Начало

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Поваляться всласть со столь долгожданной за эти дни книжкой не пришлось. Словно кто-то подкарауливал, чтобы Анюшкин отошел подальше и не смог услышать застрекотавший по полевой дороге, подходящей к кордону из расположенного в километрах двадцати районного центра, мотоцикл. Глеб пригнулся к окошку: кто? Опять за ним? Ага, поспал два дня, в баньке попарился, хватит! Пора опять по горам бегать. Но теперь-то в кроссовках будет попроще. Все-то умница Семенов предусмотрел. Опыт, опыт солдата. Глеб тихо приоткрыл дверь в абсолютно темные сени, и, вытянув вперед руки, пошел по направлении предполагаемого выхода. Домовой подкарауливал его на скамье с целым подбором самых звучных народных инструментов: столько ведер, кастрюль и банок разом один Глеб свалить не мог! Потеряв от звона и грохота ориентацию, он потерял и всякую волю к побегу. Присев в этой проклятой темноте на опустевшую скамью, он просто слушал, как мотоцикл дострекотал до Анюшкиного дома и заглох. Кто-то с него слез, звучно высморкался и пошел к сеням, сопровождаемый злобным заливистым собачьим лаем. На крылечке немного потоптался, словно приводя себя в порядок, но дверь дернул без предупреждающего стука. Со свету входящий сразу запнулся за жестяной звонкий подойник, который отлетев, углом точно разбил очень дефицитную в сельском хозяйстве трехлитровую банку. Мат был соответствующим случаю.

- Здравствуйте. √ Приподнимаясь, тихо поприветствовал входящего Глеб, увидевший в контровом свете пилотку и маленькие милицейские погоны.

- Кто здесь?! √ вверх поползла рука с большой резиновой дубинкой.

- Это я. √ Запнулся Глеб, только теперь сообразив, что до этого момента уже давно разные люди передавали его из рук в руки, сопровождая хоть какими-то рекомендациями, и он, кажется, забыл свою московскую, на дорогу, легенду:

- Давайте войдем, я потом здесь подберу.

- Так ты... А хозяин где? Анюшкин?

Примиряюще Глеб открыл дверь в избу, но милиционер первым не вошел. "Привычки, однако, профессиональные". В комнате же сразу прошагал к столу, грузно сел на скрипнувший стульчик, положил прямо на анюшкины бумаги дубинку и новенькую полевую офицерскую сумку. Не глядя на Глеба, расстегнул ее, достал общую тетрадку, дешевенькую ручку, опробовал и начал что-то писать. Глеб постояв, присел на, вроде как свою, кровать и стал ждать.

- Я участковый, старший лейтенант Джумалиев. Ваша фамилия, имя, отчество. Год, место рождения. Прописка.

- Что-то случилось?

- Не тяни время! Ты документы терял?

- У меня их украли.

- Это мы еще выясним. Имя!

- Муссалиев Максуд...

Протокольные вопросы были "на вы", но комментировались "на ты". Перед Глебом сидел очень плотный, не то чтобы жирный, а именно какой-то очень тяжелый, словно залитый до верха холодной черной водой, сорокалетний, среднего роста мужчина с сальными редеющими черными волосами прилипшими к потному лбу. Темно-медное с расширенными грязными порами лицо и с отечными мешками под узкими, без блеска, светло-карими глазами, мокрая шея, окатистые плечи √ все излучало глухую, тупую неприязнь. Глеб испуганно смотрел на его короткие безволосые руки с закатанными по локоть рукавами гимнастерки, на толстые, обтянутые синими форменными брюками ляжки, на тугую дубинку, и ясно ощущал, как из него утекала сила земного притяжения. Словно кто-то подошел сзади, приставил к затылку тоненький хоботок и стал высасывать. Наступала не легкость, а именно обессиленность, опустошенность. Все происходящее теряло цветность и звучность, и виделось как бы со стороны. И абсолютно бесстрастно. Из каких-то запасников выжимались последние капли самосохранения, затвердевавшие на воздухе через зазубренную легенду.

- Значит вы наняли автомобиль на автовокзале? А фамилия шофера, его номер запомнил? Почему нет? Не хочешь выдавать? Врешь, гад!

- Вы не должны разговаривать в таком тоне...

- Кому не должен? Убийство висит, тут бригада работает. Тебя ищет.

- Я повторяю: шофер довез меня до мостика на Элекмонарку. Я расплатился, и он вернулся назад в Бийск.

- Я тебя сейчас в "нулевку" заберу. До выяснения личности. Мне твоя бумажка о потере документов √ только подтереться! Я ее сейчас порву, и никто не узнает. Понял? Москвичок! Я на вас, столичных штучек, посмотрел вдосталь. Твари, вы думаете тут вам все можно? Да, так? Все?!

- О любви к ближнему. Что ты христосиком прикидываешься? Терпишь? Ну, терпи, терпи. Я тебя все равно до дна достану!

Джумалиев уже не писал. Он стоял в напряженной вытянутости перед тоже привставшим Глебом и брызгал ему в лицо слюной:

- Что ты меня, что, испытываешь? Проверить хочешь? Но я тебя все равно с этим убийством завяжу! Завяжу, гад! Ты у меня вшей на нарах покормишь! Тебя там сразу бакланы-то помнут! Не смотри так! Не смотри! Вниз глаза!

Молчать в ответ было не трудно, наступившая обессиленность пропускала волны агрессии насквозь, не позволяя возмутиться, поддаться на провокацию гнева. Даже если бы Джумалиев его сейчас ударил, ответить он бы ничем не смог. И это не от терпения и не от страха, а именно от полуобморочного безразличия к ситуации. Впереди теперь было только два варианта развития сюжета: либо уже не могущий прекратить истерику участковый действительно увозил Глеба в кутузку, и тогда смерть. Либо мента нужно было куда-то разрядить... Этот второй вариант и разыграл домовой.

Лежавшая на столе резиновая дубинка вдруг повернулась и покатилась к краю. Джумалиев обернулся вслед за удивленным взглядом Глеба. Дубинка почти без звука упала на пол и исчезла под лежанкой Анюшкина. Как бы предупредив ненавидящими глазами слишком покорного Глеба, Джумалиев повернулся к нему напряженной спиной, широко шагнул к топчанчику, еще раз оглянулся, присел боком и протянул руку под свисающее покрывало. Пошарил, и вдруг, тонко взвизгнув, выдернул руку и вскочил:

- Да что там?! Змея?

- У Анюшкина ужик ручной живет.

- Ужик? Все равно укусил. Может заражение быть, надо водки срочно выпить, она яд в крови разрушает. У тебя есть?

- Я тут два часа всего.

- Черт! И Анюшкин не пьет. Надо домой ехать. Ты, что, змей не боишься?

- Не знаю. Я их близко кроме как в зоопарке и не видел. Давайте, я вам дубинку достану.

Пока Джумалиев внимательно разглядывал свою ладонь у окна, Глеб наклонился, приподнял ткань, присмотрелся: там возле пыльной кучи старой обуви и разобранной бензопилы лежала дубинка. Змеи вроде не было. Он опасливо потянулся и быстро выдернул "демократизатор". Встал с увесистым куском литой черной резины и почувствовал как разом в комнате изменились полюса силовой атмосферы. Посеревшее лицо мента, его дрожащая ладошка, его опустившееся страхом брюхо, и √ Глеб, через вес оружия, вдруг снова обретший и свои собственные семьдесят шесть килограмм.

Джумалиев перевел дух, взял левой рукой протянутую дубинку:

- Кажется насквозь не прокусила, мозоль спасла. Жизнь-то деревенская √ огород, дрова. Когда зарплаты по два-три месяца нет, иначе не проживешь. Ты пойми, то, что я на тебя понадавил, это не по злобе, это так надо. Это прием. Не выведешь человека из себя, он и не расколется. Пойдем-ка, выйдем-ка. Что-то тут затхло.

Он собрал свою сумку, очень аккуратно уложив тетрадку и ручку по строго определенным местам, перебросил ремешок через плечо. Вскинул на другое дубинку и покосился под кровать:

- Пойдем, пойдем. На воздухе поговорим. Без протокола.

Они осторожно пробрались через темный тамбур с разбросанными ведрами и банками, вышли на крыльцо. Сразу же подскочили собаки и залились высоким подвывающим лаем.

- Слышишь, это они так только на человека. Лайки. Они на каждую дичь свой голос подают. В лесу всегда знаешь, кого собака нашла. Люблю я их, в них волк еще не умер. А, ну, пошли вон!! Пошли отсюда!!

Собаки разом отстали, ворча, понемногу отошли и расселись возле зарослей пышной крапивы. Однако, навострив уши продолжали напряженно смотреть в сторону чужих людей. Джумалиев повернул мимо мотоцикла по полевой дороге. Его страх проходил, нужно было готовиться к новой атаке. Короткие толстые ноги в форменных брюках с лампасами, сандалии с красными носками. "Когда же красные носки в моде были? Точно √ в семьдесят шестом. Тогда все блатные в них ходили, это у них называлось "ментов топтать". А теперь вот, и менты сами их носят." На солнце круглое лицо участкового выглядело еще болезненней: под узкими, опущенными уголками вниз глазами мешки резкими морщинами отделялись от одутловатых изъязвленных щек, широкие губы были синюшными. Явно не работали почки. А ну, попей, поди-ка, с его.

- Значит, ты к Семенову в гости приехал? Подлечиться травками? А шрам такой на лбу откуда?

- После аварии. Под "КАМАЗ" залетел.

- Пьяный, что ли?

Кузнечики вокруг просто балдели. В короткой яркой траве они почти сидели друг на друге и, чеша тонкими крепкими голенями о крылышки, яростно призывали к любви своих невидимых и неслышимых подружек. "Ко мне же, же, же, же!" √ в несколько голосов звучало с каждого квадратного дециметра этой жилой, очень жилой площади. Над головами стремительно кружили, зависали и резко ныряли к земле мелкие зеленые и синие стрекозки, а через дорогу, справа налево по ветру в долину, торопливо дергая крыльями, летели белые бабочки.

- Это вот правильно, что ты сюда приехал. Здесь, на Алтае, самая у Земли сила. Отсюда все начиналось, это я про человечество! Отсюда и арии, и тюрки. Тут, умные люди говорят, оно и кончится. Здесь всякая трава полезна. Всякая. Только знать надо, какая от чего... Я Семенова уважаю √ сильный человек. Сумел себя поставить. Только вот тебя не пойму: почему ты от его цветничка отказался? А?

Джумалиев положил руку Глебу на левое плечо, больно сжал сустав пальцами и заглянул в лицо:

- Или ты девочек не любишь?

Из щелей его глаз опять шло сильное давление, но у Глеб уже чувствовал собственную силу. Сам сощурился. От глаз до глаз √ двадцать сантиметров плазмы.

- Я бы на твоем месте бы там и лечился.

Рука Джумалиева поползла вниз, прощупала бицепс, спустилась к запястью:

- Там такие пышечки. Сильные. Крепкие.

Глеб свободной правой отвел ему большой палец и слегка вывернул кисть. Джумалиев поморщился, спрятал руку за спину.

- А я всегда от молоденьких тащусь. Люблю-с! И всегда чтобы силой. Чтоб чуток поборолась, побарахталась. Я тогда сам молодею. Лет двадцать назад мы с матерью в Казахстане жили, а там сосланные немцы рядом. Так я всех этих немочек перепортил. Один! Ха-ха! Здоровье, браток, это самое главное. Ничего, не горюй, подлечит тебя Семенов, поставит на ноги, так сказать. Тоже сможешь. Ох, меня тогда, по молодости, и били ж пару раз! Смотри √ половины зубов теперь нету.

Он задрал пальцем верхнюю губу: оба ряда зубов были закрыты сбоку сверкающими коронками из нержавейки. Вдруг Джумалиев повернул назад к кордону. Резко, крутанув от плеча, выбросил вперед дубинку и сбил высокий, уже сухой, с поблекшими фиолетовыми цветками репейник.

- Ты-то сам вроде не каратист. Откуда Семенова знаешь?

- У меня брат президент Ассоциации.

- Ох, ты! Я и смотрю, что ты парень не прост. И здесь не зря сидишь. На священном-то месте. Только учти: вот √ начало тайги, вот √ начало дороги. И, чтобы у меня на участке больше трупов не было, не ходи за речку. Чтобы течением ко мне в Чемал не принесло. Там у нас плотина красоты необыкновенной. И все тела там всплывают.

