Перед нами одна из самых обширных и самых богатых стран в мире, страна
чайного дерева и шелкового червя; страна, которая с незапамятных пор составляет
одно государство, самое обильное трудолюбивым и промышленным народонаселением,
долго славившимся своими шелковыми, хлопчатобумажными и фарфоровыми изделиями,
знавшим, как говорят, порох, компас и книгопечатание прежде европейцев.
Но это государство с незапамятных пор не имеет истории; Китай и неподвижность
сделались понятиями, неразрывно связанными друг с другом. С неподвижностью,
страхом перед новым соединена замкнутость, страх перед чужим. Причины этих
явлений находят, во-1-х, в природных условиях; во-2-х, в характере монгольского
племени, к которому принадлежит народ китайский. Будем наблюдать над действиями
этих условий.
Указывают, что замкнутость Китая происходит оттого, что он окружен высочайшими
горами и бурными, туманными, имеющими много мелей морями; с другой стороны,
указывают на необыкновенное плодоносие и роскошь страны, вполне удовлетворяющей
народонаселение и отнимающей у него охоту к движению, исканию нового, чужого.
Говорят также, что свойства монгольского племени условили остановку китайцев
в развитии; в китайской цивилизации монгольское племя достигло высшей степени
развития, к какой только оно могло быть способно.
Мы, разумеется, не будем отвергать влияния ни одного из означенных условий,
хотя приговор относительно племени нам кажется слишком резок; если мы видим,
что племя остановилось на известной степени развития под влиянием таких-то
могущественных условий, то естественно рождается вопрос: остановилось ли
бы оно на этой степени при других условиях? Что же касается до влияния
природы, то имеем право спросить: такие же ли оказались бы результаты,
если бы Китай был резко отделен с сухого пути, представлял такую же плодоносную
страну и простирался небольшою узкою полосою по берегу моря?
Признавая всю законность этого вопроса, мы считаем себя вправе выставить
новое условие, именно: обширность страны, в которой в продолжение многих
веков народонаселение могло расширяться и устраиваться без столкновения
с другими народами, без внешней деятельности, без подвига, с одной только
внутреннею деятельностью. Все силы народа, особенно с быстрым его увеличением
при благоприятных условиях, ушли в это необычайное трудолюбие, отличающее
китайцев. Но одно трудолюбие при однообразной будничной жизни не разовьет
народа: для развития необходим не труд только, но подвиг, сильное, широкое
движение, которое условливается внешними столкновениями.
В Китае всего лучше можно видеть влияние на народ исключительно внутренней
жизни, как бы она сильно развита ни была, влияние труда без подвига, необходимого
для вскрытия и упражнения высших способностей человека; в китайцах мы видим
людей, в высшей степени способных к труду и нисколько не способных к подвигу,
трусливых, легко подлегающих внешнему натиску. Преобладание внутренней
жизни ведет к тому, что государство становится похожим на муравейник или
на пчелиный улей: трудолюбия очень много в муравьях и пчелах.
Как устроил китайский народ свое государство? Вопрос этот связан с вопросом:
как устраивает свое государство всякий большой народ, живущий в обширной
стране без внешних столкновений? Первоначальный родовой быт может держаться
во всей чистоте только при малочисленности народонаселения и обширности
страны, когда каждый род может жить отдельно, не сталкиваясь с другими,
когда и усобицы, возникающие в отдельном роде, легко погасают чрез удаление
недовольных, притесненных членов рода. Но когда народонаселение увеличивается,
когда отдельные роды необходимо приближаются друг к другу, то естественно
происходят между ними столкновения, ведущие к устройству нового порядка
вещей. Или один род благодаря личности своих членов и другим благоприятным
обстоятельствам усиливается на счет других, и старшина его делается старшиной
их всех; или когда столкновения, войны между родами не оканчиваются таким
образом и сильно наскучивают оседлому, земледельческому народонаселению,
то оно добровольно подчиняется одному человеку, чтобы чрез это подчинение
избыть от внутренних войн. Иногда это делается, чтобы получить вождя для
дружного отбития внешнего неприятеля. Подчинение это могло быть временное
и пожизненное; пожизненное пользование властию легко могло превратиться
в наследственное.
В Китае первоначально были владельцы, или, как мы привыкли называть
их, богдыханы, пожизненные, а с императора Ю (2205 г. до Р. X.) - наследственные
(первой династии Гиа). Власть этих первых государей, естественно, неограниченная;
добыта ли она силою или избранием? Ее неограниченность условливается потребностью
нового народа получить крепкую связь; новый государь должен быть вождем
на войне против внутренних и внешних врагов и судьею верховным; в том и
другом случае ограничение его власти неудобно для народа, создающего у
себя гражданский порядок.
Мы знаем, что в последующие времена усиление монархической власти является
после сильных движений, которые истомляют народ и заставляют его искать
успокоения в диктатуре. "Где нет царя,- говорится в одной древней поэме1,-
там нет ни у кого собственности; люди пожирают друг друга, как рыбы; не
строятся дома, не воздвигаются храмы, не приносятся жертвы; никто не пляшет
на празднествах, никто не слушает певца, земледелец и пастух не могут:
спать при открытых дверях; купцам нет безопасной дороги". Образца власти
нет никакого другого, кроме власти естественной - отца над детьми и потом
власти господина над рабами.
Обратимся к сознанию древних о господствовавших у них формах правления.
"Каждый дом,- говорит Аристотель,- управляется старшим, поэтому и народы
управляются царями, ибо составились из управляемых (то есть из домов, семейств);
монархия есть домашняя форма правления, ибо дом управляется монархически".
Мы не можем не принять объяснения Аристотеля, хотя не можем ограничиться
им, тем более что знаменитый философ, противополагая народ, составившийся
из семейств или домов и потому управляемый монархически, городу, состоящему
из людей свободных и равных и управляемому политически, не объясняет, откуда
произошла эта противоположность. Здесь мы должны обратить внимание на то,
что в народе многочисленном, на большом пространстве живущем и преданном
земледелию, мирному труду, не может возникнуть начало, способное ограничивать
царскую власть. Собрание всего многочисленного народа, на обширных пространствах
живущего, для совещания о делах невозможно; посылка избранных представителей
- дело тяжелое и невозможное в первые времена без другого представительства,
образуемого какой-нибудь выдающеюся частью народонаселения, имеющего особенное
положение, особые права.
Происхождение такой части народонаселения условливается сильным и продолжительным
воинственным движением, и то, как увидим, в дружинной форме совершающимся;
в народе же невоинственном, преданном мирным земледельческим и промышленным
занятиям, этого быть не может. Народонаселение города, где живет владыка
народа, может оказывать на него влияние, ограничивать его власть своими
собраниями, вечами. Но для этого нужно особенно сильное развитие торговое
в известном месте, особенная подвижность народонаселения вследствие торговой
деятельности, развивавшей силы человека наравне с воинскою деятельностью,
особенно в первобытные времена, когда купец по отсутствию безопасности
путей должен был превращаться в воина.
Если такого условия нет, если мы имеем дело с народом многочисленным,
занимающим обширное пространство в стране уединенной и своими произведениями
удовлетворяющей народ, который потому предан мирным занятиям; если при
умножении своего числа, ведущем к уничтожению родовой особности, народ
хочет обеспечить свои занятия установлением единой и крепкой власти, способной
защитить от врагов внешних и прекратить усобицы внутренние, то в таком
народе мы имеем право ожидать сильной, неограниченной верховной власти.
Пройдут века, и укоренится привычка, известные отношения войдут в народное
умоначертание, получат освящение свыше и лягут таким образом препятствием
к образованию условий, могущих повести к перемене.
Такие отношения мы видим у китайцев, которых природа оградила от внешних
влияний и дала нам любопытное и поучительное зрелище, как улей под стеклом
для наблюдений естествоиспытателя. Мы можем здесь понять, до чего может
достигнуть уединенный народ земледельцев, работников, поставленный в выгодные
условия для работы, народ трудолюбивый, понятливый, расчетливый, благоразумный,
но с крайне узким горизонтом, народ, весь преданный "злобе дня", заботам
о хлебе насущном, ничем не развлекаемый в этих заботах и не терпящий быть
развлекаемым. Все отношения, разумеется, должны иметь связь с этим главным
стремлением.
Китайцы признают над собою неограниченную власть своего богдыхана, потому
что эта власть обеспечивает им их работу; отношение основывается на расчете,
никакой другой религиозной, нравственной, исторической связи нет. Хотя
богдыхан и называется Сыном Неба, но это только титул; хотя ему и воздаются
божеские почести, но это церемонии, необходимые для обозначения ранга.
