второй Татарской), о которой никто из современников государства, расположенного на месте пересечения добрых пяти крупнейших в истории человечества торговых путей не ведал, а сами не знающие староарабского языка авторы курьезной фоменковской теории якобы выкопали оную державу из древних арабских текстов, хотя разумней было бы искать источники этого бреда в текстах тюркских, армянских, грузинских - языках народов, проживающих в непосредственной близости от территории, которые в тот период времени являлись Астраханской волостью, раскинувшейся на месте покорённого еще Иваном Грозным Астраханского ханства - осколка полтора уж века как почившей в бозе к тому времени Золотой Орды, которой Фоменко и Носовский решили продлить жизнь вплоть до появления на свет Петра Первого. (ПРИМЕЧАНИЕ: Жульническую методику названных авторов, широко разрекламированную ненавистниками России после государственного переворота 1993 года, очень ярко и очень убедительно развенчал еще в 1982 году знаменитый профессор Тартусского Университета Ю. Лотман в статье "О ТЕОРРИИ ФОМЕНКО. К статье М. М. Постникова и А. Т. Фоменко, опубликованной в Уч. зап. Тартуского ун-та. Труды по знаковым системам. XV". Мне довелось также обратить внимание на то, по заказу каких именно конкретно сил пропагандируется так называмемая фоменковская теория, и на фальшивость доводов авторов этой теории в отношении событий Великой Смуты в статье "О ЗЛОНАМЕРЕННОМ ХИТРОУМИИ. Несколько замечаний о книге В. Носовского и В. Фоменко .Русь и Рим. Правильно ли мы понимаем историю, том 2.". ( http://www.pereplet.ru/text/kuklin25may03.html). Дискуссия получилась долгой и маловразумительной со стороны защитников теории. А потому перейдем к конкретным событиям).

Сами русичи, пережившие Великую смуту и бывшие её участниками, относились к постигшим их бедам несколько иначе, надо полагать, чем филаретовские книжники и фарисеи, то есть точно так же, как мы сами относимся к современной окружающей нас действительности: трезво, практично, рационально. Ибо предки наши тоже жили так, словно каждый прожитый ими день, - последний, не подозревая, что хронисты спустя каких-нибудь десять лет, для литературной выразительности максимально сожмут отрезки времени, избавят потомков от лишних для сюжета сведений, а также видоизменят некоторые факты жизни участников Великой смуты в угоду политике текущего дня. Да еще и наделят их излишней экзальтацией, склонностью к мистификациям и поголовной верой в мистические явления. Наиболее известной и наиболее стойкой мистификацией сознания русского народа, осуществленной филаретовскими борзописцами, следует признать, да и признано в ученом мире давно, историю с якобы спасшим якобы уже царя Михаила костромским крестьянином Иваном Сусаниным. Давайте остановимся на ней поподробнее...

Широко известна статья Н. Костомарова "Иван Сусанин", в которой именитый к тому времени историк и идеолог украинского национализма доказывает, что легенда о чудесном спасении царя Михаила Фёдоровича, случившаяся якобы прямо-таки в марте 1613 года, возникла лишь в 19 веке в среде российских славянофилов, которые искренне поверили в истинность либретто оперы А. Глинки "Жизнь за царя". Тотчас после этой публикации с опровержением костомаровской версии выступил С. Соловьев с материалом "О статье г. Костомарова "Иван Сусанин", в котором этот русский учёный-монархист, обнаружив две натяжки в суждениях своего противника по дискуссии, мастерски разбивает два этих суждения, объявляя при этом, что опровергнул весь десяток доказательств оппонента. И в обоих случаях в системе доказательств оба профессора опирались на документ, датированный 1619 годом, в которой зять покойного Сусанина получает налоговые привелегии за подвиг своего тестя от... Филарета и Михаила Федоровича. Между тем, в одной из летописей есть короткая запись о том, как в 1611 году (то есть за два года до избрания Михаила Фёдоровича Романова на русский Престол) был некий подобный случай: польский интендантский отряд в поисках провизии зашёл в одну из костромских деревень и обнаружил в ней одного-единственного безымянного мужичонку, который пообещал вывести их к богатому и хлебному селу, но на самом деле вывел отряд на засаду русских шишей (партизан), где всех поляков и перебили русские патриоты, которых при Михаиле Федоровиче и Филарете звали казаками и врагами Отечества. Мужика того безымянного поляки успели убить.

Мне думается, услышав эту историю от зятя Сусанина, просящего за заслуги своего тестя какой-то малой милости (а таких ходоков, по воспоминаниям современников, у царя было в первые десять лет правления до нескольких десятков ежедневно), умнейший и проницательнейший интриган Филарет смекнул, что на лёгкой переделке этой истории можно состряпать весьма примечательную легенду, которая должна лишний раз доказать богоизбранность, законность новой династии русских царей, а главное - может свидетельствовать о верноподданнических настроениях по отношению к роду Романовых в самом русском народе. Дата происшествия слегка сместилась, детали видоизменились, а остальную модернизацию сюжета доделали время и неутомимая двухвековая государственная пропаганда. Тем более, что и затрат особых род Романовых на благодарность роду Сусаниных не перенес: пожалования были мелкими, потомков "спасителя царя" даже не сделали дворянами, хотя чинами и званиями подобными в те годы расшвыривались и царь, и его папаша направо и налево за заслуги перед собой весьма сомнительные и даже порой ничтожные.

2

Сейчас в сознании миллионов россиян настолько уже крепко утвердилось мнение о подвиге Сусанина в филаретовской редакции, что кажется порой, что оно в сознание людей попало не с молоком матерей даже, а еще в утробах оных. Хотя сам по себе подвиг И. Сусанина, на мой взгляд, выглядит более значительным, чем его хрестоматийная обёртка, ибо сврешался он сельским старостой, то есть человеком, на этот пост избранным советом (земством) села совместно с церковью и с жителями нескольких окружающих деревень и починков. Совершался подвиг костромского крестьянина не ради спасения возможного первого руководителя администрации еще не существующего государства[1], а по велению сердца, совершался патриотом Руси, чтящим долг свой перед землей родной и перед Божьей Матерью, защитницей Святой Руси, рядом с которой и настоящий-то царь земной - меньше пылинки на проезжей дороге, а уж сын изменника Филарета и вовсе был и в 1611 году, и в начале 1613-го ничем, то бишь лишь являлся одним из великого множества неучей-отроков, недорослей боярского происхождения - не более того. Народ-то русский в начале 17 века это состояние Михъаила Романова именно так и понимал, а потому особого интереса не проявлял к придуманной наспех истории. Тем более, что многочисленные дальние родственники покойного Сусанина, участвовавшие, судя по всему, в создании вышеописанной легенды, после Великой смуты сутяжничали друг с другом из-за земельных пожалований Михаила Федоровича Романова, Филарета Романова, Алексея Михайловича Романова лет так двести подряд, до тех пор, пока вконец не изошел род сей на нет. В результате, родилась на Руси новая фольклорная традиция - надсмехаться над русским истинным патриотом Сусанином в анекдотах, поговорках, присловьях. То есть фальшивым возвеличиванием костромского патриота-крестьянина Ивана Сусанина Филарет не утвердил принцип народности, как один из столпов самодержавия и государственности Руси, а фактически унизил подвиг человека из народа в глазах самого народа, отдал его на откуп бессовестным людям из числа представителей вечно обиженной русской интеллигенции, всегда готовой к измене русской аристократии и столь нелюбезных первому романовскому Патриарху скоморохов.

Но перейдём все-таки к продолжению нашей хроники Великой смуты. Остановимся на том, отчего же именно речь говядаря Минина, старосты мясных рядов на Нижегородском Торгу, возымела такое действие, что воспламенила толпу, то есть, в первую очередь, голытьбу, на воистину святой подвиг. Объяснений этому несомненному чуду никто из авторов хроник да летописей, никто из маститых ученых и литераторов не дает. Странность эту заметил только в конце 19 века знаменитый историк И. Забелин (член-корреспондент Императорской Академии Наук России, автор семи историко-аналитических книг, незаслуженно забытых и практически не переиздававшихся в течение последних ста лет). Разве что попытался об этом сказать нижегородский учёный-краевед П. Любомиров в "Очерках истории Нижегородского ополчения", изданных в 1915 и 1917 годах, и ставших почти сразу же библиографическими редкостями. У всех остальных (не считая тех провинциальных летописцев, которые про Минина и Пожарского даже не слышали, а Москву считали взятой два года уж как убитым Ляпуновым или всё ещё стоящими под стенами столицы Заруцким и Трубецким) один шаблон: Козьма Захарыч выкрикнул призыв - народ заорал "Ура!" - и все нижегородцы, как один, бросились собирать деньги на войну, продавая даже самих себя в рабство.

Нам, пережившим более 15 лет послеперестроечного периода России, трудно, оглянувшись вокруг себя, увидеть даже пару десятков в одном городе таких энтузиастов спасения Отечества от всеми ежечасно ожидаемого окончательного краха страны. А тут речь идет о целом административном центре волости размером большим, чем любая современная западноевропейская страна, то есть даже не о гораздо большем числе патриотов-беспредельщиков, а о целостной общине, заключеннной в единую общенационнальную систему экономических, политических и прочих отношений, представлявшую собой в Нижегородчине 1611-1612 гг, по сути, самостоятельное минигосударство. Согласиться с утверждением филаретовских летописцев, что возможно повернуть самосознание фактически закрытой и экономически самодостаточной экосистемы одним голословным призывом обычного купца из народа с помоста посреди базара - все равно, что увериться в возможности победы коммунизма в отдельно взятой стране. Теоретически - да, н практически...

