Александр Фитц

Автор

КАСТРЮЛЯ В КАЛЬСОНАХ

    Расставание с Россией было грустным. На границе в Бресте у меня изъяли 400 дойчемарок. Правда, оставили еще 400, и это как-то скрасило траурные мгновенья прощанья.

    Таможенник был юн, плохо выбрит и непреклонен. Я же - простужен, с температурой и крепнущим убеждением, что в очередной раз дал маху. Накануне посадки в скорый "Москва - Цюрих" я услышал в российских "Вестях", а затем прочёл в "Известиях", что демократические преобразования в стране, наконец, коснулись и путешественников, едущих в ту сторону, где закатывается солнце. Теперь они, а значит, и я, могли без всяких бумажек и спецразрешений перевозить через границу до 600 долларов США или эквивалентную сумму в другой свободно конвертируемой валюте. Я занял 300 марок у Виктора Гофманна. (Того самого Гофманна, что возглавлял общество немецкой культуры Калининграда, и у которого в 1990 году в Шереметьево бойцы незримого фронта ровно за метр до "нейтральной полосы" вытащили тысячу марок, заработанных им кристально честным - хотя и специфическим - образом. А ведь тогда эта "тыща" была в России огромаднейшими деньгами. Однако Гофманн удар выдержал и привычки зарабатывать твердую валюту не оставил). Приплюсовав к ним свои 500 марок и прикинув, что, как их ни приплюсовывай, 600 долларов не получается, вписал всю сумму в декларацию.

    - Мы ваших газет не читаем, - сказал небритый таможенник, - мы законы имеем. А их пока никто не отменял. Хорошо, что ещё в декларацию внесли, а то бы все изъяли.

    - А если бы не нашли? - спросил я.

    Небритый, демонстрируя всем своим естеством, что в дискуссию на этот счёт вступать не намерен, хмуро прощупал глазами двухместное купе, напоминающее увеличенный футляр для очков, поставленный на попа.

    - Чьё? - указал он на мою сумку, купленную у московских кооператоров по великому блату.

    - Моё, - эхом отозвался я.

    - Достаньте и откройте.

    С неимоверным трудом я стянул с верхней полки сумищу, за своё поистине необъятное чрево прозванную в народе "мечтой оккупанта". Набита она была всякой дребеденью, ибо, уезжая насовсем и бросая всё, человек, как правило, берёт не самое нужное. Но в ней была часть моего архива, которым я чрезвычайно дорожил. Сверху же лежали кальсоны. Хотя я и не самый большой любитель подобного нижнего белья, но советским (простите, теперь уже российским) поездам, вагоны в которых отапливаются отнюдь не всегда, даже при наличии топлива, не доверял. Тем более, что мой переезд совпал с очередными революционными преобразованиями на 1/6 части суши. А это, как известно, не только митинги, шествия с плакатами и знамёнами, но и выбитые в вагонах стёкла, перебои с топливом и электричеством, отсутствие кипятка, наконец...

    - Откройте! - зловеще произнёс небритый следопыт.

    Вечность, а может, и того больше, трещал замок на бесконечной "молнии". Наконец, сумка, похожая на огромную таксу из фильмов ужасов Хичкока, раскрылась. Сверху голубели кальсоны.

   - Что это? - спросил таможенник.

   - Кальсоны, - признался я без всякого ложного ханжества.

    - А под ними?

  - Тоже кальсоны. Но китайские.

   - Шутки шутим?! - неожиданно кукарекнул хранитель последнего рубежа. Точнее - не кукарекнул, а, как говорится, пустил петуха, не то из-за юношеской ломки голоса, не то из-за перенапряга голосовых связок в беседах с мне подобными. - Я спрашиваю вон про то - круглое...

    - А-а-а, это? - сказал я, посветлев лицом. - Это мантышница.

    Позже мой краткосрочный сосед по купе, московский спекулянт Серёжа, везущий в Польшу на продажу танковый прицел ночного видения, небрежно завернутый в какую-то тряпицу, утверждал, что лицом я потемнел. "Это у тебя в глазах было темно", - ответил я. "Зря в алкоголики записываешь, - обиделся Серёжа. - Это у меня такая защитная система - при пересечении государственной напиваться до умопомрачения. Во-первых, не шмонают. С пьяным возиться брезгуют. Во-вторых, мне в таком состоянии никакой детектор лжи не страшен. А ещё, - добавил он интимно, - я целый месяц перед загранпутешествием не моюсь". "То-то вонища такая.", - обронил я. "Деньги не пахнут, - назидательно сказал Серёжа. - И вообще: и у нас, и у них - любой труд в почёте".

    - Достаньте! - приказал таможенник.

    Путаясь в кальсонах, я извлёк аппетитно блестевшую алюминиевыми боками мантышницу.

    - Это ж кастрюля! - после некоторого раздумья констатировал таможенный специалист.

    - В некотором роде да, - согласился я.

    Таможенник грустно улыбнулся. Может быть, в этот момент ему искренне стало жаль отъезжающего. Точнее - пересекающего границу. "Ну, это же надо! - читал я в его глазах. - 800 марок записал в декларацию, а кастрюлю, наивно пытаясь провезти в ФРГ незаметно, завернул в байковые кальсоны".

    Укоризненно поглядывая на меня, он молча достал блокнот и выписал квитанцию об изъятии 400 марок.

    - Давай так, - предложил я. - Деньги пополам, а эту бумажку порвём.

    - Всё можете себе оставить, - сказал таможенник, - но сойдите с поезда. С такой суммой по закону не положено.

    - Спасибо, - поблагодарил я. - Как-нибудь в другой раз.

    - Не понял?! - неожиданно посуровел таможенник, и сразу стал похож на плакатного дядю, вопрошающего: "А ты записался в Красную Армию?!"

    ...Меня как-то ссадили в Грозном с самолёта, следовавшего по маршруту "Одесса - Ташкент" с промежуточной посадкой в этом фантастическом городе. Тогда он ещё не был разрушен войной и был действительно весьма симпатичным. Ссадили в принципе правильно, ибо билет у меня был только до Грозного. Но я надеялся, что смогу уговорить стюардесс за наличные оставить меня на борту до Ташкента, где я тогда жил. Девицы были неумолимы. Наличных не взяли и направили меня в грозненскую кассу. Мол, пока самолёт стоит, купишь билет.

    Касса была блокирована бородатыми дядями, усатыми тетями и орущими детьми восточной наружности. Багаж остался в самолёте. Через турникет обратно не пускали, а следующий рейс на Ташкент намечался через два дня. Ужас, одним словом.

    Огромные часы, установленные почему-то над входом в женский туалет аэровокзала, показывали три двадцать пять ночи. И вот, когда их большая стрелка продвинулась ещё на пять делений вперед и замерла прямо по центру туалетной двери, ко мне подошел мужчина примерно моего возраста не то в телогрейке, не то в фуфайке, в каких ходили слесари-ветераны тепловозоремонтного депо, где начиналась моя трудовая юность, и в плотно натянутой на глаза и на уши светлой в крапинку кепке.

    Уставившись мне в глаза и расплывшись в счастливой улыбке, этот тип всем своим рабоче-крестьянским видом излучал неподдельный восторг. То, что он малость "того", было видно за версту. Но о чеченской или какой-нибудь иной опасности я тогда не думал. Тем более, что Гена Плетинский, собкор "Советской торговли" по Средней Азии, и до, и после своего отъезда в Израиль многократно мне говорил: "У тебя, дружище, изумительная способность притягивать душевнобольных. Они буквально льнут к тебе, и что интересно, - поначалу боготворят, а потом мечтают, как минимум, убить".

    - Не узнаёт! Нет, совсем не узнаёт! - вдруг громко завопил кепастый.

    - Простите, - ответил я с предельной вежливостью, стараясь не делать ни единого резкого движения, дабы ещё более его не распалить. - Давайте, поговорим позже. А сейчас, поверьте, я очень спешу.

    - Не узнаёт, не узнаёт, - маниакально твердил кепастый.- А если я сейчас фуражечку сниму, да на тебя её надену, тогда узнаешь?

    До отправления самолёта оставалось минут двадцать, и мои шансы попасть на него теперь равнялись нулю.

    - Вижу, задумался, - не унимался кепастый. - Так-так, кажется, начинаем припоминать...

   "Может, хряпнуть его по башке? - размышлял тем временем я. - Но потом милиция, разборка... Вещи в Ташкенте обязательно сопрут..."

   - Ну, а теперь, - сорвав с головы фуражку и расчёсывая пятернёй короткий белобрысый ёжик, - вы, надеюсь, в состоянии узнать Сявого?

    При упоминании этой дворовой клички в памяти неожиданно воскресли городок моего детства Алмалык, школа . 11, где учился, улица Чапаева, на которой жил, сай*, в котором ловил на "закидушку" маринок, литобъединение при многотиражке "За цветные металлы", первый стакан вина, первая драка, первая девушка и... Валера Севастьянов из параллельного класса, по кличке Сявый.

    Вспомнил я также, как несколько лет назад кто-то рассказывал, что этот самый Севастьянов стал работать в КГБ.

    - Севастьянов, что ли?

    - А то кто же?! - бросился на меня с объятиями Сявый.

 - Откуда ты? Куда?

   - Из нашего дома отдыха в Одессе, в Чирчик** возвращаюсь.

    - А зачем вырядился так? - тронул я его за рукав телогрейки.

    - Что-то вроде репетиции, перевоплощения, так сказать, - загоготал Сявый.

    - Никак, актёром стал?

    - Если нужно, и актёром могу, - продолжал он веселиться, - а пока в Комитете работаю.

    И тут меня осенило: вот оно, моё спасение!

    - Так ты в КГБ трудишься?

   - А ты что, не знал? - удивился Севастьянов.

   - Забыл, но это не важно. А где и кем, если не секрет?

    Севастьянов на мгновенье задумался, потом как-то по-особому скосив глаза в разные стороны, произнес:

    - Чирчикское городское управление возглавляю.

    - Тогда слушай и не перебивай.

Вкратце я изложил ему свою трагикомичную ситуацию, а в заключение добавил: "Арестуй меня, скажи, что я шпион, диверсант, опасный рецидивист, которого ты случайно и героически поймал, но - проведи, ради Христа, на борт".

    - Паспорт при тебе? - спросил Севастьянов. - Давай! Будь здесь! Пойду разыщу местных коллег, что-нибудь придумаем.

    ...Вылет самолёта задержали на тридцать минут. Все пассажиры давно расселись по местам, когда мы с Севастьяновым подошли к трапу. Нас встречали командир лайнера и старшая стюардесса. Севастьянов вместе со своим удостоверением протянул какую-то бумагу. Глянув на неё, командир согласно кивнул, а стюардесса шарахнулась в сторону. Кстати: именно ей несколькими часами раньше я предлагал взятку за устройство моего безбилетного пролёта.

    Ну а что было написано в той бумаге, я так и не узнал. И вряд ли когда-нибудь узнаю. До Ташкента долетел бесплатно и без приключений. Я сидел за шторкой рядом с отсеком, в котором стюардессы извлекают из специальных контейнеров пищу для пассажиров, курил (что остальным строжайше воспрещалось) и играл с Севастьяновым в преферанс...

    ...Вспоминая всё это и слушая вполуха таможенника, я понимал, что вторично встретить здесь, на краю Полесских болот, моего школьного товарища было маловероятно. Конечно, жалко четырёхсот марок, отданных небритому юнцу так вот просто, ни за что, ни про что. Потом на мгновенье представил, что он меня за строптивость и пререкания принуждает высадиться. Увидел себя в этой ситуации со стороны и ужаснулся: вот я протискиваюсь сквозь плотные толпы жаждущих расставания с Родиной, спотыкаясь о чемоданы спящих бродяг и многодетных матерей. В этот момент я был готов заорать: "Выбираю свободу!", и едва удержался, чтобы не отдать таможеннику оставшиеся 400 марок с мантышницей в придачу. Не знаю, как сейчас, а тогда, в январе 1992 года, Брестский железнодорожный вокзал напоминал Одесский порт из фильма "Бег". С той лишь разницей, что здесь не было лошадей. Да и роль Хлудова меня мало прельщала.

    - Эй, Василий, - раздалось в коридоре, - у тебя что, проблемы?

    - Да нет, - отозвался таможенник, оказавшийся Василием, - всё гут.

    - Давай тогда закругляйся...

    ...А еще через двадцать минут уже польские таможенники, шипя, как змеи, извлекли из-под китайских кальсон мантышницу, изготовленную на одном из номерных заводов под Ташкентом.

    В Варшаве сошел немытый московский спекулянт Серёжа. Тряпица, в которую был завернут прицел, оказалась боевым и наверняка овеянным славой знаменем какого-то танкового полка.

    - Купи на память, - предложил Серёжа. Без всякой, правда, надежды, что сделка состоится.

    - С радостью купил бы, но вот танка нет.

    - Будет! - заверил Серёжа и засеменил к выходу.

    Потом настало утро, и я пил пахнущий отрубями чай, глядел на проплывавшую за окном Польшу, где, как мне показалось, главным средством передвижения была телега, а основным занятием людей, толкущихся на станциях, - торговля.

    В очередной раз бросив квартиру, книги, мебель, друзей и врагов, я ехал, по сути, в неизвестность. Я считал, что, получив "ауфнамебешайд"***, в просторечии - "номер", правильно сделал. Не стал выпрашивать вызов на постоянное место жительства в ФРГ у родственников, ставших (от долгого, вероятно, нахождения на Западе) мифическими, а вначале отправил по "гостевой" визе жену и дочерей. А теперь еду сам.

    Вот так, попивая чаёк и покуривая, я и ждал встречи с Германией, точнее, с германской границей. Конечно, это отдавало фантастикой, но я надеялся увидеть тот строго охраняемый, как большинство границ, рубеж, который отделяет эту страну от остального мира и обозначен пунктиром пограничных столбов.

    Рубеж этот я прозевал. Но что мы уже в ФРГ - почувствовал. Знаете, как бывает: сидишь в незнакомой компании - и вот входит мужчина, тоже незнакомый. Он в обычном костюме, обычных туфлях, и лицо у него самое что ни на есть обычное. Но вы чувствуете - это человек из другого мира. Запах очень хорошего одеколона и дорогих сигарет свидетельствует об этом лучше всяких слов, разных перстней с бриллиантами и прочей чепухи.

    ...Вдруг перестал раскачиваться и постанывать на плохо уложенных рельсах вагон, а за окном мелькнул светящийся рекламный щит. Потом поезд остановился и долго стоял на тихой, ярко освещённой станции. А вот очередной таможенник, чтобы перетрясти "мечту оккупанта", так и не явился. Но только в момент, когда поезд выкатился за выходную стрелку, я понял, что граница с Германией осталась где-то позади. Вскочив, я резко отворил окно. На меня пахнуло едва ощутимым запахом дорогих сигарет и хорошего одеколона...

    Спустя несколько лет мне попались воспоминания профессора Уильяма Додда, бывшего послом США в Германии в канун Второй мировой войны, и я подивился схожести наших впечатлений. А впечатления у него от посещения так называемого "Польского коридора", то есть территорий, вычлененных из состава Германии и ставших составной частью новой Польши, были таковы: "Грязные города, оборванные крестьяне и огромное количество детей. Как только поезд пересёк Одер, мы очутились на немецкой земле. Деревни были аккуратные и чистенькие, города - опрятные, а люди на железнодорожных станциях оживлённые и хорошо одетые. Нигде не было видно ни грязи, ни отрепьев. Да, разницу нельзя не заметить".

    Не знаю, как сейчас в Польше, давно там не был. Наверняка многое изменилось. Да и Германия уже не та, какой её увидел американский посол в 1936-м, а я в 1992-м. Но мой рассказ не об этом, а о моих личных приключениях.

    * Сай (узб.) - ручей.
   ** Чирчик - город в Узбекистане.
   *** Документ, удостоверяющий, что данному лицу разрешён въезд в ФРГ на постоянное жительство.

АУСЗИДЛЕРАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ

   На восьмой месяц пребывания в Германии я вместе с семьей спустился с гор и очутился в весьма симпатичном городке на Дунае или, как говорят немцы, Донау, с населением что-то около тридцати тысяч, из которых, по утверждению местного патриота и краеведа Ханса Альгемайера, внешне очень похожего на австрийского императора Франца-Иосифа, 124 были миллионерами*. Но городок, как выяснилось, примечателен был вовсе не ими, а полным отсутствием достопримечательностей. К миллионерам здесь давно привыкли, а вот какого-нибудь захватывающего дух дворца, собора или живописных развалин средневековой крепости в городке не было.

    Ханс Альгемайер объяснял этот факт просто и лаконично. По его словам, Людовик II Баварский, обследуя в очередной раз свои владения, дабы украсить их какой-нибудь копией французского дворца, построенного во времена правления парижского тезки под четырнадцатым порядковым номером, заехал, естественно, и сюда. Проведя в городке почти сутки, хорошо выпив, закусив и пообщавшись с народом, Людовик изрёк: "Оставить всё как есть". Несколько позже, зимой и ранней весной 1945-го, когда англичане и американцы тщательно ровняли с землёй города Германии, налёт был совершён и на этот городок. Единственная бомба упала рядом с ратушей. В окрестных домах вылетели стёкла, а тяжёлая дубовая дверь ратуши превратилась в щепу. Больше союзники не прилетали и городок не бомбили.

    - Нас охранили Бог и красота, - убеждённо говорит о том времени Альгемайер.

    - Ну а Дрезден, Мюнхен, Кобленц, Кёльн, Гамбург?.. Они что, были менее красивы? - спрашиваю его.

    - Тоже красивые, - соглашается Альгемайер, - но не до такой же степени!

    Помню, первым, кого мы увидели, въехав в городок со стороны Баварского леса, был трубочист. Молодой, чумазый, с мотком проволоки на плече, алой розой в петлице чернющего, кое-где порванного пиджака - и в таком же чернющем цилиндре. "К счастью", - сказала жена, зачарованно уставившись на него.

    - Кто к счастью? - спросила младшая дочь. - Привидение?

    - Это трубочист, - раздражённо поправила её жена, - а привидения - это скорее всего мы, во главе с твоим папочкой.

    Развить эту бесспорно интересную мысль ей помешала неожиданно вывалившаяся из-за угла толпа переселенцев, по-здешнему - аусзидлеров. Кепки-восьмиклинки, джинсовые куртки из ядовито-синей материи, сработанные по лекалам лучших одесских модельеров, белые банты в косицах девчонок и какая-то специфическая очумелость в глазах, стремление держаться рядом (чтобы, вероятно, лучше ощущать плечо и потный бок товарища) выдавали в них уроженцев Центральной Азии или сибирской тайги.

    Трубочист, уступая им дорогу, чёрным котом метнулся в сторону и прижался к стене дома, бархатно увитой плющом. Однако аусзидлеры, не обратив ни на него, ни тем более на стену ни малейшего внимания, прошествовали дальше. Вдруг один из них остановился и пристально посмотрел на нас.

    - Это коренные, - дернула его за рукав молодая женщина с шестимесячной завивкой "под негру". - Не трожь их...

    - Ну и пусть коренные! - рассердился крепыш лет сорока. - Щас спрошу...

    - Прочь сомнения и споры! - к большому неудовольствию жены, заорал я по-русски. - Никакие мы не "хизики"!** Мы с вами одной крови! И я знаю, куда и зачем вы идёте!

    - Опять шлёпнутый. И откуда их столько? - выронив пластиковый пакет "Альди", а проще - "турецкий чемодан", утробно выдохнула, пятясь на трубочиста, девица с шестимесячной завивкой.

    Остальные (было их человек десять, включая детей) тоже попятились, насторожённо, но без страха рассматривая меня.

    - Да не обращайте на него внимания, - вмешалась жена. - Это он так шутит. Вы, наверное, с вокзала и ищете лагерь, то есть - отель, где переселенцы живут.

    - Точно, точно, - заулыбались земляки. - Именно его и ищем.

    У трубочиста тем временем шок встречи с единокровными, но такими непохожими на него братьями и сёстрами окончательно прошёл. Обмотанный проволокой, уже без алой розы в петлице, беспрестанно повторяя единственное и поэтому самое любимое ругательство коренных жителей - "шайзе", он выпрыгнул из толпы, едва не угодив под колёса "Фольксвагена".

    - А это кто? - спросил удивлённо крепыш.

    - Трубочист, - сказала жена.

    А младшая дочь добавила: "Он и вам счастье принесёт".

