Вадим Валерианович Кожинов

Как уже сказано (см. "Введение"), прописная буква в слове Революция употребляется для того, чтобы подчеркнуть: речь идет не о каком-либо революционном взрыве (декабря 1905-го, февраля 1917-го и т.д.), но обо всем грандиозном катаклизме, потрясшем Россию в XX веке. Широкое значение имеет и слово "черносотенцы". Нередко вместо него предпочитают говорить о членах Союза русского народа, но при этом дело сводится только к одной (пусть и наиболее крупной) патриотической и антиреволюционной организации, существовавшей с 8 ноября 1905-го и до февральского переворота 1917 года. Между тем "черносотенцами" с полным основанием называли и называют многих и весьма различных деятелей и идеологов, выступивших намного ранее создания Союза русского народа, а также не входивших в этот Союз после его возникновения и даже вообще не состоявших в каких-либо организациях и объединениях. Поэтому слово "черносотенцы", несмотря на его одиозное, то есть имеющее крайне отрицательное и, более того, проникнутое ненавистью значение, все же наиболее уместно при исследовании того явления, которому посвящена эта глава моего сочинения.

Да, слово "черносотенцы" (производное от "черная сотня") предстает как откровенно бранная кличка. Правда, в новейшем Словаре русского языка (1984) была предпринята попытка дать более или менее объективное толкование этого слова (привожу его целиком): "Черносотенец, - ица. Член, участник погромно-монархических организаций в России начала 20 века, деятельность которых была направлена на борьбу с революционным движением".

Небесполезно разобраться в этом определении. Странноваты двойной эпитет погромно-монархические явно призван сохранить в толковании этого слова бранный (таково уж само это словечко погромный) привкус. Правильнее было бы сказать крайне или экстремистски монархические (то есть не признающие никаких ограничений монархической власти); определение погромные неуместно здесь уже хотя бы потому, что некоторые заведомо черносотенные организации например, Русское собрание (в отличие от того же Союза русского народа) никто никогда не связывал с какими-либо насильственнымито есть могущими быть отнесенными к погромным акциями.

Во-вторых, в приведенном словарном определении неправомерно ограничение понятием монархизм; следовало сказать об организациях, защищавших традиционный тройственный, триединый принцип - православие, монархия (самодержавие) и народность (то есть самобытные отношения и формы русской жизни). Во имя этой триады "черносотенцы" и вели непримиримую, бескомпромисную борьбу с Революцией, - притом гораздо более последовательную чем многие тогдашние должностные лица монархического государства, которых "черносотенцы" постоянно и резко критиковали за при мирение либо даже прямое приспособленчество к революционным - или хотя бы к сугубо либеральным - тенденциям. Не раз черносотенная критика обращалась даже и на самого монарха, и на главу православной Церкви, и на крупнейших творцов национальной культуры (более всего - на Толстого, хотя в свое время именно он создал "Войну и мир" - одно из самых великолепных и полнокровных воплощений того, что обозначается словом "народность").

Далее, разбираемое словарное определение не вполне четко обрисовало те, так сказать, границы, в которых существовали "черносотенцы"; говорится и о "членах", и также об "участниках" соответствующих организаций. В этом видно стремление как-то раз граничить прямых, непосредственных "функционеров" этих организаций и, с другой стороны, сочувствующих им, в той или иной мере разделяющих их устремления деятелей - то есть скорее "соучастников", чем "участников". Так, например, авторы и сотрудники редакции знаменитой газеты "Новое время" (в отличие, скажем, от сотрудников редакций газет "Московские ведомости" или "Русское знамя") не входили в какие-либо черносотенные орга низации и даже нередко и подчас весьма решительно их критикова ли, но тем не менее "нововременцев" все же вполне основательно причисляли и причисляют к лагерю "черносотенцев".

Наконец, словарное определение относит к "черносотенцам": только деятелей "начала 20 века"; между тем это обозначение часто - и опять-таки с полным основанием - применяется и ко многим деятелям предыдущего, XIX века, хотя и называют их так, конечно, задним числом. Но, как бы там ни было, начиная по меньшей мере с 1860-х годов на общественной сцене выступали идеологи, которые явно представляли собой прямых предшественников тех "черносотенцев", которые действовали в 1900- 1910-х годах. Собственно говоря, убеждения принадлежавших к старшим поколениям виднейших деятелей черносотенных организаций таких, например, как Д.И.Иловайский (1832 -1920). К.Ф.Головин (1843- 1913), С.Ф.Шарапов (1850- 1911), В.А.Грингмут (1851 - 1907), Л.А.Тихомиров (1852- 1923), А.И.Соболевский ( 1856- 1929) вполне сложились еще до начала XX века.

Итак, обрисованы общие контуры явления, известного под названием "черносотенство". Нельзя, впрочем, умолчать о том, что слово это - или, точнее кличка - последние несколько лет самым активным образом используется по отношению к тем или иным современным, сегодняшним деятелям и идеологам. Но это уже совершенно особый вопрос, о котором можно рассуждать только после уяснения действительного характера дореволюционного "черносотенства".

Как сказано, слово "черносотенцы" -а также словосочетание "черная сотня", от которого оно образовано, - употреблялось и употребляется по сути дела в качестве бранной клички, своего рода проклятия (хотя в новейших словарях можно найти примеры более спокойного толкования). Еще в 1907 году известнейший "Энциклопедический словарь Брокгауза-Эфрона" (2-й дополнительный том) "заложил основы" именно такого словоупотребления (курсив в цитируемом тексте, а также в дальнейшем - кроме специально оговоренных случаев - мой. - В.К. ):

"Черная сотня - ходячее название, которое в последнее время стало применяться к подонкам населения... Черносотенство под разными наименованиями являлось на историческую сцену (например в Италии -каморра и мафия)... При культурных формах политической жизни черносотенство обыкновенно исчезает"... И далее: "... сами "черносотенцы" охотно приняли эту кличку, она делается признанным наименованием всех элементов, принадлежащих к крайне правым партиям и противополагающих себя "красносотенцам". В N141 "Московских ведомостей" за 1906 год было помещено "Руководство черносотенца-монархиста"... Такой же характер имеет брошюра А.А.Майкова "Революционеры и черносотенцы" (СПб., 1907)...

В этой словарной статье, между прочим, дано и иное, не бранное определение "черносотенцев": речь идет об "элементах", то есть, попросту говоря, о людях (автор словарной статьи как бы не хотел называть их "людьми"), "принадлежащих к крайне правым партиям"; выражение "крайне правые" можно было бы заменить и более "научным" -"крайне консервативные" или, в конце концов "реакционные" (правда, и это слово в России давно уже стало "ругательным"). Но словарь относится с явным предпочтением к обо значению "черносотенцы", ловко ссылаясь на то, что "сами "черносотенцы" охотно приняли эту кличку", - как будто они были готовь принять на себя и такие содержащиеся в словарной статье определения, как "подонки" и "мафия", а также обвинение в полной несовместимости с культурой (ведь, согласно словарю, при культурных формах политической жизни черносотенство исчезает) и т.п.

Сам по себе факт, что "черносотенцы" не возражали против навязываемой им "клички", не столь уж удивителен. Не раз в истории название какого-либо течения принималось из враждебных или хотя бы чуждых уст; так, например. Хомяков, Киреевские, Аксаковы, Самарин не открещивались от названия "славянофилы". которое употреблялось по отношению к ним в качестве заведомо иронической, издевательской (пусть и не заряженной столь ярой ненавистью, как "черносотенцы") клички.

При этом идеологи "черносотенства" хорошо знали действительную историю слова, ставшего их "кличкой", - историю, прослеженную, например, в классическом курсе лекций В.О.Ключевского "Терминология русской истории", литографическое издание которого появилось еще в 1885 году. Словосочетание "черная сотня" вошло в русские летописи, начиная с XII века (!), и играло первостепенную роль вплоть до Петровской эпохи. В средневековой Руси, показывал В.О.Ключевский, "общество делилось на два разряда лиц,это "служилые люди" и "черные". Черные люди... назывались еще земскими... Это были горожане... и сельчане - свободные крестьяне". А "черные сотни - это разряды или местные общества", образованные из "черных", "земских" людей (1).

Итак, "черные сотни" - это объединения "земских" людей, людей земли, - в отличие от "служилых", чья жизнь была неразрывно связана с учреждениями государства. И именуя свои организации "черными сотнями", идеологи начала XX века стремились тем самым возродить древний сугубо демократический порядок вещей: в тяжкое для страны время объединения "земских людей" - "черные сотни" -призваны спасти ее главные устои.

Основоположник организованного "черносотенства" В.А.Грингмут (о нем еще пойдет речь) в своем уже упомянутом "Руководстве монархиста-черносотенца" (1906) писал: "Враги самодержавия назвали "черной сотней" простой, черный русский народ, который во время вооруженного бунта 1905 года встал на защиту самодержавного Царя. Почетное ли это название, "черная сотня"? Да, очень почетное. Нижегородская черная сотня, собравшаяся вокруг Минина, спасла Москву и всю Россию от поляков и русских изменников" (2).

Из этого ясно, в частности, что идеологи "черносотенства" приняли сию кличку и даже дорожили ею в силу ее глубоко народного, проникнутого подлинным демократизмом смысла и значения. Кое-кому последнее утверждение может показаться чисто парадоксальным, ибо ведь как раз непримиримые враги, антиподы "черносотенцев" объявляли себя единственными настоящими демократами. Но вот весьма любопытное признание идеолога, коего никак нельзя заподозрить в стремлении обелить крайних противников Революции: "В нашем черносотенстве есть одна чрезвычайно важная черта, на которую обращено недостаточно внимания. Это - темный мужицкий демократизм, самый грубый, но и самый глубокий (3). Так писал в 1913 году не кто-нибудь, а В.И.Ленин. Притом данное им определение "темный" нужно правильно понять. Речь идет, несомненно, о тех слоях народа, которые еще не затронуты "светом", "просвещением", исходящим со страниц революционных газет и из уст воинственных митинговых агитаторов. Но в наше время уже нетрудно, полагаю, понять, что отсутствие такого просвещения обеспечивало и немалые преимущества. Ибо не просвещенные в этом плане люди глубже и яснее сознавали или хотя бы чувствовали, к чему приведет разрушение основных устоев русского бытия - то есть православия, самодержавия и народности. Чувствовали и пытались сопротивляться разрушительной работе...

