"Язык выделил человека из всего животного мира" - пишет Дж. Бернал,
и это бесспорно. Но что же является главной характеристикой языка, речи?
Специфическое и самое существенное свойство человеческой речи - наличие
для всякого обозначаемого явления (денотата) не менее двух нетождественных,
но свободно заменимых, т.е. эквивалентных, знаков или сколь угодно больших
систем знаков того или иного рода. Их инвариант называется значением, их
взаимная замена - объяснением (интерпретацией). Эта обмениваемость (переводимость,
синонимичность) и делает их собственно "знаками", как номинативными единицами
человеческого языка. Оборотной и неотторжимой стороной того же является
наличие в человеческой речи для всякого знака иного вполне несовместимого
с ним и ни в коем случае не могущего его заменить другого знака. Эту контрастность
можно назвать антиномией в расширенном смысле. Без этого нет ни объяснения,
ни понимания. Ничего подобного нет в сигналах животных.
По вопросу же филогенетической датировки появления речи - данные эволюции
мозга и патологи речи свидетельствуют, что речь появляется только у Homo
sapiens. Более того, следует даже отождествить: проблема возникновения
Homo sapiens - это проблема возникновения второй сигнальной системы, т.е.
речи.
Слово есть единственный знак и единственное верное свидетельство мысли,
скрытой и заключенной в Теле. И в этом истинное отличие человека от животного.
И таким образом, не слово - продукт мысли, а наоборот: мышление - плод
речи. В мозге человека нет центра или зоны мысли, а вот центры или зоны
речи действительно есть - в левом полушарии (у правшей), в верхней и нижней
лобной доле, в височной, на стыках последней с теменной и затылочной. Они
являются крошечными, с орешек (т.наз. зоны Брока и Вернике).
Но ни в коем случае нельзя упрощать, схематизировать конечную обусловленность
высших психических функций человека существованием речи. Мышление, сознание,
воля, личность - это не другие наименования речевой функции, но это ее
сложные производные. Без речи нет и не могло бы их быть. Формула "речь
- орудие мысли" годится лишь для случая, когда мы подыскиваем наиболее
подходящие слова для выражения своей готовой мысли. Но возможность мыслить
восходит в сферу отношений индивида не только с объектами, но с другими
индивидами, акт мысли есть акт или возражения или согласия, как и речь
есть акт побуждения или возражения.
Поражение лобных долей мозга (которые получили мощное развитие только
у человека, у Homo sapiens, и занимают у него до одной трети всей массы
больших полушарий) приводит к нарушению сложной и целенаправленной деятельности,
резкому падению всех форм активного поведения, невозможности создавать
сложные программы и регулировать ими деятельность. Но лобные доли человека
в свою очередь - слуга речи. Любой вид восприятий у человека управляется
с помощью тех вполне определенных областей коры мозга, которые в филогенезе
возникли только у человека и которые в самостоятельно сформированном виде
не присущи даже и ближайшим эволюционным предкам Homo sapiens, т.е. всем
представителям семейства Troglodytidae.
Эти области коры, преимущественно верхнепередние лобные формации, следует
считать составной, и притом первостепенной анатомофункциональной, частью
аппарата второй сигнальной системы - они служат посредствующим звеном между
корковыми очагами собственно приемно-передающей речевой системы и всеми
прочими отделами коры головного мозга, ведающими и восприятием (опросом
среды), и ответной активностью - действиями. Эти зоны лобной коры, выделившиеся
в филогенезе только у человека, в онтогенезе созревают у ребенка позднее
всех остальных зон коры. В случае поражения этих мозговых структур человек
утрачивает способность следовать словесной инструкции, а это означает большие
или меньшие разрушения механизма второсигнального управления восприятием.
В принципе, слово властно над почти всеми реакциями организма, пусть
мы еще не всегда умеем это проследить. Так, в гипнозе слово может воздействовать
на изменения состава крови и другие биохимические сдвиги в организме, а
посредством установления условнорефлекторных связей словом можно воздействовать
чуть ли не на любые физиологические процессы - не только на те, которые
прямо могут быть вербализованы (обозначены словом), но и все, с которыми
можно к словесному воздействию подключить цепную косвенную связь, хоть
они прямо и не осознаны, не обозначены своим именем. Анализ образования
условных рефлексов у человека, механизмов двигательных реакций, особенностей
ЭЭГ и характеристик чувствительности анализаторных систем показывает, что
решительно все стороны мозговой деятельности человека пронизаны вмешательством
второсигнальных управляющих импульсов. Это верно в отношении и самых "духовных"
и самых "материальных" актов. Отсюда непреложно следует вывод о том, что
знаменитый философский "психофизический парадокс" (вопрос соотношения души
и тела) является на поверку не чем иным, как очередной надуманной псевдопроблемой.
[ Прибавление. Можно даже утверждать большее: буквально все в человеческом
организме можно в итоге подчинить словесной, точнее второсигнальной (ауто)инструкции.
Все те впечатляющие достижения йогов, экстрасенсов и есть свидетельства
такого воздействия на организм через вторую сигнальную систему. Как известно,
радикальным /само/внушением часто избавляются даже от смертельных заболевании,
и, наоборот, совершенно здоровый человек может в одночасье умереть по "зомбирующему
приказу". В принципе, наверняка, с помощью неких неизвестных, но достаточно
нехитрых (хотя, возможно, и напряженных) психагогических методик можно
основательно продлить человеческую жизнь. По крайней мере, это не исключено:
достаточно вспомнить о долголетии многих людей, занятых творческим трудом,
особенно - неспешным, с установкой на не скорое получение результатов,
как, напр., у селекционеров. Это не говоря уже о том анекдотическом факте,
что т.наз. "нытики" живут определенно дольше. Другое дело, что сама по
себе мечта людей о бессмертии - вздорна: человек, в идеале, должен доживать
лишь до того времени, когда он "наполнится днями" и захочет смерти сам:
будет "ждать ее как невесту".]
Школа И.П. Павлова установила фундаментальный физиологический факт:
вторая сигнальная система оказывает постоянную отрицательную индукцию на
первую. Слово невидимо совершает тормозную, всегда нечто запрещающую работу.
Словесная система оказывает тормозное влияние на непосредственные, т.е.
