Странно, но факт: сижу в такси, слежу за распахнутыми дверями отделения милиции, откуда только что был вызволен столь чудесным образом, а мысли вразброс. � вовсе не о двух бугаях и пачке денег от них, хотя поступок их мне неясен. Думаю я о том, что был тысячу раз прав немного времени назад, когда принял предложение председателя облсовета стать его помощником. � параллельно думаю о жене: "Двойная жизнь. Как так можно?"

�з дверей отделения милиции выходят двое мужчин в сером. Лица рассмотреть не могу, ибо повернуты их взгляды в разные стороны, хотя идут плечо к плечу к одной машине - к "Волге" с номером "18-63" - и правые руки держат у левых подмышек - там пистолеты, должно быть. Машину эту я приметил - и почему-то сразу подумал, что она - их. 1863... годом раньше отменено рабство в США, а двумя годами раньше - в России исчезло понятие крепостных крестьян... А в 1963, сто лет спустя, был Карибский кризис, снятие Хрущева, мы стояли в очередях за хлебом по десять часов, ругали лысого Никиту, не зная, что маршалы и генералы просто воспользовались правом своим создавать стратегические запасы продовольствия, чтобы вынудить голодающий народ согласиться со свержением "великого кукурузовода". Легко запоминающийся номер...

Верзилы в сером ныряют в машину, та трогается...

Говорю таксисту:

- За этой "Волгой". Постарайтесь незаметно, пожалуйста... - и кладу ему на колено четвертной билет.

- Полтинник, - говорит шофер.

Я кладу второй четвертной.

Таксист трогается как раз в тот момент, когда "Волга" сворачивает за угол "сталинского особняка" - дома с колоннами над площадкой со ступенями и облезшими фигурами колхозницы и рабочего на крыше.

Ведет слежку он аккуратно, профессионально, пользуясь своим почти сверхъестественным знанием города: не движется за "Волгой" след в след, а заранее предугадывает ее маршрут, выскакивает то слева, то справа от преследуемой машины, то сворачивает в какие-то переулки, то отстает так далеко, что я начинаю нервничать и, вытирая ватные ладони платком, смотрю со злобой за удаляющимся от нас задком машины, но вдруг через полторы-две минуты оказываемся впереди "Волги" и видим ее в зеркало, не мешая при этом ее шоферу обогнать нас.

Останавливаемся около гастронома "Колос". Таксист кивает мне на витрину с муляжами из папье-маше давно забытых уже окороков и колбас. Стекло отражает переулок куда свернула "Волга", и саму машину, стоящую у одного из подъездов дома того модуля, где кухни большие, а жилые комнаты маленькие и неудобные.

Опускаю стекло левой дверцы, вижу, как человек в сером - тот, что подлиннее и помоложе - выходит из машины и направляется в третий подъезд.

"Волга" медленно трогается с места, выворачивает от дома и мчит по улице бывшей Грозненской, потом Пятидесятилетия Октября, а теперь она называется как-то по-казахски, переводится: "Баран прошел". Мчится прямо на огонек светофора.

- Ушел! - вырывается у меня.

- Спокойно, хозяин, - отвечает шофер и трогает с места.

К перекрестку он подскакивает как-то сбоку, оттесненный каскадом остановившихся у светофора машин и, едва красный светофор промигнул и стал зажигаться вновь желтый, рванулся через улицу и пронесся прямо под носом похожего на железнодорожный состав "КАМАЗ"-а.

А "Волга", как назло, попала в "зеленую волну". Таксисту приходится дважды проскакивать перекрестки на желтый свет, прежде чем дистанция между машинами стала достаточной, чтоб попасть в "волну" тоже.

Я вынимаю еще один четвертной и кладу на щиток.

Лицо таксиста бесстрастно. Он жмет на газ - и мы уже мчимся рядом с "Волгой".

Стекло в такси запылено, но все же я могу различить за окном "Волги" пожилого и широкого.

Киваю - и такси отстает.

Вдруг резко, не снижая скорости, "Волга" сворачивает вправо и въезжает в проем огромных ворот, выкрашенной краской правительственного цвета - чересчур зеленой и намазанной щедро. Я обращаю внимание на буквы номера "Волги" - и только тут полностью понимаю цену услуги таксиста - последняя буква принадлежит только автопарку обкома партии, а ворота, мимо которых мы сейчас пролетели, - есть автогаражное хозяйство этого самого учреждения. Он сразу знал где скроется от нас человек в сером - и потому дал мне возможность увидеть лицо человека, за которым мы с ним следили.

Я достаю еще две бумажки по двадцать пять рублей и подаю их таксисту.

Он молча кладет их в карман.

- Р–РґРё, - РіРѕРІРѕСЂСЋ СЏ.

Он кивает.

Выхожу из машины - и такси тут же срывается с места.

В домике у зеленых ворот сидит верзила в форменной фуражке стрелка военизированной охраны. На вопрос мой о машине "Волга" с номером "18-63" молчит.

Я вспоминаю гангстерские фильмы и вынимаю из кармана червонец.

Ключик оказывается универсальным. Верзила выпаливает лавину информации: дескать, машины обкома партии не все персональные, а только те, что прикреплены к секретарям и завхозотделом, а остальные аппаратчики пользуются автосредствами лишь в предусмотренных инструкцией случаях. Поэтому определенные машины пользуются определенными лицами.

- Так кто брал машину? - спрашиваю я.

- Никто, - следует быстрый ответ, а глаза застывают на красненькой бумажке в моих пальцах, - Халиму, шоферу этой "Волги", только вчера аппендицит вырезали.

- Черный такой, горбоносый? - перечисляю приметы шофера, сидевшего рядом с человеком в сером.

- Кто?

- Халим твой. Лет тридцать ему.

- Не. Халиму уже за пятьдесят. Сам жирный, а нос - картошкой.

- А кто горбоносый?

- Горбоносого у нас нет, - отвечает, - Шубин черных не любит.

Шубин - завотделом по хозяйственной части обкома партии. Его я знаю.

- Халим рыжий, - продолжает охранник.

- Еще один выход отсюда есть?

- Есть, - кивает он вглубь двора, - Там калитка. Только машина не пройдет.

Отдаю ему десятку и иду во двор.

- Эй! - слышу за спиной слабый вскрик, - Туда не положено, - но не обращаю внимания.

В одном из боксов вижу "Волгу" с антихрущевским номером. В соседнем завгар ругает шофера за проданные налево прокладки.

- Привет, Сергеич! - говорю ему и протягиваю руку, - Можно тебя на минутку?

- Здравствуй, �ваныч, - отвечает завгар, бросает пареньку, - Хоть из-под земли. Понял? - и идет со мной в соседний бокс.

- А говорили, что ты в отпуске, - говорит, доставая сигареты из кармана и закуривая, - Сегодня твой шеф звонил. Сам машину заказывал. Второго помощника. сказал, на твое место на месяц посадил... Что у тебя?

� вдруг - черт знает почему? - озарило меня!

- Машина нужна, - говорю, - На месяц.

Он кивает. Хлопает по капоту "Волги".

- Эту бери, - говорит, - Но бензин - твой.

- Только вот... - смущаюсь я его доверием.

- Знаю, - обрывает он, глядя при этом мимо меня, - Бери машину. А бокс я закрою. Шофер в больнице лежит.

- Меня разыскивают, - все же признаюсь я, - Обвиняют в убийстве.

- Да знаю я! - взрывается он, но голос его при этом не звучит громче, - Что мне кричать, что я этому не верю?

Выбрасывает сигарету, достает из кармана ключи, отпирает дверцу. Садимся: он - за руль, я - рядом.

- Спасибо тебе, - говорю, - Еще вопрос. На этой машине сегодня ездили. Кто?

Виталий Сергеевич молчит. Лет пять назад, когда мы с ним познакомились на рыбалке, он признался, что по пустякам может говорить часами и без умолку, а на серьезный вопрос отвечать старается не спеша.

- �з КГБ это, - говорит наконец, - Начальник облуправления. Сам.

- А кто шофер?

- Своего привел. Кавказец какой-то.

Сообщение ошеломляет. Лет десять тому назад поломало это самое учреждение меня порядком. Низвергнули в пучину нищеты и потерянных дружеских связей.

- Они меня... - начинаю я, но тут же понимаю, что объяснить причину заботы чекистов обо мне не могу, лгать тоже - и потому выворачиваюсь, - Следили за мной.

- Ты что хочешь? - спрашивает он, стискивая дыхание до стона, - Хочешь обо всем до конца сказать, как в кино? А что ж ты молчал, когда моего внука в московскую клинику устраивал? �ли когда за городскую экологию ты бился, а тебя за это в милиции по почкам отхаживали. Гордый? А я, быть может, тоже хочу быть гордым иногда. Я может годы ждал, чтобы у тебя беда случилась... - включает зажигание, заводит мотор, жмет на газ - и мы стремительно выскакиваем из бокса на середину освещенного солнцем двора, проносимся в ворота мимо растерянного верзилы-охранника, несемся за поворот у педагогического училища, там вдруг останавливаемся.

- За бензином, в случае чего, ко мне домой заезжай. - говорит он так, будто и не было всей этой паузы, - Сулейманова шестнадцать. А милиции не бойся - они наши номера знают. В крайнем случае, звонят мне, - протягивает руку, - Удачи тебе.

- Спасибо.

Он уходит. А я пересаживаюсь на водительское место и еду в сторону улицы Кирова.

Значит, чекистам нужен я на свободе. Зачем?

Рядом со мной бок о бок едет машина. Скашиваю глаза - такси, за рулем человек с невозмутимым сухим лицом, прямым носом, черными кудрями над низким лбом. Не то грек, не то турок.

Притормаживаю - останавливается и он.

Выхожу и иду к нему.

Таксист, не открывая дверей, протягивает мне два четвертных.

Я отвожу его руку, говорю:

- Где и как могу найти?

Он называет номер телефона и время - после шести вечера.

- Спиридон Христофорович, - добавляет при этом. Грек все-таки.

- Петр �ванович, - представляюсь и я. Вовсе не обязательно называть свое настоящее имя.

2

На покупку грима, нового костюма, туристического набора в виде палатки, спального мешка и столовых приборов уходят почти все оставшиеся от главного чекиста области деньги. Теперь у меня есть дом на колесах, кухня, возможность изменить свою внешность.

Жизнь, как старое зеркало, внезапно пересеклось трещиной, но я не чувствую по этому случаю злобы в душе. Такое удивительное спокойствие, такая ясность мыслей и такая легкость в теле, такая приятность в налитых силой мышцах, что мое положение сегодняшнее вызывает у меня даже восторг и материнскую нежность к самому себе. �бо тот новый человек, которого я сейчас леплю из себя, несомненно лучше, величественнее, проще того, кем я был все сорок своих последних лет.

� снова, как и двадцать лет назад, когда швырнул я сердце под каблук первой попавшейся красотки и, зарыдав от счастья, наизусть читал ей стихи, когда любой каприз ее отзывался в моем сердце стоном, когда час разлуки казался столетием, дух мой воспаряет над сутолокой буден и становится мне вдруг понятна сама суть вещей. Все тайны обретают телесность и ясность в моем сознании.

Не хватает только пистолета...

3

Вывеска "КАБАКЪ" видна за целый квартал. Надо миновать два светофора, чтобы подъехать к мраморному входу в полуподвал со стоящим там милиционером, пасущим стадо по-осеннему раскрашенных девиц с их витринной сочностью грудей и пышных бедер.

Светофоры не работают - и я лихо подкатываю к самым ботинкам стоящего на дороге милиционера. Визг тормозов - и только что бывшее невозмутимым лицо его смотрит улыбчиво и льстиво. Правая рука прилипает к козырьку.

- Это - все твои? - спрашиваю, кивая на девиц. Тон выбираю самый снисходительный, ибо знаю, что обкомовский номер машины он уже засек, данные по моему розыску никак не вяжутся с моей щеточкой усов под носом и козлиной бородкой.

- Помилуйте, - плутовато улыбается он, - При чем тут я? - и глаза его уж полны укора.

- Садись, - приглашаю я.

Милиционер послушно лезет в машину.

Я, будто не обращая внимания на него, внимательно вглядываюсь в фланирующих по тротуару девиц.

Милиционер терпелив. Он знает цену своему товару. � подсчитывает сейчас в уме наценку или скидку за то, что откровенно загримированный начальник из обкома хочет порезвиться в его владениях.

Ни Томы, ни Кати - недавних моих соседок за столом у Владимира Константиновича - я не вижу. Но я не спешу, даю возможность милиционеру подсчитать в уме барыш и отстегнуть процент тому, кто дал добро ему на этот пост, а уж потом разделить остатки между собой и с той из девиц, которая вдруг привлечет мое внимание. Бизнес, так сказать, новая форма человеческих общений в некогда мне родной стране, а теперь становящейся все более и более чужой.

- Отгони машину вон за тот угол, - говорю ему и кладу в пепельницу последнюю трешку.

Выхожу из машины, и краем глаза вижу, как он сначала берет деньги и аккуратно складывает их в портмоне, а уж потом пересаживается на водительское сидение. "Волга" отъезжает, оставляя меня с фронтом задохнувшихся от ожидания и собственных духов раскрашенных, хотя и молоденьких девиц.

Выбираю ту, от которой до ближайшей ступеньки "КАБАКА" идти ближе, спускаюсь вместе с ней, задыхаясь от смрада какой-то дорогой, быть может даже французской, косметики.

Вялый полупоклон швейцара - и мы уже в табачном тумане ресторана. Свободный стол в дальнем углу отделен от телеэкрана колонной.

Неудобный стол, ибо с моего места виден лишь полуголый мужчина со смутно знакомым кинолицом, протягивающий руки в ту сторону, где из-за другой колонны выпирает чей-то могучий бюст.

- Кайф! - заявляет "моя" девица, - Я за этим столом никогда еще не бывала, - и ласково скребет перстеньком мою ладонь.

Я едва не вздрагиваю от этого прикосновения, а рука ее уже скользит змейкой к моим брюкам.

- Старичок, что ли? - спрашивает, добравшись сквозь ширинку до тела, - �ли шибко нервный? - и смеется, восхищенная собственной шуткой, ибо плоть моя в руке ее начинает крепнуть.

Подошедший официант узнает девицу, скабрезно улыбается и, положив меню на стол, осведомляется:

- Ширму не прикажете?

Я киваю.

Девица с веселым наигранным стоном наваливается на меня, но я незаметно ото всех перехватываю пальцами ее запястье и начинаю сжимать. Тень от шторы как раз в этот момент падает на нас - и я слышу, как девицы пищит:

- Ой!.. - но жалобный голос ее все же продолжает игру, - Медведь...

- Посиди здесь, - говорю, - Я сейчас вернусь.

Вынимаю из штанов ее руку, застегиваюсь, оправляю одежду и, подойдя к ширме, отклеиваю бороду и усы. Ныряю в щель между колонной и шторой. Никто меня не замечает, зато сам я вижу в проеме двери за спиной бармена развалившегося в шеф-кресле хозяина "КАБАКА" (черт, опять забыл имя!)

Говорить по телефону он может долго. Однажды при мне он трепался час двадцать минут. Знает об этом и бармен, занятый сидящими вдоль стойки на крутящихся стульях посетителями.

Я медленно продвигаюсь мимо них, подхожу к проходу рядом с холодильником и ныряю в комнатку за барменом.

Это не подсобка, а рабочий кабинет самого шефа. В бытность свою кооператором именно я посоветовал Владимиру Константиновичу (Ого, имя вспомнил, будет удача!) сделать так, чтобы была у него возможность следить за залом и контролировать порядок, самому оставаясь при этом почти незаметным.

Но у всякой монеты, как известно, две стороны. Об этом, должно быть, думает и Владимир Константинович, когда я закрываю за своей спиной дверь и встречаюсь с ним глазами.

- Положи трубку, - говорю негромко.

Он покорно выполняет приказ.

- А теперь руки на затылок и встать.

Когда-то, несколько лет назад, я признался ему в пылу откровенности, что в молодости имел первый взрослый разряд по самбо, но из спорта ушел, ибо делать людям больно не желаю и совершаю грех членовредительства только тому, кого особенно ненавижу.

Поэтому, когда он встает, держа руки на затылке, я делаю шаг вперед и бью его в челюсть.

� сразу успокаиваюсь.

Беру со стола бутылку с минеральной водой и лью ее на лоб лежащего на спине врага.

Владимир Константинович открывает глаза. На лице - выражение растерянности и непонятия своей вины.

- Польно ше... - шепелявит он, пузырясь слюной без крови в уголках губ.

Я приподнимаю его под мышки и бросаю в кресло. Подаю бутылку с остатками минералки.

Он судорожными глотками продавливает воду внутрь себя, но вдруг закашливается и, наклонившись вперед, выплевывает зуб.

Я нисколько не опасаюсь толстяка. Лет двадцать пять тому назад он шалил при кодле Женьки �брагим-оглы - чеченской грозе тогдашней молодежи, о котором шла лихая слава кровопускателя и славяноненавистника, - и ни разу не бился ни к с кем один-на-один, а лишь участвовал в "пинании кодлой" да славился особо жалостливым исполнением блатных песен про воров и их марух.

Я даже нарочно подставляюсь ему под правую руку, расставляю ноги, словно моряк на корабле, будто едва держусь на них. Но он не замечает и этого, он с покорностью Зои Космодемьянской ожидает кары, согласный хоть на что, лишь бы этой кары все-таки избежать.

- Две тысячи, - говорю я, - � сейчас же.

Владимир Константинович часто кивает и с торопливой суетливостью лезет в сейф.

Через правое плечо его мне виден лежащий на полке пистолет и видно, как он берет его.

Пока хозяин "КАБАКА" поворачивается, я успеваю сделать шаг вперед и провести простейший приемчик, с какого вообще начинается изучение самбо или джиу-джитсу, - и пистолет уже у меня, а Владимир Константинович лежит тихо и с тоской в голосе стонет.

Беру из сейфа две пачки червонцев, а пистолет кладу в карман.

- Ставка повысилась, - говорю, решив взять еще одну пачку.

Потом отхожу к электрощитку, берусь рукой за рубильник, предупреждаю:

- Сейчас отключу свет. Включишь ровно через пять минут. � будешь звать на помощь.

Опускаю руку - и лишь аварийная лампочка тускло освещает вмурованные в стену часы с нервно скачущей по циферблату стрелкой.

Три шага к двери, щелчок щеколды - и я во мраке ресторана.

Вспыхивают спички, снует по столикам фонарь бармена, возникают в его пятне и пропадают растерянные мужские и женские лица, отблескивает лаком колонна, за которой должны находиться моя женщина и моя ширма.

Свет загорается действительно ровно через пять минут. Даже в нашем заширмованном углу стали видны и длинные пальцы, и острый носик моей пассии, стали различимы блеск замаскированных тушью глаз и брелок-часы в ложбинке грудей.

Вынув из кармана банковскую пачку, я отсчитываю десять червонцев и подаю ей.

- Нет, - вздрагивает она.

- Бери, бери, - отвечаю, - Так надо.

Она внимательно всматривается в меня, но в полумраке видит только то, что может разглядеть: щеточку усов, пошленькую бородку, прикрытый волосами узкий лоб и слегка выставленную вперед челюсть. Как профессионалке, ей на мою внешность наплевать, но она подозревает, должна подозревать, что мое исчезновение и отключение света как-то между собой связаны.

Сержусь на себя, что поторопился рассчитаться с ней и возбудил подозрение, но тут отодвигается ширма и становится не до эмоций: ласковый официант, демонстративно смотрящий не в нашу сторону, спрашивает, что подавать.

- Что со светом? - спрашиваю в ответ.

- Весь район отключили, - нагло врет он, - Пришлось включать подстанцию.

Ого, у них, оказывается, есть автономная электростанция!

Делаю заказ: пиво с раками, два кровяных бифштекса, графин водки, кофе для дамы, два чая с лимоном для себя - дежурный набор тех блюд, которыми не отравишься, а на недоливе не наживешься.

Официант смотрит на меня с уважением, и исчезает, сделав некий тайный знак моей спутнице, который я бы никак не назвал остерегающим, скорее - поощряющим.

Мы одни. Рука ее опять тянется к моим брюкам, а плечо втискивается мне под подмышку.

Я обнимаю ее и с остервенелой наглостью целую взасос. Краем глаза замечаю заглядывающего из-за ширмы милиционера - того самого, что козырял мне и взял трешку. Поворачиваю голову к нему и, сладко, по-восточному, отрыгнувши, тяну:

- Коньячку еще... Молдавского. Три звездочки.

Лицо альфонса делается почтительным. Он кивает с тем выражением лица, с каким в былые времена трактирные половые говорили: "Не извольте-с беспокоиться", - и тут же исчезали.

�счезает и он.

В зале слышны ропот и недовольные голоса.

- Это тебя ищут, - понимает проститутка, - � усы у тебя... клеем пахнут, - откидывается на спинку стула и нагло требует, - Еще сто.

Дармовых денег мне не жалко. Но я не привык потакать подобным выходкам, потому нехотя, но хлестко бью ее по щеке.

Она визжит и, вскочив со стула, пытается опрокинуть на меня стол.

Наклоняюсь, чтобы достать до нее и бью под-дых. Она валится на свой стул и, вытаращив глаза, ловит ртом воздух.

- Не в моих это правилах, - признаюсь, - Но вы, блатари, других слов не понимаете.

Сую палец ей под подбородок, приподнимаю им голову и смотрю в глаза.

- Какова твоя ставка? - спрашиваю, - Четвертной? Ну, тридцатник. Себе, небось, больше червонца и не оставляла никогда. Все остальное лягавый берет. А тут тебе и банк выпал, и честь соблюла. Зачем хотеть большего?

Она опускает глаза.

- Вот видишь, - говорю, - Лягашу я только заикнись, что больше тебе дал - он тебе только червонец и оставит. Так ведь?

- Так, - соглашается она, и убирает с моего пальца голову.

В наш закуток вплывает официант сразу со всем заказом на подносе.

- Ставь сюда, - приказываю, - Вместе с подносом.

Бросаю, не считая, несколько червонцев на стол, спрашиваю:

- Что за шум?

- Шум? - округляет он глаза, - Никакого шума.

Я начинаю постигать тайные прелести своего нового положения - и бросаю еще один червонец.

- Ах, шум! - вспоминает он и ухватывает пальчиками деньги, - Маленькая неприятность. Какой-то уголовник воспользовался темнотой и попытался залезть в сейф в кабинете директора.

- Попытался или залез? - спрашиваю, и бросаю еще червонец.

-Попытался, - улыбается официант, беря и эту купюру, - Шеф сам стоит на проходе и разглядывает всех выходящих. Он знает грабителя в лицо.

- � часто это у вас? Беспокойство, в смысле...

- Впервые! - клятвенным голосом заявляет официант, но я уже отвернулся к девице и движением пальца показываю ему, что он может быть свободен.

- Вот видишь, - говорю проститутке, когда мы остались одни, - А ты меня подозревала.

Бифштексы оказываются горячими, пиво и водка холодными, раки просоленными в меру. На маленькой спиртовке сам разогреваю воду в серебряном чайнике, завариваю в чашках чай и кофе.

Девица в конце концов оказывается словоохотливой. Она даже рассказывает о том, что женщины ее профессии легко переносят физическую боль, но всегда мстят за оскорбления нравственного порядка. К тому же ей нравятся мужчины (самцы, как она выразилась) моего (бальзаковского, по ее словам) возраста, и мечтой ее школьных лет было стать содержанкой какого-нибудь работника обкома партии или облисполкома. У нее, заявляет она, бездна вкуса и задатки хорошей хозяйки какой-нибудь маленькой квартирки с просторной кухней, аккуратной спаленкой и светлой гостиной. Еще она хочет родить ребенка, но такого, чтобы он не страдал дурной наследственностью, и чтобы рожать ей не в городском роддоме, где текут унитазы и где двое из ста новорожденных заболевают стафилококком, а на дому или, по крайней мере, в одной из четырех особых палат в первой больнице, где лежат не по восемь рожениц в палате, а по две, и родственникам разрешено находиться при них. � вообще - она человек верный, ни разу ни одному из долговременных своих любовников не изменяла, хотя мужики клеятся к ней на каждом шагу, предлагают любовь, женитьбу и деньги.

Впрочем, признается тут же, думают, как она, почти все ее товарки, все они в душе тяготятся своим положением. Но изменить что-либо в своей жизни уже не могут, ибо жизнь в последние годы подорожала так резко, что для более-менее сносного существования приходится принимать ежедневно по три-четыре клиента.

Упоминание о других проститутках наводит меня на мысль спросить о Тамаре и Кате.

- Какие они? - спрашивает она, ибо и мне, и ей понятно, что имена могли быть и придуманными.

Я в двух словах обрисовываю девок.

- А-а-а... - тянет она, - Куча и Белка. Товаристые девочки. Только СП�Да слишком боятся. После каждого захода колются. С утра я их видела, а вечером нет. У клиентов, должно быть, - смотрит мне в глаза, признается, - Гады вы все-таки, мужики. Я тебе, быть может, просто так, без денег, хочу дать, а ты про других думаешь.

- Хоти, - соглашаюсь я, - Но у меня своя женщина есть. � люблю я ее, и изменять ей не собираюсь.

Она долго смотрит мне в глаза, потом выбрасывает руку вперед и щелкает перед моими глазами пальцами.

- А ведь не врешь, - заявляет после, хватает графин за горлышко и расплескивает водку по рюмкам, - За любовь! - встает из-за стола и пьет маленькими глоточками, запрокинув голову, позванивая кончиками зубов о стекло.

Я пригубляю и только. Роль супермена, в которую меня стремится втиснуть ситуация, требует хорошей реакции и умения владеть собой.

- А теперь сделай вид, что ты пьяная в доску, - прошу я.

Сую ей бутылку в руки и, приобняв за талию, волоку сквозь ширму мимо столиков и к выходу.

Она мычит и изредка разражается матом.

К нам подскакивают милиционер и швейцар. Уж как элегантно подхватывают они нас обоих под руки, как мастерски урезонивают ее и как естественно прикрывают нас своими плечами от глаз Владимира Константиновича - прямо "лейся песня на просторе", а не подъем по крутой бетонной лестнице.

Дальше - лучше: подводят к самой машине, вежливо усаживают меня за руль и заметить не считают нужным, что от меня разит водкой, ибо из руки моей сам по себе выпадает порванный пакет с червонцами и расстилается веером у самых колес.

А девица в последний момент выкидывает фортель:

- Шеф! - орет на всю улицу, - У меня сегодня счастливый день! Я встретила человека, который еще верит в любовь! Возьми, выпей за его здоровье! - заявляет она и подает милиционеру бутылку коньяка.

Потом плюхается на сиденье рядом со мной и опускает голову на грудь.

Я жму на газ - и машина срывается с места.

Уже за поворотом, когда мы выскакиваем на всю ту же улицу Кирова и я мчусь, не разбирая огней светофора, она поднимает голову и говорит совершенно трезвым голосом:

- Странный вы все-таки. Стараетесь выглядеть незаметным, а сами... - запрокидывает руки за спинку кресла, - Я вас на всю жизнь теперь запомню. � они тоже.

Не знаю, какой черт дергает меня, но я молча сдергиваю с себя усы и бороду, возвращаю челюсть на место. Но о том, что пиджак от костюма, в котором меня видел Владимир Константинович, я потерял в лабиринтах между столиками, когда мы шли с ней к выходу, я не говорю. О том, что еще во время нашего разговора о судьбе проституток я усиленно тер левый глаз кулаком и потом старался быть обращенным к хозяину "КАБАКА" именно этой стороной, тоже не сообщаю.

У перекрестка напротив резинзавода останавливаюсь, спрашиваю:

- Тебе куда?

- Все равно.

- Со мной нельзя, - предупреждаю.

- Я понимаю.

- Где живешь?

- Трудовая, 37.

Как ни курьезно, но это почти рядом.

Разворачиваюсь и еду по переулку около резинзавода, там - на Сатпаева и, пропетляв по переулкам, оказываюсь на Трудовой у облезлого бетонного пятиэтажного здания со строем светящихся окон.

- А ты город знаешь хорошо, - заключает она, - Здесь останови.

Останавливаю - и она выходит. Прощается с ноткой грусти в голосе.

- Квартира семнадцать, - говорит напоследок, - Вдруг пригодится.

� уходит, стуча каблучками по онемевшей мостовой.

Р“ Р› Рђ Р’ Рђ Р’ Рў Рћ Р  Рђ РЇ

1

На окошке будки возле бензоколонки, что на выезде с улицы Кирова, надпись: "Бензину и солярки нет". �менно бензину, а не бензина. При виде этого даже вспоминается из детства: "Марожино з узумом".

Дежурный смотрит футбольный матч по телевизору и не желает меня слушать, лишь тычет пальцем себе за спину на все ту же бумажку с сообщением об отсутствии горючего. Но вот что-то происходит на футбольном поле, он сердится и оборачивается в мою сторону.

Но видит не меня, а машину за моей спиной, ее номер. Лицо сразу проясняется, становится ласковым и виноватым одновременно. Он вскакивает со своего стула и бежит из будки. Сам заливает мне полный бак бензином, сам заворачивает крышку и, достав из кармана небольшую красную книжку с висящей на ней на цепочке авторучкой, просит расписаться там рядом с номером "18-63".

Я вписываю туда фамилию завгара, молча сажусь в машину и возвращаюсь в город.

2

Здание городского военного комиссариата нависает бетонной громадой над хаосом двухэтажных коммуналок и частных домов. Светится лишь два десятка по фасаду, вестибюль и ряд амбразур полуподвала.

Уличные фонари, как всегда, выключены. Моя машина спрятана в тени живой изгороди и не отражает даже света фар изредка проезжающих по улице Кунаева (бывшей Украинской) автомобилей.

Переодеваюсь в трико, кеды, напяливаю на пальцы тонкие нитяные перчатки - по образцу героев шпионских кинофильмов. Хочется взять с собою пистолет, но нет ни кобуры, ни надежного ремня, а положи в карман такую тяжесть - будешь топать без штанов. Монтировка, обвитая бельевой веревкой, завершает экипировку.