Богдыхан должен быть хороший правитель, добродетельный человек, иначе он
не обеспечивает для народа спокойствия и порядка; как же быть в противном
случае? Другого средства нет, кроме восстания против дурного лица, против
испортившейся династии, и китайская история не бедна такими движениями,
нисколько, впрочем, не уничтожающими ее однообразия. Как скоро перемена
лица произошла и оказалась удовлетворительною, все пошло по-прежнему, "улей"
зашумел в обычной работе.
Чтобы работа была обеспечена, нужен самый строгий порядок; нужно, чтобы
все было определено с необыкновенною точностью: чтобы никто не позволял
себе ни в чем ни малейшего произвола, ни малейшей перемены; чтобы все происходило
одинаково, как раз заведено: китайское законодательство отличается точностью,
обстоятельностью определений всего, относящегося к поведению человека,
к его нравственным действиям и отношениям, к формам общественных приличий,
к покрою одежды и стрижке волос. Закон соблюдается строго, произвола нет.
Демократическое начало господствует; все китайцы равны друг перед другом;
наследственных сословий нет; подняться на высшие места, места надзирателей
за рабочими, блюстителей установленного порядка на этой громадной фабрике,
называемой Китаем, можно только посредством испытанного знания, приобретаемого
тяжелым трудом. Цель управления сознана ясно: "Хорошее управление должно
доставить народу необходимые для жизни вещи: воду, огонь, металлы, дерево
и хлеб; потом должно сделать его добродетельным и научить полезному употреблению
всех этих вещей, должно остеречь его от всего того, что может повредить
его здоровью и жизни".
И больше ничего не нужно для китайца. Громадная фабрика, наполненная
трудолюбивыми работниками, идет века по раз заведенному порядку под строгим
надзором знающих дело людей. Все, что может нарушить этот порядок,
необходимый для спокойной и потому богатой результатами работы, отстранено:
рабочий не развлечен ничем; мысль его с малолетства приучена вращаться
в тесном кругу одних и тех же предметов и направляться к одной цели - исканию
удовлетворения материальным потребностям; всякий выход отдельного лица
из очерченного круга, всякое проявление личности, личной самостоятельности,
новой мысли и взгляда не позволяется, невозможно. Полицейский порядок развит
был в Китае тысячи лет назад; тысячи лет назад ни один китаец не мог выйти
без паспорта за городские ворота.
Правительственная система, которая недавно проповедовалась в Европе
некоторыми государственными людьми и которая нравилась многим, измученным
революционною качкой,- система ограничения народа заботами о насущном хлебе
с исключением всех других потребностей, с удалением от него всего, что
могло бы развлечь его внимание, возбудить мысль, нарушить спокойствие и
порядок обычных занятий,- эта система, неприменимая в Европе, осуществлена
с незапамятных пор в Китае, не выдумана здесь каким-нибудь богдыханом или
мандарином, но вытекла из условий жизни народа, принята и усвоена им; народ
воспитался, образовался по ней, она вошла в его существо, и может ли он
когда-нибудь жить без нее - неизвестно.
Мы видели, что Китай испытывал потрясения, нарушения спокойствия и установленного
порядка вследствие слабости и недостоинства богдыханов. Но эти потрясения,
не могшие по характеру своему повести ни к каким живительным преобразованиям,
не могшие расширить горизонт народной жизни, возбуждали только в народе
желание возвратиться как можно скорее к спокойной и потому счастливой старине,
восстановить все, как прежде было. Отсюда понятно, что имя человека, особенно
потрудившегося над таким восстановлением старины в области мысли, знания
и самопознания народа, будет особенно популярно.
Таково знаменитое имя Конфуция (жившего ок. 550-479 гг. до Р. X.), собравшего
и приведшего в порядок древние народные предания. "Мое учение,- говорил
Конфуций,- есть учение, переданное нам предками; я ничего не прибавил и
не убавил, но передаю их учение в первобытной чистоте". Из этих преданий
старины для нас важны религиозные представления по связи их с религиозными
представлениями других языческих народов. В религиозных представлениях
языческих народов, известных в истории, мы замечаем следующие общие основные
черты: во-первых, дуализм, и притом двойной, именно - обоготворение двух
начал" доброго и злого; во-вторых, поклонение душам умерших предков. В
различных отношениях того или другого народа к этим основным представлениям
выражается характер народа и его историческое значение.
В китайской религии мы находим первый дуализм, поклонение мужескому
началу, первоначальной силе - небу, и женскому началу, первоначальной материи
- земле. Подле этого поклонения существует поклонение душам умерших предков.
Но, говоря о религиозном поклонении китайцев, мы не должны представлять
себе форм поклонения, встречаемых у других народов: у китайцев нет ни храмов,
ни жрецов, ни праздничных дней в неделе. Китаец - работник, погруженный
весь в заботы о материальном существовании; он не чувствует потребности
в освежении, восстановлении сил праздником, духовным занятием; праздник
нарушает порядок и потому не полезен. Для китайца "небо не говорит, но
заявляет свою волю только через народ или чрез людей!". Впрочем, в религиозной
жизни китайцев не обошлось без протеста против этого пренебрежения духовными
потребностями.
Самостоятельно или под влиянием учения, занесенного как-нибудь с юга,
из Индии,- все равно, только протест явился в так называемом учении Тао,
основанном Лао-Тзе, который подчинял физический дуализм неба и земли высшему
началу Тао (разума). Протестуя против полного погружения в заботы о материальном
благосостоянии и в чувственные наслаждения, господствовавшего в Китае,
Лао-Тзе требовал освобождения от страстей и духовной созерцательной жизни
в удалении от общества и его волнений, указывая на цель такой жизни - возвращение
в лоно первоначального существа, из которого вышел человек.
Мы еще возвратимся к этим представлениям, в которых выказалась реакция
чувственным стремлениям народов в различных странах Востока. Здесь же заметим,
что в Китае учение Лао-Тзе явилось сектою и не могло сильно противодействовать
господствующему направлению жизни; гораздо сильнее распространился искаженный
буддизм, удовлетворявший потребности народа во внешнем богослужении.
Трудолюбивейший народ не мог предохранить себя от рабства. На это важное
явление, как оно существовало в древнем мире, мы должны обратить особенное
внимание. Происхождение рабства, происхождение разных видов частной зависимости
человека можно проследить в преданиях народов. Конечно, война должна была
доставлять значительное число рабов; победитель имел право или убить побежденного,
или подарить ему жизнь, и в последнем случае побежденный делался рабом,
собственностью победителя. Экономическая неразвитость первоначальных обществ
содействовала сильно к распространению рабства: для человека было чрезвычайно
удобно иметь разумное орудие, разумную животненную силу для работ всякого
рода при невозможности вольнонаемного труда.
Скоро оценили выгоду охотиться за человеком, добывать его с оружием
в руках и торговать им. Но кроме захвата и купли число рабов увеличивалось
и другим способом: обеднение от голода или другого физического бедствия,
лишение семьи или рода, бессемейность и безродность, страшное бедствие
в древнем обществе, где человек мог держаться самостоятельно только с помощью
первоначального кровного союза,- все эти бедствия должны были принуждать
человека просить принятия в чужую семью или род для получения средства
к существованию; но единственное условие, при котором он мог быть принят,
это - работа, рабство; молодой человек для получения руки девушки должен
был работать будущему тестю несколько лет, как мы это видим в истории патриарха
Иакова.
Рабство продолжалось и в новом, христианском мире; мы с ним хорошо знакомы;
но все же в христианстве, поднявшем личное значение человека как храма
Духа Св., существа, искупленного кровию Спасителя, мы все более
и более отвыкали от представления о рабе, господствовавшего в языческой
древности. В древности мы видим, например, такое явление: жена дает в наложницы
мужу рабу свою, и когда раба родит ребенка, то госпожа в восторге принимает
его на колени и говорит, что Бог дал ей сына. Поймем ли мы теперь это явление?
Оно объясняется только таким представлением, что раб не имеет совершенно
никакой личности и составляет часть господина, имеет с ним совершенно одно
существование.
Знаменитый наблюдатель над общественными явлениями древнего мира Аристотель
приходит к нам на помощь; он говорит: "Раб есть одушевленная собственность
и как бы орган. Собственность есть как бы часть, ибо часть есть не только
часть другого, но имеет с ним одно существование. Подобно тому и собственность;
поэтому раб не только есть раб своего господина, но и имеет с ним одно
существование". Это уяснение представления древности о рабе поможет нам
объяснить и некоторые другие явления древней жизни. Если человек, сделавшийся
собственностью, считался частью, имевшею одно существование с целым, с
господином, то при отсутствии прав личности дети, обязанные существованием
родителям, естественно составляли их собственность, часть, не могли иметь
никаких прав, находились к родителям совершенно в отношении рабов.
