11 февраля 1943 года Сталин подписал постановление правительства об
организации работ по использованию атомной энергии в военных целях. Возглавил
это дело Молотов. Тогда же было принято решение ввиду важности атомной
проблемы сделать ее приоритетной в деятельности разведки НКВД. Берия первоначально
выступал в качестве заместителя Молотова и отвечал за вопросы обеспечения
военных и ученых разведывательной информацией. Я помню, как он приказал
мне познакомить Иоффе, Курчатова, Кикоина и Алиханова с научными материалами,
полученными агентурным путем, без разглашения источников информации.
Кикоин, прочитав доклад о первой ядерной цепной реакции, был необычайно
возбужден и, хотя я не сказал ему, кто осуществил ее, немедленно отреагировал:
"Это работа Ферми. Он единственный в мире ученый, способный сотворить такое
чудо". Я вынужден был показать им некоторые материалы в оригинале на английском
языке. Чтобы не раскрывать конкретные источники информации, я закрыл ладонью
ту часть документа, где стояли подписи и перечислялись источники. Ученые
взволнованно сказали: "Послушайте, Павел Анатольевич, вы слишком наивны.
Мы знаем, кто в мире физики на что способен. Вы дайте нам ваши материалы,
а мы скажем, кто их авторы". Иоффе тут же по другим материалам назвал автора
- Фриша. Я немедленно доложил об этом Берии и получил разрешение раскрывать
Иоффе, Курчатову, Кикоину и Алиханову источники информации.
В апреле 1943 года в Академии наук СССР была создана специальная лаборатория
v 2 по атомной проблеме, руководителем которой назначили Курчатова. Ему
едва исполнилось сорок лет. Это было смелое решение. Но мы знали, что американский
атомный проект возглавил 44-летний Оппенгеймер, не имевший звания лауреата
Нобелевской премии. Наши физики старшего поколения не могли поверить, что
Бор и Ферми работают в подчинении у Оппенгеймера. Уже в декабре 1943 года
по прямому указанию Сталина Курчатов был избран действительным членом Академии
наук.
Получив от НКВД доклад о первой цепной ядерной реакции, осуществленной
Ферми, Курчатов обратился к Первухину с просьбой поручить разведывательным
органам выяснить ряд важных вопросов о состоянии атомных исследований в
США. В связи с этим была проведена реорганизация деятельности служб разведки
Наркомата обороны и НКВД. В течение пяти лет, в 1940-1945 годах, научно-техническая
разведка велась специальными подразделениями и отделениями Разведупра Красной
Армии и Первого управления НКВД-НКГБ, заместителем начальника которого
я был до февраля 1942 года. В 1944 году было принято решение, что координировать
деятельность разведки по атомной проблеме будет НКВД. В связи с этим под
моим началом была создана группа "С" (группа Судоплатова), которая позднее,
в 1945 году, стала самостоятельным отделом "С". Помимо координации деятельности
Разведупра и НКВД по сбору информации по атомной проблеме, на группу, а
позднее отдел, были возложены функции реализации полученных данных внутри
страны. Большую работу по обработке поступавшей научно-технической информации
по атомной бомбе проводили сотрудники отдела "С" Зоя Зарубина, Земсков,
Масся, Грознова, Покровский. Зарубина и Земсков, насколько я помню, под
руководством Терлецкого перевели наиболее важные материалы по конструкции
ядерных реакторов и самой атомной бомбы. К тому времени Зоя Зарубина имела
большой опыт оперативной и переводческой работы, участвовала в мероприятиях
Ялтинской и Потсдамской конференций союзников в 1945 году. Согласно решению
правительства отдел "С" стал рабочим аппаратом бюро v 2 Спецкомитета правительства
СССР по "проблеме v 1". Квалифицированные специалисты и ученые, работавшие
в отделе, регулярно докладывали о получаемых разведывательных материалах
на заседаниях комитета и научно-технического совета, который возглавлял
нарком боеприпасов Ванников.
