РЕПРЕССИВНЫЙ АППАРАТ И КОНТРОЛЬ НАД НАСЕЛЕНИЕМ В СЕВЕРНОЙ КОРЕЕ.
Одной из характерных черт северокорейского общества является всеобъемлющий
государственный контроль, который касается всех сторон жизни корейца. По-видимому,
не будет особым преувеличением сказать, что Северная Корея - наиболее контролируемое
общество современного мира. В этой статье хотелось бы остановиться как
на истории, так и на современных методах административно-полицейского контроля
над населением в Северной Корее.
Границы этой темы довольно расплывчаты, тем более, что понятие "политический
контроль" очень широко и, вдобавок, трудно провести четкую грань между,
скажем, административно-полицейским и экономическим контролем (лишение
карточек, например, по решению местной администрации - к какой области
это относится?). Тем не менее мы постараемся остановиться на тех методах
контроля, которые в той или иной степени носят репрессивный характер и
связаны с деятельностью полицейского аппарата. Главными источниками послужили
сведения, собранные автором за время бесед с северокорейцами как в самой
КНДР, так и за ее пределами, и южнокорейские публикации, также по большей
части опирающиеся на сообщения перебежчиков.
К сожалению, сведения эти неполны и зачастую противоречивы (и, зачастую,
даже сознательно фальсифицированы), но, тем не менее, тема представляется
настолько интересной, что ее имеет смысл предварительно рассмотреть ее
даже на основании этих заведомо скудных и, порою, не очень над╦жных источников.
Вообще говоря, изучение репрессивного аппарата в недемократических обществах
неизбежно сталкивается с одной парадоксальной закономерностью: чем эффективнее
и жестче контроль над населением, тем меньше внешний мир знает о происходящих
там репрессиях.
Порою это ведет к неожиданным результатам: когда какой-либо режим начинает
смягчать полицейский контроль, то есть, иначе говоря, относиться к своим
подданным мягче, у недовольных появляется не только возможность сказать
что-то, но и быть услышанным за пределами страны. Поэтому с точки зрения
стороннего наблюдателя это смягчение часто сопровождается волной критических
публикаций в зарубежной прессе, и может даже восприниматься как "ухудшение",
а не улучшение ситуации. Хорошим примером тому является Китай. Когда в
начале семидесятых маоцзедуновский террор достиг своего пика, информация
о пытках, расстрелах, тюрьмах почти никогда не проникала в западную печать.
Когда режим неизмеримо смягчился, и когда вполне реальные (а не сфабрикованные
политической полицией) диссиденты получили возможность общаться с иностранными
журналистами, западная печать вдруг оказалась заполненной публикациями
о "правах человека в Китае". Нечто подобное происходило и в СССР двумя-тремя
десятилетиями ранее, когда реформы Хрущева сделали оппозиционную деятельность
возможной (в обоих случаях немалую роль играл и элемент сознательной политической
манипуляции, использования "проблемы прав человека" для достижения определенных
политических целей, но это уже другая сторона медали).
КНДР, к несчастью большинства ее жителей, все еще находится на стадии
тотального политического и информационного контроля, со всеми вытекающими
отсюда последствиями, в том числе - и нехваткой объективной информации
о том, как же там осуществляется контроль над населением.
На первых порах структура северокорейского репрессивно-полицейского
аппарата складывалась под сильным советским влиянием, при прямом участии
выходцев из СССР и направленных Москвой советников, которые работали в
аппарате корейского МВД вплоть до конца 1950-х гг. {*1}
По-настоящему специфические методы административно-полицейского контроля
над населением, характерные именно для КНДР, появились только в конце 1950-х
гг., когда период безоговорочного следования в фарватере советской политики
остался позади, и во многом были связаны с влиянием политической культуры
маоистского Китая.
Резкое ужесточение контроля над населением началось в Северной Корее
с конца 1950-х гг., то есть с того времени, когда фракция Ким Ир Сена,
расправившись со своими реальными и потенциальными соперниками, захватила
всю полноту власти в стране. Именно с тех пор Северная Корея, которая и
раньше отнюдь не являла собой цветущую демократию, начинает превращаться
в тотально контролируемое общество, в котором власти стремятся вмешиваться
абсолютно во все стороны жизни своих подданных. 30 мая 1957 г.
Постоянный комитет (Политбюро) ЦК ТПК принял решение под длинным названием:
"О превращении борьбы с контрреволюционными элементами во всенародное,
всепартийное движение" (т.н."решение от 30 мая"). Этим решением было положено
начало одной из первых крупных кампаний по выявлению врагов режима. На
первых порах кампания по "превращению борьбы с контрреволюционными элементами
во всенародное, всепартийное движение" шла вяло и резко активизировалась
лишь в 1959 г., когда при ЦК ТПК был создан специальный орган для руководства
ею. Во главе этого органа встал младший брат Ким Ир Сена - Ким ╗н Чжу,
который в то время был одним из высших партийных функционеров. Аналогичные
органы, в состав которых входило до 7000 человек, были созданы и при партийных
комитетах более низкого уровня. {*2}
В ходе этой кампании все население Северной Кореи было впервые разделено
на 3 группы: "враждебные силы", "нейтральные силы" и "дружественные силы".
Это трехчленное деление сохраняется и поныне. К "враждебным силам" были
отнесены:
1) семьи перебежчиков на Юг;
2) бывшие помещики, предприниматели, торговцы и служители культа, а
также их семьи;
3) не вернувшиеся на Север пленные и члены их семей;
4) бывшие сотрудники японской колониальной администрации и их семьи;
5) семьи лиц, отбывающих тюремное заключение, а также сами бывшие заключ╦нные;
6) "фракционеры" (то есть те члены партии, что выступали против действий
Ким Ир Сена), и их семьи.
К "дружественным силам" были отнесены:
1) семьи погибших революционеров;
2) семьи погибших военнослужащих;
3) кадровые работники и их семьи.
Остальное население попало, естественно, в разряд "нейтральных сил".
Так была заложена основа жесткого, по сути - сословного деления населения
на неравноправные и наследственные категории, которое стало характерной
чертой политической организации северокорейского общества. Система эта
сложилась под явным влиянием маоистского Китая, где с конца 50-х гг. тоже
существовали похожие квазисословные группы населения, однако в Корее это
деление, во-первых, было куда более дробным, и, во-вторых, просуществовало
в течение куда более долгого времени.
В ходе кампании 1957-1960 гг. было выявлено немалое количество "злостных
контрреволюционеров", которые предстали перед судом. Около 2500 человек
было казнено, причем именно в это время казни стали осуществляться публично,
многие подверглись более мягким наказаниям. Частью кампании стало Постановления
Совета министров No.149, принятое на основании уже упоминавшегося "решения
30 мая". В соответствии с этим постановлением, лица, отнесенные к "враждебным
силам", лишались права жить в приграничных и приморских районах (на расстоянии
менее 20 км от границы или береговой линии), а также на расстоянии менее
50 км от Пхеньяна и Кэсона, и менее 20 км - от любого другого крупного
города. Если учесть, что Северная Корея - не слишком большая страна, то
это постановление фактически означало выселение "враждебных элементов"
в малолюдные горные северные провинции, где для их размещения были созданы
специальные районы.
Всего же за время действия постановления No. 149, которое оста╦тся в
силе и поныне (по крайней мере, в конце 80-х гг. оно ещ╦ действовало) в
горные районы было, по южнокорейским данным, выселено на постоянное проживание
около 70 тысяч человек. {*3} Надо сказать, что в этом
случае мы, возможно, имеем дело с прямым советским влиянием, так как вся
эта система весьма напоминает пресловутый "101 км" (существовавшую в то
время в СССР систему, в соответствии с которой освободившиеся из заключения
лица и иные неблагонадежные элементы имели право жить не ближе 101 км от
Москвы, Ленинграда и иных крупных городов).