Между китайцами, как народом мирным и земледельческим, сначала не было
рабства; но оно явилось, когда вследствие тяжких бедствий родителям позволено
было продавать детей своих.
2. ЕГИПЕТ
Мы переходим в Африку. Здесь, на северо-востоке, по берегам большой
реки Нил, находим государство, подобное китайскому, такой же пчелиный улей
или муравейник, но имеющее некоторые замечательные особенности. Египет
с двух сторон окружен морем, и одно из этих морей - Средиземное - историческое
море древности по преимуществу; несмотря на то, египтяне питают отвращение
к морю; страна их долго остается замкнутою, подобно Китаю. Народонаселение
припало к своей реке Нилу, дающему своим разливом необыкновенное плодородие
стране, припало, как ребенок к груди матери, и ожирело, остановилось в
своем развитии. Нил, заботы, с целью воспользоваться богатыми следствиями
его разлива, поглотили все внимание народа.
Опять, как в Китае, мы имеем дело с народом земледельческим, рабочим
по преимуществу, народом, который славился своею мудростью. Было время,
когда и Китай славился в Европе мудростью своих учреждений и ставился в
образец. Отцам-иезуитам особенно нравился китайский быт как соответствующий
их общественному идеалу, нравилась огромная фабрика под строгим полицейским
надзором, толпа людей, преданных в тишине материальной работе, не рассуждающих;
нравился народ, похожий на труп или на палку в руках старика, и отцы-иезуиты
прославили Китай в Европе.
Хотя заблуждение насчет превосходства китайского быта и не было продолжительно
в Европе, однако и теперь еще есть люди, которым нравится кое-что китайское,
которые, видя в китайских религиозных воззрениях условие отсутствия религиозного
принуждения, восклицают: "Сколько времени, сколько фаз развития было необходимо,
чтобы народ мог достигнуть до такого состояния, до такой терпимости!" Эти
господа забывают, что для человека и народа, живущего не о едином хлебе,
сильно принимающего к сердцу нравственные интересы, готового на все пожертвования
для проведения своих убеждений, надобно долго жить и пройти много фаз развития,
чтобы достигнуть убеждения в необходимости свободы для чужих убеждений.
Но человеку или народу, думающему только о хлебе, равнодушному к нравственным
интересам, можно очень легко и скоро достигнуть религиозной терпимости;
да ему и не для чего достигать ее, он с нею родится. Разве вы замечаете
в ребенке религиозную нетерпимость? но попробуйте не накормить его вовремя!
Народ, который остановился на этой ступени, и будет отличаться религиозною
терпимостью.
Но если заблуждение насчет китайской мудрости было непродолжительно
в новой Европе, если вместо мудрого старца в Китае увидали едва лепечущего
ребенка, то что же удивительного, что в древности сохранялось уважение
к египетской мудрости. Древность народа, древность его муравьиной или пчелиной
цивилизации, громадные постройки, исчерченные какими-то таинственными,
никому не понятными знаками, фокусничество жрецов - все это воспламеняло
воображение, заставляло видеть и предполагать чудеса.
Чудес не было, но все же Египет представляет любопытное явление. Прежде
всего мы не видим здесь китайского равенства, не того равенства, которого
достигает живой народ, прошедший строгую политическую школу, выдержавший
долгую борьбу, ознаменовавший себя гражданскими подвигами, но равенства
младенческого, господствующего в первоначальном обществе, не знающем движения,
подвига. В египетской истории мы должны предположить движение, подвиг,
поведший к выделу из массы лучших людей, более способных к подвигу, иначе
мы не можем объяснить происхождения каст; притом же памятники указывают
нам на различие племен, господствующего и подчиненных.
Произошло движение, произошло развитие, выдел различных органов из сплошной
прежде массы, и вот уже работа для историка - узнать, в каком отношении
находились эти органы между собою. Мы упомянули слово "касты", под
которым разумеются части народонаселения, живущие в совершенной отчужденности
друг от друга при невозможности перехода для членов их из одной в другую.
Различие племен и завоевание одного другим объяснят нам происхождение высших
и низших каст, но не объяснят происхождение высших каст, жрецов и воинов,
принадлежавших к одному господствующему племени.
Здесь, разумеется, прежде всего мы должны обратить внимание на экономическое
положение частей народонаселения, являющихся нам в виде каст. Высшие касты,
жрецов и воинов, по самому характеру своему должны получать содержание,
обеспечивающее их в исполнении их обязанностей. В государстве первоначальном,
земледельческом они должны быть наделены земельными участками. И действительно,
в Египте мы видим этот надел для воинов и жрецов; они были помещиками на
этих участках, которые таким образом были тесно соединены с исполнением
известных обязанностей; переход из одной землевладельческой части народонаселения
в другую произвел бы смуту в землевладении и потому не мог быть допущен.
Этому содействовало религиозное уважение к раз установившемуся, к старине,
господствовавшее в древней жизни; для древнего человека идеал был назади,
в далеком прошедшем, которое было ближе к царству богов и богоподобных
людей; в Египте сначала царствовали боги, отсюда нарушение старых, установившихся
отношений было делом греховным. Такое религиозное освящение и неподвижность
установившихся отношений, разумеется, более всего зависели от жрецов, а
жрецы находили в них свою выгоду, потому что в их руках находилась большая
часть земельной собственности, чем у воинов.
Когда народонаселение раздроблено на такие резко отделенные друг от
друга части, или касты, то понятно, что для достижения государственных
целей, для общего направления деятельности оно нуждается в объединяющей
силе; таким образом, касты необходимо уже предполагают большую власть в
руках царя. Действительно, египетский царь, или, как мы привыкли называть
его, фараон (фра - солнце), имел в руках своих обширную власть, которая
основывалась на землевладении: ему принадлежала третья часть всей земли;
две трети ее были поделены в неровной, как мы видели, мере между жрецами
и воинами. Фараон не упускал случая усиливать свои средства на счет землевладельческой
касты воинов.
"Иосиф собрал все серебро, какое было в Земле Египетской, за хлеб, который
покупали, и внес Иосиф серебро в дом фараонов. И серебро истощилось в Земле
Египетской, и пригоняли они к Иосифу скот свой. И пришли к нему на другой
год и сказали ему: "Ничего не осталось у нас, кроме тел наших: купи нас
и земли наши за хлеб". И купил Иосиф всю Землю Египетскую для фараона,
только земли жрецов не купил. И сказал Иосиф народу: "Я купил теперь для
фараона вас и землю вашу; вот вам семена, и засевайте землю. Когда будет
жатва, давайте пятую часть фараону"".
Влияние касты воинов сдерживалось влиянием другой, высшей касты, жреческой;
пользуясь соперничеством этих землевладельческих каст, фараону легко было
усиливать свою власть. Жрецы, представители нравственной силы, желая охранить
себя и взять перевес над представителями силы материальной, воинами, должны
были соединить свои интересы с интересами фараона, давши его власти религиозное
значение; как наместник богов, фараон, естественно, сделался охранителем
интересов служителей религии; из их касты назначались правители и судьи.
С торжеством жреческой касты и с упадком касты воинов соединен упадок
внешнего блеска и могущества Египта. Встречаем любопытное известие о фараоне
Сетосе из касты жрецов, который обнаружил свою вражду к воинам тем, что
отнял у них земельные участки, и когда ассирийский царь Санхериб приблизился
к границам Египта с завоевательными намерениями, то воины отказались выступить
в поход против неприятеля и Сетос должен был набирать войско из людей низших
каст. Встречаем также известие о покорении Египта эфиопскими царями, по
изгнании которых Египет является разделенным на 12 отдельных владений.
Один из 12 государей, Псамметих, покоряет остальных и восстановляет
единовластие, но он это делает посредством иностранных наемных войск (ионийских
и карийских) и возбуждает неудовольствие в касте воинов, которые в огромном
числе удаляются в Эфиопию. Правнук Псамметиха, Гофра, лишился престола
и жизни вследствие восстания воинов, заподозривших его в недоброжелательстве
к своей касте и провозгласивших царем Амазиса. Но и Амазис был верен системе
своих предшественников, которая состояла в недоверии и вражде к воинам;
он образовал себе гвардию из ионийских и карийских наемников. При сыне
Амазиса, Псаммените, Египет был покорен персами.