Джумалиев внимательно прислушивался, даже потянулся, всматриваясь в поросшую соснячком и березками долинку. Глеб тоже услышал гудящую где-то легковушку. Участковый подобрался, лицо перестало быть наигранно радушным. Из-за леска лихо выскочила и запрыгала обильно пыля белая "нива". Глаза Джумалиева еще больше напряглись, заиграли желваки, пальцы нервно перебирали пуговицы на груди гимнастерки. Глеб боковым зрением внимательно следил за ним. Ему-то вообще каждый новый человек мог принести последнюю новость. Надеяться, что "моя милиция меня бережет" уже отучили с детства. У мента ничего, кроме дубинки с собой не было. Да даже если бы и был "макаров", то стал бы он пулять из него в "систему". "Нива" проскочив открытую долинку, сбросила скорость и, уже почти не пыля, потихоньку катилась к ним. В машине сидел только шофер. Глеб вытер о брюки взмокшие ладони и снова покосился на участкового. Тот, тоже увидев одну фигурку, обмяк. Более того, он сдвинул на затылок свою офицерскую, обшитую кантиком пилотку с огромным блестящим орлом, оправил брюки и подбоченился. Значит, можно было не бояться. По крайней мере быстрой и красивой кончины на фоне бесстрастных гор. "Нива" медленно проехала мимо √ за рулем сидела молодая женщина в красной бейсболке. Она даже не посмотрела на стоящих на обочине, а сразу провела машину к навесу-веранде. Собаки окружили ее со всех сторон и бешено лаяли, знать эта гостья здесь была не такая уж и часто. Джумалиев ухмыльнулся, и, демонстративно по-морскому раскачиваясь, пошел к машине. За ним, не отставая, Глеб.

Шагов за десять Джумалиев опять пару раз рявкнул на лаек, и они, огрызаясь, отступили к крапиве у забора. После этого дверца открылась и на землю спрыгнула невысокая худенькая блондинка в светлом джинсовом костюме. Между участковым и приехавшей несколько секунд шла молчаливая дуэль. Первым все же поздоровался Глеб. Молодая женщина усмехнулась ему:

- Да, да. Здравствуйте! √ И снова холодно уставилась на Джумалиева. Тот не выдержал, запаясничал:

- Какие люди! И без охраны! Сегодня просто день свиданий! Но я первый.

- А ты всегда успеваешь двери открыть. В предчувствии.

- Профессия такая √ упреждать. Это вы по факту работаете.

- У нас свои принципы: оставить чисто.

- И когда мы с тобой, Светочка, посотрудничаем? Ты же знаешь, как я чистых люблю, уже в предчувствии весь соком исхожу.

- Каким соком? Ты же знаешь, что я потных не перевариваю.

- А я так ничего, у меня любая потеет.

- Джума. Ну что ты перед посторонним стараешься? Он же не знает, что ты только так, языком, а на самом деле баб боишься.

- Ты бы только попробовала, √ притворно терпеливо вздохнул он.

- Ладно, давай закончим. Ты здесь что делаешь?

- Работу. Свою нудную ментовскую работу.

- И много еще?

- Ты меня до дому подвезешь?

- Пешочком. Или ты на колесах?

- Светочка! Да ради такого все выброшу!

- Заканчивай. Работу тоже заканчивай. Я сейчас этого молодого человека с собой забираю. Так что, прости!

Глеб никак не мог определить, что это за барышня? Уж очень она бойкая. Тоненькая фигурка, лицо без грима. И за рулем. Кольца нет, на запястье серебряная витая змейка. Куда это она его забирать собралась? Лет тридцать с небольшим, а волосы не настоящие, отбелены. Бейсболка по-дурацки красная, и козырек как нос пингвина .

- Так ты его что же, допрашивать будешь? √ Джумалиев вдруг стал строг.

- Побеседуем.

- Учти, он у меня на заметке. Пока шофера не найдем, с него спрос! Он и бумагу-то подписал о невыезде.

Джумалиев, забывший закончить протокол, соврал. Это сразу же напрягло: чтобы мент, да так лопухнулся? Или он и не собирался оформлять документы, или по ходу их общения сделал какие-то новые для себя выводы. Глеб быстро прокинул в голове весь ход их "беседы": бесполезно, он ведь не знал от чего отталкиваться, чтобы оценить к чему они пришли.

- Вы что-то забыли? Я вас жду. √ Светлана смотрела в упор.

- Извините, конечно. Но это вы забыли представиться.

- Ну, Джума, как мне теперь после твоей фамильярности себя назвать?

Джумалиев с трудом выдавил из себя полуулыбку. Судя по всему, он по рангу стоял ниже этой женщины, и эта "шуточная" дуэль его здорово злила.

- Поезжай. Это прокурор нашего района.

Так-так. Это было началом новых приключений. От старых прошло только двое суток. Если так будет продолжаться еще с неделю, способность выделять адреналин у него кончится раньше, чем способность размышлять над своей такой бренной судьбой, и он станет буддой. Или ботхисатвой, на худой-то конец.

- Но мне нужно было бы дождаться хозяина.

- Анюшкина? Он все поймет. √ Светлана широким жестом сняла свою кепку, встряхнула остриженные по плечи волосы с темными корнями у пробора. Подошла к веранде и повесила ее на ухо идола с Пасхи. О, как эффектно! Местная примадонна. Ну, очень местная.

Едва Глеб захлопнул дверь, "нива" рывком пошла на разворот. От неожиданности он навалился на ее плечо. Краем глаза поймал таким же краем выраженное задиристое удовольствие. Ну-ну. Сильнее на всякий случай вжался в спинку. Светлана вела машину нехорошо. Не то, чтобы неумело, нет, как-то не щадя. Не сбавляя газа, она слетала в ямки, заставляла выпрыгивать на гребнях подъемов. Слишком резво взяли вброд крохотную речушку: брызги высокими веерами раскрылись по сторонам. Жаль, что не залили двигатель. Очень жаль...

Полевая дорога слилась с более наезженной, стала ровнее. То есть, ровне в смысле кочек, а серпантин только усилился. Они с полчаса ехали по мелкому плотному леску, как по тонелю, как вдруг внизу открылась глубокая ступенчатая пропасть. Светлана, не сбрасывая газ, заложила резкий поворот. Узкое темно-заросшее частым лесом ущелье над довольно крупной рекой, расплескавшейся там, в сумрачной глубине. Красота-то! Сколько он уже видел, а тут все новое и новое. Острые тонкие ели с плотно усыпанными шишками верхушками √ синие, словно из детской книжки, а по всему краю дороги граненые обломки зелено-голубых базальтовых скал изукрашены разноцветными мхами. По противоположному склону в отрытой осыпи √ цепь таинственно чернеющих пещер... Чуть помедленней бы, кони! Но кони были привередливые. Планы и панорамы сменялись быстро, едва успевая резануть по сердцу пронзительными сочетаниями линий и красок. Это мешало сосредоточиться, мешало переключить сознание на приуготовление к приближающемуся неизвестному. Глеб усилием заставил себя не смотреть в окна. Внутри салона все было как-то по-женски: пластмассовые цветочки вокруг зеркала, шторочки на задних окнах, блестящая наклейка "не курим!", чистые белые подголовники. Машина была хозяйской, не казенной. Он покосился на худую загорелую руку с длинными пальцами √ ногти острижены. Светлана всю дорогу молчала. Играла? Что бы он первым запросил о пророчестве: а что там? Да, ему было тревожно. И конечно же, он очень бы хотел расспросить эту провинциальную сивиллу о неизбежном, но... Но он уже поддался условиям ее игры. Он же москвич, между прочим. Это вам тоже почти титул, а не кот чихнул, милочка... Короткобазовая "нива" заскакала по кочкам. Глеб выразительно поморщился. Светлана ударила по тормозам, машину занесло, развернуло поперек дороги. Движок заглох, и их успело стянуть за крутую обочину. Ну-ну! Теперь уже он открыто наслаждался ее беспомощностью. Ну-ну!.. Она рывком включила пониженную, ударила по педали. Машина медленно, ревя, выбралась из кювета, выехала на середину.

- Если вам страшно, можете сесть за руль.

Это был уже не вызов, это было откровенное отчаянье, √ надо же, столько красивых лихих километров просто рассыпались на каких-то кочках! Стоило ли ей столько рисковать, чтобы потом так просто растерять свое превосходство.

- Послушайте. Давайте просто: что вам надо мне доказать? Я и так здесь никто. Меня и так любой может безнаказанно унижать, вытирать о меня ноги. Всякий может есть из моей тарелки, носить мои носки. Каждый поросенок смеет мне тыкать, хлопать меня по плечу. Да просто вымогать последние деньги! И все потому, что я потерял, да не потерял, а у меня украли, и даже не украли, а ограбили, отняли документы! Я попадаю в одну за другой идиотские ситуации, и в ваших милых палестинах уже каждая бабка знает, что меня хотят убить за то, что я даже не собираюсь делать! А теперь еще вы здесь пытаетесь реализовать свои женские комплексы местечковой дивы! За что? Зачем? Я тут при чем? Я уже давно на все согласен. Да, я в полном дерьме, я никто! Даже больше, я согласен: "ты на свете всех милее, всех прекрасней и белее " ! Что мне еще признать? Что?!

- А вот бить по панели не надо. Мне, между прочим, от вас тоже не много нужно. Меня просто попросил один человек помочь вам. Человек, которому я не могу отказать. И мне все равно, что вы там пережили, что там вас заставляет терпеть похлопывания по плечу. Если вам кто-то угрожал убийством, можете подать заявление в установленном законом порядке. А не устраивать истерик.

Статус-кво был восстановлен, она опять почувствовала свое превосходство. Как просто-то: да, он совершенно честно не знал, что с ним будет в самом ближайшем будущем. Все его прощупывания и вопросы в виде жалоб и возмущений прошли мимо цели. Глеб согласился на другой путь:

- Простите. Сорвался. Очень ваш участковый меня вымотал.

- Он √ да, мразь. Такой достанет.

Машина мягко стронулась.

- Мне кошка дорогу перебежала. А хвост у нее длинный, длинный.

- Что ж вы спиной дорогу не перешли?

- Спешил очень.

Она впервые посмотрела на него без вызова. Просто молча спросила "почему".

- Спешил к телефону. И точно: друг у меня в Красноярске пропал. До сих пор не знаю, что с ним. У него там мать одна.

Она опять внимательно посмотрела ему в профиль. И это было уже приятно.

- Тогда мы прямо сейчас к почте проедем. И вы позвоните.

- У меня деньги в пиджаке у Анюшкина остались .

- Какие проблемы? Отдадите, если не сбежите от Джумы.

Позвонить - это было бы здорово. И потом тоже неплохо было бы и сбежать. Но документы! И эти анкетные данные у участкового. Для кого они? Скорее всего, для пастушков с автоматами... Плохо или не плохо? Теперь-то уже охотники могли бы и смениться √ чемодан утерян... Хоть в Москву возвращайся!

Они неспешно въехали в приличный по местным масштабам поселок. Райцентр лежал в треугольнике между прозрачной речкой, вдоль которой шла дорога с кордона, и тугой, белесой Катунью, вплотную под тремя могучими, покрытыми выжженной солнцем зеленью с редкими щербинками осыпей горами. Множество домов и домиков тонуло в наливающихся плодами садах. Высокие плотные заборы с острыми зубцами и пропущенной поверху колючей проволокой достаточно верно характеризовали взаимоотношения местных жителей. А для не очень-то наблюдательных повсюду на калитках висели крупные таблички: "Осторожно, злая собака". По широкой пыльной главной улице с выщербленным словно бомбардировкой асфальтом они проскочили несколько жутких по своей кубовой на фоне гор архитектуре госучреждений. Свернули на боковую узкую. Осторожно проехали один поворот, второй. Снова свернули и оказались около высокого зеленого дома с крупной вывеской "Почта. Телефон. Телеграф".

На большом деревянном крыльце стояла группа подвыпившей балдеющей молодежи. При виде белой "нивы" они как-то разом присмирели, по-видимому знали ее хорошо. Еще немного потоптавшись, ребята на всякий случай свалили.

Светлана первой вошла в помещение с привычными по ретро-кино деревянными телефонными будками, огромной картой еще толстопузого СССР, длинным исцарапанным столом и затертой стойкой с посылочными весами. Громко поздоровалась с "девочками". Ей заискивающе заулыбались, засюсюкали. Глеб заполнил заявку, сунул в окошко. На него косились со всех щелей, а особенно после того как она за него заплатила. Ничего... Он просмотрел образцы оформления бланков, уговоры сыграть в лотерею... Еще оставались списки услуг страховых компаний, когда из окошечка закричали: "Красноярск? Во вторую кабинку!"

- Алло! Евгения Корниловна? Алло! Евгения Корниловна!

Там, в сказочной дали что-то хрустело и хрипело, но голоса не было. Глеб чуть не выпрыгнул из кабинки:

- Ничего не слышно! Не соединилось!