К началу 1961 г. кампания по выявлению и выселению "контрреволюционных
элементов" успешно завершилась. Однако резкая активизация военных приготовлений
в начале 1960-х гг. и продолжающееся ужесточение внутренней политики кимирсеновского
режима потребовали проведения новой, более тщательной, проверки населения
на лояльность. Проверка эта началась в 1964 г. в соответствии с постановлением
"О дальнейшем усилении работы с различными слоями и группами населения"
принятым восьмым пленумом ЦК ТПК четв╦ртого созыва в конце февраля. Постановление
предписывало провести новое перераспределение населения по категориям,
причем новым (не таким, как в 1957-1960 гг.) и существенно более дробным.
Работа эта проводилась в 1964-1969 гг. силами так называемых "групп 620",
специально сформированных для этой цели. Как и в 1957-1960 гг., эта деятельность
сопровождалась высылками, арестами и казнями врагов режима (как реальных,
так и потенциальных или просто выдуманных). Завершилась кампания установлением
новой системы разделения всего населения Северной Кореи на группы. Система
эта с некоторыми изменениями действует и до настоящего времени, поэтому
на ней следует остановиться поподробнее.
Все население КНДР в зависимости от своего происхождения подразделяется
на 51 группу, которые образуют три слоя: "основной", "колеблющийся" и "враждебный".
К "основному слою" относятся следующие 12 групп:
1) Рабочие, выходцы из рабочих семей;
2) Выходцы из крестьян-батраков;
3) Выходцы из бедных крестьян;
4) Служащие государственных учреждений;
5) Члены ТПК;
6) Члены семей погибших в боях участников революционной борьбы;
7) Члены семей покойных участников революционного и национально-освободительного
движения;
8) Революционные интеллигенты (то есть такие интеллигенты, которые
получили образование уже после Освобождения);
9) Семьи убитых в годы войны мирных жителей;
10) Семьи солдат, погибших на Корейской войне;
11) Семьи военнослужащих;
12) Герои войны.
К "колеблющемуся слою" относится 9 групп:
13) Бывшие мелкие торговцы-разносчики;
14) Бывшие средние торговцы;
15) Бывшие ремесленники;
16) Бывшие владельцы мелких предприятий;
17) Бывшие владельцы мелких предприятий сферы обслуживания;
18) Бывшие владельцы средних предприятий сферы обслуживания;
19) Семьи лиц, ушедших на Юг во время Корейской войны, но при этом
не совершивших никаких действий, направленных против северокорейского политического
и государственного строя;
20) Бывшие крестьяне-середняки;
21) Выходцы с Юга, не принимавшие участия в так называемой "фракционной
деятельности" (то есть, попросту, не связанные с коммунистическим движением
в Южной Корее).
Как и следует ожидать, наиболее дробная классификация существует для
людей, которых нынешний северокорейский режим относит к "враждебному слою".
Существует ни много ни мало 30 видов врагов:
22) Рабочие со сложным социальным происхождением, то есть те люди, которые
хотя и стали рабочими после Освобождения, до этого были предпринимателями
или чиновниками;
23) Бывшие кулаки, то есть крестьяне, использовавшие в своих хозяйствах
наемный труд;
24) Бывшие торговцы, представлявшие национальный мелкий и средний капитал;
25) Бывшие помещики, то есть лица, владевшие до земельной реформы 1946
г. более чем 5 чонбо (1 чонбо = 0,99 га) земли;
26) Лица, занимавшиеся прояпонской или проамериканской деятельностью;
27) Бывшие реакционные чиновники, служившие в японской колониальной
администрации;
28) Семьи лиц с хорошим социальным происхождением, совершивших преступные
действия и бежавших на Юг во время войны;
29) Семьи лиц с чуждым социальным происхождением, бежавших на Юг во
время войны;
30) Вернувшиеся в 1950-е гг. из Китая в Корею китайские корейцы;
31) Вернувшиеся в 19 60-е гг. из Японии в Корею японские корейцы;
32) Перебежчики с Юга, не относящиеся к категории No.21;
33) Старая интеллигенция, получившая образование ещ╦ до Освобождения;
34) Лица, исповедующие протестантизм и исполняющие протестантские обряды;
35) Лица, исповедующие буддизм и исполняющие буддистские обряды;
36) Лица, исповедующие католицизм и исполняющие католические обряды;
37) Местные конфуцианцы;
38) Лица, исключ╦нные из ТПК;
39) Бывшие кадровые работники, снятые с постов;
40) Лица, служившие во время оккупации Северной Кореи американо-южнокорейскими
войсками в полиции и государственном аппарате Юга;
41) Семьи лиц, отбывающих тюремное заключение;
42) Лица, связанные со шпионскими организациями и члены их семей;
44) Семьи лиц, наказанных за политические преступления;
45) Лица, освободившиеся после отбытия срока наказания за политические
преступления;
46) Лица, склонные к хулиганским поступкам;
47) "Подозрительные женщины" - бывшие шаманки, куртизанки-кисэн и их
ближайшие родственницы;
48) Лица, освободившиеся после отбытия срока наказания за хищения,
растраты и иные экономические преступления;
49) Бывшие члены Партии молодых друзей небесного пути;
50) Бывшие члены Демократической партии;
51) Бывшие капиталисты, собственность которых была национализирована
в 1946 г.
Остальные жители страны относятся, как можно легко догадаться, к "колеблющемуся"
слою. То, к какому слою и даже к какой конкретно из этих многочисленных
групп принадлежит тот или иной человек, оказывает огромное, а порой - и
определяющее влияние на его судьбу. От этого зависит поступление на работу
или учебу, а, значит, и уровень жизни, возможность жить в Пхеньяне и других
престижных городах, тяжесть приговора в случае суда, и многое другое. Например,
у представителей "враждебного слоя" обычно нет никаких шансов ни поступить
в столичный вуз, ни жить в Пхеньяне и Кэсоне. Представители наиболее дискриминируемых
группировок, как правило, могут найти себя супруга только среди товарищей
по несчастью (ситуация, известная по маоцзедуновскому Китаю), что окончательно
превращает такие группировки в замкнутые наследственные касты неприкасаемых.
Разумеется, нет никакой возможности даже приблизительно определить численность
этих групп. Разнобой в данных по этому вопросу редкостный. Так, в 1986
г. в одной южнокорейской коллективной монографии со ссылкой на издание
Министерства объединения (эти издания весьма богаты фактами, но, увы, не
ссылками, и, похоже, часто опираются на разведывательную информацию) было
заявлено, что численность "основного","колеблющегося" и "враждебного" слоев
составляет 28%, 45% и 27% соответственно {*4}
Цифры эти, по крайней мере, правдоподобны, и все бы ничего, если бы
в другом разделе той же самой коллективной монографии не содержались, со
ссылкой на американскую публикацию, совсем другие цифры: 25%, 24 %, 51%.
{*5} Такой разброс еще раз подчеркивает то обстоятельство,
что серьезной информации пока ни у кого нет.
Р.Каган, соавтор известной работы о правах человека в Северной Корее,
сказал на проводившихся в мае 1992 г. в США специальных слушаниях Heritage
Foundation по северокорейскому вопросу, что к первому, "основному" слою
относится около 2 млн.чел., ко второму - "колеблющемуся" - около 15 млн.
и к третьему - "враждебному" - около 3 млн. {*6} К сожалению,
Р. Каган не дал при этом никаких ссылок. Нам, однако, представляется, что
численность "основного" слоя у Р.Кагана существенно занижена, а "колеблющегося"
- наоборот, завышена.
