При изучении истории Греции мы замечаем, что важнейшие явления, изменявшие
этнографический и политический вид страны, происходили вследствие движения
народонаселения с севера на юг. Греция теряет свою независимость вследствие
усиления на севере полуварварского, полугреческого государства Македонского.
Рим, уже сильный среди городов и народов Италии, едва не погиб вследствие
движения варваров с севера, галлов. Римская империя распалась вследствие
более сильного и постоянного движения других северных варваров - германцев.
Рим в период своего роста, усиления вел две самые крупные и опасные борьбы:
с карфагенянами на юге и галлами - на севере.
Обе борьбы имели одинаковый ход: сначала страшная опасность грозила
Риму (который, по выражению Саллюстия, боролся с галлами не для славы,
а за существование), но после он оправлялся и покорял своих врагов. Мы
должны обратить внимание на этих галлов, которые своими нашествиями наводили
ужас не на один Рим, но и на Грецию, и на Азию; это было племя, сплошною
массою раскинувшееся на огромных пространствах древней Европы,- племя,
которое послужило основою для народов и теперь имеющих важное значение;
наконец, это племя и в древние времена в своем языческом и варварском быте
представляет черты, любопытные для наблюдателя исторической жизни народов.
Галлы, или кельты, принадлежали, подобно пелазго-эллинам и италийцам,
к арийскому племени; но когда и как явились они в Европу? Принимая в соображение
естественное, необходимое стремление переселяющихся народов занимать лучшие
по природным условиям страны, наконец, принимая в соображение постоянное
движение европейских народов с севера на юг, совершавшееся на памяти истории,
мы должны принять, что при движении арийских племен в Европу были прежде
всего заселены три южных полуострова - Балканский, Апеннинский и Пиренейский
- с посредствующими между ними приморскими частями, как, например. Южная
Галлия.
За этим первым движением арийских племен, которому Греция, Италия и
Испания обязаны были своим населением, следовало второе, движение кельтов,
которые, найдя Южную Европу уже занятою, должны были остановиться в западных
частях Средней Европы, хотя не остались здесь в покое, но делали сильные
и небезуспешные попытки пробиться и на заветные полуострова Южной Европы:
так, они пробились в Испанию и после долгой борьбы с ее первоначальными
насельниками, иберами, смешались с ними; они пробились и в Италию и заняли
значительную ее часть.
Третьим движением арийских племен в Европу было движение славян, которые,
найдя Южную Европу и западные части Средней занятыми, должны были поселиться
в лучшей из остальных частей, в области Дуная и окрестных землях. Четвертым
движением арийских племен надобно отметить движение литовское, и пятым
- движение германцев, которые, не имея возможности в первое время потеснить
племена, прежде пришедшие, и пробиваться чрез них, должны были чрез области
нынешней России, редко населенные финнами, двигаться на северо-запад преимущественно,
разумеется, великими водяными путями, Днепром и также водами озерного пространства,
в Балтийское море, населять Скандинавский полуостров и оттуда, побуждаемые
увеличившимся народонаселением, двигаться далее на юг.
Мы употребляем здесь эти известные названия - кельты, славяне, литовцы,
германцы условно, обозначая ими известные части европейско-арийского населения,
явившиеся одни за другими в известных местностях, но мы не можем определить,
когда началось между ними то различие, с каким мы теперь представляем себе
племена - кельтическое, славянское, литовское, германское.
Хотя, разумеется, обособление этих частей арийского племени в различных
местностях Европы должно было с самого начала повести к образованию племенных
особенностей, отразившихся на языке, но мы не можем определить, с какого
времени эти особенности становятся резки, с какого, например, времени кельты,
славяне, литва, германцы, то есть арийцы с берегов Луары и арийцы с берегов
Дуная, арийцы из Ютландии и арийцы с берегов Вилии, перестали понимать
друг друга. Надобно положить, что это явление произошло очень не скоро,
принимая в расчет продолжительное пребывание их в самых простых формах
быта. Когда они на памяти истории начали сталкиваться, то понимали ли они
при этом друг друга - мы этого не знаем.
Сами они ничего о себе не сказали, это были народы-дети, еще не говорящие
(infantes). Народы возрастные, имевшие с ними дело, плохо различали их
по племенам; отсюда и для нас мало возможности достигнуть этого различения;
отсюда скудные результаты многочисленных исследований о племенных границах
под руководством языка, названий местных и личных; пойдет исследователь
искать кельтов - и везде их найдет; то же случится и с тем, кто пойдет
искать славян, и с тем, кто пойдет искать германцев, уже не говоря о необходимых
при таком искании натяжках.
Слово звучит прямо из известного языка, например славянского, - по-видимому,
можно успокоиться; но как узнать, в какое время это слово исчезло из языков
кельтических и германских и стало исключительно собственностью славянских?
А без этого знания какое ручательство для исследователя, что он действительно
попал на следы славянского племени? Наконец, смуту увеличивает заимствование
слов, особенно собственных имен, одним народом или племенем у другого,
что мог легко замечать Иорданд в VI-м веке.
Само собою разумеется, что мы должны забыть ненаучные побуждения, которые
иногда заставляли исследователя стараться доказать древность пребывания
известного племени в Европе, как будто бы такое доисторическое или неисторическое
существование могло что-нибудь прибавить к истории народа, как будто бы
европейская почва сама по себе давала какое-то благородство народам. Но
если между арийскими племенами, позднее прибывшими в Европу и населившими
ее средние и северные части, трудно провести резкую границу (в чем, разумеется,
виноваты народы образованные, оставившие нам известия о них, греки и римляне,
не отличавшиеся точностью своих показаний относительно главного племенного
отличия, языка), то резко отличались эти арийские племена Средней и Северной
Европы от своих собратий, прежде них пришедших в Европу и занявших южные
ее оконечности; это различие кроме языка заключалось во внешнем виде и
образе жизни.
Обитатели трех южных полуостровов отличались сухощавостью, смуглостью,
черными волосами и небольшим ростом; племена, жившие к северу от них, отличались
белизною кожи, белокурыми волосами, высоким ростом и вообще массивностью
тела.
Что касается быта племен, то относительно галлов мы имеем дело с народом,
который не успел основать сколько-нибудь крепкого государственного тела
ни в границах целого племени, ни в границах известных частей его, несмотря
на долговременное пребывание галлов в одних и тех же странах.
Хотя Цезарь, главный источник наш относительно быта галлов, делит всю
независимую Галлию на три части, из которых одну населяют белги, другую
- аквитаны, третью - по-туземному кельты, а по-латыни галлы, и все эти
три части народонаселения Галлии отличаются языком, учреждениями, законами,
но, к сожалению, не говорит ни слова, в чем именно состоит различие, а
там, где говорит об учреждениях (instituta), употребляет выражения: в
Галлии, во всей Галлии. Это ведет к заключению, что в главных чертах
быта не было различия между белгами, аквитанами и собственно галлами, различие
заключалось в некоторых второстепенностях, о которых Цезарь не нашел случая
говорить.
Мы получаем первые известия о галлах как о народе воинственном, толпы
которого выходят из своей страны для занятия или опустошения других стран.
Потом известия об этих движениях галльских на значительное время прекращаются
и начинается движение против галлов с двух сторон: со стороны цивилизованного
Рима и со стороны варваров, германцев, вследствие чего быт галлов вскрывается.
Что же мы видим?
Мы видим страну, населенную множеством народцев, из которых сильнейшие
стремятся подчинить себе слабейшие. Еще несколько времени свободного, беспрепятственного
внутреннего движения, и, быть может, один народ подчинил бы себе все другие
и создалось бы сильное, сплоченное государство, залог независимого существования.
Но движение сильных врагов с двух сторон застало в Галлии дело объединения
только в зародыше; слабая своим разъединением и внутреннею борьбою, происходившею
вследствие начавшегося стремления к объединению, Галлия не могла противиться
и скоро полегла перед сильнейшим из двоих врагов, какими были римляне.
Если мы в истории галлов встречаем сильные воинственные движения вначале
и потом сменившие их внутренние войны, усобицы, то уже заключаем, что из
народной массы выдавались люди, более способные к воинским подвигам, и
народонаселение разделилось на две части - вооруженную и невооруженную,
причем первая должна была получить господство над второй, кормиться на
ее счет. Храбрейшие, военные вожди получают все значение, ибо при условиях
общественной неразвитости или варварства власть принадлежит материальной
силе, приобретается насилием. Храбрый вождь окружается толпою подобных
ему храбрецов, которые под его знаменем ищут добычи и власти.