Да и чем таким была Москва в 1612 году для бывшего в течение полутора сот предыдущих лет местом ссыльным Нижнего Новгорода? Надо полагать, что для нижегородцев 1612 года Москва была лишь местом, куда уходила основательная часть их доходов в виде налогов, а также источником всевозможных наказаний в виде повышения этих самых налогов, а также источником то и дело меняющихся мздоимцев-воевод, а вместе с ними и стрелецких полков, стрельцыв которых норовят выпороть всех подряд, а то и повесить, ну и пограбить под шумок, разумеется. Жило здесь и множество потомков тех, кого царь Иван Грозный после Опричнины не вернул в Замосковье и Подмосковье, оставил на свободных кормах при заросших непроходимыми лесами реках, защищать себя от потесненных приволжских народов, а заодно без помощи Москвы, то есть за собствепнный счет, и все Русское государство от возможных агрессий с Востока и Юго-Востока. То есть особой любви, о которой пишут источники филаретовского периода, к столице Московии в Нижнем Новгороде испытывать люди не могли. Да и потомки их и по сей день весьма скептически относятся к столице своей Родины - подчиняются, но не чтят.

Однако, обратим внимание на неоднократно упоминаемые здесь даты: 17 июля 1610 года Захаром Ляпуновым свергается царь Василий Шуйский, 21 сентября 1610 года вступают поляки в Москву, спустя два месяца Патриарх Гермоген под давлением боярина Салтыкова и присутствующих на том непотребстве лжепатриарха Филарета и князя Мстиславского якобы соглашается под действием угроз бояр звать на русский Престол польского королевича Владислава, но выдвигает условием отказ поляка от католичества и переход возможного московского царя в православие. Именитый боярин Михаил Салтыков, утверждают летописцы (не видевшие этого всего и не слышавшие о том эпизоде слов ничьих, кроме филаретовых), выхватывает нож - и тут-то мятежный Патриарх, бывший сам в молодости лихим казацким атаманом, взрывавется, встаёт в позу - и окончательно решает от имени русской православной церкви противостоять изменникам-боярам и полякам. Именно за это решение Гермогена сажают поляки в темницу. Очень эффектная истрория, не правда ли? Сюжет для отдельного, вполне законченного рассказа, который летописцы после написания основного сюжета, завалили малыми фактами и посторонними словами, что придает событиям этим еще большую достоверность, а главное - снижает героичность образа истинного Патриарха Гермогена, который якобы на короткий момент, но якобы показал слабость духа, то есть тем самым летописцы уравняли мятежного Патриарха в глазах потомков с лжепатриархом Филаретом. Последний, между тем, присутствовал при этой сцене в качестве руководителя допроса Патриарха Гермогена от лица иерархов православной церкви, и в очередной раз, получается, предал своё крестоцелование и православную веру.

Это мы привыкли думать о своих предках: дураки, мол, были русичи, ничего-то там как следует не понимали, до чего-то и додумиаться не имели возможности. На самом деле, современники Филарета были не глупее нас с вами, многие среди них умели различать в происходящих вокруг них событиях суть оных и причины, их побуждающие, а потому и к Патриарху своему относились совсем иначе, нежели современные горе-историки. Нижегородцы, к примеру, ЗНАЛИ, что истинный Патриарх томится с зимы 1611-1612 года в московской темнице, а лжепатриарх Филарет ждёт-не дождётся смерти Гермогена. Они ЗНАЛИ, что захваченную поляками Москву держат в осаде на самом деле казацкие полки Заруцкого и Трубецкого (ПРИМЕЧАНИЕ: Филаретовские борзописцы упорно писали, а авторы школьных ученбников им вторили, что после смерти Прокопия Ляпунова никто поляков в московской осаде не держал, что поляки сами заперлись там, пухли от голода, но боялись нос показать за стены Земляного города). ЗНАЛИ нижегородцы, что над храмами и иконами православными изголяются католики на территории всей Руси. То есть уже зимой 1611 года перед ВСЕМ ПРАВОСЛАВНЫМ ЛЮДОМ СВЯТОЙ РУСИ встал вопрос о спасении не просто столицы Отчизны, но также о спасении Первопрестольной, хранительницы иконы Пресвятой Божьей Матери Владимирской - глвной святыни Руси.

И, мне думается, именно об этом многие и многие вечера зимние 1611 года говорили нижеговордцы и жители других районов и регионов страны в своих избах, не имея фактически вождя еще, по вековой тупой привычке русской ожидая, что вот-вот появится новый былинный богатырь, гикнет-свистнет, встанет посреди широкого поля, позовет всех желающих побиться за веру встать за собой - все русичи и побегут за ним следом хоть на подвиг, хоть на смерть, выставяться в колонну - и с песней, с лихим посвистом отправятся забрасывать шапками врага. (ПРИМЕЧАНИЕ: В годы правления Ельцина и Путина Россией приблизительно также жили и думали десятки миллионов россиян, с ужасом взи рающих на то, как их родная страна неуклонно превращается в колонию международного иностранного капитала, но вот породить Минина не смогли[2]).

Пришла весна 1612 года - появились заботы крестьянские даже у горожан, живших в ту пору натуральным хозяйством и зависящим от погоды и даров земли очень сильно. Политические проблемы в сознании русичей тотчас ушли на задний план. Весна и лето 1611 года случились ни жаркие, ни холодные, без бурь, без разбойных нападений на Нижний, без восстаний мордвы и черемисов, все еще недовольных русским присутствием в этих местах, урожай оказался собран в закрома неплохой, свадьбы основные отыграли. А еще нижегородцы скот, пригнанный с земель татарских и башкирских, распродали, мясо пустили на солонину, посыпав его прибывшей по Каме и по Волге сверху в избытке и потому дешёвой солью. Таким образом, в купеческом городе появился избыток товара, который некуда стало сбывать: в Нижнем Поволжье гуляют шайки самозванного царя Августа, не пропускающие караваны в Персию и Шемаху и оттуда назад, в Верхнем Поволжье хозяйничают разбойные отряды будущего польского героя Тридцатилетней войны Лисовского, которые мешают даже Ярославлю торговать запасенной там в избытке рыбой, а в Москву по старой Владимирской дороге везти товар тоже смысла не стало - вымела Смута тамошнее население, даже во всегда богатых Вязниках народа почти не осталось. Да и полоняная поляками Москва находилась осаде, рада бы что-то купить, да не может. А уж на Востоке и Юго-Востоке никогда хороших покупателей нижегородского товара не было. Вот она - и экономическая основа возможной речи Козьмы Минина-Сухорука на Нижегородском Торгу, которая вкупе с сообщением об оскорблении поляками православных святынь и могла всколыхнуть купеческий город.

Но нам Авраамий Палицын и иже с ним рассказывают детскую сказку о том, как пришла в Нижний некая невесть кем написанная грамота с рассказом о видении некого неизвестного никому в Нижнем Новгороде "мужа честного Григория", который потребовал от нижегородцев "построить новый храм Троицы.на рву", дабы потом положить там некую хартию на Престоле - и после этого на бумаге каким-то таинственно-чудесным образом будет написано: кому быть царем на Руси. Как будто успевшие к тому времени за пять лет присягнуть трем царям нижегородцы только о том и думали: кто теперь их станет тиранить? Ибо кроме тиранства и поборов они-то ничего от царей московских и не видели. Но, по мнению летописцев, именно эта сплетня (иначе ее и не назовёшь) вынудила человека состоятельного, в городе уважаемого, солидного, заняться беготней по Нижнему, собирать таких же солидных людей в воеводскую избу у Алябьева и Репнина, где тут же случился скандал не из-за чего иного, как из-за звания руководителя будущего ополчения, о котором пока что никто и не заикнулся. При этом стоит обратить внимание на то, что, по сведениям летописцев, во главе войска решено было поставить не воевод, каких жило в городе целых два, а говядаря - купца-опотовика говядиной, у которого должность первого лица в войске оспаривал тоже не военный, а гражданский челловек - стряпчий (то есть адвокат) Биркин, бывший, как утверждают филаретовские хронисты, когда-то тушинцем. Протопоп Савва, а не дворяне да князья, принял в эт ом споре сторону Минина - и кандидатура говядаря была утверждена. Если учесть, что спор шёл пока лишь о должности казначея, а не боевого воеводы, то становится понятным, о чем фактически шёл разговор в воеводской избе, что бы ни писали по этому поводу хронисты: доверия к говядарю, как к лицу, способному собирать и экономно расходовать общественные деньги, у участников этого совещания было больше, чем к судейскому чиновнику и воеводам - представителям профессий, известных издавна своей склонностью к казнокрадству.

Следующим днём в соборе Святого Спаса, а вовсе не на Торгу, как принято считать, протопопом Саввой, а вовсе не Мининым, была произнесена пламенная проповедь о гибели земли русской и о необходимости идти нижегородскому люду на спасение Руси от супостатов. И лишь после этого казначей-говядарь Козьма Минин-Сухорук, выйдя из собора, сказал, обратясь к народу:

- Православные люди! Если нам похотеть помочь Московскому государству, не пожалеем животов, да не токма животов... Дворы свои продадим, жен и детей заложим...