Словом, В.И.Ленин был совершенно прав, говоря о самом глубоком демократизме, присущем "черносотенству". И в то же время ленинское определение "мужицкий" ложно. "Черносотенство" отличалось от всех остальных политических течений своей, если угодно, "общенародностью", оно складывалось поверх границ классов и сословий. В нем с самого начала принимали прямое участие и родовитейшие князья Рюриковичи (например, правнук декабриста М.Н.Волконский и Д.Н.Долгоруков), и рабочие Путиловского завода (1500 из них были членами Союза русского народа) (4), виднейшие деятели культуры (о чем еще пойдет речь) и "неграмотные" крестьяне, предприимчивые купцы и иерархи Церкви и т.д. Эта "всесословность" в обстановке острейшей "классовой борьбы", характерной для начала XX века, уже сама по себе привлекает заинтересованное внимание.

Здесь уместно напомнить о том, что речь у нас вообще идет о загадочных страницах истории. И разве не загадочен уже сам по себе факт, что очень многие из нынешних популярных авторов и ораторов, стремящихся как можно более беззаветно разоблачить и проклясть Революцию, в то же самое время явно с еще большей яростью проклинают "черносотенцев", которые с самого начала Революции с замечательной, надо сказать, точностью предвидели ее чудовищные последствия и были, в сущности, единственной общественной (то есть не принадлежавшей непосредственно к государственным институтам) силой, действительно стремившейся (пусть и тщетно) остановить ход Революции?..

Это достаточно сложная загадка, которую я буду пытаться прояснить на протяжении всего этого сочинения, но важно, чтобы читатели постоянно имели ее в виду.

Стоит еще обратить внимание на то обстоятельство, что чисто бранному употреблению слова "черносотенцы" (и, конечно, "черная сотня") весьма способствует новейшее смысловое наполнение эпитета "черный", присутствующее в нем помимо его прямого значениято есть значения определенного цвета. Мы видели, что в свое время черный было синонимом слова "земский". Войско Дмитрия Донского, как сообщает "Сказание о Мамаевом побоище", сражалось на Куликовом поле под черным знаменем, и это, возможно, означало, что в битве участвуют не только "служилые", но и "земские" люди - то есть вся Русская Земля. Напомню еще, что "чернецами" звались монахи (и по сей день еще употребляется словосочетание "черное духовенство" - то есть монашество). Таким образом, слово "черный" было достаточно многозначным. Однако в новейшее время в нем стали господствовать смысловые оттенки, говорящие о чем-то сугубо "мрачном", "враждебном" или даже "сатанинском"... И эти обертоны значения слова черный используются, подчеркиваются интонацией при произнесении слова "черносотенцы", так что в самом деле нелегко обелить (невольно напрашивается эта игра слов) обозначаемое им явление. И все же постараемся понять, кто же такие в действительности были "черносотенцы"?

Начать целесообразно с того необходимого фундамента, на котором создается любое общественное движение -- проблемы культуры (культуры философской, научной, политической и т.д.). Конечно, есть общественные движения, основывающиеся на весьма или даже крайне небогатом, неразвитом и узком культурном фундаменте, но так или иначе он все же обязательно наличествует.

В представлениях о "черносотенцах" господствует оценка их культурного уровня как предельно низкого, они рисуются в качестве этаких "черных-темных" субъектов, живущих набором примитивных догм и трафаретных лозунгов. Именно так истолковывается, например, постоянно упоминаемая -- обычно с сугубо иронической интонацией -- основополагающая для черносотенцев триада: "православие, самодержавие, народность".

Конечно, в сознании тех или иных заурядных людей эта тройственная идея -- как, впрочем, и вообще любая идея -- существовала в качестве плоского, не обладающего весомым смыслом лозунга. Но едва ли возможно всерьез оспорить утверждение, что в духовном творчестве Ивана Киреевского, Хомякова, Тютчева, Гоголя, Юрия Самарина, Константина и Ивана Аксаковых, Достоевского, Константина Леонтьева многовековые реальности русской Церкви, русского Царства и самого русского Народа предстают как феномены, исполненные богатейшего и глубочайшего исторического содержания, которое по своей культурной и духовной ценности ничуть не уступает, скажем, историческому содержанию, воплощенному в западноевропейском самосознании.

Несмотря на это, и на Западе, и в России, разумеется, были и есть многочисленные идеологи, пытающиеся всячески принизить развивавшееся в течение столетий содержание русского исторического пути, объявляя его чем-то заведомо и гораздо менее значительным, нежели содержание, запечатлевшееся в западноевропейском самосознании. Однако такие попытки, повторюсь, попросту не серьезны.

Они, в частности, оказываются в поистине нелепом противоречии с тем очевидным фактом, что наследие перечисленных только что русских писателей и мыслителей давно и предельно высоко оценено на Западе, -- подчас (пусть это звучит как-то постыдно для русских людей...) более высоко, чем в самой России. И попытки обесценить выраженное в их наследии понимание тройственной идеи "православие --самодержавие --народность" свидетельствуют либо об убогости тех, кто предпринимает подобные попытки, либо об их недобросовестной тенденциозности (кстати сказать, для дискредитации тройственной идеи применяется такой прием: вот, мол, Достоевский действительно несравненный гений, но была у него странная Ахиллесова пята: вера в Церковь, Царя и Народ).

Нельзя не заметить, что наиболее умные противники тройственной идеи поступали и поступают по-иному. Они отдают высокие или даже высочайшие почести вдохновлявшимся этой идеей русским мыслителям XIX века, особенно дореформенного периода, но утверждают, что, мол, к XX веку сия идея "разложилась" или "выродилась" и стала-де превращаться в вульгарную догму.

Владимир Соловьев, начавший, между прочим, свой путь именно в среде правоверных славянофилов и их наследников, в тесной связи с Иваном Аксаковым, Достоевским, Леонтьевым, к середине 1880-х годов очень резко изменяет свои позиции и все более непримиримо критикует (нередко до удивления легковесно) свои: недавних единомышленников. В 1889 году он публикует простран ную статью с выразительным названием: "Славянофильство и его вырождение". Здесь он, достаточно высоко оценивая славянофилов 1840- 1850-х годов, почти целиком отвергает современных ему продолжателей славянофильства.

Далее, лидер либерализма П.Н.Милюков в 1893 году (то есть также ранее появления "черносотенства" в прямом смысле слова) выступает со статьей "Разложение славянофильства"; вне зависимости от намерений автора и это название подразумевало, что в свое время "славянофильство" было чем-то существенным, но к 1893 году оно-де "разложилось" и, следовательно, утратило свое прежнее значение.

В 1911 году историк культуры М.О.Гершензон подготовил к изданию сочинения Ивана Киреевского и, объявляя его в своем предисловии одним из глубочайших общечеловеческих мыслителей XIX века, вместе с тем сетовал, что иные его идеи превратились к настоящему времени в нечто ничтожное и возмутительное.

Разумеется, за те три четверти века, которые протекли со времени возникновения славянофильства и до этого "гершензоновского" обвинения, в русском самосознании многое изменилось. Однако это было обусловлено вовсе не неким вырождением идеи, но существеннейшим изменением самой исторической реальности: невозможно было мыслить в России и о России 1900- 1910-х годов точно так же, как в 1840-1850-х...

Для более полного выявления проблемы отмечу, забегая вперед, что в наше время, в 1990-х годах, обрисованный мною процесс продолжает развиваться, и те идеологи, которые с порога отвергают нынешних продолжателей славянофильства, вполне уважительно относятся не только к классическим славянофилам первой половины XIX века, но и к таким их наследникам, как Леонтьев или Николай Страхов, а нередко и более поздним как Розанов или Флоренский. Но идеологи эти по-прежнему начисто отрицают любое современное им продолжение славянофильства (в широком смысле слова). Впрочем, к этой теме мы еще вернемся.

Обратимся теперь непосредственно к "черносотенству" начала XX века. Уже и из приведенных соображений ясно, что даже самые решительные противники черносотенства так или иначе признавали его прямую связь с долгим и полным значительности предшествующим развитием русской мысли, утверждая, правда, что к XX веку мысль эта "разложилась" и "выродилась". "Выродилась" до такой степени, что как бы вообще утратила культурный статус. И явно господствует представление, согласно которому черносотенство начала XX века вообще не имеет отношения к истинной культуре с необходимо присущей ей высотой, богатством, многообразием и утонченностью; культура, мол, абсолютно несовместима с "черносотенством".