Этот союз между вождями и дружиною основан на взаимной помощи и защите;
вожди в челе дружин своих начинают усобицы с целью приобретения большей
силы и богатства; сильные борются друг с другом - горе слабым! Они спешат
приобрести безопасность, отдаваясь в покровительство сильных, и закладничество
или клиентство развивается в чрезвычайной степени.
Сказанное нами представляет явление, общее в жизни народов. Для проверки
приложим его к галлам, к их быту, как он описан у современников. По Цезарю,
во всей Галлии имели значение только два класса людей - жрецы (друиды)
и благородные, или всадники (nobiles, equites); что же касается до остального,
низшего народонаселения, то оно было на рабском положении (paene servorum
habetur loco), не смея ничего предпринять сами по себе, не участвуя ни
в каком совещании. Многие, удрученные долгами и тяжестью податей или притесняемые
сильнейшими, отдавались в рабство благородным, которые получали над ними
все те права, какие господа имели над рабами.
"Чем знатнее и богаче кто из всадников, тем большим числом амбактов
и клиентов окружен он", - говорит Цезарь. Амбактами, или солдурами,
назывались дружинники, преданные вождю до такой степени, что не соглашались
переживать его. Под клиентами надобно разуметь таких закладчиков, которые
хотя были сами из всадников, имели собственность, свое хозяйство, но для
приобретения безопасности, защиты закладывались за сильнейших, и, наконец,
третий род зависимых людей представляли указанные выше люди из черни, которые
по отсутствию средств к самостоятельной жизни шли в услужение, в рабство
к богатейшим. Это явление объясняется совершенно нашим древнерусским холопством,
а клиентство - закладничеством.
Таким образом, в челе каждого галльского народца стояла шляхта (nobiles,
equites), окруженная большим или меньшим числом амбактов и клиентов, имевшая
более или менее холопов и рабов, ибо войны внешние и внутренние, также
и купля доставляли не добровольных рабов, которых мы отличаем от холопей
как отдавшихся сами собою в рабство, по свидетельству источников. Между
шляхтою было несколько людей, несколько фамилий богаче, сильнее, чем другие,
набольшие, главные, князья, principes, как их называет Цезарь.
Низшая, невооруженная часть народонаселения, plebs, не допускалась ни
до какого совещания (nullo adhibetur concilio), следовательно, сеймы составлялись
из одной шляхты; кроме сеймов или совещаний, где присутствовала вся шляхта,
был постоянный совет, который Цезарь по-своему называет сенатом, а членов
его - сенаторами. Избирались ли эти сенаторы и как избирались - ничего
не известно. Можно только видеть отношение числа так называемых сенаторов
к остальному народонаселению; галльский народец, нервии, потерпевши от
римлян страшное поражение, прислал к Цезарю с покорностью, и послы, описывая
несчастное положение своего народа, говорили, что из 600 сенаторов осталось
только трое и из 60000 способных носить оружие осталось только 500 человек.
У венетов Цезарь перебил всех сенаторов, а остальных продал в рабство;
из этого видно, что Цезарь смотрел на сенаторов как на вождей народных,
от которых исходило сопротивление; видно, что между сенаторами были люди
самые значительные и по материальным средствам, и по личным способностям.
Во время той же войны Цезаря в Галлии случилось, что некоторые народцы
истребили своих сенаторов за то, что те не хотели восстания против римлян.
Наконец, приводится обычай, по крайней мере у некоторых галльских народцев,
по которому не позволялось заседать в сенате двоим членам одной и той же
фамилии.
Кроме сенаторства была высшая власть, которою облекался один человек;
эта власть не совсем ясно, как видно, представлялась Цезарю, и потому он
употребляет для нее неопределенные выражения: верховная власть (summa imperil),
главное начальство (principatus, magistratus, summus magistratus). За эту-то
верховную власть, которою известное лицо облекалось только на один год,
шла обыкновенно борьба между сильнейшими людьми в народце, образовывались
партии. Сильнейший клиентством и связями с другими сильными людьми побеждал,
становился главным лицом в народе и, не довольствуясь таким коротким сроком
власти, одним годом, стремился к власти более продолжительной и крепкой,
к власти царской.
Цезарь, указывая у некоторых народцев высших начальников и обозначая
их власть приведенными выше именами, у других прямо указывает царей (reges)
и приводит также случаи, когда люди, достигшие принципата, стремились стать
царями, но были умерщвляемы. "У карнутов был знатнейший человек Тасгетий,
которого предки были царями у этого народа (regnum obtinuerant). Этому
Тасгетию Цезарь за его храбрость и доброе расположение к себе, ибо во всех
войнах пользовался особенным его содействием, возвратил достоинство предков.
Он уже царствовал третий год, как был убит врагами".
У сенонов Цезарь дал царское достоинство (regem constituit) Коварину,
которого брат и предки были царями, но Коварин, узнавши, что его хотят
убить, бежал. Целтиллий из народа арвернов достиг принципата всей Галлии,
по выражению Цезаря, но был убит своим народом за то, что стремился к царской
власти. Каким образом Целтиллий мог приобрести принципат всей Галлии -
неизвестно; по всем вероятностям, это выражение преувеличенное.
В рассказе Цезаря о переселении гельветов упоминается о зачинщике дела
Оргеториксе, у которого было до 10000 людей, находившихся от него в разных
степенях зависимости и которых Цезарь, по римским понятиям, называет его
фамилиею (familia, famuli, servi). Могущественный Оргеторикс стремится
к верховной власти и побуждает к тому же сильных людей и у других народов
галльских: у сенонов Кастика, которого отец много лет владел царством (regnum
obtinuerat); у гэдуев Думнорига, который тогда держал принципат у своего
народа и был любим низшею частью народонаселения (plebi acceptus erat).
Это последнее известие показывает нам общее явление, что люди, домогающиеся
верховной власти, опираются на низший слой народа.
Несмотря на краткость, недосказанность, неточность известий о галлах,
мы, соблюдая крайнюю осторожность, можем вывести заключение, что имеем
дело со множеством народцев, не связанных друг с другом никакою политическою
связью. При общей опасности почином одного или нескольких энергических
лиц могли образовываться союзы, могла поручаться военная власть одному
вождю, но эти союзы заключались на международных началах; заключавшие эти
союзы народны давали друг другу заложников, или аманатов, по обычаю, господствующему
у варварских народов.
Внутри каждого народца видим господство вооруженной части народонаселения
над невооруженною, которая находится в ничтожном и бедственном положении.
Сильнейшие из вооруженного сословия ведут друг с другом борьбу за верховную
власть; безопасности для слабейших нет, и потому господствует закладничество
слабейших за сильнейших, закладничество в разных видах, смотря по тому,
каково значение захребетника или клиента. Но закладничество вело к новым
столкновениям, к новой борьбе, ибо выгода и честь патрона требовала не
выдавать своего клиента ни в каком случае. Стремление сильнейших, добившись
до принципата, сделаться царем обыкновенно не увенчивалось успехом: обыкновенно
честолюбцы платили за него жизнью. Отношения, господствовавшие между шляхтою
в отдельных народцах, повторялись и в отношениях последних друг к другу.
При борьбе народцев друг с другом за власть, за усиление слабейший народец
входил в клиентские отношения к сильнейшему.
При таком хаотическом состоянии галльских народцев, при постоянной борьбе
их друг с другом и при борьбе внутри каждого народца между сильнейшими
из шляхты, когда при всяком столкновении интересов дело решалось силою,
когда обиженным негде было искать суда, общество по естественному и необходимому
стремлению к выходу из такого положения вызывает силу особого рода, силу
нравственную, нужную для установления некоторого порядка и единства, для
суда, для решения дел человеческими, а не животненными, насильственными
средствами, - одним словом, общество для выхода из хаотического состояния
вызывало жреческую власть.
Галльские кудесники, или волхвы, люди, славившиеся знанием вещей, которым
не обладали остальные, воспользовались благоприятными обстоятельствами
для приобретения жреческого значения, значения истолкователей высшей воли,
способных произнести правый приговор и принести умилостивительную, угодную
богам жертву. Во всех странах, где после героического периода между народонаселением,
живущим на больших пространствах, дело идет о выработке какой-нибудь государственной
формы, где начинается внутренняя борьба, производящая тот хаос, который
мы встречаем в Галлии, - во всех таких странах значение жрецов чрезвычайно
усиливается, как это мы и видим в больших государствах Азии и Африки, тогда
как в Греции и Италии, где в небольших городах установление известного
общественного строя пошло очень быстро, мы не видим сильного жреческого
класса.
