Детективный роман

Р§ Рђ РЎ Рў Р¬ Рџ Р• Р  Р’ Рђ РЇ

Р’ Рљ Р› Р• Рў Рљ Р•

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Четвертый год не сходит с телеэкрана эта смазливая мужская рожа. Золотые полки погон со все увеличивающимся числом звезд кажутся прикрученными к экрану телевизора. Раздражает одним видом своим, но особенно злит меня эта харя после приступа. � уже нет нужды вникать в смысл произносимых им слов, а лишь слушаешь по-отечески наставительный гул вперемежку с металлическим рокотанием, подобным шуму прибоя в ушах, как в раковине.

Несколько лет назад, когда вся эта заваруха только начиналась, мельтешили в ящике и лица поприличней. � монстры еще оставались... те самые - брежневских времен. Портреты. По-индейски невозмутимые, похожие только на себя.

А всплыл этот... �ли взбух? Как пузырь, что через мгновение лопнет. �ли, как скала, материнскими корнями плотно опирающаяся в самую магму земли... Словом, лидер нации...

Жена отрывается от штопки, бросает в мою сторону сочувственный взгляд и идет к телевизору. Переключает на другой канал .

Очередной хохмач от имени простого советского человека развенчивает наше мнимое благополучие. Жена смеется и повторяет за ним удачные выражения.

- Послушай, - говорит мне в момент смены декораций, - Тебе звонили. Фамилия какая-то... Забыла. Я записала. Вон - на полке... - и вновь упирается взглядом в телевизор.

Я смотрю на ее раскормленное тело, которое двадцать три года назад легко подхватывал на бегу и поднимал над головой, бесстыдно заглядывая под подол, со сладкой негой прислушиваясь к ее опасливо-восторженному визгу.

Тогда, в семидесятом, одуревший от свободы, я вышвырнул и китель, и фуражку, и брюки-галифе, и сапоги в окно вагона - и вышел на перрон в майке, трусах и носках. В руке военный билет.

Милиционер свистел, публика улюлюкала и хваталась за вещи. Очередь у остановки такси молча расступилась...

Девушка стояла в круге фонарного света, а двое юных мерзавцев тянули к ней руки и заставляли дрожать.

�м я набил морду, а она убежала. Это было бы нарушением законов жанра, но девушка оказалась соседкой по подъезду и сдавала выпускные экзамены в школе, где две пятилетки протирал когда-то штаны и я. В пединститут мы поступили вместе, а через год, измученная приступами беременной рвоты, она отбыла в пожизненный академический отпуск.

Жена отвлекается от телевизора, напоминает про телефонный звонок.

В профиль она выглядит прежней: нос с горбинкой, резко очерченный рот, округлый подбородок. Когда-то я любил этот подбородок грызть.

Жена откладывает заштопанный носок, тянется к телевизору, снимает с него листок бумаги, подает мне.

"Калюга", - читаю я.

О рыбе-калуге слышал, когда работал в студенческом стройотряде на Сахалине. Город Калугу рассматривал с борта речного теплохода, совершая туристический вояж по скучной реке Волге...

Хохмач затыкается, мертвенно блестит фотопейзаж, прыгают в нижнем левом углу экрана цифры секундомера.

Жена сует мне трубку, укладывает ее между моими плечом и ухом. Решительно набирает шесть цифр.

Гудок один.

- Подполковник Калюка слушает, - произносит трубка голосом чистым и торжественным.

Я сразу вспоминаю его обладателя и представляюсь.

Восторженная интонация, привычный набор любезностей и предложение немедленно увидеться.

На экране строители чего-то бетонно-монументального улыбаются победно, но людям в костюмах, галстуках и нелепо сидящих на стриженных высококлассными парикмахерами головах касках в глаза не смотрят, а заглядывают. Жена выключила звук - и все персонажи начинают походить на кукол из забытого уж театра имени Образцова.

- Сергей, - говорю я, - Приезжай, - и кладу трубку.

Калюка Сергей, по метрике почему-то русский, появился в восьмом классе "А" в начале второй четверти.

Отгремели торжественные ноябрьские речи, заткнулись многоголосые оркестры, онемели не устающие сидеть в президиумах лауреаты, груды медалей и орденов переселились в шкафы и гардеробы, заслуженные пенсионеры засели за домино и строчение жалоб. Ошалевшие от мероприятий школьники спали на уроках. Учителя от их вида зверели и грозили предновогодними неприятностями.

На большой перемене директриса спустилась в учительскую. Здесь она вручила мне папку с личным делом и самого владельца папки √ красивого, стройного юношу с не по возрасту цепким, все схватывающим взглядом.

- Отличник! - произнесла она с особым, свойственным лишь директорам школ, сочетанием гордости и жадности в голосе, - Спортсмен! Второй разряд!

- Выполнил первый, - обронил мальчик, глядя мимо меня.

Роста он обещал быть гренадерского, но покуда волосы его еще трепетали у моих глаз. Плечи развернуты, выпуклая грудь атлета, ноги слегка расставлены, и будто вросли в пол.

- Боксер? - спросил я.

- Борец.

Он ждал, должно быть, что я спрошу про вид борьбы, про весовую категорию, но я молча проводил его в класс, представил ребятам и оставил его там.

После уроков было очередное совещание. Директор после него спросила, что я думаю о новеньком.

- Пусть учится, - ответил я.

� директор сообщила с особой торжественностью в голосе, что мальчик - сыне самого Первого.

- Райкома? - поинтересовался я.

- РћР±РєРѕРјР°!

Глаза ее вознеслись и вернулись с блеском укора - не знать о столь значительных переменах в городе казалось ей верхом невежества.

Через месяц мне позвонил помощник первого секретаря обкома партии и поинтересовался успехами Сергея Калюки.

- А вам какое дело? - ответил я, - В магазинах масла нет, а в кинотеатрах одни индийские да арабские фильмы.

Помощник обиделся, а директор на следующей перемене сделала мне материнское внушение.

Я зашел в восьмой "А", и попросил Сергея пригласить родителей в школу.

Он глянул на меня удивленно, но кивнул.

Назавтра пришла его мама. Высокая, статная женщина с приятным лицом и ухоженными руками. Положила ногу на ногу, одернула край юбки на колене, умостила там пальцы так, что засияли бриллианты в перстнях, спросила:

- РќСѓ?

Я молчал.

- Ну? - повторила она.

Я посмотрел в окно. На футбольном поле у правых ворот создалась интересная ситуация. Вовка Бабаков споткнулся о чью-то ногу, но в падении все-таки сумел вбить мяч в ворота.

- Ну?! - в третий раз произнесла она. Крылья ноздрей ее затрепетали. Совсем, как у сына в минуты гнева.

Я встал и молча вышел из класса...

Потом пришлось, сдерживая смех, объяснять директрисе, что признал в женщине с бриллиантами и лексиконом в одно междометие не жену первого секретаря обкома партии, а сексуальную маньячку из промтоварного склада.

- Почему? - обалдела директриса.

- Приличный человек, впервые приходя в чужое производственное помещение, хотя бы здоровается и представляется.

Вернувшись в класс, я напомнил Сергею, что приглашал его родителей в школу.

- Мама приходила, - ответил он голосом бесстрастным, не выдающим его отношения к произошедшему.

- Я сказал: родителей, обоих.

- Папа занят, - ответил он.

- Но ты - его сын?

- Папа никогда не ходит в школу.

- Тогда передай, что я вызову его в школу через его начальство.

- Какое начальство? - удивился Сергей.

- Через ЦК КПСС.

Мальчик посмотрел на меня с усмешкой на лице, как смотрят взрослые на суетню пацанов.

- Хорошо, - кивнул он, - Передам.

- Завтра в час-десять, - сказал я, - Сразу же после шестого урока.

Утром следующего дня директрису вызвали в райОНО, Сергей получил у Ады Андреевны трояк, а ровно в тринадцать-десять к парадному входу школы подкатила черная "Волга".

�з машины вышел мужчина возраста между пятьюдесятью и шестидесятью годами. Ткнулся пару раз в парадные, но по обычаю нашей страны всегда закрытые двери, вгляделся в пыльное стекло и пошел в обход здания - к двери задней, маленькой, но никогда не запирающейся.

Там ему пришлось подождать, пока галдящая орда школьников первой смены вывалится наружу, пройти по коридору до учительской, снова подождать, ибо не знающая его в лицо завуч всегда предпочитала посетителей помариновать, прежде чем соизволить спросить, что им надо. Выслушала родителя, не спросив ни имени его, ни фамилии, ответила, что искать классного руководителя восьмого "А" следует ему на втором этаже в левом крыле школы, ибо там он занят слежкой за тем, как дежурные моют полы после уроков.

Окунев и Песиков, взгромоздив стулья на косолапые столы, как раз выясняли вселенскую проблему поиска ведра, тряпки и швабры, когда в пространство между двумя изрыгающими проклятия глотками протиснулся крупного сложения мужчина с лицом землистого цвета и с весьма прореженной седой шевелюрой.

- Это восьмой "А"? - спросил он.

- Ага, - ответили Окунев и Песиков, - Здравствуйте.

Мужчина им не ответил, но заметил меня и назвал по имени-отчеству.

- Да, это я, - кивнул я, - Гена! Витя! Десять минут на поиски ведра и тряпки. Швабру возьмите в классе Ады Андреевны. У нее две.

Пацаны исчезли.

- Я - Калюка, - сказал мужчина. Поискал глазами где ему присесть, сам снял стул с парты, поставил его на пол, сел, - Вы приглашали меня?

- А где мать? - спросил я.

- Она... - он намерено сделал паузу, словно принося извинение за вынужденную ложь, - ... приболела.

- Надеюсь, не серьезно?

Он посмотрел на меня с укоризной.

- Вы, пожалуйста, не обижайтесь на нее, - сказал вдруг, - Я не знаю деталей, но... Молодая... богатая... Муж при большой должности.

Это походило на игру в поддавки. В демократию в те годы партийные чиновники еще не играли, а о Калюке уже пронеслись слухи, как о человеке властном, бесчувственном. Признавать предлагаемые им условия игры - проиграть партию.

- Ваш сын, - сказал тогда я, - имеет в нашей школе балл более низкий, чем в предыдущей школе.

- Тройки? - спросил он, постаравшись голосом выразить тревогу. Получилось неудачно.

- Да, - подтвердил я, - Но я не думаю, что у нас требования выше, чем в спецшколе для детей работников членов республиканского ЦК.

- Боитесь, что я стану стегать его ремнем? - опять сделал он попытку овладеть инициативой разговора.

Ответная улыбка расцвела на моем лице самопроизвольно. Пришлось до боли сжать кулаки под столом и сказать сухо:

- Дети - не взрослые. Для детей, особенно для подростков, очень важно духовное сродство. Это ненаучно, материалистически необъяснимо, но именно так. Один знает средне, а получает отличные оценки, другой отвечает лучше, а получает на балл меньше. � дело не в социальном статусе, не в должности родителя и не в возможности его одарить учителя дефицитом. А в улыбке, во взгляде, в манере держаться, в речи... � даже в настроении учителя и самого ученика, в погоде, в том, что произошло дома утром или даже на перемене, а то и вообще несколько лет назад...

Секретарь обкома терпеливо слушал. Внимание его, как вдруг я с удивлением обнаружил, не было профессиональным, оно было искренним, хотя сам он и осознавал этого, ибо вполне отчетливо было видно, что удивлялся он тем банальным истинам, которые я ему здесь открывал:

- ... Ваш сын воспринимает учебу в школе, как время, выделенное на приобретение, пополнение и сортировку знаний. Это лучше, конечно, чем наши троечники и бездельники. Но создается впечатление, что учебники, объяснения учителей, ответы соучеников он использует, как информацию, необходимую ему в будущем - и не более. Это функция, простите меня, не человека, а машины. Человек создан так, что видит, осязает, слышит вовсе не потому, что ему даны соответствующие органы, а чтобы он мог все это пронести сквозь свое сердце. � сердце его должно при этом не черстветь, а кровоточить.

- Вы - поэт? - перебил тут меня первый секретарь, - Пишете стихи? Печатаетесь?

На экране - опять этот тип. В обычной гражданской рубашке, но плечи все равно держит так, словно они опогонены. О мире говорит, о разоружении. Правильно говорит, бьет в точку. Привык бить...

Разоружатся вот все. До последнего пистолета, до патрона. � получать вдруг все станут по принципу? каждому по труду. На что он сам жить станет?

Тогда, в семьдесят пятом, я провел классный час на тему: "Что означают призывы генералов к разоружению?"

Военную подготовку в школах к тому времени уже ввели, и военруки пользовались правом решающего голоса в педагогических спорах.

Я получил строгий выговор за отклонение от программы, а военрук - премию к 23 февраля.

Вчера этот тип из телевизора рассуждал о видах на урожай хлопка в Узбекистане, позавчера - о проблемах молодого поколения грузин. Говорят, он даже доктор каких-то наук. По совокупности, наверное...

2

Следственная группа прибыла в городской сквер часом раньше Курбатова. Работники милиции успели и обфотографировать место происшествия, и составить протокол, и даже увезти труп.

Остался лишь меловой контур, невыразительный, но отвлекающий внимание - и Курбатов приказал стереть его.

Офицер, представившийся инспектором уголовного розыска, принялся докладывать.

- Короче, капитан, - оборвал его Курбатов.

- Так точно, товарищ генерал-майор! - вскинулся тот всем телом, демонстрируя несвойственную милиции выправку и стать, - Удар нанесен сзади и неожиданно. В висок. Других следов насилия не обнаружено. Значит действовал профессионал.

- Почему?

- Случайные люди бьют в таких случаях еще раз - на всякий случай.

- В каких случаях? - нахмурился боевой генерал, не читавший даже в детстве уголовных романов.

- Простите, товарищ генерал-майор...

Капитан покопался в планшете и протянул Курбатову лист бумаги.

- Вот опись вещей, найденных при убитом, - сказал он, - Судя по всему, ограбление исключается.

Курбатов взял бумагу двумя пальцами, словно брезговал ее. В списке под номером один значилось: "Портмоне с деньгами. Всего 3053 рубля 26 копеек".

- А если он нес в руках что-то более ценное? - спросил Курбатов.

- �сключается, товарищ генерал-майор. Есть показания свидетеля. Некто Сулейменов видел убитого за несколько минут до происшествия. Он утверждает, что при том не было ни портфеля, ни сумки.

Генерал кивнул и вернул опись.

- Все перечисленное здесь передайте моему адъютанту, капитан. Можете идти.

�нспектор отдал честь, щелкнул каблуками, повернулся налево-кругом, всей спиной выражая повиновение и желание служить.

"Строевик! - отметил про себя Курбатов, - �з группы укрепления", - и вдруг вспомнил, зачем он здесь:

- Капитан! - окликнул инспектора, - Вы сообщили мне все?

Продолжая стоять спиной к Курбатову, офицер ответил:

- Никак нет, товарищ генерал!

Капитан не оборачивался, доклада не продолжал. Остальные члены следственной группы наблюдали за этой сценой с насмешкой на лицах.

- Товарищ капитан! - властно произнес Курбатов, - Вернитесь и докончите доклад.

�нструктор повернулся налево-кругом и, четко печатая шаг, приблизился на уставное расстояние.

- Товарищ генерал-майор! - отчеканил он, - Разрешите продолжить доклад?

- Разрешаю.

�нструктор сунул руку в нагрудный карман кителя и вынул из него небольших размеров предмет. Протянул Курбатову.

Члены следственной группы переглянулись. �м были явно не по душе и приезд армейского генерала на место происшествия, и неожиданная активность своего нового коллеги.

Курбатов взял предмет в руку. Значок: на красно-черном поле сияет пятиконечная золотая звездочка. У самого генерала подобный знак был приколот под орденскими колодками на кителе. � именно из-за того, что на трупе, найденном в этом полупустынном сквере, оказался этот значок, он, генерал-майор бронетанковых войск, получил приказ явиться сюда.

Передав значок адъютанту, Курбатов сказал капитану:

- Будьте у меня в десять ноль-ноль.

- Слушаюсь! - рявкнул офицер и щелкнул каблуками.

Курбатов махнул пальцами у виска и пошел к машине.

Адъютант - следом. Открыл заднюю дверцу, незаметно помог генералу втиснуться в широкий, но невысокий проем, захлопнул дверь, обошел машину и сел рядом с Курбатовым.

Генерал почти любил адъютанта за эту неспешную деловитость, и сразу же, еще лет пять тому назад, признал за капитаном право на это место в машине. Плебейская привычка местных руководителей восседать рядом с шофером раздражала его не меньше самоуверенной их болтовни о мировой политике и сексе. Но сейчас садиться адъютанту сюда не следовало.

- Ты, Алеш, пересел бы вперед, - сказал Курбатов голосом скорее грустным, чем приказным, - Да... Значок оставь.

Адъютант передал значок и, выйдя из машины, сел на место рядом с водителем. Он все понимал, этот адъютант. Даже сам, без подсказки, нажал кнопку на пульте у руля - и зеркальное стекло разделило салон пополам.

Теперь, когда генерал остался один, он нажал кнопку переговорного устройства и приказал:

- До объездной дороги на скорости. Свернуть в сторону части - и ехать медленно.

Машина тронулась с места бесшумно, мягко. Курбатов до сих пор не переставал удивляться этому чуду современной техники, столь непохожему на милые его сердцу танки.

Он осторожно разогнул булавку значка - и тот стал походить на маленький черно-красный флажок. Нажал кнопку бортового компьютера, дождался, когда ярко засветится лампочка индикатора, сунул пластиночку значка в маленькую, точно подогнанную под его размеры, щель. Набрал код.

На мониторе засветился шестизначный номер.

Мог он быть и двадцатизначным, ибо и сам по себе, отпечатанный на магнитной ленте, спрятанной внутри значка, он был лишь шифром, значение которого знало лишь несколько сот человек в стране. Как правило, при общении остальных посвященных, значение имели лишь три последних цифры. �так, двести семнадцатый...

Для получения более точной информации следовало подключиться к Центральной Сети.

Он нажал кнопку "Радио-Г�С", и увидел замигавшую надпись:

"�нформация только по ГВК и ОВК".

Сердиться на подобную секретность не следовало бы, но Курбатов почувствовал себя уязвленным. Нажал на кнопку "ГВК".

- Дежурный старший лейтенант Чебитько у телефона! - донеслось из динамика.

- Генерал-майор Курбатов, - представился он, - Мне военкома.

- Товарищ генерал-майор! Военком выехал в двадцать сорок две.

- РљСѓРґР°?

- Не могу знать, товарищ генерал-майор!

- Машина его радиофицирована?

- Так точно!

- Соедините.

- Слушаюсь!

Звук зуммера. Голос усталый, слегка раздраженный:

- Слушаю.

- Генерал Курбатов, - представился он.

- Здравия желаю, товарищ генерал-майор! - голос разом повеселел, - Рад вас слышать. Вы уже на месте?

- Возвращаюсь, подполковник, - намеренно назвал военкома по званию генерал.

- Значок?

- Да. Группы "С", - ответил генерал и назвал номер.

- Плохо... - произнес военком с задумчивостью в голосе, - Он был у меня накануне. Почки у него болели.

- Удар в висок, подполковник.

- Жалко парня. Кто обнаружил значок?

- Капитан какой-то. Не то инспектор, не то инструктор...

- Фамилию установили? � кто видел значок, кроме него?

- Сейчас... - смутился генерал. Нажал на кнопку переговорного устройства, спросил:

- Как фамилия того капитана?

- Подыбайло, товарищ генерал, - ответил понимающий командира с полуслова адъютант.

- А что за люди были там еще?

- Следственная группа, товарищ генерал.

Генерал отнял палец от кнопки, спросил военкома:

- Слышали, подполковник?

- Слышал, товарищ генерал. Подыбайло я знаю. Звезд с неба не хватает, но исполнителен и честен. В армии был инженер-капитаном. В милиции - согласно приказа 1190.

Среди профессионалов с некоторых пор стало модно использовать сленг лагерей тридцатых годов. Так, например, приказ 1190 означал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 16 ноября 1990 года о сокращении Вооруженных Сил страны и пополнении органов внутренних дел за счет кадровых офицеров. Замена слова "Указ" словом "Приказ" казалась уместной в устах молодых выскочек, но генералу, отдавшему армии 39 лет жизни, подобное панибратство с терминами было не по вкусу. Свою зависимость от подполковника он ощущал особенно остро, и потому постарался, чтобы голос его прозвучал как можно суровее:

- Что собираетесь предпринять, подполковник? - спросил он.

- Звонить в прокуратуру, - был ответ, - Пусть освободит Подыбайло от всех остальных дел и окажет всемерную помощь в расследовании.

Голос военкома, наконец-то догадавшегося о неприязни к нему генерала, стал тоже невеселым. Курбатову почему-то показалось и это обидным. Не прощаясь, он щелкнул красным тумблером и отключился от внешней сети. Опустил зеркальное стекло и приказал водителю увеличить скорость.

3.

На телеэкране поет голыми ногами очередная знаменитость. Было бы не лень, написал бы ей, чтобы, выходя на сцену, снимала бы и трусы.

Переключить бы канал, да лень вставать с места. Дистанционный переключатель каналов сам сломал во время одного из приступов, а в телеателье такие в ремонт не берут. Певица положила ногу на плечо юноши и демонстрирует ровный шов на иноземных колготках.

Р—РІРѕРЅРѕРє.

Жена с сожалением отрывает взгляд от дефицитной галантереи на певице и тянет руку к телефону.

- Да, - говорит. Слушает, прикрывает трубку ладонью и округляет глаза, переводя их на меня, - Ты приглашал сегодня кого-то?

- Нет.

- Тогда сам разговаривай, - обижается она, и передает мне трубку.

Беру.

Голос Сергея:

- Александр �ванович. Прошу извинить, но я сегодня придти не могу. �зменились обстоятельства. Завтра. Хорошо?

- Хорошо, - отвечаю, - Значит, завтра.

- В девятнадцать ноль-ноль. Вас устраивает?

- Устраивает. Девятнадцать ноль-ноль.

- До свидания, Александр �ванович.

- До свидания, Сережа.

Кладу трубку. В глазах жены укор.

- Забыл? - спрашивает.

- Нет.

- А что? Плохой гость?

- Сергей Калюка, - отвечаю.

Глаза жены начинают светиться, речь льется не рекой даже, а бурным потоком, сердитые укоры перемежаются восторженными излияниями, радостная растерянность соседствует с легкой обидой. Все это звучит так непосредственно, так сгоряча, что заставляет меня на мгновение отвлечься от телевизора, где престарелый певческий кумир молодежи семидесятых вихляет бедрами и в экстазе грызет микрофон.

- Эх, Сашка, Сашка... - заключает она, - Я бы со стыда сгорела, если бы он меня вот такой застал.

Да, мать, не помолодела и ты с тех пор... � эта полнота... При нашем-то питании. Мяса в магазинах лет двадцать, считай, как нет. Сейчас девяносто первый? Четыре пятилетки. Самые активные для нас с ней годы жизни.

Да если бы только одно мясо...

- Ты что молчишь? - не унимается жена, - Значит, завтра придет? В семь часов?

Я киваю, но отвечаю не сразу - ищу слов поубедительней.

- Ничего не готовь, - говорю, - Не надо пускать пыль в глаза. Пусть будет так, как есть.

- Да ты что? - удивляется она, - Он же - гость! Он же у нас пятнадцать лет не был!

- Он - мой ученик, - отвечаю я, - � я никогда не врал детям.

Жена хочет впасть в истерику, но четырехпятилеточный семейный стаж подсказывает ей, что в этой ситуации ни скандалом, ни слезами меня не переупрямить. Она хмурится, делает звук в телевизоре громче, упирается взглядом в нечто бесполое, с разрисованными во все цвета радуги щеками, стриженной крест-накрест головой и одеянии столь экстравагантном, что для описания оного потребовалась бы консультация всего аппарата Министерства текстильной промышленности. Тощий голосишко облизывает микрофон и, усиленный валютной аппаратурой, оглушает меня и стотысячную толпу стадиона имени Ленина в Лужниках.

Закрываю глаза и усилием воли отключаю сознание от органов слуха...

Четырнадцать лет назад, когда восьмой "А" исчез из школы как таковой, а право учиться в девятом получили только шесть из тридцати пяти, я решил вывезти ребят в горы - попрощаться там и попеть песни.

Согласились и пришли на место сбора почти все. Даже девочки.

У большинства были рюкзаки. У некоторых хозяйственные сумки. Двое прибыли с самодельными торбочками за плечами.

В кассе автовокзала сказали, что сразу тридцать два билета продать нам не могут. Предложили выезжать партиями на трех автобусах: через 30, 40 минут.

Сергей уезжал с первой группой, я - с последней.

Встречались на обочине дороги, откуда к горам надо было идти километров пять.

Когда прибыла наша группа, я увидел, что Сергей стоит в стороне от остальных и голосует проходящим мимо автомобилям.

Переговорив с ребятами, я направился к нему.

- Пойдем, - сказал, - Пока доберемся до ущелья - перебесишься.

- Нет, - ответил он твердо, - Я вернусь домой, - и опять поднял руку навстречу несущемуся мимо КАМАЗу.

- Учти, - сказал я тогда, - Долго упрашивать не буду. Пойдем без тебя. � скажу, чтобы никто из ребят не оглядывался.

Он резко обернулся ко мне.

- Но почему?! - произнес дрожащим от обиды голосом, - Почему? Вы же ничего не знаете. Я же прав!

- Это не важно, - ответил я, - Ты можешь быть правым лишь словесно. А они - народ.

- А я - кто? Я - не народ?

- Нет, - ответил я, - Такова твоя судьба.

- Но они хотели!... - начал было он.

Но я прервал:

- Замолчи. Не унижайся до доноса.

Мальчик заплакал и зашагал вдоль дороги прочь.

Я стоял и смотрел ему вслед.

Девочки успели мне рассказать, что мальчишки предложили Сергею втайне от меня выпить вина. Он отказался. Вовка Бабаков, гордый тем, что сумел стащить бутылку из дедова погреба, обиделся на Калюку и обозвал того модным словом "Пиночет". Оба помахали кулаками, но и разнятые не помирились, а приступили к резкой критике родителей друг друга.

� тут Серега сплоховал: он заявил, что его отец работает по двенадцать часов в сутки без выходных, а отец Вовки пьянствует по 9 часов на рабочем месте.

Сергей сказал правду, но конфликт назревал полгода - и потому его аргументы показались Бабакову особенно обидными. Произошла драка с ничейным исходом. Класс поддержал Вовку.

Я попросил ребят устроить в полукилометре от дороги привал, покуда Сергей либо уедет совсем, либо вернется к нам.

Около часа мы следили за тем, как он упорно поднимал руку перед каждой машиной в ожидании, что кто-нибудь согласится подвезти его. Ребята острили по поводу его "папочки", подписавшего постановление о запрете шоферам брать "голосующих" на дороге путников.

"Пусть расскажет, каково быть безлошадным", - было единодушное мнение.

Я не вмешивался. Мой авторитет и без того висел над ними многотонной глыбой. А мне хотелось чувствовать себя рядом с ними равным, пользоваться их доверием.

� при этом я искренне желал, чтобы Сергей преодолел свой гонор и вернулся к нам, поняв, что мораль личности и мораль коллективная неадекватны.

� когда какая-то белая "Волга" вдруг остановилась перед Андреем, я ничуть не удивился замечанию самого глазастого из учеников - все того же Вовки Бабакова:

- А номера-то исполкомовские. Свой свояка видит издалека.

Дверь распахнулась - и Сергей наклонился вровень с ней...

- Я была не права? - неожиданно спросила жена, - Сказала что-то не так?

Говорит она, глядя на костюмированного Боярского, поющего что-то Тереховой.

- Ты знаешь, - признаюсь, - Все эти годы из всех женщин я любил только тебя .

Она оборачивается. Губы ее мелко дрожат, глаза наполняются влагой.

4.

Комната отдыха военкома походила скорее на второй кабинет, ибо диван, стол, кресло занимали места значительно меньше, чем огромный пульт, чудом втиснутый между окном и дверью в душевую. Одиннадцать телевизионных экранов следили за крупнейшими транспортными развязками города, пять боковых беззвучно транслировали передачи местного, республиканского и двух Центральных телевидений. Остальные десять слепо отражали комнату и подошедшего к пульту офицера. Небольшой монитор нависал над столиком и пачкой белой бумаги с шариковой ручкой поверх.

Военком сел в кресло, потянулся к ряду разноцветных кнопок - и нажал на голубую. Два экрана засветились. Один крупным планом показал лицо мужчины с небольшим шрамом над правой бровью; второй телевизор показывал кабинет его: деревянные панели, сейф, книжный шкаф, твухтумбовый стол.

Военком быстро написал несколько слов на листке бумаги, поднес его к монитору.

Человек со шрамом прочитал и молча кивнул.

Военком нажал на голубую кнопку - и экраны погасли.

Следующая кнопка - красная - западала. Полковнику пришлось нажимать на нее дважды. Пока кряжистый широкоплечий майор, кроющий беззвучным матом подростка, заметил, что на него смотрят, отослал дрожащего от страха юношу, прочитал ту же самую записку военкома, подполковнику пришлось удерживать кнопку пальцем.

Убрал палец - экран погас.

Так в течение пятнадцати минут военком показал одну и ту же запись доброму десятку лиц, что возникали на экранах перед ним после нажатия то зеленой, то белой, то фиолетовой кнопок, а также и сиреневой, и полосатой красно-белой, и желто-голубой.

Последним с ним "разговаривал" человек близорукий, который для того, чтобы прочитать записку, вынужден был одеть поверх основных очков вторые, после приблизить лицо к экрану и внимательно прочитать написанный от руки текст. Прочитав, он откинулся на спинку стула и громко произнес:

- Зачем?

Военком молча открыл ящик своего стола, достал из нее карточку с изображением черно-красного поля и золотой звезды.

- Ясно, - сказал близорукий, и экран погас.

Пальцы военкома пробежались по пульту - и разом зажглись все экраны: городские пейзажи, перекрестки автострад, укромные места в парке имени Ленина, торговые ряды Универмагов, крупных Гастрономов города с полупустыми прилавками и тоскующими продавщицами, фойе кинотеатров с лузгающими в ожидании сеанса посетителями, пустые стулья на сцене Дома политпросвещения, бутафорское великолепие кооперативно-государственного ресторана "КАБАКЪ", где немолодая полуголая женщина вихляла бедрами и делала вид, что пытается сорвать с себя остатки галантереи.

Вдруг все экраны разом погасли...