Это представление настолько утвердилось в умах подавляющего большинства людей, что, знакомясь всерьез с реальными представителями "черносотенства", они испытывают чувство настоящего изумления. Так, например, современный архивист С.В.Шумихин, подготовивший целый ряд интересных публикаций, был, по его собственному признанию, поражен, когда ему довелось познакомиться с наследием и самой личностью одного из виднейших черносотенных деятелей начала века -- члена Главного совета "Союза русского народа" Б.В.Никольского ( 1870-1919). Архивисту именно довелось узнать об этом человеке, так как изучал-то он ценное наследие полузабытого поэта, прозаика и литературоведа Бориса Садовского (который, впрочем, как оказалось, тоже был "черносотенцем", -- правда, не по принадлежности к какой-либо организации, а по внутренним убеждениям), но, обнаружив в архиве Садовского целый ряд писем Б.В.Никольского, С.В.Шумихин невольно увлекся этим близким сотоварищем своего кумира. И вот какое впечатление произвел на архивиста этот человек (отдельные слова выделены в тексте мною): "В первую очередь в этой незаурядной личности поражает то, что идеи, кажущиеся нам(стоило бы уточнить, кто же эти самые мы? -В. К.) в исторической ретроспективе несовместимыми, сочетались в Никольском вполне органично, без тени какого-либо душевного дискомфорта. С одной стороны, это был многосторонне одаренный человек: поклонник и глубокий исследователь творчества Фета... крупнейший специалист по творчеству Гая Валерия Катулла; пушкинист, поэт, критик, отмеченный печатью несомненного таланта; вдобавок -- один из лучших ораторов своего времени... С другой -- перед нами активный член Союза русского народа (архивист явно не осмелился сказать: один из главных руководителей. -В.К.) и не менее одиозного (вот-вот! - В.К.) "Русского собрания"... ортодоксальный монархист (5) и т.д. (итак, быть монархистом уже само по себе преступление...).

К этому можно бы добавить, что Б.В.Никольский был крупным правоведом, глубоко изучавшим римское и современное право, что он собрал одну из самых больших и наиболее ценных частных библиотек того времени, для которой пришлось нанять целую отдельную квартиру, что... впрочем, тут даже трудно все перечислить. Скажу только еще о следующем факте. В 1900 году Александр Блок принес свои юношеские, но уже замечательные стихотворения в имевший вроде бы широкую программу журнал "Мир Божий", где печатались тогда Н.А.Бердяев и Ф.Д.Батюшков, И.А.Бунин и сам В.И.Ленин... Но, познакомившись со стихотворениями, сугубо либеральный редактор журнала В.П.Острогорский заявил Блоку: "Как вам не стыдно, молодой человек, заниматься этим, когда в университете Бог знает что творится (6) (речь шла о тогдашней борьбе студентов за "свободу").

В следующий раз Блок отдал свои стихи Б.В.Никольскому, и тот (а он тогда уже был одним из активнейших деятелей "черносотенного" Русского собрания), нелицеприятно покритиковав молодого поэта за "декадентщину", все же отправил его талантливые стихи в печать. Этот эпизод бросает свет на уровень эстетической культуры у либерала и "черносотенца". Блок удовлетворенно вспоминал в автобиографии 1915 года, что он со своими стихами после неудачи с Острогорским "долго никуда не совался, пока в 1902 году меня не направили к Б.Никольскому" (там же).

Следует подчеркнуть, что восприятие современным архивистом С.В.Шумихиным наследия видного деятеля культуры и вместе с тем активнейшего "черносотенца" Б.В.Никольского -- это только один выразительный "пример", помогающий уяснить проблему. Было бы совершенно неправильным понять мои рассуждения как некий упрек или хотя бы полемику, обращенные именно к С.В.Шумихину. Повторяю еще раз, что подавляющее большинство нынешних читателей, столкнувшись с феноменом Б.В.Никольского, восприняло бы его точно так же. как названный архивист, ибо большинство это порабощено мифом о "черносотенстве". Словом, С. В.Шумихин -- это всего лишь типичный современный читатель (и исследователь) на рандеву, на свидании с "черносотенцем".

И вот этот читатель убеждается, что личность члена Главного совета Союза русского народа Б.В.Никольского решительно противоречит всецело господствующему представлению о "черносотенцах". Впрочем, может быть, это только некий исключительный случай, так поразивший современного наблюдателя? И высококультурный Б.В.Никольский -- своего рода белая ворона в "черносотенстве", оказавшаяся в его рядах по какой-то нелепой причине? Архивистхотя он вообще-то человек знающий, осведомленныйвоспринимает Б.В.Никольского именно так (это ясно видно из его высказываний). Вбитое в его сознание представление о черносотенцах поистине фатально застилает ему глаза, мешает увидеть реальное положение вещей, которое, в сущности, прямо противоположно "общепринятому" взгляду.

Выдающиеся деятели культуры (а также Церкви и государства) довольно-таки редко вступали в прямую, непосредственную связь с какими-либо политическими движениями. И тем не менее товарищем (то есть заместителем - вторым по значению лицом) председателя Главного совета Союза русского .народа являлся один из двух наиболее выдающихся филологов конца XIX века -- начала XX века академик А.И.Соболевский (второй из этих двух филологов, академик А.А.Шахматов, был, напротив, членом ЦК кадетской партии). Алексей Иванович Соболевский (1856- 1929) имел самое высокое всемирное признание, и после 1917 года, когда очень многие активные "черносотенцы" были -- к тому же, как правило, без всякого следствия и суда-- расстреляны ( в их числе -- и Б.В.Никольский), его не решились тронуть, а классические труды его издавались в СССР после его кончины.

Деятельнейшим (хотя и не соглашавшимся занимать руководящие посты) участником черносотенных организаций был обладавший наиболее высокой духовной культурой из всех тогдашних церковных иерархов епископ, ас 1917 года митрополит Антоний (в миру -- Алексей Павлович Храповицкий; 1863- 1934). В юные годы он был близок с Достоевским и явился -- что, конечно, немало о нем говорит, -- прототипом образа Алеши Карамазова. Четырехтомное собрание его сочинений, изданное в 1909-1917 годах, предстает как воплощение вершин богословской мысли XX века, -- о чем убедительно сказано в фундаментальном трактате О.Георгия Флоровского Пути русского богословия, изданном у нас в 1991 году (см.с.427- 438 и особенно с.565, где ГВ.Флоровский показывает, насколько понимание сущности Церкви в трудах митрополита Антония было глубже и выше, чем в сочинениях на эту тему, принадлежащих прославленному В.С.Соловьеву). Кстати сказать, епископ Антоний постоянно общался и вел переписку с упомянутым Б.В.Никольским.

На Всероссийском поместном соборе в ноябре 1917 года архиепископ Антоний был одним из двух главных кандидатов на пост Патриарха Московского и Всея Руси; митрополит Московский Тихон (В.И.Белавин) получил при избрании его Патриархом всего на 12 голосов больше, чем Антоний (соотношение голосов было 162:150). Но Тихон, причисленный ныне (в 1990 году) Церковью к лику святых, был, по-видимому, более готов к тому тяжкому нравственному подвигу, который он совершил, будучи Патриархом в 1917- 1925 годах (Антоний же эмигрировал и стал во главе Синода Русской православной церкви Зарубежья).

И нельзя не напомнить, что будущий патриарх Тихон, занимая в 1907- 1913 годах пост архиепископа Ярославского и Ростовского, одновременно вполне официально возглавлял губернский отдел Союза русского народа (Антоний, как уже сказано, не соглашался занимать руководящее положение в черносотенных организациях, хотя весьма активно участвовал в их деятельности).

Подвижническая трагедийная судьба святителя Тихона сегодня достаточно широко известна, но при его прославлении замалчивается тот факт, что он был виднейшим "черносотенцем", так же, как и канонизированный одновременно с ним светоносный протоиерей Иоанн Кронштадский. В.И.Ленин был совершенно точен, когда во время своей жестокой борьбы с патриархом Тихоном и его сподвижниками постоянно называл их "черносотенным духовенством".

Как уже говорилось, многие выдающиеся деятели Церкви, государства и культуры России начала XX века не считали возможным или нужным напрямую связывать себя с "черносотенными организациями". Тем не менее в публиковавшихся в начале XX века списках членов главных из этих организаций-- таких, как Русское собрание. Союз русских людей, Русская монархическая партия, Союз русского народа. Русский народный союз имени Михаила Архангела, мы находим многие имена виднейших тогдашних деятелей культуры (притом некоторые из них даже занимали в этих организациях руководящее положение).

Вот хотя бы несколько из этих имен (все они, кстати сказать, представлены в любом современном энциклопедическом словаре): один из авторитетнейших филологов академик К.Я.Грот, выдающийся историк академик Н.П.Лихачев, замечательный музыкант, создатель первого в России оркестра народных инструментов В.В.Андреев, один из крупнейших медиков профессор С.С.Боткин, великая актриса М.Г.Савина, известный всему миру византинист академик Н.П.Кондаков, превосходные поэты Константин Случев-ский и Михаил Кузмин и не менее превосходные живописцы Константин Маковский и Николай Рерих (позднее прославившийся своими духовными инициативами), один из корифеев ботанической науки академик В.Л.Комаров (впоследствии президент Академии наук), выдающийся книгоиздатель И.Д.Сытин и т.д., и т.п.

Речь, повторю, идет о людях, которые непосредственно входили в черносотенные организации. Если же обратиться ^ именам выдающихся деятелей России начала XX века, которые в той или иной мере разделяли черносотенную идеологию, но по тем или иным причинам не вступали в соответствующие организации, придется прийти к неожиданному для многих и многих современных читателей выводу:

Целесообразно будет сразу же, еще до представления существенных доказательств, сформулировать этот вывод. Есть все основания утверждать (хотя сие утверждение, конечно вызовет недоверие, и даже, по всей вероятности, прямой протест), что преобладающая часть наиболее глубоких и творческих по своему духу и -- это уж совсем бесспорно -- наиболее дальновидных в своем понимании хода истории деятелей начала XX века так или иначе оказывалась, по сути дела, в русле "черносотенства". Речь идет, в частности, о людях, которые не только не являлись членами черносотенных организаций, но подчас даже отмежевывались от них (что имело свои веские причины). Тем не менее, если примерять взгляды и настроения этих людей к имевшимся в то время налицо партиям и политическим движениям, становится совершенно ясно, что единственно близким им было именно и только "черносотенство", и их противники вполне обоснованно не раз заявляли об этом.