После чего Минина уже всем народным городским вече[3] поставили старшим по сбору средств на ополчение. А главное, предоставил Козьме Захаровичу сход нижегородских мужей возможность "править дело", то есть предоставил мяснику-оптовику право хоть батогами, хоть применяя пытки, но выбивать из нижегородцев требуемую сумму на содержание будущих ратников будущего земского войска. То есть речь шла о том, чтобы за оружие, военное снаряжение, порох, пушки, за продовольствие, за возы, за лошадей, за соль расплачивалась собранная со всех нижегородцев одинаково казна ополченческая, а доходы шли в карман исключительно богатым купцам. И это также подтверждает коммерческую основу начального периода собственно нижегородского земского ополчения, лишь разбавленную политической и патриотической патетикой. Основные экономические тяготы по финансовому обеспечению ополчения были возложены на плечи беднейшего населения города, а богатые лица и уголовные преступники, как всегда было и есть в истории России, на волне общенационального патриотического подъема в те дни, надо полагать, лишь обогатились.

Трудно сказать, чем бы закончилась эта странная авантюра по изъятию денежных средств из карманов населения Нижнего Новгорода, подолжавшаяся всю осень и первую половину зимы 1611-1612 гг, не случись вскоре в Москве Патриарху Гермогену умереть. произошло это 12 февраля 1612 года, то есть в самые лютые русские морозы. Оставшиеся в Москве русские соратники Филарета по предательству в пользу королевича Владислава тотчас накатали "увещевательную грамоту", чтобы тут же в копиях-списках разослать оную во все приволжские города (до нас дошли лишь ярославская и костромская), в которых бояре-предатели требовали от волгарей не объединяться с Заруцким и Трубецким[4], а вместе с польским королем Сигизмунда направить все силы на усмирение впавшего в безумство русского народа. Конфликт двух призывов - Савватиевско-Мининского о спасении Руси и боярского об усмирении русского народа - и подвИг нижегородцев на совершение решительного действия: около 26 января 1612 года (то есть черед две недели - времени, ушедшего на достижение вести из Москвы о смерти Патриарха Гермогена, на осмысления случившегося, а затем на сборы войска) после долгих разговоров о необходимости выступления, вдруг внезапно и наспех собранное нижегородское ополчение вышло на лёд Волги, и двинулось по старинным кукпеческим санным тропам вверх вдоль великой русской реки по берегам и по льду Волги.

3

Надо отметить, что самосознание народное в на изломе веков 16-го и 17-го было таковым, что люди не желали идти в бой под командованием простого говядаря, им требовалось, чтобы во главе них стоял непременно человек родовитый, лучше всего князь, который одним происхождением своим из княжеских чресел гарантировал наличие в его голове таланта стратега. И потому все долгие месяцы сборов ополчения, проедания казны и одидания, в Нижнем Новгороде шел поиск кандидата, достойного встать во главе земского войска, - и во всей стране не находилось никого из представаителей именитых семей Руси, кто не измарал бы свою честь изменами и соврешениями преступлений против русского народа. Дмитрий Михайлович Пожарский был единственным из высокородных русичей, кто на самом деле дрался против поляков во время их похода на Москву во главе с Расстригой; кто воевал и против войск Тушинского вора, и против засевших в Москве воинов Гонсевского. К тому же князь был ранен в боях за Москву польской пулей, происходил из удельных князей Рюриковичей, имел хоть и не слишком уж и большой, но опыт руководства военными соединениями, был в свое время вхож в царский дворец, то есть имел связи в среде бывших московских бояр богатейших русских фамилий, все еще сохранявших финансовые средства, которые очень могли бы помочь ополчению спустя некоторое время, когда собранные с беднейших нижегородцев деньги иссякнут. Денег к середине зимы в казне Минина, следует признать, не так уж много оставалось, а желающих получать их в качестве жалованья за всё еще не ратную, а обычную гарнизонную службу, все прибывало и прибывало в Нижний Новгород. Именно проблема прокорма ставшего избыточным числа добровольцев вынудила Минина принять задолго до выхода из Нижнего решение о том, что всякий новый иногородний ратник должен иметь при себе свои собственные харчи, свою одежду и свой полный боевой наряд, то есть оружие, пороховой и свинцовый припас к нему, коня и желательно хоть плохонькую, но волокушу либо сани.

Но уже основательно обозленный на поляков русский народ все равно к Минину в войско шёл огромными массами. Приходили добровольцы даже из районов столь далеких, что там толком и не знали, что за напасть эта такая - пришедшие на Святую Русь поляки: дьяволы, должно быть, или просто нехристи-мусульмане. Уже с ноября 1612 года стал прибывать в Нижний Новгород люд с северных районов Руси, везя с собой свои припасы, имея при себе воинское снаряжение. Содержать все прибывающих и прибывающих добровольцев в городе было уже и опасно, и накладно: цены на все виды товаров в Нижнем стремительно взлетели, находившиеся в бездеятельности земские ратники скандалили между собой, ссоры то и дело переходили в потасовки с членовредительством, - и это была ещё одной причиной, из-за которой Минин наконец-то решил вывести земскую армию из города. Но нас пытаются убедить в том, что десятки тысяч мужчин с оружием в руках жили себе в чужом городе паиньками, приголубленные местным населением на правах едва ли не родственников, да еще и оплачиваемые из карманов горожан, терпеливо ждали приказа выступать на войну, на смерть - словно не люди они живые были, а ангелы да херувимы небесные.

Из Нижнего Новгорода до Ярославля я с В. П. Туляковым ехал на стареньких "Жигулях" двое суток, остановясь на ночь в когда-то городе, а после развала страны ставшем поселком городского типа Юрьевце. "В московской посольской практике считалось, что посольства от Нижнего до Яроославля едут дней 12 - на такой срок им давался корм", - утверждается в томе 8 "Действий Нижегородского ученой археологической компании", изданного в 1898 году, когда люди еще ездили конно и знали на собственном опыте, что такое передвигаться зимой пеше и верхово. Войско Минина и Пожарского прошло этот путь за три месяца (по другим сведениям - за четыре), успев оказаться на назнченном месте к самому прекращению морозов и к началу половодья, то есть к концу марта-началу апреля. Хотя если все-таки брать четырехмесячный срок в качестве времени пути, то выйти должны были нижегородцы в путь не в конце января, как принято считать в науке, а, как минимум, в конце декабря. Точной даты прибытия ополчения в Ярославль хронисты нам не оставили. Не задумывались они над такими пустяками, да и не было летописцев в этой фактически Орде, двигающейся по льду Волги и вдоль нее по берегам, не могло быть там и относительного порядка. Если найдутся в преддверии празднования 400-летия восшествия на московский Престол Михаила Романова монархисты-энтузиасты, которые решат повторить путь мининской рати в зиму 2012 года, то это будет все-таки мистификация.

Во-первых, потому, что тысяча-другая откормленных, весело галдящих, пьяных современных человек, облаченных в имитацию древней одежды и при макетах древнего оружия, - это не многотысячная рать с большим количеством коней и возов сена для них, а также с волокушами, полными совершенно непривычными нынешним людям продуктами питания вроде мороженной брюквы или заквашенной без соли капусты. И останавливаться на снегу в лютые морозы можно было земцам в одёжке 17 века не долее пары недель - потом начались бы массовые простуды, эпидемия, и войско бы вымерло. И народ местный в 1612 году встречал ту ораву вооруженного и голодного мужичья вовсе не восторженно: достаточно представить по сколько человек забивалось в тамошние избы, сколько приносили они с собой грязи, какая стояла от них вонь, во что превращались отхожие места, для которых дополнительные ямы в зиму выковырять в промёрзшей земле было никакой возможности, как выглядели и смердели города и села на обеих берегах Волги после ухода армии будущих освободителей России. Кому, к примеру, придёт в голову сказать, что крестьянин, накосивший летом в лесах среди пней толику сена своей единственной буренке на зиму, с радостью отдавал весь свой запас, до последней жмени, коням проезжавших мимо ратников? А коли не отдавал, то "человек с ружьем" брал то сено без спроса, а заодно лез в погреба и сараи, захватывал не только припасы, но и вообще всё, что на глаза попадалось. Да и женщин да девок понасиловали по дороге на Ярославль ратники немало. Такова уж психология "человека с ружьём", независимо от национальности его, вероисповедания и партийной принадлежности.

Думается, проклятий и дурных слов в спину ушедшей далее армии Минина из уст народа русского слышалось много больше, чем добрых пожеланий счастливого пути и пожеланий скорой и лёгкой победы над поляками. Хотя так называемая "Летопись Филарета", к примеру, утверждает обратное, приводит примеры массового самопожертвования жителей Поволжья, перечисляет случаи материальных и финансовых пожертвований, совершенных непременно купцами и богатыми людьми тамошниъх сел и городов в пользу земского войска. Если принять во внимание, что летопись эта является компиляционной, составленной через много лет после свершившихся событий неизвестным лицом, которое вряд ли могло участвовать в этом походе, а потомки названных в том документе благодетелей являлись лицами на волжском торговом пути значительными, можно с полной уверенностью признать информацию о чрезвычайных пожертвованиях того периода вымышленными, использованными для оправдания тех или иных налоговых льгот в пользу названных потомков. Но в качестве пропагандистской и воспитательной приправы такое сугубо литературное дополнение к документу вполне оправдано. Оно и служило, да и служит на протяжении четырёх сотен лет главным историческим источником и даже признавалось документальным свидетельством при изучении Великой смуты в земскаих школах, реальных училищах и гимназиях.