Лампочка в люстре мигает несколько раз - и в квартире становится темно.

Мягкий отсвет вечерней зари за окном окрашивает края голубых штор в зеленоватый свет.

Жена дотягивается до телефона, набирает номер.

- Предприятие распредсетей? - спрашивает радостным голосом, ибо дозвониться туда в часы аварий почти невозможно, и тут же раздражается речью о вредности частого отключения холодильников.

До нервов диспетчера этой электрослужбы мне дела нет, но и слушать ахинею жены противно. Тяну руку к телефонному разъему и выдергиваю из него шнур.

Жена разражается каскадом красноречия, в котором слово "индюк" по отношению ко мне звучит, как песнь о любви.

Опять отключаю слух...

Вовка Бабаков, двоечник и хулиган, пользовался среди мальчишек восьмого "А" авторитетом особым. Девочками нравились его крутые плечи и открытый уверенный взгляд ясных голубых глаз. Мальчишкам импонировали его всегдашние веселость и бесстрашие.

Я же, педагог по образованию, но без соответственного таланта и опыта, весь учебный год конфликтовал с ним, обижался, наказывал, но найти общего языка, как ни пытался, не сумел. Даже в том походе, когда он первым подхватил разбившую ногу девочку и перенес ее через горный поток, я не сумел пересилить в себе чувство неприязни учителя к нерадивому ученику, не нашел нужных слов для его поощрения. Впрочем, он в них и не нуждался.

В девятый класс его, конечно, педсовет не рекомендовал. Зато железнодорожное профтехучилище он закончил с красным дипломом и получил квалификацию помощника машиниста тепловоза.

Я встретился с ним, когда уже сам ушел из школы, а он как раз перешел на третий курс, то есть за ученические гроши работал в депо в полную нагрузку взрослого мужчины.

В загородном автобусе совсем случайно наши места оказались рядом. Он поделился со мной крючками, купленными в сельмаге одной из степных станций, а я отсыпал ему не менее дефицитных опарышей.

Сошли у Байского озера.

Нынешние кемпинги, автостоянки и пионерлагерь еще не изуродовали его дичайшей прелести берегов, да и сама дорога в те годы шла несколько в стороне √ рыбакам приходилось топать от нее до воды пару километров.

Шли мы довольные собой и жизнью, спорили на рыбацкие темы, а когда пришли на место, то устроились друг от друга неподалеку.

� первую уху сварили вместе.

Спали в его палатке - уж очень хотелось парню похвалиться передо мной своей самоделкой. Но дождя не приключилось, и основных достоинств его изобретения я так и не узнал.

Проболтав всю ночь, чуть не проспали зорьку.

Натягали карася поровну - килограммов по десяти на брата. Забили рыбу в рюкзаки и поспешили к автобусу - следующего пришлось бы ждать часа четыре. Последние метров пятьсот бежали - показался автобус из-за поворота, а местные шоферы имели привычку "подшутить": подъезжали к остановке минутой-другой пораньше расписания, притормаживали, хлопали дверями и уносились в сторону города, одаряя опаздывающих клубами дыма и печальными мыслями о быстро тухнущей рыбе.

Однако, успели...

- Знаете, Александр �ванович, - сказал Володя, когда мы отдышались и устроились на свободных сидениях, - Хорошо все-таки, что вы - уже не учитель, а я - не ваш ученик.

Что можно было ответить? Я лишь кивнул.

- � я никогда не буду учителем, - заявил он.

Вызова в его голосе не слышалось, потому я тоже признался:

- Я ухожу из школы, Володя.

Любой другой бы на его месте сделал вид, что удивился, или сделал бы паузу перед тем, как ответить что-нибудь утешительное, но Вовка бухнул сразу:

- Правильно. А то бы они вас через пару лет перевоспитали.

"Они" - это педколлектив, как я понял.

- Володя, - сказал я тогда, - ты помнишь наши конфликты в школе?

- Нет.

- Но я ведь ругал тебя, вызывал родителей ...

Он задумался.

- Нет. Не помню, - признался, - Было, конечно... А вот из-за чего... - и развел руками.

Автобус остановился, пропуская колонну с детьми, переходящими главную улицу села Октябрьского , через которое мы проезжали. �з окон выплескивались обрывки бодрых песен.

- Значит, все это было не важно, - продолжил он, - � зря отец меня бил и не давал денег на кино.

- А наказание ты помнишь. - заметил я, - Потому что была обида.

Солнце било в глаза, в салоне парило, разговаривать было лень...

А когда приехали в город и вышли из автобуса, он вдруг закричал на всю улицу:

- Вспомнил! Я как-то у Калюки по литературе списывал. А вы у меня Серегину тетрадь отобрали и сказали, что чужие мысли воровать - грех не меньший, чем смертоубийство. Я тогда опупел аж! В советской школе - и грех! Как обухом по голове. Отцу рассказал, а он: "Фигня все это. Главное - аттестат получить". Я тогда решил: в школе мне все равно хорошим не быть (авторитет не тот), а в училище я свое догоню. Знаете почему?

- Нет, - ответил я, обескураженный неожиданной исповедью.

- Чтобы иметь такое же право говорить про грех, что и вы.

Включается свет, и через полминуты начинает светиться экран телевизора.

Десяток разноцветных парней с клюшками носятся на коньках по льду и по очереди припечатывают друг друга к бортам. Морщатся от боли и белозубо улыбаются ревущей от восторга публике.

Жена ушла на кухню и раздраженно гремит там посудой.

А вчера она сказала, что встретила тут на улице Бабакова. Выставку ему предлагают. Персональную...

Был я в его мастерской. Лет десять назад....

Старый, рассыпающийся в прах саманный дом, забор повален. Уличные собаки забредают отдохнуть в тени сада. Жил с матерью в комнатке метра три на четыре, а коридор, кухня, все остальное завалено... нет, заставлено картинами различных размеров, смотрящих на посетителя и в фас, и в профиль, и тыльной стороной.

Жена заглядывает из кухни, говорит:

- Бабаков где-то краски швейцарские достал. Говорит, что небо хочет написать. Чтобы хмурое - а на горизонте сполох. Непременно утренний. Вечерний, говорит, он мягче, не дает настроения.

Мне кажется, что она готова сейчас говорить хоть о чем, лишь бы не думать о моих приступах. Сегодня должен произойти. Прямо-таки по расписанию. � ей придется видеть меня вытянутым в судорогах, слушать продирающийся сквозь зубы вой.

- Будет уж о нем, - говорю, - �ди лучше ко мне.

Она втягивает голову в плечи, и исчезает на кухне.

На экране, переплетясь руками, бронзовые мужчина и женщина крутятся на фоне часов Спасской башни.

"Сверху молот, снизу серп, - всплывает в памяти детский запретный стишок, - Это - наш советский герб. Хочешь жни, а хочешь куй - все равно получишь... сладкую конфету..."

ПЕРВЫЙ ШЕСТОМУ АКЦ�Ю ПО ДВЕСТ� СЕМНАДЦАТОМУ ОДОБРЯЮ ТЧК ВЫШЛ�ТЕ ДОПОЛН�ТЕЛЬНУЮ �НФОРМАЦ�Ю ОБЪЕКТЕ ОПЕРАЦ�� ПЯТЫЙ УГОЛ ТЧК ОТВЕЧАЕТЕ РЕЗУЛЬТАТЫ Л�ЧНО ТЧК

1

Наутро военком задержал начало приема посетителей на полчаса. Сидел в комнате отдыха и переключал разноцветные кнопки в том же порядке, что и вчера.

Ответ был один: "Сведениями не располагаем."

А человек со шрамом добавил:

- Мне кажется, искать по нашей линии бесперспективно. �спользуйте проверенный дедовский метод - найдите Шерлок Холмса.

- В каком смысле, простите?

- Вам нужен человек, умеющий хорошо логически мыслить. Не самому же вам, в конце концов, тратить на это время. �дея ваша, конечно, оригинальна, но излишне, простите, умозрительна. В нашей стране...

- Думаете, необходим специалист? - перебил его военком.

- Вряд ли. Могут помешать профессиональные стереотипы.

- Хорошо. Я подумаю, - сказал военком, и отключился.

Человек с двумя очками на этот раз блестел контактными линзами.

- Хотите добрый совет? - спросил он, - Оставьте это дело милиции.

- Вам и это известно?

- Помилуйте! - улыбнулся владелец контактных линз, - Не так часто в городском сквере находят трупы, посмотреть на которые приезжает танковый генерал. Весь город говорит о смерти следственной группы.

- Что? - удивился военком.

- А вы не знаете? Члены следственной группы, что была на месте происшествия, умерли прошедшей ночью. � все - от пищевого отравления.

- � капитан Подыбайло?

- Вот он - как раз нет. Его вызвал к себе в часть генерал Курбатов, и задержал там допоздна.

- Спасибо, - сказал военком, постаравшись ничем не выдать своих чувств. Отключился и тут же вышел на связь с генерал-майором.

- Здравствуйте, Юрий Анатольевич, - сказал, едва на экране появилось лицо Курбатова, - Капитан Подыбайло у вас в части?

- Здравствуйте, подполковник. А в чем дело?

- Вы еще не отпустили его?

- Нет еще.

- Товарищ генерал, я прошу вас поставить на довольствие капитана Подыбайло, а также временно поселить его с семьей на территории военного городка. Ему самому предложите питаться только в гарнизонной столовой, всегда иметь при себе сухой паек и суточный запас жидкости. У меня все.

- Это... э-э-э... - протянул растерявшийся генерал, - связано не со вчерашним... э-э-... убийством?

- Так точно, товарищ генерал-майор! - ответил военком, и отключился.

Вышел в кабинет, сел за рабочий стол и, наклонившись к селектору, вызвал начфина.

Как и все начфины, капитан был невысок и не в меру полн. Явился, держа в руке кожаную папку, из которой сразу же, ни слова не говоря, вынул несколько бумаг и положил перед военкомом на стол.

Подполковник пробежал глазами по ведомости, нашел нужную графу: "Военно-патриотическое воспитание". Вписал вместо трехсот рублей двести тысяч. Краем глаза заметил недовольство на лице начфина - и расписался рядом с цифрой.

"Странный человек, - подумал при этом, - Сколько ни объясняй, что подростки - это будущее армии, он свое: "Вот призовут - будем деньги тратить".

Он хотел уж сказать что-то начфину, но тут окно со звоном лопнуло, в кабинет влетело нечто похожее на большую черную пилюлю, покатилось по полу и начало изрыгать из себя белый дым с сильным запахом дуста.

Военком молча поднял пилюлю и выкинул назад в окно.

С улицы донесся довольный гогот, а затем десятка два юных голосов заскандировали:

- Не-хо-тим-фор-му! Не-же-ла-ем-стре-лять!

Он не стал выглядывать в окно - и без этого знал, что там увидит: кучу подростков, несколько мужчин, с десяток разрисованных девиц в мужских рубашках, расстегнутых до пояса, и с пяток плакатов: "Кто стреляет - тот убивает", "Пусть каждый шагает, как хочет", и прочее.

Можно, конечно, подождать, пока им не надоест шуметь, и юные бунтари разойдутся по своим квартирам или усядутся здесь же на асфальте и примутся тренькать на гитарах, но на беду, именно сегодня должны проехать здесь иностранные гости - жители города-побратима из США. Тамошний мэр и сам неплохо фотографирует, да еще захватил с собой корреспондента какого-то информационного агентства.

Военком нашел на пульте селекторной связи нужную кнопку - и нажал ее.

Где-то в фундаменте военного комиссариата открылись амбразуры и двадцать два водомета ударили кипятком по ногам орущих пацифистов. Вопль боли и возмущения заглушился рокотом вентилятора и кондиционера, выгоняющих дустовую вонь из кабинета.

Военком вызвал дежурного офицера и приказал тому заняться выбитым стеклом.

Покуда продолжался разговор с начфином, терпеливо дождавшимся пока обратят на него внимание, дежурный вернулся с двумя солдатами - и те застеклили окно.

- Афганцы, говоришь, наглеют? - спросил военком начфина в конце разговора, - Ничего. Я сам афганец. Умей посочувствовать, объяснить и... сам понимаешь.

Престарелый участник Великой Отечественной войны при двух боевых орденах и шеренге юбилейных медалей походил на выходящего на долгожданную прогулку породистого кобеля. Пришел просить новую квартиру - свою старую решил передать внуку.

Справившись с картотекой и компьютером, военком узнал, что старик за последние пять лет выбивает из военкомата уже третью квартиру.

"Экий пройдоха! - подумал военком, - А ведь придется уважить. Все-таки фронтовик".

Позвонил заместителю председателя горисполкома и договорился об увеличении квартирного лимита для нужд военкомата.

Дальше пошли: участники войн в Афганистане, Анголе, Корее, Вьетнаме; чадолюбивые мамаши и папаши, ищущие поводов для отстрочи от службы своим отпрыскам; какой-то гражданский инвалид, потерявший справку о том, что у него нет ноги, а без оной его одноногость собесом не признается; пьяненький морячок, решивший жениться, чтобы продлить время отпуска; юный писатель, решивший поведать миру о доблести советских воинов в очередном международном конфликте и просящий для этого денег на командировку в "горящую точку планеты".

Перед самым обеденным перерывом, когда местный художник, призванный якобы на переподготовку в качестве младшего офицера запаса, разложил на столе военкома эскизы оформления актового зала и стал увлеченно разъяснять сокровенный смысл и скрытую символику своих будущих шедевров, зазвонил телефон.

Зеленый. Тот самый...

Военком поднял трубку.

- Здравствуй, мой мальчик, - произнес голос властный и одновременно по-отечески теплый, - Ты, никак, решил стать следователем? �ли соскучился по играм в казаки-разбойники?

- Здравия желаю! - успел-таки вставить военком в образовавшуюся паузу и свой голос.

- Твоими молитвами, малыш, - ответила трубка, - Занимайся своим делом - и людей зря не тревожь. Оставь прокурору прокуророво.

- РќРѕ...

- Все, - заключила трубка, и замолчала.

Взгляд военкома упал на художника.

Тот внимательно рассматривал свои эскизы, делая на них какие-то заметки.

"Не слишком ли демонстрирует он свою занятость? - подумал военком, - Телефон работает хорошо, громко".

Слушал он теперь художника вполуха, согласился со всеми его мыслями и, отпустив, тотчас вызвал дежурного офицера.

- Вот что, капитан, - сказал, - Этого художника... отправь-ка в строевую часть... на полгода. Пусть послужит как следует.

- Но, товарищ подполковник, - удивился тот, - Мы же его каждый год по два раза призываем. Он нам весь военкомат оформил.

- Товарищ капитан! - повысил голос военком.

- Есть! - воскликнул офицер и поднес руку к виску, - Разрешите идти?

После кивка военкома, он по-уставному круто развернулся и, печатая шаг, вышел вон из кабинета. На языке военных такое поведение означало: не согласен, но приказ выполнить вынужден.

Военком остался в уверенности, что поступил правильно.

Часы пробили час - и тотчас по селекторной связи прогремел голос дежурного офицера:

- Товарищ военком, прием пищи будете производить совместно с личным составом или непосредственно в кабинете?

- В кабинете, - ответил подполковник и отключил селектор.

2

Шеф мой решил во время обеденного перерыва смотаться инкогнито в областной Дом моделей, где два десятка местных сучек боролись за звание "М�СС ГОРОД-91" и дефицитный набор призов.

Остаюсь в кабинете один, выключаю почти все телефоны и предаюсь разврату одиночества и тишины, встречи с которыми становятся год от года все реже, словно случки престарелого Дон-Жуана.

Можно пересесть в кресло и, развалясь в нем, закрыть глаза.

� всевластное время катится назад...

Сапоги раскалились так, что даже сквозь два слоя портянок пекли подошвы ног. Непривычная форма нового образца не липла с потом к плечам, как бывало липла старая гимнастерка, а ворсисто скребла по распаренной от жары коже, распространяя по телу зуд.

Солнце было уже в зените и светило прямо в глаза. Лучи, отражаясь от изъеденных эрозией скал и мириадов плоских, похожих на обмылки, камней, делали серо-коричневый пейзаж похожим на громадный, обсосанный неким великаном леденец. � сам себе я уж казался муравьем, вязнущем в этом пропахшем потом и пылью торжище выжженной земли и света.

Язык скреб небо, зубы обмело песком и пылью, в ушах стоял хруст - и все это каким-то образом отдавалось болью в левой почке. Жажда мучила, но воду я не пил, фляжку, сыто бьющую по правому боку, не открывал.

Когда-нибудь, может даже через час, когда наша вооруженная до зубов цепь пересечет гряду изуродованных солнцем и ветром сопок, когда выйдем мы к подножию поднебесных гор и повалимся на выжженную еще с весны траву, я не буду доставать сухари, не стану разрывать зубами бумажную одежку галет, давиться их сухой безвкусной плотью, а лягу на землю аккуратно и спокойно, отвинчу у фляги крышку, поднесу ко рту, и стану пить, точнее цедить воду не по глотку даже, а по капле, сквозь стиснутые зубы, смывая и пыль, и песок с них, одаривая и рот, и глотку, и внутренности свои прохладой и успокоением.

Краем глаза замечаю, что идущий справа от меня по цепи солдат отстает, пропадает из поля зрения, потом догоняет нас. Лицо его довольно, руки лежат на автомате легко. Он уже трижды вот так отставал. А левый - дважды. Пьют...

Я иду шагом ровным, не снимая кистей рук с автомата. Только подметки сапог жгут подошвы ног, и мышцы ноют от однообразных движений.

� вдруг среди хаоса камней, спекшейся глины, пожухлого боялыча вижу глаза. Его глаза...

Чуть ниже них в упор на меня смотрит зрачок автоматного ствола.

Я останавливаюсь... Нет, застываю... Вмерзаю в землю.. Мертвею и, кажется, не дышу...

Указательный палец липнет к спусковому крючку. Достаточно согнуть его, сжать прячущуюся в автоматном чреве пружинку - и оживет, залает частым брехом зверь огнедышащий. � будут потом награды, похвалы, отпуск домой...

Левый и правый солдаты обгоняют меня. �дут ровно, не оглядываются... Считают свои шаги и мои, должно быть, глотки...

А глаза у него скорбные. Ни страха, ни ненависти в них. � палец тоже, должно быть, на спусковом крючке.

Он словно слился со скалой и бугорком. Комбинезон его в пыли и в былинках засохшей травы. � лишь глаза... Два белых глаза, горящих, как фары... Два глаза...

Почему он не стреляет?.. Не видит, что я заметил его?..

Песок скрипит на зубах, а левая рука моя медленно опускается к бедру...

Я не знаком с этим парнем. Хотя, должно быть, и видел раньше в части... Но не помню... Не из нашей он роты, не из нашего полка... � фамилию его услышал лишь сегодня утром...

Ствол его автомата дрожит.

Отступаю слегка вправо и стволом ловлю его ствол...

Стрелять будем вместе, потому что ему нечего терять, а у меня приказ.

Он - дезертир. Он взломал дверь в оружейке, взял там автомат и пять рожков с боевыми патронами. � живым ему даваться нам в руки нет никакого резона.

Нам впервые за два года службы выдали настоящие боевые патроны и приказали: "Стреляйте!"

Час назад кто-то уже пальнул... по лисе.

А теперь моя очередь... прямо в лоб... между глаз...

�ду тяжело... Врастаю в каждый шаг... �ду плавно... боюсь отступиться, упасть... Еще в школе посещал стрелковый кружок... �з шестисот очков выбивал пятьсот девяносто...Кандидат в мастера спорта СССР...

Глаз в глаз... не мигая... смотрим... � стволы упорно метят нам во лбы.

Может, это будет даже и не очередь, а один выстрел. Я даже не почувствую ничего - лишь обожжет живот - и рухну лицом вон в ту колючку - эбелек называется... перекати-поле.

Он уже рядом. Шаг влево - и я могу наступить на него.

Правую руку отдираю от ставшего вдруг таким родным автомата и тянусь на помощь левой - к фляжке. Отстегиваю и, скользя по бедру, по колену, слегка наклоняюсь, кладу ее на камень ...

Делаю шаг, другой...

- Эй! - слышу полушепот.

Полуоборачиваюсь.

Он берет мою фляжку. Рядом кладет свою.

Возвращаюсь. Беру.

Знобит... В глазах блики солнца... Вижу медленно ползущего по правой руке муравья.

Фляга легкая, пустая...

Я догоняю свою цепь, и вместе с ней спускаюсь к распадку.

Правый от меня солдат бьет короткими очередями по куртинке хилого кустарника.

Будит меня телефон.

�з трубки доносится довольный басок шефа. Он одобряет решение жюри, выбравшего первой красавицей из кандидаток самую политически верную: казашку девятнадцати лет, успевающую в техникуме по всем предметам, секретаря комсомольской организации и так далее. После добавляет, что будет вынужден слегка опоздать на работу, так как инкогнито его на конкурсе оказалось раскрытым, и его упросили вручить юной Мисс-91 почетную ленту и первый приз. Военному, которому назначена встреча на это время, я должен что-нибудь соврать и занять его минут так на двадцать- двадцать пять.

Перекладываю бумаги на своем столе так, чтобы у посетителя создалось впечатление обо мне, как о человеке занятом чрезвычайно. Это должно позволить мне провести время в компании солдафона чинно и благородно.

Ровно со вторым ударом огромных кабинетных часов, стоящих в приемной со времен царя Гороха, входит подполковник. Моложав. Красив. Выправка, как на параде. Ни одной лишней складки на форме. В руке - кожаная папка. Легкая проседь в висках и веер морщинок в уголках глаз. Сморит спокойно, голос сух, невыразителен. Услышав объяснение мое о причине задержки аудиенции у шефа (не вру, сообщаю о конкурсе красоты), коротко, по-кинобелогвардейски кивает и садится на посетительский стул. Спину держит так прямо, что спинка стула кажется корявой.

Совсем не похож на прежнего военкома. Тот был полным, лысина потела, карманы кителя вечно топорщились, а во рту весело сиял золотой зуб. Говорил он стремительно, пересыпая речь украинскими поговорками, порой весьма фривольными. Сидеть и ждать не умел, спрашивал в таких случаях, когда подойти ему, и убегал по кабинетам, где по долгу службы быть ему не надобно было, но из-за природной коммуникабельности был он всегда всеми радушно принимаем и по-своему даже любим.

Этот же восседает в приемной, как статуя. Ни кровинки в лице, ничего живого. Будто всем своим видом хочет показать, что он - птица полета высокого, а я - тьфу, мразь и пустяк с ним рядом. Да при том такой пустяк, что своего отношения ко мне он и проявлять не желает.

Любы мне такие люди. Почему-то похожи друг на друга, как продукция фабрики штампованной игрушки. � артикул у всех одинаков: майор, полковник, генерал...

Этому, мне кажется, любой погон подойдет, любой мундир. Такого, пожалуй, только в паноптикуме и встретишь. А здесь поди ж ты - даже дышит... минут через пять, пожалуй, и заговорит.

Лицо его мне кажется знакомым. Как у киноартиста, который играет в эпизодах лишь, но зато почти во всех фильмах. Встретишь такого на улице: где, думаешь, видел его? Будто даже сам в жизни встречался с ним, разговаривал, общих знакомых имел... Расстанешься - и не вспомнишь. Лишь потом, случайно, ни с того, ни с сего, всплывает в сознании лицо - и память озарится: "Он! Генерала милицейского играл в сериале про собаку!"

Этот, по виду, тоже из тех, кто мельтешит на заднем плане, но уже не в массовке. На переднем калибрированные красавчики симулируют любовь и смерть, горе и счастье, умничают, элегантно пошлят, а он на заднем плане реагирует: подсказывает зрителю где смеяться, а где плакать... Они даже молчат на заднем плане точно так же, как этот вот подполковник - бесстрастно и навсегда, как покойники. � смех их подобен оскалу главной маски в мексиканском карнавале.

Появление шефа ничем не отражается на его лице. Короткий кивок, рукопожатие - и оба входят в кабинет.

Воинское звание председателя облсовета, как знал военком, - генерал-лейтенант. Но он знал также, что председатель этот в течение жизни не прослужил подряд и одного года - все обходился всякими там переподготовками и трехмесячными сборами. Но то, что простительно лейтенантам запаса, считал военком, генералу не к лицу.

Такое понимание сути вещей не только снижало авторитет председателя облсовета в глазах подполковника, но и мешало отладить форму взаимоотношений, вплотную зависящую от субординацию

Сегодня вопрос, с которым он пришел к председателю, был особенно щекотливым. Парни из военно-патриотического клуба имени маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова в стычке с так называемыми пацифистами малость погорячились и, как говорится в милицейском протоколе, "совершили ряд членовредительств: сломали несколько ребер, одну руку, одну ногу и чего-то там сотрясли..."

Драка, по сути пустячная, каких между ними было десятки, если не сотни ежегодно. Даже войска с некоторых пор перестали вызывать для разгона ударившихся в дурь молодецкую, и милицейские наряды не очень-то спешили к местам скопления молодежи. � обыватели уже реже глазели на происходящее, перебегали лишь на противоположную сторону улицы и спешили по своим делам.

А тут вдруг арестовали троих "жуковцев" и одного "патриота" - курсанта военно-патриотического клуба "Патриот". Прокурор подписал санкцию и утвердил следственную комиссию.

- Правильно, - заявил председатель облсовета, - Надоело это хулиганье. Половина жалоб - на драки молодежи.

- Вы не представляете, должно быть, последствий, Турар Рыскулович, - возразил военком, глядя прямо в узкие щелки заплывших жиром азиатских глаз председателя облсовета, - Если на протяжении многих лет вы потакали своим бездействием им, то внезапные репрессивные меры могут привести к непредвиденным последствиям.

- По-вашему, товарищ подполковник, арест хулиганов - это уже репрессивные меры? Демагогия это, товарищ военком! Мы чересчур долго смотрели на подобные безобразия сквозь пальцы. Но теперь жизнь нам доказала, что необходимо поставить решительный заслон хулиганству. Готовится постановление облсовета об усилении охраны общественного порядка. Арест четырех хулиганов - это только начало крупномасштабной правовой акции. Вам, как военкому, следует не защищать их, а разработать план мероприятий и, как будущему депутату, выступить на ближайшей сессии с их предложением.

Военком молча выслушал его и, когда председатель обслсовета замолчал, сказал холодным голосом:

- Вы либо плохо слышали меня, либо не желаете понять.

Лицо главы депутатов области потемнело. Ему - по старому, губернатору, облеченному почти абсолютной властью на территории равной половине Франции, - смеют говорит в таком тоне?!

Но военком, не обращая на плотно сжатые губы собеседника, продолжил:

- Участники драки - лица допризывного возраста. Напряженное положение с выполнением плана по набору молодых воинов вам известно. Я прошу обратить внимание на явную тенденцию прокуратуры... В драке участвовало около двухсот человек. Арестовано четверо. При том - только члены спортивно-оздоровительных и военно-патриотических клубов.

- Арестованы истинные виновники трагедии, - ответил председатель облсовета, но тут же сам же и добавил, - Впрочем, следствие только начато и, вполне возможно, появятся новые обвиняемые.

Разговор стал походить на шахматную партию: военкому предлагалось выбирать жертву. � он начал атаку:

- Организаторы драки - так называемые пацифисты. Они подъехали к зданию клуба "Патриот", выбили в нем стекла и забросали помещение актового зала, где проходил совместный митинг, дымовыми шашками.

- Следственная группа занимается поиском организаторов этой безобразной акции, - ответил председатель, - Виновные будут привлечены к уголовной ответственности.

Военком - само спокойствие.

- Вы опять меня не поняли, - заявил он с невозмутимым видом, - Я говорю не о расширении круга обвиняемых, а о полном закрытии дела.

Председатель оторопел.

- �... как вы себе это представляете?

- Очень просто: арестованных отпустить, следствие прекратить.

-... постановление облсовета не разрабатывать, - закончил за него председатель.

- Отнюдь, - улыбнулся военком впервые, - Постановление надо выдвинуть на всенародное обсуждение. Думаю, большинство избирателей с удовольствием примет в нем участие.

- Странно, - сказал председатель, - Когда вас направляли к нам, то давали характеристику весьма лестную для мужчины. Даже что-то о принципиальности там говорилось.

- Моя основная задача, Турар Рыскулович, - объяснил военком все тем же ровным голосом, - заключается в том, чтобы каждый восемнадцатилетний парень попал в армию. �менно для выполнения этой задачи созданы военно-патриотические и спортивно-оздоровительные клубы молодежи, каждый активист которых будет достойно выполнять свой священный долг защитника Родины.

- Тогда почему эти защитники калечат своих гражданских ровесников? - спросил председатель, - В больнице лежат теперь не "патриоты", не "жуковцы", а пацифисты.

Председатель показал слабинку - и военком это заметил. Он снял с колен папку и вынул оттуда два листка.

- Вот показания двух участников драки, - сказал он, - Оба - депутаты райсоветов, члены советов бригад, имеют правительственные награды. Показания их заверены следователем прокуратуры...

Председатель взял бумаги, быстро пробежал по ним глазами, положил рядом с собой.

- План-планом... - вздохнул он, стараясь не смотреть в глаза военкому, - но посылать в армию потенциальных преступников - это, знаете ли...

Военком вновь улыбнулся, и достал из папки третий документ.

"Справка, - прочитал там председатель облсовета, - о деятельности функционера неформального объединения пацифистов Бердигулова Булата Тураровича, 1973 года рождения, члена ВЛКСМ, не работающего..."

Последующие четырнадцать пунктов сообщали о действиях Бердигулова Булата, минимальная ответственность за которые составляла 2-4 года по Уголовному Кодексу Казахской ССР.

- М-да-а... - произнес председатель, - � все это подтверждается подобным... - кивок в сторону показаний депутатов, - свидетельствами?

- Много серьезней, Турар Рыскулович, - улыбнулся военком, - Это - выборка лишь за половину года. Ваш сын социально опасен.

Последняя фраза прозвучала, как удар под дых. Но военком не испытал сострадания к собеседнику. Он понял, что выиграл - и не удержался от морали:

- Обычная судьба детей, отцы которых общественные обязанности предпочитают семейным.

- Перестаньте! - сморщился председатель, - Ваши условия приняты. Вы еще не поняли этого?

- Понял, - кивнул военный.

Собрал со стола документы, сложил их в папку.

- Честь имею! - сказал.

� вышел из кабинета, твердо ступая прямо по середине ковровой дорожки.

Военком появляется в дверях кабинета шефа, коротко кивает мне и выходит.

