Приключения немца в Германии

Продолжение | Начало

АХ, МОЙ МИЛЫЙ АВГУСТИН!

    - Никак не могу привыкнуть пить коньяк глоточками и смакуя, - ни к кому не обращаясь (впрочем, в подсобке и так никого не было) сказал Мельник. Потом, щёлкнув указательным пальцем по дну пачки "Мальборо", он извлёк сигарету и сладко затянулся дымом. - Хороший сегодня день. И стихи оказались даже более идиотскими, чем я предполагал. Их все запомнят, а значит, будут регулярно в "Ностальгию" заходить.

    Его монолог прервал стук в дверь, которая тут же отворилась, и в подсобку заглянула продавец "Ностальгии", а по совместительству - его двоюродная сестра Ольга Фихте:

    - Валериус, вобла кончилась, "жигулёвского" всего пара бутылок осталось...

    - Ну а шведский стол? - перебил её Мельник.

    - Подчистую всё умяли.

    - Отлично! Поднимаюсь наверх и принимаю руководство боем на себя, - пружинисто встав со стула, сказал Валериус.

    - Ну а с пивом как быть? С воблой? - спросила Ольга.

    - С пивом, как обычно, а насчёт воблы сам народу объясню.

    - Обычно - это как? - не унималась Ольга.

    - Вон обклеенные стоят, - ткнул Валериус пальцем в угол. - Их и вынесешь.

    С пивом Мельник решил вопрос по-новаторски просто, рассудив, что совершенно ни к чему завозить его из далеких Украины или России, если можно со скидкой приобретать оптом непосредственно на местной пивоварне. Полученные бутылки он ставил в ванную, наполненную водой, наклейки с них сползали, а на их место Валериус клеил родные "Жигули".

    Когда Мельник вошёл в торговое помещение магазина, то первое, что увидел, был Тропманн, который, приподняв над головой кружку с пивом, внимательно рассматривал её содержимое.

    - Что, муха залетела? - поинтересовался Мельник.

    - Химичат тут, понимаешь, - не оборачиваясь, ответил Тропманн.

    - Это в каком смысле? - насторожился Мельник.

    - В том, что ошмётья в пиве не плавают. И вообще на вкус оно очень даже шпатен* напоминает.

    - А это плохо, что ошмётьев нет?

    - Плохо, - обернулся к нему Тропманн.

    - Почему?

    - Потому что шпатен в "Кроне"** в два раза дешевле, чем у тебя "Жигулёвское".

    - Неужели ты меня подозреваешь?! - искренне возмутился Мельник.

    - Тебя - нет. А этих с базы подозреваю.

    - С какой ещё базы?

    - С той, с которой товар получаешь. Они, козлы, оборотку играют. Обратно гуманитарную помощь нам шлют... Со своими этикетками. А люди, понимаешь, там пухнут.

    - От чего?

    - От всего и от этого самого тоже, - глубокомысленно изрёк Тропманн.

    - А вообще, как тебе тут? - успокоившись, поинтересовался Мельник.

    - Вообще ништяк, только вот эти надписи не по уму.

    - Какие?

    - Вон те, - ткнул Тропманн пальцем на стену, у которой стояли вечный диссидент Андреас Фукс и активист-иеговист Фердинанд Айсфельд.

    - И что тебя в них смущает? - спросил Мельник.

    - Я их не понимаю.

    - А чего их понимать? Я их так, для интерьера повесил.

    - Можешь оставить, хотя одна меня, прямо скажу, оскорбляет.

    - Какая?

    - Ну, вон та, - снова ткнул пальцем Тропманн и прочитал: "Как повяжешь галстук, береги его, он ведь с красной рыбой цвета одного".

    - И что? - не понял Мельник.

    - Меня, когда я был пионером, из пионеров исключили.

    - Сочувствую, - сказал Мельник. - Меня в свое время в КПСС не приняли. Я тогда очень расстроился, а сейчас понимаю, что это меня Провидение миловало.

    - Как Жириновского, - вздохнул Тропманн, - его тоже в партию не приняли, а теперь он этим козыряет. А нам с этого ни холодно, ни жарко.

    - Не скажите, не скажите, - вступил в разговор Андреас Фукс. - Жириновский - это особый случай, который требует осмысления...

    Но эту, бесспорно интересную, мысль ему, к сожалению, развить не удалось. В магазин вошли два тщедушных полицейских и не то от запаха воблы, не то от громкой русской речи остановились, растерянно озираясь по сторонам.

    Едва заметив их, я, подчиняясь неожиданно проснувшемуся инстинкту самосохранения, шустро юркнул в подсобку. Этого моего маневра, кажется, никто не заметил, и я, быстро окинув взглядом тесно уставленное разнокалиберными коробками помещение, втиснул свое тело, словно потрёпанный учебник в школьный портфель, за два стоявшие у стены ящика с хозяйственным мылом.

    Какое-то время в торговом зале магазина стояла гнетущая тишина. Потом раздался голос Валериуса, с характерно выпирающими из каждой, произнесённой им фразы, славянским "р" и прочими согласными.

    - Слушаю вас, господа, - прорычал по-немецки Мельник.

    - У вас всё нормально? - ответил ему вопросом на вопрос один из полицейских. Причем по характерному проглатыванию им слов и специфическому оканью я понял, что это был не просто баварец, а, скорее всего, уроженец Деггендорфа или Штраубинга, то есть истинный нижнебаварец, которые даже мюнхенцев считают пришлыми.

    - Да, конечно, - с подобострастной "искоркой" в голосе сказал Мельник. - Вот открытие празднуем...

    - Шумно очень у вас, - перебил его полицейский. - Жалобы поступили.

    - От кого?! - с нескрываемым возмущением воскликнул Мельник.

   - От тех, кого раздражает шум, - умышленно деля слова на слоги (чтобы звучало обиднее), ответил полицейский. - Если у вас магазин, то торгуйте, но, пожалуйста, не так, как на русском базаре.

    - На восточном, - поправил его, судя по голосу, Готлиб Маерле.

    - Ясно, мой командир, - по-военному рапортовал Мельник, - будет исполнено. А как насчёт рюмочки водки?

    - С удовольствием, - окнул, проглотив половину фразы, другой полицейский. - Но в следующий раз. Кстати, давно хотел спросить - из чего делают русскую водку?

    - Из табуреток, - встрял в разговор Маерле.

    - Из чего?! - с ужасом воскликнули баварцы.

    - Деревянных скамеек, - объяснил Готлиб Маерле.

    - Это он шутит, шутит, - почему-то фальцетом зачастил Мельник, - русскую водку делают исключительно из отборных сортов пшеницы по старинным рецептам, которые хранятся в тайне и вообще, вообще...

    Слово "вообще", многократно повторенное и произнесённое Мельником по-русски, вероятно успокаивающе подействовало на стражей порядка, и один из них примирительно сказал:

    - В таком случае мы пошли, но вы тут больше не шумите.

    Наступила тишина, которую нарушил Маерле:

    - Вот стрекозлы, запредельные.

    - Кто? - поинтересовался вечный диссидент Андреас Фукс.

    - "Хизики", - сказал Маерле. - Ведь не поленились, донесли, и с какой скоростью...

    Но этот разгорающийся диспут о праве гражданина на донос меня не волновал. Тревога, загнавшая моё тело за ящики, пахнущие очередями за хлебом и свежевыстиранным бельём, куда-то откатилась, и я не без труда выбрался наружу.

    Подойдя к двери, я остановился и стал размышлять - как бы незаметнее проскользнуть в торговый зал. Уж очень не хотелось быть заподозренным в попытке что-то спереть или того хуже - в трусости. Хотя с какой это стати мне пугаться полицейских? Однако продолжить размышления на эту тему не удалось. Занавеска, прикрывающая вход, резко вздыбилась и на меня, словно "Титаник" на льдину, грузно навалился Валериус.

    - Ох, испугал, - выдохнул он. - Ты чего здесь?

    - Да вот. заблудился, - ответил я.

    - Понятно. Кстати, мне с тобой нужно поговорить. Забреди, пожалуйста, вечером.

    - А ты когда закрываешься?

    - В 19.00.

    - Хорошо. Но если не смогу, звякну тебе на мобильник.

    Войдя в торговый зал, в котором теперь преобладала прекрасная часть переселенческой общины, я стал взглядом искать Ивана Брандта. Но ни его, ни Готлиба, ни Андреаса Фукса с Шнайдером не увидел. Не было их и снаружи. К счастью, куда-то исчез и Кляйнмюллер, встретить которого без Вани мне не очень-то хотелось.

    Спустившись к пешеходной дорожке, которая, рассекая небольшой сквер, вела к хайму, я увидел всех своих знакомцев, о чем-то оживлённо беседующих. Ваня тоже меня заметил и, быстро попрощавшись, заспешил в мою сторону.

    - А я думал, ты на улице, - подойдя, сказал он.

    - Да нет, в подсобке таился.

    - В подсобке, - повторил Ваня. - В принципе этот вариант я тоже не исключал. Но, признаюсь, даже не заметил, как ты туда сиганул.

    - Что-то я засомневался, когда полицейские ввалились.

    - Сомнения никогда не бывают бесплодными, - философски заметил Ваня. - Но в данном конкретном случае нам должна противостоять контрразведка.

    - Ну да, конечно, - с нескрываемым скепсисом сказал я, - желательно, оснащенная лазерными пистолетами и удавками с электронным прицелом.

    - Пожалуйста, не удручай меня, - сняв очки и медленно принявшись протирать их фланелевой тряпицей, произнёс Ваня. - А то я могу подумать, что ты так же глуп, как и те, кто верит, будто Миша Горбачёв разваливал Союз по собственной инициативе.

    - Ваня, пожалуйста, без философии, - перебил я его на всякий случай - может, где Кляйнмюллер притаился, огляделся по сторонам. - Что дальше делать будем?

    - Отдыхать. А утром снова в ландратсамт. Кстати, ты знаешь какую-нибудь немецкую песню?

    - Я и русские-то до конца ни одну не помню.

    - Неужели так ни одну и не знаешь?

    - Разве что про милого Августина...

    - Отлично, - зловеще ухмыльнулся Ваня, надевая очки и пряча в карман тряпицу. - Вот ее-то завтра и споёшь.

    - Где?

    - Где, где? - передразнил он меня. - В ландратсамте. Иди и репетируй.

    - Я обещал к Мельнику зайти, - с некоторой неуверенностью в голосе произнёс я.

    - Никаких Мельников, - рубанул Брандт. - Всё! Встречаемся в восемь на этом же месте.

    Затем резко, по-военному, развернувшись и не оборачиваясь, он зашагал в сторону железнодорожного вокзала. Мне же ничего не оставалось, как отправиться домой, то бишь в хайм, и начать репетировать песенку с простым и бесхитростным припевом: "Ах, майн либер Августин, Августин, Августин. Ах, майн либер Августин, Августин, Августин!"

    Но вдруг меня пронзила мысль: "А перед кем и при каких обстоятельствах я буду петь эту самую песню?" Но ответить на этот вопрос было некому. Иван скрылся. Готлиб с компанией тоже куда-то исчез. "Ничего, - рассудил я, - завтра разберёмся".

    ...На следующий день мы с Ваней были точны.

    - Ну как, - первым делом спросил он, - репетировал?

    - Ещё как, - соврал я.

    - Отлично, - сказал он и кратко изложил план действий на сегодня...

    ...У кабинета, в котором сидели Кляйнмюллер и его брюхатый коллега Фреди, никого не было. Воровато оглядевшись по сторонам, Ваня, положив руку мне на плечо, свистящим шёпотом произнес:

    - Не дрейфь, я, как ты видишь, рядом. Но главное - запомни простую, но надёжную, словно швейная машина "Зингер", истину: если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, то сделай это сам. Вперёд! - И он легонько толкнул меня в спину.

    Глубоко вздохнув, словно перед прыжком в прорубь, я кратко стукнул костяшками пальцев по полированной поверхности двери и, надавив её ручку, переступил порог.

    В до противного знакомой комнате ничего не изменилось. Те же кипы актов на стеллажах, та же пофукивающая "чибо"*** кофеварка, та же газета в руках у Фреди. Нет, судя по фотографии на первой полосе, это была другая газета. А вот упёршиеся в меня раздраженно-презрительные взгляды - те же.

    - Господин Кляйнмюллер, - начал я заученно звонко, - я явился, чтобы ответить на все ваши вопросы.

    - Что? - голосом простуженного вурдалака спросил Кляйнмюллер.

    - Утомившись непрерывным отпуском, - продолжал я, - чувствую в себе потребность принести посильную помощь земле, на которой родились и которую при до конца не выясненных обстоятельствах покинули мои предки.

    - Кто? - заворожённо глядя на меня, спросил Кляйнмюллер... И тут же без всякого перехода взревел:

    - Вон! Моментально вон!

    Всё шло по плану, в который приблизительно час тому назад посвятил меня Ваня.

    - Нам нужно поговорить с глазу на глаз, - не обращая внимания на его вопли, сказал я.

    - Вон, пожалуйста, - как-то неуверенно и значительно тише повторил Кляйнмюллер.

    И тут как можно проникновеннее и душевнее я запел:

    "Ах, мой милый

    Августин, Августин, Августин.

    Ах, мой милый

    Августин, Августин, Августин..."

    - Он сошёл с ума! - воскликнул Фреди. - Срочно звони...

    - Прекратить! - не обращая на него внимания, рявкнул Кляйнмюллер.

    И я прекратил. Я перестал петь и потупил взор. Более того - я моментально стал похож (по крайней мере, так было запланировано) на раскаявшегося диверсанта или шпиона из американского фильма о кознях Кремля. Тем, кто эти фильмы подзабыл, напомню, что "русские" в них, невзирая на время года и место действия, появляются в неизменных зимних шапках на головах, с огромной бутылкой водки в кармане и связкой бубликов на шее. При этом лица у них одновременно свирепы, глупы и ошарашенно-испуганны. К сожалению, напялить все это разом мне не удалось, но кое-что, думаю, получилось.

    - Выдайте, пожалуйста, "фертрибененаусвайс", - как можно убедительнее сказал я. - Если не выдадите - у меня неприятности будут. А потом и у вас... А потом у нас.

    Фразу я не окончил, так как Фреди с грохотом отодвинул стул и, стараясь не глядеть в мою сторону, вышел из комнаты. Скорее всего, он двинулся за охранниками, чтобы те очистили от меня помещение, а может, и за врачом. Впрочем, размышлять об этом времени не было. Наклонившись в сторону злобно взиравшего на меня Кляйнмюллера, я, впервые назвав его по имени, спокойно и с расстановкой произнес:

    - Гельмут, нам нужно увидеться без свидетелей. Понимаешь? Без сви-де-те-лей, - повторил я по слогам. - Поймите же, наконец, что в конечном итоге побеждает тот, кто сильнее своего страха.

    И тут произошло то, что предсказывал Ваня и во что я ни капли не верил. Кляйнмюллер неожиданно успокоился, прекратил дергаться и как-то зачарованно посмотрел на меня. Наблюдая это неожиданное его преображение, я вспомнил, что подобный взгляд мне уже доводилось наблюдать - правда, при совершенно иных обстоятельствах и в другой обстановке.

Так смотрел по вторникам на окружающих измученный принципами и недержанием мочи Эдик Шмидт, с которым я некогда работал в одной московской газете. По вторникам у нас проводились планёрки, на которых разгорались весьма жаркие дискуссии относительно будущего репрессированных народов, подробности которых моментально становились известны в соответствующем отделе ЦК КПСС, а также в КГБ. Поэтому перспектива участвовать в них, что называется, по самый кадык наполняла Эдика влагой, которая бурлила, бродила и постоянно искала выхода. Объяснял он всё это дурной наследственностью. Но ведь что интересно, как только он уехал на воссоединение с родственниками в Германию, у него моментально пропали принципы и нормализовалась работа мочеиспускательного канала, что позволило ему бросить журналистское ремесло и заняться продажей землякам кастрюль и сковородок. О, если бы вы только слышали, сколь возвышенно и витиевато он рассказывал о них! Его кастрюли варили без воды, сковородки жарили без масла, а что касается электричества, то его они вообще не потребляли! И ведь многие аусзидлеры искренне верили Эдику, а самые жадные из них приобретали аж по два комплекта этих покрытых никелем "петролеум мобиле".

    - Зачем вы меня фотографировали? - прервал мои воспоминания Кляйнмюллер. - И вообще, что всё это означает?

    - Не задавайте, пожалуйста, вопросов, - строго ответил я. - Решайтесь, наконец.

    - Я уже решился, - сказал Кляйнмюллер.

    - Тогда встречаемся сегодня, - выпалил я. - Ну а где - тебе решать.

    - Сегодня - ни в коем случае, - почему-то испугался Кляйнмюллер. - Давайте завтра, в 17.20, на автостоянке перед ландратсамтом. Кстати, - вдруг превратился он в прежнего Кляйнмюллера, - почему вы мне тыкаете? На каком основании.

    - Решено, - перебил я его и, не попрощавшись, быстро вышел из кабинета.

    Первое, что я увидел, когда очутился в коридоре, был Фреди, за которым шествовали два дюжих охранника в синей полувоенной форме, с прикрепленными к поясам чёрными резиновыми дубинками.

    - Вот он! - указывая на меня сарделькообразным пальцем, выкрикнул Фреди.

    Естественно, оспаривать это его утверждение было бесполезно. И я что было силы бросился в противоположную от них сторону.

    Не знаю, то ли моя резвость была причиной, то ли лень преследователей, но, описав почти полный круг по этажу, у входных дверей я очутился первым. И уже не бегом, а почти обычным пружинистым шагом покинул столь негостеприимную чиновничью обитель.

    Пока мы с Ваней ехали к хайму, я, нервно похихикивая, обо всём и как можно подробнее рассказал ему.

    - Отлично! - заключил Брандт. - Завтра вручим ему секреты, и через месячишко, уверяю, получишь "фертрибен".

    - Какие секреты?! - не понял я.

    - Такие, что им всем тошно станет, - усмехнулся Ваня. - Всю свою подноготную им вручишь. Естественно, в письменном виде.

    - В смысле биографию?

    - Конечно! И ты убедишься, что люди ценят в других то, на что сами не всегда способны.

    - А на что они неспособны?

    - На нетрадиционность вручения обычной папки с обычными документами. Ведь у тебя, надеюсь, есть копии тех бумаг, что ты собрал для подтверждения своего немецкого происхождения.

    - Даже оригиналы есть.

    - Так вот, завтра ты их вручишь Кляйнмюллеру. Но обставим мы всё это как чистосердечное раскаяние русского шпиона. Понимаешь?

    - Догадываюсь.

    - Кстати, сопроводительное письмо я уже набросал, - сказал Иван и протянул пластиковую папку.

    Машинально раскрыв её, я прочел:

    "Федеральная разведывательная служба, Ведомство по защите Конституции, Канцелярия бундесканцлера, Министерство внутренних дел Баварии".

    - А при чём здесь баварское министерство? - спросил я.

    - Не помешает, - ухмыльнулся Брандт.

    - Тебе виднее, - без всякого энтузиазма сказал я. - А как ты думаешь, меня сегодня не арестуют?

    - Они что, идиоты, шпиона спугивать?! Они будут тебя разрабатывать, устанавливать твои явки, контакты, оператора, наконец, твоего выявлять.

    - А чего его выявлять? - усмехнулся я. - Ты и есть оператор.

    От этих моих слов Брандт аж подпрыгнул, а вместе с ним автомобиль, ибо, нечаянно тормознув, он забыл выжать сцепление. Сзади раздался пронзительный скрип тормозов и резкие, возмущённые сигналы. Но он, казалось, не слышал их. Повернувшись ко мне всем корпусом, он тихо произнёс:

    - Так у меня же кредит. Мне сейчас в тюрьму никак нельзя.

    - Не боись, - успокоил его я. - Мы туда не пойдем. Мы с тобой двойными агентами станем. Сам же говорил.

    - Ничего я тебе такого не говорил, - заводя заглохшую машину, сказал Брандт. - Я просто тебя как друг консультирую.

    - Ладно, там видно будет, - уклончиво сказал я и стал вслух читать сопроводительное письмо, подготовленное Брандтом:

    "Нет вождей,

    чтобы вести нас к славе,

    Мы без них на врага наступаем.

    Каждый свой долг выполняет сам,

    Не слыша чужого шага.

    Нет трубы,

    чтоб созвать батальоны,

    Без трубы мы ряды смыкаем...

    Смерть - наш Генерал,

    Наш гордый флаг вознесён,

    Каждый на пост свой встал,

    И на месте своём шпион".

    Дальше я читать не стал, ибо совершенно ничего не понял.

    - Это Редьярд Киплинг, "Марш шпионов", - покровительственно ухмыльнувшись, сказал Брандт.

    - А где ты его взял?

    - У сына. Он у меня Киплингом увлекается.

    - А зачем?

    - Для того, чтобы объяснить, кто ты есть на самом деле.

    - Тут, Ваня, не тюрьмой, а психушкой пахнет. Тебе не кажется?

    - Когда все прочтешь, тогда и решим, чем это пахнет. Давай продолжай.

    Следующие несколько строк были написаны прозой:

    "Да, уважаемые господа, как сказал великий Редьярд Киплинг, я мог бы стать шпионом. Но пока не стал им. Кто же тогда я? На этот закономерный вопрос отвечают прилагаемые мною документы. Надеюсь, в них вы найдете много полезной информации, которая обогатит вас и ваших близких".

    - После этого они будут просто вынуждены прочесть все твои справки, метрики и автобиографии! - паркуя машину, вскричал Брандт. - Надеюсь, теперь ты всё понял?

    - Она у меня одна?

    - Кто? - не понял Брандт.

    - Автобиография.

    - Было бы глупо, - криво ухмыльнулся он, - передавать им две, да ещё разные. Сразу бы засветился.

    - Кончай балагурить, - устало сказал я. - Пойдём лучше перекусим, пока не арестовали.

    - Ты иди, перекусывай, а мне ещё в пару мест заехать нужно. Сам знаешь, что волка кормит.

    - Знаю, - успокоил его я. - Вечером зайдёшь?

    - Зайду. А если без шуток, то завтра, думаю, мы с тобой всё завершим. Как говорится - или грудь в "фертрибенах", или голова в кустах.

    - Главное, чтобы сегодня не повязали, - ответил я.

    - Не повяжут, - как-то неуверенно сказал Брандт и включил зажигание.

    Дома было всё спокойно.

    - Ну, как день? - спросила жена.

    - Кажется, закончился, - ответил я уклончиво.

    - И то хорошо, - неожиданно миролюбиво вздохнула она. - Пойдём ужинать...