Курчатов и ученые его группы часто бывали у Берии, обсуждая вопросы
организации работ в соответствии с получаемой от НКВД информацией. Фактически
Курчатов и Иоффе поставили перед Сталиным вопрос о замене Молотова Берией
в качестве руководителя всех работ по атомной проблеме.
Обычно после посещения кабинета Берии на Лубянке Курчатов, Кикоин,
Алиханов и Иоффе поднимались ко мне, где мы обедали в комнате отдыха, после
чего они углублялись в работу над документами, полученными из-за границы.
Наши ученые, чтобы ускорить научные работы по атомной энергии, были
очень заинтересованы в регулярном ознакомлении с ходом этих работ в США.
В письме от 7 марта 1943 года заместителю Председателя Совета Народных
Комиссаров СССР Первухину Курчатов писал:
"Получение данного материала имеет громадное, неоценимое значение для
нашего государства и науки. Теперь мы имеем важные ориентиры для последующего
научного исследования, они дают возможность нам миновать многие, весьма
трудоемкие фазы разработки урановой проблемы и узнать о новых научных и
технических путях ее разрешения".
Курчатов подчеркивал, что "вся совокупность сведений... указывает на
техническую возможность решения всей проблемы в значительно более короткий
срок, чем это думают наши ученые, не знакомые еще с ходом работ по этой
проблеме за границей".
В другом письме от 22 марта 1943 года Курчатов сообщал, что внимательно
рассмотрел последние работы американцев по трансурановым элементам и установил
новое направление в решении всей проблемы урана. "До сих пор, - пишет Курчатов,
- работы по трансурановым элементам в нашей стране не проводились. В связи
с этим обращаюсь к вам с просьбой дать указание разведывательным органам
выяснить, что сделано в рассматриваемом направлении в Америке".
Наши источники информации и агентура в Англии и США добыли 286 секретных
научных документов и закрытых публикаций по атомной энергии. В своих записках
в марте-апреле 1943 года Курчатов назвал семь наиболее важных научных центров
и 26 специалистов в США, получение информации от которых имело огромное
значение. С точки зрения деятельности разведки, это означало оперативную
разработку американских ученых в качестве источников важной информации.
В феврале 1944 года состоялось первое совещание руководителей военной
разведки и НКВД по атомной проблеме в кабинете Берии на Лубянке. От военных
присутствовали Ильичев и Мильштейн, от НКВД - Фитин и Овакимян. Я был официально
представлен как руководитель группы "С", координировавший усилия в этой
области. С этого времени разведка Наркомата обороны регулярно направляла
нам всю поступавшую информацию по атомной проблеме.
Должен признаться, я не был обрадован поручением Берии. Возглавляя
работу группы "С" по координации добычи и реализации разведданных по атомной
бомбе, я испытывал трудности, так как не имел технического образования,
не говоря уже о знаниях в области физики. Одновременно я руководил действиями
диверсионных партизанских отрядов в тылу немецких армий, и это было моей
основной обязанностью.
В 1944 году Хейфец вернулся в Москву и доложил мне и Берии свои впечатления
о встречах с Оппенгеймером и другими известными учеными, занятыми в атомном
проекте. Он сказал, что Оппенгеймер и его окружение глубоко озабочены тем,
что немцы могут опередить Америку в создании атомной бомбы.
Выслушав доклад Хейфеца, Берия сказал, что настало время для более
тесного сотрудничества органов безопасности с учеными. Чтобы улучшить отношения,
снять подозрительность и критический настрой специалистов к органам НКВД,
Берия предложил установить с Курчатовым, Кикоиным и Алихановым более доверительные,
личные отношения. Я пригласил ученых к себе домой на обед. Однако это был
не только гостеприимный жест: по приказанию Берии я и мои заместители -
генералы Эйтингон и Сазыкин - как оперативные работники должны были оценить
сильные и слабые стороны Курчатова, Алиханова и Кикоина. Мы вели себя с
ними как друзья, доверенные лица, к которым они могли обратиться со своими
повседневными заботами и просьбами.