Легкий перезвон спаренной с шефом "вертушки". Не удерживаюсь от искушения и подношу свою трубку к уху.

- Галымжан, - слышу голос шефа, - Я говорю.

- Асаламалейкуум, Туреке, - отвечает голос облпрокурора, - Слушаю вас.

- РћРґРёРЅ?

- Сейчас... - короткая пауза, - Говорите, пожалуйста.

Председатель переходит на казахский язык:

- Дело о патриотических клубах закрой... - устало выдыхает он, - А этих четырех... выпусти.

Короткая пауза, шорохи в трубке. Голос прокурора:

- Это... приказ?

- Это совет, Галымжан.

- Но... ваш сын, Туреке... пострадал.

- Ты закроешь дело?

Треск и вздох в ответ:

- Закрою, Туреке.

- � еще... - голос шефа заметно окреп, - Подними все, что можешь, о новом горвоенкоме...

- Так...

- � узнай: какая сволочь собирает досье на моего Булата?

Прокурор задерживается с репликой ровно на столько, чтобы записать вторую просьбу шефа:

- Сделаю, - говорит.

- Вот что, Галымжан, - заявляет шеф тем жестким, не признающим неповиновения голосом, каким он разговаривает лишь на бюро обкома партии и при решении кадровых вопросов, - Займись этим лично.

- Слушаюсь.

- Ну, что ж... Трудовых тебе успехов.

Нажимаю пальцем на кнопку телефона и осторожно кладу трубку.

Загорается огонек на пульте и мелодично звенит телефон.

Но я трубку поднимать не спешу. Надо создать видимость, что меня не было в кабинете во время разговора шефа с прокурором, а главное - обдумать услышанное.

Выхожу в коридор и медленно бреду в сторону машбюро.

Давным-давно, в пору еще моего учительствования, выработал в себе я эту привычку: отвлекаться от текущих дел на минуточку и, оставшись наедине с собственными мыслями, обдумать ту или иную ситуацию. Арест юных патриотов меня не касался, но освобождение их почему-то встревожило.

� в какой мере подслушанный разговор касается меня лично? Ведь я точно помню, что какая-то мыслишка, слабая искорка тревоги вспыхнула во мне и вышвырнула из кабинета вон. Что-то жуткое, мутное, на окно в болотной жиже похожее, отразило на миг нечто страшное, и тут же затянулось ряской и тиной...

Вспомнить пытаюсь, мысль уловить, но ускользает она, не теряясь совсем, а прячась в тех таинственных уголках сознания и памяти, что граничит с понятием бездны, и подвластны лишь снам да кошмарам.

Молоденькая машинистка выскакивает из дверей машбюро, прижимая к плоской груди стопку бумаг, и вдруг отшатывается от меня. Здоровается испуганным голосом, и убегает, часто стуча каблуками рядом с ковровой дорожкой.

Сворачиваю в мужской туалет, мою руки и долго держу их под электросушилкой.

Стараюсь отвлечь память, думать о пустяках, обрывочно, слегка, чтобы сама по себе проявилась та глубокая страшная мысль, но разговор шефа с прокурором, его социальный и бытовой смысл нависают многотонной громадой над сознанием моим, рушат, крошат слабые мои попытки восторжествовать над собственной памятью...

А может это - предвидение? Предощущение судьбы?...

На углу семидесятилетия Октября и сорокалетия Победы машина остановилась. Асфальт взломан, но что за работы здесь должны вестись, непонятно: ни машин, ни людей за веревочкой и треугольником с копающим человечком не видно.

Военком приказал шоферу свернуть во Второй переулок имени девятнадцатой партконференции.

Минут через пятнадцать, прокляв тупики и канавы, УАЗ-ик вырвался на магистральную Коммунистическую улицу и понесся, подвывая восторженно, мимо девятиэтажных жилых башен к пятачку частных одноэтажных домов, окруженных садами, палисадниками и высоченными заборами. Тут на улицах и две легковые машины едва разъезжаются, а грузовики при встрече сдают; из-под каждой подворотни остервенело брешут собаки, а на лавочках сидят старики и старухи, занятые воспоминаниями больше, чем сегодняшним днем...

Последний островок частного сектора, состоящий из семи улочек, тринадцати переулков, 373 домов, упорно отстаивал свое право на существование, борясь с генеральной схемой развития города в лице ее авторов - главного архитектора города и директора Карагандинского института "Казгипроград", - возымевших желание на месте вот этих садов и куцых домишек создать образцово-показательный микрорайон из пяти домов-башен в сорок этажей с торгово-промышленным центром между ними. Пятилетка лишь началась, а средства, выделенные на это мероприятие, уже зависли на УКСе горисполкома непосильным многомиллионным грузом.

У дома номер семь на улице Жанабаева (бывшая Щербакова) военком приказал шоферу остановиться. Вышел из машины не сразу. Прокрутил в сознании план будущего разговора, и лишь потом открыл дверцу и почти выпрыгнул к самой калитке.

РџРѕР·РІРѕРЅРёР».

�з-за угла дома вышла крохотного росточка женщина в темно-синем халате и белом фартуке. Влажные руки ее искрились в солнечных лучах, пробивающихся сквозь шатер виноградных лоз и листьев.

- Вам кого? - спросила она, останавливаясь в двух шагах от калитки.

- Земцову Меланью �вановну, - ответил военком.

- Это я, - просто сказала женщина, и отперла калитку.

Военком заполнил ее всей своей мужской громадой, на какое-то мгновение даже задержался в проеме, чем вызвал мимолетный испуг на лице женщины. Она отступила в сторону и прижалась к стене дома.

Нелепость этого маленького инцидента тут же стала очевидной для обоих - и она как-то разом нарушила душевный настрой военкома и план предстоящего разговора. Но хозяйку следовало к себе расположить - и подполковник широко и белозубо улыбнулся, наперед зная, как обворожительно действует его улыбка на женщин.

Ответное движение губ Меланьи �вановны выглядело извиняющим.

- Проходите, - сказала она, и указала рукой вглубь двора.

За углом дома, между верандой, огородом и сараем, был небольшой зацементированный двор, заставленный обеденным столом персон так на десять, стульями, табуретами, множеством эмалированных тазов и ведер, наполненных ярко-красными сочными помидорами. Среди трехрядного строя набитых томатами банок на столе возвышалась заляпанная бордовым соком белая электросоковыжималка

- �звините, - сказала женщина, - Помидоры вот консервирую. На зиму, - сняла один таз с табурета, вытерла его невесть откуда взявшейся тряпицей и пододвинула военкому, - Садитесь, пожалуйста.

Он сел. Снял фуражку, вытер платочком вспотевший лоб, влажный околыш фуражки, сказал:

- Чертова жара.

Армейское "р" звучало в его устах (он знал об этом) значительно и для женщин успокаивающе.

- Жарко, - согласилась она, - Зато все зреет. В прошлом году помидоры вон только к концу июля поспели. А виноградная лоза и до осени не вызрела как следует. Молодые побеги пришлось полностью обрезать.

- Вы, я вижу, хозяйка запасливая, - улыбнулся подполковник, искренне любуясь маленькой, но ладной фигуркой уже немолодой женщины, плавности ее движений и приятной мимикой красивого лица.

- А как же иначе? - ответила она, - В магазинах, сами знаете, нет ничего. Раньше с Закавказья маринованные овощи завозили. А теперь они за самостийность борются, работать им некогда. А если и пришлют что - так такая, простите, дрянь - в рот не возьмешь. Вот и приходится самой... - потянулась к огромному, как маленький арбуз, помидору, - Бычье сердце. настоящий сорт.

�стекающий солнечным соком красавец запламенел в ее руке.

- Нет, нет, - смутился военком, - Спасибо. Я помидоры не ем, - и поспешил объясниться, - Аллергия.

- Эва вас! - посочувствовала Меланья �вановна, - На одни только помидоры?

- На отечественные - на все.

- Это от химии, - авторитетно заявила она, - А я вот минеральных удобрений не признаю. Только навоз. Корову только для того и держу, - и положила помидор на стол.

- А как же с сеном? - не удержался от вопроса военком, - Участок у вас невелик.

- Шесть соток - советский стандарт, - услышал в ответ, - У прадеда моего здесь гектар около пятидесяти было, а у меня: ноль, ноль - шесть.

- С сеном все же как?

Женщина осмотрелась, убрала кастрюлю с еще одного табурета, спросила:

- Разрешите? - и села; объяснила, - Мы коров на три двора по одной держим. Ну и с сеном кооперируемся: где подкосим, а где и подкупим.

Про кооперацию - это она нарочно, понял подполковник, сказала. �х квартал уже однажды организовывал кооператив и, как докладывали военкому, тот весьма процветал. Меланья �вановна, будучи прекрасным организатором, сумела сохранить монолитное единство 373 семей. Вот и сейчас никто из них не соглашается получить за дом компенсацию и переселиться в новую квартиру в микрорайонах.

- А помидоры красивые, - сказал он, - Жалко такие на сок изводить.

- Не скажите, - улыбнулась женщина, сидя на табурете как-то по-школьному, положив руки на колени, - Я в этом соке сливки мариную, - показала на ведро с некрупными, слегка вытянутыми и похожими на сливы, помидорами, - �ногда и с огурчиками.

- Продаете? - спросил военком как бы между прочим.

- Что вы! - отмахнулась она, продолжая улыбаться добро и независимо, - Когда был кооператив - продавали. А сейчас имеем право заготавливать только для себя. Согласно постановления облсовета народных наших депутатов. Сгущенку вон научились уже делать. С сахаром, правда, плохо. Не поможете?

- Нет, - ответил он, - Я тоже получаю сахар по талонам.

- Да? - искренне удивилась она, - А я было подумала, что вы - новый горвоенком.

- Я и есть военком. �звините... - одел фуражку, поднялся, козырнул, но до конца представиться не успел...

- Будет вам, - рассмеялась женщина громко и от души, как давно уже не смеются на людях, а лишь в полумраке кинотеатров на старых комедиях, - Микашонство какое! Говорите лучше: пришли зачем? А то: помидоры, сахар...

Это был вызов.

- Хорошо, - решил принять его военком, а потому остался стоять, отчего лицо сидящей перед ним маленькой женщины оказалось расположенным даже ниже его пояса, - Вы, Меланья �вановна, являетесь председателем кооператива...

- Бывшего кооператива и бывший председатель, - поправила она.

- Да, формально, юридически, так сказать, кооператив распущен, - согласился военком, - Но фактически он существует в эдаком... э-э... натуральном виде.

Чтобы вести разговор в таком положении, женщине надо было смотреть на подполковника снизу вверх, что безмерно унизило бы ее, поэтому она смотрела в сторону и от того казалась еще более независимой.

- Странно... - призналась она, - Сначала я вас испугалась. Потом отнеслась с симпатией. А теперь вы мне... простите, омерзительны. � при этом ни вами, ни мной пока еще не сказано вслух ничего дурного. Правда, странно?

В личном деле, представленном облуправлением КГБ Казахстана военкому, сохранялась стенография ее выступления на сессии горсовета: "Почему мы должны соглашаться с вашим предложением переезжать в ваши бетонные курятники в микрорайонах? В квартиры, где храп соседа за стеной слышен так, будто он - член вашей семьи. В добровольную темницу, где свет бьет только оттуда, откуда ему позволено поступать распоряжением горисполкома, где цветы растут на балконах, а вместо деревьев в окна заглядывают трубы химзавода, где вместо погребов - холодильники, а вместо яблок - магазинное гнилье? Мои внуки превратятся в детей проходных дворов и асфальта? Будут считать, что хлеб растет на деревьях, а корову доят, дергая за хвост?.." Женщина эта, как утверждалось в одном из сообщений стукача под кличкой "Добрый", является любовницей майора Белоглазова - начальника отдела призыва горвоенкомата.

- Ваш сын. Меланья �вановна, - сказал наконец военком то, из-за чего собственно и появился в этом доме, - систематически уклоняется от призыва в армию.

- Ах, вот оно что! - воскликнула она, и презрительно поджала губы.

Встала с табуретки, пошла было к калитке в заборчике вдоль огорода, но вдруг круто развернулась, и уже оттуда стала смотреть военкому прямо в глаза, словно став с ним одного роста, - Вот почему меня так неожиданно переосвидетельствовали? Ведь так просто! А я подумала, что вы решили пенсии лишить.

Военком знал, что неделю назад Меланья �вановна была вызвана в облВТЭК, где с нее сняли группу инвалидности, из-за которой сына ее призывать в армию, как единственного кормильца семьи, законом не разрешалось.

- Меланья �вановна, - сказал тогда военком, - Я здесь не для того, чтобы разгадывать кроссворды о какой-то там комиссии. Я пришел только для того, чтобы сообщить, что ваш сын лишен права на отсрочку от службы в рядах Советской армии. В ближайшие дни он будет уведомлен об этом повесткой.

Лицо маленькой женщины потемнело.

- Потрудитесь выйти вон! - потребовала она, - �наче я буду вынуждена позвать соседскую собаку... - и жестом повелительным, которому могла бы позавидовать и императрица, указала военкому в сторону ворот.

Мужчине получать пощечины от женщин не стыдно. Военком знал это еще с тех самых первых курсантских лет, когда все самоволки из училища заканчивались молодежными попойками и томными поцелуями в темных углах. Но эта пощечина была иной, и звучала особо.

Лишь в машине, привычно умостившись в удобном кожаном кресле, он дал волю обуревавшим его чувствам:

- Проклятая баба! - прокричал он сквозь гул набирающего обороты мотора, - Проклятая баба!

4

Шеф к концу дня не устает, а лишь разрабатывается. Этому способствовало правительственное постановление, изданное еще при Андропове, в котором представителям советской власти рекомендовалось проводить заседания в нерабочее время. Пост в те годы у него был не так велик - первый секретарь райкома партии - и желание выслужиться было достаточным, чтобы быстро привыкнуть назначать встречи с первыми руководителями производств после 18-00.

Я же, по молчаливому уговору с шефом, на подобных мероприятиях не присутствую, перелагая свои обязанности на многотерпеливые плечи второго и третьего помощников. Впрочем, иногда шеф все-таки просит и меня остаться - и тогда я его уваживаю.

Но сегодня он не должен просить "скоротать вечерок" с ним и с оравой толстопузых руководителей. После визита военкома он отменил даже весьма важные встречи, попросил позвонить в Верховный Совет Казахстана и сообщить туда, что он выехал в командировку в пески. А самое главное: в написанном им собственноручно распоряжении он сделал две орфографические ошибки и посадил кляксу. Шариковой ручкой!

Ровно в шесть вечера я сообщаю ему, что ухожу домой. Прощаюсь и спешу к лестнице, мимо охраняющего наш покой милиционера, из выходных дверей вон, спиной прислушиваясь к взволнованному окрику лейтенанта, положившего телефонную трубку и торопящегося передать мне просьбу шефа вернуться в кабинет. Но опоздал!

Со мною рядом, плечо к плечу, спешит на волю сонм облисполкомовских чиновников. Все мы ущемлены в своих амбициях, и внутри где-то друг друга ненавидим, ибо осознаем себя и присно с нами конкурентами в борьбе за возможное кресло первого руководителя не важно какой отрасли промышленности или культуры. Но лица наши учтивы и улыбки взаимообворожительны. Мы хмелеем от власти, когда достигаем ее, и вгоняем в мерзость и грязь того, кто из нас отступится, возвышаясь над административным трупом его во всем великолепии своих белых рубашек и иноземных костюмов. Между нами нет любви - есть связи, нет дружбы - есть связи, нет даже ненависти - есть связи, связи, связи...

Завотделом цен... Была когда-то любовницей одного из прошлых секретарей обкома. Он содержал ее с пятнадцатилетнего возраста и, как говорится, "при выходе в тираж вывел ее в люди".

- Здравствуйте, Александр �ванович.

�нструктор орготдела... Внебрачный сын бывшего председателя облисполкома. Окончил институт, о существовании которого узнал только в день получения диплома. С работой справляется так, что получил уже второй орден Трудового Красного Знамени. Возникает каверзный вопрос: либо образование у нас дают убогое, либо работа советского государственного деятеля такова, что большого ума не требует?

- Здравствуйте, Александр �ванович.

А это - заместитель зава общего отдела. Фигура по-своему замечательная. Выпивал на пари на "царских охотах" первого секретаря обкома пол-литра водки залпом, закусывал стаканом, а с выходом указа в восемьдесят пятом не берет в рот ни капли спиртного.

- Здравствуйте, Александр �ванович.

А вон и помощник первого зама председателя. Молод, энергичен и грамотен. Позади - обком комсомола, идеологический отдел. Что впереди - зависит от будущего брака. Мечтает о внучке члена Политбюро, но крутит шашни с девчонками из машбюро. Пока возникает проблема лишь абортов, но возможен в скором времени и разбор морального облика молодого коммуниста.

- Здравствуйте, Александр �ванович.

Все мы - пальцы в одной перчатке. Не греем друг друга, и собираемся вместе лишь для того, чтобы кого-нибудь ударить. � нет тогда от нас пощады, нет силы, способной противостоять нам. Даже кооператив "373" сумели съесть, хотя более независимой и самостоятельной организации никогда не было в нашем городе за все семьдесят лет советской власти. Ревизоры находили недолив молока в 25 миллиграмм, "возмущенный народ" опрокидывал лотки с продуктами и проходил по помидорам и огурцам кованными сапогами, милиция свистела, гоняла хулиганов и довершала разгром. Но более всего постарались газеты: областные-партийные на обоих языках, областные-комсомольские по-русски, а уж городские и районные, общим числом в 7 штук, тем паче. Слово печатное обрушило на головы упрямцев ушаты площадной брани. Горводоканал отключил без каких-либо объяснений водопровод во всем квартале. Электричество отключали регулярно якобы по техническим причинам по ночам и в самые жаркие дни. Даже дети членов кооператива "373" резко снизили успеваемость в школах и профтехучилищах.

- Здравствуйте, Александр �ванович...

- Здравствуйте, Александр �ванович...

- Здравствуйте, Александр �ванович...

- Здравствуйте, Александр �ванович...

Большинство из нас безлошадное. Машины имеют единицы. Причина в том, что зарплата наша действительно маловата. Хотя и компенсируется спецбуфетами и подконтрольностью предприятий торговли и общепита.

Спешим через площадь к остановкам, чтобы вместе с теми, уровень жизни которых зависит от нас, толкаться в переполненных автобусах и троллейбусах, проклиная корявые дороги, невнимательных шоферов и бесчисленные светофоры.

Визг тормозов. Глухой удар...

Человеческое тело взлетает вверх, переворачивается в воздухе, и рушится на асфальт с таким окончательным звуком, что к горлу моему подкатывает тугой комок, спирает дыхание.

Резкая трель милицейского свистка разрывает упавшую на площадь тишину. Оглядываюсь - постовой бежит за "Жигуленком-комби" светло-зеленого цвета.

Люди обступают жертву, шумно обсуждают произошедшее.

- Он специально это сделал, - слышу за спиной, - Я видел. Он стоял и ждал. А когда этот вышел на середину - он с места сорвался и подсек.

- Молчи, - оборвал женский голос, - Видал он.

Я поражаюсь не смыслу сказанного, а тому спокойствию, с каким и я, и очевидцы реагируем на развернувшуюся перед нами трагедию. Никто не закричал, не испугался, не заплакал, как это произошло бы каких-нибудь пять-десять лет назад. Я думаю о том, что в последние годы мы были очевидцами картин насилия и более выразительных: на кино- и телеэкранах, на страницах популярных ныне книг, да и просто в жизни, где все чаще стали открыто убивать и калечить людей.

Милиционер возвращается. Старший сержант. Дышит тяжело.

- Кто-нибудь видел, как это произошло? - спрашивает он, - Номер заметили?

Толпа спешит рассосаться. Какой-то мужчина задерживается, говорит:

- Надо "Скорую" вызвать, - и тут же уходит.

- Вы - свидетель? - спрашивает милиционер меня.

- Нет, - отвечаю, - Я только подошел. А что случилось? √ "замечаю" труп, - Пьяный, что ли?

Вижу лицо...

Коллега. Помощник первого заместителя председателя облсовета.

1

Весь путь до тюрьмы военком молчал. Было неловко перед водителем за свою несдержанность. Лишь на подъезде к высоким массивным воротам спросил:

- Сержант. Что вы знаете об этом деле?

- О каком, товарищ подполковник?

- Полно, сержант. Весь гарнизон знает, а вы, как красная девица, ломаетесь. О деле по убийству замполита полка майора Митрохина.

- Виноват, товарищ подполковник, не сообразил, - поспешил объясниться шофер. - Знаю кое-что: солдат убил замполита. Говорят, из-за политики. Мол, не сошлись в оценке международного положения.

- А сам что думаешь? Можно из-за этого убить?

- Это как нам скажут, товарищ подполковник, - вздохнул шофер, - На то военные юристы есть .

- А если по-человечески?

"По-человечески только после службы", - хотел ответить шофер, но тут на его счастье начались формальности с предъявлением пропуска. Через минуту они въехали на территорию тюрьмы.

Сержант остался в машине, а подполковник пошел в комнату свиданий.

Там в сером прохладном помещении с привинченными к полу столом и табуретами сидел бритоголовый, широкобровый парнишка в солдатской гимнастерке без погон, в ботинках без шнурков. Здесь же стоял, расставив ноги и заложив руки за спину, мордастый краснопогонный старшина.

Военком приказал старшине выйти, остался с подследственным наедине.

- Ну что, Володя... - сказал, садясь за стол, - Собираешься держать ответ?

Парень не вскочил перед ним, не вытянулся по уставу, не щелкнул каблуками, а продолжал сидеть свободно, слегка расставив ноги, свесив между ними кисти рук.

- Это перед кем, гражданин подполковник? - спросил он с легкой небрежностью в голосе.

- Меня зовут Сергей Сергеевич, - мягко представился подполковник.

Парень усмехнулся:

- Не получится, -ответил он, - Кабы вы были тоже без погон. А так... Гражданин подполковник.

- Хорошо, - кивнул военком. Достал из кармана конверт и протянул парню, - Читай.

Парень бросил взгляд на адрес, узнал почерк, но читать письмо при военкоме не стал, а засунул его за пазуху.

- Да-а... - протянул военком, рассчитывавший, что письмо матери заденет парня, - Звереныш ты однако.

- Это смотря с кем, - получил ответ.

Глаза их встретились - и ничего из того, что ожидал, не увидел в них подполковник: ни стыда, ни ненависти, ни раскаяния. Глаза спокойного со своей совестью человека.

- Апелляцию подавал? - спросил тогда военком.

Парень отрицательно покачал головой.

- Что так? Расстреляют же.

- Не я первый.

- Да пойми же ты! - не выдержал военком, - Расстреляют! Тебя! Вот так вот: поставят лицом к стене, будут между собой говорить о бабах, о похмелье, еще черт-те-о-чем - и пристрелят. Как собаку.

Высказался - и отвернулся к окну.

- А вам что переживать? - услышал, - Вам жить.

Военком стал понимать, почему так быстро прошло следствие и отзаседал трибунал. Он уже был почти готов плюнуть на парня и уйти, как вдруг тот спросил:

- Гуманист? - и добавил с усмешкой, - Офицер-гуманист?

Военком удивился:

- Почему?

- Потому что нонсенс, гражданин подполковник. Работа военного - убивать и уничтожать. Забота гуманиста - беречь и созидать.

- Ясно, - понял военком, - Значит, об этом ты говорил на политзанятиях.

- Бывало.

- Спорил с замполитом.

- Зачем? - пожал плечами парень, - Высказывал свое мнение.

- � убил. Как гуманист.

Парень вскочил со стула.

- Я не убивал, - твердо произнес он.

Замполита обнаружили в Красном уголке с остро отточенным шомполом в спине. Дело было утром, когда встревоженная жена его, просидев всю ночь дома без мужа, пришла в часть, и вместе с дежурным нашла его приколотым к столу, как бабочка в энтомологической коллекции. Лишь три человека, как показало следствие, заходили вечером в Красный уголок и видели там замполита, который готовился там к очередному докладу. Все трое заявили, что оставили его живым и здоровым. Последний из подозреваемых - рядовой Кузнецов Владимир Петрович - был с покойником, что говорится. "на ножах": острил на политзанятиях, задавал вопросы оскорбительного для Советской Армии характера и подрывал авторитет офицеров. К тому же Кузнецов однажды заявил во всеуслышание: "По мне хоть замполит, хоть строевик - все одно бездельники. Армию если разогнать, то никого из офицерья к делу не пристроишь - все станут преступниками. Так что проще организовать для них превентивную войну: персонально для каждого из офицеров".

Обычный мальчишеский треп и максимализм, да только позицию свою на следствии Кузнецов не только не опроверг, но и усугубил аналогичными заявлениями во время судебного процесса.

Кровь замполита жаждала мщения, сплетни же, разъедающие личные составы окружающих город военных частей, или нервы членов трибунала сдали - не ясно. Но вдруг, вопреки здравому смыслу, Кузнецову был объявлен смертный приговор.

Потом уже председательствующий - военный юрист второго класса Темирбеков - говорил, что приговор был объявлен в качестве меры устрашения, как форма воспитания молодых бойцов, что члены трибунала были уверены, что Кузнецов напишет прошение о помиловании, подаст на аппеляцию, ибо они, как впрочем и все, видели, что следствие шито белыми нитками, что явных улик против Кузнецова нет, и что даже косвенные улики чересчур слабы для того, чтобы выносить столь суровый приговор.

Но и такое объяснение звучало полуправдой. � это понимали все: и офицеры, и солдаты гарнизона. В глазах и тех, и других засел какой-то особый страх - страх общего позора. � граница, дотоле едва заметная, граница между теми, для кого армейская жизнь стала смыслом существования, и теми, кто тянул служебную лямку из страха быть наказанным за дезертирство, превратилась в монолитную стену без начала и без края.

- Я не убивал его, - повторил парень.

- Почему же не пишешь прошения о помиловании?

- �менно потому, что я - не убийца, - ответил Кузнецов, - Жаловаться, писать прошения - это значит признавать ваше право измываться надо мной. Смерть - лучше.

- Вот как?

- Да, - уверенно заявил Кузнецов, - Вам ведь надо только наказать инакомыслие. Чтобы другим было неповадно сомневаться. � как выглядит плакатно: раз инакомыслящий - значит преступник; со всеми и во всем согласный - значит человек порядочный .

- Ты же любуешься сам собой! - оборвал его подполковник, - Как баба перед зеркалом. Мне наплевать, а больше оценивать некому. К тебе пришел военком! А ты хотя бы спросил: зачем, по какому поводу?

Парень криво улыбнулся и снова сел на стул.

- Знаю я, - сказал, - Чтобы я признался. Сначала по почкам бьете, потом поете о душе. А я не убивал.

- Тебя здесь били?

- Обязательно. Я же для всех все равно уже покойник. Со мной чего церемониться? Но я не убивал. � не признаю этого никогда.

Военком понял, что достаточно сейчас короткого теплого слова - и слезы извергнутся из глаз мальчишки. Смертник... Бьют... Но как найти нужное слово?

- Они... же... убьют вас... - сказал военком, не сразу заметив, что перешел на "вы".

Глаза парня разом высохли, голова гордо поднялась.

- Пусть так, - ответил он, - Но чести я не уроню. Дилемма проста: жизнь в звании убийцы или смерть честным человеком.

Слова падали, как камень. В голосе слышалась твердость, вызывающая в памяти странные слова: "Надо и о Боге подумать!"

- Вы верующий? - спросил военком.

- Я - марксист, - ответил парень, - Сторонник идеи диктатуры пролетариата.

"�деалист!" - вдруг понял военком.

Сила, питающая твердость юноши, стала ему ясна, противник очевиден, а значит это, что не уважения достоин юноша, а наказания. � забвения.

- Вас расстреляют, Володя, - печально произнес военком, - Поставят лицом к стене и выстрелят в затылок. � поделом... - сделал паузу, наслаждаясь впечатлением от своих слов, продолжил, - Потому что вы стараетесь вести себя, как человек честный, а мерзавцев - и тех, кто истязал вас, и настоящего убийцу - оставите жить. � они будут продолжать убивать и мучать людей. � вот вы идете к стенке... как христианин, как мученик... с гордо поднятой головой... А следом за вами в эту комнату попадет другой. Который захочет жить. О нем вы подумали?

- Красиво говорите, - усмехнулся Кузнецов, - Как адвокат.

- От адвоката ты отказался, - вновь перешел подполковник на "ты".

- Я не виновен. Зачем тогда меня защищать?

- А затем, - сорвался тут военком, - что твой абстрактный гуманизм у всех во где сидит! - рубанул себя по кадыку, - В стране голод, разруха, девальвация, коррупция! А такие, как ты, совестью онанируют!

Не надо было так говорить. Военком слишком поздно понял это.

Мальчишка резко поднялся со стула.

- Молчать! - рявкнул он, обернулся к двери, крикнул, - В камеру меня!

Конвойный распахнул дверь в комнату, но военком движением руки приказал ему удалиться.

- Вот весь ты здесь, - сказал он демонстративно молчащему Кузнецову, - Со всеми потрохами! В диалектике личной свободы и общественной необходимости. Марксист, говоришь? А марксизм, кстати, зиждется на общественных интересах, а не на личных.

Парень встретился с подполковником глазами и ответил с мягкой убежденностью фанатика:

- Это ваш марксизм. Вы и квасной патриотизм приемлете. Хрен знает что ни предлагали: и демократический централизм, и стратегическую оборонную инициативу, и интернациональную помощь в агрессии..

- Страна разваливается! - почти заорал военком, - Каждый честный человек на счету!

- А нечестный - уже и не человек?

Военком вдруг понял, что будь он член трибунала - этих только слов хватило бы ему, чтобы подписать приговор о смертной казни.

- Оглянись вокруг! - сказал он, - Националистические выступления в республиках! Родово-общинные отношения в их правительствах! Технология производства на уровне тридцатых годов! Театр, кино, культура - смотреть нельзя без стыда. Посмотри на наши дома, улицы, города наши! Разве так можно жить? Корявые тротуары, дороги в ухабах, канализация засорена! В школах дети сидят друг на друге! В больницах плесень, вши. Каждый третий свыше сорока лет - инвалид. Аральского моря нет! Бывшие пашни стали пустынями! Хлеб подорожал в два раза! Мясо - в шесть! Плюс: сифилис, СП�Д, наркомания, проституция! Бесправие полнейшее! �справлять это надо! Руки нужны! Молодые руки!

- Зову я смерть, - задумчиво продекламировал Кузнецов, -

Мне видеть невтрепеж

Достоинство, что просит подаянья.