При рассмотрении оценок Р. Кагана следует помнить, что только численность
ТПК, все члены которой по определению относятся к основному слою, в 1980
г. составляла, как была сообщено на VI съезде, "2-3 миллиона человек" и
с тех пор, бесспорно, увеличилась. Кроме того, к основному слою следует
отнести и практически всех жителей Пхеньяна и Кэсона, а это ещ╦ около двух
миллионов человек, частично беспартийных и, таким образом, лишь частично
входящих в упомянутые выше "2-3 миллиона". Кроме того, в состав "основного
слоя" входят и семьи военнослужащих - немалочисленная группа, если учесть,
что в северокорейской насчитывается более миллиона солдат и офицеров. Так
что даже по самым приблизительным минимальным оценкам численность "основного
слоя" едва ли может быть меньше 4-5 миллионов человек. Скорее же всего,
она существенно выше.
Имеет смысл сказать несколько слов о корейских местах лишения свободы,
без которых эффективный контроль режима над населением был бы немыслим.
Все корейские тюрьмы и лагеря можно разделить на две группы: лагеря, в
которые направляются политически неблагонад╦жные элементы и политические
преступники; и "обычные" лагеря и тюрьмы, в которых содержатся лица, осужд╦нные
судом за уголовные преступления. Из известной на настоящий момент информации
создается впечатление, что "сегрегация" между уголовными и политическими
преступниками соблюдается в КНДР достаточно строго.
К первому типу лагерей относятся так называемые "районы действия постановления
No.149" и "особые районы объектов диктатуры". "Районы действия Постановления
No.149" (149 хо тэсанъ чи╦к) были созданы в конце пятидесятых годов в северных
малонаселенных провинциях после принятия уже упоминавшегося постановления
Совета министров за No.149, которое предусматривало выселение нежелательных
элементов в отдаленные горные местности. Высланные туда люди не являются
заключенными в точном смысле слова. Скорее, они находятся на положении,
напоминающем статус советских "спецпереселенцев" 30-50-х гг. (возможно,
что здесь существовало прямое влияние): в удостоверениях личности у них
ставится соответствующая отметка, они обязаны периодически отмечаться в
местном управлении общественной безопасности, без разрешения "органов"
они не могут покинуть своего поселка или пригласить кого-либо к себе. Высланные
в эти районы люди занимаются преимущественно тяжелой физической работой,
хотя бы по той причине, что никакой другой работы там нет. Парадоксальность
ситуации заключается в том, что, если наши предположения о влиянии сталинской
системы "спецпереселенцев" на "Постановление No.149" верны, то его авторам
не надо было тратить много времени на изучение советского опыта: "спецпереселенцами"
в 1937-1945 гг. было большинство советских корейцев, в том числе и те,
кто в конце 1950-х гг. занимал заметные посты в КНДР.
"Особые районы объектов диктатуры" были созданы в конце 1950-х гг. и
предназначались для выселения туда лиц, связанных с теми или иными политическими
преступлениями. Это институт (как, кстати, и сам странноватый для нашего
слуха термин "объекты диктатуры") - китайского происхождения. Режим, действующий
в этих районах, значительно строже того, что существует в "районах действия
Постановления No.149", ибо в них преимущественно находятся не потенциальные
враги режима, а лица, совершившие те или иные "политические ошибки", а
также члены семей более серьезных политических преступников. По южнокорейским
данным, в конце восьмидесятых годов в КНДР насчитывалось двенадцать таких
районов, площадью от 50 до 250 кв.км каждый. Количество проживающих там
"объектов диктатуры" оценивается примерно в 150 тыс. человек. {*7}
В последнее время появились первые достоверные сведения о жизни в "особых
районах объектов диктатуры". Это связано с тем, что нескольким бывшим заключенным
удалось через некоторое время после освобождения из заключения бежать в
Южную Корею. На основании их рассказов можно представить уклад жизни, существующий
в лагерях этого типа.
В целом режим в "особых районах" близок к тюремному. Территория района
обнесена колючей проволокой и охраняется, находящиеся там люди в обязательном
порядке должны работать по 12 часов в день, получая скудный паек. Они,
как правило живут в отдельных домах или землянках вместе со своими семьями,
могут без конвоя передвигаться по территории района, им разрешается заниматься
земледелием.
В одном отношении северокорейский режим далеко превосходит свои прототипы:
сталинский Советский Союз и маоцзедуновский Китай. Хотя слова Сталина "Сын
за отца не отвечает" и были, во многом, лицемерием, и судьба членов семей
репрессированных в Советском Союзе была незавидной, несовершеннолетних
детей там в лагеря все-таки не отправляли. В Корее же в "особый район"
часто попадают целые семьями, причем несовершеннолетних детей отправляют
туда вместе с родителями. Так, живущий ныне в Южной Корее Кан Чхоль Хван
был отправлен в "особый район объектов диктатуры" вместе со своей семьей
в 1977 г., когда ему было только 7 лет, и находился там до февраля 1987
г. Причиной его ареста стал конфликт между его проживавшей в Японии бабушкой
- активисткой Чхонрена, пропхеньянской организации японских корейцев, и
лидером этой организации Хан Док Су. После репатриации эта семья, которая,
помимо всего прочего, внесла немалые деньги на строительство исполинской
статуи Ким Ир Сена на холме Мансудэ, в полном составе попала в лагерь.
Дети в лагерях - это явление столь обычное, что для них там даже действуют
школы, где преподают сотрудники политической полиции (такую школу окончил,
в частности, Кан Чхоль Хван). {*8}
Внутри самих "особых районов" имеются зоны, различающиеся по своему
режиму. Известно о существовании более мягких "зон революционизации" и
более жестких "зон абсолютного контроля". В последних заключенные, в частности,
лишены права жить с семьями и не имеют шансов на освобождение. {*9}
Все эти типы лагерей интересны тем, что они не являются в строгом смысле
слова местами отбытия наказания, потому что заключ╦нные часто (а, возможно,
и просто всегда) направляются в них во внесудебном порядке, по одному лишь
административному решению властей. По-видимому, срок пребывания в заключении
никак не лимитирован и освобождение зависит исключительно от произвола
властей.
Осужд╦нные по суду как за уголовные преступления отбывают наказание
в тюрьмах, которые бывают двух видов - исправительные лагеря (к╦хвасо)
и исправительно-трудовые лагеря (нодонъ к╦хвасо).
Жизнь тюрем и лагерей - одна из самых закрытых страниц в любом тоталитарном
государстве. Особенно это относится к такому сверхтоталитарному государству,
каким является современная Северная Корея. За время своего пребывания в
этой стране я обратил внимание на то, что корейская пропаганда и официальное
искусство (а другого искусства там просто не существует) почти никогда
не говорят ни о суде, ни о тюрьмах. Фильмы про шпионов и "фракционеров"
кончаются тем, что разоблач╦нных злодеев куда-то увозят. Сцена суда, столь
популярная в советском киноискусстве сталинских времен, - редкость, о тюрьмах
же и вовсе не говорится ничего.
В сво╦м большинстве суды проходят (если проходят вообще) в закрытом
порядке. Открытые процессы - явление редкое, и обычно они носят показательный
характер. Ан Х╦к, сам бывший заключенный, заявил категорически: "Те, кто
совершил политические или идеологические преступления, [наказываются] без
суда". {*10} По его словам, судебный процесс - привилегия
уголовных преступников. Это, возможно, и некоторое преувеличение, не исключено,
что какая-то упрощенная псевдосудебная процедура все-таки проводится (как
в случае с арестованным в 1967 г. венесуэльским поэтом Али Ламедой, который
тогда работал в Северной Корее), но ясно, что на настоящий суд она совершенно
непохожа. С другой стороны, в случае с Ли Сун Ок, обвиненной в уголовном
преступлении, некое подобие суда действительно имело место (хотя показания
были даны под пытками) {*11}, что может подтверждать
заявление Ан Х╦ка о том, что в Северной Корее судят за уголовные преступления,
в то время как политические преступления наказываются в административном
порядке. Впрочем, во многом этот разговор непредметен, так как очевидно,
что суд, даже если он иногда и происходит, занимает буквально минуты и
просто формально утверждает заранее подготовленный властями приговор.
