ПЕРЕХОД ГРАНИЦЫ. ПЕРСИЯ. ПЕРВОЕ ПОКУШЕНИЕ. МОСКВА ТРЕБУЕТ ВЫДАЧИ. ЧЕКА
ЗА РАБОТОЙ - АГАБЕКОВ. ХОШТАРИЯ И ТЕЙМУРТАШ. ЧЕРЕЗ ПЕРСИЮ. ДУЗДАБ. ИНДИЯ.
МАКДОНАЛЬД И ЛЕНА ГОЛЬДФИЛЬДС. Я ЕДУ ВО ФРАНЦИЮ
Вечером 31 декабря мы с Максимовым отправляемся на охоту.
Максимов, собственно, предпочел бы остаться и встретить Новый год в
какой-либо веселой компании, но он боится, что его начальство (ГПУ)
будет очень недовольно, что он не следует за мной по пятам. Мы
приезжаем по железной дороге на станцию Лютфабад и сразу же являемся
к
начальнику пограничной заставы. Показываю документы, пропуска направо
охоты в пограничной полосе. Начальник заставы приглашает меня принять
участие в их товарищеской встрече Нового года. Это приглашение из
вежливости. Я отвечаю, что, во-первых, я приехал на охоту, предпочитаю
выспаться и рано утром отправиться на охоту в свежем виде; во-вторых,
они. конечно, хотят выпить в товарищеском кругу; я же ничего не пью
и
для пьющих компаний совершенно не подхожу. Мы отправляемся спать.
На другой день, 1 января рано утром, мы выходим и идем прямо на
персидскую деревню. Через один километр в чистом поле и прямо на виду
пограничной заставы я вижу ветхий столб: это столб пограничный, дальше
- Персия. Пограничная застава не подает никаких признаков жизни - она
вся мертвецки пьяна. Мой Максимов в топографии мест совершенно не
разбирается и не подозревает, что мы одной ногой в Персии. Мы
присаживаемся и завтракаем.
Позавтракав, я встаю; у нас по карабину, но патроны еще все у
меня. Я говорю: "Аркадий Романович, это пограничный столб и это -
Персия. Вы - как хотите, а я - в Персию, и навсегда оставляю
социалистический рай - пусть светлое строительство коммунизма
продолжается без меня". Максимов потерян: "Я же не могу обратно - меня
же расстреляют за то, что я вас упустил". Я предлагаю; "Хотите, я вас
возьму и довезу до Европы, но предупреждаю, что с этого момента на
вас
будет такая же охота, как и на меня". Максимов считает, что у него
нет
другого выхода - он со мной в Персию.
Мы приходим в деревню и пытаемся найти местные власти. Наконец
это нам удается. Власти заявляют, что случай далеко превышает их
компетенцию и отправляют гонца в административный центр, который
находится в двадцати километрах. Гонец возвращается поздно вечером
-
мы должны ехать в этот центр. Но местные власти решительно
отказываются организовать нашу поездку ночью, и нам приходится
ночевать в Лютфабаде.
Тем временем информаторы Советов переходят границу и пытаются
известить пограничную заставу о нашем бегстве через границу. Но
застава вся абсолютно пьяна и до утра 2 января никого известить не
удается. А утром 2 января мы уже выехали в центр дистрикта и скоро
туда прибыли. Не подлежит никакому сомнению, что, если бы это не было
1 января и встреча Нового года, в первую же ночь советский вооруженный
отряд перешел бы границу, схватил бы нас и доставил обратно. Этим бы
моя жизненная карьера и закончилась.
В центре дистрикта меня ждет новый необыкновенный шанс. Это -
начальник дистрикта, Пасбан. В отличие от всей остальной местной
персидской администрации, трусливой, ленивой, подкупной и ко всему
равнодушной, это человек умный, волевой и решительный. Оказывается,
он
прошел немецкую школу во время мировой войны.
Он должен нас отправить в столицу провинции (Хорасана) - в Мешед.
Он мне объясняет, что между нами и Мешедом горы в 3000 метров высотой.