Таким образом, несмотря на скудость и мутность источников египетской
истории, нельзя не усмотреть в ней этого внутреннего движения, бывшего
следствием столкновения интересов фараона и двух высших землевладельческих
каст, жрецов и воинов, причем именно земельное владение, имевшее такое
важное значение в Египте, играло главную роль. Египет по физическим условиям
был государством земледельческим по преимуществу; все внимание народа было
обращено внутрь страны, на своего доброго кормильца - плодоносный Нил,
к которому необходимо явилось религиозное отношение.
Обращать внимание за пределы священной земли Нила было непростительно,
греховно; отсюда торговля и городская промышленность не могли развиться
и не могла подняться часть народонаселения, которая основывала бы свое
значение на богатстве движимом, не говоря уже о том, что по характеру племени,
к которому принадлежат низшие
касты Египта, они и не могли быть способны
к широкой торговой предприимчивости. Благодаря этим условиям произошла
замкнутость Египта и ожирение его народонаселения, привыкшего хорошо есть
и пить и получавшего возможность к этому внутри страны.
Возможность движения, подвига, столкновения с другими народами лежала
в касте воинов, и действительно, эта каста давала средства фараонам предпринимать
походы, делать завоевания, но это явление было какою-то случайностью в
истории Египта,- случайностью, остававшеюся без последствий: продолжительные
и отдаленные походы фараонов в Азию не доставляли им более или менее прочных
завоеваний, так что воинственное движение государей оседлого и цивилизованного
народа совершенно сходно с опустошительными и бесплодными движениями номадов.
Можно подумать, что фараоны, охотники занимать и утомлять излишек народонаселения
огромными постройками, египетскими работами, придумавшие умерщвлять
новорожденных младенцев мужеского пола в случае опасного размножения подданных,-
можно подумать, что фараоны предпринимали походы с единственною целью занять
и утомить касту воинов, уменьшить ее опасное число. Но воинственные фараоны
- редкое явление в египетской истории; касте воинов редко дается возможность
развить свои силы, приобрести важное значение посредством движения, подвига.
Жреческая каста сдерживает силы опасных воинов.
Наконец, Египет благодаря Псамметиху и последующим фараонам выходит
из прежней замкнутости, сближается с иностранцами, но здесь не происходит
никакого важного переворота в египетской жизни: прежний порядок вещей остается
ненарушимым; вся новизна направлена против касты воинов, которые принуждены
выселяться, и это обстоятельство, разумеется, должно было более всего содействовать
падению Египта.
Жреческая каста явно берет преимущество перед кастою воинов: воины в
презрении, у воинов отнимают земли, воины должны выселиться из Египта.
Относительно жрецов не встречается подобных известий: жрецы до конца сохраняют
свое важное значение. Жрецы славились своею мудростью, своими обширными
познаниями, но свою мудрость они берегли для себя, своих познаний они не
распространяли в народе и не спасли государства от падения. Но каким же
божествам служили жрецы египетские?
В Египте мы встречаем множество имен божеств; это множество происходит
оттого, что одно и то же божество в разных местностях чествовалось под
разными именами. Из египетских мифов, наиболее известных, оказывается,
что и здесь было поклонение началам мужескому и женскому - в Озирисе и
Изиде и началам доброму и злому - в Озирисе и Тифоне. Мы имеем полное право
успокоиться на известии Геродота, что из всех божеств только Изида и Озирис
пользовались одинаковым поклонением во всем Египте, тогда как о других
божествах сказать этого нельзя.
Диодор Сицилийский говорит, что существует великое несогласие в именах
египетских божеств: одно и то же божество называется Изидою, Церерою, Тесмофорою,
Луною, Юноною, а некоторые величают ее всеми этими именами вместе. Озирис
одно и то же, что Серапис, Вакх, Плутон, Аммон, Юпитер, Пан. Но из слов
самого же Диодора оказывается, что великое несогласие разрешается в согласие,
когда под разными именами является одно и то же божество. Для нас важно
известие Геродота, что женское божество, Изида, почиталось в Египте более
всех других божеств. В связи с этим находится известие, что женщины пользовались
в Египте особенно выгодным положением, даже преимуществом перед мужчинами.
Несмотря на успехи, какие, по-видимому, сделаны в изучении Древнего
Египта, мы знаем о нем немного более прежнего; разногласие, противоположность
во мнениях ученых о Египте, о его историческом значении всего лучше показывают,
на какой шаткой почве находимся мы здесь. Великие исторические народы не
проживают молча, тайком от других, не оставляют в своих памятниках загадок
для потомства и предмета для ученых споров. Несмотря на наше убеждение,
что дело не в количестве, а в качестве, громадность всегда сохраняет способность
поражать воображение; так поражают воображение рукотворные горы Египта,
пирамиды, переживающие тысячелетия, и вселяют невольное уважение к цивилизации,
высказавшейся в таких памятниках.
Но Египет внушал уважение не одними своими громадными бессмертными могилами;
греки, которые так хвастались обыкновенно своею цивилизацией, преклонялись
пред мудростию жрецов египетских. Посмотрим же, что такое египетские жрецы,
скрывавшие свои знания от своего народа, сообщали из них чужим, грекам.
Мы не будем отвергать предания о египетских колониях в Греции и о том,
что эти колонисты сообщили сведения о разных полезных вещах дикому еще
тогда народонаселению Греции. Но дело идет о другого рода заимствованиях,
именно о заимствованиях в области религии и философии.
Мы не отвергнем и этих заимствований, только позволим себе сказать несколько
слов насчет осторожности, какую историк должен соблюдать в вопросах о заимствовании.
Мы привыкли рассматривать племена и народы в их отдельности, и действительно,
мы должны обращать особенное внимание на их особенности, различия друг
от друга; но при этом мы не должны упускать из виду общечеловеческого,
не должны забывать, что имеем дело с человеком, который повсюду, в каких
бы обстоятельствах ни находился, смотрит на известные явления и действует
в известных случаях одинаково, выражает при известных условиях одинаковые
нравственные требования.
От этого мы необходимо должны встречать у различных народов одинаковые
представления, должны встречать одинаковые рассказы в произведениях фантазии,
одинаковые известия в памятниках исторических. На каком же основании мы,
встретив у двух различных народов два одинаковые рассказа, известия, воззрения,
предполагаем сейчас же заимствование, предполагаем, следовательно, что
самое простое, естественное отношение могло раз произойти только у известного
народа и никак не могло произойти у другого; если же встречаем известие
о нем у другого, то это будет непременно заимствование?
Но этого мало; если мы встречаем у разных народов и в разные времена
известия об одинаковом явлении, то, вместо того чтобы увериться в возможности
этого явления, мы немедленно отвергаем эту возможность, из действительности
переносим явление в область вымыслов и здесь заставляем один народ непременно
списывать у другого. Таким образом, выходит, что если один только свидетель
говорит нам о явлении, то мы признаем возможность этого явления, но стоит
только явиться нескольким свидетелям, которые скажут нам, что явление повторилось
в разные времена у разных народов, как мы сейчас же начнем отрицать возможность
явления и передадим его в область вымыслов.
Хотят, чтобы греки заимствовали у египтян верование в бессмертие души,
потому только, что греческий миф о Миносе, судье мертвых, сходен с египетским
мифом об Озирисе, исправляющем ту же должность! Отнять у греков верование
в бессмертие души было бы слишком странно. Но как скоро допускается верование
в бессмертие души, то естественно рождается представление об отчете, который
должны отдать души по разлучении с телом, о суде. От суда необходим переход
к судьям; почему же такое движение мысли, возможное у одного народа, было
невозможно у другого?
Хотят, чтобы и перевозчик душ, Харон, с его лодкой были заимствованы
греками у египтян, потому что миф носит отпечаток местности Египта, изрезанной
каналами, но известно, что представление о реке как пути для душ в недра
земли и обратно есть представление общее, встречающееся у народов, не имевших
никакого соприкосновения с египтянами. Геродот пустил в ход мысль, что
все заимствовано у египтян. Громадность египетских памятников произвела
на восприимчивого грека самое сильное впечатление. "Ни одна страна не заключает
в себе столько чудес! ни в одной другой стране нельзя найти таких удивительных
памятников!" Всматриваясь внимательнее, он находит сходное со своим. "Не
может же это сходство быть случайным,- рассуждал он,- и, так как Египетское
государство древнее всех государств, следовательно, все заимствовано из
Египта". Жрецы ловко берутся за дело: "Все, что занято у нас, все ваши
поэты и мудрецы были у нас и у нас выучились всему". Жрецы ни перед чем
не останавливались в развитии своего основного положения.