    А утром на пороге нашей комнаты возник крепкий баварец с кустистыми черными бровями вразлет, лет эдак сорока, улыбнулся и протянул мне коричневый пакет.

    - Что это? - деланно безразличным голосом поинтересовался я.

    - Вскройте и прочтите, - ответил баварец. - Там всё написано.

    Из-за плеча возникла жена. Мягко отодвинув меня в сторону, она сказала:

    - Проходите, пожалуйста. Может быть, кофе?

   - Не откажусь, - улыбнулся баварец.

    - Простите, не расслышала, как вас зовут, - продолжала жена.

    - А я ведь не представился, - ударив себя рукой по лбу, вскричал баварец. - Простите!.. Герр Майер. И ведь что примечательно - точно такую же фамилию носили мой папенька, дедушка и прадедушка по отцовской линии.

    Произнеся это, гость радостно расхохотался собственной шутке. Ну а я, настроившись на самое мрачное, вскрыл конверт.

    На двух листках бумаги по-немецки и по-русски меня спрашивали - не согласимся ли мы с супругой сегодня же явиться в некое учреждение, расположенное в Мюнхене, и в произвольной форме ответить на ряд вопросов. Также сообщалось, что нам будет оплачен проезд и выплачен гонорар за каждый час, затраченный на беседу.

    Что это за организация, я понял сразу, дивясь прозорливости Вани Брандта. И еще подумал, что на встречу с Кляйнмюллером, назначенную на 17.20 у здания ландратсамта, я наверняка опоздаю. Попутно вспомнил и о вечернем разговоре с Валериусом Мельником, который без предупреждения специально подъехал к нам в хайм и сообщил такое (!), что весь наш план, составленный с Брандтом, теперь выглядел, словно петарда рядом с баллистической ракетой. Поэтому хорошо было бы перед Мюнхеном ещё раз встретиться с ним и уточнить пару деталей. Но, глянув на уютно прихлёбывающего кофе герра Майера (в России люди его профессии, как правило, представлялись Владимирами Ивановичами), я вдруг отчётливо осознал суетность жизни со всеми её надеждами, обязательствами, обещаниями. Хотя. Выигрывают-то в основном терпеливые и в чём-чём, но в этом я никогда не сомневался.

    - Скажите, а к 12.00 мы в Мюнхен успеем? - обратилась жена к баварцу.

    - Очень даже просто. Я вас отвезу.

    На новеньком, пахнущем кожей BMW, по 92-му автобану мы добрались до Мюнхена за полтора часа. И всё это время боец баварской конторы "глубинного бурения" (в том, что трудится он именно в ней, даже моя жена не усомнилась) не задал нам ни единого вопроса. Зато сам, не умолкая, рассказывал бесконечные истории, притчи, пересыпая их специфическими баварскими шутками.

    - Вы, конечно, знаете, что раньше для порядочной немецкой женщины ничего святее четырех "К" не было, - не убирая с лица добродушную улыбку, но при этом хитро щурясь, говорил он. - Я имею в виду слова, начинающиеся на "К" - кирхе, киндер, кюхе и кайзер ****. А вот сейчас у наших бедняжек слов этих нет, но вот "К" остались.

    - Не понимаю, - подозрительно глянула на него жена. - Может быть, это какая-то игра немецких слов?

    - Нет, - искренне расхохотался герр Майер, - просто теперь главные приоритеты настоящей немецкой женщины выражены в словах - карьере, косметик, кламотен и кур.*****

    Потом мы заговорили о России и русских женщинах.

    - Известно ли вам, что под Мюнхеном, в местечке Зенон, существует русское православное кладбище? - неожиданно спросил герр Майер. - Представьте, в самом сердце Баварии стоят кресты, на которых по-русски написано "княгиня такая-то", "князь такой-то"...

    - Вполне даже допускаю, - ответил я. - Германия ведь не Россия.

    - А что Россия? - вздёрнул брови, очень напоминающие две зубные щётки, баварец.

    - Там памятники не только с немецкими, даже с русскими надписями выворачивают.

    - Да-а-а? - удивился Майер. - А зачем?

    - Давайте лучше о вашем кладбище поговорим, - решительно увела нас от взрывоопасной, как ей казалось, темы жена. - Так чем, говорите, оно примечательно?

    - На нём погребены останки дочери последнего русского царя Николая II Анастасии.

    - Я где-то читал, что она оказалась самозванкой, - умышленно с сомнением, чтобы не обидеть Майера, сказал я.

    - Это не важно, - ловко обгоняя очередной автомобиль, ответил баварец. - И хотя на кресте действительно начертано "Анна Андерсон", все знают, что в действительности под ним покоится Анастасия. В своём завещании эта женщина написала, что хочет быть похороненной в склепе Романовых на кладбище в Зеноне. Здравствовавший тогда герцог Лейхтенбергский, которому принадлежал не только замок, но и склеп, не стал отказывать в последней воле покойницы. И разве это неправильно?

    - Трудно решить, - уклончиво ответил я.

    - А вы и не решайте. Зачем? Принимайте все произошедшее и происходящее как неизбежную реальность нашего бытия, в котором прекрасного много больше, нежели дерьмового, - добродушно усмехнулся первый германский контрразведчик (а может быть, просто шофёр?), которого я самостоятельно вычислил.

    Тем временем, ловко взлетая и скатываясь с многоярусных эстакад Мюнхена, в который мы незаметно въехали, бровастый Майер, чьи предки также покоились в Зеноне, но на других кладбищах - они были "всего лишь простыми бауэрами", - продолжал рассуждать о том, что не стоит терзать себя сомнениями. Что вести с утра до позднего вечера аскетический образ жизни ещё более глупо, нежели заниматься психоанализом. Что нужно уметь любить женщин, хорошее застолье, традиции, регулярно ходить на футбол и, конечно же, верить в Бога. Что для этого лучше всего жить в Баварии, и конкретно - в Мюнхене. Я же жадно вглядывался в город, с которым (о чём смутно догадывался юношей, но в этот момент почему-то забыл) будет связан ещё один, как однажды подумалось в далеком 1972 году в не менее далеком узбекском городе Алмалыке, последний отрезок моей пёстрой, беспокойной жизни.

    Ну а о том, что главные мои приключения в Германии только начинаются, я, естественно, не знал.

    * Шпатен - сорт пива, выпускаемый в Баварии.

    ** "Кроне" - сеть магазинов.

   *** "Чибо" - сорт кофе, который почему-то любят провинциальные чиновники.

    **** Церковь, дети, кухня и кайзер.

    ***** Карьера, косметика, одежда, курорт.

В ЧУДЕСА ЛУЧШЕ ВЕРИТЬ

Въехав в столицу пива, барокко, высоких технологий и германского футбола, мы, миновав огромный дом, на террасах которого росли деревья, а на крыше угадывалась целая роща, двинулись, судя по указателям, к центру.

- И много у вас таких пирамид? - кивнул я в сторону возвышающегося над всем и вся монстром.

- Здесь - три. И в Путцбрунне* - пара. Нравится? - растянул губы в улыбке герр Майер.

- Даже не знаю, - провожая взглядом домину, ответил я. - Какой-то он необычный.

- Вы в нём бывали? - вмешалась моя супруга. - Думаю, что квартиры там не очень... Бетон он и есть бетон, даже с деревьями по фасаду.

- Я человек старых традиций и с женщинами не спорю, - дипломатично уклонился от прямого ответа наш гид-провожатый.

- Правильно делаете, - похвалила его жена и поинтересовалась: - Скажите, а знаменитую Фрауэнкирхе мы увидим?

- Боюсь, что нет. По крайней мере, сегодня и со мной.

"А может, никакой он не шоферюга сержантского звания, а конвойный, - вспомнив вечерний разговор с Валериусом Мельником, который всё же состоялся, но речь о котором впереди, мелькнула неожиданно у меня мысль. - И везёт он нас ни в какую не в контрразведку, укрывшуюся наверняка под вывеской "Общества любителей русско-немецкого фольклора" или "Ассоциации помощи жертвам тоталитаризма", а в аэропорт или на вокзал, откуда прямиком зафугуют на родину чужих предков. То есть, в Россию, Украину, Казахстан, Киргизию, а то и в Монголию. Документов ведь у нас никаких, гражданство - советское, с чиновниками я пересобачился, вот они и подсуетились.".

Конечно, то, что нас депортируют именно в Монголию, звучало фантастично, но не беспочвенно. В эту страну контрастов и крайностей (летом там может стоять жара, как в Африке, а зимой - сибирские морозы) меня давно затягивал некий рок. Первый раз, когда я ещё служил в Советской Армии, нашу воинскую часть неожиданно решили перебросить из Красноярска в Монголию. Лет эдак на пять, чтобы помочь аратам-скотоводам подлатать их железные дороги, построить пару посёлков и что-то ещё. Ведь им, согласно обычаям, тревожить (то есть копать) землю, не разрешалось.

Об этом мне сообщил земляк Саша Литвиненко, служивший писарем в штабе. Он же предупредил: "Твоя рота отправится в числе первых, а вот штаб и редакция с типографией бригадной газеты "Ленинское знамя" - последними". От него же я узнал, что те, кто окажется в Монголии в "первом эшелоне", "уйдут на дембель", то есть уволятся в запас, минимум на шесть месяцев позже установленного срока.

Мои шансы попасть в штаб равнялись нулю. И причиной тому была не моя "неблагонадёжная" национальность, а участившиеся ночёвки на гауптвахте, куда меня доставляли за стремление как можно больше времени проводить не в казарме, на плацу или стрельбище, а в городе, среди гражданского населения противоположного пола.

Оставалась газета. С присущей мне тогда самоуверенностью я решил, что кем-кем, а уж журналистом стану легко. Конечно, это могло сбить руку и притупить поэтический талант, как писали в журнале "Вопросы литературы", подписчиком которого к безумному удивлению замполита я был, и который поступал ко мне прямо в роту, но. уж очень не хотелось в Монголию.

За трое суток, прекратив самовольные отлучки и даже употребление алкогольных напитков, я, взяв за образец наиболее, как мне показалось, удачные статьи из окружной военной газеты, написал пару репортажей, рассказ и даже критическую заметку. В последней я вывел себя в образе солдата Н. из подразделения, которым командует капитан К. (это, чтобы враг, который, как мы знали, никогда не дремлет, не догадался, о каком конкретно солдате, командире и роте идёт речь).

Испросив разрешение у взводного на посещение редакции (мол, статью написал), я предстал перед главным редактором нашей бригадной многотиражки Анатолием Самуиловичем Бердичевским.

- Кроме этой прозы будней, приближающих нас к коммунизму, - произнёс я заранее приготовленную фразу, - у меня ещё стихотворения есть.

- А вот стихотворений не нужно! - насупился майор. - За стихотворения нас ни по головке, ни по другому месту не погладят.

- Репортажи беру. Их нам не хватает.

- Вообще-то я хотел стать корреспондентом "Ленинского знамени", - снова завладел я инициативой. - Убеждён, что с этой работой справлюсь.

- С зачислением на должность корреспондента - повременим, - ничуть не удивившись моему напору, ответил Бердичевский. - К тому же это лейтенантская должность. А вот наборщиком-метранпажем пойдешь?

Конечно, в мои планы менять работу машиниста железнодорожного крана ДЭК-25, которую я выполнял в то время, имея массу льгот, в том числе и возможность ночами вытягивать с платформ, стоящих на соседних путях, новенькие шпалы и тут же обменивать их у местных жителей на винно-водочные изделия, не входило. Ладно бы на должность корреспондента, с правом свободного барражирования по городу, а тут - на наборщика, вечно перепачканного типографской краской. Но выбора не было.

- Согласен! - заявил я. И тут же засомневался: - А капитан, то есть командир роты, отпустит?

- Отпустит, - уверенно сказал Бердический. - Ещё как отпустит, ибо полиграфисты, как говорил Владимир Ильич Ульянов-Ленин, есть самый передовой отряд рабочего класса. Соответственно и в армии полиграфисты тоже в передовиках. Улавливаешь политическую подоплёку?

- Улавливаю, - повеселел я.

- Тогда отправляйся в часть и жди. Тебе объявят.

Так, благодаря Монголии, Саше Литвиненко и майору Бердичевскому, я нежданно-негаданно стал вначале полиграфистом, а потом и журналистом. На всю, как выяснилось, оставшуюся жизнь.

.Машина неожиданно тормознула, и я, резко "клюнув" вперёд, очнулся от воспоминаний. А, очнувшись, услышал голос герра Майера:

- .С момента основания Мюнхена Генрихом Львом в 1158 году, - едва не по слогам выговаривал он, чтобы нам было понятнее, - центром города является площадь Мариенплац. До начала XIX века именно здесь проходили зерновые и крестьянские базары, а во времена средневековья проводились рыцарские турниры. Своему нынешнему названию Мариенплац обязана колонне Марии, которую воздвигли в честь святой заступницы Баварии в 1638 году. Если окажетесь рядом, обратите внимание на четыре крылатые фигурки установленные у её подножья. Первоначально они создавались для Фрауэнкирхе, но потом отцы города передумали. Эти четыре фигурки символизируют четыре беды - чуму, войну, голод и ересь, от которых святая Мария спасла наш город в средние века. Так вот, совсем рядом с Мариенплац и расположена Фрауэнкирхе, о которой вы спрашивали. Её строительство началось в 1468 году, а освятили церковь - в 1495-м .

.Продолжая вполуха слушать монотонный рассказ герра Майера, я снова погрузился в воспоминания.

В середине 80-х мне на выбор предложили стать - собственным корреспондентом московской газеты "Труд" в Монголии или. в Туркмении. Я же нацелился на Прибалтику. Причём, будет это Вильнюс, Рига или Таллинн, принципиального значения для меня тогда не имело. В результате я остался в Ташкенте, в котором тогда жил, и едва не угодил в тюрьму. Естественно, не за отказ от собкоррства в Улан-Баторе или в Ашхабаде. Просто "братья по разуму", вплеснув во всемогущий тогда ЦК очередной поток анонимок, попытались запихать меня под каток горбачёвской перестройки, который, как помнят читатели постарше, лишённый руля и ветрил (забыли установить), лихо носился по стране. Не без потерь, но я из-под него всё же выкарабкался. Потом поэтапно и не торопясь - рассчитался с "доброжелателями", ибо всегда жил по принципу: делать плохо - нельзя, а вот отдать плохое - нужно. Ну а, рассчитавшись, переехал с семьёй в Москву.

Но был в той давней истории некий положительный момент. С тех пор я точно знаю: если тебе что и предлагают, даже Монголию, не привередничай -хуже будет.

- .Вот мы, кажется, и приехали, - снова вывел меня из оцепенения нахлынувших воспоминаний голос герра Майера. - Прямо по курсу, как можете убедиться, колонна с золотым ангелом на макушке. Установили её в 1896 году в честь 25-летия мира и покоя, царившего тогда в Баварии и на её границах. Справа - самый фешенебельный и, соответственно, самый дорогой магазин продовольственных товаров Кефера. А слева - вас уже ждут.

Мы моментально обернулись налево, но никого не увидели. Прохожие - да, были. Ещё была собака на поводке. Но вот ожидающих.

- А я их не вижу, - сказала жена.

- Естественно, они же внутри, в здании, - хохотнул герр Майер, въезжая на миниатюрную парковочную площадку перед старинным двухэтажным особняком, окна которого были украшены витражами, а стены - разноцветной кирпичной кладкой.
Никакой вывески ни у ворот, за которыми располагался миниатюрный дворик с миниатюрными же цветочными клумбами и бронзовой скульптурой (по всей видимости, купидона с лирой в руке), ни у входной двери, обклеенной шпоном, мы не увидели.

Перехватив мой изучающе-насторожённый взгляд, водитель, шедший чуть сбоку, только хохотнул:

- Всё о.кей, дружище. Вы прибыли точно по назначению.

Тут же раздался легкий зуммер, и дверь, на ручку которой я надавил, легко распахнулась.

Мы очутились в квадратной, обшитой деревянными панелями комнате с камином в правом углу. Там же стояли диван, пара кресел и столик со стопкой журналов.

- Располагайтесь, - сказал водитель-разведчик и неожиданно исчез. Одна дверь - входная - осталась позади, другая находилась левее камина, а он был -справа. И вдруг исчез.

- Куда это герр Майер подевался? - спросил я жену, усаживаясь на диван и оглядывая комнату. - Ты не видела?

- А я и не следила, - ответила та, беря в руки журнал. - Наверное, докладывать пошёл.

- Странно, - буркнул я, продолжая осматривать комнату. И в этот самый момент со стороны глухой, как мне казалось, стены, вдруг возникла сухоногая, блеклогубая женщина в строгом синем костюме, белой кофточке и с чёрной папкой, которую она прижимала к груди.

- Здравствуйте, - пропела она нежным, совершенно не соответствующим её облику голосом, - вас, герр Александр, я прошу пройти со мной, а вам, фрау Ирене, хочу предложить кофе.

- Одновременно? - решил пошутить я.

- Что "одновременно"? - снова пропела дама.

- Пройти и предложить кофе?

- Поэтапно, - без тени улыбки ответила она и двинулась в направлении той двери, что была рядом с камином.

Распахнув её и пропустив меня вовнутрь, сама осталась снаружи.

Комната, порог которой я переступил, была светлой и, как мне показалось, радостной. Достигалось это благодаря длинным - аж до самого паркетного, цвета спелой вишни, пола, тюлевым занавескам на окнах, которые колыхал лёгкий сквозняк, и картинам на стенах (неужели оригиналы?), написанных в манере немецких экспрессионистов начала XX века Эрнста Людвига Кирхнера и Эрика Хекеля.

Из-за письменного стола, стоявшего у левой стены, навстречу мне поднялся мужчина примерно моего возраста и, широко улыбаясь, указал на стул за приставным столиком.

- Как добрались? Без приключений? - поинтересовался он по-русски, усаживаясь напротив.

- Спасибо. Все отлично, - ответил я по-немецки.

- Предпочитаете беседовать на языке Гёте? - с той же улыбкой, но с совершенно холодными глазами на загорелом породистом лице спросил он, даже не пытаясь скрыть некоторого сарказма в голосе.

- Смотря о чём. Если о серьёзном, то мне, как вы, вероятно, догадываетесь, говорить на языке Пушкина проще. Да и вам, думаю, это будет приятнее, - ответил я, размышляя: "А почему он не представился? Или у них так принято? И вообще, о чём мы будем говорить?.."

Словно отгадав мои мысли, хозяин кабинета, несколько театрально коснувшись рукой лба и сохраняя холодность во взгляде и доброжелательность в улыбке, заявил:

- Да, простите, забыл представиться: герр Мюллер.

"С таким же успехом, - подумал я, - мог бы назваться Рюбецалем** или Румпельштильцхеном*** - проверить ведь всё равно невозможно. Да и разве в состоянии повлиять его имя на исход нашей беседы и конкретно - на мою судьбу?"

- Кое-что нам о вас известно, а вот кое-что хотелось бы уточнить, если вы, конечно, не возражаете, - продолжал мой новый знакомец. - Например, сохранят ли авторитет среди земляков переехавшие в Германию на постоянное жительство лидеры общества "Видергебурт"? Каковы, на ваш взгляд, политические симпатии и антипатии большинства российских немцев? И, наконец, не хотите ли вы рассказать подробнее о себе?

- В смысле о моих взаимоотношениях с герром Кроте? - догадался я.

- А кто это? - упёрся взглядом мне в переносицу герр Мюллер.

- Чиновник из нашего ландратсамта. - Но, видя, что "товарищ не понимает", уточнил: - Ведающий фертрибененаусвайсами... В смысле признанием немцев немцами.

- Нет, он нас не интересует, - скороговоркой произнес боец незримого фронта. - Нас вы интересуете. Ваша, так сказать, основная деятельность и миссия в Германии.

- Ах, вот вы на что намекаете, - догадался я.

- Естественно, - ещё шире заулыбался и даже потеплел взглядом герр Мюллер.

И здесь, уважаемый читатель, я вынужден прервать стенограмму нашего с ним диалога, ибо, в отличие от меня, ты ничего не понял. А всё потому, что я не успел тебе рассказать (и не тебе одному - родной жене тоже) о разговоре с Валериусом Мельником и о встрече с Альфредом Шпулером****.

Когда накануне, поужинав, я вышел размяться перед сном, то неожиданно наткнулся на Мельника, направлявшегося именно ко мне.

- Я в цейтноте, - привычно зачастил он. - Хорошо, что ты сам вышел. Проводи меня обратно к машине. Я должен тебе что-то сказать.

- Говори, - согласился я, - но может, всё же зайдёшь?

- Не транжирь моё время, - вдруг рассердился Мельник, - забыл, что за дни у меня?

Я вспомнил об открытии "Ностальгии" и замолчал.

- Короче, недавно меня вызывали в одну хитрую контору. И в этой конторе меня прямо спросили - знаю ли я тебя? Я, естественно, сознался. Но на всякий случай уточнил: не очень. Тогда меня спросили - известно ли мне, что ты капитан КГБ?

- Кто?! - схватил я Мельника за рукав. - Капитан КГБ?!

- Отпусти материю и не ори, - не меняя интонации, той же скороговоркой, пробарабанил он.

- Это всё Бранд! Это он подучил меня шпиона изображать, - вдруг догадался я.

- Ваня здесь ни при чём, - перебил меня Мельник. - О том, что ты капитан, местным "буровикам" информацию слил Алексей Кучихин. Помнишь такого?

- Кучихин?! Он что, тоже в Германии?

- Не знаю. Скорее всего, нет, но его фээргэвский коллега, с которым я беседовал, ссылался именно на него.

- А зачем?

- Людям в России жить нужно. Там сейчас все чем-то торгуют. Одни - телом, другие - нефтью, третьи - секретами.

- А Кучихин, который, по своей официальной должности в КГБ, надзирал за российскими немцами - фантазиями, - перебил я его.

- А что тебя здесь удивляет? - искренне возмутился Мельник. - Если есть спрос, должен быть и товар. И не будь таким категоричным, пожалуйста. Судя по твоей реакции, ты не совсем капитан.

- Как это понять "не совсем"? Старший лейтенант, что ли?

- Не цепляйся за слова. Я хочу сказать, что Кучихин подсунул им лажу.

- Конечно!

- В таком случае он тройной молодец!

- А подробнее можно? - едва сдерживаясь, чтобы не ткнуть Валериуса кулаком в пузо, процедил я.

- Элементарно, Ватсон, - тоном актёра Василия Ливанова, игравшего Шерлока Холмса, прогундосил Валериус. - Во-первых, если это действительно враньё, и ты не капитан, то местная контрразведка пущена по ложному следу. Во-вторых, за то, что сдал тебя, он получил вознаграждение, и тем самым слегка подлатает бюджет своей семьи, а значит, и страны нашего с тобой исхода. Кстати, огонька не найдётся?