Колесная дорога только одна; она идет в обход гор, приближаясь к
Ашхабаду, и против Ашхабада проходит сквозь горы по глубокому ущелью
и
перевал через город Кучан, и затем идет налево к Мешеду. Послать вас
по колесной дороге в Мешед, значит послать вас на верную смерть: с
сегодняшнего дня будет дежурить отряд чекистов с автомобилем, который
вас схватит и вывезет в Советскую Россию. Единственный ваш шанс - идти
напрямик через горы. Здесь нигде дороги нет. Есть тропинки, по которым
летом жители иногда идут через горы. Сейчас зима, все занесено
глубоким снегом. Но вы должны попробовать. Большевики в горы пойти
не
рискнут. Я вам дам проводников и горных лошадок. Не питайте никакого
доверия к проводникам; питайте полное и неограниченное доверие к
горным лошадкам - они найдут дорогу.
Снаряжается караван, мы начинаем подъем в горы.
Странствование через горы, снега, обвалы, провалы и кручи
продолжается четыре дня. Двадцать раз мы обязаны жизнью маленьким
умным лохматым горным лошадкам, которые карабкаются, как кошки по
невероятным обрывам, вдруг скользят по краю кручи и сразу падают на
живот, расставив все четыре лапы во все стороны, и этим удерживаясь
от
падения вниз по крутому склону. Вконец измученные, мы спускаемся
наконец на пятый день в долину Мешеда и уже в его предместьях выходим
на автомобильную дорогу. Здесь циркулирует грузовик на правах
автобуса. Мы попадаем в него вовремя, занимаем задние места, сейчас
же
за нами в автобус садятся два чекиста, но они вынуждены занять места
перед нами. Они, вероятно, полагают, что мы вооружены и ничего себе
не
позволяют. Мы доезжаем до Мешеда, и автобус довозит нас почему-то до
гостиницы. Нам объясняют, что это - единственный отель европейского
типа в городе; туземцы останавливаются в караван-сараях. Мы очень
устали и мечтаем о хорошей кровати. Перед сном в ресторане отеля
пробуем выпить кофе. Когда кофе подан и мой спутник уже готов его
пить, я останавливаю его: от кофе идет сильный запах горького миндаля
- это запах цианистого калия. От кофе мы отказываемся и подымаемся
в
нашу комнату. Директор отеля, армянин Колтухчев, объясняет нам, что
свободна только одна комната, в которую он нас и ведет. У нее
почему-то нет ни замка, ни задвижки - они "в починке"; я вижу
свободные комнаты, но Колтухчев говорит, что они задержаны клиентами.
Мы наскоро баррикадируем дверь в нашей незакрывающейся комнате при
помощи стульев и с наслаждением растягиваемся на настоящих кроватях.
Сон наш длится недолго. Нас будит сильный стук в дверь.
"Полиция". Мы протестуем, но нас доставляют в центральную полицию
города ("назмие"), объясняя нам, что это для нашей же пользы.
Начальник полиции, жесткий и сухой службист, по-русски не говорит.
Он
нас водворяет в своем кабинете и исчезает. Его помощник, чрезвычайно
симпатичный перс, учился в России и хорошо говорит по-русски. От него
мы наконец узнаем, в чем дело. Оказывается, с нашим приездом в Мешед
началась необычайная суматоха во всех советских организациях.
Информаторы полиции, следящие за советчиками, видели, как советский
военный агент Пашаев, встретясь с советским агентом Колтухчевым
(директором нашей гостиницы), передал ему револьвер и еще что-то
(очевидно, яд). Полиция, сообразив в чем дело, устроила засаду под
нашей дверью. Ночью Колтухчев подымался с револьвером, чтобы нас
ухлопать (вслед за чем его обещали сейчас же вывезти в советскую
Россию), но под нашей дверью его арестовали, а нас перевезли в
полицию.
