12.07.2021
13:13

Порассуждаем!

11.07.2021
09:47

Странности

10.07.2021
12:07

Сталин не ошибся, оказывается

09.07.2021
09:17

Почему русские на матрёшку не обижаются, а на Манижу обижаются

08.07.2021
09:57

Чудо

07.07.2021
08:33

Сокуров извратитель Платонова

06.07.2021
09:42

Наобум Лазаря

05.07.2021
09:50

Я должен извиниться

04.07.2021
11:45

Простота сложного

03.07.2021
23:48

Как морить с помощью Моризо

02.07.2021
18:02

Контра

01.07.2021
13:55

Мертвящая систематичность науки

30.06.2021
12:11

Плохой писатель Островский и подлец Радзиховский

29.06.2021
13:28

Высасывание из пальца

28.06.2021
16:20

Что ошибочно почуяли шестидесятники

27.06.2021
10:33

Не верю художнику В.А. Сафронову

26.06.2021
11:48

Медленным шагом, ровным зигзагом…

25.06.2021
13:28

Горе мне

24.06.2021
13:50

Методичность Борхеса

23.06.2021
21:59

Кое-кто за Набокова

Я попробую подержать в тайне, кто этот кое-кто. Стану называть его КК.

Вот я с ним согласен в определении постмодернизма:

"Постмодернизм — это мир, где все равно…” (С. 374).

Нет ничего, достойного быть в ранге идеала.

Но полная чушь считать "фашизм как высшую стадию постмодернизма” (Там же).

Я фашизм считаю вариантом недоницшеанства (простите за изобретение собственных слов).

Ницшеанцы – это полностью разочаровавшиеся в Этом мире (из-за его скуки, сытости, предсказуемости, поверхностной позитивистской всеобъяснимости, из-за причинности даже, и преобладания Зла над Добром, ну и из-за смерти Бога). От такого Разочарования ницшеанец обретает подсознательный идеал бегства в принципиально недостижимое метафизическое иномирие, радость от которого и какая-то тень достижимости – в умении дать (а восприемнику – воспринять) образ этого иномирия. Ницшеанство идеал элитарный, мало кому из масс понятный, а если и осознаётся сколько-то, то как формула “над Добром и Злом”. Это даже не сатанизм и декадентство, с тех приятием превосходства Зла над Добром.

А недоницшеанцы осознанно усвоили формулу “над Добром и Злом”. Они понимают это как вседозволенность мне, дорогому, так как я являюсь сверхчеловеком относительно мещан, обычных людей. То есть это идеология (не подсознательный идеал) сверхмещан. Для которых Личная Польза – превыше всего. Для чего можно сверхчеловекам и объединиться. И изничтожать людей, отличающихся от них.

Их образом Набоков (а это вокруг его “Приглашения на казнь” сыр бор шумит) избрал мир людей с морально прозрачными душами. И Цинциннат, непрозрачный, потому приглашается на казнь. – Все должны быть одинаковы: с осознаваемым идеалом Личной Пользы, которая есть то, что ниже пояса. У Цинцинната идеал тоже личной пользы, но не исключительно ниже пояса (что обеспечило его непрозрачность). Ну так умри.

То есть ранг идеала существует и у Цинцинната и у его врагов. И никакого постмодернизма нет ни у него, ни у них. И КК – совершенно не прав, когда пишет:

"Постмодернизм — это мир, где все равно, где утрачены все оппозиции и все смыслы, где у людей не осталось базовых понятий. Вот такие очевидные нормы, как сострадание, эмпатия, любовь, восхищение, такие необходимые вещи, как культура, как милосердие… - все это упразднено” (С. 374).

Ничего подобного!

Какое отсутствие эмпатии, чёрт возьми, у Марфиньки (жены Цинцинната), совокупляющейся ежедневно с разными мужчинами. Ого какая к ним у неё эмпатия!