В Галлии, по словам Цезаря, только два класса жителей имели значение
- друиды и всадники. Друиды занимаются вещами божественными, приносят жертвы
публичные и частные, истолковывают религиозные вещи; к ним стекается большое
число юношества для обучения. Они пользуются большим почетом, ибо произносят
приговоры почти по всем спорным делам, публичным и частным: случится ли
какое-нибудь преступление, убийство, идет ли спор о наследстве, о межах
- друиды решают дела, определяют награды и наказания; если частный человек
или народ не примет их решения, такого отлучают от жертвоприношений.
Это наказание у них самое тяжелое. Отлученные считаются нечестивыми
и беззаконными, их все чуждаются, избегают их присутствия и разговора,
чтобы не заразиться от них; их жалобы на суде остаются без внимания; они
не удостаиваются никакого почета. Все друиды подчинены одному начальнику;
по смерти начальника ему наследует самый видный по достоинству, а если
есть несколько равных, то избирается голосами друидов, иногда спор решается
оружием. Друиды в назначенное время года собираются в место, которое считается
серединою всей Галлии, сюда сходятся все, имеющие тяжбы, и подчиняются
их суду и решениям.
Начало учения друидов ведут из Британии, и желающие обстоятельнее ознакомиться
с ним по большей части отправляются для этого туда. Друиды не участвуют
в войнах и не платят податей; вследствие таких выгод многие и добровольно
идут в друиды, и посылаются родителями и родственниками. Основным учением
друидов было учение о переселении душ, которое отнимало у галлов страх
смерти; кроме того, они много толковали и передавали молодежи о звездах
и движении их, о величине мира и земли, о натуре вещей, о могуществе богов.
Но нельзя очень высоко ставить друидскую мудрость, ибо тот же Цезарь говорит
нам, что желавшие основательнее изучить друидизм ездили для этого в Британию,
а известно, что из всех галлов жители Британии отличались особенною дикостью.
Противоречие уничтожается тем, что у диких народов особенно процветает
волшебство и кудесничество; за тем-то континентальные галлы и отправлялись
к своим диким британским соплеменникам. Притом надобно заметить, что как
ни высоко ставит Цезарь значение друидов, однако в его рассказе о Галльской
войне деятельности их вовсе не заметно.
Друиды могли получить важное значение именно вследствие беспорядочного,
хаотического состояния галльских народцев, а потому у них не могло быть
побуждений к прекращению этого беспорядка, побуждений содействовать установлению
единства и крепкого правильного правительства в какой бы то ни было форме.
Установлению такого правительства препятствовало положение низшего сословия,
которое не принимало ни в чем участия, находилось почти в рабском состоянии.
Высшее сословие, не чувствуя никакого давления со стороны низшего, не
имело по тому самому побуждений сосредоточиваться, соединять свои силы,
забывать частные интересы для общего дела, и потому видим бесконечную усобицу
между его членами, усобицу вредную, разрушительную, вовсе не похожую на
борьбу политических партий, на борьбу патрициев с плебеями, которая держала
в сосредоточении силы обеих сторон; только внешний толчок, внешняя опасность
заставляли прибегать к соединению сил, к общему действию, к общей власти,
но опасность проходила, и все принимало прежний вид.
В таком положении находились галлы, когда страшные враги с двух сторон
явились в их пределах - римляне и германцы. Галлы не только не могли с
успехом сопротивляться ни тем, ни другим, но еще сами пригласили их к вмешательству
в свои внутренние дела, как обыкновенно бывает со слабыми внутренне народами,
как бы ни была различна степень их цивилизации. Мы уже видели, что в Галлии
народы, стремясь к усилению, вели борьбу друг с другом, причем слабейшие,
чтобы избавиться от насилий, закладывались за сильнейших, и таким образом
некоторые более сильные народы являлись окруженные народцами-клиентами.
С помощью римлян сильно поднялся народ гэдуи, но другие два народа -
арверны и секваны - не хотели дать гэдуям усилиться и, не имея возможности
сладить с ними одни, призвали на помощь германцев. Последние, ждавшие первого
случая променять суровые зарейнские страны на Галлию, явились на зов; гэдуи
были сокрушены, но секваны недолго радовались своей победе: призванный
ими на помощь король свевов Ариовист утвердился у них, отобрал у них третью
часть земель, но и этого ему было мало. Галлы увидели, что им придется
мало-помалу уступить всю свою землю зарейнским выходцам, а потому бросились
к римскому проконсулу Юлию Цезарю с просьбою о помощи.
Цезарь отогнал германцев от границ Таллии, но галлы испугались, что
призвали к себе другого господина, и вооружились против римлян, следствием
чего было завоевание Цезарем всей Галлии, совершенное в семь лет.
Мы не будем отнимать важного значения у этого события; мы заметим одно,
что завоевание Галлии римлянами относится к разряду войн народов, стоящих
на высокой степени цивилизации, выражающейся и в искусстве военном, с народами
варварскими, к разряду завоевания пруссов немецкими рыцарями, народов Нового
Света - испанцами, завоевания Индии - португальцами, англичанами, Сибири
и стран Средней Азии - русскими, войн последних с турками и персиянами
- войн, где качество берет постоянно верх над количеством. Мы знаем, как
толпы дикарей, вовсе не робких, разбегались при виде лошадей, при ружейных
выстрелах; подобное тому видим и в войне Цезаря с галлами.
При осаде одного галльского города римляне устроили крытые галереи,
под их защитою - террасу, построили деревянную башню, которую должно было
двинуть против городской стены. Галлы, презиравшие римлян за их малый рост,
смеялись над строителями таких хитростей, которые, находясь в далеком расстоянии
от города, не могли, по их мнению, сделать ему никакого вреда. И вдруг
они видят, что башня двигается и приближается к стенам города; в ужасе
они уже не думают более о защите и посылают просить мира.
Военное искусство, которым римляне бесконечно превосходили варваров,
давало им возможность так скоро покорить Галлию, как бы ни были варвары
храбры и многочисленны, но мы имеем основание ограничить и эти два условия.
По словам Цезаря, было время, когда галлы превосходили германцев храбростью,
нападали на другие народы, высылали свои колонии за Рейн, но в его время
галлы были уже не те: близость римской провинции, знакомство с предметами
роскоши испортили их, ослабив их прежнюю храбрость, так что они сами не
смели равняться в ней с германцами.
Цивилизация подействовала на галлов расслабляющим, развращающим образом,
но не дала им новых средств, благодаря которым они могли бы стать в уровень
с цивилизованными народами; они познакомились с некоторыми предметами роскоши,
привозимыми к ним чужими купцами, но не переняли от своих цивилизованных
соседей военного искусства, не развили промышленности и торговли, чему
доказательством служат галльские города в эпоху завоевания Галлии римлянами.
По словам Цицерона, не было ничего беднее городов галльских.
Действительно, как у всех первобытных народов, городами у галлов назывались
более или менее обширные огороженные пространства, назначенные для защиты
окрестного народонаселения на случай неприятельского нападения, а эти случаи,
как мы знаем, были очень часты в Галлии. Город был тем важнее, чем по своему
положению представлял более средств к защите. Иногда при нападении сильного
врага целый народец покидал все свои города и запирался в одном городе,
особенно укрепленном природою. Известия о галльских городах важны для нас
в том отношении, что дают ключ к уразумению подобных же известий о городах
у других народов, стоявших на одинаковой бытовой ступени с галлами.
Легкость, с какою галлы покидали, жгли свои города, указывает на значение
последних; гельветы сожгли все свои города, намереваясь покинуть страну
и поселиться в другом месте; если в народе сохранилась еще возможность
таких переселений, то нельзя принимать их городов в нашем смысле.
Народонаселение всей Галлии полагают гадательно свыше семи миллионов,
основываясь на просторах контингентов выставляющихся отдельными народцами
во время войны с римлянами. Но здесь прежде всего является вопрос: можно
ли положиться на эти цифры? Можно ли предположить процветание статистики
среди галльских народцев, предположить, что они с точностью знали количество
народонаселения у себя и могли с точностью определить, что выставят именно
такое число войска, и кто у них имел силу заставить выйти в поле именно
такое число? Достаточно было, что толпа представлялась большою; притом
все единогласно ставят хвастливость, способность преувеличивать в числе
национальных черт у галлов; у римлян же не было побуждений уменьшать цифры
врагов и тем ослаблять значение своих подвигов.