    ...Когда встречаюсь с незнакомыми, приятелями или старинными друзьями, я, если в этот момент рядом находится жена, - в основном молчу. Вовсе не потому, что нечего сказать. Просто жена исключает любую мою попытку произнести фразу длиннее двух слов. Делает это она весьма профессионально, и у присутствующих, особенно малознакомых, создаётся обо мне впечатление как о типе весьма сумрачном. Иногда мне это не нравится, но жена, когда мы остаёмся вдвоём, благодушно говорит: "Какое счастье, что я на этот раз не дала тебе наговорить глупостей! Подумать только, какое счастье! Вот сейчас, пожалуйста, говори всё что хочешь, тем более что дети к тебе уже привыкли и не обращают внимания".

    - Что значит "привыкли"? - не выдерживаю я. - Что это за двусмыслицы насчёт детей?!

    - О, Господи! - подчёркнуто устало произносит в таких случаях супруга. - Мне ещё сцен ревности не хватало. - И уходит на кухню.

    Дочери какое-то время остаются и осуждающе меня разглядывают...     .Спустя несколько дней после вышеупомянутой встречи с трубочистом и земляками я стал изредка посещать трактир "У Августина". Но об этом позже. А пока вместе с дочерьми я молча наблюдал, как их мать с едва уловимой усталостью школьного наставника вразумляет новичков. Те, кажется, позабыв обо всём, внимали каждому её слову и жесту. Вот эти-то жесты, скорее всего, и привлекли гражданина одной из постюгославских республик. Приняв нашу группу за "мешочников" с Востока, а жену за наводчицу, которая знает адреса горожан, раздающих бесплатно мебель, холодильники, одежду и прочее, он пристроился сбоку. Какое-то время, прикладывая ладонь к уху, мужичишка пытался вникнуть в так похожую на его родной язык, но всё же не вполне понятную русскую речь. Наконец, не выдержав, он перебил жену на полуслове: "Братка, во ист гешенк? Конкрет адресе, битте"...

    Не знаю, что больше потрясло мою супругу: то ли обращение "братка", то ли эта изумительная смесь сербскохорватского и немецкого, но неожиданно она замолчала и поджала губы. Минуты три вся наша компания внимательно рассматривала счастливо улыбающегося "внука маршала Тито".

    - Кто это? - спросил крепыш, которого, как выяснилось позже, звали Генрихом.

    - Югослав, - сказала жена.

    - Почему это югослав? - перебила её старшая дочь. - Это - человек! Просто - человек! И - точка!

    - Не важно кто это, а лучше скажи, чего он хочет? - впервые подал голос чуть сгорбленный, худощавый мужчина в чёрном (вероятно, китайского производства) пиджаке и кепке-восьмиклинке.

    - Подарков, - сказала жена.

    Крепыш медленно, всем корпусом, обернулся к посветлевшему лицом югославу.

   - А ну, кыш, суслик! - процедил он угрожающе. - Сначала разрушенное войной хозяйство восстанови, а потом за подарками приедешь.

    Удивительно, но этот не то македонец, не то албанец, а может, и косовар, всё понял. Не думаю, что в тот же день он приобрел билет на родину, зато стремительность, с которой он удалялся в сторону вокзала, свидетельствовала: полученный совет не был для него пустым звуком. А в ООН на должность помощника главного миротворца явно недоставало Генриха.

    - Ну что мы всё стоим и стоим? - осуждающе глядя на меня, сказала жена. - Пошли в отель оформляться. Он здесь совсем рядом, вон за той кирхой, - и показала пальцем в сторону, противоположную вокзалу.

Совершенно не заслуженное обвинение хотя и не удивило, но несколько обидело.

    - Молчи, папа, - шепнула младшая дочь, - не видишь, мама нервничает?

    - А я?

    - Ты тоже, поэтому и молчи.

    - А я что делаю?

    - Ты хочешь спорить, а все хотят оформляться.

    Плотной группой, замыкающими в которой оказались я и женщина с шестимесячной, мы двинулись в сторону отеля.

    - Как вас зовут? - спросил я женщину.

    - Марта.

    - А приехали откуда?

    - Из-под Джамбула. Знаете такой город?

    - Конечно, знаю. Бывал там. Впрочем, это не важно. Скажите лучше другое: когда мы с вами встретились, вы назвали меня "еще одним шлёпнутым". А первый, если не секрет, кто?

    Женщина покрылась румянцем, который, к слову, весьма ей шёл.

    - А вы что, услышали?

    - Да. Но совершенно не обиделся.

    Она ещё больше покраснела и стала похожа на помидор, которыми торгуют на Алайском рынке Ташкента и которые называются "юсуповскими". По имени Усмана Юсупова, бывшего некогда первым секретарём ЦК компартии Узбекистана и переведённого Никитой Хрущевым в годы его "перестройки" на должность председателя колхоза. И ведь что забавно - "видного советского и партийного деятеля Юсупова" в Узбекистане мало кто помнит, а вот выведенные под его непосредственным началом помидоры все знают и любят.

    - Так кто же был этот первый, мне предшествующий? - приободрил я её.

    Какое-то время пунцовая Марта молчала. Потом, когда мы проходили мимо ратуши, и жена решила сделать краткую остановку, чтобы объяснить, как много раз придется нашим новым друзьям заходить сюда по поводу, а чаще без такового, она, глядя в аккуратный булыжник мостовой, еле слышно вымолвила:

    - Сначала мы подумали, что вы местные немцы. Прежде всего ваша жена и дети. Ну а потом, когда вы крикнули...

    Она снова умолкла.

    - Ну же, ну, - приободрил я её.

    - Короче, на вокзале к нам один прицепился... С кастрюлями. Точнее, кастрюль у него не было, но он оставил свой телефон и просил позвонить, как только нас распределят. Сказал, что у него для нас есть всякие сковородки, которые без штрома*** и масла жарят...

    - А, так это Кастрюлькин, - обрадовался я.

    - Нет, он другую фамилию назвал.

    - Ну, да. Вообще-то его зовут Эдик Шмидтхен, но аусзидлерам он больше известен, как Кастрюлькин, - пояснил я. - У него ещё друг-соперник имеется - Постелькин. Тот подушки с одеялами рекламирует. Вы его тоже увидите.

    - А по-человечески, как Постелькина имя будет? - спросила Марта.

    - Зигфрид Зонненшайн. Но в России он был Фёдором Солнцевым. Фамилию и имя здесь сменил.

    - А разве так можно?

    - Здесь всё можно. И ничего нельзя, - глубокомысленно пояснил я.

    - Вот мы и пришли, - раздался голос жены. - Теперь на второй этаж, по-немецки, на первый, к господину Кроте...

    Я уже, кажется, говорил, что городок был уникален хотя бы тем, что в нём отсутствовали достопримечательности. Однако это утверждение с легкостью можно было опровергнуть, ибо именно здесь в описываемый период находился уникальный распределительный пункт аусзидлеров, которого не было даже в Мюнхене.

    Именно сюда, в приспособленный для этой цели отель, прибывали переселенцы из первых лагерей вроде Фридлянда или Брамши, чтобы спустя ещё неделю-другую начать новую жизнь в том уголке Баварии, который согласится их принять. Переселенцев впихивали по сорок - шестьдесят человек в комнату, где на поролоновых матрацах двухъярусных коек они и ожидали дальнейшего решения своей судьбы. Их могли отправить в какой-нибудь охотничий домик на опушке ухоженного, но совершенно безлюдного леса, разлинеенного туристическими тропами и обставленного туалетными кабинами. (Наличие сортиров именно здесь, в лесу, потрясало аусзидлеров много больше, нежели все вместе взятые достижения супермодерновой Германии). Могли оставить в городе, в этом же отеле, переведя в крохотную комнатёнку на одном из верхних этажей, и кормить порошковыми супами да обильно сдобренными уксусом салатами, кассируя при этом в день по 24 марки с персоны. От подобной пищи желудок превращался в сплошной спазм, а портмоне немедленно можно было выбрасывать за ненадобностью. Могли, впрочем, определить и в приличное промежуточное общежитие - юбергангсвонхайм, в просторечии - хайм. То есть в обычный жилой дом, на время и за хорошие деньги сданный его владельцем внаём государству для размещения переселенцев. Короче - всё могли.

    Времена, когда этнических немцев из СССР встречали с оркестрами и цветами, канули в Лету. Романтику трепетных объятий шестидесятых и семидесятых сменил отлаженный с истинно немецкой рациональностью конвейер - "флиссбанд". Именно по его ленте, не усеянной розами, но, правда, и не утыканной шипами, переселенцы попадали в свой первый лагерь, потом на распредпункт, далее - во второй лагерь... Продвигаясь по этой, утверждённой правительством линии, люди учили язык, ругались, мирились, влюблялись, разводились, скучали, пьянствовали, опохмелялись. А заодно - упорно искали работу. Любую.

    "Ноем" распределительного пункта, в который мы явились, служил господин Кроте. Это был удивительный человек, прекрасно понимающий, что только от него зависит будущее переселенцев. Пусть и не продолжительное, но всё же будущее. Кроте был для аусзидлеров выше правительства и самого канцлера. Он был прокурором и судом последней инстанции в единственном лице. И от сознания этого величия и собственной неповторимости был он весь какой-то как бы надутый изнутри. Но что примечательно - Кроте умудрялся надувать не щёки (они почему-то оставались у него впалыми), а иные части своего невысокого, плотно сбитого тела.

    И ещё одно отличало его: вероятно, от избытка воздуха в организме он беспрерывно. подпрыгивал. Причём в любом положении - когда шёл, стоял на месте и даже когда сидел на стуле. Делать ему это было и легко, и, по-видимому, приятно.

    Его прыжки (а это он тоже знал) чрезвычайно пугали аусзидлеров, особенно тех, кто прибыл из казахстанской или среднеазиатской глубинки. Проведшие большую часть жизни в каком-нибудь Турдымурдынском районе Мурдытурдынской области, они привыкли к начальникам тучным, медлительным, немногословным. Которые, съев казан плова или кастрюлю бешбармака и насосавшись армянского коньяка, сонно взирали на ходоков-просителей. А выслушав, изрекали нечто вроде "лядна". Это могло означать на практике машину шифера или отказ в таковой, должность помбригадира или разрешение на продажу собственного дома в связи с переездом в Германию. Всё зависело от интонации, с которой произносилось могущественное "лядна". А тут - беспрестанно двигающийся и рычащий пузырь со впалыми щеками.

    По вечерам, опасливо оглядываясь по сторонам, аусзидлеры в который раз пересказывали друг другу сколь страшные, столь и несуразные истории о злодеяниях Кроте. Например, как он отправил группу бабушек-баптисток в одиноко стоящий на опушке леса дом, в котором жили только молодые албанцы, наводнившие в то время Германию. Когда же одна из бабушек, по имени Фрида, спросила его: "За что?" - он начал громко и страшно хохотать, подпрыгивая вместе со стулом, на котором сидел... А в другом переселенческом лагере, находящемся недалеко от городка Цвизель, всем живущим в нём аусзидлерам по его распоряжению якобы выдали по томику басен Жана Лафонтена, в чём все, естественно, усмотрели некий зловещий намёк.****

    Впервые увидев Кроте, я почему-то не испугался. Может, потому, что просьба моя была скромной донельзя: перевести семью, а заодно и меня, из отеля в селе Акслах (куда, к слову, он же нас и упёк) в любой город или хотя бы городишко.

    Кто постарше, наверняка вспомнит - в советском школьном учебнике истории (кажется, для седьмого или восьмого класса) репродукцию картины "Переход Суворова через Альпы"? На ней прославленный полководец с бодро торчащей из-под треуголки косицей, съезжает вместе со своими чудо-молодцами на заднице со снежной горы. Так вот, во мне и поныне живы подозрения, что художник писал именно ту гору, на которой уютно распластался Акслах и с которой я, как и все другие аусзидлеры, всю зиму по-суворовски скатывался в "Норму" и "Нетто" за продуктами и прочими предметами первой, да и второй необходимости.

    Может, я чуть и напутал с географией, но вполне ответственно берусь утверждать, что места, в которых в 1799-м Александр Васильевич перебирался через Альпы, и куда в 1992-м занесла меня судьба аусзидлера, - красоты оглушающей. Лес совсем не такой, как у русского живописца Ивана Шишкина: каждый листочек будто вчера тряпочкой протёрли. Ручьи полны непуганой форели. Горы - как в детских снах. Лужайки, церквушки... Идиллия, которую дополняют крепкие, одинаково улыбчивые и в меру пузатые баварцы в коротких кожаных штанах, белых чулках и зелёных шляпах с пером, сдобные женщины в широких, почти до земли чудно расшитых юбках, накрахмаленных белоснежных передниках и аккуратные, в большинстве - веснушчатые, ребятишки в точно таких же штанах и платьях. Правда, одеваются они в эти наряды в основном по выходным и праздникам. Хотя, если разобраться, праздник у них нескончаемый - живут, как-никак, в раю.

    А вот у меня радость что-то не складывалась. Дело было вовсе не в отсутствии привычного занятия, приличного жилья или кожаных штанов, а в том, что шибко в город хотелось. Ну и еще: автобусов здесь не было. А у меня не было на машину денег. Родственники, правда, имелись, и даже довольно-таки денежные. Жили они в Германии уже лет пятьдесят. Когда я звонил, тётя и двоюродные сёстры во всех подробностях рассказывали, как им тяжело живётся. Мол, в стране намечается кризис, и к нему нужно заблаговременно готовиться. Я им сочувствовал, предлагая, если нужно приехать и помочь готовиться. Но сестёр это пугало, и они почему-то тут же переходили на голландский язык, которого я тогда ещё не понимал...

    Впрочем, в этом моём сиротстве были и некоторые плюсы. Например, выиграй я миллион и умри от радости, многочисленная моя родня наверняка моментально бы переругалась, а что не исключено, даже передралась. А так всё будет мирно и пристойно. Обо всем этом я любил размышлять, прогуливаясь вечерами по нашей деревеньке.

    Вообще-то весь Акслах можно было обойти минут за двадцать, что я многократно и проделывал. Здесь были отделения "Райфайзенбанка", сберкассы, пожарка, три ресторана, две гостиницы, церковь, кладбище, автозаправка, лесопилка на окраине, начальная школа, почта и очень маленький, зато дорогой магазин. Все же "амты", которые я, как аусзидлер и будущий гражданин ФРГ, был вынужден посещать практически каждую неделю, находились в разных городках на расстоянии от двенадцати до восемнадцати километров.

    Мой сосед Тони Рукгабер, в прошлом алма-атинский водитель-дальнобойщик, обожающий свою жену Татьяну, двух сыновей, баварское пиво и путешествия, твердил:

    - Это все гадёныш Кротель нам устроил.

    Его жена Татьяна поправляла:

    - Да, не Кротель он, Антоша, а Кроте. Я же говорила тебе.

    Костяшки на огромных кулачищах Тони белели, а лоб покрывался мелкой испариной:

    - Я, кажется, просил тебя, Таня, не поправлять меня, когда я рассуждаю об этой прусской свинье!..

    Жена Татьяна медленно переводила взгляд на меня, если, естественно, я присутствовал:

    - И зачем ты только книгу ему эту дал? Видишь, совсем свихнулся.

    - Таня! Выбирай выражения! - ещё более сердился Тони.

    - А что мне их выбирать? Он пруссак. Ты - баварец. Вот и живёшь в самой что ни на есть Баварщине. А я за что страдаю?

    Неожиданно Тони успокаивался.

    - Вишь, какая вострословая? - говорил он, обращаясь ко мне. - Наверное, за это и полюбил и терплю. Ей, конечно, обидно, что у Штумпа её фамилии нет. Однако виду не показывает. Надеется, что в твоей книге опечатка.

    Эта собственная шутка очень нравилась Тони, и он принимался хохотать.

    Татьяна же, углубившись в свои женские проблемы, теряла к нашей беседе всякий интерес.

    ...Два слова о книге, которую упомянули супруги. В первый же месяц по приезде в Германию я купил удивительную, на мой взгляд, книгу Карла Штумпа. В ней автор прослеживает историю тысяч и тысяч немцев, переселившихся в Россию двести с лишним лет тому назад: откуда, из каких краёв выехали, когда, в каком составе... В ней был поимённый перечень фамилий переселенцев, карты с указаниями маршрутов, по которым они двигались, и масса другой информации. Тони Рукгабер сразу же нашёл в книге своего прямого предка, который отправился в Россию из Баварии. По этому поводу накрыли стол. Книгу положили так, чтобы она заняла почётное место во главе стола, где, по мнению Тони, и должны были бы сидеть родственник по имени Иоганн, а также автор замечательного исследования Карл Штумп.

    Иоганн и Карл отсутствовали по причине весьма уважительной - оба давно умерли. Поэтому поставленные для них рюмки опустошал Тони. Кое-кому из здравствующих родственников это не понравилось. Однако Тони быстро всех утихомирил, заметив, что Иоганн, Карл и он никого насильно за стол не тащили и, в принципе, могут вообще остаться одни. Зная крутой нрав мужа в тех случаях, когда он "принимал на грудь грамм пятьсот", жена Татьяна предложила поговорить о приятном. Все стали дружно проклинать Кроте. При этом Тони особо упирал на его небаварское происхождение.

    - Этот пруссак откуда-то с востока или севера приехал, - говорил он. - Мне один местный мужик по секрету сказал.

    - А почему по секрету? - удивился Николаус Тропманн. - Что он, шпион?

    - Хуже, - сказал Тони. - Он чанкайшист.

    Никто этого оспаривать не стал, а Андрей Бенски, носивший в Союзе отчество Адольфович и не отказавшийся от него (отцов, говорил он, как баб, не меняют), предложил выпить за Чан Кайши.

    Выпили. Тони пить не стал: потомок Иоганна Рукгабера, упав кудрявой головой на книгу Штумпа, неожиданно заснул.

    Позже рассказывал: приснилось ему, как вместе со своим дальним предком они удят рыбу на искусственном озере под Алма-Атой. И вот в момент, когда огромная рыбина, ухватив наживку, плавно утопила поплавок, невесть откуда взявшийся Кроте взял да и швырнул в пруд огромный камень.

    Антоша захотел тут же, как говорится, не отходя от кассы, набить ему морду, но предок Иоганн, схватив его за руку, жарким шёпотом прошептал в самое ухо:

    - Ты что, с ума сошёл?! Он же из главного жуса! Если Назарбаев***** узнает, нас с тобой ни в жизнь в Германию не выпустят.

    - А мы не из главного? - пряча кулаки за спину, спросил упавшим голосом Антон.

    - Из самого младшего, - поправляя на голове лисий треух, радостно заорал Кроте. - Самого что ни на есть последнего! Штумпа, дебил, читать нужно...

    .Громко вскрикнув, Рукгабер проснулся, и обалдело уставился на присутствующих.

    - Ну что, полегчало? - спросил его Тропманн.

    Оставив его вопрос без ответа, Антон облизнул запекшиеся губы и, обернувшись ко мне, спросил:

    - Ты завтра идёшь к Кротелю?

    - Иду. Хочу попробовать перебраться в город.

    - Я знаю, - сказал Антон, - поэтому будь предельно осторожным. Это очень коварный человек.

    * К сожалению, официально подтвердить или опровергнуть эту цифру мне не удалось. Всего же в 1996 году в Германии, по данным Федерального статистического управления, проживала 131 тыс. миллионеров. Больше всего миллионеров - в Баден-Бадене: 77 на 10 тыс. населения, в верхнебаварском местечке Штарнберг - 74. В Гамбурге на 10 тыс. жителей приходилось 35 миллионеров, а в Берлине - 27.

    ** Хизики (жарг.) - местные немцы.

   *** Штром (нем.) - электроэнергия.

   **** Намёк на фразу другого Лафонтена - Оскара, немецкого политика, объявившего, что десять африканцев ему милее, нежели один аусзидлер. А так как долгие годы он был лидером германских социал-демократов, то подавляющее число переселенцев стало дружно голосовать против этой партии.

    ***** Нурсултан Назарбаев, президент Казахстана, принадлежащий к главному казахскому жусу (роду).

В ГОРОД - НА "БЕЛОЙ ЛОШАДИ"

    ...И вот с радостной улыбкой (без неё, как объяснили, в Германии даже нищий милостыню не просит), я вступаю в кабинет Кроте. Кроте, как уже упоминалось, - Ной нашего распределительного пункта.

Здороваюсь.

Не получив ответа, здороваюсь ещё раз и самовольно сажусь на стул перед его столом.

Кроте, не глядя на меня, делает вид, что продолжает изучать какую-то бумагу. Приём старый, как мир. Мол, начальник занят, он думает, принимает глобальные решения. Он государственный человек, облечённый властью.

    Наконец, Кроте отрывается от бумаг и видит меня, сидящего и улыбающегося. Судя по моментально посиневшему кончику носа и враз округлившимся глазам, этот факт его чрезвычайно расстроил. Но выдворять, а тем более вступать со мной в разговор, он не стал, а просто взял и. подпрыгнул. Причём подпрыгнул достаточно высоко, не изменяя при этом выражения лица, а главное - позы, то есть - сидя. И хотя об этой его "коронке" меня предупреждали, я едва сдержался, чтобы не выказать своего искреннего удивления.