Упомянет им грек о древнем афинском устройстве. "Да это все взято у
нас,- говорят они. - Эвпатриды - да это наша каста жрецов!"2
Геродот не уступает жрецам и серьезно утверждает, что египтяне первые установили
праздники, религиозные процессии и все богослужебные приемы и греки все
это заимствовали у них. Утверждают, что учение о переселении душ Пифагор
и Платон заимствовали у египетских жрецов, но этого предмета мы еще коснемся
в наблюдениях над историческою жизнию греков.
3. АССИРИЯ И ВАВИЛОН
В Китае мы видели народ, тихо, незаметно в продолжение веков наполнивший
огромное пространство земли, удаленный от сообщения с другими народами;
в Египте мы видели завоевание с поселением победителей среди побежденных,
отчего произошло разделение на касты; но физические условия страны препятствовали
дальнейшему воинственному движению египтян: с одной стороны, все внимание
народонаселения было обращено внутрь страны, к кормильцу-Нилу; потом с
севера море, с востока и запада пустыня защищали Египет и давали его жителям
возможность сосредоточивать свое внимание внутри страны. Истории Китая
и Египта похожи тем друг на друга, что обе страны, имеющие в соседстве
пустыни, подвергаются иногда нашествию и даже игу диких жителей пустыни,
но это нашествие, это иго не изменяет ничего в быте обеих стран.
Теперь с берегов Нила перейдем на берега Евфрата и Тигра и здесь уже
встретим другое явление. Здесь на относительно небольших пространствах
сталкиваются два сильные народа семитического племени, ассирияне и вавилоняне,
развившиеся благодаря выгодным физическим условиям, ибо плодоносная область
двух великих рек рано пригласила народонаселение к деятельности.
Но жители берегов Евфрата и Тигра не могли, подобно жителям Нильской
области, ограничиться одной внутренней деятельностью, ибо, как уже было
сказано, здесь один подле другого жили два сильные народа, не могшие не
вступить в борьбу друг с другом. Борьба требовала сосредоточения сил народных,
требовала вождя, царя с большой, неограниченной властью, храброго человека,
который бы умел защищаться от неприятеля, дать победу; и есть известие,
что первый вождь вавилонян был богатырь-ловец Немврод. Борьба у ассириян
и вавилонян шла с переменным счастьем: сперва одно государство брало верх
благодаря преимущественно личности своего царя и подчиняло себе другое.
Здесь было покорение не народа народом, причем победители, оставившие
почему-либо свою сторону, селились между побежденными; здесь было покорение
одного государства другим, завоеванное государство превращалось в провинцию
государства покорившего. Царь направлял движение, набирал войско из целого
народа и распускал его по миновании нужды; здесь, следовательно, не могло
образоваться касты воинов. Покорение одного государства другим, разумеется,
увеличивало силы царя-покорителя: он располагал теперь средствами двух
государств, что давало ему возможность покорять другие государства, присоединять
их в виде провинций к своему.
Но то самое обстоятельство, что покорялся не дикий народ цивилизованному,
а покорялось одно цивилизованное государство другим цивилизованным, - это
самое обстоятельство вело к тому, что покорение не могло быть прочно: при
первом удобном случае покоренное государство возвращало себе независимость
и, усилившись, в свою очередь подчиняло себе государство, прежде господствовавшее.
Сначала поднимается Ассирия; ее цари подчиняют себе Вавилон и широко
распространяют свои завоевания вокруг, присоединяя к своим владениям в
виде провинций более или менее цивилизованные государства. По истечении
известного времени Вавилон возвращает себе независимость и снова теряет
ее; потом опять восстает вместе с мидянами и снова принужден покориться;
наконец, Вавилон восстает в третий раз: Мидия, Вавилон и Киликия вступают
в союз против Ассирии; это государство падает, великолепная столица его
Ниневия разрушена. Черед усиливаться пришел Вавилону; Навуходоносор своими
завоеваниями основывает обширную монархию.
Таким образом, из области Евфрата и Тигра произошло движение, произведшее
сильную историческую жизнь и во всех окрестных областях к северу, востоку
и западу. Здесь несколько государств начинают жить общею жизнью, хотя эта
жизнь и обнаруживается преимущественно в борьбе. Несмотря на покорение
одного государства другим, несмотря на образование обширных монархий, народности
не исчезают, но стремятся при благоприятных обстоятельствах возвратить
себе независимость. С этою целью заключаются союзы между народами, как,
например, союз мидян, вавилонян и киликийцев против ассириян; даже привыкший
к одинокой жизни Египет в последнее время втягивается в эту общую жизнь
народов: против союза мидян, вавилонян и киликийцев ассирийский царь Сарданапал
ищет союза египетского фараона Нехо, но тот, задержанный борьбою с народами,
находившимися на дороге, не поспел вовремя на защиту Ниневии.
Свидетельства о цивилизации Ассирии и Вавилона, цивилизации более живой
и человечной, чем цивилизация Египта, остались в развалинах громадных и
великолепных памятников. Что касается до религии, то и здесь мы видим поклонение
мужескому, производящему началу, которое обоготворялось в Беле, господине
неба и света, и женскому, воспринимающему и рождающему, которое обоготворялось
в Милитте. Известно, что в Вавилоне был обычай, по которому каждая
женщина раз в жизни должна была отправиться в храм Милитты, чтобы там отдать
себя иностранцу, который бросит ей деньги, призывая имя Милитты.
В этом обычае нельзя не видеть средства религиозной пропаганды: вавилонянка,
раба Милитты, вступая в связь с иностранцем, этим самым делала и его рабом
своей богини, заставляла его приносить ей жертву; она допускала иностранца
не прежде как он призовет имя Милитты; простым стремлением приносить в
жертву богине любви самое драгоценное благо - целомудрие - объяснить явление
нельзя, потому что именно требовался иностранец.
Что религиозная пропаганда шла посредством женщин, это ясно видно из
истории евреев. "И приглашали они (моавитянки) народ (израильский) к жертвам
богов своих, и кланялся народ богам их. И вот, некто из сынов израильских
пришел и привел к братьям своим мадианитянку... Финеес, сын Елеазара, пронзил
обоих их... Имя убитой мадианитянки Хазва... И сказал Господь Моисею: "Враждуйте
с мадианитянами и поражайте их. Ибо они враждебно поступали с вами в коварстве
своем, прельстив вас Фегором (божеством) и Хазвою, дочерью начальника мадиамского"".
4.ФИНИКИЯ
До сих пор мы видели две формы жизни у рассмотренных нами народов: или
народы живут замкнутою жизнию исключительно; или - преимущественно жизнию
внутреннею, избегая сообщества других народов, таковы китайцы и египтяне;
или несколько равносильных по физическим и нравственным средствам народов
живут вместе, сталкиваются, вступают в борьбу, то один, то другой берет
верх, является завоевание, образование обширных государств, восстания государств
покоренных, союзы их для освобождения себя от чужой зависимости. Эти явления
представляет нам западная часть Азии, где два народа семитического племени,
ассирияне и вавилоняне, играют главную роль, сменяя друг друга в господстве
над окрестными государствами.
Теперь переходим мы к третьей форме, представляемой историей народа
также семитического племени - финикиян. Загнанные, припертые к морю, в
стране бесплодной, рано, не успевши еще образовать из себя государственного
тела, живя еще отдельными родами, финикияне должны были заняться торговлею
и промышленностью. Явились богатые города, из которых каждый со своим округом
составил отдельное владение.
Происходят явления, обыкновенные во всех подобных малых владениях, состоявших
преимущественно из одного богатого торгового города: сильная торговля и
промышленность ведут к резкому различию между богатыми и бедными, образуются
партии с противоположными интересами, аристократическая и демократическая,
и вступают в борьбу друг с другом. Один из богачей-вельмож усиливается
и приобретает верховную власть, становится царем, но власть этого царя
не может быть так неограниченна, как власть царя у больших земледельческих
народов, здесь уже прежде выработалась сильная аристократия, которая и
ограничивает власть царя.
Борьба между аристократическим и демократическим элементами в городах
вела к усобицам в царских семействах. Так, по смерти известного тирского
царя Хирама, современника и друга Соломонова, сын его был умерщвлен родственниками,
которые овладели верховною властью, опираясь на низшие классы народонаселения.
Подобные события, низложение той или другой стороны вело к выселению побежденных
в отдаленные страны, к основанию колоний, что было возможно благодаря обширному
мореплаванию финикиян, знакомству их с далекими землями; так, основана
была знаменитая финикийская колония Карфаген благодаря усобице и низложению
аристократической партии в Тире.