Над простотой глумящуюся ложь,

Ничтожество в роскошном одеяньи.

� доброту, что глупостью слывет,

� девственность поруганную грубо,

� неуместной почести позор,

� мощь в плену у немощи беззубой...

- Что это? - оторопел военком.

- Шекспир. Семнадцатый век. Начало.

- Слышишь ты хоть кого-нибудь, кроме себя?! - воскликнул военком и развел руки.

- А зачем? Разве кто-то стоит к истине ближе смертника?

2

На жену мой рассказ об убийстве на площади Ленина не производит большого впечатления.

- Прямо как в итальянском кино, - ехидным голосом заявляет она, - Глухой удар... Тело летит вверх! Лучше картошку почисть.

Приступа вчера у меня не случилось - и мы провели вдвоем чудесный вечер, наполненный томными поцелуями и небрежными ласками. Потому, должно быть, с утра настроение у нее было игривым, а к вечеру - просто хорошим.

Картошка в красном глиноземе - кубинская, стало быть. Со времени детства теплит душу название острова Свободы... "Это идет барбудос! Песня летит над планетой звеня: Куба - любовь моя!" Модными были береты. Слово "Фидель" лопотали младенцы вслед за словом "мама". Мы - пацаны - страх как завидовали босоногим ровесникам нашим с винтовками и автоматами наперевес под сенью пальм...

А потом погиб Че Гевара. Фиделя народная молва перекрестила в Федю Кострова, и страсть молодых сердец обрушилась на Сальвадора Альенде. Студенты просились в Чили рубить сахарный тростник и ремонтировать горные дороги. Но вырывались на помощь латинам сквозь железный занавес параграфов и запретов лишь дети больших партийных чинов да комсомольские бонзы. Газеты пестрели сытыми улыбками одетых в новенькую стройотрядовскую форму секретарей комсомольских организаций, а их отцы, стоя на кафедрах сообщали нам, что чилийская революция - это неправильная революция, что делать ее надо было иначе, что иллюзиям о ее окончательной победе предаваться не стоит.

Потом произошла трагедия...

Четыре дня мы ничего не знали о судьбе Альенде. Четыре дня газеты были полны предфутбольной чепухой - близился мировой чемпионат - и рассуждениями о преимуществах советского социалистического образа жизни. Телевидение и радио забили эфир веселыми мелодиями и искрометными шуточками штатных сатириков и комиков.

Тогда я перестал читать газеты. � не читаю до сих пор.

Картофель весь среднего размера и гладкий. Очередная селекционная победа, должно быть. А мне нравится наша бульба - корявая, со всякого рода отростками... у каждой свой характер, свое лицо.

Через неделю, когда стало ясно. что советской команде не попасть даже в полуфинал, Брежнев и его Политбюро признали в Пиночете фашиста и разрешили СМ� рассказать о гибели Альенде.

Вот тут-то в городе появился Ярычев. Высокий, худой, бородатый, в штопанных, обшарпанных снизу брюках, стоптанных кедах и с отпечатанным на пишущей машинке мандатом комитета поддержки борющегося народа Чили с четырехдневной давности датой выдачи документа. Словно анахронизм 1918 года, шел он сквозь церберов студенческих общежитий города с требованием жертвовать деньги на спасение неправильной революции...

- Помнишь Ярычева? - спрашиваю жену, отдавая ей чашку с начищенной картошкой.

- Ярычева? Какого Ярычева?

- Венсеремо-ос! - напеваю я, - Внесере-емос!

- Перестань! - обрывает она песню и поджимает губы.

- Почему? Стипендии не можешь простить? Сорока рублей?

Восемнадцать лет прошло с той памятной ссоры, и никто из нас покуда не вспоминал о ней вслух.

- �ли недовольна, - не унимаюсь я, - что заплатила, а победил все-таки Пиночет?

Жена яростно шмыгает носом и режет лук кубиками.

- Я было подумал тогда, - несет меня, словно на санях с горки, - что ты влюбилась в него. �ли до сих пор считаешь его аферистом?

- Перестань, Саша, - просит она, - Чего тебя на прошлое потянуло?

Голос мягкий, увещевательный. А сама стоит ко мне спиной. Большой теперь у нее опыт по предотвращению споров и ссор.

- Сам не знаю, - признаюсь, - Живу в последнее время в предвкушении перемен. А ничего не происходит.

- А Сергей? - спрашивает она.

- А что Сергей?.. - пожимаю я плечами, - Обычная встреча ученика с учителем. Прилет ястреба в сонное царство.

- Почему ястреба?

- Не знаю. Ассоциация...

- А сам ты кто?

- Я? - переспрашиваю - и вдруг сам собой находится ответ, - Я - волк. Только в клетке.

Жена смеется:

- �ди переоденься, волк. Без двух минут семь. � отнеси на стол салаты.

3

На трель звонка спешим с женой вместе. Оттирая плечами друг друга, открываем дверь.

- Здравствуйте, - растерянно произносит человек, - Это квартира Александра �вановича?

Впопыхах мы, оказывается, забыли включить свет в прихожей, а гость спиной загораживает лампочку на лестничной площадке. Виден лишь контур ладно скроенной высокой фигуры его да неестественная прямизна плеч.

- Да, - говорю, - Заходите.

- Вы? - удивленно произносит он.

- Простите... - начинаю я, включаю свет - и вижу улыбку во все лицо.

- Я - Калюка.

Жена визжит. Совсем по-девчоночьи, восторженно и самозабвенно. Бросается ему в объятия.

Потом мы долго жмем друг другу руки, обнимаемся и охлопываем плечи.

- Не узнал, - признаюсь, - Совсем не узнал. Второй раз...

- А говорят, я - вылитый папа, - улыбается он, - Копия.

- Ну и что? - объясняюсь, - Я и видел-то его всего один раз. � возраст у него был... Под шестьдесят, наверное?

- Это когда вы его в школу вызывали? - спрашивает он, и смеется.

Всем троим нам легко и весело. �дем чревоугодничать.

- Не ожидал, - говорит Сергей после первой смены блюд, - Вот чего не ожидал там в исполкоме, так это вас увидеть. Потому и не узнал. А так - совсем не изменились.

- Комплимент, - отмахиваюсь я, - Вон и лысина, и седина...

- � все равно, - качает он головой, - � все равно тот же: и улыбка, и глаза.

- Ты меня прямо, как красную девицу охаживаешь, - сержусь я, - Тот да не тот.

Жена бросает на меня укоризненный взгляд, и тут же, без перехода, блестя чарующей улыбкой, спрашивает Сергея:

- Так что - вы виделись уже?

- Знакомься, Света, - представляю я гостя, - Наш новый военком.

К концу дня Кузнецова вторично остригли, переодели в продольно-полосатый костюм с накладными карманами и красным тузом на спине. Бить уже не били. Почти. Так лишь... при переводе в камеру смертников дал охранник кулаком в шею - и все.

Зато в супе впервые за много дней плавал хоть крохотный, да кусочек мяса, а чай пахнул чаем, не мочой. � оставшийся хлеб не забрали, оставили лежать на краю стола рядом с компотом в алюминиевой кружке.

- Птичек покормишь... - буркнул надзиратель, и унес тарелку.

Солнца в камеру не попадало и днем, но ему показалось, что на поверхности компота блестит солнечный зайчик. Это его умилило так, что пить компот он не стал, а упал спиной на нары и засвистел мелодию из давно забытой уж детской песенки: "Как на тоненький ледок выпал беленький снежок. Эх, зимушка-зима, зима снежная была!"

� никто не заорал ему, что свистеть и петь запрещено.

При переодевании обнаружилось письмо, полученное им из рук военкома. Его тоже не отобрали, хотя все и заметили, что конверт не распечатан... Он вспомнил удивленный взгляд офицера, тупое недоумение на лице парикмахера-зэка, когда он небрежным движением сложил нераспечатанный конверт и переложил его в карман полосатых брюк с ярко-красным пятном на колене. Тогда он проделал это все чисто автоматически, рефлекторно, и непонимание людей отметил лишь краешком сознания. Сейчас же он, прежде чем вынуть письмо, внимательно оглядел камеру и дверь с глазком и, убедившись, что никто не видит его, вынул конверт и еще раз внимательно перечитал обратный адрес.

В памяти вспыхнули картинки детства, недавнего еще отрочества и неоцененных тогда мгновений покоя и счастья. � даже синяк, полученный им в какой-то дурацкой драке, вспомнился здесь, как привилегия свободы, отличная от маминой заботы разве тем лишь, что получил он тот синяк не от нее.

Дежурный оператор тюрьмы - лейтенант внутренних войск, окончивший два года назад Московский энергетический институт и решивший жить не на инженерскую скудную зарплату - увидел на телеэкране, как смертник надрывает конверт и, включив видеомагнитофон, углубился в чтение доклада Генерального секретаря ЦК КПСС М. Горбачева на последнем Пленуме. Завтра ему предстояло выступать на политзанятиях, а тратить собственное свободное время на чтение пропагандистской ереси он не любил.

Видеопленку, надо признаться, в последствии тоже никто не прокручивал, потому для всего мира остались не видимыми ни слезы Володи Кузнецова, читающего письмо от матери, ни то, как он аккуратно порвал его на мелкие кусочки и съел, запивая компотом из алюминиевой кружки. Когда же лейтенант доподчеркивал нужные абзацы и перевел взгляд на телеэкран, худой нескладный парень в полосатой робе стоял спиной к нему и смотрел на жестяной козырек, прикрывающий окно. Лейтенант нажал кнопку селектора и сообщил надзирателю о нарушении тюремного распорядка.

Было удивительно и смешно смотреть, как смертник, едва услышавший бряк щеколды, отпрыгнул от окна, как быстро сменилось выражение его лица с плутовского на невинное, как энергично отпирался он от совершенного проступка, как полетел от удара в зубы в угол, как поднимался оттуда, дыша презрением и гневом, и услышать уже надоевшее всем в этом здании:

- � все равно!.. Я не убивал! Не убивал его!

Как будто для кого-то это - новость.

За два года службы лейтенант навидался всяких смертников. Бывало, видел, как они выслушивают сообщение о помиловании. Случалось, что узнавал он спустя какое-то время, что ушедший отсюда навсегда человек оказался невиновным. Но вот столь явного неприступника видел впервые.

� дело не в том, что лейтенант, как и все, впрочем, в тюрьме, знал о характере предъявленных Кузнецову обвинений. Он просто чувствовал, что человек, который ведет себя подобным образом, в спину ударить не может. Потому что на удар в спину надо решиться. Потому что подобный удар √ это не бой, не риск самому оказаться убитым в схватке, а верный расчет на победу. Удар в спину наносят совсем другие люди...

Кузнецов выкрикнул надзирателю свой протест, повернулся к нему спиной и пошел к окну. Ударил по козырьку кулаком и закричал:

- Пусть всегда будет солнце! Пусть всегда будет небо!

Пинок надзирателя буквально впечатал смертника в стену - и Володя, оставляя кровавый след, спустился по ней лицом.

• РЎ-СЃСѓРєР°! - брезгливо произнес надзиратель Рё, плюнув РЅР° лежащего, вышел РёР· камеры.

Кузнецов лежал недолго. Поднялся и, шатаясь, поплелся к умывальнику.

Лейтенанту он отсюда не виден, и лейтенант переключил мониторы.

Но экран погас...

После получаса матерков, отпирания панели пульта управления, замены предохранителей и перепаивания двух клемм, экран опять засветился, обнаружив в камере смертников еще и майора Лаптиева с обычной при нем паре статных юношей в военной форме без погон.

Они молча ждали пока Кузнецов обуется, зашнурует ботинки и, повернувшись к ним спиной, заведет руки назад.

Один из юношей защелкнул на запястьях наручники.

- Кру!-Гом! - приказал майор.

Кузнецов повернулся медленно, и намеренно не через то плечо.

- По-шел! - рявкнул майор, и ударом громадного кулака швырнул смертника в дверь.

Несколько времени в камере было пусто. Потом вошел надзиратель, и стал собирать постель...

Вечер близился к концу. Стол прибран. Остаются лишь: электросамовар, чашки с блюдцами. десерты и сладкое. �сполкомовский буфет, слава Богу, выручает. Ту же самую "сливочную тянучку", например, в магазинах лет двадцать уж как не купишь. � мармелад, и пастилу, и груши "дюшес"...

Пьем чай (индийский, в заграничной упаковке), ведем беседу. О Сартре говорим, о Пугачеве и Разине, об Алле Пугачевой и Мерлин Монро, о Маккиавелли, Сталине и семейке Медичи...

- Вот что удивляет меня, Александр �ванович, - признается Сергей, - так это то, что вы совсем не изменились. Те же принципы, те же идеалы.

- Разве это плохо? - опережает меня жена.

- Не знаю, - признается он, глядя не на нее, а в глаза мне, - Только вот непонятно: где вы настоящий?

Жена опять влезает:

- В каком смысле?

� он поясняет:

- Говорите вы, Александр �ванович, точно так, как и двадцать лет назад, и как-будто вы до сих пор мой учитель. А ведь те, кого вы сейчас хаете, кормят вас. � недурно кормят, - показывает на стол, - Спецпаек? Не каждый в наше время может похвастаться...

- Сережа, - с мягкой укоризной замечает жена, - Ты бестактен.

А он прав. Но сказать об этом вслух я не могу. Лишь молчу и стараюсь не прятать глаза.

- Какой вы были тогда ершистый! - продолжает он, - Умный! Честный! Никого не боялись, поступали так, как считали нужным поступать сами. Мы все благоговели перед вами, мечтали на вас походить...

Надо бы попросить, чтобы он замолчал, не совал мордой в грязь.

- Помните Клаву Гаценбиллер?

Я вспомнил: яркая брюнетка-красавица, неотразимая и в школьной форме.

- Она порвала со мной, - продолжает он, - Сказала, что настоящий мужчина - это вы. Потому что девочки всей школы были влюблены в вас. � в вашу жену. Потому что вы выбрали ее. � девочки стриглись под нее, ходили ее походкой.

Это правда. Об этом я и сам тогда догадывался.

- А ваши уроки! Вы говорили с нами, как со взрослыми. Рассказывали порой такое, что недели уходили на то, чтобы до конца понять вас. Вы с нами вместе подсчитали, что развитие страны прекратилось еще... в 1971 году. Про отравленную Волгу вы говорили еще тогда, до гласности...

В голове гудит от выпитого. Слова его, как железнодорожные костыли, вонзаются в мозг и разрывают его на части.

Жена смотрит на НЕГО - и не видит, что помочь надо МНЕ.

- А ваши контрольные! Кто и когда мог поставить на контрольной такие вопросы: "Классовая сущность общенародного государства", "Кто такие "Слуги народа" и какую конкретную пользу они приносят своим избирателям"... � мы писали. � не боялись. � гордились вашей похвалой.

Перевожу взгляд на телевизор. Откормленная ряха. Китель демократично висит на спинке стула, но Звезда Героя показательно блестит. Губами шевелит энергично, решительно.

- Почему именно он? - спрашиваю, - Почему он?

- Кто? - спрашивает Сергей, и оборачивается к ящику.

Погон его блестит рядом с лицом Героя - и какая-то неосознанная мысль посещает меня, и тут же исчезает. Если бы не головная боль, если бы не боль...

Смотрю враскос на экран и на Сергея. Шум в голове.

- Вы поняли даже это? - вдруг спрашивает военком, - � пытаетесь объяснить?

- Естественный отбор, - замечаю я, - Но почему все-таки он?

Жена смотрит наконец на меня и кричит:

- Сашенька! Тебе плохо?!

Но я замечаю ложь в ее голосе.

- Нет, - отвечаю трезвым и спокойным голосом, - Я слушаю дифирамбы.

Сергей отворачивается от телевизора.

- Дифирамбы кончились, Александр �ванович, - говорит он.

В ушах у меня раскаленный металлический прут, в мозгах - чугунная сковородка.

- Этот сытый и престижный быт, - продолжает он, распахиваясь по квартире, - Полная чаша. Должность - помощник председателя облсовета. Ходят просители, просят об услугах. "Слуга народа" - он взяток не берет, он пользуется благами "по праву".

Сковородка в голове нагрелась и печет нестерпимо...

- Холуйская жизнь. Растительное существование, - почти кричит он, - А в груди - огонь титанов Возрождения! Сердце чистоты кристальной, и мозг, способный объять необъятное.

- Нет... - шепчу я, - Ты не прав...

- Во имя чего? - не слышит он, - Во имя какой идеи великой? Во имя какой мечты вселенской? Честь и талант на какой алтарь возложены?

Голос его пронзает меня насквозь...

- Зачем? - спрашиваю, - Зачем ты это?

- Ради семьи? Жены? Детей? - продолжает греметь голос, - А дети куда делись? Не нужен вы им!

Хочется орать от боли, но нет сил и на это. Я съеживаюсь и, сжимая голову в ладонях, выдавливаю из себя стон:

- За-а... чем?

- Лакей! Чиновник! Мелкий бес! - кричит он, - Рогоносец!

� тогда я встаю из-за стола.

ПЕРВЫЙ ШЕСТОМУ ТЧК КАНД�ДАТУРА КАП�ТАНА ПОДЫБАЙЛО ДЕЛУ ДВЕСТ� СЕМНАДЦАТОГО ОДОБРЕНА ТЧК ПР�КАЗЫВАЮ ВЕРНУТЬСЯ �СПОЛНЕН�Ю ПРЯМЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ ТЧК

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Стены, стены, стены... Ни пола, ни потолка... Все обшито бордового цвета дерматином, обойные гвозди вбиты квадратно-гнездовым лысенковским способом... Ни дверей, ни окон.

Медленно сажусь, осознавая при этом свое положение, место пола и место потолка. Осматриваюсь.

Куб. Ни длины, ни ширины. Все равномерно. Даже между шляпками гвоздей расстояние одинаковое... сантиметров пятьдесят... Значит, шесть на шесть помещение... Сто восемь кубометров... Вентиляции не видать... воздуха хватит, думается мне, на половину суток. А сколько здесь я уже пробыл?

Костюм на мне мой. Выходной костюм. Карманы пусты, часов нет, ноги босы. Точнее, в носках я, но без ботинок.

Руки грязные. По-видимому, в крови...

� на полу кровь. �спачканы брюки...

В голове светло и ясно. Трогаю лицо - небрит.

В памяти всплывают сердитые глаза военкома, грозный звук его голоса... � все.

Голова сразу разбухает, как котел для варки целой коровы. В ушах пульсируют кузнечные меха, в глазах темнеет.

Валюсь спиной на пол, и долго так лежу, зажмурившись от яркого и нелепого здесь света.

Свет?.. Откуда здесь быть свету?

Заставляю себя открыть глаза, и обнаруживаю тоненькие люминесцентные трубочки вдоль по ребрам куба. Доползаю до ближайшей - прикрыта чем-то прочным, но свет пропускающим.

- Кх-м... - слышу усиленный динамиками стерео - кашель, - Раз, два, три... Раз, два, три... Вы слышите меня?

- Да, - отвечаю, - Слышу.

- Громче! - требует голос, и раздается характерный вой динамика, оказавшегося рядом с микрофоном..

- Слышу, - говорю я громче.

- Вот так. А теперь назовите свои имя, фамилию, год рождения.

Чувствую вдруг, что голова вновь свежа, мышцы тела в норме. Никаких болезненных ощущений. Говорю:

- Отказываюсь разговаривать в таком положении.

Голос смеется беззлобно и без стеснения.

Я молча ложусь на спину и закрываю глаза.

Гогот становится все громче и громче, вонзается в уши.

Закрываю их пальцами, и все-таки слышу, слышу... СЛЫШУ!

- А-а-а!!! - вырывается сам собою крик из меня.

ЕСЛ� ТЕБЕ УЖЕ ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ, А ТЫ ЕЩЕ НЕ СТРЕЛЯЛ �З АВТОМАТА - СПЕШ� В ВОЕННО-ПАТР�ОТ�ЧЕСК�Й КЛУБ �МЕН� МАРШАЛА ЖУКОВА!

ЕСЛ� В ТЕБЯ СТРЕЛЯЮТ, А НОГ� НЕ СЛУШАЮТСЯ ТЕБЯ � ТЫ ДРОЖ�ШЬ, СЛОВНО НАЛОЖ�Л В ШТАНЫ, ТО �Д� К НАМ, � МЫ НАУЧ�М ТЕБЯ БЫТЬ С�ЛЬНЫМ � СМЕЛЫМ.

ЕСЛ� ЖЕНЩ�НЫ СМОТРЯТ М�МО ТЕБЯ, А МЕЖДУ НОГ У ТЕБЯ СТО�Т СТАЛЬНАЯ ПРУЖ�НА - �Д� К НАМ, � МЫ НАУЧ�М ТЕБЯ БЫТЬ НАСТОЯЩ�М МУЖЧ�НОЙ!

ТЕБЯ ЗДЕСЬ ЖДЕТ ГЛАВНАЯ ЖЕНЩ�НА, ЖЕНА � ЛЮБОВН�ЦА - ТВОЯ РОД�НА, ТВОЯ АРМ�Я, � Ж�ЗНЬ ТВОЯ ПР�НАДЛЕЖ�Т ТОЛЬКО ЕЙ.

2

Беленные стены, потолок, окно...

Лежу в чистой постели. Надо мной склоняется жена. В глазах ее слезы.

- Опять? - спрашиваю.

Она кивает.

А та комната, тот голос - сон? Почему же были так явственны на ощупь? и дерматин, и запах его?... � боль в ушах... � сейчас там еще, как вата...

- Расскажи, - прошу.

Она молчит и плачет. Хорошо, что слышу плохо - слезы меня всегда раздражают.

- Пить, - прошу.

Она поворачивается к тумбочке, вырастая перед моими глазами огромным неподъемным задом.

Ах, да... Он сказал: "рогоносец"

� в тот же миг боль, как штыковой удар, пронзает мозг, вытягивает тело в струну.

Сквозь туман испуганное лицо жены и распахнутый в крике ее рот...

Н�ГДЕ В М�РЕ ТЫ НЕ НАЙДЕШЬ ТАК�Х ВЕРНЫХ � ПРЕДАННЫХ ДРУЗЕЙ, КАК У НАС - В ВОЕННО-ПАТР�ОТ�ЧЕСКОМ КЛУБЕ "ПАТР�ОТ"!

БЕСПЛАТНАЯ ФОРМА, КАЛОР�ЙНАЯ П�ЩА, ВЫСОКОКВАЛ�Ф�Ц�РОВАННЫЕ ТРЕНЕРЫ САМБО, ДЗЮДО, УШУ, КАРАТЭ - ВСЕ ЭТО НАЙДУТ МОЛОДЫЕ ПАРН� � ДЕВУШК�, ЕСЛ� ПОЖЕЛАЮТ ПОСВЯТ�ТЬ СВОЮ Ж�ЗНЬ СЛУЖБЕ В РЯДАХ СОВЕТСКОЙ АРМ��!

СЫТЫЙ, С�ЛЬНЫЙ � СЧАСТЛ�ВЫЙ - ВОТ КРЕДО ЧЛЕНОВ ВОЕННО-ПАТР�ОТ�ЧЕСКОГО КЛУБА "ПАТР�ОТ"!

По губам льется вода и стекает на грудь.

Открываю глаза - жена втискивает между моих зубов стакан. Пью.

- Господи! - вздыхает она, - Несчастный ты мой!

Она искренне верит врачам. �х латинский диагноз при мне не произносится вслух, но опасность его подразумевается в расширенных глазах посвященных, которым в общем-то на меня наплевать.

- Расскажи, - прошу, - Я же мало выпил.

Она трясет головой.

- Нет, нет! Не могу.. - и плачет.

- Что-то натворил?

Она кивает, и плачет сильнее.

Опираюсь на локоть и сажусь в постели.

- Что?

Рыдает сильнее, но, едва только трогаю ее за плечо, резко обрывает рев, успокаивается, рассказывает быстро, сбивчиво, суетно...

Оказывается, я ударил Сергея. Он увернулся. Ударил еще - и промазал опять... Влез на стол, попытался нанизать его лицо на носок своего ботинка - и упал... Потом мы с Сергеем целовались, плакали и клялись в вечной любви... Ушли вдвоем ловить такси, пели "�нтернационал"...

- На испанском языке, - добавила она.

С семьдесят третьего года не пел я "�нтернационала" на испанском...

Жена утверждает, что меня не было дома полтора суток. А сегодня она вернулась из милиции, где заявила о моей пропаже, и обнаружила меня в постели. Раздетым, в крови.

- � все? - спрашиваю.

- Нет, - отвечает она, не отрывая своих глаз от моих, - В городе говорят, что исчез горвоенком.

Вот-те-и-на! Сергей исчез!

- Ну? - спрашивает она, - Чего молчишь?

- Не помню, - отвечаю, - Ничего не помню.

Опускаю ноги с постели, вижу груду одежды на полу.

- Туфли на месте? - спрашиваю.

В дерматиновом кубе был я, помнится, босиком.

- Нет, - отвечает она. Выходит в прихожую, возвращается, - Там тоже нет. Ты что - босиком пришел?

Беру с тумбочки стакан, допиваю воду.

- Костюм сожги, - говорю, - и носки, и сорочку.

Стягиваю с себя майку и трусы:

- � это тоже.

Она часто кивает, собирает вещи в один ком и выносит.

Странно... Если то был сон, то почему нет туфель наяву? Набрасываю простынь на плечи и тупо смотрю в угол комнаты. Там, между стенкой и трельяжем, лежит штык-нож. Он лежит мирно, прячась в тени и не отражая света.

Четверть века назад, уходя на дембель, я стырил, как тогда говорили, этот вот тесак. А спустя еще год, будучи на мели, толкнул его одному студенту за червонец - деньги по тем временам немалые - неделя питания в столовке.

� вот штык-нож в моем доме... Ассоциация с кровяным пятном на брюках во сне (и сон ли то был?) подсказывает мне, как надо поступить.

Сползаю с постели и ползу под трельяж.

Так и есть... На ручке и в основании лезвия - ржавые пятна.

- Что это ты? - слышу голос жены.

Вздрагиваю, и больно бьюсь затылком об угол трельяжа. Тяну руку вперед, прячу штык под край паласа. Выползаю.

- Костюм сожгла? - спрашиваю.

- Нет.

- Сожги! - требую, - Так надо. Потом объясню.

- Где я сожгу? - разводит она руками, - Квартира же.

Это аргумент.

- Сунь в полиэтиленовый мешок, - говорю, - и оставь в прихожей. Сам сожгу.

- Ты что - помнишь?

- Нет, - отвечаю, - Не помню. Но так надо, - - и, продолжая сидеть голым на полу, прошу, - Принеси одежду.

Жена уходит.

Я бросаюсь под трюмо, достаю штык-нож, прячу его под подушкой. Встаю.

А ведь и вправду не помню ничего. Только сон. Нелепый сон о комнате, обитой дерматином... Руки в крови, брюки в крови... Хохот и головная боль...

�нформация от жены: исчез военком, а я был с ним в ссоре.

Вывод: я убил Сергея?

Мотивы?

Таких, чтобы я помнил, нет. Хотя... Огненная стрела пронзает мои мозг и позвоночник!

Ясно... Когда я думаю о жене, о ее измене (Ага! Опять боль!)... Значит, не надо думать об этом... Это может быть и ключом, а может оказаться и неправильным алгоритмом... Нужна отмычка.

�так, мотивов нет. Но я отсутствовал более суток. Где был? Кто меня видел? � откуда штык-нож?

Жена приносит костюм, трусы, майку, галстук и носки.

- Новые туфли в прихожей, - говорит, - Оденешь, когда будешь уходить.

- Совсем? - догадываюсь я.

- Лучше совсем.

Лицо ее бесстрастно и невозмутимо.

- РќРµ РїРѕРЅСЏР», - РІСЂСѓ СЏ.

- Ты стал убийцей, Саша, - все тем же холодным голосом отвечает она, - Я не могу ни предать тебя, ни быть с тобою рядом.

- У тебя... - спрашиваю, - Кто-то... есть? - и в голове опять боль.

- Ты же знаешь.

- Не помню, - (и головная боль).

Она смотрит внимательно, глаза в прищур.

- Совсем?

- Совсем.

Она верит мне и не верит.

- Только "рогоносец", - признаюсь (больно до тошноты в глазах), - Это правда?

- Да, - отвечает она, но глаз не прячет.

� боли нет.

- Уйдешь к нему? - спрашиваю (Разряд в голове слабенький, в сравнении с прежними безболезненный).

- Нет. Уйдешь ты.

- Рђ РѕРЅ?

- Он будет приходить.

Боли нет совсем!

Одеваюсь, спрашиваю:

- Денег дашь?

- Дам. Две тысячи. Больше не могу.

Она уходит, а я бросаюсь к штык-ножу, прячу его во внутренний карман пиджака.

Она возвращается со старой спортивной сумкой в руках.

- Здесь вещи на первый случай, - говорит, - Остальное я положу на лоджии. Ключ пока что носи с собой. � вот... - протягивает пачку купюр.

У нее все готово. Она решилась.

Беру вещи, деньги, отправляюсь в прихожую.

В голове пусто, словно там и нет мозгов.

Обуваюсь. Слышу за спиной дыхание жены.

Разгибаюсь и оборачиваюсь. Беру ее лицо в руки, долго смотрю в спокойно-безучастные глаза... Целую в лоб.

Захлопываю дверь - и слышу стон.

1

- Как я понял, товарищ генерал, - сказал прокурор, - полномочия горвоенкома были значительно шире, чем у его предшественников?

В присутствии золотых погон и орденских ленточек он не чувствовал себя хозяином в собственном кабинете и, восседая на высоком кресле, все равно смотрел на посетителя словно снизу.

- Я этого не говорил, - возразил Курбатов.

- Понимаете, товарищ генерал... - замялся прокурор, - Для розыска военкома надо знать фактическое положение вещей, а не предполагать их.

Курбатов помолчал, понимая ситуацию, потом признался:

- Не могу. Госсекрет.

Прокурор неудовольствия не выразил. Он сам получал ежедневно фельдъегерскую почту и расписывался в особом журнале о получении бумаг порой самого нелепого, но секретного содержания.

- Тогда давайте думать о плане расследования вместе, - продолжил он, - Я буду высказывать гипотезы и варианты, а вы, согласно известной вам информации, будете отбирать оптимальные.

Лицо генерала слегка оживилось. Сыскарей он, как всякий военный профессионал, презирал, но, в виду полезности, с их существованием мирился. Соучастие в ассенизаторской работе оскорбляло его, но обстоятельства вынуждали принять предложение прокурора - о пропаже горвоенкома уже знали в штабе округа.

