Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Роман с продолжением20 июня 2008 года

СОЛНЦЕ ВДОЛЬ ПРОСПЕКТА

                                                                       (роман)

                                                                        Свидетель моей казни - лишь солнце,

                                              Свидетель казни солнца - лишь я.

                            Йоле Якшич Станишич (Черногория)

   Дмитрий Киндинов

     Смешно сказать,  но вот я - почти до тридцати своих лет - не был уверен, что слышал соловьев.

     Слышать-то я, конечно, слышал, но не замечал, что ли, не различал? - то ли туг был на ухо,  то ли не отвлекался на них... От чего? Трудно сказать. Очевидно, что-то было со мной не то. Хотя масса песен была мне известна о соловьях - да и стоит хотя бы включить Ретро-канал, да и с детства мне были многие известны...

     Но только сделавшись вынужденным домоседом, я теперь, засыпая и просыпаясь при раскрытом окне, жду их посвиста, трелей, сверкающих россыпей - различаю их осознанно, узнаю у каждого его сольную партию.

     А всю прошлую жизнь преследовал меня какой-то недосуг. И со всех сторон окружали меня книги. Сначала было так: зачитаешься - и ничего не слышишь; потом пошло освоение иностранных языков - наушники ограждали меня от всего и вся;  а потом, городской мальчишка, - куда я девчонок водил, чем я мог увлечь какую-то из них, не зная за собой особых талантов или козырей? - в дискотеку я их приглашал, я звал их на концерт, и не всегда я слушал музыку по собственному выбору, им предоставляя этот выбор.

     Не встречалась мне такая девчонка, которой было бы интересно поехать со мной в пригородный лесопарк и слушать одного меня - с соловьями или без.

     Потом я узнал о такой штуке, как комплекс неполноценности, - стал думать: чтó это у меня, похвальная скромность - или непохвальный комплекс?

     Став курсантом Института военных переводчиков, я уже не робел, у меня были примеры для подражания. Но девушек я отпускал легко... Нет, вру. Это они легко уходили, не находя во мне каких-то скрытых залежей, каких-нибудь полезных ископаемых вроде черного золота или якутских алмазов.

     Потом, себе в утешение, я прочел у физика Пьера Кюри, что "женщина гораздо больше нас любит жизнь ради жизни, умственно одаренные женщины - редкость. Поэтому, если мы хотим пойти новой, необычной дорогой и отдаем все наши мысли определенной творческой работе, которая отдаляет нас от окружающего человечества, то нам приходится бороться против женщин. Любовница стремится к власти обладания и будет считать естественным, чтобы самый одаренный мировой гений был принесен в жертву часам любви. Эта борьба почти всегда неравная, так как на стороне женщин законная причина: они хотят обратить нас вспять во имя требований жизни и естества."

     Пьеру Кюри, однако, повезло: он встретил Марию Склодовскую... А я, ненадолго покидая книгохранилища или снимая наушники, занимался баскетболом и не успевал убедиться в том, что кто-то хочет обратить меня вспять.

     Потом была Чечня, и я в ней был совсем не переводчиком, а строевым офицером;  потом - университет; много чего было и много чего не стало.

     Сначала не стало отца, военного пожарника, подполковника внутренней службы. Полковником его стали звать посмертно. Потом вышла замуж матушка - и уехала, увезя с собой брата Игоря.

     Я остался один в родительской квартире - слушать летом соловьёв, круглый год сидеть за компьютером, делать специальную гимнастику, делать случайную работу - то переводчиком, то редактором, а порой и журналистом.

     Нынешняя молодёжь, которая рождается с mp3-форматом  в ушах и получает прививку против алфавита, когда при знакомстве обнюхивается, то непременно выясняет, кто что слушает: хéвимéтал, ньюмéтал, пост-хардрок или там рэп или рáбиш.  Я пришёл к той музыке, которую, как я боюсь, не станет слушать ни одна современная девица: португальские фадо, молдавские дойны, греческие рембетико, кубанский казачий хор... Могу ещё продолжить.

     Друзья мои знают, что у меня отнята нога выше правого колена, и все могут видеть, что  на левой руке нет мизинца. Ещё нет у меня левой ступни, но об этом знают уже не все. Друзья говорят (и с этим не принято спорить), что мне ещё повезло. Надев умный протез и пристегнув туповатый, я могу, опираясь на локтевой костыль, гулять по улице.

     Итак, прошу любить и жаловать: лейтенант Дмитрий Киндинов, в отставке, военный переводчик, лингвист, бывший командир взвода разведки, потомственный русский офицер.

     Ну и ещё - неизвестный русский писатель. Как когда-то говорили - "молодой писатель" - было такое почти официальное звание в  "союзе советских социалистических республик" (все слова здесь нарицательные, ни одно не может быть именем), и на это звание можно было откликаться, но никак не обижаться, независимо от возраста. Оно было чуть менее почётным, чем звание камер-юнкера при дворе Государя-императора, но более выгодным. Теперь оно утратило не только теоретические привилегии, но и всякое подобие официального статуса. Теперь оно олицетворяет свободу... Свободу от, но не свободу для.

     Как писатель - пусть и молодой, но не очень свободный в передвижениях - я никак не могу угнаться за своими персонажами, и уж тем более - за героями нынешнего времени. Приходится вспоминать, звать - и выспрашивать, выглядывать и подслушивать, ну и придумывать, угадывать, спорить с персонажами как будто с собственными детищами, помня, однако, что персонажи могут в любой момент уволить автора за непригодностью и больше к нему не вернуться.

     Автор - он хоть и автор, а своих персонажей не смеет разочаровать. Для автора, в моём положении, это смерти подобно.  Не в обиду читателю будь сказано, важнее и ближе персонажа у меня и нет никого.

     Вороний грай

     Только-только похвалился - и сглазил: не слыхать соловьёв. Один вороний шабаш за окном.

     Уснул я во втором часу утра;  встал от компьютера с гудящей головой, помолился, пока не утих этот шум (не за окном, а в голове), и бухнулся в постель, больше ни к чему не прислушиваясь... Какие-то образы снились, планиметрия какая-то, размытая, немая и бесцветная... Проснулся от вороньего крика. Светло. Неуютно. И непонятно - выспался ли я.

     На часах - шесть утра: понятно, что не выспался, но и сон больше не идёт. Вороньё - то хором, то по очереди. А то - глухая тишь, медитация.

     Соловьи - аýу?!.  Нету. Необъяснимое отсутствие. И не у кого спросить.

     Кто из моих знакомых горожан хоть однажды проговорился о соловьях? Никто. Знают ли они о соловьях? Неизвестно. Может, им дожить ещё надо до желания и способности слышать соловьёв... Вполне такое может быть. Глазом птичку не заметишь, слуха - может не хватить. Недосуг и суета.

     А всё-таки странно... Где же вы, соловьи?

     Подтягиваюсь вдоль кровати к окну, дотягиваюсь до шторы, выглядываю на белый свет:  небо - пепельно-желтое;  висячий неподвижный серый воздух полного безветрия. И протяжное скрипучее карканье несётся в моё окно, отражаясь от дома-близнеца напротив.

     Спросить-то, может, и есть у кого, да звонить ещё рано, антигуманно как-то...

     Остаётся лечь на левый бок, спиной к окну - вполуха спать, вполуха слышать.

     Так и не дождался соловьёв. Дождался только дождя... Сначала висела какая-то мгла - ниже солнца, но выше земли; потом блистала, сверкала и гремела гроза;  дальше ливень хлестал, потом висела водяная пыль; потом по мокрым тротуарам заскользили отражения...

     Я надел снаряжение и вышел подышать природным озоном.

     Ещё не дойдя до зелёного сквера, я был вознаграждён... Одна обыкновеннейшая с виду женщина лет пятидесяти сказала своему спутнику:

     - А вообще - так и справедливо, что день никуда не годится. Недаром, говорила я тебе, двенадцатое июня.

     А ведь правда: это же праздник независимости федерации от России.

     (Кажется, опечатка?..  Ну - так ему и надо. Похитителю соловьёв...)

     Родословное древо

     Он не хочет хвалиться заслугами предков, поэтому пишет сейчас не от первого лица, а от имени, возможно, журналиста, следователя или инспектора кадров (бывают анкеты по учёту кадров, где сведения заносятся от третьего лица: имеет... состоит... и тогда ответы: не имеет... не имел... не состоял).

     Его род по материнской линии происходит из заводских крестьян Урала. Прабабушка Дарья  получила фельдшерский диплом и была в помощниках у военного хирурга, за которого и вышла замуж, а затем, повинуясь велениям эпохи, повысила своё образование и стала полноценным терапевтом. Прадед Андрей Пафнутьевич был средним сыном военно-медицинской академии. Он погиб в Галиции в 1914 году, когда его первенцу, Ивану Андреевичу Киндинову, ещё не было и года. Дарья Васильевна, оставшись с младенцем на руках, до января 1917 года жила на вдовью пенсию, а в июле 1918 года бежала из Петрограда с маленьким Ваней и стала работать врачом уездной больницы в Кинешме.

     Иван Киндинов мог бы стать солдатом, инженером, священником, художником, но по мере того как он подрастал, практический выбор всё время сужался, и он стал красноармейцем, потом курсантом и наконец "краскомом".

     Ужасное слово - хотя в то время все волей-неволей употребляли ужасные слова. Избежав участи заключённого, он стал краскомом. Могло быть наоборот.

     Вероятно, Иван был хорошим и удачливым командиром, потому что не сделал ни головокружительной карьеры, ни смертельных ошибок, не вызвал ни завистей, ни подозрений: уцелел.

     В июне 1941 года он служил в Забайкалье  в кавалерийской части. К зиме наиболее грамотных командиров отправили учиться на артиллерийские курсы - Иван Киндинов оказался среди первых в этом списке. Через год он уже командовал батареей ИПТАПа - истребительного противотанкового артиллерийского полка;  ужасные слова всё больше входили в плоть, кровь и в сознание "нового мира".

     Батарея старшего лейтенанта Ивана Киндинова начала свой путь в Сталинграде и дошла со своим командиром до Днестра, откуда продолжила войну с другим начальником. Иван Андреевич, уже капитан, с пробитым навылет легким был эвакуирован на родину.

     Мужчины в роду Киндиновых не курили. Иван свою норму табака отдавал политруку. От выпивки Киндинов, кстати, никогда не отказывался. Может быть, сочетание этих качеств помогло ему избежать черной метки от особистов и успешно вылечить раненое лёгкое.

     В феврале тысяча девятьсот сорок пятого Иван Киндинов не воспользовался полагавшимся ему по состоянию здоровья отпуском, чтобы разыскать свою часть, - и он вернулся в свой полк, только что вошедший в восточную часть Будапешта - равнинный Пешт.

     - Эх, опоздал я, братцы! - сокрушался капитан, поминая с уцелевшими товарищами павших однополчан, - Не взял этот проклятый и красивый город!.. Буда!... Пешт!

     - Чего там, опоздал!.. - не соглашался другой капитан, с веселой фамилией Наливайко. - Бери его, он твой!..

     Могла произойти интересная дискуссия, но никто не успел ни поддержать Наливайко, ни возразить Киндинову, потому возник перед ними взмыленный ординарец командира дивизии, громко произнёс : "Отставить!" - а капитана Киндинова тёпленьким погрузил на "виллис" и доставил к генерал-майору.

     Как сейчас увидим, у генерал-майора было к капитану особое отношение.

     Во-первых, он приказал ординарцу устроить для капитана ледяной душ, горячий чай и вызов к нему, командиру, на образцовую порку.

     - Садись, капитан! - вместо порки он сам подвинул ему стул. - Ты зачем пожаловал, Иван Андреевич? Рапортовать о своей женитьбе? - нет. О своём излечении? - нет. Ты, сынок, дурака не валяй и не воруй у отца-командира драгоценное время... Сейчас отправишься под арест до утра, а в девять ноль-ноль ко мне на беседу. Всё!

     На беседе отец-командир потребовал от Киндинова сделать выбор: идти под трибунал за поведение, порочащее  достоинство офицера-победителя - или немедленно отправиться на учёбу в высшее военное училище или академию. Имевшихся направлений было три, и до потомства дошли не профили предложенной учёбы, а её точки расположения: Москва, Подмосковье и так называемый Ленинград. (Надо сказать, что прабабка Дарья Васильевна никогда не произносила иного имени, кроме Петрограда. А если это было неуместно - она просто молчала.)

     В так называемом Ленинграде внук военного хирурга полковника Андрея Пафнутьевича только что находился на излечении...

     - В Петро... ленинградскую артиллерийскую академию, товарищ генерал-майор! - отчеканил Иван Киндинов.

     - Молодец, не долго думал... - кивнул командир. - Я думал, ты в военные переводчики сгодишься, а ты... Ну, Гуревича пошлем. Нечего у меня на глазах штаны протирать.

     Никто из них не думал, что военным переводчиком быть Киндинову-внуку...

     ...Я не раз представлял себе историю женитьбы деда-фронтовика, сплетая те немногие известные мне обстоятельства, о которых - редкими крупинками слов, а то и просто взглядами взрослых - мне с детства удалось понемногу составить впечатление.

     Делая свой выбор из предложенных вариантов, капитан менее всего выбирал профессию - он выбирал себе город. А выбирая город, он выбрал жену.

     Покидая госпиталь, он оставил там своё влюбленное и раздрызганное сердце. Его раздирали два противоречивых чувства: с одной стороны, желание вернуться в свою часть и к отцу-командиру, а с другой - сердечная драма тридцатидвухлетнего мальчишки, вдруг ощутившего женское внимание сразу с нескольких сторон - и в большом, красивейшем городе, хоть и перенёсшем недавно тяжелейшую болезнь... В городе, где его отец и дед были русскими офицерами и военными хирургами.

     Было это как раз то время, когда начальник страны разрешил - и теперь, посреди ужасных слов и сочетаний могли иной раз прозвучать и эти позабытые слова: русские офицеры. Впрочем, недолго это продолжалось и было утоплено во всём привычно "советском", что бурлило вокруг. Но Киндинов не был Иваном, не помнящим родства. Себя он знал потомственным русским офицером, воспитанным вдовою русского воина и дворянина. Сколько, однако,  тайных,  запретных знаний о себе для одного человека!

     ...С предписанием на руках и с надеждами, распиравшими грудь, но с сомнениями, терзавшими буйную голову, капитан Киндинов добирался, с помощью военных комендантов на вокзалах, до берегов полюбившейся ему Невы.

     Был месяц март. Чем дальше к северу перемещался Иван, тем тревожнее билось его сердце. Всё более символичным и угрожающим казалось ему  несходство начавшего расцветать Будапешта и всё более заснеженной родины, проносившейся за окном.

     Петроград, то бишь Ленинград, встретил его снегом на обочинах обветшалых дорог и сугробами в скверах... Было даже странно, что Иван, покидая этот же город в феврале, ничего подобного не замечал.

     Надо сказать, что, уезжая из госпиталя и настигая тяжко отодвигавшийся фронт, Иван Киндинов решал мучительную для себя головоломку...

     Теперь он возвращался с решением, и оно, решение, не имело ничего общего с хранящимся в нагрудном кармане предписанием начальства.

     ...Среди госпитальных женщин, окруживших вниманием капитана Киндинова, сверкала звездой на небосклоне некая, назовем её так, Надежда Куликова. Это была высокая и стройная, крупная, но очень пропорционально сложенная женщина, доктор-фтизиатр, муж которой, лётчик-истребитель, погиб в сорок первом под Москвой.

     Капитан медицинской службы Куликова среди любого количества женщин не осталась бы незамеченной, не говоря уж об отдельно взятом госпитале, где она занимала далеко не последнее место. Точнее будет сказать, что её место, в известном смысле, было первым, и начальник госпиталя Аветис Айрапетович (в семье Киндиновых его фамилия не сохранилась) этот факт подтверждал всем своим видом. При появлении капитана Куликовой  глаза его начинали косить и масляно поблёскивать из-за прищура тяжёлых век, а толстые губы, и так обычно собранные кругликом, стремились вытянуться в трубочку.

     Полковник со всеми подчинёнными, включая капитана Куликову, был на "ты", и это поначалу коробило Киниднова; потом же он уверил себя, что "тыканье" полковника женщинам ни о чём ещё не говорит, то есть  не обязательно говорит о чем-либо, кроме того, о чём полковник охотно пускался в разъяснения: что в армянском языке нет формы обращения на "вы".

     Верить в это было легко, поскольку в том же языке, по-видимому, не было и категории рода: полковник ко всем без разбору адресовал глагольные формы исключительно в мужском роде.

     - Надежда, ты куда пошёл?.. Иди сюда, голубчик!

     - Лейтенант Милова, ты всё понял?! Можешь идти!

     Надежда - а именно так о ней стал думать Иван Киндинов - носила под белым халатом щегольски пригнанную гимнастерку  и скроенные по фигуре либо юбку, либо галифе. Подтянутость её сделала бы честь любому выпускнику офицерского училища.

     Но что прежде всего другого останавливало ваше внимание - это было её лицо;  лицо победителя; взгляд, в котором словно бы навеки поселилась удивлённая ирония, будто мир казался ей столь же удивительным, сколь и забавным... Цвет лица - будто ей только что сделали комплимент, притом - тот самый человек, из чьих уст она ждала его услышать; чёткий рисунок её рта обещал необыкновенную улыбку, которая, однако, очень редко появлялась.

    Первое ощущение Киндинова, когда он увидел её, было интуитивно-образным: пролетающая мимо пуля, увидев эту линию щёк, темные глаза и волосы у виска, должна была остановиться.

    Разве что нелепый осколок - тот не увидел бы  ни-че-го...

    Однако это всё  дела давно минувшие. Вправе ли я воссоздавать подробности интимных переживаний деда, когда знаю лишь голые факты? - что Иван Киндинов был влюблён в Надежду, та отвечала ему взаимностью, но поводов ревновать её к Аветису Айрапетовичу от этого не становилось меньше - скорее, наоборот.

     Может, от этих терзаний и сбежал капитан в свою часть...

     Выбор Иваном ленинградской академии означал ничто иное как его решение жениться на Вере. Да, именно так - на Вере.

     Он совершенно точно собирался сделать Вере предложение.

     *   *   *

     Двадцать третьего февраля в небольшой компании, в укромном помещении, несколько товарищей Ивана по палате и ряд представителей "самой гуманной профессии" отмечали день рождения капитана Киндинова.  Подобные контакты выздоравливающих и медиков запрещались Аветисом Айрапетовичем, но присутствие капитана Куликовой это неудобство молча снимало.

     Произносились тосты - и время от времени повторялся намёк на то обстоятельство, что день рождения офицера именно 23 февраля - верный знак того, что быть ему, как пить дать, генералом. А пить дать было в достатке.

     Сам возможный генерал был не очень весел.            Совпадение дня рождения и воинского праздника его ничуть не обольщало;  во-первых, потому что он знал о статье "вождя пролетариата", разоблачавшей армию Троцкого и её позорное бегство как раз в те дни, что послужили потом, спустя годы, поводом к установлению праздника. В феврале 1918 года состояние красных частей привело лишь к заключению "похабного Брестского мира".

     Но причина мрачного настроения Киндинова была в другом. Капитан Куликова  пришла его поздравить мимоходом и ненадолго: её ждали на главном банкете медперсонала, где председательствовал сам начальник и где ничей день рождения не отбрасывал тень на всенародный праздник РККА и Флота.

     Киндинов был заранее об этом предупреждён. Надежда сказала ему об этом во время их очередного свидания. Но тогда его день рождения казался ещё далёким и нереальным: было "дожить ещё надо".

     Иван, размягчённый общением в женщиной и пребывая в благодушно-победительном настроении, брякнул то, что давным-давно вертелось у него на языке:

     - Надь, Айрапетыч тебя не ревнует?..

     Надежда вздрогнула, рука её взлетела, и она долгим взглядом посмотрела из-под ладони:

     - Ты думаешь, я у него одна?

     Увидев перемену в его лице, она добавила с саркастической усмешкой:

     - Но он притворяется, будто раненые - это евнухи в его гареме...

     - Всё равно ты у него на первом месте... - пытаясь отвечать ей в тон, проговорил Киндинов непослушными губами.

     - Я у него на первом месте, потому что мне он совсем не нужен.

     "Как это понимать? - промелькнуло у Ивана в голове.  - Так, как я хочу - или как удобно тебе?.."

     - Тебе он сделать ничего не может! - добавила Надежда. - Я ведь быстро узнаю!...

     Киндинов оскорблённо отмахнулся от подобного утешения.

     - Выходи за меня!..

     - Глупый!.. - она вспыхнула, улыбнулась - и отвернулась к окну, пряча лицо. - Глупый!.. Через десять лет я буду для тебя старухой. Ты знаешь, сколько мне лет?

     - И знать не хочу! Ну... сколько?

     ...В свой день рождения капитан  отвечал на тосты и поздравления, слушал - и рассказывал фронтовые истории, не пьянея и не споря - откликался на генеральское звание... Той женщины, ради которой был затеян этот праздник, не было рядом.

     *   *   *

     Голосуя на перекрёстках тяжёлым "студебеккерам" или слушая перестук вагонных колёс, капитан вспоминал эту вечеринку и не мог себе сказать, что так уж многое запомнилось. Было что-то похожее на детскую обиду, когда  было некуда скрыться от нотаций старших: я же прав - это они ничего не понимают!..

     Однако среди хмельного тумана особняком светила улыбка медсестры Верочки, безмолвной и забитой мышки. Хотя... почему забитой? Располагая благосклонностью Надежды, капитан мало обращал внимания на окружающие обстоятельства, но как раз тихая восторженная улыбка Верочки, для него тогда безымянной, была редким исключением. Это было то необходимое, что придавало чувство полной жизни: зрелая любовь Надежды Куликовой и улыбка юной девушки, имя которой будто помнилось, но забывалось...

     Она, эта Вера, всё повторяла ему, когда все разошлись - и он целовался с ней в каком-то тесном помещении, а она повторяла, говоря это не столько ему, сколько терзавшим её -и не знавшим, что делать им дальше, рукам:

     - Миленький, не надо! Миленький, не надо!

     Так и не посягнули его руки на её детскую простоту. Тогда ещё он, кажется, её не любил. Или, может быть, что-то знал наперёд? О Вере... и о Надежде...

     Второй отец

     Приедет сейчас Александр Васильевич, друг и однокашник отца.         

     То, каким я стал, вернувшись с Кавказа, и чтó я есть теперь - по большому счёту, результат трудов Василича...

     С его сыном Андреем мы служили вместе на Кавказе. Есть ли в русской армии такие офицеры, как Василич и каким был мой отец?.. Есть ли она, русская армия... 

     Но.

     Встречаются еще.

     Русские офицеры. Например, из достоверных источников я знаю (но это "государственный секрет"!), что генерала, вдохновившего Офицерское собрание Петербурга на исключение из наших рядов одного легендарного субъекта, несколько раз травили ядом... Генерал теперь постоянно лечится.

     Потому что Александр Васильевич - русский офицер, он не стал с высоты своей адмиральской должности устраивать Андрея куда-нибудь в штаб или в пресс-центр, а позволил сыну вызваться в Чечню. С другой стороны, у такого-то отца  - поступил ли бы иначе сын-офицер?

     Да, Андрей Александрович... Вечная память.

     На судьбу не ропщем -  которая, что бы  там ни говорили, есть и обладает собственным упрямством. А мы её видим, не узнавая, под разными масками...

     Александр Васильич живёт с женой, невесткой и внучкой на Офицерской улице, омрачённой именем декабристов.

     - Всех негодяев почтили! - сказал он однажды. - А герою Милорадовичу ничего у них не нашлось. О какой тогда армии речь? Где офицеры?..

     Живя в своём "бабьем царстве", он тем охотнее приходит ко мне, чтобы поговорить "между нами, мужиками". Ну, конечно, я догадываюсь, почему ещё он это делает...

     Мы жили на Украине, где служил отец, когда случился "Чернобыль"; туда и пошла колонна техники подполковника-инженера Киндинова...

     Отца через год комиссовали по здоровью, он с большим трудом восстановил прописку в тогдашнем Ленинграде - заботами друзей, а не отца - сам он так "хватанул", что серьёзных усилий с его стороны уже быть не могло...  И вот, благодаря, конечно, в первую голову - Александру Васильевичу, я теперь гражданин российской федерации, а не малороссийской незалежной Украины.

     Потом был институт военных переводчиков, потом моя оплеуха командиру взвода перед строем, угроза трибунала, пожарные меры Александра Васильевича - и я подал рапорт в Чечню, где оказался в одном батальоне с Андреем.

     Кстати, "незалежносць" - это независимость по-польски. Да и добрая половина слов в украинской мове - нет, недобрая - это польские "позычки", то бишь заимствования.

     Я был отличником "в украïнськiй мовi", не очень-то задумываясь, откуда взялся этот язык. Но теперь мне кажется, что настоящий язык Малороссiи остался только в народной песне - настолько теперь его загадили пришельцы-западенцы, столько глупостей натворили своими циркулярами.

     - Прошу Вас, входите, Александр Васильевич!

     Мы обнимаемся, он похлопывает меня по спине со словами:

     - А ты чего принарядился - и в парадных штиблетах?

     - Так ведь команда: "свистать всех наверх!" Адмирал на борту!

     Он хмыкает, не подавая виду, насколько ему это приятно. И достаёт гостинцы из пакета.

     - Я тут увидел... И мимо не мог пройти.

     Среднеазиатские абрикосы и черешни. Не думаю, что адмиральское жалованье позволяет ему каждый день покупать фрукты его женщинам. Я могу себе это позволить два-три раза в месяц. Можно и чаще - если не платить по коммунальным счетам.

     - Ну, Дмитрий Андреич, докладывай...

     - За время вашего отсутствия, товарищ адмирал, никаких происшествий...

     - Не женился ещё? Зря откладываешь!..

     Его шутка звучит грубовато, если не жестоко, и он, спохватившись, бормочет: - Н-да...

     Но я храбро её подхватываю:

     - Было бы что откладывать, Александр Васильевич! Но отцу-командиру знать полагается первому, ещё до того!..

     - Ну, а в этом ящике ничего не нарыл?.. - он кивает на компьютер.

     - Из любопытства захожу, - признаюсь ему нехотя.

     - Не из любопытства надо, а в силу осознанно принятого решения!..

     Он уходит на кухню мыть фрукты, и я ему вслед повышаю голос:

     - Не могу, Александр Васильич!.. У меня предубеждение против виртуальных знакомств.

     - Признаться, паренёк, я тебя понимаю.

     "Неужели он тоже этим занимался?.. Ему-то зачем?"  Признаю это допущение абсурдным - и отметаю его.

     Не стану я говорить ему, что посещение церковных богослужений казалось мне более достойным способом встретить родственную душу. Но не случилось. Не всё расскажешь даже отцу.

     Кто в церкви бывает регулярно - те, как правило, замужем  и приходят с мужьями. Что же говорить о свободных - те свободны как ветер, и задувает их на дискотеки и на вечеринки. Пардон, вечеринка теперь называется пáти - по-английски слово как слово, а по-российски - a four-letter word*...

     - Скоро повешу свои регалии в шкаф и выйду в отставку, - кряхтя от досады, сообщает мой гость.

    - Уже?! Так скоро?

    - Может, и скоро, но закон и справедливость - не одно и то же. И так уже мне дважды продлевали...

    - Даже не посмотрят, что вы доктор наук?

    - Ну кого это интересует? - Александр Васильевич пожимает плечами. - Интересуются, когда место освободишь. Кстати, ни разу не заставал включенным твой телевизор... Но, видимо, ты прав. ВЦИОМ говорит, что две трети россиян доверяют новостям Интернета и не доверяют телевизору.

   "Осталось разобраться, кто такие россияне", думаю я, но отвечаю по существу затронутой темы:

    - Как никак, в Интернете плюрализм. Хотя ньюсмейкеры везде одни и те же, но комментарий можно выбирать по вкусу: желтый, белый, красный, черный... Да  и рожи телезвезд осточертели!

    - До чего отвратительное слово: ньюсмейкеры! - морщится дядя Саша.

    - Гнусное! - я энергично киваю.

    Догадываюсь, почему он обратил внимание на обесточенный телевизор: для меня,  военного инвалида, это было бы какой-то отдушиной. Но я, слава Богу, протезами владею неплохо и передвигаться могу почти как любой человек.

    - Мы с тобой, сынок, вроде братьев-подпольщиков! - улыбается дядя Саша. - Мой бывший командир сейчас вахтером в шараге, а я буду несказанно рад, если  устроюсь каким-нибудь консультантом... Знаю первоклассного математика - тоже вахтера. Но даже эти "должности" - в дефиците!  Это счастье, что ты переводчик, редактор и прочая, и прочая... С матерью давно разговаривал?

   Последний вопрос он задает нарочито грубовато, будто мимоходом.

   - Нет, дядя Саша, недавно. Пару недель назад. Вам большой привет.

   Только напрасно я сказал "большой". Если он и понял, что я вру, то вида не подал.

   - Спасибо, ей тоже передай при случае.

   Мать мне звонит сама, когда у нее удачно совпадают обстоятельства, тем самым сберегая мне телефонные расходы.

   Школьником я жил с одной невыносимой тайной - в убеждении, что дядя Саша, тогда капитан второго ранга, безответно влюблен в мою мать. Он чуть ли не ежегодно нас навещал - семью своего друга-одноклассника, пока вдруг не женился, чем сильно поколебал мое прежнее убеждение. А теперь я снова начинаю думать, как встарь.

   - Как пишется, братец-писатель?

   - Кое-как... Кое-что.

   Александр Васильич с пониманием кивает.

   В тот год, когда я поступал в институт военных переводчиков, контр-адмирал издал сборник своих стихов и рассказов. Вполне естественно, что экземпляр с автографом  он подарил моим родителям.

    Отец еще был жив, но едва ли уже мог оценивать поэзию и прозу - он только гладил пальцами корешок, рассматривал страницы и улыбался. Мнение матери для меня осталось неизвестным. Читать "дяди Сашину книгу" мне позволяли - и тогда мое впечатление было вполне благоприятным, даже несмотря на опечатки.

    "Дяди Сашиной книги" в доме больше нет, и я могу предположить, что мать увезла ее в Москву. И тогда одно стихотворение в сборнике, помеченное инициалами М.И., может быть посвящено моей матери.

    - Литература приказала долго жить, - нарушаю я наше молчание.

    - Ха-ха!.. - отзывается Александр Васильевич. - Хоть я никак не поклонник "Мойдодыра", но ты знаешь, что изрек однажды его автор?..

    С улыбкой глядя на мое выжидательное лицо, он подчеркнуто цитирует:

    - "В России надо жить долго!"  Старикан действительно пережил и пару революций, и кучу "заморозков" с "оттепелями". Так что литература нам приказывает, буквально, жить долго!

    - Да, интересно. Я той поры почти не застал. Но по россказням, по перестроечным журналам чувствую, что литература в эсэсэре была больше, чем жизнь... Такая, значит,  была жизнь. А сейчас?.. Если обобщать - то нас из мира ханжества, через обман перестройки, привели силой в галерею цинизма...

     - Цинизма и порнографии! - подхватывает Васильич.

     Я почти процитировал свою вчерашнюю страницу: "...из королевства кривых зеркал - в пошлую республику растлителей ...".

    -Ты, Митя, застал уже позднее ханжество, но и оно само - тоже вылупилось из террора... Даже я его еще застал.

    - Вот литература и была такой отдушиной, что имела большую ценность, чем жизнь.

    - Ведь общество было безбожным!... - напоминает Александр Васильич.

    - Ну да. И тогда литература, создавая иллюзии, все равно  в любом случае была благороднее, чем сама действительность. А теперь - литература из кожи лезет, чтобы перещеголять самую черную и подлую действительность. Дорожный указатель, куда нам катиться дальше...

    - Да, Митя, да... - Васильича явно забавляют мои горячность и замашки докладчика. - А ты знаешь, какой заголовок я видел сейчас в журнальном киоске: "Куда катится Дима Билан?" Попросил киоскершу дать полистать, смотрю: естественно, "Дима катится к славе"!

    - На то он и Дима, - отвечаю я. - Пускай себе катится.

    - Прости, я перебил...

    - Пустяк... Но то, что мы видим на книжных развалах, я не могу назвать литературой.

    - Ну какие твои годы?! Ты себе пиши. В России надо жить долго!

    - Все таки это еврейская мудрость... У нас - другое: "Смело мы в бой пойдем /За Русь Святую-юю-у!.."

    Александр Васильич подхватил:

    - "И как один прольем /Кровь молодую!" -  я вижу: он сглатывает подступивший ком.

    - Митя... Я порой желаю снять перед тобою шляпу.

    Я тронут. Но смеюсь:

    - Слава Богу, у вас не шляпа, а фуражка!.. А у нас в России, где продолжительность жизни - из самых коротких...

    - В том числе - из-за самоубийств военнослужащих...

    - Вот! - почти кричу я в горестном ликовании. - Теперь и к офицерской проблеме подошли!

    Но тут раздается тревожная трель домофона.

     Маргарита Нилова

    Я хватаюсь за голову.

    - Боже мой! Я и забыл, что какая-то мадам грозилась прийти!

    Лицо Александра Васильича вытягивается:

    - Ну, братец ты мой!... В твоем возрасте не забывают о визите дамы!

    - Да я ни разу ее не видел.

    - Тем более!

    - Да ей, наверно, шесть десятков лет!

    - Не имеет значения! - и адмирал нарочито приосанился.

    - Товарищ адмирал, я вас не понимаю.

    - Не бывать тебе, лейтенант, и майором!

    - И слава Богу!..

    Мы только потому успели обменяться этими репликами, что я, к счастью, был вполне экипирован и задрапирован в брюки... А что было бы, окажись я к приходу неизвестного доцента Ниловой в разобранном виде?!  Спасибо адмиралу за его визит!

    Распахиваю входную дверь и вижу, как женщина собирается нажать кнопку звонка.

    С одной стороны, я  разочарован... С другой... сердце у меня чуть подпрыгнуло.

    Вместо предполагавшейся грузной мадам, не то философа, не то юриста старой советской школы, пришедшей за помощью к редактору-переводчику, я вижу легкомысленно накрашенную... почти свою ровесницу.  С челкой.

    - Маргарита Аверьяновна?.. - пролепетал я.

    - Авенировна!.. - пропела подруга диск-жокея. - Но если вы - Мастер, то можно сразу Маргаритой!..

    По взгляду гостьи, брошенному на мои брюки, или ноги, понимаю, что бывший мой декан старушка Самуиловна все этой Сразу-Маргарите рассказала.

    Увидев незнакомого пожилого мужчину в кресле, Маргарита замолкает. Александр Васильич встает.

    - Знакомьтесь, Маргарита Авенировна... э... Маргарита... Это Александр Васильевич Михайлов.

    Васильич пожимает протянутую руку.  Ни целовать эту ручку, ни себя титуловать он не стал.

    - Очень приятно. Но мне, Митя, уже пора. У вас - работа, у меня - заботы...

    - Спасибо, что не забываете, Александр Васильевич!

    - Тебя забудешь, как же! - и я вижу, к своему удивлению, что он подмигивает Маргарите. - Ты звони...

    Вспомнив, что у меня повременный тариф на телефон, он поспешно добавляет: - Конечно, я позвоню!

    - Привет вашим домочадцам, Алевтине Максимовне поклон!

    - Непременно!

    Оставшись вдвоем с Маргаритой, я собираю блюдца и чашки, чтобы унести их на кухню, но мне нужна свободной правая рука, чтобы на ходу иметь возможность обо что-нибудь опереться.

    Маргарита с интересом наблюдает, как я левой пятерней удерживаю пару чашек с блюдцами, и начинает излагать свою проблему.

    - Митя... так можно вас называть? Я всю жизнь изучала то один язык, то другой - в результате ни один не выучила. Недаром говорят:  быстрее всего человек добивается высоких результатов в осуществлении своих низменных желаний... Но главная беда - латынь. Хотя нет - не главная. Главная - это, все-таки, стиль и доходчивость. Вы ведь можете литературно редактировать, правда?

    Я стою перед ней с чашками-блюдцами в левой руке и чувствую, что посуда вот-вот поедет... О литературной правке речи не было. Это, вероятно, уже немалый объем.

    - ...вы же знаете, профжаргон - это такая тарабарщина!.. Основное, так сказать, достижение отечественной науки.  Или вас Анна Самуиловна не предупредила о литературной правке?

    - Что-то вскользь упомянула, - вру я на ходу. - Признаться, я еще в детстве читал историю философии и робости перед ней не испытываю: это просто хранилище человеческих заблуждений...

    - А при чем здесь философия? У меня юридическая диссертация.

    Я хохочу зловещим смехом, и одна чашка наконец падает на паркет.

    - Ох!.. - Маргарита поднимает три крупных осколка. - Не делайте шума из ничего: вы не Шекспир!.. (А я ждал восклицаний: "Ах! Это к счастью!").

    - Но это к счастью, к счастью! - утешает она, отнимая из моей руки все уцелевшее.

    Идя вслед за ней на кухню, я комментирую недоразумение:

    - Испорченный телефон... Самый быстрый вид городской связи. Философ оказался юристом: это высокий уровень искажений.

    - Так что: вы откажетесь?

    - Да нет, - говорю. - Попробуем. Вы пришли с готовыми вопросами - или у вас проблема общего характера?

    - Самая общая: чтобы не было ошибок, несоответствий и опечаток. Плюс проверка иностранных цитат. А то мне их очень разные спецы переводили!..

    "Понятно! - говорю себе. - С миру по нитке - голому сорочка!.. А теперь к дешевому литредактору и правщику-закройщику..."  А ведь решение "самых общих" проблем - оно всего дороже стоит.

    Отправив ее в гостиную со словами "будьте как дома", я остался в кухне приготовить чай, который подам ей с нестареющими крекерами... Мысленно пытаюсь to size her up*.

    Конечно, на юриста она смахивает гораздо больше, чем на философа. На философа ну никак не тянет. Тем более что и челка ей почти накрывает тенью глаза Фемиды -  ей хочется потряхивать головой в обе стороны, раскидывая каштановые пряди, чтобы выставить пару выпуклых с жемчужным отблеском угольных глаз. Бывают такие серые с угольным блеском глаза, я в детстве видел такой антрацит, когда мы жили в гарнизоне с угольной котельной.

    Женщин я всю жизнь опасаюсь, но это не значит, что их боюсь. Восхищение - voila le mot*.

    Побаиваться их надо всегда. Это совершенно другая половина человечества. Когда случалось влюбляться... В общем, тогда я становлюсь патологическим интравертом, или по-русски - букой;  по крайней мере, таким я помню себя в детстве после полового созревания;  другим запомнить себя возможности не представилось.

    Всегда боялся что-то сделать не так, боялся себя. Их-то самих я не боялся и не боюсь. Лейтенант Киндинов видел вещи поважнее и пострашнее. А теперь вот не боюсь бить о паркет посуду и не стесняюсь своей опорной палки.

    Однако доценты нынче помолодели.

    - А что я про вас знаю! - запела она из гостиной.

    - А что?

    - Закон холостяка: не трогай пыль - и она тебя не тронет!

    - Маргарита, я вас умоляю!..

    - Вы, наверно, в ожидании моего прихода, сидели с Александром Васильевичем по-трезвому!

    - У нас по-другому не принято.

    "А у нее, выходит, цепкая память на имена!"

    - Курить у вас можно-а?..

    М-м...

    - Даме - можно. Пепельница прячется на подоконнике.

    - А я ведь, идя вас нанимать в редакторы, прихватила коньяк, чтобы сделку отметить...

    - Вот как... - говорю я громко, но без интонации.

    - А вы всегда такой мистер замороженный? Я, например, вам не текст на пергаменте - я живая! Послушайте, а может - вам на кухне помочь?

    - Это было бы кстати!

    Я уже заварил чай, но все унести за один раз мне и думать нечего.

    Водворяемся в гостиной за столом - и я, удерживая чайник на вытянутой руке, разливаю по чашкам душистый напиток.

    Если в моем доме есть что-либо от роскоши, так это высокосортный чай. В городе таких мест, где чай гарантированно хорош, раз-два - и обчелся... Но дальние экспедиции того стоят.

    Однако Маргарита ни слова о том, каков мой чай...

    - А это кто на портрете рядом с вами - ваш брат?

    - Да, это Игорь. Я - в бытность курсантом, а он - в пятый класс перешел.

    - Он с вами живет?

    - Когда как. Он слишком занят, чтобы дома ночевать.

    - Как интересно! Чем же он занят?

    - То саммитами, то международными форумами... Впрочем, иногда и девушками.

    - Не поняла. Он важная птица?

    - Куда уж важнее.  Милиционер.

    - А... И в каком чине?

    - До офицера еще не дорос.

    - А что он закончил?

    - Если бы окончил, был бы уже офицером. Но это долгая история. Может, вы о себе расскажете?

    - А я вам интересна? - деловито осведомляется она.

