Когда погибает перебежчик или кто-либо из политических деятелей, тут
же начинают выдвигать самые разные версии ухода человека из жизни. Наиболее
естественная причина смерти или логически объяснимый мотив убийства зачастую
остаются погребенными под напластованиями лжи из-за недомолвок и взаимного
сведения счетов.
Классическим примером в этом отношении является смерть Кирова, ленинградского
партийного руководителя, убитого в 1934 году.
Киров был убит Николаевым. Жена Николаева, Мильда Драуле, работала
официанткой при секретариате Кирова в Смольном. Естественно, охрана пропускала
Николаева в Смольный по партбилету. Кстати говоря, по партбилету можно
было войти в любую партийную инстанцию, кроме ЦК ВКП(б). В Смольном, как
и в других обкомах, не было системы спецпропусков для членов партии, и
Николаеву требовалось только предъявить свой партбилет, чтобы попасть туда,
куда был запрещен вход посторонним.
От своей жены, которая в 1933-1935 годах работала в НКВД в секретном
политическом отделе, занимавшемся вопросами идеологии и культуры (ее группа,
в частности, курировала Большой театр и Ленинградский театр оперы и балета,
впоследствии театр им. С. М. Кирова), я узнал, что Сергей Миронович очень
любил женщин, и у него было много любовниц как в Большом театре, так и
в Ленинградском. (После убийства Кирова отдел НКВД подробно выяснял интимные
отношения Сергея Мироновича с артистками.) Мильда Драуле прислуживала на
некоторых кировских вечеринках. Эта молодая привлекательная женщина также
была одной из его "подружек". Ее муж Николаев отличался неуживчивым характером,
вступал в споры с начальством и в результате был исключен из партии. Через
свою жену он обратился к Кирову за помощью, и тот содействовал его восстановлению
в партии и устройству на работу в райком. Мильда собиралась подать на развод,
и ревнивый супруг убил "соперника". Это убийство было максимально использовано
Сталиным для ликвидации своих противников и развязывания кампании террора.
Так называемый заговор троцкистов, жертвой которого якобы пал Киров, с
самого начала был сфабрикован самим Сталиным. Сталин, а за ним Хрущев и
Горбачев, исходя из своих собственных интересов и желая отвлечь внимание
от очевидных провалов руководства страной, пытались сохранить репутацию
Кирова как рыцаря без страха и упрека. Коммунистическая партия, требовавшая
от своих членов безупречного поведения в личной жизни, не могла объявить
во всеуслышание, что один из ее столпов, руководитель ленинградской партийной
организации, в действительности запутался в связях с замужними женщинами.
Официальные версии убийства, опубликованные в прессе, представляют
собой вымысел от начала до конца. Сталинская версия заключалась в том,
что Николаеву помогали руководители ленинградского НКВД Медведь и Запорожец
по приказу Троцкого и Зиновьева. Для Сталина смерть Кирова создавала удобный
миф о тайном заговоре, что позволило ему обрушиться с репрессиями на своих
врагов и возможных соперников. Хрущевская же версия такова: Кирова убил
Николаев с помощью Медведя и Запорожца по приказу Сталина. Но документы
показывают, что Запорожец, считавшийся ключевой фигурой среди заговорщиков
и якобы связанный с Николаевым по линии НКВД, в то время сломал ногу и
находился на лечении в Крыму. Возникает вопрос: мог ли один из руководителей,
готовивших заговор, отсутствовать так долго в самый решающий период трагических
событий?
Хрущев, подчеркивая тот факт, что многие партийные руководители упрашивали
Кирова выставить свою кандидатуру на пост Генерального секретаря на XVII
съезде партии, и обвинял Сталина в том, что, узнав о существующей оппозиции,
решил ликвидировать Кирова. Для Хрущева подобная версия давала возможность
выставить еще одно обвинение в длинном списке преступлений Сталина. Документов
и свидетельств, подтверждающих причастность Сталина или аппарата НКВД к
убийству Кирова, не существует. Киров не был альтернативой Сталину. Он
был одним из непреклонных сталинцев, игравших активную роль в борьбе с
партийной оппозицией, беспощадных к оппозиционерам и ничем в этом отношении
не отличавшихся от других соратников Сталина.
Версия Хрущева была позднее одобрена и принята Горбачевым как часть
антисталинской кампании. Скрывая истинные факты, руководители пытались
спасти репутацию коммунистической партии, искали фигуры, популярные в партии,
которые якобы противостояли вождю. Создавался миф о здоровом ядре в ЦК
во главе с Кировым в противовес Сталину и его единомышленникам.