Северная Корея - одна из немногих стран на земле, которая продолжает
широко применять публичные казни. До 70-х годов публичные расстрелы, проводившиеся
при большом стечении народа, были обычным зрелищем на стадионах Пхеньяна,
но в настоящее время подобные шоу проводятся только в провинции. Осужд╦нного
привязывают к врытому в землю в центре спортивной арены столбу и на глазах
собравшейся публики, зачитав приговор, расстреливают. Среди зрителей в
обязательном порядке должны присутствовать сослуживцы осужденного. Иногда
в воспитательных целях на казнь водят и студентов вузов, а то и старшеклассников
(один из знакомых автора ходил на публичный расстрел в 1984 г. вместе со
всем классом).
Характерной особенностью системы политического террора в Северной Корее
является отсутствие пристрастия к пышным судебным спектаклям, на которых
лидеры оппозиции должны каяться в разнообразных реальных или, чаще, вымышленных
грехах. Это пристрастие, распространившиеся по Европе, по-видимому, из
позднесредневековой Англии, которая сочетала произвол верховной власти
с весьма почтительным отношением к формальным правовым нормам, было характерно
и для Французской революции, попало оно и в во многом ориентировавшуюся
на е╦ традицию послереволюционную Россию. В то же время история Северной
Кореи знает только один открытый политический процесс - суд 1953 г. над
рядом бывших руководителей южнокорейского подполья, которых обвинили в
шпионаже в пользу США и Японии, подготовке военного переворота и ряде других,
столь же фантастических преступлений.
Однако эта судебная инсценировка произошла ещ╦ в период, когда корейское
руководство во всех областях жизни, в том числе и столь деликатных, однозначно
ориентировалось на советский опыт. Выработавшийся же с конца 50-гг. собственно
северокорейский стиль ликвидации неугодных, не исключая и самых высокопоставленных,
стал предусматривать их внезапное исчезновение, после которого зачастую
даже родные не могли узнать об судьбе жертв абсолютно ничего. Впрочем,
обычно узнавать было некому: члены семей репрессированных в большинстве
случаев сами отправлялись в ссылку, в уже упоминавшиеся "особые районы
объектов диктатуры".
В этой методике бесследного исчезновения тоже, конечно, нет ничего нового
- ею пользовались многие диктаторские режимы. Однако корейская специфика
заключается в том, что такое исчезновение отнюдь не всегда оказывается
вечным. В сталинской России внезапное исчезновение видного политика или
крупного чиновника почти всегда означало его арест и гибель, но в Северной
Корее дела обстоят несколько иначе. Часты случаи, когда люди, которых все
наблюдатели единодушно считали давно погибшими, вновь появлялись на северокорейской
политической арене и даже опять начинали играть там немалую роль. Особенно
участились подобные "воскрешения из небытия" во второй половине 80-х гг.
Показательна в этом смысле судьба Пак Чжон Э (Пак Ден Ай) - советской
кореянки, заброшенной в Корею для нелегальной работы ещ╦ в 30-е гг. и впоследствии
переметнувшейся на сторону кимирсеновской фракции. Пак Чжон Э приняла самое
деятельное участие в уничтожении потенциальных противников Ким Ир Сена,
но после лета 1968 г. она внезапно исчезла и, казалось, сама разделила
их судьбу. Однако спустя 20 лет, в 1986 г., она вновь появилась на корейской
политической сцене.
Впрочем, после своего политического "воскресения" Пак Чжон Э все-таки
стала, что называется, "свадебным генералом" и не играла активной политической
или административной роли, чего никак нельзя сказать о другом человеке
с похожей судьбой - Чхве Гване. В молодости он принимал участие в партизанском
движении, сделал большую карьеру после Освобождения, стал начальником Генерального
Штаба, но в феврале 1969 г. был обвинен в "подрыве авторитета партии",
снят со своего поста и исчез. Однако больше чем через десятилетие он вдруг
появился на второстепенном посту, потом снова сделал карьеру и в 1988 г.
вернулся на ту самую должность, с которой за 20 лет до этого был изгнан,
снова став начальником Генерального Штаба (и в таковом качестве прославился
особо грозными заявлениями по адресу Южной Кореи).
Еще одним примером такого воскрешения из политического небытия стала
судьба Ким ╗н Чжу, брата Ким Ир Сена, который в свое время даже рассматривался
как его возможный наследник. Именно он, кстати, был одним из руководителей
упоминавшейся выше кампании против контреволюционных элементов, происходившей
в 1957-1959 гг. В 1975 г. он бесследно исчез с политической арены (по слухам,
из-за того, что недостаточно поддерживал начинающееся возвышение Ким Чжон
Ира), однако в 1993 г. он опять появился в северокорейском правительстве,
причем на очень заметных ролях. Можно привести ещ╦ целый ряд других примеров
такого же рода.
До начала девяностых годов внешний мир практически не знал ничего о
том, что происходит в северокорейских тюрьмах. Единственным источником
информации была небольшая брошюра венесуэльского поэта Али Ламеды, которому
удалось, побывав в северокорейской тюрьме, вырваться оттуда на свободу.
В середине 60-х годов он работал в Пхеньяне корректором выходящей там на
испанском языке литературы и в сентябре 1967 года был арестован вместе
с ещ╦ одним иностранцем, своим сослуживцем. Им было предъявлено обвинение
в шпионаже в пользу США, судя по всему, абсолютно ложное. В чем заключалась
действительная причина ареста Али Ламеды - сказать достаточно сложно, возможно,
в этом со временем разберутся корейские исследователи, но возможно и то,
что это так навсегда и останется тайной: в таких делах письменных свидетельств
обычно не оставляют, а с течением времени будет все меньше шансов найти
живых участников этих событий.
После года пребывания в тюрьме, кратковременного освобождения и нового
ареста Али Ламеда предстал перед судом. Как и на предшествовавших суду
допросах, от Али Ламеды потребовали признать свою вину и покаяться. Он
отказался и потребовал защиты и открытого процесса, но судья популярно
разъяснил ему, что подобные требования являются буржуазными, и, разумеется,
отклонил их. После пятиминутного совещания суд приговорил Али Ламеду к
20 годам тюремного заключения как агента ЦРУ. В тюрьме, однако, он провел
только 7 лет и в 1974 году был освобожден в результате активных хлопот
самых разных деятелей - от "Международной амнистии" до румынского диктатора
Николае Чаушеску.
Однако, ситуация стала меняться в начале девяностых годов, когда на
Юг перешло несколько человек, имевших самое прямое отношение к северокорейской
карательной системе. Среди них можно назвать нескольких бывших заключенных:
Ан Х╦к (находился в лагере в 1987-1989 гг., бежал на юг в 1992), Кан Чхоль
Хван (попал в лагерь ребенком, по принципу семейной ответственности, в
1977-1987 гг., бежал на Юг в 1992), Ли Сун Ок (отбывала наказание в 1986-1992
г. в женской тюрьме в Кэчхоне, перешла на юг в 1995). Среди перебежчиков
был и бывший охранник, Ан М╦н Чхоль, который в 1987-1994 гг. служил в охране
концлагерей для политических заключенных. Их рассказы позволяют составить
достаточно полное представление о том, как же протекает жизнь северокорейской
тюрьмы.
Картина, которая возникает из их воспоминаний, достаточно однозначна.
Лагерь - это царство голода и непосильного труда.