"Поцелуи, которые я подглядел. Поцелуи ваши, которые больше всего походили на какое-то питание, сосредоточенное, неопрятное и шумное. Или когда ты, жмурясь, пожирала прыщущий персик и потом, кончив, но еще глотая, еще с полным ртом, канибалка, топырила пальцы, блуждал осоловелый взгляд, лоснились воспаленные губы, дрожал подбородок, весь в каплях мутного сока сползавших на оголенную грудь, между тем как приап, питавший тебя, внезапно поворачивался с судорожным проклятием, согнутой спиной ко мне, вошедшему в комнату некстати. "Марфиньке всякие фрукты полезны", -- с какой-то сладко-хлюпающей сыростью в горле говорила ты…”.

Разница между нею и Цинциннатом, что ей почти не стыдно (вокруг принято удовлетворять почти открыто свои потребности, что ниже пояса: "Обыкновенно, когда Цинциннат приходил домой, она, с какой-то сытой улыбочкой прижимая к шее пухлый подбородок, как бы журя себя, глядя исподлобья честными карими глазами, говорила низким голубиным голоском: “А Марфинька нынче опять это делала””), а Цинциннату это стыдно ("никогда не входил ни в одну комнату без того, чтобы не объявить издали о своем приближении - кашлем, бессмысленным восклицанием”).

У обоих индивидуализм в чести. Для выражения этого Набоков пишет так, что, когда вы читаете, вы как бы видите, слышите, обоняете и ощущаете тактильно, то, про что читаете. (Опупеваешь!)

Только у всех в романе – коллективизм индивидуалистов (образом чего является нравственная прозрачность). А у Цинцинната (и Набокова) – индивидуализм индивидуалистов. Этот последний не ограничивается потребностями ниже пояса. А раз так, то для него в принципе имела ценность великая русская литература XIX века. А раз так, она не имела ценности в мире врагов Цинцинната. И в чём это выражалось? В изготовлении мягких кукол для девочек в виде классиков русской литературы. Они перечислены:

"…тут был и маленький волосатый Пушкин в бекеше, и похожий на крысу Гоголь в цветистом жилете, и старичок Толстой, толстоносенький, в зипуне, и множество других, например: застегнутый на все пуговки Добролюбов в очках без стекол”.

Я это к чему? – К тому, что КК, неверно выводя несуществование идеалов в мире врагов Цинцинната, мог бы, перечисляя имена кукол-писателей, хотя бы перечислить их без ошибок. – Так нет! Ошибается (ибо пишет по памяти, без проверки, безответственно – пипл схавает):

"…не осталось базовых понятий… И не случайно в этом романе появляются такие ватные куклы — Пушкин, Лермонтов, вот это все, что осталось от классиков. Этими куклами дети играют в школах” (С. 374).

Зная, что КК безответствененно выступает, и ярясь на него, я решил было – раз он даёт текстовую конкретику – её проверить. Спросил Find-ом: “Лермонтов”, и не нашёл этого слова. Нелёгкая дёрнула меня искать Find-ом: “ват). – Опять не нашлось. – Тогда поискал “дет”. – Тоже не нашлось! – Потратил уйму времени, пока не смог-таки КК уличить и в такой мелочи.

Разозлился до смешного сильно…

Меня только одно в КК удивило. Неужели он не догадался, что, давая такой далёкий – как нравственная прозрачность – образ для коллективизма, Набоков не только в фашизм целился (в коллектив индивидуалистов), но и в советский лжесоциализм (в коллектив коллективистов)?

И это побудило меня читать опус КК дальше: что там он ещё начудил?

Есть подозрение, что КК передёрнул тут:

"Вы знаете, что одна из главных полемик XX века, это полемика вокруг такого тезиса Честертона, он говорит, обыватель — лучшая сила в обществе, он надежно стоит на пути у всяких революций и всякого тоталитаризма” (С. 374).

Что на самом деле, если не читать самому первоисточник, а довериться толкованию?