- Про третьих забыл, - протянул я ему зажигалку.

- Не волнуйся, не забыл, - закуривая и опуская мою зажигалку в свой карман, ответил Мельник. - Теперь к тебе здесь и относиться будут соответственно, а не как, допустим, к какому-нибудь Феде с водокачки.

- Спасибо, брат, - ехидно процедил я.

- Пожалуйста, - не обращая внимания на мой сарказм, уже нормальным, а не гундосым голосом ответил Мельник. - Кстати, помнишь фильм "Мертвый сезон"? Помнишь, как на мосту шпиона, которого Банионис играл, на американца обменивали? Классная, согласись, сцена!

- Но почему я в ней задействован?

- А почему нет?

- Да потому что - одно дело валять дурочку, изображая шпиона-идиота, другое - быть офицером КГБ. Нет, я этого так не оставлю, если ты не шутишь, и тебе действительно это сказали.

- И не мне одному. Многим. Просто кто-то поверил и молчит, а кое-кто не хочет тебя оскорблять. Короче, об этом знают, и эта весть, как говорится в Писании, разнеслась по городу быстрее четырех ветров земли, - процитировал он "Откровения Иоанна Богослова". - Так что имей в виду. Кстати, ты знаешь историю Кучихина?

- Не всю, а так, в общих чертах. Помню, как он на съездах "Видергебурт" выступал - идею восстановления нашей республики на Волге отстаивал. Потом я его статьи для "Нойес лебен"***** готовил. А затем подполковника (он же подполковником был) из органов погнали. Не то за сверхлояльное отношение к немцам, не то за излишнюю лояльность к Боре-алконавту. Хотя многие тогда говорили, что всё это элементарная кэгэбэшная подстава, санкционированная ЦК КПСС.

- Похоже на правду, - согласился Мельник. - А Боря-алконавт - это кто? Ельцин, что ли?

- Естественно. Это же было в самом конце правления "меченого". Кстати, если я напишу официальный протест и потребую объяснений, то могу на тебя сослаться?

- Ссылайся, - великодушно разрешил Мельник. - А куда ты его направишь и что в нём напишешь?

- Об этом сообщу потом, если подбросишь до гостиницы "Цур Пост" сейчас.

- Да здесь пешком - всего ничего.

- Давай, давай, - уже успокоившись, ибо знал, что именно предприму, оставил я без внимания его причитания. - С тобой всегда так. Сделаешь великое одолжение, пожертвуешь, например, тысячу, а вот рядиться станешь из-за копейки.

- Есть такой грешок, - согласился Мельник, включая зажигание. - Скаредность ко мне генетически от папеньки перекатилась. А вот щедрость - я от маменьки-немки и двух тёть унаследовал.

- А они разве не швабки****** ?

- Обижаешь! Стопроцентные пруссачки.

.Рядом с гостиницей "Цур Пост" жил Альфред Шпулер, мой второй по счёту приятель из коренных немцев в Германии, который, как туманно намекали другие местные немцы, был некогда в больших чинах и званиях. Но незадолго перед объединением Германии всё потерял из-за трепетной любви к своей Родине, что после 45-го года здесь особо не приветствуется, и к женщине, которая в итоге его бросила.

К нам в город он прибыл не то на поселение (хотя подобной формы наказания в Германии вроде не существует), не то с целью сменить окружение. Правда, сам он как-то обронил: "Бывшие коллеги вынудили". Как бы то ни было, имея два высших образования и свободно владея четырьмя языками, Альфред работал сторожем.

"Главное, чтобы он оказался дома, а не двинулся в рейд по кнайпам или дежурил" - подумал я, вдавливая кнопку звонка.

- Кто там? - раздалось в домофоне.

- Я, Альфред. К тебе на пару минут можно?

- Врёшь, что на пару, но заходи, - прохрипело из домофона.

Бывший фээргэвский разведчик и, как писали местные СМИ, "по совместительству один из лучших агентов Маркуса Вольфа"******* (естественно, и то и другое - в прошлом), обладал крайне важным и редким качеством: он умел слушать. В тот вечер, выслушав и закурив очередную сигарету, Альфред изрёк:

- Конечно, я помогу составить тебе это письмо. И адреса, куда его следует отправить, я тоже знаю. Но прежде подумай и ответь - чего ты им хочешь добиться?

- Справедливости, - сказал я. - Ведь меня оболгали.

- Наивный, - усмехнулся Шпулер, - неужели ты надеешься, что они, прочтя это письмо, извинятся перед тобой? Или застыдятся и решат возместить моральный ущерб, который ты вроде бы понёс?

Я молчал.

- Нет, дружище, они не застыдятся. Они посмеются. Но, как говорят немцы, если тебя бьют, а ты молчишь, то ты либо святой, либо мёртвый. К счастью, ты жив. Святость же по понятным причинам мы опускаем.

- Так что же делать? - не выдержал я.

- Отвечать тем же.

- Не понял.

- Если тебя ещё раз назовут капитаном КГБ, ты должен возмутиться и закричать: "Это я капитан?! Свиньи! Я уже полгода - полковник!". Затем сделать паузу и добавить: "И не просто полковник, а резидент. Меня к ордену представили". И поверь - к твоей персоне моментально утратят всякий интерес. Ну, скажи, пожалуйста, - кому придёт в голову "мыть кости" человеку, утверждая, что он капитан или даже майор КГБ, когда он сам называет себя полковником?

- В этом что-то есть, - согласился я.

- Тогда действуй, - подтолкнул меня к двери Альфред. И усмехнувшись, добавил. - Сейчас ко мне должна прийти девушка. Из ваших. И я не хочу, чтобы она тебя видела.

- Значит, всё в норме?

- Да, тем более, что в любви она - Бетховен.

- В таком случае, не хочешь ли ты на ней жениться?

- Ну нет, - искренне испугался Шпулер. - Постоянных перегрузок мне не выдержать. Не та фактура.

.Теперь, уважаемый читатель, тебе понятно, о чём думал и что я ощущал, сидя напротив герра Мюллера в одной из комнат уютного особнячка в центре Мюнхена, перед которым замер бронзовый купидон.

- И чем вы намерены заняться в Германии? - вкрадчивым тоном уточнил предыдущий вопрос герр Мюллер.

- Тем же, чем занимался раньше, - не моргнув глазом, ответил я.

- Вы имеете в виду журналистику или.

- И "или" тоже, - вытягивая ноги и располагаясь поудобнее, кивнул я.

- Понятно. Ценю вашу откровенность, - тоже склонил голову дознаватель. - Кстати, могли бы вы назвать имена наиболее авторитетных российских немцев?
- И не только назвать. Я подготовил цикл статей о наиболее авторитетных организациях руссланддойче, с перечислением их лидеров, активистов, задач, которые они перед собой ставят.

- Интересно. Очень интересно. Где они будут опубликованы?

- Конечно, хотелось бы в какой-нибудь немецкоязычной газете. Но пока не получается.

- К сожалению, мы ничем помочь не можем, - на всякий случай поспешил проинформировать меня герр Мюллер. - А вот копию с удовольствием приняли бы. Для общего, так сказать, нашего развития.

- Вы хотели сказать - расширения информации?

- Ну, да, конечно. Вы правильно поняли.

- К сожалению, копии у меня нет.

- А дома?

- В смысле в хайме?

- Да.

- Там есть.

- Подарите? С дарственной надписью, - льстиво улыбнулся герр Мюллер.

- Лучше продам.

- Вы постепенно становитесь западным немцем.

- Плохо что "постепенно", а не сразу, - хмыкнул я.

- Скажите, герр Алекс, вы не в курсе - кто в СССР курировал российских немцев по линии КГБ? - как бы между прочим задал вопрос не очень гостеприимный собеседник. ("Даже кофе не предложил! А еще немецкий чиновник. А, может, таким образом он решил унизить меня?")

- Мне ли не знать! - умышленно покровительственным тоном гоготнул я. - Подполковник (при этом максимум пренебрежения к якобы младшему по званию) Кучихин. Но его, как я слышал, разжаловали. За несоответствие. И на этой почве он совершенно свихнулся. Составил какой-то трактат и всучивает его западным разведкам.

- Всучивает это в смысле ссучился? - неожиданно блеснул знанием лагерной фени герр Мюллер.

- По сути, вы правы, - внешне сохраняя спокойствие, ответил я. - Но в данном случае я хотел сказать, что он пытался продать эту самую "аналитическую справку о российских немцах" (он её так озаглавил) албанской и португальской разведкам. И как всегда, всё перепутал. Может быть, умышленно, может, потому что немножко "поехал".

- Вы сказали "поехал". Куда, если не секрет? - перебил знаток фени, но никак не уличного сленга.

- Я имел в виду - сбрендил, то есть заболел психически. Ведь зачем албанцам и португальцам подобная справка? Тем более что Кучихин, как мы знаем, страшный путаник. Почище Гдляна с Ивановым.

- А это ещё кто? - не спуская с меня взгляда, спросил герр Мюллер.

- Борцы с советской коррупцией.

- А-а-а, - протянул с явным пренебрежением мой собеседник.

"Интересно, а сам он в каком звании? - размышлял тем временем я. - Наверняка не старше капитана. А может, и того ниже. Хотя."

- Вы намекаете, что информация Кучихина, - прервал мои размышления неугомонный следопыт, - не заслуживает внимания?

- Естественно, - ответил я. - Ведь в ней он, - здесь я сделал паузу и, вперившись взглядом в глаза собеседника, продолжил, - одного небезызвестного вам человека называет капитаном, хотя он уже полковник.

Герр Мюллер молчал. Я - тоже.

- Мы, кажется, обо всем с вами поговорили, - наконец, произнес он, отводя взгляд, - у меня более нет вопросов. Спасибо, что приехали. Ну а копию своей статьи о российских немцах вы, как и договаривались, передайте, пожалуйста, герру Майеру. Что же касается гонорара за неё, то чек мы переправим почтой. Если вы не возражаете?

Я не возражал. И попрощавшись с хозяином (без рукопожатия, а только кивком головы), снова оказался в обшитой деревянными панелями комнате. Жена, перед которой стоял кофейник, сахарница, вазочка с печеньем и чашка, лениво перелистывала какой-то иллюстрированный журнал.

- Наконец-то, - с явным осуждением в голосе вымолвила она. - А меня так и не вызывали.

- Почему? - удивился я.

- Сказали, что решили ограничиться тобой.

- Да-а-а, - протянул я и в этот момент со стороны глухой стены, как мне показалось ещё в первый раз, снова возникла сухоногая, блеклогубая женщина в строгом синем костюме, белой кофточке, но не с чёрной папкой, которую она прижимала тогда к груди, а с белым конвертом в руках.

- Это вам, герр Александр, - пропела она. И на всякий случай уточнила: - Гонорар. Пожалуйста, распишитесь, - и протянула ведомость.

- Наклонившись к кофейному столику, я расписался.

- Пересчитывать? - спросил я.

- Не стоит, - улыбнулась сладкоголосая дама с постной фигурой. - Хотя, конечно, можете.

- Не буду. Мы свободны?

- Да, герр Майер уже ждёт вас.

Обратная дорога показалась мне почему-то короче, но в то же время тягостнее. Герр Майер едва не с первых метров продолжил свой исторический экскурс в прошлое Баварии. При этом жена методично перебивала его самыми неожиданными вопросами и комментариями. По всей вероятности, она решила использовать словоохотливого водителя в качестве спарринг-партнера в освоении немецкого языка и тем самым компенсировать неполученный гонорар (с ней-то никто не беседовал). Я же, пересчитав деньги, пришел к выводу, что жизнь не так уж и мрачна.

Когда мы возвратились в хайм, то в почтовом ящике среди кипы рекламных предложений обнаружили письмо, из которого узнали, что наша просьба о разрешении переезда в другой город удовлетворена.

Где-то месяцев за шесть перед этим мы, ни капли не веря в успех, а надеясь исключительно на чудо, обратились в Земельное управление, занимающееся переселенцами, с заявлением - перевести нас в аналогичный хайм, расположенный в Ландсхуте, Нюрнберге, Аугсбурге или в Мюнхене. Мотивировали эту свою просьбу мы тем, что люди мы городские, и найти себе применение в большом городе нам будет значительно проще. Первые три города нам отказали, а вот Мюнхен неожиданно дал "добро".

Самое же примечательное заключалось в том, что одновременно мы вырывались из цепких объятий Гельмута Кляйнмюллера.

Наивные, мы даже представить себе не могли, как обрадовался этой новости сам Кляйнмюллер. Буквально на следующий день нам передали произнесённую им при свидетелях фразу: "Я хочу забыть эту семейку, как кошмарный сон".

Может быть, он действительно забыл нас. А вот мы его - нет. И чем дальше в прошлое отодвигаются те дни, проведённые в городке, расположенном на краю знаменитого Баварского леса, тем светлее и даже радостнее они кажутся.

Итак, нам нужно было паковать свой малозначительный скарб и устраивать проводы перед началом нового этапа нашей жизни.

* Путцбрунн - пригород Мюнхена.

** В германской мифологии дух гор, несущий непогоду и обвалы, появляющийся перед незнакомцами, как правило, в облике серого монаха.

*** Гном, герой немецких сказок.

**** Альфред Шпулер - один из героев книги Александра Фитца "Судьба - российский немец".

***** В годы существования СССР - центральная газета советских немцев. Выходила в Москве.

****** Швабы, согласно распространённому среди остальных немцев мнению, отличаются излишней бережливостью, граничащей порой с патологической жадностью. Об этом их качестве существует масса анекдотов.

******* Генерал-полковник в отставке, с 1951 по 1986 годы возглавлял внешнюю разведку ГДР.

ЕВРОПЕЙЦАМИ МЫ УЖЕ БЫЛИ

То, что я сейчас произнесу, способны понять исключительно гурманы, знакомые с Востоком, восточной кухней и тамошним менталитетом. Так вот, у узбекской Лепёшки есть сын. Зовут его - Самса. Ещё у неё есть дочка по имени Чучвара. А так как семьи на Востоке не только многодетные, но и ветвистые, словно карагач, то наличествует масса дальних родственников - Манты-апа, Нарын-ака, дядюшка Лагман, тетушка Мампар, Кок-чай, красавец Шашлык и, конечно же, Плов-ака, который, как утверждал великий исследователь, философ, историк и писатель Лев Николаевич Гумилёв, появился на свет благодаря личному распоряжению Чингисхана. Именно легендарный полководец якобы приказал своим поварам создать блюдо сколь вкусное и сытное, столь простое в приготовлении. Так родился плов. Но удивительно другое - монгольский плов кардинально отличается от того, что варят, допустим, на Кавказе, в Персии или в Турции. В России, на Украине, в Молдавии, не говоря уж о Прибалтике, пловом называют рисовую кашу. Хорош плов в Узбекистане и Таджикистане, а вот казахский очень смахивает на монгольский - специй маловато, да и рис порой слипается. Не особо меня вдохновляет и плов, который готовят туркмены. "Ну а правильный плов, где готовят?" - вправе спросить читатель. Отвечаю: самый правильный плов готовят в Ферганской долине. Там даже город есть, который называется Ош, что в переводе с узбекского (хотя он и расположен в Киргизии) означает "плов".

На этом хотел было поставить точку и приступить к рассказу о проводах, которые мне устроили земляки в славном баварском городе Деггендорфе, но, сглотнув слюну, подумал: а почему прежде не поделиться рецептом приготовления плова, который я лично и специально сварил в тот день? Тем более что это совсем не борщ или пельмени, которые, как утверждает мой близкий друг, а в недавнем прошлом соратник по движению "Видергебурт" Виктор Эренд, "и в Африке - пельмени". А он, поверьте, знает, что говорит, ибо, возвратившись на родину предков и обосновавшись в симпатичном гессенском городе Фульде, в основном голодает. Но не потому, что нищ или скуп (недавно дом построил, гостям неизменно рад), а исключительно в лечебных целях.

Кстати, из-за этих самых "лечебных целей" с ним регулярно происходят различные забавные истории.

Так вот, когда я однажды спросил Эренда, что ему снится голодными ночами, он вначале возмутился, мол, я человек семейный (!), а потом, помявшись, всё же ответил: "Совсем не то, на что ты намекаешь, тем более, что я, если честно, более всего люблю пельмени".

- Какие конкретно? - поинтересовался я.

- Сибирские, - пояснил Эренд. - Разве другие бывают?

- Конечно, - заверил я его. - Уральские, например, московские, русские, таджикские с тыквой. А ещё есть итальянские - равиоли, тортеллини, капелетти.

- Все это - от лукавого, - перебил меня Виктор и произнёс своё сакраментальное: - Хорошие пельмени - и в Африке пельмени. - Помолчал и добавил: - Сибирские. Ты хоть знаешь, почему пельмени пельменями называются?

Я не знал.

- Слово "пельмени" происходит из удмуртского языка и означает "ушки из теста". Понял?

Я ещё больше зауважал Эренда и уверился в мысли, что пельмени делятся в основном на две категории - очень вкусные, то есть сибирские, и так себе, то есть не сибирские.

Другой мой старинный приятель, один из ведущих в Баварии специалистов в области китайской медицины Андрей Бумаценко, как каждый "справжний" украинец, всем прочим яствам предпочитает сало и борщ. Вспоминаю, как однажды я порекомендовал его другому своему приятелю, чемпиону Германии по спортивной ходьбе Нишану Дамлеру.

У последнего возникли какие-то проблемы с суставами, а через месяц стартовала Олимпиада в Афинах.

Посетил Нишан доктора Бумаценко раз-другой и звонит мне:

- Саша, ты уверен, что Андрей китайский врач? Это же ужас, что он мне прописал?

- Настой из толченых ящериц с консервированными тарантулами? - предположил я.

- Хуже! Он меня осмотрел, прослушал и прописал. Ты только не падай, ты слушай. Он мне прописал хороший шмат сала, тарелку наваристого борща и чарку горилки! Ежедневно! Ты слышишь?!

- Слышу, конечно.

- И это китайская медицина!? У меня же соревнования на носу, мне вес держать нужно, дыхалку, а он мне сало с горилкой.

- Китай большая и загадочная страна, - начал я его успокаивать, - возможно, в некоторых его регионах и употребляют бульоны. Мы же не знаем.

- Там и кузнечиков со змеями употребляют, - перебил Дамлер. - Их, ради олимпийской медали, я бы, может быть, даже и съел. Зажмурившись. Но то, что Бумаценко мне прописал из самостийного меню.. Нет! Почти не сомневаюсь, что братья Кличко это едят. Но я-то не боксёр, я - легкоатлет.

Звоню Бумаценко и сразу в лоб:

- Это правда, что ты Дамлеру сало с горилкой прописал?

- Наичистейшая! - расплывается в улыбке (этого я, естественно, не вижу, это я чувствую) Андрей. - Нужно спасать хлопца!

- А что, китайская медицина, которой три тысячи лет, бессильна?

- Прежде нужно восстановить его жизненные силы, - отвечает Бумаценко. - Поэтому я вначале прописал ему украинскую народную терапию. В ряде случаев её сочетание с китайской даёт потрясающие результаты. И потом борщ, да ещё на сале, да с горилкой никому не вредил.

- А борщ какой-то специальный? - интересуюсь я.

- Украинский, - с придыханием произнес Бумаценко. - И горилка - украинская. В этом и заключается их всепобеждающая сила.

Ну что тут скажешь или возразишь? Но Дамлер к совету специалиста не прислушался и, как результат - на Олимпиаде в Афинах в тройку призеров не вошёл.

Впрочем, пора возвращаться к тому, с чего начал повествование, то есть к ферганскому плову - самому вкусному из пловов, которые доводилось мне пробовать. А чтобы и вы смогли в этом убедиться, приведу-ка я, пожалуй, его рецепт. Тем более, вдруг и вам однажды придется покидать своих друзей и своего Кляйнмюллера (он есть у каждого, просто не все об этом знают) и устраивать проводы.

Конечно, лучше всего было бы снять баварский ресторанчик и не морочить себе голову. Ведь недаром говорят - ешь пищу тех, на чьей земле живешь. Но в то время позволить себе этого я не мог, а вот арендовать зал при евангелической церкви - на это денег хватило. Да и все без исключения приглашённые единодушно заявили: "Нам без чужих будет легче расслабиться". А Готлиб Маерле, ни к кому конкретно не обращаясь, вдруг изрёк: "Эх, молодость уходит, обаяние изнашивается, а бывало." Но что бывало, мы так и не узнали, ибо из-за угла возникла его бабка.

Впрочем, я снова отвлёкся, позабыв о рецепте, которым обещал с вами поделиться. Итак, мясо для настоящего плова - всегда баранина, но иногда можно использовать и говядину. Морковь должна быть спелой, сочной, лучше жёлтой. Рис - крупным, цельным. Я, например, предпочитаю красноватый сорт девзира. В Европе его можно купить у корейцев или китайцев в магазинах "Азия". Хорош у них и белый рис. Но ни в коем случае не используйте рис, который продают в супермаркетах. К какой-нибудь котлете его, вероятно, можно приспособить, но для плова...

Лук - только репчатый. Чеснок - обычный. Перец - красный, стручковый. В качестве специй обязательны зира, кашныч (зерна киндзы), шафран (для подкрашивания) и барбарис. Иногда в этот перечень включают базилик, по-узбекски "райхон".

Варить плов, конечно, лучше всего на курдючном жире, но проблема в том, что курдючные бараны ни в Европе, ни в России, ни в Австралии или Америке не водятся. Лично мне курдюк привозят из Ташкента. Когда же его нет, то я использую обычное растительное масло.

Теперь о посуде, в которой будете готовить плов. Это должен быть только казан! Варить плов в кастрюле - примерно то же самое, что жарить в ней шашлык или, допустим, яичницу.

Важный момент - пропорции. Лично я, чтобы накормить, допустим, восемь человек (на проводах в Деггендорфе было двадцать с лишним), придерживаюсь следующих: мясо - 1,5 кг, морковь - 1,2 кг, растительное масло - 400 гр., рис - 1,2 кг, лук - 0,5 кг, специи - 50 гр. Это на казан объемом до десяти литров. Да, совсем забыл, восемь человек при всём моём гостеприимстве собрать мне удаётся не всегда. Но это не повод для печали, ибо настоящий плов хорош на второй, и даже на третий день. Но учтите - разогревать его, если останется, нужно исключительно на чае. Плесните в казан или в сковороду немного жидкости из заварочного чайника и - никаких проблем.

А теперь я расскажу, как варят ферганский плов.