На другое утро меня принимает губернатор Хорасана. Это - старый,
хитрый и флегматичный перс. Он смотрит на меня с любопытством, но
говорит мало. По-русски он не говорит, и мы объясняемся через
переводчика. Я говорю переводчику: "Скажите, пожалуйста, господину
губернатору, что Персия, как всякая цивилизованная страна, конечно,
предоставляет право убежища политическим эмигрантам..." Вместо того,
чтобы переводить, переводчик меня спрашивает: "А кто вам сказал, что
Персия - цивилизованная страна?" Я говорю: "Кто сказал, это неважно,
а
вы переводите так, как я говорю". Он чешет за ухом: "Дело в том, что
губернатор может подумать, что вы над ним насмехаетесь". - "А вы все
ж
таки переводите, как я сказал".
Губернатор, выслушав меня, отвечает мне, что вопрос обо мне он
решить не может, что этот вопрос должно решать правительство, что он
отправит правительству подробное донесение, а пока будут приняты все
меры по моей безопасности, и что мне надо ждать ответа из Тегерана.
Мы окончательно поселяемся в кабинете начальника полиции. Полиция
имеет вид средневековой квадратной крепости с одним только входом.
Помощник начальника полиции показывает мне на племя диких курдских
всадников, расположившихся лагерем на площади перед полицией. Племя
это нанято большевиками; задача его - при моем выходе из полиции
налететь, зарубить и ускакать. Но полиция это хорошо понимает; и
вообще-то я из полиции почти что не выхожу, а если выхожу, то под
сильной охраной.
Переговоры с Тегераном сильно затягиваются. Мой помощник
начальника полиции держит меня в курсе дела. Затягиваются, собственно,
переговоры между Тегераном и Москвой, которая требует моей выдачи.
Все последние годы между Персией и СССР были всегда три-четыре
спорных вопроса, по которым ни одна сторона не уступала, настаивая
на
своем праве. Это были вопросы о рыбных промыслах в пограничной зоне
на
Каспийском море (много икры), о нефтяных промыслах, и в особенности
о
линии границы, которая определяла, кому принадлежит очень богатый
нефтью пограничный район. За мою выдачу Сталин соглашается уступить
персам по всем этим спорным вопросам, и, кажется, персидское
правительство склоняется к тому, чтобы меня выдать. Мой милый перс
сообщает мне об этом с глубоким прискорбием.
В то же время параллельно переговорам правительства идет
собственная работа ГПУ. 2 января наконец проснувшаяся застава доложила
Ашхабаду о моем бегстве. Заработал телефон с Москвой, Ягода, видимо
проявил необычайную энергию, Сталин приказал меня убить или доставить
в Россию во что бы то ни стало. В Персию был послан отряд, который
ждал меня по дороге в Кучан, но так и не дождался. На аэроплане из
Тегерана в Мешед прилетает резидент ГПУ в Персии Агабеков, и ему сразу
же переводятся большие средства на организацию моего убийства.
Агабеков энергично берется за работу. Подготовка идет по разным
линиям, и успешно (обо всем этом в 1931 году в своей книге расскажет
сам Агабеков). И когда все готово, вдруг Агабеков получает приказ из
Москвы - все остановить. Агабеков не понимает, почему, когда все
подготовлено. Он очень обескуражен. Он не знает, что Москва получила
заверения о моей выдаче, переданные по линии, о которой он не
догадывается.
Интересна дальнейшая история Агабекова. В 1930 году он
переводится резидентом ГПУ в Турцию, на место Блюмкина. В это время
он
сильно подозревает, что если его отзовут в Москву, то это для того,
чтобы, его расстрелять. К тому же он переживает роман своей жизни:
он
влюбился в молоденькую чистейшую англичаночку, которой он признается,
что он чекист и советский шпион. Англичаночка приходит в ужас и из
Турции возвращается в Англию. Агабеков покидает свой чекистский пост
и
по подложным документам следует за нею. Родители ее сообщают обо всем
этом властям, и Агабекову приходится уехать во Францию. Здесь
становится очевидным, что он с Советами порвал. По требованию Советов
его из Франции высылают (основание есть - он приехал во Францию по
подложным документам), и ему в конце концов дает убежище Бельгия. Он
пишет книгу "Чека за работой", которая выходит на русском и на
французском языках. В ней одна глава - страниц десять-пятнадцать
посвящена подробному рассказу, как он организовывал мое убийство. В
1932 году я имею возможность его встретить в Париже. У него вид и
психология типичного чекиста.