- Как вы узнали об исчезновении подполковника? - спросил прокурор, с трудом вспоминая свой недолгий опыт следователя.

- Я ждал его с докладом в десять-тридцать, - стал рассказывать Курбатов, - Адъютант сообщил мне, что военком опаздывает. Я приказал найти подполковника по селекторной связи. Через одиннадцать минут мне сообщили, что военком не явился сегодня на две назначенные встречи. Я приказал соединить меня со всеми командирами подразделений гарнизона и сформировать группу розыска подполковника Калюки. В 16-00 мне доложили, что подполковник нигде не обнаружен. В 21-00 о том же сообщили из соседних гарнизонов. В ответ на мой запрос в Москву пришел телекс: "Полковника Калюку не вызывали".

- М-да... Не удивительно, что теперь об его исчезновении знает весь город.

Генерал строго глянул прокурору в глаза.

- Подполковник Калюка является офицером Советской Армии, - сказал он, - Его здоровье и жизнь чрезвычайно важны для Вооруженных Сил страны.

Прокурору были известны случаи, когда жизнь и здоровье офицеров Вооруженных Сил ценилась куда меньше, но спорить с генералом не стал. Спросил:

- После 21-00 розыски продолжались?

- Командирам военных патрулей выданы переданные по фототелеграфу портреты подполковника и описание его примет.

- Каких именно?

- Рост - 192 сантиметра, размер сапог - 4 6.

- Да, такого спрятать не просто, - согласился прокурор, - Враги, связанные с его... особенной деятельностью имелись?

Генерал промолчал. Прокурор смутился.

- Эту версию надо отработать, - сказал он, - Мне надо знать, кто мог бы желать смерти или исчезновения подполковника.

Генерал принялся перечислять:

- Диссиденты, пацифисты, неформалы, кооператоры... - запнулся, - Все.

- Вариант первый, - предложил тогда прокурор, - Военком жив, но вынужден скрываться.

- Нет, - возразил генерал, - Я был бы уведомлен.

- Но ситуация могла случиться неожиданной.

- Нет, - отрезал генерал, - Он - настоящий офицер.

- Вариант второй, - продолжил прокурор, - Военком жив, но кем-то похищен.

- Нет, - отрезал генерал и тут, - Подполковник Калюка - участник войны в Афганистане, десантник. В совершенстве владеет тремя видами боевой борьбы. Считается, что специалист его класса в состоянии справиться с пятью- восемью вооруженными огнестрельным оружием пехотинцами. Сведений о боях подобного уровня на территории четырех гарнизонов нет ни у нас, ни в милиции, ни в ГБ.

- Принято, - кивнул прокурор, - Вариант третий: военком мертв.

Лицо генерала стало еще более строгим. Он коротко и привычно кивнул.

- До того, как посетить вас, товарищ генерал, - сказал тогда прокурор, - подполковник должен был появиться еще в двух местах. Вы не можете назвать их?

Генерал помедлил с ответом ровно настолько, чтобы прокурору стало ясно, что информация оглашению не подлежит:

- В молельном доме хлыстов он должен был быть с семи ноль-ноль до восьми ноль-ноль, - сказал он, - Через час - у председателя облсовета.

Услышав про хлыстов, прокурор удивился, но виду не подал, а лишь спросил:

- Он не явился в оба места?

- Да.

В этом отрывистом звуке прокурору послышалось нетерпение. Пора было заканчивать разговор. � он спросил о главном:

- А почему вы не поручили розыск, простите, военным юристам?

- Характера поставленных перед вами задач это не касается, - отрезал генерал.

Прокурор решил не обижаться.

- Стало быть, - заключил он, - следует разрабатывать версию убийства военкома в период с 18-00 вчерашнего дня до 7-00 сегодняшнего. В качестве подозреваемых привлечь кооператоров, пацифистов и диссидентов.

- � неформалов, - добавил генерал.

- А наркоманы?

- Я их не называл.

Генерал встал, одел фуражку, козырнул:

- Желаю удачи.

� улыбнулся одними кончиками губ.

2

За Восточной промзоной находится свалка. Девятый год дымит. Называется это - полигон по естественному уничтожению бытовых отходов. Дым, копоть, вонь...

Высыпаю содержимое пакета в золу, смотрю как яркие голубые огоньки облизывают края костюма, как нарастает их сила - и цвет перерастает в желтый, потом становится ярко-красным. Бросаю в огонь и сам пакет. Поднимаю какую-то железяку и ворошу огонь.

Через пять минут от моей одежды зола ничем не отличается от сгоревших остатков того, что было брошено сюда до меня.

Швыряю железяку и ухожу.

Вчера, слава Богу, было воскресенье. Не надо оправдываться и врать шефу о проблемах взаимоотношений с особами противоположного пола, ибо он, словно британский джентельмен, считает единственной уважительной причиной прогула конфликт с любовницей либо смерть.

Выхожу на трассу, сажусь в дожидающееся меня такси, говорю:

- Теперь в облисполком.

3

В полдень прокурору стало известно, что позавчера горвоенкома видели около двенадцати часов ночи в районе парка имени Ленинского комсомола в состоянии легкого опьянения в обнимку с совсем уж пьяным мужчиной лет сорока. Они пели "�нтернационал" на иностранном языке. Сведения эти представил прокурору следователь по уголовным делам Уонасов.

- Что ж... - сказал ему прокурор, - Вы будете вести это дело. Только учтите: полный контроль с моей стороны и сохранение тайны следствия абсолютное. Версия для обработки: подполковник убит в ночь с позавчера на вчера.

Шеф к моей просьбе о внеочередном отпуске отнесся спокойно:

- Путевку достал?

�граю смущение и "признаюсь":

- Роман решил написать.

Шеф не удивляется. Спрашивает только:

- �здавать за свой счет будешь?

- Да.

- Зря. Пиши - пробьем, как заказ облсовета.

В ответ на подобные предложения следует улыбаться - и я улыбаюсь.

- Добро. - говорит он, - Пиши заявление - и свободен. Только условие.

- Да?

- Первый читатель - я.

Через полчаса приказ об отпуске у меня на руках. Объявляю всем и каждому, что отбываю в заслуженный отпуск. Принимаю поздравления и спешу к выходу.

В фойе в траурной рамке фото помощника первого зама председателя облсовета, коллеги. Годы жизни и стандартный набор сочувственных слов. Милиционер требует на похороны пятерик.

Отдаю, испытывая некоторую зависть к покойнику. �бо он свое перестрадал. Ему более не надо притворяться, что он любит шефа и коллег. Он никогда не узнает, что значит подозревать самого себя в совершении греха, самому себе не верить...

Помнится, лет тридцать назад, почти мальчишкой, гулял я по городам Верхнего Поволжья, знакомился с русской стариной, с бытом россиян. сам не понимая еще смысла этого путешествия. Спал либо на скамейках в скверах, либо на подоконниках вокзалов, ел в забегаловках да пропахших скотством буфетах.

Бродяжий опыт, приобретенный в то время, мог бы помочь мне и сейчас. Я знаю силу удара милицейского кулака в спину, знаю, что означает псовый запах неухоженного мужского тела. Мне понятны отказы на просьбы в ночлеге и памятно жаркое дыхание той первой в моей жизни женщины, что ночью подошла как-то к моему стогу и присела рядом. � драку рыбинских бичей я помню, и свой удар кому-то в челюсть перед самыми воротами речного порта. � бесконечный конвейер выставленных мужских задов под мешками с мукой, колышущихся на шатких подмостках между причалом и сухогрузом... � крик чаек, вечно голодных и тем похожих на меня, пикирующих в волжскую нефть и грязь за добычей. Но главное - глаза имеющих дом да покой людей: сытые и брезгливо-холодные.

�х утра пахли пылью перин и сляпанными наспех гастритообразующими завтраками. Они не знали дня, запертые в казенной безвкусице кабинетов и цехов. А вечера просиживали у "Голубых огоньков", где тогда еще черно-белые, но столь же сытые рожи, как и сейчас, настойчиво долдонили о великой миссии страны Советов в деле осчастливливания всего прогрессивного человечества, намекая о возможности уничтожения человечества непрогрессивного.

Тогда мне, пьющему сырой утренний воздух и заедающему восходы и закаты непропеченной булочкой, жизнь этих людей казалась бессмысленной и пошлой.

Я был всю последующую жизнь горд той своей свободой, кичился ею до позавчерашнего вечера, когда в приступе откровенности рассказал о ней жене и Сергею и даже не обратил тогда внимания (а сейчас отчетливо вспоминаю) на ироническую улыбку гостя и легкое презрение в губах жены.

�бо то, как я оценивал тех людей тогда, стало сущностью меня самого вот уже добрых десять лет.

А нынче мне судьба подкинула шанс: я свободен от семьи и от обязанностей перед обществом как минимум на двадцать четыре отпускных дня.

�скус большой - и две тысячи рублей при нем выглядят парусом в ожидании урагана страсти. � в двадцать лет я так бы, наверное, и поступил: умотал бы куда подальше, ждал бы, как развернутся события в городе без меня.

Но сейчас я должен разыскать Сергея...

Деньги на первое время есть. Я в состоянии снять квартиру, а то и целый дом. Объявлений о сдаче жилья - море.

Но всесильная паспортная система... В любой момент участковый обнаружит непрописанного постояльца и потребует объяснений. Любовь моих сограждан к доносам тому порукой.

Месяц, правда, продержаться можно. Авторитет облисполкомовского чиновника прикроет. Желание написать роман вызовет улыбки, но успокоит всех... на двадцать четыре дня. Потом, когда придется выйти на работу, а военком не обнаружится, всем будет интересно узнать почему это я не живу дома. Тут уж могут сопоставить даты исчезновения Сергея и моего отпуска...

Значит, лучше все-таки сразу искать квартиру на долгое время. � чтобы цель ухода от жены всем была ясна... Не об измене ее чтобы говорили, а... психологический шок... хобби... секта... Да, да - секта!..

�ли, может, вправду влюблюсь?

4

Следователь Уонасов не числился гением сыска ни в УВД, ни в прокуратуре. В громком деле до сих пор не участвовал, никого из отпетых преступников не словил. Однако коллеги его не удивились, когда услышали, что именно Бердену поручено расследование дела, взволновавшего город больше, чем недавний приезд члена Политбюро Янаева, изволившего из окна спецмашины ознакомиться с делами в области. Посплетничали в курилках о великой силе блата - и разошлись.

Сам Уонасов был мнения о себе более высокого. Он понял, что заполучил шанс выделиться среди следователей - и решил использовать его в полной мере.

Во-первых, он вызвал свидетеля, видевшего военкома в парке за час до исчезновения того. Это оказалась семидесятитрехлетняя бабка-татарка, работающая при кафе "Ботагоз" дворником. С ее помощью они составили фоторобот того самого пьяного мужика, что пел с военкомом "�нтернационал". В-третьих, он размножил получившийся портрет и переслал пятьдесят копий в часть для раздачи участковым и постовым.

Дежурные городских РОВД и прилегающих районов предоставили Бердену сводки происшествий за субботу и воскресение. �х оказалось 137 - и каждое вполне могло оказаться связанным с делом по исчезновению военкома.

Шестьдесят двумя из дел уже кто-то занимался. Оставалось семьдесят пять: 39 вооруженных нападений с целью ограбления, 26 изнасилований, 8 квартирных краж, обнаруженные в бетономешалке обрывки чьей-то одежды, один угон автомобиля. Для отработки всех случаев следовало бы организовать не менее пяти следственных групп под общим руководством Бердена.

- Черт возьми, - сказал прокурор, когда Уонасов предоставил ему план расследования, - Работаешь пятый год в прокуратуре, а понять не можешь, что практический сыск не имеет ничего общего с университетскими учебниками. Военком - участник войны в Афганистане, спортсмен, имел при себе личное оружие, - помолчал, ожидая возражений, и вдруг выпалил, словно отмахнулся от мухи, - Тридцать девять ограблений пошли подальше.

- Почему? - удивился Уонасов, - Он мог заступиться за кого-нибудь или оказаться свидетелем ограбления....

- Но он не заступился, - повысил голос прокурор, - Если бы он заступился, ограбления бы не произошло. По тем же причинам следует отказаться от дела по квартирным кражам и изнасилованиям. Контакты с другими следователями одобряю, но предупреждаю, что их действия координирую я. Будет что тебя касаться - сообщу. Одежда в бетономешалке - ерунда. Кто-нибудь из рабочих побезобразничал. Остается угон автомобиля. Согласен?

Растерявшийся следователь лишь кивнул. Борьба с мафией, вооруженные столкновения, перестрелки, вставшие перед его воображением, превратились в заурядное разбирательство автомобильной кражи.

- Личная машина у тебя есть? - спросил прокурор.

- Конечно, - ответил Берден с некоторым даже удивлением в голосе. Прокурор должен был помнить, что Уонасов-старший подарил сыну "Жигули-шестерку" как раз в честь окончания тем Университета и прихода на работу в областную прокуратуру.

- Вот Отношение, - протянул ему бланк с подписью и печатью прокурор, - Впиши номер машины и получи по нему на автозаправке бензин. Любое количество и бесплатно. Коэффициент амортизации автомобиля оплатим в конце года.

Уонасов был уже в дверях, когда телефон на столе прокурора зазвонил.

- Прокурор области, - представился хозяин кабинета в трубку, с минуту слушал, меняясь в лице, глянул на закрытую за следователем дверь, сказал, - Спасибо, - и, положив трубку, тут же ударил кулаком по звонку вызова секретарши.

Та вошла.

- Догоните Уонасова и верните его, - приказал прокурор, стараясь не глядеть на ее бесконечные ноги.

Через минуту растерянный Уонасов стоял посреди кабинета, теребя в руках только что полученное от прокурора отношение на бесплатное получение горючего, глядя на него глазами полными обиды.

- Положи бумагу в карман, - поморщился прокурор, - � вот что... Займись-ка сначала этими тряпками в бетономешалке.

Уонасов сглотнул слюну и кивнул.

1

Берден ушел. Прокурор пододвинул к себе папку с делом о драке в военно-патриотическом клубе. Теперь, когда смерть военкома стала очевидной, можно делу дать и ход. Пора напомнить войнолюбивым юнцам, что в драке надо бить того, кого следует, а не кого попало.

Он поднял трубку "вертушки" и набрал номер председателя облсовета. Поздоровался, спросил про самочувствие, о планах на следующее воскресение.

- Дача совсем запущена, - пожаловался при этом, - Как в прошлый раз пятнадцатисуточник накатал телегу, так я и перестал их приглашать.

- Приглашать... - хохотнул председатель.

�х дачи были по соседству. Оба время от времени пользовались услугами медвытрезвителя и камеры предварительного заключения, поставляющих им бесплатную рабочую силу. Жалоба одного попавшего в вытрезвитель кандидата плешивых наук прокурора задела лишь краем, совсем не отразилась на позициях председателя, но глубоко покорчевала ряды доблестных работников милиции и стала служить предметом подобных жалоб сановников друг другу. Даже само упоминание об этом происшествии расценивалось ими как намек на опостылевшую опеку Москвы, и оттого следующее заявление прокурора прозвучало уже более уместно:

- Я думаю, Турар-ага, дело о драке с жуковцами прикрывать нельзя.

- А разве оно еще не в суде? - спросил председатель, словно и не было его собственной просьбы два дня назад закрыть дело.

- Ну... - пококетничал прокурор, - У них тоже есть родители. Жалобы пишут.

- А ты?

- Я приказал собирать. На мое имя отсылать.

- Вот стервец! - восхищенно выдала трубка.

- Как сын ваш, Туреке?

- Нормально. Выписался из больницы. Хочет "жуковцем" стать.

- Передайте привет ему.

- Обязательно. Трудовых тебе успехов.

Прокурор услышал короткие гудки и положил трубку.

По городскому телефону позвонил начальнику РОВД Центрального района Джумагалиеву:

- Завтра дело о драке в военно-патриотическом клубе передашь в суд. Если что недооформил - пусть на чистых листах расписываются. � сразу в суд... - и добавил со смешком, - Навстречу пожеланиям трудящихся.

Звонок по "вертушке" прервал разговор.

- Прокурор области слушает, - сказал, опуская трубку городского телефона на рычажок.

- Хрен ты моржовый, а не прокурор, - произнесла "вертушка" глухим голосом, - Тебе что сказали? Пацанов выпусти, а дело закрой.

- С кем я говорю? - оторопел прокурор.

- Вот сучонок! - возмутилась "вертушка", - Закрой дело - и не шурши, - и голос отключился.

Прокурор положил трубку на стол и вызвал по другому телефону коммутатор спецсвязи.

- Откуда только что мне звонили? - спросил он.

В коммутаторе ойкнули, испуганно залопотали, возник какой-то женский спор, шушуканье... В конце концов чей-то бесполый голос ответил:

- Номера абонента обнаружить не удалось.

- Как не удалось? - оторопел прокурор, - Это же линия спецсвязи!

- Оборудование старое, - обрел женский тембр незнакомый голос, - Людей со специальным образованием не хватает.

- Трудовых вам успехов, - отрезал прокурор и бросил трубку.

Он и сам знал, что специалистов в спецсвязи нет. При малом количестве абонентов работы здесь немного, а причастность к тайнам государственным и доступ к сцецбуфетам, бесплатным путевкам и прочим льготам формировали коллектив связистов исключительно из родственников высокопоставленных чиновников и вышедших в отставку их же любовниц.

Но не прокурору же думать о кадровых проблемах Госбезопасности и управления связи. Его взволновала развязная речь звонившего ему человека, настораживал сам факт этого звонка. Если на подобное решился кто-то из покровителей хулиганов - это еще полбеды. Если кто-то посторонний воспользовался "вертушкой" - тоже не очень страшно. Беда, если к спецсвязи подключился посторонний. Прокурор даже содрогнулся при мысли об этом, вспомнив, что предшественник его был отправлен на пенсию именно из-за того, что информация, известная крайне узкому кругу лиц, стала доступной общественности.

Он позвонил в управление КГБ и сообщил о странном звонке.

2

По четырем адресам, списанным мною с доски объявлений, ответили, что квартиры уже сняты. В трех добавили по паре матерков.

Остается последний вариант... Кооператив "373" и его постоянный председатель. Давным-давно, в годы моей общественной активности, обратил я внимание на этот тихий островок, а спустя некоторое время отстаивал их права в облсовете. При этом прямых контактов с ними я не допускал - и ни у кого, кажется, еще не возникло подозрения, что я неравнодушен к этим трем с лишним сотням семей, живущим в живописных, но лишенных водопровода и канализации домах.

�так, мне надо сесть на автобус номер 12 и доехать до остановки "Цветочная"...

3

Камнедробилка работала на полную мощность своих электромоторов. Бердену пришлось надрывать глотку в разговоре с начальником карьера, который еще вчера обнаружил рядом с этим грохочущим чудовищем обрывки одежды и сообщил о своей находке в милицию.

- Вот здесь, товарищ капитан, - услужливо произнес начальник, показывая на площадку, куда с поразительной методичностью и аккуратностью вываливались куски камней и крупный щебень, - Машина несовершенная, кустарная, - объяснил он, - Мы после смены обязательно все отгребаем и сортируем: щебень - в бурт, а камни опять в дробилку.

- Ваше рабочее место там? - спросил Уонасов, показывая в сторону крохотного домика у шлагбаума при выезде из карьера.

- Да.

По виду начальник не походил на человека, начинающего рабочий день с осмотра рабочих мест своих подчиненных. � Берден спросил:

- А здесь кто работает?

- Зеленин. Юрка.

- Где он сейчас?

Начальник карьера решил перейти на доверительный тон и смесь казахского и русского языков:

- В запое, товарищ капитан. Какой уж месяц в запой по пять дней выходит, - � тут же предугадал вопрос, - Сегодня - второй.

Говорить на подобном казахском показалось Бердену оскорбительным. Язык предков он уважал и дополнение оного славянизмами не переносил.

- Почему обрывки одежды обнаружили именно вы? - спросил он намеренно на чистом русском языке.

- Так ведь он уже напитой был, - ответил начальник на все той же смеси языков, - Сидит, простите, на заднице, к бутылке тянется, а достать не может. Я говорю ему: "Что ж ты, сволочь, набрался? Где деньги взял?" А он рукой все тянется, меня не слышит.

- РџРѕ-СЂСѓСЃСЃРєРё?

- Что по-русски?

- По-русски, спрашиваю, спросил?

- Рђ. РќСѓ РґР°.

- Дальше что? - спросил следователь.

- Что?

Камнедробилка взвыла на особо высокой ноте, пронзив ультразвуком уши.

- Да выключи ты эту тарахтелку! - не выдержал Уонасов.

- Не-е-е, - ответил начальник карьера, - Пойдемте лучше в бытовку.

Пошли в контору. Там начальник объяснил:

- Нам пахать надо. Чтобы заработать.

- Что же тогда алкашей держишь?

- Юрку? - понял начальник, и объяснил, - Без него нельзя. Он - бог электрический! Нальешь стакан - любую неисправность в полчаса устранит. МЭ� кончил.

- Ясно. Так что же вы там увидели?

- Где?

- Под камнедробилкой.

- А-а-а... Тряпки лежали. Спрашиваю у Юрки... просто так, для порядка: "Откуда это?" А он то молчал, отключенный совсем, а то вдруг говорит: "Это?.. Хрен знает... Падают, падают все... порхают... - и хихикнул так, - Хи-хи... бабочки." Я оглянулся: а вокруг много тряпок, ткань костюмная, на рубашечную не похожа. Стал у Юрки спрашивать, а он опять в отключке.

- А что вызвало ваши подозрения?

- Больно ткани много. Поднял один кусок - а на нем кровь. � на других... Я пошел и позвонил.

- Отсюда?

- Отсюда.

- � что сообщил?

- Человек, сказал, попал в камнедробилку, приезжайте.

- Р� РІСЃРµ?

- Да нет. Дежурный - или кто там в РОВД сидит? - стал спрашивать: какой человек, что за камнедробилка? Не знаю, говорю, что за человек. Может и не человек, а просто тряпки грязные. А камнедробилка - это как бетономешалка. Он опять: какие тряпки, почему грязные? Я послал его и положил трубку.

Уонасову стало ясно, почему рассказ начальника оказался столь отличным от записи в журнале регистрации происшествий.

- Вашего пьянчужку найти можно? - спросил он.

- Юрку? - задумался начальник, - Пожалуй, не скажу... Где-нибудь у пивнухи или в вытрезвителе... Хотя нет, в вытрезвитель его больше не берут. Они теперь на хозрасчете, им запойных забирать невыгодно. Но на всякий случай загляните. У нас аванс был.

Дела в камнедробилке шли, как видно, неплохо - во многих других предприятиях города про аванс уж и забыли, даже зарплату задерживали по три-четыре месяца, или выдавали натурой: на стеклозаводе стаканами, на химзаводе стиральным порошком, на мясокомбинате тушенкой.

- У вас личные дела хранятся здесь? - спросил Уонасов, - Фотография его там есть?

- Должна быть, - пожал плечами начальник карьера, - Да что толку? Он там трезвый..

Покуда он искал личное дело Зеленина и вынимал из него глубоко запрятанный под стопкой приказов учетный листок отдела кадров, следователь достал бланк протокола и вписал в него все, о чем узнал от собеседника.

- Красивый парень. - сказал, взглянув на фотографию.

- Вы на него сейчас посмотрите. Два раза в ЛТП был.

Следователь вложил учетный листок в бланк протокола.

- Когда вы поняли, что в камнедробилке мог оказаться труп, вы остановили машину? - спросил он.

- Нет.

- Но ваша гражданская совесть не подсказала вам, что камнедробилку надо остановить?

Глаза начальника карьера враз стали холодными:

- Вот что... - произнес он, вытянув губы в ниточку, - Я нигде и никому не говорил, что в машину попал человек. Я только предположил это, а дежурный милиционер разуверил меня. Я только думал и продолжаю думать теперь, что в машину попала чья-то одежда - и все.

- Вот как? - ухмыльнулся Уонасов. - А каким образом они могли туда попасть по-вашему?

- Не знаю, - ответил начальник карьера, - Зато знаю, что час простоя механизма означает потерю шестнадцати рублей из фонда заработной платы. Если бы я ждал вашего прихода, то коллектив потерял бы... - перебросил на лежащих на столе счетах, - пятьсот шестьдесят рублей.

Огромный КРАЗ, грохоча и сотрясая пол домика, проехал из карьера к трассе. В кузове - гравий горой.

- Постой! - встрепенулся Уонасов, - Гравий вы сразу вывозите или собираете?

- Складируем конечно, - ответил начальник карьера, - Через грохота пропускаем - и по фракциям.

Последнее слово резануло по ушам, как приговор.

- По фракциям... - повторил Берден.

Начальник карьера довольно улыбнулся.

- Не расстраивайся, - сказал по-казахски, - Ту порцию я приказал высыпать отдельно, без сортировки.

Встал из-за стола, распахнул дверь и пошел нешироким, но размашистым шагом в сторону работающего у трех огромных куч автопогрузчика.

Уонасов съел оплеуху молча, понимая, что заслужил ее.

�з открытой пасти камнедробилки гравий сыпался на транспортер, скользящий к тому, что, как подозревал следователь, называется грохотами. Грохот и впрямь стоял такой, что в ушах ломило, и ему в первый момент показалось, что любой крик рядом с этой машиной будет неслышным.

- Вот, - сказали губы начальника карьера, и палец указал на довольно-таки объемистую кучу мелких камней, выглядевшую, впрочем, крохотулечкой рядом с громадами отсортированных буртов, - Шесть тонн, - наклонился над кучей, подхватил маленький серый лоскуток, - � вот.

- А те - первые лоскутки - не собрали? - закричал ему в ухо Берден.

- Почему нет? Собрал.

Начальник карьера отошел к стоящему чуть в стороне и явно сломанному экскаватору, открыл приваренный к его боку бардачок для инструментов, вынул газетный кулек.

Серый лоскут форменной ткани выпорхнул из кулька и, порхая, опустился на носок ботинка следователя.

4

Маленький домик, на который мне показала словоохотливая старушка, оказался весьма симпатичным вблизи. � калитка не заперта, и собака не на цепи, а какая-то чересчур добродушная - взлаивает только для того, чтобы предупредить хозяев о моем приходе, потом бежит через двор в огород, и больше не показывается

За углом - маленький дворик. На крыльце - женщина. Невысокая. Лицом приятная, глаза - в пол-лица.

- Здравствуйте, - говорю, а улыбка сама по себе из меня так и прет, - На постой не принимаете?

- Какой постой? - отвечает, и тоже улыбается.

- Угол мне нужен, - говорю, - �ли комната, - продолжаю улыбаться, - � чтобы не прописываться.

- Хорошо, - сразу соглашается она, - Проходите, - и отступает от дверей.

5

Уонасов прокурора раздражал. Желание следователя, имеющего столь громкую в области фамилию, угодить, и льстило ему, и вызывало чувство неуверенности в себе. Отсюда и раздражение.

- Почему начальник карьера решил сохранить щебень с остатками предполагаемого трупа? - спросил он, - Вы спросили его?

- Так точно. Спросил.

- � что же?

- Поначалу крутил, а потом признался, что не стал бы делать этого. если бы не телефонный звонок.

- Телефонный звонок? - насторожился прокурор, разом вспомнив о звонке, после которого решил сам послать Уонасова на карьер.

- Оказывается, кто-то позвонил в контору и спросил начальника, как он относится к случившемуся. Тот не понял. Тогда ему сказали, что в камнедробилку попал человек. Он сбегал к машине, обнаружил тряпки и вернулся в контору. Оттуда позвонил в милицию, а после велел щебень выгрузить в отдельный бурт.

- Что он может сказать о звонившем?

- Голос мужской, - ответил Берден, заглядывая в записную книжку, - Приятный бархатный баритон. Но говорит грубо, оскорбительно, использует много грязных слов.

- Дословно разговор не воспроизвел?

- Нет. Говорит, очень испугался тогда, плохо соображал.

Прокурор посмотрел на Уонасова с интересом. Парень, оказывается, не дурак, вызнал все, что можно. Зря о нем всякую хреновину говорят в кулуарах.

- Еще чего сообщите, капитан? - спросил уже просто так, для страховки.

- Пока все, - ответил следователь, - Я приехал за экспертами и за разрешением произвести восстановительные работы.

- Это возможно? - удивился прокурор.

- Не знаю, - признался Берден, - Но ведь возможна и мистификация. Не следует забывать про звонок.

Упоминание о звонке и менторское звучание фразы прокурор воспринял с неудовольствием.

- Вам сколько лет? - спросил он.

- Тридцать один.

- Критический возраст, - заметил прокурор, - Вам надо это дело завершить с блеском, - нажал на кнопку селектора, сказал в микрофон. - Светочка! Усиленную группу криминалистов по списку номер один.

После ухода Уонасова он достал из ящика стола магнитофон и вновь прослушал свой разговор с неизвестным абонентом.

Голос был приятным, бархатным баритоном, и стилистика была явно блатной.

6

Я лежу в одежде на чистой постели, уставив взгляд в потолок, и старательно отвлекаю себя от страшной мысли, преследующей меня сильнее, чем даже давешняя головная боль...

В дверь стучат.

Соскакиваю с кровати и быстро привожу постель в порядок.

- Да, - говорю.

Входит хозяйка. � опять мы безотчетно улыбаемся друг другу.

- Зря это вы, - говорит она, женским чутьем угадав беспорядок в постели и догадавшись о ее причине, - Ведите себя, как дома. Не надо притворяться для меня.

Я молчу, отмечая в душе, что веду себя, как идиот.

- Вы не голодны? - продолжает она, - Не согласитесь разделить со мной ужин?

Я киваю и смотрю ей в глаза. � вновь улыбка сама собой распяливает мне лицо.

�дем на веранду, садимся за уставленный вазами с фруктами и цветами стол. Рядом столик на колесиках с чайником, чашками и сластями.

Она снимает тарелку со впаянным в глазунью ломтем колбасы, ставит передо мной.

- Приятного аппетита, - говорит.

- Спасибо, - отвечаю, - Вам тоже.

Она улыбается:

- Так не говорят.

- Хорошо, - неизвестно почему злюсь я, - Я согласен брать уроки вежливости. Но прежде хотелось бы условиться о плате за квартиру.

Чувствую, что порю чушь, как семнадцатилетний влюбленный, но остановиться не могу, и смотрю ей в глаза с вызовом.

- Как вам будет угодно, - отвечает она; и опять улыбается.