Прежде всего, в течение пяти минут нужно разогреть казан на максимальном огне. Затем влить в него всё масло и раскалять, не уменьшая огня, минут шесть-семь. После этого можно опускать заранее очищенный и нарезанный кольцами лук, сразу же приступив к помешиванию, чтобы не подгорел. Важное уточнение - до закладки риса ни в коем случае не закрывайте казан крышкой.

Как только лук приобретет тёмно-золотистый цвет, а это происходит минут через пять-десять, опускайте мясо, нарезанное кубиками размером приблизительно 4х4 см, и продолжайте все это помешивать.

Примерно минут через пятнадцать мясо потемнеет и на нём образуется корочка. Значит, подошло время бросать в казан морковь. Заранее очищенную и нарезанную (вначале её настругивают пластинками, а затем нарезают соломкой, толщиной приблизительно в 0,5 см) опускают в казан. При этом я немного уменьшаю огонь, чтобы морковь чуть-чуть размякла (тогда её удобнее размешивать), а мясо и лук на дне не подгорели.

Минуты через три-четыре я возвращаю конфорке прежний жар, а ещё минут через 10-15, когда морковь также приобретет золотистый цвет или бордовый (это зависит от её первоначального цвета), можно заливать сырой водой так, чтобы она полностью покрыла всю поверхность.

Не торопясь, перемешайте бульон (то, что у вас получилось, вообще-то называется зирвак) и уменьшите огонь до минимальной интенсивности кипения. Затем, продолжая помешивать, всыпьте две столовые ложки соли, истолчённые в ступке зерна киндзы, шафран, горстку барбариса, два маленьких или один большой стручок красного перца и опустите две очищенные головки чеснока.

Попробуйте зирвак в месте кипения на вкус. Он должен быть горько-солёный, так как много соли заберёт рис. При необходимости добавьте соль и одновременно вскипятите воду в чайнике.

А теперь огонь под казаном следует увеличить до максимума. Заранее промытый рис засыпать в казан равномерным слоем поверх зирвака и разровнять шумовкой, после чего налить кипяток, так, чтобы он покрыл рис на два пальца высотой, то есть на 1-1,5 см.

Не уменьшая огня и ни в коем случае не перемешивая, плов следует варить до испарения воды ниже уровня риса. При этом спустя некоторое время осторожно сдвиньте рис от стенок казана к центру, чтобы он не подгорел, а также сделайте проколы в нескольких местах (ножом или ручкой ложки) - для выхода пара.

Подошло время попробовать рис на вкус. Если он ещё не сварился, добавьте кипятка. Это достаточно ответственный момент. Ведь ваша задача "поймать" именно то мгновенье, когда вода уже почти выпарилась с поверхности риса, но он только полуготов. Ведь доходить до кондиции ему предстоит при закрытом казане еще минут пятнадцать - двадцать.

А теперь уменьшите огонь до минимального. Соберите рис шумовкой в центре аккуратной горкой, высыпьте на его поверхность истолчённую зиру, накройте все это полукруглой тарелкой, чтобы между стенками казана и ею осталось не более 1-2 см, и плотно накройте крышкой. В течение десяти минут он должен постоять на самом слабом огне. Затем выключите его и, не снимая крышки, пусть побудет на плите ещё минут десять-пятнадцать.

Наконец, мы снимаем крышку, убираем тарелку и начинаем тщательно перемешивать плов шумовкой. При этом рис должен быть рассыпчатым, но не сырым. На заранее подогретый ляган рис нужно насыпать горкой, водрузить наверху головку чеснока, по низу кругом обложить кусками мяса и всё это посыпать зернами граната. Да, не забудьте непременно поставить на стол салат из помидоров, огурцов с луком и горьким перцем, но без масла. Называется он "шакороб". Учтите, овощи для него нарезать следует только с руки мелкими пластинками, а ни в коем случае на разделочной доске. Так он во сто крат вкуснее. Ну и, конечно, не будет лишней бутылочка, а то и две доброй водки.

Написав это, я, что естественно, расчувствовался и вспомнил строки из поэмы "Струна рубайата" моего оставшегося в Ташкенте сердечного друга Александра Файнберга:

Пред блеском этой сказочной горы

бледнеют президентские столы.

Чеснок над ней восходит, как корона,

и в недрах жиром светятся мослы.

О, чудо риса, мяса и костей!

Тебя достоин дрезденский музей.

Но первая рука вонзилась в гору -

и залоснились бороды гостей.

Я тоже вырос в голубом краю.

Себе я плов рукою подаю.

Пускай Европа бьет о зубы ложкой.

Я ж не предам родную пятерню.

И ещё я вспомнил, как в 1987 году был зачислен в штат выходившей в Москве главной газеты российских немцев. После утверждения на редколлегии я решил отметить это событие, причём не с "группой избранных товарищей", а со всем коллективом. Но пригласить всех в ресторан я, как и в Деггендорфе, не мог - финансово не тянул, а накормить всех пловом - это запросто. Но где его приготовить? Не в гостинице же. И тут на помощь пришла заведующая редакцией Нелли Каверзнева:

- Переезжай-ка, Саша, - сказала она, - из "России" на Шелепихинскую набережную. Там у издательства "Правда" в обычном жилом доме есть блок квартир, приспособленных под общежитие для командированных на месяц и более. У каждого по комнате, а кухня - общая.

Я, естественно, согласился и моментально позвонил в Ташкент, откуда со знакомым летчиком мне передали два десятилитровых казана, специи, овощи, ибо всё это происходило ранней весной, и тогда в Москве, в отличие от сегодняшней, даже синтетических помидоров-огурцов из Голландии не было.

Плов получился славный, и я с помощью редакционного шофёра Славы, укутав казаны в огромные банные полотенца (чтобы не остыл), доставил их в редакцию, где в самой большой комнате уже были сдвинуты столы. Не помню, прекратилась ли на тот момент антиалкогольная бредятина Горби или нет, но соответствующие торжеству напитки на столах присутствовали.

И вот в самый разгар веселья один из моих новых коллег Виктор Гердт, известный своей приверженностью народным традициям, вдруг, ни к кому конкретно не обращаясь, говорит:

- Дожили - коллектив немецкой газеты отмечает прием немца на работу узбекским пловом. Не спорю, он получился вкусным. - И, обернувшись в мою сторону, продолжил: - Скажи, Фитц, почему ты не приготовил что-нибудь немецкое? Или не умеешь?

- Почему же, - несколько смешавшись, ответил я. - Кое-что умею. Например, айнтопф*. Но как бы я его сюда привёз? Да и где бы необходимые продукты нашёл?

- А что, плова по-немецки не существует? - попытался развить дискуссию Гердт. Но на него зашикали. Мол, не порть аппетит, компанию и вообще, откуда у немцев плов? Вот сосиски с капустой, гуляш по-баварски или свиной рулет по-бранденбургски - дело другое. А то надумал - плов.

.Прошли годы и как-то, очутившись в одном из ресторанчиков в городе Розенхайме, я прочел в меню: "Плов по-немецки". Несказанно удивившись эдакому чуду - заказал. Попробовал. Потом, познакомившись с поваром, записал рецепт. Вот он: "Потушить нарезанное ломтиками мясо в горячем масле, залить кипятком и добавить пряности. Затем варить мясо почти до готовности. Добавить нарезанные помидоры и картофель и варить ещё 10 минут, после чего положить отваренные горошек и фасоль. Ещё раз довести суп до кипения, влить в него при постоянном помешивании сметану, взбитую с крахмалом, снова приправить суп пряностями и посыпать мелко нарезанной травой".

Вот такой, оказывается, готовят в Баварии плов, на который я бы с радостью собрал всех своих бывших коллег из выходившей в Москве главной газеты российских немцев. И, прежде всего, Виктора Гердта, живущего теперь, как я слышал, в Гёттингене. Пусть тоже попробует и скажет - плов это или. А я и не знаю что. Наверное, всё же плов, но по-немецки.

Впрочем, стоп! Хватит! Пора возвращаться в Деггендорф на славную пирушку, которую почтили своим присутствием вечный диссидент Андреас Фукс, Валериус Мельник, явившийся вместе со своей двоюродной сестрой Ольгой Фихте и чужой женой, эффектной блондинкой, которую звали Нелли Шпур. При этом оба они делали вид, что связывает их исключительно бизнес. Также прибыл Рудик Ланге с женой Лилей и огромным чугунком в руках.

- Мы люди простые, - сказала Лиля, высматривая место, куда бы Рудик мог поставить чугунок. - Как у вас тут заведено - не знаем. Но я подумала, что штрудель** не помешает. А вот Рудька сопротивлялся: "Не позорься! Куда ты с чугунком? Еще тазик возьми". А я его не послушала.

- И правильно сделала, - похвалил я её. - Настоящий штрудель - именно тот гастрономический сапфир, которого недоставало нашему столу.

- Ты не шутишь? - с подозрением уставилась на меня Лиля. - Ты всегда шутишь, а потом.

- Суп с котом, - гаркнул, незаметно подкравшийся Готлиб Маерле.

- Ну ты, дед Готлиб, даёшь, - охнула Лиля. - Так же и заикой сделать можно.

- Заикой это ничего, - успокоил он Лилю. - Заики они так трепетно поют, что аж душа холодеет.

- Ты, случаем, не с кастратами их перепутал? - вмешался Рудик.

- Ни в коем разе, - сдвигая неизменную кепку ближе к макушке, ответил Готлиб. - Помню, в Чимкенте случай мне рассказывали.

Но что рассказали Готлибу в столице Южного Казахстана, мы так и не узнали. Шумной толпой в зал ввалились местный краевед и патриот Ганс Альгемайер, вечный оппонент Готлиба по вопросам мироустройства Герберт Юнг, бывший водитель-дальнобойщик Тони Рукгабер со своей Татьяной, Йоганн Брандт с женой Марией, которого к вящему его неудовольствию окружающие продолжали звать Ваней, Роберт Шнайдер с Анной Дорфлер, Николаус Тропманн и Андрей Бенски с супругами, активист-иеговист Фердинанд Айсфельд с двумя симпатичными девицами явно не монашеского поведения, певица Виктория Ганн с мужем Генрихом, ловко катившим на специальной тележке клавишные, усилители, микрофоны и прочие музыкально-песенные причиндалы. Были и другие люди, имена которых, если я и назову, то позже. Все они, что естественно, были разряжены, и у каждого в руках (это я сразу понял) по гастрономическому сюрпризу собственного изготовления.

- О, люди! - возопил я, - признайтесь - кто надоумил вас превратить мой вечер грусти и прощанья в праздник чревоугодия? Зачем вы это всё принесли?! Когда вы, наконец, станете чопорными европейцами?

- Мы ими уже были, - успокоил меня Айсфельд. - Это, во-первых. А, во-вторых, идеалы никогда полностью не воплощаются в земной жизни. И всё это происходит из-за греховности человека.

- Ну, запел, запел, - подступил к нему Готлиб. - Мы же не у тебя на собрании. Забыл, что ли? Мы на Санькиных проводах. И вообще, если ты, конечно, порядочный человек, то должен жениться на одной из этих девушек, - неожиданно объявил он. - А лучше на двух стразу, а то водишь их, водишь.

- Оставь свои предложения при себе, - рассердился Айсфельд, - тем более что мы не мормоны.

- Так я тебе и поверил, - пробурчал Готлиб.

- Всё понятно, - перебил я их. - Генрих, - окликнул я Ганна, - бери руководство вечером на себя. А вот за порядок и нейтрализацию Готлиба отвечает.

Я обвел присутствующих взглядом и понял, что эту почётную миссию никто добровольно взваливать на себя не хочет.

"Ну не портить же им застолье", - мелькнула мысль, и неожиданно для себя я вдруг объявил: - За порядок отвечает тоже Ганн, а вот за Готлиба - я сам.

Редкие хлопки (руки ведь у большинства были заняты) и мощный, одобрительный гул голосов земляков подтвердили - моя жертва оценена по достоинству.

Выбор Ганна не был спонтанным. Во-первых, он специализировался на ведении крупных музыкально-песенных конкурсов. А, кроме того, они с Викторией регулярно выступали в концертах, по германскому телевидению, снимались в кино, а Вика к тому же была ещё и моей землячкой - оба мы родились в посёлке Батамша Степного района Актюбинской области, правда, с разницей в двадцать лет не в мою пользу.

- Итак, дорогие земляки, - объявил вышедший в центр зала Генрих, - пока вы наполняете ваши бокалы, я просто обязан напомнить вам слова писателя Антуана де Сент-Экзюпери, который однажды сказал: "Самая большая роскошь на земле - это роскошь человеческого общения". Так выпьем же за эту роскошь и начнем ею наслаждаться!

- Позвольте алаверды, - поднялся с места Николаус Тропманн.

- Позволяем, - великодушно разрешил Ганн.

- Если человек, как говорят у нас в Нижней Баварии, закусывает один, - с напускной многозначительностью произнес Тропманн, - значит, ему плохо. Очень плохо. А вот если он закусывает с друзьями - значит, ему хорошо. Поэтому давайте выпьем и за тех, с кем приятно закусывать!

Проблем, чем закусить, не было - столы буквально трещали от обилия блюд, одно краше и экзотичнее другого. Но если наши, то есть российские немцы, не особенно выбирали чем закусить, то немецкие немцы налегали исключительно на экзотику - винегрет, селедку под шубой, беляши, манты, опровергая тем самым утверждение, что ко всему новому они относятся если не с предубеждением, то с опаской. И в напитках они явно отдавали предпочтение русской водке, а не французскому коньяку. Единственно, каждый раз спрашивали: "Простите, эта бутылка случайно не самопал?"

- Ты глянь, - ткнул меня в бок Готлиб, которого я усадил по левую от себя руку, - мы здесь всего ничего, а местные уже соображают. Слово "самопал" выучили.

- Выучишь, если травануться не хочешь, - поддержал тему, сидящий напротив Рукгабер.

- Лучший способ не травануться, - вступил в разговор мудрый Брандт, - покупать русскую водку только у немцев.

- Ой, Ваня, рискуешь! Ой, рискуешь, - пододвигая к себе блюдо с копченостями, пробасил Маерле. - "Покупать только у немцев". Да за такие разговорчики "зелёные" или социал-демократы тебя и под суд могут.

- Может, ты хочешь сказать, что христианские демократы лучше? Или свободные демократы? - набычился Рукгабер.

- Кончайте с политикой! - цыкнула на них Ира Бенски. - Тут никакой самопал не нужен - от одних вас уже тошно.

Неожиданно громко заиграл и засверкал никелем, и замигал лампочками мини-оркестр под управлением вездесущего Генриха Ганна, а Виктория Ганн низким, глубоким голосом запела проникновенную балладу наших дедов "Es wallt ein Mann nach seine Heimat reisen". Все на какое-то время умолкли, а потом робко стали подпевать ей.

Едва смолкли аккорды грустной баллады, как зазвучала весёлая полька "Oh, Susanne", без которой просто немыслим ни один вечер российских немцев.

- Нравится? - наклонился через стол к Гансу Альгемайеру Готлиб.

- Хорошая мелодия, - кивнул патриот Деггендорфа.

- Ну а что тогда сидишь, как Черчилль на именинах? - возвысил голос Готлиб. - Всё о своих руинах думаешь.

- Какой Черчилль? - аж замер с вилкой в руках Альгемайер.

- Тот, который у англичан королевой работал. Забыл, что ли?

- Сэр Уинстон Черчилль!?

- Сэр, сэр, - согласился Готлиб.

- Но он не был королевой! Он был премьер-министром!

- А какое это теперь имеет значение? Ты лучше посмотри какой стол! Какие люди! И вообще, друг наш уезжает! Ты ощущаешь трагичность момента?

И в этот момент в дверном проёме вдруг возник Гельмут Кляйнмюллер. Близоруко прищурившись, он стал внимательно оглядывать танцующих, пьющих, закусывающих, явно кого-то выискивая.

- Ты глянь кто там, - удивленно воскликнул Иоганн Брандт. - Ты его приглашал?

- Нет, конечно.

- А может он с фертрибеном? - предположил Брандт. - Может, он, узнав что ты уезжаешь и всё осознав, решил вручить его тебе в торжественной обстановке?

- Да нет, - тоже посмотрев в сторону Кляйнмюллера, сказал Готлиб. - Он скорее всего Саньку арестовывать явился. С полицией.

- С какой полицией? - вступил в разговор Альгемайер.

- С той, что на улице осталась, - пояснил Маерле. - Чего тут непонятного.

- Кончай панику распускать, - цыкнул на Готлиба Брандт. И уже ко мне: - Пойди, выясни, в чём дело.

Но первым, пока я выбирался из-за стола, к Кляйнмюллеру подскочил активист-иеговист Айсфельд и, подобострастно взяв за локоток (слов из-за музыки я, естественно, не слышал), стал ему что-то говорить.

"Интересно, неужели и этого к себе в секту агитирует?" - мелькнула мысль.
- А вот и Алекс, - радостно, будто служил у меня мажордомом, объявил Айсфельд.

Кляйнмюллер медленно обернулся, и вдруг некая растерянность на его лице сменилась застенчивостью.

- Простите, что без приглашения, - не зная, куда девать правую руку, приготовленную, как мне показалось, для рукопожатия, ровным голосом произнёс он. - Знаю, что вы уезжаете, и вот решил проститься. Точнее, пожелать доброго пути и сказать "до свидания".

- Прежде давайте поздороваемся, - предложил я и протянул ему руку.

- Удивляетесь, как я отыскал вас? - спросил он.

- И это тоже.

- Очень просто. Я заехал в хайм, и ваши соседи сказали, что вы с друзьями собрались в помещении при лютеранской кирхе, прихожанином которой я являюсь.

- Разве вы не католик? - искренне удивился я. - Был убеждён, что все баварцы католики.

- Подавляющее большинство. Но случаются, как видите, исключения.

- И всё равно странно. Мне передавали, якобы вы сказали, что хотите забыть нас как кошмарный сон.

- Совершенно верно. Но прежде я действительно хочу убедиться, что вы покидаете Деггендорф. И ещё я действительно хочу пожелать вам хорошего пути.

- В таком случае присоединяйтесь к нашей компании.

- Нет, нет, я пойду.

- А мы вас не отпустим, - из ниоткуда возник Готлиб Маерле, который, несмотря на свою, как он утверждал, приобретённую в Германии глухоту и гремевшую музыку оказывается, всё слышал. - Вы - почти виновник торжества.

- В каком, простите, смысле? - насторожился Кляйнмюллер.

- В том, что все здесь присутствующие хотят с вами чокнуться, - увильнул от прямого ответа Готлиб.

А тем временем немецкие песни, как это неизменно происходит на гулянках руссланддойче, сменились русскими. И Виктория Ганн уже пела "Очи чёрные". А потом "Берега", "Алые розы".

Кляйнмюллера усадили рядом с Бенски и Рукгаберами, которые усиленно стали его потчевать немецким штруделем, приготовленным Лилей Ланге, солёной, а не кислой, как принято в Германии, капустой и баварским пивом.

При этом Антон Рукгабер, почему-то по-русски приговаривал:

- Вот скоро плов будет. Настоящий. Ферганский, но по немецкой методике.. Вот тогда мы с тобой водочки треснем. А то всё пиво да пиво.

Перехватив мой взгляд, придвинулся Брандт и, словно прочтя мысли, сказал:

- Поверь, лучше потом раскаиваться, чем сожалеть о том, чего не сделал сейчас.

- Может быть, ты и прав, - согласился я и неожиданно для самого себя предложил Кляйнмюллеру выпить на брудершафт, но с условием поцеловать кого-нибудь из женщин.

И мы выпили, не закусывая, и смачно поцеловали подружек Фердинанда Айсфельда, которые неведомо каким образом оказались рядом. Потом выпили по второй и снова поцеловали подружек. Ну а потом произошло то, что и должно было произойти, но, к счастью, без свидетелей...

* Специфическое немецкое блюдо, представляющее собой густой суп с мясом, копчёностями, сосисками, картошкой, овощами и зеленью.

** Штрудель, который готовят российские немцы, не имеет аналогов ни в Германии, ни в России. Связано это с тем, что его рецепт, привезённый немецкими колонистами в Российскую империю три столетия тому назад, не претерпел за эти годы никаких изменений. В то же время в самой Германии уже давно готовят совершенно иное блюдо, которое также называют "штрудель".

ЖИЗНЬ И ЖИТУХА

После памятной вечеринки в Деггендорфе, когда весть о моём неожиданном отъезде сделала всех нас друзьями, когда улеглись шпионские страсти и отпустило похмелье, миновал месяц, а может, даже пять.

Время быстротечно и слова "день длиною в жизнь" - не просто красивая метафора. Вспомните детство. Сколько радостей, разочарований, открытий, удивлений вмещали наши дни. А сейчас? Сутки, словно курьерские поезда проносятся. Аж в глазах рябит. Однажды моя тёща, вздохнув, сказала: "Целая жизнь позади, а оглядываюсь и, кажется, будто вошла в комнату через одну дверь, да вышла через другую". Хотя, читатель, может быть, ты изумительно юн, и мои рассуждения покажутся тебя обычным стариковским брюзжанием. Но умоляю, не спеши с выводами, ибо молодость, как известно, относится к категории недостатков, которые быстро проходят.

Год и девять месяцев мурыжили чиновники мои документы. А когда стали уже их выписывать, то выяснилось, что паспорт мне нужно выдавать как человеку, возвратившемуся на родину, то есть германское гражданство мною не приобретается, а - наследуется. И чего ж, спрашивается, в таком случае они кровь мою пили? Информацию всякую собирали? Ваню Брандта, словно Тарзана, по деревьям скакать вынуждали?

И как тут не вспомнить злющего и ершистого Алекса Прибсона по кличке "адмирал", приехавшего в Германию из Новосибирска. Когда после долгих мытарств он получил вначале долгожданный фертрибененаусвайс, затем - гражданство и, наконец, немецкий паспорт, то явился в амт к чиновникам, проверявшим его бумаги и не то спросил, не то констатировал:

- Значит, признали меня немцем.

- Да, - отвечают чиновники. - Немец вы, немец. Успокойтесь.

- За себя-то я теперь спокоен, - говорит им Прибсон, - меня вы волнуете.

- А что мы? - удивились чиновники. - С какого-такого мы вас взволновали?

- А с такого, что хочу посмотреть ваши бумаги, почитать свидетельские заявления о том, как конкретно вы соблюдали немецкие обычаи. Хочу послушать в вашем исполнении рождественские песенки и чтоб всё это - на диалекте, а не на хохдойч.

Чиновники вначале удивились, а потом обиделись. Вы, говорят, господин Прибсон, вообще-то в своём уме? А он им так спокойненько:

- Вы меня не отвлекайте и не пытайтесь запутать. Вы бумаги мне предъявите, ибо чует моё сердце, что никакие вы не немцы, а неведомо кто.