�ду вдоль забора и внимательно всматриваюсь в его поверхность. Эта сторона полигона, спрятанного за двухметровой железобетонной оградой и зданием самого комиссариата, обращена к переулку, где с недавних пор находится специализированный винно-водочный магазин. Призывники, сутками слоняющиеся по плацу без дела, наверняка организовали нечто вроде тропы к пункту алкогольного обеспечения.

Так оно и оказалось. В самом дальнем углу, где бетонный забор естественным путем переходит в кирпичную стену частного гаража и упирается в ветхий плетень чьего-то огорода, я замечаю в свете окон из спрятанной за кустарником и деревьями сада хибары несколько черных вертикальных полос, которые могут оставить лишь подошвы сапог. Да и столб, к которому ржавой проволокой прикручен плетень, чересчур уж крепок и надежен, отполирован штанами и похож на первую ступень для прыжка.

Вскакиваю на пенек, упираюсь левой рукой в забор, а оттуда взлетаю на облитую гудроном гаражную крышу. �скать оттуда спуск - терять время и рисковать своей пока что незаметностью. Потому прыгаю в темень наугад - и всем телом ощущаю, как проносятся мимо меня масса строения и шершавый бок пахнущей свежей известкой бочки. Сделай я на крыше шаг в сторону - угодил бы прямо в нее.

Поднимаюсь на корточки и крадусь вдоль забора к зданию. Здесь должен быть вход... или выход - для кого как.

Но я ищу не те двери - не основные, - через которые можно прямиком попасть в вестибюль и к лестничному пролету, а другую - поменьше.

Как я и предполагал, дверь в полуподвал оказывается незапертой. Здесь нет и дежурного - он уставился в стоящий в вестибюле телевизор и ничего не слышит, кроме мудрый речей главы государства, генерального секретаря партии и председателя Совета Обороны СССР Михаила Сергеевича Горбачева.

Зато здесь должен быть лестничный пролет наверх. Здание типовое, проектировали его военспецы, и не подумать о системе тайных ходов они не могли.

Полуподвальный коридор ярко освещен. По всей длине - два ряда грязно-голубых дверей с большими ромбами номеров на них.

Пробегаю коридор насквозь, мягко ступая ногами в кедах по линолеуму, одновременно прислушиваясь к звукам за дверьми... За третьей слева - мужской разговор. За пятой справа - натужное гудение чего-то электромеханического. Последняя справа - без ромбовидного номерка и даже без замочной скважины.

Эту-то, последнюю, дверь я и рассматриваю. �менно она, я думаю, должна вести в так называемый аварийный (либо служебный, тайный) ход. � открываться она должна быстро, просто, но не без секрета..

Нет ни кнопки, ни лишнего завитка рядом. � ручка какая-то обыкновенная - прикрученная к ДВП никелированная скобка. Только вот головка нижнего шурупа слишком уж яркая в сравнении с остальными, выделяется вперед, словно не докрутили ее строители.

Берусь за ручку и пальцем жму на шуруп. Тот легко проваливается - и дверь сама втягивает меня внутрь.

Оказываюсь в кабине стандартного лифта. Шум работы его мотора может потревожить охрану, но отступать мне уже нельзя. Жму на самую нижнюю кнопку...

Цифра на табло показывает, что ниже полуподвала есть еще два этажа. Значит, чтобы попасть в кабинет к военкому, надо нажать на пятую кнопку снизу.

Очень хочется узнать, что прячут в чреве столь таинственного учреждения, но времени удовлетворять любопытство нет, и я жму пятую кнопку.

Лифт без скрипа и без стона стальных тросов ползет вверх, отмечая путь мигающими на табло лампочками.

Дверь здесь того же грязно-голубого цвета, диссонирующего с коричнево-белым колером лифтовой кабины, а ручка дюралевая, похожая на ручки в пассажирских вагонах. Резко нажимаю на нее и выхожу наружу.

Оказываюсь в углу большого прямоугольного кабинета с составленными буквой "Т" столами и рядами стульев по периметру. Сейф, портрет Горбачева, деревянные панели...

Опыт канцелярской работы подсказывает, что ничего интересного, кроме предметов женского туалета, пролитой воды в душевой и окурков в предполагаемой за панелями комнате отдыха военкома, я не обнаружу. Меня должен интересовать сам кабинет и возможно спрятанный за деревянной обшивкой сейф.

Такового не нахожу. Зато обнаруживаю целых восемь подслушивающих устройств - клопов - итальянского производства.

Обращаться с подобной пакостью я уже научился на последнем месте работы - и потому с блеском обезвреживаю их. Параллельно вспоминаю, что подобные игрушки макаронников были закуплены председателем горисполкома лет пять тому назад через так называемый отдел по внешним сношениям за валюту, отобранную у частных предпринимателей в качестве так называемого налога в соцстрах. Электрошпионов отобрал у него какой-то чин из КГБ, но далеко, по-видимому, не всех, ибо часть их оказалась в лапах тех же кооператоров и уголовников. Радиус действия подобной пакости невелик, но вполне возможно, что в какой-нибудь квартире близлежащего дома либо в курятнике частной лачуги стоит портативная ЭВМ и часами прокручивает магнитную ленту.

Я не верю, что это - шпионская служба ЦРУ США или какой-нибудь иной антагонистической нам державы. Я подозреваю, что в стране нашей достаточно организаций и частных лиц, которые по тем или иным причинам хотели бы укоротить руки военным. Но сейчас клопы мешают мне - и я тут же избавляюсь от них.

Еще раз внимательно осматриваю кабинет - и обнаруживаю еще пять электронных шпионов. Разбираю телефон - там еще три....

Потом совершенно автоматически, без какой особой мысли, отодвигаю один ящик стола и обнаруживаю там индикатор подслушивающих устройств. Беру его в руку и обследую кабинет в третий раз. Забираюсь с помощью стула к самому потолку и нахожу еще одного поганца - на этот раз уже американского производства. Его прикрепили под кронштейном дальней от стола гардины и, судя по всему, задачей аппарата является не только подслушивание, но и подглядывание.

Собираю все это электронное барахло в одну кучу и хорошенько растираю друг о друга в ладонях. Затем ссыпаю остатки чудес НТР себе за пазуху. �ндикатор прячу туда же и сажусь к телефону-"вертушке".

Прокашливаюсь. Пробую голос. Выбираю тембр - бархатный баритон. Набираю номер домашнего телефона прокурора.

- Галымжан �сабекович? - спрашиваю.

- Да.

- Сейчас с вами будет говорить Лев �гнатьевич.

Держу полуминутную паузу, затем шумно соплю в трубку и заявляю:

- Так это я тебя в прошлый раз кипятком ошпарил?

- Меня! - шелестит в ответ радостное, - Здравствуйте, Лев �гнатьевич.

- Ну и как дела?

- Зажило, Лев �гнатьевич! Через неделю зажило!

- Не о том я. Трудовые успехи как?

Слышна легкая заминка, затем бодрый голос:

- Все в норме, Лев �гнатьевич.

- Все ли? √ "не верю" я, - А что там у тебя с военкомом? - слушаю тишину, представляя, как закатываются сейчас глаза у прокурора, как прыгает его сердечко и зубы вонзаются в нижнюю губу, - А? - хохочу, - А-ха-ха-ха! А ты что думал? Захотел - сказал? Захотел - утаил?.. Ну, да ладно, покороче...

Прокурор быстро и внятно докладывает об исчезновении горвоенкома, находке остатков трупа в камнедробилке, наличии фактов, позволяющих подозревать в убийстве помощника председателя облсовета Гурцева.

- Этот что ли? - говорю, - Такой... Дуроватый, словом...

- Он, - соглашается прокурор, и тут же делает доклад о принятых мерах.

- Врешь, подлец, - заявляю я, - Чего скрываешь? - и довольно смеюсь, - Хе-хе! - слышу в ответ подхихикивание, - Ладно уж, - обрываю дуэт, - �щи гада. Нужен буду - звякни. Лады?

- Обязательно, товарищ секре... Лев �гнатьевич. Может ежедневный доклад?

- К черту! У меня этих военкомов!.. Ха-ха-ха!

Бросаю трубку и закашливаюсь. Вытираю пот со лба. Актерских дарований у меня маловато, потому приятно вдвойне, что шутка удалась. Теперь я знаю, как убит Сергей Калюка и что в смерти его я виноватым быть не могу. �бо ни карьера номер четыре, ни его специфических механизмов в глаза не видел.

А говорил я сейчас голосом и стилистикой человека, которого имел честь лицезреть всего лишь дважды: на съезде народных депутатов СССР и во время его инспекторской поездки в наш город. Второй раз его встречала вся наша именитая сволочь, старательно рукоплескала всей произнесенной им ерунде. Большой любитель бани, он затащил в парную всю местную аристократию, и - то ли случайно, то ли озорства ради - опрокинул таз с кипятком на ногу нынешнего облпрокурора, а тогда еще простого зампредоблсофпрофа. Злые языки утверждали, что Галымжан �сабекович именно этой барской шутке обязан своим возвышением.

В ящике письменного стола я не обнаруживаю ничего достойного внимания. На страницах перекидного календаря - одни часы совещаний да краткие заметки по поводу жалоб участников войны в Афганистане по поводу плохого обеспечения их льготами и пайками.

Маленький пульт под крышкой стола вызывает желание апробировать его, но осторожность оказывается сильнее любопытства. Я лишь отмечаю про себя, что на нем горит лампочка у главного тумблера, а дверь, через которую я попал в кабинет, отперта.

Возвращаюсь в коридор и проделываю весь путь в обратном порядке. Ни веревка, ни монтировка не пригодились. Но это была только разведка. В следующий раз я знаю с чем приду сюда...

2

Ночую возле третьего пруда из цепочки водоемов совхоза "Ленинский путь". Сплю не в машине, а рядом - в туристическом спальном мешке, купленном на деньги главного жандарма области. Но то ли перевозбудился я за прошедшие день и вечер, то ли чересчур отвык от тверди матушки-земли, то ли действительно была права продавщица, заявившая, что человеку моего возраста лучше найти старый спальник, нежели покупать нынешнего качества, ночь прошла в сплошных кошмарах, и утром я встал совсем не отдохнувший, злой на весь свет и на то, что даже поругаться не с кем, ибо рыбаки, сумевшие за ночь четырежды подойти ко мне и потребовать лицензию на право рыбачить на прудах, вдруг исчезли. Облисполкомовское удостоверение отпугивало их, но один уходил, и почти тут же появлялся другой сторож. Крепостных законов мистер Горбачев успел нашлепать столько, что даже я - работник облисполкома - не помнил их. В том числе и этот - 1987 года, - объявивший право совхозам и колхозам приписывать себе в качестве угодий сколь-нибудь удобные для отдыха места. Теперь вот придется просидеть все утро с удочкой и делать вид, что ловлю на несуществующие снасти вполне живую и бьющуюся на леске рыбу.

�ду вдоль поросшего камышом берега, вдыхаю полной грудью утренний туман, ищу никем незанятую прогалину - и вдруг лицом к лицу сталкиваюсь с... Вовкой Бабаковым.

Бывший мой ученик и сорвиголова, бывший мой поклонник и друг, а нынешний недруг, взбирается на пустой откос с котелком воды в руке, одетый в рваный вязанный свитер, лоснящийся пиджак и пузырящиеся на коленях брюки. А я такой элегантный и неуместный на этом берегу протягиваю ему руку и помогаю сделать наверх последний и самый трудный шаг. В поступке этом есть нечто символическое, обидное для него, и мы оба понимаем это только после свершения этого шага, стоим друг против друга и молчим, не здороваемся даже, заранее готовые как броситься в объятия, так и без сожаления расстаться.

� вдруг я замечаю в котелке лягушку. Удивляюсь, улыбаюсь ей - и вижу краем глаза, как тоже улыбается и светится лицом Вовка. � оба тянем руки навстречу, обнимаемся, похлопывая друг друга по плечам. � валится под ноги котелок, и скачет освободившаяся от плена лягушка...

Сидим у костра рядом с машиной, в которой приехала Вовкина компания. Сами мужики расселись где-то у воды и борются за высокое звание победителя соревнования по поимке прудовой рыбы, а мы смотрим, как привезенные из города дрова понемногу превращаются в уголь и пепел, отдавая накопленную энергию черному котелку с не совсем чистой водой, которая долго стоит, словно омут, потом начинает медленно крутить по поверхности несколько хлопьев выпорхнувшего из огня пепла, вдруг резко вскипает, бурлит, сгоняя в один бок откуда-то возникшую серую пену и выплескивает ее в огонь, на мгновение охлаждая угли, открывая прячущееся за их кумачовой рубашкой черное нутро.

Вовка снимает котелок, бросает в его пасть жменю заварки, мешает эмалированной кружкой, а потом ею же, обжигая пальцы, разливает чудесно пахнущее пойло по двум расписным фаянсовым пиалам.

Пьем чай. � продолжаем молчать. �бо нынешние отношения наши только начинаются, а о прошлом лучше не говорить. Зачем спрашивать, как прожили мы эти годы, если в главном нам все друг о друге известно. А детали... Нет, нам просто сейчас приятно сидеть на корточках напротив через костер и пить чай.

А солнце уже всходит - и полоска тумана тает позади камыша. Крики крачек вплетаются в гомон сорок, живущих в лесополосе, тянущейся куда-то к перепаханному горизонту. � сердце начинает болеть, и слезы наворачиваются на глаза не то от боли, не то от пахнувшего вдруг в лицо дыма, и я вдруг легко, будто продолжая начатое, говорю:

- �стины нет. Есть только множество фактов. Каждый факт существует сам по себе и связан с остальными произвольно и тысячами нитей. Всякий аналитик выбирает свой путь и строит в этом хаосе мира здание своего разумения и отношения к действительности. Те, кому не дано быть архитекторами, копируют здания соседей - и их дома основательны и прочны. Другие же создают прекрасные и уродливые фантазии, из коих редкие живут долго. А есть такие, как мы с тобой. Мы сами строим дворцы и сами рушим их, ибо судьба наша - пытаться объять необъятное.

- А мир примитивен? - спрашивает он.

- Мир совершенен, но бесконечен и непознаваем до конца.

- А если - Бог?

- Бог - не отмычка. Скорее - ширма, за которой прячут страх.

- � вы хотите взглянуть в бездну?

- Хочу.

На меня смотрит лицо молодого, умного, но пьющего мужчины. Лет тридцать сейчас ему?

- � вы по-прежнему марксист? - спрашивает он.

- Марксизм - лишь часть огромного целого. Одна из множества правильно найденных связей.

- � число их бесконечность...

- Да, - радуюсь я.

- � потому нет истины...

- Есть поиск.

- � вам нужны ученики, - уверенно заявляет он.

Он сказал то, что не знал до этого мгновения я сам. Оно жило во мне, но жило тайно, слишком внутри. Но вдруг, когда слово оказалось произнесенным, в душе моей что-то родилось, мгновенно выросло настолько, что тут же стало сутью моей, откликнулось на сказанное и сердцем, и разумом.

"� вам нужны ученики..." - повторяю про себя.

- Нужны, - отвечаю, - Я должен об этом говорить.

� тогда он произносит мною уже угаданное:

- Я буду слушать....

Странно, но Володя даже не слышал о том, что я признан преступником и меня разыскивают. Он не сразу верит в это, а лишь качает головой и говорит замечательно и просто:

- Мер-рзавцы!

А потом заявляет так, будто вопрос уже решен:

- Будете жить у меня.

Грех возражать на такое, но я отвечаю:

- При случае воспользуюсь.

Поднимаюсь с земли и бреду к своей "Волге". Усталость прошедшего дня, бессонная ночь сцепляют веки и наполняют тело тяжестью.

Раскладываю сиденья и сплю долго-долго...

... а когда просыпаюсь, вижу сидящего рядом у машины Бабакова и старый рюкзак у его ног.

- Я все вами сказанное обдумал, - говорит он, когда я распахиваю дверцу и смотрю на него с недоумением, - � понял, что я - такой же, как вы. Только слов у вас больше.

Вываливаюсь на траву. От воды веет прохладой и хочется есть.

�з-за камыша выплывает утка с выводком утят и торжественно скользит к центру пруда.

-Может, порубаем? - спрашивает Вовка и лезет в рюкзак.

Там термос, все те же пиалы, алюминиевая миска с картошкой в мундире, желтый соленый огурец и початая бутылка водки.

- Я - за рулем, - предупреждаю.

Он кивает. Молча смотрит на бутылку, потом выдергивает из горлышка бумажную пробку и, отвернувшись, выливает содержимое на землю.

- Все, - говорит, - Отпился.

� тогда я прошу его помочь.

3

А через час сижу в гриль-баре на углу Коммунистической и бывшей Орджоникидзе, пью молочный коктейль через соломинку и разглядываю толпящуюся у "одноруких гангстеров" молодежь.

Одеты импозантно, что, впрочем, характерно для лентяев всех эпох, демонстративно громко комментируют игру друг друга, матерятся и по-модному - сквозь зубы - плюются на пол. � жажда действия, как запах пота, прет из их раскормленных тел и тоскующих физиономий.

Внимание мое привлекает самый высокий и самый толстогубый. Огромные ляжки его, втиснутые в форменные брюки защитного цвета, громоздятся на вертящемся табурете, как два пивных бочонка, рот по-дебильному открыт, и кажется, что он им то и дело всхлюпывает. Мальчик, по-видимому, постоянно проигрывает, но карманы его бездонны, ни тени расстройства не видно на его лице.

Пытаюсь встретиться взглядом, но мальчик слишком занят игрой, чтобы обращать внимание на других. Но не пылкость и страсть, а добродушие и сытость барина, кормящего со стола любимого пса, написаны на его лице. Юноша слишком молод, чтобы законно носить военную форму по велению долга и Закона о всеобщей воинской обязанности. � то, что мышцы его тугие, а ребра ладоней и костяшки пальцев покрыты коростой мозолей, убеждает меня, что жертва мною выбрана правильно. Бердигулов Булат, студент второго курса местного пединститута.

Дожидаюсь, наконец, когда он выигрывает какой-то там пустяк и оглядывает зал даже не в поисках свидетеля своего успеха, а просто чтобы размять мышцы шеи и одарить мир победной улыбкой. Спешу приветливо улыбнуться, когда взор его оказывается где-то в районе моего темени, и приглашающе кивнуть.

Он узнает меня и, свалив чугунные окорока с табурета, движется в мою сторону с неумолимостью танковой атаки.

- Ну? - спрашивает, встав рядом с моим столиком, и лицо его тускнеет, будто перед приемом горькой пилюли.

Понять его мысли сейчас просто. Деньги для игры дала ему маменька, а папаша приказал хотя бы недельку посидеть дома и не показываться в общественных местах. Я, по его мнению, прислан сюда папенькой, чтобы вернуть заблудшую овечку в лоно семьи.

- Садись, - приглашаю.

Он садится осторожно, чисто рефлекторным движением ладони опробовав поначалу прочность стула... Но зато потом, когда сел, отваливается всей тушей на спинку и кладет туда же толстую руку с тускло поблескивающим массивным платиновым перстнем.

Отношения его с папенькой довольно-таки простые. Председатель облсовета народных депутатов, приобретший сына в сорок лет, испытывал к нему регулярные приступы нежности, перемежающиеся из-за занятости на работе лишь передачей через маменьку пачек денег.

Прираспахиваю полу пиджака - там висит у меня пистолет, отобранный у хозяина "КАБАКА".

- Хочешь? - спрашиваю.

Глаза его разом проясняются, лицо становится удивленно-радостным. Он дважды кивает, и голосом, срывающимся от возбуждения, спрашивает:

- С-сколько?

Деньги у него есть, а товар явно трофейный, афганский, цену должен иметь твердую.

- Бесплатно, - говорю.

- Ну? - ликует он и тянет лапу через стол, решив, должно быть, что пистолет прислан ему в подарок папочкой.

- За услугу, - говорю я и отодвигаюсь.

Лапа застывает. Лицо свертывается в гримасу обиженного ребенка. Факт работы моей у его папеньки в качестве помощника расценивается им, как служба и ему, а потому разученная в детстве гримаска должна стать решающим козырем в получении вожделенной игрушки.

- Услугу за пистолет, - заявляю я, и опускаю полу пиджака.

Малый может смять меня, как плитку шоколада, и отобрать пистолет. Но он не будет делать этого хотя бы потому, что я для него - все еще дядя Саша, который может и папеньке пожаловаться, а тот даст за это пачку денежек потоньше.

- Небольшую услугу, - говорю, - Собери ребят своих и устрой небольшой дебош в "Кабаке". Будет хорошо, если ты помнешь хозяину кости.

Взгляд его вновь становится мутным, а рука возвращается на спинку стула.

- РќРµ-Рµ, - РіРѕРІРѕСЂРёС‚ РѕРЅ.

- Как хочешь. - пожимаю я плечами, - Найдутся другие, - и перевожу взгляд на стоящую у бара компашку.

Ход верный - и малыш тут же подтверждает это:

- Ладно, - говорит, - Когда?

- Сегодня. В одиннадцать вечера. Сделаешь - иди по Абая к улице Кирова. Там я тебе его и отдам.

- Слово?

Я божусь самой яростной воровской клятвой, что узнал в Пермской �ТК.

РћРЅ РіРѕРІРѕСЂРёС‚:

- Хорошо, - и зовет официанта.

- Два по сто пятьдесят, - заказывает ему, - � по плитке шоколада.

- Я - за рулем, - замечаю я.

- Ничего, - ухмыляется он, - Покажешь удостоверение.

Мы обмываем сделку - и я понимаю, что ничего о моем нынешнем положении он не знает и продолжает считать меня мелким волчонком в стае его родителя. Желание заиметь в собственность настоящий боевой пистолет настолько полоняет его, что парень забывает про недавний отцовский разгон и собственный страх предстать перед судом за участие в драке между пацифистами и жуковцами. Он даже говорит:

- В клубе... гэ-э-э... у меня автомат. Свой.

Мне, надо признаться, это тоже небезынтересно.

- У каждого есть? - спрашиваю.

- Ага. В сейфах хранят. А патронов - хоть жопой ешь.

- Стреляете?

- Каждый день, - отвечает, - Нас в тир водят. Там еще этот... - сбивается и заканчивает скороговоркой, - ... мешок висит.

- Зачем? - не понимаю я.

- Для штыкового боя.

Странно... В тире - и мешок для штыкового боя.

- � противогазы есть? - спрашиваю, - � гранаты?

- Ага. � танком раз обкатывали.

Чувствуется, как с каждым словом он растет в собственных глазах. Даже руку убирает со спинки стула и сидит прямо, выкатив жирную грудь и опустив руки. Хорошая выучка.

- Ты же пацифистом был, - говорю.

- А! - отмахивается, - Какая разница?

- � дубинками бьете? - спрашиваю с ноткой зависти в голосе, ибо столь долгий допрос может насторожить его.

- Не. У нас карате.

- А пистолет зачем?

- Так свой же, - объясняет он, и смотри на меня снисходительно.

- Что ж... - пожимаю плечами, - Скоро пригодится.

- А что? - шепчет он, склоняясь к столу, - Вы знаете? Это - не брехня?

Хотелось бы самому знать, что он называет брехней, но торопить события в таком положении - себе дороже. � я с индейской невозмутимостью молчу.

- Вот так вы все, - обиженно говорит он, и возвращает спину на место, - А пацаны потом всякую чушь говорят.

- Какую?

- Сильную власть, говорят, надо стране. Чтобы всякие инородцы хвоста не поднимали, - цитирует он, уставив на меня взгляд миндалевидных восточных глаз, - Была �мперия Российская - держали языки в задницах и восхваляли белого царя. А научились стоя ссать - и сразу на задние лапки встали, прав затребовали. Русский народ в дерьме живет, дерьмом закусывает, а узбеки-суки, корейцы, черножопые всякие от жира лопаются, в золоте купаются.

Аргументы простые, логика армейская. � тон бравурный, как молитва под бубен...

- Кто у вас за замполита? - спрашиваю.

- Почему за? - обижается он, - У нас настоящий замполит - майор Лаптиев.

Опять знакомец! Лаптиев учился в том же классе, что и Бабаков с Сергеем Калюкой. Удивительно мощный физически, уже в девятом классе умевший согнуть пятак пальцами и сломать подкову, если бы такие попались ему в руки, ходил по двору школы в окружении культуристов-подлипал и в отношении к девочкам вел себя, как последний скот. �з школы его, в конце концов, выгнали несмотря на Закон о всеобщем среднем образовании за какую-то грязную историю, но потом на выпускном вечере одноклассникам Лаптиева сообщили, что мать его - заведующая гастрономом "Центральный" - купила своему любимчику аттестат, с которым Дима поступил в Саратовское военное училище. Директриса возмутилась, накатала письмо в Министерство обороны СССР, но ответа не получила.

- Дима, что ли, Лаптиев? - спрашиваю.

- Почему Дима? - удивляется парень, - Дмитрий Сергеевич.

- Ну, и как он тебе - нравится?

- Ага. Мощный мужик. Рассказывал - на службе еще - молодой один заартачился. Так он ему: "Дисциплина - или достану. Только потом - чтобы не жалеть и не жаловаться." Тот, дурак, согласился. Так Дмитрий Сергеевич так вмазал, что молодой вторую группу инвалидности получил.

- Ты-то, - спрашиваю, оглядывая его мощную фигуру, - с ним справишься?

Комплимент парню лестен, но он все же честно признается:

- Не. Он, знаете, как машина. Ни одного лишнего движения. как в кино. Удар - летишь с копыт, как мячик. А это еще он в полсилы бьет.

- Ну, а он что говорит?

- Говорит? - не сразу понимает Булат, - А, про это! - задумывается на миг, - Да ничего не говорит. �мпериалисты, говорит, суки, и коммунисты - бляди, а штатские - совсем говно. Всех надо е..ть.

Мальчик явно нарывается. Ему надоел разговор, он хочет смыться.

Одергиваю обвисший под весом пистолета пиджак, говорю:

- Я тоже штатский.

- Штатский, - ухмыляется он.

� это дает мне право считать, что юноша встречался часто с военнослужащими в гражданском.

- Штатский, - повторяю я.

- Ну и что?

- А то, что это я дарю тебе пистолет, а не ты - мне.

- Я его заработаю, - заявляет он.

Господи, как трудно убить в себе учителя и не говорить этому недорослю, что ест он хлеб, взращенный руками штатских, что это штатские построили его папаше двадцатитрехкомнатный домик и даже изготовили его любимые игрушки и автомат, что висит где-то в сейфе.

- Сначала заработай, - говорю я, - �, надеюсь, тебе не стоит объяснять, что все это - между нами?

- Что я - дурак? Я для драки пацанов куплю. Для них и сотня - деньги.

- Для меня тоже, - замечаю я, доставая из кармана пачку червонцев, - Отсчитай, сколько надо.

- Обижаешь, дядя Саша, - говорит он, - Я - на свои.

- Отсчитывай. - приказываю, - Пистолет за услугу - тебе, а деньги за помощь - им.

Какое-то мгновение он колеблется, потом согласно крякает и ополовинивает пачку.

Я кладу остатки денег в карман и поднимаюсь.

- До вечера, - говорю.

4

Минут через десять к машине подходит Бабаков и, улыбаясь во весь рот, заявляет:

- Чертовски интересное занятие! Пока вы беседовали с этой гориллой, я успел пяток раз щелкнуть его компанию. Они смотрели на вас, словно самцы на сеансе стриптиза. А когда вы подсунули ему деньги, они просто опупели и перестали дышать.

- Он с ними поделился?

- Нет. Купил фишки и пошел к дальнему столику.

- Это где сидели ребята из военно-патриотического клуба?

- Точно.

- Пять человек.

- Пять... - повторяет он, задумывается, - Наверное пять. Я не считал.

- � ты ушел?

- Сначала они, потом я.

- Проследил?

- Остаток пленки отщелкал. Сели в "Волгу". Номер обкомовский.

Открываю дверцу - и он ныряет на заднее сидение, распахнув при этом пиджак, под которым уютно расположился "Кодак".

- Надо срочно проявить, - говорю я, - � опознать всех.

- Само собой, Александр �ванович, - улыбается Бабаков, - Поедем ко мне - и через час у нас будет полный набор фотографий.

Я рву с места и мчусь на полной скорости на красный свет.

"Хвоста" не видно...

- Лаптиева помнишь? - спрашиваю Вовку на подъезде к переулку.

- Лаптиева?.. - Бабаков задумывается, - Это тот, что в нашей школе учился? Поганец такой? Девчонок за титьки щупал.

- Теперь он - замполит клуба имени Жукова.

Вовка длинно свистит и выкатывает глаза.

- Ты чего? - спрашиваю.

- Да так... Вспомнил ваши уроки в девятом классе.

- РќРµ РїРѕРЅСЏР».

Торможу у калитки его дома. Но из машины выходить не спешу - остается и Бабаков.

- Вы рассказывали о Жукове. Говорили, что из этого убийцы старательно лепят образ будущего святого новой религии. А потом сказали (я запомнил дословно), что "новый кумир позовет в свои священнослужители сущих подонков".

- Не помню, - признаюсь я.

- А я, знаете ли, до конца понял вашу фразу только в армии. Зуботычины, дедовщина, мат-перемат - и надо всем этим висит буква Уставов - ублюдочных по содержанию и гнусных по сути.

- Красиво заговорил, - улыбаюсь я, - А красиво - значит ложно.

- Вот как?

- Вспомни выступления наших генеральных секретарей на съездах: "Сейчас, товарищи, живем мы погано, а через пять лет прямиком вкатим в рай".

- Что ж я - вру, что ли?

- Нет. Но ты говоришь оценками, а человек может понять другого только через образы. Тебя били, например, "старики"?

- Сколько раз!

- За что?