Фактический и достоверный, но крайне скудный материал о том, КАК на самом деле происходило передвижение ополчения из Нижнего Новгорода в Ярославль, мы можем найти лишь в так называемом "Новом летописце", известном в двух весьма расхожих в деталях списках. Другие широко известные "исторические источники" просто молчат о походе, словно о событии малозначащем, а то и просто одном из многих, а потому не достойных отдельного упоминания. На этот факт обращают внимание все более-менее добросовестные иссследователи 18-20 веков. При чтении же летописей и архивных документов локального содержания и значения, создается впечатление, что движение к Ярославлю было более организованным и более разумно спланированно, чем принято считать в официальной истории. Из них мы узнаем, к примеру, что кроме нижегородского войска в Ярославль направлялись ратники из Заонежья, с Двины, с Сухоны, с Вычегды, из Вологды, из Торжка, из Ладоги и даже из отданного боярами шведам Великого Новгорода и из упрямого Пскова, то есть, по сути, со всего Севера, Северо-Запада и Северо-Востока Руси. По пути следования нижеггородского войска в него вливались ратники из Владимирщины, с Пошехонья. Со стороны Казани вёл добровольцев Нижнего Поволжья на помощь Заруцкому и Трубецкому все тот же личный недруг Минина стряпчий Биркин - фигура таинственная, так и не оцененная никем вполную меру по сию пору.

Польский полковник Просовецкий, стоявший все это время в Суздале со значительным войском, по каким-то таинственным причинам не направился на Ярославль вовремя, а застрял в сторожевом городке на всю зиму, а когда собрался всё-таки по весне 1613 года ударить по столице Верхней Волги, то и поздно уж оказалось - в Ярославле скопилась к тому времени уйма русских ратников во главе с двоюродным братом Дмитрия Михайловича Пожарского Д. Лопатой-Пожарским, посланным дядей вперед нижегородского войска для приготовления постойных квартир. То есть имеются а наличии все основания заподозрить, что существовало еще одно неизвестное нам теперь русское войско, которое помешало одному из самых мощных воинских соединений поляков покинуть Суздаль и опередить шедших к Ярославлю земцев. В поддержку этой верссии существуют не вполне четкие сведения об активизации деятельности в зиму 1612-1613 гг под Суздалем русских партизан-шишей. И создается впечатление, что где-то в Ярославле должен был в это время находиться политический центр всех восставших против поляков русичей во главе с гениальным стратегом либо стратегами, который (или которые) оказался (-лись) замолченным (-и) в летописях позднейшего периода. Кто был им (ей, ими), ответить сейчас невозможно. Ясно одно - совсем не те лица, что упоминаются в летописях в качестве участников ярославского земского "правительства", ибо оказались оные в этом списке в связи с тем, что после избрания Михаила Романова на Престол, именно они были близкими к новому царю людьми, и фактически никакими особенными талантами себя не проявили[5].

Чем вызывают доверие авторы "Нового летописца", так это рассказами о торжественных въездах Минина и Пожарского в поволжские города и села по пути в Ярославль, сообщениями о подносимых им от каждого мира дарах, о весёлых пьянках, то есть о всей той сумятице и бестолковщине, которая должна была задержать и задержала новгородское ополчение в пути на два-три месяца, едва не сыграв, однако, тем самым на руку полякам. Впрочем, география "Нового летописца" весьма своеобразна: упомянута в качестве пункта первой остановки земской рати Балахна - и сразу же за ней говорится о расположенном в добрых полутораста километрах Юрьевце, а потом говорится о совсем близких Решме и Кинешме. То есть, получается, идя по льду да снегу, в морозы да вьюги, нижегородцы не заходили в занятый полками Городец хотя бы, не выбивали оттуда ворога, оставляли за своей спиной целые воинские соединения проивника? Но тогда куда могли деваться сведения о нападении поляков на земцев? Или следует думать, что столь часто бившие русских воевод поляки дрожали от страха при одном имени говядаря Минина? Далее упоминается уже Плёс, а там и Кострома, в которой взбунтовавшийся народ сам сверг пропольски настроенного боярина И. Шереметьева и открыл ворота ополченцам. Уже оттуда отряд Романа Пожарского - очередного родственника Дмитрия Михайловича - направился в Суздаль, который поляки тут же отдали ему без боя, а основное войско нижегородцев едва ли не мгновенно, словно пролетев по воздуху, оказалось в Ярославле.

Вот и всё, что мы фактически знаем о том легендарном походе, остальное - домыслы или, в лучшем случае, расчеты, основанные на обмолвках и датах православных праздников, упоминания о которых в качестве привязок всё-таки весьма условны: летописцы и хронографы, как правило, к датам, которые имели место несколько лет тому назад, относились очень своеобразно: сообщил, к примеру, хронист Болтев, что Лопата-Пожарский побил Просовецкого, - и, мол, получив именно это известие, "в великий пост", земцы вышли в поход - историки рассчитывают отсюда дату: 23 февраля 1612 года... А может и 10 марта... Так что, получается: если все действия русского войска происходили строго согласно календаря православных престольных праздников, а не по логике военного времени, то поход сей был не военной операцией государственного значения, а лицедейством, придуманным летописцами фарсом. Оттого и происходят разночтения такого рода: двигалось войско Минина и Пожарского в Ярославль не то 3, не то 4 месяца, стояло оно в Ярославле невесть как долго, вышло в сторону Ростова на Москву в день и вовсе неизвестный. Но ведь престольные-то праздники, легко рассчитываемые по календарю, - это дни пьянок и последующих долгих похмелий, то есть в оные дни земскиен ратники ну никак не могли совершать никаких сколь-нибудь толковых, организованных походов, и уж тем более основополагающих дел. И никакие приказы пары-другой возможно присутствовавих в войске трезвых и разумных воевод не могли бы переупрямить, заставить двигаться в едином направлении все еще толпу добровольцев, не войско. Отсюда следует вывод: привязки к датам престольных праздников филаретовские летописцы фабриковали, как Бог на душу положит, вряд ли даже при этом согласовывая их с оставшимися в живых участниками событий. Но именно на эти фальшивые даты и делают второй из основных своих упоров для фальсифкации истории Великой Смуты Носовский и Фоменко.

4

Долгое стояние земского войска в Ярославле филаретовские летописцы и позднейцшие историки тоже связывают с высокими целями Д. Пожарского и нового боярского "правительства", но никак не с практическими задачами почему-то. Да, тамошняя орава бояр, сбежавшихся в Ярославль со всей Руси, писала письма в иноземные королевские дворы с просьбой признать именно их ватагу "правительством Московии" и... при этом обещало Сигизмунду содействие по водружению его самого на московский Престол. Да, "ярославские правители" назначали друг друга боярами, главами Приказов, давали друг другу всевозможные должности, подтверждали звания, данные им Тушинским вором. Ну, и чем занимались ещё? (ПРИМЕЧАНИЕ: Чем они в тот момент отличались от бабаболов ельцинского Верховного Совета РСФСР, так и не сумевших в 1989-93 гг дать отпор узурпатору и марионетке США? Такие же никчемные людишки). Важнее всего было бывшему в стороне от княжеских интриг и искренне озабоченному победой над поляками Минину собрать как можно больше добровольцев в Ярославле, которые уже хотели воевать с полякакми бесплатно. То есть земское ополчение именно в месяцы, проведенные им в Ярославле, становилось принципиально иным, чем оно изначально организовывалось в Нижнем Новгороде: люди шли в него не как на работу за жалованием за гарнизонную службу, а по велению разневанных душ, стремясь выплеснуть в грядущем бою и боль, и стыд свои, проникнувшись раскаянием за совершенные русским народом в приступе желания сотворить измену безумства. При этом, следует обратить внимание на то, что сами земские ратники прекрасно понимали, что они - люди воинскому делу необученные, а противостоять им придется профессиональным польским военным, закаленным в десятках боев, имеющх опыт ведения войны в десятки лет. То есть вполне возможно предположить, что земское войско вовсе не без толку стояло в Ярославле, предоставляя возможность своему "правительству" умничать и разрешать великие задачи, а занято было тренировками, обучением рубке мечами и саблями, стрельбой из луколв и пищалей, сбором и лечением коней, ремонтом телег и волокуш, ковкой подков и гвоздей про запас, шитьем палаток, походной одежды и так далее, и тому подобное.

Да и весна - не то время года для российских дорог, чтобы по ним переть огромным войском по местности весьма низинной, пересекаемой массой ручьев, небольших речушек и болот, которые превращали эти самые дороги в хляби непроездные. Обутых в лапти людей весенняя слякоть делала вовсе босыми, ибо свойство ивовой коры, из которой плетутся лапти, состоит в том, что от влаги она раскисает и растрепливается вдесятеро быстрее, чем в сухую погоду. А о том, что босой солдат - не вояка, люди знали задолго до сказавшего об этом вслух А. Суворова. Сапог же в те годы было крайне мало на Руси, ибо за время военных действий большинство кожемячных мастерских было порушено, да и сырья для них оставалось немного - перебили весь скот и поляки, и сами русские. А вместе с сокращением сырья сократилось и число умельцев-сапожников.