Вся семья Николаева, Мильда Драуле и ее мать, были расстреляны через
два или три месяца после покушения. Мильда и ее семья, невинные жертвы
произвола, не были реабилитированы до 30 декабря 1990 года, когда их дело
всплыло на страницах советской прессы.
Высшие чины НКВД, особенно те, кто был осведомлен о личной жизни Кирова,
знали: причина его убийства - ревность обманутого мужа. Но никто из них
не осмеливался даже заговорить об этом, так как версию о заговоре против
партии выдвинул сам Сталин и оспаривать ее было крайне опасно.
До убийства Кирова Сталина нередко можно было встретить на Арбате в
сопровождении Власика - начальника личной охраны и двух телохранителей.
Он часто заходил к поэту Демьяну Бедному, иногда посещал своих знакомых,
живших в коммунальных квартирах. Сотрудники НКВД и ветераны, имевшие значок
"Почетный чекист", на котором изображены щит и меч, и удостоверение к нему,
могли беспрепятственно пройти на Лубянку; они имели право прохода всюду,
кроме тюрем. Вся эта система была немедленно изменена: убийство Кирова
явилось предлогом для ужесточения контроля, который никогда уже больше
не ослабевал.
Спекуляции по поводу смерти Кирова продолжались и в 60-х годах. Я помню
анонимные письма, утверждавшие, что действительный убийца сумел скрыться.
Дмитрий Ефимов, министр госбезопасности Литвы в 40-х годах, после войны
рассказывал мне, что получил приказ искать убийцу Кирова, якобы скрывающегося
в небольшом литовском городке. Его сотрудникам удалось найти автора анонимного
письма, послужившего сигналом к поискам. Им оказался алкоголик. Однако
расследование этого анонимного сигнала проводилось под непосредственным
наблюдением Комитета партийного контроля при ЦК КПСС.
Заключение Комиссии партконтроля об обстоятельствах смерти Кирова так
и не было опубликовано. Только после того, как в июле 1990 года известная
комиссия по репрессиям была распущена, прокуратура направила надзорный
протест в Верховный Суд СССР по вопросу посмертной реабилитации членов
семьи Николаева. Дело закрыли лишь 30 декабря 1990 года, когда все члены
семьи Николаева были официально реабилитированы Верховным Судом СССР. Постановление
суда отмечало, что никакого заговора с целью убийства Кирова не существовало
и все "соучастники" Николаева являлись просто знакомыми Кирова или свидетелями
его эксцессов.
Но даже тогда, при этой системе так называемого правового государства,
ни Медведь, ни Запорожец реабилитированы не были и с них не сняты обвинения
в государственной измене, включая заговор с целью убийства Кирова и сотрудничество
с немецкой и латышской разведкой. В чем же причина? Она в том, что прокуратура
попросту боялась поднимать этот вопрос, поскольку Медведь и Запорожец считаются
виновными в репрессиях, совершенных в ранний период сталинских чисток.
Среди историков партии давно бытовало мнение, что роман Мильды Драуле
с Кировым закончился смертельным исходом из-за ревности ее мужа, Николаева,
известного своей неуравновешенностью и скандальным характером. Если бы
обнародовали это мнение, то на всеобщее обозрение была бы выставлена неприглядная
картина личной жизни Кирова, и тем самым нарушено святое правило партии
- никогда не приоткрывать завесы над личной жизнью членов Политбюро и не
копаться в их грязном белье.
4 ноября 1990 года газета "Правда" опубликовала новые материалы КГБ
и прокуратуры по расследованию дела Кирова, где утверждалось, что его убийство
носило сугубо личный характер, хотя не раскрывались подробности и мотивы
преступления. "Правда" даже не упомянула имени Мильды Драуле. В публикации
содержалось обвинение в адрес Яковлева, оставившего пост председателя партийной
комиссии по расследованию сталинских репрессий, который якобы тормозил
реабилитацию семьи Николаева и невинных людей, обвинявшихся в том, что
они принимали участие в заговоре.
Возмущенный Яковлев ответил через ту же газету ("Правда" от 28 января
1991 года), что он до сих пор верит в существование заговора с целью убийства
Кирова и нескольких версий, как это убийство замышлялось. При этом Яковлев
не упомянул ни о Мильде Драуле, ни о якобы имевшей место попытке выдвинуть
Кирова взамен Сталина Генеральным секретарем на XVII съезде партии.