Вовка смотрит уже не в зеркало, как в начале разговора, а прямо в лобовое стекло, не видя ни бредущую через переулок курицу, ни появившегося где-то в конце переулка толстого дядьку в одной майке и трико.

- Черт его знает теперь... - говорит, - Раз, помню, не позволил им отбирать у меня сахар.

- Вот видишь. Это - уже факт. А за ним стоит целый мир, целая система отношений в армии. А помнишь, как разносили чай по столовой?

- Конечно.

- Вот и опиши.

- Ну... - задумывается он, - Навес... Стол длинный, скобленный... Земля под столами вперемежку с макаронами... чавкает... Дежурный тащит бак с чаем прямо над головами солдат... "Старики" вскакивают, черпают прямо на ходу стаканами из бака... Пальцы мочат, проливают "молодым" прямо на головы, на гимнастерки...

- Хватит, - прошу, - Слушать противно. Хотя ты и не стилист.

- Не стилист, - соглашается он.

�з-под калитки выползает маленького роста кобелек и с сосредоточенным видом трусит вдоль по переулку навстречу медленно приближающемуся толстяку в майке.

- Вы что - не зайдете? - спрашивает Вовка, выйдя из машины и увидев, что я с места не тронулся.

- Через час, - отвечаю, - �ли чуть попозже.

СОЧ�НЕН�Е ВОЛОД� БАБАКОВА, УЧЕН�КА ВОСЬМОГО КЛАССА СШ НОМЕР ОД�Н �МЕН� В. �. ЛЕН�НА ПО ПРЕДМЕТУ "ОСНОВЫ СОВЕТСКОГО ПРАВА � ГОСУДАРСТВА".

Я, депутат горсовета депутатов трудящихся, получил следующие наказы избирателей:

1. заасфальтировать улицу

2. построить булочную, так как до ближайшей четыре автобусных остановки

3. провести водопровод в дома частного сектора

4. обеспечить аварийное освещение в квартале избирательного округа, так как из-за частого отключения электроэнергии портятся холодильники, отключаются бойлерные в котельной, батареи отопления зимой бывает и лопаются

5. ввести новый автобусный маршрут

1. �ду в гордорстрой к начальнику, говорю: Мои избиратели хотят, чтобы их улицу заасфальтировали. Он мне: "Братан, у меня центральные улицы кривые да косые, а ты мне про окраину".

2. Захожу в горпищеторг. Мне говорят: "Строительство булочной в вашем районе запроектировано на конец следующей пятилетки. Сейчас нет ни фондов, ни хлеба, ни кадров".

3. В ГПРЭС мне вообще говорят: "Нет кабеля, земеля. У нас в центре города подача света с перебоями, а у вас там всю "воздушку" менять надо".

4. �ду в горводоканал. Мне отвечают, что нет поблизости водоисточника, а водопровод и так работает на полную нагрузку, воды летом не хватает. "Пусть, говорит начальник, ваши избиратели ходят за водой в соседний квартал".

5. �ду в автоуправление. Мне отвечают: "У нас в часы "пик" не хватает автобусов и троллейбусов на всех маршрутах, а в вашем районе и улицы-то незаасфальтированы".

Через два года я сообщу эти ответы своими избирателям и, надеюсь, они больше не выдвинут меня в депутаты"�

5

Лохматых пацифистов я нахожу в Первомайской роще. Раньше она называлась Мальцевской - по имени дореволюционного заводчика, по приказу которого посадили здесь деревья и создали место отдыха для рабочих спиртзавода. С приходом советской власти ее переименовали в Майскую, а теперь и в Первомайскую. До сих пор в некоторых уголках рощи можно обнаружить приметы заросших подростом и малиной аллей, поливные борозды и два осыпавшихся фундамента, оставшихся от разрушенных в 1929 году теплиц.

По серой, вытоптанной лужайке с клочками какой-то особо живучей желто-серой травы бродят и сидят на земле вяло переговаривающиеся и жующие резинку юные пары. В центре поляны у черного пятна от кострища сидит пятеро мужчин посолиднее. Выглядят они старейшинами в этом кобелирующем и сучащемся стаде, потому лица их, в общем-то безразличные, кажутся значительными и серьезными.

Я иду прямо на них, чувствуя на себе взгляды парочек и исходящую от них неприязнь. В этом внешне уравновешенном и спокойном сборище клокочет жизнь молодая, отвергающая напрочь все, что считает оно старым, и я - человек средних лет в классическом костюме и при галстуке - не могу показаться этому пестрому сообществу врагом, ибо те, кто устно и печатно оскорбляют их, выглядят точно так же, как и я.

Подхожу к кострищу - и чувствую, как неприязнь эта обволакивает меня со всех сторон. Знаю, что у лохматых не принято здороваться ("Лишние слова, - говорят он, - Что-то вроде мата"), но все равно здороваюсь.

Старейшины молчат, глядя куда-то поверх моей головы, словно знают все сущее на земле и даже Тайну Бытия. Печатей обычных пороков на их лицах я не обнаруживаю. Обыкновенные лица усталых от суеты людей. "Курортники", - думаю, и улыбаюсь.

- Сегодня... - говорю, - ...в двадцать три ноль-ноль "жуковцы" будут буянить в "КАБАКЕ", - и добавляю, - Те самые.

Вижу понимание в их глазах.

- Я тебя знаю, - вдруг говорит один, - Тебя разыскивают.

Прочие не реагируют.

- Оставайся у нас, - продолжает тот же.

� парочки застывают. Юнцы смотрят на меня уже прямо. В глазах их угадываю добродушие.

- РќРµ РјРѕРіСѓ...

- А-а... - понимающе тянет "старейшина", - Доброе имя и тэ дэ.

Это полуправда, но я повторяю:

- РќРµ РјРѕРіСѓ.

Юнцы улыбаются.

- Оставайся, - повторяет "старейшина2, - Убьют тебя.

Встречаемся с ним наконец глазами. Серые зрачки, как дуло пистолета.

- Спасибо, - говорю.

Поворачиваюсь и иду к осклизлым и грязным шлюзам, через которые надо перебраться осторожно, постараться не запачкаться и не упасть, а потом проскакать по камням до разлившегося до улицы Промышленной канала, где стоит моя машина.

"Старейшину" - вспоминаю я, - зовут Стасом, Он - бывший афганец, бывший участник "Зеленого движения", судим за отказ стрелять в душманов..."

Возле моей "Волги" стоит совсем юный милицейский лейтенант. Он прикладывает руку к козырьку и докладывает, что проходил вот мимо и, зная дурную славу Первомайской рощи, счел своим долгом покараулить у машины. Благодарю, спрашиваю фамилию - и тут же забываю ее. А лейтенант спешит дальше по своим делам, довольный, что теперь фамилия и имя его известны человеку, разъезжающему в обкомовской "Волге".

Спустя четверть часа сижу в авиамодельной мастерской Областного Дворца пионеров и говорю руководителю кружка Саше Корчагину:

- Аппарат нужен на один вечер. Завтра утром верну. А за это... - бросаю на кучу радиосхем пятирублевку.

Он удивленно приподнимает брови - и я добавляю еще два четвертных билета.

Мои ученики ходили с ним в один кружок авиамоделистов. Потом все побросали это занятие, а он к тридцати годам достиг звания мастера спорта СССР и устроился в это малозаметное учреждение руководителем двух кружков, чтобы иметь возможность изготовлять в рабочее время собственные модели и выступать с ними на соревнованиях. Знакомец, словом, давний, но не близкий. У такого не встретишь ни засады на квартире, ни группу захваты на месте встречи. Зато и в малой услуге он волен отказать, но не посмеет. � это - один из плюсов моего пребывания в родном городе.

- Мне нечего терять, - продолжаю, - Могу и сам взять.

- О тебе телефонограмма в Дворец пришла, - говорит он, поднимаясь из-за стола и направляясь к шкафу с стоящими в нем за стеклом моделями космических кораблей (Да, вспомнил, он ведь был еще и чемпионом мира по космическим моделям, победил в �спании американцев и немцев...), - По всем учреждениям предупреждение разослали. Сегодня к концу дня везде пройдут общие собрания, и сообщат о тебе... - достает из-за какой-то модели перевязанную шпагатом картонную коробку, - Вот. �нструкция внутри.

- Что было в телефонограмме? - спрашиваю я, беря коробку.

- �мя, фамилия, отчество... - пожимает он плечами, - Все места, где ты работал. Что разыскиваешься, как убийца. Просят сообщить о местонахождении.

- РљСѓРґР°?

- В прокуратуру.

Я беру коробку и говорю:

- Сообщи.

- Ты чего? - пугается он.

- Сообщай, - повторяю, - Но только минут через пятнадцать.

Этого времени мне хватит на то, чтобы не спеша спуститься на первый этаж, пересечь фойе, выйти из задних дверей в скверик и там, пройдя сквозь Парк пионеров, оказаться на улице Кирова, где стоит моя машина...

Останавливаюсь в фойе и вижу сквозь стекла парадной двери: с двух сторон улицы Пушкина к Дворцу подкатывают по "луноходу", из которых вываливаются десятка полтора "серых беретов". Половина их, поблескивая на солнце стволами автоматов, окружают приют вундеркиндов, другая прет к Дворцу.

Я представляю, как автоматчики пронесутся сейчас по коридорам здешних этажей, распахивая пинками двери и с криком: "Ложись! Лицом вниз!" - станут вваливаться в классы народных и бальных танцев, кружка аквариумистов, кукольного театра, поводя стволами автоматов по испуганным детским лицам, - и делаю то единственное, что может делать беглец в таком случае - рву с места навстречу автоматчикам...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Жилье Вовки Бабакова походит на пещеру первобытного человека, но... тысяч тридцать лет спустя и в момент прибытия в нее археологов.

Окно не пропускает света, ибо представляет собой солнечную батарею, подключенную к штабелю электроконденсаторов, поверх которых на полочках, вперемежку с глиняными, костяными, металлическими и деревянными фигурками зверей, людей и каких-то чудищ, вызывающих чувство тоски и оторопи одновременно, стоит запряженный тонюсенькими проводами и двумя толстыми кабелями генератор частот, тут же устроились осциллограф и какие-то совсем мне неизвестные серо-голубые приборы.

На потолке алеет огромный алый рот и чья-то гигантская рука пронзает сквозь губы звезды.

Картинны стоят, висят, валяются, как и десять лет тому назад, обращенные к зрителю и полным фасадом, и профилями и частично, и тылом, писанные и на холсте, и на картоне, и на каких-то непонятного материала лоскутках, то чересчур крикливые из-за буйства красок, то чересчур холодные, а то и просто туманные, расплывчатые, словно множество цветных марев втекает в обычны серый мир и остаются в нем.

А прямо на середине гибрида стола-дивана-кресла-книжного шкафа стоит компьютер, незримыми вполне осязаемыми нитями связанный с этим гвалтом беса и разложенного на партитуры божественного гласа. На всем лежит почти вековая пыль, и каждый шаг мой походит на продвижение Орфея в царстве мертвых.

Вовка тянет меня на кухню, где на медицинской чистоте столе разложены стопочками фотографии полупьяных рыл в полувоенных костюмах.

Я внимательно просматриваю их - и нахожу четверых детенышей работников облсовета народных депутатов и одного сыночка работника обкома партии. Еще один лицом до малейшей детали походит на генерала Курбатова - человека, как известно, бездетного, но питающего нежную привязанность к учащимся СПТУ-6, где рассказами о своих воинских подвигах снискал восхищение не только юношей, но и особ иного пола..

Один профиль, отчетливо проглядывающий за спинами "жуковцев", меня интересует особенно: человека с подобным носом я несколько раз встречал в компании с моим знакомцем-Стасом, и отношения между ними не походили на обычный конфликт пацифиста с милитаристом.

Я говорю об этом Володе, и прошу его срочно отвезти снимки в Первомайскую рощу.

- А вы знаете, Александр �ванович, - отвечает он, - Вы мне нравитесь все больше. Хотите сделать сразу все в один момент. Все вперехлест, не успеваете - а все равно делаете, - и добавил, - Хорошо! Любите жить!

- Возьмешь мою машину, - перебиваю я, - � слетаешь в рощу. Скажи, что от меня. Объясни кого знаем мы, покажи вот этот силуэт. А я у тебя отдохну. Поесть найдется?

- Вон, - кивает он в противоположный угол стола - там стоит прикрытый эмалированной крышкой алюминиевый казан, - Тушеная картошка, - и начинает собирать фотографии.

Опыт работы с компьютером у меня невелик. Тот примитивный курс ЭВМ, который прослушал четверть века назад, не имеет ничего общего с возможностями нынешних машин, а полтора десятка лекций, прочитанных остепененными преподавателями в Доме политпросвещения для работников партхозактива только запутали мозги: припомнилась выдержка из руководства по ремонту домашней швейной машины, написанной специально для домохозяек: "Возьмите шпильку шпонки шпинделя..." - и так далее. Поэтому, садясь за пульт, я даже отдаленно не представляю., что мне нужно от этой машины. � даже не любопытство гонит меня, а неотчетливо оформленное осознание необходимости поговорить с возможным разумом, который был бы отличен от моего...

Начинаю напичкивать в компьютер информацию о себе, о Сергее, о жене, о Милене, о "жуковцах" и "патриотах", о пацифистах и председателе облсовета, о дерматиновой комнате и наличии подслушивающих устройств в кабинете горвоенкома. Потом задаю вопрос: "Какая между всем этим связь?"

ДОСовская программа молчит.

Я набираю строчку "запоминание" по-английски, выключаю компьютер.

Когда Володя возвращается, я уже играю в одну из карточных игр, заинсталлированных в компьютере.

- Все сделал, - докладывает он. Но лицо его не светится при этом, а выглядит хмурым.

- Что случилось? - спрашиваю.

Володя молчит. Раздевается, идет на кухню и возвращается с тарелкой полной холодной тушенной картошки с мясом в руке и вилкой в другой. Садится перед компьютером и с отрешенным видом ест.

- Народ там толпился... - вдруг начинает он, - Я подъехал и вышел. У забора - человек. Крепко побитый... Милиция уже приехала, врачи там... Людей разгоняют, кричат... Врач: "Мертв, - говорит, - Уже часов пять мертв". А сержант по карманам лазает... Я уж отойти решил, а тут труп на спину перевернули - Зеленин Вовка. Вместе в Н�� работали... Талантлив был, как Бог, а добр... как, разве что, он сам.

Я слушаю его и, потянувшись к клавиатуре, печатаю снова на ДОСе:

"Обнаружен труп Зеленина".

- Где он лежал? - спрашиваю.

- За поворотом у АвтотЭБа.

Я печатаю и это.

- Хочу впечатать как можно больше информации об этих днях, - объясняю, - Захочешь стереть - сотри.

Перевожу взгляд на него - и вижу страдающие глаза Бабакова..

- Ты не обижайся, Володя, - говорю, - Понимаю, что тебе он друг, но у меня нет времени на сантименты. Ни времени, ни сил. Прости.

- Да, да... - говорит он и отводит глаза.

- Если боишься или тяжело, скажи сразу, - продолжаю я, - Но мне нужна твоя помощь... - достаю из пакета коробку, полученную от Корчагина, протягиваю ему, - Здесь видеоаппаратура. Две кассеты. Японские. Пользоваться можешь? - он кивает, - Камера крохотная, спрятать легко.

- Разберусь... - кивает он, по всему явно заинтересованный.

- Значит так... - говорю и тут же набрасываю план "КАБАКА", - Сядешь вот здесь. Закупишь весь столик и скажешь, что ждешь компанию. Деньги вот, - подаю остаток ополовиненной толстяком пачки, - Не жалей. Но и внимания особого не привлекай. Сейчас сходи туда и закажи столик на восемь часов вечера, а сам придешь в девять.

- Обязательно без компании? - спрашивает он.

- Сам решай, - пожимаю плечами, - Главное, чтобы в решающий момент включилась камера.

- В какой момент?

- Там увидишь.

ЦЕНТР Т�РЕ ШЕСТОМУ ТЧК ПОЧЕМУ МОЛЧ�Т ДВЕСТ� СЕМНАДЦАТЫЙ ВОПР ЗНК

2

Батюшка наш, отец Борис, нынче не в храме. Он живет в трехкомнатном домике внутри церковной ограды и, отослав матушку �рину к калужской теще, попивает хмельное, закусывая застывшим холодцом и вчитываясь в седьмую книгу Четьи-Миней. Входную дверь он запер на английский замок и на деревянную щеколду. Окна, несмотря на душный вечер, зашторил. Но вот лестницы у слухового окна не убрал.

По ней-то я и проникаю сначала на чердак домика, оттуда в сенцы, а там и в сам дом.

Отец Федор цедит водку и, слегка икая, ворочает вилкой в холодце.

Я стою за его спиной и чувствую себя персонажем исторического фильма периода застоя. Мне хочется сунуть руку в карман, добыть оттуда маузер и, скомандовав: "Руки вверх!" - потребовать у труса-попа где прячутся мои враги-белогвардейцы.

Но я лишь кашляю и негромко зову:

- Борис.

Поп перестает жевать и застывает.

�ду к нему и, когда уже рядом, он поднимает лицо и встречается со мной глазами.

- Ты? - спрашивает.

- Я. Здравствуй.

- Садись, - кивает он в сторону стула напротив, кладет руку на бутылку, - Будешь?

- Лей.

Наливает он в граненные стаканы, такие уже позабытые, ностальгически милые, как всякая примета юности. Мне досталось три четверти стакана, ему - половина.

Чокаемся, опрокидываем, хрустим половинками разрезанного вдоль огурца, потом жуем студень.

- Сволочь! - произносит он со смаком.

Я молчу. Во-первых, люблю холодец, а горчица к тому же оказалась ядреной, во-вторых, от водки тепло в желудке, а в-третьих, выражений, подобных этому, по отношению к себе не приемлю.

- Сволочь! - повторяет он уже с меньшим чувством.

Я беру с вазы яблоко и с хрустом впиваюсь в него. Французский гурман передернулся бы, глядя на меня, но отец Борис обреченно говорит в третий раз:

- Сволочь! - и замолкает, уставив взгляд в пустую бутылку.

Я молчу. �бо вижу, что попал в этот дом как нельзя кстати. Молчу и жду, что сейчас он скажет о главном, ибо верю, что поп наш - человек высоконравственный и без нужды особой не солжет.

- Ты был прав, - наконец говорит он, - Зря я в тот раз рассердился на тебя. Мне просто не понравился этот альянс. Рад был, что признали они свою слабость. Нравственность и воспитание - вот в чем они не развили нацию, а оттолкнули в пучину столетий. Содом и Гоморра - вот чему молились большевики. � вдруг они прозрели - протянули руки к нам, взвыли о помощи, возопили о культурном наследии. Я поверил им! Я пошел за ними! Я обратился с призывом к пастве, заставил смотреть на мир по-новому... � вдруг ты: не то искуситель, не то пророк. Не веришь в чудо, предрекаешь горе, многолетний страх... Я возненавидел тебя! Не смог унять страстей своих, хотя и молился о ниспослании мне смирения. � каждый день боялся, что кто-нибудь из них - обкома, КГБ, исполкома - придет и спросит о тебе: "Кто он? О чем говорил?" � я не знаю - сумел бы я не предать, как �уда...

Я молчу, а он продолжает:

- � главное - ты не изрекал, не проповедовал, а просто так болтал, не оригинальничал даже, а ляпал, будто невпопад. А все смеялись, почитали тебя за шута. Шеф твой, помню, признался даже: "Зато в работе он - голова! Без него я - как без рук!" Я заспорил с тобой, а ты сказал: "Церковь�" - тут он прищуривает один глаз и смотрит на меня лишь левым, - Ты помнишь, что сказал тогда?

- Нет.

- Церковь, сказал ты, есть такая же канцелярия...

Я припоминаю тот вечер, когда в честь приезда мэра города-побратима из США (в Калифорнии), в ресторане "Тюльпан" за одним столом оказались и партработники, и церковники, и даже глава местных баптистов. Я в тот день старался говорить только по-английски, ибо был уверен, что кроме американцев, отца Бориса и нескольких стукачей никто меня не поймет....

А отец Борис уж продолжил развивать свою мысль, утверждая, что это не партия и правительство обратились к церкви за помощью, а сами церковники бросились услуживать КПСС и Совмину.

- Церковь пала на колени перед Антихристом, - прав ты - канцелярия мы...

- Хрен с ним, - обрываю я его, иду к холодильнику, достаю оттуда следующую бутылку (там еще пять), ставлю на стол.

- Уходишь? - сразу понимает он, - Зря приходил?

- Не зря, - отвечаю и иду к двери.

Вдруг слышу:

- Тебя убьют. Я знаю.

- Я не виноват, - отвечаю, стоя к нему спиной.

Стук стула, тяжелые шаги.

Отец Борис - мужик дюжий, в лице главное: смоляная борода и седые лохмы бровей. Лет ему, как и мне - сорок с небольшим, но выглядит могучим старцем.

- Верю, - говорит, - Но если бы и убил - не винил бы. Не грех.

- Грех, - возражаю я.

Он опускает голову и сразу соглашается:

- Грех... - и вдруг дергается, говорит с пьяной решимостью, - Прав ты. Все к этому идет. Прямо по трупам пойдут, по головам. С божьим благословением и с подачи иерархов моих подтолкну и я к вакханалии...

Не люблю пьяных откровений, перевожу разговор на деловой лад:

- С муллой говорил?

- � с муллой, - кивает он, - � с пресвитерами. � с этим.. как его? - в синагоге. Все, как один. � все одно и то же.

- "� сказал Петру �исус, - цитирую я, - "Не успеет трижды пропеть петух, как ты трижды отречешься от меня".

- Отрекусь... - соглашается отец Борис, - Но ты не �исус. � даже не �скуситель. Ты сеешь сомнения, но не смеешь их разрешить.

� что-то меняется в нем вместе с этими словами. Телом он распрямляется, в голосе слышна власть:

- Мал духом простой советский человек. � слаб в вере. � помыслы его пигмейские. О хлебе насущном и страстях телесных! - вдруг зачем-то оглядывается, подмигивает заговорощески и заканчивает тихо, - Не способны на самопожертвование. � Христа вам потому не понять...

Ноги его подкашиваются, глаза застилает пелена - и он тихо опускается на пол под мои ноги.

"На сем камне воздвигну церковь свою�" - вспоминаю из Евангелия. Сказано было об отрекшемся апостоле Петре�

3

Машину я не брал - добирался сюда на попутке. Теперь - в раздумье: как воротиться в город к нудному часу?

Такси не ловится долго. Район сахзавода, где располагается церковь и живет отец Борис, считается неспокойным, и одинокому мужчине, голосующему на обочине неосвещенной улицы, не желает посочувствовать ни один водитель. �дти же пешком далеко, а главное - через освещенный мост, где легко встретить знакомого.

Я упорно держу руку протянутой, ибо ни один автобус не идет из этого богом забытого района в центр, а пересадка возможна только на одной остановке - той самой, где стоят особняки городского и областного начальства, хозяева которых и слуги знают меня, как облупленного.

Машины, не притормаживая, проносятся мимо, ослепляя светом фар. Наконец одна (такси!) мигает светлячком поворота и мягко сворачивает к обочине. Подбегаю, распахиваю дверь и, падая на сиденье, бросаю с облегчением в голосе адрес. Это на целый квартал в сторону от нужного мне места, но профессиональная память таксистов на лица может оказаться чревата для меня неприятностями.

- А я бы мимо проехал, - признается шофер, едва мы тронулись, - Не останавливаемся мы здесь. В этом году уже трех таксистов в этом районе убили. А тут вы�

- Здравствуйте, - говорю я, узнав своего недавнего партнера по погоне за начальником областного КГБ, - Здравствуйте, Спиридон Христофорович.

- Ну, и решил, - продолжил он, - По газам, на разворот - и к вам.

- А что ж вы в этом районе делаете, если пассажиров не берете? - спрашиваю без особого любопытства.

- Так я за город ездил - в "Красный трудовик", а оттуда с трассы на сахпоселок отвилок есть. Считай минут пятнадцать экономии, если к центру.

- А что - конец рабочего дня у вас?

- Зачем конец? Вон, - стучит пальцем по жестянке на лобовом стекле, - Конец смены: четыре ноля.

Это начинает мне не нравиться: слишком частая полоса удач. � с пьяно-откровенным попом, и со знакомым таксистом, и с возможностью использовать его в удобное мне время. ..

- Я тебя до конца смены зафрахтую, ладно? - спрашиваю.

- О чем речь!

- Я выйду на Ленина, а ты... двухэтажный дом напротив тамошнего детского сада знаешь?

- Кто его не знает?

- Вот во двор въедешь - и встанешь там. А я через полчасика-час прибуду.

- Хоп! - весело соглашается он, - Заодно и покемарю.

На указанном углу он останавливается, выпускает меня и, сделав ручкой с зажатым в кулаке четвертным салют, сворачивает в темноту.

Я иду по направлению к светящейся впереди улице Абая, сворачиваю на темный тротуар...

... и осторожно возвращаюсь к детскому садику.

Такси действительно стоит во дворе. Но водителя в машине нет.

Это настораживает.

Перебегаю улицу и, притаившись за толстым тополем, слежу за двором двухэтажного дома.

На фоне занавески окна второго этажа виден в профиль женский силуэт. Раздевается она где-то в середине комнаты, потому тень ее огромна, занимает почти весь экран и позволяет видеть малейшие детали ее чувственного тела. Все эти изгибы и несдерживаемая нега в каждом движении так привлекают меня, что я чуть было не пропускаю момент появления таксиста.

Спиридон Христофорович выходит из-за угла, то есть, как можно предположить, из единственного в этом доме подъезда.

Что было надо ему? Ходил в туалет? Но кругом так темно и так много кустов, а проситься для такого дела в мини-гости не с руки даже таксисту. Заходил к кому-то из знакомых? Но почему так быстро вышел? Звонил по телефону? Вот это ближе к истине. Кому?

Окно с профилем обнаженной женщины перестает светиться. Но как раз к этому моменту, когда я уже собрался выйти из-за дерева и подойти к такси, со стороны улицы Абая подкатывает "луноход". Высыпают шесть автоматчиков в серых беретах. Бегут красиво, сапоги грохочут в такт. Влетают во двор и растворяются в темных углах.

Скольжу из-за дерева в тень ближайшего забора и, согнувшись, спешу прочь к улице бывшей Горького, а сейчас уж и не вспомню никак. Но у школы имени Октябрьской революции перебегаю улицу и ныряю во двор. Там, за широким арыком, есть старенький мосток, о котором помнят только старожилы, помнящие и о существовании за ним школы имени Кирова. Я перебегаю через него и оказываюсь на задворках проектного института "Горсельстрой". Отряхиваюсь и иду уже спокойным шагом к остановке третьего автобуса..

Там стоит желтый с синей полосой мотоцикл, в нем - два человека в темно-синей форме.

- Эй! - кричит сидящий на переднем сиденье, - Время есть?

- Без трех десять, - отвечаю.

- А сам куда?

- На дежурство. В типографию.

- Садись, - приглашает он, указывая на коляску, - По пути.

� меня подвозят прямо к светящимся, как витрина, дверям областной типографии номер тринадцать.

Шлепаю милиционерам по ладоням, отворяю дверь. Только после этого слышу, что мотоцикл отъехал. Делать нечего - иду через серый пропыленный вестибюль к красному автомату с газировкой и, зная, что вода здесь бесплатная, ставлю стакан под краник и нажимаю кнопку.

Пью подряд три стакана газировки - и только тут замечаю, что был после побега от двухэтажного дома возбужден. Успокаиваюсь.

�сполкомовское удостоверение позволяет мне пройти мимо военизированного охранника - старичка в застиранной гимнастерке - в комнату с табличкой "Выпускающий".

- Привет.

Ефим поднимает глаза и бледнеет.

• РўСЃ-СЃ-СЃ... - прикладываю палец Рє губам, - Пойдем РІ курилку.

- Сейчас "свежий глаз" придет, - лепечет он.

Я иду в курилку и слышу, как Ефим Прокофьевич тяжело ступает следом. Бывший дивизионный разведчик, кавалер трех боевых орденов уже лет сорок празднует труса по поводу и без повода. Я хорошо знаю его, потому если и боюсь, то только его страха. Но он мне сейчас нужен.

К тому же курилка имеет в типографии одно замечательное свойство - ее никто не посещает, предпочитая дымить в цехах и кабинетах, а саму ее используют лишь для хранения тряпок, ведер и прочего скарба уборщиц.

Ефим закрывает за нами дверь и говорит прерывающимся голосом:

- Тебя, Саша, ищут. Сейчас мы печатаем твой портрет и все приметы. Даже выпуск номера задержали.

- Спасибо, - отвечаю, - А что обо мне говорят господа журналисты?

- Говорят, ты убил военкома.

- Что еще?

- А тебе мало? - округляет он глаза, - Алиби у тебя хотя бы есть?

Меня старик всегда умилял. Фотография его украшает один из простенков отдела Великой Отечественной Войны в областном музее, а вот в быту он трусит так, что однажды попал в больницу из-за разноса, устроенного ему из-за ошибки в номере, где он был дежурным редактором. Выкрутасы советской внутренней и внешней политики, резкие повороты в характеристиках недавних членов Политбюро и бывших генсеков, соучастие во всевозможных газетных компаниях, суетное целомудрие двенадцати главных редакторов, которых он пережил за свой полувековой период журналисткой деятельности, лишили Ефима Прокофьевича не только веры в справедливость, но даже возможности изредка помечтать об оной. Достигнув пенсионного возраста, он и вовсе скукожился: в каждом поступке, слове коллег видел тайный умысел подсидеть его на должности завотдела информации областной газеты "Знамя труда", а статьи рабкоров и селькоров переделывал с такой старательностью, что звучали они не иначе, как телеграфный отчет.

Но не пойти за мной он не может. �бо дочь его замужем за моим сыном, и будущий общий внук наш обещает родиться в тропической Африке, смешивая в себе кровь его и мою.

- Алиби у меня нет, - признаюсь я.