первосигнальные, реакции. Эта тормозная функция слова в норме отчетливо
обнаруживается лишь в раннем детском возрасте, позже становится скрытой,
но может наблюдаться в случаях нарушения нейродинамики и в некоторых особых
ситуациях.
Могучее вторжение второй сигнальной системы в регулирование всей высшей
нервной деятельности, несомненно, предполагает не "вакуум инстинктов",
а тот факт, что она прежде всего была средством торможения любых первосигнальных
двигательных и вегетативных рефлексов. Торможение служит глубоким ядром
ее нынешнего функционирования у человека.
Лобные доли (собственно, префронтальная часть) не только тормозят первосигнальные
рефлексы, вообще прямое реагирование на среду, но и преобразуют речь в
поведение, подчиняют освобожденное от прямого реагирования поведение заданию,
команде (экстероинструкции) или замыслу (аутоинструкции), т.е. речевому
началу, плану, программе.
Таким образом, специфическая работа мозга человека складывается из трех
этажей:
1) сенсорные и моторные речевые зоны или центры,
2) лобные доли, в особенности переднелобные, префронтальные формации
и специально присущие Homo Sapiens зоны в височно-теменно-затылочных областях,
3) остальные отделы мозга, в общем однородные у человека с высшими животными.
Второй этаж преобразует речевые знаки в направляющую цель и осуществляющую
ее волю. Тем самым социальное проникает внутрь индивида, сообщения (смыслы),
адресуемые человеческой средой, становятся внутренним законом его деятельности.
Ныне палеоантропологии вполне достоверно известно, что у всех троглодитид,
даже самых высших, палеоантропов (неандертальцев в широком смысле), в архитектонике
мозга отсутствовали все верхние префронтальные формации коры головного
мозга, а также те зоны височной и теменной областей, которые осуществляют
второсигнальное управление и поведением, и восприятием, и всеми функциями
организму человека. Они присущи только и исключительно Homo sapiens. Если
же нет налицо верхних передних формаций лобных долей - значит нет речи,
значит нет человека! Прежде совершенно неоправданно придавалось решающее
значение общему весу мозга (исчисляемому особым образом по его отношению
к весу тела). Выяснилось также, что количество и глубина борозд (мозговых
извилин) не служит показателем эволюционно более высокого уровня мозга.
Изучение работы мозга человека показало, что в мыслительных и других высших
функциях принимает участие лишь относительно малая часть составляющих его
нервных клеток, полей и структур. Развитие второй сигнальной системы у
людей ни в коем случае не было следствием разрастания объема мозга по сравнению
с объемом (весом) тела, с т.наз. процессом энцефализации (его характеристика
- коэффициент энцефализации EQ) в филогенезе троглодитид.
Во-первых, в биологической эволюции вообще налицо тенденция увеличения
мозга.
Во-вторых, чрезмерное разрастание объема головного мозга в эволюции
семейства троглодитид было прямым морфологическим следствием прямохождения
и плюс к этому - плотоядения, т.е. повышенного усвоения протеина.
Обнаружилось также, что у Homo sapiens средний размер головного мозга
не возрастал и не возрастает сравнительно с поздними палеоантропами, и
даже можно считать, что статистически мозг у неандертальца был больше (до
1700 гр.). Между тем речевая функция мозга в корне отличает Homoi sapiens
от палеоантропа. Как видно, социальность и разум человека никак прямо не
коррелированы с тотальной величиной его головного мозга. Поэтому совершенно
правомерен и уместен вопрос: нужен ли в действительности человеку такой
большой мозг, не атавизм ли это или нечто вроде тупикового пути эволюции
(типа непомерно больших крыльев у фазана-аргуса, потерявшего даже способность
летать из-за этого)?!
[ Прибавление. Существует множество поразительных примеров того, что
именно организация мозга, а не его размеры в основном определяют человеческий
интеллект. Достаточно будет привести лишь один
[27].
Головной мозг позвоночных (в том числе и человека) - это по существу полая
структура, полости мозга называются желудочками. Существует болезнь (гидроцефалия,
или водянка мозга), при которой желудочки растянуты жидкостью, а толщина
слоя нервной ткани уменьшается. Обычно у таких больных отмечаются серьезные
нарушения многих функций, в том числе очень слабое умственное развитие.
Однако, это не всегда так. У студента одного английского университета была
гидроцефалия, но его IQ достигал 126, он получил диплом с отличием по математике
и выглядел совершенно нормальным. Как показала компьютерная томография,
слой нервной ткани в полушариях мозга имел у него толщину всего лишь около
миллиметра вместо нормальных 4,5 см, а общий вес мозга по приблизительной
оценке составлял 50-150 гр. вместо обычной средней величины около 1350
гр.]
Хотя экстероинструкцию и аутоинструкцию можно рассматривать как в основном
эквивалентные, но надо обращать внимание и на их противоположность, противоборство.
Таким путем можно расчленить экстероинструкцию и аутоинструкцию, иначе
говоря внушение и самовнушение, еще точнее, суггестия и контрсуггестия.
Первичным останется внушение, а вторичны и производны - негативный ответ
на внушение, его отклонение или, напротив, его возведение в степень.
Очень важно выделить в речевом общении, во второй сигнальной системе
его ядро - функцию внушения, суггестии. И находится это ядро не внутри
индивида, а в сфере взаимодействия между индивидами. Внутри индивида находится
лишь часть, половина этого механизма. Принимающим аппаратом внушения являются
как раз лобные доли коры, именно они и есть орган внушаемости. Внушение
и есть явление принудительной силы слов. Слова, произносимые одним, неотвратимым,
"роковым" образом предопределяют поведение другого, если только не наталкиваются
на отрицательную индукцию, контрсуггестию, обычно ищущую опору в словах
третьих лиц. В чистом виде суггестия есть речь минус контрсуггестия. Последняя
находится в обратной зависимости от авторитета лица - источника суггестии.
Иллюстративен пример глухослепых детей. Как учат их первой фазе человеческого
общения, как осуществляют начальное влияние на их поведение? Берут за руку
и насильно, принудительно заставляют держать ложку в пальцах, поднимают
руку с ложкой до рта, подносят к губам, вкладывают ложку в рот. Примерно
так же прививаются все другие навыки. Здесь (из-за нарушенности всех путей
дистантной рецепции) воздействие оказывается не дистантно, а контактно,
но тем очевиднее прослеживается суть дела. Она состоит в том, что сначала
приходится в этом случае подавлять уже наличные и привычные действия слепоглухонемого
ребенка. И начало человеческой инфлюации (влияния) - подавление, торможение
собственных действий организма. Таким образом, первая стадия - это отмена
прежней моторики. Вторая стадия - это замена отмененного новыми предписаниями,
прескрипциями.