Ну, а что до того, что в Ярославле Дмитрий Михайлович Пожарский-де не просто сидел, а ждал благословекния из Троицкого монастыря на то, чтобы идти на Москву, а без этого ну, никак не хотел вести войско собравшихся на войну добровольцев на войну с поляками, - то это, безусловно, досужий вымысел Авррамия Палицына, у которого единственного написано об этом ТАК в его "Сказании...". И Троица, и Суздаль были, безусловно, очень важными в стратегическом отношении крепостями на пути из Ярославля в Москву, ибо хоть и отстоят они в стороне от прямого пути из Ярославля в столицу, но после того, как в этих городах в течение более года хозяйничали поляки, могло там оставаться немало предателей изх числа русских людей, которые вполнее успешно могли бы безобразничать в тылах земского войска. Потому бОльшее доверие вызывает сведение о том, что основное войско само по себе двинулось из Ярославля во главе с Мининым в сторону Ростова Великого, затем на Переславль-Залесский и далее на Москву, а князь Дмитрий Михайлович Пожарский отправился во главе малого отряда в Троице-Сергиевский монастырь за благословением. В монастыре-то, скорее всего, и узнал главный воевода русского войска (в Ярослалве у Дмитрия Михайловича это звание оспаривали некоторые именитые князья и бояре, но войско не позволило производить эту перемену), что из Троицы в течение двух лет слали всевозможные прокламации и воззвания по всей Руси о том, что народу следует объединиться для борьбы с поляками. Текста, который читали нижегородцы осенью 1612 года накануне проповеди протопопа Саввы и воззвания Минина, Пожарский не видел, не слышал, а потому принял на веру сообщение архимандрита, что это был тот самый текст, что был написан в Троице. Получил князь благословение - и поспешил вдогон за войском, которым ему еще предстояло бить поляков. Вслед за войском, которое после стояния в Ярославле, надо полагать, увеличилось многократно в сравнеии с тем, которое вышло из Нижнего Новгорода. И это - последняя причина столь долгого стояния земской рати на Волге, за которую так любят пожурить Пожарского русские историки.

Уделяя особое внимание событиям, касаемым нижегородского ополчения, хронографы и летописцы 17 века оставляют вне своего внимания всю остальную огромную территорию Руси, на большей части которой и не подозревали о призыве Минина и о том, что на помощь Заруцкому и Трубецкому идет земская рать. Более того, процензурированные Филаретом и его клевретами тексты уделяют больше внимания тому, какие имнно интриги и склоки имели место в армии руководства будущих освободителей Руси от польско-католических захватчиков, нежели конкретным делам по формированию настоящей рати, существование которой возможно было лишь при строжайшей дисциплине и твердой руке. Ибо стояние в Ярославле имело и обратную сторону: места и должности тамошними знатными "лучшими людьми" были мгновенно распределены между собой (не обидели даже изменника Московии князя В. Долгорукова, сдавшего Великий Новгород шведам), и потому-то сразу ставшие самозванными в их глазах Правители земли русской Трубецкой и Заруцкий оказались новой администрации земского войска поперек горла. Типичная, словом, грызня за шкуру неубитого пока еще медведя, которая усилиями филаретовских летописцев выпала из истории, словно оной и не было.

Именно здесь и следует искать второй исток ненависти дома Романовых к атаману Заруцкому, который к этому времени, как сообщают источники, к тому же ещё и стал любовником всё еще законной, хоть и вдовой царицы земли русской Марины Мнишек. В Ярославле собралось ядро будущей первой Романовской Думы Боярской, которая год спустя избрала на Престол московский основателя дома Михаила Фёдоровича. Сам Миша в это время существовал вмсте со родичами-предателями в Москве, в осаде совместно с поляками и остальными будущими думцами пребывая в страхе перед казаками Заруцкого и Трубецкого. Посланный Заруцким для переговоров Биркин, как известно, был в конфликте с Миниными, а потому был прогнан им и Пожарским из Ярославля вон. А вот посланец Трубецкого был принят с лаской. Произошло то, что в латинской юриспрудении оределяется формулой "разделяй - и властвуй": Минин и Пожарский проивзели раскол в стане осаждающих захваченную поляками Москву казаков московского ополчения и... когда огромная в сравнении с казацким войском земская рать подошла от Ярославля к столице, Трубецкой ударил по тылам недавних своих сотоварищей по битвам (за что и стал впоследствии самым высоко награжденным Михаилом Романовым из всех участников освобождения Москвы, достиг большего почёта, чем даже К. Минин и Д. Пожарский).

Из всего сказанного должно стать ясно, что изначально династия Романовых решила опираться на самых подлых из высокородных бояр, на тех, кто служил верно всем до этого царям истинным и ложным, равно как и легко предавал их, кто был перелётом, кто ничем не отличался от Филарета, а потому не мог бросить ему в лицо обвинение в непорядочности и в изменах. "Свой свояка видит издалека", словом. Заруцкий не только мог это сделать, несмотря на то, что был при Тушиском воре в звании боярском, а также был и у Лжедмитрия в верных сотоварищах, и у Болотникова в том же качестве, но и обнародовать сведения о службе Филарета в пользу Риму. Потому измена Трубецкого, приведшая к расколу той армии, которая впоследствии была названа первым московским ополчением, сослужила Романовым едва ли не большую службу, чем захват русским войском Москвы.

5

А между тем, под Псковым произошли события, приведшие к смерти Третьего Дмитрия-самозванца, историю которого пересказывать тут недосуг, хотя надо отметить, что существует версия, будто ополчение Заруцкого и Трубецкого накануне этого события якобы присягнуло Сидорке (по другим сведениям - Матюше) на верность. Сведения эти весьма туманны, внимания обращают на себя лишь тем, что оправдывают опять-таки последующую месть Романовых Заруцкому. Ни о чем подобном в псковских летописях, подробно описывающих правление Сидорки-Лжедмитрия, к примеру, нет ни слова. Хотя этот поступок Заруцкого, пытающегося любой ценой спасти младенца Ивана от гибели, вплоть до передачи его в руки ложному отцу, имел смысл. Но нам пишут филаретовские борзописцы, что присягнул псковскому самозванцу якобы не только сам Зруцкий, но и все стоящее под Москвой первое земское войско. Но для этого надо признать, будто войско патриотов первого мсковского оплочения, останавливающее в течение двух лет поляков, гибнущее в сражениях с ними, состояло из баранов безмозглых, тупо следующих вслед за своим вожаком идиотов. Но могло ли такое быть после 9 лет непрерывных войн, да еще у казаков - лиц, которые, по заверениям самих летописцев, не признавали над собой власти ничьей, кроме того, кого они сами выбирали себе в атаманы, исходя из принципа особого уважения к нему? Потому сообщение о массовом крестоцеловании на верность Третьему Самозванцу того войска, которое принято называть первым московским ополчением и которого по приказу Филарета было принято считать уже не существовавшим к 1612 году, можно признать одной из фальшивок, вкрапленных в летописи и в хронографы по прямому указанию опять- таки ведущего мистификатора истории Великой Смуты Филарета Романова.

Со стороны Польши на помощь полякам Гонсевского, сидящим в Москве, сначала вышло из Польши трехтысячное войско полковника Струся, а сам король покуда спешно собирал большую армию для уже мощной, полномасштабной агрессии на Московию. В южных волостях Руси в те дни каждый город и едва ли не каждое село жили своими укладами, не подчиняясь уже никому, провозглашая, условно говоря, свою независимость, как это случилось сразу после распада СССР на всей территории этой некогда обширной единой державы в каждом районе и едва ли не в каждом селе. Многочисленные атаманы и вожди мотались со своими ватагами по степным районам южного пограничья Московии. В Астрахани закончилась двухлетняя вооруженная свара армий двух бояр за воеводство в этой самой богатой русской провинции. Шереметьев ушел оттуда к Нижнему Новгороду, а оттуда к Москве со своим войском, по пути основательно проредив население Нижнего и Среднего Полволжья, успокоив тамошние народы огнём и мечом. Народ русский на Юге Московии понемногу успокаивался, но успокаивался поневоле, от усталости, а не по желанию своему утихомириться, не следуя логике исторических событий. Всей Южной Руси, находящейся в смуте вот уже 9 лет, было к тому моменту глубоко наплевать на то, какой царь придет к власти в Москве - пусть даже сын жида Богданки, лишь бы был в своем селе и в своем городе хоть какой-нибудь порядок, жизнь без войны и без беспредела. В долголетнем вооруженном противостоянии Севера и Юга под Москвой силы Юга к 1612 году значительно истощились. Места лесостепной зоны, основательно выеденные татаро-монгольским игом за 13-15 века, начавшие вновь заселяться колонистами, пригнанными сюда с русских Центра и Севера только при Иване Грозном и последующих царях, не были ко времени Великой Смуты столь многолюдны, как сейчас, или как при В. Ключевском (ПРИМЕЧАНИЕ: То есть накануне столыпинских реформ, потребовавшихся от првительства излишне плотно живущих русских крестьян черноземной зоны России переселить в Сибирь и в Среднюю Азию). В те годы в Царев-Борисове и в Ельце дворяне готовы были молиться на каждого работника в своем хозяйстве. И народ там желал покоя хотя бы для того, чтобы начать "плодиться и размножаться", как завещал им Сам Господь.

И тут происходит еще одно странное событие, связанное со все тем же бывшим нижегородским стряпчим Биркиным. Оный адвокат оказывается... преступником, покушавшимся на жизнь Заруцкого, которого сей слуга закона попытался отравить по поручению... якобы Марины Мнишек. Во всяком случае, в филаретовских летописях диктутется именно эта версия, но, если обратить внимание на то, что Биркин был накануне этих событий в Ярославле в качестве посла Заруцкого в переговорах с Пожарским о совместных действиях двух ополчений против поляков, то можно предположить, что задание убить Заруцкого получил Биркин не от Марины Мнишек, а от кого-то из руководителей второго земского ополчения. И это было последней каплей в череде разочарований, которая вынудила Заруцкого оставить практически все свое войско под Москвой с наказом казакам служить Пожарскому и Минину верно, а самому с небольшим отрядом верных казаков, с бывшей царицей и с ее сыном Иванкой в обозе отправиться сначала в Коломну, потом далее на юг - к Астрахани.