- Так что же ты! - восклицает он, - Надо же что-то делать!

- Что?

- Я не знаю... Что-нибудь, - и оглядывается, - Не сюда же.

В его двухкомнатной квартире, полученной еще в 1961 году, то есть "хрущевке", с совмещенным санузлом и проходной комнатой, кроме него и жены живут еще старшая дочь с мужем и ребенком. Молодые живут плохо, часто ссорятся, жена пеняет за загубленную жизнь... Редакция да типография - вот два места, где он чувствует себя относительно спокойно.

- Что говорят обо мне? - спрашиваю.

- Говорят, что вряд ли ты сам убивал. Но на тебя вешают это, чтобы посадить за политику, - говорит он, поглядывая то на меня, то на запертую им же дверь, - Я же говорил тебе: язык до добра не доведет. Я с партийцами бок о бок уже полвека трусь - всякого повидал.

- Мне, сват, не мораль нужна, - улыбаюсь я, - а информация. Кто? Что? Зачем?

Ефим вздыхает и смотрит жалобно.

- Не знаю я, - чуть ли не шепчет он, - От меня все, как от чумного... Все же знают...

- Ясно. Тогда что предпринимают против тебя?

- Редактор с меня передовицу снял - сам пишет... ("Потеря тридцати рублей гонорара", - отмечаю про себя)... Статью не заверстали ("Еще десять-пятнадцать...")... На планерке отдел раскритиковали... ("Возможна потеря места")...

- Знаешь что? - спрашиваю, - Хочешь, я тебя реабилитирую?

- Как? - с надеждой вопрошает он.

- А вот как... Приложусь к твоему глазу кулаком, свяжу прямо здесь, а ты шум поднимешь.

- Ты что? - с надеждой спрашивает он, - Думаешь, поверят?

- Эх, Ефим, Ефим... - вздыхаю я, - Беги скорее к телефону. А там уже - кто быстрей.

Открываю дверь и спешу к лифту.

- Александр!.. - слышу за спиной, - Сашок!

�з цеха выходит парень со строкомером в руке.

- Ефим Прокопьевич, вы меня? - спрашивает.

Ефим молчит, а я вместо лифта иду к лестнице и, перепрыгивая через ступеньку, мчусь вниз.

Уже на выходе из типографии слышу приближающийся вой сирены.

Перебегаю улицу, ныряю во двор УКС Горисполкома, там - к дощатому сортиру, вскакиваю на ларь с хлоркой, залезаю, занозив руки, на крышу дощатой сральни, с нее - на крышу одноэтажного здания УКСа. Вижу: у типографии стоят два "лунохода" и две шеренги "серых беретов" с короткоствольными автоматами в руках.

Опять успел. Но пауза между мной и "беретами" сокращается раз от разу...

Прыгаю с крыши туалета на грядки огурцов, увязаю от мокрой после арычного полива земле, бреду к сияющему электричеством двору.

Собака остервенело брешет на всю округу - и вселенский ответный лай наполняет уши ватой. Я почти не слышу слов мужчины, который стоит калитки с увесистой палкой в руке.

- Ты... то... у... де... ла... ешь... - говорит он, осиянный нимбом электролампочек.

Вынимаю из кармана первую попавшуюся банкноту и протягиваю ему:

- Вот. За беспокойство. � за грядки.

Деньги он берет и палку опускает.

- От бабы, понимаешь... - говорю первое, что приходит на ум, - Муж у нее... Одним словом... Вот.. - показываю на грязные туфли, - Помыть бы.

Он оторопело таращит глаза - и вдруг начинает смеяться.

Следом смеюсь и я. Все сильнее, громче, неудержимей .

Палка валится у него из руки, он хлопает меня по плечу, обнимает и ведет к колонке. Покуда я обмываюсь и чищусь, он успокаивает собаку и сует деньги в карман.

- А знаешь... - признается он сквозь еще не успокоившийся в нем смех, - Я сам... в армии... с балкона прыгал... в сугроб... В Североморске служил... Там офицеры-подводники... на полгода... А я в порту... - и радостно ржет, делая руками пакостные движения.

Занозы в руках жгут - и я прошу у хозяина иголку.

Рассматриваю правую ладонь и обнаруживаю под кожей дрын, который удобнее будет выковырять ножом.

Он достает из-под стрехи навеса старую финку и вырезает мне щепу, потом быстро им же добывает из обоих ладоней мелкие занозки.

- Спасибо, - с облегчением произношу я, вылизывая выступившую на руках кровь, - Который час, а?

- Без пятнадцати одиннадцать.

- Фью-и-ить! - свищу я, - Опоздал.

- РљСѓРґР°?

- Понимаешь, - продолжаю с налету фантазировать, - Алиби мне надо. Будто я не у нее был, а в "КАБАКЕ". Шеф он мне. Понимаешь?

- Шеф! - радостно вопит он, - � у меня шеф был! Капитан-лейтенант! Ох, кровушки попил!..

Да, спаситель попался мне эмоциональный.

- Вот что! - продолжает он, - В "КАБАКЕ", говоришь? Это мы сейчас.

Он вбегает в дом. Слышны громкие сердитые голоса. Появляется сам с двумя мотоциклетными шлемами в руках, за ним - сердитая старуха.

- За мной! - кричит мужик, словно пионервожатый во время игры "Зарница", и, перепрыгивая через потеки под колонкой, мчится к дальнему от дома сараю. Выкатывает покрытый слоем пыли, закапанный куриным пометом "Ковровец", раскачивает его на ходу, прислушиваясь к бульканью в бензобаке, объявляет радостно:

- РџРѕСЂСЏРґРѕРє!

Старуха ворчит что-то сердитое, уходит в дом.

Мотоцикл, как ни странно, заводится с пол-оборота. Треск стоит такой, что собачья округа тут же перекрывает его своим гвалтом.

Выкатываем машину в калитку, садимся - и мчимся по темной Коммунистической, разгоняя фарами притаившихся на асфальте кошек. Сворачиваем у электростанции направо - и по Октябрьской долетаем до Ленина.

- Ма-а-да? - слышу сквозь свист в ушах, и догадываюсь, что спрашивает он, молодая ли женщина, которую покинул я столь традиционным образом.

- Двадцать два! - называю первую попавшуюся на ум цифру.

- Рђ-Рµ-Сѓ?

- Как мне, - кричу, - сорок!

- Продалась! - уверенно и отчетливо произносит он, - Продажных надо... - и гогочет, заглушая рокот мотора.

Пролетаем сквозь парк имени Ленина, оттуда √ через Абая на Кирова и вскоре оказываемся недалеко от "КАБАКА".

- Который час? - спрашивает.

- Без двух минут.

- Успели! - говорит он и сует мне руку, - Ну, дуй. А мне нельзя. Лягаш-сука заарестует. Я ведь без глушителя.

Отдаю ему шлем, жму руку уже от себя и спешу к "КАБАКУ".

Оглушительный треск бьет в уши и быстро удаляется.

ПЕРВЫЙ ШЕСТОМУ ТЧК ОПЕРАЦ�Я ПРОБНЫЙ ШАР Т�РЕ ПОЛНЫЙ КОНТРОЛЬ ТЧК

У "КАБАКА" драка в разгаре. Ребятишки не дождались назначенного времени - и к моменту моего появления у входа в подвал я вижу поднимающуюся по лестнице толпешку испуганных посетителей, слышу их возбужденные голоса:

- Хулиганство!.. Раньше хоть здесь тихо было...

- Совсем обнаглели милитаристы!..

- Пацифисты не лучше...

- Ой, кошелек! Кошелек! Фу, нашелся...

Поражает обыденность этой встревоженности толпы, будто происходит обычная неприятность, слегка сломавшая ритм обычной жизни - и не более. Ни страха, ни возмущения, ни даже растерянности в людях. Скорее даже покорность в фигурах и голосах.

- Милиция не едет, - тоскливо тянет детина в клетчатом пиджаке, выбравшись из полуподвала первым и облокотившийся задницей на бетонный парапет.

- Не говори. - вздыхает его напарница - девица неопределенных лет в ярко-красных чулках и чем-то наподобие сети поверх голого тела, - Только цыплят подали.

Снизу слышны удары, звон, мат и прочие атрибуты групповой драки.

Понемногу толпа посетителей преображается в толпу зевак. Переговариваются:

- Пацифисты с жуковцами...

- А я думал, что-то новое.

- Твоего там нет?

- Не. Я его к бабке в деревню отправила.

- А моему ногу сломали в прошлый раз, отдыхает.

- � не стыдно? Ребенок в больнице - а он радуется.

- Плакать что ли? Сами в их возрасте баловали: улица - на улицу, квартал - на квартал. Перебесятся.

- Где же милиция. наконец?

- Да, раньше такого в "КАБАКЕ" не было. В "Ботагозе" - да.

- Да что там про "КАБАКЪ" говорить. Людей вон на улице уже убивают. В старые времена такое было разве, до перестройки?

- Да, десять лет такое мы только в кино американском видели...

- А где еще?

- На Мира. Сегодня. Узбеки казаха порешили.

Что произошло сегодня на улице Мира, мне узнать так и не удалось. К "КАБАКУ" прокатывает ГАЗ-66. �з-под брезента выскакивают милиционеры с полосатыми дубинками в руках (тоже новость для нас, впервые увидели году так в восемьдесят пятом-шестом) и, рассекая толпу, устремляются вниз.

- Сейчас им покажут, - удовлетворенно говорит красноногая спутница "клетчатого пиджака", - �х таким приемам учат - не поздоровится.

Шум внизу усиливается. Но мне прислушиваться к нему некогда - чувствую на себе чей-то взгляд.

Резко оборачиваюсь - и встречаюсь глазами с блудницей - той самой, из объятий которой я попал в кутузку несколько дней тому назад. Улыбка жалобная и испуганная.

Киваю, показывая, что узнал ее, приглашаю глазами отойти в сторону.

Смотрит со страхом, но идет.

- Здравствуйте, - чуть не шепчет, - У меня нет денег. Честное слово!

- Где они?

- У меня их... отобрали.

- Кто?

Блудница молчит, но краем глаза косит в сторону "КАБАКА".

- Хозяин? - спрашиваю.

Она кивает.

Стало быть, забрал я у Владимира Константиновича свои собственные деньги. Мысль эта вызывает у меня улыбку.

- Я вам верну, - пугается она, - Честное слово, верну! Не сразу только. По частям.

- Парень есть? - спрашиваю, - Свой парень.

- Нет.

- Надо иметь.

- А деньги? - не понимает она.

- Обойдемся.

- Нет, нет! - еще сильнее пугается она, - Я верну! - и мнет пальцами лицо.

А она молода. � руки красивые.

- Владимир Константинович вернет, - говорю, - А ты, девочка, уходи отсюда. �счезай. Хоть куда.

Она закрывает лицо ладонями и трясет головой.

- Не могу, - слышу, - Лучше смерть.

Ответ поражает, но расспросить не успеваю: окно на первом этаже распахивается, и на асфальт один за одним высыпают "жуковцы" и пацифисты.

Только теперь я вспоминаю про давнишнюю мечту Владимира Константиновича арендовать квартиру на первом этаже, как раз над полуподвалом "КАБАКА". Человек деловой и решительный, он все-таки добился своего и пробил, должно быть, дыру из своего заведения наверх. По ней-то сейчас и отступают под натиском милицейских дубинок возмутители спокойствия.

Штук двадцать темных фигур шлепаются на тротуар, поднимаются с корточек и разбегаются в стороны. �нтуитивно чувствую, что побег их для меня лично более важен, чем если бы милиция кого-нибудь арестовала.

Но пока я думаю об этом и пытаюсь разглядеть среди юношей сыночка шефа, блудница куда-то исчезает, я не вижу ее ни среди ошеломленных зевак, ни на освещенном фонарями тротуаре.

Сын моего шефа стоит в переулке, упершись задом в оставленную там Вовкой Бабковым "Волгу" и смотрит в сторону того угла, из-за которого появляюсь я.

- Привет, - говорит он, но улыбается недобро, - Как дела?

Вопрос ответа не требует. Что-то в фигуре Булата настораживает меня.

- Чего молчишь? - спрашивает, - Пушку принес? Дело сделано.

- Драка была, - соглашаюсь я, - А как дела Владимира Константиновича?

- Сам уработал, - отвечает Булат (широко, во весь рот, зевает - и тревожное чувство отпускает меня), - Сотрясение и пару ребер гарантирую, - поднимает свой пудовый, в боевых мозолях кулак, - Вот этим сделал.

- Верю, - говорю, и добываю из-за пояса пистолет, - Возьми.

Парень, не глядя, берет оружие и опускает в карман. � это движение окончательно убеждает меня, что малыш так просто расставаться со мной не желает.

- Да, дядь Саша, - заявляет он, - Вам не позавидуешь.

Мальчик знает самбо и каратэ, он вооружен и уже не скрывает своей неприязни ко мне.

- Наоборот, малыш, - отвечаю я, - Если ты сделаешь в мою сторону движение, человек мой... - киваю на окна в доме напротив, - всадит в тебя пяток пуль. Не промажет - он КМС по биатлону.

Блефую вдохновенно, оттого для недоросля убедительно. � теперь, когда инициатива перехвачена, следует воспользоваться его растерянностью:

- Что ты узнал обо мне?

Несмотря на ночь и плохое освещение, бледность на его лице стала заметней.

- Вы... военкома убили, - говорит он.

- Еще.

- М... машина в розыске, - и кивок в сторону "Волги".

- Еще.

- Р’СЃРµ.

- Еще, - настаиваю я.

- Пацифистов... вы пригласили...

- Кто сказал?

Вопрос задаю быстро, не думая, а сам по ходу соображаю: раз Булат ждал меня здесь, то почему он один? � был ли он в "КАБАКЕ"? Кто среди пацифистов предатель?

- Кто сказал? - повторяю вопрос.

Сильный удар сзади по шее и сиплый бас:

- Кто надо, тот и сказал.

Бьюсь лицом в асфальт и теряю сознание....

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Знакомый, ужасно знакомый голос что-то говорит.

Прислушиваюсь.

- Не очухается никак ... - заключает голос.

- Введем еще один кубик, - говорит другой голос, чужой.

- Да ну вас на хрен, с вашей химией! Эй! Ведро!

Слышен удаляющийся стук каблуков, следом грохот чего-то упавшего и наконец звон водяной струи о жесть.

- Заставь дурака богу молиться, - ворчит чужой голос.

Звон перерастает в утробное журчание.

Хочется пить. Перед глазами возникает картина водяной струи, сочно льющейся почему-то в керамический кувшин с широким горлом. Струя тонкая, сильная, вода в горловине кружит воронкой, пузырится...

Целый водопад врывается сразу и в глаза, и в нос, и в уши, заставив меня закашляться, пошевельнуться и ощутить боль во всем теле.

- Вот те и химия ... - комментирует знакомый голос, - Уколы на него тратить ... - и надо мной склоняется расплывающаяся в каплях на глазах мужская харя.

Моргаю и сразу узнаю ее обладателя. Невыразительные блеклые глаза и тонущие в рождающейся лысине соломенного цвета волосы.

- Здравствуйте, Александр �ванович, - говорит он, - Как вы себя чувствуете?

- Твоими молитвами, - отвечаю я, и боль в губах мешает мне улыбнуться.

- Не надо, Александр �ванович, - говорит лицо, - Не надо героизма. Это очень больно. Больно и безнадежно.

- Будешь бить ... Дима?

- Буду, - кивает он, - Давно хочется.

- Бей, - разрешаю я.

- Успеется, - улыбается Лаптиев, и медленно разгибается, - Сначала поиграем в вопросы и ответы.

- Дай воды, - прошу я.

- Воды, - приказывает он.

Каблуки стучат прочь. Короткий звон струи и возвращение кого-то.

Голову мою отрывают от пола и втискивают в рот край стакана.

Вода охлаждает язык и с каждым глотком наливает силой тело. Ощущаю себя в пространстве: лежу на спине, пол холодный, руки и ноги связаны. Потолок серого цвета. Длинные казенные лампы дневного света.

- Хочу сесть, - говорю.

В поле зрения появляется незнакомое лицо. Смотрит на меня как на предмет неодушевленный. Посреди верхней губы - тонкий вертикальный шрам.

Меня ухватывают за плечи, недолго волокут и садят, отбросив спиной на стену.

Вспоминаю лицо. Это парень лет восемнадцати. Комбинезон без погон, десантный. Рукава закатаны. Полосатый треугольник под шеей.

Поворачиваю голову - парень стоит расставив ноги, заправив руки за спину, смотрит на меня.

- Орел ... - улыбаюсь я - и чувствую, что говорить могу. Во рту болит, вкус слюны солоноватый, но челюсти двигаются и зубы целы.

Помещение длинное и узкое. Стены - в серой метлахской плитке. Похоже на подземный переход. Правый конец тонет во тьме. Слева - Лаптиев.

- Вы вправду узнали меня, Александр �ванович? - спрашивает он.

- Когда-то на педсовете я про тебя сказал ... - начинаю я, но он с довольным смехом перебивает :

- Знаю. Мне передали. "Он будет либо военным, либо уголовным преступником", - сказали вы.

- Ты стал и тем, и тем.

Резкая боль в груди и невозможность дышать. Медленно валюсь на бок, безотчетно следя за возвращением сапога Лаптиева.

Тридцать пять лет назад, в шестидесятом, меня лежащего била кодла с соседней улицы - и я кричал тогда: "Фашисты! Гестаповцы! Эсэсовцы!" � они отступили. Потом, когда я поднялся, и сказал:

"Полицаями бы вас, суки!" - они побежали. � потом обходили меня стороной.

А спустя двадцать лет эта история звучала неправдоподобно, фальшиво, и я не смел ее уже рассказывать, ибо советские войска уже вошли в Афганистан, а мальчишки уже совсем отучились драться один-на-один, пинали лежачих, ходили в тайные платные школы каратэ и в кое-в-каких городах маршировали каждое двадцатое апреля с красно-белыми знаменами и черными свастиками.

Сейчас тем более словом "фашист" не устыдишь, да и облегчения от слова, высказанного вслух, не ощутишь.

- Вы - преступник и гад, - с удовольствием произносит Лаптиев, - А мне только поручили поймать вас. Я выполнил приказ.

Выходит, не только "серые береты" были брошены на мою поимку.

- Тогда выполняй приказ до конца, - говорю, - Доставь меня в целости и сохранности. Властям.

Он смеется знакомым мне с учительских пор смехом - наглым, высокомерным, как у принца крови в эпоху феодализма.

Вспоминается его мать - дородная, молодая, от природы красивая, но раскрашенная безвкусно и ярко. "Что я могу с ним поделать?" - восклицает она на малом педсовете, - "Он же меня называет сукой!" А через час я увидел как он на уроке жует архидефицитные мандарины. По классу распространялся цитрусовый аромат. Скорбные лица учеников доказывали, что ни с кем из них Дима поделиться не соизволил.

- А ведь не брось тебя отец в седьмом классе, - говорю я, - ты бы все равно стал тем, что ты сейчас есть.

- Кто, - поправляет меня Лаптиев, - Кто, а не что, - и приказывает парню, - Ударь его по почкам.

Короткая режущая боль в пояснице и блаженно-паскудная резь в половых органах.

Главное не закричать. Не знаю почему, но мне кажется, Лаптиев желает, чтобы я проявил слабость.

- Сообщите...обо мне... в прокуратуру... - прошу я, едва отдышавшись.

- Товарищ не понимает... - говорит Лаптиев, - Товарищ не понимает, - и вновь приказ парню, - Подними его.

Меня подхватывают под мышки и бросают спиной на стену.

- Сухой ? - спрашивает Лаптиев.

Парень трогает мою мотню, отвечает:

- Сухой, - и принимает свою прежнюю позу нараскоряк.

- Вот видишь, - говорит мне Лаптиев, - Не обоссался. Скажи спасибо, что не я бил.

- Спасибо.

- Что? - не понимает он.

- Спасибо, говорю.

Лицо Лаптиева становится жестким. Губы сжимаются в тонкую линию.

- Встать! - орет он.

Я оборачиваюсь к верзиле, прошу :

- Помоги, парень.

Верзила растерян. Таращит глаза на Лаптиева и руки держит уже не за спиной, а по швам.

В эту паузу, растянувшуюся на несколько секунд, я вдруг понимаю, что жизнь моя висит на волоске, что я вовсе не арестован, а схвачен, украден, что этим людям нет дела до моей вины, что им не нужны ни суд, ни прокурор, ни адвокат, ни даже знания степени моих провинностей, что существует для них лишь приказ, а я - лишь данность, с которой они что хотят, то и сделают.

Но вот верзила ловит невидимый мною приказ Лаптиева и спешит, нет, даже кидается ко мне.

Рывок за шиворот - и я уже на ногах.

- К стенду! - слышу голос Лаптиева.

Ноги мои освобождаются - и я, путаясь первые два шага в веревке, бреду в правую темень, куда, впрочем, меня направляет верзила.

�дем в ногу. Шаги отдаются эхом. Пытаюсь сосчитать их, но сбиваюсь, задумавшись о том, что не слышу движения воздуха, характерного для подземных переходов. "Зато не простужусь", - заключаю про себя.

Натыкаюсь на стену. Вдоль нее, едва различными в полумраке, стоят знакомые вертикальные фигуры. Мишени.

Меня ставят спиной к одной из них - и верзила скрывается во мраке угадываемой сбоку ниши.

- Готово! - басит он оттуда и эхо уносит три "О" от нас прочь. В тот же миг свет в туннеле меркнет, а над моей головой и вдоль всей стены включаются юпитеры. Слева и справа - мишени для стендовой стрельбы.

Далеко - далеко, в центре маленького освещенного квадрата виден человек и пять тонконогих грибочков, похожих отсюда на микрофоны.

Но я уже понимаю, что это - зрительные трубы, а я - мишень в тире, как видел не однажды в кино. Но герои тех фильмов стояли в противоположном конце. Они перезаряжали пистолеты, палили, потом подглядывали в трубки, умничали и изрекали чужие мысли.

- Стрелять буду не я, - шелестит голос Лаптиева над моей головой (хорошо отрегулированные динамики "квадро", эффект присутствия полный, но чувства мои обострены и я лишь удивляюсь нелепости проделанной для этого работы), - Стрелять будут мальчики.

Фигурка Лаптиева поворачивается влево и делает знак рукой - в квадратике появляются еще люди. Пять человек - по числу зрительных труб.

Вот они встают по местам, уменьшаются в росте (по - видимому, принимают стойку и слегка наклоняются). Оружия в их руках я не вижу, потому предполагаю, что это пистолеты.

На таком расстоянии попасть из них в мишень нелегко, поэтому можно предположить, что пули будут лететь как попало, в том числе и в меня. Никто из них не будет конкретным убийцей, но кровью окажутся повязанными все.

Динамики молчат, "мальчики" не стреляют. Выдерживается пауза, в течении которой я, должно быть, должен навалить в штаны и закричать о даровании мне милости и жизни.

Но мне почему-то не страшно. Более того, я вдруг чувствую интерес к происходящему и, оторвавшись спиной от стены, пересчитываю мишени вокруг меня. �х пять.

Грянул залп - и стенка за моей спиной жалобно ухает.

Фигурки прилипают головами к "микрофонам".

- Ну как? - гремит голос Лаптиева, - Штаны сухие?

- Сухие, - отвечаю я.

Потом "мальчики" стреляют еще девять раз и уходят.

�х место занимает следующая пятерка. � тоже стреляет десять раз.

Потом еще пятерка, еще и еще...

Пороховой дым до мишени не доходит - значит вентиляция хорошая. Мишени всякий раз не убираются, а наращиваются опускающимися сверху щитами. Поэтому после каждой пятерки мне приходится делать шаг вперед и приближаться к своим экзекуторам.

Не помню, с какой партии, но я уже стал различать лица стрелков (это - подростки, вовсе не удивился я) и видеть глумливую усмешку на лице Лаптиева. Он давно ничего не говорит, занят лишь фиксацией результатов своих питомцев...

Вдруг рука его взлетает вверх и раздается выстрел из пистолета. У левого моего уха пролетает пуля и бьется в щит. Щепка занозой впивается в шею.

Пот... Холодный липкий пот изрыгивает мое тело... По лбу и за шиворот течет поганый ручеек. Во рту разом сохнет, но я сглатываю что - то и говорю :

- РЎСѓС…РёРµ.

Голос звучит спокойно, как у радиодиктора политновостей, но усиленный аккустикой подземелья, набирает силу и гремит, как вызов.

Стрельба прекращается. Свет в дальнем конце меркнет, а по всей длине туннеля включается.

� тишина длится долго. Для того, наверное, чтобы я увидел потолок. Там между рядами светильников дневного света видны узкие длинные люки, в которых покачиваются неширокие серые полосы, чем-то сразу напомнившие мне стенки, спиной к которым я стоял во время стрельбы. � эти люки, эти лампы бесконечной чередой тянутся к черному квадрату, из тьмы которого может раздаться в любой момент выстрел или еще какая пакость.

Наконец в свете появляется Лаптиев. Он идет долго, блестя кокардой, погонами, орденами, пуговицами, портупеей и часами, вырастая, как гриб весной, покуда не останавливается в полуметре от меня и, достигнув величины невысокого, но ладно скроенного и крепко сшитого офицера, говорит :

- Думаешь, это все?

Я молчу. Я не испытываю уже никаких чувств к этому человеку. Для этого у меня просто нет сил.

- У нас стреляют каждый день, - говорит он, - Двести пятнадцать человек, сорок три партии. Разные люди. Разные судьбы. Разные обстоятельства. Но стрелять должны все. По десять выстрелов в день. Понедельник, четверг - из пистолета. Среда, суббота - из автомата. У кого-то рука может дрогнуть... - делает паузу и спрашивает, - Не так ли?

Я закрываю глаза и опускаю голову. Я не хочу думать ни об этом, ни о том, что дело, начатое мной, никто уже не закончит, философской доктрины моей не продолжит, а Вовка Бабаков из сумбура информации, что я вбил в компьютер, не поймет ничего.

- Сейчас ты пойдешь отдыхать, - продолжает Лаптиев, - и подумаешь, как ты ответишь на такие вопросы: зачем тебе была нужна драка в "КАБАКЕ" - раз; почему для нее выбрал ты именно "жуковцев" - два; какие у тебя отношения с пацифистами - три; откуда у тебя пистолет - четыре; зачем ты убил военкома - пять. Скажешь честно - будешь жить. Слово офицера.

- Где?

- Что - где?

- Где буду жить?

- Не бойся, - смеется, - В прокуратуру не сдам. Здесь будешь жить.

- Просто жить?

- Почему просто? Работать будешь. Комнату, жратву дам, культурную программу оформим.

- Какая работа?

- Лекции будешь читать. Об охране окружающей среды. Литература, видик, кассеты - мои. �дет?

Ответить я не успеваю - звучит зуммер, и Лаптиев, забыв обо мне, несется в темноту.

Дальний квадрат зажигается - и я вижу, как майор, взяв трубку, держит ее у уха и, вытянувшись в струнку, слушает.

По всему видно, что идет разнос.

После всего перенесенного и выслушанного это выглядит так нелепо, что я начинаю громко и истерично хохотать, так ржать и гоготать, что ослабевшие ноги мои не выдерживают тряски - и я падаю на цементный пол, корчась в пароксизме смеха, захлебываясь в кашле и вонючей мокроте, вываливающей из горла и прущей даже через нос...

ШЕСТОЙ Т�РЕ ПЕРВОМУ ТЧК ДВЕСТ� СЕМНАДЦАТЫЙ УБ�Т ТЧК С�ТУАЦ�Я СПОСОБНА ВЫЙТ� �З Т�РЕ ПОД КОНТРОЛЯ ТЧК НАШЕЛ Ж�ВЦА ТЧК ПРОШУ РАЗРЕШЕН�Я НА ПРОВЕДЕН�Е ОПЕРАЦ�� ПЯТЫЙ УГОЛ ТЧК

2

Просыпаюсь в комнате с белым квадратным потолком и полукруглым матовым светильником в центре.

Две мухи медленно бредут по стеклу и никак не встретятся. Движения их сложны, полны такого глубокомыслия, что лишь знание о неразумности насекомых помогают назвать их движения хаотичными.

Если же причину и следствие поменять местами, то у меня будут все основания считать муху существом разумным, рассчитать алгоритм и все возможные поступки ее на ближайший отрезок времени. Например, вон та, правая, должна слететь с плафона. Раз... Два... Три...

Муха слетает, делает почти полный оборот вокруг плафона и садится рядом с первой. Но ползет в сторону противоположную от нее.

Так и люди... Суетятся, колготят, порой даже стремятся к какой-то цели, а по сути все дела и поступки их - хаос, сплошной хаос. �, как муха эта, у самой цели своей человек вдруг круто меняет направление, забывает о том, чему посвятил он бесценные часы своей недолгой жизни и затратил так много сил, мчится, сломя голову, в сторону, противоположную самой цели, и вспоминает о ней лишь случайно, когда и цель сама уж не нужна, и нет сил на принятие решений.

Вдыхаю глубоко, и чувствую острую боль в груди. Закашливаюсь и очень долго, кажется вечность, не затихаю. Когда сил совсем не остается, пытаюсь дышать...

Надо мной склоняется лицо. Странное лицо. Таких я в жизни не встречал. Но что в нем странного, я покуда не понимаю.

- Хе - хе - хе, - довольно смеется лицо, - Проснулся?

Голос высокий, тонкий, как у мальчишки в тринадцать лет.

- Здравствуйте, - отвечаю.

- Ты что - чахоточный?

- К - х - х ! .. Почему?

- А - а - а, - понимает он, - Били. Пить хочешь?

- Да, - говорю, чувствуя острую боль в месте, куда меня ударил верзила сапогом.

Он поит меня чем-то, пахнущим хвоей и смолой.

- Грудной чай, - пищит, - Лучшее лекарство.

Видать, не первый я здесь пациент.