Мы обыкновенно говорим, что горы и степи разделяют народы, а моря соединяют
их, но к этому надобно прибавить, что горы и степи не удержат народы, движущиеся
по сильным побуждениям внутренним или внешним, равно как моря соединяют
только те народы, которые сами стремятся к соединению, и притом первоначально
только нужда могла заставить народ пуститься в море. Финикияне должны были
сделать это, и Средиземное море стало их областью. Благодаря им Средиземное
море впервые получило то важное значение, какое оно удерживало за собою
так долго, - значение исторического моря по преимуществу.
Несмотря, однако, на важное значение деятельности финикиян, мы видим
в ней одностороннее направление, направление изначала исключительно торговое
и промышленное; и здесь мы видим хотя сильное и широкое движение, но без
подвига; не видим движения, совершающегося по высшим побуждениям и совершающегося
совокупными силами народа или его представителей, лучших людей. Исключительная
торговля и промышленная деятельность дробна и мелка, а потому не может
вести к высокой степени человеческого развития. Финикия - это Голландия
древнего мира.
Религия финикиян представляет тоже поклонение началам, во-первых, мужескому
и женскому (Ваал и Ашера); во-вторых, доброму и злому: Ваалу, божеству
производящему, зиждительному, противополагалось божество злое, разрушительное
- Молох, имевший соответствующее ему женское божество - Астарту. Служение
мужескому и женскому началам и здесь, как везде, по самой сущности своей
отличалось чувственностию, и финикиянки заставляли иностранцев служить
своей богине теми же средствами, как и вавилонянки. Служение противоположному
божеству, Астарте, божеству разрушительному, должно было, разумеется, сопровождаться
противоположными действиями: если служение одному божеству требовало усиления
жизни, усиления производительности, то служение другому, разрушительному,
уничтожающему жизнь, требовало именно уничтожения средств производительности,
и Астарте служили оскоплением, Молоху - человеческими жертвами.
Здесь, следовательно, мы имеем дело с чистым, полным дуализмом; начало
или божество злое, разрушительное, стоит рядом с божеством добрым, зиждительным,
на совершенно равных правах; человек одинаково служит им обоим и нисколько
еще не сознает своей обязанности служить исключительно доброму началу и
под его знаменем ратовать против злого, как мы это увидим в религиозном
учении арийского племени, к наблюдениям над историческою жизнию которого
мы теперь и переходим.
5. АРИЙЦЫ В АЗИИ
а) Индийцы
Мы теперь начинаем иметь дело с знаменитым племенем, которое можно назвать
любимцем истории. При каких бы то ни было местных условиях всюду это высокодаровитое
племя оставило по себе заметный след, всюду заявило свое существование
чем-нибудь таким, что навсегда останется предметом изучения для историка.
Мы не станем вдаваться в исследования о первоначальном месте жительства
арийцев; для нас важно одно, что богатая явлениями историческая жизнь в
Азии начинается движением арийского племени с севера на юг точно так, как
история новой Европы начинается движением с севера новых народов того же
племени, которые обновили одряхлевший греко-римский мир.
До сих пор мы произвели наблюдения над историческою жизнию нескольких
народов под различными местными условиями. Мы видели страны богатые, призвавшие
свое народонаселение к ранней цивилизации, но вместе с тем обособившие
это народонаселение, удовлетворившие его вполне, не давшие ему побуждений
к внешней деятельности, к подвигу, заставившие его поэтому заснуть и остановиться
в развитии: таковы Китай и Египет. Потом мы наблюдали за жизнию народов,
столкнувшихся с разными средствами на небольших пространствах, и видели,
что следствием была сильная борьба между ними, сильная внешняя деятельность,
обхватившая целый ряд народов в одной общей жизни. Мы видели, наконец,
народ, не успевший образоваться в одно значительное целое, в одно государство,
и увлеченный близостью моря к широкой, но рассыпной торговой и колониальной
деятельности.
Теперь перед нами новое племя, которое явится во всех рассмотренных
нами условиях и в странах, подобных Китаю и Египту, и в Передней Азии -
там, где совершали свои подвиги ассирияне и вавилоняне, и в стране приморской
и вместе с тем препятствующей образованию большого государственного тела,
приглашающей к рассыпной деятельности. Посмотрим же, как это племя заявит
свои особенности при всех этих условиях, чем отличится от других племен,
нам уже знакомых.
Одно из арийских племен проникло в Индию, которая, подобно Китаю, составляет
особый, отдаленный, обширный и богатый мир. Но разница с Китаем состояла
в том, что арийцы нашли Индию уже занятою другим, черным племенем, с которым
пришельцы должны были вести продолжительную борьбу и наконец подчинили
себе. Здесь сходство Индии с Египтом, и потому в обеих странах замечаем
одинаковое явление: разделение на касты, различие между покорителями и
покоренными, причем последние принадлежали к иному племени, различия по
цвету кожи (varna - краска и каста) легли в основание деления; "черные
судрасы", низшее народонаселение, противополагаются высшему - "мужественным"
ариям.
Между ариями и судра находился особый отдел народонаселения, войсиа,
занимавшийся промыслами: по всем вероятностям, войсиа первоначально происходили
от браков ариев с женщинами судра,- браков, которые не считались законными.
С течением времени благодаря более резкому разграничению каст вследствие
религиозных представлений люди, происшедшие от родителей, принадлежавших
к разным кастам, считались нечистыми, отверженниками и вели самую печальную
жизнь.
Но и между господствующим племенем, между ариями, образовались две касты
- воинов (кшатриа) и жрецов (браминов). Первоначально, в эпоху движения
и завоевания, это разделение ариев на воинов и жрецов если и существовало,
то не могло быть резко: в древних поэтических памятниках встречаем известия
о жрецах, которые вместе были и воинами. Когда воинственное движение успокоилось
и начали устанавливаться порядок, гражданские отношения, скрепляющиеся
обычным религиозным цементом, когда начало развиваться и общественное богослужение,
то жреческое сословие должно было выдвинуться и обособиться.
Усилению его значения и уменьшению значения воинов благоприятствовало
стремление общества успокоиться после смут и движения, завоевания и усобиц,
происходивших непосредственно после завоевания, громадность, отдаленность,
замкнутость и богатство страны, что все отнимало побуждение к новым движениям
и подвигам, отодвигало, следовательно, подвижников, воинов, на второй план.
Но, как видно из намеков древних памятников, воины не без боя уступили
жрецам первое место.
Таким образом, арийское племя в Индии, попавши в обширную, отдаленную
и богатую страну, подпало влиянию местности, вследствие чего Индия относительно
политического развития своего представляет одинаковые явления с Египтом.
Но особенности арийского племени не дали изгладить себя и тут местным условиям;
они высказались не в громадных только и немых или полунемых памятниках;
они высказались в богатой литературе; высказались в религиозно-философском
миросозерцании и в религиозных движениях. Арийцы в Индии не молча прожили
свой героический период, период движения, подвигов; они рассказали о них
в Магабгарате и Рамаяне, дающих знать, что это то же самое племя, которое
рассказало нам про свой героический период в Илиаде и Одиссее.
Когда прекратились движения политические, когда государство и общество
остановились в своем развитии, мысль не переставала работать, и следствием
этой работы было сильное религиозное движение, обхватившее не одну Индию
и не ограничившееся одной религиозной сферой.
Арийцы принесли с собой в Индию представление о добрых и злых божествах
и, что всего важнее, принесли представление о непрестанной борьбе их между
собой, представление об Индре, небесном воителе, поражающем злого Вритру,
который покрывает небо черными облаками. На индийской почве с течением
времени выработалось представление о двух началах: благодетельном, зиждительном
и хранительном - Вишну, и злом, разрушительном - Шива, и оба начала, как
у других народов, стали друг подле друга в равносильном положении. Но индийские
арийцы на этом не остановились; они не успокоились на дуализме и начали
стремиться подчинить оба противоположные начала третьему, высшему, и явились
представления о Браме, "из которого все существа происходят, которым живут
по рождении, к которому стремятся, в которого снова возвращаются". "Как
искры из пламени, исходят все существа из неизменяемого, возвращаются в
него".
Это представление, разумеется, не могло быть достоянием большинства,
относившегося равнодушно к божеству, которому не приносили жертвы, не строили
храмов, и продолжавшего поклоняться божествам добрым и злым мужеского и
женского пола. Но жрецы (брамины) воспользовались этим представлением,
чтобы освятить существующий политический порядок вещей как происшедший
из Брамы, освятить преимущества своей касты; они воспользовались представлением
о Браме, чтобы утвердить и нравственный порядок: только чистая душа человека
могла возвратиться к своему чистому источнику; душа же, оскверненная преступными
деяниями, должна была пройти прежде чрез ряд низших существ, что повело
к верованию в переселение душ. Но мысль не могла остановиться и на этом.