И сновав трубку:

- Алло! Алло! Евгения Корниловна! Алло!

Прямо в ухо вдруг запищал хорошо слышимый старушечий голос:

- Кто это? Кто?

- Это Глеб! Глеб! А где Евгения Корниловна?!

- Какой Глеб? Евгеши нет дома.

- А где она?

- А кто это?

- Глеб. Друг Володи.

- Друг? А Володя в больнице. И Евгеша у него.

- Володя жив!

- В больнице, в больнице он. И Евгеши нет. Попозже звони.

Вредная бабка положила трубку, но это было теперь не важно. Володя нашелся. Это главное. Хоть в одном месте просветлело. Глеб нежно улыбался "девочкам", он подарил бы им всем сейчас по конфетке, эх ... В восторженном настроении он у всех на глазах с легким изысканным полупоклоном поцеловал ручку Светлане. И даже не заметил, как она вздрогнула.

- У вас все обошлось? - она нажала на "вас".

- Я на небе. И это из-за вас! Чем мне отблагодарить? Желайте!

Они спускались по ступеням, а в окне торчали любопытные. Светлана села в машину, задумчиво смотрела сквозь стекло на Глеба, забыв открыть ему дверцу, а он стоял улыбаясь, тоже забыв ее об этом попросить. Она поморщилась своим тайным мыслям, рывком дернула задвижку: садитесь скорее.

- Так чем же отблагодарить?

- Поужинайте у меня.

- Это вы хотите еще больше подавить меня своей щедростью?

- Нет. Просто престижно принять у себя московского гостя.

После такого стоило прикусить язык. Собственно говоря, кого касались его радости и беды? Она просто исполняет чужую просьбу. Стоп! Чью? Семенова? Ну да, конечно его. Не надо больше загадок. А надо побольше ответов. "Нива" опять вывернула на главную улицу и направилась вдоль мелькающей слева за крышами Катуни. Проехали строящийся деревянный храм. Глеб, оглядываясь, вывернул шею, но не смог ничего толком рассмотреть: рабочие поднимали леса, но купола еще не было. Когда село почти уже кончилось, и по бокам тянулись только картофельные огороды, Катунь вдруг широко открылась на остро играющем солнцем повороте, с небольшими каменными островками на перекате, с далеким навесным мостом на фоном из высоких, голубеющих уже приближающимся вечером, вершин... Здесь, на отшибе , стояло пять-шесть новостроенных домов. Дорогих домов. По местным понятиям очень.

По неукатанной еще щебенке машина поднялась прямо к железным воротам двухэтажного особняка. Огромная усадьба, не менее, чем в полгектара, начинаясь большим ухоженным яблоневым садом, потом делилась множеством грядок и уходила вверх к поросшему смешенным лесом склону невысокой горы деревянной изгородью, внутри которой вольно паслась белая лошадь. "Там, с горы, зимой к нам во двор дикие козы забегают √ со стожка пощипать, я одну так прямо с крыльца убила"... Первый этаж, по-видимому, был кирпичным, но обложен диким коричневым камнем с выкрашенными резковато зелеными створами встроенного гаража. А второй, деревянный, выдавался вперед во всю свою ширину крытым и заросшим виноградником балконом с видом на поворот Катуни. Слева близко соседничал дом чуть поменьше, весь обсаженный цветами и таким же яблоневым садом. Справа кто-то еще строился. "Вот, сосед не успел. Так торопился, торопился... Это его три дня назад убили... Утром сегодня были похороны"... У Глеба затянуло желваки: как судьба водит вокруг да около. Из окна на них уже смотрели старая и малая головы. А из сада, по выложенной бетонными плитками дорожке между плотно цветущих и пахнущих розовых кустов, навстречу им важно шел худенький мальчик лет восьми с капроновым красным ведерком. "Это мой Санька". Санька с мрачноватым достоинством поздоровался и вошел за ними в дом.

- А вот и мамочка приехала! А ты плакал. Вот она √ иди к ней!

Высокая пожилая женщина в бежевом теплом халате, внимательно кося глазом на Глеба, протянула Светлане розово-пухлого, сосущего сразу обе свои ручонки малыша. Глеб, поймав взгляд, попытался сам непредвзято посмотреть на себя со стороны: застиранный солдатский камуфляж, белые растрескавшиеся кроссовки , не брит два дня. С его-то татарской растительностью! Поэтому поклонился очень вежливо.

- Ах, ты мой хороший. Соскучился? Ну, сейчас, сейчас.

- Мама! - обратилась Светлана к все еще чуть-чуть косящейся на Глеба старухе. - Ты нам обед на большой стол подай. Страшно голодны, весь день на колесах. Сначала на похоронах была, потом вот товарища по всему району искала. Познакомьтесь √ Глеб, московский гость!

Прозвучало смачно, как подзатыльник. Глеб еще раз строго поклонился, и бабка немного оттаяла. Она мелко закивала, что-то быстро стала говорить Саньке, и, уйдя на невидимую кухню, кричать оттуда на невидимых же помощников √ и дело явно запахло.

- А это мой младшенький. Нам еще годик.

На Глеба из-за маминого плеча смотрели еще непуганые выпученные глазенки.

- У меня только одна, - пожаловался он.

- А нас вот уже много. Правда же, много?

Удивительно, как матерям удается еще что-то видеть и слышать в присутствии своего малыша. Это все равно, что жить и что-то видеть вблизи играющего пятнами и протуберанцами солнца. Нет, маленький человечек просто обесцвечивает, сушит все вокруг, превращая мир в плоские бумажные декорации. Он единственный, к кому только можно - и должно! - все время обращаться, перед кем нельзя изменять - блудить! - разговором с другими... Ребенок √ вот истинный Король-Солнце... Как жаль, что это не вечно...

"Большой" стол стоял в большой же, чуть темноватой из-за близких к окнам деревьев, комнате. В принципе, это была вполне, хоть и эклектично, обставленная зала первого этажа, с крутой косой лестницей наверх, даже украшенной некими фрагментами "русской" резьбы, с угловым высоким камином из красного глазурированного кирпича, белой чешской люстрой с вентилятором, сталинскими кабинетными часами в простенке... Глеб чувствовал себя одиноко и неуютно, когда его, посадив скраю, покинули одного не меньше чем на двадцать минут. Вряд ли Светлана хотела что-то еще додавить, она все уже давно сделала √ еще на почте стало понятно, что она здесь Хозяйка Медной горы. А он и не возражает. Ему-то что? Он, главное, позвонил и успокоился. Еще бы с водилой раньше следственной группы встретиться, чтоб молчал. Тогда может за ними и охоту закончат... Перед носом стояло четыре блюда с салатами и порезанный хлеб. Есть хотелось просто ужасно, и если бы хоть малюсенькая уверенность, что кто-то откуда-то за ним не наблюдает, то Глеб бы не выдержал этого искушения "тайноедением"... И правда, с лестницы, кувыркаясь, покатился игрушечный танк... За ним, теперь уже шумно, спустился обескураженный разведчик Санька. У танка отвалилась башня. Глеб протянул руку, и Санька угрюмо и покорно подал игрушку. Пришлось немного повозиться, прежде чем башня вошла в свою резьбу. Но, за то они примирились и вежливо обсуждали достоинства международной военной техники, когда вошла Светлана.

Ну-ну. Для него постарались, и это необходимо было оценить. Привсбитая прическа, немного грима, легкое сиреневое крепдешиновое платье, √ "а так она уже ничего, только передние зубки немного портят", √ в руках у нее ножи и стопка тарелок из сервиза "для гостей " . Следом шли ее мать с жаровней, полной сладко дымящей крольчатины и дед-отец с малышом и бутылкой вина. Глеб встал и принял бой.

Его рассказы стоили ужина. Под свою сырокопченую ветчину, оленье жаркое и все возможные виды мясных и нет салатов, под тончайший хрустящий картофель в гусином жиру и с ярчайшим "хренодером", можно было с увлечением рассказывать про университет и про интернет, про закулисье Большого и про загулы Табакова-младшего. Коронкой же, на десерт из белого домашнего пирога с грушево-крыжовниковой начинкой и облитого брусничным желе, стал рассказ как они с Прохановым устраивали Хасбулатову и Руцкому встречу с русской творческой интеллигенцией, о существовании каковой те до того даже и не догадывались.

Родители были убиты наповал. Светлана могла торжествовать √ уж на неделю они теперь обязаны быть абсолютно послушными. Провожали его "по уму", завернув с собой "для вашего Анюшкина" что-то еще теплое. Маленькое бледное в дымке солнце уже совсем приклонилось к далекой сиреневой седловинке, настроение было эйфорическим. Выпустив на свет хотя бы частичку своего прошлого, Глеб уже не чувствовал себя только беспаспортным бродягой в чужой одежде, ему даже захотелось самому теперь оказывать покровительство, выслушивать исповеди и выносить вердикты. В машине было душно, они разом опустили стекла. "Нет, она действительно ничего. А, кстати, кто и где ее мужик? На сколько же тянет такой домик? И ... лошадь? Так, так, парень, не надо забываться. Не так уж ты еще и жив, Чингачгук". Развернувшись, они скатились на большую дорогу и вновь въехали в поселок. Навстречу шло стадо. Черно-пестрые коровы, тяжело и осторожно переставляя ноги, чтобы не прижать разбухшее вымя, своей уже никуда неспешностью перегородили всю улицу. Где-то по бокам их выкрикивали хозяйки, лаяли собачонки, позади устрашающе хлопал бичом пастух. Но они шли медленно, переисполненные сознания исполненного долга, они несли молоко. Нет, а все-таки Глеб хорошо отработал за столом, она не сможет теперь его давить, вот как сейчас смущается за свой деревенский быт с рогатыми умными мордами, так обалдено пахнущими парным молоком, и не очень литературными подробностями, остающимися позади стада... Светлана сразу поддала, и "нива" опять запрыгала мимо базарчика с новеньким киоском "Санта Барбара", недостроенного храма, мимо Администрации с двумя повисшими флагами, еще каких-то казенных домов, и выскочила на окраину.

Здесь они повернули не в ту сторону. И Глебу вспомнилась история его друга, который в Таймырском поселке отбил у бичей в магазине одного чукчу, и потом целый месяц его водили по гостям, где он за обильными обедами, под аплодисменты неразличимых родственников, рассказывал и рассказывал на бис историю своего героического поступка. Светлана усмехнулась, но продолжала молчать. Так куда же она его везла?

Дорога, по которой они двигались теперь, широким мостком пересекла разошедшуюся рукавами речку. "р. Чемал" √ успел прочитать он название и увидел, как эта река прямо перед ним становится озером. Превращается в озеро. Вытянутый, почти правильный эллипс был идеально гладок. И, как самое совершенное зеркало, эллипс точно √ до крошечной черной точки далекого орла √ повторял розовое вечереющее небо с подкрашенными светлым фиолетом приплюснутыми загорными облаками. Только одно из этих облаков, перевалив ближнюю, уже затененную до синевы, вершину, было белым-белым. Машина медленно подкатила к воде, двигатель замолк. В наступившей тишине от куда-то слышался глухой шум, не похожий на уже привычное речное журчание. Они вышли. Отсюда, немного сверху, было хорошо видна прозрачная глубина. Метров на десять в этой ледяном неподвижном хрустале высвечивались острые, неокатанные камни, не покрывающиеся ни тиной, ни илом. Чистота. Чистота. Свежесть и смерть. Вода была космически пуста... В любой среднерусской луже уже через пару дней заводится хоть какая-либо живность. А здесь было стерильно... От этой холодной красоты защемило, захолодело в груди, игривость пропала. Глеб вновь посмотрел на Светлану: зачем они здесь? И что теперь дальше? Она, вытянувшись на полупальцах, жадно искала глазами что-то на той стороне. "Вон, вон она", - на том берегу среди темных сосен стояла опустив голову белая кобылица, точно такая же, как и Светланина. К ней откуда-то неслышно подбежал рыженький жеребенок и ткнул мордочкой в вымя. Присосался, замахал хвостиком. "Теперь можно", - она за рукав потянула его к воде. По самой кромке мелко каменистого берега они пошли на близящийся шум. Теперь Глеб и сам понял в чем дело - плотина. Озеро было рукотворно. Впереди у обреза идеально гладкой воды возвышались две квадратные башенки, виднелось латаное-перелатаное железное ограждение. Шум нарастал с каждым шагом. И когда они взошли на саму плотину, разговаривать уже было невозможно. Но и не нужно. За спиной спало мертвое зеркало. Перед ними рождалась новая река. Четыре мощные пенные струи почти отвесно падали в узкую горловину между круто нависающими утесами. Там они на мгновение затихали, обретая ярко изумрудный цвет, и вдруг чуть дальше взрывались бешеными водоворотами под пузырящимися пенными шапками. Скручиваясь спиралями, струи замирали в общем противоборстве и дальше внизу, не в силах расплестись, затихали окончательно. Теперь бутылочно-зеленая река, еще кривясь и вздрагивая, упруго уползала дальше за поворот, где она вливалась в белесую Катунь, и долго плыла с ней рядом, не смешивая с известковой мутью своих обновленных падением, прозрачных вод.