    - "Каждый человек нам интересен, каждый человек нам дорог!.."

    Ответил цитатой из фонотеки моих родителей.

    - It is... It is...  Как по-английски "преувеличение"?

    - An overstatement, вы хотите сказать? Да, согласен. Это фраза из прошлой жизни. Но и там она была преувеличением.  Как говорят наши дауны-журналисты: "когда мы жили в другой стране".

    - Вы не любите журналистов?

    - Они не видят разницы между страной и государством. Полное невежество. Во всяком случае - разницы не делают.

    - А вы свой секрет выдали: вы зануда.

    - Это вовсе не секрет. Я - зануда!

    Маргарита хохочет.

    - С чем я вас и поздравляю!

    - Это, наверно, закон индукции: очарование вгоняет меня в меланхолию, и я тогда становлюсь занудой...

    Она пропускает мою белиберду мимо ушей и молча принимается в упор на меня смотреть.

    Нет вещи на свете, которая больше, чем это, выводит меня из себя.

    - Что вы там ищете? - довольно сухо и отрывисто спрашиваю я. - У вас чай остывает.

    - Человека хочу увидеть. А вы кричите... Донт край он зэ вуман*!

    У меня обе конечности заболели от напряжения, а тут еще она выпендривается...

    - Об уроках английского у нас речи не было, - говорю  как можно миролюбивее.

    - Можно и об этом поговорить, - отвечает она без тени улыбки, и ее настойчивый взгляд начинает казаться уже неприличным. Она своих глаз не отводит - и я знаю, кто дрогнет в этом поединке... Это буду я.

    Мелькает шальная мысль: может, она ненормальна - ей любопытно увидеть мои протезы, мои культяпки?..

    Ведь в этой личной встрече особой необходимости не было.

    - Кстати!.. - говорю я, опуская глаза. - Вы  прихватили с собой компакт-диск с вашими файлами? Это ускорит работу, да и вам потом ничего не останется, как только распечатать...

    - Как могла я не взять? Все при мне. Но, если хотите, могу вам отдать его в следующий раз. Куда нам торопиться?

    - То есть... вас не поджимают сроки?

    - А могу и сейчас вручить, - как бы не слыша, продолжает она. - Ведь если я к вам приду просто так, без диска и без просьбы о консультации, вы же меня не прогоните?

    - Кто знает. Если я в этот момент буду занят каким-нибудь важным открытием...

    - ...то этим открытием буду я.

    Я бросаю на нее быстрый взгляд. Мне происходящее непонятно, как если бы мы повторяли свои реплики за неким суфлером, которого не видно и не слышно, - а он хорошо нас видит и знает свое дело.

    - Ладно, - говорит Маргарита, - давайте чай пить! Где у вас рюмки?..

Свершилось

    Когда я был маленьким, года за два до школы, то мечтал быть отцом - таким, как взрослые вокруг меня, например, упитанный дядя майор из соседней квартиры, выходивший на прогулку с сынишкой, которого держал всегда за руку.

    И я говорил маме, знаешь, мама, кем я буду, когда вырасту, - я буду майором, и у меня будет шестеро детей.

    Я не знал, сколько было детей у соседа, но уже тогда жадничал.

    В детстве мне часто снилась война, а помимо войны - что я уже большой и толстый, как сосед-майор, и веду за руку сынишку, сверху искоса довольно на него посматривая, а видеть мне его не вполне удается - мешает моя выпуклая генеральская грудь соседа-майора. У сновидений странная логика.

    Мой папа был еще капитаном, и всегда где-то был "на  тревоге", как отвечала на расспросы моя мама.

    А война, как немое кино, была статичной, висящей в небе угрозой - и все, что было в этом кино живого, это шевелящийся во мне страх.

    Я однажды сказал, подойдя к маме, чистившей картошку на кухне:

    - Мама, а если я никогда не женюсь?

    Не помню, сколько лет мне тогда уже было, но помню мамин ответ:

    - Нет, сынок, таких не уважают...

    "А как же монахи?" - через десяток лет подумал я, но маме уже вопросов не задавал. Отец был для меня вообще недосягаем. Вопросы задавал только он. Не помню, чтобы я подходил к нему с вопросами.  "Пусть папа отдохнет", говорила мама, "он аварию ликвидировал".

    Почти все, что мне известно об отце, я узнал от матери - после его смерти.

    Иногда даже думаю, что если бы мы ближе общались, пока он был жив, или просто живи он подольше, то мог бы и не занять такого важного места в моем святилище.

    Зато я видел бы его в сновидениях, он бы мне снился.

    Женщина столь сильно отличается от чело... от мужчины, что нельзя усомниться в том. что Ева была создана из Адамова ребра.

    Когда я что-то похожее изрек однажды на студенческой вечеринке, то Лариса Шишкина сверкнула в мою сторону черешневыми глазами:

    - В таком случае, мужчина вылупился из адамова яблока!

   Она постоянно следила за моими словами и стерегла мои промахи из укромной засады.

А я тогда сохнул по Наташке М., но та принадлежала душой и телом Гришке Коршеву. Факультетские девицы всегда были в курсе, кто предмет моих терзаний, - и вполне доброжелательно сообщали, что я "напрасно теряю время" и что "свет клином не сошелся".

    Молва считала наш филфак сплошным "факельным шествием", редких парней в этом девишнике - филолухами, а я уж тем более был белой вороной и, не желая того, достопримечательностью. Кто мог бы мне принадлежать, я к тем не очень-то стремился, зато моим желаниям противились все те же высшие силы. Мое увечье не ухудшило и не улучшило в этом смысле моих отношений с прекрасным полом.

    Видать, силен ты еси, Ангеле мой, хранителю мой святый!..

    Потому что вот уже чертову дюжину лет я колочусь между Сциллой и Харибдой...

А не погиб, и не проник, ни с той и ни с другой не согрешил.

    Вдруг она говорит:

    - Боже!.. Я совсем забыла: вам же неудобно, а может быть - и больно... Вы не обращайте на меня внимания, будьте как всегда. Что вам надо снять с себя - так вы и снимите... А то меня совесть замучает!

    - Вы так добры, Маргарита, что я не могу передать! - отвечаю ей. -   Но мы уже больше выпили, чем я за всю кавказскую кампанию: имеем право перейти на "ты"? За что я люблю наш русский язык, отчасти ценю французский и вполне презираю английский, так это...

    - Ха, ха, позвольте мне вам пояснить, как юрист полиглоту, что мы пьем за установление плодотворных, так сказать, деловых отношений, а наш переход на более интимную форму общения поставил бы нас в узкие рамки кабальной, роковой и прочей немыслимой зависимости, в ту или другую сторону, а наша взаимная толерантность и политкорректность оказалась бы под угрозой моральной деградации. Не то чтобы я была принципиально против, но поверьте, Дима...

    - Я не Дима, я Митя!

    - Поверьте, Митя: перейдя на "ты", мы больше потеряем, чем приобретем. Вы даже больше потеряете - вы потеряете клиента, то есть меня как клиента. Нет, вы представьте, как было бы здорово: мы с вами, вы прикиньте, уже съели вместе банку соли, замутили не один проект, основали СП, ООО и заколебали черта в ступе, получили президентский грант, побывали в заложниках в криминальном подвале, даже стали телезвездами в телешоу... и, при всем при том, это ни капельки не капнуло на наш аристократизм!.. Мы по-прежнему во фраках, с накрахмаленной грудью, в бриллиантовых булавках, строго на "вы". Милый Митя, вы не представляете, как часто я себя ощущаю последней из аристократов!.. Это так грустно!..

    Мяукнув на заключительной ноте, она берет мою левую ладонь и начинает ее разглядывать:

    - Не помню, по какой руке гадают. Да и не умею. А вы?

    - Тоже не знаю. Я сквозь толпу цыганок всегда проходил на высокой скорости - и они не пытались меня задержать.

    Она кивает:

    - Наверно, вы тоже аристократ. Конечно! Хотя Пушкин...

    - Да, Александр Сергеевич не отвергал гадалок с их услугами. И перстень носил как талисман.

    - Но он же был поэт!

    - Невольник чести!..

    - Но все равно - поэт! Ему простительно. Нет, Митя, вы должны знать: я с большой симпатией к вам отношусь, и вы вполне можете и должны,  without prejudice* к нашей политкорректности и аристократизму, снять с себя все, что вам мешает. Я желаю вам добра!

    Это совсем неплохое пожелание на ночь глядя. И юридический термин по-английски она на этот раз произнесла довольно сносно.

    - Боюсь, дорогая графиня, что вы не вполне отдаете себе отчет...

    - Ну... не отдаю, так потом отдам. Всегда чему-то можно поучиться.

    - ...что мне придется вас на время покинуть и, простите за такую подробность, снимать брюки...

    - Да хоть бы и штаны! Делайте, Митя, как вам удобно!

    - Но это как раз и неудобно.

    - Without prejudice, чтоб вы знали, как раз и снимает эту проблему. Всё: ее не существует! Это вам юрист говорит, что данный факт или поступок ничего не изменит и ни на что не повлияет. Как будто его и не было! Иначе я подумаю, будто вы хотите, чтобы я ушла.

   Это было бы в самый раз, думаю я... Но в то же время эта сумасшедшая меня интригует.

    - Вы в самом деле хотите, чтобы я ушла? - ледяным голосом вопрошает она.

    - Нет, я предпочел бы с вами поесть немного соли.

    Повеселев, она вскочила со стула и, огибая стол, двинулась ко мне.

    - Вам же не впервые снимать штаны, то есть... я хотела сказать совсем другое, ха-ха-ха!...

    Она стала совсем рядом, и я услышал ее прерывистое дыхание.

    - Вам ведь необходимо это так или иначе, а вы стесняетесь... Ну, хотите - я кофточку сниму - это облегчит вам задачу?

    - Это будет ближе к равноправию!... - бормочу я, давясь слюной.

    Что творится!...  и я уже ни пьян ни трезв, ни на этом свете ни на том.

    Она с нечеловеческим интересом смотрела, как я высвобождаю свои jambes inégalement raccourcies*,  и принимала у меня из рук мои орудия ходьбы, поглаживая их вздрагивавшими пальцами.

- Маргарита, поставьте их, пожалуйста...

    Она быстро отложила их в сторону и прижалась ко мне:

    - Вот вам, ваш любимый французский:  Дезабийé-муá!

    Последнее, что зафиксировалось моим сознанием, - что такая грудь может только присниться...

Грехопадение

    "А поутру они проснулись - кругом примятая трава..."

    Меня разбудили запахи кухни, где стряпали что-то небывалое.

    Но я был еще не готов просыпаться, решительно не готов...

    Не знал, как войду в этот новый мир - как триумфатор, завоеватель новой провинции для империи или как проигравшийся в пух и прах провинциал, забредший в столичное казино.

    Во-первых, просыпаться я начал с радостным ощущением - как будто у меня целы все конечности и они, после потягиваний на постели, сразу бросятся в пляс. Но тут же все случившееся встало предо мной в полный рост, как сцены из американского романа, полдюжины которых я  перевел для какого-то поганого издательства сразу по увольнении из армии.

    Было сильное ощущение того, что я, подававший было надежды автор, оказался в персонажах чужого романа. Может быть - и неплохого, но написанного кем-то, мне неизвестным.

    Не дотянувшись до одного из своих причиндалов, я только ткнул его - и он упал с глухим звуком. Дверь приоткрылась и в родительскую спальню семьи Киндиновых просунулась порозовевшая мордочка Маргариты:

    - Доброе утро! Я решила приготовить вам завтрак, но это вовсе не значит, что я претендую на вашу квартиру или на особое место в вашем... вашем... Короче, without prejudice.

    - Доброе утро, юридическое чудо! - ответил,  понижая голос недостаточно быстро...

    Она подозрительно сощурилась и притворила дверь.

    Стараясь не шуметь, я занялся своими прозаическими принадлежностями... Но уже не в них состояла моя несвобода.

    Спустя двадцать минут мы чинно завтракали в парадной зале на фамильном серебре славного рода Киндиновых под суровыми взглядами предков с потемневших портретов...

    Конечно, шучу;  но по контрасту с тем, что "было давеча", впечатление было именно таким.

    - Спасибо, Маргарита Авенировна, очень вкусно! - говорю я.

    - А зачем Авенировна? - обиделась она. - Политкорректность этого не требует!

    - Спасибо, Марго!

    - Мы старались! - просияла она.

    "Хорошее слово и кошке приятно". Я ел, не разбирая того, что мне было подано; потом и вспомнить не смог.

    - Как сказала бы ваша Монна Рафаиловна...

    Маргарита шумно бряцает вилкой о край тарелки:

    - Как?! Я что-то вам сказала про эту несравненнейшую женщину?!

    - Конечно! Вчера вы сказали, что она - завкафедрой и полная дура набитая. Именно так: полная и набитая.

    - Дело в том, что по вечерам я душу отвожу. А с утра она для меня - образец начальника и, как сказал классик, зеркало, под которым себя я чищу, чтобы топать куда-нибудь подальше. Тем более, что до кризиса среднего возраста мне далеко, да и она еще добрых лет десять протянет - и я, хочешь не хочешь, вживаюсь в образ каждое утро...

    - Кризис среднего возраста...

    Я умолк - и она поясняет:

    - Это когда очередной начальник моложе, чем ты сама. Вы разве не знали?

    По-моему, она всегда "в образе". Никуда она из него не выходит.

    Слишком много впечатлений за одни сутки. Это может  и слона свалить.

    - А ваш брат... Игорь, да? - вы часто видитесь?

    Мой младшой - любимчик женщин, особенно - когда не в милицейской форме.

    - Когда как. Может, завтра придет. Может, через неделю... Боец невидимого фронта.

    Я вздыхаю почти непритворно.

    С Игорем у нас отношения вполне братские, но слишком на многие вещи мы смотрим по-разному.  Я - поздний овощ, а он - из ранних сортов. Я прихожу к каким-то выводам или даже еще не пришел, а он уже напитался  готовых мнений на улице, на дежурстве, на рыбалке и на базаре.

    Но что нас, однако, роднит - это как будто одинаковое соотношение хороших качеств и недостатков. Кстати, мы оба не курим. Как наш отец.

    Марго уже торопится. Ее ждет машина у Балтийского вокзала, но туда еще ехать электричкой:

    - Отправление  в десять с минутами от платформы на Ленинском проспекте.

    - Кому-то, может быть, и Ленинский, а кому - и вовсе нет, - меланхолически произношу я.

    - Вы что хотите сказать, сэр?

    Я давно уже вижу, что Маргарита несколько старше меня, но галантно объявляю нас обоих принадлежащими к одному поколению:

    - Мы с вами этого помнить не можем, а вот Александр Васильевич говорит, что этот ваш якобы Ленинский проспект до конца семидесятых назывался проспектом Героев, и такое же имя носила платформа, до которой я вас провожу.

    - Нет, Митя, не стоит! Я действительно тороплюсь... - Она на минуту замолкает. - И почему он мой проспект? Все его так называют.

    - Все, да не все. Есть отрадные исключения. Например, Тотик.

    - А кто это?

    - А это один персонаж у одного хорошего писателя. Между прочим, реальный человек, дворник. Так вот он знает настоящее название этого проспекта.

    - И какое же оно?

    - Нет, это коротко не скажешь. Минуты полторы мне нужно... (Я чуть-чуть издеваюсь над ней, но ведь и правда, что Тотика понять в одно мгновение нельзя.).   Представьте, Маргарита:  не лето, как сейчас, а ранняя весна, с сосулек каплет, солнце светит, Тотик стоит...

    - Ну? - нетерпеливо, почти грубо торопит Маргарита.

    - И вот, если Тотику вы понравились, он к вам подойдет и прошепчет на ухо, что это проспект Игоря Талькова.

    - Но это же смешно! Это же... ж... юридический нонсенс! Уверена, вам это жизнь не облегчит!

    - О, конечно!.. Если бы я был вынужден задать вопрос кондуктору: "Доедем ли до Ленинского?..", я бы так и спросил.

    - Так в чем же дело?

    Вопрос я расцениваю как риторический - и ничего не отвечаю, пока Маргарита проверяет свою сумочку, облизывает языком помаду на губах и обувает босоножки.

    К моему облегчению, она подставляет для поцелуя щеку, а не губы. Все правильно: мы партнеры, аристократы, дегенераты и непонятно кто еще.

    Все-таки юрист, словно кошка, чует... чье мясо съела. Вдобавок за своего Ильича обиделась. Он же "лампочку изобрел". Тоже мне был юрист.

    - Но это же смешно! - звучит в ушах ее восклицание, и снова вижу вспышку в антрацитовых глазах:  испуг, недоумение, негодование в течение сжатого мгновения - one split second - когда она слышит, что для нас с Тотиком это проспект Игоря Талькова.

    Но юрист очень скоро овладевает собой и начинает свой допрос: для кого это "для нас", и чем определен наш выбор, и кто зачинщик, и много ли нас...

    Немного, но будет больше.

+     +      +

    В отношениях мужчины и женщины есть тайна, которую я считаю божественной - тайной Божией. А все ведь в мире тайна, доступная только Создателю.

    Уверен в одном: до грехопадения в Раю эта тайна - Мужчина и Женщина - была иной, она изменилась, когда стала сопровождать людей в скитаниях по земле.

    Когда я недорослем покинул Малороссию и наш городок с вишневыми садами, и когда позднее поступал в военный институт, таких мыслей у меня еще не появлялось. Сердечные страдания - одно, сердечная мудрость - это другое, и это другое обычно не торопится к вам прийти.

    В существовании полов уже заложено непреодолимое неравенство, и мне невыразимо жаль всех трансвеститов и прочих дегенератов, что бы ни говорили об этом всякие юристы последних времен.

    Ради чего положено это неравенство между женщиной и мужчиной? Наверное, ради истории  на земле, ради поэзии, драмы, музыки, литературы. Но также и ради трагедий, войн, агрессии, насилий и захвата - преступления и воздания. Ради того, что человек потерял Рай по собственной оплошности. Хуже, чем по оплошности: по непослушанию - ведь кого любишь, тому повинуешься. "Ради того" - это старинный оборот речи, церковно-славянский. Он также означает: "из-за того", по такой-то причине - "ради того, что...". Создатель знал о неизбежности этого, о многом сообщал через пророков: человеческая история на земле - это горнило испытаний, ее цель - отделение праведников от козлищ на всем ее протяжении до Страшного Суда. Потому что зло и добро объективно существуют, как магнитные полюса. И люди рождаются уже разделенными по этим полюсам. А те, кто ни там, ни тут, принадлежат  все тому  же большинству, во главе которого - злые. Добрым Господь по милости Своей не дал богатства, власти и похоти к убийству. А злые рождаются потому, что зло нуждается в своих носителях, и получают орудия зла - деньги, власть и похоть. Единицы могут покаяться и припасть к подножию Бога. Но зло неохотно отпускает своих.

    Вот так я понимаю христианство, так понимаю Россию. "Демократия в аду, а на Небе - Царство!" - сказал отец Иоанн Кронштадтский. И что тут непонятного юристам и присяжным поверенным вроде Ленина и Горбачева?

+     +     +

    Все происходящее имеет сокровенный смысл.  И в чем тогда смысл происходящего, если я не влюблен? Смысл узнается в названии... Если это не страсть, не любовь, тогда - блуд?..

    Однако и на блуд не совсем было похоже...

    Откуда мне знать, почему мой ангел-хранитель довел меня до объятий Маргариты и тут внезапно оставил меня под мою собственную ответственность. Видно, он меня счел уже вполне самостоятельным. Видно, время такое пришло. Раньше я очень явственно ощущал эту вышнюю волю... Теперь этого не было. Теперь приказывала Маргарита. Нетерпеливым тоном.

    - Ну вот, теперь вы и сами видите!.. Теперь снимайте ваши несносные штаны - и мы получим паритет!..

    Действуя дрожавшими как в лихорадке руками, я повиновался автоматически.

    Сорвав с меня сорочку, она повернулась ко мне спиной:

    - Паритет, милый, паритет!..

    Я принялся сдирать с нее трусы. В голове стучало, как камлание шамана: надо же... паритет... надо же... паритет...

    В тот момент все мое сознание было ограничено зрением.

    Подхватив мои укороченные конечности, она приподняла их, мягко поглаживая пальцами. Это было щекотно, но приятно. Потом стала тыкать  кончик языка в мои увечья и прижиматься грудью к моей уцелевшей голени.

    - My baby! - прошептала она... - Что же вы молчите?

    - Ты...

    - Ни слова больше!

    Ее губы, путешествуя по моей коже, почти легко преодолели естественное препятствие и стали трогать  кустарники у меня на груди...

    И я не захотел больше думать, бояться, стыдиться - и различать, где этот мир, а где тот, и медленно, и быстро, быстро стал терять то, что уже нельзя было назвать сознанием.

Разговоры

    Потом, и далеко не сразу, были разговоры.

    Легко понять, что я был еще сам не свой. И  знал, что это мне даром не сойдет.

    - My baby! - проворковала Маргарита, выглядевшая вполне довольной. - Можете положить голову мне сюда, - она показала себе на грудь, - а руку сюда...

    И разговоры снова потеряли перспективу.

    Потом я говорю:

    - А все-таки расскажи о себе.

    - Ну, если хотите... Я современная женщина. Свободная! Вам этого достаточно?

    - С одной вредной привычкой, - продолжаю я, - но без пороков...

    - О, конечно!..

    - ...телосложения.

    Она ладонью зажимает мне рот.

    - Вы невыносимы! В доме повешенного не говорят о веревке!

    - Правду, одну только правду, ничего, кроме правды! - упорно добиваюсь я.

    - Ох, упрямец!.. Однако мне приятно, что частичка вашего "я" - во мне.

    - Да? - как обрадованный второклассник, вопрошаю я.

    - И еще я рада, что я ваша первая женщина.

    Утренние сумерки не могут скрыть, как сильно я краснею.

    - Э... все когда-то бывает в первый раз.

    - Иногда и не бывает. И еще мне интересно так близко наблюдать живого гения.

    - Да кто сказал такую чушь?

    - Было кому. А я, конечно, подхватила сразу: да, да, мы ищем таланты! Ведь моя работа требует не меньшего, чем... Мне показали на вас. "Он, может быть, и потянет на гения..."

    - Грубая лесть, а приятно. Я обычно  пропускаю лесть мимо ушей.

    - Приятно, что для меня вы делаете исключение. Постойте, а где ваши руки? Вот так, хорошо... Я влюблена в ваши руки, у вас пальцы пианиста, может быть Рубинштейна, а если я для вас... Что я такое для вас?

    - Скрипка Паганини?

    - Тогда будьте же этим самым Паганини!

    - Виолончель для меня удобнее.

    - Только Ростроповича мне не хватало!

    - А что ты имеешь против?

    - Мне рот его не нравится. Типично еврейский рот.

    - Ты антисемитка?

    - Что я - дура, что ли?  Я сама семитка на три четверти...

    - КАК?!

    - Как-как! Вот так!

    У меня душа застучала в пятках.

    Для чего я столько лет слушался ангела... Для того ли, чтоб в один нарочитый час мы с ним, внезапно, друг от друга отвернулись...

    - Вы уже засыпаете, милорд?

    - Я усваиваю... информацию.

    - Я слышала, что вся человеческая личность может быть сохранена в цифровом виде. Вот как на диске. А потом на базе нанотехнологий он будет воспроизведен.

    - Ну да, я знаю. На СD-плейере.

    Мой голос выдает мой сарказм, но она не принимает этого на свой счет.

    - Не всем дано идти в ногу с прогрессом, - вздыхает Маргарита и кладет свою ногу мне на плечо.

    Стены комнаты качнулись, подземный толчок тряхнул мое содержимое, тайны мира стремительно поехали на меня... Маргарита, Маргарита, как тебя ни назови, будет недостаточно. Я догадывался, что такие, как ты,  вовсю ходят по нашей земле... А, может, таких-то больше и не бывает!

    ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...

    - То-то меня подмывало спросить, почему ты крестик не носишь...

    - А меня подмывает спросить, почему вы сейчас его не сняли.

    - Снимать его нельзя.

    - Можно, прекрасно даже можно. Монна Рафаиловна вовсе не крещенная, а пару раз в неделю крест надевает. И снимает, когда ей надо.

    - А надевать когда ей надо?

    - Как захочет ее левая нога.

    - Она, наверно, ваша родственница?

    - С чего вы взяли! - говорит она лающим голосом. - Моя завкафедрой, несравненной учености человек... то есть женщина, конечно... делится мудростью безостановочно, просто фонтан... Вы знаете, почему хлеб подорожал, молоко, яйцо и прочее? Потому что пенсионерам добавили пенсии, потому что этим ворчунам все мало, все маво! - передразнила она.

    - А ты не впадаешь опять в антисемитчину?

    - Вот если бы вы критикнули мою шефиню, я бы согласилась, что это антисемитизм. Но я - имею право. Это наши дела.

    - Что ж тогда ваши телеведущие, ваши историки постоянно лезут в наши дела, представляясь нашими учителями?

    - Потому что. Много званых, мало избранных.

    - Это вы-то избранные?! Почитала бы Евангелие...

    - Спасибо! У меня есть что читать. - Она примирительно погладила мочку моего уха. - А вы не против, если я свет погашу?..

    И она погасила его.

Без названия

    После Чечни я привык отгадывать значение практически всех событий в моей жизни: если что-то происходило плохое, я должен был найти в себе ответ "за что", а если хорошее, то ответ "ради чего".

    Но трудно понять, что с тобой происходит и ради чего, если не знаешь, куда  это записать: направо или налево.

    Зачем и кому было нужно довести меня, печального рыцаря платонической любви, а вовсе не Печорина, - к тому же военного инвалида, - до вчерашнего происшествия? Конечно, я был тоже испорчен воздухом времени, - но теоретически. За сутки я изменился, я чувствую жизнь уже по-другому. Впору и спасибо сказать... Кому? И - за что?

    Зачем, кому было нужно, чтобы Маргарита оказалась из вечно левых, вечно пришлых, протестующих, негодующих на эту страну, в какой бы стране ни находились?..

    В передрягу я попал, это однозначно. Значит, понадобилось видеть Свыше, как я выйду из нее. И я озираюсь посреди своей комнаты, раздираемый противоречивыми желаниями... То ли музыку слушать, то ли в Интернете посидеть;  почитать ли, посидеть ли за письменным столом...

    Мой взгляд падает на корешок книги, которую я никогда бы не взял в руки, которая, давно читанная, стала частью интерьера... "Дафнис и Хлоя".  И я вдруг беру ее в руки, раскрываю...

    "24. Но вот близок был полдень, и время наступало, когда их глаза попадали в плен очарованья. Когда Хлоя Дафниса нагим видела, ее поражала его краса, и млела она, изъяна малейшего в его теле не замечая. Он же, видя ее одетой в шкуру лани и в сосновом венке, когда подавала она ему чашу, думал, что видит одну из нимф, обитавших в пещере. И вот похищал он сосновый венок  с ее головы, сначала его целовал, потом на себя надевал;  а она, когда, сняв одежды, омывался он в реке, надевала их на себя, тоже сперва их целуя. Иногда они друг в друга яблоки бросали и голову друг другу украшали, пробором волосы деля: Хлоя говорила, что волосы его похожи на ягоды мирта, так как темными были они, а Дафнис лицо ее сравнивал с яблоком - таким оно было белым и румяным. Он учил ее играть на свирели, а когда она начинала играть, отбирал у нее свирель и сам своими губами скользил по всем  тростинкам. С виду казалось, что учил он ее, ошибку ее поправляя, на самом же деле через эту свирель  скромно Хлою он целовал.

    25. Как-то раз в полуденную пору, когда он играл на свирели, а их стада в тени лежали, незаметно Хлоя заснула. Это подметив, Дафнис свирель свою отложил и ненасытным взором он ею всею любовался: ведь теперь ему некого было стыдиться; и тихо  он сам про себя говорил: "Как чудесно глаза ее спят, как сладко уста ее дышат! Ни у яблок, ни у цветущих кустов нет аромата такого! Но целовать ее я боюсь; поцелуй ее ранит мне сердце и, как мед молодой, в безумье ввергает. Да и боюсь поцелуем  ее разбудить. Ах, эти болтуны-кузнечики! громким своим стрекотаньем они ей спать не дадут, а вот и козлы стучат рогами, вступивши в бой;  о волки трусливей лисиц! Чего вы их до сих пор не похитили?"

32. ...пошли они на коз своих и овец посмотреть. Те смирно лежали, не паслись, не блеяли, но, думаю я, не видя Дафниса с Хлоей, о них тосковали. Когда ж они показались, и раздался обычный их зов, и на свирели они заиграли, овцы тотчас же поднялись и стали пастись, а козы запрыгали, зафыркали, словно радуясь спасенью своего пастуха от бедствия в море. А вот Дафнис не мог заставить себя быть веселым, увидав Хлою нагой и красу ее, прежде сокрытую, открытой; заболело сердце его, будто яд какой-то его снедал: то дышал он часто и скоро, как будто кто гнался за ним, то задыхался, как будто все силы свои  истощил уже в беге. Казалось, в ручье купанье было для него страшнее, чем в море крушенье;  думал он, что душа его все еще остается во власти морских разбойников, был ведь он молод и простодушен и не знал еще, что за разбойник - любовь".

Брательник

    Игорь позвонил: приедет поговорить и посоветоваться.  Значит - и мне насоветует с высот своей молодости. Это ничего еще не значит, что я служил в Чечне: Игорь - милиционер, слуга режима по определению, знаток тех сторон жизни, что прикрыты мундиром МВД. И еще - ментовскими сериалами, конечно.

    Интуитивно я чувствую, что мой младший брат не разделяет моих интересов и занятий, но признает мои увечья  как бы уважительной причиной для всего того, чем я занимаюсь. Куда, мол, Дмитрию деваться, выбора-то нет.

    В этом даже скрыта некая ментовская мыслишка, для меня оскорбительная: у правящего режима достаточно молодых здоровых карьеристов, чтобы таланты и способности увечного лейтенанта-филолога могли интересовать сильных мира сего; поэтому-де лейтенант Киндинов - в лагере оппозиции, выбор его предрешен объективной реальностью.

    Он верно чует, что я - в оппозиции, но сильно ошибается, если думает, что я в лагере...

Ведь лагеря никакого нет и в помине. Устроителей "лагеря" вовремя выводят из игры, начиная с генерала Рохлина... А оскорбляет эта мыслишка меня тем, что выводит мой образ мыслей из моего увечья, а не из состава моей души.

    Брату не приходит в голову, что время, окрашиваясь в разные тона, не всех заставляет одинаково подстраиваться под преобладающий цвет.  Зато он кожей и мундиром чувствует изменения политической погоды - климат, ясное дело, все тот же - и знает, что задача выживания облегчается  принадлежностью к мимикрирующему большинству.

    Знать-то он знает, только применить не может: мой ведь брат. Но учит меня тем самым законам, которые обоим нам противопоказаны.

    Сколько, однако, у нас с Игорем неосознаваемого (им) сходства!..  Но это к моему роману не относится.

    - Привет славной совецкой милиции! - приветствую его.

    - Да уж куда там, советская... - отрицательно вертит головой. - Иногда, в отдельных случаях...

    - Местами!.. - добавляю я.

    - Конечно, - подмигивает брат, - места надо знать...

    Он служит во вневедомственной охране - государственный защитник частных интересов (банк, магазин и т.д.) и общественных (школа, мост, стадион). Плюс такие интересы, которые даже не знаешь, куда отнести, потому что русский язык потребности в них не испытывает (саммит, кастинг, фестиваль, хэппенинг, хэллоуин и прочие инсталляции...).  Жить по Гиннесу - умереть по Соросу.

     Ловлю себя на мысли, что мы с ним никогда не говорим о женщинах... Понятно, почему эта мысль пришла ко мне именно сейчас. Но тут еще и наша разница в возрасте. Семь лет - и будто уже разные поколения. Он практически не знает, кто такие Горби и Маргарет Тэтчер, а про Дрейфуса с Бейлисом даже не слыхал. Правда, он и родного отца помнит только благодаря фотографиям.

     Об отце мы с ним говорим;  и я чувствую, что, когда мы встречаемся с братом, отец приближается к нам:  встречаясь, мы, хотя бы только молча, но все равно думаем о нем.

Особенно я,  поскольку Игорь на отца здорово похож. Пока Игорь подрастал, нашей главной темой был отец и долг офицера, его честь и благородство, - еще и потому, что нас не один год опекали товарищи отца, рассказывавшие о нем.

     Теперь мы с ним, такие разные, нет-нет да и съедемся - словно к отцу, чтобы задуматься о жизни и поудивляться, насколько отец и его товарищи непохожи на тех командиров, у кого служит Игорь или служил я.

    Велика у нынешних властей потребность во внутренних войсках, недаром эти ВВ уже превысили вместе взятых оборону страны и МЧС.  Везде нужны ОМОН и солдаты ВВ на бэтээрах, мы знаем даже места,  но увы, Игорю его начальство ничего на этот счет не говорило: Кондопога, Ставрополь, Углич, Сальск, Харагун - это для него пустой звук. Игорь подсел на компьютерную иглу, помимо дежурства, он знает только свои виртуальные игры, битву кланов, виртуальные деньги, виртуальную любовь и честь.На милицейскую карьеру он давно уже забил, потому что... Потому что он тоже Киндинов.

А меня еще, вдобавок, как лингвиста, трясет от слов типа "бэтээр" или ГИБДД - как трясет меня и от авторов этих слов-уродов, авторов уродливой политики.

     После замены ГАИ на ГИБДД смертность на дорогах  возросла почти вдвое, и пусть попробуют это оспорить. Люди ГИБДДнут без покаяния.  Все это случайно? Несчастный случай - это диагноз несчастного сознания.

    Офицер, изрыгающий матерщину, уже не офицер. Я еще застал последних могикан, а Игорь уже их не видел и не знает - кроме, разве что, Александра Васильича. Это я смог оценить, побывав на Кавказе. Но все, что я ценю, мне кажется... сновидением, тающим под лучами солнца.

    - Ты слыхал, что такое Forex? - спрашивает Игорь.

    Мы с ним - на кухне, Игорь заваривает чай. Зная мои пристрастия, он притащил мне банку черной смородины.

    - Forex? - переспрашиваю я. - Это из той же оперы, что "международный банковский институт" на Невском: игра на бирже и подобные штуки.

    - Точно! - кивает Игорь, разливает чай по чашкам, садится напротив и демонстрирует свою осведомленность. - Международный валютный рынок. А есть еще фондовый - то есть рынок акций...  Товарно-сырьевой и т.д. Сегодня я расскажу тебе о Forex.е, потому что я, брат, залетел!.. На семь с половиной тыщ рублей.

    - Это триста "уé", - прикидываю я, и ущерб, понесенный Игорем, уже звучит не так пугающе. ("Уé" - изобретение тех самых умов, что придумали ГИБДД и бэтээр.

    - Валяй, рассказывай!

    Подруга Игоря, неизвестная мне особа, долго шпыняла его за безденежье, подозревала его, что он, как "мент поганый", скрывает от нее свои левые доходы, скупясь на подарки  и гулянки...

    - А что, она тебе настолько дорога, что ты терпел все это?

    - Мне даже было интересно, как долго я это вытерплю... Но суть не в этом.

    ...Девица эта "запала" на идею Forex.а. Ее постоянно в метро доставала реклама: "Курс доллара меняется? ЗАРАБОТАЙ НА ЭТОМ!". Такая вот непыльная возможность.

    Игорь посопротивлялся вначале, а потом уступил. Даже показалось ему интересным: все было обставлено, как учеба, приобретение специальности... В каком-то смысле так и было, но, как известно, не всякому Сеньке да лисья шапка.

    Странно, однако, что он, сотрудник МВД, вооруженный милицейскими "ориентировками" на лохотронщиков и пр., поверил в солидность какой-то якобы гонконгской "международной фирмы", которая на российском рынке придуривается уже восемь лет, козыряя "гарантиями UBS (союза швейцарских банков)" и подобной туфтой. Втайне от коллег, между дежурствами - по выходным - он стал посещать лекции и практические занятия по приобретению "профессии трейдера".

    - Рейдера? - переспрашиваю я.

    - Нет, не рейдера. Трейдера. Короче, валютного спекулянта. Это нынче легальный бизнес. В учебниках по трейдерству так и пишут: спекулятивный капитал, спекулятивные ожидания  участников рынка...

    - Слушаю - и умиляюсь. До мурашек по коже. И как твои ожидания?..

    - Подожди, не все сразу. Это же изображалось, как подготовка будущего специалиста для "международной компании". А те триста баксов, что я потерял, считались как бы залогом того, что новый специалист не уйдет, а останется работать в компании, его обучившей, - то ли аналитиком, сочинять обзоры и прогнозы рынка, то ли трейдером, который управляет счетом клиента, играя на Forex.е его деньгами...

    - А кто погашает потери, кто страхует риски?

    - Ну... это оговаривается в договоре фирмы с клиентом, там даже четко говорится, что клиент обязан свой счет пополнять, потому что его деньги могут "таять" в ходе его игры. Работник фирмы может рисковать и своими деньгами - это пожалуйста. Так же, как клиент своими. Я, правда, эту тему так и не понял до конца.

    - Так с этими акулами нельзя! - испугался я за брата.

    - Само собой! - кивает Игорь. - Дело в том, что мне стало интересно этому учиться: эти спекулянты - их же там целое "мировое сообщество" - сварганили подобие науки с таинственной математикой, числами Фибоначчи, трендами кривых, японскими свечами и прочим аппаратом для лохов, хотя трейдер может иногда уловить настоящие закономерности... Беда в том, что...  Короче, разные сукины дети, типа министров финансов или великих банкиров, могут любую закономерность послать ко всем чертям одним своим заявлением. Ты думаешь, почему они без конца богатеют? Потому что сами создают тенденции на рынке, "тренды" эти, сами их меняют - и знают, когда это произойдет: делают деньги из ничего, из воздуха, разоряя лохов. Их, акул вонючих, так и называют:  маркетмейкеры. Они с рынком делают что хотят.

    - И как ты потерял свои деньги? Это же был твой залог, ты говоришь?

    - Когда я перечитал подписанный с ними договор, то вижу, что эти триста баксов - не залог, как мне это вешали на уши, а простая плата за обучение. Я, конечно, стал возникать:  как, мол, так?.. А мне под нос какой-то внутренний манифест компании в дубовой рамочке - "гарантийное письмо" - деньги, мол, вернутся всем, кто останется работать в компании. Я уже знал, что не останусь - но что было делать?..

    - Как же ты подписывал?

    - Тогда я думал, что останусь, - брат машет рукой. - Я тогда завелся... Или - повелся. Конечно, мне могли сказать, что "по результатам ваших тренировок вы нам не подходите"... Но до этого дело даже не дошло. Короче, эти триста баксов я заплатил за свою свободу. Пока я там учился, то освободился от всякой привязанности к Ирине.

    - Давай будем точны: ты заплатил семь с половиной тысяч рублей.

    - Да.

    - Но ты закончил курс?

    - Нет. Когда я все понял, то бежал оттуда куда глаза глядят. Так что даже ставить вопрос о возврате денег я не имею права.

    - Я бы на твоем месте пошел туда в милицейской форме и эти деньги взял назад. Здесь явное злоупотребление доверием. Впрочем, смотри сам.

    Я знаю: это не в характере Игоря. Да и не в моем. Но советы давать легко.

    Игорь придвигает к себе остывший чай и говорит:

    - Но я кой чему полезному у них выучился. Хочешь вопрос, который был на втором зачете?

    - Ну?

    - У тя  волосы щас приподымутся... Что такое инфляция, ты знаешь.

    - Еще бы не знать, когда хлеб за полтора года вдвое подорожал.

    - Значит, обесценивание денег и рост цен. А какое, по их спекуляторской науке, первое средство против инфляции?

    Я задумываюсь.

    - По их науке?.. То есть не в реальной экономике, а в банковских заморочках?..

    - Ну да.

    - Наверно, изменение банковского процента.

    - В какую сторону?

    - Повышение, конечно. Тогда деньги из производства перетекают в банки, а вкладчики надеются на подросший процент.

    - То есть богатеют богатые, а нищета обостряется там, где была! Теперь слушай вопрос молоденького пухленького экзаменатора симпатичной национальности... Если инфляция растет, то что происходит с данной валютой?.. Не торопись, подумай. Подумай, как биржевой спекулянт, стоя с ним на одной доске. Я-то подумал как нормальный человек, к тому же читавший когда-то Салтыкова-Щедрина... Короче, я сказал, что валюта дешевеет.