- Кто ты? - спрашиваю, - Кто?

- Женечка.

Руки, ноги свободны. Я приподнимаюсь и сажусь в постели. Оглядываюсь.

Две деревянные гостиничного типа койки, постель чистая, но застиранная, оттого сероватая. Одеяла байковые. Байковые и коврики на полу в ногах. Две тумбочки. Ажурная решетка на окне. В двери - глазок. В правом углу - унитаз и на полу рядом надорванная газета.

- Тюрьма, что ли? - спрашиваю.

- Что ты! - смеется Женечка, - Это дом. Твой дом. � мой.

Он ласково гладит меня по плечу, по руке и томно говорит:

- Здесь славно. Славненько.

- Расскажи, - требую я. В груди полегчало, дышится свободней.

- Что?

- Р’СЃРµ.

- Все? - переспрашивает он, - О себе?

- � об этом месте.

- Это хорошее место, - журчит его голосок, а рука гладит мою ладонь, - Здесь тепло. Здесь кормят. � работать не надо. Совсем не надо.

- Так не бывает, - говорю я, поглядывая на дверь, - Платить приходится за все.

- А вот и бывает, - улыбается он, - За все ты уже заплатил. Теперь живи, вкушай удовольствия.

- Что это за комната?

- Карцер.

- Карцер?

Я вспоминаю "губу" шестидесятых: бетонные полы, мокрые стены, убирающиеся на ночь нары, узкое окно под потолком и лампа, похожая на прожектор.

- Ясно, - говорю, - А тебя сюда за что?

- За компанию.

- Как так?

- Чтобы ты не один сидел, - объясняет Женечка, - Чтобы я рассказал тебе, - и рука его взяв мою ладонь, спускается к ноге.

Я отпихиваю руку и требую :

- РўРѕРіРґР° РѕР±СЉСЏСЃРЅСЏР№.

Женечка смеется покорно и угодливо.

- Ты будешь жить здесь. Как я. Можно есть, можно спать, можно... хи - хи - хи... - кивок в сторону унитаза, - Все остальное нельзя.

- Читать? Писать? - спрашиваю, - Смотреть телевизор?

- Здесь нет, - ласково говорит он, - Там - да.

- Где - там?

- Хе - хе, - смеется он, - Это же карцер! Там - другие комнаты. Хорошие комнаты. У меня там : кондиционер, двухспальная кровать, пуховик, пуфик, трюмо. Там и ванная есть, - с великой гордостью заканчивает, - Обещали балдахин.

- Так ты - педик! - догадываюсь я - и сразу становится понятным, что удивило меня при первом взгляде на него: больная и рыхлая кожа лица, как у актеров, злоупотребляющих гримом.

- Да, я - голубой! - гордо заявляет он, - Я избран! � волею судьбы, дарованной мне господом Богом нашим, призван одарять любовию и лаской.

Я держу паузу, хотя язвительный вопрос так и вертится на языке. Но нельзя терять доверия этого убогого. Он много знает и может много чего рассказать.

А Женечка молчит, наслаждаясь произведенным впечатлением.

Даже улыбка его стала самодовольной.

- Мой дом здесь! - наконец решает продолжить он, - Моя забота - успокоить мечущиеся души. Я их учу искусству любви - и все они, сбросив груз переполняющих их забот, уходят, чтобы искать потом встречи со мной, чтобы говорить о вещах высоких, духовных. Нет, не все из них признают нашу правоту до конца - лишь пять процентов, как утверждает наука, может стать тем, чем являюсь я. Но я уверен, я абсолютно уверен, что пройдет какое-то время - и каждый раз, а может и два, и больше, познает то, что познаю я.

Он ложится рядом со мной на бок и начинает медленно поворачиваться на живот, вытесняя меня наверх с той неумолимостью, с какой бульдозер сгребает песок. � при этом пищит и пищит :

- Ты - настоящий самец. В тебе чувствуется жизненная сила и первобытная страсть. Ты можешь задушить меня в объятиях и разорвать меня пополам. Я люблю тебя, самец! - и вдруг целует меня в плечо и тут же вгрызается в него зубами, - Ащ - ще - е! - хрипит при этом.

Я кладу ладонь на его ухо и слегка прижимаю к постели.

Он затихает... Но через секунду начинает биться всем телом. Если подержать его в таком положении минутки две, шевелиться он перестанет.

Но я отпускаю его.

Лицо его багрово, рот ловит воздух.

- Светло, - улыбаюсь я, - Днем не могу.

�спуганный взгляд его сразу смягчается.

- Ты будешь моим? - радуется он.

- Буду, - твердо обещаю я, - Сегодня же ночью.

- Вечером!

- Хорошо, вечером, - соглашаюсь я.

- А у тебя я ... первая? - с надеждой спрашивает он.

- Первая, - говорю, - Давно хотел, но не имел возможности.

Женечка довольно хихикает и ластится ко мне.

Приходится приобнять существо и, поглаживая голову, поцеловать в макушку.

- А почему волос короткий? - спрашиваю.

- Да - а, - жалобно гундосит он, - Я просила, просила, а он: так гигиеничней.

- Лаптиев?

- РђРіР°.

Он прижимается ко мне всем телом и лезет рукою между ног.

- Какой! - восторженно шепчет при этом, - Ка - кой!

- Ты давно здесь?

- Давно... Можно поцелую?

- Ты такой здесь один?

- Одна, - поправляет он, - Нас трое... Можно, а?

- Потом. Будет ночь.

- Вечер.

- Да. Вечер. У каждого своя комната, свои клиенты?

- Ну, можно, а? - чуть не плачет Женечка, его бьет дрожь, - Можно, а?

- Целуй, - выдыхаю я.

� почти ничего не ощущаю, покуда он возится под одеялом. Но вот вдруг зубы его впиваются в мою плоть - и я одним махом сбрасываю его вместе с одеялом на пол.

- Му - жи - ик! - восторженно пищит он.

Сам он лежит, раскинув ноги и страшная пустота на месте их соединения рождает еще одну мою догадку :

- Ты - кастрат?

- Да! - радостно пищит он, пожирая меня счастливым взглядом, - Для полноты ощущений. Му - жи - ик! - и, подавая мне руку, меняет тон с восторженного на кокетливый, - Помоги мне.

� тут я не выдерживаю. Я бью его (впервые в жизни лежачего) и ору:

- Вста - ать!

Он поднимается быстро, по-военному, но в лице его я вижу не страх, а восхищение.

- Руки за голову! - командую я, вспоминая художественные фильмы детства и юности, - Лицом к стене!

Женечка послушно выполняет приказы.

Я быстро обыскиваю его карманы и не обнаруживаю ничего, кроме бумажного конвертика с белым порошком.

- Что это? - спрашиваю, поднося пакет к его носу.

- Э - э - э ... Мне - э - э ... - отвечает он.

Я легонько бью его ребром ладони под ложечку.

- Мн - э - э ... - слышу в ответ.

Господи! Как я ненавижу сейчас себя! Но все-таки повторяю удар.

- Ой! - взвизгивает он.

- Что это?

- Героин, - выдыхает он и, припав лицом к стене, плачет, - Ой, дяденька! Не выдавайте меня! Не говорите!

- РљСЂСѓРіРѕРј!

Он четко выполняет приказание.

- Отвечать на вопросы быстро и четко!

Я стою в полушаге от него и стараюсь пореже моргать, не отводя взгляда от его глаз.

- Срочную служил?

- Так точно!

- Говори да или нет.

- Да.

- Опедерастили тебя до службы?

- Нет.

- После?

- Нет.

- Значит, во время службы?

- Так точ... Да.

- Кто был первым? Звание. Фамилия.

- Старший сержант. Гутман.

- Немец?

- Еврей.

- Ты любил его?

- Нет.

- Он взял тебя силой?

- Да.

- А потом?

- Ушел на дембель и передал ефрейтору Стасюку.

- Этого ты любил?

- Нет.

- Еще с кем ты в армии? Сколько их?

- Еще? Двое.

- Кто? Фамилия, звание, должность.

- Старшина роты Сергейчик и повар рядовой Тюленин.

- Этих-то ты любил?

- Нет, - признается Женечка.

- А когда полюбил? Кого? Где?

- В восемьдесят пятом ... После Указа ... Он пришел на день рождения моей жены ... � мы сразу же полюбили друг друга.

- Где? Как? Когда?

- А ты ревновать не будешь? - поражает он меня вопросом.

- Где?.. - чуть не сбиваюсь я, - Как? Когда?

- В тот же вечер... На лестничной площадке... Знаете, которая на чердак ведет...

Допрос длится долго. Вопросы задаю быстро, стараюсь их формулировать так, чтобы заподозревал он во мне армейского инспектора. Когда же он задерживается с ответом, я сжимаю кулаки - и темп допроса убыстряется.

Все, что он сообщает мне, для него лично не является криминалом. Мужеложство в Советской Армии - дело обыкновенное, он же - лицо пострадавшее, но судьбой довольное. Даже рассказ о дальнейших его похождениях, в результате которых жена покинула его, а знакомые отвернулись, звучит в устах Женечки, как серия подвигов во имя великого смысла, не доступного пониманию смертных.

- А родители? - спрашиваю я.

- А чего родители? - заявляет он, - Они свое дело сделали: родили меня, вырастили.

- Ты хоть давно их видел?

- Восемь лет.

- Они живы еще?

- Не знаю.

- Ты их любишь?

Молчание.

- Любишь?

Что уж там созрело в его голове, не знаю. Только вдруг он делает умильную рожу и пищит:

- Я тебя люблю - у! Му - ужик!

Приходится менять тактику. Я улыбаюсь ему, разрешаю опустить руки и сесть в кровать.

Сам сажусь рядом, обнимаю за плечи и, выдержав поток слез и нелепых обвинений в неверности, продолжаю разговор в тоне доверительной беседы.

Женечка рассказывает о своих несчастных браках с мужчинами, о том, как последний "муж" ввел его в секту неохлыстов-коммунистов, называющих себя "Братством пришествия Светлого Царствия Справедливости".

Об этой секте я кое - что слыхал на лекциях облпартхозактива и в разговорах с уполномоченным по делам религий. Она сформировалась в конце восьмидесятых годов, в период так называемой перестройки, и задачей своей ставила слияние христианской и коммунистической идиологий, равно выхолащивая человечность первой и политический коньюктуризм второй. Совершая обряды, характерные для секты хлыстов, вычитанные отцами-основателями у Мельникова - Печерского, они их осовременили пением "�нтернационала", всевозможных маршев и гимнов, чтением отрывков из Библии, Маркса, Энгельса, первых томов из последнего издания полного собрания сочинений В.�. Ленина и цитатами из речей М. С. Горбачева. Но самое парадоксальное - это то, что "братство" это довольно долго функционировало в качестве вполне легального, зарегистрированного неформального движения. Правда, под названиями: "Общество по изучению классиков марксизма √ ленинизма", "Клуб друзей журнала "Огонек" , что-то о перестройке и другие.

- Там были настоящие, правдивые люди! - захлебывается словами Женечка, - С пылкой душой! Высокими чувствами! А какие мысли! Какие идеи! Генштабу бы такие идеи! - и вдруг замолкает, смотрит на меня испуганно, - Ты ведь не скажешь! - кричит, - Не скажешь!

Чувствую, что сейчас начнутся крики, истерика и прочая хреновина.

Сдерживая тошноту, наклоняюсь к нему и крепко, взасос, целую.

Тело Женечки мякнет, льнет ко мне и слабо подрагивает.

Как раз в этот момент дверь открывается и в проеме появляются два юных "жуковца".

• Пройдем! - приказывает РјРЅРµ РѕРґРёРЅ.

- Ну как вам наш "голубой"? - бодренько спрашивает Лаптиев, - Снюхались?

Мне некогда отвечать - я осматриваю кабинет.

Хотя, если признаться, ничего примечательного в этом помещении нет. Просто удивительно, до чего однотипны служебные комнаты в нашей стране: стол, перед ним маленький столик с двумя стульями, два ряда одинаковых сидений вдоль стен, сейф. Разве что портреты над черепами хозяев кабинетов порой разные. Над Лаптиевым их два: Ленина и Жукова. Первый читает газету "Правда", второй демонстрирует ордена и медали социалистических стран.

- Что за смех? - разом вскипает Лаптиев.

- Да вот ... Думаю, чью статью Ленин читает?.. Маршала Жукова?

Лаптиев даже багровеет и почти готов взорваться, но все-таки успевает понять, что это тест, плохонький, но тест, - и меняет гнев на милость, хихикает Женечкиным смехом.

- Ты вот что, - говорит он, отсмеявшись и сев в свое кресло, - Я вас пригласил сюда не шутки шутить. Подумали над моими вопросами?

- Не успел.

- Понимаю, понимаю... - продолжает улыбаться он, - Такая чудная компания! А ну-ка послушаем, чем вы там занимались?

Долго ищет что-то (думаю, магнитофон) в своем столе.

Слышно, как чем-то щелкает там, но без толку, ибо даже лысина его вспотевает.

- Тьфу! - плюется в сердцах, нажимает на кнопку звонка и приказывает вошедшему верзиле, - Позвони в радиоклуб ДОСААФ. Пусть пришлют кого поопытней. Специализация - микрофоны, магнитофоны.

- Подслушивающие устройства, - подсказываю я.

- Есть! - отвечает парень и, четко выполнив поворот, выходит из кабинета.

- Да, подслушивающие устройства, - соглашается Лаптиев, едва мы остаемся одни.

- Но Конституция гарантирует ...

- Плевать на Конституцию! - взрывается он, - Свобода! Демократия! Довели страну до ручки! При Брежневе ресурсы продавали! Теперь - людей! Экономические зоны строят! А страна в дерьме! Дети - проститутки, наркоманы! В армию одни доходяги попадают! На турнике подтянуться не могут! Зато песни поют! Рассуждают! Болтают!

Я вытягиваю руки вперед и демонстрирую аплодисменты:

- Браво! Браво!

Мне не надо, чтобы он высказался до конца, ибо тогда мне путь один - в тир.

Насмешка не ранит его, но отрезвляет. Он смотрит на меня тем взглядом, от которого опускаются руки и ноги прирастают к полу.

- Нет, ты, герой, - медленно говорит он, - Ты просто не умный.

- Героев вообще не бывает, - по инерции ерничаю я, - Героев выдумывают журналисты.

- Хорошо сказано, - соглашается он, - Но именно о вас журналисты не узнают.

- Захотят - узнают.

- Не захотят, - убежденно произносит он.

� я верю, что не захотят.

Впрочем, ВЕРЮ - не то слово. Я ЗНАЮ, что никто из советских журналистов не полезет в это логово. � вовсе не потому, что оно спрятано в провинциальном областном центре, и не потому, что тема эта не интересна. Все проще - материал на эту тему некому покупать. Сколько я живу на свете, сколько читаю газет, журналов, книг - нигде нет ни только мысли, но даже намека, звука, тревожащего существо армейской действительности. Даже "дедовщина", обсосанная во время Горбачева, как леденец, всеми языками пишущей братии, не получила своей социальной оценки и не объявлена естественным порождением существующей системы, то есть государства и его главного карательного органа - армии. Где найдется например, редактор, который купит такую фразу: "Армия, как основное звено аппарата насилия (по Ленину), служит не столько для защиты Отечества, сколько для подавления недовольства народных масс ?"

- Чего молчите? - не выдерживает в очередной раз паузы Лаптиев.

- А что говорить ?

- Вот это вы правильно усекли. Сказать вам нечего. Вы можете только отвечать.

Опять допрос. За последние сутки я участвую в подобном мероприятии чаще, чем за предыдущие сорок пять лет.

- �так, - продолжает он, - вы готовы ответить на три моих вопроса?

- Пока нет.

- � все-таки ... Каковы ваши политические убеждения?

К допросу он приготовился - и потому, видимо, знает где и как меня прижать. Надо попытаться сбить его темпоритм.

- РќРµ РїРѕРЅСЏР», - РіРѕРІРѕСЂСЋ.

- Принимаете нынешнюю программу КПСС?

- Я - не член партии.

- Программа касается всех граждан страны.

- Меня - нет.

Он растерян. Но заметно это не по внешним признакам, а по скорости задавания вопросов, их лексике и интонации:

- Почему?

- Ни программа КПСС, ни Устав партии не признают меня равным членом общества с членами вашей организации. Вы √ "лучшие представители", вы √"ум, честь, совесть нашей эпохи", а я - простой человек. Представь несколько зрячих среди толпы слепцов на берегу горной реки. � зрячие предлагают перебраться на другой берег всем, прыгая по камням.

- Значит, вы - антисоветчик?

- Нет. Живи я в 1917 году, лозунг "Вся власть Советам!" поддерживал бы с февраля по декабрь. В октябре рванулся бы брать Зимний и вряд ли бы прозрел раньше 20 декабря, - и поясняю, - �менно в этот день была создана ВЧК и началось физическое уничтожение революционеров - небольшевиков. Пик акции пришелся на шестое июля восемнадцатого. Ответом удовлетворен?

- Не понял про октябрь, - признается он.

Ах, Лаптиев, Лаптиев! Ведь я рассказывал как-то на классном часе о своем видении октябрьского переворота, и даже помню как ты заявил, что никогда больше не будешь читать школьного учебника по истории СССР.

- Ленинскую фразу помнишь? "Сегодня рано, завтра - поздно..." � почему переворот совершался ночью? - спрашиваю я, - 26 октября должно было открыться Учредительное собрание. Восемь месяцев по всей России выбирали депутатов, которые должны были законодательно утвердить образ правления в державе. С этого момента Временное правительство юридически переставало существовать и власть переходила к УЧРЕД�ТЕЛЬНОМУ собранию. Большевики, представляющие малочисленный и не пользующийся в стране уважением класс наемных рабочих, являлись в собрании одной из наименее представительных партий. Потому переворот был единственной для Ленина возможностью дорваться до власти. Возмущенные подлостью и насилием демократы покинули зал, а оставшихся большевики, эсеры и анархисты объявили делегатами уже не СОБРАН�Я, а СЪЕЗДА СОВЕТОВ с правом полноты всей политической власти в стране. Пролетариат объявили диктатором, но в последующие десять лет именно его жизненный уровень снизился в четыре раза, а затем рабочие и вообще низводятся до уровня раба при абсолютном отсутствии законности в державе. �нтеллигенция дискредитируется и уничтожается, общество превращается в "серую массу", поющую "Оссану" партии, узурпировавшей власть, - партии малограмотных бюрократов.

- А как вы относитесь к Вооруженным силам? - перебивает меня он.

Я понимаю не такую уж и глубокую суть вопроса. Это тоже тест, но тест, решенный мною так давно, что вся последующая жизнь превратилась в ответ на него:

- Армия - единственная альтернативная сила в стране по отношению к партии.

- Хорошо сказано, - соглашается Лаптиев, - Но как относитесь к армии лично вы?

Этот вопрос уже не из теста об уровне моего политического сознания. Вопрос этот нравственный, хотя Лаптиев, мне думается, этого сам не понимает. � я отвечаю:

- Приход военных к власти будет величайшей трагедией моего народа.

Удар - и я лечу на ковер в противоположный угол комнаты.

Он приближается с намерением пнуть меня под ребра, но я успеваю откатиться и встать на ноги.

Реакция у меня, конечно, не та, что двадцать лет назад, но проделать это я все-таки успеваю и чувствую даже некоторую гордость при этом. � лишь встав в стойку, замечаю насмешливую гримасу на лице Лаптиева и понимаю, что это он просто дал мне фору, поиграл, как с мышкой кошка.

- Ай - я - яй, Александр �ванович! - укоризненно говорит он, - Это вам не с педиками в карцере баловаться.

Вынимает из кармана фотографии и бросает мне под ноги.

Скашиваю глаза и вижу себя и Женечку, держащего руку в моей ширинке. На другой фотографии - наш поцелуй.

- Это все, что останется от вас в памяти людей, - ухмыляется Лаптиев и идет к столу; нажимает на кнопку звонка.

- В тир его, - приказывает вошедшему "жуковцу".

5

На этот раз у мишени стою не один. Профиль моего напарника орлиный, щеки впалые, в позе заметна усталость.

- Здравствуйте, - говорит он мне с чуть заметным иностранным акцентом, - Позвольте представиться - Гюнтер Гульман. Специальный агент Всемирной Организации Здравоохранения..

- Гурцев Александр �ванович, - представляюсь я, - Подозреваем в убийстве.

- Вы - уголовник?

- Нет. Учитель биологии и географии.

В это время в динамике раздается шип и приказ:

- Смотреть вперед! Не разговаривать!

- Не обращайте внимания, - спокойно замечает Гюнтер Грасс, - �м не можно слышать что мы говорим.

Нас поставили между мишенями. Самое неприятное - это то, что мы не привязаны и вольны даже двигаться вдоль линии огня.

- Ваше появление здесь есть большая неприятность для меня, - продолжает Гюнтер Грасс, - Вы быть не можете в этом виноваты, поэтому обижаться вам нельзя.

- В нашей с вами ситуации - и обижаться на слова? - грустно улыбаюсь я.

- Для вас это меньше плохо, чем для меня, - возражает он, - Люди, которые стреляют в нас, не любят, если жертва не есть одна. Я видеть как здесь убивали Кузнецофф, солдат Совьетская Армия. Вы здесь в первый раз?

- Второй.

- Это было вчера?

- Наверное.

- Вчера, - убежденно повторяет он, - У меня есть хорошее чувство времени. Здесь я живу семнадцать дней ... - и повторяет, - Жи - ву ...

- � каждый раз вас расстреливают?

Винтовочный залп заглушает его ответ.

- Сегодня они из карабин, - комментирует он, заметно усиливая акцент, - Карабин стрелять метко. Автомат стрелять плохо. Могут попадать.

- Попасть, - поправляю я.

- Спасибо. Русский язык - трудный язык.

Выстрелы грохочут один за другим. Стенка сзади нас подрагивает.

- Русские - народ странный, - говорит он, - Вот этот материал, - стучит затылком о стену, - изобрел большой ум. Десять сантиметров гасят пулевой удар. Поразительно! Технология секретная. �зготовление монополизированно. �зделий мало.

Пуля впивается рядом с его длинным носом и заставляет отвернуться от меня.

Великое хладнокровие у мужика! В минуту опасности заговорил чисто и ясно, как настоящий русак.

- Вас судили? - спрашивает он.

- Нет.

- Вас сегодня не убьют.

- А вас судили? - удивляюсь я.

- Трибунал. Разговаривали десять минут, признали виновным.

- В чем, если не секрет?

Вялая беспорядочная стрельба прекращается. �дет замена одной пятерки стрелков другой.

- Вы знаете немецкий язык? - спрашивает он.

- Немного.

- Тогда я буду говорить по-немецки, - произносит он уже на "хохдойче".

Делаем шаг вперед - и за нашей спиной с грохотом падает стенка.

- Первый, второй, третий раз я сильно боялся, - признается Гюнтер Грасс, - Потом подумал, что это дурацкая игра солдафонов. Теперь я смотрю на все это со стороны.

Залп - и чавканье всепожирающей стенки.

- Я должен рассказать, - говорит он по-немецки, уставив завороженный взгляд в плюющиеся огнем и свинцом глазки стволов, - Передайте, если останетесь живы, все сказанное мною сейчас, любому представителю ЮНЕСКО, ООН или ВОЗ... Если повезет, то лучше сообщите обо всем ... - называет фамилию и адрес в Москве, - Это наш друг, он все поймет и поможет... Я, Гюнтер Грасс, был вызван в апреле 1990 года в штаб ВОЗ. Мне объяснили, что компьютерная служба Всемирной Организации Здравоохранения обнаружила недопоставку информации о случаях заболевания синдромом приобретенного иммунодефицита (СП�Дом) из ряда стран Восточной Европы. Мне было поручено в течение восемнадцати месяцев произвести расследование и выяснить причину преступления или халатности. До мая 1991 года я регулярно сообщал в штаб ВОЗ о результатах моего расследования. Но все, что мне стало известно после 10 мая текущего 1991 года, я сообщить не успел...

Винтовки щелкают размеренно, стенки соответственно поглощают свинец, лампы дневного света светят мертво, а я слушаю невероятный рассказ живой мишени :

- Основными распространителями синдрома приобретенного иммунодефицита являются представители Вооруженных Сил страны. �менно здесь мужчины, в законодательном порядке доведенные до положения тяглового скота, лишены права на исполнение ряда естественных человеческих потребностей в период самого расцвета гормонального развития. Многие из них оказываются втянутыми в противоестественные интимные отношения. Общегосударственная ханжеская мораль и целомудрие общевоинских уставов эти условия усугубляют. Сексуальные отношения имеют тайный, случайный и хаотический характер. Обилие наркоманов, нехватка современного медицинского оборудования, непостоянный состав подразделений являются лишь довершителями всех бед. СП�Д, как проказа, разъедает не только личный состав воинских частей, но и распространяется вместе с так называемыми "дембелями" по всей стране, поражая, в первую очередь, молодых, родоспособных женщин.

Опять замена пятерок.

- Мне удалось, - продолжает он, - добыть сверхсекретные материалы Всесоюзного Совета Профессиональных Союзов, который по своему статусу должен охранять интересы граждан страны и передовать их гласности. В них я обнаружил группу цифр, показывающих, что среди молодежи допризывного возраста, а именно двенадцати - тире - восемнадцати лет, процент заболеваемости синдромом иммунодефицита в ряде городов выше, чем у их более старших товарищей. Для проверки причин я выбрал именно этот город.

Пятерки меняются и мы делаем еще один шаг вперед. Я замечаю, что между стрелков прохаживается Лаптиев.

- Расследование привело меня в этот лагерь бойскаутов, - рассказывает Гюнтер Грасс, - То, что в нашей армии является лишь признаком вырождения и с чем общественное мнение хоть как-то, но борется, в этом лагере стало нормой. В стенах клуба имени Жукова содержится шесть мужчин - проституток. �х задача - помогать хорошо питающимся и физически развитым юношам регулярно избавляться от мужского семени. Содержать женщин для этого неудобно, ибо увлечение юношей дамой бывалой, а также физические и психические особенности представительниц противоположного пола, могут привести к неожиданным эксцессам. Хотя две женщины - проститутки обслуживают новичков и здесь. Но они - приходящие, получают вознаграждения аккордно и решающего влияния на воспитание будующих воинов не оказывают. Кроме того, сюда систематически присылаются приговоренные трибуналом и гражданскими судами лица для приведения расстрельных приговоров в исполнение. Курсантам для получения значка "Готов к защите Родины" (ГЗР), позволяющего поступать в престижные высшие военные учебные заведения, предлагают участвовать в расстрелах. Руководство лагеря считает это мероприятие решающим экзаменом на зрелость, потому что всякий человек, убивая другого впервые, переживает психологический шок. Курсант, убивший хотя бы однажды, в следующей критической ситуации уже не будет отвлекаться на сопутствующие убийству эмоции. Особое внимание в деле воспитания молодежи уделяется культурно - просветительной программе, подбору видеокассет и кинопрограмм, где за внешней развлекательностью ...

Звучит одиночный выстрел - и Гюнтер Грасс, замолкнув на полуслове, бьется затылком о стену и медленно оседает на пол.

Посреди лба его зияет аккуратная черная дырка с коротким потеком почему-то серой крови.

Следующая стенка падает мне на плечи и отбрасывает меня вперед.

Я едва удерживаюсь на ногах и оборачиваюсь.

Стенка стоит неровно. Один угол у нее приподнят и висит над вытянутой ногой того, кто еще полминуты назад был Гюнтером Грассом.

- Два шага вперед, - командует из динамика голос Лаптиева.

Я выполняю приказ автоматически и слышу как за моей спиной падает еще одна стенка.

Оглядываюсь - стенд для стрельбы стоит ровно и сверкает белоснежной белизной.

Я отступаю на полшага назад и прислоняюсь спиной к самому центру мишени...

Слезы слепят глаза, но вспышки следующего залпа я все же вижу.

6

Судят меня тотчас после расстрела.

Потрясенный произошедшей на моих глазах трагедией, я почти не вижу коридора, по которому меня ведут, подталкивая кулаками в поясницу, как и череды дверей, не реагирую даже на ударивший в глаза солнечный свет и газонную травку сбоку. � лохматые белые стволы берез не вызывают умиления, а заставляют думать о том, что бедный агент мирового здравоохранения уже никогда не увидит их.

Пересекаем внутренний дворик и опять идем - четверо курсантов с карабинами печатают шаг спереди и сзади меня - по безлюдным коридорам с шеренгами дверей, пока не останавливаемся перед одной из них.

Старший караула открывает ее и входит первым. Следом вталкивают и меня.

Я вхожу в просторный светлый зал с четырьмя убранными решетками окнами, длинным столом в глухом торце, тремя стульями за ним с высокими деревянными спинками, на которых видны вырезанные добросовестной, но не талантливой рукой гербы СССР.

Длинная, отполированная задами скамья за деревянной же затейливой резьбы перегородкой, за которой оказываюсь я, завершают антураж комнаты. Вся остальная площадь зала пуста и почему-то напоминает плац.

Усаживаюсь на скамью, а курсанты шеренгой выстраиваются сзади.

По всему видно, что это и есть место, где проходят судебные заседания, о которых говорил Гюнтер Грасс. Здесь мне наконец-то предъявят обвинение и ... Чем черт не шутит - может и отбрешусь. Ведь знания мои о характере процессуального действа в военном трибунале весьма смутны, а то, что я услышал от моего напарника по расстрелу, меня, надо признаться, вконец запутало.

Раз больше нет никакой мебели, значит в процессе не будут участвовать ни прокурор, ни адвокат, ни публика, то есть это не трибунал даже, а "Особое совещание". � если Маркс прав, утверждая, что история повторяется сначала как трагедия, потом как фарс, то я в этой ситуации буду унижен вдвойне - и как гражданин, и как лицо гражданское.

Солнечный отпечаток от крайнего слева окна вытянут через комнату и лежит у моих ног.