Однажды вечером после работы над очередными материалами мы ужинали
в комнате отдыха. На накрытом столе стояла бутылка лучшего армянского коньяка.
Я вообще не переношу алкоголя, даже малая доза всегда вызывала у меня сильную
головную боль, и мне казалось, что наши ведущие ученые по своему складу
и напряженной умственной работе также не употребляют алкогольных напитков.
Поэтому я предложил им по чайной ложке коньяку в чай. Они посмотрели на
меня с изумлением, рассмеялись и налили себе полные рюмки, выпив за успех
нашего общего дела.
В начале 1944 года Берия приказал направлять мне все агентурные материалы,
разработки и сигналы, затрагивавшие лиц, занятых атомной проблемой, и их
родственников. Вскоре я получил спецсообщение, что младший брат Кикоина
по наивности поделился своими сомнениями о мудрости руководства с коллегой,
а тот немедленно сообщил об этом оперативному работнику, у которого был
на связи.
Когда я об "этом проинформировал Берию, он приказал мне вызвать Кикоина
и сказать ему, чтобы он воздействовал на своего брата. Я решил не вызывать
Кикоина, поехал к нему в лабораторию и рассказал о "шалостях" его младшего
брата. Кикоин обещал поговорить с ним. Их объяснение было зафиксировано
оперативной техникой прослушивания, установленной в квартирах ведущих ученых-атомщиков.
Я был удивлен, что на следующий день Берия появился в лаборатории у
Кикоина, чтобы окончательно развеять его опасения относительно брата. Он
собрал всю тройку - Курчатова, Алиханова, Кикоина - и сказал в моем присутствии,
что генерал Судоплатов придан им для того, чтобы оказывать полное содействие
и помощь в работе; что они пользуются абсолютным доверием товарища Сталина
и его личным. Вся информация, которая предоставляется им, должна помочь
в выполнении задания советского правительства. Берия повторил: нет никаких
причин волноваться за судьбу своих родственников или людей, которым они
доверяют, - им гарантирована абсолютная безопасность. Ученым будут созданы
такие жизненные условия, которые дадут возможность сконцентрироваться только
на решении вопросов, имеющих стратегически важное значение для государства.
По указанию Берии все ученые, задействованные в советском атомном проекте,
были обеспечены приличным жильем, дачами, пользовались спецмагазинами,
где могли наравне с руководителями правительства покупать товары по особым
карточкам; весь персонал атомного проекта был обеспечен специальным питанием
и высококвалифицированной медицинской помощью. В это же время все личные
дела ученых, специалистов и оперативных работников, напрямую участвовавших
в проекте или в получении разведывательной информации по атомной проблеме,
были переданы из управления кадров в секретариат Берии. Тогда же в секретариат
Берии из американского отдела передали наиболее важные оперативные материалы
по атомной энергии, добытые разведкой. Из дела оперативной разработки "Эноммоз"
по атомной бомбе, до сих пор хранящегося в архиве службы внешней разведки,
было изъято окало двухсот страниц. В целях усиления режима безопасности
без санкции Берии никто не имел доступа к этим материалам. Помню конфликт
с заместителем Берии Завенягиным, который требовал ознакомить его с документами.
Я отказал ему, и мы крепко поссорились; он получил доступ к материалам
разведки только после разрешения Берии.
Большие административные способности Берии в решении атомной проблемы
признают и участники нашей атомной программы, например, академик Харитон
в своем интервью о создании атомной бомбы в журнале "Огонек" (1993 г.).
Когда мы получили данные о том, что американские власти уделяют особое
внимание секретности своего атомного проекта, Эйтингон и я предложили использовать
группы нелегалов в качестве курьеров и для работы с источниками информации:
мы понимали, что американская контрразведка обратит внимание на связи Хейфеца
с прокоммунистическими кругами, имеющими выход на специалистов Манхэттенского
проекта. Получив соответствующую директиву Москвы, Зарубин приказал Хейфецу
немедленно прекратить разведывательные операции с использованием активистов
компартии.