Он живет в Бельгии, и начальник бельгийской полиции барон
Фергюльст рассказывает мне, чем его покорил Агабеков. Полиция,
конечно, обращается к нему, как к специалисту по вопросам советского
шпионажа. Как-то в результате какого-то ловко организованного Советами
инцидента бельгийская дипломатическая почта попадает на час в руки
Советов. Но бельгийские власти успокаиваются - все конверты
дипломатической почты возвращаются в целости и сохранности, прошитые
и
запечатанные. "А ГПУ их все-таки прочло", - говорит Агабеков.
Фергюльст отвечает, что это невозможно. Агабеков предлагает: возьмите
какой-нибудь документ, положите в конверт, прошейте, запечатайте,
дайте мне на полчаса. Так и делается. Агабеков берет пакет, удаляется.
Через полчаса он возвращается и возвращает Фергюльсту пакет в целости
и сохранности. Но сообщает точно содержание документа.
За Агабековым ведется правильная охота. В 1937 году во время
испанской гражданской войны большевики находят слабое место Агабекова
(он остался чекистом, ничем не брезгует и не прочь заработать на
продаже красным картин, награбленных ими в Испании в церквях или у
буржуев); под этим предлогом чекисты через подставных лиц заманивают
его на испанскую границу, дают удачно пройти двум выгодным операциям,
где он зарабатывает немало денег. Все это для того, чтобы во время
третьей он попал на границе в ловушку. Его убивают, и труп его,
затянутый на испанскую территорию в горы, находят только через
несколько месяцев.
Мой милый помощник начальника полиции приходит совсем
расстроенный. Из Тегерана от правительства получен приказ привезти
меня в Тегеран, а по сопровождающим этот приказ сведениям переезд не
предвещает для меня ничего хорошего; мой милый перс считает, что я
буду выдан большевикам.
Пора мне переходить в атаку.
До революции в Персии был Русско-Персидский банк. Как мне
говорили в Ашхабаде, будущий шах служил в те времена в вооруженной
охране банка. После большевистской революции банк заглох, но с НЭПом
возобновилась торговля с Персией, и все торговые дела шли через банк,
который практически их монополизировал. Во главе банка стоял некий
Хоштария, который установил с Советами очень хорошие отношения. Он
часто приезжал в Москву, и его принимал директор Государственного
Банка, которым в то время был Пятаков. В один из своих визитов
Хоштария говорит Пятакову: "Хотело ли бы ваше правительство, чтобы
вашим агентом стал - конечно, за высокую мзду - один из наиболее
видных и влиятельных министров персидского правительства, к тому же
личный друг шаха?" Пятаков ответил, что в принципе это очень
интересно, но каковы условия? Хоштария назвал денежные условия такого
сотрудничества, но кроме того, потребовал чтобы кроме Пятакова и
Политбюро (он, видимо, недурно был осведомлен о подлинном механизме
советской власти), это оставалось никому неизвестным. "Даже ГПУ?" -
спросил Пятаков.- "В особенности ГПУ. Это основное условие. Если ГПУ
будет в курсе дела, рано или поздно какой-то сотрудник ГПУ бежит от
вас, откроет секрет, и это будет стоить головы и министру, и мне".
Пятаков обещал войти с докладом в Политбюро.