В книге "Сталин: триумф и трагедия" Дмитрий Волкогонов ссылается на
слухи о романе Мильды Драуле с Кировым, но отвергает их как клеветнические.
Материалы, показывающие особые отношения между Мильдой Драуле и Кировым,
о которых я узнал от своей жены и генерала Райхмана, в то время начальника
контрразведки в Ленинграде, содержались в оперативных донесениях осведомителей
НКВД из ленинградского балета. Балерины из числа любовниц Кирова, считавшие
Драуле своей соперницей и не проявившие достаточной сдержанности в своих
высказываниях на этот счет, были посажены в лагеря за "клевету и антисоветскую
агитацию".
...Имя Кирова и память о нем были священны. В глазах народа Киров был
идеалом твердого большевика, верного сталинца, и, конечно же, только враги
могли убить такого человека. Я тогда ни на минуту не сомневался в необходимости
охранять престиж правящей партии и не открывать подлинных фактов, касавшихся
убийства Кирова. Мы, чекисты, неофициально назывались людьми, взявшими
на себя роль чернорабочих революции, но все же при этом испытывали самые
противоречивые чувства. В те дни я искренне верил - продолжаю верить и
сейчас, - что Зиновьев, Каменев, Троцкий и Бухарин были подлинными врагами
Сталина. В рамках той тоталитарной системы, частью которой они являлись,
борьба со Сталиным означала противостояние партийно-государственной системе
советского государства. Рассматривая их как наших врагов, я не мог испытывать
к ним никакого сочувствия. Вот почему мне казалось, что даже если обвинения,
выдвинутые против них, и преувеличены, это, в сущности, мелочи. Будучи
коммунистом-идеалистом, я слишком поздно осознал всю важность такого рода
"мелочей" и с сожалением вижу, что был не прав.
Сознательно или бессознательно, но мы позволили втянуть себя в работу
колоссального механизма репрессий, и каждый из нас обязан покаяться за
страдания невинных. Масштабы этих репрессий ужасают меня. Давая сегодня
историческую оценку тому времени, времени массовых репрессий - а они затронули
армию, крестьянство и служащих, - я думаю, их можно уподобить расправам,
проводившимся в царствование Ивана Грозного и Петра Первого. Недаром Сталина
называют Иваном Грозным XX века. Трагично, что наша страна имеет сталь
жестокие традиции.
Сталин манипулировал делом Кирова в своих собственных интересах, и
"заговор" против Кирова был им искусно раздут. Он сфабриковал "грандиозный
заговор" не только против Кирова, но и против самого себя. Убийство Кирова
он умело использовал для того, чтобы убрать тех, кого подозревал как своих
потенциальных соперников или нелояльных оппонентов, чего он просто не мог
перенести. Сначала в число "заговорщиков" попали знакомые Николаева, затем
- семья Драуле, после чего настала очередь Зиновьева и Каменева, первоначально
обвиненных в моральной ответственности за это убийство, а патом в его непосредственной
организации. Коллег и знакомых Николаева причислили к зиновьевской оппозиции.
Затем Сталин решил отделаться от Ягоды и тех должностных лиц, которые знали
правду. Они тоже оказались притянутыми к заговору и были уничтожены. Позднее
Ягоду сделали главным организатором убийства Кирова и, как рассказывал
мне Райхман, Сталин, боявшийся разглашения личных мотивов "теракта" Николаева,
даже распорядился установить негласный надзор за вдовой Кирова до самой
ее кончины.
В подобной обстановке сказать правду о Кирове было немыслимо. Никто
в верхних эшелонах власти не мог помешать Сталину использовать это убийство
в своих целях. Впоследствии дело Кирова замалчивалось в угоду политическим
соображениям или использовалось для того, чтобы отвлечь внимание общественности
от ухудшавшегося экономического и политического положения. Каждое новое
расследование, подчиненное требованиям политической конъюнктуры, только
плодило ложь, еще больше затрудняя для будущих поколений возможность реконструировать
действительные события.
Я убежден: убийство Кирова было актом личной мести, но обнародовать
этот факт - означало нанести вред партии, являвшейся инструментом власти
и примером высокой морали для советских людей. До сегодняшнего дня истину
продолжают скрывать, и Киров остается символом святости для приверженцев
старого режима.