 Ведь, по определению инфляции, это так и есть. Но по смыслу спекулятивного рынка - все наоборот. Этот же вопрос предложили кудрявому пареньку из Финэка. Тот потеребил свой нос и говорит: "М-м.. Валюта укрепляется."  Его хвалят: "Правильно!".  Я говорю: "Как?!.. Ведь она подешевела!". А мне пухленький гламурненький экзаменатор отвечает: "А что мы признаём первой мерой против инфляции? Повышение учетной ставки?.. В результате спрос на ослабевшую валюту повышается!"  Так это же повышение ставки не всегда происходит, говорю им я. "Но ожидания участников рынка!.. - закатывает глаза симпатичный. - Они с полным правом рассчитывают на повышение процента, они повышают спрос на валюту, - значит, она укрепилась!.."  Бред сивой кобылы. Они на все смотрят с другого конца телескопа. Трейдерам реальная стоимость валюты, да и всей экономики, не важна. Для них имеет значение "тренд", на него и молятся: повышается курс котировок или понижается. Если повышается, то в начале этого повышения трейдер  старается эту валюту купить (скажем, евро купить за доллары), а когда эта тенденция роста иссякает - или трейдер боится, что завтра она обвалится - то он свои евро с "наваром" продает, покупая доллары. Сплошное объегоривание, как при любой игре: там никаких реальных ценностей не создается. То есть, для блага людей, это безобразие надо запретить.

    Узнаю настоящего Киндинова. Ушел от неправедных денег, не боясь потерять свои кровные.

    - А как другие трейдеры?

    - С одним я успел пообщаться.

    - И как?..

    - Он посмотрел на результаты  моих виртуальных упражнений и стал меня хвалить - не знаю, за что - даже позвал сотрудников, чтобы те взглянули: якобы я проявил мыслительные способности, стал мне объяснять мои ошибки и убеждать меня, чтобы я к кому-то там у них записался на индивидуальную подготовку. А я слушаю - и в толк не возьму, за что меня хвалят... В общем, за то, что я торговал... Ты не бойся: счет виртуальный, учебный, хотя котировки реальные, реальный курс в реальном времени... особенно им понравилось, что я торговал не в пределах суток, а с отложенным исполнением...

    - Игорь, ты меня технологией не грузи, ни к чему... А что трейдер о своей профессии говорил?

    - Стресс, конечно. Они и своими деньгами рискуют, и деньгами клиентов. Проиграл - пытается отыграться, хотя бы потери возвратить... Расслабляться некогда.

    - Вот-вот!.. Так ты расстался с этой шарагой?

    - И с шарагой... И с Ириной.  Вольный орел.

    - Ну и молодец.

    - Ого!.. - Игорь бросается к окну. Там сыплется отвесно с неба крупный дождь. - А мне бежать пора!.. Опаздываю!

    - Мой зонт возьми!

    - Ты же знаешь: я не пользуюсь!

    - Это я не могу пользоваться, а ты можешь! Ты куда сейчас?

    - Мне до Ленинского.

    - И ты, Брут?.. И тебе - до "Ленинского"?

    - А кому еще?.. И ты туда же?

    - Неважно, кому еще. Важно, как ты его называешь.

    - Ну, извини, забыл... - Игорь снисходительно ухмыляется. - До проспекта Игоря Талькова, правильно?

    Спохватившись, он осеняет себя крестом:

    - Прости меня, тезка, прости!..

    - Не ёрничай... Или уверовал?..

    Игорь неопределенно пожимает плечами:

    - Тальков-то ведь веровал, по-моему.

    - Ну, ладно, братишка. Таки уважил мои седины, мои раны...

    - Где седины? - удивляется Игорь.

    - Ну, это чтобы прямо не ссылаться, -  я смеюсь, - на собственную мудрость...

    Игорь торопливо сжимает мои плечи и вылетает за дверь: "Пока!" -  Пока!

    А ведь семь с половиной тысяч - немалые деньги для загнанного сержанта милиции... И я хватаю со стола телефон:

    - Игорюха, я могу тебе подкинуть пару тысяч... Правлю тут, по случаю, поэтический ежегодник России, на днях получу...

    - Нет, старшой, выкручусь. Спасибо! Пока...

    Ему еще год до получения диплома в милицейской академии. В корочках напишут, что он юрист. Хотя какой может быть юрист в беззаконном государстве... Он никаким юристом быть не хочет - и не будет. Игорь у нас - просто мамин сын, дитя природы, честный малый и доброе сердце... Как он держится в милиции, я ума не приложу. Только тем, наверно, что безответный сержант. Офицера давно бы схарчили...

    Конечно, я собственного брата имею конкретно в виду.

Окно

    Ну и что мне дальше делать?  Не хо-чет-ся ни-че-го. Ни того, что было. Ни того, что будет...

    Была у меня платоническая подружка в Ханкале, медсестра. Считать ее подружкой - конечно, натяжка, но у нее были внимательные серые глаза и она всегда помнила, что я Митя, а не Дима. Бывал я в Ханкале изредка, наездами, и во второй приезд назвал ее даже нечаянно Клавой, забыв, что она Зина. Легенда советского безвременья Высоцкий надолго зарифмовал Зину с магазином, а московская кастелянша тетя Клава казалась ее старшей сестрой: оба этих имени связывались для меня с образом доброго, простого, правильного, полновесного русского лица, далеко отстоящего от диетической красоты Клаудии Шифер.

    Зина была разведена;  в русской деревне, у родни, подрастала ее кроха-дочь, а Зина здесь, в Ханкале, выбивала клин прошлого клином настоящего.

    - Митя, ты не представляешь, что такое бабы: это страшно. Я сама себя иногда ненавижу за то, что я тоже баба. Русский человек - прекрасная душа, только не баба. Мужик может быть замечательным, но когда он пьет - то уже баба в худшем виде. Вот ты вот умный, образованный, ты мне можешь объяснить, почему сейчас русская душа свертывается в рулон?.. Раньше я такого не видела! Теперь никто никому не говорит ничего, никто никому не скажет... И бабы тут впереди всех. И по телику  тоже они умничают... Зачем вы это позволили, мужики!.. Нет, Митя, ты не понял, это страшно!..

    Перед моей эвакуацией Зина успела вволю поплакать у меня на груди, оплакать мое увечье и свои надежды, если у нее они были, а мои ладони навсегда запомнили вкус ложбинки у нее между лопаток и сладость прощупываемых позвонков.

    Утром был дождь: листва под окнами свежая, яркая и закрывает все пространство до соседнего дома.

    Перебираюсь в гостиную - там хоть и шумно, зато видно прохожих, омнибусы, троллейбусы, дилижансы, мерседесы...

    На днях в нашем граде произошел  громкий несчастный случай. Мэр столицы наших южных отпусков, будучи приватным образом на берегах Невы, вечером катал свою пятилетнюю внучку в изукрашенной карете по набережным. Неожиданно в карету на полной скорости влетает шальная легковушка. Отягощенному заслугами дедушке - ничего, а внучка вылетает из экипажа прямо под колеса мимонесущихся  машин. Ребенок умирает в отделении реанимации.

    Я знал людей, переживших клиническую смерть (кстати, число их постоянно растет - для нашего, наверно, вразумления)... И что их, выживших, больше всего потрясает:  как упорно сопротивляется душа возвращению - той силе, что тащит бедную душу назад  в "темницу тела". Вот когда стала ясной эта метафора - "темница": душа летит, стремится к таинственному, желанному свету впереди...

    Страх смерти существует, это свыше нам дано - для существования в темнице. Но смерти... Смерти, ребята, -  нет.

    Однако трагедия есть. Она - для тех, кто остался;  для родных людей. В ней же, в чужой трагедии, нуждаются нюсмейкеры, это подлое племя, особенно подлое в России: начальство требует. "Взорван аэропорт" - кричат заголовки. Читаем: оказывается, на стоянке, в полукилометре от аэропорта, взорвана машина. "Перестрелка" в Москве оборачивается предупредительным выстрелом в воздух. "Пять девушек затоптали в австрийском Инсбруке..."  Каков язык, а?!.  Кого затоптали пять девушек? Если бы руцкоязы хоть соображали в падежах. Но они попросту цыфирку ставят... Несклоняемую.

   Или вот парадокс (хотя, понятно, кажущийся): в одном случае трагедию лепят, а в другом, когда она реальный факт - ее замазывают. Казалось бы, вы же хотели трагедий, новостийная редакция? - вот они, только черпай!.. Что в Кондопоге, что в Ставрополе, что в Сальске, в Харагуне...  Не-а, это нам не надо, потому что виноватые уже назначены, и очевидцы не нужны. Режиссеры, комментаторы, цуциологи, подлитологи, теле-кудахто-ведущие - вот они нужны!

    Ньюсмейкеры россиянского ТВ сеют террор в его первоначальном значении - как ощущение ужаса.

    La Terreur "французской революции" - это были не столько сами казни, сколько чувство иррационального ужаса, охватившего население. Террор - это политика. Политика Троцкого, политика Сталина... Устрашение, intimidation. Чем, по-вашему, занимаются ньюсмейкеры, "делатели новостей" -  людишки славной демократической профессии?

    Помня о том, что смерти нет;  что слова об уходе "в лучший мир" - вовсе не пустые слова;  что "ни один волос не упадет с главы вашей без произволения Господа";  и что на пятом году жизни душе легче спастись, чем обремененной многолетними заслугами перед князьями лжи - помня об этом, я возвращаюсь мысленно к погибшей девочке... Надо еще знать семью, в которой она росла - и для кого она была соцветием радости;   у кого эта отрада была отнята - и за что, или ради чего.

    Неисповедимы Пути...

    Для религиозного ума,  случай - это что-то совершенно невозможное. Ум сознает свою человеческую конечность - и, напротив, беспредельность божества. Дорожи умом - бойся разума!..

    Потому что судьба драпируется в одеждах случая. А ведь каждая судьба - также еще часть других, окружающих ее судеб, даже отстоящих, может быть, за тысячи верст.

    Так что же - все предопределено?  Нет... Да.  Не знаю. Нет ответа. Но все роли розданы в театре, каждому - своя. От нас зависит, как себя вести в тех обстоятельствах, которые для нашего времени определило Провидение.

    Нащупывая истину во мраке фактов, догадываюсь, что наказание может быть одновременно милосердием... Конечно, конечно: горечь, горечь и горечь в сердце от потери любимого существа. Но... девочка уже выше всех наших представлений о счастьи.

    Блажен же тот, кто научается следить за своими взаимоотношениями с Богом, надзирая за своими поступками - и за воздаянием, которое не медлит; надо быть зрячим, чтобы распознать его знаки, но мы в азарте жизни не успеваем это даже почувствовать, не то что понять.

    Меня научил этому один парнишка из многодетной крестьянской семьи на Смоленщине, рядовой моего взвода. Мы часто с ним делились мыслями, а у него они были на удивление мудрыми и светлыми. Про таких молва говорит, что долго они не живут: "Господь прибирает".

    Он умирал у меня на руках - или почти на руках - и его последние слова были: "Спаси... батя...". Иногда мне даже кажется: "Спасибо...те.."

    Неизвестно, к кому он обращался на самом деле, кого благодарил.

    Но я должен понять, ради чего мне он был послан... Иногда я думаю, что слова его мне понятны.

    Русские цари презирали смерть, а верили в Бога. Президенты верят не в Бога, а в смерть.

    Перемещение президентского тела, огнедышащего и метающего молнии в своих подчиненных, но ненавидимого, презираемого и ежедневно осмеиваемого рейтингом, -  его любое перемещение требует обездвиженности населения, городского транспорта и оцепенелости общей мысли, присутствия дежурных вертолетов и снайперов на крышах.

    Снилось ли такое Николаю Первому, Павлу Первому, Александру Второму, великомученику Николаю?..

    Когда пресловутый президент собрался поупражнять свою харизму в школе детей с детским церебральным параличом, то подчиненные министра Нур-ва прикладывали детей-инвалидов к стенке лицом и обыскивали - сверху донизу и на глубину внутренних органов, невзирая на почти полное отсутствие у несчастных вестибулярного аппарата, а не то что помыслов на покушение. Руки у директрисы тряслись потом весь день.

    Грешен и я: все никак не прочту повесть одного из этих ребят-инвалидов - "Вечный странник" в господствующем ныне жанре "фэнтези". Я в упор не знаю такого "жанра". Это просто английское непритязательное слово, которое лукавые издатели "забыли" перевести на наш язык:  фантазия.

    Фантазия - она ведь автора ни к чему не обязывает. А "фэнтези" - непосвященному читателю уже внушает некое мистическое чувство. Интеллектуальный террор, политика устрашения. Пустая бочка громче гремит.

    Тротуар на дальней стороне проспекта выложен массивными блоками разноцветного гранита: это недавний дождь высветил все краски камня. В сухую же погоду все камни почти одинаково серы.

    Почему влажный камень ярче сухого? Неужели камень, как рубашка под дождем, намокает - и становится ярче, прозрачнее, обнажает краски?.. Но ведь камень прозрачнее не становится, только делается ярче. И ведь в камень влага не проникает, хотя он выглядит намокшим. "Намокнув", камень сразу обнаруживает цвет: зеленоватый, желтый, буро-красный, черный... А высыхая - сереет.

    Но если он промокает в глубину, то и высыхать ему не приходится...

    Понял.

    Яркий он оттого, что покрыт водяной пленкой, которая изменяет угол отражения и преломления лучей. Сухой камень имеет мириады шероховатостей - у каждой собственный угол отражения, свет рассеивается, поверхность воспринимается, как матовая, серовато-белесая...  А вода выравнивает щели, раковины и шершавинки, угол преломления и отражения становится почти одинаков для всей поверхности: мы видим цвет камня, он уже не распыляется вперемешку, до белизны...

    Приятно вспомнить, что ты когда-то в школе учил физику - без дураков.

    По проспекту пронеслась машина с развевающимся черным флагом - и это бы еще ничего, но через несколько минут еще две пронеслись, и вот уже целая кавалькада машин с черными флагами.

    В продолжение четверти часа двигалась эта процессия, и я чувствую, что в мире что-то не так. Часы показывают пятый час. День почти пролетел, а я еще не выходил на улицу...

    По коням! Или, по-казацки: "нá конь!".

    В лифт мы входим одновременно с соседом.

    - Какие-то машины с черными флагами... - говорю я после приветствия.

    - Так ведь "Зенит" просрал в Москве два-четыре! - машет рукой сосед.

    - Во как! - восклицаю в тон.

    - Понабирали, понимаешь, легионеров-миллионеров. За кого болеть? Одно название.

    - А я гляжу - не понимаю: черные флаги, да все из новехоньких иномарок и джипов...

    - А!..

    У соседа лицо презрительно-гадливое. Он ездит на "Фольксвагене" пенсионного возраста, но еще бодренького вида. Сам он лет на пятнадцать меня постарше.

    - Удачи! - киваем мы друг другу и расходимся.

    На троллейбусной остановке я не раздумываю, куда себя девать: подошедший двадцать девятый троллейбус  меня доставит прямиком к фонтанам на Московской площади.

    Фонтаны - это хорошо: отвлекают от безобразной фигуры на непомерно высоком постаменте...

    Но я не доезжаю до площади, схожу у метро на проспекте Талькова,  карабкаюсь по ступенькам в книжный магазин "Родина" и вижу там книгу городского депутата, военного корреспондента - "Чеченский репортаж". Листаю пухлую книжку... Обилие фотографий, корреспондентских текстовок, дневниковых настроений, бытовых застолий... Репортаж.

Куча предисловий, напутствий, аннотаций и одна всероссийская премия.

    По крайней мере, парень старался быть правдивым: что видел, слышал - то и описал. Русский  характер боевого товарищества, верность памяти павших. Или вот: старший лейтенант, не утерпевший - и рванувший в свою часть до окончания медового месяца. Верю, что так и было: это русская совесть, а не семейная ссора.

    Сохранится ли молодая семья - это, конечно, вопрос. С одной стороны - подлости войны, а с другой стороны - женское сердце.

    Но такие парни в нашей армии были, есть и будут.

    Кстати или некстати, вспоминаю исповедь одного вояки МВД  в Промысловском районе.

    "Это моя вторая командировка в Чечню. Я женился пять лет назад, по большой любви, у меня жена, скажу тебе так: всем на зависть, понял?..

    Но я еще не знал себя  (и ее), когда женился. Понимаешь, в чем дело... Я хочу  бабу только по нежности, а не по-всякому, не просто - лишь бы вообще...

    Все вроде шло хорошо. И она меня любит, я точно это знаю. Мальчик у нас, Петька...

    Как-то мы поругались на почве безденежья. Она стала говорить, мол, все воруют, что же ты...  Я ей: а ты больше телевизор слушай...

    Слово за слово... Оскорбила.  Петька плачет.

    Чувствую: я уже ее начинаю ненавидеть, а она от этого только хорошеет... ну, для меня, в моих глазах... Взял ее. И как, парни, взял!.. На свою голову.

    Через неделю - опять меня довела. И понравилось ей так, что не передать... А я вижу,  что кроме как по нежному,  я ее от ненависти тоже хочу. И все чаще она меня провоцирует...

    А попробуй-ка жить, ненавидя, каждый день!..

    И ведь люблю ее, заразу, - вот проблема!

    - Так почему уехал на войну?

    - Убить ее боюсь! Какая ни жена, а Петьке мать.

    - А кто важнее сыну, отец-офицер или стерва-мать?

    - Поди узнай! Мал еще пацан!

    Я заметно дернулся. Он ко мне:

    - А ты что скажешь, Киндинов? Ничего не скажешь, я знаю. Что ты можешь сказать, холостой?

    В самом деле, что я мог ему сказать?

    - Послушай, ты отвлекись, не комплексуй... Время все расставит... Зачем ты, подражая придуркам, родного сына называешь пацаном? Это же еврейское слово. Поц - по еврейски знаешь что?..

    - Странный ты чудак, Киндиныч! Мне б твои заботы, ей-богу!

    Заботы были общие, а он этого не видел... На третий день Петькин отец подорвался на фугасе.

    А меня через неделю подстерегла хитро замаскированная растяжка. Подстерегла, когда я шел, ничего не видя, после площадного мата комбата.

    ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...

    Ничего за весь день я сегодня не сделал.

    Фактически я весь сегодня думаю об одном: позвонить или не позвонить Маргарите.

Между небом и землей

    Сегодня точно не позвоню.

    Что ты вообще себе думаешь, лейтенант: ведь дело не в том, звонить или не звонить, а в том, что сказать хочешь. Ну не идиот ли ты? - вопрос еще не сформулирован, а ты подбираешь ответ... Не знаешь еще, в какую дверь идешь, а ключ уже облюбовал. Дитя неразумное...

    А идиот - это же не бранное слово. Идиот, что по-гречески значит - особенный, оригинальный малый... Идиóтита - всего лишь особенность, оригинальное качество, а вы что думали, господа новорусские? - что князь Мышкин - это по-вашему идиот? Нет, он идиот не по-вашему, не надейтесь!  

    Лучше прокачусь я в метро... Отворачиваясь от рекламы. Реклама делает нормальных людей ненормальными:  бесит и возмущает. А потом они становятся нормальными опять, но по-другому:  на грохот подземки жалуются всю жизнь, а к рекламе привыкают... Тихая отрава.

    Если бы люди над рекламой поразмыслили, опрокинулся бы Кремль. Но людям некогда думать, надо смотреть телевизор согласно своим наклонностям. А реклама, на самом-то деле, служит вовсе не пропаганде товара - и даже не содержанию телевизионного сообщества. Она является, мои дорогие, таким же товаром, как все остальные телепрограммы:  набивочный материал для мебели, желудков и мозгов. Притом создает колоссальное множество рабочих мест для людей непроизводственного типа... И все на деньги, заработанные трудом и пóтом людей, по преимуществу, негородских: таежных, тундровых, степных, полевых...

    Я мыслю, дружище Декарт, значит, я спокоен.

    Мне не нравится станция "Проспект Ветеранов": она без эскалаторов, одни голые ступени. Еще "Автово" такое же - надо спускаться и подниматься почти исключительно за счет  мускульной силы рук, используя все опоры, какие только повстречаешь. Да за счет какого-то шестого чувства, когда ухитряешься даже силу земного притяжения использовать с той же целью: не опрокинуться, не упасть - а долететь до ближайшей опоры, до перилец, рукояти, что ли, пришлепнуться к стене, наконец. To get a foothold, to uphold an armpit.

    Чертов английский, пристал, как банный лист...

    Так вот - поэтому я проезжаю мимо "Ветеранов". Можно бы выйти на проспекте Игоря Талькова.  Но здесь не хочу видеть снова эти ужасные буквы: "ленинский проспект"...  Киндинову непросто угодить в российской федерации... Опасные мы люди - Киндиновы*.

    Все-таки человек - создание престранное: не знает, куда девать свою свободу. Достойных целей применения свободы - раз-два, и все заблокированы;  зато путей к ее продаже или бартеру - хоть отбавляй: пирсинг, пиво по кличке beer, кастинги всех видов, шопинг, трейдинг, рейвинг, драйв энд экстази, триллер энд фэнтези, а еще - psyching, mocking, kidding, killing, bidding, go-getting, fooling around...

    Poor юмэн-биинь*  in its own full right!  Еще Рильке говорил, что западные понятия, пересаженные в Россию, становятся полной своей противоположностью. При том, что и в родном своем Западе отнюдь не выглядят чарующе.

    Интересно, как скоро зарастают следы от пирсинга - и зарастают ли? - когда эти дурочки, спохватившись годков через семь-восемь, станут бороться с морщинами и трещинами... Тогда уже в очереди на пирсинг будут стоить их младшие сестренки. Зато - рабочие места для людей городского типа.  Homo urbanicus не выживает в экологически чистой среде.

    В вагон вошла пожилая женщина в черном и стала просить материальной помощи на двух внучек-сироток. Половина вагона могла ее только видеть, но не слышать: в ушах у кого помоложе зудели, а то и гремели музыкальные таблетки. Другая половина была погружена в анабиоз.  Я сунул руку в карман брюк за металлом - вытащил семь рублей монетами и протянул бабуле. Мой почин поддержал один дядя-крепыш, обветренный как строитель-монтажник...

   Тут в меня вцепляется с выговором сидящая рядом матрона: зачем вы ей подаете, она тут этим постоянно промышляет, ее даже по телевизору показывали - "звезда экрана"!

   Я не стал отвечать. Хотя мог бы спросить: вы что, мадам, ей позавидовали? Конечно, тетка, то бишь матрона-мадам, могла таким образом всего лишь оправдывать передо мной свою "гражданскую позицию" неподающего.

    Напротив сидят, оглушенные наушниками, хозяйки обнаженных пупков. Я и сам от духоты страдаю, поэтому, конечно, им сочувствую, но некоторых пупков предпочел бы не видеть вовсе.

    И, чтобы не видеть, задираю глаза повыше, упираясь в рекламу "СПб Института красоты":  "МЫ СПАСАЕМ КРАСОТУ. ЧТОБЫ ОНА СПАСЛА МИР!"

    Бедный Федор Михайлович перевернулся бы в гробу!  Что сделали рекламные пираньи с мыслью классика...

    Белобрысый великан моих примерно лет, с лицом Питера Пэна**, -  со странным  выражением интереса пополам с гадливостью на этом лице - читал "Властелина колец". Вдруг захлопнув книгу, он стал очумело озираться, вглядываясь в темноту за стеклом вагона.

    - А улицу мы Гоголя проехали?! - воззвал к народу детина?

    Никто даже не глянул в его сторону: все слушали либо бряканье наушников, либо свои неумолчные мысли под стук колес.

    - Я давно не бывал в этом районе! - смутившись, объявил огорченный детина, по-прежнему диковато озираясь... потом поднялся к схеме линий метрополитена, с минуту смотрел на лист бумаги, после чего возопил:

    - Mamma mia!

    Он был похож на инопланетянина...  А я с бессердечным равнодушием читал рекламу на инопланетянском языке: "Развлекайся с Мегафон PRO!"

    А ведь я должен был ему помочь... Хотя бы потому, что он искал не Малую Морскую, а именно улицу Гоголя.

    Но когда я это сообразил, великан уже выскочил на следующей станции.

    А куда же еду я?

+    +    +

    Вышел на "Знаменской" и оказался на Московском вокзале. В нашем славном метро, как водится, табличку-указатель попробуй отыщи! - и будешь вынужден вернуться, откуда пришел (при этом скрипя свою "песню о встречном"). Потому что с эскалатора видишь только вездесущую рекламу. Я не стал возвращаться, пошел вместе с человекопотоком - и так попал на вокзал.

    Интересное место - вокзал. Однажды я случайно обнаружил это, когда вот так же, никуда не едучи, оказался на том же Московском. Никого не встречая, никуда не отправляясь, любопытно наблюдать за людьми на вокзале, за легким налетом отрешенности на их лицах.

    Увы, не сегодня.

    Все какая-то мелочь пузатая обоего пола, без выраженья на лице.

    Вспоминаю, что дома перед выходом ничего не ел, - и хотя о вокзальных буфетах хорошо нельзя, а потому лучше никак, но червячка заморить можно и здесь. В центре мегаполиса дешевле нигде не будет, а за потерей качества даже цены не успевают.

    В буфете только один бедолага за высоким столиком;  завидев меня, призывно машет рукой.

    - Проходи, служивый! С праздником!

    - Спасибо, и вас тоже!

    Мужчине лет пятьдесят, и я вижу, что он вовсе не бедолага, а вполне всем доволен - даже принял слегка и плюс чуть-чуть...

    - Давай, солдат, возрадуйся!..  - он щелкает ногтем по нагрудному карману пиджака - и я слышу глуховатое эхо: металлическая фляжка.

    В слове "солдат", если кто понимает, нет ничего обидного, будь ты хоть трижды офицер и даже маршал. Потому что мало быть офицером и тем более маршалом, если ты даже не солдат. Оскорбить можно словами "настоящий солдафон", но сказать, например, о Суворове "верный солдат Отечества" - высокая похвала. Извините, если я твержу что-то вам давно известное - право, не все это знают.

    - А что за праздник? - спрашиваю я.

    - Ну ты даешь, солдат! Он не знает! - и мужчина скандирует шепотом, поочередно слово за словом: - Старый, вонючий, сукин-сын, отправился, ко всем чертям, за получкой!..

    - Ну, кто бы там ни отправился, а мне нельзя: потеряю управляемость.

    Ухватившись левой за столик, я правой демонстрирую опорную клюку.

    - Ты, солдат, еще не прочувствовал праздник - вот и нет куражу. Сейчас немножечко и сам захочешь, и плюс чуть-чуть...

    Глаза у мужика сверкают, какая-то новость распирает его. Одет он чисто, похож на военного пенсионера.

    - Не тяни кота за хвост, товарищ командующий, - я начинаю гадать: - Вроде не ельцинская годовщина...

    - Ельцин?! - его лицо искажается. - Пхе! Глубже копай, разведчик! Ротшильд коньки откинул, который старший там у них...

    - А...

    Все знают Ротшильдов, и никто про них толком не знает. Но стоило кому-то из них умереть, чтобы некрологи всем напомнили: все-таки живы и действуют.

    - Ну что, будешь?

    - Грех не пригубить, - соглашаюсь я.

    Видит Бог, к себе в роман я никаких ротшильдов не ждал, но мне, неизвестному писателю, ограниченному в передвижениях, выбирать не приходится.

    И опять же, отмечаю про себя, Провидение мне тащит соплеменника Маргариты. "Тенденция, однако!" - сказано в каком-то анекдоте. Но я их не запоминаю, как и они меня.

    - Ты что, не догоняешь, солдат?.. Умер вице-премьер мирового правительства, а может, и премьер, но уж точно распорядитель по инфляциям, дефолтам и мировому мордобою...

О чем ты думаешь? Тебя как зовут?

    - Дмитрий!

    - А я - Олег.  Даже - вещий, можно сказать!

    Он достает из холщовой сумки еще одни пластиковый стаканчик и бутылочку с надписью "Байкал". Но его "байкал" светлее обычного.

    - Давай немножко коньячку, ребята из Приднестровья привезли. Ох, украинская таможня, доложу тебе!.. - он потрясенно вертит головой.

    - Они только учатся, - говорю я снисходительно.

    - Но все человеческое скинули с себя давно. Я все думаю об этом гаде Ротшильде. Ты думаешь, он прожил сто лет, потому что Бог про него забыл?..

    - Сто лет! - ахнул я.

    - Ну, два годка не дотянул. А то ты представляешь, какой бы юбилей отгрохали?.. Юнеско с Лувром и Британским музеем... Ха!.. Ну, будем!.. Дмитрий, говоришь?..

    Он пытливо смотрит в мои глаза и придвигает стаканчик чокаться.

    - Так вроде над покойником... - и я отвожу свою руку.

    - А мы - не на поминках! - веско отвечает Олег. - Ты ничего еще не знаешь, ты этих тем не изучал: кто заказал вторую мировую, кто заказал наполеоновскую, чеченскую, кто перестройку заказал...

    - Вы первую мировую сознательно пропустили?

    - Разве пропустил?.. Все! Уже пьян! Больше нельзя... Кстати, Маша!..

    Он говорит возникшему над стойкой лицу под кружевной диадемой:

    - Мясной салат молодому человеку, Машенька!

    И, опять понизив голос:

    - Нет, Бог его не прибирал для того, чтобы тот все мерзости исполнил, на которые способен. Чтоб мировое зло нашло свой фокус! Ну, будем!

    Мы сдвигаем стаканчики, и они беззвучно тюкают друг дружку.

    Приднестровский коньяк мягко обволакивает нёбо и пощипывает язык, обжигая носоглотку.

    - Кто понимает, тому не нужен арманьяк и кальвадос, - наблюдая за мной, удовлетворенно говорит Олег. - Там все анонимно, а я вот пью, при этом зная мастера, создавшего этот напиток!

    - Тогда-то что!

    Кальвадоса я не знаю. Арманьяк вспоминаю неотчетливо.

    - А текила - вот уж пакость! - говорит Олег.

    - Верю, хоть и не пробовал.

    - Ты чем занимаешься, солдат?

    - В настоящий момент я занимаюсь корректурой "Всероссийского дня поэзии", на издание которого, как ни странно, найдены деньги.

    - Молодец! Четко докладываешь! - хвалит Олег. - Ну что такое деньги? Деньги - хлам. Была бы поэзия! Есть поэзия, корректор?

    - Встречается, - сурово отвечаю я.

    Диссертацией Марины заниматься я не стану, пока не позвонит.

    Но Олег не спускает с меня глаз, и я продолжаю:

    - Трудность в том, что, когда встречается поэзия, то я зачитываюсь - и забываю, что должен проверять знаки препинания и прочее. Возвращаюсь и читаю заново. А время торопит.

    - Время торопит, а ты, однако, здесь.  Значит, нам суждено было встретиться на этом празднике. Ты филолог, солдат?

    - Так точно. Русский - и парочка иностранных языков.

    - У тебя электронный адрес есть?

    - Конечно.

    - Напиши мне тут, - он вытаскивает сложенный вчетверо листок. - Я пришлю тебе пару исторических фактов. А ты мне парочку настоящих стихов.

    - Стихи - пожалуйста! А насчет истории - я не испытываю недостатка.

    - Ой ли! Смотри, солдат, самонадеянных первая же мина накрывает! Вот скажи: кто самый богатый человек планеты?

    - Ну, это явно не Билл Гейтс... Не султан Брунея... И не тот мексиканец, что их опередил.

    - Так, так, так!.. Продолжай, солдат, продолжай!

    - О самых богатых и могучих как раз не пишут, о них уже все написано сто лет назад. Они рекламы не хотят, даже за нее преследуют...

    - Правильно мыслишь, солдат! Ну-ка, еще по одной!..

    - Нет, больше не буду, Олег! Потеря управляемости - для меня это смерть.

    - Ты прав, я тоже не буду. Тебя сам Бог послал, чтобы я и отметил, и не наклюкался. Я ведь еще больше невостребован, чем  поэты и писатели. Я математик. А куда математику податься? Только в радикализм, в извлечение корней. Ты филолог, ты поймешь. Если ты понимаешь, что это не Гейтс, не Абрамович, не Витте и не Путте...

    - И не Типун!.. - хохочу я. Приднестровский коньяк - развеселая вещь...

    Олег резким движением поднимает палец и смотрит словно внутрь себя, преследуя спугнутую мысль.

    Но она улетела. Это я ее шуганул.

    - Никто же из перечисленных, - говорю я, чтоб заполнить паузу, - не мог бы пригрозить банкротством Генри Форду и прекратить его политическую активность.

    - Вижу, ты и в самом деле не нуждаешься в моих бандеролях. Ладно! Поговорим о поэзии. Что показывает нынче барометр обчественного созднания?

    - Плач по России и жалость к себе любимым.

    - М-да...

    - Ну, интеллигентские проклятия режиму тоже есть. Но ведь сборник - почти официальный, поэтому даже нытье окутано туманом поэзии. А вообще - в каком состоянии страна, в таком и поэзия. Так что можно предположить, что эпоха Лермонтова была совсем не такой, как нам ее рисуют в школах учителя известной национальности.

Все было лучше, чем теперь. Мы с тобой хоть понимаем, что и кем делается, и для чего, а поэты советского выпуска, пишущие по правилам склонений от Розенталя или того хуже,  сами мало что понимают - и у них ничего не поймешь. Такая тарабарщина поперла - хоть святых выноси. Главное, как считают некоторые, - рифма и экспрессия, а смысл и ясность не обязательны. Иногда это даже не ребус, а галиматья. Но - с пафосом, с пеной у рта. А у других - просто вышучивание всего и вся, но это люди известного сорта. Вот вам поэзия!

    - Ну, Бог с ними. Я в юности сам грешил, а теперь недосуг... Ты в какой-нибудь партии состоишь?

    - Окстись, Олег!  Или нас история не научила?..

    - А я вот состою, - Олег задрал подбородок. - Потому что нам нужна партия совсем другого типа.

    - Я слышал дедушку Ленина, проходили кровопийцу. ( Лицо Олега осталось невозмутимым.)  Зачем нам партия? Чтоб зарегистрироваться и двинуться в Думу?

    - Чтобы массы мобилизовать.

    - В том варианте, как вы думаете, этого никогда не случится. Смотри сам. Партия столько энергии тратит на списки, денежные залоги, судебные тяжбы и подобную мутотень, что если даже ее пустят на выборы, то у избирателей к ней уже стойкое отвращение, а у самой партии сил не осталось на все остальное - вроде бы, главное. Ну разве не так? Массы мобилизовать!.. Никакая партия этого не может. Только та, которая распоряжается полицией и тюрьмами. Вот она и  мобилизует избирателей. Как правило, они уже одеты в форму.

    - А большевики?

    - Не называй обман мобилизацией. Притом  власть к большевикам упала в руки от масонов, и революция - не дело рук большевиков, а целого оркестра, в нем большевики сидели на барабане и трещотках, а дирижировали ротшильды и куны - сам прекрасно знаешь.

    - Для своего возраста ты знаешь немало.

    - Я старше Лермонтова на четыре года. Было бы стыдно мало знать.

    - Так что, по-твоему, вместо партии?

    - Я пришлю тебе статью, которую заканчиваю.

    - Я знал, что ты не просто корректор. Пришли статью. Когда ждать?

    - К среде управлюсь, наверно.

    - А ты где печатать будешь?

    - Печатать? - я невольно улыбнулся. - На принтере. А размещу в Интернете.

    - Ясно. Может, нашей газете подойдет.

    - Нет, Олег! Не подойдет! Вы же - партия!  НППР, НПНП, НДПР - каждая думает, что она особенная, а для народа - вы все на одно лицо.

    - Ну ладно, ладно, солдат! Пришлешь статью - а там посмотрим.

    - Я думаю, пожалуй, что поэзия подождет... К понедельнику пришлю!

Женская тема

    Мы расстались совершенно друзьями.

    Но никакого электронного письма я от него не получил, так что высылать ему статью было некуда.

    Эта неопределенность и тревога заставляла возвращаться к нашей встрече, вспоминать подробности. Кем был этот математик с видом всезнающего полковника запаса? Собиратель информации? Член Пиквикского клуба? Используемый политологами энтузиаст - или сам политолог, раздатчик бесплатного сыра?

    Ведь искренне праздновал отдачу Ротшильдом концов - будет жаль, если свою искреннюю энергию Олег отдаст какой-нибудь выморочной партии, где запудренные политологами люди, не знающие истории Отечества, снова  будут по выкройкам лукавого сочинять очередную партийную идеологию.

    Неужели его самоподача объяснялась только приднестровским коньяком? Чем черт не шутит... Мы оба никуда не ехали, нас уже это сблизило, а для него, похоже, Машин буфет был пристрелянной точкой.

    Да, и потом - я был нужен ему для исповеди (что это мне - на роду написано?), а ведь исповедуются перед теми, с кем наверняка больше не увидятся...

    - ...Эх, солдат... Ты небось неженатый. А я женатый, но свободный. Так жить, как я живу, и быть женатым - невозможно. К тридцати - ну, максимум, к тридцати пяти, человек должен определиться: у него есть дело его жизни - или женщина его жизни. Женщина моей жизни погибла двадцать лет назад, значит, я должен был выбрать дело жизни... А что такое любовь? Если это дело твоей жизни, тогда ты Ив Монтан, то есть конченый человек. Потому что тогда любовь - это безумие... Страсть к женщине - это безумие, а безумие не может быть делом жизни, ты тогда несчастный человек, понимаешь? К счастью для нормальных людей, безумие проходит - но что делает ив-монтан? - он ищет нового безумия, и так до тех пор, пока не станет развалиной. Ладно, безумие - это один вид любви... Другой вид - или просто другое безумие - это страшная зависимость. Ты - в кабале, всегда должен, должен, должен, должен... Я даже не деньги имею в виду. Но ты должен считать ее лучшей половиной, говорить комплименты, переживать, волноваться, еще и ревновать - а им только это дай почувствовать!.. Я не спорю: счастье - оно бывает.. у некоторых, кто знает, они, допустим, сами любят, и дети их любят - но я так тебе скажу, солдат, а ты мотай на ус: любовь - это теперь невозможно, потому что детей должно быть много, тогда и будет в доме любовь - а не то что... будет не киношная, а настоящая...  А если у тебя дело жизни, то женщина - противопоказана, тогда женщина заменит дело жизни, и детей не будет, любовь отомрет - и будешь ты опять искать безумия, потому что дела жизни - нет!..

    - А вот Достоевский...

    - Знаю, знаю!.. - как ужаленный, дернулся Олег. - Исключение! Он был пророк и гений, Бог ему послал эту женщину - ради дела его жизни, ради нас. Она и была исключением. Это  Женщина Свыше, понимаешь? Ты еще молодой боец, тебе все интересно, но если у тебя есть какая-то идея в жизни, хоть бы и партия... которые ты презираешь... вот есть у тебя цель, скажи?

    - Ну... есть.

    - Не стану даже спрашивать. Важно, что есть... А если так - беги от женщин. Они испорчены двадцатым веком. Вспомни: почти все, кто добился своей цели в жизни, были одинокими - или монахами. А если чего-то и достигли, несмотря на баб, как Шопен или там Гете, то далеко не всего, потому что путались с... В искусстве еще смогли, допустим, а все открытия науки, ты смотри,  были сделаны не благодаря теткам, а им наперекор, несмотря на их собственничество по отношению к мужику. Я только тогда и вздохнул свободно, когда избавился от этих вампиров.

    - Как избавился? -  ( Он же говорил про смерть женщины его жизни, подумалось мне.)

    - Любовницу прогнал. Еще упиралась, рисовала мне страшное будущее...

    - А дети?

    - Какие дети? У таких кошек детей не бывает!..

    Он даже зубами скрипнул.

    - Ну да чего мы о грустном, солдат! Сегодня же праздник! Не будем сами себе его портить...

Женитьба

    Человек - существо одинокое, и разве я - не подтверждение этому? Появление доцента Маргариты и ее неожиданные милости (может, просто бабье любопытство) это мое одиночество, к которому я привык, только разбередили.

    А писатель - вообще одинок, по определению. Во времена Александра Васильевича, когда он издавал свою книжку, это было тоже справедливо, но не очевидно - потому что общественный статус писателя поддерживался государством. От писателя до властителя дум был один шаг (правда, не всем позволяли его сделать).Поэтому на одном фланге находились властители дум, благословленные властями, а на другом - те, кто стал властителем благодаря противодействию властей. Поэтому писатель всегда имел поклонников - тех или этих, и был центром маленькой планетной системы, звездой. Не в пример телезвездам, которые надуваются в телевизоре. Если коротко, писатель был звездой недавно отошедшей эпохи, а звездой накатившего настоящего теперь являются актер с актрисой. Именно так, парами, хотя актерская пара - сочетание непостоянное, текучее. Звезда эпохи ханжества - писатель -  чреват был тем, что он написал, и тем, что еще не написал. Звезда эпохи цинизма - ничем не чреват, это полая фигура. лицедей - хотя копоти ой как много. О писателе говорили его книги, а сам его возраст и его портреты были почти неизвестны. О коптящей звезде известно даже больше, чем она, звезда, собой представляет, - вплоть до увлечений звездиной "герл" или, соответственно, "бойфренда" (включая кулинарные и сексуальные предпочтения).