Короче, разразился страшный скандал и "адмирала", чтоб неповадно было, решили оштрафовать. Пригласили его повесткой в суд, а он там снова: "Вы мою немецкость до девятого колена проверяли. И я не сопротивлялся. Так почему же вас нельзя проверить? Или мы в Индии, а не в Германии живём, и все чиновники здесь из секты неприкасаемых?"

Кое-как судья его утихомирил, и то потому, что сам оказался из румынских немцев, то есть таким же, как Прибсон аусзидлером...

Впрочем, хватит! Возвращаемся в Мюнхен, в город во всех отношениях прекрасный, жить в котором - одно удовольствие. Ну а если ты имеешь ещё и работу, то жизнь твоя в нём не просто удовольствие, а полный восторг! Особенно, если мозги не загружаешь.

Приходишь после смены, принимаешь душ, ужинаешь, плюхаешься в кресло перед телевизором, а заботливая супруга на тележке уже батарею не просто баварского - мюнхенского пива подкатывает, на которой поднос с орешками и ты, отключив голову, которая и так работает вполсилы, упираешься взглядом в экран. Хорошо? Не то слово, божественно! А в субботу - на футбол! Пощекотать нервы и продрать глотку, болея за родную "Баварию" или за мюнхенских львов из команды "1860". Зимой же, когда футбола нет, - на машину и - в Альпы, которые видны из окна - на лыжах кататься. Ну а летом, конечно же, в Хорватию или в Северную Италию, которую ещё Южной Баварией здесь называют. Ведь до Адриатики от Мюнхена езды всего ничего - пять часов по автобану. Так почему бы на выходные туда не смотаться?

"Ух, и повезло же автору!" - подумает читатель. Но окажется прав только наполовину. Ибо, хотя и жил я теперь в Мюнхене, но вот работы не имел и даже писать прекратил, ибо с журналистикой решил заканчивать. Надоела мне она. Новая жизнь, как я рассуждал, должна быть новой во всём, в том числе и в работе. Конечно, чтобы отдышаться да осмотреться, можно было "упасть на "социал", или, как говорят американцы, "вэлфэр", и прикинуться писателем-диссидентом. Но существовать за чужой счёт да ещё врать - гордость не позволяла.

Спасение, как всегда, явилось с самой неожиданной стороны. На этот раз в образе хорвата по имени Славко. Работал он на товарном складе Центрального железнодорожного вокзала Мюнхена, а я жил совсем рядом - на упиравшейся в него Байерштрассе.

Из моего окна были хорошо видны и поезда, и толпы вечно спешащих людей, и просторный, огороженный витым металлическим забором двор, по которому сновали двурукие автопогрузчики и приземистые, похожие на майских жуков, электрокары - с цветными контейнерами, бурыми ящиками, брезентовыми тюками... Наблюдая однажды за всей этой кутерьмой, я вдруг вспомнил, что начинал трудовую карьеру тоже на железной дороге, где поработал немного помощником машиниста электровоза, а в армии, как я уже говорил, - машинистом железнодорожного крана. Но вот уволился в запас журналистом и на "гражданке" более ничем кроме как писанием репортажей, сценариев документальных фильмов и телепередач не занимался. Так почему бы мне, вдруг подумал я, не вернуться к тому, с чего начал, то есть в молодость? И отправился на товарный склад.

Там то, познакомившись со Славко, я выяснил, что 70 процентов водителей автопогрузчиков - хорваты. А, выяснив, пригласил его в хорватскую харчевню, в которой изумительно готовят зубатку на гриле с навагой, припущенной в соусе. Отведав национальное блюдо под названием "море-сумма", что в переводе - "море-лес", и выдув литр молодого вина, Славко поклялся, что меня тоже возьмут водителем автопогрузчика, хотя я и не хорват. Единственная заминка возникла из-за того, что у меня, как он выразился, не было "папиры", то есть водительского удостоверения. Но разве это проблема для человека, решившего возвратиться в молодость?

Несколько дней я ходил в приподнятом настроении, представляя, как невообразимо изменится (естественно, к лучшему) моя жизнь, когда, расставшись с журналистикой, я усядусь за руль автопогрузчика. Как, снова став пролетарием, обрету душевный покой и наплевательское отношение к происходящему в мире, стране и в Галактике. Единственно, я пока не знал, где буду учиться на водителя автопогрузчика.

И снова - удача! На Мариенплац нос к носу сталкиваюсь со своим старинным ещё по Москве приятелем Володей Орленко, некогда работавшим в ЦК ВЛКСМ.

- Какими судьбами?! - потрясается Орленко. - Ты-то как здесь очутился?

- Как немец, - отвечаю. - А ты в отпуске,что ли, или в командировке?

- Да нет, - говорит Орленко и, помявшись, добавляет: - Может, ты и не знал, но в детстве моя бабушка... В общем, перебрался я сюда как контингентный беженец.

- Понятно, - прервал я его. - И чем занимаешься?

- Мы все учимся, - говорит Орленко, - и я, и жена, и дети. Я, например, школу компьютерного дизайна заканчиваю. А до этого "корочку" бухгалтера получил.

- Здорово, - искренне восхитился я. - Как тебе это удалось?

- Что "удалось"? - спрашивает Орленко.

- Учёбу получить.

- Как, как? Через биржу труда, по-ихнему арбайтсамт. Забыл, что ли, завет Ильича?

- Какой завет? - не понял я.

- "Учиться, учиться и учиться, пока в ж.у смерть не постучится".

- Понятно, - говорю и моментально вспоминаю детство, и как однажды ночью, приставив к стене школы, в которой учились, лестницу, я вместе с одноклассником Геной Грибановым, забравшись на неё, приписал окончание этой фразы к знаменитому изречению Владимира Ильича, выдавленному на кирпичной кладке гранитными буквами. Ну а потом. Впрочем, к счастью, нас тогда не вычислили, и всё обошлось.

- А ты чем занят? - спросил Орленко, когда мы присели за столик итальянской кондитерской, которых в этом месте Мюнхена почти столько же, сколько откормленных, словно рождественские гуси, голубей.

И тогда, попивая минералку с лимоном, я поведал ему о своей мечте распрощаться с журналистикой и стать водителем автопогрузчика. Ну а потом рассказал об арбайтсамовском чиновнике, отказавшем мне в курсах.

- На засранца нарвался, - констатировал Орленко. - Но на твоём месте я б в гегемоны не пошел - журналистом остался. Впрочем, если так уж приспичило и ты действительно решил сменить профессию, то двигай к начальству этого чиновника, но смотри - не жалуйся. Они этого не любят. Прикинься наивным. И вообще что-то не очень я верю, что тебе в трёхмесячных курсах отказали. Может, ты неправильно понял? Я, например, третий год учусь. И, как видишь, ничего - никто не кантует.

Выслушав эти напутственные слова несостоявшегося "нового русского", рано утром следующего дня, когда обрывки снов ещё таяли в сознании, я снова двинулся на штурм арбайтсамта.

Непосредственной начальницей моего чиновника оказалась женщина лет тридцати, похожая фигурой на Клаудию Шифер, а раскраской - на "солнечного клоуна" Олега Попова. Причём даже без кепки. Это несоответствие дамского корпуса и лица вначале меня немного смущало, но потом я пообвык.

Не перебивая, она внимательно выслушала меня, потом поднялась из-за стола, молча прошлась по комнате и, облокотившись на спинку своего кресла, вымолвила нежным контральто:

- Я приветствую ваше желание стать водителем автопогрузчика. Приходите, пожалуйста, через два года, и вы получите направление на курсы.

- Как через два года?! - изумился я. - Почему через два года, а не сейчас?

- Потому что прежде, - улыбнулась мне немецкая фотомодель, раскрашенная под русского клоуна, - вы, как гласит закон, должны два года поработать. И только после этого можете претендовать на учёбу.

- Но кто ж меня на работу без немецкой "папиры" возьмёт? - невольно употребил я любимое словечко хорватского друга и ходатая Славко.

- Без чего, без чего? - не поняла Шифер-Попов.

- Без немецких документов, - уточнил я.

- Ах, вы это называете "папира"? - проглотив "р", засмеялась она.

- И вообще, накануне я беседовал с одним своим земляком, - не обращая внимания на её поддевку, продолжал я, - так он уже третий год учится. Причём не на трехмесячных курсах, а сначала в школе бухгалтеров, а теперь - компьютерного дизайна.

И тут произошла новая метаморфоза - из "солнечного клоуна" моя собеседница вдруг превратилась в Бориса Ельцина. Не вся, правда, а только лицом. Но от этого лучше я себя не почувствовал.

"Ужас какой! - подумал я. - А может, всё это мне мерещится? Или, как случается при резких перепадах кровяного давления, в глазах стало двоиться?"

Но передо мной сидели не две, а только одна гражданка, правда, с насупленным, недовольным бабьим ельцинским лицом и сдвинутыми бровями. Значит, давление ни при чём.

Украдкой я глянул на её правую руку, но она, будто почувствовав, моментально убрала её со стола.

- Скажите, а ваш друг тоже аусзидлер? - прервала мои размышления чиновница.

- Нет. Он здесь по линии беженцев, - повторил я фразу Орленко. - Контингентных.

- Вот видите! - оживилась она и снова стала походить на Олега Попова и немножко на Клаудию Шифер. - Кстати, вы гражданин Германии? - с какой-то, как мне показалось, интимной интонацией в голосе, поинтересовалась она.

- Конечно! - гордо выпятил я грудь.

И тут, о чудо: дама, или это мне только показалось, стала смотреть на меня не как на безработно-бесполое существо, предел мечтаний которого - усесться за руль двурогого автопогрузчика, а как на мужчину. Причём, мужчину, явившегося к ней не на трамвае, а, как минимум, на "бентли" (сомневающимся поясню: "бентли" - это автомобиль и к горячей мамочке лесбийского джаза певице Гледис Бентли не имеет ни малейшего отношения). А потом (вероятно, от нервного перенапряжения) я представил нас с ней (не с Бентли же!) в постели. И от этого мне стало вдруг жутко, ибо при всём моем уважении к клоуну Попову и всемерном презрении к Ельцину, заключить их в объятья, даже при условии, что у них фигура Клаудии Шифер - бр-р-рр.

- Вот видите, - повторила моя искусительница, - вы гражданин, я - гражданка, а вот ваш друг. Кстати, как его зовут?

- Орленко.

- Герр Орленко - беженец! Этот человек лишился родины, друзей, близких. Он, спасая свою жизнь, оставил могилы предков, свои жалкие сбережения ("Эх, - подумал я, - знала бы ты, курица, о его приватизированной квартире в высотке на Кутузовском"). И наш долг, - возвысила голос моя несостоявшаяся партнёрша по сексу, - помочь ему адаптироваться в чужой стране. Неужели вам это непонятно?

- Понятно, - пробурчал я, поднимаясь со стула. - До встречи через два года.

- Успехов вам, - искренне улыбнулась чиновница арбайтсамта и неожиданно стала походить на лидера свободных демократов Гвидо Вестервелле, гордящегося своей нетрадиционной сексуальной ориентацией.

"Чертовщина какая-то, - бормотал я, направляясь пешком к своему дому на Байерштрассе. - Булгаковская дьяволиада, сказка Гауфа*, гора Броккенберг, а не арбайтсамт". И тут меня осенило. Ну, конечно же! Сегодня ведь 30 апреля**! Но почему это случилось в Мюнхене, а не в Саксонии-Анхальт, где подпирает небо Броккенберг? Или у них, то есть у ведьм, выездное заседание? И надо же было мне на него угодить! Но хода обратно не было. Что же делать? Искать другую работу? И я вспомнил, как близкий приятель, владелец фирмы по изготовлению и ремонту каминов Иоахим Новак,*** попытался устроить меня в королевский замок в Обершляйсхайме**** на место тронувшегося умом ночного сторожа. У Новака были там такие завязки, что о-го-го. Ведь одних каминов в замке штук тридцать! А ещё есть печи, кафель, керамическая плитка для облицовки стен печей и т. д.

В замке, как он объяснил, неожиданно появилось привидение, которое имело гнусную привычку прятаться по сумрачным углам, летать по коридорам, а ещё стоять за спинами дежуривших по ночам охранников и при этом что-то бормотать на языке, на котором говорили лет эдак триста тому назад.

- Так это же, - помню, воскликнул я, - прекрасно! Меня никаким диалектом не возьмёшь! Я ведь к языкам невосприимчив.

Короче, как объяснил я Новаку, настал долгожданный момент, когда из неприятности (появление привидения) мы сделаем приятность! А я, обретя уединение (нет ничего хуже, нежели работать в коллективе) и получая за это деньги, напишу великий роман о потусторонней жизни, который, если не затмит, то станет в один ряд с лучшими работами самого Густава Мейринка*****.

Сумеречным вечером вместе с Новаком мы отправились в замок знакомиться с привидением. И познакомились! А вот с работой - сорвалось. Не выдержал я конкуренции с одним из дюжины отставных полицейских, также претендовавших на это место. Убеждён - приведению выбор администрации пришёлся не по нраву, иначе зачем бы он стал бродить по ночам по черепичной замковой крыше. Узнал об этом я из газет, в которых подробно рассказывалось о ночном телефонном звонке случайного прохожего и о снятии доблестными пожарными экс-полицейского с крыши баварской достопримечательности. Но пытаться снова устроиться смотрителем я не стал, ибо, как говорит мой друг хирург Михаэль Реслав, если дело сразу не заладилось, то лучше забыть о нём.

Короче, я был загнан в угол, и журналистика снова цепко ухватила меня за полу пиджака.

Почему опять? Так ведь однажды я с ней едва не расстался, когда участвовал в возрождении Лютеранской Церкви в России. Но об этом периоде жизни как-нибудь в другой раз. А тогда, осознав, что гегемона из меня не получится, по крайней мере, в ближайшие пару лет, я (а что ж было делать?!) отправился на радио "Л".

Располагалось оно на краю прекрасного Английского парка, который, как уверяли местные путеводители, был самым обширным в Европе. А ещё этот парк облюбовали нудисты, на которых, и об этом знала вся русская колония Мюнхена, в перерывы ходила любоваться часть сотрудников радиостанции. Поэтому "колонисты", притаившись в английских кустах, в свою очередь наблюдали за любовавшимися. Как в том старом анекдоте: "Объявление во французском бардаке: секс с девушкой - 10 евро, наблюдать в щёлку за процессом - 20 евро, наблюдать в другую щёлку за наблюдающими - 30 евро".

Всё на этом радио мне было в новинку, всё интересно - как-никак "главное гнездовье антисоветчиков".

Одним из первых, с кем там я подружился, был звукорежиссёр Борис Бирштейн - весёлый, саркастичный и, как мне казалось, знающий всё и обо всём. И вот как-то стоим мы с ним утром в коридоре, а мимо нас проходят сотрудники русской, украинской, грузинской, армянской, других редакций. Со всеми мы здороваемся - Борис, потому что всех знает, а я из вежливости. Но мне интересно узнать - как фамилии этих людей. Ведь столько лет слышал их голоса.

"Это кто?" - спрашиваю Бориса шепотом. "Это, - отвечает он, - такой-то, такой-то" и называет фамилию. "А это?" "А, это. Это - такой-то", - с некоторой, как мне показалось пренебрежительностью роняет он. "А вот та женщина? - снова интересуюсь я. "Это не женщина, - поправляет меня Борис. - Это форменный конь с прибором!" И, осторожно глянув по сторонам, называет фамилию.

В обед того дня мы снова встретились с Бирштейном. "Слушай, Боря, - спросил я его, - почему ты фамилии своих коллег произносил как-то по-разному? Или мне показалось?" "Ничего тебе не показалось, - ответил он, - я ведь звукорежиссёр и поэтому голосом как бы подчеркивал их значимость и сущность. Вот, например, Серёжа. Он работает только на две разведки - ЦРУ и СВР. - Поэтому я к нему, так, по-простому. А Николай обслуживает кроме этих ещё Моссад, БНД и, как я слышал, румынскую разведку. Согласись, что такому человеку просто взять и сказать "привет" неприлично. Ну а Слава, так тот только для ЦРУ "стучит", а корчит, корчит из себя." "Прости, - перебиваю его, - Ты это всё серьезно?" "Шутить после работы будем, - строго проронил Борис. И добавил: - Но о том, что услышал - не болтай. А то ведь зонтиком кольнуть могут".

Сейчас, конечно, все забыли о том, как в сентябре 1978 года в Лондоне был убит сотрудник болгарской службы Би-би-си писатель Георгий Марков. Убийца как бы нечаянно уколол его на автобусной остановке концом зонтика, извинился и затерялся в толпе. При вскрытии в бедре покойника обнаружили полый металлический шарик диаметром в полтора миллиметра. Анализ содержавшегося в нём яда, проведённый в секретной химической лаборатории министерства обороны Великобритании, показал, что Георгий Марков был убит с помощью рицина - сильнейшего яда, один грамм которого в состоянии отправить на тот свет несколько десятков тысяч человек. И только много лет спустя выяснилось, что операцию по ликвидации Георгия Маркова проводили совместно КГБ СССР и секретная полиция Болгарии. Решение об убийстве неугодного писателя было принято на самом "верху". С советской стороны её координировал ставший в перестройку демократом генерал КГБ Олег Калугин, а вот с болгарской - родной дядя моей близкой приятельницы Бьянки Ботевой, с которой я познакомился в Мюнхене.

Примечательным же во всей этой истории было то, что отец Бьянки - Николай Ботев был болгарским инакомыслящим (не люблю слово "диссидент"), приговорённым на родине, если не ошибаюсь, к десяти годам тюремного заключения. Жил он попеременно то в Оттаве, то в Вене, то в Мюнхене. Ботев писал хорошие стихи. Ещё он был талантливым публицистом, бабником и совершенно никудышным предпринимателем. Причём любовь к женщинам, весёлым застольям, дорогим автомобилям и испепеляющим речам, адресованным коммунистическим бонзам, он сохранил до самого последнего дня своей разноцветной жизни. Правда, когда коммунистические режимы Восточной Европы самораспустились, а СССР распался, Николай Ботев, насмотревшись и наслушавшись историй о демократизации Болгарии и соседних с ней стран, очень засомневался в разумности того, что там происходит. И будучи человеком эмоциональным, стал называть не только болгарских, но и российских реформаторов, включая Горби с Ельциным, словами, нецензурными по форме и унизительными по звучанию.

Впрочем, я снова отвлекся. Всё это, о чём повествую, было позже. А вот в дни, когда мы с папенькой Бьянки бражничали в его доме на мюнхенской Фазаненгартенштрассе, и он ещё не проклинал болгарских Чубайсов, Гайдаров, Немцовых и всяких там Хакамад с Кохами, а рассказывал мне, как удрал из Болгарии, как стал выступать перед микрофоном радио "Л" и как однажды ему позвонил родной брат и сказал: "Если не заткнёшься, то отправишься к Георгию". Вспоминая тот звонок, Ботев матерился по-русски и констатировал по-немецки, что, естественно, не заткнулся, а с утроенной энергией принялся клеймить режим Тодора Живкова. Но тогда же на всякий случай он написал завещание, в котором единственной наследницей объявил единственную дочь Бьянку, подготовил прощальные письма всем, как бывшим, так и нынешним дамам своего истерзанного сердца, а также пару некрологов. Столь деликатное и ответственное дело, как некролог, кому попало он доверять не хотел. "Знаю я этих диссидентов, - мрачно бурчал Ботев, - так всё переврут, что даже в ад не пустят". И вдруг, когда он действительно собрался на встречу с Георгием Марковым, а некрологи запечатал в конверты, неожиданно стал рушиться соцлагерь, а злодей-брат угодил в тюрьму. Правда, вскоре коммунист Ботев из неё вышел и стал, к неописуемому удивлению туда посадивших его товарищей, владеть едва ли не всем рекламным бизнесом в Болгарии. А вот Николай Ботев - разорился. С молотка было продано его издательство, в котором так и не вышла моя книга, и два книжных магазина, в которых она так и не появилась.

Обо всём этом я рассказываю столь подробно лишь потому, что давно и в деталях знал историю с зонтиком, который, как позже выяснилось, изготовили в Советском Союзе, а смертельный яд - рицин - доставили из братской тогда Чехословакии. Знали эту историю, и умело её эксплуатировали также сотрудники радио "Л".

Существовало оно на деньги американских налогоплательщиков. И руководили им, что естественно, тоже американцы.

Были они людьми очень разными - по возрасту, образованию, пристрастиям, вероисповеданию. Но зато все без исключения отличались повышенной подозрительностью и граничащей с лёгким помешательством доверчивостью. Именно эти два последних их качества умело использовали сотрудники радио "Л". Причём в большинстве - русской редакции. Происходило это следующим образом.

Неожиданно утром в одном из кабинетов раздавался истошный вопль. Это означало, что его хозяйке (реже - хозяину) черносотенцы, агенты КГБ, недобитки-бандеровцы или кто другой подсунули под дверь анонимное письмо, переполненное угрозами и проклятиями. Мол, такая-растакая, "почто снова вылезла в эфир со своим пасквилем, чернящим коммунистов, Россию, гарну Украину, общество "Память"? (Ненужное вычеркнуть) Последний раз предупреждаем: ещё вякнешь подобное - всё! Конец! Взорвём! Испепелим! Линчуем! Отравим! Вырежем семью!"

Не мешкая ни секунды, сотрудник (чаще, повторяю, это была - сотрудница) отправлялся к руководству: "Вот, полюбуйтесь, что со мной и моей семьей хотят сделать! - рыдая, причитала она (голосил он). - В подобных условиях я просто не могу творить! Я требую поставить охрану у моего кабинета! У моей квартиры! В моей машине! Ужас! Кошмар! Убийцы, диверсанты и агенты спокойно разгуливают по нашему зданию!"

В этот момент главному американскому начальнику самое время было бы почесать затылок и попытаться представить, каким образом диверсант проник в хорошо охраняемое и "простреливаемое" видеокамерами здание? Где он услышал этот злосчастный комментарий или сообщение, ежели ретрансляторы нацелены на восток и принять, передачи радио "Л", например, в Германии практически невозможно? Как, наконец, определил он кабинет, в котором сидит обидчик, тем более что большинство журналистов выходит в эфир под псевдонимами? Но нет, подобные мысли американскому боссу на ум не приходили.

Конечно, можно было предположить, что письмо с угрозами подбросил кто-то из коллег, являвшийся по совместительству боевиком КГБ или глубоко законспирированным украинским националистом. Но зачем? Может быть, центр дал ему такое задание?

Именно этот вопрос и задавал главный американец.

- Не знаю, - трясясь всем телом, лепетала редактор. - Но меня хотят убить! Понимаете - убить, за то, что я нахожусь на самом переднем крае идеологической битвы. За то, что не могу молчать и мечтаю о счастье для моей родины! Поэтому, пока оно наступит, прошу повысить мне зарплату.