Таким образом, для всякой человеческой инфлюации, в том числе и речевой,
общим является первый и коренной акт - торможение. Эта фаза отмены, пусть
и через сложную порой трансмиссию, имеет универсальный характер, обнаруживаясь
на самом дне человеческих систем коммуникации. Назовем ее интердикцией,
запретом. Второй фазой инфлюации человека на человека является собственно
прескрипция: делай то-то, делай так-то. Это - внушение, суггестия.
Итак, можно обобщить: второсигнальное взаимодействие людей складывается
из двух главных уровней - инфлюативного и информативного, причем первый
в свою очередь делится на первичную фазу - интердиктивную, и вторичную
- суггестивную. Неразлучный же спутник суггестии - контрсуггестия, т.е.
в отношениях между центральными нервными системами двух (и более) людей
суггестия и контрсуггестия представляют собой противоборствующую пару.
Такую же антагонистическую пару нейрофизиологических процессов представляют
возбуждение и торможение.
Все в речевой материи сводится к повелению и подчинению или возражению.
Речевое обращение Петра к Павлу, если и не является просто приказом (а
сообщает информацию), все же является повелением принять информацию. Вопрос
является повелением ответить и т.д. И Павел либо поддается побуждению (выполняет
указанное действие, некритически воспринимает информацию, дает правильный
ответ и т.д.), либо находит средства отказа. Разговор - это по большей
части цепь взаимных возражений. Можно ответить молчанием или неправдой.
Возражением является и задержка реакции, обдумывание услышанных слов. Можно
задать вопрос. Психическое поле возражений (контрсуггестии) огромно, кажется
они не могут распространяться только на строгие формально-математические
высказывания.
[ Прибавление. Этот повелительный характер человеческой речи есть следствие
именно того, что "праречь" первоначально состояла лишь из приказов, требований
и повелений. Это обстоятельство отчетливо прослеживается и в современных
языках: horchen и gehorchen - в немецком языке, obedio (ob-audio) - в латинском,
sma - в иврите, akoro - в греческом обозначают "слушать", но в то же время
имеют и смежное значение "повиноваться", "слушаться", что и было вначале
- в праязыке - единственным и основным значением. И необходимо признать
эту понятийную двусмысленность необычайно глубинной, раз она смогла сохраниться
в языках, невзирая на всю калейдоскопичность процессов лингвистической
дифференциации.]
Таким образом, отличительная черта человека - речь. И свойства человеческой
речи не только чужды общению и реакциям животных, но противоположны им.
Речь и язык (в широком понимании) определяют в конечном счете все свойства
и процессы человеческой психики, сама она осуществляется только при наличии
тех областей и зон коры головного мозга, в том числе и лобных долей, которые
имеются исключительно у Homo sapiens, в отличие даже от его ближайших ископаемых
предков. Наконец, в речевой функции вычленяется самая глубокая основа -
прямое влияние на действия адресата (реципиента) речи в форме внушения,
или суггестии.
[ Прибавление. Глубочайшая генетическая связь мышления с речевой деятельностью
выявляется и такими экспериментально установленными фактами, как соучастие
в актах мышления дыхательной активности (компонента артикулярного аппарата
речи), как затрудненность или невозможность акта мышления при зажатом (ущемленном)
языке. Таким образом, мозг Homo sapiens перестраивался вместе, в единстве
с генезисом второй сигнальной системы, за это он расплатился утратой немалой
части затылочной доли (в основном - зрительной), тем самым люди лишились,
принадлежавшей палеоантропам, способности хорошо видеть и передвигаться
в полутьме, замечать мельчайшие помехи и опоры для локомоции; отсюда же
происходит у людей и боязнь темноты.] Итак, ясно, что речь - ядро человеческой
психики и что внушающая, суггестивная работа слов (прескрипция) - ядро
этого ядра. Но суггестия не может быть побуждением к чему-либо, чего прямо
или косвенно требует от организма первая сигнальная система. Суггестия
должна отменить стимулы, исходящие от них всех, чтобы расчистить себе дорогу.
Следовательно, суггестия есть побуждение к реакции, противоречащей, противоположной
рефлекторному поведению отдельного организма. Ведь нелепо "внушать" что-либо,
что организм и без того стремится выполнить по велению внешних и внутренних
раздражителей. Незачем внушать то, что все равно и без того произойдет!
Для понимания дальнейшего изложения предстоит остановиться на некоторых
физиологических явлениях нервной деятельности:
1) рефлексе,
2) неадекватном рефлексе,
3) доминанте,
4) торможении и
5) ультрапарадоксальном состоянии.
1) РЕФЛЕКС. Все акты сознательной и бессознательной жизни по способу
происхождения суть рефлексы. Мозговые механизмы рефлекторных актов необычайно
сложны; т.наз. рефлекторные дуги, связывающие входные и выходные реакции
организма интегрированы в центральной нервной системе. Мозг не только соединяет
их, но и разъединяет (торможение). К тому же, одни дуги могут превращаться
в другие, энергия многих одновременных раздражений может направляться в
тот или иной единственный канал ответа. Никакая неимоверно сложная компьютерная
система, сеть не идет в сравнение с этой сложной работой центральной нервной
системы высших животных, в особенности - человека.
[ Прибавление. Правда, нынешнее бурное развитие компьютерной техники
позволило "подобраться" к чему-то такому, что может напоминать работу человеческого
мозга: а именно, т.наз. параллельный процессор (типа Эдинбургского сверхкомпьютера),
выполняющий сразу множество заданий, а по стилю работы подходящ тут для
сравнения компьютер Apple Macintosh, с его ориентированным на пользователя,
"догадливым" интерфейсом. Тем не менее, не может быть и речи об "искусственном
интеллекте", сравнимом с естественным.]
2) НЕАДЕКВАТНЫЕ РЕФЛЕКСЫ. В момент столкновения двух противоположных
импульсов (напр., агрессии и страха) в поведении животного возникают т.наз.