    Тем более писатель одинок сейчас, когда предпочтения президентов уже ни для кого не секрет, искусством  окончательно утверждены кино, эстрада и пародия, а литературные премии учреждаются и раздаются иностранными бакалейщиками.

    Но и сам по себе писатель - существо одинокое. Это подтверждается их биографиями и особенно воспоминаниями писательских жен. Хотя бы на примерах Федора Михайловича и Джозефа Конрада. Анна Григорьевна вошла в одиночество Достоевского и поселилась в нем -  украсила его, ничем не нарушив. Миссис Конрад в своих мемуарах без конца с возмущением говорит о рассеянности мужа, всюду оставлявшего окурки и прожженное белье.

    Но я, кажется, сплетничаю?..

    Одиночество писателя отличается тем, что он должен жить в гуще людей, ревниво это одиночество оберегая. Этим писатель может больно ранить своих близких - и даже любимейших своих убить. Первый ребенок Достоевских, горячо любимая Сонечка, умерла очень скоро после торжественных слов лечащего врача: "Будет жить!". И она бы жила, "когда б на то не Божья воля" - в каковую Волю входил составной частью и гений Сонечкиного отца. Федор Михайлович свидетельствовал в письмах, что любовь малютки-дочери к нему, отцу, была почти мистической: она рано стала его узнавать и нуждаться именно в нем. Она уже стала поправляться после жестокой простудной болезни. Врач с полным основанием сказал: "Будет жить!". Счастливый отец отправился, как обычно, читать газеты, что было его писательской привычкой...

    В этот момент преодолевший кризис ребенок особенно остро нуждался в присутствии отца как в залоге несокрушимости мира. Соня была неспособна понять уход Федора Михайловича, ее крохотная жизнь, едва преодолевшая опасную черту, вдруг ощутила уход любимого божества из ее жизни... Могла ли она знать, что отец - ее бог! - идет читать газеты, что он вернется...

    Угасание Сони было катастрофически быстрым: ей стало незачем жить...

    Неисповедимы пути Господни. В этой смерти ребенка - и великая тайна судьбы нашего гения, и тайна милости Божией к Соне, рано упокоенной на небесах... может быть, для молитв о страстном, горячо любящем ее отце, терзаемом судьбой на этой грешной и столь мучительной для всех нас земле.

    Романтизм литературы и романтичность поведения - вообще присущи мужчинам, а не женщинам. Мужчина любит тайну, ореол, вуаль;  тайну за драпировками. Женщина желает скорейшего удовлетворения своего любопытства, ей никакая сплетня не покажется невероятной. Как говорил наш недоучка-философ Голубович, "женщина более биологична".

    Но что это я рассуждаю - без стыда и совести?! Рано мне об этом рассуждать.

    ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ... ...

    Что больше всего потрясает - это готовность женщины отдать, предъявить, показать свое последнее, свое самое крайнее, поделиться последнейшим, сокровеннейшим. "И не только с тобой", подсказывает Голубович.

    Сокровеннейшим - но лишь анатомически, и сделать его твоим. Как бы - твоим. Потому что, отдавая, она все равно берет, она тебя захватывает и держит в плену, в заточении, из которого ты и сам  не уйдешь. И это, Киндинов, такого как ты, Киндинов, - и потрясает.

    Когда тайну, ценимую мужчиной-романтиком (он от рождения романтик, пока среда не развратит большинство из нас) - пока эту тайну соблюдали, мужчина воспламенялся от овала лица под вуалью или от сверкнувшей из-под юбок лодыжки. Теперь красавицы сидят в метро, едва прикрытые "топиками" и миниюбками, а сидящие напротив  парни даже не посмотрят на их пупки, на вызывающие личики, на глянцевые бедра акселераток. Я наблюдал - и я не понимаю такого отношения!..

    Хотя - понимаю:  парни заняты пивом и шумомузыкой.  Выполняя команду общенациональной рекламы (антинациональной!), не давая себе засохнуть - позволяют себе гнить. А реклама, как всякий преступник, по словам федерал-президента, национальности не имеет. А зачем она ей?

    Нас тоже лишили национальности, сделав преступниками. А президент не имеет национальности, потому что это запрещает должностная инструкция. Зато партийную принадлежность свою он уже не скрывает.

    Это не парадокс, а естественный закон: убивая тайну, убивают любовь. Секс - другое дело, но пиво и его прикончит in the long run*. Убивая таинство брака, убивают семью. Убивают семью - называя банальное сожительство "гражданским браком". Какое искажение смысла! - даже я, не будучи юристом, чисто лингвистически... О столпотворение срама и звезд!

    Как же умники называют собственно гражданский брак? - Законным. То есть их "гражданский" брак - незаконен? А вы что думали!

    А церковный брак тогда каков?  Ну, если кто читал митрополита Илариона "Слово о законе и благодати", тому ответить легко...

    Церковный брак - благодатен.

    И можете говорить, что хотите.

+    +    +

    Александр Васильевич связывает сексуальное охлаждение парней с демонстративной обнаженностью девиц. Я  же, вдобавок, еще грешу на пиво и на такие игрушки, как панк-рок, виртуальный мир "фэнтези", одержимость автомобилями у богатеньких и  озабоченность большинства поиском хлеба насущного.

    Как бы то ни было, но немало парней живут без общения с противоположным полом. У сослуживца Александра Васильевича - сын:  не интересуется ничем, кроме пива и футбола... "а я не понимаю, зачем все это: футбол, и пиво, и я сам...". Отец пытается вразумлять, а тот ему: "Поздно, папа! Мы все уже по другую сторону 93-го года..."

    Зато как совершенна техника, запечатлевающая "навсегда" последние судороги человечества - и каждую отдельную судьбу, существующую "неизвестно зачем". Видеокамеры, телефоны-камеры, DVD и всякие прочие штучки, готовые "увековечить" образы иссякающего времени... А тут еще удалые песни о нанотехнологиях - широкие ворота для нацпроектов и мегаворовства. Ударим нанотехнологией по дорожающим молоку и хлебу. У каждого эксперта своя версия, почему они дорожают, но никто не смеет сказать, что это  выпад "мировой элиты" против "зарвавшейся России" и дорожающих энергоносителей. Мировые цены на продовольствие просто так на сорок процентов не подскочат. Для этого нужен повод - и никак не меньший, чем избирательная кампания между Камчаткой и Калининградом.

    Мир - как колода карт, тасуемых агентствами ньюсмейкеров. Все непонятно, все перемешано - если не подумать, не запомнить, не сопоставить...

    Кто будет это все смотреть и слушать, кроме Бога? - который в нанотехнологиях, видеокамерах и телескопах не нуждается.

+     +     +

    Оказывается, именно 12 июня, в день ельцинской независимости от России, одновременно с кремлевской попойкой произошли еще события: отправился к праотцам уже упомянутый Ротшильд, а в Киеве, по небу от Крещатика  до самого Подола, протянулась кровавая радуга, висевшая около двадцати минут.

   Журналисты, конечно, этих фактов не сопоставляли: им только дай прокукарекать - и в пене выдумок, рекламы, интимной слизи-грязи звезд легко утонут значащие факты. Я, грешный, - избирательный читатель Интернета - случайно сопоставил их,  уже задним числом.

    Странная нация - "украинцы". Да и не нация... Фантом, призрак, выдумка.  Это говорю вам я - це я вам кажу, Дмитро Кíндинов з Костополя. До речí, Костопíль - це те саме мíсто, або мíстечко, де був рабином Вольф Жириновський, батько "найяскравíшого полíтика росíйськоï  федерацíï". Володимир Вольфович нíби-то довíдався про це, будучи в Iзраïлí.

    Чего только не узнаешь, зайдя в Интернет, - это лежбище старых новостей!

    Но, к сожалению, не выдумка - те украинцы, что получили воспитание и даже эту кличку от Ватикана с его приспешниками. Теперь и Ватикан уже не первая скрипка в этом деле, даже не барабанщик, теперь и Ватикану показали, кто явный теперь хозяин. И не говорите мне о Ватикане, не смейте называть его "Святым Престолом".

    Но журналисты - непробиваемый народ.  Это куклы просто читают бегущие перед глазами буквы ленты новостей.

    Ленты "новостей" - так правильнее. Ньюсмейкеры - мы знаем, кто они...

    Дурным голосом заверещал и забился в припадке телефон. Это мне брательник удружил такую "музыку": и мертвеца подымет.

    - Здравствуйте! - говорит легкий на помине голос: Маргарита. - А я все жду, когда мне доложат о сделанной работе...

    - Работа готова, но я все думал, что вам недосуг...

    - Ну вот еще! Я, мона ска.ть, тока о вас и думыю!

    - А я с собой борюсь, чтобы не думать.

    - Па-а-чиму? Думыйте, я разрешаю!

    "Зато я себе не разрешаю..."

    - Послуште, када к вам зайти?

    - Когда вам удобно.

    - Удобно щас!

    Нет, я не ослышался. Она в игривом настроении.

    - Приезжайте, - уже несколько суше отвечаю я. - Я готов.

    Секунду она молчит, потом раздается залихватское "Еду!" - и она дает отбой.

+    +    +

    - Вы не переживайте, я посмотрю текст, у меня появятся вопросы, и я с вопросами приеду. Не думайте, что от меня легко отделаться! Пока, пока!

    Она делает разворот на месте, взлетает ее легкий сарафан... И она была такова.

    Что, теперь она всегда такова?

    На тумбочке под трюмо белеет конверт с моим гонораром - увы, не литературным, а черт знает за что.

    Нет ли там записки... Я медленно подхожу, беру конверт и смотрю его на свет...

    Конверт не запечатан. В нем только деньги -ровно в полтора раза больше, чем согласованная сумма.

    Я, как презренный gigolo...  ну, чего ты еще ждал от нее... все цинично, современно...

    "Все мужчины сво..." Название сериала, о котором я слыхал жужжание.

    А все бабы - су... (как посмел при мне однажды выразиться шалопай Игорь).

    Современно до цинизма.

Женитьба-2

Мои современные мысли перебил звонок квартирного телефона - и я наконец-то услышал голос матери из Москвы.

      Уезжая от меня к новому мужу и увозя с собой Игоря, она, конечно, терзалась больше, чем я мог тогда признать и оценить. Меня снабдили микроволновкой, новой стиральной машиной, кухонным комбайном, и поначалу я каждую неделю получал ее звонки-расспросы.

      Но потом мы оба привыкли к той жизни, как она сложилась, и я стал реже слышать ее голос. Оно и понятно: ее муж, кинорежиссер средней руки, уставший от внимания телекинодив разного калибра и одного пошиба, хочет, чтобы жена (моя мать) ездила с ним на все без исключения съемки и даже играла в эпизодах. Теперь, правда, приходится делать исключение ради нашей с Игорем единоутробной сестренки, потому что Ирочка скоро пойдет в первый класс. Это значит - выбор так называемой "элитной" школы, поиск няни-гувернерши (непременно владеющей тем же иностранным, который в школе будет основным), а тут еще и выбор дизайна для новой квартиры, и т.д. и т.п.  Я практически не сомневаюсь, что школа окажется с основным языком - английским, и что в нашу следующую встречу с Ирочкой она уже будет инопланетянкой.

      А мне все трудней и трудней любить английский язык, который стал когда-то мне интересен - еще в седьмом классе... Столько представителей козлиного и ослиного племени теперь воображают о себе исключительно по-английски.

      Я видел Ирочку единственный раз, когда ей было три годика.

      - Митя, как дела? - бодрым голосом спрашивает мама.

      - Все хорошо, мам!.. Как вы там с Ирой, как вообще?

      - Слава Богу. Станислав снимает новый фильм, и пока мы не уехали, я хотела с тобой поговорить. Конечно, я из Чехии тоже буду звонить.

      - Вот вы куда! - я причмокиваю в восхищении. (Южная Моравия - моя заочная любовь.) - И надолго?

      - Не больше шести недель. Но пока лето и погода, Стас хочет отснять  меня с Иришей. Потом будет Крым по-осеннему, но уже без Ирочки.

      - Не совсем понял: теперь и она "звезда"?

      - Да вот она уже трубку рвет...

      - Алё!.. Митя! Как дела! - в Ирочкиных восклицаниях не слышно вопроса.

      - Отлично! Ты теперь большая?

      - Ах-ха! Я еду в Чехию на съемки! А потом в школу пойду!

      - Так ты мне пришлешь свое кино посмотреть?

      - Конечно! Я сделаю специально для тебя какой-нибудь фокус, что-нибудь этакое выкину?

      Она явно говорит жаргоном своего отца.

      - А пока ты мне пришли своих новых фотографий.

      - Ах-ха! Я пришлю с компьютера их тебе сколько хочешь!

      - Пришли десяточек самых лучших, а то мой комп может больше не выдержать.

      - А че он такой слабак? Ладно, пришлю два раза по пять штук. А ты мне пришли об... как, мамуля? - обстоятельное письмо.

      - Пришлю обязательно.

      - Ну, я маме трубку даю. Пока!

      - Митя, как ты питаешься?  Всухомятку, небось?

      - Да нет, мама. Я правильный парень, микроволновкой пользуюсь.

      Подробностей я не сообщаю, а мать не решается спрашивать.

      - Что-то твой голос невеселый, - говорит мать. - На кого-то обиделся? Не на меня?..

      - Что ты, мама!.. На кого мне обижаться? Вот, разве что, на себя...

      - Что случилось?

      - Да ничего не случилось. Все нормально, мама. Ты о себе расскажи.

      - Ну, сам знаешь, помнишь ведь: в первый раз в первый класс. Только теперь все круче, я не знаю, с чем даже школу теперь и сравнивать!..

      - То есть, выбор: то ли школа злословия, то ли ярмарка тщеславия?.. - смеюсь я.

      - Или то и другое. А ты умница, ты всегда все понимал с полуслова. Я всегда тобой гордилась... И горжусь!

      - Жаль, я к школе не успел ничего Ируське подарить.

      - Ах, молодец, что напомнил, а то я и забыла, зачем звоню... Без твоего подарка Ира не осталась! Я ей купила ранец с прибамбасами - имей в виду: это ты ей прислал! Ее любимые цвета: розовый неон с бордовой оторочкой - и такой зайка на крышке, его цвет - я тебе передать не могу... А содержимое ранца - уже от нас со Станиславом Дмитричем.

      - Спасибо, мама.

      - Ну-ка, Ира, иди сюда! Ты что забыла Мите сказать? - и я слышу торопливый шорох их шушуканья.

      - Ми-тя! - кричит мне в ухо Ирочка. - СПА-СИ-БА! Очень красивый ранец - мой любимый!

      - А сколько их у тебя?

      - А еще детсадовские. Но я их на раздачу отнесу. Ну, пока! - деловито прибавляет она.

      - Митя, - говорит мама, - у меня теперь тоже электронная почта есть. Вот я зачем звоню-то! Пароль - только мой! Записывай адрес!

      Мамин адрес незамысловат: это наша общая фамилия, которую мать носила до московского замужества, - и, конечно же, мэйл.ру. Мир стремительно англизируется;  неся при этом неисчислимые потери - и нанося ощутимые потери тому же английскому - на каждом новом театре языкового противостояния.

      Обменявшись телефонными поцелуями, мы с мамой прощаемся. Прежде, чем она отключилась, мне кажется, что я услышал что-то похожее на всхлип.

      Бедная, бедная... Как она там, в этой страшно федеральной Москве... "Москва, Москва, люблю тебя как сын... как русский..."

      ...Сильно, пламенно и нежно.

      Не знаю, кому пришло в голову значок в электронном адресе назвать "собакой", - наверно, тем же персонажам, что учредили желтый журнал "Собака.Ру". Где были их глаза? Ведь это скорее кошачий хвост, чем собачий. Но дело не в глазах, а в их попирании столь превозносимого ими English.а, ведь по-английски @ читается как at:  предлог, показывающий место расположения...

      Торопливо сажусь за компьютер и пишу письмо матери в Москву.

+   +   +

Человек рождается с инстинктивным ощущением своей судьбы... Только у одних оно ясное (с какого-то момента), а у других - всегда смазанное, смутное.

      Кто меня дергал, пятилетнего, за язык, когда я маме сказал: "А если я никогда не женюсь?.."

      Граф Шереметев просился у царя Петра в монастырь. Царь "уважил" его просьбу: женил на молодой девице и лихо гульнул на свадьбе у графа.  Гоголь ездил по монастырям и просил, чтобы его взяли. Но игумен всегда отвечал: "Твой монастырь - это Русь! Ступай и служи!" Страшно было гению на Руси вне толстых стен монастырских - и все-таки он прожил и умер монахом.

      "Игумен всея Руси" царь Иоанн был по призванию монахом и богословом, но как раз по этой причине он не мог уклониться от скипетра и державы - ведь царское служение есть долг религиозный. (Петька Вевикий не в счет:  даже немка Екатерина в вопросах веры старалась побольше - может, потому что немка...). Иоанн, с душой монаха, был вынужден жениться, в интересах трона и державы, семь, что ли, раз - потому что несчастных цариц изводили ядами лихие завистники, пока их наставники иезуиты стояли на стрёме.

      А что такое любовь?

      Вовка Ядов, которого я слушал как столичную штучку, разинув рот и не придавая значения тому where he belonged, - этот Вовка имел вполне четкое понятие о том, что такое любовь:  вид жизнедеятельности организма. А мне следовало уже тогда отдавать себе отчет, что и Вовка - не более чем организм.

      Когда я читал одно из последних интервью Ива Монтана (кстати, упомянутого Олегом), похвалявшегося своей "фантастической любовной биографией", то не мог отделаться от ощущения, будто слышу голос Ядова. Да что Монтан?.. Теперешние русскоговорящие и коптящие звезды - тоже, как организмы, вполне с этой функцией справляются.

      Стендаль, чья биография фантастична совсем по-иному, больше понимал в любви, чем Ядов и Монтан со всеми звездами Голливуда. Я, правда, не читал стендалевского трактата "О любви", я говорю о нем как о романисте.

      После отчисления из военного института наши с Вовкой пути разошлись - и слава Богу. Я скрылся от мира в Чечне, а Вовка кинулся в бизнес.

      Потом открылось, что этот бизнес - телевидение, и Вовка - уже ведущий какой-то ахинеи (точнее: мерзости), и он же продюсер, без пяти минут познеровский академик. Продюсер - оно и правильно: для этих безобразий даже русского слова не нашлось.

      Ну, ты даешь, лейтенант: противоречишь самому верховному главнокомандующему!..

Тот - известный любитель вертлявой сцены, постоянно осыпает ее организмы титулами и наградами. И, кстати, не он ли громко восхищался и от нашего имени завидовал Мойше Кацаву, изнасиловавшему десятерых своих сотрудниц?

      Олег с Московского вокзала радовался своей независимости от женщин. Но не знаю, так ли он независим от любви... Можно ли от любви не зависеть, я не знаю. Любовь - это важнейшее свойство человека. Да что я? - это сам Бог сказал, это дар Его Свыше. Даже те, кто никогда никого не любил, должны это ощущать как свой недостаток. Правда, этот недостаток они компенсируют большей независимостью... гм... от которой впору завыть на луну. Больше свободы - и больше проблем. А несвобода - одна проблема.

      Люди, успевшие в жизни что-то сделать, всегда испытывали недостаток времени. Потому и успели. Те, у которых "вся жизнь впереди", как пустынное шоссе, - так и просиживают ее на обочине.

      Олег сказал, что любви у него было "под завязку", а по-настоящему он любил трех женщин,  и что в своих воспоминаниях он почти не находит секса - только любовь. "Не все это понимают, - сказал. - Когда есть любовь, тогда и секс - не потерянное время. Но нечего вспомнить о женщинах, с которыми был секс без любви. Ну - нечего!" - он даже  стукнул по столу. - "А времени жалко!" - тут он себя уже стукнул по лбу.

      Он меня даже утомил. Его что-то не отпускало в его воспоминаниях.

      - Любовь не измеряется количеством секса! - сказал он, когда мы прощались. - Миллион повторений - потом это все как один раз. И даже качеством - не измеряется. Не в том оно, качество! Наверно, я все-таки одну и люблю - ведь только ее вспоминаю. А если любви больше нет - тогда: да здравствует свобода!

      Он просто мыслил вслух, не более. Я был для него таким же слушателем, каким была бы кошка или собака.

      - Ну, будь здоров! - сказал он неожиданно, стиснул мне руку и, развернувшись, ушел.

      Несмотря на мое заявление - меня пятилетнего - о том, что я, вероятно, никогда не женюсь, я оказался влюбчивым типом.

      А тогда, в пятилетнем возрасте, мои слова означали одно: жизнь без женщин. Не знаю, что меня подвигло на такое категорическое заявление. В моем тогдашнем представлении женитьба была единственным способом общения с противоположным полом - да и сейчас, положа руку на сердце, мало что изменилось. Дома мы, дети, слава Богу, смотрели только детские передачи. Правда, "дети" - это только я, потому что Игорь подрастал уже при другом телевизоре).

      Влюбленность в кого-то - это удивительное отношение к жизни и к людям. И жизнь прекрасна, и люди удивительны. Ради любимой девушки ты жизнь готов отдать - и когда идешь с ней рядом, то воинственно глядишь по сторонам: где он, этот подвиг, где ты, угроза?

      Для  мальчишки из гарнизона вся любовь была в этом. Теперь я думаю, что рыцарство всегда нуждалось в раздельном обучении мальчишек и девчонок, - либералы сознательно его упразднили, хоть и было это давно, когда о либералах еще речи не было, когда мои родители в школу ходили. Но ведь либералы - все те же троцкисты...

      Образцом отношений мужчины и женщины стали для меня отец и мать. А кто для Игоря - не знаю...

      Я от матери знаю, что родители телесно познали друг друга только после свадьбы. И поэтому я, этакий телепень*, только хлопал глазами и тряс ушами, когда старшеклассница, после наших объятий и поцелуев, с легким раздражением бросила: "Как мало тебе надо!"

      "Что они говорят?!" - изумлялся я. "А как же ответственность?"  Но, скорее всего, я этого не думал, это сидело где-то на клеточном уровне, где-то в генах.

      Целовать и обнимать мне доводилось только нелюбимых.             На школьных и студенческих вечеринках было позволительно многое, но богини - и особенно моя - оставались неприступны.

      Как-то Витя Безека, товарищ по учебному взводу, называвшийся моим земляком, потому что был из Бродов на Львовщине, сговорил меня на вечеринку с его одноклассницами, на кого-то учившимися в Москве и снимавшими квартиру на двоих. Анна и Мария были похожи друг на дружку, как могут быть похожи две кареглазые смуглянки, только одна была с черными, как смоль, прямыми волосами, а доставшаяся мне по умолчанию Мария была чуть посветлее и заметно кудрявее.

      Маня, как ее звали Витька со своей подругой, возможно, и была объектом всей операции, но я это понял не то что не сразу, а вообще через год-полтора. Как сказано: блаженны нищие духом...

      Бог миловал: помимо жарких объятий и поглаживаний, я ничего себе не позволял. Что потом они между собой говорили, мне было все равно, с Витькой мы никогда накоротке не общались - и этот межрасовый инцидент нас тоже нисколько не сблизил. Почему я клюнул на Витькино предложение?.. Не знаю. Хотелось чего-то, неизвестно чего. И увольнение - такое дело... делать было нечего.

      Был еще инцидент. Но хоть убей, не вспомню: это было прежде - или после Безекиного благодеяния. Какая-то тусовка раздавала на Арбате приглашения в университетский клуб. После клубных инсталляций и других модных вывертов сорганизовалась - на ухо шепотком - компашка, чтобы послушать авторскую песню факультетских гениев. А поскольку в клубе я встретил парочку общих знакомых, а плюс ко всему - еще и  долго разговаривал с одной экзотической девушкой, то в компашку включили и меня.

    Девушка с экзотической внешностью не то чтобы поразила вчерашнего гарнизонного мальчишку... Но что-то в ней было. Как ее темные волосы были причесаны, совершенно не помню - кажется, были стянуты узлом. Но черное джерси очень подчеркивало ее вызывающую грудь, а внимательные темные глаза выдавали проницательность и ум. Я скоро почувствовал себя деревенщиной на городском празднике.

    Не знаю, что она во мне нашла. Но, когда эволюция городской тусовки привела ее, тусовку, в одну из обширных спален общежития, забулькало вино и по-другому зазвучали голоса, вышло само собой, когда день отгорел, голоса отзвучали, что экзотичная Лена и курсант Митя, следуя примеру остальной компании, оказались вдвоем на одной кровати.

    В комнате стало темно. Стало невозможно говорить, говорила уже тишина. А он, курсант Митя... Разве можно говорить об этом: "я"?..

    Он осторожно поцеловал Лену и почувствовал, как она отвечает, шевеля теплым и шершавым язычком, охватив его шею руками.

    У курсанта случилось легкое сотрясение мозга. Они продолжали целоваться - и только через полчаса к нему вернулся пропавший на время слух: из углов комнаты доносилось ровное то ли бряцание, то ли поскрипывание...

    Но как это возможно. Подумал курсант... При всем народе.

    Его так не учили. К этому его не готовили. И хотя он был уже наслышан о всяких историях, он воспринимал их, отчасти, как охотничьи рассказы.

    Тем временем Лена стала делать определенные выводы, о которых курсант еще не догадывался.

    Издав протяжный вздох, она выгнулась дугой, завела руку за спину, расстегнула лифчик и отшвырнула его в сторону.

    Этот поступок Елены Прекрасной зашвырнул курсанта на неведомые ранее высоты умиления: ее грудь, шелковистая под его ладонями, в темноте светилась...

    Она это сделала для него!..

    И она позволяла ему путешествовать - невозбранно - по целой вселенной, открывая тайны мироздания...

    Тут она в сердцах говорит:

    - Связался чорт с младенцем!

    Он так и вспоминал потом: слово "чорт" было написано во тьме, огненными буквами, как в старинных книгах - через букву "О".

    К странностям моей биографии я отношу и то, что Лена была далеко не красива - у нее только был очень внимательный взгляд...

    Оказалось потом, что Лена писала стихи "под Марину Цветаеву", а недавно я слыхал, что она живет не то в Хайфе, не то в Иерусалиме, издавая время от времени свои сборнички в России.

    Когда впервые услыхал об этом - помню, что перекрестился...

-----

    И вот: теперь - Маргарита...

    Я от бабушки ушел, я от Леночки ушел...

    От тебя, Маргарита, и подавно... А ведь пока не ушел.

    Подумать только: лейтенант спецназа, будто влюбленный школяр, не решался позвонить, грубо говоря, тетке, с которой провел ночь. Тем более - под собственной крышей.

    Ведь я же, пусть и взволнован, но не влюблен. И снова что-то не дает мне позвонить. Наверное, этот вопрос: "а зачем?". Ведь она сама позвонит, если в тексте найдется что-нибудь, вызывающее вопросы. А мне звонить-то зачем? Просто потому, что ее поведение кажется странным? Пусть это странно, но вполне объяснимо: тетки вообще делают все, что захочет их левая нога.

    Ну и... пес с ними.

    Одна быстро пролетевшая ночь, а из ее тьмы всплывает столько обломков кораблекрушения...

    - Анекдот рассказали бы, что ли...

    - А вам стало скучно?

    - Просто это мужская обязанность: даму развлекать анекдотами.

    - Впервые слышу.

    Она расхохоталась.

    - Ах, да, конечно!.. Я и забыла...  Идет Кролик по лесу и видит, как Вини-Пух вокруг бочки ходит... Так и мы!..

    - Не понял.

    - "Эй, Винни! Ты что круги наматываешь?" Уже интересно?

    - Ну, дальше...

    - "Да вот, никак не пойму: когда кончится этот чертов забор!"

    - Чудесный анекдот! - я почти в восторге. - Здорово похоже на демократию! А Винни-Пух - это Горбачев?..

    - Да ну вас! - фыркнула Маргарита. И накрывает мой рот - куда там: лицо! - своей грудью.

    Нет, не Винни-Пух, а Шалтай-Болтай... упал с забора, а мы смотрим с подоконника - и смеемся...

    - Отечественные киношники тоже способны снять сериал "Спрут", только у нас это будет не существительное, а глагол.

    - Не понял... Чтó будет глагол?

    - Название сериала. Ну... Не улавливаете?

    - ...

    - Ну вы и тормоз, лейтенант! Что непонятного?..

    - Ты имеешь в виду "спереть"? Тогда здесь грубая ошибка, мадам.

    - Какая - еще - ошибка?!

    - Будущее время глагола "спереть", во множественном, дорогая, числе - это не "спрут", а сопрут.

    - Вы не просто зануда - вы... вы... Буквоед, короед, древоед, ногтоеда!.. Это диагноз, в конце концов!

    - Я слыхал про ногтоеду. Она вас мучает?

    Она хлопнула меня по губам и стала молча играть всем что попадало под руку.

+    +    +

    Маргарита позвонила, когда я уже знал, как поступить.

    К ее приезду наш кофе был уже на столе.

    Чмокнув меня на пороге, она стала вынимать из сумки и ставить в прихожей на тумбочку гастрономические покупки, при этом тараторя, словно экскурсовод:

    - Бульонные кубики!.. Овощные кубики!.. Рыбное филе!.. Все натуральное, чистое, быстрое... Можно ска.ать, как я сама! Это не в счет гонорара, не беспокойтесь, это премия за качество...

    Я немо стоял рядом - зворушений, збентежений*...

    - Ну, давайте кофе пить!. - защебетала она, когда мы все перенесли в холодильник.

    - Нет, я должен вам возместить, тем более что получаю большие гонорары!

    - Ладно, отдадите двести рублей!

    Она села за стол и хохочет.

    - Ой, вы не смотрите так! Это я так просто!

    Мы пьем кофе, и я говорю приготовленные слова, от которых Маргарита расплескивает кофе на скатерть:

    - Знаешь, Марго, мы должны тебя окрестить и наметить нашу свадьбу...

    Я еще продолжаю, не глядя на задрожавшую чашку в ее руке и на пролитый кофе:

    - Я инвалид, но я мобилен, самодостаточен и способен зарабатывать.

    Но Марго уже овладела собой.

    - Вы, Митя, молодец! Настоящий офицер: сразу быка за рога!..

    И лукаво улыбается:

    - Но вы еще не знамениты, не раскручены, а я продюсером-спонсором быть не хочу. Мне нужен знаменитый муж!..

    - Ну да, вам глорию мунди* подавай! - не без яда отвечаю ей. - А я... у Бога знаменит!

    - Мне лестно ваше предложение, - говорит она более ровным тоном, - но это абсолютно нереально. Жаль, но при сложившихся обстоятельствах мне придется прекратить наше общение.

    - Почему? - не менее ровным тоном спрашиваю я. Мне, однако, интересно.

    - Во-первых, я атеистка.

    - Атеисту не возбраняется креститься, крещение - это таинство, способное преобразить вас мистическим образом.

    - А мой собственный образ вас не устраивает?.. Я независимая личность, и от Бога не хочу зависеть.

    - От Луны мы тоже не хотим зависеть - однако же зависим!

    - Подождите, подождите... А во-вторых, я замужем!

    Вот с чем на свете пироги бывают...

    У меня ночевала замужняя потаскуха с ученой степенью, начиненная сомнительными анекдотами.

    А я, казалось мне, был так умудрен, самонадеян и даже расчетлив: я, конечно, инвалид, но и она ведь старая дева...

    - Я тут вам скатерть залила.

    - Марго, о чем вы говорите! Мы забыли разобрать ваши вопросы по тексту.

    - Да нет никаких вопросов. Мой руководитель все одобрил. Я сейчас убегаю - и "была плутовка такова"!

    - Вот уж плутовка! Иначе не скажешь.

    - Гримасы судьбы только украшают облик мужчины,  а для женщин, наоборот, - одна гримаса судьбы губит центнер французской косметики.

    - Валяйте, валяйте!..

    - Ну что за трагическое лицо!.. Вот угадайте, чем отличается любимый анекдот от любимой женщины!

    - Не знаю.

    "У меня не было и нет любимой женщины."

    - Анекдотом - хочется - со всеми - по-де-лить-са-а!

    - Я запомню.

    - Опять лицо! Беда с вами! Ничего же не случилось!

    - Я знаю.

    - Все хорошо!

    Мне стыдно. Я поэтому молчу.

    - Не жалей о прошлом - ведь оно тебя не пожалело.

    И она покатывается со смеху.

    - Ну все, я бегу.

    Она вскочила, я неловко поднимаюсь, она подставляет щеку.

    Мы расстаемся как ни в чем не бывало.

    Ни в чем.

    И я боюсь, что увижу ее снова.

В чем душа держится

      А ведь биография человека отображается в снах... сновидениях.

      Растет человек, изменяется, останавливается... И я понял на собственном опыте, что вещественная, осязаемая жизнь преломляется в том магическом кристалле, который проецирует нам видения, когда мы перестаем бодрствовать.

      Священники говорят: не обращайте внимания на сновидения, не углубляйтесь И сам я знаю: это ходьба по лезвию греха. Но, в то же самое время, это приключения моей души;  в чем она пребывает, в эти минуты неизвестных пространств, мне неведомо - может, в состоянии соблазна или самообольщения, то есть на грани греха - но верю, что не в грехе. Хотя...

      Ощущение сладости сновидения позволяет заподозрить еще и грех - потому что душа, пробудившись от полета-сна, пребывает в неизъяснимом смущении. Чувство сожаления от грубого водворения души на ее прежнее место сродни тому переживанию, о котором рассказывают побывавшие в клинической смерти.

      В раннем детстве я видел сны-угрозы, и они воспринимались как пророчества: странные разноцветные конструкции в небе, висевшие молча, без звука, передвигавшиеся тихо, как облака, - в странно безоблачном небе. Они были похожи на коробчатые воздушные змеи или на помесь аэропланов с дирижаблями. Жители моего сна беззвучно переговаривались, глядя в небо;  весь город смотрел туда. Потому что захудалый Костополь был столько же городом, сколько и селом: столица моей малой родины, земля древлян или дулебов, мне трудно сказать. Гораздо позже, увидев фотографии плавучих нефтебуровых платформ, я невольно изумился, как это небесные дредноуты моих снов оказались на поверхности океана.

      Мой подмосковный друг Вася Степанов, публицист и человек высокой души, признался, что его детские сны были "точно такими же". Я узнал Василия после чтения его статей, вступил в переписку с ним и лишь месяцы спустя узнал, что Василий Сергеевич прикован к инвалидной коляске покрепче меня... После какой-то ублюдочной прививки в школе у него случился какой-то спинальный паралич и атрофия мышц плечевого пояса.

      Это мужественный человек. Стойко и без ропота несет свой крест, подобно святому Иову Многострадальному, в день памяти которого родился.

      ...А потом, когда я был уже школьником среднего возраста, сны мои изменились. Наверное, в связи с половым созреванием. Сны стали более эгоцентричными, касались собственно моей персоны и, если и были пророческими, то обращались только на меня, не касаясь ни в малейшей мере судеб мира или хотя даже моих знакомых.

      Да, я забыл еще об одном сюжете ранних сновидений: бескрайняя желто-красная степь, по которой мечется мое затравленное эго, спасаясь от накрывающей тени ревущего аэроплана. Рева не слышно во сне, его с лихвой заменяет чувство ужаса. Размах крыльев у тени - от края до края степи. И я успеваю выбраться, выскочить из этой тени не дольше чем на секунду: она снова накрывает меня.

    А позднее меня стал преследовать сюжет, в котором, того не ведая, принимали участие многие неизвестные мне люди...

    Я должен был - в обстановке, "приближенной к боевой" - преодолеть некое просматриваемое пространство, имея на себе только нижнюю, слишком короткую, сорочку. Помню, как отчаянно я оттягивал вниз края этой сорочки, чтобы скрыть свои фундаментальные половые признаки. И всегда повторялось это чувство стыда, смешанное с обреченностью: сколько ни оттягивай, как ни приседай, все равно увидят.

    При этом я не знал, кто я и откуда, в этом сне я не знал ни своей семьи, ни куда хочу попасть;  не знал я и возраста своего... Но хватит об этом. Это мелко, ничтожно и ни о чем.

    И вот теперь я летаю во сне.

    Когда об этом думаю, мне кажется странным, что я не летал в детстве... Или все-таки летал? Если бы летал, то имел бы об этом понятие, воспоминание... Тогда мне снились детские страхи, потом экзамены, бюрократы, душа была в смирительной рубашке, я не летал...

    Странно: когда стал летать, то и пришло ощущение, будто летаю всю жизнь. Но, все-таки, если разбираться с пристрастием, придется считать, что летать я стал после отчисления из института переводчиков, после пощечины Ворухайле. Ну, не сразу на другой же день - конечно, нет. Наверно, уже на Кавказе начались мои полеты... Не было такого исторического дня, когда я мог бы это занести на скрижали, наверно, начиналось с малого - а запомнилось, когда было что осознать, а осознав - изумиться:  летаю!

    Для взлета не нужен был ни разбег, ни взмахи-замахи (я, кстати, и плаваю неважно, всего лишь саженками, как деревенский мальчишка)... Все было по-другому. (Хотя я не знаю, как это у других...)

    Было нужно волевое усилие, какое-то напряжение - наверное, души, а не организма, организм-то ведь нелетающий... Или всего того, что называется Дмитрий Киндинов. Тогда тело - или, опять-таки, душа? - вытягивалось в струнку и в какой-то момент отрывалось от земли. Момент отрыва был решающим: душа, перед тем дрожавшая от страха неудачи, переживала ликующий момент, за которым наступало состояние парения и покоя: место и время приземления теперь зависело только от воли летящего. Впрочем, я не помню, Киндинов не помнит приземлений... Бывали снижения, когда ступни почти касались верхушек дерев или даже были в опасной близости от проводов на столбах, но подъем зависел только от сознания - работа на подъем была неощутимой, будто легкое шевеление ног, словно ты легче воздушного шара. Если ты не делал ничего недопустимого, то мог перемещаться в надземном пространстве целыми часами. Что было этим недопустимым, остается неизвестным, но ощущение того, что оно, недопустимое, существует, было всегда.

    Но в полетах, кроме парения и смотрения на землю, на крыши домов, на верхушки деревьев, - ничего не случалось.  Даже приземлений. Временами я чувствовал, что начинаю тяжелеть и опускаюсь. Тогда приходилось делать несколько движений ступнями и что-то делать с собой - неизвестное, разве что это походило на некую мобилизацию души - и полет продолжался.

    Условия всегда почти одинаковы: лунно-янтарный воздух, темные купы деревьев под ногами,  темные коробки спящих домов и столбы с проводами. Порой вдали внизу виднеются люди, но мы друг друга не видим никогда. На меня не обращали никакого внимания.

    Ощущение полета всегда такое острое, что в момент довольно продолжительного пробуждения я всегда даю себе слово повторить попытку взлета днем: ведь это так несложно, нужно только выбрать время... Так просто, так доступно - и невозможно. Ощущение полета преследует меня потом почти весь день - как и недоумение: почему же это неосуществимо в состоянии бодрствования? Но никакое напряжение души, обремененной телом, обязательствами и взаимоотношениями, не было способно поднять Киндинова средь бела дня над землей.

    В самом вопросе уже заключался ответ: потому что день - белый, потому что солнце - это не луна,   потому что воздух - совсем другой, не тот.

    Я очень долго этого не понимал.

    Когда полеты прекратились, я пережил острое чувство утраты. Правда, это происходило  постепенно, полеты случались все реже. Бывало, что я мог целую неделю не вспоминать о них. В чем была причина и полетов, и прекращения их - Бог весть.

    Но со временем я стал реконструировать хронологию событий. Мне стало казаться, что полеты совсем прекратились после моего комиссования, перевода на пенсию, присвоения отставному лейтенанту индивидуального номера налогоплательщика... Однако ничто не белом свете не бывает окончательно ясно. То ли дело - голубовато-янтарный воздух совершенной легкости и свободы.

    Неподалеку взревел пулковский самолет - и меня, к моему восторгу, разбудила трель соловья. (Они  перестали петь после праздника первопрезидента РФ - и вот, надо же...)

    С минуту я слушаю в полусне соловьиные трели на фоне удаляющегося шума самолета... Потом соображаю, что под окнами сработала чья-то чуткая автосигнализация.

Я к шуму самолетов привык и сплю круглый год с открытой форточкой. Зато тревожные датчики отдельных автовладельцев не спят никогда, но тоже бывают обмануты.

Конец первой тетради.

Тетрадь вторая

Les pas de trois vers les pas seuls

      Вовремя почистишь зубы - приободрится даже позвоночник. Как я понимаю Есенина, который всегда писал за чисто убранным столом,  сам будучи умыт, опрятен, трезв. И поэт не представлял, как его современник *** мог кропать стихи среди объедков на столе.