Однако ряд активистов компартии продолжали действовать по собственной
инициативе. В 1943 году, нарушив полученное от Зарубина указание, они,
не зная о наших выходах на семью Оппенгеймера, обратились к нему с просьбой
о предоставлении информации Советскому Союзу о работах в Лос-Аламосе. Оппенгеймер,
опасавшийся раскрытия связей через жену и брата с нашими людьми, вынужден
был поставить в известность американские спецслужбы об этой просьбе знакомого
физика, связанного с компартией. Это привело к тому, что все связи с видными
физиками, участвовавшими в работах по атомной бомбе, были переключены на
канал нелегальной разведки и использование специальных курьеров, имевших
безупречное прикрытие в глазах американской контрразведки.
В 1943-1944 годах мы использовали различные каналы подходов к американским
атомным секретам. Нашими главными целями были лаборатории Лос-Аламоса,
заводы Ок-Риджа и лаборатории по ядерным исследованиям в Беркли. Мы также
пытались проникнуть в промышленные фирмы, выполнявшие заказы, связанные
с созданием атомного оружия.
В 1943 году известный актер, руководитель Московского еврейского театра
Михоэлс, вместе с еврейским поэтом, нашим проверенным агентом, Фефером
совершил длительную поездку в США как руководитель Еврейского антифашистского
комитета. Оперативное обеспечение визита Михоэлса и разработку его связей
в еврейских общинах осуществлял Хейфец.
Берия принял Михоэлса и Фефера накануне отъезда и дал им указание провести
в США широкую пропаганду большой значимости вклада еврейского народа в
развитие науки и культуры Советского Союза и убедить американское общественное
мнение, что антисемитизм в СССР полностью ликвидирован вследствие сталинской
национальной политики.
Зарубин и Хейфец через доверенных лиц информировали Оппенгеймера и
Эйнштейна о положении евреев в СССР. По их сообщению, Оппенгеймер и Эйнштейн
были глубоко тронуты тем, что в СССР евреям гарантировано безопасное и
счастливое проживание. В это же время до Оппенгеймера и Эйнштейна дошли
слухи о плане Сталина создать еврейскую автономную республику в Крыму после
победы в войне с фашизмом.
Оппенгеймер и Ферми не знали, что уже в то время они фигурировали в
наших оперативных материалах как источники информации под кодовыми именами
"Директор резервации", "Вексель", "Заяц". Псевдоним "Вексель" использовался
иногда и для источника обобщенных материалов, поступавших от ученых-физиков,
участвовавших в американском атомном проекте. Насколько я помню, под общим
псевдонимом "Стар" иногда фигурировали Оппенгеймер и Ферми. Еще раз повторяю
- никто из них никогда не был нашим завербованным агентом разведки.
Жена известного скульптора Коненкова, наш проверенный агент, действовавшая
под руководством Лизы Зарубиной, сблизилась с крупнейшими физиками Оппенгеймером
и Эйнштейном в Принстоне. Она сумела очаровать ближайшее окружение Оппенгеймера.
После того, как Оппенгеймер прервал связи с американской компартией, Коненкова
под руководством Лизы Зарубиной и сотрудника нашей резидентуры в Нью-Йорке
Пастельняка ("Лука") постоянно влияла на Оппенгеймера и еще ранее уговорила
его взять на работу специалистов, известных своими левыми убеждениями,
на разработку которых уже были нацелены наши нелегалы и агентура Семенова.