Что он и сделал. Условия были приняты, главное требование было
уважено - об этом советском агенте знали только члены Политбюро,
Пятаков, через которого шла связь, и, понятно, я как секретарь
Политбюро. И министр Двора, Теймурташ, личный друг шаха, стал агентом
Москвы. Ему заплатили чрезвычайно ловкой комбинацией (Пятаков
докладывал: Хоштария на подставное лицо покупает огромное имение: при
этом покупатель будто бы не имеет все нужные средства и на остаток
гипотекирует имение в Русско-Персидском Банке; затем он вовремя не
может уплатить ни проценты, ни ссуду. Банк предлагает Теймурташу
выкупить имение только за цену гипотеки и в кредит; но и эту небольшую
сумму ему не надо вносить, Хоштария продает маленькую часть имения,
и
этим покрывает долг. Кажется, так операция и была проведена). И
Теймурташ стал богатым человеком.
Москва его не тормошила по пустякам. Он держал Москву в
известности только по самым важным и основным вопросам политики
персидского правительства. Но, видимо, сейчас по вопросу о моей выдаче
он был мобилизован и употреблял свое влияние, чтобы убедить,
правительство, что надо пользоваться случаем - цена, которую за меня
предлагала Москва, достаточно высока. После извещения о моей поездке
в
Тегеран я переждал день, чтобы дождаться пятницы, - в Персии этот день
соответствовал нашему воскресенью - учреждения закрыты, все отдыхают.
Я вызвал начальника полиции. Его в городе нет, он на даче. Тогда
помощника начальника полиции. Он прибыл. Я ему сказал, что хочу
экстренно видеть губернатора Хорасана. Его тоже нет в городе, он на
даче (этого я и хотел). Так как дело очень важное и мне нужно срочно
передать властям секрет большой важности, я прошу, чтобы меня сейчас
же принял "эмилякшер" (командующий Хорасанским военным округом).
Эмилякшер ответил, что он меня ждет.
Я знал, что будучи персом, он учился еще до войны в русском
военном училище и, таким образом, был русским офицером и хорошо
говорил по-русски. Кроме того, он был близок к шаху.
Эмилякшеру я сказал, что мне известно (как, вероятно, и ему), что
правительство вызывает меня в Тегеран и, кажется, склонно меня выдать
большевикам. Я не думаю, что вы этой операции сочувствовали бы.
Эмилякшер ответил, что это дело правительства и дело политическое,
он
же военный, занимается военными делами и к этому никакого отношения
не
имеет.
Я спросил, может ли он мне оказать одну услугу. "Вероятно, во
время поездки меня будет сопровождать вооруженная охрана, которую
дадите вы?" Эмилякшер подтвердил - меня будет сопровождать
унтер-офицер и четыре солдата. "Можете ли вы выбрать всех пятерых так,
чтобы они были неграмотны?" Эмилякшер улыбнулся: в Персии, где 80%
населения было неграмотным, это не представляет никакого труда. Это
он
мне обещает. "Теперь перейдем к очень важному делу, по которому я
хотел вас видеть. Я прошу вас немедленно отправиться в Тегеран,
повидать лично шаха и лично, наедине сказать ему, что министр Двора
Теймурташ - советский агент". - "Это совершенно невозможно. Теймурташ
- самый влиятельный член правительства и личный друг шаха". - "Тем
не
менее, это верно". И я привел ему все доказательства. На другой же
день эмилякшер вылетел в Тегеран и сделал доклад шаху. Шах произвел
следствие - проверку моих доказательств. Проверка их полностью
подтвердила. Теймурташ был арестован и предан военному суду по
обвинению в государственной измене. Суд приговорил его к смертной
казни.
В один из ближайших дней я и Максимов отбыли на автомобиле с
унтером и четырьмя солдатами. Дорога шла на юг. В 40 километрах от
Мешеда дорога разветвляется - вправо она идет на Тегеран, прямо на
юг
она идет к Дуздабу на индийской границе. Я приказал ехать на юг. Унтер
был очень удивлен. "Мне сказали, что мы едем в Тегеран". - "Тебе это
сказали, чтобы сбить с толку большевиков; но мы едем в Дуздаб".