По окончании войны с Ариовистом Цезарь узнал, что народцы бельгийские
вооружаются против него, составили союз, дали друг другу заложников. Он
поспешил предупредить их и внезапно явился в земле ремов, ближайшего к
собственной Галлии бельгийского народа. Застигнутые врасплох, ремы отправляют
к нему знатных людей с уверениями, что они нисколько не участвуют в союзе
с остальными белгами и готовы сделать все, что им прикажет римский полководец.
Цезарь спрашивает у этих ремских посланных, каковы могут быть силы белгов,
и они ему начинают рассказывать, что вот чрезвычайно сильный народ белловаки,
и по храбрости и по многочисленности своей могут выставить 100 000 вооруженных
людей, и обещали они прислать против римлян 60000, другие народы обещали
по 50000 и т. д., так что выходило всего бельгийского войска 296 000.
Это-то показание ремов о бельгийских контингентах и берут, между прочим,
в основание выкладок, из которых выходит, что во всей Галлии было более
7000000 жителей. Понятно, что ремские посланцы кроме национальной страсти
должны были иметь сильное побуждение преувеличивать могущество бельгийского
союза, чтобы напугать римлян и заставить их уйти, но они ошиблись в своем
расчете. Цезарь не ушел; белги явились, побились с римлянами и вдруг побежали
по домам, и первые побежали знаменитые своею храбростью и многочисленностью
белловаки, ибо узнали, что союзные римлянам гэдуи отправлены Цезарем для
вторжения в их землю. Цезарь пошел по следам бегущих и покорял каждый народец
отдельно; когда он пришел к белловакам, то этот знаменитый народ собрался
со всеми пожитками в один город, и когда Цезарь приблизился к нему, то
из ворот вышел старик с мольбою принять их в римское подданство.
Так было вначале. Обратимся к концу, когда галлы, видя последствия утверждения
у себя римлян, решились воспользоваться смутою в Риме и соединенными силами
выжить поработителей, когда они приобрели и вождя, способного стать во
главе народного дела. В лесах, в глухих местах идут совещания, бьют римских
купцов, людей, заготовляющих припасы для Цезарева войска. Является вождь
восстания; но любопытно, как он является, какими средствами начинает дело.
В народе арвернов был молодой человек Верцингеторикс, сын упомянутого выше
Целтилла, который как-то достиг принципата всей Галлии, но был убит за
то, что стремился к царской власти. Сын хотел воспользоваться благоприятными
обстоятельствами, чтобы достигнуть отцовского значения с большею безопасностью.
Верцингеторикс начинает дело как знатный галльский шляхтич в челе своих
клиентов, но остальные вельможи арвернские и вместе с ними родной дядя
Верцингеторикса не хотят, чтобы сын шел по отцовским следам, и мешают ему,
его выгоняют из города Г╦рговии. Тогда Верцингеторикс становится вождем
сбродной дружины, набирает себе голытьбу по буквальному переводу
(in agris habet delectum egentium at perditorum). Состояние Галлии чрезвычайно
способствовало образованию подобных шаек угнетением низших классов, отсутствием
возможности достигать своим трудом обеспеченного, независимого положения
и, наконец, удобством к укрытию людей, живущих на чужой счет в дикой, малонаселенной,
покрытой густыми лесами стране.
Кроме приведенного известия о Верцингеториксе в рассказе Цезаря о Галльской
войне мы находим еще любопытное известие о голытьбе и ее движениях: когда
прежде в земле венеллов Виридовикс стал вождем восстания против римлян,
то к нему из разных мест Галлии стеклись большие толпы "погибших людей
и разбойников, которых надежда добычи и охота повоевать отвлекала от земледелия
и ежедневного труда" (perditorum hominum latronumpue, quos spes praedandi
studiumque bellandi ab agricultura et cotidiano labore revocabat). Рассказывается
также о Сенонце Драппете, который во время восстания галлов против римлян
собрал отовсюду "погибших людей", призвал рабов к свободе, привлек изгнанников
из всех народов и разбойников.
Здесь очень важно известие об изгнанниках, ибо усобицы за власть должны
были увеличивать число изгнанников; побежден - и должен был оставить родину
сильный человек, с ним вместе должны были осуждать себя на изгнание и люди
ему преданные или зависимые. Знаменитый изгнанник, естественно, становился
вождем изгнанников менее знаменитых, вождем всех недовольных. И Верцингеторикс
был изгнан, вследствие чего явился вождем сбродной дружины. С помощью своей
новой дружины Верцингеторикс. выгнал из города своих противников, и дружина
провозгласила его царем.
Свидетельство драгоценное, присоединяющееся уже к приведенным нами прежде
указаниям о значении дружин при образовании верховной власти у первобытных
народов, - свидетельство, которое уясняет происхождение знаменитой дружины
Ромула, плебеев и значение самого Ромула с товарищами, и отношения этих
вождей сбродной дружины к родовикам, отецким детям-патрициям. Теперь Верцингеторикс,
во главе своей дружины, точно так же относился к галльским вельможам, к
шляхте.
Но и сам Цезарь был не иное что, как Верцингеторикс цивилизованного
мира, стремившийся захватить верховную власть с помощью своей сбродной,
отлично дисциплинированной дружины, ибо римские легионы давно потеряли
гражданский характер.
Верцингеторикс сначала имел успех: народцы начали приставать к нему
из ненависти к римлянам, видя в нем человека, около которого можно было
сосредоточиться для успешной борьбы с завоевателями, но не все, во-первых,
хотели борьбы с римлянами, не все рассчитывали на возможности вести ее
с успехом; во-вторых, не все хотели вести ее под начальством Верцингеторикса,
которого уже величали царем. Цезарь признает в своем сопернике величайшую
энергию, но к этой энергии, по его словам, Верцингеторикс присоединил величайшую
строгость: жестокими казнями принуждал он нерешительных к деятельности;
за важное преступление умерщвлял огнем и всякого рода муками, за легкую
вину обрезывал уши или выкалывал по одному глазу и изувеченных таким образом
отсылал на места жительства для устрашения оставшихся. Началась борьба
с римлянами - борьба последняя, тяжелая для завоевателей.
До сих пор гэдуи были постоянными союзниками римлян; в их город Новиодун
Цезарь переслал галльских заложников, съестные припасы, казну, обоз, множество
лошадей, закупленных для войны в Италии и Испании. Теперь гэдуи перешли
на сторону восставших, поделили между собою римские деньги и лошадей, хлеб;
чего не могли увезти - сожгли и потопили; повсюду рассылают посольства
возбуждать к восстанию, в чем легко успевают, потому что в их руках заложники,
взятые Цезарем. Гэдуи входят в сношение с Верцингеториксом и стараются
получить гегемонию среди восставших народов. Но это дело поручается сейму,
на который сходятся депутаты всех галльских народцев, исключая троих.
Сейм решает, что главное начальство над союзным войском должно быть
передано Верцингеториксу. Гэдуи очень оскорблены, и главные из их вельмож
молодые люди Эпоредорикс и Варидомар неохотно повинуются Верцингеториксу.
Последний приказывает набрать немедленно 15000 конницы. "Пехоты же, - говорил
он, - у меня довольно; я не дам сражения, но, имея многочисленную конницу,
очень легко будет перехватывать у римлян продовольствие, только уничтожайте
собственные запасы и жгите здания и в вознаграждение за эти потери получите
постоянное владычество и свободу". Но когда заказанная конница (мы видели,
что он заказал 15000) явилась, когда Верцингеторикс увидел у себя большое
войско и узнал, что Цезарь двигается быстро к границам римской провинции
(Прованса) для ее защиты, то галл позабыл свою осторожность и, созвавши
начальников конницы, объявил им, что необходимо напасть на удаляющихся
римлян, иначе они возвратятся с большими силами и не будет конца войне.
Галлы восторженными криками отвечают на предложение своего вождя, вступают
в битву с римлянами и терпят страшное поражение.
Верцингеторикс запирается в город Алезию (деревня Alise - Sainte-Reigne),
Цезарь осаждает его; происходит другое конное сражение, в котором Цезарь
одерживает победу благодаря германцам, бывшим в его войске. После этого
поражения Верцингеторикс тайно, ночью отослал конницу по домам, наказавши
уходившим всадникам, чтобы каждый старался поднять свой народец, уговорить
к поголовному вооружению, чтобы спасти его, человека, оказавшего так много
заслуг, и вместе с ним спасти 80000 избранного галльского войска. Из этих
слов узнаем, что с Верцингеториксом в Алезии было 80 тыс. галлов; силы
осаждающих считают около 70000.
Всадники, распущенные по домам, исполнили поручение: галльские вельможи
собрались и определили не поголовное вооружение, но чтобы каждый народ
выставил известное количество войска; всего составилось 240000 пехоты и
8000 конницы, которые и явились под начальством четырех вождей к Алезии
на выручку Верцингеторикса.