неадекватные рефлексы. Нервный срыв из-за столкновения возбуждения и торможения,
из-за трудной или непосильной дифференцировки обязательно внешне выражается
в тех или иных "нелепых" действиях животного. Вместо нормальной реакции
вступает какая-нибудь несуразная, сумасбродная. Это возможность "сломать"
мозговой механизм без малейшего прикосновения к нему! Экспериментатор лишь
предъявляет животному безобидные сигналы (неяркие вспышки лампочки, звуки
метронома и т.п.), но располагает их в таком порядке по их сигнальному
значению, что животное неизбежно "сойдет с ума", дав неоспоримые проявления
этого в своем внешнем поведении. Это подлинная власть над природными процессами!
Экспериментально доказано, что у каждого данного действия образуется какая-либо
неадекватная пара, которая находится в скрытом от наших глаз состоянии,
но обязательно проявится, если новое "произвольное" действие поставить
в свою очередь в ситуацию трудной дифференцировки. Словом, возможно получать
неадекватные рефлексы второй, третьей и т.д. степени. Таким образом, обнаруживается
множество где-то на дне генетически заложенных, но не используемых в жизни
очень специализированных (часто очень причудливых) двигательных комплексов.
В принципе эта цепь ничем не ограничена. Организм в состоянии "изобретать"
новые и новые действия, все более удаляющиеся от жизненных стереотипов,
все более причудливые.
3) ДОМИНАНТА. На рецепторные поля организма, на его рецепторы внешней
среды (экстерорецепторы), своей собственной внутренней среды (интерорецепторы)
и, наконец, рецепторы собственных движений (проприорецепторы) в данный
момент воздействует великое множество разных раздражающих агентов. Но в
то же время, в каждый момент наблюдается в общем один какой-то ответ, одна
поведенческая реакция или даже одно только движение, а не такое же великое
ответное множество условных и безусловных рефлексов по числу атакующих
раздражений. Т.е. рефлексы работают под лозунгом "все за одного, один за
всех". В нашем теле не менее 107 степеней свободы, и это не считая движений
лица и движений внутри корпуса. Таким образом, если в каждый отдельный
момент имеется одна определенная степень свободы, и энергия направляется
на выполнение одной очередной работы, то значит, все остальные в этот момент
исключены, устранены, заторможены. Следовательно, большая часть дела -
торможение.
Из этого вытекает, что торможение должно и поглощать подавляющую часть
рабочей энергии организма. Все поступающие раздражения, которые могли бы
вызвать одновременно множество всяческих рефлексов, не взрывают организм,
а содействуют эффекту одной рефлекторной дуги, в данный момент господствующей,
т.е. доминантной, экспроприирующей все прочие возможные. Но доминанта не
может бесконечно суммировать в себе возбуждения от разнообразных приходящих
импульсов. Существует пессимум - такая сила и частота раздражений, которая
превращает возбуждение нерва или нервного центра в торможение. И тогда
возникает функциональное явление парабиоза: стойкого, неколеблющегося возбуждения,
когда ткань утрачивает проводимость, следовательно приобретает признаки
торможения.
4) ТОРМОЖЕНИЕ. Всякому возбужденному центру, доминантному в данный момент
в сфере возбуждения, сопряженно соответствует какой-то другой, в этот момент
пребывающий в состоянии торможения. Но эти два вида деятельности, хотя
и соотносятся между собой указанным выше образом, биологически отнюдь не
сопричастны друг другу. Например, адекватный - пищевой, и неадекватный
(но соотносящийся с ним) - чесательный. И если появляется какой-либо пищевой
раздражитель, то они подвергаются возбуждению сразу оба, и начинается весьма
неравное деление возбуждения между ними: на адекватный пищевой центр поступает
лишь меньшая часть возбуждений (только "идущие к делу"), а на сопряженный
неадекватный чесательный центр устремляется подавляющая масса всех раздражений
нейтральных для первого центра. Тем самым неадекватный центр оказывается
мгновенно перевозбужденным, он переходит в состояние парабиоза, иначе говоря,
он мгновенно оказывается глубоко заторможенным. Мало того, он тем самым
становится очагом или фокусом торможения в коре, во всей центральной нервной
системе, в центробежных (эфферентных) нервных путях. Следовательно, этот
второй фокус делает возможным осуществление организмом биологически необходимого
действия, сам оставаясь бездейственным. Иначе бы доминанта сама задавила
и угасила это необходимое организму действие.
Но установление двух иннерваций как реципрокных (взаимных) предполагает
и требует разыскания для них "общего пути". И такой "общий путь" - это
весь мозг, включая кору, вся центральная нервная система (ЦНС). Чтобы осуществить
какое-либо действие, надо, чтобы все остальные мыслимые действия в тот
момент были заторможены. А для этого надо, чтобы подвергся срочному возбуждению
и перевозбуждению какой-либо второй центр, истинно доминантный по отношению
ко всем мыслимым действиям, кроме одного. Это и есть функциональный антагонизм.
Мало того, это и есть антагонизм возбуждения и торможения в его наиболее
развитой форме, по крайней мере, у животных.
Вот это-то и есть тот самый принцип, который дает возможность получить
разгадку происхождения человеческой речи.
Эта схема двух фокусов, двух одновременных доминант (бидоминантность)
хорошо разъясняет внутренний принцип системы торможения и возбуждения.
Механизм возбуждения сам по себе остается одним и тем же на очень разных
уровнях нервной деятельности какоголибо высокоразвитого организма. Это
генетически низший, собственно рефлекторный субстрат. Переменная же, усложняющая
величина - противостоящее ему торможение. Тормозная доминанта как бы лепит,
формирует антагонистический полюс - комплекс, или систему, возбуждения.
Она отнимает у этого комплекса все, что можно отнять, и тем самым придает
ему биологическую четкость, верность, эффективность. Торможение - это резец
скульптора, активное начало, вырабатывающее поведение так, как скульптор
извлекает из глыбы статую.
Торможение - это ни в коем случае не расслабление, истощение (как считали
прежде), а наоборот, это - активный процесс, неразрывно связанный с возбуждением.
Понятие "торможение" все менее соответствует первоначальному смыслу слова.