Трудно сказать, чем руководствовался этот столь противоречивый в своих поступках человек, решившись на побег в далекую Астрахань, дабы именно там основать новое русского государство с сыном Богданки-жида во главе. Должно быть, любил атаман дрянную полячку, как любили ее и прежние ее два мужа - Лжедмитрий Первый и Лжедмитрий Второй. С единственного дошедшего до нас достоверного портрета дочери самборского кастеляна на нас смотрит харя ехидны, надо признать, но ведь явно видно, что художник, писавший ее портрет,талант имеет не великий, а передать кистью внутренний огонь, который угадывается в характере столь значительной авантюристки, который виден в поступках Марины Мнишек, может далеко не каждый гений. Находящиеся рядом с Мариной русские люди называли ее неказистой и даже противной. Но за что-то ведь возлюбил ее Расстрига, раз решился отказаться от суперкрасавицы, по отзывам современников, Ксении Борисовны Годуновой ради именно Марины Мнишек. Еще есть основания считать, что Заруцкий к тому времени слишком сильно привязался к малышу Иванке, а потому, зная о нелюбви руководства идущего от Ярославля ополчения к сыну Тушинского вора, решил спасти и ребенка, и его мать. При этом, повторяю, отряд, ушедший с Заруцким из-под Москвы, был крайне невелик, но даже малому, но дисциплированному, отряду были не в силах противостоять города южной России, которые Заруцкий то ли захватывал походя, то ли просто вступал внутрь крепостных стен под восторженные крики толпы, отдыхал там какое-то время, а потом легко покидал и, провожаемый пожеланиями счастливого пути, шел дальше - в сторону Астрахани. Это является ещё одним косвенным подтверждением того, что населения Юга Руси и устало воевать, и выдохлось в течение Великой Смуты, и сократилось за 1605-1612 гг безмерно.

Потому фактически под Москвой впервые вступили в схватку поляки и русичи именно Севера Московии, а не бывшего в течение всех вышеназванных лет в измене районов Юга оной страны. И потому, несмотря на крайнюю неподготовленность русского войска к военным действиям, несмотря на кучу совершенных русскими воеводами стратегических ошибок в последующих военных конфликтах Великой Смуты, поляки были обречены на поражение на искони русских территориях. Уже в зиму 1611- 1612 гг стало ясно, что вряд ли бы в схватке православия и католицизма помогла бы полякам армия короля Сигизмунда, которая с грехом пополам все-таки вышла из Польши, но в районе Можайска застряла, так и не успев помочь своим соплеменниккам, умирающим от голода в Москве. Станислав Лем, обвинявший Сигизмунда в той проявленной им медлительности, недостаточно понимал, что такое есть война Народная, действительно Священная, переросшая к этому времени из войны Гражданской и Отечественной в войну Религиозную. Последняя деталь тоже проходит почему-то мимо сознания русских историков, в том числе и православных историков религии, но учеными монахами Ватикана именно таковой и рассматривается. Сами поляки в тот момент не поняли случившейся на арене боевых действий метаморфозы[6], а потому нигде, даже в дневниках Массы, нет объяснений многим поступкам польских воевод, не пришедшим вовремя на помощь осажденным в Москве полякам, - отмечаются лишь факты непредвиденных задержек движения польских войск. Хотя объяснение даже непредвиденным поступкам и случайностям существует, и оно очень простое: народ православный стал разрушать все средства коммуникаций на пути следования армии католиков на Русь, нападать мелкими ватагами на отдельные отряды и одиноких поляков; сам народ русский принялся уничтожать собствепнные запасы продовольствия и сена, дабы не достался он врагу; стали тысячи крестьян уходить из сел и деревень в глухие леса и селиться там в землянках. На черты войны Религиозной стали накладываться тенденции войны Партизанской. Кстати, именно в эту зиму и произошла та самая история с прототипом Ивана Сусанина, которую летописцы переиначили и перенесли на два года позже. Случаев массового героизма и беззаветной жертвенности незнатных русичей, не дошедших до нас, в тот момент должно было происходить великое множество. Остаться в памяти народной они надолго не могли - слишком уж много через эти земли прошло всевозможных захватчиков и вообще врагов Державы русской, чтобы остаться в памяти народной легендами и песнями на протяжении 400 лет, да и слишком одиозны были поступки тамошних крестьян в сравнении с представителями будущей правящей династии, неоднократно предававших интересы своего народа на прорятжении всей Великой Смуты. Но не быть подвигов не должно. Потому как только всенародным героизмом можно объяснить то, например, что в поисках продовольствия поляки уходили в 1611-1613 гг от смоленской дороги так далеко, что не раз попадали на земли новгородские, захваченные уже шведами, где один из таких отрядов, по соообщениям летописей, разбили в пух и прах уже оккупанты-шведы, а другие - русские партизаны-шиши.

Итак, ополчение РУССКОГО СЕВЕРА, Верхнего и Среднего Поволжья подошло 20 августа 1612 года Москве - и тут же находящиеся в войске Пожарского "лучшие люди" в лице бывших тушинских бояр начали свару с казаками Трубецкого и с пришедшими под его знаменами бывшими казаками Заруцкого: "Отнюдь не бывать тому, чтобы стоять нам вместе с казаками", - заявили они. 21 августа 1612 года Пожарский и Минин перенесли свой стан с реки Яуза к Арбатским воротам остатков Белого города. Насколько велико было ярославское войско, можно судить по тому, что все земское ополчение всего лишь "плотно облегко часть Белгородской стены от Петровских ворот до Алексеевской башни на Москве-реке". После этого имевший под своим началом значительную рать князь Трубецкой опять стал просить Пожарского объединиться с его казаками - и получил отказ. Пока князья кочевряжились друг пепред другом, 22 августа 1612 года на горизонте появилось войско великого польского полководца гетмана Ходкевича - и Трубецкому пришлось в одиночку приняимать бой с профессионально обученной конницей и артиллерией противника. Поляки прорвались к Чертольским воротам русской столицы сквозь казаков, затем ударили по земцам, и попятили их до Тверских ворот - и русские полки уступили полякам поле боя.

После суток перерыва и отдыха 24 августа 1612 года Ходкевич возобновил наступление, воспользовавшись тем, что пока поляки били земцев, князь Трубецкой бездействовал, а как только начинали они бить казаков, бездействовал князь Пожарский. Вот тут-то и показал свой полководческий дар уже затертый именитыми родовыми боярами да дворянами обычный городской говядарь Козьма Захарович Минин-Сухорук. Главный казначей земского войска, встав во главе нескольких полков земцев, ударил по полякам в Крымском дворе и вышвырнули поляков из Замосковречья. Ходкевич бежал, а русские, боясь преследовать польское конное войско в поле, остались между Кремлем с Китай-городом и стенами Белого города. В бою том погиб племянник Козьмы Минина.

Гетман Ходкевич, повторяю, был признанным во всём мире гением стратегии. Он понял раньше русских воевод бесперспективность для себя дальнейшей битвы за Москву и, постояв на Воробьевых горах три дня в ожидании русского войска, с которым можно было бы биться по правилам военного искусства на открытом месте, понял, что московиты перестали играть в войну, окончательно озлились и готовы на все, лишь бы извести с родной земли польскую заразу, - и потому ушел из-под Москвы в Вязьму. И только после этого бегства прибывших на помощь Москве поляков, между князьями Пожарским и Трубецким было достигнуто соглашение о совместных военных действиях против поляков, скрывающихся внутри Москвы. Как отмечают все историки, именно после этого соглашения все распоряжения военного характера стали подписываться Пожарским и Трубецким совместно, но при этом диумвират сей не распространялся на земские дела. То есть Трубецкой отказался от своего титула Правителя земли русской, передав гражданскую власть в руки руководства земским ополчением. Окопавшись, построив редуты, перерезав все дороги и тропинки, ведущие к Кремлю и Китай-городу, диумвират в конце сентрября 1612 года послал через Кремлевскую стену письмо к полякам с предложением сдаться на милость русских - и получил от гордых поляков отказ.

К началу октября 1612 года осажденные поляки съели всех лошадей, всех собак и кошел, съели даже воробьев и ворон, а 22 октября 1612 года Трубецкой послал казаков на приступ, и без особого труда занял Китай-город, где, как утверждают русские хронисты, казаками были обнаружены чаны с человеческим мясом, а польские свидетельства это отрицают. На следующий день, то есть 23 октября 1612 года, поляки выпустили из Кремля женщин и детей. 24 октября 1612года вышли на позор те самые бояре да дворяне московские, что добровольно присягнули польскому королевичу во главе с виновником захвата поляками Москвы князем Мстиславским и с бывшей женой Филарета Романова инокиней Марфой и с ее пятнадцатилетним сыном-недорослем Мишей - будущим Государем всея Руси.

Тем временем, король польский Сигизмун, решивший отодвинуть сына своего в сторону и сам стать царем московским, топтался на дальних подступах к Москве. В крохотный городок Погорелое Городище (родину, кстати, того самого Молчанова, который увильнул от "чести" быть вторым Дмитрием-самозванцем) армию короля жители просто "не пустили", сказав: "Иди, король, своей дорогой на Москву; будет Москва за тобой, то и мы будем". Затем той же практически фразой отфутболили от себя польское войско и жители города Волока-Ламского. Они даже отбили несколько приступов, совершенных совсем уж озверевшим от такой неучтивости Сигизмундом. Взбешенный король послал посольство в уже взятую русскими Москву во гляаве с князем Мезецким при тысяче всадников, но земские ополченцы не допустили посольство до встречи со своими князьями да боярами и дворянами, повернули тысячу поляков обратно. А королевского прислужника Мезецкого бояре приняли к себе, дали придворный чин при несуществующем пока еще царском дворе.