- Мне угодно платить вам сто рублей в месяц.

- Это дорого, - возражает она, - Вы поставите меня в неловкое положение.

- Ничего, - продолжаю хамить, - За стол стану платить отдельно.

Женщина молчит.

Я бегаю глазами по веранде, и внезапно натыкаюсь на ее взгляд. Невольно улыбаюсь в ответ, и чувствую, как весь запал и напряжение непонятной злости во мне иссякает.

- Простите, пожалуйста, - говорю.

Она понимающе улыбается, кивает и молчит.

- Вы женаты? - спрашивает уже после того, когда яйца и колбасу я проглотил, а между нами воздвиглась баррикада из блюд, обещающих по-купечески обильное чаепитие.

- Да... - не смею лгать я, - Точнее был. До сегодняшнего утра.

- А дети?

- Большие уже, - отвечаю, - Правда еще без внуков.

� начинается тот особый достойный лишь умиления разговор, который бывает лишь между людьми малознакомыми, но душевно симпатизирующими друг другу. Просто, ясно, без лишних слов и объяснений, стали рассказывать мы друг другу о своей жизни, не тяготясь при этом своей искренностью, ища не поддержки, а лишь понимания. � откровенность наша, честность делает все сказанное понятным с полуслова, и хочется. чтобы разговор длился вечность...

Нарушает идиллию вечный враг человечности - телефон. Он звонит с такой наглой требовательностью, с какой может рваться в ваш дом милиционер с ордером на обыск либо пьяный соседский хахаль, стучащийся не в ту дверь. � покорность, с которой она тянет руку к трубке, сродни чувствам хозяина, открывающему дверь нежеланному гостю.

- Да... - говорит, молча слушает и опускает трубку.

Я понимаю, что услышанное ею сейчас меня не касается, и молчу.

Молчит и она.

Всю жизнь мне было неудобно вот так - глаз в глаз, лоб в лоб - рассматривать женщин. В юности, помнится, краснел при случайной встрече взглядами. Сейчас же смотрю в ее зрачки без тени смущения, хотя думаю о том, о чем думает всякий мужчина в подобный момент - о возможности обладать ею.

Да, я хочу ее. � не стыжусь признаться в этом. Хочу быть ни мужем ее, ни любовником, а владельцем вот этих глаз, этого лица, этого маленького тела. Как шах владеет гаремом, как нищий под мостом уверен в своем праве на жизнь мешающих ему спать крыс.

Я смотрю на нее именно таким взглядом - и замечаю морщинки в уголках ее глаз. Прелестные морщинки много знающей и тонко чувствующей натуры... Вижу несвежесть кожи ее шеи. Очаровательная шея! � маленькие руки, натруженные, возможно и с мозолями. Лучшие в мире руки!

Я открываю рот, чтобы сказать ей о том, что продукты буду приносить ей из исполкомовского буфета, но говорю:

- Господи!.. Кажется, я вас люблю...

1

Стекла в окнах конторы дрожали от взрывов - и серые лоскутки, сложенные на полу в виде фигуры человека без головы и ступней, медленно подрагивали и разъезжались, будто некто невидимый, влезший внутрь этого истерзанного костюма, рос и разбухал на невидимых дрожжах, и грозил заполнить собой всю контору.

Фотограф торопливо щелкал кнопкой, освещая комнату всполохами, и возбужденно повторял:

- Репортаж века!.. Репортаж века!

Уонасов помнил, что фамилию этого фотографа он встречал на страницах городских и областных газет.

- Не для печати, - предупредил он.

Фотограф "дожег" пленку до конца и бросил через плечо:

- Это мы еще посмотрим.

Взаимоотношения между Уонасовым и членами следственной бригады приобрели тот специфический характер, когда все ждут причины для скандала и, не дождавшись, чувствуют себя обворованными. С фотографом дело оказалось еще сложнее: после внезапного "самоотравления" прежней следственной бригады номер один, найти профессионала, согласившегося бы фотографировать для милиции трупы , оказалось сложно - и лишь этот бывший кооперативник, когда-то подрабатывавший и распространением порнографии, согласился заключить с управлением внутренних дел трудовое соглашение, в котором весьма четко обозначил свои права и обязанности, а также гонорары за снимки. Ссылаясь на договор, он не согласился, например, участвовать в разборке той груды щебня, в которой Уонасов предполагал обнаружить останки трупа.

Судмедэксперт - всегда полупьяный и разболтанный отставной врач-венеролог - внес в разлад свою лепту:

- Дай этим поганцам волю - они собственное дерьмо засекретят, - заявил он фотографу, - Положи на него - и публикуй. Для дела и одной фотографии хватит... - поднялся с колен, сказал, глядя поверх головы следователя, - Кости эти я с собой заберу. Мягких тканей совсем не осталось.

- Что вы можете сказать о трупе предварительно? - холодным голосом спросил Берден.

Судмедэксперт протянул ему два костяных осколка.

- Вот... - начал он, - Коленная чашечка... Судя по размерам, мужик метров двух роста и килограммов на сто двадцать веса. Хотя... - небрежно отбросил кость в общую кучку, - бывают с такими костями и коротышки. Знаете, такие... битками их называют... - икнул, обдав помещение перегаром, - Что в высоту, что в ширину. А весу - килограмм восемьдесят-девяносто.

Криминалист, наблюдавший в окно за тем, как опадает в карьер взметнувшаяся со взрывом пыль, обернулся и произнес задумчиво:

- А мне казалось, сверху камни будут сыпаться.

- Что вы скажете по существу? - еще более рассердился Уонасов, ибо факт этой фразы показывал, что никто не желает видеть в нем начальника следственной группы.

Криминалист ответил тоном человека, желающего отвязаться от надоедливого собеседника:

- Как я понимаю, вы и сами знаете кого мы здесь нашли. Вот и называйте его сами.

- Нет, - возразил Берден, - Мне нужны прежде ваши версии.

- Вот как? - ухмыльнулся криминалист, - Что-то новое в моей практике. �нститут давно изволили кончать?

- Попрошу в подобном тоне не разговаривать! - произнес Берден, едва сдерживая желание перейти на крик.

Криминалист пожал плечами:

- Случай заурядный, хотя и трагический. Не понимаю, зачем понадобилась непременно усиленная опергруппа?

При этом он уставился следователю прямо в глаза и, несмотря на свой сварливый тон, улыбался Бердену. � вдруг - резкий бросок глаз в сторону раскрывшего рот начальника карьера.

Только тут Уонасов понял, что опытные члены опергруппы предлагают ему игру.

- Я буду писать докладную, - продолжил криминалист тем же сварливым голосом.

Согласный хор остальных членов опергруппы, заявивших, что и они подпишутся под докладной, привел Бердена в состояние полной растерянности. Все вслух кляли его, обвиняли, но при этом улыбались, и лишь сам первоисточник скандала - фотограф - молчал, поглядывая на Бердена полным торжества взором.

Уонасов вспомнил, что обо всех членах опергруппы он читал статьи и очерки в газетах. По-видимому, немалую роль в их публикации играл этот самый фотограф. Подумал, но сказать об этом вслух не успел, ибо начальник карьера, знающий о должности Уонасова-старшего, вдруг почувствовал себя хозяином в этой конторе и решил сменить тему разговора:

- А железяки выкинуть, что ли? - спросил, указывая на металл, выбранный из кучи гравия в процессе сортировки.

Сам гравий из кучи, в которой были обнаружены останки человека, был вынесен рабочими на носилках и сброшен опять в камнедробилку. Лишь несколько крупных камней, на которых засохшей крови оказалось достаточно для проведения анализов, судмедэксперт завернул в тряпицу и положил в машину.

- Выбросьте, - кивнул криминалист.

- Нет, - возразил Берден скорее из чувства протеста и обиды, нежели из особых соображений, - Возьмем с собой.

Он подошел к лому, разгреб его ногой и вдруг, быстро нагнувшись, вынул из него какой-то скомканный вороненый клубок.

- Что это? - спросил он, протягивая находку криминалисту.

Тот осторожно взял предмет и, вглядевшись, ответил:

- По-моему... Вальтер - II - 4... Да, он... - обернулся к начальнику карьера, - Нужны понятые. Двое. Вы - не в счет. Вы проходите по делу, как свидетель.

Начальник карьера быстро выскочил из конторы.

Фотограф наклонился над тем, что было когда-то пистолетом, хотел что-то сказать, но криминалист его перебил, обратившись к Уонасову:

- Берден. Ты молодец... - и тут же бросил фотографу, - А ты язык держи в заднице, если ничего не понимаешь. Понял?

У фотографа от обиды чуть слезы не брызнули из глаз.

Тут дверь конторки распахнулась - и ввалились дворе рабочих.

- Не пихайся, - огрызнулся входящий вторым на стоящего за его спиной начальника карьера, - Сказал же: не буду ничего подписывать.

Это был рослый, но рыхлый мужчина лет сорока пяти с оплывшим от перепоя лицом. Спецовка на нем расползалась от ветхости и грязи.

Второй был ростом мал, худ и востронос. Крохотные глазки смотрели из-под высокого лба колюче. Спецовка была лишь слегка припорошена пылью и сидела на нем, как парадный китель на офицере.

- Зеленин Юрий Никифорович, - представился маленький, - Чем могу быть полезен?

- Зеленин? - переспросил следователь.

- Да.

- Это вы работали позавчера утром на этой чертовой машине?

- РЇ.

2

�З ПРОТОКОЛА ДОПРОСА ЗЕЛЕН�НА Ю. Н., 1955 ГОДА РОЖДЕН�Я...

- В тот день я заступил на смену в 7-30 утра ("Он никогда не опаздывает, - подтвердил начальник карьера, - Приходит секунда в секунду или совсем не приходит"). Включил трансформатор, набрал в короб породы, запустил дробилку на полную катушку. Потом пришел шеф - и сказал, что в машине человек. ("Я подошел к нему в пять минут девятого, товарищ следователь"). Я выключил машину и высыпал гравий в отдельную кучу. (На вопрос: "Были бы пьяны или трезвы в тот раз?" - заявил: "Отвечать отказываюсь"). Потом продолжил смену и до конца дня сделал еще восемь засыпок. За весь рабочий день никого постороннего на территории дробилки не видел. ("Да что он видеть мог? - сказал начальник карьера, - Он ведь лыка не вязал!" "Пьянство на рабочем месте ведет к травматизму, - последовал ответ Зеленина, - А я, как видите, цел". "Это точно!" - хохотнул отказавшийся от подписывания бумаг верзила.)

3

АВТОБ�ОГРАФ�Я ЗЕЛЕН�НА Ю. Н., ХРАНЯЩАЯСЯ В ЕГО Л�ЧНОМ ДЕЛЕ.

Я, Зеленин, Ю. Н., родился 22 февраля 1955 года в селе Вешки Владимирской области, откуда вместе с родителями в грудном возрасте выехал в этот вот город, где и проживаю в настоящее время.

Окончил среднюю школу в 1972 году с золотой медалью, Карагандинский политехнический институт в 1978 году с красным дипломом. Оставлен на кафедре аналитической химии, и в том же году принят в аспирантуру. Через год предложил к защите диссертацию на степень кандидата химических наук по теме "Экологическая катастрофа в районе Аральского моря, как следствие интенсификации производственной деятельности ряда территориально-промышленных комплексов Казахстана и Средней Азии". Ученый совет отклонил тему, как вздорную по сути и аполитичную по поставленным задачам.

Тогда я покинул аспирантуру, вернулся в наш город, и устроился на работу в производственное объединение "Химпром" в качестве замначальника цеха по производству амофоса. За три года внедрил три изобретения и внес 117 рацпредложений.

В 1982-83 гг был вынужден служить в рядах доблестной нашей Советской Армии. Звание - рядовой.

В конце 1983 года устроился на работу в карьер номер четыре, на базе которого организовал арендное предприятие по добыче гравия трех основных фракционных сортов для нужд строительства в области. Спустя семь лет, когда потребители внезапно прекратили закуп нашей продукции и предприятие погорело, я обратился в управление "Нерудстрой" с просьбой принять меня на работу в карьер номер 4 в качестве рабочего по обслуживанию камнедробилки системы "Зеленин-36".

30 мая 1990 года. Зеленин.

4

�ЗВЛЕЧЕН�Я �З Л�ЧНОГО Л�СТКА ПО УЧЕТУ КАДРОВ НА �МЯ НАЧАЛЬН�КА КАРЬЕРА НОМЕР ЧЕТЫРЕ...

1. ...

2. ...

3. Год рождения - 1956

4. ...

5. Национальность - татарин.

6. Партийность - член КПСС с 1973 года

7. Образование - среднетехническое (Боровский сельхозтехникум)

8. - 12. ...

13. Выполняемая работа с начала трудовой деятельности:

1973 - 76 - служба в СА

1976 - 79 - учеба в техникуме

1979 - 86 - Центральный РК ЛКСМ Казахстана - секретарь райкома

1986 - 88 - Центральный РК КПСС - заворготделом

1988 - 90 - трест "Нерудстрой" - секретарь парткома

1990 - н.в. - начальник карьера номер 4

14. Пребывание за границей: в 1979 - 90 годах неоднократно выезжал за рубеж СССР в качестве руководителя туристических групп и члена комсомольско-партийных организаций

15. Участие в центральных, областных, краевых, окружных, районных, городских партийных, советских и выборных органах - в 1979 - 90 гг неоднократно.

16. Отношение к воинской обязанности и воинское звание: капитан, замполит батальона; состав - политический. Род войск: артиллерия.

5

Прокурор отложил папку дела в сторону.

- �так, - сказал он Бердену, - Один из них лжет. Вопрос первый : кто? Вопрос второй: зачем?

Следователь свое мнение имел, но знал, что лезть с ним раньше, чем выскажется начальство, не следует, и промолчал.

- Давайте поразмыслим... - предложил прокурор, - Что в предложенной вами информации привлекает особое внимание?

Пауза, последовавшая за этим вопросом, вынудила Уонасова ответить:

- Был ли Зеленин в то утро пьян.

- Вот, - согласно кивнул прокурор, - Самый главный для следствия вопрос уперся в проблему морального облика свидетеля - и только. На выяснение его может уйти сколько угодно времени. В результате, основная цель - поиски горвоенкома или его трупа - превращается во второстепенную.

- Да, - сказал Уонасов лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.

- Значит, кто-то из двоих лжет именно для того, чтобы затянуть либо запутать следствие... Вопрос: кто?

Прокурор уселся в кресле поудобнее и стал изъясняться совсем так, как делал это доцент Университета Еунухов на семинарах по Уголовному праву: обстоятельно, спокойно, будто речь идет о фигурах абстрактных, выдуманных, а не из плоти и крови.

- С одной стороны, - продолжил прокурор, - начальник карьера: коммунист, бывший комсомольский и партийный работник. С другой: бывший инженер, бывший ученый, бывший арендатор, сейчас рабочий. Первый утверждает, что второй был пьян, второй отрицает. Важна ли степень опьянения Зеленина для выяснения основного вопроса? � насколько? Важна, но лишь в одном: первый утверждает, что отключил камнедробилку только после разговора со вторым, второй - что камнедробилку отключили сразу.

- Но Зеленин был пьян, - заметил Берден, - Для него было: что сразу, что спустя пятнадцать минут - безразлично.

- Отнюдь, - покачал головой прокурор, - Он потому так и отстаивает свою трезвость, что прекрасно понимает: если камнедробилку не остановить сразу после телефонного звонка, то тот, кто не сделал этого сразу, несет ответственность за сокрытие улик. Зеленин имеет ум ученого, поэтому причинно-следственные связи для него особенно важны. Начальник карьера, которому вы, естественно, доверяете больше, имеет ум чиновника. Его выводы кажутся вам более верными из-за близости ваших социальных статусов и социальных оценок: рабочий - значит, пьяница, интеллигент - значит, вонючий, инженер - значит, нищий, продавец - значит, вор, и так далее...

- Но его рассказ... - собрался было возразить Берден, но прокурор уже увлекся и слушать никого, кроме себя не желал:

- Я повторяю: рассказ начальника карьера убедителен и для вас, и для меня из-за общего нашего с ним социального статуса. Во-вторых, его выводы базируются на уровне обыденного сознания окружающего нас общества. В душе, как бы это не трудно было вам понять, мы не можем не верить именно начальнику карьера.

- Почему трудно?

- Потому что для принятия этой мысли вам надо согласиться с тем, что душой вашей заведуете не вы, а ум и сознание всего человеческого стада, которое вас окружает. Со всеми его стереотипами и принципами. �менно поэтому Зеленин, наш с вами круг покинувший, нашему сознанию чуждый, воспринимается нами, как личность преступная. Он ведь некогда даже вращался с нами одном кругу, исповедовал наши с вами философские категории, а потом вдруг предал нас, ушел в инженеры, рабочие. Поэтому мы и не верим ему, как не можем верить лисе-вегетариантке, например.

- Если так рассуждать, - вставил-таки свое Уонасов, - то и до теории классового антагонизма недалеко.

� тут же подумал: "Зачем сказал? Кто за язык дернул?"

Прокурор сел в кресле прямо. Лицо его стало строгим. Он нажал кнопку селектора и сказал:

- Светочка! Сбегай, пожалуйста, к паталогоанатомам. Принеси заключение об останках в карьере номер четыре.

- Галымжан �сабекович! - услышал в ответ, - Может лучше позвонить?

- Сходи, Света, - ласково, но твердо сказал прокурор.

Берден услышал, как за дверью проскрипел стул, застучали каблучки

- Пересядь, - приказал прокурор; и Берден послушно сел на один из стульев, стоящих вдоль длинного, похожего на самолетную посадочную площадку стола.

Прокурор же прошел к ряду отражающих полировкой и стеклом свет люстры книжных шкафов, провел ладонью вдоль полок.

- Ты думаешь, люди этой вот чепуховиной, по этим вот законам живут? � ты так живешь, и я? �ли считаешь возможным играть передо мной роль дурачка, который не знает, что классовые конфликты в стране победившего социализма есть и никуда не девались? - спросил он, и продолжил, - Мы с тобой, ТОВАР�Щ УОНАСОВ, защищаем интересы своего класса, а вовсе не... - ткнул опять пальцем в ряды книг, - многоликого народа. В кино, в телефильмах, актеры, играющие наши с тобой роли, никогда не задумываются кто стоит за их персонажами, как именно мы оказались на наших местах, кто дал нам в руки нашу... - вновь сделал паузу и посмотрел Бердену в глаза, - чудовищную власть. А мы знаем. Ведь правда, знаем?

Берден кивнул.

- Правильно, знаешь, - криво улыбнулся прокурор, переходя вдруг на казахский язык, - Потому что твой отец, Берик, - впервые назвал он следователя детским именем, - секретарь обкома партии, бастык. А твой прадед - бывший алашевец, националист, - но перешел на сторону советской власти, стал чекистом, а после руководил совнархозом.

Все это было так, биографию своих предков Берден знал хорошо. Но зачем о ней напоминает ему прокурор?

- Мой дед в Гражданскую войну заведовал губначпродом, - продолжил прокурор, - а потом был направлен в потребкооперацию. Отец в Отечественную был офицером, командовал заградбатальоном, вернулся с восемью орденами и без одной нашивки за ранения. � ты, и я - будем уж друг перед другом откровенны - поступили в Университет не по конкурсу, а по приказу свыше. Потому то нам с тобой и не нужно было забивать свои головы знаниями в школе. �бо с самого детства, с самого первого мгновения осознания себя в этом мире, мы с тобой знали о своей исключительности, о том, что вот это... - кивок в сторону книжных рядов, - для других. А для нас с тобой в ходу лишь исключения. Потому что мы - это все-таки класс. Класс партийных и советских чиновников. Мы сильны, потому что именно в наших руках реальная сила и власть. Мы - истинные аристократы советского общества!

Довольный произведенным эффектом, прокурор вернулся на свое место.

- �так, - продолжил он, - Зеленин прикоснулся к нашему кругу, но был низвергнут на дно. Поэтому мы его презираем и ему не верим. Хотя вполне может статься, что лиса действительно не ела этого петуха...

Дверь распахнулась, вошла секретарша с листочком бумаги в руке - очаровательное двадцатилетнее существо в феерически розовом платье-костюме, в туфлях на высоких каблуках и ажурных чулках.

- Пожалуйста, - произнесла она тоном заметно обиженным, - Я сходила, - положила бумагу на стол, и удалилась, колыша бедрами и ловя спиной взгляды мужчин.

- Что ж... - произнес прокурор, уставившись в место под талией секретарши, - Посмотрим, что скажет наука...

6

Я лежу в постели с женщиной, которую, как мне сейчас кажется, я страстно люблю. Умиротворен настолько, что даже благословляю каскад несчастий, что обрушился на мою голову и привел в этот дом, в эту комнату, в эту постель.

Голова ее лежит на моем левом плече, а маленькая ладонь обнимает правое. Она мерно дышит, и глаза ее закрыты, но я знаю, что она сейчас не спит, а дремлет. Я все знаю о ней, хотя последние два часа говорил только о себе, а она молча слушала меня. Слушала - и понимала.

Рассказал - и будто все забылось, затерялось в веках: жена, измена ее, пропажа Сергея, собственные подозрения, еще что-то... Я обнимаю женщину, которой еще не за что прощать меня, которая еще не знает, что я бываю вспыльчив, мир и покой которой пока лишь зависят от движения моего плеча, частоты дыхания и ударов сердца. Она спит - и с ней уснули тревоги и заботы наши, ибо груз исповеди моей она приняла на плечи свои со стойкостью спартанки.

- О чем ты думаешь? - слышу ее слабый шепот.

- О тебе.

Она ласково касается губами моей груди и затихает.

7

Прочитав паталогоанатомическое заключение, прокурор обернулся к столику с компьютером и быстро пробежал пальцами по клавишам. Сличил бланк с данными на дисплее и выключил компьютер.

- М-да-а-а... - протянул он, - Похоже, ты попал в точку. Данные биохимического анализа останков из карьера идентичны данным военкома. Кости тоже человеческие. Антрополог берется к завтрашнему дню составить из них полный скелет, но уже сейчас утверждает, что покойный был ростом около двух метров.

- Разрешите, Галымжан �сабекович? - спросил Уонасов, дождался согласного кивка и заявил, - Я все же склонен считать это мистификацией. Во-первых меня беспокоит звонок, затем - почему так мало останков?

- Что ж... - задумался прокурор, не замечая при этом, что играет роль прокурора из только что высмеянных им телефильмов, - Версию не отвергаю, хотя доводы ваши считаю малоубедительными. Звонок - это, скорее всего, сообщение свидетеля, не желающего, чтобы его знали в лицо. Найти его было бы для нас удачей, но тратить на это время не считаю целесообразным. Мало костей - это значит, что они успели стереться в камнедробилке в пыль... - вдруг, не договорив мысли, наклонился к микрофону селекторной связи, щелкнул тумблером, спросил:

- РњРѕСЂРі?

- Да, - ответил сиплый мужской голос.

- РџСЂРѕРєСѓСЂРѕСЂ РіРѕРІРѕСЂРёС‚.

- Чего надо?

- Хм... Неопознанных трупов в наличии сколько?

- Ну, восемь.

- Ростом около двух метров есть?

- А я что - мерил?

- Ну, хорошо... Посмотрите, есть ли там крупные мужчины.

Небольшая пауза, потом ответ:

- Не-а. Только баба одна огромная - килограмм на полтораста.

- Баба? - переспросил прокурор, - Что ж, все равно... Везите ее к двери... - и щелкнул тумблером.

- Сообразил? - спросил он Уонасова, - Можно проводить следственный эксперимент. Хотя... - глянул на часы, - время уже позднее. Может, перенесем на завтра?

- Лучше на завтра, - согласился Берден.

- Тогда организуй доставку трупа в камнедробилку к началу утренней смены. Для чистоты эксперимента. Пригласи судмедэксперта... Домой довезти?

- Да нет. Я на своей.

- Вот видишь? - улыбнулся прокурор, - � машина есть у тебя. Первую, небось, к совершеннолетию получил?

- Да, - не понял Берден.

- А это уже вторая?

- Третья.

- При нашей-то зарплате? - прокурор рассмеялся тем особым торжествующим смехом, который делает человека похожим на одержавшую победу гориллу.

8

Солнечный лучик вплетается в паутинную нить и, дробясь на множество разноцветных брызг, растворяется в полумраке веранды.

Она только что приняла душ, накинула халат и села пить чай. Смотрит на искрящуюся паутинку и признается голосом необычайно нежным и певучим:

- Больше всего на свете хочу, чтобы ветер этот не кончался. Чтобы солнце не заходило и чтобы лучик этот не пропадал никогда.

- � чтобы чай был всегда горячий, - шучу я.

- � чтобы чай был всегда горячий, - соглашается она, - � чтобы ты сидел рядом, и чтобы больше ничего и никого... ни кооператива, ни облисполкома, ни военкома, ни горкома... никого на свете...

В уголке ее глаза собирается слеза и медленно стекает по щеке.

Я не спешу с увещеваниями. Я просто смотрю на нее и на слабеющий солнечный лучик за ее спиной, но не жалею их, а понимаю, соглашаюсь и... пью чай.

- Я всю жизнь ждала тебя, - продолжает она, - А в школе ты меня не замечал. Ты был капитаном волейбольной команды, а я училась седьмом классе. Была самой маленькой, и меня принимали за третьеклашку... Мы с девочками ходили смотреть на тебя, а ты провожал белокурую верзилу.

- Не помню, - тихо признаюсь я, - Ничего не помню...

- Семнадцатая школа имени Шевченко, - говорит она, - Шестьдесят шестой год... Двадцать пять лет назад.

Но в памяти моей - лишь длинный беленый забор, скособоченные ворота и водопроводная труба о девяти струйках, из которых мы пили воду в перемены, а в луже под ними мыли по осени ботинки и сапоги. � еще дощатый сортир, остропахнущий хлоркой и внутри похожий на свирель. Сейчас там школы нет...

- Не помню, - признаюсь я, - Я тогда смотрел только на себя.

Она молчит и, не мигая, следит за лучиком, который медленно скользит по паутинке вверх - и все меньше и меньше радужных искорок блестит в углу, и все суше становятся ее щеки.

- Я люблю тебя, - говорю я.

� она неслышно, но счастливо смеется.

1

- Военкома убил Гурцев - помощник председателя Облисполкома, - заявила телефонная трубка и часто загудела...

Голос был давешний - глухой баритон, - но уже не имело смысла анализировать его тембр. Прокурор давно понял, что звонивший было либо профессионалом, либо подготовленный чтением детективов человеком: говорил сквозь платок или бумагу.

Обладатель баритона знал слишком много об этом деле. А может хотел повести следствие по ложному следу...

Прокурор обернулся к "вертушке", отыскал в спецсправочнике номер домашнего телефона помощника председателя облсовета, набрал его.

- Алло? - спросил женский голос.

- Александр �ванович дома?

- Нет. А кто его спрашивает?

Обычный для частного разговора вопрос слегка удивил прокурора. Сколь ни широка была сеть спецсвязи, но разговоры личного порядка пользователи ее предпочитали вести не по ней, а по обычному телефону.

- Вы не скажете, где я могу его найти? - спросил он.

- Нет, - последовал быстрый ответ, - Он с сегодняшнего дня в отпуске.

� вдруг прокурор разом ощутил внутри трубки "нечто" - какую-то странную пустоту и безучастность, в которых то ли благодаря интуиции, то ли многолетнему опыту, он уловил и страх, и растерянность, и тоску.

� хотя женщина тут же стала рассказывать о давнишней идее мужа написать книгу и об его желании уединиться, он уже не верил ей. Телефонный аноним оказался прав и на этот раз.

Прокурор положил трубку и рассмеялся - громко, торжествующе. Потом набрал номер Уонасова, пригласил Бердена к телефон и сказал:

- Вот что... Следственный экспериментов делать не будем. Завтра займись поисками некого... э-э... Гурцева Александра �вановича, - заглянул в справочные данные о номенклатурных работниках, - 1950 года рождения, русского, особые приметы - через информцентр УВД. Есть основания подозревать его в убийстве военкома.

- Голос? - спросил вдруг Берден.

- Забываетесь, капитан! - сказал прокурор строго.

Но Уонасову за десять минут до звонка прокурора звонил тот же баритон, сообщив то же самое имя убийцы. За это время Берден успел связаться с информцентром УВД, запросить данные и фотографию Гурцева, и приказал, размножив ее, раздать участковым города.

�бо голосу он поверил сразу, не пытаясь даже разобраться в причинах подобного доверия к инкогнито. Сейчас же, после разговора с прокурором, понял, что причина доверия - неприятие выскочек, то есть тех лиц, что, расталкивая всех локтями, прут к столу избранных. Об этом говорила ему и фамилия Гурцева, и те сплетни, которые возникали в последние годы вокруг имени этого человека, обрастали информацией пусть даже не фактической, но зато психологически верной и художественно точной.

2

�З ДОСЬЕ КГБ СССР НА ГУРЦЕВА АЛЕКСАНДРА �ВАНОВ�ЧА

1. "Взять под наблюдение выступающего "

873. "Возбудить дело по нарушению журналистской этики "

1102. "Для оплаты штрафа за нарушение журналистской этики Гурцев продал часть своей личной библиотеки неизвестному лицу ."

2176. 2. Гурцев А.�., 1950 г. р.