Торможение есть рабочее состояние. И высшие формы торможения являются более
мощными по сравнению с возбуждением, значительно более сложными, принадлежащими
к более позднему эволюционному уровню.
Реактивность - свойство всего живого. А эволюция живой природы - это
выработка все более совершенных средств не реагировать, т.е. тормозить
эту самую реактивность. Совершенствование живого - это совершенствование
торможения реакций.
"Ум" животного - это возможность и его способность не реагировать в
999 случаях из 1000 возникновений возбуждения. Животное все успешнее оберегает
себя от реакции. Все это не имеет никакого отношения к экономии энергии
реактивности: напротив, расход энергии на торможение растет в ходе эволюции
в гигантских пропорциях. В этой восходящей кривой переход к человеку есть
не что иное, как дальнейший и качественно новый взлет торможения. Но чтобы
это произошло, должно было иметь место переключение прежней системы торможения
реактивности, присущей животным, на систему высшего порядка.
Так что ж удивительного в том, что энергетически именно торможение "стоит
дороже"? В этом и состоят затраты Природы на прогресс, на совершенствование
реакций организма. Этот ряд можно экстраполировать и дальше - на человека.
Общеизвестно, что на килограмм живого веса у различных животных расходуется
за всю жизнь гораздо меньше килограмм-калорий, чем у человека. У собаки
- примерно 164 тысяч килограмм-калорий, лошади - 163 тыс., коровы - 141
тыс., у человека же - 726 тыс., т.е. в 4,5 раз больше, чем у высших позвоночных.
При этом на возобновление своей массы лошадь и корова расходуют 33 % энергии,
собака - 35 % , человек же - всего лишь 5 % . Следовательно, все остальные
688 500 килограмм- калорий на килограмм веса тела, перерабатываются человеком
за его взрослую жизнь главным образом на его реакции в среде. Расход на
торможение превосходит расход на возбуждение, и круто возрастает с каждой
эволюционно более высокой формой торможения.
5) УЛЬТРАПАРАДОКСАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ. Тормозная доминанта скрыта от наблюдателя
и потому была бы обречена оставаться умозрительной гипотезой, если бы,
на счастье, не существовало удивительного феномена высшей нервной деятельности:
ультрапарадоксального состояния. Оно-то и дает возможность узнать, - какая
именно подавленная перевозбуждением деятельность в каждый данный момент
поведения животного играла невидимую, "закулисную" роль тормозной доминанты.
Ультрапарадоксальное состояние переворачивает все наоборот: изменяет функцию
возбуждения и торможения в ЦНС на обратные. Это и есть неадекватный рефлекс.
При переходе возбуждения в торможение наблюдаются определенные парабиотические
стадии.
1) Уравнительная стадия, когда импульсы разной силы вызывают реакцию
одинаковой силы.
2) Затем парадоксальная стадия, когда импульсы разной силы вызывают
реакцию, противоположную по силе.
3) Тормозящая стадия, когда импульсы вызывают в нерве стойкое неколебательное
возбуждение, не проводящее их до рабочего органа.
4) Наконец, ультрапарадоксальная стадия, когда положительный раздражитель
вызывает торможение, а отрицательный, т.е. тормозной, раздражитель вызывает
положительную реакцию - возбуждение. Ультрапарадоксальная фаза специфична
только для ЦНС, и - только для коры.
Итак, неадекватные рефлексы - огромный мир особого рода рефлексов: это
многообразные реакции, обычно заторможенные в роли тормозных доминант,
но активизирующиеся и выступающие в видимой форме в условиях ультрапарадоксальной
"перестановки знаков", инверсии, т.е. превращения возбуждения в торможение
и обратно.
Таким образом, можно констатировать развитие и усложнение тормозной
доминанты как механизма высшей нервной деятельности. На филогенетической
лестнице - от рыб до приматов - замечается повышение разнообразия неадекватных
реакций; особенно они интенсивны и разнообразны у обезьян.
Главный вывод отсюда: раз они достигают максимума у высших приматов,
то надлежит полагать, что предковая форма человека в лице семейства троглодитид,
и особенно его высшей степени, палеоантропов (троглодитов), обладала еще
большим ассортиментом неадекватных рефлексов. Кроме того, неадекватные
рефлексы обнаруживали свойство имитатогенности - они вызывали подражание,
что способствовало развитию специфических дистантных звуковых контактов
внутри популяции.
Теперь ясно, что в высшей нервной деятельности животных налицо нечто,
что характеризуется как противоположное, обратное их биологически рациональному
рефлекторному функционированию. То, что это "нечто" подчас использовано
в эволюции животного мира для адаптации - это лишь побочный плод. Главное
же для начала человеческой истории и самого человека - это возможность
превращения этого "отрицательного", даже как бы "патологического" явления
у животных, более того, гибельного для них, в опору принципиально новой
формы торможения, которая характерна для высших троглодитид, а затем преобразуется
у человека в положительную норму его высшей нервной деятельности.
Из феномена тормозной доминанты вытекает, что, если суметь вызывать
("раскрепощать") такие тормозимые действия, то несомненно затормозятся
реципрокные (взаимосвязанные) рефлексы, бывшие перед тем в активном состоянии.
Значит, наготове есть могучая машина для пресечения всех и любых, даже
самых совершенных, рефлексов, даже самых сложных форм поведения животных.
Но что могло бы привести ее в действие в Природе? Что могло бы вызывать
у животных эти, обычно глубоко затаенные, призраки? Существует лишь один-единственный
подходящий для этого природный механизм: сила имитации, заразительная помимо
какого бы то ни было подкрепления. Т.е. подражательные рефлексы, подражательные
действия возникающие только на внешнее проявление рефлекторного акта, производимого
другим животным. И тогда сила автоматического подражания без всякого прямого
подкрепления способна вызвать у другого индивида некое действие.
Это, вызванное неодолимой силой подражания, действие может быть как
раз и тем самым действием, которое служило у этого индивида тормозной доминантой
для того или иного адекватного действия, которое проявилось бы у него в
ультрапарадоксальном состоянии как неадекватный рефлекс. И в этом случае
подражание превратит заторможенное действие в активное, в возбужденное,
а тем самым затормозит активное адекватное действие.
Встреча восходящей кривой неадекватных рефлексов и восходящей кривой
имитативности может рассматриваться как точка возникновения нового механизма
нового уровня торможения в физиологии высшей нервной деятельности. Этот
тормозной механизм и есть интердикция, или запрет.