В 1938 году атмосфера была буквально пронизана страхом, в ней чувствовалось
что-то зловещее. Шпигельглас, заместитель начальника закордонной разведки
НКВД, с каждым днем становился все угрюмее. Он оставил привычку проводить
воскресные дни со мной и другими друзьями по службе. В сентябре секретарь
Ежова, тогдашнего главы НКВД, застрелился в лодке, катаясь по Москве-реке.
Это для нас явилось полной неожиданностью. Вскоре появилось озадачившее
всех распоряжение, гласившее: ордера на арест без подписи Берии, первого
заместителя Ежова, недействительны. Ходили слухи, что Берия уменьшительно-ласково
называл Ежова "мой дорогой Ежик" и имел обыкновение похлопывать его по
спине, однако его дружеское поведение было чисто показным. На Лубянке люди
казались сдержанными и уклонялись от любых разговоров. В НКВД работала
специальная проверочная комиссия из ЦК.
Мне ясно вспоминаются события, которые вскоре последовали. Наступил
ноябрь, канун октябрьских торжеств. И вот в 4 часа утра меня разбудил настойчивый
телефонный звонок: звонил Козлов, начальник секретариата Иностранного отдела.
Голос звучал официально, но в нем угадывалось необычайное волнение.
- Павел Анатольевич, - услышал я, - вас срочно вызывает к себе первый
заместитель начальника Управления госбезопасности товарищ Меркулов. Машина
уже ждет вас. Приезжайте как можно скорее. Только что арестованы Шпигельглас
и Пассов.
Жена крайне встревожилась. Я решил, что настала моя очередь.
На Лубянке меня встретил сам Козлов и проводил в кабинет Меркулова.
Тог приветствовал меня в своей обычной вежливой, спокойной манере и предложил
пройти к Лаврентию Павловичу. Нервы мои были напряжены до предела. Я представил,
как меня будут допрашивать о моих связях со Шпигельгласом. Но как ни поразительно,
никакого допроса Берия учинять мне не стал. Весьма официальным тоном он
объявил, что Пассов и Шпигельглас арестованы за обман партии и что мне
надлежит немедленно приступить к исполнению обязанностей начальника Иностранного,
то есть отдела закордонной разведки. Я должен буду докладывать непосредственно
ему по всем наиболее срочным вопросам. На это я ответил, что кабинет Пассова
опечатан и войти туда я не могу.
- Снимите печати немедленно, а на будущее запомните: не морочьте мне
голову такой ерундой. Вы не школьник, чтобы задавать детские вопросы.
Через десять минут я уже разбирал документы в сейфе Пассова. Некоторые
были просто поразительны. Например, справка на Хейфеца, тогдашнего резидента
в Италии. В ней говорилось о его связях с элементами, симпатизирующими
идеологическим уклонам в Коминтерне, где тот одно время работал. Указывалось
также на подозрительный характер его контактов с бывшими выпускниками Политехнического
института в Иене (Германия) в 1926 году. До сих пор помню резолюцию Ежова
на справке: "Отозвать в Москву. Арестовать немедленно".
Следующий документ - представление в ЦК ВКП(б) и Президиум Верховного
Совета о награждении меня, Судоплатова Павла Анатольевича, орденом Красного
Знамени за выполнение важного правительственного задания за рубежом в мае
1938 года, подписанное Ежовым. Тут же находился и неподписанный приказ
о моем назначении помощником начальника Иностранного отдела. Я отнес эти
документы Меркулову. Улыбнувшись, он, к моему немалому удивлению, разорвал
их прямо у меня на глазах и выкинул в корзину для бумаг, предназначенных
к уничтожению. Я молчал, но в душе было чувство обиды - ведь меня представляли
к награде за то, что я действительно, рискуя жизнью, выполнил опасное задание.
В тот момент я не понимал, насколько мне повезло: если бы был подписан
приказ о моем назначении, то я автоматически согласно Постановлению ЦК
ВКП(б) подлежал бы аресту как руководящий оперативный работник аппарата
НКВД, которому было выражено политическое недоверие.
Позднее в кабинете, где я работал, зазвонил телефон. Это был Киселев,
помощник Маленкова в Центральном комитете. Он возмущенно принялся выговаривать
мне за задержку в передаче средств из специальных фондов, предназначавшихся
для финансирования тайных операций Коминтерна в Западной Европе. Еще больше
он был взбешен тем, что на заседании Испанской комиссии в Центральном комитете
не было представителя от НКВД. Я постарался объяснить ему, что не знаю
ни о каких фондах и не в курсе того, кто именно занимается их передачей.