    Точно опустившись обратно в кресло, которое в бёдрах ему было явно узким, Кроте довольно ловко, одними бровями, указал мне на дверь. Я же в ответ заулыбался ещё шире, всем видом демонстрируя, что его фокус рассчитан на слабонервных из Турдымурдынска, но я совсем не оттуда.

Видимо, поняв это, он брезгливо смахнул несуществующую пушинку с лацкана своего зелёного баварского пиджака и процедил:

    - Слушаю вас.

    Стараясь ни на секунду не останавливаться, дабы не дать ему вклиниться и сбить меня с мысли, пересказываю свой разговор с чиновником во Фридлянде, представлявшим там Баварию. А дело было так...

    .Пройдя вереницу кабинетов старейшего переселенческого лагеря Германии и ответив на массу вопросов, я, наконец, очутился в весьма симпатичной комнатке, где был встречен не менее симпатичным человеком моих лет.

    Порассуждав о разногласиях между "Видергебурт"* и "Союзом немцев"**, о возрождении традиционных направлений христианской религии, о Горби и о Ельцине, о том, не думают ли этнические братья с Востока поубавить темпы переселения и. прочее, - выпив литр кофе и выкурив пачку сигарет, этот симпатяга сообщил, что, если я не против, меня направят в Баварию. Ну как я мог возражать? Заулыбавшись так широко, будто для полноты счастья ему и его почти что королевству только этого и не хватало, он, встав во фронт, пожелал мне и членам моей семьи быть достойными гражданами Баварии. Скорее всего, он оговорился. Предполагал - Германии, а получилось - Баварии. Однако на эту деталь внимания я не обратил и искренне пообещал, что кто-кто, а уж мы-то его не подведём. Попутно я поинтересовался, где конкретно смогу демонстрировать свой патриотизм и гражданскую доблесть?

    Симпатяга, оттянув пальцами подтяжки весьма замысловатой выделки, с любовью глянул на цветную фотографию Франца Йозефа Штрауса, висевшую рядом с картой Баварии, потом перевёл взгляд на плакат с мюнхенской футбольной командой "Байерн" образца 1990 года, сказал: "Думаю, в Пассау, Регенсбурге, а может, и в Нюрнберге".

Однако я очутился в Акслахе. Естественно, не без помощи Кроте...

    И вот теперь я пересказываю всю эту историю ему, то есть виновнику нашего вселения в баварскую деревенскую дыру, где для нас с нашими профессиями (я - журналист, жена - театровед) никаких шансов найти приемлемую работу, а для дочерей - учёбу, нет. Пересказываю без всякой надежды на то, что он, покрывшись румянцем, как моя новая знакомая Марта, скажет: "Прости, брат. Мы же с тобой одной крови. Вот направление в город. Перебирайся".

    - Я о вас всё знаю! - неожиданно перебил меня Кроте. - У меня даже фотография ваша есть! Я знаю о вас то, чего даже вы сами о себе не знаете!

    Потом, перейдя почему-то на шёпот, спросил:

    - В Москву хотите вернуться?

    Я, как советовал мне мудрый еврей Герш Плетинский (намеревавшийся открыть в Израиле кабак под названием "Ностальгия", где бы посетителям привычно хамили, подавали порции с усушкой и утруской, наливали водку из-под полы и где обязательно водились бы мухи), вместо ответа задал встречный вопрос:

    - Ну и как она вам?

    - Кто? - не понял Кроте.

    - Моя фотография.

    Кроте стал лиловым. Он уже не подпрыгивал, а мелко трясся, как если бы сидел на вибраторе, и при этом подмигивал обоими глазами. Понимая, что мгновения нашей весьма непринужденной беседы сочтены, я вдруг с ужасом ощутил, что тоже. слегка трясусь и, сам того не желая, подмигиваю, но не двумя глазами, а только левым. Ну, знаете, как в разговоре с заикой? Он тебе: бе-е-е, а ты ему в ответ: ме-е-е. Его трясучка мне передалась, как передаётся зевота.

    Но Кроте этого не понял. Он подумал, что я его нарочно передразниваю. Или, того хуже, пугаю.

    В общем, не получилось у нас душевного разговора, и мы, словно два малость чокнутых эпилептика, дёргаясь всеми частями тела и гримасничая, распрощались.

    Жена, поджидавшая меня в коридоре, сделала вид, что мы не знакомы. Я не обиделся, а испугался. Не за себя - за детей. Кому нужны сироты? Однако на улице она успокоилась и жалобным голосом спросила:

    - И за что ты нас так, Господи?

    - Не греши, - как можно строже сказал я. - Он здесь ни при чём.

    - Бесстыжий! Я не Господа, я тебя спрашиваю.

    К счастью, продолжения этот разговор не получил, потому что внезапно мы наткнулись на наших новых знакомых.

    Крепыш Генрих, доставая из кармана коробку "Герцеговины Флор", озабоченно спросил:

    - Что-то не так? Может, чем поможем?

    - Да нет, - сказала жена, - кажется, нас опять в этой деревне оставят. А так всё в порядке.

    - Ничего, - успокоила её Марта. - И нас к вам скоро направят.

    - А сейчас вы где? - поинтересовалась жена.

    - Этот самый Кротов сюда определил, в отель, - сказал Генрих, ища глазами урну, чтобы выбросить коробку от любимых папирос товарища Сталина.

    - Не Кротов, а Кроте, - поправила Марта, - сказал, что неделю мы здесь должны пожить, а потом видно будет. Разрешите, мы вас немножко проводим? Заодно и город посмотрим.

    - Провожайте, - согласилась жена.

    ...Тем же вечером я позвонил из единственной телефонной будки в Акслахе своему другу, Саше Пройсу, в город Андернах и вкратце рассказал о злоключениях последних дней и о нестерпимом желании перебраться в город.

    Посмеиваясь (а посмеивался он всегда, даже когда один несостоявшийся грузинский премьер "нагрел" его на несколько десятков тысяч), Пройс коротко сказал:

    - Выезжай завтра. Пока доберёшься, я подыщу квартиру, а встречу тебя в Кобленце. Только не забудь сообщить номер поезда.

    На карте мира Германия еле видна. Конечно, это не Люксембург, но ведь и не Россия. А вот из окна шелестящего по рельсам поезда кажется почему-то очень просторной. Странная вещь - Союз был огромен, но жили мы в нём, будто в одной коммунальной квартире с окнами на помойку. А здесь что ни поворот, то картинка из мультфильма по сказке братьев Гримм. Но вот людей почти нет. Где они? В харчевнях сосиски пивом запивают, что ли?

    Да, немецкое пиво - величайшее изобретение. Оно не столько пьянит, сколько полнит человека, что, правда, не всем нравится. Зато толстяки, как известно, добродушнее и покладистее худых и поджарых. Единственно неясно - одинаково ли добры потолстевшие от пива и те, кто располнел от обжорства?

    Разомлев от этих мыслей, я едва не прозевал Кобленц, а вместе с ним и довольно посмеивающегося Пройса, встречавшего меня на перроне:

   - Ну что, приехал?

 - А ты надеялся, что меня где-нибудь высадят?

    - Это было бы трагично. Я в ресторане столик заказал.

   - В каком?

   - В греческом.

    - А почему именно в греческом?

    - Тебе это не нравится?

    - Да ладно с ним, с рестораном, ты лучше про квартиру расскажи. Я ведь не Лев Толстой, чтобы остаток жизни в селе провести, а потом убрести неведомо куда. Я в город хочу.

  - Лев Николаевич не совсем в селе жил. Он...

    - Оставь классика в покое. В город охота. В любой! В какой угодно!

    Пройс был в хорошем настроении:

    - Успокойся, - говорит. - Завтра посмотришь, что я вам подыскал. А сейчас - поехали. Кстати, ты не возражаешь, если мы проведём вечер в компании моей жены и одного её дальнего родственника?

    - С какой стати мне возражать?

    - Ну и чудесно. Понимаешь, родственника сажают в тюрьму, вот он и объезжает родню, прощается. Не могли же мы его одного дома оставить. Тем более утром ему дальше ехать.

    - Как в тюрьму?! Как прощается?!

    - Обыкновенно, - сказал Пройс, открывая дверцу новенького "БМВ". - Я деталей не уточнял. Поговорим за столом.

    Потрясённый этим сообщением, я молчал почти до самого ресторана. Ну а Пройс, ясное дело, всё посмеивался. Он вообще человек неразговорчивый. Когда мы припарковались в Старом городе, я не выдержал:

    - Это шутка?

   - Что?

    - Ну, тюрьма, проводы, прощание?

    - Обычное дело. Но прощаются действительно не все. Большинство отправляется в тюрьму по-английски. А наш Гарри не таков. Он, хотя и дальний родственник, - однако, видишь, приехал.

    - А много у него ещё родни?

    - Трудно сказать. Думаю, здесь, в Германии, семей пятьдесят. Ну, ещё в Молдавии, Украине, Казахстане...

    - Он что, и туда поедет?!

    - Да кто ж его туда выпустит? - искренне удивляется Пройс. - Он же в тюрьму садиться должен, а не по заграницам разъезжать.

    - А по Германии?

    - Это другое дело. Потом он же не турецкий дом поджёг и не могилы осквернил...

    - Так за что же его?

    Пройс снова стал посмеиваться коротким, почти беззвучным смешком:

    - Да он тебе сам расскажет. Он любит об этом рассказывать.

    Ресторанчик оказался весьма уютным. Всюду стояли глиняные сосуды, преимущественно амфоры, а на стенах висели пейзажи, очень напоминающие черноморское побережье Кавказа. Официанты, как на подбор, были усаты и в белых плиссированных "юбках". В углу, у матово поблескивающей колонны не то из мрамора, не то из папье-маше, сидели красивая блондинка - жена Пройса Барбара и похожий на молодого Бельмондо кандидат в узники.

    - Привет, - сказала Барбара. - Как доехал? Почему опять без жены? Как дети? Это правда, что вы перебираетесь к нам?

    - Стоп! - перебил её Пройс. - Дай человеку сесть и отдышаться.

    - А он и не запыхался, - сказала Барбара, - это у него просто такой вид запыханный.

    - Меня зовут Гарри, - вмешался в супружескую дискуссию молодой Бельмондо. - Присаживайтесь. Здесь, как меня уверил Пройс, неплохая кухня. Нужно проверить. Надеюсь, вы не против?

    - Нет, что вы! Я вообще покладистый.

    - Тогда изучайте меню. Кстати, - обернулся Гарри к Пройсу, - то, что эти молодцы щеголяют в юбчонках, в каких наши десятиклассницы некогда отправлялись в школу к последнему звонку, я ещё понимаю. Но почему они все в чёрной обуви?

    - А ты хотел, чтобы они были в дамских туфлях на высоком каблуке?

    - Нет, конечно, но я не думаю, что эти их штиблеты на микропоре имеют хотя бы малейшее отношение к греческой национальной одежде.

    - Ну и что?

    - А то, что, как говаривал один основоположник, в человеке должно быть всё прекрасно. Другими словами - естественно и достоверно.

    - Ох, как он меня замучил, - сказала Барбара. - И то ему не так, и это не эдак...

    Не обращая внимания на реплику родственницы, Гарри продолжал:

    - Вообще в обуви я разбираюсь.

    - Это с тех пор, как партию покойницких тапочек на картонной подошве в Молдавию сплавил? - смеясь, перебила его Барбара.

    - Зачем так грубо? - обиделся Гарри. - Почему не сказать - партию ритуальной обуви?

    - Потому, что туфли эти, которые стали там продавать как модельную обувь, разлезались после первого же дня ходьбы в них, и тебе грозила страшная месть со стороны покупателей.

    - Люди, слушая твои комментарии, могут невесть что подумать, - глядя на меня, сказал Гарри.

    - Расскажи, расскажи, - посмеиваясь, предложил Пройс.

    - Я не могу в сотый раз слушать эту историю для умственно отсталых подростков, - возмутилась Барбара.

    Тут подошёл улыбающийся усатый метрдотель в чёрной пиджачной паре, сопровождаемый двумя официантами. Один толкал перед собой тележку, уставленную разнокалиберными бутылками, другой держал в руках что-то вроде детской раскладной книжки, на картонных страницах которой вместо гномов и принцесс были цветные фотографии греческих блюд. Поминутно консультируясь с нами, Пройс принялся заказывать ужин. Принимая заказ, метрдотель всем своим видом и соответствующими репликами демонстрировал восхищение нашим якобы изысканным вкусом.

    Вскоре Гарри эта процедура утомила, и он предложил первому официанту, застывшему в позе английского гвардейца у тележки с выпивкой, пари: определить с завязанными глазами марку десяти вин при условии, что каждый раз вино будет наливаться в чистый бокал.

    Воцарилось молчание. Официант выжидательно смотрел на метрдотеля, а тот в свою очередь - на Пройса. Расценив заминку по своему, Гарри уточнил:

    - Проигравший оплачивает наш ужин.

    - Чем? - продолжая смотреть на Пройса, спросил метрдотель.

    - Монгольскими тугриками, - восторженно закричал Гарри, - чем же ещё?!

    Потом, обернувшись к Барбаре, деловито поинтересовался:

    - У тебя косынка или платок есть? Чтобы глаза завязать! Желательно с дырочками!.. - Последнюю фразу он произнес по-русски.

    - Прекрати немедленно, - по-русски ответила ему Барбара. - Прекрати - или сейчас же вылетишь отсюда. Хватит нас позорить!

    И, перейдя на немецкий, с улыбкой сказала метрдотелю:

    - Мой милый, вы, конечно, не знаете, что в России сегодня День смеха? Все обязаны шутить. Наш друг тоже шутит.

    - В Монголии сегодня тоже День смеха, - добавил инициатор несостоявшегося пари.

    - О, как прекрасно, как прекрасно! - обрадовался грек. - А мы, представьте себе, действительно не знали.

    - Вот живу тут и удивляюсь, какой немцы непредприимчивый народ, - завёл новую тему Гарри, когда Пройс, наконец, сделал заказ и метрдотель с официантами удалились.

    - С чего ты взял? - поинтересовалась Барбара.

    - А с того, что они больше любят изобретать, чем продавать, - пояснил Гарри.

    - Интересно, интересно, - ухмыльнулся Пройс.

    - Им все интересно! - кивая на супругов, сказал Гарри. - Бьюсь об заклад, что они даже не знают, кто изобрёл первую зеркальную фотокамеру.

    - Монголы, что ли? - захохотала Барбара.

   - Монголы изобрели плов, - назидательно пояснил Гарри, - Точнее, сделали это повара Чингисхана по его приказу, ибо войску требовалась сытная, вкусная и быстро приготовляемая еда. А вот зеркальную фотокамеру, телефакс, лазерные компактные диски, видеозапись и бог весть что ещё изобрели немцы. Ну а на рынок эту промышленную продукцию вывели по-настоящему японцы. Смышлённейшие, замечу, ребята.

    - Ты лучше расскажи, за что тебя в тюрьму сажают, - перебила его Барбара.

    - А я именно к тому и веду. Именно об этом и говорю. И ничего зазорного не вижу в том, что некоторое время проведу в местах, совсем не удалённых от цивилизации. Люди за свои убеждения и идеи на костры шли. Их, если хочешь знать, на кол сажали, свинец в глотки им заливали.

    - Вот и расскажи, пока в глотку ничего не залил, - снова перебила Барбара.

    - Подождёшь, - вставляя за ворот рубашки салфетку, сказал Гарри. - Нам несут что-то из меню воинов Александра Македонского. И посему я имею полное морально-гастрономическое право опрокинуть пару рюмашек метаксы, а потом уж рассказывать дальше.

    - Может, ты это сделаешь, когда подадут десерт? - спросил Пройс. - Я не думаю, что твоя история будет способствовать аппетиту нашего гостя.

    - Нет-нет, - запротестовал я. - Мне очень интересно.

    - Я в этом не сомневался, - удовлетворённо пробурчал Гарри, внимательно рассматривая содержимое тарелки и водя над ней вилкой, словно миноискателем. Наконец, вонзив её в ажурную картофелину, продолжил повествование:

    - Моя идея была проста и, естественно, гениальна. Берём здесь то, чего здесь много, и везём туда, где этого мало. Ну, то, что здесь всего навалом, а в СНГ ничего нет, известно всем. Но там, когда я начал своё дело, не было и денег, то есть нормальной валюты. На моё счастье, в Кишинёве я встретил монгола, у которого было несколько чемоданов тугриков. Он-то и заказал мне партию ритуальной мужской обуви. Заказчик объяснил, что монголы вообще пешком не ходят, а только на конях скачут. В юртах же, по обычаю, в носках передвигаются, а туфли у входа снимают. Так что для настоящего нукера важна не подошва, а верх. Подошву ему снимать негде.

    Словом, доставил я ему в Кишинёв контейнер "покойницких" туфель, как их называет Барбара, получил соответственно тугрики. Но ведь, согласитесь, было бы глупо везти их в чемодане сюда, в Германию.

    - Действительно, глупо, - кивнул я.

    - Вот и решил я на них чего-нибудь купить.

    - Например, урана для атомных бомб, - опять вмешалась Барбара.

    Никак не отреагировав на эту реплику, Гарри опрокинул очередную рюмку метаксы, после чего продолжил свой занимательный рассказ:

    - Познакомился я с одним деловым мужиком, как принято говорить, не то кавказской, не то еврейской национальности. И этот самый мужик предложил за эти самые тугрики чемоданчик порошка в металлических капсулах. Пригодного, конечно, не для бомб, а исключительно для мирных целей. Каких - неважно, но уверяю, более мирных, чем все призывы академика Сахарова, изобретшего водородную бомбу.

    - Кому же ты хотел реализовать этот порошок? - спросил Пройс. - Ведь все соратники Сахарова давно завязали со всякими бомбами и тому подобными штуками.

    - Ты прав, Андрея Дмитриевича уже нет в живых, царство ему небесное, - сказал Гарри. - Все его сподвижники и последователи действительно люди исключительно мирных устремлений. Но тот мужичок в Кишинёве снабдил меня адресом и телефоном и заверил, что есть люди, которые порошок непременно купят.

    - А почему тогда он сам этот порошок за твёрдую валюту не реализовал? - не унимался Пройс.

    - Не утомляй его вопросами, - достав зеркальце из сумочки и поправляя прическу, сказала Барбара, - ведь всё одно правды не скажет.

    - Смотря что вы подразумеваете под этой самой правдой, - хохотнул Гарри. - То, что вы хотите услышать, или то, что было на самом деле?

    - То, что было на самом деле, - примирительно изрёк я.

    - А на самом деле этот мужичок уезжал в Монголию за тамошними пальто и куртками из кожи, на деньги от продажи которых собирался купить в Молдавии виноградники и наладить поставку чудеснейшего тамошнего вина к столу таких, как вы! - Он ткнул вилкой в сторону супругов Гарри. - Поэтому ему и были нужны именно тугрики. Там тогда у них, как раньше у нас в совке, за иностранную валюту и пачку соли нельзя было купить. Заметут.

    - А тебя как замели? - укладывая назад в сумку косметичку, спросила Барбара.

    - Элементарно. На границе. Но, как видишь, ни к расстрелу, ни к пожизненному заключению не приговорили.

    - Таких форм наказания в Германии давно не существует, - пробурчал Пройс.

    - Вот здесь я готов не согласиться. Готов спорить и даже биться об заклад! - привстал со стула Гарри. - Пожизненное кое-кому дают...

    - Побьемся об заклад после того, как ты выйдешь из тюрьмы, - примирительно сказал Пройс.

    - Заметано при свидетелях, - опустился на место Гарри.

    - Так в чём же тебя все-таки обвиняют? - спросил я его.

    - В незаконном ввозе этого самого порошка. В том, что я его в декларацию не внёс. Им же, - Гарри придвинулся ко мне вплотную и перешел на шёпот, - то есть местным органам, тоже нужно регулярно сообщать об успехах. Мол, враг не дремлет. Мол, хотя "империя зла" рухнула, зато всякая там мафия, в том числе и атомная, появилась. И мы, бойцы местного невидимого фронта, хлеб свой не зря едим. Ловим злодеев. Поэтому сокращать нас ни в коем случае нельзя. И урезать зарплату тоже нельзя, а желательно, наоборот, деньжат подкинуть. Через неделю последнее заседание суда. Адвокат сказал, что меня непременно посадят, да я и сам это знаю. Поэтому вот и объезжаю родню, чтобы дух им поднять.

    - Как думаешь, куда тебя посадят? - спросил Пройс.

    - В смысле, в какую тюрьму?

    - Да.

    - А что тут думать, я и так знаю - в ландсбергскую, в которой Адольф Алоизович и некоторые другие его соратники томились***.