Явились неизбежные вопросы: как и зачем? Как и зачем из единого, сверхчувственного
и неизменяемого произошел этот многообразный, чувственный и изменяемый
мир, которого целью все же осталось возвращение в единое и неизменяемое?
Придумано было такое объяснение, что первоначальное, единое, истинное существо,
душа вселенной, актом самообольщения развилось в мире многообразия, который
потом сохранил как существенное качество свое - обман; мир не имеет истинного
существования, никакого права на него. Такое уже слишком смелое объяснение
происхождения чувственного мира не могло быть принято многими; явилось
другое учение, учение Капилы, где утверждалось, что материя вечна и чувственный
мир заключает в самом себе жизненное начало.
Подле этого самостоятельного материального мира существует самостоятельный
мир духовный, которого бесконечные частицы - бескачественные, бездеятельные
и неразличимые - вращаются в мировых пространствах и только посредством
соединения с материальным миром получают сознание, силу воли и другие качества.
Но, раз сознавши самого себя, свое превосходство над материею и свою особенность
от нее, дух стремится к освобождению себя от материи.
Уже в учении Капилы мы видим прямое отступление от браминского учения
о происхождении или истечении всего существующего из Брамы как души вселенной:
в учении Капилы мир духовный и материальный существуют самостоятельно один
подле другого и вопрос о божестве обходится. Но это учение, достояние немногих
людей мысли, не имело влияния на политическую сферу, на тот мир отношений,
который если бы не был создан, то по крайней мере был освящен брамаизмом.
Но вот явилось учение, которое не ограничилось сферой мысли, но вооружилось
против существующего порядка, освященного господствующей религией: то было
знаменитое учение Будды.
Особенность движения религиозной мысли арийцев в Индии состояла в том,
что она не могла успокоиться на дележе окружающих явлений между двумя началами,
двумя божествами, добрым и злым, на этом узаконенном, освященном раздвоении
мира и человека, обязанного поклоняться одинаково обоим противоположным
началам. Для освобождения от этого двойства, которое было тяжело и для
нравственного чувства человека, начали искать третье, высшее начало, высшее
божество; но где было его найти вне природы, как его определить, какие
дать ему качества?
До представления о Творце, отдельном от творения, человек сам собой
достигнуть не мог; так называемые языческие религии именно и состоят в
поклонении божеству в известном образе, идоле, в известном явлении
физическом или нравственном; вне этих явлений или образов язычники бога
не искали и найти не могли, и потому, поднимаясь к единому и наивысшему
божеству, они не могли иначе представить его себе как изображающимся, воплощающимся
в целой вселенной, находящимся к ней в таком же отношении, как душа к телу.
Явился пантеизм. Но Брама не могла успокоить возбужденную мысль арийца,
ибо страшный вопрос поднимался с новой силой, вопрос: как вечное, истинное,
доброе могло выразиться в изменяемом, погибающем, ложном, злом? Неотвязный
вопрос о происхождении зла, страдания, смерти не давал покоя, и вот является
учение о том, что мир не имеет истинного существования, что он произошел
вследствие обмана, от которого надобно как можно скорее избавиться. Другое
учение, учение Капилы, опять пришло к двойству, сопоставив мир материальный
с миром духовным, обойдя вопрос о божестве и закончив необходимостью для
душ освобождаться от оков материального мира.
Оба учения одинаково подрывали браминский взгляд на освящение и неприкосновенность
известного политического порядка как истекшего непосредственно из Брамы.
Отсюда понятно, почему третье учение, учение Будды, могло отвергнуть религиозное
освящение кастного состояния и провозгласить равенство прав для всех относительно
средств освобождения от зла. Молодой царевич Будда, проводивший жизнь в
наслаждениях, встретил однажды на прогулке старика, больного, труп и жреца.
Эти четыре явления, как говорит предание, возбудили в молодом человеке
не усыпавшую между арийцами Индии мысль о происхождении зла, о средствах
избавления от него.
Эта мысль овладела Буддой, и он посвятил себя всецело решению великого
вопроса. Все в здешнем мире суета, все проходяще, и сознание этого есть
начало премудрости. Мир не имеет никакого основания, никакого права существовать;
он есть произведение мрачной силы и есть зло. Четыре главных источника
зла в мире: рождение, старость, болезнь и смерть; сюда для человека присоединяются
еще треволнения бытия, исполненного стремлений и планов, обманов и потерь.
Все беды проистекают для человека от внешнего мира, от чувств, от тела;
отсюда необходимое стремление освободиться от них, освободиться от всех
связей, склонностей, привязанностей к миру и вкушать счастье и радости
покоя. Задача жизни состоит в отрешении души от вещей внешнего мира чрез
созерцание их ничтожества и преходчивости; потом в уничтожении личности,
в уничтожении самосознания, чтобы душа погружалась в абсолютную пустоту
(нирвана), где нет никаких элементов существования, где нет формы, чувства,
мысли, сознания и откуда нет возможности возвращения.
Здесь в основании учения нет ничего нового в сравнении с учениями предшествовавшими,
которые хотели объяснить происхождение зла, указать на невозможность мириться
с ним и определить отношения духа и материи. Но важная новизна учения Будды
состояла в том, что он признал равенство всех людей относительно средств
освобождения от бедствий и треволнений мира, для всех людей было возможно
погашение личности в нирване; таким образом, религиозная основа каст, установленная
в брамаизме, исчезала; Будда обратился со своим учением ко всем кастам,
ко всем людям без исключения. Другие учения были для немногих, не для массы;
учение Будды было для всех и потому подрывало религиозное и тесно связанное
с ним политическое здание, возведенное брамаизмом.
Это, разумеется, произвело столкновение; старый брамаизм вооружился
против опасного соперника, и началось гонение на буддистов, которые должны
были оставить отечество и нести свое учение к чуждым народам. В Передней
Индии, или западном полуострове, буддизм был истреблен кровавыми средствами,
но зато распространился в соседних странах, по островам, начиная с Цейлона,
по восточноиндийскому полуострову, в Китае, в Японии, Тибете, Монголии,
причем это учение подверглось сильному искажению.
Китай, Египет, Индия представляют нам одну особую группу стран. Обширность,
богатство и отдаленность делают их особыми замкнутыми мирами с богатой,
но окаменевшей цивилизацией вследствие отсутствия сообщений с другими народами,
вследствие отсутствия постоянного подвига, исторической жизни. Это три
очарованные замка спящей красавицы. Но при всем сходстве этих трех стран
одна между ними, Индия, представляет особенность, которой она обязана арийскому
племени. Это даровитое племя, племя подвижников, вошедши на очарованную
почву Индии, в усыпленный волшебницей замок, также подверглось чарам; несмотря,
однако, на силу этих чар, оно не утратило своего характера и выказало необыкновенную
энергию в области мысли.
Оно схватывается с основными представлениями естественной религии о
божествах добрых и злых, на одинаковых правах сопоставленных друг с другом;
оно не переносит этого дуализма, этого страдательного, безразличного поклонения
добру и злу вместе и снова бросается на решение вопроса о происхождении
добра и зла, причем резко ставит вопрос об отношении духовного и материального
мира. Мало этого, благодаря движению мысли, смене космогонических представлений
происходит сильный переворот в обществе, вследствие которого часть народонаселения
принуждена выселиться и несет свое учение в ближние и дальние страны; таким
образом, движение не ограничивается одним народом, одной страной, но обхватывает
многие народы и страны: явление, с которым мы встречаемся здесь впервые
в истории.
б) Мидяне и персы
От далеких стран Китая, Египта, Индии, составивших по самому положению
своему особые замкнутые миры, мы переходим в Переднюю Азию, где на небольшом
относительно пространстве сталкиваются несколько отдельных народов и где
вследствие этого столкновения происходит сильное воинственное движение.
Мы видели, что это движение исходило из области Евфрата и Тигра и принадлежало
народам семитического племени, ассириянам и вавилонянам. Но и на эту сцену
скоро являются народы арийского племени. Какая же будет здесь их роль?
Говоря о борьбе между ассириянами и вавилонянами, мы уже упомянули о
мидянах, народе арийского племени. Сначала мидяне, явившиеся, как видно,
недавно в стране, обхватываемой Тавром и Антитавром, не успевшие сомкнуться
в одно сильное государственное тело, не выдержали воинственного натиска
семитов и подчинились ассирийским царям. Но мидяне, по словам Геродота,
первые стали подниматься против ассириян и, сражаясь таким образом за свободу,
сделались добрыми мужами и свергли иго; за ними и другие народы сделали
то же самое. Таким образом, арийцам принадлежит здесь почин освобождения.