Таким образом, если примем эти цифры за достоверные, Цезарь должен был
иметь дело с 320000 с лишком неприятелей. Галлы шли к Алезии с надеждою,
что римляне побегут при первом появлении такой громады, но римляне не ушли,
и в первой же битве галльская громада потерпела поражение опять благодаря
германцам, служившим Цезарю. После второго поражения пришедшие на помощь
галлы рассеялись, и Верцингеторикс принужден был сдаться. После этой неудачи
общего восстания Цезарь встречал только частные сопротивления, которые
были сломаны одно за другим, и вся Галлия была присоединена к римским владениям.
Страна варварская была завоевана цивилизованным народом, присоединена
как часть к огромному целому. Римская цивилизация была перенесена в Галлию;
римское управление не хотело знать прежнего быта галлов по народцам, прежних
отношений одного народа к другим, самостоятельных народов к народам-клиентам;
оно располосовало всю страну по-своему, как ему было удобнее, устроило
правительственные центры в некоторых старых галльских городах, дав им новые
названия или построив для этого новые города.
Римское управление сгладило особенности, существовавшие между частями
народонаселения, прикрыло его одною форменною одеждою. Галльская шляхта
заговорила по-латыни, завела у себя школы; некоторые из знатной шляхты
попали в римский сенат. Но при этом для нас важно знать, какие перемены
римское господство произвело в экономическом быте страны, перемены в распределении
богатств; от чего зависели отношения между членами народного тела и отношение
их к государству.
Получая с отдаленного Востока дорогие произведения природы, служащие
роскоши нашей пищи и одежды, нашей бытовой обстановки, мы составили себе
понятие о богатстве Востока, но внимательное изучение Востока заставляет
видеть здесь предрассудок, заставляет заменить выражение "богатство Востока"
выражением "бедность Востока". То же самое надобно допустить и относительно
благосостояния, богатства древних, остатки быта которых поражают нас своею
художественностью и величием; но освободимся от первого впечатления, изучим
подробности, и откроется другая сторона быта, откроется бедность его.
Рим и в варварские страны, ему подчинившиеся, перенес потребности своего
государственного быта, своей цивилизации. Города, служившие правительственными
центрами, были виднее прежних галльских городов, явились цирки, храмы,
водопроводы, дороги. Но эта великолепная обстановка скрывала за собою большую
бедность, сосредоточение земельной собственности в немногих руках, тяжесть
податей, от которых бегут горожане, правители городские, и стремление правительства
закрепостить их, исчезновение свободного сельского населения, усиление
закладничества, холопства, рабства в громадных размерах.
Все эти явления нам очень знакомы: мы их встречаем в древней допетровской
Руси и по ним как самым верным признакам заключаем о крайней бедности страны,
о крайней экономической неразвитости. Встречая их в Римской империи, делаем
тот же вывод, видны одинаковые явления в молодом, неокрепшем теле, но имеющем
развиваться и крепнуть, и в теле дряхлого человека, имеющем разложиться,
выделить из себя новые тела, которые начнут жить при той же обстановке
экономического быта, но при новых условиях развития, которые мало-помалу
поведут к изменениям в экономическом быте.
Римская империя составилась путем завоевания, и здесь уже одна из главных
причин ее дряхлости, бедности, ибо завоевание предполагало опустошение,
порабощение, иссякновение источников богатства, остановку правильного обращения
последнего, прилив его к некоторым только частям тела - отсюда болезнь
и паралич. Вспомним, что сделали завоевательные римские легионы в Греции,
Азии, Африке, Галлии - повсюду, где проходили; вспомним, как была опустошена
вследствие усобиц сама Италия, и мы узнаем, какую бедность получила Римская
империя в наследство от уничтоженной ею республики.
И в этом-то бедном, малонаселенном государстве главная и нудящая потребность
состояла в содержании большого войска для защиты границ, растянутых на
обширнейших пространствах, и для внутренней защиты правительства. Трудно
было содержать войско, трудно было набирать его: в высшем слое - отвращение
от опасной и тяжелой службы, разврат и отсюда слабость физическая и нравственная,
бесплодие браков и отвращение к ним; в низших - рабство, и среди свободных
- то же расслабление и холодность к гражданским интересам.
В состав такой-то империи должна была войти Галлия, последующая судьба
которой особенно важна для нас, ибо состояние ее во время завоевания нам
более известно, чем состояние какой-либо другой римской провинции. Народонаселение
Галлии если бы и было значительно до завоевания, то сильно поубавилось
от истребительной войны. Не говоря уже о потерях во время битв, когда из
60000 человек, способных носить оружие, оставалось только 500 человек,
встречаем известие, что какой-нибудь народ истребил сам всех своих сенаторов
или раздраженный сопротивлением победитель продал в рабство 53 000 человек;
венеты потеряли на войне всю свою молодежь, всех главных граждан, остальные
сдались победителю, но Цезарь предал смерти сенаторов, а остальных жителей
продал в рабство. По увещанию Верцингеторикса галлы сами истребляли свои
городки.
Таким образом, Галлия досталась Риму в виде страны опустошенной, для
восстановления и преуспевания которой надобны были продолжительные благоприятные
обстоятельства.
Но об этих благоприятных обстоятельствах нельзя было мечтать при римском
управлении. Напрасно галлы жаловались императору Августу на неслыханные
грабежи его прокуратора Лициния, который был сам галл родом. Некоторым
галльским народцам позволено было остаться независимыми в своих внутренних
делах, то есть при том известном нам быте, который не представлял условий
благосостояния или движения к нему. При Тиберии дела пошли еще хуже, чем
при Августе, ибо подати увеличились, мытари (publicani) свирепствовали.
Галлы не вытерпели и восстали, но восстание не имело успеха; оба предводителя
восстания, галлы, но уже с латинскими именами, лишили сами себя жизни.
Скоро в Лионе увидали Калигулу, занимавшегося казнью лучших галлов и конфискацией
их имуществ; оставшиеся в живых должны были покупать огромною ценою конфискованные
имущества; таким образом. Римская империя принесла новое средство собирания
громадной земельной собственности в одних руках. Деньги шли на публичные
зрелища в Лионе и на раздачу войску.
Однажды Калигула играл в кости со своими, проиграл и потребовал список
богатейших галлов; отметив известное число их на смертную казнь, он возвратился
к играющим со словами: "Вы с большим трудом выигрываете по несколько драхм,
а я вдруг выиграл 150 миллионов!"
Подвиги Калигулы окончились аукционом, на котором он продавал собственные
вещи, и некоторые галлы должны были разоряться, если хотели избежать смерти,
а после аукциона было состязание литераторов латинских и греческих, причем
авторы дурных сочинений должны были в наказание вылизывать их языком, если
не хотели быть высеченными. Галльские вельможи, оставшиеся в живых после
Калигулы, были польщены при императоре Клавдии правом достигать сенаторского
достоинства и других главных санов в Риме, но зато в Галлии императорские
прокураторы, занимавшиеся прежде только сбором податей и бывшие обыкновенно
из вольноотпущенных, получили значение судей. Империя от старости впадала
в младенчество и вместо разделения должностей стремилась к соединению.
Из двух классов народонаселения, господствовавших в Галлии до завоевания,
шляхты и друидов, первый, хотя значительно истребленный войною и казнями
императорскими, остался, однако, наверху, и даже сильнейшие, богатейшие
его члены приобрели новый почет и могли еще более увеличить свою земельную
собственность. Но друиды подверглись сильному гонению, потому что Рим охотно
брал чужие божества в свой пантеон, но не позволял подвластным народам
иметь исключительно принадлежащую ему религию, что служило основанием его
отдельной народности. Во время римской смуты, когда один император сменял
другого, Галлия поднялась, с одной стороны, под друидским, с другой - под
шляхетским знаменем.
Галльские депутаты собрались в Реймсе (Durocartorum) и разделились на
две партии - партию римских приверженцев и партию приверженцев независимости.
Тацит немногими строками вводит нас в это совещание галлов и обнаруживает
пред нами всю невозможность для Галлии независимого существования. Начинает
речь любимый за свое красноречие депутат тревиров, злой заводчик войны.
В обдуманной речи он изливает все, что обыкновенно говорится против быта
больших государств, изливает на римский народ клеветы и ненависть, и этот
ненавистник римского народа носил римское имя Туллий Валентин. Ему отвечал
знатный галл из народа ремов Юлий Ауспекс, представил силу римскую и благодеяния
мира: "Война начинается людьми худыми, а ведется с опасностью для лучших;
римские легионы уже над головами".