Постояв, Светлана медленно-медленно огляделась по сторонам. Опустилась на колени и жестом повелела сделать тоже ему. Глеб встал рядом. Она легла прямо в своем легком платьице на край, так, что ее лицо с ниспадающими волосами теперь свешивалось над водопадом. Глеб тоже лег. Покосился √ она расширенными глазами смотрела на уносящийся из-под нее поток. Губы сжаты, не дышит. Он повернулся вниз, и сам задохнулся . .. Высота и так всегда толкает человека в полет. И так стоять на краю пропасти или крыши тяжело √ очень хочется оттолкнуться и полететь туда. И только затихающий, покидающий разум откуда-то еще отчаянно кричит и пугает, упрашивая не делать это... А здесь вода вдруг вынесла, через глаза вырвала сознание, и шум заглушил волю. Как можно было удержаться? Глеб полетел вниз.

Он вошел в воду и словно в зеленом мерцающем стекле медленно опустился ко дну. Свет, сдавленный жуткой силой водопада, здесь превратился в отдельно хаотично плавающие линзы ледышек. Они мелкими летающими тарелочками, медленно кружась и подрагивая, светили на черные отблескивающие в ответ слюдинками камни. Все множество кипящих пузырьков осталось вверху, образуя плотный, матовый и дышащий свод. Глеб некоторое время лежал на дне и просто смотрел на этот жемчужно переливающийся потолок, на блуждающие линзы света, на помаргивающие искры нависающих сбоку камней. Вдруг он вспомнил кто он, и стремительно рванулся назад, в эту плотную кипящую пузырьковую массу. Пробив ее, он вынырнул, взглянул вверх и ужаснулся: оттуда, из невозможного высока, на него широко раскрытыми мертвыми глазами смотрело его лицо! Это был он! Там, на плотине, он лежал и стеклянно глядел на него! В ужасе он вновь опустился ко дну. Прижимаясь к камням, подождал, пока ужас отпустит, и, резко оттолкнувшись от дна своим длинным змеиным телом, поплыл в устье. Мягко и сильно изгибаясь, он плыл туда, где ожившая захваченным при падении светом река вливалась в слепой ужас Катуни. Под ним стремительной стрелой пронеслась темная тень. Такая же сильная и длинная змея обогнала его и туго свилась огромной напряженной пружиной. Она закрывала выход, она не пускала его туда, где в плотной мути жил огромный негнущийся Полоз, пожиравший всех больших и маленьких змеек, приплывающих из вливающихся в Катунь речек и ручейков. Она не пускала. Он развернулся вверх брюхом и пошел назад к водопаду...

- Вернись. Вернись, родной мой. Встань.

Голос звенел, звенел, свиваясь и уходя вверх. Тонкий, хрустального звона, голос.

- Ну, как впечатляет? √ Светлана стояла над ним и кричала через рев.

Глеб медленно приходил в себя. Привстал на колени, √ сильно качнуло, но со второго раза все же удалось удержаться на ногах. Стоять! В голове гулял звон, но этот звон не был связан с шумом плотины. Еще мутным чуть двоящимся взглядом он пытался разгадать эту, стоявшую перед ним, небольшую худенькую колдунью. Она совсем замерзла, в своем легоньком, промокшем от мелких брызг крепдешине с просвечивающимся лифчиком. Скрестив руки в мурашках, обняв себя за плечи, и, опять мимо него, Светлана не мигая смотрела на заходящее солнце.

- Пойдем в машину. Мне холодно.

И они вновь шли вдоль окончательно потемневшего гладкого зеркала озера, в котором с того края тонула черная гора, а среди далеких сосен стояла опустив голову белая кобылица. К ней откуда-то неслышно подбежал жеребенок и ткнул мордочкой в вымя... Глеб до стона протер виски: да, да, он там присосался и от жадности помахивал хвостиком.

В машине Светлана быстро накинула на себя джинсовую куртку. У нее даже на щеках были мурашки. Завела двигатель, потом и печку. Вентилятор дико заверещал, возвращая все в реальность. Но нет, Глеб теперь и не собирался кокетничать. Какие, на фиг, могут быть игры на подавление с этакой силой! Он просто ждал объяснений, или даже нет, инструкций дальнейшего поведения, если таким языком говорят опростоволосившиеся иваны-царевичи.

- Что? Поедем за моей кепкой?

- Как скажете.

- Сейчас отойду. И тронемся. - Помолчала, подрагивая губами и часто смаргивая. - Нет, давай здесь.

Она вышла, странно и долго посмотрела на Глеба. Он тоже согласно выбрался наружу. Светлана открыла багажник и потащила оттуда достаточно тяжелый, белый пластиковый пакет, при виде которого у него все екнуло. "Узнаешь?" Он даже не обратил внимания на "ты". Задрожавшими непослушными пальцами стал отрывать скотч. Ну! Вот они, его записи, документы, письма, записи очевидцев и копии листовок, приказов, телефонограмм √ все, все цело! Светлана, ты чудо! Ты ... какое же ты чудо! После Красноярска, это... Нет, после плотины ... опять он что-то не так. Чудо! Чудо! Чудо. Но откуда?

- Котов прислал. У него стукач среди вокзальных бичей. Они чемодан дорогой нашли. Кто-то, наверно твой водитель со страху, выкинул, а они нашли. Вещи поделили. А это бросили. А котовский ссученный догадался, что надо на всякий случай ему отдать. За две пачки "Примы". Котов посмотрел, почитал и позвонил мне. А сегодня вот и оказия прибыла. Что, так ценно?

- Два года жизни. Не моей √ сотен, тысяч. Я так, исполнитель, пешка только... Но я и не верил, что пропадут!

- Да, а то как же: "рукописи не горят".

- Это сатана сказал... А он всегда врет. Но я верил не потому, а это же не мое.

- Поехали, что ли? Или ты тут останешься?

Только в дороге до Глеба стало доходить. Кажется, он идиот. Он внимательно посмотрел на Светлану. Обижена, губы ниточкой. Отгрызет, пока доедет. Он ей спасибо сказал или забыл?

- Светлана, ты мне не о том начала говорить. И я про другое хотел узнать. Там, у водопада, это что со мной было? Я сознание терял?

Она все грызла губу. "Так вот Катюшка обижается". Жутко вдруг захотелось обнять ее, прижать к себе, лицом в грудь, чтоб задохнулась. Фея. Да, она √ фея. А он пень. Как он петушился, когда она в кювет вылетела. А ведь уже тогда она его от Джумы спасла. Дурак, какой же неблагодарный свинья! Нет, свин. Это все равно. Ну? А теперь? Обнять или не обнять? Он долго, очень долго смотрел на нее. Так √ да или нет? А как же змея?

- Что там было?.. Прости меня...

Она затормозила. Откинулась назад. "Обнять или не обнять? Ну!" Уже стемнело, стоило бы включить фары. Но она заглушила двигатель. И сразу со всех сторон запели цикады, из-за приспущенного стекла горько пахнуло остывающими от дневного солнца полынью и хвощами. Темнота, только фосфорные цифры: "22-07". О лобовое стекло застучала, заколотилась мохнатая ночная бабочка. "Обниму. Сейчас обниму." Она поискала в нагрудном кармане и протянула ему часы. Его часы.

- Это ты у Котова на столе как подарок оставил? Так он не берет.

- У меня просто ничего другого не было. Я просто так, от души. Не как взятку.

- Я тебе верю. Хотя сама взятки беру. Понял, ты, я √ б-е-р-у!

- Это не мое дело.

- Нет, твое.

- Не понял? Говори.

- Твое. Там, на водопаде, мы были рядом. Теперь тоже не понял? Мы были рядом, мы были вместе, мы были одно. Не понял? Ты опять ничего не понял? Ты... Ты! И не понял?!

Она колотила его маленькими кулачками по плечу. Колотила и рыдала.

- Как ты не понял? Мы √ с тобой √ одно! Мы √ одной крови!

Она спрятала свое некрасивое сейчас, жалкое личико в ладошки и рыдала на руле, по щенячьи тоненько подвывая. Что было делать? Что? Надо бы обнять, но ... теперь уже по другому поводу. По-отечески, что ли?.. Блин! Глеб выскочил из машины, хлопнул дверкой и пошел вперед по дороге. Ну, нельзя, нельзя же так! То она его давила, а он отжимался. То, когда он сломался, стала вдруг требовать самой себе утешения. Так нельзя! У него крыша не железная! Что она от него хочет? Он и так уже в полном восторге √ да, да! Такой он еще не встречал! Да! Не встречал... Ну и что она этим добилась? Чего?.. Полный привет!.. Только этого ему сейчас и не хватало. Только вот этого. Дурдом, как вот теперь жить? После вот таких признаний? Как жить? Глеб обиженно посмотрел на крупную жирную звезду. Кто там сейчас живет? Маленькие красные человечки? Хорошо же им без эмоций. Повернулся и пошагал обратно.

Светлана уже успокоилась, даже причесалась. Губы только чуток мимо подкрасила. Как только он сел, она завела двигатель, включила дальний. И сразу они опять остались очень вдвоем. Может, все-таки обнять?

- Глеб, ты пойми. Прошу тебя, пойми: если люди, как мы, одной крови, то есть одной души, то выше этого уже ничего нет. Ничего. Ты это пойми! А вот Котов этого не понял. И просто влюбился в меня. А это же совсем не то. Не то... Он только все испортил, все потерял... Вот сейчас с женой развелся. И опять ко мне просится... Зачем?.. Ты-то понимаешь? Понимаешь: мне √ этого √ не надо. Я тебе сегодня свое самое сокровенное показала. У меня больше ничего нет. Это все, что я тебе могу дать. Все.

Вот дурак-то: "обнять √ не обнять?"! Вот идиот!

Успокоенный и наворчавшийся на всех Анюшкин уже сладко подхрапывал. Глеб лежал головой к окну и поглаживал рукой свой заветный мешок, скользко белевший на приставленном сбоку стуле. Как же он, оказывается, соскучился по своим бумажкам. И ох, как трудно было дожидаться до утра, чтобы, не беспокоя хозяина, все перебрать, перелистать, перечитать уже сделанное и настроиться на дальнейшую писанину. Боже, как он без этой вот кротинной работы в эти дни зарядился. Аж жар идет... Глеб покосился в окно: там, за непривычно косым горизонтом, висели огромные лучистые звезды. Луна, значит, зашла. Как тут, в горах, все быстро. День-ночь. Ни вечерней зари, ни утренней. Ночь-день. Ножницы. Или гильотина. При такой скорой смене внешних знаков, жизнь горцев, субъективно не девяносто-сто лет, а все двести. Отсюда их эта вечная внутренняя усталость, старушечья опустошенность, при всей внешней гоношистости. Вспомнились их московские "грузинские мальчики", те, что в совковое время так давили им на самолюбие папиными деньгами, густой, в семнадцать-восемнадцать лет, щетиной, и животным небрежением к русским девушкам. Девушки, русские девушки... Это мы искали в них тургеневские и блоковские черты, задыхались при случайном касании, в тайне от лучших друзей читали стихи у осиянного полной луной окна.... А те, просто так, в общем-то задешево, покупали восторженную студенческую нищету пощелкиванием пальцев таксистам и официантам и на следующее утро брезгливо выбрасывали: "ты как хочешь это назови"... А к тридцати "мальчики" уже явно лысели, отпускали животики, от ранней неспособности становились голубовато-визгливыми. Как специалисты, со своими липовыми дипломами, для всех были никто, а торговали воровато, лениво. А папы разорялись, а в Абхазии начиналась война. И их уже просто стали бить, гнать везде, где они отрывались от своих национальных гостиничных гетто... Но как же те, о ком мы читали стихи?..