Растерянный унтер не знал, что делать. Я его спрашиваю: "У тебя есть
препроводительный пакет?" - "Да". Он вынимает пакет из-за пазухи, -
"Вот смотри, пакет адресован властям в Дуздабе. Читай". - "Да я
неграмотный". - "Ну, кто-нибудь из солдат пусть прочтет". Все солдаты
тоже неграмотны. "Ну, одним словом, я беру это на свою ответственность
- мы едем в Дуздаб".
Четыре дня наш бодрый перегруженный додж шел по чему-то, очень
отдаленно напоминающему дороги. Как говорят персы: "Бог потерял
дорогу, а шофер нашел". Ехали по тропинкам, полям, пересохшим руслам
речонок. Но в конце концов все же доехали до Дуздаба. Солдаты с
винтовками оказались очень кстати - по дороге какие-то банды ничего
не
имели против того, чтобы ограбить путешественников в автомобиле, но
вид солдат с винтовками сразу их успокаивал.
Губернатор Дуздаба получив пакет, адресованный, вероятно,
тегеранским (или военным) властям, ничего не понял. Я его попросил
отпустить солдат, которые тут не при чем, так как это я дал
распоряжение сопровождавшей меня охране ехать в Дуздаб. Он сказал,
что
должен запросить инструкции у Тегерана, а пока предоставил в наше
распоряжение маленький, довольно обособленно стоявший домик. Так как
по общему мнению телеграммы в Персии ходили на верблюдах, то я
полагал, что переписка губернатора с центром даст мне достаточно
времени, чтобы подготовить следующий шаг - перейти еще одну границу
-
индийскую, и сделать это, конечно, не спрашивая разрешения у
персидских властей.
Но, оказалось, что я ошибся, считая, что у меня много времени. На
второе утро нашего пребывания в домике, когда мы, сидя на завалинке,
обсуждали положение, вдруг подъехал автомобиль, из которого выскочили
два субъекта чекистского вида с револьверами. Мы ретировались внутрь
домика с рекордной быстротой. Очевидно, чекисты решили, что сейчас
же
из дома последует стрельба, потому что с такой же быстротой они
бросились в автомобиль и спешно отбыли. Если б они знали, что у нас
никакого оружия не было, события бы развернулись, по-видимому, совсем
иначе.
Во всяком случае, стало ясно, что надо спешить. В Дуздабе был
английский вице-консул, основная деятельность которого заключалась
в
скупке и беспошлинной отправке в Англию персидских ковров. При этом
разведку и информацию наладили ему, по видимости, большевики, Когда
я
попытался его видеть, он меня принять отказался. Потом (уже в Индии)
было выяснено, что его большевистские информаторы доложили ему, что
мы
- немецкие агенты. Прямо перед нами была огромная, персами отнюдь не
охраняемая граница с Белуджистаном. Не охраняемая, так как за ней шла
Белуджская пустыня, сухая и выжженная солнцем. Но для англичан по ту
сторону границы несло некоторую охрану полудикое белуджское племя.
Надо было быстро найти пути. На рынке Дуздаба я разговорился с
индусскими торговцами, спрашивая у них, какой из местных индусских
коммерсантов - человек англичан и пользуется их доверием. Мне на
такого указали. Я предложил ему отвезти меня в распоряжение
сторожевого белуджского племени по ту сторону границы. Что он с
наступлением ночи и сделал, отвезя нас на автомобиле к белуджам.
С предводителем племени я быстро сговорился. Он снарядил караван
из трех-четырех воинов и нескольких верблюдов и мы отправились через
белуджскую пустыню. Надо в скобках заметить, что когда мы покинули
советский рай, у нас не было ни гроша денег, и до сих пор все
путешествия шли за счет Его Величества Шаха, а с этого момента - за
счет Его Грациозного Величества Английского Короля. По крайней мере,
ни я, ни вождь племени не имели на этот счет никаких сомнений.