2201." ... мы раскаиваемся в содеянном и считаем, что нас неправильно информировали в отношении Закона о всеобщей воинской обязанности... К сожалению, мы все попали под влияние бывшего учителя школы имени В. Ленина А. Гурцева, представившего нам ввод войск СССР в Афганистан не как интернациональную помощь, а как агрессию... "

2228." Я рос на оценке войны США во Вьетнаме. как грязной и постыдной. Нынешняя, на мой взгляд, от той не отличается ничем. "

2801. "Да, я действительно говорил, что члены Политбюро сидят не на своем месте, ибо представляют собой дом престарелых, а не правительство страны. Если мне докажут, что они молоды, я с удовольствием возьму свои слова обратно, "

3004. " ... приговорить к двум годам исправительных работ в колонии общего режима... "

3009." ... Работниками правоохранительных органов города при обыске были похищены книги из моей личной библиотеки числом в 6834 экземпляра. Список прилагаю. Особо прошу обратить внимание на исчезновение букинистического раритета "Броз Тито - главарь банды предателей". Это - документ преступной деятельности КПСС в недавнем прошлом и нужен мне для работы "

5257." ... в нарушении режима содержания замечен не был "

5408." ...задержан в пьяном виде, распевающим веселые песни в день Всесоюзного траура по поводу кончины Л. �. Брежнева "

6000. " А Андропов ваш - мудак. Главе правительства надо не по баням да по парикмахерским шнырять, прогульщиков выискивать, а решать задачи глобальные. "

6985. " ... Мы требуем проведения санитарной экспертизы питьевой воды на заводе... "

7119. " Учебники по истории СССР милитаризированны, школьная программа по литературе безнравственна, фундаментальные науки намеренно изучают так, чтобы большинство детей не интересовались ими... "

7435. " Центр координации работы кооперативов города под руководством А. Гурцева следует рассматривать, как центр антигосударственной деятельности, направленной против существующего социалистического строя... "

8856. " ... Мы протестуем против планового увеличения производственных мощностей завода "Химпром" до тех пор, пока не будут решены экологические проблемы города "

9023. " Да, назначь ты этого мудака помощником председателя облисполкома. Ответственность беру на себя. "

1008. " Пусть работает. Должность не ахти какая, фактической власти нет, а силы распылит. Думаю, поначалу побарахтается, захочет чего-то переиначить. А мы с ним спорить не станем, мы согласимся, начнем помогать. Но, как всегда, медленно, понемногу все спустим на тормозах. � чтобы чем больше он начинал, тем больше у него было инструкций, параграфов, согласований... "

3

- Это - Гурцев Александр �ванович, - представила меня Милена, - Он будет жить у нас.

Сын ее был высок и красив той особой мужской красотой, которую встречаешь лишь в лицах героев американских киновестернов: высокий лоб и крупный подбородок, строгие черты лица и пронзительно ясные глаза. Да, такому придется несладко в армии. Станет отстаивать собственное достоинство и, не покорившись, попадает в дисбат.

- Тот самый? - радостно спрашивает он.

- Да.

Парень цветет в улыбке и крепко жмет мне руку.

- Клим, - представляется он, - Это здорово, что вы с нами.

- С ними, с вами, - бурчу я, - Как будто линия фронта.

- Конечно линия фронта! - восклицает Клим, - Просто вы - старики - забыли об этом. Вас по-другому учили. А нам в детстве еще показали: вот они - вы, а вот они - мы. Они - эксплуататоры, а мы - эксплуатируемые. Раскол уже произошел, а названий противоборствующих сил покуда нет.

- Мыслишь зрело, - вяло соглашаюсь я, - Но не глубоко. Не похоже, чтобы додумался сам.

Клим секунду колеблется, сообщает:

- Я - член философского объединения "Молодой марксист". Мое мнение - это мнение передовой части молодежи.

� никак не иначе, конечно. Только передовой.

- Что-то не помню такого общества среди зарегистрированных неформальных объединений, - говорю, - Как там бишь? "Марксист"?

- Мы принципиально против бюрократизма и формализма. Никаких регистраций, никакого контроля со стороны властей. Собираемся исходя из общих интересов, симпатий и антипатий.

Это похоже не цитирование Устава, но ловить мальчишку на несамостоятельности - обидеть его.

- Тем более не стоит афишировать, - говорю.

Милена трогает мое плечо и смотрит укоризненно. Ей кажется, что я придираюсь к ее сыну. Но он не замечает ее движения.

- Так я же это ВАМ говорю!

Такое впечатление, что он давно знает меня и видит во мне лицо замечательное, достойное доверия. Надо потом спросить Милену о причине подобной экзальтации.

- Мы верим ВАМ, - торопит он ход своей мысли, - Вы еще не до конца продались. Хоть вы и в исполкоме.

- Садись-ка, - говорю тогда, и показываю ему на стул.

Сажусь сам и, не обращая внимания на то, что он предпочел стоять, говорю:

- Мне хочется, признаться, верить в то, что твои "молодые марксисты" способны решать те проблемы, что оказались не по силам решить людям моего поколения. Более того, мы собою удобрили, наверное, почву для вас. Но существует один маленький, но весьма важный момент, без осознания которого вы совершите ошибку и принесете неисчислимые беды своему народу...

Говорю я медленно, выделяя голосом самые важные слова, и замечаю, что слушает он внимательно:

- Опыт человеческой истории показывает, что резкие революционные либо контрреволюционные преобразования в обществе чреваты большой кровью. А далее с ростом преобразований растет и соответственно антигуманность методов. � это - объективный закон общественно-исторического развития, не учитываемый в учебниках по историческому материализму.

Клим взматывает головой и говорит:

- Мы понимаем, что сталинизм - это закономерный результат политики военного коммунизма и НЭПа.

- Это так, - соглашаюсь я, - Но тезис этот несколько сбоку от основной проблемы. Я хочу сказать о сегодняшнем дне, как об исторического значении событии, ибо сейчас мы живем в момент по-своему переворотный в истории всего человечества.

Говорю, а сам понимаю, что умом-то я только лишь начинаю сам постигать собою сказанное, а до этого просто бессловесно прочувствованное:

- � в восемнадцатом, и в семьдесят восьмом, и в восемьдесят восьмом Советская власть медленно, но верно лезла под полную партийную пяту, а уже в 89-ом законодательно перестала существовать, как власть трудящихся, превратившись во власть чиновников. Унижение Нагорного Карабаха, разгон и убийство женщин во время демонстрации в Тбилиси, события в Фергане и Коканде показали, что кроме болтовни Горбачева демократия страны ничем себя не обогатила. Все, кто при Хрущеве и Брежневе обогатились за счет ограбления общенародной собственности, получили законное право вывезти сворованное за рубеж либо создать предприятие капиталистического типа - предприятие эксплуатации человека человеком. � когда им для подкрепления этого права понадобились цитаты из Маркса и Ленина, они нашли их...

Клим бьет кулаком мне в лицо.

Успеваю отклониться и встаю со стула.

- Ты правильно поступил, - говорю покрасневшему от гнева Климу и успокаиваю прикосновением ладони к плечу Милены, - � я должен уйти.

- Сынок! - восклицает она, - Ему некуда идти. Его разыскивают, чтобы убить.

1

Машины ехали по темному городу медленно, словно ощупывая дорогу перед собой, приглядываясь фарами к пыльным обочинам, осыпающимся бордюрам тротуаров и открытым люкам водопроводной и канализационной систем. Разреженный туман раскрашивал лучи в серый цвет и, проникая в салоны легковушек и автобусов, щипал в носоглотках водителей и пассажиров.

- Смог, - пояснил Берден шоферу, откашлявшись и отхаркавшись в носовой платок, - Настоящий Дахау.

- Ага, - согласился тот, - Зато удобрений мы выпускаем больше всех в мире.

"� этот туда же, - со злобой в душе подумал Берден, - Начитался газет - и цитирует."

- Мы удобрений сейчас выпускаем больше, чем нужно стране в два раза. Сами травимся, а продукцию в Китай да Японию продаем.

- Твое дело - рулить, - оборвал его Уонасов, - Я тебя два часа назад вызывал, а ты только приехал.

Шофер обиделся и замолчал.

Вскоре подъехали к �нформационному центру облуправления внутренних дел.

- Ждать не стоит, - сказал Берден, - Сколько проторчу здесь, сам не знаю. �ди в дежурку.

Шофер все так же молча кивнул.

"Обижается, - ухмыльнулся Берден опять про себя, - Сам собственную зарплату, если в разных купюрах, подсчитать не может, а туда же..."

Поднялся по ступеням и, показав на входе удостоверение прапорщику, направился в компьютерный зал.

Здесь было двадцать шесть компьютеров и только два человека: дежурный инженер-капитан и капитан Подыбайло. Первый копался в раскрытом чреве принтера, второй, нахмурив брови, смотрел в экран монитора и старательно тыкал пальцами в клавиши.

�нженер-капитан слыл в управлении человеком поступков непредсказуемых. Он мог, например, подсесть к какому-то занюханному лейтенантику и просидеть с ним целый день, объясняя принцип работы ДОСа, а на просьбу полковника выудить что-то важное из электронной памяти ответить: "Я - эксплуатационник, мое дело - электронная требуха, а не то, что в ней скрыто. Зовите программиста".

Подыбайло - тоже из плебеев, недавно сокращенный из армии энтузиаст-криминалист. Дважды поступал в Московский ВЗЮ� и проваливался. На днях вымолил у полковника право вести самостоятельно дело-безнадегу об убийстве в городском сквере - и вот уже вторые сутки колдует здесь, стараясь невесть кому доказать, что методом математической дедукции возможно вычислить преступника.

Берден решил загрузить в программу все данные об убийстве в карьере для того лишь, чтобы иметь собственную картотеку и зарегистрировать ее. Забота важная, ибо с этих пор каждый из работников УВД либо прокуратуры будет вынужден, всякий раз при пользовании картотекой, встречаться с его именем.

Покуда он тыкал пальцем в клавиатуру, оба капитана вели разговор.

- Оригинальная методика, - говорил капитан, - Ты бы вместо того, чтобы в сыщиков играть, в науку бы пошел. Возьми эту программу за основу - и готовая диссертация.

- Пробовал, - ответил Подыбайло, - Правда, с другой темой.

- � что?

- Как Красную Шапочку Серый волк - вот что. А через год член ВАК на материале моей работы монографию накатал на член-корреспондента.

- А ты - в милицию.

- Не сам... - смутился Подыбайло, - Направили.

- А-а-а... - разочаровано протянул инженер, - Ты из этих...

- �з этих, - согласился Подыбайло, - Укрепгруппа.

У Бердена на дисплее появились первые строки ответа.

- Ого! Печатает! - услышал он радостный возглас Подыбайло, и после паузы растерянное, - Ну, ты подумай... С ума сойти...

Берден включил принтер. Тот загудел и отпечатал:

"Гурцев Александр �ванович, 1950 года рождения, русский".

- Да-а, сочувствую, - сказал инженер капитану, - С такими лучше не связываться. Переходи ко мне. Штатная единица есть.

Берден глянул в сторону плебеев с чувством злорадства и превосходства, с каким он смотрел на своих одноклассников во время выпускного вечера - ни один из них не имел даже серебряной медали, а у него в маминой сумке лежала коробочка с увесистым золотым кругляком.

"Так было и будет всегда, - подумал он, - удача сопутствует достойным". Никто из предков его не работал в поле, не пас скот, не стоял за станком. Право Уонасовых, Бердигуловых, Курамысовых всегда было правом надзирать. Это Берден и называл достоинством.

"Теперь пора сходить за ордером, - подумал он, - Три дня - и погоны майора."

2

Любовь моя спит, свернувшись клубочком, чистое дыхание ее нежно касается моей груди. Она видит сны. � жилка на шее волнует ей кожу, подрагивая тенью от лучика с фонарного столба на улице, пробившегося сквозь розовым полумраком окрасившие комнату шторы.

Я люблю этот дом, люблю его хозяйку, мне нравится ее сын. Я хочу, чтобы дом этот стал и моим домом, хозяйка - моей женой, а Клим бы называл меня отцом.

Стук в дверь, тревожный шепот Клима:

- Дядя Саша! - снова стук, - Дядя Саша!

Лучик на мгновение затеняется и вновь освещает жилку на ее шее.

Тихо встаю с постели, оправляю на себе трусы и майку, приоткрываю дверь.

- Около дома люди, - говорит Клим негромко.

- Спасибо.

Возвращаюсь к кровати. Милена спит. Собираю со стула вещи, выхожу с ними на веранду. Одеваюсь.

- Мать береги, - говорю Климу, - Мои вещи перенеси в свою комнату. Через какой забор у вас перепрыгнуть удобней?

- Между участками заборов нет, - отвечает он, - У нас - кооператив.

- Хорошо, - киваю, и начинаю обуваться, - Пойду вправо. Там переулок.

Разговор наш походит на диалог в шпионских кинофильмах. Шепот возбуждает кураж, мышцы напрягаются, как перекачанные мячи.

- Нет, - говорит он, - Сначала выйду я.

�счезает в темноте угадываемой двери, но очень скоро возвращается.

- В огороде люди, - говорит он, - Дом окружен.

- Ясно. Тогда слушай... Я сейчас отопру дверь и попытаюсь прорваться. А ты начни кричать: "Воры! Воры!" Подними на ноги весь квартал. Главное - чтобы поймали не на вашем участке.

- Нет, - отвечает он, - Я вас спрячу.

- Будет обыск, - предупреждаю, - Не рискуй.

- Ничего, - улыбается он в темноте, - У меня такой схорон!

Хватает меня за локоть и тянет в свою комнату.

Там на стене, втиснутый между книжным шкафом и старинным громоздким комодом, висит не то короб дерматиновый, не то пенал для хранения одежды - из числа тех, которыми пользовались аккуратные путешественники, желающие всегда иметь под рукой чистую глаженную одежду.

- Полезайте сюда! - командует он, расстегнув две молнии на мешке: вверх и вниз.

- Да ты что? - недоумеваю я, взглядом показывая на гвоздь, к которому проволокой прикручен "пенал", - Не выдержит.

- Тем лучше, не догадаются, - отвечает он, - Эта штука все равно стоит на полу, а к гвоздику - это так, для вертикальности, прикручено. Залезайте и садитесь. А я вас барахлишком прикрою.

Подчиняюсь.

На месте сближения двух молний есть большая прореха. Через нее и дышу.

- Пойду лягу, - говорит Клим, - А то заметят движение в комнате.

- Мать предупреди, - напоминаю я, устраиваясь поудобней и упираясь спиной в стенку.

Вдруг - стук кулака в окно и зуммер электрического звонка.

Клим идет к окну, распахивает его, спрашивает заспанным голосом:

- Кого там принесло?

- Телеграмма, - следует стандартный до идиотизма ответ.

- Сунь под ворота.

- Срочная!

- Ничего, - хамит Клим, - До утра не протухнет.

Пауза, во время которой даже мне слышен переговор двух мужских голосов. Наконец:

- Надо расписаться в получении.

-Сам распишись, - заявляет Клим, - У меня претензий не будет.

Второй голос - глухой и злобный:

- Открывай давай! Милиция!

- Да ну? - с откровенной издевкой отзывается Клим, - А ну выйди на свет... - и после паузы, - � впрямь в форме. А что - теперь милиция телеграммы разносит?

- Открывай! - рявкает второй голос, - У нас постановление.

- А вы берите ворота штурмом, - советует Клим, - Как в средние века.

- Открывай немедленно! - кричит уже третий голос, - Ворота разобьем.

- Ага, - смеется Клим, - Лбами. Как бараны.

Ворота грохочут. � тотчас вся округа заливается собачьим брехом.

- Лбами! Лбами, говорю! - весело кричит Клим.

Ворота грохочут, лай стервенеет, слышен приближающийся топот, голоса:

- Чего приехали?

- Документы покажь.

- Форма вот.

- Знаем вашу форму. В прошлом году милиционеры сами по квартирам лазали.

- Да что ты бумагу тычешь? Дай в руки - сам прочту.

- Да ты мне не тычь. Я здесь живу. Могу и по зубам.

- Дай ему по башке лопатой.

- Мы - милиция. У нас постановление!

- Днем приходи. Что ночью шум поднял?

- Погоди, мужики. Бумага, кажись, правильная. Печать прокурорская.

- А ну дай!

- Ты что - раньше такие бумаги видел?

- А ты, парень, пистолетик-то убери. А то так уделаю - костями загремишь.

- Кто вы такие?

- Отряд самообороны квартала.

- Товарищ капитан! Разрешите мы сами войдем? Все равно мы уже во дворе, а у вас ключа от ворот нет.

- Хорошо, - отзывается голос, разговаривавший с Климом первым, - Постановление об обыске возьмите. Я его под ворота суну.

- А об аресте?

- Обнаружите - будет вам и об аресте.

- Клим! Может, сам откроешь? В случае чего, мы - свидетели.

- Ни фига, - отвечает Клим, - Пусть ломают.

Минуту спустя - стук обуви и вибрация пола. Разговор:

М�Л�Ц�ОНЕР: Ознакомьтесь с постановлением.

КЛ�М: Всякую гадость читать.

М�Л�Ц�ОНЕР: Нам нужен человек, который с сегодняшнего дня скрывался в вашем доме.

КЛ�М: Никто тут не скрывался.

М�Л�Ц�ОНЕР: Если вы отказываетесь выдать его, мы будем вынуждены произвести обыск в вашем доме. Включите свет во всех комнатах, покажите нам сарай, погреб и другие помещения.

КЛ�М: Это произвол.

М�Л�Ц�ОНЕР: Вы прячете в своем доме уголовного преступника.

М�ЛЕНА: Кто он?

М�Л�Ц�ОНЕР: Гурцев Александр �ванович, 1950 года рождения, русский, рост 180 сантиметров, волосы светлые, глаза серые, особых примет нет.

М�ЛЕНА: У меня тоже глаза серые.

КЛ�М: Мама. Все в порядке. Не нервничай только.

М�Л�Ц�ОНЕР: С какой комнаты начнем?

КЛ�М: С моей.

Стук ботинок приближается.

КЛ�М: Видите: прятаться негде... Это шкаф... Вот мои костюмы, рубашка, брюки... Здесь белье... Это... черт его знает, как называется... - удар ногой по "пеналу" и моей ноге, - От отца остался... Сейчас открою.. Черт! Опять молния...

М�Л�Ц�ОНЕР: Заела? Давай помогу.

КЛ�М: Нет, пошла... - задерживаю дыхание, не шевелюсь, - Видите - тоже барахло. Только зимнее. Эта штука от моли хорошо спасает.

Руки Клима раздвигают одежду и прижимают к моему лицу синтетическую шубу.

КЛ�М: Вот - загляните. Никого.

Удовлетворенное мычание милиционера - и шуба отлипает от носа.

КЛ�М: Черт! Теперь не закрывается!.. Второй год железную молнию купить не могу. А пластиковые - их только на ширинку... - скрип замка, - Во! Пошла помаленьку... - облегченный вздох, - А это - комод. От прабабушки. В нем потайной ящик есть. Я его в пятом классе нашел. Хотите посмотреть?... Здорово, правда?

М�Л�Ц�ОНЕР: Женишься - будет куда заначку совать.

КЛ�М: А это - диван-кровать. Он открывается - и там есть короб для белья, - скрип, - А тут, если мешковину отодрать, тоже можно спрятаться.

М�Л�Ц�ОНЕР: Погреб есть?

КЛ�М: Подвал. Под той вон тумбочкой. Там механизм специальный... - шорох с металлическим повизгиванием, - Не смазывал давно. А так - моя конструкция. � копал сам. Для фотолаборатории. Погодите, свет включу.

М�Л�Ц�ОНЕР: Да ладно.

КЛ�М: Нет, посмотрите все-таки. Сюда - по лестнице.

В тайнике моем душно и пахнет нафталином. Дышу ртом и боюсь чихнуть. Обыск может продлиться не один час.

3

Прокурор был взбешен. Он мерил кабинет ногами и, не позволяя вставить Бердену и слова, клял того за "дурацкую инициативу", которая свела насмарку все труды.

- Кто дал тебе право? - кричал он по-русски, - Обойти меня! Подсунуть ордер! Сделать обыск! � в таком доме!

Берден стоял перед ним, застыв в позе покорности.

- Что смотришь? - ярился прокурор, - Думай! Как исправить! � срочно! В пять минут! Цветы купи! Конфеты! На такси поезжай! В ноги упади! Колени исцелуй! Чтобы взяла! Заявление! Назад! Понял?

- Нет, - вставил наконец Берден.

- Телегу на тебя накатала, понял?

- За что?

Прокурор застыл с открытым ртом.

- Обыск сделал - и за что? Ничего не нашел - и за что?

- Какой обыск?

Прокурор схватил со стола бумагу и сунул ее Уонасову в руку.

Берден с одного взгляда узнал заключение компьютера, выданное ему прошедшим вечером.

- РўРІРѕРµ? - СЃРїСЂРѕСЃРёР» РїСЂРѕРєСѓСЂРѕСЂ.

Берден кивнул, но поспешил и возразить:

- Но я его никому не давал.

- Конечно. Ты прислал Подыбайло.

- Я не присылал.

Прокурор потемнел лицом.

- Что ты мне голову морочишь? - чуть не заорал он, - Сегодня ко мне ночью пришел капитан Подыбайло и, показав эту бумагу, попросил подписать постановление об аресте Гурцева.

Берден стал кое-что понимать. Он похлопал себя по карманам и достал листок, похожий на отданный ему прокурором, как две капли воды.

- Мы вчера с Подыбайло вместе работали в информцентре, - объяснил он прокурору, - Я разрабатывал версию по Гурцеву, а он - по убийству в городском сквере. Что-то в электронике, наверное, совместилось - и вот... - показал обе бумаги.

Прокурор лишь взглянул на текст, но выходные данные в верхнем углу просмотрел внимательно, сказал:

- Действительно разные.

Берден посмотрел на прокурора с видом человека, ожидающего похвалы, но тот промолчал.

- Галеке, - сказал тогда следователь по-казахски, - А что - Гурцева уже арестовали? Ведь я пришел к вам за ордером.

Казахский язык его с точки зрения фонетики был безукоризненным - и Берден знал это так же верно, как и то, что произношение его действует на начальство подкупающе.

- Его там не оказалось, - согласился прокурор перейти на казахский.

- Но машина дала только один ответ, - не унимался Берден, - Она даже не отметила возможных вариантов. Улица Тухачевского, дом семь.

- Там его не оказалось.

- Значит, плохо искали.

Прокурор взял ордер в руки и молча порвал его.

- По адресу Тухачевского семь, - пояснил он, - живет Земцова Меланья �вановна, председатель кооператива 373. Слышал о таком?

Берден кивнул.

- Логика машины безупречна, - продолжил прокурор, - Дом Земцовой - идеальное место для сокрытия Гурцева. Но там его не оказалось - и вот, - показал на стол, - заявление Земцовой. Злостное хулиганство работников милиции, оскорбление достоинства советского человека, нарушение конституционных прав и закона о кооперации.

- Он там, - упрямо повторил Берден, - Я правильно составил программу.

Он сейчас и сам не мог объяснить, что заставляет его упрямиться. Может то, что проснулся утром с чувством торжества победителя в груди и не захотел теперь расставаться с ним? �ли почти религиозная вера в безупречность математической логики машины?

- Кстати о машине... - оборвал его размышления прокурор, наклонился к селектору, - Светочка! Начальника информцентра ко мне.

В динамике что-то неразборчиво прохрипело. Прокурор снял палец с кнопки, спросил Бердена:

- Кроме этого... - кивнул на обрывки ордера, - ... у тебя ничего?

- Нет.

- Плохо, - перешел прокурор опять на русский язык, - Версий надо всегда иметь минимум две. Выйди в коридор, хорошо обдумай все - и заходи опять.

4

Милена на базаре. Клим на работе. Есть время лечь на диван и обдумать все.

Первое... Несколько месяцев назад со мной стали твориться странные вещи... По вечерам, хоть и не каждый день, но с ужасающей трехсуточной периодичностью, нарастали приступы удушья и непереносимой головной боли. Единственным спасением оказалась водка. Правда, после первой же рюмки разум проваливался в тартарары, наутро я почти ничего не помнил, а рассказы жены о моем поведении вызывали чувство омерзения к самому себе. Зато тело уже не ломило и голова была относительно свежей.

Второе... Приступы были периодичны очень четко: три вечера отдыха, четвертый - боли. Вечер последнего приступа, когда я будто бы убил Сергея, не попадал в заданный ритм, а ночь обыска дома Милены, во время которого я чувствовал себя как нельзя лучше, как раз должна была ознаменоваться новым приступом.

�з этих двух фактов следует, что цикличность приступов либо нарушена, либо то, что на мозг мой оказывалось воздействие какими-то внешними факторами, характер, причина и источник которых мне неизвестны.

Третье... То ли сон, то ли кошмар, то ли явь моего пребывания в комнате, обитой красным дермантином, дает мне право предположить, что на мою нервную систему чем-то все-таки воздействуют. При этом, комната та и голос, я подозреваю, имеют самое непосредственное отношение и к приступам моим, и регулярному - раз в четыре дня - пьянству. Лишь этим можно объяснить мое растительноподобное существование перед телевизором, грезы во время безболезненных вечеров...

Четвертое... В момент, когда я очухался после своей пропажи и оказался на своей кровати в собственной спальне, боль пронзала меня всякий раз, когда я вспоминал об измене жены. Достаточно было ей самой признаться в этом, как боль пропала.

Не ощущаю ее и сейчас. Тоска, мерзость на душе, но никакой физической боли. Словно снят какой-то замок и выброшен далеко-далеко, так, что даже пора забыть о нем.

Где-то есть замок, а где-то и ключ. Так вот... ключ - это, получается, признание жены в измене.

Я не специалист по психиатрии, но думаю, что без психотропных средств здесь не обошлось. Возможен, конечно, и гипноз.

Следовательно, передо мной стоит задача номер один: узнать кто и как воздействовал в течение последних четырех месяцев на мое здоровье, мою психику и мое сознание.

Чтобы сформулировать задачу номер два, следует очертить круг проблем, касающихся двух человек: меня и Сергея, который исчез, а может и умер...

В годы моего учительствования Сергей если и был моим любимцем, то понимала это разве что моя жена, но не мы с ним.

� все-таки после возвращения в Джамбул позвонил он именно мне. Позвонил, но не пришел в назначенный самим им день - день, когда должен был произойти по графику мой приступ. Заявился на следующий вечер - и тогда приступ случился. При том с такими страшными последствиями...

Потом... Самое странное в этой истории - это уверенность милиции в том, что я могу убить человека. ЗНАЧ�Т МНЕ ПРЕДЛАГАЮТ РОЛЬ ЗЛОДЕЯ.

К Сергею я не испытывал и не мог испытывать неприязни. Если вспомнить, что я ощущал в течение тех нескольких часов общения с ним, когда он пришел ко мне домой, то на первом месте стояла гордость за своего ученика, на втором - добрая зависть его молодости и силе. � лишь потом - неприятие его профессии военного.

Достаточно этого для совершения убийства? �ли соучастия в нем?

Думаю, что нет...

Удача встречи с Миленой есть лишь следствие случившихся со мной событий, потому прямого отношения к задаче номер два иметь не может. �бо заключается она в том, что мне следует сейчас узнать: круг здешнего общения военкома Калюки, характер профессиональных задач, стоящих перед ним, использованные им способы их разрешения.

Третья задача: узнать, что следствию известно о месте смерти Сергея и способе убийства его, если он действительно убит.

Задачи немалые, для решения их следует иметь немалый аппарат профессионалов. А у меня для этого: я сам да Милена с Климом. � еще какая-то догадка, которая уже посетила меня в помещении облисполкома, но лишь вспыхнула в мозгу да тут же исчезла. Надо припомнить...

Внезапно раздается скрежет - и мощный баритон шилом пронзает уши:

- Господа коммунисты думают, что им все позволено...

Голос доносится из старенького репродуктора, висящего в углу веранды:

- Но они глубоко ошибаются...

Я бросаюсь к репродуктору и приглушаю звук.

Все это я слышу уже несколько месяцев. Программа золотопогонника, рыло которого мне осточертело на экране телевизора, куцая и неглубокая, но основные постулаты произносятся им с такой убежденностью в голосе, что многие из моих знакомых (в том числе и люди политически и экономически образованные) используют их в разговорах между собой, как догматы.

- Мы устали от обещаний господина Горбачева решить экономические проблемы страны. Если он...

Тут вдруг голос его прерывается, репродуктор трещит... и раздается женский истерический голос:

- Внимание! Экстренное сообщение! Разыскивается Гурцев Александр �ванович, подозреваемый в совершении уголовного преступления. Приметы...

Я выдергиваю шнур из розетки и опускаюсь на стул.

"Обложили! - проносится в голове, - � ошельмовали на весь свет..."

5

Тогда я не знал, что словоохотливая старушка, которую я накануне встретил на автобусной остановке и от которой узнал направление к дому на улице Тухачевского номер семь, тоже услышала в этот момент сообщение о моем розыске.

Она стояла в очереди в государственный магазин за колбасой, которую обещали подвезти к вечеру и, прервав наиприятнейшие воспоминания об изобилии продуктов на прилавках в шестидесятых годах, уделила толику внимания бормотанию репродуктора. Трудно понять ход мыслей ее, но, будучи по природе бабой любопытной и готовой оказывать услуги ровно как богу, так и черту, сверила свой номер очереди с написанными на руках соседей номерами и поспешила к ближайшему опорному пункту милиции.

Здесь на столе участкового она увидела фотографию из моего личного дела и фоторобот человека, которого видели вместе с военкомом в вечер его исчезновения.

- Он! Точно он! - заверила она, - � на рисунке он. У меня, знаете ли, такая память на лица! Такая память! Я тридцать три года в школе проработала, а до сих пор любого своего ученика на улице узнаю.

Участковый сличил фотографию с роботом и тоже убедился, что на них одно и то же лицо.

- Когда вы его видели? - спросил он.

- Вчера, - ответила она, - Под вечер уже. Он адрес Милены спрашивал.

- Какой Милены?

- Вообще-то она Меланья, - пояснила бывшая учительница, - Ей такое имя старики дали. А ей не нравится. Вот она...

- Ясно. Фамилия есть?

- Земцова. Председатель кооператива "373", - услужливо объяснила старушка.

Через час, привезенная на прокурорской "Волге" в кабинет Галымжана �сабековича, она с дотошной скрупулезностью рассказала о своей встрече со мной и, гордая сознанием выполненного долга, вышла на улицу, села в автобус и поехала назад к магазину, где очередь, номер которой расплылся на ее вспотевшей от возбуждения руке, не успела продвинуться ни на одного человека.

А в это время милицейские ребята, посмеиваясь и шутливо переругиваясь, получали автоматы в оружейке и расписывались за них и боеприпасы в журнале учеты огневых средств. Группа захвата готовилась к выезду в кооператив "373" для ареста меня.

1

Стою перед стендом "�х разыскивает милиция" с газетой в руке, рассматриваю свою морду и с независимым видом никуда не спешащего человека читаю приклеенную здесь же статью о вреде содержания собак в квартирах многоэтажек и одновременно краем глаза наблюдаю за людьми на автобусной остановке.

- Надо же! - говорю, - Собак уже нельзя держать.

Никто не реагирует. Это хорошо.

Четыре милицейских ГАЗика выскакивают из-за поворота и на полной скорости несутся мимо многоэтажек к домикам частного сектора.

"За мной... - понимаю я, - Что там оставил? Документы при мне... Записная книжка тоже... На одежде меток не имел никогда... Все оставшееся в доме Милены может принадлежать и мне, и Климу..."