Ауспекс сдержал старших благоразумным уважением и верностью, младших
- опасностью и страхом. Хвалили смелость Валентина, но следовали советам
Ауспекса. Большую часть отклонило от войны соперничество провинций: кто
будет управлять военными действиями? Если дело удастся, где будет пребывание
правительства? Еще не было победы, а уже был раздор. Каждый предъявлял
свои права, и никто не хотел уступить другому. Затруднительность будущего
заставила предпочесть настоящее. Только несколько белгийских народцев решились
на борьбу и дорого заплатили за свою отвагу; это было последнее галльское
восстание.
Все люди разумные, говорил Цицерон, смотрели на Галлию как на самого
страшного врага для Рима. Теперь этого врага не было более; страшная Галлия
спокойно подчинилась римскому владычеству, романизируясь все более и более.
Но опасность для Рима не прошла, а усилилась: у ворот империи, на Рейне
и Дунае, стояли толпы других варваров, дожидаясь своего времени; на Рейне
и Дунае стояли варвары, которым суждено было произвести вторичное завоевание
Рима посредством его же войска, его же полководцев.
Мы уже говорили о первом завоевании Рима его войском, его полководцем:
это произошло во времена Цезаря и Октавия-Августа, после кровопролитных
усобиц между несколькими полководцами-соперниками. Более счастливый из
них сделался повелителем Рима, оставив все прежние формы республиканского
быта. Мы уже видели, что императорская власть в Риме не была похожа на
монархии старых и новых народов, монархии народные; римское императорство
было тиранией, военным деспотизмом.
В императорском Риме мы не видим династического начала. Республиканское
начало избрания не теряло своей силы; но кто же мог избирать императора?
Разумеется та сила, которая была налицо, которая заслонила собою все другие
силы, именно - войско, которому необходим был вождь, император. Верховная
власть была завоевана войском для своего вождя, войско и должно было располагать
своею добычей; в очень редких только случаях возможность подать свой голос
при избрании императора получал сенат, но сенатский избранник обыкновенно
недолго сохранял свою власть и свою жизнь.
Но как могло войско, расположенное по отдаленным краям империи, избирать
императора? Разумеется, избирала, провозглашала нового императора та часть
войска, которая была ближе к пребыванию верховной власти, так называемые
преторианцы, но другие легионы не хотели уступить этой чести и выгоды преторианцам,
провозглашали своего вождя императором; легионы, расположенные в противоположном
краю, провозглашали своего; являлось несколько императоров, начиналась
усобица. Победа решала, кому из вождей-соперников владеть Римом, и это
было совершенно последовательно, ибо то же самое мы видим в начале империи:
каким путем достигали верховной власти Цезарь и Октавий-Август, таким же
должны были достигать ее и преемники их; гражданского, народного, исторического
корня у этой власти не было, она постоянно являлась следствием завоевания.
Войско давно уже потеряло гражданский характер; народного по самой натуре
Римского государства оно никогда не имело; давно уже оно превратилось в
дружину, знавшую только своего вождя и своих орлов. Известный поступок
преторианцев, когда они продавали императорство с аукциона и отдали его
тому, кто дал им денег больше других, всего лучше характеризует римское
войско времен империи; такое явление немыслимо там, где войско сохраняет
хотя какие-нибудь связи с народом и государством, и очень понятно там,
где оно составляло совершенно отдельную от общей жизни массу, вдвинувшуюся
посредством насилий, завоевания.
Сначала войско составлялось из народонаселения, ближайшего к Риму, итальянского;
потом, с оскудением Италии свободными жителями, набиралось из других народов,
более или менее ороманившихся; наконец, с постепенным оскудением жителями
областей империи стало набираться из варваров, сперва в смешении, а потом
сплошными массами, принадлежащими к одному народу или к разным. Чтобы понять
явления, происходившие в Европе пред так называемым падением Рима, не надобно
забывать, что Рим пал, быв завоеван Силлами, Цезарями, Октавиями, быв завоеван
их легионами, их войском, которое и располагало судьбами империи. Не надобно
забывать, что варвары, входившие постепенно в области империи, входили
как войско империи, провозглашали и свергали императоров, как то делало
и прежде войско, вели усобицы, опустошали страны, наконец, отнимали часть
земель, но все это делалось и прежде с тяжелой руки Силлы. Нам нужно только
указать постепенное движение варварского народонаселения в виде войска.
Но войско в западной части империи преимущественно составлялось из германцев,
и потому мы должны делать наблюдения над этим племенем.
Мы уже говорили, что, приняв в соображение естественные законы в народных
движениях, стремление занять лучшие страны, должно признать германцев самыми
поздними насельниками Европы из арийцев. Найдя южные полуострова, Запад
Европы и страны придунайские уже занятыми другими арийцами, германцы должны
были принять движение к северо-западу и занять Скандинавию, откуда, вытесняемые
нуждою, должны были перейти на южный берег Балтийского и Немецкого морей,
занять нынешнюю Северную Германию. Кроме естественного желания народа,
приведенного в движение, народа с возбужденными силами, продолжать движение,
искать новых лучших стран Скандинавия не могла перестать высылать лишек
своего народонаселения, новые выходцы теснили прежде поселившихся в нынешней
Северной Германии и заставляли их двигаться к юго-западу на поиски новых
земель.
У германских племен, как видно из слов Иорданда, сохранилось предание
о Скандинавии как о фабрике народов (officina gentium). Авангард германцев,
кимвры и тевтоны, наведшие такой ужас на Рим, прямо объявляли, что ищут
земель для поселения. Марий жестоко насмеялся над ними, сказавши, что дал
им земли для погребения их мертвых тел. Но смеется тот, кто последний смеется.
Германцы не переставали требовать земель и захватывать их при первом удобном
случае. Цезарь должен был биться с ними из-за Галлии. Он отбил ее у них,
но только до времени; победитель должен был сделать печальное признание
о необыкновенной храбрости этих варваров; в его же известиях о Галльской
войне читаем, что в решительные минуты он был обязан победою над галлами
мужеству германцев, находившихся в его войске.
Из наблюдений над историческою жизнью народов мы вывели, что три главные
условия определяют судьбу народов: природа страны, где живет народ, происхождение
или племя и воспитание или первоначальная история народа. Все эти три условия
были благоприятны для германского племени; поздний приход его в Европу
и необходимость занять суровые и скудные страны ее севера содействовали
развитию в этом племени силы и энергии; развитие означенных качеств пошло
еще быстрее, когда значительная часть племени должна была искать новых
жилищ, должна была предпринять долгое и опасное странствование, долгий
и трудный подвиг.
Германцы не могли, подобно галлам, скоро и легко занять обширную и богатую
страну; первые движения их кончились несчастно; кимвры и тевтоны потерпели
истребительные поражения от Мария. Попытки Ариовиста захватить земли в
Галлии были уничтожены Цезарем. Германцы встретили в римлянах страшных
врагов, которые превосходили их воинским искусством, которые сначала не
давали им покоя в их собственной стране; нужно было обороняться; при наступившем
движении нужно было сначала двигаться чрезвычайно медленно, каждый шаг
вперед делать с большим усилием, покупать успех дорогою ценою.
Таким образом, германцы должны были пройти долгую и трудную школу, благодаря
которой они воспитали в себе выдержливость и приобрели все качества отличного
войска,
в виде которого они сначала и вошли в состав оскудевшей войском Римской
империи; легкость успеха портит человека и народ, только трудность его
развивает силы и дает хорошее воспитание человеку и народу. "Пусть нападут
на меня,- отвечал Ариовист Цезарю на его угрозы,- пусть нападут и тогда
узнают храбрость народа, который в продолжение четырнадцати лет ни разу
не входил под крышу дома". Здесь выразилось сознание подвига, ибо германцы
не были кочевниками, не понимавшими приятности иметь дом; они очень хорошо
понимали эту приятность и достижение ее, получение хорошей земли для оседлости
поставили целью своего трудного подвига.
Тацит так отозвался о Германии: "Кто, оставив Азию, Африку или Италию,
захочет пойти в Германию, безобразную почвою, суровую климатом, печальную
обработкою и видом, разве кому она будет отечеством?" Но дело в том, что
для германцев эта страна не была отечеством, а только перепутьем; чем суровее
и печальнее была страна, тем сильнее было в ее жителях стремление как можно
скорее покинуть ее, а препятствия, при этом встречаемые, еще более усиливали
стремление.