Освободившись, добрые мужи в свою очередь становятся завоевателями при
царях своих Фраоте и Киаксаре, но при сыне последнего, Астиаге, происходит
переворот между арийскими племенами: племя персов, прежде подчиненное мидянам,
приобретает независимость при царе своем Кире и подчиняет себе Мидийское
государство. Но мы уже заметили, что государства Передней Азии составляют
систему государств, живут общей политической жизнью, блюдут друг за другом
при опасности от чрезмерного усиления одного, другие составляют союзы,
скрепляемые брачными союзами государей.
Опасность начала грозить теперь от Кира Персидского, и вот против него
восстает самый могущественный из владельцев Малой Азии, Крез, царь Лидийский,
которого сестра была замужем за Астиагом Мидийским, но при этом Крез заключил
союзы с Набонетом, царем Вавилонским, и Амазисом Египетским, даже с спартанцами.
Успех союза, разумеется, прежде всего должен был зависеть от личности союзников.
Крез не дождался ни Набонета, ни Амазиса, хотя, как видно, поджидал их
движений к Каппадокии.
Союзники не двигались, но Кир воспользовался временем и приготовился
к походу один на один. Он остался победителем в борьбе; Лидия и вся Малая
Азия покорена была персами; потом точно так же, в борьбе один на один,
пало перед Киром и Вавилонское государство; Финикия перешла в такое же
подчиненное отношение к персам, в каком прежде находилась к вавилонянам.
Таким образом, семитическое племя, которому до сих пор принадлежало господство
в Передней Азии, должно было уступить это господство арийцам; при сыне
Кировом, Камбизе, и Египет был присоединен к персидским владениям.
Итак, обративши внимание на движения и столкновения племен в древней
Азии и отчасти в Африке, мы скоро усматриваем, что одно племя, именно арийское,
получает господство над другими. Оно господствует в отдаленной и замкнутой
Индии, но и отсюда распространяет свое духовное влияние, духовное завоевание
на окрестные и отдаленные страны посредством сильного религиозного движения:
вся Юго-Восточная и Средняя степная Азия составляют область, подчиненную
влиянию арийского племени или западного полуострова Индии. В Передней,
или собственно исторической, Азии то же племя, явившись на сцену, подчиняет
себе все другие и образует небывалое по всей громадности государство.
Внутренняя и внешняя жизнь этого государства нам гораздо более известны,
чем жизнь других азиатских и африканских государств, и потому на Персии
мы можем изучить это древнее восточное государство, представляющее такое
различие от государства западного, европейского.
Персы завоевывают многие обширные и цивилизованные государства, но при
этом не должно забывать, что эти завоевания совершаются царем персидским,
по его начинанию, направлению, воле. Персы, как завоеватели, становятся
народом привилегированным, не платящим податей, но они остаются у себя,
в своей стране, в прежнем положении; они не переселяются в страны покоренные,
не получают здесь богатого земельного надела, не становятся через это самостоятельным
высшим сословием, не составляют исключительной военной силы, с которой
царь должен считаться.
Царя окружают вельможи из знатных персидских родов, но эти люди не имеют
самостоятельного значения в целой монархии, которая подчинена царю персидскому,
а не народу персидскому. Царь рассылает этих вельмож сатрапами, правителями
областей с богатейшим кормлением, но это только кормление: постоянных,
наследственных владений они не имеют, следовательно, не имеют самостоятельного
значения. Таким образом, вследствие акта завоевания из завоевателей-персов
не могла образоваться аристократия в нашем, европейском смысле; перс считался
выше вавилонянина и лидийца, он не платил податей; ему, следовательно,
было лучше жить, но относительно царя он был такой же раб, как лидиец или
вавилонянин.
После прекращения Кировой династии беспотомственной смертью сына его
Камбиза мы видим аристократическое движение, стремление представителей
знатнейших персидских родов приобрести особые права относительно царя.
Это движение не могло иметь последствий, потому что персидское могущество
подверглось в это время страшной опасности: покоренные народы восставали
со всех сторон, и персам для удержания своего значения, для единства в
движениях и успеха в борьбе необходимо было отдать власть в одни руки;
и во все время существования Персидского государства опасность от восстания
покоренных народов была постоянной; сюда присоединилась еще опасная борьба
с греками; а государство, основанное на завоевании или окруженное опасностями,
принуждаемое к постоянной борьбе, требует постоянной диктатуры.
Что касается жреческого класса, то, сколько можно заметить из источников,
в Персии жрецы не имели важного значения; жрецы, или маги, имеют важное
значение в Мидии и с самого начала ведут себя враждебно относительно персов.
Их попытка возвести на престол одного из своих под именем сына Кирова не
удалась; против них направилось национальное персидское движение, кончившееся
истреблением магов и царя их самозванца. Это событие, истребление магов,
торжествовалось потом персами ежегодно, и, конечно, такой национальный
праздник не мог содействовать поднятию значения жреческого класса; во время
этого праздника ни один маг не мог показываться на улице. С представлением
о древних персах тесно связано представление о так называемой Зороастровой
религии, или учении.
Мы видели, что арийское племя, поклоняясь божеству в проявлениях физических
сил, не могло не признать, подобно другим племенам, различия между полезными
и вредными действиями этих сил и борьбы между благодетельными и вредными
силами: отсюда дуализм в религии, или поклонение двум началам, доброму
и злому. Мы видели, что другие племена, несмотря на то что заметили борьбу
между обоими началами, отнеслись одинаково к обоим; арийское племя в Индии
массой признало два начала и отнеслось к ним одинаково, но некоторые из
племен не могли на этом успокоиться, и мы видим ряд попыток объяснить этот
дуализм, причем одинаковость отношения человека к обоим началам исчезла,
законность существования зла была отвергнута, и предложено средство избавления
от него: это средство есть бегство от зла, бегство из чувственного мира,
пропитанного злом. Но куда бежать?
В противоположность существующему эта противоположность иначе не могла
определиться, как уничтожением всех известных условий существования. Арийцы,
с которыми мы имеем дело в Передней Азии, также пришли к признанию двух
противоположных начал, доброго и злого, но также не успокоились на безразличном
отношении человека к ним. Признавши незаконность существования зла, они
отправились от борьбы между добром и злом, признали, что борьба должна
кончиться необходимо торжеством добра над злом, и признали за человеком
обязанность не оставаться безучастным в этой борьбе, но становиться на
сторону доброго начала и воспользоваться плодами его победы.
Такова сущность так называемого Зороастрова учения. Когда сложилось
это учение, какую долю участия имел здесь Зороастр, когда жил он, каким
чуждым влияниям подверглось это учение в своих подробностях - этого наука
по настоящим своим средствам решить не может. Как видно, учение Зороастра
было протестом против тех чуждых влияний, которым первоначальная арийская
религия подверглась вследствие столкновения арийского племени с другими
племенами при известном движении мидян и персов. О степени распространения
Зороастрова учения в персидских владениях и даже в собственно Персии судить
трудно; любопытно, что Геродот, говоря о религии персов, описывая поклонение
их физическим божествам, небу, солнцу, луне, земле, огню, ветрам, указывая
на ту особенность, что персы не воздвигают своим божествам статуй, храмов,
алтарей, не упоминает о Зороастре и его учении.
Как бы то ни было, у западной азиатской отрасли арийского племени мы
видим стремление выйти из дуализма, встречаем верование, что борьба между
добром и злом должна кончиться торжеством первого, исчезновением последнего.
Ариец Индии бежит от чувственного мира, в котором видит зло; ариец Персии
не бежит от врага, но хочет бороться с ним: здесь высказалось различие
в характере двух отраслей племени, различие их исторической деятельности,
причем местные условия и характер народов, с которыми сталкивалось племя,
разумеется, играют важную роль.
Мы видели, что сталось с арийским племенем в отдаленной, обширной и
богатой Индии: несмотря на усыпление, от этих условий происходившее, характер
племени высказался в силе религиозно-философской мысли и в силе религиозного
движения. В Западной Азии, вступивши в общество народов, издавна мерявших
свои силы в борьбе за самостоятельность и первенство, арийцы в лице персов
принимают участие в этой борьбе и побеждают всех, становятся господствующим
народом и теряют это господство в борьбе с отраслью своего же племени,
получившей высшее воспитание при более благоприятных условиях, с арийцами
европейскими, к истории которых и обращаемся.
1 В Рамаяне.2
Об этом любопытном сближении, сделанном жрецами, говорит Диодор Сицилийский.