Стоп, стоп, чего это он? А! Устал от гор. Домой захотелось? Захотелось. Да, захотелось. Слишком много новизны. Даже если без резус знаков √ плюс или минус √ эмоций он за эти, страшно сказать, три дня, в горах нахлебался вполне достаточно. Что там, у источника, пророчил этот злополучный водила про местные любовь и смерть? Вот он уже, кажется, и попробовал... Того и другого... Но что за звезды здесь? Должно же быть хоть что-нибудь родное, знакомое? Глеб изогнулся: действительно, вон она √ латинская "W" созвездия Кассиопеи. С той самой детской книжки навсегда связанного с ним... Кассиопея. В этом имени была какая-то неотступная тоска, тоска о чем-то никогда недостижимом, никогда не прикасаемом... Отчего он тогда, в десять лет, решил что "W" будет его тайной? И так стало... Это же старик Аристотель спрашивал: "Что есть время? Движение звезд или жужелицы"? Время, дорогой дедуся, это движение жужелицы под звездами. Ладно. Главное теперь вот оно √ бумаги. И охотники за ними. Предположим, что шофер затеряется. Или будет нем. Тогда, вполне может быть, что и мы выживем, и завершим предначертанное. Главные, все-таки, охотники √ это не "пастушки", это те. Те, кто ... Кто что? Те, кто знают, что такое Буква. Буква есть рисунок звука. Его портрет и памятник. Звук есть дыхание. Дыхание есть жизнь. Слово есть начало. Начало всему. Слово - созвучие. Со-звучие. Единство множества звуков. Единство во множестве. Жизнь, зачатая еще лишь задуманным, молчащим словом, порождено звучит и дыханием во времени разлагается в звуки, и, затем, умирает в слухе. Но память о прозвучавших звуках в буквах. Значит буква есть итог. Кто надписал букву √ тот подвел итог дыханию-духу жизни. Тот замкнул вечность. Могильный памятник √ замок. Открыть его может ключ знаний. А отпустить √ чтец. Поэт, дающий слово √ родит. Рапсод, поющий слово √ живит. Писатель √ бальзамирует и хоронит. Он √ Анубис... А Историк литературы √ гиена в Городе мертвых....

- 22.00. Группировка войск у ТРЦ усиливается за счет прибывшей части в/ч - 180 человек."

.................................................................................................................................

После публикации двух глав настоящего дневника за3 и 4 октября (спец выпуск "Завтра" ╧ 2, от 26 июля 1993 г.) последовали поразительные признания двух главных руководителей и организаторов расстрела в "Останкино".

В частности, командующий ВВ Анатолий Куликов признался, что когда наша колонна поравнялась у "Маяковки" с БТРами "Витязя", и я, остановив колонну, наивно вышел им навстречу со словами "война окончена.... государственный переворот провалился", Лысюк прямо с брони БТРа по радиостанции запросил у него разрешения открыть огонь по нам на поражение.

.................................................................................................................................

Макашов громко объявляет в мегафон (цитата по стенограмме): "... внушим без крови! позор тем, кто поднимет руку на народ. Но мы не будем первыми стрелять. Если найдутся придурки, которые будут стрелять, мы им сделаем так, что им останется только: чемодан-вокзал-Израиль... Если какой-нибудь придурок сделает хотя бы один выстрел, он потеряет свою жизнь, себя, все!"

.................................................................................................................................

Если бы тогда мы вместо того, чтобы тщетно требовать эфир, ставили перед собой задачу любой ценой взять здание телецентра, то эта задача была бы решена. Но при этом пришлось бы использовать жесткие силовые методы и пострадали бы многие люди, а телецентр неминуемо бы пострадал.

.................................................................................................................................

................................................................................................................................

Макашов всем приказал оставаться около телецентра и направился с нашей группой за режиссером к техцентру. К этому моменту мы толчемся около телецентра уже второй час. По дороге встретились ребята из НТК "600", только что прибывшие из "Белого дома". Они передали, что меня просят немедленно вернуться в штаб или связаться с ними по радиостанции. Недоуменно пожав плечами, объяснил, что у радиостанции радиус действия всего ничего. Обратной связи с "Белым домом" у нас не было!

.................................................................................................................................

Грузовик выдавил только наружные двери в техцентр.

Как только грузовик со скрежетом стал застревать под козырьком подъезда, Макашов приказал отвести его назад и запретил кому-либо лезть в распахнутые внешние двери. Закрытые внутренние двери, способные стать смертельным препятствием, Макашов не стал выбивать, видимо, рассчитывая на чисто мирный исход.

Он положил автомат и вышел с мегафоном в руках в этот недоделанный пролом прямо под прицелы спецназовцев. Сказал: "Я генерал-полковник Макашов. Я без оружия. Требую командира спуститься ко мне на переговоры!"

.................................................................................................................................

Факт: Около 19.00 руководство милицейской охраны техцентра АСК-1 по собственной инициативе вышло на переговоры, где объявило Макашову о готовности перейти под юрисдикцию Верховного Совета и передать техцентр его официальным представителям. Офицер милиции был схвачен на улице спецназовцем Дзержинского и силой удерживался в здании техцентра.

.................................................................................................................................

Молодые люди с гранатометом расположились справа от распахнутых дверей. К Макашову в это время подошел один офицер и сказал, что с гранаты в гранатомете не снят колпачок. Заметил, что так стрелять бесполезно. Макашов ему ответил, что из гранатомета стрелять никто и не собирается. Мы с Крестоносцем тоже подтвердили, что это - чистой воды демонстрация. Во время разговора мы стояли поодаль от студентов слева от грузовика. Ребята с гранатометом не слышали этот разговор. Похоже, им никто ничего так и не сказал, а от смерти одного из них отделяло всего 4 минуты.

.................................................................................................................................

Под командой Макашова мы впятером или вшестером влезли в проем. Я был через одного-двух человек от него. Согнувшись, пролезли уже внутри здания под лестницей и двинулись цепочкой вдоль какой-то высокой стены.

Мы оказались в холле центрального подъезда. Балкон, охватывавший дугой холл, надежно укрывал "космонавтов" из спецназа дивизии МВД (и Голубца с Лысюком, расположившихся в эти минуты прямо над нами на балконе!) безопасным мраморным парапетом.

Слева, прямо над головой послышался топот бегущего по балкону в нашу сторону человека. Неожиданно в темноте по нашим головам несколько раз мазнул красный лазерный луч, тонкий и прямой как шпага. Судорожно пометавшись по стене, вдоль которой мы стояли, дрожащий луч остановился на щеке Макашова. Метрах в 6-8 перед собой, прямо над головой я увидел торчащую из-за парапета голову шумно дышавшего "космонавта" из спецназа в сфере и маске . Он изготовился для стрельбы по нам из автомата с лазерным прицелом и с трудом фиксировал красный луч на левой щеке Макашова, его руки заметно дрожали.

Ставший прекрасной мишенью Альберт Михайлович чуть не принял роковое для всех нас решение, отдав приказ выдвинуться за колонну в сторону автоматчика. К нашему счастью, начальник его охраны √ Саша-морпех √ сразу же настоял, чтобы все вылезли обратно. Как только последний из нас вылез из помещения техцентра на улицу, раздался первый выстрел.

Слева в метре от нас у центральной колонны с грохотом упал автомат, и без звука осел на асфальт знакомый киевлянин из Союза офицеров (Николай Николаевич К.), одетый в гражданскую одежду. Пуля снайпера попала ему в правую ногу, раздробив кость. Стреляли с крыши противоположного техцентру здания телецентра АСК-1. Николай стоял вплотную к гранатометчику у вывески "Государственная телекомпания "Останкино"" (если смотреть с крыши телецентра, они сливались воедино). Вероятно, плохо обученный снайпер хотел поразить именно парня с гранатометом, но промахнулся всего на 20-30 сантиметров. Возможно, это была неудачная попытка поразить надкалиберную реактивную гранату РПГ-7.

.................................................................................................................................

...тогда один журналист из радио "Свобода" явно непарламентских ориентации прямо в Мюнхен сообщил правду о событиях в Останкино. Его три раза переспрашивали оттуда по спутниковому радиотелефону, кто сделал первый выстрел. Он три раза честно отвечал, что первый выстрел был сделан из здания телецентра. За это правдивое сообщение он вскоре был уволен.

По разным свидетельствам, первый выстрел прозвучал в 19.10 - 19.15 или 19.28 (В справке ГУКВВ МВД РФ указано - 19.10) Ельцын в своих мемуарах, рассказывая "буквально по минутам, чтобы и сами мы, и будущие историки смогли бы понять, что же случилось в эти часы в Москве", по меткому народному выражению врет как ..., словом, избегая грубоватых выражений, безбожно лжет, сообщая, в частности: "Последняя информации удручающая: боевики ведут штурм "Останкино". Там идет бой(?!)...

Посоветовался с Коржаковым, как мне лучше ехать, решили, что на вертолете будет быстрее... Я пошел к вертолету... Я улетал на гражданскую.

Чтобы нас капитально не грохнули "стингером" или чем-то в этом роде, мы сделали небольшой круг, и в 19.15 вертолеты приземлились на Ивановской площади в Кремле".

.................................................................................................................................

Видеоряд: из вертолета на Ивановской площади вылезает Ельцин и направляется в свои апартаменты. Слева направо идут в ряд: Коржаков, Ельцин, Барсуков.

Начало разговора на видеопленке отсутствует.

Ельцин:

- Товарищ Коржаков...

Коржаков:

- Там достаточно сейчас серьезно. Сейчас взяли "Останкино". Сейчас туда..

Ельцин:

- ... танки?

Барсуков уточняет:

- Только не танки там. БТРы.

Коржаков продолжает:

- Подошли ОМОН с дивизией Дзержинского. Но они просто по ... (несколько слов неразборчиво)... Все вроде хорошо. Ерин ведет себя хорошо! Пока Грачев - то же самое. Я несколько раз с ними говорил. Все нормально! Пока не колеблется.

Ельцин заплетающимся языком и крайне невнятно:

- По шесть раз ... (несколько слов неразборчиво) скажет, как говорится.

Коржаков:

- Черномырдин тоже, только сегодня.

Ельцин:

- ... вертолет ...

(Конец цитаты).

.................................................................................................................................

Стенограмма видеоматериалов (мы готовы предоставить их добросовестным следственным органам), непосредственно предшествовавших первому выстрелу:

Видеоряд: по подземному коридору из главного здания ГТРК "Останкино" в корпус АСК-1 переходит группа из 22 спецназовцев "Витязя" во главе с капитаном дивизии Дзержинского и генерал-майором ВВ МВД Голубцом.

Звучит:

- Внимание, ребята! Вперед!

(пропуск)

Еще светло, пока не стреляют.

Капитан:

- Кто это сказал? Где "Байкал"? ... Понял тебя, понял! Значит работать с моего здания. Работать с моего здания по вооруженным людям... Значит на БТРах! У БТРов вон туда ему дадите команду... с фасада, со стороны вон того здания...

- (отвечают неразборчиво)

- А?

Голос бойца рядом с капитаном "Витязя":

- Стрелять? Если с оружием?

Разговоры отдельных бойцов в группе "Витязь", 5-6 человек:

- П......сы, мочить их надо, б..дь!

(Конец стенограммы видеодокументов).

.................................................................................................................................

У ворот забора Макашов опять положил автомат на парапет и приказал нам оставаться на месте. Со словами, что он без оружия, пошел навстречу милиционерам. С момента первого выстрела прошло не более полутора-двух минут.

Как только он отошел на несколько шагов, на людей обрушился огневой шквал. Началось с хлопков выстрелов подствольных гранатометов и взрывов гранат. В тот проем, из которого мы только что вылезли, спецназовцы из техцентра с заметным опозданием отстрелили из подствольников две или три гранаты. Они взорвались прямо под ногами гранатометчика и толпы. Одновременно стоявших вдоль стены автоматчиков и всех находившихся около входа в техцентр людей стали с двух сторон сечь пулеметными и автоматными очередями. Огонь велся из автоматов и пулемета в упор по толпе из здания техцентра (это был основной огонь на поражение).

.................................................................................................................................

Видимо в этот момент у большинства доблестных "защитников" кончились рожки, потому что стрельба почти прекратилась. Наступила какая-то режущая ухо тишина. Кричали раненые. В этот момент передо мною встал парнишка в белом халате, с поднятыми руками. Ему, наверное, было лет двадцать, помню только очки и веснушчатое лицо. Самое интересное, что та сволочь, которая срезала его автоматной очередью, лицо это тоже видела.

Впрочем, к врачам особого снисхождения не было. Через некоторое время я услышал диалог изнутри: "Грач, вон там за машиной, в белом халате.. Сними, мне не видно." Короткая автоматная очередь... "Добегался, козел!"

.................................................................................................................................

.................................................................................................................................

Из справки ГУКВВ МВД:

"До 5.45 4 октября отражались попытки нападения, подавлялись отдельные огневые точки и снайперы мятежников.

С 7.40 до 9.30 проводилась проверка прилегающей к телецентру территории и вытеснение отдельных групп граждан за ее пределы.