Все заключенные обязаны работать. В Кэчхонском женском лагере, например,
заключенные шили военную форму и предметы армейского обмундирования: ватники,
планшеты, обувь, кожаные портупеи. С 1990 г. в лагаре работал и вязальбный
цех, продукция которого отправлялась на экспорт в Японию. Рабочий день
в лагере продолжался 18 часов, а в последние недели перед новым годом,
когда было необходимо выполнить план любой ценой к концу года, рабочий
день становился вообще 20-часовым. {*13}
Хотя все свидетели покинули лагеря до начала продовольственного кризиса,
который поразил Северную Корею в начале девяностых, постоянный голод уже
тогда был частью повседневной жизни заключенных. Голод использовался и
как средство контроля: еда была главной формой поощрения, а лишение ее
- главной формой наказания.
Как свидетельствует Ли Сун Ок, которая отбывала наказание в женском
лагере в Кэчхоне, там около 1990 г. существовала следующая система. Если
заключенная не выполняла норму, на следующий день ее 300-граммовый паек
снижался до 240 грамм. Если невыполнение продолжалось более 4 дней подряд,
то паек сокращался еще больше, до 210 граммов. {*14}
Разумеется, официального пайка недостаточно, чтобы выжить, так что голод
и связанные с ним болезни (в первую очередь - пеллагра) косили заключенных
даже в сравнительно благополучные восьмидесятые годы. Чтобы уцелеть, люди
вынуждены собирать коренья, траву, охотиться на крыс и мышей. О мышах и
крысах как о главном источнике животного белка в питании заключенных упоминают
почти все, кому пришлось побывать в северокорейском лагере. Кан Чхоль Хван
говорит: "Если бы я тогда вместе с ними не ловил и не ел мышей, лягушек,
то я был бы уже в лучшем мире". {*15}. Ему вторит Ан
М╦н Чхоль: "Хотя политзаключенные тяжело работают, мяса они не видят, и
крысиное мясо для них - это важное профилактическое лекарство, средство
борьбы с голодом". {*16}
Режим изнурительного труда поддерживается террором. Наказания разнообразны.
Открытое сопротивление или побег наказываются смертью, причем казнь производится
публично, в присутствие других заключенных. {*17} Большинство
более мягких наказаний связано с сокращением и без того мизерного пайка.
В Кэчхонском лагере за нарушения режима полагалось заключение в карцере
на срок до 10 дней, в течение которых заключенные получали только 90 грамм
зерна в день. Как пишет Ли Сун Ок, "заключенные боялись карцера больше
смерти" {*18}
Разумеется, никаких точных сведений о масштабах репрессий и числе осужд╦нных
нет. Существуют разные оценки, в том числе и основанные на данных аэрофотосъемки
лагерей, сообщениях перебежчиков, информации иностранных посольств. Самое
любопытное, что разброс цифр в этих оценках не велик, почти все признают,
что в настоящее время в корейских лагерях находится где-то от 100 до 150
тысяч человек, большинство которых составляют не уголовные, а политические
преступники. {*19} Несколько особняком стоит оценка,
которую без ссылок на источники высказал Р.Каган, оценивший это количество
в 300-400 тысяч, но он, видимо, включил в число заключ╦нных и тех, кто
находится в "районах действия постановления No.149" и в "особых районах
объектов диктатуры".
Первая волна террора обрушилась на страну в конце пятидесятых годов,
и была связана с наметившимся тогда отходом Ким Ир Сена от ориентации на
СССР. Жертвами репрессий тогда часто становились специалисты, получившие
подготовку в СССР и в силу этого со скепсисом относившиеся ко многим идеям
Ким Ир Сена, да и вообще, как говорили тогда в Корее, "зараж╦нных ревизионистской
идеологией".
В конце 1950-х годов Ким Ир Сен отозвал всех корейских студентов из
Советского Союза. Дальнейшая их судьба оказалась печальной. Как рассказал
автору этих строк бывший заместитель министра внутренних дел КНДР Кан Сан
Хо, которому впоследствии самому пришлось бежать в СССР, для возвратившихся
студентов был заботливо подготовлен специальный лагерь, в котором в течение
нескольких месяцев проводилась их тщательная проверка. Выясняли, насколько
они подверглись тлетворному влиянию ХХ съезда КПСС и ревизионистской политики
Хрущева. С теми, кто оказался идейно стойким, поступили милостиво: их отправили
в деревню на трудовое перевоспитание, по окончании которого позволили работать
по специальности. Менее стойких ждала тюрьма, самых же ненад╦жных попросту
расстреляли.
Надо сказать, что кое-кто из студентов предвидел такое развитие событий
и отказался возвращаться на родину. По настоянию Ю.В.Андропова, тогда -
главы Международного отдела ЦК КПСС, этим невозвращенцам было предоставлено
политическое убежище и, со временем, советское гражданство. В ответ на
это северокорейские спецслужбы развернули на советской территории настоящую
охоту за потенциальными недовольными. В частности, ими была предпринята
неудачная попытка похитить Хо Чжина (впоследствии он приобрел заслуженную
известность в качестве журналиста и автора одной из первых книг по истории
Северной Кореи). Хо Чжину удалось бежать, выпрыгнув из окна посольства.
Не всегда, однако, все кончалось так благополучно. По меньшей мере один
из диссидентов - студент Московской консерватории - был средь бела дня
захвачен корейской спецгруппой в центре Москвы, запихнут в машину и вывезен
в Пхеньян, где едва ли остался в живых. Вообще активная деятельность по
отлову невозвращенцев, которую тогда развернули корейские спецслужбисты
на советской территории, приобрела такой размах, что потребовалось личное
вмешательство Н.С.Хрущева, чтобы остановить ее. По настоянию Н.С.Хрущева
северокорейский посол, при котором произошло упоминавшееся выше похищение,
был отозван в Пхеньян. {*20}
Наверное, имеет смысл рассказать здесь о том, за что же человек может
оказаться в северокорейской тюрьме. Сейчас информацию такого рода можно
легко найти в многочисленных воспоминаниях перебежчиков, опубликованных
в Южной Корее. Однако я бы хотел начать свой рассказ с тех случаях, о которых
узнал сам во время своего пребывания в Северной Корее, бесед с северокорейцами
и работавшими в Пхеньяне советским дипломатами. Надо сказать, что о подобных
случаях упоминали не один раз.
Вот один из подобных эпизодов, о котором мне рассказал советский дипломат.
На Пукчжинском алюминиевом заводе в 1977 году был один молодой инженер,
человек способный и работящий. Он близко сошелся с нашими специалистами,
стал брать у них литературу, несколько раз имел неосторожность выразить
свою симпатию к СССР и даже как-то при свидетелях сказал, что "у СССР надо
учиться". Он был арестован и публично расстрелян, как объяснили рабочим,
за "низкопоклонство перед иностранщиной".
Практика публичных расстрелов за излишне теплое отношение к советскому
опыту или людям, да и вообще за любые положительные отзывы о научно-технических
или культурных достижениях иных стран особо широкое распространение получила
в шестидесятые годы, в период борьбы за утверждение "чучхе" - корейской
самобытности. Так, по словам одного отставного офицера, служившего в корейской
истребительной авиации и впоследствии бежавшего в СССР, в 1960-1961 годах
у него в эскадрилье были казнены два человека. Один из них - за то, что
во время полета на его самол╦те вышла из строя система подачи топлива (обвинили
во вредительстве), а другой - за излишне одобрительные воспоминания о советских
военных советниках и высокую оценку их профессиональных качеств. {*21}
Другой случай, о котором автору стало известно во время пребывания в
Пхеньяне в 1984/85 гг., произошел со студентом университета, мать которого
работала закройщицей в ателье. Однажды ее арестовали прямо на работе и
больше ее никто не видел. Через три дня и студенту, и его братьям и сестрам
было приказано выехать в деревню. Несколько месяцев спустя приехавший из
дальнего уезда человек привез письмо, в котором этот студент писал о своей
жизни в ссылке. Ему и его семье приходится работать по 12-14 часов в день,
а в их наспех построенном домишке ночами даже не тает лед. По-видимому,
эта семья оказалась в административном порядке выслана в "район действия
постановления No.149" или же "особый район объектов диктатуры".
