Л. Н. Толстой Отец СергийIVНа масленице шестого года жизни Сергия в затворе из соседнего города, после блинов с вином, собралась веселая компания богатых людей, мужчин и женщин, кататься на тройках. Компания состояла из двух адвокатов, одного богатого помещика, офицера и четырех женщин. Одна была жена офицера, другая - помещика, третья была девица, сестра помещика, и четвертая была разводная жена, красавица, богачка и чудачка, удивлявшая и мутившая город своими выходками. Погода была прекрасная, дорога - как пол. Проехали верст десять за городом, остановились, и началось совещание, куда ехать: назад или дальше. - Да куда ведет эта дорога? - спросила Маковкина, разводная жена, красавица. - В Тамбино, отсюда двенадцать верст, - сказал адвокат, ухаживавший за Маковкиной. - Ну, а потом? - А потом на Л. через монастырь. - Там, где отец Сергий этот живет? - Да. - Касатский? Этот красавец пустынник? - Да. - Медам! Господа! Едемте к Касатскому. В Тамбине отдохнем, закусим. - Но мы не поспеем ночевать домой. - Ничего, ночуем у Касатского. - Положим, там есть гостиница монастырская, и очень хорошо. Я был, когда защищал Махина. - Нет, я у Касатского буду ночевать. - Ну, уж это даже с вашим всемогуществом невозможно. - Невозможно? Пари. - Идет. Если вы ночуете у него, то я что хотите. - А discretion1. - А вы тоже! - Ну да. Едемте. Ямщикам поднесли вина. Сами достали ящик с пирожками, вином, конфетами. Дамы закутались в белые собачьи шубы. Ямщики поспорили, кому ехать передом, и один, молодой, повернувшись ухарски боком, повел длинным кнутовищем, крикнул, - и залились колокольчики, и завизжали полозья. Сани чуть подрагивали и покачивались, пристяжная ровно и весело скакала с своим круто подвязанным хвостом над наборной шлеей, ровная, масленая дорога быстро убегала назад, ямщик ухарски пошевеливал вожжами, адвокат, офицер, сидя напротив, что-то врали с соседкой Маковкиной, а она сама, завернувшись туго в шубу, сидела неподвижно и думала: "Все одно и то же, и все гадкое: красные, глянцевитые лица с запахом вина и табаку, те же речи, те же мысли, и все вертится около самой гадости. И все они довольны и уверены, что так надо, и могут так продолжать жить до смерти. Я не могу. Мне скучно. Мне нужно что-нибудь такое, что бы все это расстроило, перевернуло. Ну, хоть бы как те, в Саратове, кажется, поехали и замерзли. Ну, что бы наши сделали? Как бы вели себя? Да, наверное, подло. Каждый бы за себя. Да и я тоже подло вела бы себя. Но я, по крайней мере, хороша. Они-то знают это. Ну, а этот монах? Неужели он этого уже не понимает? Неправда. Это одно они понимают. Как осенью с этим кадетом. И какой он дурак был..." - Иван Николаич! - сказала она. - Что прикажете? - Да ему сколько лет? - Кому? - Да Касатскому. - Кажется, лет за сорок. - И что же, он принимает всех? - Всех, но не всегда. - Закройте мне ноги. Не так. Какой вы неловкий! Ну, еще, еще, вот так. А ног моих жать не нужно. Так они доехали до леса, где стояла келья. Она вышла и велела им уехать. Они отговаривали ее, но она рассердилась и велела уезжать. Тогда сани уехали, а она, в своей белой собачьей шубе, пошла по дорожке. Адвокат слез и остался смотреть.
дальше...
|