      А вот почему сукин сын актеришка на протяжении ажнадцати серий представляет Есенина гопником - это я, увы, понимаю. Притом, что актеришка не одним только своим обликом дает злобную карикатуру на Есенина, он еще являет собой интернациональную месть. Неправеден ты, сдобный хлеб актерский, злополучен зело еси!

      Телевизор вреден здоровым людям. Не меньше, чем больным.

      А кто виноват, что я включил цыливизор? Только моя лень. Дел невпроворот, а Киндинову - ни до чего.

      И этому факту нет медицинского объяснения.

      Единственный, как сообщают журналюги, "позитив" - что у "Зенита" дела идут на поправку. Но какой мне в этом толк? Я не президент футбольного клуба, не пивной король и даже не болельщик. Значит - я изгой. Ну и пусть изображает из себя болельщика актер в черной широкополой шляпе под усами... тьфу! Как его там?..  в усах под черной шляпой - это его "имидж", или "фишка" для телекамер. Актеру положено перемещаться и меняться, линять и обрастать по нескольку раз на дню: шляпу нахлобучил, усы растопырил - ветер подхватывает и несет. Легкий до невероятия народец.

      Но не брюзжу ли я? Так и состариться недолго.

      По правде говоря, не так состариться страшно, как именно стать брюзгой.

      Куда от этого бежать? На улицу! При том - со всех ног!

      Ну ты даешь, Киндинов. "Со всех ног". Это уже отдает каким-то мазохизмом-съ!

      Я улыбаюсь, мне как будто нравится подтрунивать над собой. Ведь больше некому, да никто и не посмеет.         Как выразился президент, кто нас обидит - трех дней не проживет.

      Ожидая лифта, чувствую, что где-то внизу спорят мужчина и женщина. Или парень с девушкой. Их голоса все ближе, дверцы лифта распахиваются, и мы оказываемся лицом к лицу: девушка, Игорь и я.

      Брюзгой мне Бог стать не даст. Он посылает мне - вот они - гостей!..

      Мне Александр Васильевич объяснил, что когда мы говорим "не дай Бог", то для многих это просто присказка, а не обращение, да и "бог" они пишут и произносят с маленькой буквы.

      - Но ты, говоря "не дай Бог!", к Нему и обращайся! - сказал адмирал. - И тогда, если Его мыслям о тебе это не противоречит, Он твою просьбу уважит.

      Первым заговорил, конечно, Игорь. Это ему надо было объясниться, пока я на девушку смотрел.

      - Иду к тебе, а тут и Юля невесть откуда! - ворчливо, не умея обратить это в шутку, говорит Игорь. - Знакомьтесь! Мой брат Дмитрий... А это Юля.

      - Очень приятно! - девушка делает книксен и оборачивается к Игорю. - Я же сказала: от Ани бегу на работу! Так что, мальчики, извините - я побежала.

      Она жмет кнопку лифта - и тот снова раскрывается.

      - Игорь, позвони! - говорит Юля, рукой удерживая дверь.

      - Конечно.

      - Приятно было познакомиться! - шлет она мне улыбку.

      - Мне тоже! Заходите как-нибудь с Игорем, - и улыбаюсь: - Или без него!

      Короткий тычок мне в живот служит ответом Игоря.

      Я хохочу, мы втроем хохочем...

      Лифт уходит.

      - Пока! - восклицание уносится вместе с лифтом.

      Это нам обоим, кажется мне. И задним числом понимаю, что каждый из нас троих смеялся по-своему, отдельно.

      - Что случилось? - спрашиваю брата, когда мы усаживаемся в гостиной.

      Он вскакивает и идет к окну.

      - Не видно!.. Но это ничего не значит. К дверям прилипла.

      - Да что происходит? Ты объяснишь, наконец?

      - Она же знает, что там, где я живу, я не прописан...

      (Игорь живет в пустующей квартире отчима, откуда рукой подать ему на службу. Отчим в Питере бывает от силы раз в год.)

      - ...Откуда она взялась в этом районе? Увидела меня издалека и подкралась, как рысь.

      - А ты не рад? Почему?

      - А ты был бы рад, если бы тебя ревновали к каждому газетному киоску?

      "К журнальным обложкам?.." - догадываюсь я.

      - В самом деле? А ты повода не давай. И ведь она тебе объяснила: бежит на работу, ночевала у подруги...

      - Еще надо посмотреть, что за подруга!

      - Вот видишь: тебе тоже не все равно!  Люди, больше доверия!..

      - Да ну, не так это и важно. Только раздражает: ни с-с того ни с сего, в неожиданном месте. Я сыт по горло неожиданнос-тями. На с-службе.

      Когда он в раздражении, то часто запинается.

      - Ты ведь ко мне шел?

      - Ну да!.. В твоем районе ты один у меня остался.

      - В нашем районе.

      - Ну да. Всех распылило, кого куда. Служба мне осточертела, я в какой-то столб п-пре-вращаюсь. Трейдером уже не буду, а журналистом - как ты думаешь?

      - А почему не тележурналистом?  Мечтать - так уж мечтать!

      - Об этом и говорю! Мы поставили сигнализацию одному телевику - сопляк двадцати лет, недоучка... Когда сигнализация сработала, я случайно попал на выезд. Видал бы ты, что за квартира у этого говнюка! В шести странах уже побывал, на Би-Би-Си стажировался.

      - Вот видишь! Не с твоими данными соваться...

      - А что данные? Если Станислава попросить... Он же трется на московском ТВ. А ты бы меня натаскал по стилю и по грамотности. Разве нет?

      - Насчет протекции - спрашивай мать и Станислава. Если вариант сработает - я помогу, один семестр поддержки обещаю...

      (Если сроки не оговорить, то Игорь ничему и не научится.)

      - ...Но ты в планах не заносись: нет у нас с тобой данных, чтобы стать успешными. Ты же не земляк Джозефа Конрада...

      (Игорь не понимает.)

      - Был бы ты Чхартишвили, Ширинкиным или хотя бы  Коцюбинским...

      - А чем плох Киндинов?

      - Да хоть Афанасьев! Я имею в виду не фамилию, а химический состав.

      Игорь невольно озирается.

      - Как-то заумно выражаешься. Будто у тебя п-прослушка.

      - Я еще не заслужил. Так ты понимаешь, о чем я?  Вот на заводе Форда, к примеру, - работа монотонная, конечно, но ты чувствовал бы себя человеком, а не столбом - получал бы вдвое больше.

      - Ну да, человеком!.. Винтиком, а не человеком.

      - А сейчас ты кто?.. Винтиком или шпинделем - ты все-таки бы шевелился. Но я тебя не отговариваю. Только надо бы тебе хоть где-то журналистом руку набить, чтоб тебя не выкинули за профнепригодность. Пойми,  Станиславу будет некогда о тебе хлопотать, а больше никто не станет... Чаю хочешь?

      - Нет, просто выпью воды.

      - А что за девчонка-то?

      - А... Девица из станицы.

      - А  серьезно?

      - Я не шучу. Из Краснодарского края, живет у земляков своих, снимает... Казачка еще та!

      - В каком это смысле?

      - Ну сам видишь! Без году неделя, как меня знает, а уже выслеживает...

      Не иначе, как у брательника - мания величия. Или же все это - ментовская подозрительность?..

      - Ты думаешь, она все выдумала: подругу с ночевкой?..

      - А то нет! Нашла мою прописку в базе данных и думает: дай-ка проверю - он или не он.

      - Нет, твоя служба на тебя дурно влияет.

      - Да ладно!.. Когда я буду руку набивать, ты будешь меня редактировать?

      - Подержу за холку, пока ноги не окрепнут.

      - Лады!

      Он допивает воду из кружки и протягивает мне руку.

      - Зайди сюда перед дорогой, - я показываю на туалет.

      - Да мне недалеко, - он плутовато улыбается.

      Нет, недаром он подозрителен: видно, чует кошка, чье мясо съела...

      - Слушай, - неожиданно он разворачивается на пороге. - Ты в метро ведь ездишь!.. Это мне кажется - или в самом деле: диктор в поездах, автомат который, предупреждает о закрытии дверей "осторожно!.."?  Мне все время слышится "ОТсторожно"!

      Я задерживаю его руку в своей.

      - Ты знаешь, - задушевно говорю ему, - смешно или странно, но я слышу то же самое...

      Его глаза вспыхивают родственным огнем - и дверь за ним захлопывается.

      Сквозь дверь я слышу, как он сбегает вниз по лестнице... Братья с одинаковым слухом.

      И вдруг яснее ясного понимаю, что успешным журналистом, в обозримом будущем, Игорю не бывать.

Улица

      Как, то бишь, ее зовут?  Юля.

      А совсем не похожа на кубанскую казачку: глаза - васильки, волосы - как зрелые хлеба... Только кожу не с чем сравнить. Нежная, почти детская кожица. Ну - не детская, так шелковая... Персик, что вот-вот покраснеет...

      Но с какой это стати я трачу столько слов? Стиль оттачиваю, что ли? Нет, сегодня я не в форме.

      Вообще-то я на улицу собирался. Так в чем же дело, Киндинов? Слишком легко подчиняешься обстоятельствам!

      Не дома, а на улице нахожу я сердцу пищу. И прошлое - оно не так на улице болит.

      А взгляд у нее - исподлобья... Женщина - снайпер. Пойдешь за васильками - головы не сносить.

      Правильно Игорь делает, сторонясь девицы из кубанской станицы.

      Сколько мест на земле, где ты не бывал еще, лейтенант!

      Вообще - Юля самое популярное имя сейчас. Больше половины девчонок сейчас - Юльки. Если крикнуть на площади - "Юля!", все голуби взлетят - и столько же девчонок обернутся.

      Как странно повернулся день: мысли о Есенине, вдруг - ни с того ни с сего - включение телевизора (Брехунца, как говорила бабушка на Украине), встреча с братом, встреча... И шлифовка тротуара.  Но лень была со мной уже с самого утра.

      Давно не заходил я в парк "Александрино". Давно пора зайти. Пока еще лето. И так дойти до самого метро...

      Не нравится мне чувствовать себя пенсионером - а такое чувство иногда накатывает. Да еще живу я на проспекте Ветеранов... Но жить в другом районе я бы не хотел. Мне даже пулковские самолеты не помеха. Кто мне может сильно повредить - так это мадам губернатор, потакающая росту ЖКХ-услуг... Цен, а не услуг. Может, она в доле?.. Чур меня, чур!  Или продаст на корню общественный лесопарк под строительство жилья богатым иммигрантам. Мой район, и так самый высокий в городе, уже превращается в соревнование небоскребов. Пока что все они пусты - и ночью светятся одинокими дежурными огнями этажей, а темные ряды окон - с каким-то тайным знанием смотрят на топтание людей внизу.

      Когда небоскребы заселятся безстрашными мигрантами - или бес-страшными - то калеки-нищие, облюбовавшие подходы к метро, окажутся несовместимы с этим местом. Они будут раздражать элитарный контингент -  и потому исчезнут, рассредоточатся. Но соберутся в новом месте.

      Материя, как скажут физики, не исчезает. Значит, нищета - это материя.

      Вылазка в центр - всегда встреча с пятью-шестью нищими, включая тех, кто просит подаяния в вагонах. В вагоне - один-два подающих... Но не в каждом.

      Мы начинаем узнавать их в лицо, "этих попрошаек", и думать о них этими заёмными словами, и говорить себе: я ему на прошлой неделе подал, теперь пускай другие... Но безрукие и безногие - они каждый день таковы, и есть хотят каждый день. А "другие" - не подают.

      Близкие и дальние родичи Маргариты смотрят глазами пустующих небоскребов.

      Когда безногий едет по вагону на своей тележке - в заломленном берете героя-десантника - или когда он дежурит у входа в метро, я жалею об этом позоре для страны и ее вооруженных сил, но никогда не спрошу: привет, где служил, где воевал?.. Не хочу нарваться на явное вранье, на неуклюжую легенду - а увечье-то настоящее... Так какое мне дело допрашивать горемык, когда государство ни за что и ни на что не отвечает?

      Ты, Киндинов, подал, склонился к его картонке с кругляками? Ну и проходи, не мешай.

      И я прохожу мимо торговых рядов, мимо незрячего дуэта (саксофон и гитара), мимо человеческих обрубков на каталках, мимо переплетенного соседства: торговок, юродивых и артистов последней надежды.

      Не знаю, зачем я еду в центр... Может, встречу кого? "Нам не дано предугадать..." Когда мы покидали альма матер, то Лариса Шишкина, единственная с курса, пошла в аспирантуру - расчленять морфемы и фонемы готского и древнеанглийского... to do some hair-splitting job...  Конечно, я утрирую... пардон, преувеличиваю... но тема ее намеченной диссертации - своей важностью для лесов, полей и рек - вызывала даже у меня, филолога, искреннее недоумение. Или я был недостаточно филологом...

      Я спросил ее: "Зачем это человеку нужно?"

      - А зачем человек нужен? - спросила она с поразившей меня серьезностью.

      Я не знал, что ответить, но - задумался;  какие, однако, ее вопросы занимают. Такую не собьешь.

      Где она теперь, не знаю. Либо замуж вышла, либо гладью вышивает. У нее с разговорным языком было не ахти, и в наше дико рыночное время она со своим академизмом... не знаю где. Уверен,  что из Питера она на свой Валдай не уехала. Заразившись городом, в деревне уже не выжить. Не дадут. Ничего не дадут, хоть бы и мужику - ни земли, ни семян, ни горючего. О фермерах вон сколько Горбачев трепался - и где они? Как адмирал говорит, одни померли от водки .Gorbatschow., другие мрут от "Путинки". Все остальное - от книжки до квартплаты - уже не по карману...

      Я смачно швырял подошвы ботинок на гранитные плиты тротуаров Невского, избегая смотреть на вопиющую нелепость уличной рекламы. Лэзертач, гламур, тренд, а то и ребрендинг. И совсем остался без гостиниц бедняга Петербург:  на каждые сто метров - hotel...  По-"русски", чтоб не сомневались:  "отель". 

      Как и на Думской, с полверсты назад, так и у Аничкова моста назойливо тявкают мегафоны зазывал на "обзорную экскурсию по городу". Под мостом - из динамиков проходящего катера - патетически неразборчивый голос экскурсовода. Пронесся черный гоночный кабриолет,, угощая музыкой, которую никто не заказывал. Музыка?.. Шуморитмика, heavy rusted metal or something.

       По тротуарам валом валит разноязыкий Вавилон, украшенный личиками наших красавиц. Целое море любовно-детективной прозы, ожидающей одинокого автора, чтоб овеществить каждую каплю-минуту улетающей жизни словесным долдоньём о ее будто бы уникальности.

      Иду, иду, иду...  Я ИДУ-У!!! Кто бы мог это представить в госпитале славного Ростова-на-Дону?  Я иду по сверкающему блистательному проспекту, который, по словам Александра Васильича, сейчас шикарнее Елисейских Полей. Он знает, он там был - с визитом. А я здесь - не гость: "улица моя, дома мои...". Гм... блистательный придурок революции. Был даже не в ладах он с русским языком, но это ничего, ему к лицу, троцкистам это по должности вменяется.

      Захочу - и зайду хоть в Nevsky Palace Hotel. Но я не захочу. Пусть еще подождут.

      А вот и станция метро...Легок на помине, узнаю его, в нашей буче, моя, говорит, революция, и того лучше.

      Нет, шутить изволите, господа Global Network!.. Это станция "Николаевская" - по имени прилежащей улицы.

      Никого я в центре не встретил. Вернулся  домой в боевом расположении духа и накатал четыре странички текста... Чтоб завтра оценить его как следует

      А вообще я как-то подустал. Но это хорошая усталость, из плотно исписанных страниц и натруженных ног.

Воскресенье

      Сегодня воскресенье - день, когда школьнику Мите позволяли подольше валяться в постели, а я тогда еще не понимал, что такая привычка противоречит даже имени этого дня.

      Удивителен наш русский язык... У германцев этот день посвящается солнцу, у братьев-славян - ничегонеделанью (недѣля, недiля), а у нас это воскресенье - Воскресение Господне...

      Для тех, кто не пропускает божественной литургии, да еще если церковь находится в паре километров от дома, воскресенье значит особенно раннее пробуждение.

      Я не самый примерный прихожанин. Я - прихожанин... читающий... К тому же - пишущий, а ведь пишущая братия горазда впадать в тщеславие заблуждений. Я это чувствую собственной кожей.

      Когда совесть начинает меня кренить и ломать, я намечаю день календаря для похода к исповеди и причастию - и начинаю готовиться... Но это особая тема.

      Опять чудесное слово: крестьянин...

      Тут нечего рассуждать, но задуматься - стóит. В этом слове присутствует крест...

Ни французский пейзáн, ни британский пéзант, ни чешский венковáн, ни "хохлацкий" селянин не имеют этого отличия. Правда, не всех малороссиян ополячили до состояния украинцев, зато потом уж господа троцкисты и селян, и крестьян одинаково раздели и раскрестьянили.

      - Мы не крестьяне, мы селяны! - будто бы репетувалы* малороссияне. //(*) вопили (укр.)

        - А для нас вы крестьяне, стало быть - русские! - отвечали комиссары  в кожаных тужурках и выводили их под "револьверный лай".

      А бывший пан тех селян, "щирий украïнський iнтелiгент", сидя в эмиграции, мстительно ляскал в пухлые ладоши: ага, не хотели становиться украинцами*, то жиды вас построят русскими!.. "Вже вам недовго!". (*) "Та нi, пане, якi ж ми украïнцi? - ми ж нiчого не вкрали!".

      Теперь внук того пана  кричит в Раде (Rat нем., rada польск. "совет") о "голодоморе украинцев", учиненном "русскими". Но голодоморы в Поволжье и в Сибири - от все тех же рук "талантливых управленцев", международных и российских.

      Нет правды в СМИ, нет правды у актеров, тем более нет правды у властей. А больше никого на свете и нет!.. Не верите - спросите у телевизора!

      И ложь особенная в том, что русский  и  российский - на Западе одним и тем же обозначаются словом. А когда иноземное геогрáфо-юридическое слово переводится на русский, то выбор варианта остается за глухоязычной переводчицей и лукавым редактором.

      "Русская мафия в США становится серьезной проблемой для ФБР" - кричит заголовок.

      "Знай нашiх!" - хихикает товарищ Бендер... Или Лернер. Или Смоленский. Фамилия никакого значения не имеет - это я просто так. Полет фантазии  или соцреализма - на ваш выбор.

      "Вкусы и пристрастия русских олигархов" - другой заголовок.

      - Где вы их видели - русских?.. возмущенно удивляется... хоть лейтенант Киндинов, хоть адмирал Колдасов.

      Его не слышат. Их не слышат. Нас!

      Географическая карта политкорректно накрывает статистическую простыню - таблицу этнических преступных группировок.

      Я живу на рубеже обороны Петрограда от гитлеровских войск. Здесь он стоял по берегу речушки Новой.

      Сейчас почти напротив киндиновских окон - "Таллинский" универсам. А на другом бережку недавно открылся ТРК "Гроссмарт". Торгово-разорительный комплекс, говорят острословы об этой аббревиатуре.

      Эксперты из табакерки вылезают на Интернет и пугают дефолтом рубля "через два года". Несчастная Скандализа  бряцает ножницами над картой Сербии. А я иду мимо "Таллинского" дальше по проспекту Ветеранов, здесь глаз отдыхает от рекламы, речушка Новая, крохотная церквушка на том берегу... Во имя Новомучеников Российских, во земле Петербургской воссиявших... Совесть начинает стенать, как счетчик Гейгера.

      Я мысленно обещаю себе... Обещаю. Образ жизни меня удерживает? Или образ мыслей?  Мне патриарх Алексий удивителен - он при рождении был наречен Алексием и удержал это имя при пострижении в иноки. А как же церковные Правила? Не ложное ли это пострижение?  Не по настоянию ли это некой мирской картотеки и политической крысятни?..

      Щит-указатель со стрелкой: ТАЛЛИН. Теперь хоть перестали дописывать лишнее "н" в конце - слава Тебе, Господи!.. Перестали издеваться над русским языком. Нет. не перестали. Турфирмы публикуют свою рекламу и называют славный Ревель - Таллинном.

Странно:  не догадались удвоить еще и первую букву.

      Когда Ревельские депутаты, очумев от свалившейся им на голову неза-висси-моссти, проголосовали, чтобы Таллин писался по-русски с двумя "н", то вся демпресса Российской демпферации взяла под козырек. Тогда и сам я был таким же дураком. Излечиваться начал, глядя на Андрushу Коzырева, подписанта всех решений дяди Сэма Shmucks.a.

      Почему-то даже поляков не раздражает, что англосаксы называют Варшаву - Уóсó. И французов не удивляет, что итальянцы и русские "неправильно" именуют их столицу.

      Даже турки не заставляют греков называть Константинополь Стамбулом. (Правда, существует версия фонетистов, что турки-османы, не владея иными языками, триста лет не могли научиться выговаривать Кон-стан-тино-поль - получалось только istanbul.  Все их переводчики-толмачи были из военнопленных. И только после Крымской войны XIX века дело как-то сдвинулось. Но подлая Европа - кроме греков - к тому времени сама уже привыкла стамбульничать, а теперь и вовсе строит скоростную трассу Стамбул-Косово-Паришехирабад. Америкашка европейцу сдавил - и выкручивает... Америкашка думает, что будет он смеяться последним... Shmuck.  Это что-то значит на идише;  америкашкина характеристика...

      Ревель, конечно, приятный городок - особенно в первый день. А потом уже надо точно знать, зачем ты туда поехал. И главное - к кому...

      Придя домой, я неожиданно для себя самого начинаю приводить в порядок завалы своих блокнотов, листов и тетрадей, накопившихся за прошлые годы в дальней комнате.

Видно, потревоженная совесть требует какого-то срочного действия... Long, long overdue.

      Я осторожно пропылесосил эти залежи, а потом стал их разбирать.

      Страшно увлекает это занятие - и рвет тебя на части: одна стопка сложилась, другая тема требует приоритетного места, третья тоже хочет внимания... Хоть бы по темам разложить, не до каталоги... зации теперь... тьфу, даже не выговорить.

      Порядка еще нет, но уже ровнее дышится!.. Ура.

      А это что такое? Конверт... Почерк женский, незнакомый. Мне... Мне?

      Воспоминание кипятком обжигает и не дает дышать. В самом деле - было... Было. Девчонка из поезда (будто бы "Ейск-Петербург", теперь такого, может, и нет вовсе)... Этого Митю, придурка Киндинова, иначе не скажешь, усадили в поезд дядя Петя с Тетей Настей;  тетя Настя зачем-то нарвала в дорогу букет, а в вагоне у окна соседкой была девушка Оля. Тетя сразу пустилась ловить приметы и аналогии: какая девочка милая - а у нас и цветы называются "невеста"!..

      Дядя Петя с Митей молча улыбаются, а девушка тоже не грустит.

      Потом мы с ней целовались в тамбуре... потом я вынес ей на перрон чемодан; она ехала сдавать вступительные экзамены в Ростове.

      А букет остался в вагоне с Дмитрием... У Оли не было свободных рук. Сойти вместе с Олей он не догадался. Курсант!.. Для него билет был словно предписание.

      Спохватился он через три месяца.  Послал Оле письмо: поступила ли, и - забыть тебя не могу...

      Ждал ответа три месяца. Ответ пришел. Ни слова о том, поступила ли. И совет не писать ей больше.

      Придурок огорчился, кажется. Но не слишком. А ведь ничего не имел против цветов с название "невеста". Совет Оли принял к исполнению.

      Что еще там было, в той жизни? Много чего еще - только где?

      Почему мы поступаем так, а не по-другому, Бог весть. Судьба, наверно. То есть: "не судьба".

      Ее ответное письмо было приглашением к переписке. Придурок не понял, ему было не понять. Он же тогда не знал, насколько внезапно ему суждено поумнеть.

      А почему-то же сказал он матери, в далеком детстве, что никогда не женится.

      Кто-то же дернул его за язык...

      Ну, я отвлекся...

      Бумаги, записки, беспомощные пробы пера... Стихи, стихи... Да, писал стихи. Когда-то. Потом - все реже и реже. Об Оле не написал.

      А это что за вклейка? Наверно, что-то для вечного хранения, утрата карается смертью...

      Дмитрий развернул немалый лист оберточной бумаги, своей суровостью напоминающий начало девяностых, приклеенный изнанкой ко днищу картонной коробки.

      Ну да... Когда же было ему время девушкам писать, если вот он чем занимался!

      Цитируя мирового афериста и вождя революции, можно сказать об этом клочке шершавой бумаги, что "не знаю, мол, как с художественной стороны, а в смысле политическом - совершенно верно".

      И в самом деле - разве такое выбросишь? -

         Жила себе в далеких Андах орхидея,

         Никому дотоле не известная,

         Никем-ничем не запятнанная,

         Увидел ее

                           добросовестный немец-ботаник,

         Классификатор  и  странник -

         И, чувствуя долг перед немецким отечеством

         И российским отщепенчеством,

         Дал орхидее, не повинной ни в чём,

         Имя человека по имени Gorbatschow.

         Но пошла орхидея пятнами,

         Запылала, как

                                  от пощечины в Новосибирске

         Некогда  сам  MSG,

         И взмолилась: "Милый ботаник!

         Поди на попятный!

                                           Ведь помру я в тоске

         От стыда, от позора и боли!.."

         Но не внял ей воспитанный немец-ботаник,

         Классификатор и странник,

         Никому не известный дотоле,

         Заклеймил орхидею теперь на века:

         Прослывет она в атласах горбачевией

         И не минует прозвища иудина цветка.

      А что? - спросил себя Киндинов. - По крайней мере, исторический документ...

Однако, здравствуйте...

     Каждое утро лейтенант выстраивает в уме предстоящие дела, как в старой армии, тщательно "по ранжиру", и устраивает смотр...

      Гантельная гимнастика по методу олимпийского чемпиона Юрия Власова: в положении лежа на спине, потом - сидя. Плюс отжимание от пола, с опорой на тазобедренную область.

      Переход к водным процедурам. Нам не впервой переходить через Альпы...

      Просмотр электронной почты - параллельно с делами на кухне. Завтрак - обдумывание ответов, международных новостей, полемики на форумах.

      Строка "завтрак" не обязательна для заполнения. Есть и такое понятие, как отложенный завтрак. Жалко тратить самое продуктивное время.

      Есть некие странные люди, далеко не из бедных, претендующие  на корону Российской империи: раздают ордена губернаторам и депутатам (патриарх - и тот не отказался),  "дáруют" княжеские титулы, возводят в достоинство падких и легковерных. И эти же дарователи стучатся в генеральную протоколатуру с ходатайством о реабилитации великомучеников - Царя и его Семьи.

      "Минуточку!" - говорит Киндинов, - "если вы такие державные, если вы - "тоже-Романовы", то к кому обращаетесь, о чем просите - и кого?!

      О, как нелепа жизнь у нелепых людей, особенно - у самозванцев! Конечно, конечно, они - Романовы (в какой-то мере), потому что нормальные люди, кроме циничных фантастов, получают родовую принадлежность от отца; но у этих-то нынешних -  предводитель провинился, был лишен наследства государем - вместе с потомками своими - а если и был потом прощен и допущен в Россiю, то не как великий князь, а провинившийся родственник... И этот преступный подданный, в дни масонского февраля, отплатил за добро полной мерой: во главе гвардейского флотского экипажа присягнул заговорщикам.

      Ну разве не фантастика с политстриптизом...

      Можно ли такое представить: хозяева дома убиты, имение захвачено, а потомки блудного сына-предателя, с поклоном к потомкам убийц и захватчиков: не будете ли так  добры - реабилитировать дедушку с бабушкой, построивших дом и живших в нем?..

      Да никогда этого не случится! Потому что люди, называющие себя сегодня государством, "реабилитируя" жертв, признали бы себя наследниками убийц... И признали бы за ходатаями право на компенсацию ущерба (вот она где, собака-то, зарыта!). А мы-то думали: из-за чего сыр-бор?..

      Но самозванный "императорский дом", нижайше обращаясь в госпротоколатуру, не признает ли тем самым ныне владеющих домом, подворьем и угодьями не токмо де-факто, но и де-юре? - "всего лишь" претендуя на свою долю в добыче... Боже, какая потеря лица, какая утрата достоинства! В какое же достоинство они возводят иных?!

      Но бандиты в пятом поколении - люди тертые, их подобным признанием со стороны псевдо-имперцев не проведешь, их пока что признаёт все мировое бандитское сообщество - до следующей великой драки.

      Дмитрий этим настолько увлечен, что прилежно пишет об этом статью.

      Может, и не стал бы писать, но уж очень подозрительна, уж очень раздражает эта регулярность, с которой желтоухие СМИ подымают шумиху по этому вопросу...

      "Царской семье отказано в реабилитации".

      "Генпрокуратура не хочет реабилитировать..."

      "Царская семья не подлежит реабилитации..."

      - Да, не подлежит, - поднимает протоколатура пухлые ручки, - мы его ни в чем не обвиняли... Это уголовное убийство-с...

      И, понимая, что произнесли приговор существующей власти, застенчиво склоняются к ящикам стола: не приведи наш б-г, еще вдруг найдутся доказательства нашего родства с вышинскими-дзержинскими...

      А СМИфолочам только дай повод всуе потрепыхаться "баннером" на сайте новостей. Эта тема у них не теряет никогда интриги - только прибавляет!..

      Только один из лиц патриархии (далеко не патриарх) сказал: а что вы, собственно, безпокоитесь? Царь не нуждается в реабилитации, он прославлен Церковью.

      Но это - как промелькнуло, так и кануло. Я даже имени священника не запомнил.

      А псевдонаследники что же? - нуждаются по-прежнему...

      На воздух, на воздух... Нá-конь, казак!

      (Кстати, о казачках...)

      ...Я в этом городе учился в старших классах и в университете, а он, этот город, для меня как пустыня. И это никакой, увы, не парадокс.

      Во-первых, мое ранение. Точнее, правду говоря, увечье. Сразу круг моего общения резко сократился.

      Во-вторых, одноклассники. У директора школы Рашиды Ильхамовны были естественные для нее предпочтения. В младших классах русские питерцы составляли половину, но и в старших классах гости нашего города достигали процентов двадцати как минимум. По окончании школы эта пятая часть класса рассосалась неизвестно куда, по этноэкономическим нишам.

      Девчонок в России всегда было больше, чем парней, - почти все из класса разъехались по заморским принцам. Машка Кольпович даже в Марокко загремела. А сколько их подевались неизвестно куда! Ведь с одной стороны - "Выйти замуж за рубеж!", а с другой - "Гражданство РФ - это просто!". Все виды посреднических услуг...

      А парни - "чем хуже"? Сколько лет над эскалатором метро кричали динамики: "Эмиграция в Канаду! Телефон - миллион!". Пока стоишь на ступенях - трижды услышишь.

      Теперь мне - что в центре, что на конечной станции метро - знакомых не встретить. Возможно, кто-то из бывших одноклассников уже ездит на джипе, но я об этом не знаю.

А ведь не старик же я, в конце концов, чтобы вдруг остаться без ровесников...

      Сплошные лица гостей, сплошные гости. И лакейское время  торопится усвоить их чуждые черты и странные привычки.

      Мои друзья - деревья. Будь у меня машина с ручным управлением, я бы ездил в лес. Хотя... почему не мотоцикл? Об этом можно подумать. О мотороллере - почти наверняка. Не престижно - зато доступно. Пока... Хотя, бензин, конечно, дорожает.

      Парк "Александрино" - так значится на карте, но я не знаю истории этого названия. Ударение неизвестно. Но если, предположим, усадьба в парке принадлежала царице Александре, то все имение надо, вероятно, называть "Алексáндрино". Только советские люди, которыми заселили окрестные дома, парк не называют никак, и только один зеленый парнишка, ехавший куда-то в компанию ждавших его приятелей, объяснялся из троллейбуса по телефону: "Проезжаю Александрину". Это для него - как Сабрина, Либертина. Клементина...

      Березовый мир, сосновые пятна, дубовая роща в глубине... непременные осины... И рукотворная шеренга вязов вдоль улицы Николая Боголепова.

      А лиственницы! Как я о них забыл? Кроме них, моя половина парка ничем особенным не располагает.  По другую сторону проспекта имеются пруд, мостики над протокой, сосняки, рябинники и фронтальное наступление небоскребов.

      Расширяется пустыня... Возрастает Вавилон.

      А пока не наступил конец света, мне хочется присесть на скамейку. Парк уже пройден по диагональной аллее и прислоняется к проспекту, обступая шатер шашлычной - "Кафе-бар ШАВЕРМА". Здесь, подальше от собственно шатра, можно сесть под зонтом - и смотреть сквозь деревья на проходящие троллейбусы, на проходящий иногда по аллее народ, улыбаясь девушкам, например, вот этой...

      - Здравствуйте, Митя! - говорит Юля, и чайка в небе давится криком, и наступает тишина...

      Сказал ли я что-нибудь Юле в ответ, не знаю.

      - ...а я смотрю-смотрю: это вы или не вы?

      - Да, внешность у меня неприметная, - усмехаюсь я и придвигаю ей стул, - в самый раз идти в разведчики...

      - Не наговаривайте на себя! И что за семья у вас будет? - два брата: мент и разведчик!..

      В ее словах я слышу черствость и обиду. Ни о чем не спрашиваю.

      - Юленька, как я рад вас видеть!

      - А я - так просто ну!.. - она сжимает кулачки, но осекается и молча смотрит вдоль аллеи, где та впадает в тротуары проспекта.

      - Чо будете? - спрашивает вальяжно подошедший человек южного типа.

      - Мы просто присели, - отвечает Юля.

      Человек гневно сверкает глазами и молча уходит. Спина его будто остается нависать над нами, выражая презрение.

      Стараясь не смущать Юлю, я прячу свой пристальный интерес, смотрю на нее в режиме маятника...

      Маюсь, короче.

      - Столы почти все свободны, - говорит Юля, - не может он прогнать нас!

      - Да мы и заказать еще можем!

      - У этих? - удивляется Юля. - Кроме шашлыков и пива, что у них есть?!

      - Мороженое может быть. Хотите?

      Она не слышит. Глаза - не видят. Почему мне запомнились васильки и глубина?.. Сейчас я вижу аквамариновую эмаль на белом фоне - взгляд, словно замороженный, отсутствующий здесь, глядящий из недавнего прошлого куда-то за горизонт.

      За этим горизонтом угадывается Игорь.

      - А?.. - очнувшись, переспрашивает Юля. Глаза ее увлажнились и потемнели. - Нет, ничего не хочу. А вы куда-то идете?

      - Нет, я никуда... Думал: встречу ли кого-нибудь в городской пустыне, но на встречу с вами даже не надеялся!..

      - Это вы правильно говорите. Город - большая пустыня.

      - В станице все по-другому, - поддакиваю я.

      - В какой станице?

      - Наверное, в кубанской... Так я слышал.

      Но в ее глазах остается недоумение.

      - Вы не из Краснодарского края? Извините, если не то говорю, но мне Игорь сказал...

      - Милиция всегда всё перепутает! - Юля возмущенно хлопает ладошкой по столу.

      Молчим. Сейчас она уйдет, наверное.

      - Я из Ставрополя, ну почти из Ставрополя!.. - уже более спокойно говорит она.

      - И как ваше место называется?

      - Светлоград. Восемьдесят километров с копейками от Ставрополя.

      - Красивое имя.

      - Нормальное.

      - Хотя явно советское.

      - Вообще-то было Петровское!.. - улыбается Юля. - Первого жителя звали Петром...

      - Да это почти как римская легенда!.. - приподнято восклицает Киндинов (надеюсь, это звучит не наигранно) и проникновенно смотрит девушке в глаза. - Там Ромул, у вас - Петр!..

      - Только Петр у нас поселился уже взрослым! - повеселев, уточняет Юля.

      - Конечно, подтверждаю я. - В ваших краях сосункам делать нечего!

      Уже с другим выражением лица Юля смотрит вдоль аллей и в сторону проспекта, её глаза уже не зашторены пропавшим Игорьком. Наконец она переводит взгляд на меня - наконец-то поняла, что кто-то с ней рядом.

      Хорошо смотреть в её глаза, когда они улыбаются.

      У меня само собой вылетает:

      - Ура?..

      - Ура!

      - Идем пить шампанского! - объявляю я. - За встречу!

      И тут зазвонил телефон.

      - Митя, вы вообще дома или где? - вопрошает, почти с неудовольствием, Маргарита.

      - Здравствуйте, Маргарита Авенировна! - подчеркнуто расшаркивается мой голос и, должно быть, она даже улавливает мой сарказм. - Я почти дома, пью шампанского с соседями.

      - Шампанское с утра пьют аристократы и дегенераты...

      Слова пошлого актера из пошлого кино.

      - Ну, во-первых, уже давно не утро, а во-вторых, - и я подмигиваю Юле, - мы аристократы, основатели городов и династий...

      - Я вижу, вы там уже наклюкались... - говорит она с неудовольствием и даже с ноткой растерянности.

      - Дорогая Маргарита Аверьяновна, -  умышленно перевираю отчество, - уж нельзя мне, что ли, пить шампанского и плясать камаринского...

      - Митя, я вас не узнаю. Вы всегда выражались правильно!.. К сожалению, мне сейчас некогда выяснять, кто на вас так пагубно действует, но если вы в беде, вы мне скажите: я приеду вызволять вас от ваших соседей... Не постесняюсь! Вы где?

      - О, не беспокойтесь, Маргарита... Мне хорошо сейчас.

      - Тем более я в тревоге! А ведь я вам хотела интересную работу предложить. Вы способны сейчас адекватно реагировать? Записывать можете?

      - Могу!

      На самом деле у меня - ни ручки, ни бумаги.

      - Пишите: "Лабиринт Эвé", телефон 325-65-66, спросите Юлию Анатольевну. Для вас ведь важно, чтоб не полную неделю, верно?  Вот самое то. Я сама собиралась приехать и все объяснить, но раз вы там пустились во все тяжкие, то выпутывайтесь сами.

      - Спасибо, Маргарита Авенировна, - вполне серьезно отвечаю ей. - Я доложу вам о результатах.

      - Да, желательно.

      Сидящая рядом Юля (какая прелесть!) протягивает мне вырванный листок из записной книжки: телефон "лабиринта", который я повторил за Маргаритой вслух.

      - Спасибо, Юлечка!..

      И смотрю на девушку в упор:

      - Юля, а вы, случайно, не Анатольевна?

      - Нет, я Николаевна.

      Конечно, что общего у Юли светлоградской с каким-то лабиринтом? - но отчество могло бы вдруг и совпасть... Не знаю, почему, - меня бы это не обрадовало.

      - Но что мне здесь не по душе, - говорю я как бы сам с собой, - так это - лабиринт...

      Юля смотрит, думает, смотрит, догадываясь - не догадываясь...

      ...Что могут быть вещи для нас и поважнее.

      Будут, будут.

Фантастика

     Когда-то Игорь-второклассник, рассказывая маме о школьном  новогоднем празднике, сказал: "Елка была такая красивая, что я увидел - и оглох!"

      Потом это стало чем-то даже вроде семейной поговорки.

      Когда в парке я узнал Юлю, а она сказала "Здравствуйте, Митя!", то в небе крикнула невесть откуда взявшаяся чайка. Почему-то я услышал...

      Древние римляне предсказывали будущее по полетам птиц. У них было много свободного времени, пока их легионы сражались с племенами варваров. Но я никогда не рассуждаю о будущем, по крайней мере - о собственном, личном. Мне такое занятие не нравится.

      Уже гораздо интересней, как политологи судачат о Кремле и о России. Несмотря на чушь собачью, которую они выдают. Но лучше при этом на них не смотреть. Взглянуть разок - и хранить незабываемые образы. Интернет поэтому предпочтительней.

      Боюсь признаваться себе, что на Юлю хочется смотреть и смотреть без зазрения совести. Не думая, насколько это может быть опасно для меня.

      Но делать здесь у шавермахера нам нечего. Юля отказывается от шампанского где бы то ни было, утешив меня словами "в другой раз".

      Лейтенант напускает на себя подобие деловитой вежливости, едва не безразличия, соглашаясь с таким решением.

      Мы встаем, я протягивая руку, и Юля замечает мой опорный полукостыль... Краска бросается в лицо нам обоим.

      - Митя!..

      Вижу гримасу страдания, может - сострадания... Но это длится всего одно мгновение.

      - А вообще-то, Митя, если дома у вас чай подают, то я, вместо шампанского, не отказалась бы.

      - О, с удовольствием!

      Ее лицо расплывается у меня перед глазами, гравий под ногами - тоже, но я чувствую справа предложенный локоток и беру ее под руку. Все правильно, умница, именно справа, как диктует мое увечье... Хотя то же самое и по этикету. Я же не в форме, а в штатском.

      Но вдвоем мы медленнее движемся, чем я могу один. К тому же, держа ее под руку, я более очевидный инвалид, чем обычно.

      Мы молча продолжаем идти рядом, освободив друг друга.