"А на совещании в ЦК, - сказал я, - от НКВД никто не присутствовал потому,
что Пассов и его заместитель только что арестованы как враги народа". К
этому я добавил, что приступил к исполнению своих обязанностей всего два
часа назад. Киселев швырнул трубку.
За три недели своего пребывания в качестве исполняющего обязанности
начальника отдела я смог узнать структуру и организацию проведения разведывательных
операций за рубежом. В рамках НКВД существовали два подразделения, занимавшиеся
разведкой за рубежом. Это Иностранный отдел, которым руководили сначала
Трилиссер, потом Артузов, Слуцкий и Пассов. Задача отдела - собирать для
Центра разведданные, добытые как по легальным (через наших сотрудников,
имевших дипломатическое прикрытие или работавших в торговых представительствах
за рубежом), так и по нелегальным каналам. Особо важными были сведения
о деятельности правительств и частных корпораций, тайно финансирующих подрывную
деятельность русских эмигрантов и белогвардейских офицеров в странах Европы
и в Китае, направленную против Советского Союза. Иностранный отдел был
разбит на отделения по географическому принципу, а также включал подразделения,
занимавшиеся сбором научно-технических и экономических разведданных. Эти
отделения обобщали материалы, поступавшие от наших резиденту? за границей
- как легальных, так и нелегальных. Приоритет нелегальных каналов был вполне
естествен, поскольку за рубежом тогда было не так уж много советских дипломатических
и торговых миссий. Вот почему нелегальные каналы для получения интересовавших
нас разведданных были столь важны.
В то же время существовала и другая разведывательная служба - Особая
группа при наркоме внутренних дел, непосредственно находящаяся в его подчинении
и глубоко законспирированная. В ее задачу входило создание резервной сети
нелегалов для проведения диверсионных операций в тылах противника в Западной
Европе, на Ближнем Востоке, Китае и США в случае войны. Учитывая характер
работы, Особая группа не имела своих сотрудников в дипломатических и торговых
миссиях за рубежом. Ее аппарат состоял из двадцати оперработников, отвечавших
за координирование деятельности закордонной агентуры. Все остальные сотрудники
работали за рубежом в качестве нелегалов. В то время, о котором я веду
речь, число таких нелегалов составляло около шестидесяти человек. Вскоре
мне стало ясно, что руководство НКВД могло по своему выбору использовать
силы и средства Иностранного отдела и Особой группы для проведения особо
важных операций, в том числе диверсий и ликвидации противников СССР за
рубежом.
Особая группа иногда именовалась "Группа Яши", потому что более десяти
с лишним лет возглавлялась Яковом Серебрянским. Именно его люди организовали
в 1930 году похищение главы белогвардейского РОВСа в Париже генерала Кутепова.
До революции Серебрянский был членом партии эсеров. Он принимал личное
участие в ликвидации чинов охранки, организовавших еврейские погромы в
Могилеве (Белоруссия). "Группа Яши" создала мощную агентурную сеть в 20-30-х
годах во Франции, Германии, Палестине, США и Скандинавии. Агентов они вербовали
из коминтерновского подполья, тех, кто не участвовал в пропагандистских
мероприятиях и чье членство в национальных компартиях держалось в секрете.
В ноябре 1938 года Серебрянский в числе руководителей НКВД оказался под
арестом - его приговорили к смертной казни, но не расстреляли. В 1941 году,
после того как началась война, он был освобожден и по моей инициативе стал
начальником отделения, занимавшегося вербовкой агентуры по глубинному оседанию
в странах Западной Европы и США.
В 1946 году министром госбезопасности был назначен Абакумов, и Серебрянскому
пришлось выйти в отставку, так как в 1938 году именно Абакумов вел его
дело и, применяя зверские пытки, выбил ложные показания. Естественно, Серебрянский
не мог оставаться на работе с приходом нового министра. Он вышел в отставку
в звании полковника и получал пенсию. После смерти Сталина его вернули
на службу и назначили одним из моих заместителей в связи с планом расширения
разведывательно-диверсионных операций. Это было при Берии, в апреле 1953
года, а в октябре того же года он был арестован вместе с женой во второй
раз - теперь ему ставилось в вину участие в так называемом бериевском заговоре
с целью убийства членов Президиума Центрального комитета партии. Скончался
он в тюрьме в 1956 году во время очередного допроса и был посмертно реабилитирован
в 1971-м при Андропове, узнавшем о судьбе Серебрянского во время подготовки
первого учебника по истории советской разведки, которую начали писать по
его указанию.