Надобно с большою осторожностью делать выводы о характеристических чертах
племени и народов, ибо часто то, что считается прирожденным отличием, является
случайностью, происходящею от известного положения народа или племени.
Так, например, рассуждают, что галльские народы отличали друг друга именами,
заимствованными от видимой природы: это или горцы, или жители равнины,
или поморы, тогда как германские народы заимствовали свои названия от отвлеченных
разделов неба и назывались людьми Востока, Запада, Севера, Юга.
Но не надобно забывать, что галлы давно уже жили в известной стране,
не хотели ее покидать, и потому они усваивали себе названия по местностям,
тогда как германцев история застает в движении, на поиске земель, где бы
поселиться; стоит только вспомнить, например, судьбу ост- и вестготов:
спрашивается, от какой местности они могли называть себя, когда они постоянно
двигались, переменяли место жительства? Нельзя народу называться поморянами,
когда он то уйдет в горы, то выйдет на равнину, далекую от моря.
Что касается частностей быта, то быт германцев сходен с бытом родственных
им арийских племен в Европе, которых история знала еще в варварстве, как
племени кельтического, так и славянского. Но здесь не надобно упускать
из виду того обстоятельства, что германцы были относительно недавние пришельцы
в своей стране и в постоянно воинственном движении стремились покинуть
ее, что быт их, как он нам известен по римским описаниям, более сходен
с бытом галлов, когда последние, по словам Цезаря, были так же храбры,
как германцы, то есть пока они еще не успокоились в стране, устремлялись
из нее воинственными массами и наводили ужас на соседей.
Галлы времен Цезаря имели уже города, хотя и в значении только укрепленных
местностей на случай неприятельского нападения; но присутствие этих укрепленных
мест, как знак желания защищать известную страну как свою страну,
удержаться в ней, равно как появление отдельной земельной собственности,
свидетельствует, что народ обжился в известной стране, сросся с нею, не
хочет с нею расстаться. Германцы не жили в городах и не терпели жить вместе,
жили разбросанно и розно, где понравится источник, поле, роща. Обрабатываемая
земля находилась в общем владении, и Тацит заметил, что этому благоприятствовала
обширность пространства; земли было много, она не имела цены, на ее обработку,
находившуюся в грубом состоянии, не тратилось много труда и капитала, и
потому земля немногим в этом отношении отличалась от леса и луга, ибо недвижимая
отдельная собственность начинается с дома и земли, находящейся около него,
что французские крестьяне до сих пор называют наследством по преимуществу
(1'heritage), затем следует пашенная земля, далее луг и лес.
Политическое устройство германцев представлялось Тациту так же не вполне
ясно, как политическое устройство галлов представлялось Цезарю: "Царей
берут себе германцы по благородству происхождения, вождей - по храбрости
(reges ex nobilitate, duces ex virtu te sumunt). Цари не самовластны, и
вожди сильны более примером, чем властию, если деятельны, видны, сражаются
впереди всех". Но в других местах рассказа автор подле слова "царь" (rex)
употребляет другое слово - "начальный человек" (princeps) (властелин, князь,
начальствующий (лат.). У Соловьева дан буквальный перевод - "начальный
человек" - Примеч. ред.).
"О делах меньшей важности совещаются начальные люди (principes), о важнейших
- все. На общем совещании выслушивается царь, или начальный человек, или
кто-нибудь другой, видный своею маститостью, благородством, воинскими доблестями,
красноречием; действует более сила убеждения, чем власти. В тех же собраниях
избираются начальные люди (principes) для суда; каждого из таких судей
сопровождают сто человек из народа". Можно было бы успокоиться на этом
указании значения начальных людей (principes), если бы в следующей же главе
не встречалось слово: "И отроки могут получить значение начальных людей
по особенному благородству или великим заслугам предков". Затем следует
знаменитое место о дружине (cornites, comitatus), как воинственная толпа
сосредоточивается около богатыря, знаменитого своими подвигами, и этот
глава дружины называется начальным человеком (princeps).
Из свода этих известий оказывается, что воинственное движение у германцев,
как и у галлов, выдвинуло и продолжало выдвигать из народной массы людей
храбрейших, богатырей (robustiores), около которых сосредоточивались воинственные
толпы, дружины. Быть в дружине богатыря не считалось постыдным; место,
какое занимал член дружины, определялось по воле вождя дружины, и между
дружинниками было сильное соревнование, кому занимать первое место у своего
начальника, а между начальными людьми (principes) - сильное соперничество,
у кого многочисленнее и храбрее дружина.
Постоянное окружение большою толпою избранных юношей давало достоинство
и силу, в мире составляло украшение, на войне - охрану. Многочисленная
и храбрая дружина доставляла вождю ее славу не только в своем народце,
но и у народов соседних: к таким вождям являлись посольства, приносили
дары. Во время битвы постыдно вождю (principi) уступить дружине в храбрости,
постыдно дружине не сравняться в храбрости с вождем. Бесчестно на всю жизнь
остаться после битвы живым, когда вождь полег на месте. Вожди бьются из-за
победы, дружинники - за вождя. Если народ коснеет в долгом мире и праздности,
то многие из благородных юношей уходят к тем народам, которые ведут войну,
ибо спокойствие невыгодно: возможность содержать дружину доставляется войною,
грабежом.
Эти-то храбрецы, собирающие около себя дружины подобных себе храбрецов,
и являются начальными людьми (principes), они-то и вожди частных предприятий;
храбрейший из них избирается вождем и для общего предприятия, задуманного
целым народом (duces ex virtute). Но как везде, так и здесь значение счастливого
вождя, окруженного многочисленною и храброю дружиною, давало ему возможность
усилить свою власть, сделаться царем (rex). Счастие давало ему значение,
несчастие лишало его царского достоинства: Маробод, царь маркоманов, после
поражения от Арминна был изгнан своим народом. Арминн, победитель римлян
и Маробода, был убит своими за то, что хотел сделаться царем.
Но некоторым удавалось удержать за собою царское достоинство и поднимать
своих детей, свое потомство так высоко, что народы продолжали брать из
него себе царей (reges ex nobilitate sumunt). Таким образом, между германскими
народами у одних был царь, человек, поднимавшийся выше всех своею властию,
хотя и ограниченною народным собранием; у других не было царя, но было
несколько выдававшихся своею храбростью и знаменитыми предками людей, окруженных
более или менее многочисленными дружинами, - то были начальные люди (principes).
Тацит ясно различает в этом отношении германские народы и дает знать,
что сила царской власти выказывалась довольно заметно в одном случае; говоря
о вольноотпущенных (libertini), Тацит замечает: вольноотпущенные стоят
немного выше рабов; редко имеют значение в доме, никогда - в обществе,
исключая только те народы, которые управляются царями: тут они возвышаются
и над свободными, и над благородными; у остальных народов ничтожность значения
вольноотпущенных служит доказательством свободы. Из этих слов Тацита видно,
что хотя власть германских царей и была ограничена, однако была довольно
значительна, когда их вольноотпущенники могли подниматься даже выше благородных.
Когда не было войны, германцы проводили время в охоте, но более в праздности,
еде и сне. Самый храбрый и воинственный ничего не делал, возложивши хозяйственные
заботы на женщин, стариков и самого бессильного в семействе. У народа обычай
приносить начальным людям подарки, которыми те и живут, особенно пользуются
дарами соседних народов: посылаются отборные лошади, оружие, деньги. Кроме
этих даров продовольствие доставлялось рабским трудом. Простота быта условливала
различие в быте германских рабов от быта рабов римских.
Для домашних работ при их немногосложности раб был не нужен германцу;
эти работы исполнялись женами и детьми; германский раб жил своим домом,
имел свою семью и обязан был только доставить господину известное количество
необходимых для последнего вещей, хлеба, скота, платья. Поэтому германцы
редко употребляли против своих рабов бичи и оковы; случалось господину
убивать раба в сердцах как врага, а не в наказание за проступок и не из
жестокости; убийство это оставалось безнаказанным.
Другое положение рабов было у цивилизованных римлян. Здесь раб не имел
ни семейства, ни собственности, был рабочею силой, от которой господин
хотел получить как можно больше выгоды. Над стадом рабов был приставлен
надсмотрщик, которого безопасность и выгода состояли в том, чтобы представить
господину наибольшие результаты рабского труда. Не имея ни малейшей выгоды
для себя от труда, раб мог быть принуждаем к нему только страхом наказания
- физических страданий и лишений, а потому принудительные средства к работе
были в страшных размерах, а страх пред бегством и восстанием рабов увеличивал
жестокость обращения с ними.