Лиза Зарубина, жена Василия Зарубина, резидента в США, была выдающейся
личностью. Обаятельная и общительная, она легко устанавливала дружеские
связи в самых широких кругах. Элегантная женщина с чертами классической
красоты, натура утонченная, она как магнит притягивала к себе людей. Лиза
была одним из самых высококвалифицированных вербовщиков агентуры. Она привлекла
к работе беженцев из Польши и одного из помощников Сциларда. Она нашла
выход на Сциларда через одного его родственника в Москве, работавшего в
специальной лаборатории НКВД по авиационной технике. Лиза прекрасно владела
английским, немецким, французским и румынским языками. Она выглядела типичной
представительницей Центральной Европы, но могла неузнаваемо менять свою
внешность и манеру поведения. Диза состояла в родственных отношениях с
Анной Паукер, видным деятелем румынской компартии. Старший брат Лизы руководил
боевой организацией румынских коммунистов, и когда его судил военный трибунал,
сумел дважды бежать из зала суда. В 1922 году он погиб в перестрелке.
Лиза стала сотрудником разведывательной службы еще в 1919 году. Одно
время она работала в секретариате Дзержинского. Ее первым мужем был Блюмкин,
застреливший в Москве в 1918 году немецкого посла графа Мирбаха. Блюмкин
являлся ключевой фигурой в заговоре эсеров против Ленина в июле 1918 года.
Когда мятеж эсеров провалился, Блюмкин явился с повинной, был прощен и
продолжал работать в ЧК-ГПУ, выполняя задания Дзержинского и иногда Троцкого,
с которым он также был знаком.
В 1929 году Блюмкин создал нелегальную резидентуру в Турции под видом
торговой фирмы, используя финансовые средства, полученные от продажи хасидских
древнееврейских рукописей, переданных ему из особых фондов Государственной
библиотеки им. В. И. Ленина. Эти деньги предназначались для создания боевой
диверсионной организации против англичан в Турции и на Ближнем Востоке.
Однако Блюмкин передал часть средств Троцкому, который после высылки из
СССР жил в Турции. Кроме того, он привез в Москву письмо Троцкого, адресованное
Радену.
Лиза была потрясена этим. Она сообщила об этом руководству. Блюмкин
был арестован, а позднее расстрелян.
Через несколько лет Лиза вышла замуж за Василия Зарубина, вернувшегося
из Китая. Они были направлены на нелегальную работу в Европу по фальшивым
документам - супружеская пара коммерсантов из Чехословакии. Семь лет Зарубины
находились в различных странах Западной Европы, успешно провели ряд важных
разведывательных операций, в том числе по вербовке сотрудника гестапо Лемана
("Брайтенбах") и жены помощника министра иностранных дел Германии ("Юна"),
с которой Лиза поддерживала связь до мая 1941 года.
В 1941 году Лизе Зарубиной было присвоено звание капитана госбезопасности.
В США она часто ездила в Калифорнию, где Хейфец ввел ее в круг людей, близких
к семье Оппенгеймера. Благодаря связям Хейфеца Лиза получила все установочные
данные на членов семьи и .родственников Оппенгеймера, отличавшихся левыми
взглядами. Хейфец организовал встречу Лизы с женой Оппенгеймера Кэтрин,
которая симпатизировала Советскому Союзу, коммунистическим идеалам. Насколько
я помню, Кэтрин Оппенгеймер не фигурировала в оперативных документах как
источник информации, но мы работали через женщину, близкую к Оппенгеймеру,
и, как мне кажется, этой женщиной была его жена.
Ветераны ЦРУ, работавшие у нас весной 1992 года над архивом ЦК КПСС,
натолкнулись на материалы Коминтерна о связях Оппенгеймера с членами законспирированной
ячейки компартии США. Они обнаружили также и запрос нашей разведки Димитрову,
председателю Коминтерна, в июне 1943 года с просьбой предоставить данные
для использования этих связей.
Лиза Зарубина и Хейфец через жену Оппенгеймера Кэтрин убедили Оппенгеймера
воздержаться от открытого высказывания взглядов в поддержку коммунистов
и левых кругов, чтобы не привлекать внимания американских спецслужб. Они
также уговорили Оппенгеймера поделиться информацией с учеными, бежавшими
от преследований нацистов. Оппенгеймер согласился это сделать, а также
допустить этих людей к научной работе в атомном проекте, если получит подтверждение
их антифашистских взглядов.
