|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Поэзия
8 мая 2024 года
«СЕРДЦЕ ГОВОРИТ И БОЛИТ…»
(1949-1993)
* * *
Шепчу родные имена,
Стою, слепой, перед закатом, —
Я был поэт во времена,
Когда легко не быть солдатом.
Но знал основу: чёрный креп
И скорбный мир в безмерной силе,
Где люди согревали хлеб
И печи Байроном топили...
* * *
Над снегами стою, оробелый,
И ушедшего слышу верней:
— Говори мне о Родине белой,
Я столетья не слышал о ней.
У могилы истлела лопата,
В небо вывернут комель креста.
Что душа её — так же крылата?
Что казна её — так же пуста?
Есть великое Имя на плитах,
Там, где памяти пламенный куст
Я ровесников видел убитых.
Мне не надобно правды из уст.
Может, Родине имя — Утрата?
Потому и не ставим креста?
А душа её так же крылата.
И казна её так же пуста.
НА ВЫСТАВКЕ ЕФИМА ЧЕСТНЯКОВА
Глубокий праздник нищего
народа.
Степенный ряд детей
великодушных.
И под свирель суждений простодушных
—
Волшебный хлеб. Волшебная
природа.
Земля моя, какая бездна
слуха,
Подумать только, у твоих
соцветий!
Весь горний мир охватывает
ухо.
А в рамах — дети, дети, дети, дети...
Небесный город. Дикий гриб на
срезе.
Откуда что — постигнуть не по чину.
Лучину жгут под аркой
Пиранези,
И свет из рук стекает на
лучину.
Да есть ли мысль за взглядами
прямыми?
Горит ладонь. Пред ней горит
заплата.
Стоят. Молчат. Ни ветерка меж
ними.
И всё текут, текут, текут
куда-то.
Непостижимо. Эти люди — голы.
Какое в них грядущим
назиданье?
Должно быть, мастер сам тесал
глаголы.
И сам вложил их в срубы
мирозданья.
И потому едины в тесной
раме,
Равно любимы будущим и
сущим
Они и мы. И те, что вслед за
нами.
И весь черёд грядущих вслед
грядущим.
* * *
Сердце говорит и болит,
В небо распахнулось пальто.
Как в глубоком детстве, навзрыд,
Родину люблю ни за что.
Юность истощилась, как мел.
Опыт не велик и не мал.
Песен не испел — не
умел.
Гимнов не сложил — не
желал.
Каково ей — мне ли не знать,
—
Нас не порознь клали под гнёт.
И отца ей отдал и мать.
И себя отдам, как возьмёт.
Ступишь в синеву – и забыт.
Сроду не копили обид…
Сердце говорит и болит.
Просто говорит и болит.
* * *
Глаза раскроем не спеша,
Необъяснимые, как дети,
Какая ясная душа
У этой рощи на рассвете!
Смотри — октябрь. А вон апрель!
Смеёмся, времени не зная.
Какая чуткая свирель
Её артерия сквозная!
Взгляни: над нею мир и мать
Колдуют, звуки исторгая.
Но нет желанья постигать.
А только жить. Не постигая.
* * *
Я благодарен искренней стране,
За то, что верил по своей вине,
За то, что свет и память брал без спросу
И камнем стал по первому доносу.
* * *
За
спинами робких прохожих
Щеколд
задвигаемых лай.
Какая
эпоха, о боже?
Иосиф?
Иван? Николай?
Иные
с мечтой о побеге.
Иные
с мольбой: «Пронеси!»
Твердыня
— в Рождественском снеге.
И
алый цветок на оси!
Прости,
если, чудик разумный,
Гляжу
безутешной совой.
Храни
этот вихорь безумный,
Летящий
на нас по кривой!
Глухих
колесниц и коленей
В
метели неведом разлад.
Волнение
снега нетленней
Засовов,
зубцов и оград.
Твой
спутник — забудем об этом:
О
будущем дума пуста, —
Когда-нибудь
станет поэтом,
Достойным
любви и креста.
Он
тенью обласкан соборной,
Он
дружеским светом храним!
На
площади красной и чёрной
Природа
сомкнется над ним.
И
«я» его, верно, заглавней
Иных.
И надменней молвы…
О,
всё это выйдет бесславней,
Страшней
и надежней, увы.
Но
сцена прощанья знакома —
Разумному
нечем помочь.
И
он рассмеётся у дома,
Целуя
летящую ночь.
* * *
Были руки старух вплетены
В сердцевину сполошного схода.
Репродукторов чёрных вьюны
Застилало слезами народа.
Сквозь сознание наискосок
Кровь убитых стекала по стали —
Погружали ладони в песок
И игрушки мои рассыпали…
Меры бед проступали вчерне.
День качался репьём на могиле.
Двое выжили в этой войне
И второе дитя схоронили.
И когда замерзала земля
На отвале таганского штрека,
Я родился в версте от Кремля
В середине двадцатого века.
ВЛАДИМИРУ СОКОЛОВУ
На вечных вершинах природы людской
Горит ли окошко твоей мастерской?
А может быть, лампу задуло?
А может, плющом затянуло?
Сквозь ветхую кровлю проходят лучи.
Зима прилетает на пламя свечи.
И крылья холодные тают…
И в звонкую кружку стекают.
А где-то внизу миновала война,
И матери детям дают имена.
И дети к сухому подножью
Приходят по искорку божью…
И лица к тебе обращают на миг:
Что шепчет о пламени этот старик?
Что ищет среди сухостоя?
Пустое… Пустое… Пустое…
Какой он угрюмый и странный на вид?
— Смотрите, окошко горит!
* * *
Вот полупревращений хоровод:
Стал птицей человек, а не поёт,
Напялил время задом наперёд,
Из вечности пришёл и смерти ждёт.
Так хочется к природе на крючок!
Кому ты жабры продал, дурачок?
* * *
Кровавый луг российской пасторали,
Где матери отцов не выбирали,
Войной распахан, немощью засеян,
Потомками заблёван и осмеян,
Лежит вдали от шума городского…
Вот истинное поле Куликово…
* * *
Затаился в подъезде, дурак,
В сокровенное слово влюблённый,
И курю потихоньку в кулак —
Это юности кокон зелёный.
Сохрани меня, юность, не рань,
Огради от железных ухмылок,
Я почти миновал эту грань
Между ветром в лицо и в затылок.
Только шаг, и затеет кружить
Сонных улиц кривая воронка.
Я успел в свои строки вложить
Неподкупную память ребёнка.
Кто пройдёт мою жизнь по следам
И поставит мой том по ранжиру?
Что ещё поневоле отдам
За признанья, не нужные миру?
Лишь бы слово задело умы!
Но на лицах улыбка играет.
Я стою на пороге зимы,
И меня ремесло выбирает...
|
Проголосуйте за это произведение |