Не смотря на стремительное развитие событий, ограниченное количество сил и средств, разбросанность их по месту действий, управление войсками осуществлялось твердо, обстановка прогнозировалась. Своевременно производился маневр силами и средствами, организовывались мероприятия по сохранению жизни и здоровья военнослужащих."

Глеб успел в Москве посмотреть выступление Руцкого перед толпой журналистов, после избрания его губернатором Курской аномалии. На вопросик: "Вы вернулись в большую политику. А как вы теперь будете общаться с хозяевами Кремля?" √ Ответик: "Я все начинаю заново. С ноля!". Ты-то ноль, это верно. А как же мы, командир? Мы, кто жив и кто умер? За тебя, сука, умер?┘

Анюшкин очень вежливо дожидал, когда Глеб вдосталь нараскладывает, насортирует, переберет и перетрогает все свои документы и рукописи. Встали они одновременно, и хозяин попытался было разговорить гостя, но, поймав во взгляде такое обжигающее нетерпение, сразу уступил. Пошел покормить хозяйство и долго проговорил во дворе с собаками, блудливой коровой, курами. Потом поболтал с керогазом. А дальше просто ждал. Очнувшись от нахлынувшего, но никак пока Анюшкину не объяснимого временного обвала, Глеб тоже пошел на компромисс, и они скоренько позавтракали какой-то трудно определимой по имени кашей из смешения всех попавшихся в то утро круп и рожек. Главное было то, что хозяин ради гостя сие немного посолил. Лежащая на крыльце кожаная сумка Анюшкина была давно уже укомплектована рамочками, мешочками с бирочками и самодельной картой плато. Он поставил в нее еще и банку свежего молока "в лагерь", перекинул через плечо и аж затопал от напряжения ножками √ так его заждались метеориты. Глеб пометался со своим мешком, плюнул и сунул его под кровать √ пусть ужик сторожит!

По тонкой, темного песка тропинке они прошли зарослями мокрого от невысохшей росы тальника, не задерживаясь перескочили невысокий перевал и по лесной, с выступающими там и сям небольшими скальными зубцами, лощине направились скорым шагом строго на юг. Тягун был километров пять-семь и Глеб успел по достоинству оценить ходкость маленького Анюшкина. Горы, справа и слева закрывающие плотнооблачное сегодня небо, постепенно сжимались, они были повыше и помассивнее всех тех, на которые до этого забирался Глеб, и их безлесые вершины венчались оголено каменными гребешками. То есть, это были горы, какими они и должны быть. По крайней мере, такие он видел на Западных и Южных Саянах. На перевале им навстречу выглянуло солнце, и сразу стало жарко. И вспомнился его первый день "отдыха", в пиджаке и штиблетах. Спуск был круче и каменистей. С уступа на уступ приходилось семенить короткими перебежками. Внизу опять стемнело. Рядом в глубокой щели почти шепотом клокотал холоднючий ручеек. Они попили и помыли лица в струйке небольшого водопадика, заросшего густыми кустами молодой черемухи. И теперь неспешно тронулись к уже видневшейся внизу через плотный, но невысокий соснячок, достаточно впечатляющей реке.

- Оставим пока камни. А скажите, что есть водопад? Почему он тянет?

- Какой вопрос! Вы, Глеб, просто в самый центр попали: "тянет"! Действительно тянет. Втягивает, точнее даже сказать, вбирает. Это я, когда еще йогой занимался, хорошо прочувствовал: я тогда каждый день воду "оживлял", переливая ее по три раза, стоя на табурете, из одного, поднятого к потолку, ведра в другое, остававшееся на полу. Вода, которая только еще потечет, пока есть мертвая вода. Вода, которая же прошла воздух √ чужую себе среду √ уже живая. Тут вся суть в этой вот "втянутой", как вы выразились, чужой среде Но не в том, что там конкретно кислород захватывается, нет, именно в ее качественном перерождении от пройденного осязания, прикосновения и вовлечения "чужого" в "свое"!

- Так как же тогда, кипящая вода √ мертвая вода? В слитии с огнем-то?

- Мертвая? В смысле, что после кипячения? Так это как раз та, остающаяся, первоначальная! А перерожденная вода √ уже пар. Пар, вот где обновленная жизнь! В бане-то паритесь? То-то.

На повороте темно-синей, неблестящей реки лес отступал, обнажая большую и ровную, как футбольное поле, зеленую поляну. На этой вот ярко высвеченной солнцем поляне и расположился лагерь. Сверху хорошо была видна цепочка, расположенных широким, весьма неровным каре тридцати-сорока цветных палаток, немного отнесенная вниз по течению дымящаяся кухня с длинными, под брезентовыми тентами, обеденными столами, и нечто вроде эстрады около большого кострища из натасканных с реки валунов. Возле эстрады копошились какие-то люди. Почему какие-то? √ патриоты! И вообще, и берег, и лес вокруг лагеря были наполнены голосами и активно переливались броуновским движением множества восторженных полуголых людей. Прямо сильно затрещало и с ними громко поздоровались быстро поднимающиеся навстречу три мужичка с корзинками, весьма забавного вида: нестриженые как у старообрядцев бороды, расшитые вручную, очень "фольклорные" рубашки и цветные, до колен, ситцевые трусы. Все они были босы. Анюшкин проводил их восхищенным взглядом:

- Вы таких видели? Какой колорит!

- Я таких знаю. Это "ивановцы". У нас в Москве их видимо-невидимо.

- А у нас такие недавно появились. Хотя чего только не бывало, даже нудисты. Но тех наши мужики быстро отлупили. Чтоб детей не смущали. А эти √ очень, очень, я вам скажу, забавны. А как они молятся своему божеству, просто загляденье. Я такой детской непосредственности до сих не видел. Это ж надо только, в конце двадцатого века, когда все секты, ну минимум на Гегеля опираются, такой замечательный примитив! Хорошо! Мне они книжку своего Учителя подарили √ какая прелесть! Я над ней всю ночь хохотал, не мог оторваться.

- Что вы, уверяю вас! Эти человеков в жертву не принесут! Нет! Они как бы, в мистическом плане, полный противовес самосожженцам. Те √ в огнь, эти √ в воду. Те в небо, к духу, а эти в землю, к плоти. Призыв у них не из той сферы, не для культа смерти. Травоядные. Уж поверьте мне, старому сектоведу. Скорее всего, это реакция на повальную урбанизацию. Город , когда нуждался в рабочей силе, высосал всю деревню без разбора. Вот в него и попало слишком много крестьян по складу своего характера. Кто с нормальной психикой, с созидательной, на дачах стали реализовался. "Советские садисты" - это кто из своих четырех соток как из гектара урожай выпытывает. А кто созидать, во внутренней неполноценности, не смог, те стали просто разрушать город, мстить его укладу. Ивановство - голый протест, причем в прямом смысле слова. Вот вам и эта их форма: борода и трусы. Их еще Ломоносов в своем шутошном гимне предвидел. А еще их Учитель...

- Умоляю вас, тише. Тише! Не дай Бог, они за вас зацепятся. В тайге найдут. И будут круглые сутки в свою веру обращать.

- Ну! Это еще не самое страшное! Вот какой тут "костер" проводился! Вот где новый Вавилон! Все в русских одеждах, хороводом за руки вокруг огня и, млея, слушали индусскую музыку. Потом читались вслух мантры к Агни, и молодежь ритуально прыгала через костер. После запели все и все подряд: и свадебные, и колыбельные, и частушки тоже. Потом были ряженные в чертей, и, уже под утро, все пошли поклоняться восходящему Яриле-солнцу! Поклонялись почему-то с сожжением "жертв", соломенных куколок! Это все конечно же закручивали теософы. А профаны потребляли как шутку. Понимаете? Ритуалы посвящения √ как шутку!.. Бедные дети, они теперь будут расти и не понимать, что они уже "солнцепоклонники", что их посвятили. Навсегда. Это как в прошлом году в Кемерово: тетку друзья убили по пьянке и наделали из нее пельменей. Да. И продали, и накормили этим с полсотни ничего не подозревающих горожан. Вот, ходят теперь по городу людоеды...

Они были уже внизу. От реки привычно шумело, справа от кухни ветерок нес слюноточивый запах хлебного дымка. Празднично просвечивая за густыми ветвями березняка разноцветными боками и спинами, раздувались своей гостеприимностью большие и малые палатки. Для порядка весь периметр лагеря был обтянут длиннющей белой бельевой веревкой. Можно было бы перешагнуть ее в любом месте, но Анюшкин повел Глеба к свежесрубленным высоким жердевым воротам. Над ними действительно свисали несколько флагов и, скрутившийся уже от солнца и туманов, написанный синими по белому буквами, такой до боли родной лозунг: "За духовное возрождение России!" Снаружи возле ворот стояло несколько молодых курящих людей в черных рубахах и с усами. "Они тут все, что, по вторичным признакам на партии делятся?" Анюшкин громко поздоровался, как-то задиристо посмотрел на них с "высоты" своего ростика, но от комментариев воздержался. Глеб, кивнув, тоже попытался проскочить за ним, но тут его окликнули по имени. Он вздрогнул. Жадно оглянулся: кто?!

- Что ж ты мимо? - молодой, лет двадцати с небольшим, толстый парень смотрел нагловато и весело. Явно знакомый. Но кто? Где они виделись? Ну, да, да! В Питере! Глеб радостно шагнул к нему, протянув руку. Парень важно, работая на своих товарищей, подал свою. Питерцы, о! √ это вам не целующиеся при каждой возможности москвичи. После него, руки подали остальные, внимательно и запоминающе вглядываясь. Глеб вдруг заволновался. Экзамен, что ли?

- Ты здесь как? Только что подъехал?

- На правах гостя.

- А мы с самого начала. Сегодня в горку сходим. Устали от придурков.

- Так быстро?

- Ты же знаешь коммуняк этих. Задолбали своим светлым будущим.

- А здесь опять солянка?

- Как всегда. Но, за то, в принципе, отдых тут ничего. Посмотрим. Идея-то была неплохая: найти именно мистические исходные точки патриотизма. Вот мы завтра с докладами выступаем. Приходи, не пожалеешь.

- Спасибо. Обязательно.

Глеб сделал пятками, вытянул руки по швам, быстро полупоклонился. И, резко развернувшись через левое плечо, почти уставным шагом вошел в лагерь.

- Да вы его по видео видели! Он там рядом с Макашовым был. - несся сзади уже не манерный, а искренне восхищенный голос толстяка.

Анюшкин покосился на Глеба, но вопрос задал только когда удалились на определенное расстояние:

- Кто это?

- Монархисты. Из Питера. Только не помню ни одного имени.

- А я подумал - фашисты.

- Нет. Те не курят.

- А!

Они через все поляну по диагонали направлялись прямо к угловой, большой, с откинутым тамбуром палатке. Рядом с палаткой на надувном матрасе возлежала достаточно пышная, но с намеками на былые формы, безвозрастная женщина с очень красивым холодным лицом. Ее мелкополосатый синий купальник с развязанными на спине лямочками, шляпа из кинофильма "Веселые ребята" и неразвернутая газета "Завтра" ясно давали понять каждому: человек отдыхает. Проходите мимо... Но Анюшкин шел именно к ней. На его бодрое приветствие женщина приподнялась на локтях, чуть придерживая спадающий с великолепной груди купальник, и немного рассердилась: "Почему он должен быть здесь? Он на докладах". Потом она заметила Глеба и немного оживилась: "Он весь день сегодня будет занят. Поищите там. А что вы хотели?" Ну, нельзя было отказать ей √ Глеб сощурился, потянул ноздрями воздух. Как бы был сейчас к месту его шикарный белый костюм для морских прогулок! Костюму уже пять лет, но впечатляет до сих пор. А стоил-то тогда в Киеве три копейки. Надо было два купить.

