Влияние философии Иммануила Канта на науку и мышление последних двух веков велико, хотя и не всегда очевидно. Предложенный им перенос фокуса исследования с внешних объектов на познающего субъекта, впоследствии названная «коперниканским переворотом», стала отправной точкой для конструктивистских подходов в теории познания и методологии наук. О том, в каких сферах можно проследить влияние Канта на современную науку и мышление, накануне Международного Кантовского конгресса в БФУ имени Иммануила Канта, рассказал Тарас Вархотов, заведующий кафедрой философии и методологии науки МГУ.
Одним из ключевых концептов философии Канта, оказавших огромное влияние на дальнейшее развитие мысли, стала идея «коперниканского переворота». Сам этот термин не использовался Кантом, а был введен позднейшими комментаторами для обозначения сути предложенной им революции в теории познания.
В предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума» Кант указывает, что предшествующая философия исходила из необходимости сообразовывать познание с внешними предметами. Но на этом пути, пройденном за много столетий, мысль не слишком преуспела. Поэтому Кант предлагает пойти противоположным путем – начать сообразовывать предметы с нашими познавательными способностями. Он сравнивает этот сдвиг с переворотом, совершенным Коперником в астрономии – переходом от представления о вращении небесных светил вокруг неподвижного наблюдателя на Земле к модели, где сам наблюдатель вместе с Землей движется вокруг Солнца.
Впрочем, как отмечали комментаторы, эта аналогия не вполне точна. Ведь Кант, в отличие от Коперника, переходит как раз к тому, от чего отказывается астрономия и физика, – к антропоцентричной субъектоориентированной позиции в теории познания. Поэтому философ Герхард Фоллмер даже называл кантовский поворот скорее «птолемеевской контрреволюцией№. А подлинно коперниканский переворот втеории познания, согласно Фоллмеру, совершает эволюционная эпистемология, натурализующая познающего субъекта вместе с его a priori и трансцендентальными структурами познания.
Тем не менее, общепринятое название вошло в философский обиход для обозначения этого концептуального сдвига. Суть «коперниканской революции» Канта в том, что отправной точкой для познания должен стать не внешний предмет, «вещь в себе», а устройство самого познающего субъекта. Сначала нужно изучить, как мы мыслим, что представляют собой наши познавательные способности – чувственность, рассудок, разум. И лишь затем, опираясь на эту «субъективную» базу, обратиться к познанию внешнего мира. Такова, если кратко, суть «коперниканского переворота» Канта, ставшего истоком многих последующих течений трансцендентальной философии и конструктивизма в эпистемологии и науке.
Математика без преувеличения
Влияние идей Канта на понимание природы математического знания связано прежде всего с его концепцией априорного знания и с вопросом о возможности синтетических суждений априори.
Математика, согласно Канту, дает пример абсолютно априорного знания, независимого от опыта. Главный вопрос «Критики чистого разума» – как возможны синтетические суждения априори, то есть как мы можем получать новое знание исключительно силой рассудка, без обращения к опыту. Именно математика служит образцом такого знания. Оставаясь в концептуальном пространстве чистой математики, мы способны порождать новое знание чисто дедуктивным путем.
Кантианский подход дает продуктивный ресурс для рассмотрения одной из ключевых проблем философии математики – вопроса о ее предмете. В отличие от естественных наук, предмет которых (пусть зачастую смутно) дан в опыте, у математики нет такого обязательного предметного соответствия за ее собственными границами. При этом математика отличается исключительной строгостью, жесткостью и логической правильностью. Этот парадокс – знание без предметной соотнесенности, но при этом с максимальным уровнем познавательной продуктивности и логической целостности – заставляет предполагать, что источник этой строгости кроется в самом устройстве познающего субъекта.
И философия Канта дает здесь хорошую траекторию ответа. Поскольку кантовский трансцендентальный субъект автономен, поскольку он в своей свободе существует «сам в себе» с априорными правилами своего функционирования, то математика может рассматриваться как наиболее чистое выражение этих субъективных структур. Математика в таком прочтении оказывается знанием об априорных формах нашей субъективности, о схемах упорядочивания, структурирования феноменов.
Хотя конкретная связь кантианства с основаниями математики – предмет отдельного разговора, сама идея о возможности продуктивного чистого априорного знания, демонстрируемая математикой, оказала огромное влияние на последующую эпистемологию и философию науки. А мысль о математике как об учении об априорных структурах трансцендентального субъекта до сих пор остается одним из влиятельных подходов в философии математики, наследующих идеям Канта.
Физика
Хотя Кант и интересовался естественными науками, даже посвятил им многие свои ранние работы, его вклад в эту область не столь значителен. Выступая здесь скорее как добросовестный популяризатор, нежели как оригинальный исследователь, Кант во многом оставался в парадигме XVII века. Об этом писал, в частности, Владимир Вернадский еще в начале XX века. Он отмечал, что Кант был мало знаком с передовой французской наукой своего времени, с ее акцентом на математизацию и новые теоретические методы. На этом фоне его естественнонаучные взгляды выглядели довольно архаично.