Я трогаю его носком ботинка и словно просыпаюсь от спячки. Просыпаюсь - и физически ощущаю липкость пропотевшего носка в ботинке, соленый запах от нательного белья и одежды, натертость тела от грязного воротника, дряблость кожи на похудевшем теле, и начинаю понимать, что все эти изменения - результат пережитого страха, что, увидев себя в зеркало, я бы не сразу узнал бы себя в глянувшем на меня старике. Трогаю рукой гульфик, опускаюсь по мотне и удивляюсь, что там сухо, хотя уже и не знаю сколько часов не мочился и мочиться не хочу.

Боковая какого-то темного дерева дверь распахивается, и к столу выходят трое дородных дедов в мундирах с генеральскими погонами и орденоносными грудями. Судьи ...

Я знаю их. Это председатель и два его заместителя областного Совета ветеранов Вооруженных Сил имени маршала Ахромеева. Все трое не раз приходили к моему шефу с ходатайствами об улучшении условий жизни своих потомков.

Председатель трибунала генерал - лейтенант Заурбеков �брай Амантаевич зачитывает обвинительное заключение, в котором я обзываюсь убийцей, противником существующего политического строя и вероятным агентом иностранной разведки. При этом никаких фактов, подтверждающих эти обвинения, не приводится из-за их якобы государственной важности и секретности. Защищаться предлагают кратко.

- Зачем вы убили Гюнтера Гульмана? - спрашиваю я.

- Вопрос не по существу дела, - отвечает сидящий от председателя слева.

Это - Худайбергенов Амбаралы Куттыбекович. Работал до выхода на пенсию завотделом транспорта обкома партии. �меет три Почетных грамоты Президиума Верховного Совета республики, что к пенсии союзного значения, пробитой троюродным его братом через Москву, позволяет ему иметь дополнительных три червонца ежемесячно.

Эти красненькие вызывают нескрываемую зависть третьего судьи - Садыкова Ергали Муратбековича, тоже сейчас генерала и обладателя медали "Серп и молот". За высокое звание Героя Социалистического труда, купленного им за 120 тысяч рубликов в 1979 году, лишних денег к пенсии не полагается. Потому бывший зампредисполкома, бывший председатель облагропрома, бывший депутат Верховного Совета СССР, облсовета, горсовета и двух райсоветов, бывший член бюро обкома, горкома, райкома партии делает вид, что не слушает ответа председателя суда, и закрывает глаза, демонстрируя любовь к легкой дремоте, которой славится он вот уже полстолетия среди не только ближайших родственников, но и многочисленных знакомых и людей, имевших несчастье присутствовать с ним на всевозможных заседаниях и президиумах.

- Кроме расстрела у вас бывают приговоры? - спрашиваю я.

� тогда я понимаю, что язвить по отношению к ним - занятие бессмысленное. � вместе с пониманием этим приходит мысль совсем иная: не к членам трибунала следует мне обращаться, а к собственной охране, к той самой молодежи, на плечах которой оставшиеся в живых вступят в двадцать первый век. Я должен тронуть их сердца, бороться до конца и всадить свои десять тысяч ножей в спину режима, породившего этот клуб жуковцев и эту пародию на трибунал.

- Неславян - генералов в стране по пальцам пересчесть, - начинаю я речь, - А вас здесь целых три штуки. Грабили всю жизнь державу, квартиры хапали, на ворованное дачи строили; ублюдков своих на посты выдвигали, а здесь о чести страны печетесь, честь ее блюдете.

- Молчать! Прекратить! - кричит председатель, - Вы за деньги Родину предали!

Я выдерживаю ту самую паузу, которая в разговоре, ведущемся в истерическом ключе, привлекает наибольшее внимание к последующей за ней реплике. То ли опыт самодеятельности сказывается, то ли нервы черезчур напряжены, но длина паузы оказывается ровно такой, что последующее мое заявление не просто звучит без помех, но и основательно бьет по мозгам слушателей:

- Если бы продал, то не скрывал бы. Было бы чем гордиться, что хоть песчинку труда вложил в дело уничтожения вас - извращенцев великой идеи социализма.

Мысль банальная, прямолинейная, но по мозгам людей в советской форме должна бить основательно.

- Вы украли, присвоили и надругались над благороднейшими идеями лучших представителей человечества! - кричу я и чувствую удар в шею, валюсь под скамейку и продолжаю орать:

- Да здравствует Мир!

Удар сапога в живот.

- РЎРІРѕР±РѕРґР°!

Удар в спину.

- Равенство!

РџРёРЅРѕРє РІ РіСЂСѓРґСЊ.

- Братство!

Острая боль в почках.

- Счастье!

Удар в лицо.

- Всех... народов... - хриплю я полным кровью ртом и теряю сознание.

7

Лаптиев полулежит в кресле и внимательно слушает интервью очередного соловья Генерального Штаба корреспонденту Центрального телевидения. Пальцем правой руки, лежащей вдоль края стола, он отстукивает ритм популярной детской песенки: "К сожаленью день рожденья только раз в году..."

Только сейчас я замечаю как ухожены, обработаны, острижены и даже отполированны его ногти.

Впервые детали подобного рода я стал замечать у советских мужчин в начале восьмидесятых. Встретил как-то двух юношей у входа на старую танцплощадку и удивился маникюру на их пальцах, яркому гриму на щеках и напомаженным губам. Подумал, что педики, но по тому, с каким смаком они охарактеризовали входящих на дискотеку девиц, понял, что обознался.

Соловей поет о "горячих точках планеты", которые он посетил в течение последней недели, и просит Хозяина прокомментировать свой рассказ.

На экране возникает генеральский бюст с бриллиантовой звездой под подбородком. Медаль Героя почти не видна над небоскребом орденских планок - свидетельств не столько заслуг, сколько скромности их обладателя. Лишь одинокая, огромная, похожая на морскую звезду, высшая награда какой-то из Юго-Восточных стран, посещенной им во время последней инспекторской поездки, растопырилась на правой стороне грудной клетки, сияя золотом, финифтью и алмазами.

Лидер приятно улыбается и рассказывает о многочисленной толпе, встречавшей его в азиатском аэропорту, изысканной церемонии вручения награды, торжественном обеде, устроенном в его честь низкорослыми жителями страны, выращивающей бананы, манго и картошку для москвичей. По поводу военных баз, следуя указанию о демократизации и гласности, сообщает, что содержание материальной части отличное, боевой дух личного состава... тоже отличный.

Когда словесный понос кончается и диктор предлагает прослушать концерт ансамбля песни и пляски Дальневосточного военного округа, Лаптиев соизволяет обратить внимание на меня. Он снимает со стопки папок один листок и легким щелчком ногтя посылает его в мою сторону.

- Ознакомьтесь, - цедит он сквозь зубы.

- Приговор? - спрашиваю я, но даже не делаю попытки пошевельнуться при этом.

Он кивает.

- Расстрел?

- Расстрел.

- РўРѕРіРґР° РѕР±РѕР№РґСѓСЃСЊ.

Он пожимает плечами, тянет руку через стол, берет лист и возвращает его на место. Выражение лица безразличное. Он даже демонстрирует свою безучастность к происходящему.

Но именно это - то и кажется мне в нем фальшивым. Это значит, что за невозмутимостью своей он прячет нечто важное для себя, тревожное. Тут надо найти ключ. � не обязательно родной, подогнанный к его душе, можно и отмычку.

Какой он? Как его найти? � как мне уложиться в выделенное для разговора время? � почему молчит он сам? Ждет моих слов? Каких? � что говорили другие, сидящие до меня на этом месте? Плакали? Восклицали? Защищались? Оскорбляли? Предлагали деньги? �ли, как Гюнтер Гульман, думали только о том, как передать информацию на волю?

- Надо всей �спанией, - задумчиво говорю, - чистое небо...

Зачем сказал? Кто знает... Ассоциации, ассоциации, ассоциации...

Что - то в лице Лаптиева меняется. Он умеет владеть собой, но я чувствую, я глубоко убежден, что его встревожили не такие уж нелепые мои слова.

- Чистое - чистое, - повторяю я, - Как в майский день.

- Что это значит? - спрашивает он наконец.

- А то, что если верить в то, что я - американский шпион, то, не допросив, не узнав моих связей, расстреливать меня глупо.

Он не туп, он не похож на персонажей армейских анекдотов. Он только играет, делает вид, что пытается понять меня, а ответ уже подготовил, хотя и не заметил при этом как сжалась лежащая на столе рука в кулак.

А я замечаю это и потому решаю перевести разговор на то, чтобы вопросы задавал я, а он отвечал:

- Вам не надо меня мучить, пытать, - говорю, - Достаточно влить в вену пару кубиков какой-нибудь дряни. Наверняка в вашем Пентагоне есть неплохой подбор подобной фармакологии.

- Ты прав, - кивает он.

- Поэтому я считаю не предосудительным для себя связной и толковой речью высказать все, что можно было бы выудить из меня под наркотическим ударом. � тут я прав?

- Прав.

- Что ж... Разговор начался "в теплой и дружеской обстановке". Но прежде я хочу поесть. Вторые сутки без жратвы.

- Третьи.

- Что?

- Третьи сутки.

- Надо же, - удивляюсь я, - А как же с сортиром? Меня выводили только два раза.

Он пожимает плечами.

- А как все-таки насчет пожрать?

Он жмет на кнопку и приказывает вошедшему курсанту принести порцию обеда.

- Третьего три... нет - пять порций, - добавляю я.

Курсант ловит взгляд Лаптиева, щелкает каблуками и удаляется.

- Челюсть болит, - жалуюсь я.

- Сам напросился.

- А разве я не был прав?

- Надо знать что говорить и когда.

- Правду надо говорить всегда, Дима. Без страха. Это я тебе говорил еще двадцать лет назад.

Лаптиев криво усмехается:

- Всему, что нужно мне, я научился сам, Александр �ванович.

- Ты просто не хотел учиться, Дима, - возражаю я, - Ты же - шуллер. Аттестат купил.

- Я поступил в военное училище. Сам !

- Да, Дима, ты поступил, - соглашаюсь я, - Но не потому, что хорошо знал школьную программу, а только потому, что у тебя была хорошая физическая подготовка. Подозреваю, что кое-кто из абитуриентов под нажимом твоего кулака написал тебе и ответов несколько.

Лаптиев молчит. Надеюсь, что я попал в точку. Осознание этого факта мне крайне важно для продолжения разговора.

- Сейчас это уже неважно, - продолжаю я, - Так - мелкий факт из биографии. А тогда - вопрос чуть ли не жизни и смерти. Ты приехал на каникулы через полгода и первый из выпускников заявился в школу. В форме, при погонах, чуть ли не орденоносец...

Стук в дверь - и в кабинет входит курсант с подносом в руках. Комплексный обед и четыре стакана компота.

- Спасибо, - говорю юноше, - В какое училище хочешь поступить?

Лаптиев делает знак - и курсант выходит.

Сначала я пью компот, потом принимаюсь за салат и прочую необыкновенно безвкусную снедь.

- Дрянь еда, - говорю о том, что в меню, должно быть, называется борщом, - Дрянь.

Лицо Лаптиева выражает нетерпение.

Эге, голубчик! Владеть собой ты умеешь только в беспроигрышной ситуации.

- Майор ? - говорю, - А я вот дальше рядового не дошел. В институте на военную кафедру не ходил. Выгнать ваши с института не смогли, потому как профессор один заступился. Ятогда научную работу делал - на кандидатскую, говорят, тянул.

- Почему не защитился? - снисходит он до вопроса.

- Это пока студентом был - все хвалили, - говорю я, вгрызаясь в хлебный мякиш с мясным запахом, символизирующий котлету, - А как только диплом получил - все о том, что я талантлив, забыли. В аспирантуру уже по конкурсу родственных связей принимали. А диссертацию мою потом внук министра защитил, Члены ВАК назвали ее почти гениальной.

- � где он теперь - внук вашего министра? - спрашивает он, намекая на многочисленные "чистки" восьмидесятых годов.

- Член - корреспондент ВАСХН�Л, - отвечаю я, - Ректор московского института и... Слушай! Как можно даже картофельное пюре сделать таким безвкусным !

- Зато бесплатно, - отвечает он..

- � калорийно, и питательно, - подхватываю я, - А ведь даже свиньи выбирают, что повкуснее.

- Можно не есть, - парирует Лаптиев.

- Можно, - соглашаюсь я, и тщательно пережевываю пищу. Перехожу опять к компоту, спрашиваю:

- Так, майор, говоришь ?

- Майор.

- А Калюка - подполковник. � не пацанами командует, а целым городом.

Лаптиев делает вид, что мои слова не задевают его.

- А я вот - рядовой, мне наплевать, - продолжаю я, - � тут мы с тобой квиты. Аристократы обошли и тебя, и меня. � не надо им ни подличать, ни аттестаты подделывать, ни выслуживаться, ни рук на допросах марать...

- Замолчи! - срывается он наконец.

Я допиваю последний стакан.

- Почему? - спрашиваю с наиневиннейшим выражением лица, - Что ты - хуже него, что ли? Я помню вас обоих по школе. А только тебе не быть ни военкомом, ни подполковником.

Если бы не стол между нами, он бы ударил меня. Я ощутил это всем существом своим, и чуть не рассмеялся

Ставлю стакан и говорю :

- Спасибо, - потом собираю посуду на поднос и предлагаю, - Пусть это уберут.

Он сбит с толку, я добился своего.

- Можно отвечать на твои вопросы? - спрашиваю.

- Зачем? - пожимает он плечами, - Приговор уже подписан. У вас осталось десять минут.

Он уже взял себя в руки, негодяй...

- Десять минут? Мне хватит, - улыбаюсь я, - Потому что тебе это тоже интересно. Скорее всего, тебе, как исполнителю низового звена, - между делом бью его по самолюбию, - не сообщили деталей. Но твой интеллект достаточно высок, чтобы из обрывков разговоров высокого начальства вычленить главное и на досуге поразмыслить...

Молчит... Слушает... Значит, я действительно угадал...

- Когда четырежды геройский наш генсек почил� - продолжаю я, - � проходимцы из Политбюро стали дарить его Престол заядлым покойникам, деградация власти в СССР стала очевидна даже кретинам... я решил уйти в кооператоры.

- При чем тут Брежнев?

- Помнишь, я вам в школе говорил, что НЭП решили ликвидировать не из-за самодурства Сталина, а потому, что пошатнулась власть бюрократов - большевиков. Они увидели, что политическая власть много скромнее экономической, а последняя оказалась в руках нэпманов и крестьян. По многим причинам я стал кооператором, но главное - я понадеялся, что уж в этот раз мы победим, разрушим режим насилия. Но в восемьдесят восьмом я окончательно понял, что переворота не миновать.

- Короче, - требует Лаптиев.

- А короче нельзя, - возражаю я, - Короче - это как на голую женщину лечь и заснуть. Кооперативное движение не смогло стать реальной оппозицией военно-бюрократическому режиму. Причин две: различие классовых интересов отдельных представителей кооперации и полнейшая зависимость от законов, принимаемых не ими, а бюрократическими инстанциями. Съезд Советов этим летом подтвердил это.

- Сами вы - бюрократ, - замечает Лаптиев, переходя опять на "вы", - � говорите не по-человечески.

- У меня мало времени, Дима, - оправдываюсь я, - Приходится говорить готовыми словесными блоками. Так вот, я понял, что кооперативы - не сила. Они были опасны коммунистам в двадцатых годах, когда научно - техническая революция не играла заметной роли в экономическом базисе страны. Сейчас валютный фонд одного только министерства среднего машиностроения (со своим между прочим, отделенным от государства карательным аппаратом) в миллионы раз превосходит богатства всех кооперативов вместе взятых.

- Болтать вы любите, - обрывает меня Лаптиев, - Чешете языком, чешете... - поднимается из-за стола, - Я думал, знаете что, факты есть... А вы любуетесь собой, как павлин.

- Будет переворот, - упрямо говорю я, - Не может не быть. � костры из книг запылают. � прохожих будут ставить лицом к стенке, обыскивать. � помчатся танки по мостовым, и запылают институты и университеты. � кровью захлебнуться и сторонники, и противники перестройки. � испуганно замрут те, кому на все, в том числе и на перестройку, наплевать. � юные молодчики будут маршировать по улицам с автоматами на шеях, на основании Указа 515 будут вламываться в чужие квартиры и дома, грабить, насиловать и кричать при этом: "Стране нужен порядок! Хватит этого бардака! Нужна сильная власть! Настоящая власть!" � во главе них можешь оказаться ты - городской фюрер, вождь на время резни и крови!

Удар - и я лечу к двери.

В голове гудит, в глазах разноцветные круги.

Звонок и сквозняк от распахнутой двери.

Пауза и странный голос Лаптиева:

- РќРµ РїРѕРЅСЏР».

Зажмуриваюсь и резко открываю глаза.

Лаптиев смотрит туда, откуда всегда появлялся "жуковец" - в сторону двери.

Поворачиваю голову и я.

В дверях, расставив ноги и слегка присев, стоит, упирая в живот приклад автомата, Бабаков Вовка. На нем форма лейтенанта десантных войск и голубой скошенный на бок берет.

- Руки в гору! - вежливо просит он и, не отрывая от Лаптиева взгляда, спрашивает меня, - Александр �ванович, сами встанете ?

- Смогу, - с трудом отвечаю я.

Покуда я, опираясь на стену, поднимаюсь на ноги, он командует Лаптиеву:

- Лицом к стене, майор. В левый дальний угол. � руки на стену... Вот так... � не шевелиться. Любое движение - стреляю. Отвечать быстро, четко и честно... Фамилия, имя, отчество?

- Лаптиев Дмитрий Николаевич.

- Звание, род войск?

- Майор. Общевойсковой.

- Должность? Часть?

- Замполит военно-патриотического клуба имени маршала Жукова.

- Чьим приказом утвержден на этот пост? - спрашиваю уже я.

- Министром обороны.

- Прежнее место работы? Должность? Часть?

Молчание.

- Прежнее место работы? Должность? Часть?

Я подхожу к Володе, припадая плечом к его плечу, говорю:

- Молчание - это тоже ответ.

- Какой ответ? - вздрагивает Лаптиев.

- А такой, - отвечаю я, - Служил ты либо в секретной части, либо проходил спецобучение для выполнения особого задания. В обоих случаях это играет на мою версию о грядущих твоих обязанностях в этом городе.

- Это неправда, - возражает Лаптиев, - Я был подполковником, замполитом отдельного мотострелкового полка. Проштрафился - и был отправлен сюда.

- Красиво врешь, - признаю я, - А главное - реалистично. В нашем государстве такие парадоксы вполне возможны.

- Г - гад! - громко произносит он, - Надо было тебя сразу... Не играть в трибунал.

Перебранка эта - лишняя потеря времени.

- Пойдешь с нами на выход, - говорит Володя, - Шаг влево, вправо - попытка к бегству. Стреляю.

- Погоди, - возражаю я, - Зачем нам его героическая жертва? √ и приказываю Диме, - Подойди к сейфу и открой его.

Не отрывая рук от стены, Лаптиев подходит к огромному, выше человеческого роста, сейфу.

Беру ключи со стола и бросаю к его ногам.

- Открой дверь, - приказываю.

Он поднимает ключи и возится с замком.

- Если там пистолет, - говорит Володя, - то баловаться им не советую. У меня палец на крючке.

Лаптиев молча тянет на себя массивную дверь сейфа.

- Вынимай все бумаги и все полки, - приказываю я, - Бросай на пол влево.

Лаптиев выполняет приказ, спиной выражая недоумение.

- Теперь лезь в сейф.

- Я же задохнусь, - говорит он, застыв перед черным провалом двери.

- Не успеешь, - ободряю я, - минут через пятнадцать тебя откроют.

- Я жду, - грозно произносит Володя.

Лаптиев делает два шага вперед и упирается лицом в заднюю стенку сейфа.

Я обхожу стол и, стараясь не оказаться на одной линии между Бабаковым и Лаптиевым, закрываю медленно поворачивающуюся на оси дверь.

В последний момент Лаптиев изнутри пытается помешать мне, посчитав, должно быть, что в таком положении стрелять в него не будут, но быстро развернуться внутри шкафа он, по-видимому, не успел и сопротивление его оказалось недостаточным, чтобы помешать двери захлопнуться.

Я поворачиваю ключ и оставляю его в скважине.

Бумаг на полках оказывается совсем не много. Даже удивительно, что хранить их приходилось в таком огромном сейфе. Зато на всех папках написано: "Секретно".

- Володя, - говорю я Бабакову, - Нам нужна сумка.

- Есть, - отвечает он, и достает откуда-то из комбинезона небольшой сверток защитного цвета, оказавшийся довольно-таки вместительным водонепроницаемым мешком.

Быстро впихиваем в него бумаги и выходим из кабинета: я с мешком впереди, он с автоматом сзади.

В приемной у стола на полу лежит связанный курсант с кляпом во рту. Он провожает нас ошалелым взглядом и боится дышать.

- На выходе "УАЗ- ик", - говорит Вовка, - Дверца открыта.

Быстро проходим коридор, минуем внутренний дворик, почти вбегаем в просторное фойе.

- Вперед! - рычит Бабаков, больно бьет меня прикладом в спину, - Вперед, сволочь!

Я бегу через фойе под прицелом зубов смеющейся охраны. Мешок болтается, занося меня при беге то в одну, то в другую сторону. Стараюсь выглядеть при этом испуганно. На выходе получаю еще удар - и чуть не кубарем скатываюсь по лестнице к распахнутой двери военного "УАЗика".

- Да, - слышу за спиной Вовкин голос, - Лаптиев вызывал дежурного. Пусть зайдет в кабинет и откроет сейф.

Ответ заглушает шорох бумаг в мешке, который я укладываю на заднее сиденье машины. Сажусь и сам.

Вовка прыгает следом, вытесняя меня в центр салона. Хлопает дверцей - и машина срываектся с места, вонзаясь в поток мчащихся по проспекту автомобилей.

Я замечаю на плечах шофера погоны прапорщика.

- Знакомьтесь, - говорит Бабаков, - Александр �ванович Гурцев и Станислав... Погоди, как твое отчество?

- Неважно, - отвечает шофер.

Он поднимает голову и я вижу в зеркале лицо старейшины городских пацифистов.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Двое суток прячусь в бунгало Вовки Бабакова, перечитывая документы из сейфа Лаптиева, отлеживаюсь от побоев, удаляя с лица синяки свинцовыми примочками. Просто удивительно, как скоро приходят в форму герои кинодрак. Тело болит, челюсть ноет, хочется спать - а сумятица мыслей мешает заснуть. Все время кажется, что забыл что-то важное. Вскакиваешь с постели, бежишь к компьютеру - и вбиваешь в его электронную память все новые и новые факты.

�З ФАЙЛА "ZAGOVOR. DOC" В КОМПЬЮТЕРЕ БАБАКОВА:

"Война √ экономически выгодное предприятие. Заинтересованы в ней ее участники в высших эшелонах власти. Экономическая катастрофа СССР есть следствие этой самой войны, но и причина возникновения новых банковских счетов в международных банках и увеличения сумм на этих счетах (см. стр. 8-9 указанных документов)

� Подобная война должна длиться до бесконечности или до полного экономического коллапса СССР и Афганистана. После этого СССР продается Западу. Наиболее эффективный вариант √ распад страны на так называемые соцреспублики. Чтобы не допустить этого, необходима единая сильная централизованная власть в стране. (см. стр. 11-34). Лидер нарабатывается путем ежесуточных трансляций по Центральному телевидению его выступлений за счет бюджета участников заговора. (см. стр. 10-11)

�Параллельно разрабатывать кандидатуру Ельцина. Он √ "серая лошадка", туп, пьяница, но властолюбив и абсолютно безнравственен. �з всех членов и кандидатов в члены Политбюро √ единственный, кто не имеет предрассудка о роли власти. Согласен говорить много о любви своей к народу, который презирает. (см. стр. 26-34)

� При провале переворотов в пользу Лидера или в пользу Ельцина, заняться развалом СССР на союзные республики с целью отсоединения России от СССР и провозглашению опять-таки Ельцина.( см. стр. 35-37)

� Выход СССР из войны должен быть только в виде пораженца. Тем самым укрепится престиж получивших поражение во Вьетнаме США. � скроются концы хищений, произведенных во время войны. (см. стр. 38-39)

� Дальнейший расклад предполагает�"

На этом файл обрывается.

Факты потрясающие! Документы, собранные Гюнтером Гульманом выглядят в сравнении с теми, что оказались в сейфе Лаптиева, превращаются в детский лепет. Заговор невиданной силы и с потрясающими последствиями!

Я не могу и читать все это, и печатать об узнанном. Хочется и сохранить узнанное, и дочитать до конца. Голова прямо-таки раскалывается от информации, которую нельзя доверять никому�

Словом, хаос в голове, отсутствие слов. Вовке бы рассказать, да реакция его ясна √ он сразу же потребует обнародовать нами узнанное.

А как? Каким образом выйти на массового читателя? �менно массового, ибо другим образом не докричишься, не объяснишь, не докажешь никому. Пока не знают о заговоре тысячи, его не остановить.

�скать издателя опасно, ибо нет гарантии, что тот не предаст, не продаст. Да и где свободные издатели в нашей стране?

� есть ли такие на Западе? � думают ли они там самостоятельно или тоже находятся в руках заговорщиков?

�бо мир изменился с тех пор, когда я читал стихи о дедушке Ленине и верил, что наша страна строит коммунизм. А в заговоре участвуют такие силы, что�

От осознания этой мысли я чувствую себя чуть ли не сумасшедшим.

Жаль, что нет скэнера у Вовки. А все эти бумаги надо прокопировать. Копировальные автоматы стоят только в секретных кабинетах некоторых учреждений. Как быть? Получатся ли качественные фотографии?

Наконец, на третьи сутки, когда я сделал вид, что ничем не озабочен, проснулся будто бы в бодром настроении, сделал зарядку, принял холодный душ и сел пить утренний чай, отказавшись от подогретых котлет и свежесваренных спагетти, он решает оказать мне милость и рассказывает обо всем так подробно, что из-за стола мы встаем лишь пообедав.

В то время, как я сидел в доме попа и прикидывался его галлюцинацией, Вовка Бабаков привел в "КАБАКЪ" компанию и, усевшись за стол, заказал шикарный набор закусок.

Чтобы их чисто мужская компания не привлекала внимания, решили "снять" девиц с другого столика. Оглядевшись, заметили, что как таковых свободных особ женского пола в зале не имеется. Лишь в дальнем углу, за кадкой с пальмой сидели и испуганно таращились в зал пять намакияженных мартышек неопределенно-юного возраста с длинными сигаретами в наманикюренных пальцах и большими бокалами посреди стола. В них сразу же были разгаданы профессионалки - и приглашать не стали.

Один из Вовкиных друзей оказался пацифистом. Он распознал в сидящих за столиками у выхода парнях своих единомышленников. Сделал им несколько приветственных знаков, но, не получив ответа, сконфузился и принялся есть севрюгу с таким остервенением, что вызвал немало шуточек со стороны друзей.

Надо сказать, компания Вовки Бабакова вела себя в "КАБАКЕ" вполне естественно и внимания не привлекала. Ели от души, блюда заказывали знакомые, запивали водкой, коньяком, поднимали тосты друг за друга, весело ржали, вспоминая проказы юных лет и их последствия. Со стороны казалось, что это казачествуют старинные друзья.

Совсем иное зрелище представляли мужчины с других столов. Все физически крепкие, рослые, они походили на две баскетбольные команды со всеми запасными, кандидатами и юниорами. Заметно выделялись два тренера и два капитана: их столы стояли в диаметрально противоположных углах. Телевизора с двухметровым экраном, в котором полуголая женщина пела нечто печальное, никто, казалось, не замечал.

Конфликт начался с пустяка. Бабаков, верный своим пьяным привычкам, попросил полового подать две бутылки шампанского на столик "тренера".

- Какого? - спросил половой.

- Обоих, - нагло заявил Вовка, и икнул.

Половой, записав "шампунь" на счет Вовки, указание исполнил, но сказать об адресате мецената не посчитал нужным. Каждый из "тренеров", увидев одинаковый набор бутылок у себя и у противника, решил посчитать себя оскорбленным и, подозвав полового, потребовал вернуть шампанское отправителю. Но, так как каждый показал в качестве такового "тренера" противоположной стороны, то бутылки лишь сменили владельцев, тем самым якобы демонстрируя обоюдное желание сторон оскорбить и оскорбиться.

Но до назначенного для драки момента оставалось около часа - и бутылки в третий раз переместились со стола на стол.

Половому это показалось особенно смешным - и он, подмигнув Вовке, положил перед каждым из "тренеров" по коробке конфет.

� вот тут-то "жуковцы" не выдержали...

Володя умудрился заснять на видеокассету и самое начало драки, и последующую оторопь свидетелей, и то, как половой очнулся и мастерским ударом каратэ разбил в щепы стол.

Однако "тренер" (им оказался Лаптиев) защитил своего курсанта и отправил полового в центр зала головой вперед.

В драку вступил обслуживающий персонал - рослые мускулистые ребята, сумевшие в течение пяти минут показать свое знакомство с несколькими видами боевой борьбы: самбо, каратэ, джиу-джитсу, дзю-до и ушу.

Особенно эффективно стала выглядеть драка после того, как "пацифисты", выдержав приличия ради эти минуты, рванулись бить "жуковцев".

Лаптиев, демонстративно встав на две дощечки паркета, рассылал по сторонам удары и зорко следил за происходящим. Вдруг он заметил направленный на него объектив - и сразу же все понял.

Он рванулся к телекамере, расшвыривая в стороны и друзей, и противников с неумолимостью бьющего лед атомохода...

Глядя на эти кадры, на пылающие ненавистью глаза Лаптиева, я хорошо представляю чем это грозило Вовке Бабакову - и то, что изображение в какой-то момент дрогнуло - не является неожиданностью для меня.