Лишь в 1963 году я узнал, что действительно стояло за кардинальными
перестановками и чисткой в радах НКВД в последние месяцы 1938 года. Полную
правду об этих событиях, которая так никогда и не была обнародована, рассказали
мне Мамулов и Людвигов, возглавлявшие секретариат Берии, - вместе со мной
они сидели во Владимирской тюрьме. Вот как была запущена фальшивка, открывшая
дорогу кампании против Ежова и работавших с ним людей. Подстрекаемые Берией,
два начальника областных управлений НКВД из Ярославля и Казахстана обратились
с письмом к Сталину в октябре 1938 года, клеветнически утверждая, будто
в беседах с ними Ежов намекал на предстоящие аресты членов советского руководства
в канун октябрьских торжеств. Акция по компрометации Ежова была успешно
проведена. Через несколько недель Ежов был обвинен в заговоре с целью свержения
законного правительства. Политбюро приняло специальную резолюцию, в которой
высшие должностные лица НКВД объявлялись "политически неблагонадежными".
Это привело к массовым арестам всего руководящего состава органов безопасности,
и мне действительно повезло, что приказ Ежова о моем повышении остался
неподписанным в сейфе у Пассова.
В декабре 1938 года Берия официально взял в свои руки бразды правления
в НКВД, а Деканозов стал новым начальником Иностранного отдела. У него
был опыт работы в Азербайджанском ГПУ при Берии в качестве снабженца. Позднее
в Грузии Деканозов был народным комиссаром пищевой промышленности, где
и прославился своей неумеренной любовью к роскоши. Сдавая дела, я, как
исполнявший обязанности начальника отдела, объяснил ему некоторые особенности
нашей агентурной работы в Западной Европе, США и Китае. Но Деканозов, не
дослушав меня до конца, распорядился, чтобы я проследил за вещами бежавшего
Орлова, которые были отправлены из Барселоны в Москву. Мне надлежало доставить
их в его кабинет - он хотел лично ознакомиться с ними.
На следующий день Берия представил Деканозова сотрудникам разведслужбы.
Официальным и суровым тоном Берия сообщил о создании специальной комиссии
во главе с Деканозовым по проверке всех оперативных работников разведки.
Комиссия должна была выяснить, как разоблачаются изменники и авантюристы,
обманывающие Центральный комитет партии. Берия объявил о новых назначениях
Гаранина, Фитина, Леоненко и Лягина. Он также подчеркнул, что все остающиеся
сотрудники будут тщательно проверены. Новые руководители пришли в разведку
по партийному набору. Центральный комитет наводнил ряды НКВД партийными
активистами и выпускниками Военной академии им. Фрунзе. Что касается меня,
то я был понижен до заместителя начальника испанского отделения. Подобным
же образам поступили и с другими ветеранами разведслужбы, которые также
были понижены в должности до помощников начальников отделений.
Берия в беседе с каждым сотрудником, присутствовавшим на встрече, пытался
выведать, не является ли он двойным агентом, и говорил, что под подозрением
сейчас находятся все. Моя жена была одной из четырех женщин - сотрудников
разведслужбы. Нагло смерив ее взглядом, Берия спросил, кто она такая: немка
или украинка. "Еврейка", - к удивлению Берии, ответила она. С того самого
дня жена постоянно предупреждала меня, чтобы я опасался Берии. Предполагая,
что наша квартира может прослушиваться, она придумала для него кодовую
кличку, чтобы мы не упоминали его имени в своих разговорах дома. Она называла
его князем Шадиманом по имени героя романа Антоновской "Великий Моурави",
который пал в борьбе за власть между грузинскими феодалами. Дальновидность
моей жены в отношении судьбы Берии и ее постоянные советы держаться подальше
от него и его окружения оказались пророческими.
После представления нового руководства у Берии последовало партсобрание
- это был следующий этап кампании. На нем мой сослуживец, которого я знал
по Харькову, Гукасов, армянин, неожиданно предложил партийному бюро рассмотреть
мои подозрительные связи. Он сказал, что меня перевел в Москву враг народа
Балицкий. Он обвинил меня также в том, что я поддерживал дружеские отношения
с другими, недавно разоблаченными врагами народа Шпигельгласом, Раисой
Соболь и ее мужем, Ревзиным, Яриковым, заместителем нашего резидента в
Китае, известным своими саркастическими остротами о выполнении пятилеток
(мне вспоминается одна из них: "В четвертом завершающем блат является решающим").