Начать уместно с вопроса об исторической дальновидности, и здесь я обращусь к поистине замечательному документу записке, поданной в феврале 1914 года Николаю II. Ее автор П.Н.Дурново (1845- 1915) с 23 октября 1905-го по 22 апреля 1906 года был министром внутренних дел России (его на этом посту сменил П.А.Столыпин), а затем занял гораздо более спокойное положение члена Государственного совета (стоит отметить, что П.Н.Дурново, как и почти все российские министры внутренних дел начала XX века, был приговорен левыми террористами к смерти).

Уже хотя бы в силу своего официального положения П.Н.Дурново не принадлежал к каким-либо организациям, но никто не сомневался в его "черносотенных" убеждениях. Его записка царю проникнута столь поразительным духом предвидения, что современный историк А.Я.Аврех (19151988), автор семи изданных с 1966 по 1991 год обстоятельных книг о политических перипетиях начала XX века, -- книг, в которых он предстает как беззаветный апологет Революции, и столь же беззаветный хулитель всех ее противников, -- не смог все же удержаться от своего рода дифирамба по адресу Петра Николаевича Дурново. Заявив, что этот деятель -- "крайний реакционер по своим взглядам" (а это, как отмечено выше, синоним "черносотенца"), А.Я.Аврех тут же характеризуе его как создателя "документа, который, как показали дальнейшие события, оказался настоящим пророчеством, исполнившимся ее всех своих главных аспектах".

В феврале 1914 года уже была очевидна надвигавшаяся угроза войны с Германией, и П.Н.Дурново, убеждая Николая II любой ценой предотвратить эту войну, писал: "...начнется с того, что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, сначала черный передел, а затем и общий раздел всех ценностей и имуществ. ...Армия, лишившаяся... за время войны наиболее надежного кадрового состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению". Далее П.Н.Дурново пояснял еще: "За нашей оппозицией (имелись в виду думские либералы -В.К.) нет никого, у нее нет поддержки в народе... наша оппозиция не хочет считаться с тем, что никакой реальной силы она не представляет (7).

Это до удивления ясное предвидение всего, что происходило затем в России вплоть до установления большевистской диктатуры (точно сказав о "беспросветной анархии", в самом деле охватившей страну к октябрю 1917 года, П.Н.Дурново не брался предвидеть дальнейшее), прямо-таки посрамляет всех тогдашних "либеральных" и "прогрессивных" идеологов (начиная с более "левого" П.Н.Милюкова и кончая наименее "левым" октябристом А.И.Гучковым), полагавших, что переход власти в их руки --а он действительно свершился в феврале 1917 года -- явится прочным залогом решения основных российских проблем (на деле те же Милюков и Гучков удержались у власти всего лишь два месяца...).

Итак, историк А.Я.Аврех именует П.Н.Дурново крайним реакционером по своим взглядам и вместе с тем называет составленную им записку настоящим пророчеством, исполнившимся во всех своих главных аспектах. Из контекста ясно, что историк усматривает здесь прямое противоречие (точно так же, как С.В.Шумихин противопоставляет высшую культуру Б.В.Никольского и его "черносотенство"). Между тем на деле именно те качества, которые, по терминологии А.Я.Авреха, являли собой "крайнюю реакционность", обусловили пророческую силу П.Н.Дурново и других его единомышленников.

Один из главнейших кадетских лидеров, В.А.Маклаков, в отличие от подавляющего большинства его сотоварищей, честно признал в опубликованных в 1929 году парижскими "Современными записками" (т. 38, с. 290) мемуарах, что "в своих предсказаниях правые (правые в целом, а не только П.Н.Дурново или еще кто-нибудь. оказались пророками. Они предрекали, что либералы у власти лишь предтечами революции, сдадут ей свои позиции. Это был главный аргумент, почему они так упорно боролись против либерализма".

Итак, борьба правых (В.А.Маклаков в данном случае явно постеснялся употребить кличку "черносотенцы") против либерализма определялась, диктовалась истинным пониманием гряущего пути русской истории; кадетский идеолог даже счел возможным возвышенно назвать этих своих непремеримых противников "пророками". Само определение "правые" вдруг преобретает здесь ценнейший смысл: "правые" -- это те, кто -- в отличие от либералов, которые в той или иной степени принадлежали к "левым", -- были правы в своем понимании хода истории.

И противники правых могут, конечно, находить в них самые разные отрицательные, дурные черты и назвать их "консерваторами", "реакционерами" и, "наконец, "черносотенцами", вкладывая в эти названия неприятие и ненависть, но нельзя все же не признать, что именно и только эти деятели и идеолги действительно понимали, куда двигалась Россия в начале XX века...

Прежде чем идти дальше, необходимо хотя бы в кратце охарактеризовать действительный смысл определения "реакционный". В основе его лежит латинское слово, означающее "противодействие". Лишенные в сущности какой-либо конкретности термины "реакция", "реакционный", "реакционер" и т.п. сложились как антонимы к терминам "прогресс", "прогрессивыный", "прогрессист" и т.д., исходящим из латинского же слова, означающего "движение вперед".

Термин "прогресс" в новейшее время стал наиважнейшим для большинства идеологов, вкладывавших в него сугубо "оценочный" смысл: не просто "движение вперед", но движение к принципиально лучшему, в конце концов, к совершенному обществу, -- своеобразному рода земному раю.

Идея прогресса утвердилась в период распространения атеизме и стала заменой (или, вернее, подменой) религии. Правда, в последние десятилетия XX века даже безусловные прогрессисты как бы оказались вынужденными оговаривать, что прогресс имеет более или менее относительный характер. Так, в соответствующей статье Большой советской энциклопедии (т. 21, издан в 1975 году) сначала заявлено, что прогресс есть переход от низшего к высшему, от менее совершенного к более совершенному (с.28), а потом сказано, что понятие прогресса неприменимо ко Вселенной в целом, т.к. здесь отсутствует однозначно определенное направление развития (с.29). Это вроде бы надо понять так, что в развитии человеческого общества (в отличие от Вселенной в целом) царит одно вполне определенное направление развития (к совершенству), однако в другом месте статьи говорится, что в досоциалистических формациях... одни элементы социального целого систематически прогрессируют за счет других то есть, говоря попросту, что-то улучшается, а что-то одновременно ухудшается... И даже "социалистическое общество... не отменяет противоречивости развития".

Если вдуматься, эти оговорки по сути дела отрицают идею прогресса, ибо оказывается, что приобретения в то же самое время ведут к утратам. И крайне сомнительно само уже выведение бытия людей из бытия Вселенной в целом, где даже с точки зрения самих прогрессистов нет прогресса (в смысле "совершенствования"); ведь люди, в частности, представляют собой не только особенный общественный, социальный -- феномен, но и явление природы, элемент Вселенной в ее целом. И сегодня любому мыслящему человеку ясно, например, что колоссальный прогресс техники поставил на грань катастрофы само существование человечества...

Словом, можно рассуждать о прогрессе как определенном развитии, изменении, преобразовании общества, но представление о прогрессе как о некоем принципиальном улучшении, совершенствовании и т.п. -- это только миф новейшего времени -- с XVIIXVIII веков (основательный повод для размышлений дает тот факт, что ранее в сознании людей господствовал противоположный миф, согласно которому "золотой век" остался в прошлом...).

Миф о все нарастающем "совершенствовании" человеческого общества наглядно опровергается простым сопоставлением конкретных и целостных воплощений этого общества на разных -- отделенных столетиями и тысячелетиями -- стадиях его развития: кто, в самом деле, решится утверждать, что Платон и Фидий, Христовы апостолы и император Марк Аврелий, Сергий Радонежский и Андрей Рублев менее "совершенны", нежели самые "совершенные" люди нашего времени, которому предшествовал столь длительный человеческий "прогресс"? А ведь истинная реальность общества -- это все же не количество потребляемой энергии, не характер политического устройства, не система образования и т.п., но сами люди, так или иначе вобравшие в себя все стороны и элементы общественной жизни своего времени. И еще: кто решится доказывать, что люди, живущие в позднейшую, более "прогрессивную" эпоху, более счастливы, чем люди предшествующих эпох? Искусство, запечатлевшее так или иначе духовную и душевную жизнь людей любой эпохи, ни в коей мере не подтвердит подобный тезис...

Но, говоря обо всем этом, нельзя умолчать о поистине острейшей проблеме. Несмотря на то, что миф о прогрессе в последнее время заметно дискредитировался, он все же остается достоянием большинства (или, пожалуй, даже подавляющего большинства) цивилизованных людей. Ведь как уже сказано, вера в прогресс явилась заменой веры в Бога, а люди не могут жить вообще без веры. И масса людей проникнута всецело иллюзорным убеждением, что, усовершенствуя существующее общество, они -- или хотя бы их дети -- обретут подлинное удовлетворение и счастье.

Особенно опасны, конечно, многообразные идеологи, которые убеждены не только в том, что эта цель достижима, но и в том, что они знают, как ее достичь. При этом на первый план выходит, естественно, даже не задача созидания более совершенного общественного устройства, но предварительная радикальная переделка или даже полная ликвидация существующего устройства.

Теперь мы можем вернуться непосредственно к нашей теме. В начале XX века в России исключительно активно выступали бесчисленные "прогрессисты", как либеральные, стремившиеся кардинально реформировать русское общество, так и революционные, убежденные в необходимости его полнейшего разрушения (что-де уже как бы само по себе обеспечит благо и процветание России). Своих противников они называли реакционерами (то есть буквально противодействующими); слово это, в сущности, стало бранным и непосредственно соседствовало с кличкой "черносотенец".

Конечно, среди реакционеров были разные люди (ниже об этом еще пойдет речь). Но сосредоточимся на наиболее значительных из них, -- тех, кого сами прогрессисты подчас стеснялись назвать "реакционерами" (и тем более "черносотенцами"), предпочитая не столь резкое обозначение "консерватор", то есть "охранитель" (кстати, этот русский эквивалент слова консерватор был намного более бранным: охранитель как бы смыкался с царской охранкой).