Но сила и многообразие имитационных рефлексов и автоматического "непроизвольного"
подражания у животных не представляет эволюционно восходящего ряда: имитативность
наблюдается на весьма различных уровнях филогенеза животного царства. Не
заметно ее нарастания или падения, видны лишь варианты. Если же рассмотреть
подражательность в рамках одного отряда - приматов, то можно увидеть исключительное
явление: огромнейший эволюционный подъем интенсивности этого явления. В
том числе нарастает она по линии от низших обезьян - к высшим, от высших
- к ребенку человека, к автоматической подражательности у человека в патологии.
Шимпанзе способны овладеть даже методикой "выбора на образец": выбрать
или сделать что-либо по предлагаемому экспериментатором образцу - выбрать
нужную фигурку, собрать пирамидку аналогичную постройке-образцу. Здесь
важен принципиальный результат: подражание у шимпанзе возможно не только
действиям, но и результату действий - его форме, его строению. Это - качественный
перелом, когда форма предмета способна стать относительно независимым стимулом
подражательной активности. Он проявился и в эволюции "древнего камня" троглодитид
на некотором этапе (ашель), когда форма предмета обнаружила свое словно
самодовлеющее значение наряду с его функциональным назначением.
Итак, налицо огромное нарастание имитативной "способности" в филогенезе
приматов. Есть основание для экстраполяции этого вывода на следующий этап
эволюции: сила и диапазон имитативности еще более возросли в семействе
троглодитид, ответвившихся от понгид (антропоидов, или антропоморфных,
высших обезьян), начиная с позднего плиоцена. Глубокие олигофрены - идиоты
и имбецилы - в необычайной степени имитативны (эхопраксичны) по сравнению
с нормальным человеком. Феноменальная имитативность наблюдается подчас
у микроцефалов.
Если от патологии перейти к норме, то можно увидеть высочайшую имитативность
в раннем онтогенезе у нормальных детей. У ребенка в доречевом возрасте
подражание имеет больший размах и диапазон, чем у обезьян, в том числе
у их детенышей: эволюционные предки современного человека обладали более
сильной имитативностью, чем обладают высшие обезьяны.
По мере созревания нормального человека, с возрастом, имитативность
подавляется. Она не исчезает вовсе, но сокращена, снижена, трудноуловима.
Это можно проиллюстрировать на фактах нашего речевого восприятия. Рецепция
звукового сигнала, т.е. физических звуков чужой речи, у человека занимает
100 миллисекунд, затем в течение 150 миллисекунд наступает беззвучная,
крайне редуцированная имитация услышанных звуков, 300-400 миллисекунд уходит
на распознавание звуков уже по фонемам как речевых символов, т.е. их фонетическое
"понимание". И если первая стадия свойственна всем животным, то быстро
протекающая в мозгу вторая стадия говорит об эпохе высокого развития имитации
в непосредственной эволюционной предыстории человека, тогда как третья
- о переходе к утонченному пониманию речи современным человеком.
Прямым доказательством всего сказанного об имитативности гоминид послужат
обработанные камни, сохранившиеся в отложениях четвертичной эпохи. Все
те многочисленные пресловутые "орудия труда", которыми пользовались Homo
sapiens (в сущности едва ли всерьез отличимые от прочих австралопитеков),
археоантропы и палеоантропы. Для психолога эти огромные серии палеолитических
изделий, повторяющихся в несчетных количествах, свидетельствуют прежде
всего об автоматической наработанности соответствующих действий их создателей.
Номенклатура орудий насчитывает для нижнего палеолита свыше 20 названий,
для среднего - свыше 60, для верхнего (позднего) - свыше 90. Согласно современным
экспериментам, изготовление каменного "орудия" требует от нескольких минут
до максимум получаса.
Произведем небольшой арифметический расчет. Подсчитаем, на какое число
поколений приходятся прогрессивные сдвиги в технической эволюции палеолита.
"Поколение" условно определим отрезком времени в 30 лет (таким образом,
от начала Римской Империи до нынешнего времени сменилось около 70 поколений!).
На историю изменений в технике, морфологии, наборе изделий нижнего палеолита
падает цифра порядка минимум 50.000 поколений. Если разбить этот нижнепалеолитический
прогресс даже на 20 этапов (что дает очень дробную шкалу мельчайших, едва
уловимых археологических сдвигов), то на каждый этап придется величина
порядка 2.500 поколений. Даже в среднем палеолите на малейший сдвиг в технике
изготовления орудий приходится величина порядка 200-300 поколений. Это
несоизмеримо ни с какими явлениями и процессами индивидуального сознания
и речевой информативной коммуникации. Тут очевидные явления этологического
порядка. Эти камни свидетельствуют о трансляции от индивида к индивиду
именно имитируемых манипуляций, движений, комплекса движений. Изобилие
на многих палеолитических стоянках незавершенных кремниевых изделий тоже
свидетельствует о том, что конечный результат лишь отчасти выверял комплектность
этих подражательных действий.
Ранее уже было сказано о нарастании силы, частоты и многообразия неадекватных
рефлексов в филогенетическом восходящем ряду животных, что позволяет экстраполировать
их дальнейшее нарастание у семейства троглодитид. Но и явление имитативности
также наращивало свою силу и выраженность в пределах филогенеза отряда
приматов, с естественно предполагаемой его кульминацией у того же семейства
троглодитид. Невозможно отрицать, что эти два восходящих фактора не скрестились,
не вступили во взаимодействие между собой у ископаемых видов этого семейства.
Интердикция и составляет высшую форму торможения в деятельности центральной
нервной системы позвоночных. Эта специфическая форма торможения образует
тот фундамент, на основе которого оказался возможным переход от первой
сигнальной системы (безусловные и условные рефлексы) ко второй - человеческой
речи. Однако сама по себе интердикция еще не принадлежит ко второй сигнальной
системе. Проявления интердикции отмечаются на очень далеких от человека
участках эволюции - у птиц, у низших обезьян. Так что механизм интердикции
заложен в глубинах первой сигнальной системы. Его можно расчленить на целую
иерархию, и только верхний ее уровень, ее предельная вершина лежит у подножия
первого этажа человеческой речи.