Однако влияние Канта на методологию естественных наук переоценить сложно – уже в силу его беспрецедентного воздействия на всю интеллектуальную культуру последующих столетий. Став одним из самых влиятельных философов Нового времени, Кант задал целый ряд концептуальных рамок, в которых двигалась научная мысль.
Предложенный им «коперниканский переворот» оказался крайне продуктивным для постановки эпистемологических проблем. Раз мы не можем исходить из познания вещей самих по себе, нужно начать с исследования самих познавательных способностей субъекта – ведь они даны нам с полной очевидностью и доступны рациональному анализу. Эта идея не раз возникала в дальнейшей философии и методологии науки.
Еще один пример — эволюционная эпистемология, которая рассматривает познание как инструмент биологической адаптации, развивающийся вместе с эволюцией человека как вида. Ее основатель Конрад Лоренц апеллировал к кантовскому учению об априорном знании, утверждая, что априорное для индивида (то есть врожденные когнитивные структуры) являются апостериорным для вида, то есть сложились в ходе его эволюционной истории. Эту мысль развивал уже в конце XX века последователь Лоренца Герхард Фоллмер.
Хотя сегодня в профессиональной философии науки, ориентированной в основном на англо-американскую традицию, явные апелляции к Канту не столь часты, его идеи глубоко усвоены и интегрированы в ее понятийный аппарат. И каждый раз, когда строятся философские рассуждения о природе научного знания, влияние Канта, пусть и неявное, обнаруживает себя.
Закрыть гештальт по-кантовски
Если математика испытала влияние кантианства через концепцию априорного знания, то в психологии идеи Канта повлияли прежде всего на понимание субъекта и доказательство его автономии. Это влияние не было прямым, а опосредовалось трансцендентальной традицией в философии, развивавшей принципы кантовского трансцендентализма.
Кант обосновывает самостоятельность и спонтанность субъекта, его несводимость к эмпирическим факторам. Субъект деятельно конструирует предмет познания, сообразуясь со своими априорными познавательными структурами. Эта идея открывает дорогу к исследованию субъективности как особой реальности, данной «изнутри», через самонаблюдение или интроспекцию.
На этой почве в психологии разгорелся многолетний спор между сторонниками эмпирического подхода, стремящимися превратить психологию в строго экспериментальную дисциплину по образцу естественных наук, и защитниками трансцендентальной перспективы, утверждающими несводимость психики к внешне наблюдаемому поведению и первичность внутреннего опыта субъекта.
Наиболее явно кантианские мотивы проявились в гештальтпсихологии с ее утверждением целостности и спонтанной самоорганизации перцептивных структур. Хотя сама гештальттеория уже отошла на второй план, ее принципы глубоко повлияли на экспериментальную психологию восприятия, когнитивную психологию, психологию личности и социальную психологию.
Всякий раз, когда психологи обращаются к проблеме субъективности, к феноменологии внутреннего мира личности, они в той или иной степени возвращаются к кантовской идее трансцендентального субъекта как самодеятельного средоточия опыта, не сводимого к внешним детерминациям. Поэтому, хотя далеко не все психологические школы напрямую апеллируют к Канту, его идеи стали неотъемлемой частью концептуального фундамента, на котором строится современная психологическая теория субъекта.
Этика
Этическая философия Канта с ее центральным понятием категорического императива стала отправной точкой и концептуальным ядром для всей последующей моральной философии. По сути, именно Кант своей «Критикой практического разума» создал моральную философию в современном смысле – как рациональную нормативную теорию морали.
Кантовская этика формулируется в полемике с британским утилитаризмом, в первую очередь с моральной философией Юма. Если для утилитаристов исходным пунктом в этике является польза, то есть удовлетворение индивидуального интереса, то Кант стремится преодолеть этот индивидуализм и эгоцентризм. Моральный закон для него имеет форму категорического, а не гипотетического императива, и носит абсолютный и универсальный характер.
В то же время, хотя Кант и называет свою практическую философию «критикой», то есть анализом способности морального суждения, т.е. практики (на языке эпохи Просвещения «мораль» обозначала прежде всего «образ действия», устойчивые формы социального поведения), де-факто его этика сугубо нормативна и предписывает, а не описывает определенный тип поведения. Действовать морально, согласно Канту, значит действовать так, чтобы максима твоей воли могла стать всеобщим законом. Иными словами, нужно поступать согласно правилу, которое ты мог бы пожелать видеть универсальной нормой.
Но такая этика в состоянии работать практически, только если все люди будут ей следовать. Кантианство не дает однозначного ответа на моральные дилеммы в ситуациях конкретного жизненного выбора. Классический пример – должен ли человек, укрывающий жертву нацистских преследований, солгать гестаповцам, спрашивающим о ее местонахождении? С точки зрения кантовского ригоризма здесь возникает противоречие между запретом на ложь и запретом на предательство.