═

К "реакционерам" причисляли тех, кто ясно понимали иллюзорность идеи прогресса, отчетливо видели, что ослабление и разрушение вековых устоев России приведут к неисчислимым бедам и страданиям и в конце концов фатально разочаруют даже и самих прогрессистов.

Уже шла речь о поразительной силе предвидения, которой обладали "реакционеры". Дело в том, что "прогрессисты", порабощенные своим мифом, заведомо не могли прозреть реальный ход истории. Их взгляд в будущее был как бы заслонен их собственными легковесными прожектами и неизбежно оказывался поверхностным и примитивным.

И, конечно, не только предвидение, как таковое, но и вообще духовная глубина и богатство чаще всего органически связаны с так называемыми правыми убеждениями. Начать уместно с имени величайшего ученого конца XIX -- начала XX века Д.И.Менделеева, который в зрелые свои годы исповедовал прочные "правые" убеждения (читайте статью Менделеева "Мировозрение" - В.Л.). Об этом любопытно вспоминал один из его весьма либеральных учеников В.И.Вернадский. Сказав о заведомо "консервативных" (слово "реакционных" Вернадский употребить не захотел, но достаточно и "охранительных". -В. К. ) политических взглядах Д.И.Менделеева, он вместе с тем свидетельствовал: "...ярко и красиво, образно и сильно рисовал он перед нами бесконечную область точного знания, его значение в жизни и в развитии человечества... Мы как бы освобождались от тисков, входили в новый, чудный мир... Дмитрий Иванович, подымая нас и возбуждая глубочайшие стремления человеческой личности к знанию и его активному приложению, в очень многих возбуждал такие логические выводы и построения, которые былл далеки от него самого. "(8).

Здесь мы в очередной раз сталкиваемся с мнимым -- навязанным либеральным мифом -- "противоречием" между "консерватизмом" и глубиной и богатством духовной культуры. В советское время была популярна даже своего рода концепция так называемого вопрекизма, с помощью коей пытались доказывать, что исповедовавшие безусловно "консервативные" и "реакционные" убеждения великие мыслители, писатели, деятели науки-- такие, как Кант, Гегель, Гете, Карлейль, Бальзак, Достоевский,-- достигли величия в силу некоего парадокса --"вопреки" своим взглядам. Но эта искусственная "концепция" попросту несерьезна, и дело, конечно, обстоит прямо противоположным образом.

"Превосходство" консерватизма особенно ясно выступает тогда, когда речь идет о предвидении будущего (о чем уже говорилось). Русские "правые" с самого начала Революции и, более того, еще в XIX веке с удивительной прозорливостью предсказали ее результаты. И вполне очевидно следующее: противостоявшие правым деятели и идеологи исходили из заведомо несостоятельного и, более того, по сути дела, примитивного миропонимания, согласно которому можно-де, отринув и разрушив вековые устои бытия России, более или менее быстро обрести некую если и не райскую, то уж во всяком случае принципиально более благодатную жизнь; при этом они были убеждены, что их ум и их воля вполне годятся для осуществления сей затеи.

И одной из главных причин их прискорбного и в конечном счете рокового для России и для них самих заблуждения был недостаток подлинной культуры самосознания -- культуры, заключающейся не в обилии знаний и не в интеллектуальных навыках, но в истинно глубоком переживании исторического бытия -- прошедшего и современного; если выразиться кратко, "либералы" были нередко умные, но не мудрые деятели. Позволительно утверждать, что простые крестьяне и рабочие, вступавшие в "черносотенные" организации (а простолюдины вступали туда десятками и даже сотнями тысяч, -- о чем ниже), были мудрее либеральных профессоров типа кадета С.А.Муромцева и радикальных публицистов вроде народного социалиста А.В.Пешехонова.

Для создания более ясного представления о существе проблемы целесообразно напомнить о российском политическом и партийном "спектре" начала века:

1) "левые" партии: социал-демократы (из которых в 1903 году выделились большевики); социалисты-революционеры (эсеры) и близкие к ним трудовики и народные социалисты; анархисты различного толка;

2) "центристские": конституционные демократы (кадеты) и так или иначе примыкавшие к ним мирнообновленцы и прогрессисты; более правые (но все же либеральные) октябристы;

3) "правые": различные организации "черносотенцев" и более умеренная партия националистов.

Если проследить пути виднейших деятелей культуры, так или иначе сближавшихся с существовавшими тогда партиями, выяснится, что те из них, которые были способны обрести наиболее глубокую духовную культуру, двигались слева направо, -- и это было в сущности постепенным обретением мудрости. Так, знаменитые позднее мыслители Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, П.Б.Струве, С.Л.Франк начали свой путь в социал-демократической партии как ни странно звучит это теперь, они в свои молодые годы были членами той самой РСДРП, в которой одновременно с ними состояли В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий. Струве, о чем уже говорилось, даже был автором Манифеста РСДРП, принятого на Первом съезде партии в 1898 году (кстати, позднее в РСДРП побывал и видный мыслитель следующего поколения ГП.Федотов).

Впоследствии, в 1908 году, Бердяев, споря с В.В.Розановым объяснял свою причастность к РСДРП именно молодостью, незрелостью, над чем тут же поиздевался его бывший товарищ по партии Троцкий, написавший в фельетоне Аристотель и Часослов, что Бердяев ищет для левости объяснения в ...физиологии возраста. Молодо-зелено, говорит он на эту тему.... И Троцкий заклеймил Бердяева таким афоризмом: "Русский человек до тридцати летрадикал, а затем каналья" (9).

Кстати С.Н.Булгаков также называл свой социал-демократизм болезнью юности. Здесь невозможно обсуждать соотношение радикализма и возраста, но скажу все же, что дело, очевидно, в проблеме созревания духа, а отнюдь не в физиологии. В.В.Розанов был, по его собственному признанию, вполне левым до 22-23-х лет; однако многие достаточно известные и, без сомнения, неглупые люди ухитрялись сохранять крайнюю левизну до седых волос; напомню уже сказанное о качественном различии ума и мудрости.

В отличие от ума, мудрость способна преодолевать тяжкое давление среды, мнений большинства, в конце концов, самой эпохи. Никуда не денешься от того факта, что в начале XX века только не очень уж значительное меньшинство деятелей культуры смогло устоять перед своего рода гипнозом революционности или хотя бы недальновидного прогрессизма и либерализма; даже иные наиболее глубокие люди, как Александр Блок, жили словно на грани этого гипноза и действительного прозрения. Тем не менее близко знавшая поэта либералка З.Н.Гиппиус с полным основанием написала, что "если на Блока наклеивать ярлык... то все же ни с каким другим, кроме черносотенного, к нему подойти было нельзя... Длинная статья Блока, напечатанная в виде предисловия к изданию сочинений Ап.Григорьева, до такой степени огорчила и пронзила меня, что показалось невозможным молчать... Блок... с величайшей резкостью обрушивался как на старую интеллигенцию с ее заветами, погубившую будто бы Ап.Григорьева... так и на нетерпимость новой по отношению Розанова. Кстати, восхвалялись "Новое время" и Суворин-старик" (10).

Запомним это "если наклеивать ярлык, то ни с каким другим, кроме черносотенного, к нему и подойти нельзя". То же самое вполне можно сказать о целом ряде самыхвыдающихся деятелей культуры того времени. И вернемся теперь к названным выше виднейшим мыслителям начала XX века. Преодолев свой юношеский социал-демократизм, они к 1905 году сблизились с центристской кадетской партией, а Струве стал даже членом ее ЦК (впоследствии он заявил о выходе из этого ЦК). Однако их развитие вправо продолжалось, и в начале 1909 года они выступили в знаменитом сборнике "Вехи", который произвел на кадетов ошеломляющее впечатление; только в конце следующего, 1910 года, они, опомнившись, издали воинствующий антивеховский сборник "Интеллигенция в России" ("левые" атаковали "Вехи" сразу же).

Полностью порвать с такими недавними сотоварищами, как Бердяев, Булгаков, Струве, кадеты, конечно, не хотели. Поэтому их критика "Вех", при всей ее резкости, была по-своему осторожной; например, они только намекали на перекличку веховцев с "черносотенством". П.Н.Милюков, правда, решился прямо сопоставить содержание веховских статей и, с другой стороны, речей "черносотенцев" Н.Е.Маркова, В.М.Пуришкевича и националиста В.В.Шульгина, хотя и оговорил, что "дело пока так далеко не идет". Он не советовал слишком спешить с отождествлением проектов "Вех" и предложений крайне правых (то есть "черносотенных". -В.К.) партий. Проповедуя религиозность, государственность и народность, авторы "Вех" тем самым еще не усвояют себе всецело начал самодержавия, православия и великорусского патриотизма. Однако точки соприкосновения есть -- и довольно многочисленные. А в конце статьи, несколько забыв об осторожности, П.Н.Милюков, безоговорочно "клеймя" тех идеологов, которые, по его определению, "основывают национализм на реставрации старой триединой формулы" (то есть: православие, самодержавие, народность), заявил следующее: "Совершили ли авторы "Вех" и этот шаг, мы пока сказать не решаемся (вот именно "не решаемся!" -В.К.). Но путь их ведет сюда. И они уже стоят на этом пути. Выбор пути уже сделан". И он взывал к веховцам: "Вернитесь же в ряды и станьте на ваше место. Нужно продолжать общую работу русской интеллигенции" (11) (то есть работу по разрушению исторической России...).

Итак, веховцы, согласно характеристике кадета, "уже стоят" на пути, ведущем к "черносотенству". Иначе оценивали "Вехи" и левые, и правые идеологи, которые прямо и открыто, без каких-либо обиняков говорили об их фактическом переходе в "черносотенный" лагерь (разумеется, первые говорили об этом с негодованием, а вторые с одобрением или даже с восхищением). И в самом деле: основной смысл статей главных авторов "Вех" никак не вмещался в идеологию центристских (не говоря уже о левых) партий, включая даже наиболее "правую" из них -- "октябристскую".