    - И когда конкретно, - не унимался Пройс, - ты в неё въедешь?

    - А вот это вопрос непростой. Сейчас баварские тюрьмы переполнены. Например, в Ландсберге сидят 745 человек, а рассчитана она на 648 посадочных мест, и туда никого берут, только по блату****.

    - Врешь ты всё, - с некоторой долей сомнения в голосе произнесла Барбара.

    - Зачем врать, - ничуть не обиделся Гарри, - нужно просто иногда газеты читать. Там подробно и о тюрьмах, и о многом другом пишут.

    - Такие же, как ты, писатели, - сказала Барбара.

    Воцарилась тишина.

    Гарри устало откинулся на спинку стула и закурил. Наступила пауза. За окном накрапывал дождь.

    - Ну а ты чем занимаешься? - спустя какое-то время спросил меня Гарри.

   - Да вот, хочу сюда из Баварии перебраться.

    - Зачем?

    - Надоело в селе жить, а в город переехать из хайма, куда упекли, нет никакой возможности.

    - Что, действительно в город хочешь?

    - Действительно.

    - К Кроте обращался?

    - Естественно. Откуда ты его знаешь?

    - Я многих знаю, - уклончиво ответил Гарри. - Так что он сказал?

    - Отказал.

    - Марию из Ландсхута знаешь?

    - Нет.

    - Понятно. Если тебя устроит баварский городок, немедленно будем решать твой вопрос.

    - Устроит.

    - Сейчас вернусь, без меня не наливайте, - сказал Гарри, - и направился к телефонной кабине.

    - Ты что, раздумал к нам переезжать? - удивленно вскинул брови Пройс.

    - Слушай Гарьку больше, - сказала Барбара. - Так он и перевёл их из села в город.

    За стеклом кабины Гарри размахивал руками, строил гримасы, хохотал, приседал, прижимая трубку плечом, вскидывал над головой руки. И хотя не было слышно ни звука, всё, что он говорил, было понятно. Словно в немом кино. Я догадывался, о чём шла речь, до того образно и выразительно гримасничал Гарри.

    Перехватив мой взгляд, Барбара сказала:

    - Артист! Он и в тюрьме не пропадёт. Охранникам с ним скучно не будет.

    Гарри повесил трубку и пружинистым шагом двинулся в нашу сторону.

    - Всё в порядке, - сказал он, снова наполняя рюмку метаксой и лучезарно улыбаясь. - Мария днями всё решит. При случае завези ей бутылку шотландского виски марок за сто. Сорт значения не имеет.

    - Можно конкретнее?

    - Конкретнее: Кроте пьёт исключительно виски, который я, например, не переношу по причине сивушного запаха и похожести этого напитка на дерьмовый казахский самогон. А Мария все проблемы с ним решает с помощью виски. Кстати, ей за услугу коробку конфет подаришь. Больше она не возьмёт, потому что я просил. А нас ещё женщины любят, - загоготал Гарик.

    - Так неужели местные чиновники берут?! - не удержался я от вопроса.

    - Берут, браток, берут, и очень даже охотно. Но по-мелкому. Говорят, что их переселенцы наши испортили. Этому не верь. Просто они тоже люди, такие же, как мы, хотя в подавляющем большинстве русского языка не понимают. Но это уже их проблемы.

    Вечером позвонила жена. Я ей всё рассказал. "Конечно, - сказала жена, - это было бы здорово. Но что-то не очень верится". - "Рискнём?" - спросил я её. "Рискнём, - согласилась жена. - Куда мы в другую землю без аусвайсов? Давай дождёмся их здесь, а потом непременно переедем куда-нибудь".

    Я распрощался с Пройсами, поблагодарив за приём, извинившись за причинённые мною хлопоты. Выразил Гарри надежду, что всё, может быть, ещё обойдется, на что тот глубокомысленно заметил: "Раньше сядешь - раньше выйдешь!", - и отправился назад, к неунывающим байерам и приунывшей семье.

    .Через неделю в казённом коричневом конверте мы получили предписание: в течение десяти дней переехать в городок, в общежитие для немцев-переселенцев. Оно ничем не отличалось от окружавших его домов, и в нём были не просто сносные, а очень хорошие условия. Письмо подписал Кроте.

    Марии я передал виски под названием "Белая лошадь" и самую огромную коробку конфет, которую только смог найти. Вообще мы с ней очень подружились и даже решили съездить к Гарику в тюрьму. Но того неожиданно быстро выпустили, чему он, по словам Барбары, не особенно обрадовался. В тюрьме был плавательный бассейн, и Гарик пристрастился к ежедневному плаванию.

    Как-то мы с ним столкнулись на автозаправочной станции седьмого автобана. На моё: "Вот это новость!" он глубокомысленно ответил: "То, что новость сегодня, завтра становится историей. Извини, очень спешу, объявился потрясающий кубинец. Есть мысль купить на острове мотель. Когда рухнет режим дядюшки Фиделя - то, что там стоит сегодня гривенник, пойдет за червонец. Главное - не опоздать".

*Первая организация советских (российских) немцев, которая возникла после начала горбачёвской перестройки, ставившая своей основной целью восстановление республики немцев на Волге и полную отмену необоснованных обвинений, выдвинутых против них советскими властями. Позже была расколота властями с помощью внедрённых в её ряды агентов.
    ** Организация, созданная при активной поддержке советских и германских властей для разобщения национального движения советских (российских) немцев.

*** В тюрьме города Ландсберга Адольф Гитлер и некоторые другие нацистские руководители отбывали заключение после провалившегося "Пивного путча" 1923 года.

 **** В описываемый период в Баварии сложилась ситуация, при которой на тюремных нарах действительно не хватало примерно полутора тысяч мест, и осуждённым приходилось месяцами ожидать дня, когда тюремные двери распахнутся перед ними. Герхард Цирль, отвечавший в описываемый период в Министерстве юстиции за связи с прессой, в частности, сказал: "Вне всякого сомнения, баварские тюрьмы не резиновые, и поэтому кое-кому придётся обождать, прежде чем он окажется в одной из них. Но для особо злостных преступников место у нас всегда найдётся".

КАК Я СТАЛ ШПИОНОМ

Один великий русский литератор (кажется, Куприн) как-то воскликнул: "Ах, зачем я не женщина?!" Присутствовавшие при этом друзья и почитатели Мастера были удивлены. Тот снисходительно, но грустно пояснил: "Как же, голубчики, я могу писать о переживаемом роженицей, коли сам ни разу не рожал? А в романе, видите ли, моя героиня уже на сносях. Вот и встала моя работа. Настоящий писатель, милейшие, сам в шкуре своего героя побывать должен, прежде чем за перо браться".

    Вспомнил я об этом забавном, но, в сущности, ничего не значащем, эпизоде, по той причине, что чудесным образом реализовал завет Мастера. Нет, нет. Минуты материнства (не самые, как представляется, приятные) испытать мне не довелось. Но в чужом обличье волею судьбы оказался.

Впрочем, хватит интриговать. Признаюсь чистосердечно: я был шпионом. Конечно, тут надо учитывать, с какой стороны взглянуть на дело. Если с "той", то, конечно же, меня надлежало бы именовать разведчиком. А если с "этой", то шпионом. Стоп! Окончательно можно запутать читателя. Мастер, роженица, шпион, разведчик... Поэтому расскажу обо всем не спеша и обстоятельно.

    Если вы помните, после мытарств в альпийских районах, овеянных славой Александра Суворова и обильно политых аусзидлеровскими слезами не то радости, не то печали, я спустился в долину и был помещён с семьей в "юбергангсхайм". Внешне этот дом был весьма респектабельный, а вот внутри отчаянно напоминал московские коммуналки. С той лишь разницей, что в ванных комнатах имелись биде, а в клозетах, когда ты туда входил, откуда-то с потолка с лёгким шипением начинал поступать дезодорированный воздух. Эти и прочие выкрутасы цивилизации весьма удручали аусзидлеров, прибывших из развалившейся империи к очагам своих предков. Впрочем, вместо очагов они обнаружили здесь электроплиты, которые с лёгкой руки Готлиба Маерле стали называть "керогазами". Но ещё более удручало их долгое ожидание "фертрибененаусвайсов" - удостоверений переселенцев, выдаваемых в местном ландратсамте*.

    Из писем родных и знакомых, очутившихся волею судеб в других землях Германии, они знали, что там этот билет получают за считанные недели. В Баварии же он, по всей видимости, приравнивался к наивысшей государственной награде. Здесь его ожидали годами. А без "фертрибена", как окрестили вожделенный документ мои земляки, невозможно ни свою специальность, ни образование подтвердить, ни "персоналаусвайс" и немецкое гражданство получить. Без этой "ксивы", отпечатанной на бумаге типа оберточной, переселенец был кем-то вроде человека-невидимки. То есть его "не замечали", если он хотел занять приличную должность в приличной фирме или снять приличное жильё. Но ведь что странно: расписавшись в соответствующих "амтах" за получение, человек больше никогда этим "фертрибененаусвайсом" не пользовался. Переселенческий билет становился чем-то вроде фотографии дальнего родственника, которую хотя и не выбрасывают, но напрочь забывают о её существовании.

    Читатель может мне возразить: "Всё это, конечно, так. Но вы же переехали в другую страну и поэтому какой-то документ иметь нужно. Тем более, что вы сюда не тайком пробрались". Естественно. Для обретения этого документика в пору, когда я вознамерился двинуться на родину предков, предварительно заполнялась подробнейшая анкета на 54 страницах. К ней прилагались заверенные копии метрик, паспортов и многое другое. Примерно год, позже значительно дольше, бумаги изучались, сведения проверялись, вы отвечали на различные вопросы, например, такие: "Сколько человек, если Вы работали, находилось в Вашем непосредственном подчинении?" Или: "Какие немецкие народные песни Вы пели на Рождество?". И уж только потом вы получали "ауфнамебешайд", в просторечии - "номер". Трепеща от радости и не особенно сопротивляясь, когда совдеповские, точнее эсэнговские чиновники стягивали с вас последнюю рубаху (чтобы, вероятно, вам легче было удирать от рэкетиров в аэропортах и у оград немецких консульств), вы, наконец, выезжали в ФРГ. Там минимум неделю проходили, так сказать, очную проверку в одном из переселенческих лагерей, демонстрировали знание немецкого языка и, получив "регистриршайн", направлялись в одну из земель. Так что этот самый "фертрибененаусвайс" являлся, по сути, чистейшей бюрократической формальностью. Кому и где следует вы уже доказали, что являетесь немцем.

    И все же власти Баварии (а может, не только они?) почему-то создавали больше всего проблем с "фертрибенами". Я же, как оказалось, угодил в самый эпицентр поиска "нечистых".

    Между тем, в то время (а может быть, и сейчас) наряду с немцами из бывшего СССР, Федеративная Республика принимала и людей, которые, как мне объяснили, "имеют отношение к немецкой культуре". Нет, нет, это не были участники фольклорных ансамблей, допустим, с острова Пасхи, которые предпочитают игре на местном барабане веселые баварские мелодии, а в перерывах попивают пиво и рассуждают о Гёте, Вагнере и Канте. К "носителям немецкой культуры" относились прежде всего те, кто, так сказать, не являлся немцем по крови, но чьи предки родились, например, в Силезии - бывшей германской земле, отошедшей после Второй мировой войны к Польше. Допустим, вы стопроцентный американский индеец. Зовут вас Чингачгук Пшибыльский. А вашу супругу - пани Пшибыльская, урожденная Ястребиный Коготь- Бжибжильская. И она тоже индианка. Однако вы достаёте документик, подтверждающий, что ваша бабушка по дядиной линии родилась и похоронена в селе, когда-то принадлежавшем Германии, а теперь пребывающем в составе какого-нибудь западно-польского воеводства. И всё! И никаких проблем. Не знаю, как в других местах ФРГ, но в чудесном городке, в котором я оказался, такие вот носители "немецкой культуры" в считанные недели не только получали "фертрибененаусвайсы", но и решали жизненно важные вопросы жилья, трудоустройства, приобретения другой профессии на оплачиваемых из карманов германских налогоплательщиков курсах и прочее, и прочее.

    - Милый, всё просто до неприличия, - пояснил как-то всезнающий Гарри. - Они, в отличие от нас, немцами себя не называют. Представь: вваливается к чиновнику семейка из Катон-Карагая Восточно-Казахстанской области, что прямо на стыке монголо-китайской границы, и заявляет на ломаном немецком с примесью русских и тюркских слов: "Мы - немцы". Он, сердешный, как это услышит - чуть в обморок не падает. А потом к зеркалу, и давай себя рассматривать - искать схожесть. Поэтому, если ты решил приехать в современную Германию и жить в ней как аусзидлер, смени фамилию на русскую, а ещё лучше - на бурятскую, и не упоминай, что ты немец.

    К сожалению, этот совет я услышал слишком поздно, и в Германию въехал под своей фамилией. Да ещё указал, что предки по отцовской и материнской линиям, кроме моей родной, носили фамилии Янке и Беккер. Приложил справки, что один мой дед был в 37-м расстрелян как немецкий шпион, а отец как "сын шпиона" посажен в тюрьму. Другого деда, прежде чем в 41-м депортировать из Киева под Актюбинск как немца, уже отправляли в 1915 году с Волыни под Омск. Мать и бабушка до 1947 года жили в Дрездене и имели немецкое гражданство, которого их в связи со срочностью "откомандирования" на лесоповал в район Новосибирска лишить забыли.

    Да, слишком поздно познакомил меня Пройс с Гарри. Глядишь - и не пошёл бы я тогда к герру Кляйнмюллеру просить ускорения выдачи "фертрибененаусвайса". И вся моя жизнь сложилась бы по-иному. Но ведь тогда и рассказа о том, что случилось, не было бы...

    ...День выдался обычным. За исключением того, что мне предложили работу, которую без наличия "персоналаусвайса" я получить не мог. А таковой без "фертрибененаусвайса" руссланддойче тоже не давали. Предвкушая, как порадую чиновников сообщением о том, что слезаю с братской шеи бундесбюргеров, на которой комфортно сидел почти год, я отправился в ландратсамт.

    Нахожу нужную дверь. Стучу. Вхожу. Небольшая комната, более половины которой занимают два огромных стола, заваленных бумагами. За ними два молодых чиновника пьют кофе и лениво листают газеты.

Представляюсь. И сразу (отчего бы это вдруг?) брезгливая раздражённость, скривившая при моём появлении их губы, сменяется зловещими ухмылками.

    - Мы вас ждали, - говорит один, тот, что с бородкой.

    - Да, да, да, - вторит ему белёсый господин с брюшком, - И мы дождались.

Бородатый понимающе смотрит на соседа. Потом, словно людоед из мультфильма, плотоядно оглядывает меня с головы до ног, и скорее не мне, а полноватому блондину объявляет:

    - Вашими бумагами поручено заниматься мне. Таково решение...

    - Значит, вы и есть герр Кляйнмюллер! - радостно восклицаю я. - Меня именно к вам направили.

    - Кто?! - восклицает господин с брюшком, - Кто направил?

    Бородатый жестом остановил коллегу:

    - Это не имеет принципиального значения. Хотя скажите, как вы узнали мою фамилию?

   - На двери прочёл.

    - Интересно, интересно. Пришли, прочли, вошли и сразу определили, кто из нас Кляйнмюллер. Может быть, мы раньше встречались, а я вот запамятовал?

    Блондин, видимо, не менее меня потрясённый проницательностью коллеги, так дёрнулся на стуле, что уронил телефон. Кляйнмюллер же - само спокойствие - даже не глянул в его сторону и продолжал буравить меня острым взглядом.

    - Извините, может, действительно я не в тот кабинет зашёл... Напутал.., - забеспокоился я.

    - В тот, в тот, - подтвердил Кляйнмюллер. - И сидим мы здесь именно для того, чтобы распутывать. Горы документов, - указал он куда-то себе за спину, где попыхивала кофеварка и на картонной тарелочке лежали пирожные. - И во всех этих ваших бумагах приходится разбираться и разбираться.

    Полноватый уважительно внимал сентенциям бородатого, ловя каждое слово. Потом напрягся, свернул губы трубочкой, пытаясь тоже что-то сказать, но Кляйнмюллер предостерегающе вскинул руку в его сторону:

    - Потом, вопросы потом.

    И без всякого перехода - обращаясь ко мне:

    - Приходите через неделю. Кстати, вы играете в шахматы?

   - Играю. Но предпочитаю шашки, - отвечаю ему, потрясённый скорее не самим вопросом, а тем, что явно имею дело с психически ненормальным человеком. Да ещё где?! В амте!

    - Значит, играете! Раз так - будем играть в открытую, - скаламбурил Кляйнмюллер. - Ваши документы мною ещё не до конца изучены. Гора вопросов. Готовы на них отвечать?

    - Хоть сейчас! - покрываясь холодным потом, вымолвил я.

    - Нет, я не тороплю. Через неделю. В это же время. Или вы уезжаете?

    - Никуда я не уезжаю, - с отчаянием ответил я. - Мне приглашение на работу пришло. А без "фертрибененаусвайса" не могу им воспользоваться. Рассмотрите, пожалуйста, мои документы хотя бы в течение десяти дней.

    - Ладно, встретимся через десять дней, - согласился Кляйнмюллер. - Впрочем, я лучше вышлю вам официальное приглашение на беседу. А сейчас не смею задерживать.

    - Как так "не смею задерживать"? А моя работа? Вы же только что сказали "через неделю"...

    Воцарилась гнетущая тишина. Если бы сейчас один из них даже укусил меня, я и то не удивился. Ну за что, за что мне эти муки? Ведь так недолго и самому сбрендить... А может быть, всё как раз даже очень нормально складывается? Может быть, это из-за плохого знания немецкого я что-то не так понял?..

    - Вероятно, мне и не следует говорить вам этого, но я скажу, - прервал мои горькие размышления Кляйнмюллер.

    Полноватый как бы испугавшись, что его коллега выдаст нечто тайное, оглашению не подлежащее, взмахнул руками и сбил себе прямо на голову пластмассовый горшок "под глину", который с пластмассовыми же цветами покоился в верёвочной авоське, прикреплённой шнурком к потолку.

    - Спокойно, Фреди, - не меняя интонации и не отводя от меня пристального взгляда, изрёк Кляйнмюллер. - Я предупреждал, что мы будем играть в открытую. Или наш гость не согласен?

    - Мне "фертрибененаусвайс" нужен, - как можно жалобнее произнёс я, - У меня семья, мне работать пора, а не на шее у Германии сидеть.

Не обращая на мои причитания ни малейшего внимания, Кляйнмюллер вдруг спросил:

    - У вас есть дядя? Не торопитесь, подумайте хорошенько.

    - Нет, и никогда не было.

    - А вот у меня, представьте себе, есть, - победоносным тоном объявил он. - Семь с половиной лет назад дядя побывал в Москве как турист. Он был на Красной площади. - Пауза. - Он был в мавзолее Ленина. - Снова пауза. - Скажите, вы часто бывали в мавзолее Ленина?

    Никаких сомнений в том, что я имею дело с людьми не совсем нормальными, у меня больше не оставалось. Главное - без резких движений, высказываний, это их нервирует, - размышлял я. - И стал медленно подниматься со стула.

    - Пожалуй, я пойду.

    - Сядьте! Вы не ответили, - патетически воскликнул, сопровождая свой возглас взмахом руки, Кляйнмюллер. - А это только первый вопрос.

    - Что не ответил?

- Про мавзолей, - встрял господин с брюшком, но тут же осёкся, потому что Кляйнмюллер опять осадил его выразительным взглядом.

    - Один раз был. Не помню, в каком году. Я тогда ещё в Ташкенте жил, - промямлил я. А в висках стучало: "Главное без резких движений, и - как можно спокойнее".

    - Вы жили в Москве в Советском районе! - без всякой связи с предшествующим вопросом констатировал Клянмюллер.

    - Да, ну и что?

    - А все остальные немцы из России живут в Казахстане, - развивал он свою мысль. - Почему же это вам предоставили такую привилегию? Кто ещё, кроме вас, жил в Советском районе?

    - Не знаю.

    - А где в таком случае жило советское правительство?

    - Понятия не имею.

    - Оно жило в Советском районе! - назидательно и с расстановкой произнес Кляйнмюллер. - Или вы, может быть, будете отрицать, что правительство СССР жило в Москве?