Различимы следующие уровни.
1. Этот механизм - всего лишь "отвлечение внимания", т.е. пресечение
какого-либо начатого или готовящегося действия сильным стимулом, для организма
биологически бесполезным или даже вредным. Здесь интердикция еще мало отличается
от простой имитации, разве что своей экстренностью.
2. Собственно интердикцией следует считать такое воздействие неадекватного
рефлекса, когда имитатогенным путем в другом организме провоцируется активное
выражение тормозной доминанты какого-то действия. Тем самым это действие
временно "запрещается". В таком случае исходное звено - неадекватный рефлекс
первого из двух организмов - отрывается от обязательной зависимости от
ультрапарадоксального состояния. Он перестает быть собственно неадекватным
рефлексом и может биологически закрепиться как полезный акт самообороны
или даже - как активное воздействие на поведение другого индивида.
3. Высшим уровнем интердикции является такая же активизация тормозной
доминанты чужого организма, но в более широкой сфере деятельности, в пределе
- торможение таким способом всякой его деятельности одним интердиктивным
сигналом. Предел этот недостижим на самом деле (т.к. должна оставаться
какая-то резервная активность для торможения всего остального), но все
же эта генерализованная интердикция служит той ступенькой, от которой следующий
шаг ведет уже к начальной ступеньке второй сигнальной системы.
Можно допустить, что и палеоантроп, подражая голосам животных других
видов, в немалой части представлявшим собой неадекватные рефлексы, он вызывал
их имитативноинтердиктивную реакцию. Тем самым палеоантроп оказался вооруженным
грозным и небывалым оружием и занял совсем особое место в мире животных.
В своем еще нечеловеческом горле он собрал голоса всех животных раньше,
чем обрел свой специфический членораздельный голос ("и всех зверей язык
узнал он"). Этот "эврибионт", даже "убиквист" (т.е. обитатель неограниченно
разнообразных биотопов), был абсолютно безопасен для всех зверей и птиц,
ибо он никого не убивал. Но зато он как бы отразил в себе этот многоликий
и многоголосый мир; и потому смог в какой-то мере управлять поведением
его представителей благодаря опоре на описанные выше механизмы высшей нервной
деятельности.
Множество ученых от Уоллеса до Баллона доказывали и доказали, что человеческое
мышление не является линейно нарастающим от животных предков свойством.
Напротив, оно и в антропогенезе, и в онтогенезе у ребенка сначала вредно
для каждого индивидуального организма, делает его беспомощнее по сравнению
с животным. Лишь дальнейшее его преобразование понемногу возвращает ему
индивидуальную полезность. Так как же, если исключить всякую мистику, объяснить
это "неполезное" свойство? Ведь естественный отбор не сохраняет "вредных"
признаков. А нейтральным признаком данное свойство не назовешь. Возможно
лишь одно объяснение: значит оно сначала было полезно не данному организму,
а другому, не данному виду (подвиду), а другому.
Таким образом, можно набросать предположительную схему дивергенции троглодитид
и гоминид, начавшуюся еще в мире поздних палеоантропов и завершившуюся
лишь с окончательным оформлением Homo sapiens. Видится, что поздние мустьерцы,
в высочайшей степени освоив сигнальную интердикцию в отношении зверей и
птиц, наконец возымели тенденцию распространить ее и на себе подобных.
Эта тенденция в пределе вела бы к полному превращению одних в "кормильцев",
других в "кормимых". Но с другой стороны, она активизировала и нейрофизиологический
механизм противодействия: асуггестивность, неконтактность.
Именно здесь мы встречаемся с нарушением эволюционного процесса, прекращения
его классического поступательного шествия, на человеке эволюция спотыкается.
Как указывал еще Дарвин, если бы у какого-либо вида был найден признак,
полезный другому виду или даже - с учетом внутривидовой борьбы - другой
особи того же вида, это оказалось бы неразрешимой проблемой для теории
естественного отбора. Именно таким признаком, и такой проблемой стал для
теории эволюции рассудок и антропогенез. Дарвинизм, как, впрочем, и все
новейшие интерпретации эволюционизма, неприменимы к антропогенезу.
У человека работу центральной нервной системы можно разделить на три
блока.
1) Сенсорно-афферентный, т.е. осуществляющий прием, анализирование,
ассоциирование разнообразнейших раздражений.
2) Эффекторный, т.е. осуществляющий двигательные и вегетативные реакции,
в том числе большие системы действий с их поэтапной корректировкой.
3) Суггестивный, т.е. осуществляющий замену указаний, поступающих с
первого блока, или ответов, свойственных второму блоку, другими, вызываемыми
по второй сигнальной системе. Функцию эту можно назвать "регулирующей",
здесь идет речь о регулировании, по происхождению своему - межиндивидуальному.
Функция, которая была раньше разделена между двумя индивидами, становится
способом самоорганизации деятельности одного индивида, интерпсихическое
действие превращается в интрапсихическую саморегулирующуюся систему; и
связано это с преобразованием суггестии в контрсуггестию.
Образование этого третьего блока имеет свою эволюционную базу в высшей
нервной деятельности у животных, и приходит к своему непосредственному
кануну у палеоантропов (троглодитов). Но у Homo sapiens происходит кардинальное
преобразование - переход интердикции в суггестию. В морфологии головного
мозга этому соответствует появление весьма развитого префронтального отдела
лобной доли коры, в особенности верхней его части, за счет крутого уменьшения
объема затылочной доли, которая в филогенезе троглодитид неуклонно и интенсивно
развивалась. Именно тут, в префронтальном отделе, осуществляется подчинение
действий человека словесной инструкции (идущей от другого или от самого
себя) - оттормаживание остальных реакций и избирательная активизация нужных
нейрофизиологических систем. Таким образом, у истоков второй сигнальной
системы лежит не обмен информацией, т.е. не сообщение чего-либо от одного
к другому, а особый род влияния одного индивида на действия другого - особое
общение еще до прибавки к нему функции сообщения.
Интердикция - это вызов состояния парализованности возможности каких-либо
действий за исключением вызванного имитационной провокацией. Эту высшую
форму интердикции можно в принципе считать низшей формой суггестии. Однако
это лишь зачаток суггестии, ибо под собственно "внушением" понимается возможность
навязывать многообразные и в пределе любые действия. Последнее предполагает
возможность их различать и обозначать.