      - Какая у вас растительность! - говорит мне Юля. - Буйная, но небогатая!..

      - Это вы на деревья смóтрите, но ведь парк дикорастущий, в него только и добавили, что дубов да лиственниц. Каштанов нет и даже кленов. Зато какое разнотравье!..

      - У нас все это ярче, хотя и засушливей.

      - Конечно, ярче.

      Сострадая, девушка провожает меня до дома. Потому что я - брат того шалопая, в которого она влюблена... Но который думает, что она просто хочет выйти замуж и остаться в Питере. Среди нашей бедной природы и баснословной культуры.

      Пускай бы осталась!.. Даже если Игорь свою роль в ее судьбе исчерпал. Как это я подозреваю.

      Снова та лестничная площадка, где мы впервые виделись. Я жму на кнопку звонка: вдруг Игорь здесь?

      Но нет. Мы заходим, я ей показываю кухню и мои чайные запасы.

      Через минуту слышу из гостиной, как шумит спускаемая вода в туалете. Вот и причина, почему Юле захотелось чаю, самый быстрый выход... Если только не пришлось ей вытряхивать старую заварку;  случается, хоть и редко, что я о ней забываю;  но существует же ведро для отходов...

      Это ужасно: подозрительность Игоря заразила и меня. Неужели это - фамильное?..

      Слышу, как Юля летает по кухне, вовсе не просторной. Почему я тут сиднем сижу?

      - Я вам не нужен там, Юля?

      - Все уже готово! Ваш электрочайник - это прелесть!

      Сама ты прелесть, думаю я.

      А почему не говорю?

      - По-моему, прелесть - это вы!

      Вот так-то правильно!

      - Да, я слыхала...

      В ее голосе улыбка.

      - Еще и умница! Куда смотрит милиция, даже не пойму!

      - Куда она смотрит? Куда прикажут.

      - Вы что-нибудь знаете?

      - Даже знать не хочу.

      Это по-нашему, думаю. Но молчу.

      - Ваш чай, господин лейтенант!

      Она осторожно несет чашки и чайник на подносе, ставит все на стол - и это мое время любоваться ею.

      - Я предпочел бы услышать "мой лейтенант". Если "ваше благородие" для вас - что-то из области юмора.

      - Почему из юмора? У наших казаков я это слышу.

      - Так вы и в самом деле казачка?

      - Почти. Потомственных казаков почти не осталось.

      - Знаю. Иудушка Троцкий их выбил.

      - Давайте не будем о грустном!

      - Не будем!

      - Ой!..

      Она вскакивает и подходит к тумбе под телевизором, потом смотрит на книжные полки.

      - Хорошо, я чай не успела разлить! Разве можно пить чай, глядя на эту пыль? Какой тут может быть "мой лейтенант", когда всё это лезет в глаза?

      Сколько слов по ничтожному поводу, зато все они мне на душу - как бальзам.

      - Да я совсем недавно протирал!

      - Похоже, это чаще надо делать, вы не находите?

      И Юля уже летает по комнате. Проворная, как ласточка. Светлая, как праздник.

      - Какую девушку потеряло Ставрополье!

      - Почему потеряло? Вовсе не потеряло.

      - А скажите, вы вступительные будете сдавать уже во второй раз?

      - Да, год готовилась после прошлой неудачи... И подрабатывала промоутером и подобными вещами.

      - А чему я обязан вашим решением учиться здесь, у нас?

      - О, это целая история!.. Давайте чай пить!

      В самом деле: комната уже сверкает.

      Как моя душа...

      Чуть больше года назад Юля была свидетельницей на бракосочетании своей подруги в Ставрополье. На свадьбе Юлю стал преследовать один из незваных гостей ("на русской свадьбе привечают и случайных"), почти не пивший, но не спускавший с Юли своих глаз. Выждав  момент, который показался ему удобным, он попытался силой овладеть ею ("а я ему бокалом поцарапала лицо - ну и бокал испортила"). Окровавленная рожа поклялся законами гор, что либо убьет её, либо увезёт. Милиция отказалась что-либо делать, хотя свидетелей была целая свадьба. ("им даже труп - ещё не повод делать что-нибудь реально").

      Может, из-за этого и провалила Юля вступительные экзамены в Ставрополе. А вскоре пришлось убедиться, что "клятва горца" - не пустая угроза...

      - Да вспомнить хотя бы того ублюдка Григоряна, плеснувшего кислотой в лицо "королевы Сочи"! - сказал я на это.

      Так или иначе, родители с братьями отправили её к землякам в Питер, а сами стали ждать случая, когда поклявшийся свернёт себе шею.

      Но все же, хоть абрек и отличился в недавних "ставропольских событиях", никто его пока не обуздал.

      - У вас же Ставрополь был несколько недель закрыт для въезда и выезда!

      - Ну да, потому что из многих областей к нам ехали на выручку!.. Но в Питере вы первый, кто знает об этом! - она внимательно посмотрела мне в лицо...

      И тут лукавый, вместо бога ex maquina*, нажимает кнопку звонка у дверей.

      - И кого там черт несёт? - бормочу я.

      У меня недоброе предчувствие. Не иначе - это мой старый грех колотится.

День и ночь

      - Здрасте, я ваша тетя!.. - Маргарита перешагивает порог.

      Поскольку я не нахожу, что сказать, она продолжает прибаутку:

      - ...Приехала к вам из Киева, буду у вас жить!

      - Я полагал, вы из Жмеринки...

      - Нет, нет, берите выше!

      Вероятно, мое лицо достаточно холодно, коль она не приложилась прямо с порога к щеке... то есть, не подставила свою.

      - О, да нас тут много! - восклицает Марго, приблизившись к дверям гостиной.

      - Здравствуйте! - отвечает Юля голоском абитуриентки.

      - Здравствуй...те! Митя, я по вашему вопросу ведь! Кстати - и к чаю!

      - Конечно, конечно!..

      Знаком показываю Юле, чтоб она оставалась на месте, и, прежде чем идти за третьей чашкой, называю имена обеих:

      - Маргарита Авенировна! Юлия Николаевна!

      Юля прыскает, услыхав собственное имя-отчество из моих уст. Лицо Маргариты, напротив, как застывшая маска...

      На пути из кухни обратно я слышу, как Юля вскрикивает...

      - Что случилось?

      - Чаем обожглась!

      - Ай-ай-ай! И сильно?

      Смотрю на обеих: Юля потирает руку возле локтя, Маргарита выжидательно смотрит на нее.

      - Надеюсь, вы успели тут представиться друг другу.

      - Да, вполне, - это Юля.

      - Только Юля о себе не рассказывает, - Маргарита переводит взгляд на меня.

      - Кхм, кхм... - прокашливаюсь я. - Вы пейте чай, прошу вас! Чай от Твайнинга из Лондона, пряники от купца Дормидонтова... Юленька - друг нашей семьи, готовится сдавать экзамены в университет... Когда, Юля, первый экзамен?

      - Через четыре дня.

      - А на какой факультет?

      - Не на юридический, - спешу я разочаровать доцента. - И вообще она не признается, в какой университет подала... Благо, что теперь универов и академий, как после дождя грибов.

      - И сейчас не признаетесь, Юля? - сладким голосом спрашивает Маргарита.

      - Сейчас - и подавно, - невозмутимо отвечает Юля.

      - Юля приехала с южных рубежей нашей Родины, - почему-то добавляю я и боюсь, что в моем голосе звучит некое опасение перед "тётей из Киева". - "Кавказ подо мною, один в вышине стою над снегами у края стремнины..."

      Но, глядя на не предвещающее ничего хорошего лицо Авенировны, дальше не продолжаю:

      - И так далее...

      - И тэ дэ и тэ пэ, - подхватывает она. - Я ведь по делу. Надеюсь, Юля позволит нам перейти к вещам неинтересным, но необходимым. Телефон и к кому обратиться - я вам сообщила. Теперь адрес: площадь Труда, дом 5. Можете прямо туда поехать, я с Юлией Михайловной... ("Не с Анатольевной?" - дернулся я.) ... да, конечно, с Анатольевной я переговорила. Потом расскажете мне. Дело в том, что Юлия Анатольевна в какой-то мере мне обязана, так что чувствуйте себя уверенно, все зависит от вас. Итак, удачи! Не забудьте позвонить, чтобы я знала, как с ними разговаривать.

      Она поднялась. Юля встала тоже.

      - Ну вот, все повскакивали! - сказал разочарованно Киндинов. - Правда, и мне пора к брату ехать...

      - А почему не брат к вам? - спросила Маргарита.

      ("Да потому, что ничего другого я придумать не сумел!")

      - Он сейчас на службе, но просил подъехать: нужна консультация.

      - Так машину прислал бы.

      - А когда у милиции был бензин?

      - Да, вы, конечно, нарасхват... - несколько двусмысленно произносит Маргарита. - Значит, сегодня вы на площадь Труда не успеете. Завтра жду вашего звонка. Я бы вас подвезла, но почему-то к милиции даже мне, юристу, подъезжать не хочется.

      - Я вас понимаю.

      - Ничего вы не понимаете!

      - Ну... Кой-чего не понимаю.

      Маргарита удалилась первой, хотя, кто знает, может, только лишь отъехала - и следит из машины, как скоро и кто из нас  выйдет из дома.

      У Юли явно плохое настроение.

      - Зачем вы так распинались перед ней, кто я и откуда? Она вам начальник?

      - Нет, нисколько. Просто, как хозяин  дома, я знакомил гостей друг с другом.

      - А разве она приглашена?

      - Наверно, она считает себя вправе приехать без предупреждения, поскольку занялась моим трудоустройством.

      - А почему она занялась?

      - Я редактировал ее диссертацию... Теперь она чувствует себя обязанной, что ли.

      - У них там все обязаны-перевязаны.

      Я расхохотался над этим непосредственным и очень правдивым суждением.

      - А вам правда пора уходить?

      - Да. Мне надо еще почитать перед экзаменами.

      - Спасибо за влажную уборку. Не бойтесь приходить еще, такой пыли больше не увидите!

      Она потупилась, пряча улыбку.

      - Я провожу вас до метро.

      - Спасибо.

      - Подумав, она добавила: - ...мой лейтенант. Хотя перед этой мадам вы распинались, как студент на экзамене.

      - Юля, ну... Не будь такой строгой! Ну какие наши годы? Исправлюсь!

      - А какие?

      - Мне тридцать. А что?

      - Ничего. Спасибо за чай. Хороший!

      - Может, еще?

      - Нет. Серьезно.

      Я жду, не скажет ли она "в другой раз"... Не говорит.

      - У меня хороший чай всегда. Приходи!

      Она поднимает на меня свои чудесные глаза.

      - С удовольствием приду. После экзамена.

      - Он когда... в четверг?

      - Какой четверг? Во вторник!

      - Как долго!

      - Главное - сдать!

      ("Главное - чтобы ты пришла!")

      Мы выходим и идем через парк к метро. Уже в небе проявляются первые звезды.

      Вспоминаю, что она обожгла себя чаем.

      - А где ожог? На руке? Очень болит?

      Она поднимает рукав кофточки, и я вижу продолговатую полоску ожога... Держу ее ладонь и осторожно прижимаю губы к следу этого происшествия...

      Возвращаясь домой, вспоминаю запах её волос и твержу записанный на ладони номер её телефона.

      Звезды на небе стали отчетливей, их стало больше.

      Всплывают недавние строки из "Дня поэзии" и многозначительно обнадеживают меня:

                            Вот он - мир, который не нарушу.

                            Над тропою ветер водит нить.

                            И пока звезда пытает душу,

                            Есть минута, чтобы жизнь прожить.  *

_________

 *   Стихи Евгения Юшина (неточная цитата).

Цитадель

      ...Я увидел мощное здание крепостной архитектуры, какие сооружались из красного кирпича военным ведомством Российской империи, с мемориальными досками на фасаде. Содержание  досок вызвало у меня сложное чувство горечи и гордости. По фронтону закопченного веками фасада выстроились аршинные белые буквы: ЛАБИРИНTV. Но мне случалось и не такую ересь видеть. Например, "медицинский центр Медвенчур".. Или, того лучше, Cafe-Bar FART * у Сенной площади. Пять лет назад было и такое.

      Гламур, гламур... Кадровичка Анатольевна повторила это слово раз пятнадцать: "У нас гламурное издание, у нас гламурная тематика... Эксклюзивные интервью...". Прилипло слово к идиотам  ("От идиота слышу!").  А куда денешься? -  я слышу это слово исключительно от идиотов,  журналистов и актеров (которые между собой  -ультрафиолетовые братья по разуму).

      Идиот, идиот... Вообще это слово пострадало при переносе его в другую почву:  после полной пересадки внутреннего содержания оно стало означать то, что сейчас и означает - медицинский термин и бранное слово. Но в названии романа Достоевского - совсем иное, первоначальное значение: исключительный человек, особенный, оригинальный. И греческое слово "идиóтита" переводится как свойство, качество, особенность...

      "Ладно", вздыхаю я  - и начинаю операцию самоподъема по стертым ступеням карельского гранита. Взобравшись, давлю кнопку звонка, как велено бумажкой на доске объявлений.

      Дверь зажужжала и поддалась.  Из солнцепека я попадаю в затхлый полумрак двухэтажного вестибюля с лестницей, а слева, у себя за плечом, вижу в засаде неподвижную охрану. Они молча меня созерцают в ответ на мое приветствие, и я приступаю к дальнейшему самоподъему. Вахта прекратила созерцание, но я продолжаю храбриться, стараясь хромать как можно меньше. Какие-то две красотки, ультрафиолетовые от природы или от загара, спускаются мне навстречу в полупляжных костюмах. Это выглядит странно в зябком вестибюле за стенами метровой толщины, и я начинаю думать,  что они тоже посетительницы, как и я, -  что в подобных одеждах не усидеть среди каменной прохлады.

      Но я ошибся.

      Пройдя через собственную вахту фабрики новостей ЛАБИРИНTV, с такими же электронными запорами плюс видеоконтроль, я сразу оказался в душных тропиках без кондиционеров.

      У меня взяли паспорт и записали мои данные, после чего вызвали сопровождающего, который проводил бы меня к руководителю службы персонала. Перемещаться по зданию без конвоя посетитель не может, но лейтенант Киндинов уже знал об этом мировом нововведении америкосов после жертвоприношения манхэттенских башен-близнецов. Уровень охраны "один" - с сопровождающим, уровень охраны "два" - обыск и сдача "опасных предметов", даже мобильников. Уровень "три" - лучше не спрашивайте.

      Моя рубашка, даром что была из чистого хлопка, стала уже прилипать... То-то они все тут голые. Один я в туфлях, а не в пляжных шлепанцах.

      Со мной поговорила мадам  numero deux  службы персонала, дала заполнить четыре страницы разных бланков, включая дотошный вопросник - состою ли в партиях/организациях, могу ли ездить в командировки, принадлежу ли к нетрадиционной религии.  На последний вопрос у меня был заведомо отрицательный ответ, хотя фабрика не уточнила, какие религии она относит к традиционным. Обилие ультрафиолетовых персонажей позволяло думать, что этот список у них достаточно обширен.

      После этого мне дали "тестовое задание" по проверке моей грамотности и владения корректурными знаками. Логичнее было бы заполнять анкеты после успешной сдачи проверочной работы, но эту мысль я оставил при себе. Двадцать минут я потел в службе персонала, дожидаясь результатов проверки.

      Затем мадам лично проводила меня к руководительнице корректорской службы - госпоже Новобермуцкой Аде Юрьевне. Я оказался в помещении размером с баскетбольную площадку, уставленную столами, до предела нагруженными компьютерами, которые монотонно гудели, нагревая и без того горячий воздух. Окна были все распахнуты, но завешены полотнищами из светоотражающей клеенки. Мадам усадила меня за один из столов и, указав на женщину в дальнем углу зала, попросила подождать, когда та освободится.

      В ожидании Ады Юрьевны я принялся наблюдать за обитателями ковчега. Здесь царила непринужденность не только в одежде, но и в манерах: движения были преисполнены животной грации- независимо от того, пребывал ли индивид наедине со своим компьютером или же обменивался словами с коллегой. Иногда возникали стремительные фигуры: обежав нескольких коллег, фигуры удалялись в какое-то иное помещение (позже  я узнал, что это были выпускающие редакторы соответствующих публикаций гламурного холдинга).

      Я пересчитал компьютеры (их было тридцать два), посадочные места -  десятка два офисных кресел, а также  всех присутствующих, коих было шестнадцать.

       - Дмитрий Андреевич? - подошла, наконец, приземистая женщина  с коричневым взглядом и пестрой кожей.

       И стала посвящать меня в местные обычаи и правила.

       Первое, что неприятно меня поразило: исходная информация, полученная мной от Маргариты и затем по телефону от Юлии Анатольевны, уточнялась теперь на каждом следующем этапе в сторону ухудшения.

      Да, работать неполную неделю, да, три вечера, начиная с двух часов пополудни, но окончание работы - теоретически - в два часа ночи...

      "То есть в два часа утра, как говорят иностранцы."

      "А практически?". А практически - бывает, что и до утра, часов до четырех-пяти. "А как же домой?.." У нас практикуется развозка людей по домам, все предусмотрено. И это ведь не все три вечера подряд. В среду, как правило, такого не бывает.

      "Но тогда объявленная зарплата - девять тысяч рублей - выглядит недостаточной..."

Вы о переработках?  Ах!.. Переработки компенсируются, но с этим вопросом вы обратитесь к Юлии Анатольевне, это не моя компетенция... Ох, извините, я на минуту...

      Ада Юрьевна исчезает, чтобы через несколько минут появиться снова рядом и отправить меня в кадровую службу - оформлять поступление.

      - Значит, мы ждем вас в среду! - впервые она посылает мне свою улыбочку в крапинку. - В четырнадцать часов!

     Анатольевна предлагает мне писать заявление на имя генерального директора ЗАО "ЛабиринТВ-Страна" Заменгофа Игоря Анатольевича и ознакомиться с трудовым соглашением, после чего подписать его.

     Я читаю текст, вижу, что девять тысяч зарплаты распадаются на три отдельных платежа по три тысячи каждый, но сумма все-таки сходится с обещанным итогом, и я, опрометчиво не придавая внимания этому казуистическому нюансу, спрашиваю только о том, как возмещаются ночные бдения.

     - О, это просто! Ваш руководитель составляет служебную записку в бухгалтерию, и вы получаете до 50 процентов свыше!..

     Тут бы мне спросить: "Свыше чего?" - но Анатольевна вдруг давится судорожным смехом и таращится в мою сторону:

     - Этто что такоэ? Откуда вы это взяли?!  Не Заменгоф, а Заменков!.. Игорь Анатольевич!

     - О, простите!  Мне так послышалось... Филолог не услышит - так придумает.

     Хотя, конечно, ничего я не придумывал: Заменгоф - фамилия достаточно знаменитая*.

     Подписав бумаги и сдав трудовую книжку, я покидаю гостеприимную цитадель гламура. Я увидел гламурные секреты полишинеля, но меня уже интересуют и лабиринты гламура, его изнаночная сторона, его распоротые швы и никем не тронутая пыль.

     Что такое - в языке англосаксов - этот пресловутый россфедеральный "гламур"?.. это французское с виду слово, которого нет во французском языке...

     Glamour и произносится не так, как у московской тусовки: совсем не  glah ´moor,

а "гл´æмэ^р". А означает?.. - очарование, прелесть, прелестный. И придумал его какой-то англичанин, путавшийся с французами...

     Россиянский glamour все больше превращается в бессмысленный clamour - шум и гевалт.

     Первый же день у нынешних квартирантов старинной цитадели дал мне немалую пищу.

Посмотрим, как дальше пойдет.

     ...Во вторник у неё экзамен, а в среду я выхожу на работу корректором...

     Что может ей помешать встретиться со мной после экзамена во вторник?  На самом деле многое мешает... Да и хочет ли она?

     Вот и выясни это, лейтенант! Проведи рекогносцировку!..

     Воскресенье - прекрасный день, его можно этой разведке посвятить... До вторника еще будет далеко, и можно пригласить, предложить... короче, этот вторник - после экзамена - застолбить... Пока этот вторник еще может быть свободен.

     Даже не приходит в голову,  что она после экзамена  будет Игоря искать. Хотя чем черт не шутит. И такое может быть.

     Но мы живем не в девятнадцатом веке: зачем церемонии, зачем откладывать звонок до воскресенья? Можно и в пятницу позвонить.

     А... если она увидит, что "коготок увяз", то не станет ли заноситься, - а, Дмитрий Андреевич? Скажет: чтó мне этот молодой пенсионер? Можно из него веревки вить - да много ли навьёшь?

     Не стану в пятницу звонить, а позвоню в субботу. А если в пятницу - то только для "проверки связи". Звонок протокольной вежливости.

     Надо взять себя в руки и заняться делом. А роман - как пишется, так и напишется. Что будет, пусть и будет.

     Есть отличное отвлекающее занятие: электронная почта. Плюс Интернет. Во-первых, надо письма прочесть, во-вторых, обдумать и отослать ответы. Сначала - тот ящик, что для друзей. Потом - заглянуть в ящик для полемики. Потом посмотреть подписные рассылки. Куда я не хожу, так это на форумы. Редко встречаешь полезный обмен. Но если видишь отклик на свою статью - тогда, считай, живешь не зря.

     Вот так и пишется роман. Практически обмен статьями...

     Юля, будешь соавтором?..

     Ой, брат, куда-то ты все едешь - и никак не остановишься...

     Имей же, наконец, мужество заняться скучными делами и снова найти в них позабытый интерес.

     На собеседовании с Адой Юрьевной я высказал удивление, что массовая журналистика, оказывается, пользуется услугами корректоров.

     "Ведь, судя по качеству печатаемых текстов, этого не скажешь!" - была такая недосказанная мысль.

     Прочитала ли эту мысль Ада Юрьевна, не знаю, но  свою неосторожность чистосердечно признаю. Экий критик со стороны к нам, дескать, заявился!..

     Ада Юрьевна не подала виду, если что и заметила, и стала рассказывать, что ЗАО "ЛабиринТВ-Страна" существует всего три месяца, издавая региональные выпуски "Лабиринта" для одиннадцати городов федерации. Центральная редакция - в "северной столице", но львиная доля материалов посвящена московским "звездам". У Ады были две девчонки-студентки, корректоры,  но из-за сложного рабочего графика не смогли продолжать. Уже есть у нее Аня - на вторник, четверг и пятницу, "теперь вы - второй, на среду, четверг и пятницу". По четвергам и пятницам оба корректора "Страны" работают бок о бок.

     Расспросив меня о моем прошлом, она похвалилась своей работой в бывшем "Лениздате" - "где, как вы понимаете, была литература - не этой чета".

     У меня появилась надежда, что мы можем стать союзниками.

     Я снова проявил неосторожность и спросил, кто финансирует такую мощную фабрику глянца и гламура.

     - А вы разве не заполняли бланк на выдачу вам пластиковой карточки? Вот этот самый банк и есть... вернее, те же люди, что владеют банком.

     К стыду моему, названия банка я не помнил. Хотя он вертелся у меня на языке, от него пахло нефтью и газом.

     Ладно, получу карточку - и сам увижу.

     Первую зарплату я, однако, получу со сберкнижки. Сберкнижку надо не забыть из дому прихватить - бухгалтерам для ксерокопирования. Меня уже предупредили, что банковская карточка "изготовляется долго" - во-первых, она московская, во-вторых, дней до десяти занимает пересылка в местный филиал.

     - А получать ее в банке?

     - Нет, у нас! - улыбнулась бухгалтер.

     Значит, еще несколько дней займет путешествие карты по городу.

     Но мы и не такое видали-пережидали. А вот работа ночным корректором - это мне в новинку. Даже интересно.

     ЛабиринТВ... Озвезденеть можно. И почему бы, в самом деле, не озвезденеть?..

     Когда-то во всем российском океане прессы образцом грамотного языка был "Коммерсантъ". А потом поменялись владельцы, поменялись кадры - и все

 пошло, все поехало...

     "Банкира убили в своей постели..."

     Но чтобы убийца (-цы) могли убить банкира в своей постели, его - банкира - сначала надо было бы туда уложить... в чужую, то бишь, постель.

     Все же правильнее убивать банкира в его постели, а не в своей. Но странные бывают прихоти у преступников!  Или привычки - у журналистов.

     Вот "Известия", например, так прославились, что никак забыть не могу (хотя сами "Известия" о том даже не подозревают): "Киллеры уехали на иномарке, прежде чем сесть в которую побросали автоматы." Следователи до сих пор ищут запятую, чтобы узнать, куда киллеры побросали автоматы и сколько предложений в этой фразе.

     Вы думаете, это газета виновата? Ничуть! Даже не корректор - последнего просто не было.

     Виноват компьютер. Виноват министр образования. Наконец, наш великий, самый сложный в Европе, русский язык виноват! Не поддается он случайным наползникам. Не поддается машине. Много чему и кому он не поддается.

     А известия, коммерсанты, наркодилеры, киллеры и крокодилеры ни в чем не виноваты. Они только ньюсмейкеры.

Дневные сны

     Аня и Володя из Хьюстона прислали мне стихи московского поэта В. - "Над Россией тяжелые тучи". Целая подборка, фактически - книга стихов. Имя автора я встречал в массиве "Дня поэзии", там его стихи... ну, стихи как стихи. Совсем другое дело оказалось в присланном сборнике. Гражданская лирика, как говорят на уроках литературы, притом широкого диапазона - от лозунгов и плакатных проклятий до художественных порой образов и обобщений. Достойно уважения. Определенное дарование несомненно. Но автор - явно человек с техническим образованием. Как, увы, большинство "советских" и "антисоветских" писателей. Бывают, правда, технари, которые  слышат русское слово, но здесь как раз обыкновенный случай:

            Нельзя не быть поэту гражданином.

            Всегда гражданствен истинный поэт.     

            И в этом званье, имени едином                     

            ему другого назначенья нет.  

            В своем величье гордом и убогом            

            угас народ под бременем оков.

     Я написал поэту: если во второй строке заменить ампутированное слово "гражданствен" на полноценное гражданственен, то строка даже выиграет при удалении слова истинный. Подчеркиванье истинный - излишне: ты либо поэт, либо нет. "Всегда гражданственен поэт" - с этим можно согласиться, как с чьим-то мнением, но не как с абсолютной истиной.

     Я написал поэту: если мы говорим "в звании", "в величии", то с какой стати мы изменяем падеж, когда то же самое слово, в той же самой фразе написано через мягкий знак? Разве слово уже другое? - нет, то же самое. Падеж другой? - тот же самый. По смыслу и духу русского мы должны с тем же основанием говорить и писать: "в званьи", "в величьи", как писали и говорили Гаврила Державин, Николай Гоголь, Николай Некрасов и Анна Ахматова...

     В. мне ответил. Он сказал: "давно установилось такое правило, что при написании через мягкий знак требуется е". И пригласил меня посетить его официальный "сайт русского поэта". Но это уже было выше моих сил. Русский поэт обязан чувствовать язык, на котором пишет. И я призвал его обратиться к первоисточнику, к нашим классикам, и уж во всяком случае быть осторожным при чтении классиков, изданных в годы советского троцкизма и троцкистской демократии. Мы слишком знаем, кто их редактировал.

     Поэт, вероятно, счел себя оскорбленным. Ответа я не получил. Но сам я стал собирать классические образцы русских склонений, от Ахматовой до Гоголя и Державина. Мимо Броцкого, конечно!  Конечно, конечно, у Броцкого есть такое мнимое преимущество, как нобелевская премия (пишется со строчной буквы, как букер и крекер). Но Гоголь зато писал несомненно по-русски, как дай Бог нам писать.

     К счастью, у меня есть "Сочинения Н.В.Гоголя" 1865 года, когда не только сочинительство, но и книгоиздание еще принадлежало русским. Да и гимназическое образование Анны Ахматовой - это вам, господа наползники, не вишневый сад купить.

     Но вот тяжелые тучи предчувствий собираются у меня над головой. Мало шансов, что корректорская политика "лабиринта" будет согласна с духом русской словесности.

     С одной стороны, они еще не правят Ахматову, писавшую про Исаакий "в облаченьи из литого серебра" и про то, как "стынет в грозном нетерпеньи конь Великого Петра". Но они уже редактируют Гоголя, который писал "в предместьи", а троцкисту так ни в жизнь не выговорить! У них артикуляция другая!

     Духовным отцом иудушек был, конечно, отец лжи, но физическим предтечей был сумасброд вевикий Петвъ.

     Я ждал автобус, пишет Броцкий.

     Ничего, подождешь!

     Я и без того провел бессонную ночь, а тут еще броцкие с Петром... Отчего бессонница - от предстоящей мне работы или от экзамена во вторник? Юлиного - или моего?

     Что я знаю о ней? У неё четверо старших братьев - значит, почти наверняка чудесная семья.

     Но даже это не главное, а...

     Ведь не могу же я прямо утверждать, что влюбился, что люблю.

     Впрочем, не любить её нельзя, но лучше - платонически.

     А то горя не оберешься.

     Ты же сам, Киндинов, устами младенца, избрал холостяцкую жизнь. Теперь сам не знаешь, что об этом думать? Вроде как детская глупость. Да и мама же отсоветовала. Еще Спаситель сказал: "Кто может вместить - вместит..."  А кто не может...

     ...На слабеющих ногах, едва преодолевая головокружение, он перешагивает щель между окраиной моста и грунтовым откосом шоссе: сквозь расселину тускло блеснула река, само шоссе не отвалилось только чудом...

     Он ушел с урока высшей алгебры, хотя какая может быть высшая алгебра в пятом классе?.. (Как уточняет задачник, год его первой школьной любви.) Имя-отчество учительницы, чей урок он пропускает, ему как будто известно, - но оно ускользает и тает.

     По-прежнему на нестойких ногах, он косо ставит подошву на косую боковину ступенек крыльца - это кажется почему-то важным - а лица с веранды понимающе кивают.

     Садится на какой-то зеленый бугор, чувствуя, что вот-вот заснет: в пыльном засушливом саду, - какая-то яблоня слева, неизвестное дерево  справа, - между ними невидимая нить паутины, и она присыхает к склонившемуся лбу, тягучая и цепкая, заблестевшая только после этого контакта. Рукой он обрывает паутину справа, потом слева, но оставшийся на лбу обрывок неприятно стягивает кожу...

     Это сад расходящихся тропок - он его узнал. С веранды долетает, что скоро будет борхес (почему-то со строчной буквы: об этом никто ни звука, но слова видны, несмотря на засуху и пыль).

     Однако это ни о чем ему не говорит. Здесь ему нехорошо. Высшую алгебру он уже завалил. Хотя был ли экзамен? - неизвестно.

     Появляется Юля, не стоящая ни на одной тропе. Она смотрит на него, и он узнаёт своё имя - Дмитрий. Юля взмахивает рукой, поворачивается уходить - прочь из сада, от веранды и от сидящего на бугре. Она не ступает по тропкам, она шагает между ними, после каждого шага на него оглядываясь.

     Он неподвижен, и прекрасная гримаса возмущения появляется на её лице.

     Он неподвижен, и прекрасное возмущение мгновенно искажает её лицо, не искажая черт.

     Проснувшись, он потирает стянутую нитями кожу на лбу. Четыре часа дня.

     Этот сон остаётся, не отпуская его до глубокой ночи. Живет в непостижимой остроте занозящих ощущений. Наконец он засыпает, так и не смыв со лба тянущую паутину...

     Никто никому не позвонил.

     Пармский монастырь

     Я столько времени, с самого детства, провел среди книг, что себя и своих знакомых поселяю в прочитанных романах.

     Сам живя в полюбившемся мне "Пармском монастыре", но часто его покидая, чтобы навестить Люсьена Лёвэна, я имел неосторожность Юлю поселить на греческом острове Дафниса и Хлои... Как же общаться-то теперь?

     Мне инстинкт не позволил обратиться в книжного червя, он погнал меня в баскетбольный зал, и теперь я тоже надеюсь на какое-то инстинктивное движение, что вернет мне человеческий образ и подобие.

     Кто знает, почему мы берем в руки ту или иную книгу, почему вдруг пренебрегаем многолюдьем и красками Невского, заходим в книжный магазин и терпеливо роемся в кажущемся изобилии имён и переплётов? Гораздо проще объяснить, почему современный человек редко берёт в руки книгу, даже почему не ищет её, не чувствует в ней нужды.

     Василий Иванович Чернышёв давно подарил мне свой трёхтомник... Почему же я взял его в руки только сейчас? Это Юля виновата... Не в том виновата, что я не читал своего старшего друга и собрата, кроме как в альманахах, где встречались наши имена; она тому причиной, что я подаренную книгу наконец-то в руки взял.

     Но всё, что происходит, случается-то ведь в самые подходящие минуты.

     "Разговоры с бабой Шурой" - это для меня восторг.

     Весь русский человек - как драгоценность на длани Божией. И вот он, человек, исповедуется на Его ладони, любит своего Творца, излагает Ему свои обиды, даже восстаёт на Него - без капли богохульства - но впадает в ложные мудрования о Нём,  и признаёт свою самонадеянность (не без помощи смиренномудрой "бабы Шуры" - а они были всегда в народе у нас и, даст Бог, ещё будут).

     Смог ли бы кто-то другой так соединить в живом, пульсирующем повествовании столько народной мудрости, философских притч, любви человека к человеку, сердечных ересей и любви человека к Богу?

     А на другом конце оси координат - мертвенная "секция прозы" на Большой Конюшенной, даже не вивисекция, а формалин и нафталин, где ведущий "ток-шоу" своим перстом назначает, кому высказываться следующим, ктó скажет именно то, чего ждут от него.

     Ничего удивительного в том, что питерские штангенциркули пишут во своих статьях, что литературы в Питере нет, - кроме них, любимых. А кто сомневается, может зайти "на конюшню"  в секцию прозы либо поэзии.

     Доказательства предъявит сам секционный комиссар.

     "Вскипая, как волна", лейтенант хватает телефон, а литератор отступает в угол комнаты и наблюдает молча.

     - Юля, привет!

     ("Как всё оказалось просто...")

     - Привет.

     - Готовишься к экзамену?

     - Сколько можно готовиться? Прервалась мороженого поесть.

     - Ты в кафе?

     - Нет, на дом принесли. Какое может быть кафе, ты что!

     Это "ты что" звучит как музыка.

     - А вы что делаете? - вдруг спрашивает она.

     Я будто спотыкаюсь на ровной дороге и не сразу нахожу равновесие.

     - Варю фасолевый суп, - задумчиво сообщаю ей. - Без картошки, без круп...

     - А почему?

     - Картошки жалко. Лучше я её поджарю.

     - Как вы там справляетесь, ничего?

     - Ничего. Все путем.

     - А с картошкой всё же наваристей.

     - Конечно... Чистить некогда.

     - А почему?

     - Как-то так... Некогда.

     - А эта женщина, как её, Маргарита... Не может вам начистить?

     - А какое она имеет отношение?..

     - А вы?..

     - Ровным счетом...

     Юля хмыкает в трубку. А я задумываюсь о тайнах женской психологии.

     - Алё? - доносится до меня.

     - Да я здесь... По стойке смирно стою.

     - А я у вас кто? Командующий?

     - Стоя смирно встречают ещё и высоких гостей.

     - Высоких? - улыбка в голосе. - У меня - сто семьдесят. А у вас?..

     И осекается...

     - Согласно военному билету - сто семьдесят шесть.

     - У меня сумма цифр - восемь. Это - рок. А у вас - окончательная сумма пять. Это значит благополучие.

     - С роком встретилось благополучие. Я знал, что ты девушка роковая...

     - Но шестерка ещё благополучнее. Потому что чёт и нечёт.

     - Ну... я могу у себя много чего чётного найти! Например, мы познакомились, когда было чётное число.

     - А когда это было?

     - Двадцать второго июня две тысячи седьмого года!

     - Как интересно!

     Я вспоминаю, что это, по Юлию Цезарю, девятое...

     - Похоже, два мистика встретились.

     - Ну... просто кое-что читала из нумерологии. Но это ни о чём не говорит.

     - В смысле твоей характеристики?

     - Ну да.

     - Мы не мистики, а жизнь всё равно мистическая.

     - То ли ещё будет! - беспечно заявляет Юлия.

     - Если вы что-то знаете, - изображаю испуг, - то мне не говорите! Раньше времени я знать не хочу!

     - О чём?

     - Обо всём.

     "Хотя от этого никуда не деться. Всё известно. А подробности не имеют значения..."

     - Мы и так всё знаем. Из Интернета.

     - Интернет - такая мешанина...

     - А другие знают из Писания.

     - У вас семья крещёная?

     - Мы же ставропольские! - с легким возмущение отвечает Юля.

     - Ну... Будённовск тоже ведь не где-нибудь - на Ставрополье!

     - Ваше благородие, вам бы следователем работать! - мягко укоряет ласковый голос.

     - Предпочёл бы услышать "мой лейтенант".

     - У нас говорят: "Терпи, казак, атаманом будешь!"

     - У нас тоже это говорят!

     - Митя... Спасибо вам за звонок, приятно было пообщаться. Пора мне к суровым занятиям...

     Пару минут после разговора мучительно соображаю, с каким счётом я вышел из него. Понять ничего не могу... Свой допинг я однако получил... Ужасное слово, конечно. Перед глазами у меня ещё цвели самые интересные минуты моей жизни.

     Если перефразировать старый эвфемизм об "интересном положении" женщины, то сейчас мужчина по имени Дмитрий Киндинов испытывал, переживал и дорожил своим интересным состоянием...

     И тут я вижу, что суп мой выкипел практически весь.

                                                            +   +   +

     Человек, живущий один и при этом не вступающий в отношения с телевизором, в восьми случаях из десяти обладает обширной фонотекой.

     Только не всегда успеешь спохватиться, пока чем-то занят, что с музыкой это веселее, да и лучше получается. На той же кухне, например... А вот если бы отдаться музыке, ни на что не отвлекаясь! Но сказка нам только снится...

     Сейчас я не хочу фортепианных красот, и даже виртуоз-гитарист мне сейчас не товарищ. Я хочу слышать голос - и не просто голос женщины - а голос киприотки из Греции... мало кому известный в нашем краю. Тем не менее Анна и в Питере поклонников имеет. Возможно, я был даже первым из них (не считая греков, конечно), я знаю о ней много лет... Много не много, но уже давно. Только рассказывать бесполезно, это слушать надо! Это надо - слышать...

     Греческая песня - это страсть в музыкальной и драматической форме. Полный антипод американским изделиям. А голоса гречанок! - благодаря особенному тембру они кажутся ниже, чем есть на самом деле, - полнокровные, бархатистые, терпкие, как вино. Голос Юли - будто голос подрастающей гречанки, будущей трагудúстрии.

     Сравнимое наслаждение я получил один раз - на концерте Кубанского казачьего хора в Краснодаре. Да что рассказывать!.. Поезжайте в Краснодар и в Грецию! Изобилие наших музыкальных магазинов - оно ведь не на всякий вкус.

     Когда случается отлынивать от дел - читаю что попало, слушаю музыку, смотрю в окно, варю кофе (который на самом деле не люблю) - и, что самое возмутительное, при этом за весь день не выйду даже в магазин, перебиваясь какими-то остатками из холодильника, - то всегда инстинктивно  тяну время допоздна, словно вот-вот соберусь, возьмусь за ум, за какое-то отложенное и теперь неотложное дело... И что же? - наступает момент, когда уже башка не варит, а время - третий час ночи... И вдруг понимаешь, что кроме как лечь в постель, думать больше не о чем. Кажется, что и сил не осталось, и голова похожа на тихо гудящий самовар.

     Но происходит чудо, когда становлюсь перед образами Троицы и Пресвятой Богородицы.      Произношу слова, как вчера, позавчера - и голова свежеет, проясняется, становится легкой и чистой. Закрывая глаза, вижу Лик с иконы - но теперь он светит мне из мрака, запечатленный на сетчатке... На каких-то словах обязательно остановлюсь - чаще всего: "...и очисти мя от всякия скверны" - и неудержимо зеваю, выпуская вон нечистые мысли и набежавшие грехи.

     И руки сами тянутся (как я видел это много раз у мусульман), чтобы ладонями стереть какие-то нечистоты с лица... и чтобы возобновить молитву - часто опять сначала, если зевал особенно постыдным образом. Зевотой изрыгаю грехи и чувствую облегчение.

     Редкая молитва грешника Дмитрия обходится без постыдной зевоты. И руки поднимаются, заслоняя лицо от сияния иконы и стирая нечистоты прожитого дня или прожитой ночи. А закрытые глаза высвечивают тот же образ, бывший только что темным очертанием на золотистой иконе, - уже как ослепительный лик в потемках души.

     Липкие тропики

     Наученный опытом "лабиринта", в среду я надеваю брюки х/б и льняную рубашку без майки, а для улицы беру легкую ветровку.