Правда, впоследствии те или иные веховцы проделали сложную, извилистую эволюцию; грехи молодости (начиная с пребывания в РСДРП) не прошли для них даром. Более или менее прямым был, пожалуй, только путь С.Н.Булгакова, во многом отошедшего даже от остальных веховцев и вступившего в теснейшую связь с вполне правыми В.В.Розановым и П.А.Флоренским. Он, например, оценивал и левые партии, и кадетов, и октябристов в сущности по-черносотенному.

С.Н.Булгаков писал, в частности, о 2-й Государственной думе, где господствовали левые депутаты: "Эта уличная рвань, которая клички позорной не заслуживает. Возьмите с улицы первых попавшихся встречных... внушите им, что они спасители России... и вы получите 2-ю Государственную думу. И какими знающими, государственными, дельными представлялись на этом фоне деловые работники ведомств -- "бюрократ"...".

Но, по сути дела, столь же неприемлемы были для С.Н.Булгакова и кадеты, игравшие ведущую роль ранее, в 1-й Думе: "Первая Государственная дума... обнаружила полное отсутствие государственного разума и особенно воли и достоинства перед революцией, и меньше всего этого достоинства было в руководящей и ответственной кадетской партии... Вечное равнение налево, трусливое оглядывание по сторонам было органически присуще партии и вождям... и это не удивительно, потому что духовно кадетизм был поражен тем же духом нигилизма и беспочвенности, что революция. В этом, духовном, смысле кадеты были и остаются в моих глазах революционерами в той же степени, как и "большевики" (12).

Особое негодование С.Н.Булгакова вызывала позиция правого кадета В.А.Маклакова. Последний подчас довольно резко расходился с Милюковым, который в его глазах был слишком "левым"; тем не менее осенью 1915 года Маклаков опубликовал вызвавшую сенсацию статью "Трагическое положение", основанную на весьма прозрачной подрывной аллегории:

"Вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге, -- писал он, имея в виду путь России в условиях тяжкой войны, -- один неверный шаг; -- и вы безвозвратно погибли. В автомобиле -- близкие люди, родная мать ваша. И вдруг вы видите, что ваш шофер править не может... В автомобиле есть люди, которые умеют править машиной, но оттеснить шофера на полном ходу -- трудная задача". И Маклаков развил скользкую дилемму: или следует подождать времени, когда минует опасность (то есть окончится война), или внять матери, которая будет просить вас о помощи, и все же немедля отстранить не могущего править шофера"; кадеты абсолютно необоснованно полагали, что они-то умеют и могут править Россией...

С.Н.Булгаков вспоминал позднее, как в обращение было пущено подлое словцо В.А.Маклакова о перемене шофера на полном ходу автомобиля, и среди мужей законодателей разума и совета (то есть либеральных думских депутатов. - В.К.) совершенно серьезно обсуждался вопрос о том, внесет ли это какое-либо потрясение, или нет, причем, конечно, разрешали в последнем смысле. Сам же С.Н.Булгаков, как он формулировал, "видел совершенно ясно, знал шестым чувством, что Царь не шофер, которого можно переменить, но скала, на которой утверждаются копыта повиснувшего в воздухе русского коня".

С негодованием писал С.Н.Булгаков о политике кадетов и октябристов в конце 1916 года, в канун Февраля: "В это время в Москве (где жил мыслитель. -В.К.) происходили собрания, на которых открыто обсуждался дворцовый переворот и говорилось об этом, как о событии завтрашнего дня. Приезжал в Москву А.И.Гучков (лидер октябристов, В.К.), В.А.Маклаков, суетились и другие спасители отечества". И еще: "Особенное недоумение и негодование во мне вызвали в то время дела и речи кн. Г.Е.Львова, будущего премьера (Временного правительства. - В.К.)... Его я знал... как верного слугу Царя, разумного, ответственного, добросовестного русского человека, относившегося с непримиримым отвращением к революционной сивухе, и вдруг его речи на ответственном посту (накануне Февральской революции ГЕ.Львов стал председателем Всероссийского земского союза. - В.К. ) зовут прямо к революции... Это было для меня показательным, потому что о всей интеллигентской черни не приходилось и говорить. Не иначе настроены были и мои близкие: Н.А.Бердяев -- бердяевствовал в отношении ко мне и моему монархизму, писал легкомысленные и безответственные статьи о темной силе; кн. Е.Н.Трубецкой плыл в широком русле кадетского либерализма и, кроме того, относился лично к Государю с застарелым раздражением... Только П.А.Флоренский знал и делил мои чувства в сознании неотвратимого..."

Это булгаковское восприятие политической действительности тогдашней России ничем не отличалось в своих основах от "черносотенного", хотя С.Н.Булгаков никогда не решался объявить себя прямым сторонником последнего.

Он писал о руководителях "черносотенцев", что они исповедовали православие и народность, которые и я исповедовал, но все же я чувствовал себя в трагическом почти одиночестве в своем же собственном лагере,то есть в лагере "правых".

Еще пойдет речь о том, почему С.Н.Булгаков (и, конечно, не только он) не мог в прямом смысле присоединиться к лидерам организованного черносотенства; но в то же время совершенно ясно, что его основные представления и убеждения, если определять их место в политическом спектре начала XX века, совпадали именно и только с "черносотенными". Очень характерно его замечание: "Из Госдумы я вышел таким черным, каким никогда не бывал".

А вот его восприятие Февральской революции: "...начали ловить и водить переодетых городовых и околоточных с диким и гнусным криком... появились сразу зловещие длинноволосые типы с револьверами в руках и соответствующие девицы... У меня была смерть на душе... А между тем кругом все сходило с ума от радости... брехня Керенского еще не успела опостылеть, вызывала восхищение (а я еще за много лет по отчетам Думы возненавидел этого ничтожного болтуна)... Я ...знал сердцем, как там, в центре революции ненавидели именно Царя, как там хотели не конституции, а именно свержения Царя, какие жиды (выделено С.Н.Булгаковым. - В.К. ) там давали направление. Все это я знал вперед и всего боялся -- до цареубийства включительно -- с первого же дня революции, ибо эта великая подлость не может быть ничем по существу, как цареубийством, которое есть настоящая черная месса революции. И вот понеслась весть за вестью: Царь отрекся. Одновременно в газетах появились известия об Александре Федоровне (по жидовской терминологии, с которой нельзя было примириться)(14).

Здесь естественно возникает вопрос о роли еврейства в Революции -- вопрос, которого мы еще не касались. С.Н.Булгаков писал позднее об "участии" еврейства в Российской революции: "Чувтво исторической правды заставляет признать, что количественно доля этого участия в личном составе правящего меньшинства ужасающа. Россия сделалась жертвой "комиссаров", которые проникли во все поры и щупальцами своими охватили все отрасли жизни... Еврейская доля участия в русском большевизме -- увы -- непомерно и несоразмерно велика"... И далее: "Еврейство в своем низшем вырождении, хищничестве, властолюбии, самомнении и всяческом самоутверждении совершило... значительнейшее в своих последствиях насилие над Россией и особенно над св. Русью, которое было попыткой ее духовного и физического удушения. По своему объективному смыслу это была попытка духовного убийства России..." (15).

Но мы еще вернемся к этой острой теме. Сейчас необходимо подвести итоги изложенного выше. С.Н.Булгаков, как ныне, пожалуй, общепризнанно, один из наиболее выдающихся представителей русской (да и , конечно, не только русской) духовной культуры начала XX века. А между тем его прямая "перекличка" с умонастроением заведомых "черносотенцев" вполне очевидна. Еще раз повторю: если определять "место", "положение" С.Н.Булгакова в политическом спектре эпохи Революции, -- это именно и только "черносотенство".

Конечно же, многие сегодняшние прогрессисты и либералы будут резко возражать, пытаясь доказывать, что между самыми "правыми" веховцами и, с другой стороны, "черносотенцами" якобы ничего нет общего. В связи с этим уместно обратиться к весьма характерной нанешней статье Владлена Сироткина "Черносотенцы и "Вехи", где предпринята попытка убедить читателей в том, что веховцы в равной мере не совместимы ни с "левыми", и с "правыми". Правда, В.Сироткин не умолчал об очень выразительной особенности "Вех": в этом сборнике сокрушительно развенчивались "левые" (и революционеры, и либералы), но, -- признает В.Сироткин, -- "о черносотенцах там ни слова -- народопклонничество и здесь сыгралороль самоцензуры!"

Автор вряд ли до конца осознал смысл своего собственного суждения... Ведь получается, что спровоцированные левыми бунты и аграрные беспорядки не являлись, с точки зрения веховцев, выражениями народной воли (именно потому "народопоклонничество" веховцев не мешало им отвергнуть все "левое"), а сопротивление Революции со стороны "черносотенцев" эти виднейшие мыслители, напротив, воспринимали как выражение подлинной народной воли, не подлежащей критике! В это стоит вдуматься...

Стремясь, так сказать, окончательно разоблачить "черносотенцев", В.Сироткин пишет о речах Н.Е.Маркова ("черносотенный" депутат Государственной думы): "Все это очень напоминало будущие речи Муссолини и Гитлера... И не случайно в своей мракобесной книжке "Война темных сил" Марков позднее восторгался Муссолини(16)". Плохо осведомленный В.Сироткин явно полагает, что, сообщая об этом, он полностью отделил веховцев от "черносотенцев".