- Как?! - потрясался любимый ученик Збигнева Бжезинского и почитатель Рональда Рейгана.

- Элементарно, - напирала подчинённая. - Приказом. Ведь я тогда буду знать, ради чего рискую. За что жизнь отдаю!

И что удивительно - зарплата повышалась, а анонимки подсовывать под дверь данному сотруднику на время прекращали. До следующей нужды в повышении зарплаты.

На радио "Л" едва ли не ежедневно случалось что-нибудь забавное. И вообще оно очень напоминало популярный в конце 90-х годов прошлого века вокально-инструментальный ансамбль "Семья Доули". Его члены, если кто помнит, бесконечно скандалили, дрались, пьянствовали... Но вот они оказывались на сцене, и перед зрителями представал изумительный коллектив высочайших профессионалов и единомышленников. То же самое происходило и на радио "Л". Но всему, даже самой прекрасной жизни, очень похожей на сказку, рано или поздно приходит конец.

Весть о том, что СССР рухнул, то есть, что его больше нет, и, скорее всего, никогда больше уже не будет, усваивалась коллективом радио медленно. Ну а когда усвоилась - спонтанно случился праздник. Сотрудники каждой из национальных редакций поздравляли друг друга, выпивали, чокались, выпячивали грудь: мол, это мы разрушили "империю зла"! "Вот, здорово! Вот теперь уж заживём!".

    И только один человек не радовался. Это был редактор Алексей Лёвин.

    - Эх, глупые, вы, глупые, - обратился он к группе коллег, стоя в коридоре у лестницы, где обычно курил свои крепкие американские сигареты, пахнувшие почему-то советской "Примой". - Чему радуетесь? Вас же теперь всех погонят отсюда. Кому вы теперь нужны без "эсэсэсэра"?

    - На родину поедем, - с пафосом произнёс один из кавказских диссидентов-националистов, выпущенный Горби на Запад прямо из лагеря, - демократию восстанавливать. Но - без малейшего русского присутствия!

    - Ну, конечно, так я тебе и поверил, - мрачно пробасил Лёвин. - А что восстанавливать-то будешь? Демократию, говоришь. Ну, давай, давай.

    И ведь как в воду глядел. Радио "Л" вскоре перевели в соседнюю с Германией страну, а большинство её сотрудников отправили в тираж, то есть сократили за ненадобностью. Некоторым счастливчикам, правда, тоже удалось перебраться на родину Ярослава Гашека и Франца Кафки, но жизнь у них там стала ещё более склочной, нервной, зависимой и, что обидно, - скучной. Конечно, можно было возвратиться домой - в Россию, Украину, Грузию, Азербайджан, за свободу и счастье которых они, как не раз заявляли перед микрофонами, готовы были жизнь отдать. Но одно дело жизнь, совсем другое - житуха. А она на их родинах была несравненно тяжелее той, к которой они успели привыкнуть здесь.

* Имеется в виду немецкий писатель Вильгельм Гауф и его сказка "Карлик Нос".

** По преданию, в ночь с 30 апреля на 1 мая (Вальпургиева ночь) ведьмы со всей Германии собираются на горе Броккенберг, что в Гарце, и устраивают там шабаш.

*** Один из героев книги автора "Судьба - российский немец".

**** Обершляйсхайм - пригород Мюнхена.

***** Мейринк (Майринк) Густав (1868-1932) - австрийский писатель, один из основоположников мистического реализма ("магический реализм", "чёрная фантастика", "чёрная романтика"). Учился и жил в Мюнхене.

ЧУДАКИ ПОД ЛИПАМИ

Но всё это - переезд, новые город и страна, незнакомые люди, смехотворные цены, почти американские законы, руководствуясь которыми в пару минут любого могли вытурить с работы, - было впереди. Пока же радио "Л" все ещё располагалось на краю Английского парка, а его многочисленные обитатели очень напоминали беззаботную ватагу нудистов, скакавших по соседним лужайкам. Причину этой их похожести, вероятно, следовало искать в долгом и достаточно мирном сосуществовании на расстоянии пары сотен метров, систематическому подглядыванию друг за другом, а главное - в благостной жизни, царившей в то время в Германии. Но не даром говорят: что имеешь - не ценишь, а вот потеряешь. Впрочем, всё это случилось позже, а тогда.

.Тогда, ближе к обеду на лестнице ведущей в полуподвальные помещения, где располагались архив, библиотека, кантина и какие-то комнаты без вывесок, за дверьми которых время от времени исчезали странные люди, похожие на американских диверсантов из советских фильмов 70-х годов, я наткнулся на шефа русской службы радио Юрия Лернера. Судя по неторопливой походке, и задумчивости взгляда он, вкатив в себя первый, но далеко не последний стакан виски (об этой его привычке знали все), совершал традиционный променаж по конторе.

- О! - неожиданно обрадовался нашей встрече Лернер. - Постой, постой, стагичок, грассируя на питерский лад, произнес он, - тебя-то, кажется, я и ищу.

Почему "кажется", спрашивать я не стал. Итак, было понятно - необходимость во мне у Лернера возникла спонтанно. Но вот зачем я ему вдруг понадобился? Не второй же стакан вискаря опрокидывать. Его он пил исключительно с редактором программы "Исторические катаклизмы" Володей Штольцем. Причём, если Володе хватало половины стакана, то Лернера даже 750-граммовая бутылка не всегда брала. Крепкий, одним словом, был мужчина. А вот журналист и администратор - никакой. Но именно за это искусство быть никаким и ни во что не вмешиваться, высокое начальство как раз ценило Лернера.

В "прошлой жизни" Юрий Львович трудился юрисконсультом на какой то мебельной фабрике в Питере. А вот в свободное от консультаций время водился с диссидентами и правозащитниками. За что в один дождливо-нудный ленинградский вечер был арестован и упрятан за решётку. Правда, срок Лернер, в отличие от подельников, получил небольшой - четыре года. А, досрочно освободившись, моментально укатил в эмиграцию, как говорили его недруги: "По путёвке КГБ".

- Ты вообще как, - поинтересовался Юрий Львович, - ничем не занят?

- Вроде нет, - ответил я.

- Тогда пойдем ко мне в кабинет, индейкой-идейкой с тобой поделюсь, - дохнул он народным шотландским напитком, и радостно продолжил: - Согласись, здорово я скаламбурил: "индейкой-идейкой". Могу подарить. Хочешь?

- Спасибо. Вдруг вам самому пригодится, для мемуаров.

- Да не буду я их писать, - рассердился Лернер. - И о ком?! Для кого?! Для этих, что ли, - ткнул он правой рукой в направлении бельэтажа, где располагалась русская редакция. - Век бы я их не видел. И вообще, почему ты мне выкаешь? - неожиданно сменил он тему.

- По привычке. Вы же старше.

- Возраст - это временная субстанция, - с назидательностью в голосе, изрёк Лернер. - Но если тебе нравится - выкай, а вот я не буду.

Не проронив ни слова, мы прошествовали по коридору и только в кабинете Лернера, когда усевшись за приставной столик закурили каждый свои, он не то спросил, не то констатировал:

- Значит так, стагичок, ты ведь журналист.

- Все здесь журналисты, - посчитал своим долгом уточнить я.

- Оставь, оставь, - взмахнул рукой, словно отогнал муху Лернер, - Знаю я их. Пара гениев, конечно, есть, да и те с закидонами, а вот нормальных журналистов... Но мы сейчас о другом.

- Об индейке-идейке, - подсказал я.

- Точно, - оживился Лернер. - Бери-ка прямо сегодня. Нет, лучше - завтра хорошего звукооператора и отправляйся по городу. Повстречайся с нашими людьми. Простыми, подчеркиваю. Поговори с ними и сделай передачу о том, как они здесь живут. Чем дышат. Как оценивают процессы, происходящие в России. Ну и (пристальный взгляд мне в лоб) в Казахстане тоже.

- Я не из Казахстана, - на всякий случай уточнил я.

- А вот казахи в основном приезжают из Казахстана, - с назидательной интонацией, сказал Лернер. - И они, заметь, живут не только в юртах, но и в Мюнхене тоже. Про Туркестанский легион* слышал?

- Конечно. Даже знаю.

- А вот об этом не нужно, - перебил Лернер. - Тем более радиослушателям рассказывать. Найди что-нибудь весёлое, необычное, нетрадиционное. Ты меня понял?

- Конечно. Спасибо, как говорится, за доверие.

- Тогда приступай. Жду репортаж. Да, кстати, если увидишь где-нибудь Штольца, срочно отправь ко мне.

Штольца я не увидел, зато встретил Борю Бирштейна, которого не без труда уговорил на следующий день сопроводить меня по городу.

Если честно, оператор мне был без надобности - со звукозаписывающей аппаратурой я и сам неплохо управлялся. Но, во-первых, вдвоём было веселее, а во-вторых, Боря обладал фантастической коллекцией мюнхенских идиотов и чудиков.

Кто-то собирает марки, кто-то - спичечные этикетки, слоников, значки, утюги, пивные кружки, пепельницы, денежные купюры, наконец. Боря коллекционировал людей со странностями. Проще говоря, он водил дружбу, если не со всеми, то с очень многими городскими прохиндеями. Безобидных он искренне любил, жалел и, по возможности, помогал им. Остальных особо не привечал, но именно они буквально липли к нему.

Иногда всё это Бирштейну надоедало, тем более что жена Мария выговорила ему:

- С тобой невозможно в город выйти. К тебе, как к колбаснику, все бродячие собаки льнут.

- В Мюнхене, - назидательно отвечал Бирштейн, - бродячие собаки отсутствуют. Это тебе не Мелитополь, где ты родилась.

- Не прикидывайся, - сердилась Мария, - ты прекрасно понимаешь, кого я имею в виду.

Бирштейн понимал и искренне не хотел расстраивать жену. Но что было делать?

Он записался на приём к широко известному в русскоязычной тусовке психиатру Вальдемару Фросту и, рассказав ему о своей проблеме, спросил:

- Доктор, чем я их привлекаю? Только не нужно меня жалеть. Скажите правду. Я выдержу.

Поправив сползшую на бок лысину (этой уникальной способностью поправлять лысину, словно шевелюру, Фрост как раз и славился), тот, выдержав паузу, ответил:

- Вы и меня привлекаете...

Услышав это более чем странное признание, Бирштейн поёжился и приподнялся со стула.

- Не волнуйтесь, - заметив это его шевеление, хохотнул Фрост, - вы не правильно истолковали мои слова. Я, знаете ли, традиционал - и в сексе, и в быту. Но вы чем-то меня притягиваете. Поэтому именно вам хочу доверить одну свою сокровенную мечту.

- Какую? - облегчённо вздохнул Боря.

- Я мечтаю воссоединить Германию с Западной Украиной.

- Да-а-а, - ошарашено протянул Бирштейн. - Вы шутите?

- Ничуть, - посерьёзнел Фрост.

- А как быть с Польшей? - спросил Бирштейн. - Она же географически препятствует воссоединению. Ну и Восточная Украина. Её куда девать?

- Именно эти вопросы меня тоже волнуют, - словно китайский болванчик, закивал головой Фрост. - Но недаром говорят, одна голова хорошо, а две лучше. Будем думать. Вместе.

- Будем, будем, - согласился Бирштейн. - А сейчас я, пожалуй, пойду. Мне ещё на работу заскочить нужно.

- Идите, - согласился Фрост, - но о нашем плане - молчок. Никому!

- В этом не сомневайтесь, - заверил его Борис.

Теперь вам понятно, почему Бирштейн был мне так же необходим, как, допустим, Ильф - Петрову, Минин - Пожарскому, Энгельс - Марксу. Но раскрываться перед ним я не хотел, решив использовать его, как говорится, "в тёмную". Главное - успеть записать на диктофон откровения чудиков, которые, а в этом я был убеждён, словно мотыльки на свет ночника слетятся к Борису. Ну а потом, дождавшись когда Лернер примет "на грудь" не свои традиционные 750, а, допустим, литр, подсунуть ему на подпись эту бодягу и выпустить её в эфир. "Вот будет здорово, - сам того не замечая, бормотал я, шагая по тротуару рядом с Борисом. - Конечно, после такого репортажа на пару месяцев меня могут лишить эфира, но ведь могут и."

С Борисом мы встретились на станции метро Штигельмайерплатц, расположенном в нескольких шагах от Шляйсхаймерштрассе, знаменитой тем, что в начале ХХ века здесь, правда, в разное время, жили Владимир Ильич Ленин с Надеждой Константиновной Крупской и Адольф Гитлер. Кстати, именно в Мюнхене, они имели шанс познакомиться. Ведь в начале августа 1913 года Ленин с Крупской, возвращаясь из Берна, где Надежда Константиновна лечилась от базедовой болезни, в польское местечко Поронин, где тогда они жили, заехали в баварскую столицу. А, заехав, отправились в знаменитую пивную Хофбройхауз, которую, кстати, изредка посещал Адольф Гитлер, поселившийся в Мюнхене в мае того же 1913 года.

В то время Гитлер зарабатывал себе на жизнь и учёбу рисованием картин. Сколько за тринадцать месяцев "мюнхенского периода" он их написал - неизвестно. Сохранилось около тридцати, в том числе две, на которых запечатлён Хофбройхауз. И почему в таком случае Ленину с Гитлером не встретиться и не поговорить в этой пивной весной тринадцатого года? Но вот о чём? О революции? О живописи? А может, о женщинах? Нет, о женщинах не получилось бы. Ведь с ними была Наденька, именовавшая Хофбройхауз "Народной волей". По-немецки его название пишется .Hof Breu., и она, чтобы запомнить это "мудрёное немецкое словосочетание", стала именовать пивную по первым буквам "Н. В." - "Народной волей".

- Ты что там бормочешь? - услышал я голос Бориса, когда мы, поднявшись на поверхность, двинулись в сторону здания, на фасаде которого вяло подрагивал заметно полинявший российский триколор. - С кем разговариваешь?

- Да, так, - смутился я, - вспомнил одну историю.

- Историю? - с явным сомнением хмыкнул Бирштейн. - Историю, в которой много тайн, но ещё больше мистификаций?

- А ты откуда знаешь?

Ответить Бирштейн не успел, ибо перед нами возник человек с лицом многозначительным и в то же время нежным, словно докторская колбаса, в дорогом костюме, шикарных туфлях, ещё более дорогой рубашке, из-под расстёгнутого ворота которой поблескивал золотой крест на непропорционально тоненькой цепочке.

- Супер! - воскликнул человек. - Отлично, что я вас встретил. - И втиснувшись между нами и обращаясь уже к одному Борису, продолжил. - Понимаешь, у меня, как бы просьба. Ну, в общем, это самое, нужен как бы совет.

- Что стряслось, Запарин, - прервал его Бирштейн. - Ты проще, а главное, по-человечески можешь сказать, в чём у тебя проблема?

- Как бы. которую нужно решить, - снова понёс новорусскую околесицу круглощёкий, круглоглазый, круглобрюхий и неожиданно плоскозадый Игорь Запарин, представлявшийся то бизнесменом широкого профиля, то специалистом по продажам и лечению за границей, то доверенным лицом "самых крутых". Под последними подразумевались Папа Римский, Патриарх Московский, Далай-лама, будущий и действующий президенты России, не говоря уж о главах областных администраций и министров. - Я, как бы, менору** ищу.

- Зачем она тебе? - искренне удивился Бирштейн.

- Как бы посоветоваться надо. Вот зачем, - выпятив губу и ещё более выпучив глаза, важно ответил Запарин.

- С кем посоветоваться? - не понял Бирштейн. - С семисвечником? Как Волька с кувшином, в котором старик Хоттабыч*** сидел?

- Мне как бы в еврейский культурно-информационный центр нужно, - обиделся Запарин. - Обсудить кое-что. Он где-то здесь.

- Ошибаешься. Рядом здесь только российское консульство.

- Мне туда не надо, - перебил Бориса Запарин. - Если надо, они как бы сами прискачут.

- Ух, ты! - не выдержал я.

Окинув меня благосклонным взглядом, Запарин пояснил:

- Там сплошные босяки. Я их подкармливаю.

- Всех?! - восхитился Бирштейн.

- Нет, как бы только главного.

- Интересно, - ещё более восхитился Борис. - И каким же, если не секрет, образом.

- Секрет. И вообще, где "Менора"?

- В принципе недалеко, на Принцрегентенштрассе, напротив театра.

- Это который с афишами на фасаде? - уточнил Запарин.

- Ну да, и сценой в главном зале, - искренне рассмеявшись, сказал Бирштейн. - Но прежде чем ты отправишься в "Минору", позволь рассказать тебе один старый анекдот.

- Ему рассказывай, - ткнув пальцем в мою сторону, ещё более надулся Запарин. - Я занят.

Глядя на это чудо, удаляющееся походкой человека, страдающего вечным запором, я вспомнил, как, однажды поговорив с ним, мой коллега Тенгиз Кудава, сказал:

- То, что пьяным и дуракам везет, - аксиома. Их, болезных, Создатель обороняет. Но за что он же делает идиотов богатыми - непонятно. Особенно таких злобных, лживых и корыстных, как Запарин.

Что касается Создателя, то зря Кудава причислил его к соучастникам обогащения Запарина. "Поднялся" он, как принято выражаться в "новорусской тусовке", на "петушках на палочке", которые мастерил из прокисшего маминого варенья, сахара, куда добавлял марганцовку, и прочих не совсем обычных компонентов. Затем увлекся фарцовкой презервативами, махинациями с "гуманитаркой", медикаментами и медицинским оборудованием, щедро отправляемым из Западной Европы в Россию в 90-х годах прошлого столетия. Ну а теперь, похоже, решил заняться чем-то более прибыльным.

Что же касается "дурака, которым везёт", то им Запарина можно было назвать с большой натяжкой. Наглым, жадным, подлым, малообразованным - да. А вот дураком. Запарин скорее являл классический образец "нового русского прохиндея германской прописки".

Не знаю, какие эти "новые русские" в самой России, Америке, Израиле или Чехии, а вот в Германии подавляющее их большинство, всячески демонстрируя свою православность, беспрестанно поминая Иисуса Христа и крестясь, почему-то приезжают сюда исключительно по. еврейской линии. Ещё они любят черные джипы, рестораны французской кухни, дорогое шматьё, обожают наращивать себе груди и удлинять пенисы. Но это, конечно, в зависимости от пола.

Впрочем, нам с Борисом разбираться в потемках их душ и пристрастий было недосуг. Мы спешили на встречу с совершенно безвредными мюнхенскими чудиками, которых повыбрасывали на германский берег пенные волны эмиграции, всё накатывающие и накатывающие на старушку Европу.

В том, что мы с ними вот-вот пересечёмся, я не сомневался, а вот Бирштейн об этом просто не думал. Он наслаждался весенним утром, отсутствием начальства, радовался исчезновению Запарина и предвкушал долгий обед в одном из пивных садов, которыми так славится баварская столица.

Дело в том, что записывать на магнитофон интервьюируемых мы с Бирштейном договорились непременно в пивном саду и только в Швабинге****. Ну а если мы их не встретим, то по всё равно решили отправиться в пивной сад, чтобы под шелест вековых лип и бесхитростные мелодии оркестрика, предаться разнузданному чревоугодию.

- Давай, позвоним Кондею, - вдруг оживился Бирштейн. - Вот кто тебе историй об эмиграции столько понарасскажет, что Алексей Толстой с Довлатовым позавидовали бы.

- В смысле Кондакову? - уточнил я.

- Ну конечно. Это же наша легенда, истина и суть! Личный друг всех знаменитых лабухов, авторитетов, фарцовщиков от вавилонского Нью-Йорка до кенгуристого Сиднея, включая Монтевидео с Урюпинском.

- Неплохая идея, - кивнул я, - особенно, если он согласится рассказать о музыкальных пристрастиях спекулянтов бриллиантами, которые дербанили эмигрантов, отправлявшихся в США через Италию. Представляешь! Или, допустим, о любимом блюде Вени-крокодила*****

- Не забудь попросить, чтобы он рассказал, как приехала в Германию Лариса Мондрус****** и как она.

Но закончить фразу Бирштейн не успел, так как перед нами неожиданно снова возникла пунцовая физиономия Запарина.

- Батюшки! - ужаснулся Борис, - Ты-то откуда?! Ты же вроде в "Менору" уехал. Как бы.

- А теперь как бы приехал, - прорычал Запарин. - Но от этого они все поперхнутся! Я их всех кончу! Я на них патриарху пожалуюсь. И президенту! И канцлеру. И главному раввину.

- Да что стряслось-то!? - воскликнул Борис, - Глянь на себя в зеркало.

- Мне и смотреть туда как бы нечего, - рычал "лучший друг" патриарха, Далай-ламы и главного раввина, - Я как был, так и остался Запариным, а они - сионисты и вообще антисемиты!

- Не томи, рассказывай, что случилось, - не выдержал уже я.

- В этой самой "Меноре" на меня этот самый набросился, так как я с крестом, а мать у меня - как бы еврейка. Я ему так и сказал, что как бы посоветоваться хочу, и пришел сюда как еврей и вообще христианин. И мне совет нужен, как организовать лечение их всех там, в России, как я уже это делаю с православными и мусульманами.

- Так ты ещё и как бы мусульманин? - перебил его Бирштейн. - А где твой молитвенный коврик? В химчистку сдал или дома забыл?

- В химчистку у меня, как бы, есть кому ходить, - презрительно скривил пухлые губы Запарин. - Так как я не чета некоторым. И вообще я не мусульманин, а крещёный иудей.

- Постойте, постойте, - решил прояснить я ситуацию. - Кто же на тебя, Игорёк, в "Меноре" набросился?

- Я не Игорёк, а герр Запарин. И мой папа был Запарин. Наш род знаешь какой? Во какой! Мы вообще как бы Рюриковичи. Ну, в смысле из Рюриковичей происходим.

- Что в "Меноре" стряслось? - едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, перебил его Борис.

- Не важно, - прорычал Запаприн, оглядываясь по сторонам. - Но они ещё пожалеют. Я этого как бы не оставлю. У меня лучшие адвокаты.

- Ох, Запарин, Запарин, - сокрушённо вздохнул Борис. - Не захотел ты послушать мой анекдот и, как вижу, влетел.

- Посмотрим ещё, кто влетел, - продолжал яриться Запарин. - Пожалеют!

- Успокойся, - снова прервал его Борис. - Сионисты с фундаменталистами никуда не убегут, а у нас времени мало.

- Вы о чём? - не понял Запарин.