     Иду в корректорский закут и сижу там в одиночестве  над листами "телеафиши". В понедельник и вторник здесь работали корректоры телепрограмм. А моя среда заполнена вычиткой реклам телеафиши. Остальная трихомудия, как выражаются питерские старожилы, тащится на протяжении четверга, пятницы и - well into Saturday.

     Ада Юрьевна появляется ближе к четырем, семенит утиной походочкой в наш закут через весь горячий цех компьютерных столов. "Что-нибудь было?" - спрашивает.  Немного, - отвечаю, - Казань, Уфа, Новосибирск, Самара...  "Только афиша?" - Только.

     Ее лицо и шея разочарованно гримасничают, но складки теряются в пестроте "сорочьих яиц".

     Она погружается в чтение гранок, лежащих у нее на столе. Это распечатанный текст без какой-либо верстки. Она не только руководитель корректорской службы "Лабиринта-Страны", но ещё и подрабатывает литредактором в "Следопыте", "Красных дьяволятах" (компьютерные игры) и в "Кросс-культуре". Больше того - знаю, что ее уход в отпуск сильно зависел от заполнения корректорских вакансий и введения в курс новых работников.

     Оформлявшая меня кадровичка интересовалась, не на сайте ли вакансий я узнал о месте корректора в "лабиринте".  В предложенном вопроснике я ничего на этот счет не сообщил... Зато благодеяние Маргариты, таким образом, представало в своем истинном свете: "чувствуйте себя уверенно, Юлия Анатольевна мне кое-чем обязана!.."

     Народу в горячем цехе пока немного: все, должно быть, на сиесте... Слоняются три девицы, уходят на перекур, хохочет верстальщица Алла с руководителем службы вёрстки и дизайна Серёжей, да один волшебник, с виду - постаревший Гарри Поттер, колдует уткнувшись в экран.

     Ада Юрьевна рассказывает, что вчера ушла с работы в полночь: "гнали программу", к тому же - редактировала... Проникайся, мол, корректор, какие мы тут!

     Летящей походкой подбежала еще не подурневшая от такой работы моя ровесница - или так мне показалось...

     - Это наш выпускающий редактор, - говорит Ада Юрьевна. - Света Караман.

     - Вы мне так улыбнулись, что я подошла узнать, в чем дело, - говорит мне эта Света.

     - Когда я приходил в кадры,  вы тогда выходили из этого здания, но я не знал, что мы встретимся  снова, притом сослуживцами.

     - Понятно! - кивает Света и начинает что-то молча показывать Аде Юрьевне на принесенном листе.

     - Света, я устала им говорить! - в сердцах отвечает Ада.

     - Курили бы меньше! - резко бросает Света. - Где они сейчас?

     - Это не ко мне! - протестует Ада Юрьевна. - Это к Серёже!

     Света Караман уходит, а я хочу вспомнить, где видел или слышал эту фамилию. Так и есть: она ещё редакционный директор "Следопыта" и "Кросс-Культуры", как значится в выходных данных.

     Отпустили меня в девять вечера. Работы было немного, отличиться я ничем не успел, разве что в актёрской фамилии исправил одну букву: Домингес вместо Домингез.

     - Это точно? - спросила Ада Юрьевна.

     - Можете не сомневаться, - говорю. - В советских словарях установилось однообразие на сей счёт: конечное z  в испанских фамилиях пишется у нас, как оно звучит на их языке: Лопес, Домингес, Фидель Кастро Рус...

     Фидель ее сломил.

     Вдруг я вижу заголовок у неё в гранках.

     - Погодите!.. "Хауз" тоже надо писать через "с".

     Ада смотрит уже без удовольствия:

     - Но это же не испанское слово!

     - Английское, конечно.

     - Посидите, не уходите, Дмитрий Андреевич! Со знатоками посоветуюсь...

     Убегает и возвращается нескоро.

     - Да, всё правильно: надо "с". А у меня напротив дома - "Кофе-Хауз"! - ворчит она.

     - Звонкий звук появляется во множественном числе, - поясняю я, - "хáузиз"...

     Ну и чего я этим добился? Какая мне разница, как пишутся чужие слова русскими буквами?

     Только просидел в корректорском закуте, в духоте "лабиринта", уже отпущенный на волю, - лишних полчаса.

     Назавтра знакомлюсь с девицей-корректором Аней Жаботкиной.

     Девица молчалива. Читает запоем какую-то Дину Рубину и часто хохочет.

     Ады Юрьевны ещё нет.

     Бэлла, которая ведёт афишу, приносит Волгоград, Челябинск, Ростов-на-Дону... Мы их с Анной молча делим. Подписав каждый свою правку, относим Бэлле. Если замечаний нет, Бэлле надо сказать: "Чисто!"

     Бэлла всегда говорит "спасибо", и у неё единственной это звучит дружелюбно.

     Не в пример вчерашней среде, четверг многолюден. Журналисты накропали статей о "звездах", натаскали сплетен из Интернета и пришли набирать свои творения; верстальщики ставят их в полосу;  редакторы кроят: сокращают или наращивают; корректоры правят;  и все, будь то редактор или корректор, свой лист подписывают и передают как по конвейеру...

     Конвейер и есть.

     У корректоров соседи - любопытная парочка: выпускающий редактор программ и ее помощница. Рена и Алена. Они неразлучны, хотя более непохожих людей я не встречал.

Рена - неопределенного возраста саркастичная особа, отпускающая заумные остроты, на которые тут же отзывается заливистым колокольчиком симпатичная толстушка Алена. Впрочем, она толстушка только рядом с Реной.

     Вполне возможно, что Алена понимает остроты Рены, но в этом я не уверен.

     Каждая из них в отдельности смотрелась бы обычно, но вместе они представляют гротеск: Рену хочется сравнить с пожарной каланчой, зато Алену - со свежей булочкой. Курят тоже вместе, предварительно попив "растворимого яда", как непременно скажет Рена.

     Пока они чинно шествуют те тридцать метров, что отделяют их столы от выхода, Рена отпускает три-четыре своих изречения, на что следует мелодичная трель Алены. Остроты скучны, витиеваты, выдают на-горá много слов наподобие "áуры", "кармы", "а был ли мальчик-то?", "какие наши годы?!" и т.д. Произносится это с ламентациями античного театра и с привлечением словаря, намного превосходящего наукообразие Маргариты. Правда, один из каламбуров Рены  можно по форме признать удачным, хотя содержание приглашает к дискуссии: "меняю лукоморье на Средиземноморье".

     Но смех Алёны пока ещё слушать приятно.

     Оказывается, Рена замужем. Никогда бы не подумал. Кстати, еще одна странность: она не смотрит на людей. Ей легко смотреть поверх голов. Даже на Алёну не смотрит, а только мимо - и шествуют они всегда бок о бок, а в узкостях - Алёна это шествие замыкает.

     В зале есть водопойная точка - заморский hot & cold water dispenser.

     Света Караман увидела  меня с пакетиком чая в руках - и, видимо, с озабоченным лицом - потому что отвела меня в кухню и отыскала в шкафах чистую чашку непрозрачного закаленного стекла с логотипом ТВ-3. "Потом принесёте свою любимую."

     Моя растерянность объяснялась ещё нестерпимой духотой, но кухня оказалась благодатным уголком с распахнутым окном и дверью настежь, без кухонных плит или компьютеров, вся техника состояла из микроволновки, холодильника и чайника "Сименс".

     Все площади, исключая коридор и кухню, - нагромождение людей и компьютеров... нет, неверно: компьютеров и человеческой обслуги;  и всё разбито на отделы прозрачными перегородками.

     Я узнал, что здесь нельзя установить кондиционеры - по условиям аренды. Здание - исторический памятник:  сверление и долбежка стен исключаются. Да и просверли-ка метровую стену! Будь только стены потоньше - не посмотрели бы на историю и на памятник!..

     Из прохладной кухни возвращаюсь в корректорский закут, к читательнице Анне Жаботкиной. Она уже читает что-то другое, а Дина Рубина лежит на столе кверху лицом.

     После семи вечера, словно где-то прорвало плотину, пошла работа селевым потоком...

Звёздный стиль, история любви, конкурсы, минута славы, династия, мозаика, лидер зрительских симпатий, телешоу и телероман... Если вам показалось, что мало, то вот ещё: фотозасада, победители конкурсов, вручение телевизоров-призов, игротека, герой номера, суперакция, детская планета...

     А как же!.. Дети - наше будущее... Кстати, здесь вы - по незнанию, конечно - пропустили ошибку: буква "ё" в лабиринт не допускается, она зарезервирована исключительно для "детской комнаты"... фу ты, для "Детской планеты".

     Не понять, к чему прилипают штаны - к синтетике стула или к живому телу.

     Но  знаю, что в стране происходит ежегодно четыре миллиона абортов... Не видите связи? Ну, это вы не видите.

     Буква "Ё" здесь ни при чём, и Дине Рубиной с Аней Жаботкиной ничего не предъявишь. Зато есть РАПС и Катя Лахова с рапсовым маслом для всей страны... вместо рабочих мест и газификации деревни.

     Но у Катерины Филипповны - охранные грамоты от Сороса, Гиннеса, Горцина и Циновера, громоотвод и железная черепица.

     В затенённой части лабиринта, в далёкой прохладной кухне, вдруг заухал филин...

     До развозки по домам - неизвестно, сколько часов.

+   +   +

     Чтобы не пропасть,  не раствориться в лабиринте, не распасться на частицы неизвестных наименований, я вспоминаю вчерашнюю прогулку с Юлей...

     Но постоянно донимает "работа адова", на которую намекал ещё поэт революции.

И я откладываю мысли о приятном - до отъезда домой.

     Прибежала Света Караман: чья это корректорская подпись? Кто забыл про двоеточие после "цены билетов"? Анна?! Ада, если ваши корректоры заняты чтением посторонних книг, то так и получается!..

     По требованию Ады мы отдаём свою правку ей на проверку.

     - Дима, вот вы тут исправили...

     - С вашего разрешения, я Митя, а не Дима.

     С минуту начальница смотрит молча, потом говорит:

     - Хорошо, Дмитрий Андреевич, я поняла. Вы тут вместо "щепетильная" поставили "щекотливая". Почему?

     - Ада Юрьевна, ведь щепетильный - это характеристика человека, а не ситуации. О ситуации нужно сказать: щекотливая.

     - Можно и щепетильная! - бурно реагирует Жаботкина. - Теперь все так пишут!

     - Но это неправильно! Да и не все так пишут, не придумывайте!

     - Ладно, не спорьте, - говорит Юрьевна, - а смотрите в словаре... А это кто вставил букву в слово празднество? Что это за "праздненство"?

     - Фу! - кричит Жаботкина и топает ногой. - Кто это?!

     Краска бросается мне в лицо - и жара становится невыносимой.

     - А что? Разве неправильно?

     - О чём вы говорите?! - возмущается Анна, пока Ада Юрьевна трясёт головой. - У меня спросили бы, у меня абсолютная грамотность!

     - Если бы сомневался, то спросил бы, конечно.

     - Ладно, не кричите, Аня, - говорит Ада Юрьевна. - Бывает... Но впредь чтобы читали друг за другом. Я не могу после вас систематически перечитывать, если я это делаю, то выборочно, исключительно для оценки работника.

     - У меня абсолютная грамотность, это у меня фамильное, от бабушки. Она читает дни и ночи напролёт, она ходячий словарь, давайте  я ей позвоню!..

     - Проще посмотреть в словаре, - говорит Ада Юрьевна. - Хотя у нас только справочные, а толковых нет. Щепетильный, щекотливый...

     - Если так всё время оглядываться, как было когда-то, то мы скоро станем писать не галоши, а мокроступы...

     - А когда писали "мокроступы"? - спрашиваю я.

     - Ну так предлагали же!

     - Но не приняли.

     - Вот и вы своего не предлагайте! - дерзит читательница Рубиной. И, как вижу теперь, ещё и Донцовой...

     - Я не отсебятину говорю. Не надо делать выводов из-за одного "празднества". Я филолог, лингвист, переводчик. Меня тестировали, в конце концов. О вашем образовании, Аня, мне ничего не известно.

     - У меня неоконченное образование, но это ничего не значит. Грамотность у меня абсолютная.

     - Не слыхал, что такая существует.

     - Представьте себе!

     - Аня, Митя, успокойтесь!.. Вы не должны быть конкурентами, вы должны чувствовать свою взаимозависимость. Чувство локтя быть должно, понятно? Претензии будут предъявляться в первую очередь мне как руководителю, и решения, оргвыводы буду делать я.

     Анна ещё молодая особа, с чёрными как смоль волосами и чёрными как маслины глазами за линзами очков, но голос у неё странный, с каким-то металлическим надрывом или трещиной, а слоги она выговаривает так, будто вспоминает своё чтение в далёком детстве. Цвет лица - как отжатый сквозь холстину и обветренный творог. Она работает корректором ещё в одном месте, и после нашей пятницы, переходящей в субботу, с утра уйдёт на другую работу, которую ценит за наличие спального места и возможность сидеть в Интернете.

     Здесь корректоры компьютером не пользуются, правка идёт по распечаткам на бумаге и под корректорскую подпись.

     Теперь мы читаем правку друг за другом. "И это радует!" - как говорил наш ироничный Голубович.

     Ещё три часа прошли. Сколько остаётся - неизвестно.

     - Ничего, привыкнете! - улыбается Света Караман...

     Наконец, в начале третьего ночи, Ада с Серёжей начинают составлять списки развозимых, адреса и маршруты, чтобы заказывать такси. В Ульянку еду я один, без попутчиков. Какой, однако, я важный: такси за счёт конторы...

     Прогулка. Дорога домой

                                                                           Желали чего-то, но не знали, чего желают.

                                                                                                                       "Дафнис и Хлоя"

     Позавчера, после экзамена, сданного на четверку, Юля позвонила мне и доложила об этом.

     - Поздравляю! - ответил я, не зная, достаточно ли четверки нынче, чтобы пройти по конкурсу. И какой там конкурс...

     - Спасибо...

     - Это же первый экзамен?

     - Второй. Первый сдала на пять!

     - Тем более поздравляю. Давай что-нибудь придумаем по этому поводу!..

     - А что?..

     - В кино хочешь?

     - В кино? - удивилась она, и я не мог понять, что её удивило. - Такая погода!.. Я бы погуляла...

     Я облегчённо вздохнул.

     - Да и я в кино не хочу. Давай погуляем от Гостиного на север, и где-нибудь присядем, если чего-то захотим.

     - Давай...

     Мы встретились на выходе из метро у Думской каланчи и медленно молча пошли в сторону Казанского собора... Я ехал на встречу с неопределёнными чувствами, и с этими же чувствами шел теперь по Невскому, взволнованный её близостью и готовый к наихудшему разочарованию.

     Мои мысли, пока я собирался в путь, были разноречивыми... Чтобы не впасть в самообольщение, я объяснял себе наше взаимопонимание с ней только тем, что у неё в городе нет никого, кроме ставропольских земляков да братьев Киндиновых, один из которых на неё не обращает внимания (даже подозревает в каких-то корыстных намерениях), а другой - сам, допустим, бескорыстный и, возможно, интересный, однако боец нестроевой. После вступительных экзаменов и зачисления она обзаведётся новыми друзьями, и тогда Дмитрий будет вынужден смиренно удалиться в свою келью, а Игорь, когда встретит её уже студенткой, а то и замужней красавицей, будет локти себе кусать.

Короче, я не обуздывал своё воображение, а оно рисовало мне всё более правдивые картины жизни.

     - Аýуу!.. - она искоса, с улыбкой, взглядывает на меня. - Вы в каком лесу заблудились?

     - Тут я, тут!.. Представил, как ты уже гуляешь по Невскому студенткой Университета культуры...

     - Студенткой платного отделения...

     - Понятно. Наверно, сейчас на бюджетных отделениях никого и не будет...

     - Кроме мертвых душ каких-нибудь.

     - Мы что - грустить сегодня будем?!

     - Нет, мы будем гулять по прекрасному "Петра творенью"!

     - Ужасного Петра прекрасному творенью, - эхом откликаюсь я.

     - Но прекрасный же город он построил! - восклицает Юля.

     - Прекрасный! - я киваю. - Но разве это он?

     - А кто?

     - Растрелли, Воронихин, Росси, Захаров, Трезини, Стасов - и русский мужик.

     - А!.. - слышу в её голосе иронию. - Надеюсь, это не я причина плохого настроения вашего, мой лейтенант?..

     С минуту мы стоим, скрестив наши взгляды, и моя шпага плавится  первой.

     Тогда она делает деликатный шаг навстречу моим тайным желаниям.

     - А почему ты не любишь Петра?

     - Я понял, что не люблю Петра, когда увидел академика, уже покойного, Асмодеева, как тот, отвечая на вопрос из благоговеющей публики, пóшло осклабился и сказал: "Люб-блю Петвáа!"  И застыл с этой ухмылкой и закатившимися глазами...

     - Это же не повод.

     - Это и не было поводом. Это было... как тебе сказать... лакмусовой бумажкой.

     - Митя, давай присядем, да?

     Я улыбаюсь, но про себя я благодарен ей.

     Мы садимся за столик друг к другу лицом, и я вдруг понимаю, чтó в ней так поражает -и так нравится мне: её лицо не накрашено, я вижу живой цвет её губ и блеск её ресниц...

     А вдруг её семья - старообрядцы, вот бы повезло!.. кому-то...

     - Ну, рассказывай!.. - непринужденно, как товарищ, поднимает она глаза. - А то я ничего о тебе не знаю!

     - Так уж и ничего!

     - Ну, знаю, что умный! Брат тебя уважает...

     - А мне не признавался.

     - Мне тоже не говорил. Я просто почувствовала.

     - Давай лучше просто разговаривать. Мы сами-то себя не очень знаем... Как дела в Светлограде?

     - Как обычно. Петя с Мишаилом - в автосервисе, Костя - директор школы, отец - водитель.

     - А мама дома?

     - Конечно. Вон сколько мужиков - и все есть хотят!

     Это звучит весело и празднично. Хочется видеть, как они все сидят за столом и как хлопочет её мать.

     - А ты знаешь языки?.. Игорь говорил - чуть не целых десять!

     - Ну, это ему показалось. По-настоящему, наверно, два или полтора... Но что интересно: чем больше углубляешься в чужой язык, тем больше восхищаешься своим родным!

     - Ну, это не все так.

     - Пожалуй... Очень много людей, у которых просто нет родного языка.

     - А!.. - она округляет глаза. - "Ничего не свято?"

     - Что это?

     - Высоцкий.

     - Да, помню. "Всё не так ребята..." Но так неправильно говорить: "ничего не помогает", "ничего не свято..."

     - А почему?

     - Давай сначала что-нибудь закажем, а?

     - Мне только мороженое без шоколада и стаканчик нарзана.

     Но, чтобы встать, я должен опереться на стол  и спинку стула, а потом ещё взять свою подпорку.

     Юля отводит глаза в сторону, а потом молча смотрит на моё покрасневшее лицо.

     Не понимаю, что она при этом думает.

     - Ну вот... - говорю я, вернувшись от стойки бара. - Сейчас нам подадут... "Ничего не вижу" - это правильно. Грамматически. "Ничто не помогает, ничто не свято" - тоже правильно... Грамматически!

     - А!.. Поняла! Это у него смешаны два выражения: "Нет ничего святого" и "ничто не свято".

     - Да. Ты молодец!

     - Рада стараться, мой лейтенант!

     Девушка из бара ставит нам на стол два мороженых и бутылку воды с пластиковыми стаканами.

     - А ты Высоцкого любишь? - спрашиваю.

     - Я? Нет, это отец.

     Похоже, слово "папа" у них в семье не принято. Наверняка староверы. Но нет: too good to be true.

     - Как тебе наша прогулка?

     Она улыбается:

     - Ещё всё впереди, мой лейтенант! Не так ли?..

     Мы смотрим друг на друга, улыбаемся, а Игорь, где-то на задворках памяти, рассказывает милицейскую статистику о вероломных иногородних женщинах, расставляющих силки на столичных лопухов-мужчин. Желательно - выпивающих.

     И я ненавижу такую эту жизнь... Не меньше, чем Экклезиаст. 

     - Как будет по-английски "не так ли?"

     - Is it not so?

     - А по-французски?

     - N.est-ce pas, mademoiselle?

     - А... по-украински? - она прыскает смехом.

     - Чи не так, моя кохáна?

     - А что такое "моя кохáна"? - веселится Юля.

     - Почти то же самое, что "мой лейтенант", только обращённое к прекрасному полу.

     - Вы меня дурите, ваше благородие!.. Бедную девушку обидеть легко!

     - Почему?

     - А вот - почему?.. Это вам лучше знать. Уж на что я неучёная, и то вижу неправду вашу.

     - Да в чём неправда-то?

     - Потому что всё наоборот: это "мой лейтенант" где-то почти "моя кохана" - но совсем ещё не дотягивает!

     - Умница. Умница - что я могу сказать? Только то, что "кохана" - это польское слово, прижилось за годы оккупации, но оно, конечно, до моей любимой не дотягивает...

     Юля замолкает. Мы оба ступили на тонкий лёд. (Скорее взяться за руки!..)

     - Так это ты меня проверяла - или намекала на совместные занятия?

     - Ага!

     - Что "ага"?

     (Боюсь, что смех у меня слишком глупый и радостный.)

     - На уроки намекала.

     - Pour moi, ça serait un grand bonheur.

     - Вы, господин учитель, уже выбрали мне язык?

     - Выбор, барышня, за вами. Но ваш язычок милее всех.

     Она вдруг опускает голову и погружает ложечку в растаявшее мороженое.

     Опять что-то не так.  Ох уж эти женщины... Il est célibataire! Il ne connaît pas son bonheur*!

- А можно спросить?.. - решаюсь я - и слушаю, не треснет ли под ногами лёд...

- Да, пожалуйста.

- Юля... гм... Что ты любишь читать?

- В смысле: из художественного?

     - Да, например...

     - Ты будешь удивлён. Из тех, кого люблю, я помню только двух писателей!.. Просто не запоминаю имён. Ну, Гоголя я могу читать и перечитывать. Я в школе его всего проболела. А самое, наверно, для тебя удивительное: мне нравится Мамин-Сибиряк!.. Но я, наверно, потому фамилию запомнила, что она двойная.

     - А что - хорошие имена! Таких теперь и нету!

     - Из современных никого не помню... Ах да - Пикуль!..

     - В школе я им увлекался... Но чем ближе он подходил к семнадцатому году, тем больше я чувствовал подвох... Или заказ!.. - Понизив голос, поясняю: - Заказ ЦК КПСС...

     И дальше не могу удержаться: - И лично академика Свиноявлева.

     - Да? - удивляется Юля. - Я читала только его древности: про Волынского, про Левенвольде...

     - А говоришь, будто нет памяти на имена... Точно: беру тебя в ученицы!

     - Если я пойду! - рассудительно, как первоклассница-отличница, кивает головкой это чудо напротив.

     Но не хочу слишком девушку "грузить" (знаю ведь, каков я зануда), но мысленно даю себе слово познакомить её с книгой о двойнике Григория Распутина*.

     Ладно, хорошо. Три любимых писателя - более чем достаточно для порядочной девушки. В наше компьютерное время...

     ... Мы ещё гуляли в Летнем садýу-у!.. Смотрели на публику. Пришли к месту убийства Александра Второго... Смотрели на Неву и вдоль Фонтанки, прижавшись плечом к плечу у парапета горбатого мостика. Почти не говорили...

     Вот сколько у меня воспоминаний уместилось в тридцать минут, пока ночной таксист меня мчал по пустынному городу из лабиринта домой.

Наживаю врагов

                                                                  ...no right to stand aside, since the commercial cinema

                                                                   must certainly be counted as one of the audience-manipulating

                                                                   media;  but he felt a nausea.

                                                                                                                        John Fowles. DANIEL MARTIN

     Ада Юрьевна - перестраховщица. Ещё в кадрах мне говорили: рабочий день начинается с двух часов.  Расставаясь утром с Жаботкиной и мной, особенно в присутствии Светы Караман,  Ада переводит озабоченный взгляд то на нас, то на Свету:

     - Ну что, завтра - к часу?

     - Мне всё равно, - отвечает Света, - это вам решать.

     - Ну, тогда к  часу! - трясёт головой Ада, теперь уже пряча глаза.

     А назавтра будет выяснять, была ли работа, и деланно сокрушаться  оттого что работы почти не было до восемнадцати часов.

     - Когда я нанимался, - говорю Анне Жаботкиной, - мне велели выходить на работу к двум.

     - Мне тоже это говорили, - она на миг отрывает от книги свои глаза-пуговицы за стеклами очков.

     Фантастическая особа... Да и все мы тут фантастикой занимаемся. Одни аннотации к триллерам и поттерам чего стоят!

     Чтобы высунуться хоть на минуту из этой клоаки, подхожу к распахнутому окну и заползаю по пояс в оконную нишу - под светоотражающий занавес.

     За окном - влага и свежесть, перемежающийся дождик и балтийский осушающий ветродуй. Полоска газона, тротуара, а за каналом - трепет листвы тополей и монументальная Новая Голландия, историческая недвижимость... Молча ждущая реставрации с приватизацией.

     Так можно бы стоять и смотреть, смотреть и стоять...

     Но мне в плечо - тук-тук.

     Верстальщица Алла. С моей правкой.

     - Скажите, вы в этом уверены? - она тычет пальцем в моё "пятисот" вместо прежнего "пятьсот" (Участникам съёмки выдали по пятисот рублей).

     - Да, уверен.

     - Чё-то мне кажется-а... Ладно, поверю вам!

     Алла - девушка развязная, прогульщица-курильщица, со всеми дерзка, особенно с Адой... Но после того как я стал звать её Аллочкой, она все свежие распечатки относит на подпись к моему столу. (А стоит сказать, что у меня и постоянного-то места нет: занимаю любой свободный стол.)

     Не прошло и получаса, как прилетела Света со справочником: Розенталь пишет, что существует "особая форма - пятисот - вместо пятьсот", но современная тенденция, дескать, устанавливает в качестве нормы второй вариант.

     - Это хорошо, конечно, что вы настолько грамотный, но мы всё-таки должны быть ближе к народу.

     И с этим вердиктом она передаёт листок Алле. А та подмигивает:

     - А  всё-таки чутьё у меня есть, верно?

     Я не то кивнул, не то пожал плечами. Лабиринт... вариант... делают из языка лабиринт вариантов. Но всегда выбирают - левый. Вот над чем надо задуматься.

     Случилось это всё до прихода начальницы-многостаночницы Ады.

     Она быстро перебрала у себя стопу распечатанных гранок и протянула мне две статьи:

     - Дмитрий Андреевич, внимательно - и с пристрастием!..

     Это "с пристрастием" - уже как поговорка. Сначала мне было лестно такое доверие: корректору поручают редакторскую работу!.. Но скоро я понял, что это элементарное перекладывание нагрузки на чужие плечи. И даже - нарушение должностных инструкций.

     Света возмутилась, увидев, что верстальщики несут мне удлинять или укорачивать тексты, "не встающие" на полосу.  "Это работа Ады Юрьевны, а не ваша. Чтобы я об этом больше не слышала!"

     Ладно, не услышите. Два номера уже вышли с моим редактированием, а вы услышали об этом только сейчас.

     Было бы неплохо поделиться всем этим с Юлей. А я даже не знаю, когда у неё следующий экзамен.

     Как только Рена с Алёной выйдут курить, позвоню Юле с городского телефона...

     Наконец Рена, устав издеваться вслух над аннотациями к фильмам, откидывается на спинку стула и через потолок обращается к подруге-наперснице:

     - Давай прервём, дорогая, это беспрерывное скапливание над собой вот этой беспрерывно ноющей ауры!..

     Моё муштрованное корректорское "я" отмечает у Рены повторение в одном абзаце одного и того же слова (в Лабиринте это категорически запрещено).

     Но я не слышу заливистого смеха подруги. Наверно, эта аура её "достала".

     Женщины пошли удовлетворять свою органохимическую зависимость, а я,  чувствуя, как эта аура начинает проникать мне под кожу, чуть ли не подскакиваю к телефону... (расхвастался скакун!..).

     Но что я скажу? Завтра и послезавтра буду корчиться на работе, а после ночного бдения дай Бог только отоспаться - и снова на ту же работу.

     Говорю ей, что только хотел её услышать, потому что здесь меня совсем астма задушила.

     Она пугается: в самом деле? Нет, говорю я, это я так образно выражаюсь.

     Оказывается, хорошо я сделал, что позвонил. Читать она к экзамену больше не может ("тоже астма душит!"), слушала музыку, какая тут есть у хозяев квартиры ("а люблю я разную - и классическую, и попсý, и народную...").

     "Наш человек!" - говорю это вслух. Я искренне не понимаю тех, кто слушает один какой-то стиль.

     - Хочешь - развлеку тебя?

     И читаю ей выдающиеся фразы из интервью, что соизволили дать Лабиринту разные теле-идолы.

     - "Я скучаю в обувных магазинах: мне не хватает ярких, запоминающихся деталей..."

     Юля хохочет.

     - Это кто такая?

     - Анцыпа Зефó. А вот ещё: "Демонстративная небрежность деталей обеспечивает глобальное впечатление."

     - А это кто?

     - Всё она же!..

     - Глобально... - шепчет восхищённая Юля.

     - Журнальчик рекламирует новый фильм Нюхалева, а я, хоть не смотрел, уже от него устал... Представляешь? - во-первых, это взятый напрокат сюжет, со старого "заморского" фильма. Только он перелицован под якобы кавказскую действительность. О которой Нюхалев знает из газет и с цыливизора. Ну ты сама подумай: чеченский подросток подозревается в убийстве отчима, офицера запаса, русского... Судят его присяжные, это было очень модной темой - присяжные, когда Нюхалев задумал своё кино...  Никто из присяжных не считает этого чеченца убийцей, но Нюхалев им в голову такое вкладывает: если, мол, парня оправдать, то он и дня не проживёт; лучше мы запрячем его в тюрьму, целее, мол, будет... И только один кристально честный присяжный, - самый нюхалевский, надо думать, - вступается за честное имя чеченца и всех переубеждает... Что скажешь?

     - А кто бы этого чеченца убил?

     - А! Так в этом вся соль! Русские, самый мстительный народ не то что на Кавказе, а в целой виртуальной галактике.

     - И такой бред он вывел на экран?

     - Не только вывел, но едет с ним в Венецию за главным призом, и вся Москва гудит, что это дело решённое.

     - Ну, в это я верю...

     - Что Москва гудит?

     - Ну да.

     Но Рена с Алёной уже в дверях...

     - А когда твой экзамен?

     - Послезавтра.

     - Позвонишь?

     - Если сдам.

     - Сдашь, конечно!

     "Пока-пока."

     Рена с Алёной "подышали" - и я подышал...

     +   +   +

     "Остаются актуальными имитация набивной ткани и невыделанная кожа."

     Это из рубрики "полезных советов".

     А вот - о кастингах (ну что за слово!), проводимых по всей стране выездной бригадой во главе с Аримуллиной. Она ищет таланты, она их растит, она их выслеживает и вербует, она телеакадемик, авторитет и вовсе монстр. Чудовище по-русски.

     Вербует всех, кто дорожит "минутой славы" (так передача называется), болеет ею, вожделеет к ней. Один  телезомби, которому за сорок, даже демонстрирует игру на фортепиано босыми ногами, а если руками - то спиной к роялю.

     Пройдет ли эта жертва лабиринта в следующий тур?

     Кто рассылает этих новых кашпировских?.. Это вопрос не мною задан, а нашим адмиралом Александром Васильевичем. Я почти не помню Кашпировского. А на вопрос могу ответить...

     Кто может монстров рассылать по стране? Только супермонстры. Из тех, кто учредил и "Лабиринт-Страну".

     О Юля, Юля... Знаешь ли ты, где мы живём...

     +   +   +

     Странный день четверг... Точнее - уже вечер. Корректоры терпеливо ждут гвоздевых материалов - а те, как обычно, утрясаются и уторговываются с авторами - и с персонажами-героями! - до последнего. "Герой номера", "история любви*", "звездный стиль"...  сериал-прогноз, гороскоп...  (    * С тяжкой руки переводчиков, так теперь называют всякую любовную историю. )

     Ада уже откинулась на спинку кресла и расплывается в сновидениях об отпуске. Серые тени плавают в электрических сумерках, составляясь из влажных испарений, белых кровяных шариков, инфузорий "из туфелек" и внутриглазного давления.

     Я на этом фронте отдыхать не научился. Мне не погрузиться ни в сон, ни в дремоту.

     Приходится читать "Следопыта" или решать шизофренический кроссворд. Он составляется компьютером при попустительстве оператора, и вопросы формулируются слишком... даже Ада признаёт: некорректно. Но Света Караман стоит мёртво на защите Интернета как непревзойдённого кладезя бесплатной и свободной эрудиции.

     Рена, например, ещё может своим подчиненным сказать: веб-сайты, даже "грамота.ру" - и тем более грамота.ру! - никакой не авторитет. Пользуйтесь полиграфическими справочниками: при всех разночтениях - это всё-таки справочники, имеющие авторов.

     А если разночтения, тогда - Трозенталь! Он следует за "трендом" по пятам. А если тренд упёрся - Трозенталь его  и  повернет "куда надо", и подтолкнёт.

     Читаю, читаю... читаю, отбросив кроссворд... Любопытный журнал "Следопыт"! Тут вполне возможно, в материале о стране Мексике, наткнуться на трогательную биографию "Иудушки" Троцкого. Оказывается, Лейба Давыдович в гробу за пару суток превратился в точную копию "Володеньки" в мавзолее.

     И я размышляю дальше...

     Учитывая, что железный генералиссимус осуществил на деле все замыслы Иудушки (трудовые армии, гулаг, разказачивание, красный террор) и Володеньки (истребление "попов", продразвёрстка, разкрестьянивание, красный террор), то господа Акумин, Толкин и Дурдомцева могли бы соединить свои таланты для написания международного бесть-селлера "Трое Троцких". Это ничего, что кое-кто из предложенных соавторов уже успел умереть. Они все обожают - и умеют - заниматься перестукиванием с потусторонним населением. А потом свои откровения изрыгают с разноцветомутного экрана.

     Анна тоже читает.

     Чтобы не тревожить Аду, я Анне докладываю о своём намерении выйти подышать.

     Я знать не мог, к чему это приведёт...

     Но Тот, Кто знал - спасибо Ему за всё.

     +   +   +

     Очнулся я внизу в вестибюле, лежа на ступенях лестницы. Голова прояснилась; я потрогал правую бровь и увидел на пальцах кровь. И внутриглазное давление пришло в норму: я видел всё так же отчётливо, как видел только что - там, над деревьями какого-то парка...

     Погодите-ка! Почему я был в парке...  ах, это я летал!

     Парк смутно мне был знакóм: по крайней мере, я узнавал деревья, несмотря на то, что видел теперь их сверху. Но это они узнали меня - и дали мне знать ...  уж не знаю, каким только образом.

     Некий  дух в слишком просторном пиджаке пытался сесть на какое-нибудь дерево, но те его отгоняли.

     - Скажите им, милостивый государь, что мой отец - профессор духовной академии! - подлетел он ко мне.

     - А сами вы кто, сударь?

     - Я был знаменитым писателем, - грустно признался дух. - Особенно в последнюю третину века.

     - Так не лучше ли вам и представляться писателем?

     - Нет, только хуже будет. Они ведь и так меня знают.

     - А вы где живёте, позвольте спросить?

     - Я не живу, я скитаюсь. Я ищу Маргариту, обещавшую замолвить за меня словечко. Но, видите ли, сударь, она - королева и всё время в восхищении...

     - Кто же восхúтил её?

     - О!.. Разные силы, союзные между собой.

     - А я тоже вас, кажется, знаю!..

     - Не сомневаюсь в этом, - и сквозь пелену беды на миг выглянула горделивая усмешка.

     - А почему вы в пиджаке? Ведь он духу как будто не полагается.

     - А я и не дух. Я только пиджак, носимый силами. А дух - он корчится на работе. Здесь не работа, а виртуальный сайт для интерфейса с читателями.

     - Какие ужасные слова, Михаил Афанасьевич!

     - Михаил Афанасьевич не здесь. Я только автоответчик, отвечаю на FAQ.

     - Что-то опять ужасное?

     - Frequently asked questions!  Все это знают.

     - Может, и все, вы правы. А вы знаете - я на вас обижен!

     - Да, я знаю. Обиженных много всегда.

     - Вы так примитивно описали людей, якобы испорченных только квартирным вопросом.

     - Это слишком (часто задаваемый вопрос. Задайте следующий!

     - Вы кого изобразили на ваших знаменитых страницах? У вас ведь получились только люди в разной степени падения, то есть: вы еретик!

     - Нет, я только писатель.

     - Вы рассуждаете как пошлый либерал, позвольте вам заметить. "Писатель только писатель" - это не у нас. И не про нас.

     - Хотите - правду? - и пиджак похлопал себя по нагрудному карману. - Я только хотел подразнить одного бывшего семинариста... Не получилось!

     - Зато обрадовали одного литературного конформиста, издавшего ваш роман через двадцать лет.

     - Благополучные всегда благополучны.

     - Это звучит как личная жалоба, а не ответ по существу.

     - По-вашему, "кто были первыми - станут последними"? Подтверждаю! Но всё равно вам не поверят!

     - Что вы здесь ищете, пиджак Михаила Афанасьевича?

     - Я же сказал вам: Маргариту!..

     - Маргарита пиджаку не нужна! Как и пиджак - Маргарите... Вы что-то скрываете!

     - Я совершаю интервенцию в литературный лабиринт. Все уже понимают, что М.А. был предтечей вольного обращения со святынями, но должного ему не воздают!..

     - Неужто этим его дух обеспокоен?

     - Повторяю: я не духъ!!!  Я пиджак, носимый силами... ("Да вовсе не про вас и речь!" - хотел я возразить.)  И на этой конференции я в статусе наблюдателя...

     ...В самом деле, мы с пиджаком - на периферии некоего собрания:  гирлянды молчаливо сидящих ворóн на проводах ("Хотя бы здесь они молчат!" - радуюсь я) - и носящийся вдоль этого фронта генеральный директор И.В.Заменгоф...  Кажется, Иуил Валентинович:

     - Контент сервис-пакета обязательно инклюзиф:  эй) призы - детям и пенсионерам;  би) кастинг-токсикация - молодёжи;  а всем вообще, без исключения:  си) интимный мусор of stars;  би-би-си) скандалы of super-stars;  си-си-ди) доставка разврата в регионы...  И каркайте ежеминутно, что разврат и развитие - однокоренные понятия!..

       Разбираться в этом, уверяю вас, никто не станет.  И каркайте ежесекундно, на ультразвуке, что успех - это success, а сэксесс - это uspekh, и что success от разврата неотделим. Эсперанто - это победа! Эсперанто, esperanto, esperando!

     Д-р Заменгоф щёлкнул бриллиантовым клювом - и:

     - Кар-р-ррр! - вскричало вороньё...

     ...А у меня появилось желание ощупать правую бровь.

     В корректорском закуте только посмотрели на мой фингал - и ничего не сказали.

     Я счёл это хорошим признаком. Но это только показалось. Ада уже не спит.

     - Дмитрий Андреевич, вы тут правите предложение: "... отобрали двадцатидвух счастливчиков". Разве так можно?

     - А разве можно, как было: "Жюри отобрало двадцать два счастливчика"? Это что - по-русски? Это эсперанто какое-то!

     Ада молча вращает жирными глазками и раздувает ноздри...

     - Если вам не угодна прежняя правка, - говорю ей, - напишите, что "были выбраны двадцать два счастливчика". Это хоть по-русски будет.

     Она молчит. Конечно, мне не стоило повышать голос...

     Через полчаса я подсматриваю у верстальщиков, что же им отдали в работу: это второй из моих вариантов - тихо, в обход меня, без моей подписи. Не полезла Ада в бутылку, но и склонять слова, как надо, она уже до гробовой доски не станет.

     Вахта четверга закончилась, пошло распределение людей по заказываемым такси. "Герои дня" и прочий инклюзиф автоматически переносились на пятницу, носимые силами...

     "Закон гламура"

                                                    Как бы вы ни стремились преуспеть в карьере,

                                                                           не начинайте важных дел в начале недели, лучше посвятите

                                                                           время самосовершенствованию. Очень поможет медитация, а

                                                                           также занятия йогой и плавание. Решение серьезных вопросов

                                                                           отложите до следующей недели. А сейчас - навстречу любви!

                                                                           Не противьтесь желанию сделать дома небольшую

                                                                           перестановку. 

                                                                                                                           Гороскоп из "ЛабиринТВ-Страны"

     Чем живёт страна - хотите знать? Читайте заголовки на журнальных обложках! Только я имел в виду не ту страну...  а журнальчик "ЛабиринТВ-Страна".