Выпал снег, кормить коней полякам стало нечем, да и самим стало голодно - и Сигизмунд повернул к Смоленску, а оттуда и вернулся, не солоно хлебавши, в новую свою столицу Варшаву. В народе же обо всем этом осталась знаменитая на сотни лет песня: "Король Жигмонт поехал на войну..."

6

Лишь 21 декабря 1612 года Минин, Пожарский и Трубецкой разослали по всем столицам волостей русских грамоты об избавлении Москвы от супостатов, и призвали всех православных служить молебны и звонить в колокола в честь победы над поляками-супостатамии. Ибо с момента освобождения земским ополчением Москвы Религиозная война на территории Руси кончилась. Отчего не объявили они об этом двумя месяцами раньше, когда взяли столицу, сказать сейчас трудно. То ли опять хроникеры напутали в датах, то ли не до государственных дел было земскому начальству, обнаружившему свои родовые гнезда в Московском Кремле разрушенными и пограбленными, то ли опупевшие от собственных удач ратники и вожди на радостях гуляли в честь победы широко, на всю катушку, то ли вновь ссорились бояре да князья за должности и власть. Скорее всего, все это вместе и задержало с вождей ополчения с принятием решения о том, что победа-победой, а государственными делами пора и заниматься.

И с этого момента все внимание всех филаретовских летописцев и всех хронистов русских занято исключительно одним вопросом, на который после ((( 1613 года сами уже знали ответ: кого поставить на Престол московский? И ни о чем более из событий, происходящих на Руси с 21 декабря 1612 года по жжж 1613 года, не писали. Поляки же оставили об этом сведения в "Хронике короля Владислава", остались записи в канцелярских документах различных Приказов, но хронистам на все это было наплевать. Да и на самом деле, были они по-своему правы: им и спустя 10-20-30 лет после 1613 года важно оказалось осознать произошедший в менталитете населения Московии сдвиг: впервые после смерти Ивана Грозного русские по-настоящему сами задумались над тем, как им жить и под каким царем ходить. Ведь избрание Бориса Годунова при всей его внешней демократичности было неизбежным, как восшествие на Престол Президента России Медведева сразу после Путина. Уже стало бессмысленным в 1612 году звать какого-либо иностранца-короля на русский Престол (ранее была не упомянута мною попытка земских вождей еще в Ярославле венчать на царство московское королевича шведского Густава-Августа - тоже, кстати, родича польского короля Сигизмунда и королевича Владислава, - с блеском провалившаяся), стало ясно, что все Рюриковичи, все потомки Святого Александра Невского кроме умершего в польской темнице Василия Ивановича Шуйского и продолжавшего там томиться брата его Ивана Ивановича Шуйского, - предатели, что ни к кому из представителей знатных родов Руси, у земства русского полного доверия нет.

Ведь даже Дмитрий Михайлович Пожарский служил первому Самозыванцу после венчания того на русское царство, хоть потом князь и кровью своей смыл сей позор. Летописи утверждают, что якобы Пожарскому-то как раз и была "советом всей земли" предложена шапка Мономаха в качестве награды за совершенный им подви. Но князь будто бы отказался от этой чести. И целая ватага ученых с тех пор в течение четырех столетий приветствует это решение Пожарского, как едва ли не самый главный его подвиг, "награждая" князя за это характеристиками такого рода: "нерешительный", "излишне мягкодушный", "вялый" и прочими чуть ли не непристойностями. То есть историки русские фактически презирают Пожарского за то же самое, за что хвалили, когда оценивали его организаторскую деятельность в период стояния земского войска в Ярославле. И это спесивое обращение стало нормой при оценке великого воителя и дипломата в русской исторической науке. В польской же истории остается лишь недоумение по поводу того, что вообще могли русские выдвигать на московский Престол именно Дмитрия Михайловича Пожарского, который по законам геральдики и престолонаследия, признаных законными на территории Западной Европы от века так девятого от Рождества Христова, претендовать на трон какой-либо страны просто не мог ввиду захудалости своего рода, наличия в крови большого количества предков некняженской крови (особенно по женской линии), а также потому, что предки нынешних поляков просто не хотели чрезмерного возвышения в соседнем государстве человека, который накостылял самой мощной и самой лучшей армии тогдашней Европы[7].

Не желали видеть возвышения захудалого рода Пожарских и именитые бояре Руси, которые, как тараканы, тут же привалили в освобождённую от поляков Москву "делить портфели" в отвоёванном для них крестьянами Севера государстве. Им - представителям пожалованного боярства, хоть и старого - князь-рюрикович Д. Пожарский был не мил тем, что род его числился захудалым, то есть в селекционной борьбе за приближенность к трону московских Государей был принижен до запрета всем Пожарским занимать высокие административные должности в государственном аппарате Московии. Таковыми захудалыми были, как правило, представители властных домов бывших удельных княжеств: князья Пожарские, Тверские, Елецкие, Стародубские, Массальские и прочие Рюриковичи, отодвинутые в процессе укрепления рода Даниловичей на задний план совсем не родовитыми, к примеру, Морозовыми или Салтыковыми. Происходило это в Московской Руси, называемой и еще в 17 веке Татарской, потому, что в стране русичей издавна существовала система трайболизма, оставшаяся от древних славян и укрепившаяся на Руси с помощью Орды, в которой такая система взаимоотношений была настолько крепка, что существует она и по сей день в Казахстане, Узбекистане, Туркмении, Киргизии, Башкирии, Татарстане, в автономных республиках Северного Кавказа и в Азербайджэане. На возможную претензию Пожарского на пост главы государства по имени Московия изначально был готов ответ у противников князя: "Всякий сверчок знай свой шесток". И, мне думается, сам князь Дмитрий Михайлович это прекрасно понимал, а потому не претендовал на роль будущего Государя всея Руси, а легенду о предложении ему власти и об его отказе придумали опять-таки более поздние летописцы и хронисты под чутким руководством все того же Филарета Романова. Сыграно на принципе: сам отказался, значит, недостоин.

Из лиц, которые могли бы удовлетворить на московском Престоле и высшее московское боярство с духовенством, и поляков, следует назвать первым Ф. Мстиславского, как представителя древнего русско-литовского княжеского рода Гедеминовичей. Но обилие совершённых им преступлений против Руси, число не всегда оправданных измен, заставляли не возвышать старика, а требовать от него нести ответственность за то, к примеру, что это по именно его приказу ночью были открыты крепостные ворота Москвы для впуска туда польской армии, превратившей в результате двухлетнего своего сидения прекрасный город в груду развалин. Слишком наглядна была окружающая Грановитую Палату, где шло обсуждение депутатами 50-ти русских городов (то есть пятисот человек, которых подкупить и запугать было сложно), панорама: вазорванный Новый Годуновский дворец, порушенная деревянная мостовая Ивановской площади, обгорелые бока колокольни Ивана Великого, ограбленный и многократно оскверненный поляками Успенский Собор, в котором следовало венчать на царство нового царя, превращенный в нужник Храм Василия Блаженного и так далее. К концу 17 века род Мстиславских изошел на нет, то есть вымер. Уже современники Петра Первого, вспоминая о сём значительном действующем лице Великой Смуты, говорили, что исчезновение рода предателей Мстиславских - это кара Божья им за прегрешения их против Руси и православия. Ибо именно понятие рода было вплоть до 1920-х годов на Руси более значимым, чем просто фамилия, и уж тем более личность. Люди в те времена жили ответственностью перед памятью всех прапоколений за все соврешаемые ими проступки. А это значит, что роду Мстиславских не могло быть места на троне московском, даже если бы усевшиеся в новом правительстве Руси соратники его по предательству Родины и проголосовали бы за него.

Голицыны-братья в этот момент находились в так называемом польском плену, куда они сами отправились вместе с Филаретом и Салтыковым в посольстве, которое звало польского королевича Владислава на московское правление, да оказалось после оказанного им королём почета отринуто вниманием Сигизмунда, который как раз после встречи с ними решил потеснить сына на русском троне и самому усесться на резном троне, установленном в Грановитой Палате московского Кремля. Наиболее вероятным претендентом на московский трон из представителей рода Голицыных (княжеского рода корня также Геденминовичей) мог быть князь Василий Василеьвич, который по родовитости своей и по чистоте крови практически не уступал Мстиславскому. К тому времени было уж почти забыто на Руси, что это именно Василий Васильевич в битве под Кромами руководил заговором внутри русского войска в пользу поляков и Расстриги. Уже особо не обращало на себя внимание и то, что Василий Василеьвич весьма прилежно служил обоим Самозванцам-Дмитриям и был немалым лицом в посольстве Филарета-Салтыкова к Сигизмунду. Ибо подобного рода претендентов на царскую корону и делегатов от городов было в Грановитой Палате пруд пруди. Отличало Голицына от Мстиславского то, что Василий Васильевич не участвовал в открытии ворот Москвы полякам, - и все. Именно на стороне Голицыных оказалось неожиданно для всех присутствующих едва ли не большинство делегатов от русских городов. Будь сам Василий Васильевич в это время на Руси, а не в Польше, быть бы Руси с династией Голицыных во главе, но противники Висилия Васильевича - и в первую очередь представители Троицко-Сергиевского монастыря в лице Авраамия Палицына, давнего друга и слуги верного Филарета Романова - активизировали все свои силы, и передавили мнение провинции о том, что лишь находящийся на территории Руси кандидат должен стать русским царём. И кандидатура Голицына отпала.