Таким образом, Оппенгеймер, Ферми и Сцилард помогли нам внедрить надежные
агентурные источники информации в Ок-Ридж, Лос-Аламос и чикагскую лабораторию.
Насколько я помню, в США было четыре важных источника, информации, которые
передавали данные о работе лаборатории в наши резидентуры в Нью-Йорке и
Вашингтоне. Они также поддерживали связи с нашей нелегальной резидентурой,
использовавшей для прикрытия аптеку в Санта-Фе. Материалы, которые получал
в Нью-Йорке Семенов, а позднее Яцков, поступали от Фукса и одного из наших
глубоко законспирированных агентов через курьеров.
Одним из этих курьеров была Лона Коэн. Ее муж, Морис Коэн, был привлечен
к сотрудничеству Семеновым. В 1939 году Морис женился на Лоне и также привлек
ее к разведывательной работе. Сначала Лона отказывалась от сотрудничества,
рассматривая его как измену, но Морис убедил ее, что они действуют во имя
высшей справедливости и что такого рода сотрудничество вовсе не является
предательством. Центр дал согласие на ее работу, имея в виду, что в нелегальных
операциях супружеские пары действуют наиболее эффективно.
Когда Мориса в июле 1942 года призвали на военную службу, было решено
в качестве курьера использовать его жену. Яцков ("Джонни"), сотрудник советского
консульства в Нью-Йорке, принял Лону Коэн на связь от Семенова. Для прикрытия
своих поездок в штат Нью-Мексико Лона посещала туберкулезный санаторий
под предлогом профилактики. В 1992 году Яцков вспоминал о ней как о красивой
молодой женщине. Вскоре после того, как в августе 1945 года атомные бомбы
были сброшены на японские города, Лона совершила рискованную поездку в
небольшой городок Альбукерке. Там ей должны были передать исключительно
важные документы для московского Центра. Получив документы, Лона приехала
на вокзал к самому отходу поезда с небольшим чемоданом, сумкой и ридикюлем.
В условиях введенного в этом городке специального режима служба безопасности
проверяла документы и багаж у всех пассажиров. И здесь Лона проявила высокий
уровень профессиональной подготовки. Она поставила чемодан перед проверяющими
и нервно перебирала содержимое своей сумки в поисках затерявшегося билета.
"Она передала ридикюль, где под салфетками лежал сверток с чертежами и
детальным описанием первой в мире атомной бомбы, кондуктору вагона, который
и держал его, пока она искала билет. Лона села в поезд уверенная, что кондуктор
обязательно вернет ей ридикюль. Так и произошло. Когда Яцков встретил ее
в Нью-Йорке, она сказала ему, что все в порядке, но полиция почти держала
эти материалы в своих руках. Этот эпизод впервые рассказан историком разведки
Чиковым.
После ареста Юлиуса и Этель Розенбергов в 1950 году Коэнам удалось
ускользнуть от американских властей. В Москве они прошли специальную подготовку
как агенты-нелегалы. Получив от нашей службы новозеландские паспорта на
имя Питера и Хелен Крогер, Коэны осели в Лондоне. Они владели букинистическим
магазином и в своем небольшом домике в предместье Лондона оказывали значительную
помощь в радиосвязи резиденту КГБ Конону Молодому, действовавшему под именем
Гордона Лонсдейла. Коэны были арестованы вместе с ним в 1961 году и приговорены
английским судом к двадцати годам тюремного заключения, шесть лет провели
в тюрьме, потом их обменяли. После своего освобождения они жили в Москве.
Лона умерла в 1992 году, Морис пережил ее на три года.