"…в лучшем романе писателя — “Человек, который был Четвергом”, в оригинале издаваемый с подзаголовком “Ночной кошмар” (“The Man Who Was Thursday: A Nightmare”, 1908; русский перевод 1914) — автор, напротив, помещает действие в кошмарный сюрреальный Лондон — “Новый Вавилон”, наводненный агентами тайного общества анархистов, подчиненных не просто лидеру-мессии, а, как явствует из намеков в финале, самому Христу. В целом сложный и “разночитаемый” роман Честертона остается блестящим примером… выстраданных размышлений о противостоянии “естественного человека” (обывателя) и одержимых мессианскими идеями революционеров-террористов” (https://fantlab.ru/autor3182).

То есть КК терроризм (средство для попытки раскачать консервативное обывательское большинство на революцию) подменяет тоталитаризмом (средством удержать неправедную победу, - средство, появившееся в Европе через 10 лет после романа Честертона).

Но должен признать, что есть у КК и совпадающее с моим опускание фашистов с ницшеанства до недоницшеанства:

"Не нужно думать, говорит Набоков, что в основе фашизма лежат героические мифы, фашизм же старательно рядится всегда в Зигфрида, понимаете, нибелунги, Вагнер, Ницше, великие имена. Да ничего подобного! Ну какой там Зигфрид? Это обыватель, с брюшком, с лысинкой, в халате, самодовольный” (С. 374-375).

То есть фактически фашисты-ницшеанцы таки в принципе были. Этому свидетель Познер. Он рассказал, что прятавшая его, мальчика, от нацистов француженка сказала ему, что на нацистов смотреть можно только на мёртвых. Они проплывали там в одном месте моря. Им местные вообще-то сказали, что там плавать нельзя. Но некоторые, считая себя сверхчеловеками, которые смерти не боятся, бросались плавать и тонули. И других некоторых это не останавливало. Утопших и видел Познер. Те таки ницшеанцы. Такие Набокова, конечно, не интересовали.

Меня вообще-то настораживает то, что я в чём-то с КК совпадаю. Что-то тут нехорошо. – Что?

Да, я как завороженный читал “Приглашение на казнь”: видишь, слышишь, обоняешь... Я разобрал когда-то этот роман (см. тут). Я счёл его художественным. Но передо мною тогда не стояла так остро, как теперь, задача отличать наличие подсознательного идеала автора от отсутствия. – Так вот теперь, чтоб отличаться от хвалящего Набокова КК, мне надо отказаться от прежнего признания романа художественным (т.е. рождённым подсознательным идеалом автора). В самом деле – очень актуальным оказался роман. В 1933 году Гитлер пришёл к власти, в 1934 году роман готов. Актуальное не бывает рождено подсознательным идеалом. Как факт убитый Цинциннат, как замечает и КК, более живой, чем все остальные, куклы, собственно, что ярко выступает в финале, где описывается, что видит катящаяся отрубленная голова Цинцинната: рушащуюся бутафорию мира, - мира, который в реальности из-за материалистичности очень живуч (спустя 75 лет после победы над нацизмом тот опять поднимает голову).

Так вот теперь мне бросился в глаза не замечаемый раньше эпиграф к роману:

Подобно тому как глупец полагает себя богом, мы считаем, что мы смертны. /Делаланд. "Разговоры теней"/

Тени думают, что они живые. А они мертвы! – Т.е. Набоков с самого начала знал, кого он хочет обозвать плохими словами. – То есть нет тут действия подсознательного идеала. То есть нет и художественности. Есть только эстетическая ценность. Мастерство – изумительное. Но – прикладное искусство. Второсортное.

Лишний раз подтвердилось, что, когда очень занимательно читать, то это подозрительно.

.

Остаётся только раскрыть интригу, кто такой КК. – Это Дмитрий Быков, а его книга “Время потрясений. 1900-1950” (2018).

30 мая 2021 г.