    Тут до меня, наконец, дошло, что они, может быть, и не сумасшедшие. Просто в девственных мозгах этого провинциального дуэта Советский район Москвы ассоциировался с мавзолеем, Кремлём, Красной площадью и другими коммунистическими аттракционами и атрибутами имперской столицы, которые показывают по германскому телевидению и которые когда-то посетил дядя Кляйнмюллера. "Интересно, - подумал я, - а как бы они себя повели, если бы на приём к ним пришел мой знакомый, которого зовут Карл Маркс и который жил в колхозе имени Фридриха Энгельса Ленинского района Чимкентской области Казахстана?" Наверняка Карла арестовали бы. А между тем его даже в состоянии жуткого алкогольного опьянения никакая милиция там, в совке, не трогала. Напиваться Карлуха, как звали его земляки, стал во времена горбачёвского ускорения и антиалкогольного бума, когда повсеместно выкорчёвывались виноградники и кувалдами уничтожались поточные линии по розливу вина, ликёра, водки, а на свадьбах вместо шампанского стали пить берёзовый сок. Так вот, представьте себе сводочку, что ложилась на стол районных начальников, или стенд "Они позорят наш колхоз", где бы красовались имя-фамилия основоположника...

    Истолковав по-своему моё затянувшееся молчание, вызванное отчасти упомянутым воспоминанием, отчасти - просто замешательством, Кляйнмюллер снисходительно ухмыльнувшись сказал:

    - Я буду диктовать вам вопросы. Думайте, прежде чем отвечать. Это колоссально важно! (Пауза.) Для вас. Ответы в письменной форме передадите лично мне. (Строгий взгляд в сторону соседа). Вот вам бумага. Записывайте.

    Словно загипнотизированный, я взял листок бумаги.

    - Итак, какую церковь вы посещали в детском возрасте? Какие немецкие народные песни вам пели бабушка и мать? Если помните, то будьте готовы их спеть. На каком языке вы общались со сверстниками, будучи ребёнком, юношей? Как вам удалось получить секретные документы о службе вашей матери в качестве вольнонаёмной в немецких вооружённых силах?

    - Послал запрос в бундесархив, - перебил я его.

    - Интересно, интересно, - скептически заулыбался Кляйнмюллер. - В таком случае, укажите, где и каким образом получили адрес архива. Кроме того, сообщите нам, почему такой непонятный разброд произошёл в семье: ваш дед по материнской линии в сентябре 1941 года выехал из Киева в Казахстан, а бабушка с вашей матерью в 1943-м выехали в Германию? Может быть, дедушка погрузился в русский менталитет и перестал быть немцем?

    - Какой "менталитет"?! Его как немца выслали! Всех немцев высылали, это же каждому известно.

    - А бабушку, а мать?

    - Не успели. Немцы Киев взяли.

    - Докажите.

    - Что? Взятие немцами Киева?

    - Всё, что вы сейчас мне наговорили! Документально. Со свидетелями. Не думайте, что вами тут занимаются дураки. Следующее. Каким образом вам удалось получить высшее образование, в то время как немцев в институты фактически не принимали? Объясните, почему ваша старшая дочь носит не немецкое имя Тамара. И наконец, докажите, что ваша фамилия немецкая, а не какая-нибудь другая.

    - Она - турецкая, - неожиданно для самого себя спокойно и тихо сказал я.

    - Что? Повторите, пожалуйста, я не понял.

    - Моя фамилия - турецкая. В Турции очень многие носят такую фамилию. Разве вы не знали?

    - Всё, что нам нужно, мы знаем, - ответил Кляйнмюллер. - Обоснуйте свое утверждение письменно. А теперь я не смею вас более задерживать.

    Схватившись за спинку стула, чтобы не упасть после изнурительного испытания, я, наконец, встал. Где-то в подсознании мелькнула мысль, что глаза Кляйнмюллера похожи на пуговицы от китайских кальсон, которые так интересовали российских и польских таможенников. Похожи и цветом, и формой.

    - Мне действительно можно идти?

    - Да. Я вас более не задерживаю, - скривил губы Кляйнмюллер.

    Уже в дверях краем глаза я заметил, что толстяк сложил указательный и большой палец в колечко, и показывает руководителю допроса: мол, все о.кей...

    Я еле добрался до хайма, даже не пытаясь проанализировать случившееся. У торца дома стояли Готлиб Маерле и Роберт Шнайдер.

    Несмотря на взволнованность, я в очередной раз невольно обратил внимание на то, сколь они непохожи. Готлиб, которому недавно исполнилось шестьдесят, был высок, костист и нетороплив в движениях. Зато его васильковые глазки-буравчики, примостившиеся над внушительного размера носом, смахивающим на лежачего одногорбого верблюда, пребывали в постоянном движении. Напротив, Роберт был невысок ростом, плотно сбитый, а веерки морщинок, разбегающиеся от глаз к вискам, выдавали в нём человека улыбчивого и незлобивого.

    Когда я с ними поравнялся, Маерле, надвинув сжатым кулаком кепку на нос, сказал:

    - Закурим, товарищ, по одной?

    Я достал пачку:

    - Можешь все себе взять.

    - Могу. Но не возьму, а то завтра не дашь.

    - И правильно сделает, - сказал Шнайдер, одновременно поинтересовавшись - откуда я иду.

    - Из ландратсамта.

    - За "фертрибеном" ходил?

    - За ним, любезным.

    - И как?

    - Расскажу - не поверите.

    - Поверим, поверим, - успокоил меня Маерле. - Давай, рассказывай.

    - Не здесь. Если есть желание, пошли в "Августин". Угощаю, - неожиданно для себя предложил я.

    Готлиб глубоко затянулся сигаретой, потом так элегантненько сдвинул мизинцем кепку на затылок:

    - Я, конечно, тебя понимаю и предложение твое одобряю, но обязан кое о чём предупредить...

    - По дороге предупредишь, - перебил его Роберт. - Видишь, разговор серьезный.

    - Нет, друганы, - я вас здесь предупреждаю, как говорится, не отходя от кассы, моя старуха...

    На полуслове его перебил невесть откуда появившийся внук Витька. И вцепившись в полу готлибовского пиджака выпалил скороговоркой:

    - Деда, срочно иди, тебя баба ищет.

    Воровато оглядевшись по сторонам, Маерле прошептал нам: "Что я говорил?" И - обращаясь к внуку:

    - Скажи, что не видел меня. Искал, но не нашёл.

    - Она тебя с дядей Робертом видела, - указал на Шнайдера семилетний Витька. - Не поверит.

    - Поверит, поверит, тебе-то поверит, - отодвигаясь в тень кустов шиповника, растущего по краям тротуара, прошептал Маерле.

    - Нет, не поверит, - гундел Витька.

    - Санька, - обернулся ко мне Готлиб, - выдели 50 пфеннигов, в счёт выпивки, которой угощаешь.

    Пока я соображал, доставал кошелёк, Шнайдер уже протянул Готлибу монету, которая моментально перекочевала в кулачок Витьки.

    - Вот оно, наше будущее, - осуждающе произнес вслед убегающему внуку Маерле. - Ты ему и утю-тю и мутю-тю, а он уже по законам капитализма живёт. Даже хуже - по мафиозным законам. У родного деда вымогает. И было б на дело, а то ведь опять жвачку купит.

    - Давайте ближе к телу, как говаривал Эммануил Кант, - прервал его Шнайдер.

    - А кто это такой Кант? - прищурился Готлиб.

    - Долго рассказывать.

   - А между тем, в Канте я бывал, - сказал Готлиб. - Грязный городишко, хотя в общем мне Киргизия нравилась.

    Потом, глянув в сторону аусзидлеровского хайма, перед которым, оглашая воплями окрестности, носилась разномастная и разноплеменная ребятня, он, переместив мизинцем кепку на самые глаза, произнёс:

    - Однако давайте двигаться.

    Чтобы скоротать путь и не попасться на глаза, как выразился Готлиб, "некоторым нежелательным элементам", мы поднялись по бетонной лесенке к шоссе, которое, огибая наш хайм, вело в сторону чешской границы, и по тротуару пошли в обратную от неё сторону.

    В кнайпе было прохладно и пахло стружками. Посетители практически отсутствовали, исключая двух баварцев, один из которых жил напротив нашего хайма в огромном доме с резными деревянными балконами, увитыми розами. Каждое утро он прогуливал по тротуару пони, ведя его, словно барбоса, на поводке. Эта его привычка порождала в среде аусзидлеров всевозможные слухи. Говорили, что он "отставной циркач", "сошедший с ума миллионер" и прочее. Рудик Ланге предлагал даже "угнать" у него пони и запросить выкуп. Идея большинству нравилась, но за конкретное осуществление её никто не брался.

    - Гутен таг, - сказал Шнайдер.

    - Грюс Готт, - отозвались баварцы, что по ихнему означает "Господа Бога хвали и приветствуй".

    - Увижу Господа, непременно привет передам, - пробормотал атеист Маерле.

    - Не хами и сними кепку, - сказал Шнайдер.

    Кепку Майерле снял и сразу стал похож на престарелого двоечника. Вероятно, из-за по-мальчишески оттопыренных ушей и стрижки "полубокс".

    - Что будем пить? - спросил я, усаживаясь за столик у окна.

    - На твоё усмотрение, - отодвинув меню, сказал Шнайдер.

    - Ну, а я, зная это самое "усмотрение", хочу вина, - улыбнулся Маерле. - Не могу я ихнее пиво пить. И наше не мог. У меня от него изжога.

    - Это в тебе твоя гугенотская кровь бродит, - заметил Шнайдер. - Я читал, что французы вообще пиво не пьют.

    - Где это ты читал, что я француз!? - озлился Маерле.- И чего ты меня всё каким-то "гугентотом" называешь?!

    - Тёмный ты, Готлиб, - упёршись локтями в стол, сказал Шнайдер. - Гугеноты - это протестанты, которые от католиков, не дававших им житья, из Франции в германские княжества убежали. Ну, а потом в Россию с немцами уехали.

    - Я больше немец, чем вы оба! - возразил Маерле. - А вино я люблю испанское. Оно наш ферганский портвейн напоминает. Между прочим, тебя ещё самого проверить не мешало. Может, ты сам "гугентот"?

    - Не исключено, - примирительно сказал Шнайдер, - А если будешь впредь хамить, то не то что вина, а и пива не получишь.

    Из двери, что вела на кухню, выглянул хозяин и приветственно помахал рукой. Мол, сейчас подойду.

    Мы его тоже знали. Лично знакомы, конечно, не были, но изредка, когда рано утром шли на языковые курсы, короче - "шпрахи", видели, как он с неизменной трубкой-носогрейкой в зубах уже суетится спозаранку в своей кнайпе. У большинства аусзидлеров старина Клаус вызывал смешанное чувство зависти и сочувствия. С одной стороны, он имел своё дело и вёл его, судя по всему, успешно. Но с другой, как говорил тщательно скрывающий свои алкоголические наклонности и коммунистическое прошлое сосед Шнайдера по хайму Герберт Юнг: "Стоит ли быть богатым, чтобы так ишачить день-деньской?"

    - Я слушаю вас, мои господа, - направляясь к нам, пророкотал Клаус.

    - Два "августинер" и испанской мадеры, - сказал я.

    - "Яволь!" - гаркнул Клаус, с ловкостью фокусника, выщелкнув из стопки круглых картонных подставок, что держал в кулаке, одну из них, и сделал на ней пометку карандашом. А ещё через мгновенье мы сделали по приличному глотку, после чего приятели выжидательно уставились на меня.

    Как можно короче, но, не упуская ключевых деталей, я пересказал события, случившиеся со мной в ландратсамте.

    После нашей третьей кружки пива и своего второго графинчика мадеры Готлиб, хранивший всё это время молчание, сказал:

    - Дело ясное, они тебе контру шьют. Но в этом ты и сам, согласись, виноват. Зачем учился? Зачем в Москву переехал? Жил бы в "совке", как все немцы там жили, и здесь был бы как все...

    - Тебя сюда не мораль читать позвали, а выход вместе поискать, - перебил его Шнайдер.

    - А я что делаю? - удивился Готлиб. - Всякому решению, чтоб ты знал, предшествует рассуждение. Вот я и рассуждаю, прежде чем до чего-то додуматься.

    - У нас на шахте тоже один всё рассуждал, рассуждал, пока ему каменюка на голову не свалилась, - сказал Шнайдер.

    - А каска? Он что, без каски был? - спросил Маерле.

    - Она его и спасла, каска. А у тебя каски нет.

    - Может, действительно, к делу перейдём, - вмешался я.

    - Если к делу, и если конкретно, то лучшего совета, чем Ваня Брандт, нам никто не даст, - сказал Роберт. - Только где его найти, Ваню?..

    - А чего его искать! - ткнул пальцем в окно Маерле. - Вон он собственной персоной.

    Действительно, по противоположной стороне улицы двигался Ваня Брандт, пользующийся в среде аусзидлеров авторитетом за удивительную способность предсказывать результаты всевозможных тяжб, а также подсказывать выходы из весьма сложных ситуаций.

    .Год назад в наш городок приехал друг детства Готлиба дед Эдик, которого вместе с сыном, снохой и внуком (его супруга давно умерла) временно поселили в отеле. Встретившись после года разлуки, друганы крепко поддали. Потом долго провожали друг друга, пока на "зебре" Готлиба не сшиб "фольксваген", за рулем которого сидела баварка. Удар был настолько силён, что Готлиб сначала взлетел в воздух метра на полтора, некоторое время парил там и только потом спикировал на автомобиль, помяв при этом капот и разбив лобовое стекло. Хуже того - по инерции он очутился в салоне и лоб в лоб столкнулся с баваркой, после чего у той под обоими глазами появились синяки, а на лице Готлиба обозначилось выражение какого-то дурацкого восторга. Синяки со временем у дамы сошли. Восторг же на нерегулярно бреемой физиономии Готлиба остался. К немалому удивлению полицейских и бригады "скорой помощи", прибывших на место происшествия и осмотревших искалеченный автомобиль, баварку и Готлиба, у последнего все кости остались целы и даже не было царапин. В больницу он ехать отказался и максимум на что согласился, так это на то, чтобы его с дедом Эдиком подвезли к "хайму".

    Естественно, что в эту ночь многие аусзидлеры не спали, до утра обсуждая столь неординарное событие. Никто не удивлялся, что "Фольксваген", столкнувшись с Готлибом, пришёл в аварийное состояние - все ждали оглашения многотысячной суммы, которую "хизичка" заплатит пострадавшему. О её размере спорили все, а Рудик Ланге, вывесив плакатик "Не стареют душой ветераны!", даже организовал тотализатор и принимал ставки спорщиков.

    Один лишь Ваня Брандт не поверил в финансовую удачу Готлиба, произнеся при этом загадочную фразу: "Бесплатный сыр бывает только в мышеловках". И оказался прав. В связи с тем, что у Готлиба не было адвоката, а адвоката у него не было по причине отсутствия соответствующей страховки и полнейшего незнания фээргэвской действительности, через некоторое время он лично получил казённое письмо. В письме, в частности, было сказано что он, господин Маерле, прибыл в Германию из региона, в котором кроме верблюдов и ослов иных средств передвижения не существует. Поэтому, переходя дорогу и увидев автомобиль, движущийся в его направлении, он так испугался, что бросился на капот, разбил ветровое стекло и нанёс травмы фрау Шульмайстер.

    В том же письме адвокат фрау Шульмайстер предлагал Готлибу возместить его клиентке нанесённый им ущерб. В противном же случае угрожал обращением в суд.

    В хайме снова разгорелись жаркие споры. Нигде не работавший вечный диссидент Андреас Фукс предложил провести демонстрацию или, по крайней мере, зарегистрировать партию, которая бы отстаивала права аусзидлеров. Рудик Ланге убрал плакатик про нестареющих ветеранов и свернул свой тотализатор. Активист-иеговист Фердинанд Айсфельд, приехавший с Украины, активизировал усилия по распространению своих брошюр и журнала "Башня стражи". Он очень расстроился, когда дед Готлиб послал его куда подальше со всей этой литературой. Но при этом сказал, что всё равно будет молиться за него вместе со всеми своими братьями и сёстрами по вере.

    - Только попробуй! - процедил Готлиб, но не выматерился, что присутствовавших при этом разговоре весьма удивило и обеспокоило.

    Возбуждение в нашем аусзидлеровском колхозе достигло высшей точки кипения, когда к толпе, окружавшей Готлиба, неслышно подошел мужчина среднего роста, чем-то неуловимо смахивающий на страхового агента. Это был Ваня Брандт, обладавший удивительной способностью принимать облик того, кем намеревался стать. В данный момент он посещал курсы страховых агентов.

    Какое-то время Брандт молча слушал, а потом, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:

    - Интересно, можно ли в Германии стать миллионером?

    Все замолчали. Никто не решался первым ответить на этот, терзающий каждого нормального переселенца, вопрос. Тогда Ваня, привычным движением поправив очки на переносице, сам на него и ответил:

    - Можно! Если приехать сюда миллиардером.

    Никто не засмеялся. Ваня пояснил:

    - Шутка.

    Тут засмеялся Готлиб, а все остальные осуждающе посмотрели на него. Обернувшись к Маерле, Брандт развил свою мысль:

    - За всю историю человечества не было ни одного богатого предпринимателя ростом выше метра восьмидесяти. Например, Август Тиссен, считавшийся на рубеже XVIII и XIX веков самым богатым немцем, имел рост всего 154 сантиметра.

    - К чему это ты клонишь? - подозрительно спросил Герберт Юнг.

    - Да, действительно, - встрепенулся Андреас Фукс, - странности-непонятности нам ни к чему. Нам конкретика нужна.

    - Пожалуйста, - охотно согласился Брандт. - Моя конкретика в том, что не видать Готлибу денег от "хизички", а значит, и не быть ему миллионером.

    - Он что, рылом не вышел? - вызывающе спросил Юнг и резким движением сунул большие пальцы рук себе под мышки, будто собирался танцевать "семь сорок". А это свидетельствовало о крайней степени его раздражения, когда этот сухонький, серенький человечек, вдруг начинал наливаться кровью, словно индюшачья борода, и отчаянно брызгать слюной.

    - Ростом, - ответил Брандт.

    И ведь как в воду глядел. Дело до суда не дошло. Готлибу припаяли штраф. Он попытался взвалить его на городской бюджет - мол "денег нет, пенсии два года жду". Тут неожиданно быстро ему оформили пенсию и вынудили возместить "хизичке" комплект её ущербов...

    ...За стол в кнайпе Брандт к нам присел, а вот от пива или вина наотрез отказался. "Я за рулём, сегодня к брату на запад еду", - пояснил он.

    - Неужели ещё кто-то западнее нас живёт? - попытался начать дискуссию Маерле, но, встретившись с порицающим взглядом Шнайдера, покорно замолчал.

    Слушал меня Ваня, не перебивая. А когда я завершил свое горестное повествование, сказал:

    - Они тебя за шпиона приняли.

    - За Зорге, что ли? - приставив ладонь к уху, спросил шёпотом Готлиб.

    - Может, даже за Мату Хари, - сказал Брандт.

    Потом медленно обвёл взглядом уже наполовину заполнившуюся баварцами кнайпу, добавил:

    - Дело серьёзное, солидного подхода требует.

    - Что же делать? - взволнованно спросил Шнайдер.

    Размяв по советской привычке сигарету, и прикурив, Ваня тем же неторопливым тоном ответил:

    - Вам - молчать. А ему, - ткнул он в меня пальцем, - придется стать шпионом. Другого выхода в сложившейся ситуации я просто не вижу.

    - Как это - шпионом? - удивился я.

    Впервые за всё время беседы Ваня улыбнулся:

    - Очень просто. Если желаешь получить "фертрибен", должен стать шпионом. Рассматривай это как приказ.

КАК Я БЫЛ ШПИОНОМ

    Расплатившись, мы вышли из кнайпы.

    - Я этого Кляйнмюллера хорошо знаю, - сказал Ваня Брандт. - Придурок он редкостный. Но у него "лапа" и поэтому нам с ним тягаться нечего. Судя по твоему рассказу, он принял тебя за шпиона. И это отлично! Вначале мы ему подыграем, а потом обыграем.

    - Если это поможет, то буду век благодарен, - сказал я.

    - А я бы, Ваня, на твоём месте вообще никому не помогал, - неожиданно вмешался Готлиб Маерле.

    - Это почему? - удивился Роберт Шнайдер.

    Готлиб остановился. Поправил кепку и каким-то трагическим голосом пояснил:

    - А потому, что в Китае существует древний обычай. Тот, кто спасает человека, становится как бы его должником и ответственным за всю дальнейшую жизнь спасённого.

    - Не наоборот? - испытующе глянул на него Иван.

    - Никак нет. Именно спасший попадает в должники к спасённому, а всё потому, что спаситель таким образом как бы дает ему новую жизнь. Навроде матери.

    - Во-первых, мы не в Китае. Во-вторых, откуда ты это узнал? А в-третьих, попробуй только ещё раз попросить у меня похмелиться, - с расстановкой сказал Роберт. - Значит, так ты дружбу понимаешь, по-маодзэдуновски. Тебя кормят, поят, а ты такие заявления делаешь...