Дальше опять через весь лагерь, кивая направо и налево в ответ любопытствующим взглядам, они прошли к сколоченной из окрашенных синим досок эстраде, расположенной почти на самом берегу. Здесь человек двадцать-двадцать пять √ мужчины, женщины, дети √ вольно разместились полукругом, в очень разных позах выражающих отношение к происходящему. Пятеро немолодых мужчин из самых восторженных, скорей всего политических неофитов, скучились вплотную к низкому помосту с маленьким столом, накрытым холщовой скатертью, и с приставленными к нему белыми пластиковыми стульями. Сразу за искренне внимающими расположились еще более-менее дисциплинированные борцы за возрождение. Потом, уже в сторонке, возлежал смешанный по полово-возрастному составу замкнутый кружок. В нем тихо, но яростно спорили и, по-видимому, глухо оппозиционировали выступающим. И, в отдалении, в основном дети и женщины, рассеялись те, кто вроде бы и слушал, но, при этом, немного загорал. Анюшкин смело прошел прямо в лежащую и сидящую группу слушателей и, пользуясь своей простительной подслеповатостью, стал заглядывать всем в лица. "Дажнева не видели? Дажнева здесь нет? Дажнев не знаете где?" А на него даже не обращали внимания. Вскоре спрашивать было уже некого, но именно в этот момент на помост взобрался маленький человечек в темно-синем, почти школьном костюмчике, и, посверкивая толстенными линзами, стал раскладывать на столе свои бумаги. Он был до комичного похож на Анюшкина. Бывает же! Их различала только величина носов и цвет бородки: докладчик был уже совершенно сед. Ведущий собрание, пятидесятилетний, бледный, какой-то уж совсем навечно младший научный сотрудник из новосибирского Академгородка, вычитал из протокола и объявил двойника Анюшкина как театрального режиссера из Тюмени, "товарища Душкова". Душков откашлялся, нервно помял свои мелко исписанные листочки, и начал читать несколько неожиданным для своей щуплости профессионально поставленным баском. После первых же фраз Анюшкин застыл, заворожено глядя, вернее глядясь как в зеркало, на выступающего. На него зашикали, стали дергать, и Анюшкин присел на том месте, где его застало начало доклада, и уже больше не шевелился. Глеб, который не знал куда ему теперь деться, тоже присел, прислушался. По ходу выступления у него вдруг побежали по спине мурашки: "Да кому он это все говорит? Его же защиплют. Ей-богу, защиплют. Откуда здесь это чудище? Вот смертник!"

Режиссер Душков обратился к своему электорату по трезвеннически:

- Соратники! Для начала уместно сделать маленькое лирическое отступление в лингвистическую сторону помянуемого нами который день "фольклора". Забавно, но не случайно, как неслучайно и все в нашем мире, что этому кондово-посконному, окостеневшему в патриотизме слову нет аналога в нашем русском языке. Т. е., такое слово есть, но оно слишком понятие: от славянского "языки" - "народы" , легко провести "народный √ языческий", а это уже ко многому обязывает. Языческая культура, а то ли дело по-иностранному "фольклор"!.. Взглянем-ка на историческую родину этого термина: жил-был немецкий народ, проигравший Первую мировую войну. Страдал этот народ от безработицы, инфляции, контрибуции и иных плодов молодой демократии, столь неожиданно сменившей старую монархию. Страдал он и от морального унижения, обильно изливаемого победившими его, до сих пор еще неясно каким образом, "союзников". И вот, под таким давлением, возникло в данном народе мощное протестное националистическое движение, так же почему-то на чужой итальянский лад позднее названное "фашизмом"... Сейчас, пожалуй, уже никто не рискнет заявлять об его чисто политическом или же экономическом происхождении, сейчас-то общепризнан его мистический приход из адских запасников Музея человечества... Но все современные историки немецкого фашизма с удивительно единообразным упорством "ищут" только в восточную сторону, и даже во сне как заклинание твердят: "Гималаи, Шамбала, Блаватская, Рерих, свастика..." В действительности, огромная роль в разыгравшейся затем общеевропейской трагедии сыграна этими именами, со всей их этой псевдо-тибетской масонской традицией, но! Но, масонские обряды слишком уж утонченны, знания посвященных слишком уж герметичны, собрания лож слишком элитны, чтобы и в самом деле так возбуждающе подействовать на грубые народные массы целой страны. Здесь требовалось совсем иное... Это "иное" принесли фольксгруппы ...

Смею обратить внимание уважаемых мною слушателей на то, что у германцев, как и у их восточных соседей славян, не существует доказанного ныне неоспоримыми фактами, прослеженного по векам и оставившего достаточно убедительное культурное наследие язычества. Простите... Но большинство из того, что нам, восточным славянам, приписал г-н Рыбаков и его последователи √ просто беллетристика, такая же научно "неоспоримая", как и творчество достойного сына поэтов Льва Гумилева. Через два-три ископаемых факта, да и то обязательно на окраине ойкумены, в принципе протягиваются абсолютно любые, даже взаимоисключающие теоретические цепочки. И, о! Дальше √ эта милая, милая аналогия! Когда из-за скудности доказанных данных, для предков наших народов притягиваются и приписываются культы соседей. Славянам вероучительствуют Греция и Иран, а германцам достается Скандинавия. Так, вооружившись готовыми схемами мировидения чужих, зачастую враждебных в представлениях о добре и зле народов, рыбаковы лихо, только иногда своей безудержной ненавистью к христианству проговариваясь о поставленной перед ними кем-то сверхзадаче, расписали судьбу наших пращуров, смело залепив зияющие пустоты реальности якобы аналогичными фрагментами культа добрых и злых мертвяков, хорошо сохранившимися у ближних наших, диких соседей. Вроде бы и верно: праславяне и прагерманцы, придя на новые для себя земли, принесли с собой свои космогонии и мифы, которые не могли не отразиться в мифах аборигенов, сдвинутых победившими пришельцами на край земли. И поэтому, в последствии, став христианами, они могли бы искать остатки своих былых представлений о мире на этих исторических отвалах, но! Во-первых: для этого им нужно отрицать проклятый рыбаковыми факт отсутствия у славян активной борьбы пришедшего христианства с каким-либо развитым язычеством, ибо те самые противления-восстания волхвов √ это противление как раз только угро-финских волхвов-гусляров! Во-вторых: нужно быть поголовными последователями "эволюционистской" ереси, то есть, напрочь отрицать само существование Второго закона термодинамики, гласящего, как помните со школы, что тепло всегда течет из горячей точки в холодную и никогда наоборот. Или, другими словами утверждающего: в мире материи существует только один процесс - деградации! Увы нам! Все богатство окружающих человека современных форм √ это изначальная и саморазрушающаяся данность, а не благоприобретенность в результате естественного отбора. Вокруг нас все только упрощается и нивелируется. Ведь с усложнением своей структуры белковая форма материи теряет стабильность выживания - зачем же нужны мимозы? - достаточно плесени. Скоро именно вот этот естественный отбор весьма "естественно" приведет к существованию на нашей Земле только двух абсолютно универсальных видов птиц √ останутся лишь наши любимые бройлерные куры и воробьи. Какие там японские журавли! Так вот почему мы, теисты, учившиеся в средней советской школе, и не верим, что мы произошли от обезьяны, а не от совершенного во всех отношениях Адама. И не верим тем, кто уверяет, что первой религией был культ мертвых предков, грома и молнии, а потом уже Бахуса. Нет, вначале был все-таки не уголовного вида даун-питекантроп, а абсолютно полноценный Адам, высокий, красивый, белый, и лишь потом его потомки, вследствие духовного оскудения докатились до карликов-каннибалов. И не стоит искать переходных звеньев в обратном направлении. Это объективная история материи. И религии тоже: чем дальше отходит в своей жизни этнос от Истинного Бога, тем уродливей его культовые обряды (человеческие жертвоприношения, тотемизм) и даже внешний вид: англичанин и бушмен достаточно иллюстративны. Не внюхивайтесь, здесь не пахнет вульгарным расизмом: в той самой Библии, которую почитает самый, казалось бы, обижаемый расистами народ, как раз и описано происхождение хамитов. Наоборот, это примитивно-материальный биологический национализм для опоры себе требует атеизма и эволюционизма, даже не пытаясь понять диаметральной разницы между историей ноосферы и богопознания... Нет, может и неприятно, но зато честно видеть как покорно разлагается материя, но сопротивляется деградации дух. И особо воинственно сопротивляется он в творчестве... Так вот, господа народоведы, этот Второй закон термодинамики на вашем поле звучит уже как закон пародии: года-то модный в городской мещанской среде танец падекатр проник в самом конце девятнадцатого века (а в следствии непрофессионализма уже и по форме весьма изуродованным) в милую нашу деревню. А в конце века нынешнего, он вдруг оказался вывезенным экспедицией фольклористов из нетронутой глубинки "исконно русским" танцем "Ночка " . И исполняется ими в костюмах семнадцатого века! Тут уж действительно, гасите свет...

Бедный докладчик совершенно не ощущал, как вокруг его головы сходились мощные кучевые облака, как эти облака на глазах уплотнялись в фиолетово-черные тучи, истекающие пока разряженным, пока не свитым в косые молнии, бледным электричеством. Он самозабвенно продолжал:

- Пародизм не обязательно проявляется только в форме комедийной. Комедия, как частный случай открытого искажения первоисточника, даже очень неплоха, полезна, когда она исполняет религиозно-национальные защитные функции, как открытое осмеяние чужого, враждебного данному народу культа. Не зря же главный "герой" такой комедии обычно несет на себе внешние признаки окарикатуренного врага: для арийцев комик должен быть маленьким, чернявым, суетливым... Нет, страшнее, когда пародизм принимает формы тайной коррозии собственного архитипического национального сознания. То есть идет искажение собственной трагедии √ художественного продолжения культовых жертвоприношений нации. То есть, там, где любимый всеми (национальный) герой, для восстановления нарушенного неправдой равновесия мира должен добровольно своими страданиями, или даже смертью, искупать грехи, совершенные его народом, он √ в тайной пародии √ становится жертвой роковой "чернухи", где его не добровольная жертва отвергается богами-покровителями. В любом "черном" детективе √ характернейшей форме тайной пародии √ ради эпатирующей читателя эффектности закрученного сюжета, всегда нет самого главного в финале √ торжествующей морали в виде восстановленного миропорядка. Восстановленного покаянным искуплением или всего народа, или его лучшего представителя.... Степень травмированности психики, после подобного просмотренного спектакля или прочитанной книги, никто пока не измерял... Но это еще культура √ вертлявая служанка культа, согласно точному определению отца Павла Флоренского. А вот с самим культом все гораздо страшнее: здесь деградация уже является непростительным кощунством: ибо, если этот мир имеет о себе божественное промышление, т.е. существует все-таки некий вектор смысла всего происходящего, то, всякое уклонение от этой изначальной и окончательной логики и есть грех - бессмысленность. И поэтому в культовых делах даже малый грех - искажение малого ритуального смысла - смертельное кощунство...

Господа народолюбы! Чистота религии в народе хранится иереями, а не, пусть даже самыми благочестивыми, бабульками, которые иногда и в уролечении применяют молитовки и святую воду! С удалением любой свет меркнет. А в движении качелей где-то всегда существует некая нулевая отметка, после которой все просто обретает противоположную заряженность. От того-то наши "язычники"-фольклористы так тянутся в самую глубинку: именно там, до поры, до времени, томно таится не обличенное просвещающим Евангельским словом темное бесопоклонничество, сластно искажающее все достигающее его владений: молитву, любовь. Даже наше красивое звучное русское пение и такой страстный мужской перепляс превращаются там в гундосость и сутулость. А похоть, что цветет бешенной беленой под подолом ведьм, кстати, почему-то всегда явно не типичной славянской внешности, и в штанах колдунов?.. Нет уж! Все истинно и чисто только в близости к своему изначальному источнику. Как и река, культ имеет свои центры незамутненного родникового истечения, и искать на окраинах мира "истинную" космогонию любого народа можно только в насмешку! Или со злым умыслом, опять же по той расхожей советско-атеистической аксиоме эволюционарности упорно доказывая самим себе, что язычество старше единобожия. Да, старше. Старше ровно на столько, на сколько Люцифер-Космократор по своему созданию старше землянина Адама. Горделивое самообожествление духовной твари объективно древнее человеческого богопознания, но это не наша древность... Славяне приняли в сердце личного Христа столь легко потому, что они изначально - от своего сотворения - никогда не были сатанистами... В отличие от тех же литовцев, кое-как силой крещеных немцами к семнадцатому веку...

Почему уважаемые историки и анатомы, так старательно изучая физическую наследственность расы или народа, не столь же внимательны с ее/его наследственностью духовной?.. Я люблю великого композитора Вагнера, но никогда не пойму чем для него, как историка, духовно схож викинг-воин-грабитель, никогда не умевший ничего кроме, как отнимать и убивать, и немец-бауэр-инженер - столь образцово благоустраивающий свой Фатерлянд? Почему наследники Зигфрида за всю свою историю, начиная хотя бы со столь славного тевтонского рыцарства, не выиграли по настоящему ни одной большой войны? Не сумели захватить, как англичане, французы, испанцы, датчане, даже голландцы! - ни одной долговременной колонии?.. Где же столь рекламируемая "немецкая военная машина"? Французы, внешне столь безалаберные, всегда в конце концов побеждали немцев. Вот тебе и милитаристы... Похоже мы здесь сталкиваемся с горячим льдом. Немецкие фольклористы двадцатых-тридцатых годов очень старались отыскать Валгаллу, тронный зал Одина-Люцифера, на своей, а не скандинавской или сирийской, земле, √ чтобы возбудить в себе воинственность и отомстить за поражение года восемнадцатого. Очень старались отомстить... По деревням залетали валькирии, на огородах по ночам засветились руны... И чьи же руны они прочли? В Германии открылись не принадлежащие ей по Божественному промыслу чуждые зороастрийские ночные механизмы той древнейшей инициации огромных людских масс из собрания личностей (а история культуры этой страны слишком велика и прекрасна, чтобы было нужно доказывать здесь это) в стадо рабов, потерявших, подобно свиньям из евангельской истории, всякий инстинкт национального самосохранения...