Таким образом, мозг Homo sapiens усовершенствовал не пресловутый "труд"
одиночек, а выполнение императивного задания, т.е. специфическое общение
(суггестия). Но тем самым суггестия несет в себе и противоречие: зачинает
согласование двух сигнальных систем, из противопоставления которых она
изошла. Но и это противоречие оказалось продуктивным: оно привело к контрсуггестии
на более позднем этапе становления человечества.
Именно так парадоксальное, абсурдное свойство "и-и" ("и то - и не то")
становится высочайшей спецификой суггестии в ее окончательном виде. То,
что невозможно для отдельного организма (одновременная реакция на два противоположных
стимула), возможно в отношениях между двумя организмами, ибо второй организм
реагирует не прямо на эти стимулы, а посредством реакций первого, выражающих
и несовместимость стимулов и одинаковость их действия. Для второго индивида
это реагирование первого - внешняя картина, а не собственное внутреннее
состояние. Он-то может совместить отдифференцированные в мозгу первого
индивида звук и предметное действие, слово и вещь, и адресовать такой сдвоенный
сигнал обратно первому (или кому-нибудь). И тот испытает ПОТРЯСЕНИЕ! Это
выявленное и выделенное здесь совершенно уникальное явление назовем "дипластией".
Полустершимися следами, но достаточными для демонстрации природы дипластии
могут послужить метафоры, или еще больше - речевые обороты заклинаний.
Дипластия - это неврологический, или психический, присущий только человеку,
феномен отождествления двух элементов, которые одновременно абсолютно исключают
друг друга. На языке физиологии высшей нервной деятельности это затянутая,
стабилизированная ситуации "сшибки" двух противоположных нервных процессов,
т.е. возбуждения и торможения. Но при "сшибке" у животных они, после нервного
срыва, обязательно снова разводятся, а здесь остаются как бы внутри скобок
суггестивного акта.
Дипластия - единственная адекватная форма суггестивного раздражителя
ЦНС: незачем внушать человеку то, что порождают его собственные ощущения
и импульсы, но мало того, чтобы временно парализовать последние, внушающий
фактор должен лежать вне норм и механизмов первой сигнальной системы. Этот
фактор в лице дипластии биологически "бессмыслен", "невозможен" и вызывает
реакцию на таком же уровне - как бы невротическом, но далеко не мимолетном,
а постоянном для сферы общения. То, что у животных - катастрофа, здесь
в антропогенезе, используется как фундамент новой системы. То, что у животных
физиологи традиционно (хотя и вряд ли верно) рассматривают как патологию
нервной системы, в генезисе второй сигнальной системы преобразуется в устойчивую
форму. "Ультрапарадоксальная фаза" для человека в отношении высшей нервной
деятельности на уровне второй сигнальной системы стала пожизненной, лишь
несколько отступая в пожилом возрасте (что ошибочно воспринимается, как
умудренность, на самом же деле это - потеря нюансов в мыслях).
Создание устойчивых нелепостей, или абсурдов, типа "то же, но не то
же" и было тем самым выходом на уровень, немыслимый в нервной деятельности
любого животного. Последующая история ума была медленной эволюцией средств
разъединения элементов, составляющих абсурд, или дипластию. Этому противоречивому
объединению соответствует какая-то эмотивная реакция, которая свидетельствовала
об абсурде и нуждалась в н ем. Следом этого остается факт, выраженный в
т.наз. законе А. Элькоста: всякое человеческое чувство в норме амбивалентно
(внутренне противоречиво). Дипластия воспроизводит как раз то одновременное
наличие двух противоположных друг другу раздражений, которое "срывает"
нормальную высшую нервную деятельность у животных.
Животное имеет дело либо с "тем же" раздражителем, не отличая новый
от прежнего, т.е. пренебрегая их различиями, либо "не с тем" , т.е. дифференцируемым.
Напротив, то отождествление, о котором идет речь, ничего общего не имеет
с их смешением: где есть смешение, там нет удвоения, нет обобщения. Дипластия
- такая операция, где между двумя предметами или представлениями налицо:
1) очевидное различие или независимое бытие и
2) сходство или слияние; если нет и того и другого хоть в какой-то степени
- отождествление невозможно.
Создание дипластий - сублогика; преодоление дипластий - формальная логика.
Преодоление дипластий можно определить также, как деабсурдизацию абсурда.
Обычно абсурд (бессмысленность, нелепость) выступает просто как невыполнение
условий логики. Но можно и перевернуть: логика - это невыполнение условий
абсурда. И получится тогда более широкое обобщение. Условия абсурда - это
противопоставления трем основным законам логики:
1) обязательность многозначности (минимум двусмысленности), т.е. <А
не равно А>,
2) обязательность противоречия,
3) вместо "или-или" - "и-и".
В таком случае, всякую логичность следует рассматривать как нарушение
этих правил. Далее, есть возможность эти формулировки свести к одной позитивной.
А именно, формулой абсурда может служить А = В. Два элемента - А и В -
различны, но они и тождественны.
Оба элемента пары, по определению, должны быть столь же несовместимы
друг с другом, как нейрофизиологические явления возбуждения и торможения.
И в самом тесном слиянии они не смешиваются. Собственно, к физиологическому
антагонизму возбуждения и торможения восходит всякое явление функциональной
оппозиции в человеческой психике, включая речь (фонологическая и синтаксическая
оппозиция). Но человек в дипластий не может сливать возбуждение и торможение,
- он может сливать в дипластий два раздражителя противоположного знака.
Эта спайка - явление особого рода: в глубоком прошлом бессмыслица внушала
священный трепет или экстаз, с развитием же самой речи, как и мышления,
бессмысленное провоцирует усилия осмысления. "Речь есть не что иное, как
осмысление бессмысленного". Дипластия под углом зрения физиологических
процессов - это эмоция, под углом зрения логики - это абсурд...
Но это не значит, что дипластия принадлежит исчезнувшему прошлому. Прошлое
живет. Не видно, чтобы люди склонны были отказаться от ее чар, лежащих
во всем, что священно и таинственно, что празднично и ребячливо. Растущий
строгий ум туго и многообразно переплетен в цивилизациях мира с доверчивым
бездумьем и с причудливыми фантазиями.