    - Да ладно, мужики, скажешь вам что-нибудь умное, а вы в бутылку сразу, - обиделся Маерле.

    - Как так в бутылку, - не отступал Роберт. - Скажи лучше, кто тебя подучил такие заявления делать?

    - Никто, - сдвигая кепку на глаза, промямлил Готлиб.

    - Нет, ты всё-таки скажи, - продолжал Роберт.

    - Скажи да скажи ему, - еще более разобиделся Маерле. - Мы же с тобой в кнайпе сидели, так мужики за соседним столом битый час об этом трепались. Скажи да скажи... Угрожать сразу... Если хочешь знать - похмеляться я вообще больше не буду, так как с сегодняшнего дня я завязал.

    Эти слова потрясли нас более, чем Готлибовы познания в китайских обычаях.

    Все замолчали и даже не заметили, как рядом с нами притормозил "Опель" Рудика Ланге, как он неторопливо вылез из машины и молча пристроился к нам.

    - Что, хороним кого-то? - подтолкнул он меня локтем.

    - Езжай, езжай, парень, своей дорогой, - ответил, не глядя на него, Готлиб.

    - Маерле пить бросил, - пояснил Роберт.

    На круглом, добродушном лице Рудика отразилось удивление. Только умные, хитрющие глаза этого в прошлом лучшего студента землеустроительного факультета Целиноградского сельскохозяйственного института, капитана команды КВН и дамского угодника, выражали полное неверие услышанному.

    - Это событие нужно обмыть, - радостно сказал Рудик. - Завтра Мельник открывает свой магазинище и по этому поводу устраивает маленький а-ля фуршет. Так что повод превратить его в фуршет а-ля у нас теперь есть.

    Брандт посмотрел на часы:

    - Кончаем это конфуцианство, я к брату опаздываю. Давай, Рудик, забирай этих, - указал он на Маерле и Шнайдера, - а мы пешочком пройдёмся.

    - А насчёт этого, как его, муцианства, ты зря, Ваня, - крикнул ему уже из "Опеля" Готлиб, но Брандт только ухмыльнулся:

    - Муцианство мы устроим Кляйнмюллеру.

    Потом, взяв меня под руку, почему-то шёпотом спросил:

    - Подозревают, что ты жил в Советском районе Москвы?

    - Так я действительно там жил...

    - Требуют доказательств немецкого происхождения фамилии? Просят написать биографию на двух языках? А фотоаппарат у тебя есть?

    - Ты что, Ваня, тоже сбрендил? - отшатнулся я от него.

    - Значит, нет аппарата?

    - Есть.

    - Отлично. Ты же шпионские фильмы видел?

    - Конечно.

    - Помнишь, как в них шпионы работают? Все, кроме главного героя, понимают, кто они такие есть. А в нашем случае нужно, чтобы главный герой, то есть Кляйнмюллер, всяческие сомнения отбросил и убедился, что ты никакой не придуманный, а настоящий шпион.

   - А причем здесь фотоаппарат?

    - Будешь его тайно фотографировать. Из засады. В тёмных очках. А как только он тебя засечет - прятаться. Ну, как в кино, понимаешь?

    - Ты, видно, Ваня, очумел. Как Готлиб...

    - Он захочет выслужиться и донесёт по инстанции, а может, и в КГБ ихнее, то есть теперь наше, стукнет, - не слушая меня, продолжал Иван. - Они тобой займутся, выяснят твою сущность, Кляйнмюллера взгреют, а тебе "фертрибенен" дадут.

    - А если он в полицию заявит, и меня привлекут за хулиганство? Или того хуже - в ихнем КГБ такой же мудак сидит?

    - Не в ихнем, а в нашем, - поправил меня Ваня. - Это, во-первых. Во-вторых, без риска, без обострения ситуации нам успеха не видать.

    - Как бы в психушку не посадили за это обострение, - привел я последний пришедший на ум аргумент.

    - Не дрейфь, - успокоил Ваня, - я буду страховать.

    - Хорошо, - сдался я, - только жене ничего не говори.

    - Чьей?

    - Моей, естественно.

    ...Через пару дней рано утром я сидел в кустах у дома Кляйнмюллера. На мне была запасная кепка Готлиба, которую, не без сожаления, тот дал на время, и самая яркая (по совету Вани) рубашка, которая отыскалась в гардеробе.

    Адрес Кляйнмюллера (через справочную) мы разыскали без труда. Накануне вечером присмотрели место для засады, не заметить которое было просто невозможно, а также наметили маршрут, по которому я буду скрываться от погони. В условленном месте на авто меня поджидал Ваня Брандт, так как фотосъемка "объекта" у дома являлась только частью операции.

    Где-то в районе половины восьмого калитка в ограде, за которой скрывался добротный баварский дом с деревянными резными балконами, уставленными по верху корытцами, из которых гроздьями свисали цветы, отворилась. Из неё с постным выражением на лице, точнее на бороде, так как она скрывала две трети физиономии Кляйнмюллера, вышел "объект". Разделяло нас метров пять, но он, как назло, смотрел в противоположную сторону. Чтобы привлечь его внимание и не тратить плёнку зря, я, что было силы, несколько раз пнул по кустарнику. Кляйнмюллер неторопливо обернулся и уставился на меня.

    Не мешкая, я стал лихорадочно щелкать затвором. Фотовспышка загоралась с частотой мигалки полицейской машины - не хватало разве только сирены.

    Выражение постности на лице Кляйнмюллера сменилось растерянностью, а потом ужасом.

    - Что вы делаете?! - воскликнул он.

    Сделав вид, что оклик застал меня врасплох, я вначале попятился, потом пригнулся и медленно побежал в сторону Ваниного автомобиля. По пути меня душил нервный смех и мучили недобрые предчувствия.

    Машина стояла на месте, дверцы её были не заперты, а вот Ваня отсутствовал.

    В кустах, росших рядом, под чьими-то торопливыми шагами громко захрустели ветки.

    Наверное, Ваня, подумал я. Но на всякий случай присел за капотом автомобиля. И правильно сделал. На асфальтированную площадку выскочил Кляйнмюллер. Оглядевшись по сторонам, он резким движением извлёк из бокового кармана красного пиджака, какие некогда обожали "новые русские", сотовый телефон и стал набирать номер. И в этот самый момент с росшего рядом дерева на землю свалился Брандт. Молча поднявшись и отряхнув брюки, он прошествовал мимо онемевшего от изумления Кляйнмюллера к своей машине, незаметно подмигнул мне, уселся за руль и завёл двигатель. Затем, чуть обернувшись и приоткрыв заднюю дверцу, прошептал:

    - Влазь потихоньку, чтобы он тебя не заметил.

    Тем временем Кляйнмюллер с выражением ужаса в глазах буквально прилип к месту, где его застало Ванино падение.

    Газанув, Брандт сделал резкий поворот, незакрытая задняя дверца распахнулась и я, дабы не вывалиться, чуть приподнялся с пола, на котором лежал, пытаясь свернуться в клубок. В этот же самый момент я почти физически ощутил на себе буравящий взгляд Кляйнмюллера. Не сознавая, что делаю, я зачем-то помахал ему рукой.

    - Осечечка маленькая произошла, - сказал Ваня. - Ветка, понимаешь, гнилая оказалась. Но ничего. Кажется, брюки не порвал, а то Мария запилила бы.

    - Зачем ты на дерево-то залез? - усаживаясь поудобнее, спросил я.

    - Как зачем? - удивился Ваня. - За тобой наблюдать.

    - Ну и как?

    - Да никак. Листва, понимаешь, густая.

    - Что ты, как Ельцин, всё "понимаешь" да "понимаешь"...

    - Как заикание с самого утра прилипло.

    - И что теперь будем делать?

    - Продолжать операцию, - сказал Ваня и закурил.

    К зданию ландратсамта мы доехали без приключений. Припарковавшись и заглушив двигатель, Иван внимательно осмотрелся по сторонам:

    - Всё в порядке, - констатировал он, - будем продолжать. Значит, как и договаривались, сейчас ты идёшь на приём к Кляйнмюллеру. Фотоаппарат держишь на виду. Если он начнёт суетиться или задавать глупые вопросы - моментально зови на помощь.

    - Кого?

    - Кого угодно. Нам сейчас главное - показать широкой общественности, что обработкой наших документов занимаются идиоты.

    - Мысль хорошая, но поймёт ли это общественность?

    - Давай не устраивать дискуссий. Вперёд без страха и сомнений.

    Без особого энтузиазма я вылез из машины:

    - А может, ты со мной пойдёшь? - спросил я Ивана.

    - Плана нарушать не будем. Я тебя страхую, как и договаривались... Хотя, постой. В твоём предложении что-то есть.

    Он резво выскочил из-за руля, зыркнул по сторонам и, хотя рядом никого не было, шёпотом произнёс:

    - Давай быстро мне аппарат. В операцию вносятся убийственные коррективы.

    - Для кого убийственные? - стягивая с шеи фотокамеру, поинтересовался я.

    - Не для тебя, не для тебя, - скороговоркой бросил Иван. - Значит, так: продолжаешь действовать по нашему плану, но не фотографируешь.

    - Вроде бы я и не должен был фотографировать... Только камеру на виду держать...

    - Время, время! - перебил меня Иван. - Не трать время!

    Его неожиданная азартность не менее неожиданно передалась мне. Я вдруг поверил в успех нашего несомненно идиотского предприятия. А вдруг действительно удастся получить этот самый "фертрибененаусвайс", а вслед за этим решить все прочие проблемы? Или хотя бы часть из них.

    - Ты что замер?! - прервал мои размышления Иван. - Двигайся. Но, когда увидишь меня, сделай вид, что мы не знакомы.

    - А где я тебя увижу?

    - У Кляйнмюллера.

    Через пару минут я был у двери знакомой комнаты. Стучу. И моментально, не дождавшись ответа, отворяю её.

    Та же комнатка, более половины которой занимают два огромных стола, заваленных, как мне показалось, теми же самыми бумагами, что и неделю назад. Те же стулья, тот же воздух, цветок в "авоське", те же чиновники. Только лица у них при моём появлении вдруг стали другими - вытянутыми. Особенно у Кляйнмюллера.

    - Приветствую вас, господа! - начинаю я заученный накануне монолог. - Вот шёл мимо, а мне говорят, что "фертрибененаусвайс" давно готов и что я должен где-то расписаться.

    В ответ ни звука. Молчат и смотрят. Такой поворот событий мы с Ваней прорабатывали. Обговорили его и с соседкой по "хайму" Ириной Бенски, прославившейся тем, что на похожие проволочки с выдачей "фертрибененаусвайса" она, стукнув кулаком по чиновничьему столу, заявила: "Я на ваши дурацкие вопросы отвечать прекращаю, а скажу вот что - не нужно было войну проигрывать! Если не умеете воевать, то нечего было и начинать. Это по вашей вине нас в Сибирь сослали! Это из-за вас до сих пор нас "фашистами" обзывают! Да знаешь ли ты (при этом, обращаясь к замершему в ужасе чиновнику, она употребила ненормативную русскую лексику), как мы жили на Украине до 41-го?! А теперь моим детям и мне головы морочите! На арийскость проверяете! Да я тебе, гад, завтра анализ моей крови принесу и во все газеты напишу!".

    После такого монолога, чиновник, занятый обработкой документов семьи Бенски, выскочил в коридор как ошпаренный. А ещё через мгновенье там же оказалась и разъярённая фрау Бенски. Но неожиданно под локоток её подхватил другой незнакомый чиновник и, произнося на ухо всякие приятности, проводил в кабинет самого шефа ландратсамта. Фрау Бенски и там не растерялась. И прямо с порога стала кричать ужасные (если задуматься о последствиях) для "святых коров", то есть чиновников, слова. Но и шеф, по-видимому, был герр не промах. Сунув ей в руки чашку горячего кофе, он лишил Ирину возможности размахивать ими, а та (и откуда узнал, мерзавец?) без этого самого размахивания теряет не только громкость голоса, но и чёткость мыслей. То есть, говорить она может и даже очень разумно, но. о другом и тихо. И стали они говорить о Киргизии, в которой шеф ландратсамта никогда не бывал. Об Украине, откуда были родом Ирины родители, и где в 42-м был ранен отец ландратсамовского начальника. А в конце договорились, что через три дня он лично всех их примет, то есть Ирину с мужем Генрихом и лично же вручит им пресловутые "фертрибененаусвайсы". Так оно и произошло.

    - Главное пойми, - внушала мне Бенски, - чиновники одновременно лицемерны, наглы и трусливы. Если будешь с ними миндальничать, то всё! Конец! Эти бездельники совершенно не контролируются сверху. Им верят на слово. А за пакости даже поощряют. Да и слово у них, что и законы - ничего хорошего не приносит. Нам, по крайней мере. Так что при буром...

    .Я и попёр. Причём сразу, едва переступив порог:

    - Если не готов "фертрибененаусвайс", то прошу официальную бумагу. Кстати, как вы объясните обычай красить на Пасху яйца и почему именно в красный цвет? (Этот идиотский вопрос, по замыслу Ивана Брандта, должен был окончательно внести сумятицу в чиновничьи мозги).

    - Почему красный? - растягивая слова, произнёс полноватый блондин, которого, кажется, звали Фреди. - И вообще при чём здесь Пасха?

    - Кто вас сюда приглашал?! - неожиданно взорвался Кляйнмюллер. - Моментально выйдите! Вы нам мешаете работать!

    - Извините, - обернулся к нему блондин, - пусть вначале объяснит, что он хотел этим сказать.

    - Чем "этим"? - уставился на него Кляйнмюллер.

    - Ну. пасхальными яйцами, - промямлил блондин.

    - Всё очень просто, - снова овладевая инициативой, вмешался я. - По преданию, Мария Магдалина отправилась в Рим проповедовать. Там она предстала перед императором с яйцом в руках. В доказательство того, что её вера действительно истинная, яйцо покраснело. С тех пор пасхальные красные яйца символизируют святую, истинную веру. Ведь тогда, как вы знаете, детекторов лжи не было.

    При этих словах Кляйнмюллер стал медленно пунцоветь и столь же медленно подниматься со своего кресла. Но что-то сказать он так и не успел. В дверь громко постучали и в комнату буквально ввалился Иван:

    - Кажется, опоздал? - заорал он. - Другу (кивает в мою сторону головой) сегодня "фертрибененаусвайс" вручают. Хочу фото на память сделать.

    Он ловко выхватил из-за пазухи аппарат и наставил его на нас. Фотовспышка совпала с каким-то утробным рыком Кляйнмюллера и его броском в нашу сторону. Несомненно, он сшиб бы всех с ног, если бы мы стояли на месте. Но мы уже были в коридоре и быстрым шагом направлялись к выходу. При этом Иван всем встречным и ожидающим приёма громко говорил:

    - Уберите детей! Срочно уберите детей!

    Никаких детей нигде видно не было. Сзади раздавались нечленораздельные выкрики Кляйнмюллера, а меня душил нервный смех и предчувствие кардинальных изменений в судьбе. Дабы выяснить, каких, когда мы сели в машину, я спросил Ивана:

    - А за это, по-твоему, посадить не могут?

    - К чему гадать? Поживём - увидим, - философски заметил он. - Да и потом, ничто так не сближает, как тюрьма. Там каждому хочется разделить своё горе. А чтобы хватило на всех, она - идеальное место.

    - Может быть, ты ещё скажешь, что в тюрьме с лёгкостью привыкаешь к удобствам, которых нет?

    - Несомненно, - согласился Иван, включая зажигание. - И что там условия лучше, чем во многих наших хаймах, тоже скажу. Но тебя, и тем более меня, туда не посадят. По крайней мере, за фотографирование Кляйнмюллера. Кстати, отдай плёнку на проявку, - протянул он мне фотокамеру.

    - Почему это не посадят? - поинтересовался я, извлекая из аппарата катушку с плёнкой.

    - У них сейчас с местами напряжёнка. Настоящих преступников сажать некуда. Очередь на нары на год растянулась. И знаешь, кого за это благодарить нужно?

    - Полицию?

    - При чём здесь полиция? "Зелёным" и прочим "левакам" спасибо нужно сказать.

    - Не понял.

    - В тюрьмах кто в основном сидит? Правильно - иностранцы. "Правые" за это хотят их прямиком из камер на родины отправлять. А "левые" противятся. Мол, бесчеловечно, антигуманно.

    Иван самодовольно усмехнулся и ловко выщелкнул большим пальцем прямо себе в рот сигарету из пачки.

    - Так что, дружище, с мечтой о застенке придётся расстаться. По крайней мере, на сегодня.

    Это его напускное, а может, вполне естественное спокойствие, а более всего тон, меня несколько возмутили:

    - Что "зелёные" с "красными" будут делать, мы обговорили. Кому сидеть в темнице - тоже. О том, что в германских тюрьмах с местами проблема, мне ещё Гарик рассказывал. А вот чем мы с тобой займёмся?

    - Не нервничай. Мы будем действовать чётко по плану. Ничего не меняется. Общее руководство операцией остаётся за мной. Поэтому сейчас, как и договаривались, едем расслабляться к Валериусу Мельнику. Нас должны постоянно видеть на людях. И непременно в естественной обстановке и естественном состоянии.

    - Ты же знаешь, что я уже давно практически не пью.

    - Это пустяки. Когда-то ведь нужно нарушать всяческие табу и "завязки", - засмеялся Иван.

    - Действительно, - согласился я. И мне почему-то стало легко и даже весело.

    .У хайма нас поджидала обычная компания, во главе с Готлибом Маерле:

    - Куда это вы пропали? - возмущённо поинтересовался он. - Все уже к Мельнику пошли. Он же магазин открывает. Там выпивка, самодеятельность...

    - Самодеятельность в "совке" осталась, - поправил Роберт Шнайдер. - И потом никто из артистов не приехал. Зато прибыл один поэт. Мельник не только селёдку и матрёшки продавать будет, но и книги. Поэтому и пригласил специально поэта из Мюнхена.

    - Я б, например, ни в жисть поэтов не звал, - сказал Готлиб Маерле.

    - Это смотря каких, - елейно улыбаясь, произнёс стоящий тут же со стопкой журналов "Сторожевая башня" под мышкой, активист-иеговист Фердинанд Айсфельд.

    - Кончайте антимонии разводить! - возмутился давно нигде не работающий вечный диссидент Андреас Фукс. - Сначала этих ждали (осуждающий взгляд в нашу сторону), теперь - этого чернокнижника слушаем (кивок в сторону Айсфельда). Пошли, а то точно, кроме поэта, там ничего не останется.

    ...В магазине Валериуса Мельника царило оживление. В центре торгового зала стоял огромный стол, уставленный водочными бутылками, блюдами с винегретом, тарелками с нарезанной колбасой и ломтями хлеба. Но взять что-либо с него не представлялось возможным, так как он был накрыт огромным целлофаном, к которому был прикреплён картон с надписью: "Руками не трогать!". Таким же целлофаном были закрыты полки с товаром, и даже вывеска у входа в магазин тоже была прикрыта, но мешковиной, от конца которой вниз тянулась верёвочка.

    - А чё это здесь такое? - удивлённо спросил Готлиб. - Чё это он здесь весь товар позакрывал?

    Но ему никто не ответил.

    - Действительно, что здесь такое? - поддержал друга Роберт Шнайдер. - Мы что, ждём, когда Мельник со всего этого целлофан будет стягивать, как кумач с памятника Карлу Марксу?

    - А ты как думал? - пробурчал стоящий рядом Николаус Тропманн. - Он у нас теперь бизнесмен и всё у него по-западному.

    Николаус был человек обстоятельный, непьющий и некурящий. Такой же обстоятельности он требовал от всей своей семьи, состоящей из жены Мальвины, сына Германа и дочери Герты. Когда же те его не слушались, то он, случалось, лупил их. Но не больно, ибо любил, хотя и стеснялся этого чувства. Была у Николауса и мечта - стать немецким бауэром, то есть мелким землевладельцем, который сам сеет, пашет и жнёт.

    - Вот вы, между прочим, - вмешался в разговор Андреас Фукс, - заговорили об открытии памятника Карлу Марксу. Я на нём не присутствовал. А вот на открытии памятника Владимиру Ульянову-Ленину в Душанбе мне побывать довелось.

    - И что, нам теперь всем за это тебя целовать? - поинтересовался Маерле.

    - Не груби, Готлиб, ведь обещал, - одёрнул его Роберт.

    Но Фукс не обратил на эту реплику ни малейшего внимания:

    - И вот когда полотнище с него стянули, все так и ахнули: у Ильича. две кепки! Одна на голове, а другая в руке поднятой.

    - Врёшь ты всё, - сказал Готлиб, - у меня в Душанбе свояк жил (пусть земля ему будет пухом), и ничего такого он мне не рассказывал.

    - А вы что, когда встречались, непременно о памятнике Ленину говорили? - нервно кривя губы, полуобернулся к Готлибу Фукс.