А вот сверкнувший заклепками перед объективом литой мужской зад кажется поначалу нелепым, пока вдруг обладатель синих джинсов и стоптанных каблуков не рушится в ноги Лаптиева и не сокрушает его на пол.

На замполита клуба имени Жукова навалилась вся Вовкина компания - и тот, погребенный под центнерами человеческого мяса, извивался, хрипел и матерился до тех пор, пока подбежавший к нему половой не огрел бутылкой шампанского по голове.

Поле боя, каким предстал теперь зал "КАБАКА", преобразилось. Это был уже не хаос сценической площадки из кинобоевиков, а два фронта вполне определивших свое место бойцов.

- Стоп! - говорю я, - Все, что было до этого кадра, перепиши на копии и разошли в прокуратуру, обком и облсуд.

- Уже разослали, - ленивым голосом отвечает Вовка, - � в комиссию конституционного надзора в Москву еще. Показать дальше?..

Два фронта трижды смыкались в одном порыве уничтожить противника и трижды расходились, оставляя на полу пятна барахтающихся тел.

Но вот из-за штор вывалилась синекрасная каша милицейских курсантов с полосатыми дубинками в руках. Они смело врезались в тыл дерущимся и с профессиональной лихостью стали молотить и "пацифистов", и "жуковцев".

Те дрогнули... и ринулись за столик бармена. Впереди - все тот же половой.

Он же открыл и незаметную на фоне затейливых завитушек потайную дверь, куда вслед за ним нырнули и "пацифисты", и "жуковцы".

Для заключительного кадра Вовка присел и снял крупным планом распростертое тело Лаптиева и застывшего над ним враскоряк юного обладателя полосатой дубинки в синих штанах и хромовых сапогах.

- Хороший ракурс, - говорю я Вовке.

Он довольно улыбается и начинает рассказывать как ему удалось всю эту зрительную информацию втиснуть в память компьютера.

Телекамера спасла Бабакова от ареста. Он нагло заявил милиции, что снимает учебный фильм по заданию МВД и весьма недоволен, что действия блюстителей порядка оказались столь стремительными.

- Понимаете, - объяснил он офицеру - воспитателю, - в учебных фильмах старого типа все чересчур отрежиссировано и отрепетировано. Драки походят на балет. Нет правды жизни - и оттого становится ложной сама задача. Мы ходим по злачным местам и снимаем кадры, которые наиболее четко и серьезно отображают суть отношений этого мира и высокую роль правоохранительных органов, решительно искореняющих все проявления хулиганства.

Всех валяющихся между столиками "пацифистов" и "жуковцев" арестовали, а Володю и его компанию лишь попросили покинуть помещение, добавив со сладенькими улыбочками на лицах, что было бы важно пригласить работников Центрального РОВД на просмотр готовой киноленты.
- Обязательно! - заверил Вовка, - Нам и самим нужна ваша профессиональная оценка! Лента-то конкурсная!

- Они что - и документов у тебя не спросили? - удивляюсь я рассказу.

- Почему ? Спросили.

- А ты ?

- Показал. Всем документам документ.

- Откуда? - не верю я.

- А! Ерунда! - отмахивается он.

- А все-таки?

Вовка сует руку в карман и вынимает красную картонку с собственной фотографией и типографским текстом: "МВД СССР. Пресс - Центр. Кинообъединение. Степанчук Сергей Михайлович. Кинорежиссер. Министр внутренних дел. Подпись". Здесь же замысловатый росчерк и гербовая печать. На обратной стороне корочки выдавленно с золотом: "Код 22736, допуск по форме ╧ 1, спецчасть".

- Что это означает? - спрашиваю я.

- А черт его знает, - пожимает он плечами, - Дружок мой в типографии работает - вот и отпечатал шутки ради. Он по этой штуке паек в обкомовском буфете второй год получает... Я как мильтону показал ее, так сразу быка за рога: "Звоните министру, говорю, он подтвердит полномочия". Майор со страху чуть в штаны не наложил. Подпись-то на удостоверении не факсимильная, а живая, чернильная.

- А ребят своих как представил ?

- Двое - телохранители, говорю, а один - ассистент, один - звукооператор. У них даже документов не спросили.

- Тогда вот что... - говорю, - Срочно найди всех четверых и упроси всех взять отпуска. Чтобы как можно дольше их не видели в городе. Могут запомнить, опознать.

- Уже.

- Что уже?

- Уже всем сказано: лечь на дно. Во всех смыслах.

- Молодец! - удивляюсь я оперативности Бабакова, - Если нужны будут деньги - возьмешь у меня.

Как ни парадоксальна, ни анекдотична история с документом Бабакова, но удивления вызывать она не должна. Авторитет бумаги, сила документа в нашей державе таковы, что любой типографски окрашенный кусок картона становится силой настолько мощной, что перед ним склоняют головы и Закон, и Мораль, и Власть. Разнообразие же форм документов столь велико, а наличие секретных учреждений и должностей столь обильно, что чем нелепее бумажка и чем одиозней "шапка" на ней, тем серьезней и грознее кажется документ.

Словом, сыграл Бабаков на холопском страхе офицера-воспитателя - и вернулся ко входу в "КАБАКЪ", где он оставил нашу "Волгу".

А машины в переулке нет.

Подумал, что это я взял ее и со спокойной совестью вернулся домой.

Целые сутки, предаваясь воспоминаниям о драке, он пил портвейн "777", закупленный в ближайшем магазине, печатал копии своего фильма и фантазировал по поводу моих предстоящих восторгов.

Утром, вдруг протрезвев, вылил оставшееся вино в унитаз, убрался в комнатах, принял душ и сел, глядя в раздумье на компьютер.

Этот аппарат являлся единственной вещью в доме, которая не просто напоминала ему о моем недавнем присутствии в нем, но и таила в своей памяти нечто такое, что касалось лично меня, и Вовке могло быть неизвестно.

Бабаков не стал перечитывать то, что я записал на дискетку. Он просто спросил у компьютера: "Где в настоящее время находится Гурцев Александр �ванович?"

Машина молчала.

Тогда он открыл мой файл.

На мониторе появилась фраза: "В помещении военно-патриотического клуба имени маршала Жукова".

- Как это? √ поразился я, - Это же железка. Она не думает.

- А зачем ей думать? √ подал плечами Вовка, - Вы эту фразу там раза три напечатали. Видимо, думали о клубе этом все время. Вот я и решил, что вы там.

�сходя из таких вот пренелепейших расчетов, из такой вот дремучей логики решил Бабаков, что я попаду по собственному желанию туда, куда меня затащили силой и где чуть не расстреляли.

Бред, словом, какой-то!

�З ФАЙЛА "VOPROS. DOC" В КОМПЬЮТЕРЕ БАБАКОВА:

�.В помещении в-п Жукова� Афганцы. �нтересно. Почему именно они? Потому что имеют опыт убивать? Кто стоит за ними?

� Военно-патриотический клуб имени Жукова. Наркотики. Очень важная деталь. � льготы. За то тем, кто не ранен и не покалечен? За то, что знают.

• в”� Жуковцы. Почему СЏ РґРѕ СЃРёС… РїРѕСЂ РЅРµ попал РІ этот клуб? Почему такие огромные средства направлены именно туда? Р� откуда? Р�Р· РњРѕСЃРєРІС‹? РўРѕРіРґР° почему именно РІ РЅР° РіРѕСЂРѕРґ? Кто стоит Р·Р° этим? Откуда здесь столь большой человек? РќРµ РїРѕ рангу метим.
• в”� Лаптиев имеет отношение Рє РІ-Рї клубу? Надо узнать.
• в”� Военно-патриотический клуб. Р’СЃРµ упирается именно РІ него. Р� Лаптиев. Почему здесь Лаптиев?

В клуб, как узнал Бабаков, пропускают людей только в военной форме. Для гражданских введена строгая пропускная система.

Форму он достал у Станислава. Тот в указанный срок предоставил Бабакову не только комбинезон десантника и голубую тельняшку, но и автомат, и "УАЗик".

2

- А остальное, - заканчивает Володя, - дело техники.

- Авантюрист! - восхищаюсь я, - Чистый авантюрист!

- С кем поведешься, - довольно ухмыляется он, - Но перейдем к делу. Какие у вас творческие планы?

- Подумать, - отвечаю я, - � не спешить.

- В каком направлении прикажете подумать? - с шутовской услужливостью спрашивает он.

- Если честно, - признаюсь я, - не нравится мне вся эта история: и с удостоверением твоим, и с электронной подсказкой, и то, как ты меня вызволил... По-киношному все это, как по сценарию.

- Не понял, - теряется он, - Вы что - за суку меня держите?

- При чем тут ты? - отмахиваюсь я и задумываюсь...

После случая вызволения меня из кутузки лично начальником облуправления КГБ, освобождение Вовкой Бабаковым - событие не столь чудесное. Но, тем не менее, в первом случае я был поражен меньше. Второе мое освобождение, такое понятное, такое внешне замечательное, вызывает тревогу и чувство недоверия к произошедшему.

Что-то тут не так. Чересчур все гладко произошло там, где обязательно должна случиться накладка. Должна - и не случилась. Где? Почему?

- Володя, - спрашиваю я, - Когда у тебя появилось удостоверение?

- Вы что, Александр �ванович, не верите мне? - обижается он.

- Я думаю, Володя, - отвечаю, - Верить или не верить - это эмоции. Я же аналитик... Так когда же?

Он пожимает плечами.

- Года два назад, - говорит.

- Ясно, - киваю я, - С этим покончено. Будем считать случившееся счастливым совпадением. � то, например, что удостоверение оказалось у тебя в тот момент в кармане.

- Зачем вы так? Не случайно оказалось. Я его специально для этого случая нашел.

- Нашел?

- Ну да. Сунул куда-то по пьяне. А куда - забыл. Больше года не видел. А тут, как вы ушли в тот вечер, я о нем и вспомнил.

- Долго искал?

- Да часа полтора.

- � где нашел?

- В сберкнижке.

- У тебя и сберкнижка есть? - поражаюсь я.

- Ага. Четыре рубля. Десять лет как не доставал. �нтересно, пятерка набралась уже на проценты?

- Десять лет сберкнижку не открывал, а удостоверение в нем оказалось. Занятно.

- Нормально, - отвечает он, - Я по пьяне иной раз такое отчебучу - сам потом удивляюсь.

- Погоди, - прошу я, - Обобщения потом. Ты вспомни конкретно: когда ты вермут пил... ты в квартире один был?

- Так это потом уже...

- Да, - как можно четче говорю я, - Потом. После драки. Ты был один?

- Один, - кивает он, недолго думает и повторяет, - Один...

- В отключке до этого был ?

- Как водится. С третьей бутылки.

- � потом спал? До самого утра?

- До утра.

- Странно, - говорю я, - С трех бутылок вина - и половину суток проспал.

- Это да, - соглашается он, - Я обычно после перепоя встаю чуть свет, а тут часов до двенадцати дрых.

- Ничего не видел, не слышал?

- Не видел. Не слышал.

- А встал - и сразу решил спросить у компьютера: где я?

- Нет, я сначала... - растерянно говорит он, - Хотя, погодите�

Лицо его становится задумчивым.

- Знаете... - признается Володя, - Я ведь именно с этой мыслью и проснулся. Но сразу не стал спрашивать, а пошел зубы почистил - во рту как полк ночевал... Чайник поставил... Потом подошел к компьютеру и спросил...

- Чайник-то выключил?

- Чайник? - не сразу понимает он, - Выключил. Выключил. Только он почти весь выкипел. Я, как прочитал ответ, так обалдел даже. Бросился вино выливать. В клозет...

- Вино где брал?

- Я же говорил, в магазине нашем, в "Ласточке".

- � тебе с прилавка целый ящик выгрузили?

- Зачем с прилавка? С заднего хода.

- Сам продавец?

- Да нет. Узбек какой-то. Рабочий.

- Ты его знаешь?

- Да что вы?.. �х на дню по несколько человек меняется. А на ночной отгруз и вообще кого продавец нанимает - не поймешь. Я сам два раза торговал.

- По ночам?

- Ну, да. Сидишь в подсобке, а кто знает - приезжает. � тебе за это - полный пансион.

- Ты вместе с грузчиком заходил в подсобку?

- Да что вы, Александр �ванович! - смеется он, - Он же для того и сидит, чтобы никто не заходил! Сам вынес. Только если вы думаете, что насыпал он туда чего - то не получается. Я с третьей бутылки вырубился. Как всегда.

Говорить о своей пьянке ему нелегко - и я решаю прекратить допрос. Но объясняюсь:

- Пуганная ворона куста боится, Володя, - и предлагаю плотно закусить и лечь спать.

ШЕСТОЙ Т�РЕ ПЕРВОМУ ТЧК ОПЕРАЦ�Я ПЯТЫЙ УГОЛ РАЗВ�ВАЕТСЯ УСПЕШНО ТЧК ПРОШУ ОЗНАКОМ�ТЬ ГЕНЕРАЛА КУРБАТОВА С ЕЕ ЗАВЕРШАЮЩ�М ЭТАПОМ ТЧК КАП�ТАН ПОДЫБАЙЛО ПРОВЕЛ РАССЛЕДОВАН�Е ТЧК ТУП�К ТЧК ПРОШУ ЗАКРЫТЬ ДЕЛО ДВЕСТ� СЕМНАДЦАТОГО ЗПТ КАК ОСЛОЖНЯЮЩЕЕ ХОД ОПЕРАЦ�� ПЯТЫЙ УГОЛ ТЧК

- Вы не заметили, Александр �ванович, - говорит Вовка, глядя как я наворачиваю яичницу, - что в нашем городе слишком много стали убивать? Я за последний год видел трупов больше, чем за все предыдущие тридцать четыре.

Сам он не ест, объясняет отсутствие аппетита похмельным синдромом, который будет длиться еще день-два.

- Хищения еще, - киваю я, - Грабежи.

- Да чего грабить-то? Сплошная нищета. В магазинах - и то товаров нет.

- В магазинах нет, - соглашаюсь я, - Но пойди на базар. Все есть. Но с тройной переплатой. Товаров в стране предостаточно... почти. Но поставки, хранение, торговля - централизованы. То есть организованные закупки и узаконенная система спекуляции - вот место, где гнездится преступный мир, вот где идет грабеж населения. При нем мелкий уголовник исчезает как явление, а преступность становится государственной доктриной.

Плохо говорю, бездоказательно, ибо нет настроения ни умничать по поводу Мирового Разума, ни сплетничать на темы экономики и политики. Сытый и в безопасности я должен хотеть спать и что называется "зализывать раны", но странное беспокойство, патологическое чувство загнанного зверя не оставляет меня в этом доме. Я, кажется, всем нутром своим, всей кожей чувствую, что здесь мы с Вовкой не одни.

Может тому причиной картины? Выстроились вдоль стен и смотрят... Странные, фантасмогорические, похожие на бред наркомана или на речь провидца перед обезумевшей толпой. В них нет, кажется, ни одной законченной детали, каждая являет собой продолжение предыдущей и началом последующей, ибо нет тем деталям ни начала, ни конца, нет ни замкнутости, ни хаоса. � все в порыве, в движении, в борьбе за жизнь и смерть одновременно. � вакханалия... Вакханалия чувствуется даже там, где угадываются предметы неживой материи, где они мертвы, стремятся к разложению.

� жуткий страх охватывает меня при взгляде на одну картину, восторг и радость - при взгляде на другую, тоска и грусть - когда смотрю на третью...

- Спасибо... - говорю, - Не ожидал... Это... настоящее. Не фотография.

Глаза Вовки Бабакова смотрят благодарно, и чувствуется, что у него у самого стоит ком в горле.

- Я, знаешь... - продолжаю я, - виноват... Не надо тебе со мной... Мое дело грязное... Оно - как политика... А ты... Такого больше никогда... Даже у Сальвадора Дали не было. Это... Великое!

Да, да... Для всего Человечества!

Володя пытается ответить, но закашливается и выбегает на кухню.

"Эх, Володя, Володя !.. Талант твой уникальный, дар божественный чуть было я не попрал ногами, чуть было не утянул тебя в пучину страха и несчастий, не ввергнул в мир страстей ничтожных - политических и уголовных".

Беру с книжной полки зеленый фломастер и пишу прямо на столе:

"Володя, прощай !

Не буду лгать - очень хотел, чтобы ты помог мне в одном весьма важном деле. � нет у меня для этого человека более близкого и надежного, чем ты. Но я не вправе рисковать тобой".

- Я писал краской то, что слышал от вас еще в школе, Александр �ванович, - слышу за спиной.

� тороплюсь дописать:

"Ни слова вслух о том, что здесь написано. Нас могут подслушивать".

� говорю вслух:

- Спасибо, Володя.

- Это правда? - спрашивает он и тычет пальцем в последнюю мою строчку и продолжает, - Я был действительно поражен, когда услышал ваши мысли на рыбалке. Все, чем бредил я, пытался объять образами, вы сумели выразить словами - ясно, просто, по-моему. Мир вашей философской концепции - не откровение вовсе, а естественное порождение того, что вы называете Мировым Разумом, Мне было страшно всегда не понимать зачем я пишу эти картины, почему меня тянет к краскам, почему я прямо болею в тот день, когда не запачкаю хотя бы квадратный дециметр холста или картона...

"Я хочу делать ваше дело с вами", - пишет он тогда на столе.

"РќРµ РјРѕРіСѓ".

"Очень прошу", - пишет он, а вслух говорит :

- Я люблю краски! Я слышу музыку их цвета! Они вплетаются в линию рисунка, как солнечный луч в росистую паутинку, - и мириадное их многоголосье отзывается пением в сердцах человеческих...

"Не настаивай, - пишу я, - �наче я сам сдамся властям".

- Это правда, - говорю при этом вслух.

- Но почему?! - кричит он.

Я подношу палец к губам.

- К черту! - ярится он, - К черту эту живопись! Эту скотскую унылую жизнь! Этот блевотный страх всех и вся! Жить! Хоть однажды жить! Хоть один день!

� тут я замечаю радиошпиона. Маленький, серенький, он прикреплен к висящей под потолком картине и достать его можно лишь встав ногами на стул или табурет.

Я выполняю эту операцию, отколупываю аппарат и швыряю его прямо в ладонь замолчавшего Володи.

- Давай-ка спать, - говорю, - Завтра тяжелый день.

Сажусь за компьютер и стираю все то, чем забил его память в эти дни.

Мне подарен лишь глоток свободы, какие-то невидимые силы играют мною, как пешкой на доске. Узнать бы кто они есть - ясны станут причины, побудившие их так поступать. Пока же ясно одно: кто-то позволил (а может и приказал) выудить меня из клуба "жуковцев" и надеется контролировать каждый мой шаг.

- Ты знаешь, - говорю я Володе, - Когда жена сказала мне, что ты бросил семью и стал вольным художником, я в первое время восхитился тобой. Но вслух почему-то стал корить. Жена посоглашалась, посоглашалась, поговорила: "Бедная Наташа! Бедные дети!" - а потом стала тебя же и защищать: "Талант! Блаженный!"

- Не надо об этом, - просит он.

- Нет, я не тебя, я себя хочу понять. Почему я сразу так обрадовался за тебя? Почему?

- Черт знает... - пожимает он плечами, - Если бы не Указ восемьдесят пятого, я бы и не запил, наверное.

- Глупости. Указ - повод. Причина - глубже... в трагедии таланта в обществе. Страшно смотреть, как мы живем...

- Спать пора, - говорит он, и выключает свет.

Плюхаемся на диван в одежде, едва касаясь друг друга телами.

- Убивают... - продолжаю я, - На каждом шагу убивают... Аппарат насилия разбух, как пузырь... А в городе убивают... � все уже привыкли... � выстрелы на улице... и кровь... и шеренги бегущих "серых беретов"... � жуть... и не страх уже, а покой... обреченность и вечный покой... �спуганные люди прячутся за стенками домов... Молодежь марширует с песнями... � одинокий талант с истекающим кровью сердцем ищет зрителя, ищет слушателя... � запертый в клетке недоверия, всеобщей ненависти и пустоты, пьет сивуху и плачет над маленькой птичкой любви...

3

"Здравствуйте, Александр �ванович, Светлана Филипповна, Светлана и Юра!

Огромный привет вам из Приморского края. Сразу прошу прощения за длительное молчание, которое вы расценили, как обиду (судя по вашему письму). Вы глубоко ошиблись, на вас я не обижался и не обижаюсь. Если и стоит обижаться, то на собственную глупость.

Теперь о моих делах. Приключений хватает, только нет времени описывать их. Много у меня нарушений, считаюсь злостным самовольщиком. Но живу неплохо. Отмечаем праздники и будни. Пьем стихийно - 1-3 раза в неделю, в основном пиво и вино, иногда еще какую-нибудь гадость. Но я к таким мероприятиям не присоединяюсь.

В конце ноября встал вопрос о ремонте. Сломалась рама. Две недели ремонтировался в Находке. Просмотрел все престижные фильмы. Особенно понравились: "Маленькая Вера", "Воры в законе" и "Меня зовут Арлекино". После них в течение 1-3 суток приходишь в себя, приходится задумываться что делать: жить или существовать? Проклятые деньги все в жизни портят, в трудный момент все упирается в них.

Живем здесь, как бичи, отдельный участок под Находкой. Почту привозят через пять дней, телевизор сломался в сентябре еще. Библиотеки нет, о событиях в мире узнаем через два-три дня (землетрясение в Армении, угон самолета).

В ночь с 11 на 12 декабря в части, где мы питаемся, сгорел штаб. Дежурный по части запер в обитой железом оружейной комнате азербайджанца - самовольщика, тот сгорел в пожаре. Сам я рассматривал труп. Много видел трупов в институте, но каждый труп выбивает из колеи.

Но зато охрана успела вынести сейф с деньгами.

Причины пожара неизвестны, грешат на электропроводку. Но я и большинство считают, что это длинная рука мафии в этой части, которую полгода назад начали громить и завели на 150 офицеров уголовные дела. Минимум пятьдесят посадили бы.

Штаб сгорел полностью, даже внутреннее содержимое сейфов с документами.

На следующий день возле нашей базы мотоцикл без люльки влетел в "З�Л". �сход летальный, разрубило пополам. Месяц назад недалеко отсюда загорелся "КАМАЗ". Водитель и пассажиры отделались ожогами. "КАМАЗ" остался стоять на дороге. Ночью в него влетел "Жигуль" на большой скорости.

В начале октября на военном объекте два бойца, нет три... напились в вагончике. Потом двое из них набили морду третьему. Тот выскочил, запер их, облил бензином и поджег. Они - в окно давай, решетку стали выламывать, а он им и в окно бензину плеснул. Что делается, что делается...

Вроде и войны нету, а почти каждый день трупы. Про драки писать - бумаги не хватит. У нас в конце октября - начале ноября было что-то вроде революции.

Ночью все спали одетыми. При первом же сигнале - все в драку. Часа через полтора все утихло, наряд смыл кровь со стен, про пол уж и говорить не стоит. Дрались с дембелями и все-таки победили. Месть была ужасной, дошло до того, что один из дембелей сбежал.

Приезжали из части, всем дали втык, нашу группировку предупредили насчет самосуда. Всех дембелей вместе со сбежавшими отправили в часть. Говорят, что до Нового года не уволят.

Вот так мы и живем... �з дому вестей почти нет. Братец мой ездил в гости в ГДР. Письма пишу редко, потому не обижайтесь. На днях заберу фотки в Находке и постараюсь вам отослать. Наш участок передают в подчинение Перьми, но меня с машиной постараются отправить в часть. Я сделаю все, чтобы этого не случилось. Вот основные новости. Пишите как у вас дела. Еще раз извините за молчание.

С уважением, Степан"

"Уважаемые Александр �ванович, Светлана Филипповна, Светлана и Юра!

Поздравляю вас с Новым годом! Желаю вам счастья, любви, крепкого здоровья, свежего воздуха, удачи и мирного неба над головой!

С уважением, Степан.

Постскриптум: к 15 января меня отправят в часть в Комсомольск - на - Амуре. Приеду - напишу".

"Здравствуйте, Александр �ванович, Светлана Филипповна, Светлана и Юра!

Лежу в госпитале. Обещают третью группу и комиссовать.

"Деды", которых мы били на точке, расквитались со мной заочно. Как приеду, расскажу. Одно ясно - не обошлось без той мафии, о которой я уже писал. Все повязано так, что я боюсь глотать их пилюли. Они ведь без обложек - и неизвестно что дают. Прячу в карман и выбрасываю на улицу. Уколов не делают - фонды прошлого года кончились (думаю толкнули налево), а нынешнего еще не поступили. Спим с товарищем по очереди. Дважды в палату заходили посторонние. Говорят, что ошиблись дверью. Письмо выброшу в окно - тут прямо внизу городской тротуар. Может, прохожий какой и бросит в почтовый ящик. Если что со мной случится - дайте, пожалуйста, делу ход.

Степан. 19.01.1989 год".

Мальчик погиб уже здесь. Его сбила среди белого дня машина, свернувшая на тротуар, а потом так быстро исчезнувшая, что никто из свидетелей не заметил номера.

Следствие закрыли из-за невозможности найти преступника. Накануне Степан был у нас дома и говорил, что видел в городе офицера из своей части. Фамилию не назвал.

Следствие проверило этот факт и убедилось, что ни один из части, где служил Степан, "в указанный период времени с места службы не уезжал".. Юноша, посчитали они, обознался...

А в документах из Лаптиевского сейфа написано, что задача заговорщиков на этом этапе √ деморализовать тыловые армейские части. (Под тылом они подразумевают армейские части, не участвующие в афганской бойне).

� еще сказано, что надо не жалеть денег на дискредитацию Гимна, герма и флага СССР. В сознании обывателя при любом из трех вариантов переворота не должно оставаться уважения ни к чему из того, что воспитывала советская власть в течение семидесяти лет. Начать следует со скомпрометированного уже Сталина, а за ним потечет цепочка и прочих "большевистских святых": Тухачевского, Ленина и прочих. Решительный удар должны нанести по КГБ устами людей не знающих об истинных причинах позволения им говорить с высоких трибун дурное об этой чудовищной силе. Но здесь же, в бумагах, был и листок (стр. 89), из которого ясно, что генералы КГБ тоже являются участниками заговора.

�менно ими предложен был план (см. стр. 117-299) ЭКСКАЛАЦ�� ТЕРРРОР�ЗМА НА ТЕРР�ТОР�� США С�ЛАМ� МУСУЛЬМАНСК�Х ТЕРРОР�СТОВ, КОТОРЫЕ ДОЛЖНЫ ПР�ДТ� НА СМЕНУ ПОТЕРЯВШ�М Л�ЦО "КРАСНЫМ БР�ГАДАМ".

Мне на США, надо признаться, наплевать. Гнусная страна торгашей. Но ведь надо понимать, что эти закормленные империалисты взбесятся и начнут жать как раз те самые кнопки, которые пока еще способны жать только наши партократы. Бешеный американский жирный боров ничуть не менее страшен, чем изголодавшийся русский бык.

� если у Лаптиева в сейфе такие документы, то что лежит в подобных ящиках у других нелюдей?

4

Я стою в кабинете горвоенкома, пройдя весь путь от дивана в комнате Вовки Бабакова до секретного лифта так незаметно, словно всю жизнь жил тайно и учился жить по-шпионски.

В руках у меня портфель. В нем - небогатый набор взломщика, некоторые из бумаг Лаптиева (остальные я сжег) и остатки денег, полученных из рук хозяина "КАБАКА".

На поиски подслушивающих и подглядывающих устройств уходит часа полтора.

Ни одного не обнаруживаю.

Создается впечатление, что за время моего отсутствия никто не соизволил посетить эту комнату. А это наводит на размышление, в основе которых - мысль о запрете на появление здесь лиц, желающих разобраться в главной загадке случившегося со мной в последнее время - самой личности военного комиссара города.

�бо, как ни мало общались мы с Калюкой, а все больше мы воспоминали, притом воспоминания те были общие, давние, совсем не связанные с основной его, уже взрослой жизнью. Безликость кабинета, стола, осмотренных мною в предыдущий приход, заставляют думать, что кто-то основательно поработал, убирая отсюда детали, которые могли бы хоть как-то персонифицировать хозяина кабинета.

Кто это сделал? Зачем? � как скоро можно получить на это ответ?

�менно потому я здесь.

Но думается мне сейчас не о сегодняшнем деле, а о давнишнем моем юном друге, по уши влюбленном в Светланку, мою дочь, о мальчике Степане, с которым несколько лет его доармейской жизни мы ходили в горы, таская на плечах неподъемные рюкзаки, ели из одного котелка вкусный лишь из-за усталости и свежего воздуха кулеш, спорили до хрипоты о смысле жизни и раз по двадцать спасали жизни друг другу, повисая на скалах головами вниз, обдирая до крови пальцы рук и плача от напряжения.

Но теперь я один. � мне следует быть спокойным, серьезным и готовым к неожиданностям.

В документах, взятых из сейфа Лаптиева, есть свидетельство, что акцию по уничтожению Степана произвел один из офицеров-воспитателей клуба имени Жукова.

Кабинет, как кабинет, похожий на десятки тысяч подобных кабинетов нашей обширной державы. Та же безликость, набор стульев, столов, сейф, шкафы и портрет Ленина на положенном месте. Будто хозяин кабинета не встречал в жизни восхода, не любовался закатом, не любил, не напивался вдрибадан, а всю жизнь ходил по струночке, пел маршевые песни, говорил лишь умно и серьезно.

Навидался я таких кабинетов и не раз стонал в них в бессилии от человеческой глупости, но мой исполкомовский опыт обогатил меня и знанием того, что всякий чиновник, сидящий на сколь-либо важной должности, ищет и находит возможность организовать рядом с кабинетом филиал квартиры - комнату отдыха с домашней обстановкой, с самоваром и, как минимум, с клозетом.

Здесь такового нет. � это настораживает.

Торцовая стена меня привлекает особенно. Композиция всех навешанных на нее и приставленных к ней предметов слегка смещена влево, к окну, и оставляет с эстетической точки зрения лишнее место между сейфом и углом стола. �менно здесь, за высокими деревянными панелями и следует искать вход... в не знаю куда.