Вместе с тем Кант настаивает, что моральное поведение – это не просто следование правилу, а реализация человеческой свободы и разумности. По-настоящему моральный субъект не может поступить аморально – только если он несвободен или недостаточно разумен. Так что категорический императив – это не просто заповедь, а выражение самой сущности человека как свободного и мыслящего существа.
Эта кантовская абсолютистская этика оказалась крайне влиятельной в последующей моральной философии вплоть до наших дней. Неслучайно к категорическому императиву апеллируют в таких современных областях как биоэтика или этика искусственного интеллекта. Впрочем, сам Кант полагал бы, что ИИ не может быть субъектом морали – поскольку категорический императив может реализовать только свободный разумный человек, каковым искусственный интеллект не является.
Кант жив, Кант будет жить?
Сегодня наиболее сильные позиции кантианство сохраняет в области этики и моральной философии. Это очень живое и активно развивающееся направление, особенно в англоязычном мире, где оно представляет собой отдельную дисциплину на стыке философии, юриспруденции и теории управления, – включая то, что у нас называют «прикладной этикой». И хотя со времен Канта этическая мысль сильно продвинулась, его идеи остаются краеугольным камнем для большинства современных моральных концепций.
Вторая по значимости линия влияния – это предложенный Кантом «коперниканский переворот» в эпистемологии. Идея исходить в теории познания из анализа познавательных способностей субъекта, а не из устройства внешних предметов, стала отправной точкой для различных версий конструктивизма – мощного направления в современной методологии науки и философии математики. Смысл этого подхода в том, чтобы начинать не с вещей самих по себе, а с устройства познающего разума, и затем уже выводить свойства предметов из особенностей устройства наших познавательных способностей.
Наконец, третья важная линия — это неокантианские теории культуры, оказавшие большое влияние на культурологию и философию ценности в XX веке. Хотя у самого Канта развернутой философии культуры мы не находим, его последователи смогли извлечь из “Критики способности суждения” и других его работ основания для трансцендентальной теории культуры. И хотя сегодня эти идеи могут казаться несколько архаичными на фоне эмпирических исследований культуры, они по-прежнему сохраняют влияние и объяснительный потенциал.
Что касается ошибок и заблуждений Канта, то наиболее спорными из сегодняшней перспективы выглядят его социально-политические идеи, развитые в таких работах как «К вечному миру» и «Спор факультетов». Здесь Кант следует общему духу Просвещения, полагая, что главный источник социальных проблем — в недостатке разумности и просвещенности. Стоит только устранить этот изъян — и человечество придет к вечному миру и «царству целей», обществу свободных личностей, действующих по категорическому императиву. Увы, последующая история показала утопичность этих надежд. Впрочем, сами нормативные идеалы Просвещения оказались чрезвычайно влиятельны – пусть даже их полная практическая реализация и выглядит утопией.
Без преувеличения можно сказать, что Кант создал концептуальный каркас и задал своего рода «систему координат» для всей последующей эпистемологии и теории познания. Конечно, он не был первым, кто отстаивал первичность субъекта в познании. Но именно он развил эту идею в богатую, сложную и чрезвычайно влиятельную теорию трансцендентального субъекта. Трудно начать какое-либо исследование, полностью игнорируя фигуру познающего, и в этом смысле кантовский подход задает неустранимую перспективу для эпистемологии. Даже когда мы не принимаем кантианскую установку, мы вынуждены с ней считаться.
Потенциал кантовской мысли далеко не исчерпан. В «Критике чистого разума» немало «темных мест», загадочных понятий вроде «трансцендентального схематизма» или «продуктивного воображения», еще ждущих прояснения и развития. Кант впервые поставил проблему: как возможен изначальный синтез опыта в понятии? Как мы переходим от разрозненных ощущений к связному суждению о мире? Мы не наблюдаем этот синтез, имеем дело лишь с его результатами – и это до сих пор остается концептуальным вызовом для эпистемологии и когнитивных наук.
Не стоит забывать и о таких сферах как философия религии и философия культуры, для которых сочинения Канта остаются богатейшим и во многом еще не освоенным ресурсом идей. Даже кантовская «Критика практического разума», при всей своей рационалистичности, содержит интереснейшие прозрения относительно интерсубъективной, коммуникативной природы морального сознания.
Так что, читая Канта, мы имеем дело отнюдь не с «музейным экспонатом», но с живым и по-прежнему актуальным мыслителем. Его труды — это классика в лучшем смысле слова: то, что, становясь прошлым, не утрачивает своей значимости для настоящего и будущего, но, напротив, раскрывает в этом будущем свои новые смыслы и возможности.
По информации https://naked-science.ru/article/column/nasledie-chistogo-razuma