Партийное бюро создало комиссию по моему делу. Один из моих близких
знакомых, Гессельберг, начальник фотолаборатории (он отвечал за благонадежность
фотокорреспондентов, которые снимали Сталина), задавал глупейшие вопросы
и утверждал, что я защищаюсь как "типичный троцкистский двурушник". Я не
держу зла ни на Гукасова, ни на Гессельберга.
...Три года спустя Гукасов, будучи советским консулом в Париже, проснулся,
когда гестаповцы штурмом брали здание, где он находился. Наш шифровальщик
Марина Сироткина начала сжигать кодовые книги, а когда один из гестаповцев
сорвал со стены портрет Сталина, Гукасов использовал это как предлог, чтобы
начать драку. Его жестоко избили, но за это время все шифры были уничтожены.
Гукасова немцы депортировали в Турцию для обмена на сотрудников германской
дипломатической миссии в Москве. Позднее Гукасову поручили руководить отделом
по разработке репатриантов и эмигрантов. Он скончался в Москве в 1956 году.
...Гессельберг подготовил проект решения партбюро под диктовку Деканозова.
В нем предлагалось исключить меня из рядов коммунистической партии за связь
с врагами народа и неразоблачение Шпигельгласа. Характерно, что в этом
документе Слуцкий, хотя он умер в феврале 1938 года и был похоронен со
всеми полагающимися почестями, также фигурировал как враг народа.
Партбюро приняло это решение при одном воздержавшемся. Фитин, недавно
назначенный на должность заместителя начальника Иностранного отдела, воздержался,
потому что, по его словам, я был ему абсолютно неизвестен. Его честность
и порядочность, весьма необычные в тех обстоятельствах, нс повредили его
карьере. В 1939 году он стал начальником Иностранного отдела закордонной
разведки и умер естественной смертью в 1971 году.
Партбюро в декабре 1938 года приняло решение исключить меня из партии.
Это решение должно было утвердить общее партийное собрание разведслужбы,
назначенное на январь 1939 года, а пока я приходил на работу и сидел у
себя в кабинете за столом, ничего не делая. Новые сотрудники не решались
общаться со мной, боясь скомпрометировать себя. Помню, начальник отделения
Гаранин, беседуя со своим заместителем в моем присутствии, переходил на
шепот, опасаясь, что я могу подслушать. Чтобы чем-нибудь заняться, я решил
пополнить свои знания и стал изучать дела из архива, ожидая решения своей
участи.
Я чувствовал себя подавленным. Жена также сильно тревожилась, понимая,
что над нами нависла серьезная угроза. Мы были уверены, что на нас уже
есть компромат, сфабрикованный и выбитый во время следствия у наших друзей.
Но я все-таки надеялся, что, поскольку был лично известен руководству НКВД
как преданный делу работник, мой арест не будет санкционирован. В те годы
я жил еще иллюзией, что по отношению к члену партии несправедливость может
быть допущена лишь из-за некомпетентности или в силу простой ошибки, особенно
если решение его участи зависело от человека, стоящего достаточно высоко
в партийной иерархии и пользующегося к тому же полной поддержкой Сталина.
Зная, что в отношении меня совершается страшная несправедливость, я
думал обратиться в Комиссию партконтроля Центрального комитета с просьбой
разобраться в моем деле, но жена считала, что надо подготовить письмо на
имя Сталина, которое она сама отправит, а если нас обоих арестуют, отправит
моя мать.
Когда арестовывали наших друзей, все мы думали, что произошла ошибка.
Но с приходом Деканозова впервые поняли, что это не ошибки. Нет, то была
целенаправленная политика. На руководящие должности назначались некомпетентные
люди, которым можно было отдавать любые приказания. Впервые мы боялись
за свою жизнь, оказавшись под угрозой уничтожения нас нашей же собственной
системой. Именно тогда я начал размышлять над природой системы, которая
приносит в жертву людей, служащих ей верой и правдой.
Еще один из моих друзей, Петр Зубов, тоже стал жертвой и попал в ту
же мясорубку. В 1937 году он был назначен резидентом в Праге. Впервые за
время своей службы в разведке он работал под дипломатическим прикрытием.
Зубов встретился с президентом Эдуардом Бенешем и по указанию Сталина передал
последнему десять тысяч долларов, поскольку Бенеш не мог воспользоваться
своими деньгами для организации отъезда из Чехословакии в Великобританию
близких и нужных ему людей. Расписка в получении денег была дана Зубову
секретарем чехословацкого президента. Сам Бенеш бежал в Англию в 1938 году.