Достаю из портфеля индикатор (очень чуткий, очень дефицитный, не знаю уж как он оказался у Бабакова, хотя при его увлечении электроникой удивляться и не стоило бы) и начинаю скользить им по лакированным доскам, поглядывая на лампочку. Если есть хотя бы слаботочная электропроводка под панелью, лампочка обязательно загорится...

ПЕРВЫЙ Т�РЕ ШЕСТОМУ ТЧК ОЗНАКОМ�ТЬ ГЕНЕРАЛА КУРБАТОВА ДЕТАЛЯМ� ЗАВЕРШАЮЩЕЙ ЧАСТ� ОПЕРАЦ�� ПРОБНЫЙ ШАР РАЗРЕШАЮ ТЧК РАССЛЕДОВАН�Е ЗПТ ПРОВОД�МОЕ КАП�ТАНОМ ПОДЫБАЙЛО ЗПТ ЗАКРЫВАТЬ СЧ�ТАЮ НЕЦЕЛЕСООБРАЗНЫМ ТЧК ХОД РАССЛЕДОВАН�Я ПО ДЕЛУ ДВЕСТ� СЕМНАДЦАТОГО КОНТРОЛ�РУЮ Л�ЧНО ТЧК

Лампочка не светится.

Десятый раз скребу щупом по лаку панели и начинаю чувствовать себя человеком, попавшим в дурацкое положение.

Может барахлит щуп?

�ли электропроводка каким-то особым образом заэкранирована?

Тяну руку в сторону электророзетки - и в полуметре от нее индикатор светится.

Что ж... попробуем старым дедовским способом.

Бросаю прибор в портфель и достаю из него спички и бумагу. Делаю жгут. Поджигаю его.

Огонь облизывает панели, оставляя черные узоры на лаке досок и роняя пепел на пол...

Пламя едва заметно шевелится вдоль одного из стыков - это щель.

Мелом очерчиваю контур двери и опять щупом обследую его.

Провожу вдоль правой вертикали - и на мгновение слабо вспыхивает лампочка. Обследую все пространство вокруг этой точки - и нахожу направление проводки.

Минут через сорок нахожу и кнопку...

Что там? Врата ада? Ключ к тайне? �ли обычный вертеп с сувенирами из бутылок, лифчиков и женских трусов?

Палец мой осторожно опускается на кнопку.

Р’ Рќ Р� Рњ Рђ Рќ Р� Р• !

Р  Рђ Р— Р« РЎ Рљ Р� Р’ Рђ Р• Рў РЎ РЇ Рћ РЎ Рћ Р‘ Рћ Рћ Рџ Рђ РЎ Рќ Р« Р™ Рџ Р  Р• РЎ Рў РЈ Рџ Рќ Р� Рљ !

Р“ РЈ Р  Р¦ Р• Р’ Рђ Р› Р• Рљ РЎ Рђ Рќ Р” Р  Р� Р’ Рђ Рќ Рћ Р’ Р� Р§ ,

1948 года рождения, русский, беспартийный, место рождения: село Вешки Гусь-Хрустального района Владимирской области.

П Р � М Е Т Ы: рост 180 - 182 см, средней полноты, лицо прямоугольное, пористое, брови дугообразные, низкие, глаза голубые, на подбородке ямка, уши оттопыренные, волосы светло-русые, губы полные, в уголках глаз густая сеть морщин, широкоплеч, носит костюм 54 - 56 размера, предпочитает костюмы светлых тонов и однотонные рубашки.

О С О Б Ы Е П Р � М Е Т Ы: преступник может в задумчивости жевать травинку или веточку дерева (предпочитает карагач - азиатский подвид вяза) или карандаш.

ПРЕСТУПН�К ХОРОШО ВЛАДЕЕТ ПР�ЕМАМ� САМБО, МОЖЕТ БЫТЬ ВООРУЖЕН.

ТОВАР�Щ�! Областной совет народных депутатов, областной комитет КПСС, областное управление внутренних дел, прокурор области гарантируют премию в размере 500 000 рублей тому, кто задержит или поможет задержать ГУРЦЕВА А. �. Горсовет народных депутатов гарантирует выделение жилплощади в центре города площадью до двадцати четырех квадратных метров на каждого члена семьи.

Н�ЕТКАЛ�ЕВ К.�.

Дверь открывается легко и бесшумно.

Я сразу вижу узкий и не длинный коридорчик с двумя картинками (на правой - писающий мальчик, на другой - душевая лейка с летящими каплями воды), длинный диван со столиком на заднем торце и портрет Лидера при всех регалиях над ним.

Делаю шаг вперед - и дверь за мной закрывается.

...Не беда. Найдем выход, раз зашли...

Свет в комнате и тихое, натужное гудение привлекают меня.

Делаю два шага вперед.

На вертящемся кресле, полуобернувшись ко мне, развалясь и покачивая в ладони пистолет, сидит Сергей Калюка ...

Живой и невредимый.

Рљ Рћ Рќ Р• Р¦ Р’ Рў Рћ Р  Рћ Р™ Р§ Рђ РЎ Рў Р�

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

265217  2005-06-14 10:15:32 Международная федерация защиты СЂСѓСЃСЃРєРёС… писателей РѕС‚ мафии - Р’РѕС‚ Р·Р° окончание этой РєРЅРёРіРё, например, мафия РЅРёРєРѕРіРґР° РЅРµ простит великого СЂСѓСЃСЃРєРѕРіРѕ писателя Валерия Куклина. Рђ РІС‹ говорите: честь Рё достоинство "новых СЂСѓСЃСЃРєРёС…". Чепуха это РІСЃРµ - новые СЂСѓСЃСЃРєРёРµ. Страшнее те, кто стоит Р·Р° РЅРёРјРё РџРѕ поручению Графа Р�. Переславля-Залесского, граф Рњ. Бенкендорф

265703  2005-09-04 16:39:49 Куклин - Роман окончен здесь, мафия бросилась РІ атаку РІ Германии, Р’ ДК Р Рџ РёСЃ чезают РјРѕРё сообщения. Как РІСЃРµ банально! Р� пошло... Р� стыдно... Р—Р° вас всех, ребята, стыдно. Болтаете высокое, Р° поступаете РЅРёР·РєРѕ. Правильно нас Р±СЊСЋС‚. Р� Р±СѓРґСѓС‚ бить.

265884  2005-10-04 16:57:25 Netrebo http://netrebo.narod.ru - Mister Carl! It seems to me, that discussion it was slowed down. It is probable, because the majority Russian is not familiar with the English language. Be so are kind as, repeat the same in Russian. I think, this language is familiar to you, in another way whence your "English" text about Kouklin (it is especial in this magazine). I thank you. Yours faithfully to all to the nations and faiths and to you personally.

265886  2005-10-04 21:36:25 Аргоша - Netrebo -265884 Р“-РЅ Netrebo, постинг Carl'Р° Tillemans РЅРµ нуждается РІ переводе для любого непредвзятого читателя (даже СЃ ещё худшим чем Ваш английским), так же как тексты Куклина РЅРµ только РЅРµ требуют знания какого-либо языка (включая СЂСѓСЃСЃРєРёР№), РЅРѕ просто РЅРµ предназначены для чтения.

265890  2005-10-05 18:00:04 Netrebo http://netrebo.narod.ru - Ответ РЅР° 265886 Цитата: в•љР“-РЅ Netrebo, постинг Carl'Р° Tillemans РЅРµ нуждается РІ переводе для любого непредвзятого читателя (даже СЃ ещё худшим чем Ваш английским), так же как тексты Куклина РЅРµ только РЅРµ требуют знания какого-либо языка (включая СЂСѓСЃСЃРєРёР№), РЅРѕ просто РЅРµ предназначены для чтения.в•© Ответ: РЈРІ. РђСЂРіРѕРЅ, РёР· сказанного Вами несомненно РѕРґРЅРѕ тактично обозначенный уровень моего английского Рё то, что РѕРЅ, оказывается, РЅРµ самый худший:))). Остальное логическая путаница или винегрет РёР· (возможно, гениальных) тропов, которые выше моего инженерного понимания. Р’Рѕ-первых, РїРѕ-вашему, РІСЃРµ непредвзятые читатели исключительно англочитающие. РќРѕ это РїРѕ какому региону, Рё Р·Р° какой РіРѕРґ? Возможно, РїРѕ Канаде или РЎРЁРђ? Р�ли РІРѕС‚: ╚тексты Куклина РЅРµ только РЅРµ требуют знания какого-либо языка (включая СЂСѓСЃСЃРєРёР№)в•© Это как? (РќСѓ, ладно, сочтем Р·Р° очень глубокую метафору.) Далее: в•љРЅРѕ просто РЅРµ предназначены для чтения╩. Позиция понятна, РЅРѕ тогда получается, что РІСЃРµ, читающие вашего ╚любимого╩ Куклина, занимаются сущей ерундой. Взять хотя Р±С‹ того же C.Tillemansa, СЂСѓСЃСЃРєРѕ-читающего Рі-РЅР° Куклина, РЅРѕ его же Рё англо-критикующего (какая-то очень ╚непредвзятая╩, РЅР° РјРѕР№ взгляд, конфигурация). Может быть, именно эту мысль (Рѕ недостойности РїРѕРґРѕР±РЅРѕРіРѕ чтения Рё рекламо-образующей критики) Р’С‹ хотели довести РґРѕ американца тактичным эзоповым языком? РќСѓ РґР° Бог СЃ РЅРёРјРё, СЃ этими предвзятыми писателями Рё непредвзятыми читателями. Вас же хочу поблагодарить, что РЅРµ отреагировали РїРѕ схеме ╚сам дурак╩, как это Р·Р° некоторыми случается.

265900  2005-10-06 11:44:03 Kuklin - Аргоша, большое спасибо Р·Р° отзыв ваш Рѕ моем ролмане. Р’РѕС‚ если Р±С‹ РІС‹ сказали РѕР±Рѕ РјРЅРµ хорошо, Сѓ меня Р±С‹ случился инфаркт. Рђ так - Р·РґРѕСЂРѕРІРѕ. Благодарностсть вашему англоязычному протеже СЏ послал РїРѕ-английски. РѕРЅ прислал СЃРІРѕР№ интернет-адрес. Еще раз юлагодарю вас Р·Р° ваше отношение РєРѕ РјРЅРµ Рё моему творчеству. Валерий

265908  2005-10-06 21:29:06 Аргоша - 265890 = Netrebo = 2005-10-05 18:00:04 РЈРІ. РђСЂРіРѕРЅ, РёР· сказанного Вами... Уважаемый Рі-РЅ Netrebo, вообще РіРѕРІРѕСЂСЏ, Сѓ меня несколько РґСЂСѓРіРѕР№ РќР�Рљ, РЅРѕ Р’С‹, вороятно, инженер-С…РёРјРёРє. Ближе Рє делу. BСЃС‘ значительно проще, чем Р’С‹ изволили предположить. Текст C.Tillemans'a грешит (шутка!) обилием интернациональных слов (REAL Russian patriot, "patriot", democratic Russia, anti-Americanism, anti-Semitism, chauvinistic, xenophobic propaganda), смысл которых понятен всем, включая инженеров Рё, РЅРµ РїРѕР±РѕСЋСЃСЊ предположить, техников. Нужно быть исключительно ангажированным, чтобы РЅРµ замечать то, что увидел C.Tillemans. Рђ то, что СЃ РЅРёРј приключился такой конфуз как знакомство СЃ РѕРґРЅРёРј РёР· Куклинских перлов... Случается Рё такое. Р’РѕС‚ Рё СЏ согрешил подобным: попытался читать всенародно любимую Дарью Донцову... Что Р¶, РјРЅРµ теперь волосы РЅР° себе рвать прикажете?!

265909  2005-10-06 21:48:15 Аргоша - 265900 = Kuklin = 2005-10-06 11:44:03 Аргоша, большое спасибо Р·Р° отзыв ваш Рѕ моем ролмане. Not at all, РјРёРЅ херц Kuklin. P.S. Рђ что, ваш роЛман - РЅРѕРІРѕРµ слово РІ жанре?

265911  2005-10-07 11:44:23 Netrebo http://netrebo.narod.ru - Ответ РЅР° 265908: Цитата: ╚Уважаемый Рі-РЅ Netrebo, вообще РіРѕРІРѕСЂСЏ, Сѓ меня несколько РґСЂСѓРіРѕР№ РќР�Рљ, РЅРѕ Р’С‹, вороятно, инженер-С…РёРјРёРє. Текст C.Tillemans'a грешит (шутка!) обилием интернациональных слов (REAL Russian patriot, "patriot", democratic Russia, anti-Americanism, anti-Semitism, chauvinistic, xenophobic propaganda), смысл которых понятен всем, включая инженеров Рё, РЅРµ РїРѕР±РѕСЋСЃСЊ предположить, техников. Нужно быть исключительно ангажированным, чтобы РЅРµ замечать то, что увидел C.Tillemans.в•© Ответ: Уважаемый дискуссант! Р�звините, РЅРµ привык обращаться Рє незнакомым персонам мужского СЂРѕРґР° уменьшительно-ласкательно (это, наверное, больше РїРѕРґС…РѕРґРёС‚ РЅРµ для дискуссионных, Р° иных ╚мужских╩ клубов), Рє тому же, чтобы Р’С‹ больше РЅРµ заподозрили РІРѕ РјРЅРµ С…РёРјРёРєР°, аргонавта или специалиста РїРѕ аргоновой сварке, обращаюсь Рє вам просто Рё нейтрально. Думаю, это вполне этично Рё РЅРµ повредит Вашей инкогнитости, которой Р’С‹, РїРѕ всей видимости, дорожите. Предлагаю Вам эксперимент. Будете РІ Р РѕСЃСЃРёРё, зайдите РІ любой провинциальный, Р° РЅРµ туристический автобус, Рё спросите РЅР° весь салон простыми, понятными, РЅР° ваш взгляд, словами: ╚Диа френдс! Ду СЋ СЃРїРёРє инглиш?в•© Уверяю Вас, вариантов реакции публики немного. Первый молчание (так реагируют РЅР° поведение ╚неадекватных╩ личностей); второй, типа в•љРђ шо этому немцу надо?в•©; третий колоритная конструкция РёР· тоже трех-четырех простых Рё понятных, РЅРѕ СЂСѓСЃСЃРєРёС…, слов (скорее всего вполголоса, СЃ ╚галерки╩). РќРѕ если упорствовать Рё продолжить: ╚Хау РґСѓ СЋ РґСѓ?в•© то последствия вообще предсказуемы Рё даже опасны. РЈРІС‹. Согласен - РЅРµ совсем приятно, зато можно будет после этого эксперимента, РІ каком-РЅРёР±СѓРґСЊ СЂСѓСЃСЃРєРѕРј эмигрантском журнале, посетовать РЅР° предвзятость ╚почитателей Донцовой╩, Р° также РЅР° то, что еще, оказывается, так мало РІ Р РѕСЃСЃРёРё РЅР° тысячу населения неангажированных инженеров Рё техников, понимающих простой человеческий язык Рђ вообще, получается, что СЏ Вам РїСЂРѕ Р�вана, Р° Р’С‹ РїСЂРѕ Tillemana. Это, согласитесь, РЅРµ РґРёСЃРєСѓСЃСЃРёСЏ, Р° потому РЅРµ стоит утомлять этим почтенную публику. Посему обмен репликами СЃ Вами РЅР° этот раз заканчиваю РІ одностороннем РїРѕСЂСЏРґРєРµ. Скажите, если для Вас это важно, ╚последнее слово╩ (СЃ любой степенью вежливости Рё логичности СЏ РЅРµ обижусь) Рё РЅР° этом достаточно.

265912  2005-10-07 13:59:15 Carl Tillemans - My reply to No. 265884.[__________] Dear Mr. Netrebo,[__________] You write:[__________] "Mister Carl! It seems to me, that discussion it was slowed down. It is probable, because the majority Russian is not familiar with the English language. Be so are kind as, repeat the same in Russian. I think, this language is familiar to you, in another way whence your "English" text about Kouklin (it is especial in this magazine). I thank you. Yours faithfully to all to the nations and faiths and to you personally."[__________] Please forgive me. But I take the liberty of restating your reply as I catch it. Here we are.[__________] "Dear Mr. Tillemans! It seems to me that your reply to Mr. Kouklin's literary creations impeded our discussion because the majority of Russians is not familiar with American English. Please be so kind as to repeat the same in Russian (I guess this language is familiar to you). I thank you in advance. I would also like to point out that I'm respectful of all nations and people of all faiths, as well as of you personally.[__________] Sincerely Yours, Mr. Netrebo."[__________][__________] OK. Here is my No. 265881 in English translated into Russian [простить возможные ошибки].[__________] "РЎСѓРґСЏ РїРѕ его писаниям, РњСЂ. Куклин вылезеат РёР· кожи чтобы убедить читателя что РѕРЅ есть РќРђРЎРўРћРЇР©Р�Р™ Р СѓСЃСЃРєРёР№ патриот. Почему тогда этот "патриот" живет РІ Берлине, Р° РЅРµ, скажем, РІ РњРѕСЃРєРІРµ или Смоленске? РЇ полагаю потому что этот герой РЅРµ является Р СѓСЃСЃРєРёРј патриотом. Кажется так что РѕРЅ убежал РёР· зарождающейся демократической Р РѕСЃСЃРёРё поскольку РѕРЅ боится Рё ненавидит её. РџРѕ моему мнению, РѕРЅ также РЅРµ переносит любую РґСЂСѓРіСѓСЋ демократию, включая Германию Рё особенно Соединенные Штаты Америки. Посмотрите только РЅР° этого писателя лихорадочный анти-Американизм, анти-Семитизм, Рё РґСЂСѓРіРёРµ анти-эскапады разоблачащие его шовинистическую натуру. РЇ РЅРµ РјРѕРіСѓ поэтому понять как Немцы позволили этому законченному Германскому ненавистику поселиться РІ РёС… столице Рё изливать СЃРІРѕСЋ человеконенавистую пропаганду так долго."[__________] Sincerely, Carl Tillemans.

265917  2005-10-07 17:23:52 Netrebo http://netrebo.narod.ru - Уважаемый РіРѕСЃРїРѕРґРёРЅ Tillemans, Р’С‹ меня правильно поняли (извините Р·Р° отвратительный английский), Рё большое Вам спасибо Р·Р° то, что выполнили РјРѕСЋ СЃРєСЂРѕРјРЅСѓСЋ РїСЂРѕСЃСЊР±Сѓ. РЎ уважением, Леонид Нетребо.

265922  2005-10-08 13:59:54 Netrebo http://netrebo.narod.ru - РќР° 265921: Уважаемый коллега, СЏ, как правило, без РѕСЃРѕР±РѕРіРѕ желания пишу РІ ДС Р Рџ Рё редко получаю РѕС‚ такового писания удовольствие. РќРѕ сейчас особый случай. РЇ очень рад, что РјРѕСЏ писанина принесла положительные результаты: Рі-РЅ Tillemans, Рє удовольствию РЅРµ только высоколобых дискуссантов, РЅРѕ Рё всех читателей Р СѓСЃСЃРєРѕРіРѕ переплета, среди которых есть Рё пассажиры моего виртуального автобуса, заговорил РїРѕ-СЂСѓСЃСЃРєРё, Р° ╚Аргоша╩, наконец, хоть немного СЏРІРёР» СЃРІРѕР№ человеческий облик, чем, конечно, только вырос РІ глазах РЅРµ только СЃРІРѕРёС… соратников. Рђ то ведь РґРѕ этого только Рё приходилось читать: ╚Аргоша злой, Аргоша желчный, Аргоша собачья кличка, Аргоша РёР· гетто╩ (примерно так). Рђ Аргоша, оказывается, РёР· инженеров, ироничен Рє себе. Это, конечно, немного, РЅРѕ уже РїРѕ-человечески. Говорю РІ данном случае без РІСЃСЏРєРѕР№ РёСЂРѕРЅРёРё. Что касается меня, СЏ только еще более удостоверился, что персона, скрывающаяся Р·Р° РЅРёРєРѕРј ╚Аргоша╩, Р·Р° этим колючим панцирем, страстный человек, СЃРѕ сложной СЃСѓРґСЊР±РѕР№, ранимая натура, горячее сердце. Это его, то есть Вас, коллега, СЂРѕРґРЅРёС‚ СЃ Куклиным. Да-РґР°, именно так. Просто там, РіРґРµ Сѓ Куклина горячо Сѓ вас лед (Рё наоборот), Р° там РіРґРµ Сѓ Вас обнаженная пульпа Сѓ него булатный меч, направленный РЅР° эту пульпу (Рё наоборот). Р� страстность (плод обретений Рё потерь всей предыдущей жизни) ваше СЃ РЅРёРј СѓСЏР·РІРёРјРѕРµ место. Так РІ своей гиперболирующей страстности Куклин, РїРѕСЂРѕР№, воздвигает РЅР° своем творческом пути стену неприятия, непонимания (РёРЅРѕРіРґР° непреодолимую), Рё Р’С‹ РІ своем категоричном отрицании того, что РёСЃС…РѕРґРёС‚ РѕС‚ Куклина, тоже РІСЂСЏРґ ли понятны менее эмоциональным людям (РєРѕРёС… большинство). Смею дать Вам небольшой совет: зайдите РЅР° личный сайт Куклина http://valerijkuklin.narod.ru , почитайте его пьесы, сказки. Уверяю, Сѓ вас появится РЅРµ политическое, монстрообразное, Р° человеческое (как Сѓ меня Рѕ Вас) мнение РѕР± этом авторе (конечно, РЅРµ обязательно прекрасное). Преодолейте себя, вступите СЃ РЅРёРј РІ РљРћРќРЎРўР РЈРљРўР�ВНЫЙ диалог (хоть посредством e-mail, хоть через РґРёСЃРєСѓСЃСЃРёРѕРЅРЅСѓСЋ страничку РЅР° его сайте) Рё РІС‹ получите конструктивного оппонента, который РІ личном общении РЅРёРєРѕРіРѕ РЅРµ пытается посвятить РІ СЃРІРѕСЋ веру, переломить через колено, оскорбить (оттого РєСЂСѓРі его общения чрезвычайно широк это люди СЃ очень разными взглядами РЅР° жизнь). Думаю, РІ результате, Р’С‹ поймете (это РІРѕРІСЃРµ РЅРµ значит, что примите) истоки его страстности, Р° РѕРЅ осознает начала Вашей непримиримости. Возможно, РІС‹ взаимно обогатитесь. РќРѕ РІ любом случае: жизнь коротка, Рё С…СѓРґРѕР№ РјРёСЂ лучше РґРѕР±СЂРѕР№ СЃСЃРѕСЂС‹. Всего Вам РґРѕР±СЂРѕРіРѕ. Если чем-то обидел прошу прощения. РњРѕР№ e-mail РЅР° моем сайте. ЛН

265925  2005-10-10 09:30:08 Аргоша - РЅР° ╧265922 OK, Рі-РЅ Netrebo, Р·Р° отсутствием соображений РїРѕ существу закончим общение Рє РѕР±РѕСЋРґРЅРѕРјСѓ удовольствию. Р’С‹ кажетесь вполне адекватным Рё логично мыслящим человеком, РЅРѕ РјРЅРµ этого СЏРІРЅРѕ недостаточно, чтобы прислушаться Рє Вашим рекомендациям: бредовые тексты героя наших эпистол, помещаемые РІ гостевой, Рё его ксенофобские заклинания звучат РїРѕ РјРЅРµ убедительнее. РќРµ держите РѕР±РёРґС‹. Всех благ.

265967  2005-10-14 18:51:24 РўРёРіСЂР° полосатая - Уважаемый Netrebo ! Знакомство СЃ творчеством Валерия Куклина , РЅР° РјРѕР№ РЅРµ просвещенный кошачий взгляд, стоит начинать СЃ "Ярмарки тщеславия " Теккерея . Его сатира тоже была плодом мучительных попыток нарисовать СЃРІРѕСЋ картину мироздания, весьма, впрочем , пессимистичную. Если нынешняя молодежь РЅРµ знает, кто такой Шукшин, то какой же славы Р’С‹ ищите РІ "стране дураков" ? РћС…,можно СЏ тихо-Рѕ-онечко тут выругаюсь, РїРѕРєР° РІСЃРµ ведьмы РЅР° шабаше тусуются ? :))Василий РџСЂРёРіРѕРґРёС‡ Рё СЃСЌСЂ Кукольник, думаю, меня, зверье неразумное, простят :))

265974  2005-10-15 08:22:50 Netrebo http://netrebo.narod.ru - Уважаемая РўРёРіСЂР° полосатая, мяконькая матерщинанница! Надеюсь СЏ правильно Вас РїРѕРЅСЏР»: РЅР° любой ярмарке Рё РІ любой стране (даже если РѕРЅР° временно оккупирована ворами Рё дураками) нужно искать РЅРµ славу, Р° истину.

265982  2005-10-16 16:10:59 РўРёРіСЂР° , РЅСѓ, может Рё РЅРµ совсем полосатая :)) - Уважаемый Netrebo !Р’С‹, конечно, записной провокатор, СЏ СЃ вами тягаться, естсно, РЅРµ берусь, кишка, как говорится, тонка .РќРѕ! РЇ тут еще РЅ РЅРё разу РЅРµ материлась, РІРѕС‚ этого РЅРµ надо . Рђ что истина ? Р�стина - РІ РІРёРЅРµ, уважаемый, это еще Омар Хайям сказал, РЅРµ правда ли ? "РќРµ С…РјСѓСЂСЊ бровей РёР·-Р·Р° ударов СЂРѕРєР°. Упавший РґСѓС…РѕРј гибнет раньше СЃСЂРѕРєР°. РќРё ты, РЅРё СЏ РЅРµ властны над СЃСѓРґСЊР±РѕР№. Мудрей смириться СЃ нею. Больше РїСЂРѕРєСѓ!" Какая прелесть , Р’С‹ РЅРµ находите ? РњРЅРµ Р±С‹ просто хотелось высказать пару слов РїРѕ РїРѕРІРѕРґСѓ электромагнетизма . Две обратнонаправленные силы РґСЂСѓРі РґСЂСѓРіР° нейтрализуют, это обычная физика Рё Вера тут, РјРЅРµ кажется , РЅРё РїСЂРё чем . Другой РІРѕРїСЂРѕСЃ , что, как РјРЅРµ показалось РїРѕ личным ощущениям : РІРѕ-первых, электропроводность разных организмов может отличаться весьма значительно РІ силу каких-то природных причин, есть люди, которые РјРѕРіСѓС‚ брать РІ СЂСѓРєРё оголенные РїСЂРѕРІРѕРґР° РїРѕРґ напряжением Рё СЃ РЅРёРјРё ничего РЅРµ будет ,С‚.Рµ. степень поляризации жидкости РІ РёС… организме очень РЅРёР·РєР° . Логично? Р� РґСЂСѓРіРѕР№ момент, касающийся энергетики строений культого назначения ,назовем РёС… так . Пусть простят меня служители культа Р·Р° внедрение РЅР° чужую территорию, РЅРѕ именно РЅР° СѓСЂРѕРІРЅРµ энергетики православные Рё мусульманские храмы очень схожи, Р° РІРѕС‚ католические ( РІ том числе, лютеранские Рё протестанские ) храмы обладают совершенно иным воздействием . РЎ точки зрения Веры лютеранство Рё протестанство более индивидуалистично , чем православие, например , РІ нем Рё ереси , Рё всяческих явных извращений больше . Являясь, исторически , almer mater масонства Рё врагом колдовства , католицизм ,фактически, стал чуть ли РЅРё оплотом РІСЃСЏРєРѕР№ мистики Рё сатанизма . Р� хотя каждый уважающий себя мусульманин считает СЃРІРѕРёРј долгом нагадить РЅР° какую-РЅРёР±СѓРґСЊ православную святыню, это глупо , РІ общем-то, зло порождает зло, Рё ничего сверх того . Как говорили РїСЂРѕСЂРѕРєРё - нет страшнее человека, чем тот, кто РѕС‚ Добра обратился РєРѕ Злу, РёР±Рѕ РѕРЅ подобен падшему ангелу, С‚.Рµ. самому сатане . Рђ таких сейчас очень РјРЅРѕРіРѕ . Р’РѕС‚ такое РјРѕРµ РЅРµ просвещенное кошачье мнение . РђРґСЊСЋ . P.S. Рђ что РґРѕ РІРѕСЂРѕРІ Рё дураков , так помните, как РЅР° Р СѓСЃРё РІ таких случаях говорили ? - "Возьмите наше РґРѕР±СЂРѕ Рё Горе-Злосчастье РІ придачу ."

267142  2006-03-06 15:06:12 Калинин - Адресные лозунги Рє Всемирному РґРЅСЋ писателя: в•љР�скореним политжурналистику РёР· арсенала романистики!в•© ╚Даёшь диалектику мнений, долой эклектику впечатлений!в•© ╚Больше писательства, меньше публицистичности!в•© РЎРїСЂРѕСЃРё себя, чем писатель отличается РѕС‚ политжурналиста, публициста? Быть может, тем, что писатель рассказывает Рѕ происходящем или происходившем как практикующий философ, ожидающий РЅР° берегу реки, РїРѕРєР° РјРёРјРѕ проплывёт труп врага Рђ публицист пытается изменить течение реки, запретить преступления, как таковые, или, как РјРёРЅРёРјСѓРј, изобличить возможных СѓР±РёР№С†. Рў.Рµ. участвует непосредственно РІ событиях, которые РјРѕРіСѓС‚ впоследствии стать почвой для писателя?.. Привет тещё РїРѕ случаю её РґРЅСЏ Масленичной недели Привет всем бывшим советским женщинам РІРѕРєСЂСѓРі тебя РѕС‚ Клары Цеткин Привет Тавли-Оглы-Вегман РїРѕ случаю Виталий Рљ.

Copyright (c) "Русский переплет"