- А всё о том же, - ласково улыбнулся Бирштейн, - О тебе любимом. Поэтому сейчас и немедля отправляемся в наш знаменитый зоопарк, ты покупаешь нам билеты, и мы там у клетки с питоном рассказываем тебе, как реорганизовать Рабкрин.

- Чего, чего? - не понял Запарин.

- Рабкрин, - повторил Боря. - То есть рабоче-крестьянскую инспекцию, но в твоем случае - еврейский культурный центр "Менору", где, как ты утверждаешь, унизили православного как бы иудея...

- Не проблема, но в другой раз, - немного успокоившись, глянул на свой "роллекс" Запарин.

- Тогда анекдот тебе в дорогу.

- Ладно, рассказывай, - согласился Запарин, - только в темпе и, как бы, без подтекстов.

- А без подтекстов это выглядит так: "Ты, Запарин, когда следующий раз в баню пойдешь, либо в трусах парься, либо свой крестик снимай".

Какое-то время Запарин "переваривал" услышанное, а затем с некоторой долей сомнения в голосе поинтересовался:

- Это что, как бы намёк?

- Как бы совет, - ответил Борис.

- Тогда и вам будет Рабкрин, - взревел Запарин. - Обоим! - И выдернув из бокового кармана пиджака ключи от машины, рванул в сторону припаркованных у тротуара автомобилей.

- А я-то здесь при чём? - искренне удивился я.

Но молчанье было нам ответом. Громко хлопнула дверца новенького "джипа", и ещё через мгновенье Запарин исчез, словно толстозадая фея из мультфильма, названье которого я забыл.

Не сговариваясь, мы расхохотались, да так громко, что вспугнули стайку воробьев, купавшихся в луже на краю тротуара и пару жеманных гомиков, вертевшихся рядом у магазина дамского белья. Воробьи улетели, гомики - остались, но наше внимание привлекли не они, а сухопарый человек, решительного вида и спортивной наружности. Это был гражданин Израиля, как он иногда представлялся, Юрий Руберман, по прозвищу "тренер".

В русскоязычной тусовке Мюнхена Руберман слыл человеком далеко не последним. Во-первых, он работал инженером на баварском радио, а не сидел, как большинство, на "социале". Во-вторых, безвозмездно тренировал футбольную команду ветеранов при спортивном обществе "Маккаби", хотя "ветеранами" его подопечных, которым не исполнилось даже сорока, назвать было сложно. В-третьих, при всяком удобном и неудобном случае Руберман обращал внимание собеседников на то, что никакой он не беженец, тем более не диссидент, а гражданин суверенного государства, приехавший в Германию не с целью "отсидеться на чужих харчах", а "поработать немножко". И наконец, к ужасу многих своих соплеменников, Юра водил дружбу с правыми. Точнее, изредка встречался с ними, чтобы, как он выражался, "подискутировать о животрепещущих вопросах истории и будущего".

Кое-кто Рубермана недолюбливал. Например, бывший советский диссидент Кудава, которому он со всё возрастающей настойчивостью рекомендовал отказаться от американского гражданства, бросить Германию и возвратиться в Грузию, за счастье и самостийность которой тот боролся. Но Кудава почему-то упирался, хотя обожал грузинские песни, кавказскую кухню и блондинок. Они-то, но это уже моё частное предположение, как раз и препятствовали его возвращению в родные чехомбили.

- Салют, пираньям эфира, - увидев нас, крикнул Руберман. - Меня ждёте?

- Угадал, - ответил я, протягивая ему руку.

- Тогда рассказывайте, зачем?

- Передачу готовим. О тех, кто думает по-русски. Может, выступишь?

- Да нет, я ж не думаю. Ни по-русски, ни по-немецки.

- Какой-то ты взъерошенный? - оглядывая друга, сказал Борис.

- Пришлось кое-кого взъерошить, вот и сам взъерошился.

- Подрался что ли? - удивился я.

- Да нет. При мне чуть не подрались.

- Ой, как интересно! - почему-то перейдя на шёпот, сказал Борис. - И где же?

- В "Меноре".

- Всё понятно. Поэтому идём срочно обедать, - тоном, не терпящим возражений, продолжил Бирштейн.

- Да не могу я! - запротестовал Руберман. - У меня дел выше крыши. А кроме того, ведь рано. Одиннадцать часов.

- Юра, в жизни каждого человека, как и целых народов, наступает момент, когда нужно покориться неизбежному, - плотно ухватив его за локоть отчеканил Бирштейн. - Мы тебя приглашаем и именно мы оплатим твою скромную вегетарианскую трапезу в лучшей баварской пивной, которую только отыщем.

Увлёкшись, уважаемый читатель, я совсем забыл сообщить: Юрий был вегетарианцем, что, впрочем, никак не влияло ни на его прыгучесть, ни на объём мускулов, ни на поведение в компании, в которой тефтелям из спаржи или бефстроганову из крапивы предпочитали отбивную из телятины.

- Ну ладно, уговорили, - вздохнул Руберман. - Обедать всё равно придётся.

- Вот и молодец, - похвалил его Борис

- Обжоры, вы обжоры, - вздохнул Руберман, когда мы расположились за столиком в уютном садике нашей любимой пивной "Под липами", - никак не хотите понять, что смысл жизни не в том, чтобы удовлетворять свои желания, а в том, чтобы их иметь.

- Кончай философствовать, - прервал его Борис. - Лучше расскажи, что у тебя в "Меноре" произошло.

- Да ничего особенного, - отхлёбывая из кружки безалкогольного пива и хитро улыбаясь, сказал Руберман. - Я туда свою афишку о нашем матче занёс и вдруг прямо за мной вкатывает какой-то хмырь с крестом на шее. И так нагло: "Где здесь директор?" Люба, ну, секретарь, спрашивает: "А по какому вы вопросу?". А он ей: "Вас это не касается. Я - бизнесмен, доктор медицинских наук и вообще." Она ему: "А вы имеете отношение к иудейской общине?". Тот в ответ: "Естественно. У меня мать - еврейка. Но вас это не касается". И тут я не выдержал и говорю: "Скажи, любезный, в католическую церковь ты в кипе или в тюбетейке ходишь?" Он надулся, и сквозь губу: "Чего это вы мне тыкаете?! Я - православный". И в этот момент невесть откуда выскакивает профессор и такой нашему гостю пендель отвешивает, что Пеле с Беккенбауэром позавидовали бы.

- Не может быть?! - одновременно вскрикнули мы с Борисом.

- Не вру, - посерьёзнел лицом Руберман.

- Профессор?! - снова воскликнули мы.

- Именно.

"Профессором", а также "любимым учеником Августа Кеккуле*******" в русскоязычной колонии звали бывшего москвича Виктора Клаксона, который, несмотря на далеко не юношеский возраст, умудрился поступить на работу в знаменитый мюнхенский технический музей. Причём, по специальности - история химии. Ещё он славился тем, что не пропускал ни единой презентации, выставки, фуршета, кто бы и где бы их ни устраивал, а когда отправлялся в отпуск или в командировку, непременно прихватывал с собой десятикилограммовые гантели. "Лучше любого пива с рассолом похмелье снимают, - убежденно говорил Клаксон, - Вскочишь с утречка - во рту конюшня, в конечностях - изморозь, а гантельки покидаешь и - снова готов к молитве, труду и обороне".

Подобные откровения вызывали у слушателей оторопь, иногда - столбняк, из которого их выводил сам же Клаксон. На этот раз откровениями в области иудаизма. Не вдаваясь в детали, скажу - были они ещё оригинальнее, нежели метод избавления от похмелья.

- Ну а потом, потом что произошло? - спросил, вытирая рот салфеткой, Бирштейн. - Драка началась?

- А ничего, - разрезая свою вегетарианскую котлету, ответил Руберман. - Выскочил этот хмырь вон и исчез. Ну а Люба стала нашего профессора ругать: мол, что вы здесь устроили, да как вы смеете? А он ей: "Любочка, не волнуйтесь, на заднице нет ни одного нерва".

- Молодец, профессор, - похвалил Борис. - А кто же это был, неужто Запарин?

- Может быть. Такой пухлоглазый с брючным ремешком под мышками, - сказал Юра. - Я его впервые увидел.

- Ты сказал "хмырь", - уточнил я.

- Не важно, - откидываясь на спинку стула, выдохнул Бирштейн. И обращаясь ко мне: - Ну что, запишем для программы о наших в Германии?

- Хорошо бы, - кивнул я.

- Уже записано, - хохотнул он, щёлкая на "стоп" диктофона, стоящего на краю стола, и извлекая из него кассету. - Всё записано. Нужно теперь эту историю разбавить лирикой.

- Вы что, действительно хотите её в эфир пустить?! - ужаснулся Руберман. - Да ещё со мной в главной роли.

- Хотеть-то мы хотим, - пожалел его Боря, - но кто ж нам позволит.

- Этого очень мало, - решил и я успокоить Рубермана, - передача минут на двадцать пять планируется, а у тебя фрагментик всего минуты на четыре.

- Ну, спасибо, обрадовали, - посерьёзнел Руберман. - Хотя, если расскажите о моем "Маккаби", то шуруйте.

- Расскажем, - пообещал я. - А ещё мы хотим с тобой посоветоваться.

- Советуйтесь, - разрешил Руберман.

- Подожди советоваться, - опередил меня Борис, - пусть лучше расскажет, за что Клаксон задницу Запарину отутюжил.

- А я разве не сказал? - удивился Руберман.

- Нет.

- Он в нём отравителя признал.

- В смысле? - поперхнулся пивом Бирштейн.

- Надеюсь, вы в курсе, что Клаксон обожает конфеты и готов на кулёк барбарисок план родного завода обменять?

- Есть у него такая слабость, - согласился я.

- Так вот, в перестройку, если помните, с конфетами в Эсэсэре был напряг.

- А с чем там напряга не было? - хмыкнул Бирштейн.

- С идеями, - хитро улыбнулся Рудерман. - И чтобы разрешить конфетную проблему, наш Запарин наладил у себя на кухне производство "петушков на палочках".

- А ты откуда знаешь? - недоверчиво пробурчал Бирштейн.

- Клаксон рассказал. Оказывается, в этом самом Запарине он узнал мужика, у которого в ларьке на Пушкинской купил дюжину "петушков", умял их, а очнулся на больничной койке. Именно за это он и надавал ему пинков.

- А мы думали, за то, что с крестом на шее в "Менору" явился, - расстроенным голосом протянул Бирштейн.

- Да, нет - исключительно за "петушки" Клаксон его отколбасил. Он же в Москве целое расследование провёл. По крайней мере, так говорит. И установил, что Запарин варганил эти самые петушки из скисшего варенья, с добавлением чуть ли не половой краски и купороса.

- Купорос-то зачем? - ужаснулся я.

- У Запарина спроси.

- Чем же там всё закончилось?

- Там - ничем. Класксон ведь в Мюнхен уехал. А про Мюнхен вы уже знаете. Кстати, у Клаксона и другие приключения случались.

- Нет, пусть лучше нам Кондаков что-нибудь расскажет или Гоша Пиотровский, - тоном, не терпящим возражений, сказал Борис.

- Это который по сорок дней голодает? - уточнил Руберман.

- И более. Причём, не сидя на одном месте, а путешествуя по Германии, - хохотнул Бирштейн.

- Неплохо, - с некоторым превосходством в голосе, сказал Юрий, - но Аркаша Тютчев оригинальнее.

- Чем, если, конечно, не секрет? - спросил Бирштейн.

- В него душа Фёдора Ивановича Тютчева переселилась, - как о чём-то само собой разумеющемся пояснил Руберман.

- А я и не знал, - замер с вилкой в руке Бирштейн. - Как это переселилась?

- Элементарно, - с явным превосходством, ответил Руберман. - Произошло это средь бела дня, в самом центре Мюнхена, на улице Герцогшпитальштрассе. Аркадий куда-то шёл по своим малозначительным делам, как вдруг почувствовал.

- .себя Тютчевым, - встрял Бирштейн.

- Да, нет, - продолжал Юра, - лёгкий удар в шею, что-то вроде толчка. А дальше началось невообразимое. Неожиданно Аркадий изменяет свой маршрут и направляется в Толстовскую библиотеку. Там, к неописуемому удивлению сотрудников, он перечислил все книги, в которых упоминалось имя Фёдора Ивановича, и попросил их ему "завернуть". Но и это не всё! С того дня свою жену Тамару он стал называть то Амалией, то Элеонорой, то Эрнестиной, то Еленой.****** Ещё он стал писать книги о Тютчеве.

- Так что же его толкнуло в шею на Герцогшпитальштрассе? - уже я перебил Рубермана.

- Как что? Душа Фёдора Ивановича, расположившаяся после его кончины в 1873 году именно в пределах дома под номером 12, в котором некогда располагалась Российская дипломатическая миссия и где работал Тютчев.

- Почему она именно там находилась, а не в другом месте?

- Если ты о дипломатической миссии, то не знаю, а если о душе Фёдора Ивановича, то это вопрос к Аркадию Эмильевичу, чьё бренное тело она избрала своим новым пристанищем, - ответил Юрий и продолжил: - Ещё рекомендую поговорить с Марком Хибинским. Он знаменит тем, что в Мюнхене на него уже упало три дерева. Каждый раз он оказывался в клинике, где, пока его латали, создавал по циклу стихотворений. Один изумительнее другого.

- А раньше он стихи писал? - поинтересовался я.

- Стишата он раньше писал, а как получил деревом по кумполу, так прямо настоящим поэтом стал.

- Забавно, забавно, - с едва угадываемым оттенком зависти пробурчал Бирштейн.

- Если это, как ты выражаешься, тянет всего на "забавно", - цепляя вилкой пучок сельдерея, сказал Руберман, - то могу предложить кое-что героическое. Например, Таню Боген, с подачи которой баварским улицам стали давать русские имена, а при культурном центре, организованном ею, возник ансамбль песни и пляски имени Шолом-Алейхема. С шашками и пейсами, представляешь? Или Вальдемара Беткера. Слышали о таком?

- Это у которого коллекция? - уточнил я.

- Правильно. Лучшая на юге Германии коллекция бюстов вождей всех времён и народов. Но не это главное. По моей информации, днями ему привезут или, правильнее сказать, пригонят подарок.

- Как понять "пригонят"?

- Элементарно. Верблюда из Туркмении. От самого Туркменбаши!

- Сочиняешь, - не поверил Бирштейн.

- Но мою информацию, - не обратив внимания на его слова, продолжил Юра, - я не дарю. Я её обмениваю.

- На что? - быстро спросил я.

- Из репортажа вы изымаете любые упоминания об инциденте в "Меноре", а я сообщаю, когда Беткеру доставят верблюда.

- Подумаем, - уклончиво сказал я.

- И всё же, друганы, - отодвинув от себя опустевшую тарелку с синенькими эдельвейсами по центру и откинувшись на спинку стула, сказал Бирштейн, - измельчала эмиграция. Ох, измельчала! Нет у неё прежнего размаха, удали, задора. И вовсе не случайно пчеловод********* Исай Шпицер запустил в обращение стихотворный афоризм:

Раньше мы читали Бунина,

а теперь читаем Кунина.

- Я ни того, ни другого не читал, - хмыкнул Руберман, - и, как видите, жив.

- В таком случае, давайте за неё, то есть, за жизнь допьём наше пиво, расплатимся и разбежимся.

- У меня тут неувязочка маленькая, - заёрзал Руберман.

- Всё поправимо, - успокоил я его. - Платит приглашающая сторона.

- То есть ты, - уточнил Бирштейн.

На этой, как говаривали раньше, лирической ноте, я решил прервать первую часть своего повествования, для того чтобы немного перевести дух и засесть за его продолжение.

* Туркестанский легион, в рядах которого было немало казахов, был создан в 1942 году из советских военнопленных и воевал на стороне фашистской Германии. В конце войны основная часть легионеров оказалась в зонах оккупации союзнических войск и в 1945-1946 годах была интернирована в Советский Союз. Уцелевшие пытались осесть в Западной Германии, однако постоянные проверки, устраиваемые англичанами и американцами, вынудили их бежать и оттуда. Большинство бывших легионеров нашло приют в Турции, но единицы всё же остались в Западной Германии.

** Менора - храмовый семисвечник.

*** Имеется в виду герой популярной сказочной повести "Старик Хоттабыч" Л. Лагина.

**** Район Мюнхена, где традиционно селятся и любят проводить время представители богемы.

***** Кличка одного из авторитетов так называемой "русской мафии", обосновавшегося в Западной Европе в начале 90-х.

****** Звезда советской эстрады конца 60-х - начала 70-х годов. В 1973 году эмигрировала из СССР вместе со своим мужем композитором Эгилом Шварцем.

******* Немецкий химик Август Кеккуле, знаменит тем, что "увидел" во сне открытую им формулу бензола, как и Менделеев, который также во сне увидел свою таблицу химических элементов.

******** Имена жён и возлюбленных Тютчева.

********* Поэт Исай Шпицер умудрился разместить в самом центре Мюнхена, на территории Олимпийского парка пчелиную пасеку, чем прославился значительно больше, нежели своими стихами и эпиграммами.

Мюнхен

2001-2006 гг.

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

268328  2006-07-12 14:48:01 Tamara - Prekrasnaj, talantlivaj povest. Molodez, Alex!

268331  2006-07-12 17:29:17 Ия - Браво! Сколько оптимизма и юмора! Г.Н.Данелия мог бы снять "Паспорт - 2".

268342  2006-07-14 18:16:05 Yakob - Мне нравится читать о том, чтоя в той или иной мере пережил сам. Но о своих переживаниях я обычно никому не рассказываю . Это интимно. Вопрос в другом, откуда о них знает Фитц?!

268364  2006-07-18 16:14:46 Олег Солдатов - Ба! Замечательная повесть! Немного усилий, пройдено начало, а дальше, начиная со шпионских страстей, написано мощно, размашисто, уверено и со вкусом. Порой совершенно невозможно удержаться от рыданий, вызванных неудержимым хохотом. Безмерно радует великолепный язык, легкий энергичный стиль, блестящая ирония и тонкий юмор. Повесть можно резать на афоризмы и принимать ежедневно в любых дозах Мои поздравления автору! Срочно требуется продолжение

268384  2006-07-21 18:37:04 Bладимир Эйснер - Уважаемая Ия и уважаемый ОС! Спасибо за добрые слова в адрес моего рассказа "NORGE".Рад стараться! Автор.

268395  2006-07-25 14:16:37 Leyla - Дядя Саша молодчина!Человечище!!!Читала,читаю и буду читать!!!!

268525  2006-08-14 03:19:37 Куклин - - Молодец, Саша! Искренне рад за тебя. Ждал я эту вещь более года - и прочитал с удовольствием. Поверь мне, твое кокетстиво по поводу того, что ты якобы не писатель, теперь выглядеть будет невзаправдашним. это - действительно писательское произведение, а не журналисткое, как предыдушщие твои книги. И то, что "Русская Германия" печатает эту повесть, не мешает ей быть литературой сугубо русской. Знаешь, почему? Потому что есть в ней искренность. Хотя будет случай, поговорим о ряде нечестных экивоков по отношению к народу-агрессору, которые снижают ценность книги. Они очевидны, ты их знаешь и сам. Потому хорошо, что я не стал писать предисловие к этой книге. И для меня, и для тебя. Что пишешь нового? Творческих удач тебе. Валерий

268526  2006-08-14 03:19:43 Куклин - - Молодец, Саша! Искренне рад за тебя. Ждал я эту вещь более года - и прочитал с удовольствием. Поверь мне, твое кокетстиво по поводу того, что ты якобы не писатель, теперь выглядеть будет невзаправдашним. это - действительно писательское произведение, а не журналисткое, как предыдушщие твои книги. И то, что "Русская Германия" печатает эту повесть, не мешает ей быть литературой сугубо русской. Знаешь, почему? Потому что есть в ней искренность. Хотя будет случай, поговорим о ряде нечестных экивоков по отношению к народу-агрессору, которые снижают ценность книги. Они очевидны, ты их знаешь и сам. Потому хорошо, что я не стал писать предисловие к этой книге. И для меня, и для тебя. Что пишешь нового? Творческих удач тебе. Валерий

268535  2006-08-15 11:53:11 Фитц - Уважаемые Тамара, Ия, Олег Солдатов, Leyla, Yakob, большое Вам спасибо за добрые слова! Естественно, Ваши оценки несколько завышены, но не буду лукавить - читать их было приятно. Отдельное спасибо Валерию Куклину. Но писателем я себя, Валера, действительно никогда не считал и не считаю. И это никакое не кокетство. Просто записываю то, что вижу. Касательно же моих "экивоков", то перечитай, пожалуйста, их еще раз и тебе они станут понятнее. Если же нет, то значит я, намереваясь сказать одно, сказал несколько иное. Но не беда, если укажешь эти места - выправим. Вот только как с тобой связаться? Еще раз всем спасибо, А.Ф.

268536  2006-08-15 18:36:24 Kuklin - Саша, опять лукавишь. Зачем? Ты и на РП попал-то с моей подачи. И звонил по паре раз в день, и посылал письма по интернету. Все осталось прежним. Только не звони. И писем не посылай. Пожалуйста. Валерий

268541  2006-08-15 20:52:31 Фитц - Фитц - Куклину Может, Валера, я и лукавлю, а уж ты точно - бредишь. Или правильнее - сбрендил. Причем, окончательно.