     Девушки "Страны" и бальзаковские дамы столичных лабиринтов, кажется, всерьёз озабочены поиском олигарха для совместного или раздельного сосуществования. Во всяком случае, актриса Х., этим барышням в утешение, дала интервью под заголовком "Как прожить без олигарха".

     Знаменитая Гарпина Борцки, профессиональная разведёнка, после книги "Выйти за олигарха" пишет новую - "Надуть олигарха".

     Актриса W. "запретила себе любить". Третья - не то актриса, не то телеведущая (не то притча во языцех),  попробуй-ка их различи без налоговой инспекции! - "разрывается между мужьями"... сценическим, экранным, виртуальным, реальным, правоохранительным и криминальным...

     "Я не одинока!" - кричит с обложки Z., тоже как бы актриса (хотя это - мягко сказано).

     "Кругом одни завистники!" - фыркает актриса-продюсер в одном лице. Она же ещё и книги пишет... Ведь, чтобы книги писать, надо быть знаменитостью: необходимо и достаточно.

     Зато у актрисы Υ. - "Улыбка на миллион долларов". Которые пока ещё - "уé".

     "Лучше оставаться одной, чем связываться с этими ущербными людьми - актёрами!" - очень справедливо, по скромному мнению Киндинова, заявляет дочка актёра и как бы "царя, однажды поменявшего профессию"... Тоже актриса - и мама актера. Знает, о чём говорит. Но актеры ведь, по наблюдению того же Киндинова,  любимые граждане федерации... То есть - странно, как такие слова ожесточившейся дамы, будь они хоть трижды справедливыми, пропустила редакция "страны". О чём думали?

     Ну ладно... А что же господа актёры мужеска пола?

     Некто Багров - "Обречённый стать актёром". Бедняга. Совсем ещё никто, а уже - звезда. Потомственный звездянин. А ведь это - "адский труд"!.. (Как услышим дальше.) Покойный дедушка Багрова и его ныне здравствующий дядя (звезда рекламы и мыльных опер) изобразили множество персонажей мировой истории... Дедушка даже, рискуя жизнью, ходил с мушкетом за пазухой по сожженной Москве, чтобы убить Наполеона, а несчастный завоеватель прятался за несгораемой кремлевской стеной.

     У Багрова задача попроще - изображать себя, современного и любимого. Вот он - на фестивале, под руку с мамой-актрисой, мелким шажком по ковровой дорожке, под прицелами телекамер... Мама в бальном платье. Сынок - без галстука, расхристан, сигарета в свободной руке... В Москве - это запросто.

     Однако как я зол, отставной лейтенант Киндинов... Отчего это - а?.. Но если начал - так идти до конца.

     Кто на ком женится,  а кто на сносях...

     "У нас родится двойня!"   Притом сразу - актёры.

     "Хочу сделать свадьбу грандиозным шоу!"

     "Устрою тихую свадьбу далеко от Москвы."  Ага, настолько одиозен, что боится...

     А вот те, кто уже, и давно, и пока -  счастливы: "Затормозкина назло Возминову снялась в откровенных сценах!. Смотрите видео!"

     "Зацыкайло с новой женой устроили в ресторане шок-сессию сексéс-эпатажа!". Видео - только для членов клуба!

     К счастью для страны, не всё, что сообщают заголовки, - это правда. Но разлетаются заголовки - и, хочешь не хочешь, страна читает их; лезут они в глаза, пока стоишь перед кассой универсама...

     А перед турникетами метро - раздача .Metro-beauty.. Даже мужчинам дают, хотя журнал как будто "женский".

     "Обзор книжных новинок - от блондинки и брюнетки". Блондинка - Тася Веер, арт-дилер и модель. Брюнетка - Агата Берн, поэтесса и модель. Отличаются только окрасом волос и тем, что у Таси - чудовищная грудь, а у Агаты - невероятно чудовищная. Каждая  выдала по три рецензии. Одну рецензию от невероятно чудовищной Киндинов даже сохранил:

     "Нелегко нам, девушкам, жить в этом мире, сформированном глянцевыми журналами с "отфотошопленными" идеалами красоты - и ноги надо отрастить неимоверной длины, и грудь с губами побольше сделать, а живот с бёдрами и вовсе убрать. Вот так и ведём мы с вами эту бесконечную войну за стройную фигуру. Главной наградой в битве является первосортный окольцованный самец. Как во всякой войне, есть тут и победители, и проигравшие, а некоторые и вовсе погибают на поле боя. Главная героиня книги Маши Сыркиной - обычная столичная девушка, довольная собой и своей внешностью, после развода осознаёт, что в современной Москве преуспевают только стройные девушки модельной внешности. В стремлении подогнать себя под гламурный стандарт она подходит к опасной черте и оказывается в психиатрической клинике."

     Фраза от невероятной Агаты в другой рецензии: "Эту книгу можно читать лишь в качестве бесполезного лекарственного средства во время жизненных кризисов, когда ничто не помогает и только время лечит."  Только Агата, верная обычаям своей "тусовки", пишет: "ничего не помогает".

     А ведь даже в лабиринте, когда Киндинов вместо "ничего" ставит "ничто", это принимается.

     Моё солнце остановилось где-то на проспекте Талькова. Она там имеет своё местожительство. А из окна Киндинову - что из лабиринта, что из дому - век солнца не видать.

     +   +   +

     - Что с тобой?.. - спрашивает Юля, не решаясь прикоснуться к пластырю у меня над бровью.

     Мы встретились на Фонтанке и заняли один из столиков под навесом на тротуаре.

     - А, это!.. Я и забыл.

     (Невинная ложь. Зачем ей знать - чего не понять.)

     - Не хочешь говорить - и не надо.

     - Наоборот: хочу! Но не могу. Пересёк линию фронта - и вот зацепило...

     - Да ну тебя! - Юля надувает губки, хотя я вижу: против моего гамбита ничего не имеет.

     - Ты предпоследний сдала экзамен?

     - Так точно, мой лейтенант!

     - Это радует. Благодарность перед строем. Фотография у знамени. Письмо родителям. Как там дома?

     - Старейшина будто бы поклялся, что никто из его родственников мне ничего плохого не сделает.

     - И что твои советуют?

     - Наверно, судьба моя - учиться здесь.

     - Да?! - неудержимо расплываюсь в улыбке, и с минуту не могу ничего сказать. - Расскажи о братишках.

     - Они хорошие.

     - А с кем ты ближе всех?

     - Наверно, с Костей. И с Мишей.

     - Это Костя - директор школы?

     - Он.

     - А вы все под одной крышей?

     - Нет, конечно! Петя - отдельно, у него уже дети.

     - Значит, ты уже тётя?

     - Ну да. Знаешь, какие детки хорошенькие!

     - Конечно, знаю. Ведь ты передо мной.

     Мы улыбаемся друг другу и себе.

     - А Костя - холостой директор школы? Разве так бывает?

     - Он был женат. Но вернулся к нам.

     - Бывает. Я на расстоянии чувствую, какой у вас хороший дом.

     - На расстоянии? - в её голосе простодушное недоумение. И я её понимаю.

     - Нет, не на расстоянии. Ты ведь рядом, солнышко.

     Она смотрит на меня из-под затрепетавших ресниц. Мы молчим.

     - Как только ты сдашь экзамены, мы начнём уроки твоего английского.

     - Моего?.. - с сомнением откликается Юля. - А почему прям не завтра, сэр?

     - Why not indeed?.. С удовольствием!

     - Или сегодня!

     - Сегодня - нет. Я не потрачу наше сегодня на какой-то там английский, хотя бы и с солнцем Светлограда. Мы не виделись почти четыре дня.

     - Три.

     - Три - это почти четыре.

     - Ну, если так!.. Кстати, я вспомнила ещё одного писателя... Правда, я его не читала, но мне о нём говорили. Только, знаешь, моя память на имена... А книга называется... что-то про листья, что-то осеннее, короче...

     - "Палая листва"?  Гарсиа Маркес?

     - Нет, это русский писатель...

     И она произносит, с точностью до буквы, название сборника моих рассказов. Пятилетней давности книженция.

     (Других-то и не было.)

     - А где ты видела? Или слышала?..

     - У вас на полке и видела, мой лейтенант.

     - Так в чём вопрос? Мне самому её скучно перечитывать, но если любопытствуешь - безстрашно тебе её вручу.

     - Тогда нам пора. Пока доберёмся к тебе... Я хочу домой не поздно возвратиться. Понимаешь, это же не моя семья.

     - Пора, так пора. Но ведь завтра у нас урок - завтра и получишь книгу. Давай посидим ещё. Такое место чудное - под деревьями, у реки...

     - Ну и река!.. - скептическая рулада в голосе. - Ещё деревья - допустим...

     - Ну, не река - так памятник реке. Юлаша, а как твоя фамилия? Я до сих пор не знаю.

     - Стешенко. А что?

     - Хорошая фамилия.

     - Обычная.

     - Хорошая, хорошая! Ведь фамилия - это семья.

     - Ты всё в глубину промеряешь. Так и ходишь с мерительным, как там его... Вот у тебя фамилия необычная.

     - Она греческого происхождения.

     - Правда? А что означает?

     - Девушка, вы до сих пор не догадались? Означает - опасность! Ну, или - риск!

     - Поживём - увидим.

     - Вообще много таких фамилий. Например, Аксёнов... Аксиóно - значит: ценю, считаю достойным. А вот знаменитый Маресьев, безногий лётчик-истребитель... Марéси - значит "мне нравится". Панарин, Аристов - да много их!

     - Всё-таки это здорово - знать языки.

     - Да, иногда может повезти - появится очаровательная ученица.

     - Ты опять всё переиначил. А почему ты говорил, что английский больше тебе не нравится?

     - Да это ужасный язык! Если б мы были англичанами, или хуже того - америкашками, я бы до сих пор не знал: мы с тобой на "ты" - или на "вы"?

     - А это принципиально?

     - Конечно! Это опять - как замер глубины, если взять твоё сравнение.

     - Ну, это ещё не причина...

     - А отсутствие рода?.. Дом, доска, честь и кошка - все нейтрального, или среднего, то есть - общего рода. Только о людях услышишь - он, она. Была у них традиция - о корабле и о стране говорить "она". Так и от этого уже отказались. Как от палаты лордов...

     - В самом деле? - удивилась Юля.

     - Они это не афишируют. Но и не скрывают. Настоящих лордов - раз-два и обчёлся. Теперь это звание продаётся денежным мешкам пожизненно, без передачи по наследству. Вот тебе и лорды! Вроде "сэра Кента"! - я даже фыркаю.

     - Не поняла про сэра Кента, - с нарочитым смирением произносит Юля.

     Я начинаю видеть, что моя горячность уже становится смешной.

     - Видишь ли, Юлечка, Кент - это фамилия. Слово "сэр" не употребляется перед фамилией без имени. Без фамилии - как раз можно, но обязательно - с именем человека. Поэтому российский чай "сэр Кент" - это смешно.

     - А как же лорд Нельсон?

     - А вот "лорд" - только с фамилией.

     - Не очень логично.

     - И весь язык такой. Но, прости, я вовсе не хочу тебе отбить охоту... Как пишут в рекламе всякие частные школы: "Английский - это язык вашего будущего!"

     - А ты так не думаешь?

     - Ни в коем случае! Хотя его преподавание не раз меня выручало.

     - Вот-вот, не плюй в колодец...

     - Да разве я плюю? Моими устами просто-напросто глаголет истина.

     - Да вы ребёнок, мой лейтенант!.. - она улыбается, но как-то натянуто, глаза не сверкают; они опущены.

     - Вот я сейчас, Юлечка, читаю толстенный английский роман симпатичного писателя. Правда, у него левые убеждения, но на безбожном Западе - это даже плюс. Так вот, Юля, там можно на протяжении шести-восьми строк не встретить ни одной запятой. А если учесть, что одно слово, не изменяя вида, а только меняя место, может быть то глаголом, то существительным, то прилагательным, то отсутствие запятых вовсе не помогает... Или опускание союза "что" - к чему теперь переходят и наши писаки - тоже ясности не прибавляет.

     - Кто всё знает - это страшный человек! - тихо произносит моё солнце.

     И свет померк у меня в глазах.

     - Какое там "всё"!.. - бормочу я. - Всё знать невозможно.

     - Кто столько знает - тоже страшный человек! - с той же безжалостностью повторяет Юля. - Тут задумаешься: стоит ли дальше общаться...

     Ушат холодной воды. Зябко отряхиваюсь, молча. По воде уже стелются вечерние тени, в кафе стало многолюднее. По краю навеса, раздражающе мигая, побежали разноцветные огни.

     - Я пойду расплачусь, - говорю ей. - А то ещё долго прождём.

     - Лучше ты посиди, а? - пока я схожу в дамский уголок...

     Я киваю, она уходит - и остаёмся я и моя dejection*. Всё-таки род английского существительного бывает можно предположить - по крайней мере, у заимствованных слов. Но не стану же я девушку к этой злополучной теме возвращать...

     И всё равно: в языковой английской конституции понятие рода отсутствует, как национальность в конституции РФ.

     Юля возвращается с улыбкой:

     - Мой лейтенант, я уже расплатилась! Сегодня была моя очередь.

     - Приглашал-то ведь я!

     - Ну... ты - в следующий раз.

     ("Значит, она готова со страшным человеком общаться!")

     Словно читая мои мысли, она с улыбкой произносит:

     - Но всё равно ты - страшный, ужасный... как это... монстр! Брр!

     - А ты - страшная феминистка, словно только что из Англии!

     - Феминистка? Это что такое?

     "Слава Богу, не знает!"

     - И я не знаю, - с тайной улыбкой отвечаю ей, боясь опять показаться монстром этому ребёнку.

     +   +   +

     Вот в чём причина, почему я так зол в лабиринте.  Ушат холодной воды, сквозняки вслед за этим...  Вздрагиваю до сих пор. И не очень-то представляю, какой линии поведения мне придерживаться дальше. Легко ли себя изменить?

     Надо поработать - и забыть неприятности. Если это мне и удавалось - то только за работой. Хотя по природе я не трудоголик, а лентяй.

     "Закон гламура" - это заголовок интервью. Оное  интервью дал журналистке Норе Мусаелян светило "важнейшего из искусств" - Ян Сергеевич Самсоровский, киногений, бонвиван, мэтр, эмигрант и персона грата. По случаю предстоящего семидесятилетия. В каком-то смысле - человек-оркестр. А солистом выступала его последняя, наверно-таки - последняя, жена.

     Это интервью - документ чрезвычайной важности для психологов, историков искусства и искутства, социологов и политических радикалов. Скромный корректор Киндинов, после того как подписал интервью верстальщикам, перечёл его еще дважды.

     Конечно, то что позволено мэтру, то не позволено быку... э-э... пардон, козе. И мэтр безбоязненно откровенничал в те минуты, когда (и если) ему давала говорить ко... его пресс-секретарь и мать его последних детишек. Для сцены и для прессы госпожа Самсоровская сохранила девичью фамилию, которую мы, в интересах следствия, разглашать не будем. Сама она проявляла бдительность и следила за своими словами. Но счастье жизни всё-таки мешало её звёздному интеллекту и не позволило ей не проговориться - хотя бы единожды.

     ...неужели даже на юбилей не выберетесь в Москву?

     - Спасибо за поздравления. Я полностью погружён в съёмки мюзикла по сказкам братьев Гримм. Так что любилей - я так произношу это слово - скорее всего, здесь и отлюблю. А вот накануне мы с Викторией на несколько часов прилетим в Москву - на премьеру "Золушки из глянца" и презентацию книги "Гламур по-русски". А потом назад в Мюнхен. И вечером в узком кругу - обязательно...

     А какой день в этом году вам запомнился больше всего?

     - У нас был очень напряжённый рабочий период. Мы снимали фильм, параллельно я работала над книгой и записывала на НТВ выпуски своей передачи "Едем!". И вот, когда в графике выдалось несколько свободных дней, Ян Сергеевич, видя, что я совершенно выжата, сказал: "Тебе - нужно - в Париж!". И вечером мы уже гуляли по парижским улочкам, ели потрясающие круассаны и свежую малину, которая продавалась прямо в сказочных лукошках, пили шампанское, разговаривали обо всём на свете или просто молчали... Тот потрясающий день я никогда не забуду. Очень важно помнить, что можно доставить радость близкому человеку в любой момент, - поздравить его с тем, что жизнь прекрасна!

     Как приятно видеть счастливую пару, не знающую размолвок!

     - Ну что вы, размолвки бывают! Но мы не позволяем им разрастаться. Например, Ян Сергеевич из шампанских предпочитает Mumm, а я могу пить только Moёt et Chandon. Но мы постановили, что одним бокалом "другого" шампанского мы друг друга обязательно потчуем, вот так!

     Ян Сергеевич, как-то вы сказали, что "Золушка" - это праздник, который всегда с другими. Что вы имели в виду?

     - Я снимал картину о современном обществе, где у одних огромное количество денег, а у других полное их отсутствие. Сегодня мы переживаем некое давление гламура, желание быть похожими на Запад.

    При этом и вы, и Виктория - часть глянцевого мира, разве нет?

     - Как человек искусства, я, безусловно, должна соответствовать законам гламура. Скажем, появляться на страницах тех же гламурных журналов. Но делаю это ровно столько, насколько требует профессия. Никакой необходимости или личной заинтересованности здесь нет.

     Ян Сергеевич, после премьерного показа "Золушки из глянца" было заметно, что вы довольны...

     - Когда фильм заканчивается, ожидаешь полного провала. Что люди наконец-то поймут: Самсоровский - жулик. Но нет - всем нравится, и понимаешь, что в очередной раз обманул окружающих. Причём - чем больше занимаешься кино, тем твёрже убеждаешься, что ты жулик, а вовсе не гений, каковым считал себя когда-то. И это ощущение мне нравится... В принципе, никто не знает, чем занимается режиссёр. И то, что он будто заранее "видит", какой получится картина, - не более чем иллюзия. Но я доволен, когда наши сокровенные переживания, полученные от просмотра, совпадают.

     Ваша дочь Летиция тоже снялась в картине. Она уже чувствует свою принадлежность к известной кинодинастии?

     - Ни муж, ни я ни в коем случае не культивируем в детях желание стать актёрами. Это адский труд. К тому же, каким бы талантливым ни был актёр, он может оказаться не у дел. А для творческой личности это страшно.

     Чем отличается ваша версия старой сказки?

     - Сказка хоть и останется старой и доброй, но должна быть ещё и страшной - особенно, когда крысы у меня дерутся. Кстати, задумка фильма родилась ещё в конце семидесятых, но только теперь, когда компьютерная графика достигла должного уровня и нашлось необходимое количество денег, я понял, что наконец-то могу осуществить давнюю мечту.

     Удаётся ли вам отдохнуть всей семьёй?

     - Конечно, мы всегда заблаговременно планируем. Но если времени для отдыха очень мало, стараемся с Яном Сергеевичем отправиться куда-нибудь хотя бы вдвоём. Мы оба люди публичной профессии, и нам особенно необходимо уединение.

     Виктория, вы любите готовить?

     - А как же! Кстати, скоро выйдет моя поваренная книга, куда я включила множество советов и рецептов. Среди них будут и блюда, которые особенно нравятся Яну Сергеевичу. Так что считайте нас соавторами!

     Комментарии совершенно не нужны, когда есть фотографии. Но "ЛабиринТВ-Страна" и от комментариев не удержался. Какой трудяга - даже свой солидный день рождения встретит на съёмочной площадке. Родился в год сталинских репрессий. Принадлежит к старинному дворянскому роду...

     Стоп, что за чертовщина! Что за шепоток мне со стороны?.. Что за тень ушастая вьётся надо мной?.. и роняет не то плевки, не то шлепки, не то насмешки?

     Итак, сначала: трудяга... бла-бла!  -  Кто это - ты, ушастый?.. Лукавый негодяй-пересмешник... Твои козни всегда одни и те же. Пошёл вон! Что ты можешь сказать необыкновенного? Всё те же штучки, за которые отец лютеранства запустил в тебя чернильницей.

     Родился в год сталинских... Стоп! Это к данному юбиляру никакого отношения не имеет. Он из тех "дворян", которые теперь - гламуряне и звездяне, и всегда выходят сухими из воды и мокрыми из огня. Небось, ушастый-то их и пасёт... Что, приумолк, полосатый? То-то! Не любишь правды-то!

     Бла-бла... Правды не люблю, а всё же правдой тебя и побью! Циничной правдой, которой ты сам избегаешь, дитя человеческое! Давай читай, читай!..

     Закончил ВГИК... Закончил или окончил? Вопрос корректора к корректору. Мастерская Михаила Ромма или Абрама Роома? Это ты, лукавый, убираешь двойные буквы? А мы - бдительные, ты знаешь! Вот они, "дворяне"! И ушастый молчит, не возражает. Против правды в лоб не попрёт - задумался, хвостатый...

     В конце семидесятых задумал сказку о крысиной драке,  в восьмидесятом переехал в Киллервуд и  начал работать на эту идею. Накануне крушения послевоенного мироустройства оказался  персоной грата в обоих супротивных лагерях...

     Оказавшись очевидцем расстрела Верховного Совета, он его не заметил...

     Хи-хи-хи!..

     ...чтобы не поставить под угрозу свой "крысиный" творческий замысел.

     Автор книг, режиссёр постановок на ведущих сценах мира...

     Хи-хи-хи-с!.. Мы сотрудничали-с!

     А отец он не слишком плодотворный: шестеро детей от четырёх браков...

     И всё - как с гуся вода!.. Да-с! Наши люди крепки телом-с!

     Так они с женой - и крестиков не носят. Ни на одном из фото...

     Yes!!!..

     А фотографии, как я погляжу, сделаны не в Мюнхене - в России: дворец из цилиндрованного кедра, окна трехметровой высоты, мощный паркет из ценного дерева... Только цветной изразцовый камин напоминает чем-то изнеженную чувственность Альгамбры..

     О чём ты рассуждаешь, младенец, когда видел Альгамбру лишь на картинках?.. Не пора ли перечесть само интервью?

     А он явно не силен в английском, если повторяет вслед за женой о гламуре и о законе гламура.

     Дворянин во мещанстве-с!.. хи-хи!

     ...безусловно должна соответствовать законам гламура... Хотя никакой необходимости здесь нет...

     Ага! А я всё ждал, заметишь ты - или нет.

     ...Актёр может оказаться не у дел. А для творческой личности это страшно. Ну, мадам из провинции черезчур увлечена своей ролью. Не будем ей  указывать, что оказаться не у дел - это страшно для любого...

     Хи-хи-с!.. Укажем ей на то, что актёр совсем не творческая личность.

     На это безполезно ей указывать, бес!

     "Удаётся ли вам отдыхать всей семьёй?"

     Хи-хи-хи-хи-хи-хъи-с! Самый смешной вопрос! Ты молодец: не пропустил! А знаешь правильный ответ? "С четырьмя жёнами - никогда!"

     Пошёл вон, надоел! И это знаю, и о том, что он кузен Нюхалева, тоже помню... Зачем человеку портить юбилей, а себе настроение?

     +   +   +

     Мы с Юлей поехали ко мне от Знаменской площади, чтобы избежать пересадок в метро.

     Well, to make the long story short... К моему дому мы приехали, уже почти поссорившись.

     В вагоне мы удобно устроились: я у дверей, прислоняясь к торцу скамьи, а Юля - напротив, и держались за верхний поручень, где наши руки касались друг друга. Я был доволен, что сесть не пришлось: мы могли поговорить, я мог её видеть.

     Грохот поезда скрашивался вертевшейся в мозгу мелодией, от которой и отделаться не хотелось.

     - Откуда-то взялась мелодия Анны Герман, - говорю Юле. - "Один раз в год сады цветут, Весну любви один раз ждут..."

     - Так она ведь играла в этом кафе!

     Мне приятно, что это было наяву, а не я придумал, чтобы разговор возобновить.

     - Вот, - говорю ей, - какая судьба!

     Она кивает. И думаем о певице, польке с русской душой из Казахстана, погибшей в Италии.

     - Такого голоса...

     - ...больше не будет! - договаривает Юля за меня.

     Теперь вы мне будете рассказывать, что такое счастье? 

     - Ей страшно завидовали всякие кристалинские.

     - Я знаю, - говорит Юля.

     - Откуда? Тебя же и на свете не было!

     - Читала.

     - Чтобы такое прочесть, ещё надо днём с огнём поискать!

     - Нашла! - и я впиваюсь глазами в её улыбку, в ровный ряд прекрасных зубов.

     Не помню, как вышло, что я стал рассказывать о западной политкорректности, как я к ней пришёл от сплетен о винокурах и шаркози, о галкиных и петросянах... Но сплетни про гламур ей было слушать явно неприятно.

     - Зашёл я как-то на сайт английской газеты, а там - статья, как власти графства донимают британских фермеров, использующих на своих огороженных пастбищах калитки-турникеты - они их называют kissing gates. Человек проходит свободно, а скот не может: калитка упирается в специальный угол. И что властям не понравилось? Что люди в инвалидных колясках через эти калитки проехать не могут! Можешь такое представить? Это нарушение их прав, это некорректно! А зачем инвалидам кататься по пастбищам?.. И это не какой-то английский юмор, этого требует Европейский Союз!

     И там же - отклики на статью. Ругаются!  Всегда гордившиеся своим  common sense.ом англичане не понимают, чтó происходит, как это они попали в царство абсурда. Хотя абсурд всегда был непременной частью английского юмора, это Льюис Кэрролл говорил... Но это же не юмор, а суровая действительность - попали в лапы к тем же уродам, которые уничтожили нашу русскую деревню. Только там они - более тихой сапой: у нас просто ликвидировали "неперспективные" деревни, а там политкорректность насаждают...

     Тут вижу: Юля заскучала.

     И понимаю, что Юля, девушка из хорошей семьи, где принято помогать нуждающимся, просто провожает меня, инвалида, до дома.

     А книга моя - это только предлог.

     Юля поднялась до лестничной площадки и отказалась войти, однако напомнила мне о книге.

     К себе я вернулся один, уже не веря, что когда-нибудь её поцелую.

     Лабиринт или жизнь!

                                                                              I had... nurtured a deeper and less local quarrel

                                                                     with the cinema and its child, television. All art is a surrogate

                                                                     for the individual imaginations of its audience; but these two

                                                                     are beyond that role now, and into that of usurpation. They sap

                                                                     and leach the native power away; insiduously impose their own

                                                                     conformities, their angles, their limits of vision; deny the

                                                                     existence of what they cannot capture.

                                                                            ...Somewhere the cinema, like television, was atrophying

                                                                     a vital psychic function: the ability to imagine for oneself.

                                                                                                                          John Fowles. DANIEL MARTIN  

                                                                                                 Ой  ти, дiвчино, з горiха зерня,

                                                                                                           Чом тво╓  серденько - колюче терня?

                                                                                                           Чом  твоï  устоньки - тиха молитва,

                                                                                                           А тво╓  слово остре, як бритва?

                                                                                                          ...Ой  ти, дiвчино, ясная зоре!

                                                                                                           Ти моï  радощi, ти мо╓ горе!

                                                                                                                                            Iван Франко.

      Неистовая читательница Аня Жаботкина оказалась, к моему удивлению, любительницей бивачного отдыха: собралась со своей компанией провести неделю на Карельском перешейке. Любопытно, что за компания у этой загадочной девушки. Она стала для меня ещё более загадочной, когда я заметил у неё на шее крестик. Ещё один из её парадоксов.

     Чтобы осуществить эти планы, Анне пришлось начать со мной разговор издалека ("пришлось", потому что она обычно молчит, уткнувшись в какую-нибудь Дурдомцеву-Луканскую-Дубинкину и реагирует только на вопросы Ады Юрьевны), чтобы спросить, не соглашусь ли я выйти вместо неё во вторник и работать без неё в среду. Когда я тут же согласился, она не сумела скрыть удивления:

     - Вы правда согласны?

     Дождавшись появления Ады, она радостно ей об этом доложила, написала заявление, Ада с ним пошла к руководству - и с ним же вернулась: чтобы взять у меня приписку о согласии отработать за коллегу.

     Зато я во вторник буду совершенно свободен и от Анны, и от Ады, а что касается работы - полагаю, не будет никакой;  думаю, недаром этот день выделен Анечке после её трудов праведных в газете бесплатных объявлений.

     Не хочу изнывать от мыслей о девице по имени Юлия... сдающей экзамены в Университет культуры и ночующей на проспекте Талькова...

     Я взял с собой кучу распечаток из Интернета по истории и литературе: накопилось много чего, но как следует ничего до сих пор не читал.

     Борис Башилов - это псевдоним историка-эмигранта, русского (малороссийского) дворянина Бориса Платоновича Юркевича, автора многотомного исследования русской истории. Люблю этого человека, Царство ему  Небесное! Не меньше люблю, чем Гоголя. Глаза у меня открылись на многое - благодаря таким людям, как он.

     Имя Пушкина для русской литературы, конечно, свято, хотя Пушкин-то святым как раз и не был. Имя Гоголя значит для нас не меньше - а для меня, может быть, и больше. Но у Бога - Гоголь Николай Васильевич, думается мне, что свят.

     По свидетельствам советских историков литературы (литературы, глубоко этим историкам чуждой), когда Николай Васильевич читал Александру Сергеевичу главы из "Мертвых душ", то Пушкин скорбно замолчал, а после молвил: "Боже, до чего грустна наша Россiя!"

     Надо было бы Александру Сергеевичу не торопиться с выводами, а дождаться романов Диккенса и Теккерея, узнал бы он тогда, где грусть...

     Но столько жить ему не дали друзья-масоны, от которых он неосторожно отступился, а прежде - ещё более неосторожно подружился.

     Читаю о взаимоотношениях Николая I и поэта Пушкина, о нравственном преодолении Пушкиным масонского прошлого - и хочется верить, и верю, но с трудом. Когда мы, группа писателей, были в Царском Селе в одной православной гимназии, я там услышал мнение, к которому прониклся полнейшим доверием: Пушкин умер православным христианином благодаря Царю Николаю и поэту Василию Жуковскому.  В страшных мучениях, четырежды причастившись Святых Тайн.

     Для многих его современников это была смерть дуэлянта - больше чем смерть таланта, камер-юнкера - больше чем поэта, гуляки - больше чем отца семейства, должника - больше чем издателя... Популярность поэта была уже на ущербе. Солнце русской поэзии только собиралось взойти и воссиять в умах Россiи.

     Пытаюсь убедить себя, что письмо поэта "во глубину сибирских руд" - не предназначенное для печати личное письмо осуждённым приятелям, желание их утешить некоторой лестью, пусть даже неоправданной оценкой их деяний. И всё же,  по крайней мере, в этих стихах,  для него Самодержавие - это "самовластье"...

     А вот современный масон, член Союза писателей... России (?!) и заведующий кафедрой русской литературы уже в наши дни - называет триаду графа С.С.Уварова (Православие, Самодержавие, Народность) "русским позором"! Хотя можно ли ждать чего-то иного от несостоявшегося актёра - притом лица, поменявшего национальную принадлежность. Он ведь и писатель-то - лишь по своей профессорской должности да по изданным монографиям.

     Мой друг, Отчизне посвятим

     Души прекрасные порывы!

     Прекрасно, n.est-ce pas?.. Прекрасные порывы... Стоп!  Диавол, как известно, прячется "в деталях"... По-русски: в подробностях.

     Итак, моё дорогое и любимое солнце русской поэзии (видит Бог, я не лгу!), чтó Вы относите к прекрасным порывам, посвящаемым Отчизне? Вопрос, конечно, непростой... Вот любящий Вас Фёдор Михайлович - прекрасен, как писатель и провидец, прекрасен он был и до каторги, и после каторги - но порывы его прекрасной души, посвященные Отчизне, не походили друг на друга до и после. Прекрасные порывы могут быть порой и не нужны Отчизне, и даже вредны, когда они прекрасны, как туманная юность. Или когда... Ой, да много бывает привнесенных обстоятельств!  И даже специально кое-кем привнесенных.

     Самая лучшая строка в Вашем четверостишии - "Пока сердца для чести живы". Я, русский офицер, всецело её разделяю. И я, Дмитрий Киндинов, утверждаю, что г-да Пестель, Якубович, Каховский и прочая  - не русские офицеры, и - не офицеры вовсе, и - к нашей с Вами Отчизне не имеющие отношения. Отношения сыновнего - во всяком случае. И уж конечно - это не люди чести, а лгуны и честолюбцы.

     Боюсь, что - нет, уверен! - что Ваша лучшая строка адресована людям, её не заслужившим. (Даже если учесть, что Пестеля с Каховским уже не было в живых, а Вы адресовались людям несколько иным.)

     Но дело усугубляется тем, что Ваша лучшая строка следует за наихудшей.

     "Пока свободою горим..." - это абстракция. Туманная юность, опять же. Нет ничего пагубнее криптографических абстракций, лозунговой тайнописи... Кровавый Володинька Ленин нас уже научил.

     Горим - какою свободой?..  Чьей, для чего, от чего?

     Вы были современником святого Серафима Саровского, не могли не слышать о нём (к нему ездили генералы, в его келье плакали тайные советники). Но Вы старца не посетили и его не слышали. Может, впрочем, Вы и о нём не слышали, не судьба была. "И познаете Истину, и Истина сделает вас свободными" (Ин. 8:32).

     Современный мне журналист пишет, что якобы Александр Первый не решался "дать свободу России, потому как "варварство и дикость"..."

     Вы, конечно, помните Александра Первого: "Властитель слабый и лукавый, Плешивый щёголь, враг труда, Нечаянно пригретый славой, Над нами властвовал тогда..." (Хорош верноподданный поэт и камер-юнкер! - но это к слову. Должен, однако, Вам заметить по поводу "плешивого щёголя", что здесь Вы опускаетесь до образности Тараса Шевченки.) Тем не менее, какая-то доля справедливости в Вашей оценке, вероятно, ощущалась и Вашим современником-венценосцем, почему и не заточили Вас в каземат. Александр Павлович был настолько слаб, что слушал наветы заговорщиков на собственного отца, вместо того чтобы со своими сомнениями обратиться к отцу-императору. Александр Павлович был настолько обязан хозяевам заговора - англичанам, что им в угоду разорвал союз с Наполеоном, заключённый императором Павлом. Александр Павлович был настолько лукав, что одни взгляды он исповедовал, беседуя с графом Аракчеевым, а совсем другие - в письмах к республиканцу Лагарпу.

     Итак, мой вопрос: какого "варварства и дикости" боялся Александр Павлович? Упомянутому журналисту это объяснять безсмысленно: он человек нерусский, более того, воинственно нерусский - духовный потомок декабристов и плямянник олигархов. Зато известно, что Александр Павлович, Николай Павлович и Александр Николаевич много лет преодолевали ожесточённое сопротивление одичавшей части дворянства и чиновничества, не желавших освобождения крестьян.

     Варварства и дикости бюрократов, выращенных Петром, дикости и косности бездельников, воспитанных Елизаветой, Анной и Екатериной, - вот чего боялись и с чем боролись российские самодержцы. (А всех этих тёток, в том числе и "великих", мы получили в "награду" за убиение Петром законного наследника престола - Алексея Петровича.)

     И уж извините, дорогой и любимый наш поэт, милостивый государь Александр Сергеевич, но пестели и якубовичи свободы требовали больше для себя, чем для крестьян или кого бы то ни было, и даже в бóльшей степени  (сами не подозревая об этом) для своего незримого властелина - лжеца и отца лжи. Впрочем, так ли незрим бывает ветер века сего? - по верчению листьев, по кружению снега, по зазмеившейся позёмке мы узнаём его.

     Какой же свободы?.. - а не служить Отечеству, владеть Россiей без царя и проживать Её, Россiю, в заграничных отелях.

     Этим сейчас и заняты названные братья, внучатые кузены декабристов - тайные и явные, отечество которых is elsewhere (c.est-à-dire, partout ailleurs*).

     Не так ли, дорогой Александр Сергеевич? "Здесь барство дикое..." -  не Вы ли написали? Оно-то, барство-то, и продолжает требовать свобод... человека. И такого "человека" нам ежечасно показывают по ТВ для подражания, "делают" о нём "новости" и снимают "художественные" фильмы со спецэффектами.

     Что до русских крестьян, те всегда были свободнее чиновника, даже будучи в крепостном состоянии, потому что их дóлги и зависимости были - от естественного порядка вещей, от привычки ("второй натуры"), от круговорота воды в природе, от общины, от порядка, от семейного лада и Божьих заповедей, от освящённого веками "Домостроя" (о, слышу хохот-гогот за кулисами!).

     Но Вы-то, русский наш поэт, меня, конечно, понимаете!

     Позвольте выразить уверенность, что, по молитвам народным, упокоил Вас Господь в горних селениях - где "русский дух", где "Русью пахнет!"

     И, будучи не стеснён стихотворным размером, смею добавить, или уточнить: Святою Русью ...

     Умерший в эмиграции Владислав Ходасевич, автор замечательного биографического романа "Державин", был многие годы увлечён образом Павла Первого, собирал о нём сведения и готовился писать о нём книгу.

     Эта мечта его переполняла, он со всеми делился ею.

     Потом вдруг он перестал об этом говорить, книгу не написал, хотя всё уже было сложено у него в голове.

     Легко могу представить, как некто вкрадчивый и влиятельный, ссылаясь на ещё более влиятельных, советует Владиславу Фелициановичу, ради спокойствия  остатка его дней на чужбине, выбросить из головы всё, что там накоплено и выношено об "этом несносном  императоре Павле", - иначе, I.m afraid, не сносить вам вашей переполненной Павлом головы...

     Поэтому я ничего не знаю лучшего о Павле Петровиче, как тó, что написано историографом Борисом Платоновичем Юркевичем-Башиловым, плюс литературные свидетельства XIX  века о почитании народом Святого Царя Павла.

     Действительно, по молитвам у его саркофага в Петропавловском соборе многие получали помощь в своих тяготах и тяжбах с мiром. По вѣрѣ каждому, по вѣрѣ...

      +   +   +

     Справедливым оказалось моё предположение, что во вторник не будет никакой работы. Зато среда полна материалов "ТВ нашего города" - интервью местных журналистов с местными же звездянами-телеведущими.

     Сильно подозреваю, что моим читателям, кто дочитает Киндинова до этих страниц, проклятый лабиринт надоест точно так же, как и мне.

Да и что можно интересного почерпнуть из интервью провинциальных звёзд. Правда, именно оттуда я узнал, что любимое место для прогулок жителей Казани называется "Парком Урицкого". А может - и Троцкого... Суть одна, и она любопытна. (Как минимум.) А в остальном - все они трафаретны и достойны своих читателей, физических лиц городского разведения м содержания. Они все направлены на разжигание беспочвенных надежд, все их "герои" внушают, что телеведущими стали случайно ("мама узнала, подруга сказала,  преподаватель журналистики объявил, Сергей Майоров пригласил..."), создавая миф об "адском труде" на благо телезрителей, благодаря которому они разъезжают по миру, получают региональные, а то и "национальные" премии, и раздают автографы. (Это, конечно, диагноз: физическое лицо, просящее автограф у лица виртуального.)

     Помимо "адского труда" (уж на что чужероден русскому языку Маяковский, а и тот выразился точнее: работа áдова... делается уже) - помимо адовой работы, вовсю превозносимой, три главные непременные темы всегда есть в этих интервью: секс-эсс (разновидность "успеха", финал которого - о чем свидетельствует всё тот же лабиринт - одинокая "зрелость" и старость),  "экстрим" (вид экстремизма, который не преследуют, а поощряют и освящают) и "забавные случаи из профессиональной практики".

     Ну и ещё какая-нибудь "деталь" интимной жизни данного физического лица.

     - Ваша профессия богата экстримом?

     - Ой, да вся моя жизнь - сплошной экстрим!..

     - А бывают ли забавные случаи?..

     - А как же!.. Ну вот, например, режиссёры попросили меня, будто по техническим причинам, "подержать эфир" ещё три минуты"... Что только мне не пришлось изобретать!.. Потом слышу истерический хохот коллег: у них дальше слушать терпения не хватило, как я напрягаюсь с выключенным микрофоном. Устроили себе разрядку за мой счёт!

     По правде говоря, между нами - автором и читателем, экстрим, интим - это всё огрызки от заимствованных слов, которые претерпели в руцкоязычных СМИ злокачественные мутации от физических лиц городской субкультуры.

     Это вам не Русь, а Наша Раша!

     Мы в этой шараше пока живём, но они считают, что это временно.

     А мы, с диаметрально противоположного конца, убеждены: это и в самом деле лишь на время.

     Ибо - время близко. Ο καιρός γαρ εγγύς...

     А тем временем - кто влюблён, кто на выданье, а кто на сносях...

     Кто развёлся (развелась), чью квартиру обчистили, а кто вышла замуж понарошку - специально для фото в журнале...

     Даже такое публичное имя есть в этом мирке мишуры: Ирена Понарошку.

     Чем дальше зáполночь, тем труднее верить, что где-то есть, живут и дышат нормальные люди.