Зубов отлично справился с заданием. Британские и французские власти не
имели ни малейшего представления о наших связях с лицами, выехавшими из
Чехословакии. Спустя полгода после того как Бенеш покинул Прагу, Зубова
отозвали в Москву и арестовали по личному приказу Сталина.
Причина ареста заключалась в том, что Бенеш - через Зубова - предложил
Сталину, чтобы Советский Союз субсидировал в 1938 году переворот, направленный
против правительства Стоядиновича в Югославии, для того, чтобы установить
там военный режим и ослабить таким образом давление на Чехословакию. Бенеш
просил сумму в двести тысяч долларов наличными для сербских офицеров, которые
должны были устроить переворот. Получив эту сумму из Центра, Зубов выехал
в Белград, чтобы на месте ознакомиться с положением. Когда он убедился,
что офицеры, о которых шла речь, были всего лишь кучкой ненадежных авантюристов
и ни на какой успешный заговор рассчитывать не приходилось, он был потрясен
и отказался выплатить им аванс. Вернувшись в Прагу с деньгами, он доложил
в Центр о сложившейся ситуации. Сталин пришел в ярость: Зубов посмел не
выполнить приказ. На зубовской телеграмме с объяснением его действий Сталин
собственноручно написал: "Арестовать немедленно". (Я видел эту телеграмму
в 1941 году, когда мне показали дело Зубова.)
Встреча с Зубовым в коридоре 7-го этажа на Лубянке в первый же день
его возвращения из Чехословакии обрадовала меня: партбюро со дня на день
должно было поставить на собрании вопрос о моем исключении из партии, и
я надеялся на его поддержку, так как он пользовался большим авторитетом
в Иностранном отделе. Мы условились повидаться на следующий день, но он
не пришел. Я решил, что он просто избегает контактов со мной, но Эмма встретила
его жену на улице и узнала об его аресте. Я понятия не имел, в чем именно
его обвиняют: то были времена, когда можно было только внимательно присматриваться
к происходящему и стараться не терять надежды.
И тут произошло неожиданное. Собрание, назначенное на январь, которое
должно было утвердить мое исключение из рядов партии, отложили. Вскоре
Ежов, отстраненный от обязанностей народного комиссара еще в декабре минувшего
года, был арестован. Делом Ежова, как я узнал позже, лично занимались Берия
и один из его заместителей, Богдан Кобулов. Много лет спустя Кобулов рассказал
мне, что Ежова арестовали в кабинете Маленкова в Центральном комитете.
Когда его вели на расстрел, он пел "Интернационал".
Я по-прежнему считаю Ежова ответственным за многие тяжкие преступления
- больше того, он был еще и профессионально некомпетентным руководителем.
Уверен: преступления Сталина приобрели столь безумный размах из-за того,
в частности, что Ежов оказался совершенно непригодным к разведывательной
и контрразведывательной работе.
Чтобы понять природу ежовщины, необходимо учитывать политические традиции,
характерные для нашей страны. Все политические кампании в условиях диктатуры
неизменно приобретают безумные масштабы, и Сталин виноват не только в преступлениях,
совершавшихся по его указанию, но и в том, что позволил своим подчиненным
от его имени уничтожать тех, кто оказывался неугоден местному партийному
начальству на районном и областном уровнях. Руководители партии и НКВД
получили возможность решать даже самые обычные споры, возникавшие чуть
ли не каждый день, путем ликвидации своих оппонентов.
Конечно, в те дни я еще не знал всего, но чтобы иметь основания опасаться
за свою жизнь, моих знаний было достаточно. Исходя из логики событий, я
ожидал, что меня арестуют в конце января или в крайнем случае начале февраля
1939 года. Каждый день я являлся на работу и ничего не делал - сидел и
ждал ареста. В один из мартовских дней меня вызвали в кабинет Берии, и
неожиданно для себя я услышал упрек, что последние два месяца я бездельничаю.
"Я выполняю приказ, полученный от начальника отделения," - сказал я. Берия
не посчитал нужным как-либо прокомментировать мои слова и приказал сопровождать
его на важную, по его словам, встречу. Я полагал, что речь идет о встрече
с одним из агентов, которого он лично курировал, на конспиративной квартире.
В сентябре 1938 года я дважды сопровождал его на подобные мероприятия.
Между тем машина доставила нас в Кремль, куда мы въехали через Спасские
ворота. Шофер остановил машину в тупике возле Ивановской площади. Тут я
внезапно осознал, что меня примет Сталин.