Немало примеров такого рода можно найти и в воспоминаниях живущих сейчас
в Южной Корее перебежчиков из КНДР.
Как вспоминает Ан М╦н Чхоль, в лагере, где он служил охранником, находилась
27-летняя Хан Чин Док. Попала она туда в возрасте всего лишь 7 лет, по
делу своего отца Хан Б╦н Су, сельского ветеринара. В начале семидесятых
ее отец, который лечил свинью у крестьянки, сказал: "В это мире даже свиньи
не могут расти как хотят". Крестьянка, усмотрев в этом выпад против властей,
донесла, и на следующий день сотрудник политической полиции пришел к Хан
Бен Су. Тут ветеринар совершил вторую ошибку, которая окончательно определила
не только его судьбу, но и судьбу его семьи. Он назвал северокорейского
руководителя "Ким Ир Сен", не употребив при этом никакого обязательного
титула ("Великий Вождь товарищ Ким Ир Сен", например). Он был арестован,
подвергнут пыткам, подписал все необходимые признания в заговорщической
и реакционной деятельности, и был расстрелян, в то время как его жена и
две дочери попали в концлагерь. Жена его умерла там, да и у дочери судьба
сложилась трагически: после того, как один из охранников потерял места
по обвинению в связи с ней (связь с заключенными женщинами - идеологическое
преступление), друзья "пострадавшего" схватили ее, изнасиловали, искалечили,
и добились ее отправки на подземные работы, что в целом равнозначно смертному
приговору. {*22}
Кан Чхоль Хван вспоминает о побеге из лагеря, который совершили двое
бывших солдат. Причиной их ареста стало то, что они пели южнокорейские
песни, которые выучили, пока служили на 38-й параллели. Впоследствии солдатам
удалось бежать и скрываться от погони в течение нескольких месяцев. Впрочем,
в итоге их побег кончился также, как и большинство побегов: они были схвачены
и повешены в присутствии специально собранных для этого заключенных (среди
которых был и сам Кан Чхоль Хван). {*23}
Впрочем, подобные примеры можно приводить бесконечно. Ясно, что заметная
часть тех людей, которые сейчас находятся в северокорейских тюрьмах, попали
туда из-за проступков, которые ни в какой другой стране не были сочтены
бы преступлениями. Ясно также и то, что другая, тоже немалая, часть северокорейских
заключенных вообще ничего предосудительного (даже по весьма параноидальным
меркам пхеньянского режима) не совершила, а оказалась там по принципу семейной
ответственности, который проводится в КНДР в жизнь с последовательностью,
не имеющей в современном мире аналогов.
Уместно будет, пожалуй, сказать несколько слов и о самих репрессивных
органах. Формирование северокорейского репрессивного аппарата началось
вскоре после Освобождения страны. Уже в составе созданного осенью 1945
г. Административного комитета 5 [северокорейских] провинций существовало
Народное бюро безопасности, руководителем которого стал старый соратник
Ким Ир Сена по партизанской борьбе в Маньчжурии Чхве ╗н Гон. После провозглашения
КНДР политическим сыском занималось Министерство внутренних дел, в котором
с 1948 г. существовал "отдел специальной информации", который в июле 1949
г. получил название "отдел политической охраны" (по некоторым данным, этот
отдел был создан в феврале 1948 г., то есть даже еще до формального провозглашения
КНДР {*24}
Первым министром внутренних дел КНДР стал блестящий оратор, в прошлом
- крупный деятель КПК и доверенное лицо Мао Цзэ-дуна Пак Ир У, но политический
сыск с самого начала находился в подчинении Пан Хак Се - прошлом - советского
корейца. Этот человек сыграл в северокорейской истории зловещую роль, став
одним из главных организаторов репрессий 50-60-х гг. О том, что Пан Хак
Се пользовался и пользуется неограниченным доверием Ким Ир Сена свидетельствует
тот факт, что впоследствии он не только не разделил судьбу своих слишком
много знавших советских коллег Ежова и Берии, но до самой своей смерти
в 1992 году продолжал занимать важнейшие посты в карательной системе Северной
Кореи.
В марте 1951 г. "отдел политической охраны" и некоторые другие отделы
МВД, занимавшиеся как обычным, так и политическим сыском, были выделены
в особое Министерство общественной безопасности, во главе которого встал
Пан Хак Се. Впрочем, тогда это министерство просуществовало недолго и в
октябре 1952 г. вновь было слито с МВД, причем после этого слияния Пан
Хак Се занял пост министра внутренних дел, заменив Пак Ир У, которому суждено
было вскоре стать жертвой репрессий. Министерство общественной безопасности
возродилось в октябре 1962 г. На первых порах оно сосредотачивало в своих
руках контроль над деятельностью как обычной полиции, так и органов политического
сыска, которые подчинялись специальному "отделу политической охраны".
В феврале 1973 г. этот отдел был превращен в самостоятельное Министерство
политической охраны государства. В апреле 1982 г. состоялась ещ╦ одна реформа,
довольно необычная: Министерство политической охраны государства, которое
с этого времени стало называться просто Министерством охраны государства
(МОГ), стало (равно как и военное ведомство, и Министерство общественной
безопасности) партийным органом, подчиняющимся непосредственно ЦК ТПК.
О структуре МОГ над╦жных сведений в открытой литературе, разумеется,
крайне мало. В отличие от СССР, где в годы конфронтации с США выходило
великое множество разоблачительных книг о ЦРУ и ФБР, или же самих США,
в которых немало, пусть и в самых мрачных тонах, писали о КГБ, южнокорейские
власти крайне неохотно делятся с публикой той информацией о северокорейских
спецслужбах, которой у них не может не быть. Это вообще характерно для
Южной Корее, в которой исследования по ряду аспектов истории и современной
жизни северокорейского общества находятся фактически под негласным запретом.
Относится это и к вышедшим в Сеуле запискам перешедших на Юг офицеров северокорейских
спецслужб. Речь в этих записках идет о чем угодно, но только не о структуре
и деятельности их бывшего ведомства. {*25} Нет сомнений,
что это замалчивание отражает вполне определеную политическую линию Сеула.
Известно, что в состав его центрального аппарата входят 16 отделов (кук)
и 4 управления (чхо). Свое Управление политической охраны имеет каждая
провинция и каждый уезд. Кроме того, в армии существует система, примерно
аналогичная советской системе особых отделов, штатные представители службы
безопасности есть как в частях, так и в подразделениях вплоть до роты.
Задачи административного контроля над населением МОГ решает не одно,
а в тесном контакте с Министерством общественной безопасности (МОБ), которому
подчиняется обычная полиция. Большинство простых корейцев имеют дело с
МОГ только в тех случаях, когда им особо не повез╦т, в то время как повседневный
контроль над их жизнью поручен органам МОБ. Именно они осуществляют регистрацию
населения, выдают разрешения на поездки по стране, именно к ним стекается
повседневная информация о поведении, поступках, высказываниях большинства
корейцев.
Уникальной, но в то же самое время и имеющей глубокие корни в дальневосточной
традиции особенностью системы политического контроля, существующей в современном
северокорейском обществе, является институт круговой поруки. Все население
Северной Кореи разделено на так называемые народные группы "инминбан",
в которые объединяются по месту жительства от двадцати до пятидесяти, а
в среднем - около сорока семей. Обычно это либо жители небольшого квартала
сельских домов, либо многоэтажного дома, либо даже одного подъезда в таком
доме. Во главе каждой группы стоит чиновник, который нес╦т ответственность
за все, что происходит с членами его подведомственной "народной группы
" . Обычно он бдительно следит за благонад╦жностью и добронравием своих
подопечных, ведь любой их крупный проступок может стоить ему неприятностей.