Нечто подобное попытались сделать в России начала восьмидесятых. Только в культуре, вспомните, например, как удивительно разом, вроде не сговариваясь, критики всего великого, и территориально тогда в том числе, нашего Союза (а я очень хорошо помню тогдашние театральные семинары) стали везде искать у режиссеров, даже в постановках самых совковых драматургов, корни "исконного" для эстов, данов, ногайцев и иных древлян язычества. А на эстраду "вдруг" вырвался и стал мгновенно клонироваться, вызывая такие обильные слезы умиления у вдруг заземлившейся и опростившейся интеллигенции, гнусавящий похабщину и демонстративно колдующий ансамбль (или гарем?) Покровского. А знаете ли вы, господа русские националисты, его настоящую фамилию. Режиссер Фридман стремительно летал над Россией, наскоро, по одному клише, снимая то северные, то казачьи свадьбы. И даже русский балет объявился (вот уж нисколечко не вру! сам тому изумленный свидетель) в своей режиссерско-драматургической традиции... порождением балагана! Литература, кино... А какой парад "национально-культурных" фестивалей от Прибалтики до Амура... Все, казалось, шло правильно, и вот-вот уже скоро затхлую, устаревшую во всем своем пионерском задоре официальную идеологию должен был сменить молодой и удобряемый "коммунально-бытовой" ненавистью к коммунистическому интернациолизму национализм. Наш, и наших "меньших" братьев, слегка поругиваемый для внешней правдивости его "подполья" партийной печатью.. . Точно по тому же апробированному немецкому клише для интеллигенции рассыпалась там- и сам-издатская литература по агни-йоге, суфизму, астральному каратэ, кармическому дзену и прочей, слегка адаптированной на европейский ум, восточной окультике. На ночных кухнях в табачном дыму зазвучали имена Блаватской, Рерихов, Гурджиева. Вновь стало как-то неприличным не быть антропософом или хотя бы буддистом-изотериком... А вот попробовали бы вы в то же самое время найти что-либо из св. отцов о внутренней Иисусовой молитве!.. Т.е., все пошло по проторенной дороге, все было подконтрольно... пока не приключился у нас непредвиденный по своим последствиям юбилей √ Тысячелетие крещения Руси. И отметился он небывало массовым новым крещением России: сотни и сотни тысяч людей просто штурмом брали православные храмы для совершения в своей массе непонятного никому из них обряда. Ни о какой катехизации и речи не могло быть, когда человек сто разом куда-то дули, куда-то плевали, и, глупо улыбаясь своему мокрому виду, надевали маленькие дюралевые крестики! Сколько насмешек, сколько улюлюканья раздавалось по этому поводу на ТВ и в газетах! И как тут уместно вспомнить это обычное улюлюканье сектантов по поводу крещения младенцев: для тех, кто слеп в духовном плане как Никодим, действительно непонятно совершаемое в этот момент единение тех, кто еще жив на этой Земле, и тех, кто для нее уже умер. Но не умер для Бога. Это единение св Иисусе Христе одаривает крещаемого, даже помимо его сознания, такими благами, что... Именно это произошло и с нашим народом: оккультизм и язычество конца двадцатого века не нашли для себя в наших душах пустой почвы. Господь поругаем не бывает. Иисус Христос не оставил своего обетования перед своими последователями, и Россия восстала в православии. Масонство вынужденно ушло в политику и экономику, а ведьмачество √ в медицину, т.е., в социальные, а не в духовные сферы. "Живая этика" так и не оживила вурдалаков...

Вопли были ужасны. Худая, с частой проседью в черных как смоль и спутанных длинных локонах, женщина визжала просто отчаянно. Докладчика успели спасти те пять неофитов, вплотную очень внимательно слушавших его, и невольно оказавшиеся живым препятствием для ее атаки. Смяв двух-трех, она потеряла динамику, и, упав между ними, только протягивала к Душкову свои темные, когтистые, иссушенные аскезой пальцы. Ее вопли поддерживали еще несколько "рерихнутых". Они, явно не решаясь на физическую расправу, только страшно выкатывали глаза, пытаясь с расстояния нанести оскорбителю энергетический удар, и вразнобой горячо требовали немедленного запрета на подобные "провокации". Несчастный ведущий МНС из Академгородка, прикрывая собой выступившего, но, все никак не уходившего, докладчика, старался перекричать всех, отчаянно взывая к терпению и уважению всех точек зрения: "Всем, всем предоставляется возможность! И вы завтра все выскажете! Товарищи! Все имеют право! Все! Все имеют!"

Свара набирала шумную силу, и к эстраде уже спешили со всех сторон поляны. Толпа росла на глазах. Анюшкин в восторге просто подпрыгивал возле беснующейся "рерихианки", а Глеб вдруг захотел уйти, уйти в никуда. Было до тошноты скучно. "Козлы!" Неужели для них ничего за это время не изменилось? Неужели те, убитые у стен Белого Дома, ничем не ударили в эти тупые затылки так скоро сбежавшихся неизвестно откуда любопытных? "Козлы!" И этот сумасшедший √ к кому он тут обращался? К "товарищам"? Смотреть же надо... Хотя он тоже слепой. Как Анюшкин... Кстати, где этот-то? Его еще не бьют за сходство с "провокатором"?

Глеб зло растолкал локтями скопившуюся толпу. Крепко сжав Анюшкина за запястье, потащил в сторону. Притихшая истеричка ничком лежала на траве, единомышленники бережно собирали ей растрепанные волосы, вытирали пену у рта. Последние судороги еще сотрясали тощее, до черноты загорелое, беспамятное тело. Белки были страшно завернуты.

- Вы видели? Видели? - восторженно шептал Анюшкин, - Чисто ведьма!

- Вам то что до того? - Глеба самого затрясло.

- Так это же классика! Чистое беснование! И лишь только от трехкратного употребления Имени!

- Какого имени?

- Да Господня! Господа Иисуса Христа! Я сейчас как раз занимаюсь историей интереснейшей секты "имяславцев". Секты горы Афон. Не приходилось слышать? Так вот, для них само Его Имя было носителем силы...

Анюшкин уже опять говорил в голос. Глеб повернулся к нему спиной и ссутулился. Стоя лицом к реке и пытаясь захватить в легкие хоть немного воздуха, он в буквальном смысле задыхался от захлестнувшего одиночества... Вокруг бродили, беседовали, спорили, играли в мяч и читали книги множество людей, людей собравшихся сюда со всей России. Это были, в общем-то, очень искренние, образованные и эмоциональные люди. И их не было. Не было для него. Для него, и для них не было ничего дороже Родины. А он так одинок. И они теперь уже никогда не могут говорить одним языком. Русским языком. Между ним и ними теперь навсегда непроницаемо стояла пелена из той длинной редкой колонки гонимых прикладами и сапогами на расстрел к стадиону испуганных, избитых других... Для рассказа об этой пелене у них нет слов...

Народная "трезвость" видна была издали: на груди у всех обязательно, даже на безбожниках и потомственных колдунах, алел маленький значок, на котором святой Георгий Победоносец пронзал копьем почему-то именно "зеленого змия". Женщины-трезвенницы своим большинством ходили в национальных, разной этнографической достоверности платьях и сарафанах. Одно такое их скопление под руководством худенького, навсегда печального и не снимавшего даже в самую плотную послеобеденную жару своих аккуратно замятых в гармошку лакированных сапог, длиннобородого руководителя, окружало плотным "карагодом" маститого московского доктора-психотерапевта. Доктор рассказывал о тайнах женских наговоров с точки зрения науки и только успевал повторять: "Как говорил уже упоминаемый Гурджиев: "самое тайное в магии то, что никакой магии нет"..." Глеба даже откинуло: "Что же тут у них √ и Гурджиев жив?" Тот самый интеллигентнейший основатель и духовный руководитель латышских стрелков и чекистов? Женщины очень серьезно и внимательно выслушивали в каких пропорциях нужно смешивать святую воду и средство от тараканов, и какие мысли при этом "заряжать" в снадобье от запоя, задавали вопросы о приворотах и периодически разрушали ход собрания неожиданными запевками на никому не понятном, своем собственном, "фольклорном" языке. "А еще великое учение Авесты утверждает..." - искренне захлебывался в собственных знаниях доктор, а Глеб, потерявший Анюшкина, и совершенно случайно подслушавший "дамские" секреты, так же искренне был уже не в состоянии эмоционально среагировать на это: "Психотерапевт. И маг... А я его где-то в президиуме на каком-то съезде видел. Очень представительный. Да. И сидел два часа почти не шевельнувшись... Наверно министром хочет быть. В любом новом правительстве. И будет. От левых или правых. А я ведь, действительно, всех знаю. От Минска до Находки. Всех патриотов... Но на фиг мне только это? И тетки тоже √ дома нужно сидеть, детей кормить, мужиков после работы отмывать. А не спасать общественность." Последняя надежда оставалась на кухню: нес же Анюшкин кому - то свежее молоко. Может туда? Но донес ли, свежее? Прокисло, поди. Или разбили колдуны, перепутав с его двойником-Душковым. Разбили √ ладно, лишь бы не об его умненькую головку. Все-таки еще вполне сможет стать нашей национальной гордостью...

На истекающей бурлящим жаром кухне, возле бригады молодых, в белых на голое тело халатах, женщин и девушек, ошивались казачки из охраны лагеря. В двух полевых кухнях и на сложенной тут же из кирпичей маленькой печи что-то кипело и бурлило, а казаки крутили усы на запаренных поварих. Рядом под навесом за длинным столом сидело человек десять полностью экипированных горнолазов. Их армированные, фантастические по объемам, рюкзаки терпеливо стояли у ног хозяев, дожидая скорого выхода. От группы просто физически ощутимо исходила плотная магнитирующая сила. И поварихи, поверх лихо заломленных синих фуражек с красными околышами, смотрели только туда.

Глеб попросил водички и сел с кружкой недалеко от альпинистов. Их вожак внимательно и строго посмотрел на него, но промолчал. Говорил сухой, одноглазый, уже почти старик. Короткая стрижка, выпирающий кадык, руки с сильными, огромными суставчатыми пальцами. "Как пауки." Старик не просто говорил, он отдавал приказы смертникам: "Успеем подняться засветло √ живы. Успеем выставить пост √ правы. У нас всего четыре дня. Потом луна идет на спад. Йети вернутся через белки к Шамбале." Поперхнувшись, Глеб выплеснул кружку в песок, тихонечко встал, вежливо вернул ее кухаркам и пошел, пошел куда глаза глядят. "Да что же это такое? Бред. Криптозоологи. Они-то каким боком с патриотами? Или что, наши русские реликтовые гоминоиды отныне решительно не желают ничего иметь с тибетскими? Как когда-то, в девяносто первом, эстонские педики бойкотировали петербургских? И что, мне теперь каждый день здесь ошиваться, пока Анюшкин все свои метеориты соберет? Да лучше пусть меня "пастушки" пасут... Бред. Как на машине времени куда-то крякнул. Если это все реальность, то тогда где же я был эти десять-пятнадцать лет? В какой черной дыре? И опять, на! Этот любимый московский оккультизм: заговоры, снежные с красными глазами и зеленые человечки, сейчас кто-нибудь начнет шарик по телу гонять. Бред... Это у меня бред. Может это и не лагерь? Может это заповедник? Заповедник лотофагов? Серебряный век вечных младенцев? Или Остров блаженства? Где все как-то по-своему счастливы. Ибо все "имеют право высказываться". Вот имеют право √ и все! И высказываются. Да! Да! Главное для них высказаться √ и на этом быть счастливыми. Действительно, чего еще людям-то надо? И мне от них что ?"

Анюшкин сам шел навстречу. Он так искренне улыбался, что все заранее приготовленные слова куда-то испарились: да чего, собственно говоря, объяснять свою истерику человеку, который все и вся уже в этом мире знает. Лишь бы он сам не начал извиняться. Но добрый Анюшкин тоже сделал вид, что все забыл.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Продолжение

Copyright (c) "Русский переплет"