Кроме простоты быта, уничтожающей расстояние между господином и рабом,
уничтожающей презрение первого к последнему как существу низшего разряда,
на судьбу раба имел влияние способ его приобретения: варвары, каковыми
были германцы, не могли приобретать рабов куплею по причине бедности своей.
Покупка необходимо унижала купленного раба до значения вещи; господин,
потративший деньги на приобретение раба, естественно, имел в виду одно,
чтобы получить хороший процент с употребленного капитала, тогда как варвар
приобретал раба преимущественно на войне: это был неприятель, захваченный
в плен хитростью или одолением, часто после долгой борьбы; храбрый, хотя
и побежденный, не мог возбуждать презрения в храбром, а корыстного расчета
не было; кроме того, нельзя отвергать, чтобы у германцев, как у галлов,
не было добровольных холопей.
Говорят о родовом быте у германцев и приводят указания на него, встречающиеся
у Цезаря и Тацита. Цезарь говорит о ежегодном дележе земель по родам (gentibus);
он же говорит, что во время боя германцы становились по родам (generatim);
Тацит подтверждает это показание. Этих указаний отвергнуть нельзя, как
никогда и нигде нельзя отвергать силу кровной связи, стремления родичей
жить и действовать вместе, но для нас важно то, какое значение имел этот
союз в общей жизни народной, имел ли отдельное самоуправление, как оно
устраивалось и какое значение имели родоначальники.
Другое дело, когда говорится, что в известном племени каждый жил отдельно
с родом своим на своем месте и владел родом своим; другое дело, когда по
прошествии многих веков по основании государства мы должны встретиться
с родовыми отношениями и между владельцами страны, и между знатью, и между
простыми людьми, где никто не был мыслим без рода, без братьев и племянников;
другое дело, если государство основано в IХ-м веке, а в XVIII-м совершеннолетний
член рода находится еще в зависимости от старших, должен принять то или
другое место в государственной службе по их решению; в истории такой страны
мы, разумеется, должны обращать большое внимание на родовой быт, изучать
обстоятельства, которые уело-вили такое долгое существование его в разных
сферах. Но у германцев в описываемое время находим ли мы такие явления,
которые дали бы нам право делать решительные выводы насчет родового быта?
Мы не можем не предположить значения кровной связи между германцами,
значения ее как обязанности и средства взаимной защиты как на войне внешней,
так и во всех столкновениях внутренних; не можем не предположить, если
бы даже и не имели ясных свидетельств, но на дальнейшие предположения мы
не имеем права, ибо известия об избрании царей, о происхождении вождей
и начальных людей, о происхождении их окружения или дружины, об избрании
судей, о характере веча - все эти известия не содержат в себе и полунамека
на влияние родовых отношений. Тацит, указывая на крепость родственной связи,
спешит, однако, заметить, что наследниками каждого были его собственные
дети, а при отсутствии детей - ближайшие родственники.
Из всего известного нам ясно, что мы имеем дело с народом, среди которого
происходит сильное движение физическое; с народом, который остановился
на перепутье, причем происходит сильная выработка дружинного начала; дружина
дает движению воинственный характер, воспитывает целые народы воинов, снабжает
империю войском, дает ее истощенным областям воинственное, сильное народонаселение,
в котором они именно нуждались, и тем восстановляет потухавшую под властью
Рима жизнь Западной Европы.
Таким образом, развитие дружинного начала среди германских народов на
первом плане для историка. Всякий поймет, что это явление не есть принадлежность
германской народности. Галлы, когда были так же храбры, как германцы, по
выражению Цезаря, то есть когда были в тех же условиях, в каких история
застала германцев, точно так же выставили дружину, то есть выделили из
народной массы богатырей, окруженных толпою подобных храбрецов. Эти богатыри
и потомство их точно так же образовали начальных людей (principes); менее
выдававшиеся подвигами, благородством и богатством воины носят у Цезаря,
как мы видели, название всадников (equites), и, наконец, толпа, не имеющая
политического значения, которое все в руках всадников и жрецов (друидов).
В Тацитовом описании Германии мы не находили указания на эту толпу, не
имеющую никакого влияния на общественные дела; воинственное движение, обхватившее
в это время все племя или по крайней мере те части его, которые были ближе
к римским границам и особенно выдавались в борьбе, - это воинственное движение
уравнивало всех способных носить оружие, тем более что простота быта, отсутствие
отдельной поземельной собственности также благоприятствовали этому уравнению.
Но впоследствии и между германцами явилось троякое разделение на благородных,
свободных и меньших людей (аделингов, фрилингов и литов-minor persona),
что соответствует галльским начальным людям, всадникам и меньшим людям,
безучастной в делах толпе. Нам важно это тождество явлений, ибо оно указывает
нам на необходимость известного хода развития при известных условиях; нам
важно наблюсти и отметить эти явления и условия, при которых они последовали,
чтобы следить за дальнейшими явлениями жизни европейских народов.
Тождественность явлений у варваров различных племен заставляет нас осторожно
относиться к племенным и народным различиям, тем более что в младенце трудно
уловить черты, которые будут характеризовать взрослого человека, выражающего
в своем нравственном образе все многообразие условий, имевших влияние на
окончательное определение этого образа. Пока достаточно того, что имеем
дело с племенами, способными к развитию, получившими сначала хорошее воспитание,
развившими свои силы в продолжительном и многотрудном подвиге и потому
представившими уже в колыбели, в варварском быте развитие, расчленение,
которое при дальнейших благоприятных условиях поведет к сильному развитию
народной жизни.
Это развитие, расчленение произошло именно благодаря силе дружинного
начала, благодаря этому сильному упражнению юного народного тела, сильной
гимнастике, вызвавшей из народа лучших людей, самостоятельных в сознании
своей силы и доблести, могущественных вследствие того, что около них сосредоточены
другие силы, притянутые к ним их личными достоинствами, личными подвигами.
Таких сил много, и каждая сила обязана считаться с другими силами; такого
рода отношения могущественно содействовали развитию тех форм народной жизни,
которые характеризуют новую европейскую историю.
Истощенные области империи получают свежее варварское народонаселение.
Императоры после побед своих над варварами селят побежденных на пустых
пространствах в империи в виде земледельцев, крепких земле (колонов). Императоры
хвалятся, что варвары засевают и обрабатывают земли для римлян, германские
быки возят плуг по галльским землям и римские житницы наполняются хлебом
варваров. Но варвары могли кормить римлян только в таком случае, если бы
римляне составляли вооруженную силу, а варвары представляли мирный безоружный
народ.
Выходило наоборот. У римлян некем было пополнять легионов, и они обратились
к варварам. Мы видим, что Цезарь побеждал галлов с помощью германцев; германцы
участвовали и в Фарсальской битве, отнявшей у Рима свободу. Надобность
в войске заставила приглашать свободных варваров и давать им земли с обязанностью
нести военную службу; такие варвары назывались лэтами. Но в то же время
римское войско наполняется варварскими богатырями, вожди которых начинают
выдаваться вперед, получают важнейшие места подле императоров, являются
консулами Рима; это служит знаком, что число варваров все более и более
увеличивается в римских войсках, и, наконец, они составляют всю силу Рима.
Но при более сильном напоре варваров на римские границы служащих под
римскими знаменами варваров стало недостаточно для защиты этих границ;
их одноплеменники огромными толпами прорвались в области империи, где они
не могли встретить никакого сопротивления со стороны жителей, истощенных
физически и нравственно.
"Никто,- говорит современник,- не хотел погибать, и никто не искал средств,
как бы спастись от погибели; повсюду царствует непонятное нерадение, бездействие,
трусость; только и заботятся о том, как бы поесть, попить и выспаться".
Но жители областей империи, как бы ни заботились, не могли найти средств
для утоления голода, жажды и для спокойного спанья: не имея чем заплатить
податей, они покидали дома, чтобы не подвергнуться пытке, покидали родную
страну для избежания казни. "Враг им не так страшен, как сборщик податей;
они убегают к варварам, чтоб спастись от этих сборщиков".
Римский император для безопасности не живет уже более в Риме, а в Равенне,
но его именем владычествует варвар, начальник варварского ополчения, защищающего
Рим и его императоров, свергающего и возводящего последних по своим расчетам;
какую роль потом играли вожди турок при калифах, палатные мэры при Меровингах,
такую же роль играют вожди варваров при последних римских императорах из
римлян. Наконец одному из варварских вождей наскучило менять римских или
равеннских императоров; он объявил, что таких больше не будет, а будет
признавать он власть императора, живущего в Константинополе, его именем
будет сам управлять Италией. Это провозглашение называют падением Западной
Римской империи.