    - Ну, конечно, больше нам делать было нечего, как о твоём Ленине разговаривать, - захохотал Маерле. - Ну и дурак ты, Андрюха.

    - А ты - старый мудак! - разъярился Фукс.

    - Тихо вы! - шикнул на них Тропманн. - Вон Мельник идёт.

    Из подсобного помещения появился крепко скроенный, заметно полысевший, что, кстати, его ничуть не портило, мужчина приблизительно лет сорока. Одет он был в лёгкий бежевый костюм, светлую рубашку, а на шее вместо галстука у него был повязан яркий шарф. Кто-то захлопал в ладоши.

    - Ни к чему, ни к чему, друзья, - вскинул руки Мельник. - Давайте коротенько выйдем из помещения, я скажу пару слов. Ну, а потом начнём.

    Спорить никто не стал. Все вышли наружу и сгрудились полукругом у входа в магазин. На ступеньках, которые чем-то напоминали трибуну, остался один Мельник. Было видно, что он волнуется.

    - Не дрейфь, Валериус! - неожиданно крикнул Готлиб. - Начинай речь!

Все засмеялись.

    - Хорошо ты сказал, Готлиб, - улыбаясь, тут же откликнулся Мельник. - Ведь я даже магазин хотел назвать "Не дрейфь, аусзидлер!". А потом подумал и решил его назвать...

    Произнеся эти слова, Мельник сделал паузу и взялся за свисающую верёвку, к концу которой был прикреплена картонка с надписью по-русски и по-немецки "Не дёргать", и медленно потянул её вниз.

    - А теперь все хором! - закричал он. - Повторяем за мной.

    Мешковина свалилась к ногам Мельника и открылось название магазина - "Ностальгия".

    - Но-сталь-гия! - Заорали все. - Но-сталь-гия...

    - Да, Ностальгия, - громко выкрикнул Мельник. - Не Печаль, не Тоска, не Нытьё, а именно - Ностальгия. С сегодняшнего дня вы у меня сможете ностальгировать сколько душе угодно. Вам незачем будет ездить в свои Семипалатински, Бердянски и Новосибирски. Весь букет того, о чём вы думаете, будто скучаете, - вы получите у меня. И это будет во сто крат дешевле и в тысячу раз надёжнее.

    Мельник сделал паузу и оглядел притихших земляков. Потом, таинственно улыбнувшись, объявил:

    - Итак, начинаем нашу сегодняшнюю программу. Но прежде, как я вас и предупреждал, послушаем напутственные стихи. Похлопаем, друзья, известнейшему поэту современности Корнелиусу Вильгельму.

    При этих словах из магазина появился человек лет пятидесяти в мятом костюме в светлую полоску и с гривой немытых, седеющих волос.

    Это был поэт Вильгельм, который, по словам его коллеги прозаика Генриха Бехера, очень смахивал на пони. Прической-чёлочкой, привычкой перед началом каждой фразы закатывать глаза и издавать протяжный звук, весьма похожий на ржание. Он остановился рядом с Мельником, задрал голову и полуприкрыл глаза. Воцарилась гнетущая тишина. Неожиданно из магазина появилась ещё одна личность. Это был худой мужчина примерно того же возраста и опрятности, который, осторожно ступая, спустился по ступенькам вниз и встал между Готлибом и Робертом Шнайдером.

    Молчание затягивалось. Мельник глянул на патлатого поэта, потом на его спутника и почему-то на цыпочках тоже спустился вниз.

    Проводив его взглядом, известнейший поэт Корнелиус Вильгельм, будто камень вслед бросил, выкрикнул:

    - "Зияющая Перспектива!" Набросок поэмы.

    Потом сделал ещё одну паузу и, сначала эффектно закатив, а потом полностью закрыв глаза, чуть подвывая, стал читать:

    Горожане, замрите и не дышите

    и закрой свою пасть, муэдзин!

    Рты раскройте и - вот он, глядите -

    ностальгический наш магазин!

    С конкурентов снимаются скальпы,

    Деггендорф* превращается в рай -

    нашим духом пропитаны Альпы,

    зыбкой русью покрылся Дунай.

    Вспять пойдет знаменитая речка

    и посыплется из облаков

    словно манна небесная, гречка

    на коров средь Альпийских лугов.

    Майонез "Провансаль" разольется

    на филе астраханской трески

    и упрямому мэру придется

    Деггендорф наш назвать - Васюки!

    - Гениально! Гениально! - прошептал, ни к кому конкретно не обращаясь, худой незнакомец, стоящий между Готлибом и Робертом, и неожиданно громко захлопал. Получилось это у него до того заразительно, что Готлиб и многие, рядом с ними стоящие, тоже зааплодировали. Тем временем, не открывая глаз, Вильгельм вдруг сменил тональность и взревел, словно турбинный двигатель:

    Позабудьте тоски жалкий лепет -

    здесь другие дожди и вожди.

    Позади казахстанские степи

    и окей, что они позади!

    Чудо-рифмами путь мой украшен,

    верно-преданно Музе служу.

    Я по-малому двигался раньше,

    а теперь по-большому хожу!

    Русский немец! - я бью в наковальню

    молотком гениальных идей.

    Я поэт - интернациональный,

    ведь не зря литагент мой - еврей!

    - Это он про меня, - дернув Готлиба за полу пиджака, улыбнулся вставной челюстью худой незнакомец. - Давайте познакомимся, если вы, конечно, тоже интернационалист и разделяете идеи мульти-культи.

    - Нет, я аусзидлер, - опасливо отодвинулся от него Готлиб. - И вообще.

    Завершить фразу он не смог, так как на них снова зашикали. Ну а возвышающийся над ними поэт, вдруг злобно уставившись на Готлиба, зашипел:

    Пусть тут зреют театры и цирки

    и пленительный солнечный цвет

    золотит круглый год наши кирхи,

    обходя стороной минарет!

    Посмотрите, какие тут сосны -

    на вершину за месяц не влезть.

    Мы в Сибири валили их просто,

    если надо, повалим и здесь!

    Магазин "Ностальгия" - порукой

    станет нашему счастью вполне.

    А когда я умру - в ваших внуках

    будет жить ностальгия по мне!

    На этот раз вместо аплодисментов раздался голос Николауса Тропманна:

    - Слушай, Валериус, ты или лавку свою открывай или мы пошли отсюда. Что за цирк ты здесь устроил? Демократия - демократией, но и совесть тоже нужно иметь.

    - И то верно, - поддержал его Маерле, - чего всякие антимонии разводишь?

    При этих его словах худой мужчина, стоящий рядом с ним, презрительно фыркнул:

    - Я так и знал. Нам не следовало сюда приезжать...

    И уже обращаясь непосредственно к поэту:

    - Корнелиус, я умоляю, уедем отсюда...

    - Стоп! Стоп, друзья! - взбежав по ступенькам, выкрикнул Мельник. - Всё идёт по плану. Первая часть культурной программы завершена. И я прошу всех, не особо толкаясь и не сбивая локти о соседские бока, войти непосредственно в магазин.

    К сожалению, этого предупреждения никто не услышал. Часто семеня ногами и стараясь побольнее нечаянно ткнуть локтем ближнего, ожидающие плотной толпой ринулись внутрь. Вместе со всеми в ней оказались и поэт со своим спутником и пара местных, ничего не понимающих немцев, которые неведомо как оказались в самом центре слушавших набросок поэмы "Зияющая Перспектива".

    Нёс этот поток и нас с Ваней Брандтом. Уже у самой двери, будто в воронке, меня неожиданно закрутило, развернуло спиной ко входу, и я вдруг увидел. Кляйнмюллера, стоящего на противоположной стороне улицы между булочной и видеосалоном. Наши взгляды встретились, и мне, если честно, сделалось от этого нехорошо.

    - Ваня, - окрикнул я Брандта, - глянь, кто там.

    - Ты лучше сюда посмотри, - отозвался он уже из магазина, - я такого великолепия лет десять не видел.

    Подталкиваемый в спину яростно пыхтящим вечным диссидентом Андреасом Фуксом, через мгновенье я тоже влетел в магазин и тоже понял, что сказка о волшебной пещере Али Бабы совсем даже не сказка. При условии, естественно, что за дело берётся такой человек, как Валериус Мельник.

    Целлофан с полок был уже убран, и взорам посетителей открылись шеренги банок сгущёнки, "завтрака туриста", кильки в томатном соусе, кабачковой икры, солёных огурцов и помидоров, штабеля до боли знакомой вкуснятины - ливерной колбасы, пирамиды плавленых сырков "Столичный", "Янтарь", "Дружба"... Тут же сверкали галоши, свисали вязанки бубликов, стоял огромный ящик хозяйственного мыла... За прилавком с установленным на нём кассовым аппаратом, шеренгами выстроился портвейн "три семёрки", а также милая сердцу каждого ценителя острых ощущений водка "коленвал" и пирамидки тройного одеколона ... А надписи! Какие надписи украшали стены магазина Мельника!

    "Не курить, не сорить", "Жалобная книга находится в кассе", "Приносить с собой и распивать спиртные напитки воспрещается", "Не влезай - убьёт!". С потолка (и как я их в первый раз не заметил!) свисали клейкие ленты с прилипшими к ним мухами и вообще атмосфера была здесь такая, будто ты чудеснейшим образом перенёсся в СССР так называемого застойного периода, который на самом рубеже третьего тысячелетия вспоминали с нескрываемой ностальгией миллионы его бывших граждан. И наверняка будут ещё долго вспоминать...

    В тот самый момент, когда бывшие сыны и дочери бывшего "нерушимого Союза" любовались осколками его былого великолепия, в подсобке "Ностальгии" разворачивались события не менее драматичнее тех, что случились в августе 1991 года**.

    - Нет, милейший господин Мельник, - надвигаясь на Валериуса хилой грудью, говорил мужичок, который, как вы помните, предложил поэту Вильгельму "уехать отсюда". - Нет и ещё раз нет! Мы так не договаривались. Корнелиус читал стихи не в аудитории, а на открытом воздухе, можно сказать, чуть ли не на проезжей части. Его перебивали всяческими малокультурными репликами. Аудитория оказалась совершенно неподготовленной к его высокой поэтике и разнервировала Мастера. Поэтому ни о каких десяти килограммах гречки не может быть и речи! Вы даёте нам пятнадцать килограммов этой крупы, пять банок шпрот, четыре бутылки незаряженной водки, оплачиваете бензин и амортизацию нашего "Ситроена".

    - Однако вы, Оскар, тоже меня поймите, - горячился Мельник. - Я же только стартовал. Ещё не раскрутился. И потом мы договорились с вами на десять килограммов гречки плюс бензин...

    - Мой Корнелиус не какой-нибудь там Штроммайер-гармонист, который в вестибюлях на гармошке гопсу-польку наяривает***. Он - Поэт! Понимаете? Поэт! И за десять килограммов гречки мы к вам из Мюнхена даже и не поехали бы. Кстати, вы читали, что о нём написал широко известный в наших кругах писатель и литературный критик Юрий Кукарецкий?

    - Кто? - опешил Валериус.

    - Что-о-о!?.. Вы хотите сказать, что не знаете Кукарецкого из Аугсбурга и его концепцию о свободе вероисповедания для контингентных беженцев?! - ещё ближе придвинулся к нему Оскар.

    - Хорошо, хорошо, - сдался Мельник, - возьмите пятнадцать килограммов и расстанемся друзьями.

    - А шпроты?

    - И шпроты берите.

    - А гонорар?

    - Только за дорогу и ни копейкой больше.

    - Ни цента, - поправил его всё это время хранивший молчание Корнелиус Вильгельм. - Избавляйтесь от русизмов. Или, наоборот, говорите только по-русски. Не засоряйте свою речь и следите за речью своих детей.

    - Корнелиус, - приподнялся с пола Оскар, где он взвешивал гречку, - зачем ты ему всё это объясняешь? Твои знания стоят денег, а ты даришь их бесплатно.

    - На перловку даже не надейтесь, - по-своему истолковал его слова Мельник. - Насчёт перловки мы вообще не договаривались и потом у меня её мало.

    - И это мой народ! - с горечью воскликнул Вильгельм. - Я ухожу, искренне сожалея, что вообще сюда приехал.

    - Можно выйти и не через зал, - снова заулыбался Мельник, - вон там, у туалета, есть дверь. Прямо во двор попадёте. Вы уж извините, что до машины вас не провожаю. Сами понимаете - суетливый сегодня день.

    Выпроводив поэта Корнелиуса Вильгельма вместе с его литературным агентом Оскаром Перельманом, он достал из сейфа бутылку метаксы, налил себе рюмочку и, крякнув, опрокинул её.

    * Город в Нижней Баварии, в котором развиваются описываемые события.

    ** В августе 1991 года, как известно, в СССР (главным образом в Москве) произошло событие, которое было названо "путчем". Правда, относительно того, кто же непосредственно затеял этот самый "путч" и кому он был выгоден, мнения до сих пор расходятся.

    *** Оскар имеет в виду традиционные встречи аусзидлеров, на которых обязательно выступают хоровые и танцевальные коллективы, певцы, аккордеонисты, баянисты и т. д.

Продолжение

---

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

268328  2006-07-12 14:48:01 Tamara - Prekrasnaj, talantlivaj povest. Molodez, Alex!

268331  2006-07-12 17:29:17 Ия - Браво! Сколько оптимизма и юмора! Г.Н.Данелия мог бы снять "Паспорт - 2".

268342  2006-07-14 18:16:05 Yakob - Мне нравится читать о том, чтоя в той или иной мере пережил сам. Но о своих переживаниях я обычно никому не рассказываю . Это интимно. Вопрос в другом, откуда о них знает Фитц?!

268364  2006-07-18 16:14:46 Олег Солдатов - Ба! Замечательная повесть! Немного усилий, пройдено начало, а дальше, начиная со шпионских страстей, написано мощно, размашисто, уверено и со вкусом. Порой совершенно невозможно удержаться от рыданий, вызванных неудержимым хохотом. Безмерно радует великолепный язык, легкий энергичный стиль, блестящая ирония и тонкий юмор. Повесть можно резать на афоризмы и принимать ежедневно в любых дозах Мои поздравления автору! Срочно требуется продолжение

268384  2006-07-21 18:37:04 Bладимир Эйснер - Уважаемая Ия и уважаемый ОС! Спасибо за добрые слова в адрес моего рассказа "NORGE".Рад стараться! Автор.

268395  2006-07-25 14:16:37 Leyla - Дядя Саша молодчина!Человечище!!!Читала,читаю и буду читать!!!!

268525  2006-08-14 03:19:37 Куклин - - Молодец, Саша! Искренне рад за тебя. Ждал я эту вещь более года - и прочитал с удовольствием. Поверь мне, твое кокетстиво по поводу того, что ты якобы не писатель, теперь выглядеть будет невзаправдашним. это - действительно писательское произведение, а не журналисткое, как предыдушщие твои книги. И то, что "Русская Германия" печатает эту повесть, не мешает ей быть литературой сугубо русской. Знаешь, почему? Потому что есть в ней искренность. Хотя будет случай, поговорим о ряде нечестных экивоков по отношению к народу-агрессору, которые снижают ценность книги. Они очевидны, ты их знаешь и сам. Потому хорошо, что я не стал писать предисловие к этой книге. И для меня, и для тебя. Что пишешь нового? Творческих удач тебе. Валерий

268526  2006-08-14 03:19:43 Куклин - - Молодец, Саша! Искренне рад за тебя. Ждал я эту вещь более года - и прочитал с удовольствием. Поверь мне, твое кокетстиво по поводу того, что ты якобы не писатель, теперь выглядеть будет невзаправдашним. это - действительно писательское произведение, а не журналисткое, как предыдушщие твои книги. И то, что "Русская Германия" печатает эту повесть, не мешает ей быть литературой сугубо русской. Знаешь, почему? Потому что есть в ней искренность. Хотя будет случай, поговорим о ряде нечестных экивоков по отношению к народу-агрессору, которые снижают ценность книги. Они очевидны, ты их знаешь и сам. Потому хорошо, что я не стал писать предисловие к этой книге. И для меня, и для тебя. Что пишешь нового? Творческих удач тебе. Валерий

268535  2006-08-15 11:53:11 Фитц - Уважаемые Тамара, Ия, Олег Солдатов, Leyla, Yakob, большое Вам спасибо за добрые слова! Естественно, Ваши оценки несколько завышены, но не буду лукавить - читать их было приятно. Отдельное спасибо Валерию Куклину. Но писателем я себя, Валера, действительно никогда не считал и не считаю. И это никакое не кокетство. Просто записываю то, что вижу. Касательно же моих "экивоков", то перечитай, пожалуйста, их еще раз и тебе они станут понятнее. Если же нет, то значит я, намереваясь сказать одно, сказал несколько иное. Но не беда, если укажешь эти места - выправим. Вот только как с тобой связаться? Еще раз всем спасибо, А.Ф.

268536  2006-08-15 18:36:24 Kuklin - Саша, опять лукавишь. Зачем? Ты и на РП попал-то с моей подачи. И звонил по паре раз в день, и посылал письма по интернету. Все осталось прежним. Только не звони. И писем не посылай. Пожалуйста. Валерий

268541  2006-08-15 20:52:31 Фитц - Фитц - Куклину Может, Валера, я и лукавлю, а уж ты точно - бредишь. Или правильнее - сбрендил. Причем, окончательно.

268546  2006-08-17 11:17:26 Yevgeniy Snitkovskyy - С большим удовольствием я прочитал интересные рассказы и очерки талантливого и опытного журналиста Александра Фитца, написанные с глубоким проникновением в суть описываемых ситуации и событий, с тонким юмором и прекрасным стилем изложения. Я извлек из прочитанного много полезного для себя и друзей. Буду рекомендовать этот ресурс самому широкому кругу моих знакомых. С благодарностью и наилучшими пожеланиями автору и редакции журнала Русский переплет, Евгений Снитковский из Мюнхена

268584  2006-08-22 23:03:17 Leonid Netrebo http://netrebo.by.ru - Уважаемый Александр! Файл с вашим текстом открывается не полностью, прерывается на словах "Не томи, рассказывай, что случилось...". Поэтому пишу пока по отрывку. Помнится, Куклин говорил, что это проза. Кажется, были другие мнения. Наверное, по параметрам психолога литературы Выготского, это не художественное произведение (хотя, к сожалению, на Выготского сейчас мало кто обращает внимание: для большинства авторов это не авторитет, а его мнение не мерИло). Но для меня несомненно, что "Приключения немца" уникальное ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ свидетельство, выполненное, все же, в ХУДОЖЕСТВЕННОЙ форме. Я искал и находил искомое, то, что мне близко (это не СТОЛЬКО событийные приключения немца В ГЕРМАНИИ), возможно, находил не самое главное из задуманного. Кто-то найдет свое другое, что меня не задело. Совсем коротко. Почему - уникальный документ? Потому что "мертвеющие" предметы и слова: "Мантышница", "лядна" и некоторое другое Возможно, мантышница (безжизненной конструкцией цилиндров, перфорированных плоскостей и конусных упоров, словно нелепая, незавершенная машина времени чудака-кулибина из прошлого) еще долго сохранится в вашей домашней коллекции, а вот "лядно" уже не повторить, не услышать (даже произнесенное сейчас там, оно уже не то, потому что уже нет ТОЙ земли). Почему - художественное? Потому что горечь сквозь улыбку. Потому что форма подавляет содержание. Потому что чувства не названы... И катарсис, что мнится по самому началу, неизбежен боюсь ошибиться, не дочитав, поэтому спешу сказать, хоть, по мне, никакого "закругления" сюжета, развязки и не требуется. Для того, чтобы понять горечь ДРУГИХ БЕРЕГОВ, нужно прочитать хотя бы всего Набокова, а не только одноименное произведение. Для того, чтобы почувствовать горечь остающихся, достаточно прочитать небольшую, в два листа, зарисовку Шамшада Абдуллаева "Крымские татары". И уплывающие, и остающиеся изгои и сироты Ущербны и несчастны. И никакие миллионы, бродвеи и улыбки, никакие, ставшие вдруг МОНОнациональными кварталы, не сделают их иными. Потому что уходящего нельзя оторвать (он остается Там, где Был); и у остающегося нельзя отнять (с ним остаются Те, кто Был). Спасибо. Конечно, понравились колоритные эпизоды. Кстати, "Ош" это не столько "плов", сколько более общее пища, кушанье. Отсюда "ОШНА" человек, делящий с тобой стол, хлеб; соответствует русскому "земляк". И есть то, что мне не понравилось, как без этого. Некоторая легковесность (неудачный формат? - мемуарность?), а груз ответсвенности велик (возможно, вы могли бы сказать то, что не скажет уже никто: мемуарность - "упростительная" помеха, а время уходит). И, в прочитанном отрывке, выражение "братья по разуму", - ну, Вы меня поняли, ошна. Простите, если что. P.S.: Что касается "экивоков" в сторону народа-агрессора", как выразился Валерий Васильевич, под экивоками, наверно, подразумевая "реверансы", то мне, в отрывке, попалось всего одно место, которое, по моему мнению (возможно, я ошибаюсь), могло бы вызвать данную реакцию Вашего нынешнего земляка. Это такой, на первый взгляд, пустячок-пятачок, на котором, однако, отчаянно борются различные политические силы. Но поскольку это не имеет никакого отношения к литературе, то я могу указать это место в личной беседе (не навязываюсь), пусть даже политически активным дискуссантам это могло бы быть интересно. Леонид Нетребо.