Называют этих чиновников - "инминбанчжан", то есть "начальник народной
группы". По его разнарядке члены "народной группы" должны участвовать во
всяческих хозяйственных работах, убирать территорию. Проходят в "народных
группах" и собрания, на которых их неработающие члены - по большей части
пожилые тетушки - изучают идеи чучхе или слушают рассказы о величии Ким
Ир Сена.
Однако главная задача этих низших чиновников - контроль над вверенным
им населением. "Инминбанчжан", в частности, может войти в любую из подопечных
ему квартир как днем, так и ночью, каждый кореец, ночующий не у себя дома,
обязан связаться с тем "инминбанчжаном", в подчинении которого находится
ставшая его ночлегом квартира, предъявить свои документы, объяснить причину
своего появления и получить письменное разрешение остаться на ночь (для
этого в "народной группе" существует специальный гроссбух). Без согласия
этого чиновника нельзя уехать в другой город к родственникам, о выездах
в командировки тоже следует ставить его в известность. Даже студенты, прибыв
на каникулы, обязаны доложиться об этом "инминбанчжану". Власть "инминбанчжанов"
достаточно велика, в некоторых случаях они могут даже выслать неугодных
из Пхеньяна. В случае, если кто-то из членов "народной группы" совершит
особо тяжелое политическое преступление, то тем или иным наказаниям могут
подвергнуться все е╦ члены. Система эти восходит к древнейшим временам,
к эпохе легистских экспериментов в Китае в III в. до н.э.
Роль системы "инминбан" трудно переоценить, ибо она обеспечивает возможность
осуществлять непрерывный контроль над всеми областями жизни северокорейцев.
Во многих отношениях эта система более эффективна, чем даже самая разветвленная
сеть полицейских осведомителей, ведь то обстоятельство, что тайным агентам
приходиться действовать, по определению, тайно, и находить какие-то объяснения
тем или иным своим поступкам или вопросам, во многом затрудняет их деятельность.
"Инминбанчжан", напротив, имеет официальное право контролировать и задавать
вопросы, в том числе и такие, какие полицейский осведомитель не смог бы
задать, не рискуя быть раскрытым. Разумеется, это не означает, что осведомителей
в Корее нет - из, скорее всего, не мало, да и "добровольные" доносы власти,
как мы видели из приведенных выше примеров, поощряют.
Контроль над населением очень облегчает то обстоятельство, что передвижение
по стране крайне ограничено. Без специального разрешения органов безопасности
никто не имеет права выезжать за пределы своего уезда. Билет можно купить,
лишь предъявив это разрешение. Перроны железнодорожных станций тщательно
огорожены и часто охраняются солдатами внутренних войск, пройти на перрон
можно только через контрольный пункт, предъявив вооруженным часовым (а
если дело происходит на мелких станциях, где их нет, - то девушке-контролеру)
свои документы, билет и разрешение на поездку. Мне самому довелось видеть
это разрешение - небольшой голубоватый листочек с именем, указанием учреждения,
цели и продолжительности поездки. За попытку проникнуть без этого документа
в соседний уезд полагается 15 суток принудительных работ и, разумеется,
водворение на прежнее место жительства.
Естественно, возникает вопрос: а как же быть тем, кто хочет встретиться
с родственниками или же друзьями, живущими в соседнем уезде? Для них существует
система вызовов, органы безопасности выдают разрешение на поездку, если
есть официально заверенное приглашение от родственников .
Конечно, вся эта система преследует, в первую очередь, внутриполитические
задачи. Отчасти направлена она и против действий южнокорейских и иных разведслужб,
но главная е╦ цель - не допустить недовольства режимом и пресечь в зародыше
саму возможность протеста. Делает она невозможным и побег из мест заключения
или дезертирство. Те трое бывших заключенных, которые сейчас находятся
в Южной Корее, бежали за границу уже после того, как были освобождены из
мест заключения, и утверждают, что им неизвестен ни один случай удачного
побега из северокорейской тюрьмы. {*26}
Однако, "нет худа без добра", и у этой уникальной, не имеющей себе равных
в мире системы тотального контроля есть один хороший побочный результат:
она заметно снижает уровень преступности. Дело в том, что в Северной Корее
ныне практически невозможно скрыться от властей. Во-первых, нельзя купить
билет и уехать в "неизвестном направлении", во-вторых, появление любого
подозрительного будет тут же замечено "инминбанчжаном". Если добавить к
этому карточную систему фактически на все виды товаров, которая превращает
"свободные" деньги в бумажки, и суровость наказаний, то ясно, почему Северная
Корея - страна с низким уровнем преступности (хотя, в девяностые годы эта
ситуация стала меняться к худшему).
Стоит, впрочем, учесть и то, что корейцы вообще, как показал исторический
опыт, в том числе и в Южной Корее - народ, малосклонный к преступной деятельности.
В той же Южной Корее, например, уровень преступности во много раз меньше,
чем, скажем в США, хотя бедности и даже нищеты там несравненно больше,
да и структура преступности совсем иная: если мошенничества, взяточничество,
должностные и финансовые преступления, равно как и всякие драки на бытовой
почве встречаются довольно часто, то убийства с целью ограбления или разбойные
нападения - крайняя редкость.
Одной из важнейших задач, которую преследует система административно-полицейского
контроля в Корее, является обеспечение "герметичности" корейского общества,
организация жесткого контроля над информацией. В Корее запрещена продажа
приемников со свободной настройкой: все продающиеся (точнее - выдающиеся
по ордерам и талонам, а также в качестве "подарков Великого Вождя") приемники
имеют фиксированную настройку на волну пхеньянского радио, причем представители
МОБ систематически проводят внезапные рейды на дома владельцев приемников
с целью их проверки. Даже в том случае, если кореец покупает приемник в
валютном магазине или привозит его из-за границы, он обязан немедленно
сдать его в Управление общественной безопасности для переделки, после которой
с помощью приемника можно слушать только идейно проверенное пхеньянское
вещание. Наличие у кого-либо непеределанного приемника уже само по себе
считается преступлением. Другим средством информационного контроля над
населением является чрезвычайно развитая система спецхранов в библиотеках.
В отделы специального хранения попадает вся иностранная литература и (вполне
в духе Оруэлла) все корейские издания более чем 10- или 15-летней давности,
за исключением чисто технических, так что северокорейцы лишены возможности
проследить за колебаниями линии властей по старым изданием.
Разумеется, полностью изолированы корейцы и от тех немногих иностранцев,
что находятся в стране. Опасность быть обвин╦нным в "шпионских связях"
столь велика, что от группы иностранцев на улице буквально отшатываются
как от прокаж╦нных. Надо сказать, что для такого поведения есть основания,
ведь любые несанкционированные контакты с иностранцами смертельно опасны.
Так, живущий ныне в Южной Корее Ан Х╦к был в 1986 г. арестован за встречу
с иностранцам и провел сначала полтора года в тюрьме Министерства политической
охраны государства, а потом ещ╦ 2 года - в "особом районе объектов диктатуры"
. {*27} Обеспечение жесткой - информационной изоляции,
которую нынешнее северокорейское руководство не без основания считает залогом
сохранения своего режима (а, возможно, и собственного физического выживания),
тоже возлагается на репрессивно-полицейские органы.
В результате многодесятилетней деятельности северокорейских властей
в стране удалось создать стройную систему тотального контроля и, пожалуй,
реализовать старую мечту иных утопистов (и кошмар антиутопистов) - построить
общество, в котором все стороны жизни индивида если и не управляются властями,
то по крайней мере им известны и отчасти контролируются.
Насколько эффективна эта система? Северокорейское государство существует
уже полвека, за которые в мире произошли немалые изменения. Уже само это
обстоятельство показывает, что эффективность северокорейской системы политического
контроля (равно как и тесно связанной с ней системы идеологической обработки
населения) достаточна велика. Сколько бы лет ни отпустила еще история северокорейскому
государству, оно всегда будет привлекать внимание историков и социологов
именно как образец тотально контролируемого общества, просуществовавшего
в течение достаточно долгого времени.