268546  2006-08-17 11:17:26 Yevgeniy Snitkovskyy - С большим удовольствием я прочитал интересные рассказы и очерки талантливого и опытного журналиста Александра Фитца, написанные с глубоким проникновением в суть описываемых ситуации и событий, с тонким юмором и прекрасным стилем изложения. Я извлек из прочитанного много полезного для себя и друзей. Буду рекомендовать этот ресурс самому широкому кругу моих знакомых. С благодарностью и наилучшими пожеланиями автору и редакции журнала Русский переплет, Евгений Снитковский из Мюнхена

268584  2006-08-22 23:03:17 Leonid Netrebo http://netrebo.by.ru - Уважаемый Александр! Файл с вашим текстом открывается не полностью, прерывается на словах "Не томи, рассказывай, что случилось...". Поэтому пишу пока по отрывку. Помнится, Куклин говорил, что это проза. Кажется, были другие мнения. Наверное, по параметрам психолога литературы Выготского, это не художественное произведение (хотя, к сожалению, на Выготского сейчас мало кто обращает внимание: для большинства авторов это не авторитет, а его мнение не мерИло). Но для меня несомненно, что "Приключения немца" уникальное ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ свидетельство, выполненное, все же, в ХУДОЖЕСТВЕННОЙ форме. Я искал и находил искомое, то, что мне близко (это не СТОЛЬКО событийные приключения немца В ГЕРМАНИИ), возможно, находил не самое главное из задуманного. Кто-то найдет свое другое, что меня не задело. Совсем коротко. Почему - уникальный документ? Потому что "мертвеющие" предметы и слова: "Мантышница", "лядна" и некоторое другое Возможно, мантышница (безжизненной конструкцией цилиндров, перфорированных плоскостей и конусных упоров, словно нелепая, незавершенная машина времени чудака-кулибина из прошлого) еще долго сохранится в вашей домашней коллекции, а вот "лядно" уже не повторить, не услышать (даже произнесенное сейчас там, оно уже не то, потому что уже нет ТОЙ земли). Почему - художественное? Потому что горечь сквозь улыбку. Потому что форма подавляет содержание. Потому что чувства не названы... И катарсис, что мнится по самому началу, неизбежен боюсь ошибиться, не дочитав, поэтому спешу сказать, хоть, по мне, никакого "закругления" сюжета, развязки и не требуется. Для того, чтобы понять горечь ДРУГИХ БЕРЕГОВ, нужно прочитать хотя бы всего Набокова, а не только одноименное произведение. Для того, чтобы почувствовать горечь остающихся, достаточно прочитать небольшую, в два листа, зарисовку Шамшада Абдуллаева "Крымские татары". И уплывающие, и остающиеся изгои и сироты Ущербны и несчастны. И никакие миллионы, бродвеи и улыбки, никакие, ставшие вдруг МОНОнациональными кварталы, не сделают их иными. Потому что уходящего нельзя оторвать (он остается Там, где Был); и у остающегося нельзя отнять (с ним остаются Те, кто Был). Спасибо. Конечно, понравились колоритные эпизоды. Кстати, "Ош" это не столько "плов", сколько более общее пища, кушанье. Отсюда "ОШНА" человек, делящий с тобой стол, хлеб; соответствует русскому "земляк". И есть то, что мне не понравилось, как без этого. Некоторая легковесность (неудачный формат? - мемуарность?), а груз ответсвенности велик (возможно, вы могли бы сказать то, что не скажет уже никто: мемуарность - "упростительная" помеха, а время уходит). И, в прочитанном отрывке, выражение "братья по разуму", - ну, Вы меня поняли, ошна. Простите, если что. P.S.: Что касается "экивоков" в сторону народа-агрессора", как выразился Валерий Васильевич, под экивоками, наверно, подразумевая "реверансы", то мне, в отрывке, попалось всего одно место, которое, по моему мнению (возможно, я ошибаюсь), могло бы вызвать данную реакцию Вашего нынешнего земляка. Это такой, на первый взгляд, пустячок-пятачок, на котором, однако, отчаянно борются различные политические силы. Но поскольку это не имеет никакого отношения к литературе, то я могу указать это место в личной беседе (не навязываюсь), пусть даже политически активным дискуссантам это могло бы быть интересно. Леонид Нетребо.

268597  2006-08-25 11:36:11 ВМ /avtori/lipunov.html - Уважаемый Леонид! Повесть кончается словами: "На этой, как говаривали раньше, лирической ноте, я решил прервать первую часть своего повествования, для того чтобы немного перевести дух и засесть за его продолжение." Проблема с памятью Вашего компьютера. Постараюсь разбить файл на два.

268789  2006-09-15 18:10:48 Валентин - У меня вопрос к редакторам "РП". Уважаемые господа, почему повесть Александра Фитца "Приключения немца в Германии" не участвует в рейтинге вашего журнала? Потому что она очень слабая или потому что слишком проффессионально сработанная? Может быть сушествует третий вариант? На мой же взгляд повесть Фитца - лучшее, что было опубликовано в Вашем издании за последние пару лет. Буду благодарен, если ответите.

268791  2006-09-15 18:39:22 ВМ /avtori/lipunov.html - Потомучто "голосовалка" сломалась или сломали. Чиним. Ничего не пропало.

268877  2006-09-21 00:25:48 Антонина Шнайдер-Стремякова - После "Миссии в Москве" захотелось ещё раз убедиться в стиле автора. Наткнулась на "Приключения немца в России". Поздравляю ауссидлеровскую писательскую братию с талантом. Тонкий юмор, переходящий иногда в сатиру... умение трагическое подать комически... легко и весело рассказать о том, что пережил почти каждый ауссидлер... Это сможет не всякий. Но... несколько замечаний. Думаю, что отреагируете, как реагируют весёлые люди. Я так поняла, что вы, как и я, сам себе "и чтец, и жнец..." - встречаются и орфографические, и пунктуационные, и кое-какие речевые шероховатости. Перечислю несколько. "...овеянном (не "й", а "М") славой знамени (не знаменем) какого-то полка...", "Наверняка (это вводное слово), многое изменилось в петлице чернеющего, кое-где порванного пиджака... " Почему "чернеющего", а не чёрного? Пиджак - не временное явление, а постоянный предмет. Ауссидлеры - по законам русского языка надо писать с двумя "с". "К большому неудовольствию жены (запятая не нужна) заорал я по-русски...", "Создаётся обо мне впечатление, (нет запятой) как о типе весьма сумрачном", "Говори всё, (опять нет) что хочешь", "О господи!", - после "о" запятой не надо, "ну" - междометие, после которого, как правило, ставится запятая. Со слова "которого" уважающий себя писатель предложения не начнёт, ибо это относительное местоимение, относящееся к придаточному предложению, "наверняка" - вводное слово, "Расценив заминку по-своему, Гарри уточнил..." - "по-своему" - это наречие и писать его надо через дефис, "... из-под треуголки косицей (не нужна запятая) съезжает вместе со своими чудо-молодцами" и т. д. Сказала бы о них конфиденциально, но вы не захотели. Думаю, что когда отдадите в печать, ещё раз всё тщательно проверите. Спасибо и дай Вам Бог удачи.

268882  2006-09-21 13:56:32 Александр Фитц - Антонине Шнайдер - Уважаемая Антонина, спасибо за добрые слова! Спасибо за верно подмеченные ошибки и опечатки в тексте. Есть, к сожалению, и другие, но текст этот уже в Издательстве и его, надеюсь, читает корректор. Также надеюсь, что эти и прочие ошибки он заметит. Связаться с вами напрямую, как вы советуете, у меня возможности нет, т. к. не знаю ваших координатов. А.Ф.

271386  2007-02-07 23:26:55 ирина, Берлин - я в восторге от ваших произведений!!!

271388  2007-02-08 01:43:37 Чайка - Знакомо, понятно, пережито. Всё в памяти свежо. Энциклопедия переселенческих метаморфоз. В том и ценность.Образы вырисованы мастерски, реально, с любовью и юмором. Речь колоритная, в диалогах героев "расслышала" диалект российских немцев. Это придаёт пикантность. Читается легко.

283294  2008-08-22 08:13:48 АЛЕКСАНДР - Фитц это здорово!!! Но это.... http://alex-weimar.resheto.ru/index.php?id=21700 бьет все рекорды рунета.Рекомендую всем и все, что там есть свободно от договорных обязательств. Дерзайте господа...

283295  2008-08-22 10:24:50 Светлана Люкс - Перечитала по второму кругу, и каждый раз находила,что-то новое, забавное, смешное и грустное. Это и понятно. Спасибо Александр.

283296  2008-08-22 12:32:18 Валерий Куклин - ПРОЩАЛЬНОЕ на ДК Вынужен покинуть форум на неопределённое время вновь. В прошлый раз на короткий период выезжал в Россию в качестве консультанта по антиэрозийным мероприятиям методом агролесомелиорации. Война спутала карты моим заказчикам, ибо денег теперь у российского парвительства на спасение почвы не будет все ожидаемые уйдут в Ю. Осетию. А казна не резиновая. Да и в Германии внезапно понадобился. Посему тратить время на трепотню с хамами и болтунами нет желания, а нормальные люди после появления здесь малообразованных и скандальных сторонников Гитлеровской теории Германия для немцев, перестали появляться на сайте. То есть вернулся я на ДК с тем, чтобы поговорить о войне с Грузией, задать вопрос активисту партии Путина И. Крылову о том, почему его НЕсправедливая Россия не занимаетя спасением отечественного производителя продуктов питания от агрессии стран Европы, где продукты питания дорожают с космической скоростью; как он считает: нужна ли Европе Россия в качестве равноправного экономического партнера? Да и другие вопросы, связанные с госустройством, которые мы ранее с ним обсуждали, хотел бы задать, поделиться с ним кое-какими мыслями. Но после последних выборов Игорь исчезает из ДК при всяком моем появлении на нём и возникает при всяком моем отсутствии. Так что уступаю место теоретику путинизма. Аргоше. Не такой уж я заклятый антисемит, каким представляюсь вам. Просто на то и щука в пруду, чтобы карась не дремал. Вы же на примере анонима видите сами, что такое настоящие антисемиты примитивные, раздражающие провокаторы, не более того. Но на самом деле самыми опасными для вас являются хамстеры, купленные, кажется, вами вместе с потрохами, но при этом держащие ножичек за спиной. Кстати, в Израиле у меня множество и читателей, и почитателей, советую пообщаться с ними. Ершовой. Спасибо вам, Марина, за посвящение стихотворения мне. Очень тронут, но сказать больше не смею уже за это вас оскорбляют здесь нещадно. Алле Олеговне хочу сказать, что было интересно и поучительно для меня пикироваться с вами все эти годы. Шнайдер-Стремякова молодец, настоящий боец, каких среди пишущих по-русски мужчин практически не осталось. Я рад, что с помощью нашего дикого ора она перивлекла к себе внимание и в Германии, и в России, а после дГ сумела направить свой недюжинный талант в конструктивное, а не деструктирующее, как у большинства пишущих по-русски бывших советских немцев, русло. AVD. Большое спасибо вам за годы очень полезного лично для меня и очень познавательного для участников ДК общения. Надеюсь на ваше согласие консультировать меня частным образом по вопросам, связанным с православной религией. Мой старый адрес электронной посты закрыт отныне, а новый передам ВМ. Не откажите в любезности тоже сообщить ему ваши координаты. Для вас специально одно наблюдение: Была у меня на днях аспирантка из США, мы смотрели телеящик на плачущих и благодарящих русских осетин. И она вдруг сказала: ╚В 1945 году вот так же благодарили русских поляки и чехи. Интересно, что скажут внуки и правнуки этих осетин?╩. Я не нашёлся, что ответить. Только и сказал: ╚Пусть это будет нак их совести╩. ЛОМ-у, ЕМ-у, ЮХ-у, АБ-у и другим молодым ДК-вцам. Вы очень талантливые ребята. Я рад, что на смену нам приходят такие, как вы. Хотелось бы больше помочь всем вам, как помог некоторым из вас, но, к сожалению, теперь сам я над своим временем не властен, а свободное время могу посвятить семье и литературе. Извините за совет, но, поверьте, он вам полезен: побольше читайте классической литературы, об истории судите не по художественным произведениям и не по дебильной Википедии, не по статьям из газет, а по первоисточникам и по академическим работам. Животным. Урок последний. История, как это для вас ни старнно, - это наука, впрямую связанная с целым каскадом таких мною либимых, а вам неизвестных, наук, как: математика, физика, химия, география и биология. Без знания и понимания принципов действия законов термодинамики, например, невозможно понять законы развития общества, без изучения вариационной статистики, как одного из направлений математики, нельзя оценивать статистические и демографические показатели даже в мирное время и так далее, и тому подобное. К сожалению, большинство лиц с советскими вузовскими дипломами считают себя достаточно образованными, чтобы не понимать этих правописных истин. Дипломы они либо покупали, либо выстаивали в очереди пятилетней за ними, платя нечестным преподавателям взятки за зачеты и экзамены, а то и службой в качестве стукачей-доносчиков на своих товарищей в КГБ. Мне почему-то думается, что вы принадлежите именно к последним. Очень уж у вас методы давления традиционные и отработанные подробнее читайте в книге С. Кара-Мурзы ╚Краткий курс манипуляции сознанием╩ и в моем романе ╚Истинная власть╩. Ваша вопиющая необразованность и естественное при этом хамство вызывает даже уважение. Ибо вам уже даже самим ясно, что на самом деле вы никому не нужны, а хотите обратить на себя внимание вот и устраиваете склоки. Советую заняться хотя бы самообразованием. На первый случай узнайте, что такое втулок. Кстати, животных я люблю, у меня дома до второй женитьбы даже змеи ядовитые жили, и собаки всей округи любят меня больше своих хозяев. Но есть в сей закономерности и свои исключения вы. Дьякову, Стародубу, Эйснеру, Пригодичу и другим прячущимся за сайтом. Я никогда не испытывал уважения в люду пишущему, но прошедшее лето показало, что относиться к ним следует ещё хуже, чем сказал о вас незабвенный новорусский хозяин появляющихся здесь животных еще в бытность свою вице-губернатором Красноярского края. В дни моего отстуствия ни один из вас не одёрнул распоясавшихся хамов, полоскавших за моей спиной мое доброе имя инсинуациями и дурными словами. Исключение составила Ия единственная мужчина среди тех, кто знает меня тут давно и не раз альшиво высказывался по отнощению меня хорошо. Низкий поклон ей и моя признательность. Вы и анонима с его провокациями выслушивали молча до тех пор, пока Аргоша и я не одернули этого изрекателя непотребств. Ах, как стыдно быть с вами в одной команде! Стоит ли удивляться, что покинули Клуб все лауреаты ╚Русского переплёта╩? Или начинайте, чёрт возьми! дискуссии, наконец, о том, что на самом деле волнует человечество сегодня.

283300  2008-08-22 14:26:42 Светлана ЛЮКС - покинувшему ДК - Все меняется. Вздох последний Может стать твоим новым рождением, Но что свершилось - свершилось. Воду, Которой ты разбавляешь вино, никогда Из вина ты не выплеснешь! (Бертольт Брехт)

283308  2008-08-22 17:30:51 W. Eisner - Kuklinu: U menia ne pashet intenet. I woobshe ochen╢tiasholy mesiaz wydalsya. Ya tebia zenyu sa talant, a ne sa saskoki twoi. a chto ukhodish╢is RP -tak eto shal╢. W. E

283310  2008-08-23 06:35:48 Борис Дьяков- Валерию Куклину - Валерий Васильевич! Мне только не хватает прятаться за сайтом! Работы полно, целый день на компьютере. Устаю. А в последнее время в ДК такого начитаешься, что волосы дыбом встают. Такая ругань, такая гадость! Зря Анониму стали отвечать, он явно- не в себе, или в запой ушел, или по злобе всех провоцирует. Его надо удалять из переписки! А то ответили- и пошло, поехало. По поводу того, что не защищали Ваше доброе имя в Ваше отсутствие: у меня сложилось такое впечатление, что со своими недругами Вы всегда предпочитаете САМИ разбираться. Я не знаю ни Хамстера, ни Лоллобриджиду (однако, каков псевдоним!), но невероятнейшая оскорбительная обоюдная ругань достигла у вашей тройки на РП совершенно неприличный характер. Думаете, интересно это читать? Вот и перестал... Хоть Вы то остановитесь, Валерий Васильевич, и не только на время вынужденного отсутствия. С уважением к Вам, Борис Дьяков.

283317  2008-08-24 11:20:27 Виктор Сиротин - Случайно набрел на информацию о доблестной грузинской армии - в данном случе "воюющей" в Ираке: "Американсий военнослужащий под ником Dominique сообщает о своем опыте общения с грузинскими солдатами в Ираке: ╚...Несмотря на то, что они одеты в форму, похожую на американскую, вооружены американским оружием, они не имеют ничего общего с частями армии США. С дисциплиной огромные проблемы. Они крадут все, до чего только могут добраться. Включая радиостанцию и антенну с бронемашины HMMWV. Когда обратились за разъяснением к их командиру, он сделал невинные глаза... Колонна российской боевой техники движется навстречу войне. Через полчаса она попадет под обстрел. На базе в Кувейте их постоянно ловили на воровстве в других подразделениях. Они взламывали контейнеры и тащили из них оптические прицелы, форму. Пару раз из-за них случались возгорания, потому что они курили там, где это было запрещено, и т. д. Пока они не прекратят всю эту свою х..., никаких разговоров об их приеме в НАТО и быть не может... Вот говорят, что, получив помощь от США, грузинская армия готова вернуть Осетию и Абхазию... Да я бы не доверил им даже готовить мясной фарш в ╚Макдоналдсе╩. Офицеры - дрянь. Похоже, их больше интересует то, что можно выпросить или спереть у американцев... Им потребуется как минимум лет 5 - 10, чтобы перестроить свою армию. А до этого их надо держать от НАТО как можно дальше...╩

287603  2009-05-08 20:23:01 Ida - Захватывающе интересно, умно, остро, жизненно, читать - одно удовольствие, насмеялась, отдохнула и ... очень сожалею о том, я не была среди этих людей, не жила их жизнью. Спасибо огромное автору!!!

298130  2011-12-20 22:10:45 анна - цитирую господина Куклина В дни моего отстуствия ни один из вас не одёрнул распоясавшихся хамов, полоскавших за моей спиной мое доброе имя инсинуациями и дурными словами. гмммм интересно а почему господин куклин ожидает этого а сам-то гн сколько раз полоскал чьи-то имена которые этим людям тоже добрые имена господин куклин сам относится к хамам но хамы этого обычно не понимают

298137  2011-12-21 01:35:30 Валерий Васильевич Куклин - анне Ну, пусть я -хам с вашей точки зрения. Но мне кажется, что ваше заявление голословно и потому звучит как раз-таки по-хамски. Тем паче, что из-за угла прозвучало. Потому мнение ваше, как хамки о хамстве быть не может быть объективным по причине вашей заинтересованности в сокрытии своего хамского состояния и хамского лица. И еще вопрос: в каком из четырех значений слова "хам" вы определяете меня. Я вас - как лицо малокультурное, глупое и озлобленное. А вы меня, наверное, - как представителя русского меньшинства, могущего оказаться на территории вильной Украйны, где словом сим означали крестьян, отказывавшихся быть крепостными у польских дворян в 16-17 веках? Тогда мы с вами обое-хамы.Только мое хамство достойно всеобщего уважения, а ваше - неприязни хотя бы с моей стороны. Кстати, статья Саши мной, как показало время, оценена верно. Перечитайте ее и мой комментарий. Если вам ваше хамское состояние дозволит. С неуважением, Валерий Куклин

298140  2011-12-21 08:09:57 12908 - - цитирую господина Куклина В дни моего отстуствия ни один из вас не одёрнул распоясавшихся хамов, полоскавших за моей спиной мое доброе имя инсинуациями и дурными словами Анна, поддерживаю. Данный товарищ редкостный совковый хам. Даже не хам, а ХАМище. Но это от комплексов. Не любит его никто.

298153  2011-12-21 14:17:17 Валерий Куклин - 12908 -у "Какая Анна? Аэ! Не та ль, что из Гренады? Иди та, что беспрестанно напевала серенады" мне? А вы, прекрасная (или нет?) незнакомка, отчего перешли на низкий стиль и повторение чужих слдов? Или сам Фитц оделся в бабье тряпье и таким образом привлекает ввнимание читателей к своей давно изданной и устаревшей псевдопублицистической книги? Если этор ты, Саша, и тебе под Рождестиво немецкое хочется узхнать еще раз мнение о твоем детище, то я согу сказать, что с амым замечательным в твоей книге является название. Внутренности наполнены натужным, нудным и мгновенно забывающимся юмором, но ни в коем случае не приключениями и не литератйрой. Скорее, все это походжит на скетчи для плохого эстрадного артиста, которого все ранво освищут. Для приключений следует описать среду, в которой живет герой - у тебя она аморфна и невразумительна, нужно, чтобы события были стремительны, мысмли читателя неслись вслед за изменяюбщимся каждые максимум семь минут сюжетом - у тебяч это тоже отстутствует. Нет и главной детали жанра - слова "вдруг", из-за которого все ожидаемое ранее переворачивается с головы на ноги и наоборот. Прошло меннее 10 лет со здня\ написания книги, а читается она как анахронизм. Людлей уже не волнует большинство из поднятых в ней тем. Таково мое хамское мнение. Холуйское мнение иное. Но они почему-то о твоем творчестве молчат, а я о каждой книге твоей и статьи писал, и от зывы давал. То есть основным качеством хама в глазах твоих соцумышленников является вни мание к вам и забота о поднятии вашего уровня культуры.

298157  2011-12-21 18:08:54 Валерий Куклин - 12908 - у Ну, какой может быть разговор у нас с вами, Аргоша-2? Вы даже ругательное слово из 8 букв пишете с 5 ошибками. Прежний Аргоша за год до кончины писал мне по личному е-майлу извинения за то, что позволял в отношении меня грубые выражения. потому как началась с ним наша свара из-за моих систематиченских опечаток, которые его раздражали. Зато как он прекрасно ругался! Истинный поэт. Я несколько им сочиненных идиом воткнул в тексти одной из ныне идущих пьес - и публика их проиветствует хлопками. Ваше же, пардон, жопословие вызывает лишь отвращение к вам. Ибо... перечитайте ваши посты. Ну, о чем с вами можно говорить в принципе? Где в ваших постах можно найти следы умственной деятельности? Моя кошка мыслит рациональней вас. Она трется мне о ногу и заглядывает в глаза, когда хочет, чтобы я погладил ее и приласкал. А вы пользхуетесь сленгом дворовой шпаны, словно вы - Путин, и при этом считате, что с вами можно вступать в конструктивный диалог. Вы бы, следуя методу Фитца, написали бы моей жене письмо-донос о том, как я обижаю тут горячо любимого вами Вернера. Или напишите пись мов Генрпроокуратуру РФ, как это сделал Герман, за то, что я не люблю единороссов и разоблачаю их методики манипулирования общественным сознанием граждан России. Поверьте, даже эти дебильные телодвижения ваши имеют больший смысл, чем высказанная вами тут обида на мое нежелание видеть в вас приличного человека, с которым можно вступать в диалог.

298184  2011-12-22 23:33:52 Сергей Герман - Или напишите пись мов Генрпроокуратуру РФ, как это сделал Герман...(Куклин) Куклин, шизофрения это ещё не признак гениальности. А судя по твоим постам у тебя присутствует именно она, я имею в виду болезнь. Что касается человеческой подлости, то я тебе напомню одну историю. В Берлине некий добрый человек подкармливал рыбой одного несчастного русского эмигранта, литератора. Но тот скрывал этот факт от общественности. Добрый самаритянин рыбу ловил и отдавал писателю. И вот однажды кто-то вбросил эту информацию на "РП" и тогда, ╚литератор╩ моментально отказался брать рыбу, так как рыбак хоть и был добрым человеком, но "не правильной" национальности, и совковый классик испугался, что его обвинят в порочащих связях. Тебе напомнить фамилию этого литератора, мелкий и дешёвый провокатор?

Copyright (c) "Русский переплет"