Среди виднейших ученых, которых мы активно разрабатывали, используя
их родственные связи и антифашистские настроения, был Георгий Гамов - русский
физик, сбежавший в США в 1933 году из Брюсселя, где проходил международный
съезд физиков. О возможном использовании Гамова и подходах к нему через
его родственников в СССР, которые фактически являлись нашими заложниками,
нас ориентировал академик Иоффе. Гамов имел широкие связи с американскими
физиками и поддерживал дружеские отношения с Нильсом Бором. Мы поручили
Лизе Зарубиной добиться его сотрудничества с нами. Лиза вышла на Гамова
через его жену, тоже физика. Гамов преподавал в Джорджтаунском университете
в Вашингтоне и, что особенно важно, руководил в Вашингтоне ежегодными семинарами
по теоретической физике. Таким образом, он мог обсуждать с ведущими физиками
мира последние, самые перспективные разработки.
Нам удалось воспользоваться широкими знакомствами, которыми располагал
Гамов. Лиза Зарубина принудила жену Гамова к сотрудничеству в обмен на
гарантии , что родственникам в Союзе будет оказана поддержка в трудные
военные годы.
Мне помнится, что в некоторых случаях американские специалисты нарушали
правила работы с секретными документами и показывали Гамову (отчеты об
опытах, консультировались у него. Нарушение режима работы с документами
делалось по общему согласию ученых. Однако от Гамовьтх удалось получить
в устной форме общие характеристики ученых, узнать их настроения, оценки
реальной возможности создания атомной бомбы. Мне кажется, что между Бором,
Ферми, Оппенгеймером и Сцилардом была неформальная договоренность делиться
секретными разработками по атомному оружию с кругом ученых-антифашистов
левых убеждений.
Другой источник информации в Теннесси, получавший сведения от Ферми
и Понтекорво, был связан с нелегальной группой, также использовавшей как
прикрытие аптеку в Санта-Фе, откуда материалы пересылались с курьером в
Мексику. Насколько я помню, три человека - научные сотрудники и клерки
- копировали наиболее важные документы, получая к ним доступ "от Оппенгеймера,
Ферми и Вейскопфа.
Аптека в Санта-Фе (штат Нью-Мексико) была для нелегальной резидентуры,
созданной в США Эйтингоном и Григулевичем в операции против Троцкого, запасной
явкой в 1940 году. Как я уже писал, Эйтингон и Григулевич получили тогда
от Берии широкие полномочия вербовать агентов без санкции Центра. К 1940
году у Григулевича за плечами был большой опыт разведывательной работы.
В 30-х годах в Литве он принимал участие в ликвидации провокаторов охранки,
проникших в литовский комсомол, затем участвовал в операциях против троцкистов
за границей, воевал в Испании. Для действий в Латинской Америке у Григулевича
было надежное прикрытие - сеть аптек в Аргентине, которой владел его отец.
В главе о Троцком я писал, что Эйтингон и Григулевич создали параллельную
нелегальную сеть, которую можно было использовать в США и Мексике вне контактов
с испанской эмиграцией в этих странах. Уезжая из Америки в 1941 году, Эйтингон
и Григулевич аптеку оформили на одного из агентов их группы. Теперь эта
сеть помогла выйти на интересующие нас источники информации по атомной
проблеме.
Оппенгеймер предложил директору проекта генералу Гровсу пригласить
для работы в Америке виднейших ученых Европы. Среди них был Нильс Бор.
Бор ни в коей мере не был нашим агентом, но он оказал нам неоценимые услуги.
После разговора с Мейтнер в 1943 году в Швеции он активно выступил за то,
чтобы поделиться атомными секретами с международным антифашистским сообществом
ученых. В формировании позиции Бора и Мейтнер огромную роль сыграла известная
финская писательница Вуолийоки, видный агент нашей разведки. Вуолийоки
приговорили в Финляндии за шпионаж в пользу СССР к смертной казни, но ее
освободили под давлением общественности (один ее зять был заместителем
министра иностранных дел Швеции, другой - одним из руководителей компартии
Англии - Палм Датт), и она оказалась в Швеции.
Впоследствии нам удалось через Вуолийоки и Мейтнер найти подходы к
Бору и устроить с ним встречу наших сотрудников Василевского и Терлецкого
в ноябре 1945 года в Копенгагене.