С другой стороны, эффективная система полицейского контроля и репрессий
является важным (хотя и далеко не единственным) фактором, который позволил
этому обществу просуществовать так долго. Стабильность обеспечивается не
только готовностью режима карать за малейшие проявления недовольства. К
главным ее особенностям относится тотальный контроль за всеми сторонами
жизни корейцев, осуществляемый через систему групп "инминбан" и во многом
носящий взаимный характер. Не только перемена места работы или жительства,
но и просто передвижение по стране (а во многих случаях - и просто ночь,
проведенная вне дома) невозможны без одобрения властей. Любые виды собраний,
даже проводимых на дому, будет немедленно взяты на заметку, а начальник
народной группы обычно в общих чертах знает даже круг знакомств всех своих
подопечных. Понятно, что в подобной ситуации деятельность даже минимально
организованных оппозиционных групп становится невозможной. Вдобавок, широкое
применение принципа семейной ответственности заставляет многих недовольных,
которые, возможно, и рискнули бы собой, воздерживаться от действий, которые
мог привести не только к их гибели, но и к страданиям их семей. Наконец,
разделение населения на наследственные группы, одни из которых являются
привилегированными, а другие, напротив, дискриминируемыми, позволяет заранее
изолировать тех, кого происхождение позволяет считать потенциальными врагами
режима. Все эти особенности обеспечивают северокорейскую режиму немалую
стабильность, хотя было бы серьезным упрощением считать, что своим политическим
выживанием Пхеньян в бурные для коммунистических режимов девяностые годы
был обязан только эффективной работе политической полиции.
ПРИМЕЧАНИЯ
*3. Это подтверждается и недавно опубликованным в Южной Корее документом
северокорейского МВД, который датирован 31 марта 1948 г. и на котором есть,
в частности, и подпись Пан Хак Се как "начальника отдела информации" (чонъбочхо
чхочжанъ) (текст документа см. [13, с.420]).
*4. В отличие от СССР, где в годы конфронтации с США выходило великое
множество разоблачительных книг о ЦРУ и ФБР, или же самих США, в которых
немало, пусть и в самых мрачных тонах, писали о КГБ, южнокорейские власти
крайне неохотно делятся с публикой той информацией о северокорейских спецслужбах,
которой у них не может не быть. Это вообще характерно для Южной Корее,
в которой исследования по ряду аспектов истории и современной жизни северокорейского
общества находятся фактически под негласным запретом.
Типичны в этом отношении вышедшие в Сеуле в 1976 г. записки Кон Тхак
Хо - едва ли не единственного офицера северокорейской службы безопасности,
перешедшего на Юг [15]. В записках этих есть много мелких
фактов, но нет почти ничего о МОГ в целом. Судя по всему, южнокорейское
ЦРУ, представители которого редактировали книгу, проследило за тем, чтобы
подобная информация не была разглашена.
ЗАПИСИ БЕСЕД
1. Интервью с Кан Сан Хо. Ленинград, 31 октября 1989 г. Кан
Сан Хо - советский журналист и партийный работник, в
1945-1959 гг. на работе в КНДР, занимал ряд постов: директор Высшей
партийной школы, зам. министра внутренних дел и др.
2. Интервью с В.П.Ткаченко. Москва, 23 января 1990 г.
В.П.Ткаченко - советский дипломат и партийный работник, с начала 1960-х
гг. и вплоть до августовских событий 1991 г. работал в ЦК КПСС, в корейском
секторе.
3. Интервью с А.Соном. Ташкент, 23 января 1991 г. А.Сон - сын крупного
северокорейского деятеля Сон Вон Сика, выходца из СССР. После окончания
военного училища в 1953-1961 гг. служил в северокорейских ВВС.
ПУБЛИКАЦИИ
4. Orwell's Nightmare: Human Rights in North Korea. The Heritage Lectures,
#394. Washington, Heritage Foundation,1992.
13. Пукхан минчжу тхонъиль ундонъ са. Пх╦нъандо пх╦н
("История демократического движения за объединение в Южной Корее. Провинция
Пх╦ъандо"). Сеул, "Пукхан ╦нгусо", 1990.
15. Кон Тхак Хо. Кукка чонъчхи повигук нэмак (За кулисами
Министерства политической охраны государства). Сеул, 1976.
16. Кан Син Ги. Пукхан-ый пан чхечже сер╦к-е тэхан кочхаль (Исследование
антиправительственных сил в Северной Корее). - Пукхан, 1990, #9.
17. Пукнам-ый сэнъхвальсанъ (Образ жизни Севера и Юга). Сеул,1986.
18. Тхыкб╦ль токчжэ тэсанъ ку╦к су╦нъчжадыль ирокхе сальго иттио (Так
живут заключенные в "особых районах объектов диктатуры").-"Пукхан", 1992,
#12.
*1. Интервью с Кан Сан Хо. Ленинград, 31 октября 1989
г.
Кан Сан Хо - советский журналист и партийный работник, в 1945- 1959
гг. на работе в КНДР, занимал ряд постов: директор Высшей партийной школы,
зам. министра внутренних дел и др.
*18. Ли Сун Ок. Пук Чосон-ый чисанъ наквон-ын "акма-ый
согуль" иотта. - "Пукхан", 1996, #12. С.138.
*19. Orwell's Nightmare: Human Rights in North Korea.
The Heritage Lectures, #394. Washington, Heritage Foundation,1992. P.24.
*20. Похищение северокорейского студента вызвало мини-кризис
в советско-корейских отношениях. Среди материалов на эту тему можно выделить:
Дневник советского посла в КНДР. Запись от 1 февраля 1960. Архив внешней
политики Российской Федерации, фонд 0102, оп. 16, д.6, п.85.
Запись телефонного разговора Е.Д. Титоренко (второй секретарь МИДа)
с Ким У Чжоном (первый секретарь посольства КНДР). 26 ноября 1959 года.
Архив внешней политики Российской Федерации, фонд 0541, оп. 15, д.8, п.81.
*21. Интервью с А.Соном. Ташкент, 23 января 1991 г.
Это подтверждается и недавно опубликованным в Южной Корее документом
северокорейского МВД, который датирован 31 марта 1948 г. и на котором есть,
в частности, и подпись Пан Хак Се как "начальника отдела информации" (чонъбочхо
чхочжанъ) (текст документа см. Пукхан минчжу тхонъиль ундонъ са. Пх╦нъандо
пх╦н ("История демократического движения за объединение в Южной Корее.
Провинция Пх╦ъандо"). Сеул, "Пукхан ╦нгусо", 1990. С.420]).
*25. Типичны в этом отношении вышедшие в Сеуле в 1976
г. записки Кон Тхак Хо - одного из первых офицеров северокорейской службы
безопасности, перешедших на Юг (Кон Тхак Хо. Кукка чонъчхи повигук нэмак
(За кулисами Министерства политической охраны государства). Сеул, 1976),
а также в целом очень интересные записки Ким Чон ╗н (Ким Чон ╗н. Пх╦нъянъ
╦чжа. Сеул, "Кор╦ сочжок", 1995).
*26. Тхыкб╦ль токчжэ тэсанъ ку╦к су╦нъчжадыль ирокхе
сальго иттио (Так живут заключенные в "особых районах объектов диктатуры").
-"Пукхан", 1992, #12. С.67
*27. Там же.
Статья была напечатана в книге А.Н.Ланьков "Северная Корея: вчера и сегодня"
(Москва, "Восточная литература", 1995). Настоящая статья специально написана
для этого сборника. Представленный автором для публикации на сайте вариант
сильно переработан и расширен.