Однако веховец (и далеко не самый правый) Н.А.Бердяев в одно время с Марковым писал в своей книжке "Новое средневековье": "Фашизм -- единственное творческое явление в политической жизни современной Европы... Значение будут иметь лишь люди типа Муссолини, единственного, быть может, творческого государственного деятеля Европы". (17)

Могут возразить, что Бердяев вообще был крайне неустойчивым мыслителем, и у него можно обнаружить самые разные, нередко несовместимые, суждения. Но фашизм с его полным отрицанием классических форм демократии вещь весьма и весьма определенная, конкретная, и одинаковый легкомысленный восторг перед ним ясно свидетельствует, что у Бердяева и Маркова были несомненные общие основы мировосприятия. Словом, попытки Владлена Сироткина и многих других убедить нас в несовместимости идеологии веховцев и "черносотенцев" попросту несерьезны; деятель, в честь которого получил свое имя историк Сироткин, то есть настоящий Владлен, был гораздо более прав, когда в свое время теснейшим образом связывал веховцев и "черносотенцев". В еще большей степени все это относится к тем двум великим мыслителям, которые были "правее" веховцев и с которыми, в частности, тесно сблизился в свои зрелые годы С.Н.Булгаков, -- П.А.Фло-ренскому и В.В.Розанову.

Впрочем, вопрос о Розанове даже не требует особого обсуждения, ибо и при жизни, и вплоть до нашего времени его вполне заслуженно именуют черносотенцем. В связи с этим вспоминается один характерный эпизод из недавней литературной жизни. Кличка "черносотенец" не раз была употреблена в обширной статье о Розанове, сочиненной беззаветной современной либералкой Аллой Латыниной (см. журнал Вопросы литературы, N3 за 1975 год), Вскоре на заседании Приемной комиссии Московской писательской организации решался вопрос о вступлении А.Латыниной в Союз писателей, -- притом статья о Розанове рассматривалась в качестве главного достижения претендентки. Я, состоявший тогда в сей комиссии, выступил против приема А.Латыниной, однако отнюдь не потому, что она клеймила Розанова как "черносотенца". Я говорил о том, что претендентка, увы, пишет о гениальном мыслителе как о некоем сомнительном писаке, якобы специализировавшимся на "политических доносах", "покушавшемся на свободу духа, свободу слова" (это Розанов-то !), проявлявшем "озадачивающую тенденциозность и странную глухоту(!) к художественной природе произведения искусства, поразительную глубину непонимания(!) Достоевского" и т.д. и тп. (все это -- цитаты из статьи Латыниной...) Я выразил уверенность в том, что через какое-то время самой А.Латыниной будет попросту стыдно за этот свой жалкий опус (это время, думаю, настало; во всяком случае, невозможно представить, чтобы А.Латынина добровольно переиздала это свое "творение"...).

Разумеется, мое выступление встретило в Приемной комиссии самый жесткий отпор, и А.Латынина была принята в Союз писателей прежде всего именно как автор статьи о Розанове. Мое положение в Комиссии стало после этого шатким, а через какое-то время я постыдился промолчать и резко выступил против приема в Союз писателей высокопоставленного графомана -- тогдашнего первого --замминистра иностранных дел Ковалева, которого рекомендовали одновременно два секретаря Союза (хотя это не одобряется Уставом) Андрей Вознесенский и Егор Исаев. И тогда меня уже вообще вычеркнули из Приемной комиссии... Я же, признаюсь, был весьма рад, что как-то пострадал из-за Розанова, которого теперь издали аж миллионными тиражами (это едва ли мог предвидеть и сам Василий Васильевич!).

Сегодня остерегаются называть признанного гениальным мыслителем Розанова "черносотенцем", но он, конечно же, был "крайне правым", хотя в то же время невозможно представить его членом какой-либо партии. Впрочем, как уже не раз говорилось, многие выдающиеся деятели культуры не считали для себя возможным войти в какую-либо политическую организацию.

Вместе с тем в высшей степени закономерно, что в 1913 году Розанова изгнали из формально неполитической организации Религиозно-философского общества, творцом которого, кстати сказать, во многом был он сам. И это сделали люди, несовместимые с ним именно в политическом плане (Д.С.Мережковский, З.Н.Гиппиус, Д.В.Философов, А.В.Карташев, Н.А.Гредескул, Е.В.Аничков, А.А.Мейер и тд.), и Розанов был изгнан именно за его "черносотенство". А в числе его тогдашних защитников были веховец П.Б.Струве и С.А.Аскольдов (Алексеев) участник позднейшего сборника "Из глубины" ( 1918), подготовленного к изданию теми же веховцами.

Между прочим, дискриминируя Розанова, Философов довольно-таки мерзко сказал и о его единомышленнике Флоренском: "Статья (речь шла об одной из черносотеннейших статей Розанова. - В.К.) помещена в "Богословском вестнике", органе Московской Духовной Академии... и статья Розанова не могла быть понята читателями иначе... как мнение редактора, П.А.Флоренского, который состоит профессором Академии, готовит русских юношей к пастырской деятельности..." (18). Иначе говоря, гнать надо этого Флоренского из Академии и "Богословского вестника" как мы выгнали Розанова. Через двадцать лет, в 1933 году, ГПУ отправит П.А.Флоренского в ГУЛАГ по обвинению в "черносотенстве" и "фашизме" (эти слова есть в опубликованных ныне следственных и иных материалах)... К как поучительна эта перекличка либеральных витий 1910-х годов и гепеушников! Но сия линия продолжается еще и сегодня...Так, неведомый мне автор, Леонид Никитин, в 1990 году издал в демократическом издательстве "Прометей" брошюру под эффектным названием "Здесь и теперь. Современный опыт философско-религиозного исследования", в которой, в частности, заявлено, что Павел Фло ренский "один из самых ярких ревнителей... ретроградного направления... Значительность и глубину затронутых им проблем нельзя недооценивать, но вместе с тем нельзя, например, не заметить и того что он громит марбургскую школу неокантианцев (ту самую, которую прошел Пастернак)... почти с тем же непробиваемым пафосом собственной доброкачественности, с которым через 10 -15 лет Геббельс открыто назовет их "жидами и дегенератами"..."

"Ретроградное" здесь, конечно же, синоним "черносотенного", хотя П.А.Флоренский, как явствует из текста, называл марбургских неокантианцев "жидами" и "дегенератами" как-то скрытно -- в отличие от Геббельса, который делал это открыто. Но что скажет тов. Никитин о поэте, писавшем 19 июля 1912 года из самого Марбурга об этих самых неокантианцах: "Ах, они не существуют... Они не падают в творчестве. Это скоты интеллектуализма". Ведь так написал именно тот Б.Л.Пастернак (см. его книгу: "Воздушные пути" М., 1982,с.7), который для тов. Никитина является своего рода высшим критерием ценности марбургской школы (ведь оната самая, которую прошел Пастернак). Тов. Никитин может возразить, что позднее, в "Охранной грамоте", Б.Л.Пастернак употреблял по отношению к главе сей школы слово "гениальный". Но тов. Никитин все же не сумел понять пастернаковский текст, насквозь проникнутый иронией; в этом тексте вместо подлинной творческой гениальности вдруг предстает как бы реальный дух математической физики, -- то есть, если угодно, интеллектуальное животное (употребляя юношеское пастернаковское слово, --скот). И, вопреки тов. Никитину; Пастернак, в сущности, отказался проходить школу Марбурга: всего через несколько недельпосле начала соприкосновения с ней (прерываемого к тому же бурным романом и поездкой в Италию) он с явным отталкиванием от нее и даже, пожалуй, отвращением бежал из Марбурга в Москву...

Это отнюдь не значит, что Пастернак недооценивал марбургскую философскую школу; ее методологические, инструментальные достижения очевидны и в известном смысле уникальны (их очень высоко ценил, в частности, М.М.Бахтин). Но, если выразиться попросту, в этой философии не было почти ничего "для души". Поэтому Пастернак и сказал о марбургских философах, что они "не существуют", а этот приговор вполне можно выразить по-другому: они дегенерировали, утратили основное в человеке (скоты).

Словом, если тов. Никитину угодно видеть в суждениях Флоренского скрытый смысл, подобный смыслу суждений Геббельса, то он должен, обязан охарактеризовать точно так же и суждения Пастернака...

Впрочем, все здесь обстоит гораздо проще: тов. Никитин, в силу или отсутствия способностей, или недостаточной подготовленности, по сути дела не понимает ни Флоренского, ни Пастернака, ни Марбургскую школу: он только наклеивает не им придуманные ярлыки оценок (и негативных, и позитивных). Но пора бы ему все же понять самую малость: до предела постыдно ставить в один ряд с Геббельсом человека, который был загублен в результате аналогичного лживого обвинения... Это, кстати сказать, неизмеримо хуже, чем быть "интеллектуальным скотом") ...

Вернемся еще раз к вопросу о непосредственном участии людей с "черносотенной" идеологией в соответствующих организа циях. Прославленный живописец В.М.Васнецов, получив предложение стать одним из членов-учредителей черносотенного Русского собрания, писал в своем ответном послании:

"По существу я не имел бы ничего против; но дело в том, что на моей ответственности на долгие годы лежит столь серьезная художественная задача, что я все свои духовные и физические силы обязан сосредоточить на выполнении ее... Кроме того, работы эти, мне кажется, вполне соответствуют (выделено мною. -- В.К.) тем задачам, выполнение которых поставило себе целью Русское собрание...".(19) В.М.Васнецов исключительно высоко ценил деятельность В.А.Грингмута, Л.А.Тихомирова, В.Л.Кигна (Дедлова) и других виднейших "черносотенцев". По его превосходному рисунку была изготовлена торжественная хоругвь (род знамени) Русской монархической партии.