�ду мимо раззявивших рты и смотрящих в сторону кооператива "373" людей и вхожу в автобус. Уже из окна вижу Милену с сумками в руках...

2

Положение сейчас у прокурора таково, что даже Уонасов, стоящий посреди кабинета навытяжку, ему не завидовал. Как не завидовал, впрочем, и самому себе.

Повторный обыск дома Земцовой, на котором Берден настоял, ничего следствию не дал. Зато группа захвата всполошила весь квартал, открыла немотивированную стрельбу, ранив при этом двух гражданских и убив своего же "серого берета".

�нцидент привлек внимание военной прокуратуры, а это означало, что армейскими юристами заведено дело на исполнителей операции и ее инициаторов.

- У тебя армейское звание какое? - спросил прокурор по-казахски.

- Такое же - капитан, - ответил Берден, - Только я на флоте служил. Капитан-лейтенант.

- Вот и будешь теперь гальюны зубной щеткой чистить.

Остроумие прокурора ничуть не задело Бердена. � дело не только в надеждах на всемогущество родственных связей - у прокурора, слава Аллаху, блат был не меньший, - а в том, что именно в этот момент (из-за тона ли, с каким пытался уколоть его шеф, еще ли из-за чего, он так и не понял) до его сознания дошло, что ответственность за операцию и перестрелку он и прокурор несут одинаковую. А это означает, что шеф, рискующий петлицами полковничьими, сделает все, чтобы по этому прецеденту никто не был наказан.

- Ты, чем улыбаться, подумай лучше, как выкручиваться будешь, - строго произнес прокурор, - У военных методы наших покруче.

Берден постарался сосредоточиться и действительно обдумать ситуацию, но все та же мысль - о равной с прокурором ответственности - перечеркнула остальные и мешала думать о чем-нибудь еще.

- Хорошо, - оборвал прокурор паузу, - Слушай меня внимательно. Будем считать, что Гурцева ты вычислил блестяще. Он там был, но... - подмигнул Бердену, - ушел. Вы просто не знали, что он вооружен.

- Значит... - начал понимать Берден, но прокурор перебил:

- Вот именно. Гурцев в перестрелке убил одного из ОМОНовцев и ранил двух гражданских. Пули в телах от АКМ. А ты сам видел, как Гурцев бежал с этим автоматом в руках. Ты выстрелил из пистолета, но, боясь задеть кого из гражданских, промахнулся.

- Я был в доме во время перестрелки, - без желания спорить, вынуждено возразил Берден, - Со мной рядом была хозяйка.

- Хозяйка? - ухмыльнулся прокурор, - Сообщница преступника, его любовница. Что стоят ее показания?

- Но, Галеке...

- Аллах-ак-бар! - рассердился прокурор, - Были, не были. Должны быть любовниками. � давно! Лет десять, например. � свидетели должны быть.

- Может тогда - и это и сын его? - осторожно предложил Берден.

- Нет, - покачал головой прокурор. - Это уж будет слишком. �ди в информцентр и заложи в программу это. Будто знали мы еще когда Гурцев в Перми сидел.

Предложенное прокурором решение было простым, как операция заядлого двоечника с дневником. Было даже обидно, что Берден не сам додумался до него.

- А как с Гурцевым? - спросил он, - Если возьмем, он должен подтвердить...

- Брать его будешь сам, - отрезал прокурор.

� прозвучало это, как приговор: если Гурцев будет убит в перестрелке либо при попытке к бегству, повышение Бердену обеспечено.

3

О перестрелке в квартале кооператива "373" я слышу через час после своего ухода из дома Милены, стоя в очереди за морсом, продаваемым из бочки с надписью "КВАС". Две ультрамодные девицы стоят передо мной и наперебой изливают свои восторги по поводу "серых беретов" и героической гибели одного из них.

Мужчина с бидоном в руке, возвышающийся надо всеми нами благодаря баскетбольному росту и обращающий на себя внимание благодаря сухости и сутулости спины, оборачивается к ним, обнаружив седые, закрученные по-чапаевски усы, говорит, словно разбрасывает звуки пригоршнями:

- Стыдно. По людям в городе стреляют. А вы их - в герои.

Девушки смотрят на него удивленно и враждебно.

Мужчина же с высоты своего роста и возраста кажется не говорит, а изрекает:

- Бандита надо бесшумно брать, осторожно. В жилом массиве только поганцы стреляют, трусы и непрофессионалы.

Очередь, разинув рты и растопырив уши, внемлет. Даже спины прислушиваются, топорща крыльями лопаток.

- Сам бы туда пошел, если такой грамотный, - заявляет одна из девушек.

Лицо мужчины становится суровым. Он отворачивается в сторону бочки.

- То-то, папаша, - довольно хихикает вторая, в сотый раз, должно быть, убедившаяся, что аргумент типа "Сам дурак" может оказаться в споре решающим, - Я от "серых беретов" кайфую.

Подруга ее не то ржет, не то истерически смеется.

Мне бы, дураку, догадаться в тот момент, сообразить в какую мерзость выльется следствие против меня, но то ли я спором их со стариком увлекся, то ли чересчур самоуверился, и не догададываюсь.

Даже то, что для моей поимки были посланы "серые береты"- ОМОНовцы, не вызывает моего удивления. Я еще продолжаю думать, что главное для следствия - поймать меня и допросить, как подозреваемого по делу о пропаже военкома - и только.

Длиннобудылый дед, расплатившись с продавщицей, решает все же объясниться с девицами до конца.

- Я, девушки, - признается он, - никогда в жизни не держал в руках автомата и не стрелял в людей.

Они рассмеялись с тем откровенным бесстыдством, каким отличаются натуры простые и цельные, не обремененные раздумьями и сомнениями.

- Дурак, - заключает левая, и скребет крашенным коготком у своего виска.

- Дебил, - подтверждает правая.

� они смотрят вслед спешно ретирующемуся старику, довольно повизгивая и позванивая всевозможными цепочками, брелочкамии прочей дребеденью, притороченными к тому, что в моей молодости называлось блузками, а сейчас не пойми как по иностранному.

Таких старшие братья наши называли "шмарами", мы √ "чувихами", ныне называют "швабрами" и "метелками", но всегда "п...дорванками". Обращаться следует с ними просто...

Подхватываю обеих под локоточки, предлагаю угостить морсом.

Левая с маху оценивает мой возраст, покрой рубашки, брюк и шнурков. Говорит капризно и певуче:

- Папаша! Свежачка захотелось? На дармовщину? Желаешь приятно время провести - колись на полсотни.

- � клеймо поставлю? - спрашиваю нагло, - На двоих одно?

- Если справишься, - хихикает вторая.

Пьем, стоя рядом с бочкой, морс из пивных кружек, разглядываем друг друга. Потом идем по залитому солнцем тротуару, и все та же левая говорит:

- Только учти, папаша, Тамарка у меня скромняга: в рот не берет, в очко не дает. А в остальном мы - идеальный дуплет.

Надо признаться, бесстыдная терминология эта мне понятна. Профессионалки, стало быть. � это здорово. �бо нигде так ни естественно присутствие мужчины, как в постели проститутки. При их обширной клиентуре, думаю, возможно выйти на преступный мир, и с его помощью узнать правду о Сергее Калюке.

Мы спускаемся в подвал с откровенной надписью "КАБАКЪ", еще не зная, как крепко повяжет меня жизнь с одной из этих девок и как много событий свяжется с местом этим, мне давно знакомым, но где я уже не бывал несколько лет.

�дем мимо дюжего швейцара, узнающего моих спутниц, а потому улыбающегося и мне. Проскальзываем мимо двух тяжелых, словно из свинца вылитых, украшенных картинами кавказского застолья штор, и оказываемся, наконец, в сумрачном, низком, словно приплюснутом зале, где даже воздух застыл, прилипнув к серому потолку с матовыми таблетками-плафонами, к двум десяткам придавленных несвежими скатертями столам, к брюкам приросших тяжелыми задами к лакированным стульям посетителей и даже к их вяло шевелящимся губам, жующим бесцветную снедь в такт бесконечному нудению бесполых существ, творящих молитву с наимоднейшего телеэкрана.

Последний притон, последний очаг благополучно почившего, а некогда разбойного областного Союза кооператоров.

- Я тебе нравлюсь? - неожиданно спрашивает левая моя спутница.

Я не успеваю ответить.

�бо навстречу нам летит сам хозяин кооператива "КАБАКЪ" - маленький, пухлый, словно слепленный из шариков сладкого теста, но уже не в замурзанной русской поддевке, как раньше, а в белом смокинге и при алом галстуке-бабочке. Лицо плывет в улыбке, глазки - щели, голос ласковенький:

- Александр �ванович! Какими судьбами? Тыща лет, тыща зим! - жмет руку мне ласково-преласково, будто облизать готов, - В кабинет! - и отвергает тут же возможные возражения, - Нет, только в кабинет. Такой гость! Такой гость!

- А девочки? - спрашиваю я.

- Эти? - удивляется он.

Я знаю, что в его притоне водятся проституточки и пошикарнее моих, но предпочитаю оставаться верным своим девочкам, подмигиваю ему: мол, так надо.

- Хо-хо, Александр �ванович! - подмигивает он в ответ и кладет пухлую руку на одну из худосочных попок, подталкивая меня и моих спутниц к одной из щелей между свинцовых портьер.

Там - дверь, а за дверью - комната. Удлиненный стол, шесть кресел, гобелен на стене (что-то абстрактное, зелено-красно-коричневых тонов), в углу - тумбочка с электросамоваром, с грудой пиал и вазой с восточными сладостями, каких я не видел вот уж лет двадцать.

Садимся.

Вбегает официант с большим подносом в руке, он быстро расставляет перед каждым из нас набор холодных закусок изысканных и дорогих.

- Не волнуйтесь, Александр �ванович, - светится хозяин, - За счет фирмы. Такой человек! - и официанту, - Федя! По высшему разряду. � водочки... - потом опять ко мне, - Вы водочку и сейчас предпочитаете? С лимончиком?

- Давай, - говорю, - Деньги есть.

- Обижаете, Александр �ванович! - весь тает от желания угодить хозяин, - От всей души. Раньше не смел, так хоть сейчас. От всей души!

Глазки у него блудливые. По слухам, при ресторане есть тайный публичный дом. � по ящику тут не всегда идет та мура, что увидел я, войдя, а порнофильмы. А сейчас вон сидит рядом со мной, жрет осетрину с листом салата, на девочек моих и не смотрит, будто не самочки юные трескают с ним рядом холодное, уложив тугие груди на край стола, а нечто бесполое, бестелесное, вообще не существующее в его сознании.

Все это мне - пожирателю холодных закусок под стылую до льда водку - дает возможность убедиться, что девочки мои - в этом заведении вовсе не завсегдатаи, но штатные сотрудницы., что не трудом праведным на благо социалистического общества, а на торжище удовольствий добывают они себе пропитание. Но почтительная смиренность, пришедшая на смену недавней развязанности, косые поглядывания в сторону гобелена, а главное - упорное молчание и жадность, с какой уминается все это холодное кулинарное великолепие, мне искренне нравятся и вызывают желание даже приголубить их.

Смену блюд производят уже четыре официанта. Работают лихо, но лица их остаются каменными, будто и не слушают нашего неторопливого разговора о всеобщей инфляции, подорожании товаров ширпотреба и продуктов питания, о плохих больницах, разваливающихся школах, нехватке воды в водопроводах, переполненной канализации и прочих прелестях городской цивилизации в условиях развитого социализма, о приснопамятной кооперации, в недолгосрочный расцвет которой мы с хозяином кооператива "КАБАКЪ" сумели ощутить все прелести нашей жизни активной и общественно полезной.

Говорит, в основном, он, я же лишь поддакиваю, а девицы торопливо жуют деликатесы, не замечая при этом, что поведением своим они только усугубляют свое положение за этим столом и могут оказаться выгнанными из этого для них рая столь же быстро, как и их известная прародительница из Эдема.

Наконец, - левая что ли? - насытилась и стала понимать, что ведет себя неумно - и потому принимается что-то там говорить. Но бормочет глупо, невпопад - как раз тогда, когда я увлекаюсь собственной сентенцией о том, что Сталин задушил НЭП налогами, а нынешний вождь Горбачев тем более боится упустить власть - и потому начатое им кооперативное движение сам же и съел...

- Я тебе нравлюсь? - повторяет она свой сакраментальный вопрос, ибо с него она, наверное, начинает каждый новый этап своей профессиональной деятельности.

Драматургия требует ответа положительного, но я по природному хамству заявляю:

- Не знаю.

Вторая девица смеется восторженно-визгливым смехом, а эта лишь жмурится и смотрит мне прямо в глаза.

Хозяин добродушно смеется и зачем-то гладит меня по руке (Как его звать все-таки?), разливает водку про рюмкам, поднимает свою, объявляет:

- РўРѕСЃС‚!

Левая берет свою рюмку и смотрит на меня сквозь ее стекло.

- Я пью за Александра �вановича! - заявляет хозяин, - За его светлый и высокий ум! За честность его и порядочность! За то, что он - настоящий мужчина, и любой бабе лестно быть желанной им. Я пью за то, чтобы вы, девочки, знали, что человек, с которым вы пришли сюда, не только друг мне, а по-настоящему и бог, и царь, и герой - все слово в слово из той самой песни. За него!

Мы пьем...

А почему бы и не выпить? Слова - дым, лесть примитивна, не греет души, но тянуть время позволяет.

� опять пьем. Уже за то, что я - лучший человек в этом городе...

Лесть еще более глупая, но на этот раз греет вместе с водкой мне и внутренности, и душу. Хмель шумит в голове, растекается по всему телу - и чувство какого-то обреченного спокойствия окрашивает в приятный розовый цвет и милые мордашки моих подруг, и благодушно улыбающегося Владимира Константиновича (вспомнил-таки имя-отчество), и разноцветные всполохи в нитях гобелена. Хочется и самому сказать глупость и приложиться мордой к сиськам любой из девиц...

Владимир Константинович просит прощения и разрешения покинуть нас на пару минут.

- Дела... - объясняет он заметно заплетающимся языком, - Не хочется уходить... Но!..

А я уже делаю знаки девицам, подмигиваю сразу обоим и пытаюсь вспомнить какую как звать.

С уходом Владимира Константиновича что-то в комнате меняется. Совсем незаметно, необъяснимо, но ощущением каким-то доселе мне неизвестным я, как умирающий зверь, вдруг отчетливо и ясно понимаю, что обманут, предан и распят.

Падаю лицом на долгожданную левую грудь и шепчу совершенно трезво, как пароль:

- У меня в кармане деньги. Большие деньги. Быстро достань и спрячь.

Левая ляжка моя тут же худеет на объем портмоне. Грудь девицы колышется, как подушка в каюте парохода.

А через минуту в кабинет входят два верзилы в штатском и с пистолетами в руках.

- Хенде хох! - с ядовитой ухмылочкой произносит один.

Упираюсь ногами в пол и тяну руки к потолку.

- Девушки не при чем, - говорю, - Я к ним даже не приставал.

- Лицом к стене! - приказывает верзила.

Подчиняюсь.

Ствол пистолета упирается мне под левую лопатку, а грубые лапы обшаривают мои одежду и тело.

- Ничего нет, товарищ старший лейтенант, - слышу за спиной, - Ключи вот только.

- Деньги? Документы?

- Денег нет. Вот только паспорт.

- Хорошо... - ствол отодвигается от лопатки, - На выход.

Меня хватают за шиворот и выталкивают между свинцовых штор.

У косяка при двери на кухню - улыбающаяся харя Владимира Константиновича.

- Сука! - говорю я без злобы.

Лицо тут же прячется за косяком.

СРОЧНО ТЧК СЕКРЕТНО ТЧК СРЕДНЕАЗ�АТСКОМ РЕГ�ОНЕ ДЕЙСТВУЕТ ХОРОШО ОРГАН�ЗОВАННАЯ ЗАКОНСП�Р�РОВАННАЯ ГРУППА РАСХ�Т�ТЕЛЕЙ СОЦ�АЛ�СТ�ЧЕСКОЙ СОБСТВЕННОСТ� ЗПТ СОСТАВ КОТОРОЙ ВХОДЯТ СОЦ�АЛЬНО ОПАСНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ ТЧК ОРГАН�ЗАЦ�Я ЗАКОНСП�Р�РОВАНА ЗПТ ЕД�НСТВЕННЫМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ ЕЕ СУЩЕСТВОВАН�Я ПОКА ЯВЛЯЕТСЯ НЕКОНРОЛ�РУЕМАЯ УТЕЧКА ПР�РОДНЫХ � ДЕНЕЖНЫХ РЕСУРСОВ �З РЕГ�ОНА ТЧК КОСВЕННЫЕ ДАННЫЕ ПОЗВОЛЯЮТ РАСЦЕН�ВАТЬ РАЗМЕР ПР�СВОЕН�Я СУММЕ ОД�Н Т�РЕ ПОЛТОРА М�ЛЛ�АРДА РУБЛЕЙ ТЧК НАХОЖУСЬ ПОД ПОДОЗРЕН�ЕМ МЕСТНОГО РУКОВОДСТВА МАФ�� ТЧК СЛУЧАЮ МОЕЙ СМЕРТ� ПРОШУ ДАТЬ ХОД ДОКУМЕНТАМ ЗПТ КОТОРЫЕ БЫЛ� ВЫСЛАНЫ МНОЮ ШЕСТОГО ЯНВАРЯ СЕГО ГОДА ТЧК УПОЛНОМОЧЕННЫЙ НОМЕР ДВЕСТ� СЕМНАДЦАТЬ

Главное сейчас - выглядеть послушным. Бараном. Покорным и тупым. Тогда не станут лишний раз бить, не будут задавать лишних вопросов, отвлекать ум от главного.

Я иду между двух бугаев в гражданском и слегка впереди их. Ныряю в услужливо распахнутую дверь "лунохода", неудобно устраиваюсь на дерматиновом сидении, сжатый мощными торсами своих ангелов-хранителей. � думаю о глупости своей, о том, что экспериментировать с девицами в моем теперешнем положении было несвоевременно, что отчаяние мое и желание отдаться в объятиях проституток на волю провидения обязательно должно было завершиться тем, чем и завершилось - этим вот дермантиновом сидением и двумя литыми плечами по бокам.

Об этом я думаю и в отделении милиции, где обрюзгший и подслеповатый дежурный лейтенантик, выглядывая из-под своего прилавка, долго сличает меня со списком примет и фотографией, которые лежат у него перед телефоном. Потом выходит из-за перегородки и сам еще раз обыскивает меня, прорворно шныряя шаловливыми пальчиками по карманам моим и по швам.

Потом меня суют в отгороженный железными прутьями угол с широкой лавкой у дальней стены и зачем-то бью кулаком по почкам, хотя никакого сопротивления я им не оказываю. Довольный гогот трех мужских глоток объясняет мне причину боли в поясницуе и слабости в ногах.

Я бреду к лавке, падаю ни нее животом и, обернув лицо в сторону экзекуторов, говорю опять не то, что хотел бы сказать:

- Больно же, мужики... Можно и кровью зассать...

Лейтенантик отвечает неконкретизированным матом, а один из тех, кто в штатском, предлагает мне заткнуться.

Потом лейтенантик звонит по телефону, говорит неразборчиво и негромко, кладет трубку на место и смотрит на меня весело.

Что ж... Надеяться на то, что Закон будет разговаривать со мной корректно, не приходится. Линия поведения выбрана, теперь надо выбрать линию защиты...

4

- Да-а, - пролетели мы... - сказал прокурор, - Знать бы где упасть - соломки бы подложил...

Услышав русскую поговорку, Берден сразу понял о ком речь.

- Гурцев? - спросил.

РџСЂРѕРєСѓСЂРѕСЂ РєРёРІРЅСѓР».

- Поймали?

- В пятом отделении сидит. Опознал его наш осведомитель - председатель кооператива "КАБАКЪ". Он хорошо знает Гурцева. Пригласил его в отдельный кабинет - и вызвал оперативников... - взял со стола несколько листочков, протянул Уонасову, - Прочти.

Берден пробежал глазами по строчкам.

Ситуация, обрисованная прокурором, совершенно не вписывалась в тот образ Гурцева, который сформировался в сознании самого Бердена и членов его семьи (и с отцом, и с братьями, и дядьями он не один раз обсуждал этого странного неуживчивого человека). Пойти в отдельный кабинет ресторана (следователь и сам там бывал, помнил эти кабинеты, похожие на мышеловки - узкие и без окон) пойти туда вместе с хозяином ресторана мог либо человек отчаявшийся, либо просто глупый. Гурцев же, обладающий невероятно отточенным инстинктом загнанного зверя (взять хотя бы случай его исчезновения из дома в кооперативе "373" за считанные секунды до прибытия туда группы захвата) и весьма активным аналитическим умом (именно так его охарактеризовал проработавший с ним год председатель облсовета) попался так, как мог бы оказаться пойманным самый примитивный и тупоголовый уголовник: "на хате" и "при шмарах". При этом при обыске в карманах у него не оказалось ничего, кроме ключей от квартиры и паспорта. Такое впечатление, что он...

- А он не нарочно сделал это? - спросил Берден вслух.

Прокурор поглядел на следователя с интересом.

- Вообще-то в мысли этой что-то есть, - сказал по-русски, и тут же перешел на казахский, - Тогда многое приобретает объяснение. � почему денег у него не оказалось, хотя жена утверждает, что дала ему две тысячи рублей. � почему пошел в "КАБАКЪ" с девицами, пошел туда, где его хорошо знают в лицо? Почему он вообще остался в городе, а не попытался скрыться? Но...

- ... зачем? - спросил Берден.

- Вот именно: зачем?

- Вариант первый: стечение обстоятельств.

- Ерунда. Дальше.

- Вариант второй: кабатчик оставался ему должен какую-то сумму.

- Умозрительно. � зачем нам такая версия? Чтобы доказать, что осведомитель помог нам из корыстных целей? �ли это поможет нам доказать, что Гурцев убил горвоенкома?

- Ну... тогда я не знаю... - развел руками Берден.

- Если он позволил арестовать себя намеренно, - сказал тогда прокурор, - то за это время он сумел подготовить себе абсолютно надежное алиби.

Оба замолчали. � думали при этом об одном и том же, думали одинаково: зря они взялись за это дело, ничего хорошего оно им не принесет. Они вдруг отчетливо и ясно увидели: Гурцев - не убийца, а жертва, но именно эту версию почти невозможно доказать. � не нужно никому ...

- Военюры уже были? - спросил прокурор.

- Были.

- Что сказали?

- Как всегда, - пожал плечами Берден, и еще больше расстроился, ибо вспомнил непроницаемые лица двух военных юристов, пришедших к нему в кабинет, внимательно выслушавших его рассказ о том, как велось следствие, но не прокомментировавших ни одного его действия, взявших дело по розыску Гурцева с собой и ушедших, не сказав ни слова на прощание.

Прокурор лишь кивнул в ответ. Не жаловаться же ему на то, что военюры затребовали у него самого сведения о наличии военного оружия в руках преступников области и его движении за последний год.

- Да... - вспомнил он, - Займись-ка этим... как его? Зелениным.

Берден вспомнил интеллектуала с камнедробилки, которого начальник карьера непременно хотел представить пьяницей, и расстроился еще больше.

- Как допрашивать? - спросил, - С пристрастием?

РџСЂРѕРєСѓСЂРѕСЂ РєРёРІРЅСѓР».

- А если пожалуется?

Прокурор глянул на Бердена с недоумением: кому? - как бы спрашивал его взгляд, мне же и пожалуется.

- Я приказал дежурному не отмечать факт ареста Гурцева в журнале, - сказал он вдруг, - � оставить на выдержке.

На выдержке - это значит, никто арестованному ничего не говорит, не объясняет причин ареста, чтобы подозреваемый помучился в неведении и ослаб духом.

- Понял, - убито произнес Берден, проклиная тот день и час, когда он согласился "припомнить", что самолично видел Гурцева с автоматом в руках стреляющим в "серого берета" при захвате дома Земцовой.

- Ничего ты не понял, - сказал прокурор раздраженным голосом, - Нет записи в журнале - нет арестованного преступника. Пока ты добьешься от Зеленина признания, что он видел Гурцева в карьере вместе с военкомом, я решу вопрос о попытке задержания преступника и гибели "берета".

� он, гордый собой и произведенным на следователя впечатлением, похлопал Бердена по плечу и сказал:

- Ну, дерзай. � готовь майорские погоны.

ГЛАВА ОД�ННАДЦАТАЯ

1

- Кто у телефона?

- Дежурный пятого отделения милиции лейтенант Митрохин, товарищ прокурор.

- Гурцев у тебя?

- Так точно.

- Где он сейчас?

- В кутузке, товарищ прокурор.

- РћРґРёРЅ?

- Так точно. Один.

- Как себя ведет?

- Сидит на скамейке. Ладони сложил вместе. Локти на коленях. Плечи сутулит. Корпусом иногда наклоняется, смотрит в пол. Когда устает, откидывается к стене, смотрит в потолок. �ногда шевелит губами.

- Нервничает?

- Внешне незаметно, товарищ прокурор. Сидит так, будто ни арест, ни кутузка его не интересуют. Его будто хоть в помойную яму суй, хоть на трон сажай - ему все равно.

- В прострации, значит, в состоянии шока?

- Да нет, как-будто.

- Так что же, черт побери, он делает?

- Он думает.

- Думает?!

- Да, товарищ прокурор. Может подсадить к нему парочку хулиганов? �ли бродяга у меня есть. Фамилия - Манохин.

- Ни в коем случае. Ему нужна выдержка. Как вину.

2

Лицо Зеленина выглядело бесформенной лепешкой с тремя кровавыми провалами вместо глаз и рта, ворохом слипшихся волос и опухшими до вареникообразности ушами.

Два бугая-милиционера держали его на весу и сонно смотрели в разные стороны, пожевывая жвачку и не прислушиваясь к разговору Бердена с арестованным.

- Дурак, - говорил следователь, - Тебе только надо признаться, что ты видел этого вот человека в то утро на карьере, - ткнул пальцем в фотографию на столе, - Понял? Ты должен подписать протокол. А потом повторить это на суде. Понятно?

- Не-еэ... - прохрипел, брызгая кровавой пеной, нижний провал.

- Дурак... - повторил Берден ласково, - Он там был. Это точно. А ты будешь только свидетелем. �наче будем бить.

- Бу-эй! - выдохнул провал.

Берден кивнул милиционерам.

Один бугай опустил руку Зеленина, второй свободной рукой ткнул "свидетеля" в грудь. Потом резко разогнул его ударом колена и, уловив момент нахождения тела в вертикальном положении, вбил пятку в живот.

Утробный вой резанул по ушам отвернувшегося от них следователя. Берден скосил глаза в сторону рухнувшего на пол тела - и сразу понял, что крик тот был предсмертным.

- Перебор, - сказал он спокойно.

Бугай лениво жевал резинку и в упор смотрел в глаза Уонасову.

3

�З ДОКЛАДНОЙ ЗАП�СК� ДЕЖУРНОГО ПО ПЯТОМУ ОТДЕЛЕН�Ю М�Л�Ц�� �. Ф. М�ТРОХ�НА ПРОКУРОРУ ОБЛАСТ�:

"... В 17-38 ко мне подошел Манохин и попросил закурить. Я сказал ему, что в дежурке не курят, а он сказал мне, что будет курить у окна. Там решетка - и я разрешил. Дал ему одну сигарету и спичку. Он сказал спасибо, начальник, и стал закуривать.

Как раз в это время в дежурку вошли два человека и приказали руки вверх. Я и бомж Манохин руки подняли.

Приметы их такие. Роста высокого. Один пошире и постарше. Второй похудее и помоложе. Шляпы серые, узкие плащи тоже серые но только потемнее плащей, а ботинки черные у старшего и коричневые у молодого. Пистолеты у них маленькие. Я такой марки не знаю. На лицах полумаски черные как в кино.

Они приказали лечь и мы с Манохиным легли.

А потом они взяли ключи со стола и открыли дверь клетки где сидел арестованный. Сказали выходи.

Он сказал что все это похоже на Чикаго, не пойду.

Я поднял голову и увидел как худой вошел в клетку и сделал ему болевой прием самбо и вывел наружу.

Уходи сказал второй пошире. Не уйдешь пристрелим двоих этих мудаков. Манохин тогда тоже сказал уходи мужик из-за тебя подыхать. Хочешь сидеть топай в другое отделение а нас не трогай.

Худой как раз в это время взял журнал со стола и вырвал два последних листа. Сжег и пальцами размял пепел. Я снизу увидел что у него слева у кадыка родинка небольшая. А у широкого шрам над бровью и полумаской.

Потом арестованный сказал да вы и вправду убьете. Только куда идти?

Широкий сказал не знаем. Приказано освободить и все.

В это время отперлась дверь и кто-то впихнул к нам моего сменщика Кадыра Кудайбергенова. Лечь приказал широкий.

Кудайбергенов не понял и худой ударил его пистолетом в пах. Кудайбергенов упал.

Арестованный сказал да вы ребята аховые. Кажется сказал я начинаю коечто понимать.

Широкий сказал заткнись и сейчас начнем стрелять.

Арестованный пошел к двери а худой сказал ему забери документы и деньги.

Арестованный стал брать документы со стола а я сказал денег у него не было только паспорт и ключ.

Широкий сунул руку в карман и достал портмоне и бросил его арестованному. Держи сказал, тут ровно полкуска. � немножко меди на автобус теперь ступай.

Гурцев стал уходить но тут Кудайбергенов очухался и сделал ему прием джиуджитсу ногами.

Арестованный упал.

Высокий выстрелил два раза. Кудайбергенов как закричит. Тогда я думаю длинный ударил его потому что Кудайбергенов поперхнулся.

Тут два хулигана что в камере сидели стали стучать кричать не случилось что ли.

Широкий подошел к камере где они сидели, сказал спокойно так: убивают здесь ребята за компанию хотите?

Хулиганы замолкли а арестованный все не уходил. Не боитесь говорит, что людей с улицы позову?

Широкий сказал тогда перестреляем их всех, топай у тебя только десять минут.

Арестованный ушел а мы пролежали десять минут. Потом широкий сказал спасибо.

Дверь захлопнулась я сразу вскочил и к телефону. Сообщил городскому дежурному кратко ситуацию и приметы преступников. Потом бросился к двери, а она оказалась заперта. Как потом оказалось заперли ее отмычкой.

Манохин помог мне перевязать Кудайбергенова а потом я достал из стола запасной ключ и отпер двери.

Преступники и арестованный успели скрыться".

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТ�

Copyright (c) "Русский переплет"