Точно так же автоматически отпала и кандидатура самого Фёдора-Филарета Романова, которого все ещё можно было поставить на московский Престол, а вовсе не потому, что монаший чин ему сделать это не позволял, как говорили и по сию пору говорят. Ибо пострижен в монахи Фёдор Никитич был насильно, патриарший чин имел незаконный, то есть являлся, по сути, человеком светским, а заодно и двоюродным братом покойной первой супруги Ивана Грозного, то есть хоть и не кровным, но родичем. Если бы не отсутствие Филарета на этих выборах, то борьба бы за Престол могла случиться именно между ним и Голицыным, то есть между главами двух знатных русских родов, тайно принявших католичество за лет пятнадцать до этого.

Из всего вышесказанного следует вывод, который почему-то кабинетными учеными совсем был упущен из виду: при выборе претендента на русский Престол речь шла вовсе не о личности будущего царя, а о роде, которому возможно доверить власть над страной. Важно было, по понятиям того времени и согласно логике мышленния делегатов от 50-ти городов Руси, остановиться на том человеке, род которого ну хоть в какой-то мере мог претендовать на родство с родом покойных первых двух царей Руси Иваном Васильевичем и Фёдором Ивановичем. Потому разговоры о том, что можно было бы выдвигать претендентами на русский Престол в 1613 году князей Трубецкого или Черкасского, во-первых, малознатных, а во-вторых, оскорбивших и унизивших свои роды служением в реестровых казаках, нелепы. Ут верждения о том, что на совете земли русской выдвигали и этих князей в цари московские - вымыслы историков и хронографов-журналистов второй половины 17 века. На самом деле, претендентов на московское царство в 1613 году было совсем немного - не более, чем те, кто был перечислен выше. По здравому смыслу и разумной логике, скипетр и державу московские следовало тогда без болтовни и без долгих размышлений вручить Козьме Захаровичу Минину-Сухоруку, как это делалось во времена античные на всем пространстве проживания человека разумиого, как это сделают спустя треть века англичане, поставившие над собой лордом-протектором Оливера Кромвеля. Но азиатское, средневековое мышление русичей образца 1612 - 1613 годов было еще чрезвычайно отягощено трайболистскими пережитками славянской родово-племенной цивилизации. Даже самому К. Минину в голову не могло придти встать во главе русского гсоударства и навести в нем настоящий порядок.

В результате, на "совете всей земли" всё было пущено, по извечной русской привычке, на самотёк, решалось на авось и абы как. Кажется, даже никому из участников выборов и в голову не приходило в те дни, что выбирают они род Романовых, выкликнутый все тем же Авраамием Палицыным, на срок дольший, чем пара-другая лет. Ибо, ну, какой из Миши Романова мог получиться царь? Из 16 лет своих он 9, то есть самых что ни на есть способствующих развитию ума и дарований, прожил в бегах, в монастырях с маменькой, да с нею же в родовом именни, несколько месяцев был под условным присмотром деспота-отца в Ростове, пропрятался пару лет в осаде вместе с поляками в качестве наследника отобранного у его рода царём Борисом имущества. Первые годы после ссылки всего рода Романовых за попытку убийства Бориса Годунова жил малолетний Миша с матерью в женском монастыре заласканный тамошними монахинями, потом под строгим надзором отца-митрополита Ростовского, которому чин не разрешал иметь рядом с собой отпрыска мужского пола официально, да и времени не было у великого интригана на то, чтобы обращать на практически незнакомого ему мальца внимание. Далее - опять жизнь Миши под крылом матери в родовом сельце под Костромой, существование в Москве в ожидании, когда же русские наконец ворвутся в Кремль и начнут всех подряд резать. Не только условий для развития возможных дарований, но даже для получения примитивного образования у паренька практически не было. То есть единственный законный сын старшего в роду Романовых являл собой личность, которой можно было легко управлять окружающим его взрослым людям, а это означает, что Миша мог стать лишь и стал марионеткой в руках всё тех же представителей родовитого боярства, которые закрутили Великую смуту с целью свержения династии Годуновых, а после ряда неудач с ведением католицизма (идеологической основой претендентов на правление Русью Лжедмитрия Первого, Тушинского вора и Владислава был всё-таки католицизм) решили завершить ее по-своему. Это очень хорошо подчёркнуто особо известное замечание В. Голицына, являющееся поздней вставкой в одном из списков копий 19 века старинных летописей, который якобы сказал, что Миша нужен боярам в качестве дурачка, на которого можно все свои грехи списать. Основой этой фальшивки послужило хорошо известное исследователям Великой смуты письмо московского боярина Ф. Шереметьева одному из братьев Голицыных, в котором сообщается рукой самого участника избрания Михаила Романова на московский Престол: "Миша Романов молод, разумом еще не дошёл, и нам будет поваден". То есть именно поэтому, а не по какой иной причине, 21 февраля 1613 года в первую неделю Великого Поста было объявлено боярами москвичам на Красной площади, что Государём всея Руси советом всей (хотя далеко не все делегаты были с тем согласны) земли избран все еще прячущийся в Ипатьевском монастыре, укрытом в Костромской глухомани, Михаил Федорович Романов.

Тут некоторые историки обращают внимание на ряд примечательных фактов, а другие игнорируют их... Городов и волостей было на Руси много больше пятидесяти, то есть решение об избрании Романовых царским родом принимала не вся Русская земля. В принятии решения этого не участвовали участники земского ополчения, освободившие Москву от поляков, а потом отосланные из Москвы по домам или поставленные на зимние квартиры в дальние от Москвы города по решению все тех же изменников-бояр (заботой о переселении зецев и разгоне их были, по-видимому, бояре и заняты те два месяца задержки с призывом звонить в колокола по случаю победы над поляками). Решающий аргумент делегатам высказали казаки князя Трубецкого, оставшиеся в Москве и буянившие по чьему-то приказу на улицах, бряцающие оружием и орущие, что хотят они непременно Мишу Романова на Престол московский, а во время объявления решения "совета земли русской" на Лобном месте угрожавшие расправой недоумевающим и возмущенным совершенным произволом москвичам. То есть, по сути, словосочетание "выборы царя в 1613 году" является стойкой мистификацией. На самом деле, перед нами - обыкновенный государственный переворот, даже примитивный заговор гвардии, какими прославились затем Россия и династия Романовых в теченние всего 18 века. Победил, как говорится, подлейший. Хотя сам Миша Романов в этом хитродействии участия и не принимал.

Высказаться в Дискуссионом Клубе

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

283091  2008-08-14 09:32:18 Валерий Куклин - Об этом материале отозвались неучтиво и сфальшивили, заявив, что я писал, будто бы английские евреи финансировали Болотникова. В тексте дословно звучит это так: "... поход Ивана Болотникова на Москву был финансирован вовсе не Римом, хотя и благословен им, а ломбардскими и венецианскими ростовщическими домами". Но, между прочим, жулик сей в чем-то был и прав. Об этмо в седьмой статье будет дано в сноске разъяснение.

283094  2008-08-14 12:21:47 Хамстер - Куклину - Пишешь ╚за державу обидно╩. Отвечаю: не воруй чужих мыслей, чувств и слов! Эти слова принадлежат генералу Лебедю. Озвучил он их в том числе и на страницах газеты ╚Европа-Экспресс╩, где работают и творят подлинные его друзья, а не промокашки вроде тебя. Честь имею. Хамстер

283095  2008-08-14 14:26:46 Валерий Куклин - Хамстеры чести не имеют. А слова "за державу обидно" произнесены в советском фильме "Белое солнце пустыни" и стали крылатыми в перестройку и после. Лебюедь же был "человеком Березовского" - и этого достаточно для оценки того, что подразуменвал под державой этот человек. Газеты, которую ты расхваливаешь, животное, принадлежит холую Лебедя.

283109  2008-08-15 09:44:12 Автор - Вот, получил реакциб на эти очерки по почте: Валера, привет! начал читать твои очерки, интересно. Как прочту, напишу подробнее, сейчас первое впечатление. Стихами. ИСТОРИЯ Все было, все так же, всё то же Удавка, аркан иль лассо, На беличье очень похоже Истории той колесо. И тени минувшего, тронь их, Тотчас возвратятся назад, И снова: лже-Дмитрий на троне, Бориска во всем виноват.

283127  2008-08-15 17:50:24 Хамстер - Куклину - Валерий Васильевич, вот видишь, сам ты и признался, что "позаимствовал" оборот из кинофильма. Думаю, что "заимствуешь", в том не признаваясь, и много чего другого. А выдаешь потом за свое. Плагиат называется, наш пылкий товарищ. Помимо прочего ты утверждаешь, что генерал Лебедь "человеком Березовского" был. Ну и ты бы под Березовским был, если бы издатель "Восточного экспресса" господин Вернер, работать к которому ты так напрашивался, тебя бы в газету свою пристроил. А он возьми и откажи тебе в этой просьбе. Так где же логика, Валерий Васильевич? Ты что, опять берешь пример с Саакашвили?

283138  2008-08-15 23:56:06 Валерий Куклин - животному - Надоело ты мне со своей брехнёй и замством. Болтаешь то, о чём не ведаешь. Время и внимание отнимаешь. РТем ничем не лучше являешься, енежели нелюбимые тобой евреи. Скучен ты и мерзопакостен. И воня-ы-ыешь!

Copyright (c) "Русский переплет"