Близкий Васнецову великий живописец М.В.Нестеров преклонялся перед сочинениями черносотенного епископа Антония (Храповицкого). Он, в частности, сравнивал его и так же чрезвычайно высоко ценимого им В.В.Розанова, который, по его выражению, кладет камень за камнем в подготовке больших и смелых решений в религиозных вопросах. Теперь по Руси немало таких, как он, и наисильнейший и наиболее обаятельный... епископ Уфимский и Мензелинский Антоний (Храповицкий) (20). Впоследствии, 19 октября 1917 года, Нестеров сообщал: "Сейчас пишу архиепископа Антония (Храповицкого), возможного патриарха Всероссийского" (там же, с. 277). Этот превосходный портрет хранится ныне в Третьяковской галерее.

Поскольку Антоний -- один из "проклятых", искусствоведы, пишущие о Нестерове, пытаются утверждать, что художник-де в этом портрете "разоблачал" архиепископа. Так, в одной из книг о творчестве Нестерова читаем: "Уже в 1909 году В.И.Ленин называл Антония Волынского владыкой черносотенных изуверов...". Поэтому на нестеровском портрете предстает, мол, "властное и неприятное лицо человека... полного жажды власти и гордыни... Холеные, породистые, почти сжатые в кулак и вместе с тем как бы покоящиеся на архиерейском жезле руки" и т.д.(21)

Это, конечно же, всецело тенденциозное толкование портрета. Тут уместно вспомнить зарисовку Антония, сделанную в мемуарах знаменитого лидера партии националистов В.В.Шульгина. Он не знал полотна Нестерова, но зато в 1909 году присутствовал на встрече епископа Антония с Николаем II: "Этот архиерей имел удивительно представительную внешность. Некоторые говорили, что он похож на Бога Саваофа, как его представляют себе в простоте души своей народные богомазы. В величественной лиловой мантии он стоял перед Царем, опираясь обеими руками на свой пастырский посох. Он говорил об отношениях монарха и Государственной думы..." (22).

Этот словесный портрет близок к нестеровскому, только в последнем,-- оконченном уже после большевистского переворота, -- есть черты глубочайшего страдания и скорби, но очевидна и непреклонность. И то, что советский искусствовед обозначает словами "жажда власти" и "гордыня", в действительности есть вера в конечную победу и презрение к насильникам. В связи с портретом архиепископа Антония необходимо напомнить, что в том же 1917 году (летом) Нестеров написал двойной портрет "Мыслители", на котором запечатлены С.Н.Булгаков и П.А.Флоренский, а также собирался создать еще портрет В.В.Розанова, но вынужден был отказаться от намерения, ибо гениальный мыслитель и писатель был уже тяжко болен и, как вспоминал М.В.Нестеров позднее в своем ярком очерке В.В.Розанов, "разрушался, и мало было надежд воскресить в нем былое. Время для такого портрета прошло, прошло безвозвратно..."(23).

"Выбор" героев своих полотен, сделанный в 1917 году крупнейшим русским живописцем начала XX века (я вовсе не хочу умалять достоинства М.А.Врубеля, В.А.Серова или более молодого Б.М.Кустодиева, но первенство М.В.Нестерова все же неоспоримо), сам по себе очень много значит. Проникновенное чутье художника избрало этих четырех наиболее глубоких духовных вождей русской культуры эпохи Революции... Рядом с ними неизбежно отходят на второй план все остальные (включая даже и других участников сборника "Вехи" -- не говоря уже о либеральных и революционных идеологах). Никто из них -- сейчас это уже более или менее ясно каждому беспристрастному наблюдателю -- не может быть поставлен в один ряд с Розановым, Флоренским, С.Н.Булгаковым и митрополитом Антонием (Храповицким). Либеральные идеологи -- будь то П.Н.Милюков или М.М.Ковалевский, Д.С.Мережковский или Л.Шестов, и даже философ Е.Н.Трубецкой -- не поднимались и не могли подняться до этого уровня (о революционных идеологах и говорить не приходится -- их мышление было попросту примитивным).

Одна из важнейших причин первенства консервативных идеологов кроется в проблеме "культурного наследства". Вопрос о наследстве был остро поставлен, в частности, в сборнике "Вехи" и полемике вокруг него. Тот же С.Н.Булгаков (как и прямые "черносотенцы") считал необходимым продолжать дело Киреевского, Гоголя, Хомякова, Тютчева, братьев Аксаковых, Самарина, Достоевского, Страхова, Леонтьева, которые основывались на триаде "православия, самодержавия и народности". Учителями же его противников были поздний Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Михайловский, Лавров, Шелгунов и т.п. Ныне любой мыслящий человек понимает, что с точки зрения культуры первые представляют собой не просто более выдающихся, но явления совершенно иного, высшего порядка. Однако в начале XX века либералы (не говоря уже о революционерах) вообще не изучали (да и не имели достаточной подготовки, чтобы изучить и понять) этих крупнейших мыслителей России; в их глазах они являли собой "чуждых и враждебных реакционеров".

Впрочем, это была уже давно, еще в XIX веке, сложившаяся и безусловно господствующая тенденция, о которой резко, но совершенно точно писал, например, веховец С.Л.Франк в книге "Крушение кумиров": "...сколько жертв вообще было принесено на алтарь революционного или прогрессивного общественного мнения!... Едва ли можно найти хоть одного подлинно даровитого, самобытного, вдохновенного русского писателя или мыслителя, который не подвергался бы этому моральному бойкоту, не претерпел бы от него гонений, презрения и глумлений. Аполлон Григорьев и Достоевский, Лесков и Константин Леонтьев -- вот первые приходящие в голову самые крупные имена гениев или по крайней мере настоящих вдохновенных национальных писателей, травимых, если не затравленных, моральным судом прогрессивного общества. Другим же, мало известным жертвам этого суда нет числа!"(24).

Все это привело к поистине диким результатам, рельефно отразившимся, например, в следующем факте. В начале XX века не раз издавался "Опыт библиографического пособия" -- "Русские писатели XIX- XX ст.", составленный влиятельным "прогрессивным" книговедом И.В.Владиславлевым. Это "пособие" (которое по охвату имен значительно шире названия, так как в нем представлены не только писатели в узком смысле -- то есть художники слова,но и многие важнейшие с точки зрения составителя идеологи) было, так сказать, "вратами культуры" для всей "прогрессивной" интеллигенции. И вот что прямо-таки замечательно: в дореволюционных изданиях этого пособия (1909 и 1913 годы) имя Константина Леонтьева (хотя он, между прочим, опубликовал ряд романов и повестей) вообще отсутствует! А между тем в пособии множество имен заурядных и просто ничтожных но зато "прогрессивных"! идеологов современников гениального мыслителя (М.Антонович, К.Арсеньев, В.Берви-Флеровский, В.Зайцев, А.Скабичевский, С.Шашков, Н.Шелгунов и т.д.), чьи сочинения ныне и читать-то невозможно.

Точно так же отсутствует в пособии и имя Розанова, хотя есть целый ряд имен его менее, гораздо менее или прямо-таки несоизмеримо менее значительных современников,таких, как А.Айхенвальд, А.Богданович, С.Венгеров, А.Волынский, А.Горнфельд, Р.Иванов-Разумник, П.Коган, В.Кранихфельд, А.Луначарский, В.Львов-Рогачевский, А.Ляцкий, Е.Соловьев-Андреевич, В.Фриче, Л.Шестов и тп. Эти авторы, в отличие от Розанова, были так или иначе связаны с кадетами, или эсерами, или социал-демократами.

Любопытно, что в послереволюционное издание своего пособия (1918) Владиславлев, видимо, слегка "поумнев", включил и Леонтьева, и Розанова.

Но, конечно, для начала XX века характерно не только прискорбное замалчивание ценнейшего наследства русской культуры, и жестокая борьба против него. Вот весьма впечатляющий рассказ В.В.Розанова:

"Нужно преодолеть Достоевского, -- это взял темою себе: памятной речи, посвященной Достоевскому, в Религиозно-Философском собрании (должно быть,в 1913 или1914 году). Столп нер".Диалектика, философия и психология всего Достоевского... такова, что пока она не опрокинута, пока не показана ее ложность, дотоле русский человек, русское общество, вообще Россия не может двинуться вперед... "

Шестов, тоже еврей, сидя у меня, спросил:

- К какой бы из теперешних партий примкнул Достоевский, если бы был жив?

Я молчал.

Он продолжал:

- Разумеется, к самой черносотенной партии. к союзу русского народа и "истинно русских людей" --

Догадавшись, я сказал:

- Конечно.

Не забудем, что... Достоевский стал на сторону мясников, поколотивших студентов в Охотном ряду (Москва). На бешенство печати он сказал, обращаясь, собственно, к студентам: "Мясником" был и Кузьма Минин-Сухорукий,

Достоевский еще не пережил 1-го марта (то есть убийства Александра II. - В.К). Можно представить себе ярость, какую бы он после этого почувствовал... Но достаточно и мясников: он очевидно бы примкнул к тем, кто после 17 октября и "великой забастовки" (1905 года. - В. К.) начал громить интеллигенцию в Твери, в Томске, в 0дессе.(26)

Стоит добавить к этому, что вдова Достоевского, благороднейшая Анна Григорьевна, стремившаяся так или иначе продолжать его деятельность, сочла своим долгом стать действительным членом черносотенного Русского собрания...

Нельзя умолчать о характерной и по-своему забавной ситуации, в которой оказались сегодня, сейчас прогрессистские идеологи: с одной стороны, они яростно борются против консерваторов, но в то же время они не могут теперь не сознавать, что почти все наиболее выдающиеся идеологи России XIX века были отнюдь не прогрессистами; последние .за редким исключением являли собой нечто заведомо второсортное. Ныне просто невозможно всерьез изучать сочинения Добролюбова, Чернышевского, Писарева и т.п., чего никак не скажешь о Леонтьеве, Данилевском, Ап-.Григорьеве. И возникает диковатый парадокс: многие теперешние прогрессисты выше всего ценят в прошлом мыслителей именно того направления, которое сегодня они с пеной у рта отрицают...

Глава 1 из книги "Россия век XX"(1901-1939) ("Алгоритм", М. 1999)