268597  2006-08-25 11:36:11 ВМ /avtori/lipunov.html - Уважаемый Леонид! Повесть кончается словами: "На этой, как говаривали раньше, лирической ноте, я решил прервать первую часть своего повествования, для того чтобы немного перевести дух и засесть за его продолжение." Проблема с памятью Вашего компьютера. Постараюсь разбить файл на два.

268789  2006-09-15 18:10:48 Валентин - У меня вопрос к редакторам "РП". Уважаемые господа, почему повесть Александра Фитца "Приключения немца в Германии" не участвует в рейтинге вашего журнала? Потому что она очень слабая или потому что слишком проффессионально сработанная? Может быть сушествует третий вариант? На мой же взгляд повесть Фитца - лучшее, что было опубликовано в Вашем издании за последние пару лет. Буду благодарен, если ответите.

268791  2006-09-15 18:39:22 ВМ /avtori/lipunov.html - Потомучто "голосовалка" сломалась или сломали. Чиним. Ничего не пропало.

268877  2006-09-21 00:25:48 Антонина Шнайдер-Стремякова - После "Миссии в Москве" захотелось ещё раз убедиться в стиле автора. Наткнулась на "Приключения немца в России". Поздравляю ауссидлеровскую писательскую братию с талантом. Тонкий юмор, переходящий иногда в сатиру... умение трагическое подать комически... легко и весело рассказать о том, что пережил почти каждый ауссидлер... Это сможет не всякий. Но... несколько замечаний. Думаю, что отреагируете, как реагируют весёлые люди. Я так поняла, что вы, как и я, сам себе "и чтец, и жнец..." - встречаются и орфографические, и пунктуационные, и кое-какие речевые шероховатости. Перечислю несколько. "...овеянном (не "й", а "М") славой знамени (не знаменем) какого-то полка...", "Наверняка (это вводное слово), многое изменилось в петлице чернеющего, кое-где порванного пиджака... " Почему "чернеющего", а не чёрного? Пиджак - не временное явление, а постоянный предмет. Ауссидлеры - по законам русского языка надо писать с двумя "с". "К большому неудовольствию жены (запятая не нужна) заорал я по-русски...", "Создаётся обо мне впечатление, (нет запятой) как о типе весьма сумрачном", "Говори всё, (опять нет) что хочешь", "О господи!", - после "о" запятой не надо, "ну" - междометие, после которого, как правило, ставится запятая. Со слова "которого" уважающий себя писатель предложения не начнёт, ибо это относительное местоимение, относящееся к придаточному предложению, "наверняка" - вводное слово, "Расценив заминку по-своему, Гарри уточнил..." - "по-своему" - это наречие и писать его надо через дефис, "... из-под треуголки косицей (не нужна запятая) съезжает вместе со своими чудо-молодцами" и т. д. Сказала бы о них конфиденциально, но вы не захотели. Думаю, что когда отдадите в печать, ещё раз всё тщательно проверите. Спасибо и дай Вам Бог удачи.

268882  2006-09-21 13:56:32 Александр Фитц - Антонине Шнайдер - Уважаемая Антонина, спасибо за добрые слова! Спасибо за верно подмеченные ошибки и опечатки в тексте. Есть, к сожалению, и другие, но текст этот уже в Издательстве и его, надеюсь, читает корректор. Также надеюсь, что эти и прочие ошибки он заметит. Связаться с вами напрямую, как вы советуете, у меня возможности нет, т. к. не знаю ваших координатов. А.Ф.

271386  2007-02-07 23:26:55 ирина, Берлин - я в восторге от ваших произведений!!!

271388  2007-02-08 01:43:37 Чайка - Знакомо, понятно, пережито. Всё в памяти свежо. Энциклопедия переселенческих метаморфоз. В том и ценность.Образы вырисованы мастерски, реально, с любовью и юмором. Речь колоритная, в диалогах героев "расслышала" диалект российских немцев. Это придаёт пикантность. Читается легко.

283294  2008-08-22 08:13:48 АЛЕКСАНДР - Фитц это здорово!!! Но это.... http://alex-weimar.resheto.ru/index.php?id=21700 бьет все рекорды рунета.Рекомендую всем и все, что там есть свободно от договорных обязательств. Дерзайте господа...

283295  2008-08-22 10:24:50 Светлана Люкс - Перечитала по второму кругу, и каждый раз находила,что-то новое, забавное, смешное и грустное. Это и понятно. Спасибо Александр.

283296  2008-08-22 12:32:18 Валерий Куклин - ПРОЩАЛЬНОЕ на ДК Вынужен покинуть форум на неопределённое время вновь. В прошлый раз на короткий период выезжал в Россию в качестве консультанта по антиэрозийным мероприятиям методом агролесомелиорации. Война спутала карты моим заказчикам, ибо денег теперь у российского парвительства на спасение почвы не будет все ожидаемые уйдут в Ю. Осетию. А казна не резиновая. Да и в Германии внезапно понадобился. Посему тратить время на трепотню с хамами и болтунами нет желания, а нормальные люди после появления здесь малообразованных и скандальных сторонников Гитлеровской теории Германия для немцев, перестали появляться на сайте. То есть вернулся я на ДК с тем, чтобы поговорить о войне с Грузией, задать вопрос активисту партии Путина И. Крылову о том, почему его НЕсправедливая Россия не занимаетя спасением отечественного производителя продуктов питания от агрессии стран Европы, где продукты питания дорожают с космической скоростью; как он считает: нужна ли Европе Россия в качестве равноправного экономического партнера? Да и другие вопросы, связанные с госустройством, которые мы ранее с ним обсуждали, хотел бы задать, поделиться с ним кое-какими мыслями. Но после последних выборов Игорь исчезает из ДК при всяком моем появлении на нём и возникает при всяком моем отсутствии. Так что уступаю место теоретику путинизма. Аргоше. Не такой уж я заклятый антисемит, каким представляюсь вам. Просто на то и щука в пруду, чтобы карась не дремал. Вы же на примере анонима видите сами, что такое настоящие антисемиты примитивные, раздражающие провокаторы, не более того. Но на самом деле самыми опасными для вас являются хамстеры, купленные, кажется, вами вместе с потрохами, но при этом держащие ножичек за спиной. Кстати, в Израиле у меня множество и читателей, и почитателей, советую пообщаться с ними. Ершовой. Спасибо вам, Марина, за посвящение стихотворения мне. Очень тронут, но сказать больше не смею уже за это вас оскорбляют здесь нещадно. Алле Олеговне хочу сказать, что было интересно и поучительно для меня пикироваться с вами все эти годы. Шнайдер-Стремякова молодец, настоящий боец, каких среди пишущих по-русски мужчин практически не осталось. Я рад, что с помощью нашего дикого ора она перивлекла к себе внимание и в Германии, и в России, а после дГ сумела направить свой недюжинный талант в конструктивное, а не деструктирующее, как у большинства пишущих по-русски бывших советских немцев, русло. AVD. Большое спасибо вам за годы очень полезного лично для меня и очень познавательного для участников ДК общения. Надеюсь на ваше согласие консультировать меня частным образом по вопросам, связанным с православной религией. Мой старый адрес электронной посты закрыт отныне, а новый передам ВМ. Не откажите в любезности тоже сообщить ему ваши координаты. Для вас специально одно наблюдение: Была у меня на днях аспирантка из США, мы смотрели телеящик на плачущих и благодарящих русских осетин. И она вдруг сказала: ╚В 1945 году вот так же благодарили русских поляки и чехи. Интересно, что скажут внуки и правнуки этих осетин?╩. Я не нашёлся, что ответить. Только и сказал: ╚Пусть это будет нак их совести╩. ЛОМ-у, ЕМ-у, ЮХ-у, АБ-у и другим молодым ДК-вцам. Вы очень талантливые ребята. Я рад, что на смену нам приходят такие, как вы. Хотелось бы больше помочь всем вам, как помог некоторым из вас, но, к сожалению, теперь сам я над своим временем не властен, а свободное время могу посвятить семье и литературе. Извините за совет, но, поверьте, он вам полезен: побольше читайте классической литературы, об истории судите не по художественным произведениям и не по дебильной Википедии, не по статьям из газет, а по первоисточникам и по академическим работам. Животным. Урок последний. История, как это для вас ни старнно, - это наука, впрямую связанная с целым каскадом таких мною либимых, а вам неизвестных, наук, как: математика, физика, химия, география и биология. Без знания и понимания принципов действия законов термодинамики, например, невозможно понять законы развития общества, без изучения вариационной статистики, как одного из направлений математики, нельзя оценивать статистические и демографические показатели даже в мирное время и так далее, и тому подобное. К сожалению, большинство лиц с советскими вузовскими дипломами считают себя достаточно образованными, чтобы не понимать этих правописных истин. Дипломы они либо покупали, либо выстаивали в очереди пятилетней за ними, платя нечестным преподавателям взятки за зачеты и экзамены, а то и службой в качестве стукачей-доносчиков на своих товарищей в КГБ. Мне почему-то думается, что вы принадлежите именно к последним. Очень уж у вас методы давления традиционные и отработанные подробнее читайте в книге С. Кара-Мурзы ╚Краткий курс манипуляции сознанием╩ и в моем романе ╚Истинная власть╩. Ваша вопиющая необразованность и естественное при этом хамство вызывает даже уважение. Ибо вам уже даже самим ясно, что на самом деле вы никому не нужны, а хотите обратить на себя внимание вот и устраиваете склоки. Советую заняться хотя бы самообразованием. На первый случай узнайте, что такое втулок. Кстати, животных я люблю, у меня дома до второй женитьбы даже змеи ядовитые жили, и собаки всей округи любят меня больше своих хозяев. Но есть в сей закономерности и свои исключения вы. Дьякову, Стародубу, Эйснеру, Пригодичу и другим прячущимся за сайтом. Я никогда не испытывал уважения в люду пишущему, но прошедшее лето показало, что относиться к ним следует ещё хуже, чем сказал о вас незабвенный новорусский хозяин появляющихся здесь животных еще в бытность свою вице-губернатором Красноярского края. В дни моего отстуствия ни один из вас не одёрнул распоясавшихся хамов, полоскавших за моей спиной мое доброе имя инсинуациями и дурными словами. Исключение составила Ия единственная мужчина среди тех, кто знает меня тут давно и не раз альшиво высказывался по отнощению меня хорошо. Низкий поклон ей и моя признательность. Вы и анонима с его провокациями выслушивали молча до тех пор, пока Аргоша и я не одернули этого изрекателя непотребств. Ах, как стыдно быть с вами в одной команде! Стоит ли удивляться, что покинули Клуб все лауреаты ╚Русского переплёта╩? Или начинайте, чёрт возьми! дискуссии, наконец, о том, что на самом деле волнует человечество сегодня.

283300  2008-08-22 14:26:42 Светлана ЛЮКС - покинувшему ДК - Все меняется. Вздох последний Может стать твоим новым рождением, Но что свершилось - свершилось. Воду, Которой ты разбавляешь вино, никогда Из вина ты не выплеснешь! (Бертольт Брехт)

283308  2008-08-22 17:30:51 W. Eisner - Kuklinu: U menia ne pashet intenet. I woobshe ochen╢tiasholy mesiaz wydalsya. Ya tebia zenyu sa talant, a ne sa saskoki twoi. a chto ukhodish╢is RP -tak eto shal╢. W. E

283310  2008-08-23 06:35:48 Борис Дьяков- Валерию Куклину - Валерий Васильевич! Мне только не хватает прятаться за сайтом! Работы полно, целый день на компьютере. Устаю. А в последнее время в ДК такого начитаешься, что волосы дыбом встают. Такая ругань, такая гадость! Зря Анониму стали отвечать, он явно- не в себе, или в запой ушел, или по злобе всех провоцирует. Его надо удалять из переписки! А то ответили- и пошло, поехало. По поводу того, что не защищали Ваше доброе имя в Ваше отсутствие: у меня сложилось такое впечатление, что со своими недругами Вы всегда предпочитаете САМИ разбираться. Я не знаю ни Хамстера, ни Лоллобриджиду (однако, каков псевдоним!), но невероятнейшая оскорбительная обоюдная ругань достигла у вашей тройки на РП совершенно неприличный характер. Думаете, интересно это читать? Вот и перестал... Хоть Вы то остановитесь, Валерий Васильевич, и не только на время вынужденного отсутствия. С уважением к Вам, Борис Дьяков.

283317  2008-08-24 11:20:27 Виктор Сиротин - Случайно набрел на информацию о доблестной грузинской армии - в данном случе "воюющей" в Ираке: "Американсий военнослужащий под ником Dominique сообщает о своем опыте общения с грузинскими солдатами в Ираке: ╚...Несмотря на то, что они одеты в форму, похожую на американскую, вооружены американским оружием, они не имеют ничего общего с частями армии США. С дисциплиной огромные проблемы. Они крадут все, до чего только могут добраться. Включая радиостанцию и антенну с бронемашины HMMWV. Когда обратились за разъяснением к их командиру, он сделал невинные глаза... Колонна российской боевой техники движется навстречу войне. Через полчаса она попадет под обстрел. На базе в Кувейте их постоянно ловили на воровстве в других подразделениях. Они взламывали контейнеры и тащили из них оптические прицелы, форму. Пару раз из-за них случались возгорания, потому что они курили там, где это было запрещено, и т. д. Пока они не прекратят всю эту свою х..., никаких разговоров об их приеме в НАТО и быть не может... Вот говорят, что, получив помощь от США, грузинская армия готова вернуть Осетию и Абхазию... Да я бы не доверил им даже готовить мясной фарш в ╚Макдоналдсе╩. Офицеры - дрянь. Похоже, их больше интересует то, что можно выпросить или спереть у американцев... Им потребуется как минимум лет 5 - 10, чтобы перестроить свою армию. А до этого их надо держать от НАТО как можно дальше...╩

287603  2009-05-08 20:23:01 Ida - Захватывающе интересно, умно, остро, жизненно, читать - одно удовольствие, насмеялась, отдохнула и ... очень сожалею о том, я не была среди этих людей, не жила их жизнью. Спасибо огромное автору!!!

298130  2011-12-20 22:10:45 анна - цитирую господина Куклина В дни моего отстуствия ни один из вас не одёрнул распоясавшихся хамов, полоскавших за моей спиной мое доброе имя инсинуациями и дурными словами. гмммм интересно а почему господин куклин ожидает этого а сам-то гн сколько раз полоскал чьи-то имена которые этим людям тоже добрые имена господин куклин сам относится к хамам но хамы этого обычно не понимают

298137  2011-12-21 01:35:30 Валерий Васильевич Куклин - анне Ну, пусть я -хам с вашей точки зрения. Но мне кажется, что ваше заявление голословно и потому звучит как раз-таки по-хамски. Тем паче, что из-за угла прозвучало. Потому мнение ваше, как хамки о хамстве быть не может быть объективным по причине вашей заинтересованности в сокрытии своего хамского состояния и хамского лица. И еще вопрос: в каком из четырех значений слова "хам" вы определяете меня. Я вас - как лицо малокультурное, глупое и озлобленное. А вы меня, наверное, - как представителя русского меньшинства, могущего оказаться на территории вильной Украйны, где словом сим означали крестьян, отказывавшихся быть крепостными у польских дворян в 16-17 веках? Тогда мы с вами обое-хамы.Только мое хамство достойно всеобщего уважения, а ваше - неприязни хотя бы с моей стороны. Кстати, статья Саши мной, как показало время, оценена верно. Перечитайте ее и мой комментарий. Если вам ваше хамское состояние дозволит. С неуважением, Валерий Куклин

298140  2011-12-21 08:09:57 12908 - - цитирую господина Куклина В дни моего отстуствия ни один из вас не одёрнул распоясавшихся хамов, полоскавших за моей спиной мое доброе имя инсинуациями и дурными словами Анна, поддерживаю. Данный товарищ редкостный совковый хам. Даже не хам, а ХАМище. Но это от комплексов. Не любит его никто.

298153  2011-12-21 14:17:17 Валерий Куклин - 12908 -у "Какая Анна? Аэ! Не та ль, что из Гренады? Иди та, что беспрестанно напевала серенады" мне? А вы, прекрасная (или нет?) незнакомка, отчего перешли на низкий стиль и повторение чужих слдов? Или сам Фитц оделся в бабье тряпье и таким образом привлекает ввнимание читателей к своей давно изданной и устаревшей псевдопублицистической книги? Если этор ты, Саша, и тебе под Рождестиво немецкое хочется узхнать еще раз мнение о твоем детище, то я согу сказать, что с амым замечательным в твоей книге является название. Внутренности наполнены натужным, нудным и мгновенно забывающимся юмором, но ни в коем случае не приключениями и не литератйрой. Скорее, все это походжит на скетчи для плохого эстрадного артиста, которого все ранво освищут. Для приключений следует описать среду, в которой живет герой - у тебя она аморфна и невразумительна, нужно, чтобы события были стремительны, мысмли читателя неслись вслед за изменяюбщимся каждые максимум семь минут сюжетом - у тебяч это тоже отстутствует. Нет и главной детали жанра - слова "вдруг", из-за которого все ожидаемое ранее переворачивается с головы на ноги и наоборот. Прошло меннее 10 лет со здня\ написания книги, а читается она как анахронизм. Людлей уже не волнует большинство из поднятых в ней тем. Таково мое хамское мнение. Холуйское мнение иное. Но они почему-то о твоем творчестве молчат, а я о каждой книге твоей и статьи писал, и от зывы давал. То есть основным качеством хама в глазах твоих соцумышленников является вни мание к вам и забота о поднятии вашего уровня культуры.

298157  2011-12-21 18:08:54 Валерий Куклин - 12908 - у Ну, какой может быть разговор у нас с вами, Аргоша-2? Вы даже ругательное слово из 8 букв пишете с 5 ошибками. Прежний Аргоша за год до кончины писал мне по личному е-майлу извинения за то, что позволял в отношении меня грубые выражения. потому как началась с ним наша свара из-за моих систематиченских опечаток, которые его раздражали. Зато как он прекрасно ругался! Истинный поэт. Я несколько им сочиненных идиом воткнул в тексти одной из ныне идущих пьес - и публика их проиветствует хлопками. Ваше же, пардон, жопословие вызывает лишь отвращение к вам. Ибо... перечитайте ваши посты. Ну, о чем с вами можно говорить в принципе? Где в ваших постах можно найти следы умственной деятельности? Моя кошка мыслит рациональней вас. Она трется мне о ногу и заглядывает в глаза, когда хочет, чтобы я погладил ее и приласкал. А вы пользхуетесь сленгом дворовой шпаны, словно вы - Путин, и при этом считате, что с вами можно вступать в конструктивный диалог. Вы бы, следуя методу Фитца, написали бы моей жене письмо-донос о том, как я обижаю тут горячо любимого вами Вернера. Или напишите пись мов Генрпроокуратуру РФ, как это сделал Герман, за то, что я не люблю единороссов и разоблачаю их методики манипулирования общественным сознанием граждан России. Поверьте, даже эти дебильные телодвижения ваши имеют больший смысл, чем высказанная вами тут обида на мое нежелание видеть в вас приличного человека, с которым можно вступать в диалог.

298184  2011-12-22 23:33:52 Сергей Герман - Или напишите пись мов Генрпроокуратуру РФ, как это сделал Герман...(Куклин) Куклин, шизофрения это ещё не признак гениальности. А судя по твоим постам у тебя присутствует именно она, я имею в виду болезнь. Что касается человеческой подлости, то я тебе напомню одну историю. В Берлине некий добрый человек подкармливал рыбой одного несчастного русского эмигранта, литератора. Но тот скрывал этот факт от общественности. Добрый самаритянин рыбу ловил и отдавал писателю. И вот однажды кто-то вбросил эту информацию на "РП" и тогда, ╚литератор╩ моментально отказался брать рыбу, так как рыбак хоть и был добрым человеком, но "не правильной" национальности, и совковый классик испугался, что его обвинят в порочащих связях. Тебе напомнить фамилию этого литератора, мелкий и дешёвый провокатор?

Copyright (c) "Русский переплет"