Было так жарко, что наш караван мог идти только ночью. При этом
езда на верблюде выворачивает вас наизнанку, и добрую часть пути вы
предпочитаете делать пешком. Мой спутник Максимов к тому же поссорился
с какой-то верблюдихой, грубо пнув ее ногой в морду. Верблюдиха ничего
не сказала, но в пути старалась занять позицию за его верблюдом и
держась на расстоянии двух-трех метров, чтобы он не мог достать ее
ногой, очень метко в него плевала. К его советскому словарю она была
равнодушна. Это было наше третье путешествие: первое - через горы на
лошадях, второе - через Персию на автомобиле, третье - через
Белуджскую пустыню на верблюдах. По странному совпадению каждое из
них
длилось четыре дня. На пятое утро мы вышли на железнодорожную линию
и
я обратился к местному английскому резиденту.
Английский язык мой оставлял желать лучшего, и что и как понял
резидент из разговора, не знаю. Но он сейчас же отправил в Симлу
длиннейшую телеграмму, и на другой день за мной пришел салон-вагон,
в
котором вице-король и министры Индии обычно совершали свои служебные
поездки. После верблюдов этот способ сообщения был очень приятен. В
особенности ванна; и повар почтительно осведомлялся, какое меню нам
будет угодно.*
Зимняя столица Индии была в Дели; но летом там так жарко, что
англичане выстроили себе на отрогах Гималаев, на высоте 3000 метров,
летнюю столицу - Симлу. Это был чисто административный искусственный
город: кроме правительственных учреждений, там был только
обслуживающий персонал и магазины. Иностранцы туда, кажется, вообще
не
допускались.
Англичане приняли меня хорошо, поселили нас в хорошем отеле. Вид
у наших, костюмов после наших путешествий был очень непрезентабельный.
Англичане нашли элегантный выход из положения. В штабе английской
армии Индии шла экзаменационная сессия для офицеров штаба по русскому
языку. Я был приглашен в число экзаменаторов и на полученный гонорар
не только сделал себе и Максимову новые костюмы, но и имел достаточно
денег на мелкие расходы.
Мы прибыли в Индию уже в начале апреля. Началась переписка с
Лондоном. Длилась она очень долго. Местные власти понимали, что я
представляю россыпи всяких сведений о Советской России и что я вовсе
не собираюсь делать из них секрета, а, наоборот, считаю своим долгом
делиться ими со всякими противниками коммунизма. Но, очевидно, не имея
возможности их использовать, они предпочли предоставить эксплуатацию
этих россыпей квалифицированным людям метрополии, а пока что оставляли
меня в покое.
Свободного времени у меня было много. Я себя чувствовал здесь в
безопасности и гулял по окрестностям Симлы. Во время одной из прогулок
я пришел в какой-то индусский храм, из которого навстречу мне высыпало
оживленное обезьянье племя. К моему удивлению, глава племени подошел
ко мне и протянул руку. Пораженный такой вежливостью, я протянул ему
свою. Тут все выяснилось. Приходящие туземцы приносят этим священным
животным всякие лакомства, и глава племени искал в моей руке, что я
ему принес.
Переговоры о продолжении моего пути (в Европу) я вел с
начальником Интеллидженс Сервис Индии сэром Айзенмонджером. Он тоже
был для меня источником удивления, на этот раз чрезвычайно приятного.
Это был совершенный джентльмен абсолютной порядочности. Между тем его
работой была разведка и контрразведка, то, что делало и наше ГПУ.
Сопоставляя этого джентльмена с гепеушной сволочью, я поражался
разнице.
В ожидании новостей из Лондона я читал, и насколько позволяла
жара, играл в теннис.
Сэр Айзенмонджер плохо объяснял мне, почему так долго длится
переписка с Лондоном. Во всяком случае, я понимал, что правительство
затягивает это дело потому, что английская рабочая партия, чрезвычайно
в это время прокоммунистичсская, во главе со своим лидером
Макдональдом собирается использовать историю со мной, чтобы причинить
правительству всякие неприятности, и в частности, неприятные прения
в
палате, которых правительство хочет избежать и поэтому всячески мое
дело затягивает.
Мне очень хотелось вылить в прессе хороший ушат холодной воды на
горячий прокоммунизм Макдональда и рабочей партии. И ушат был у меня
в
руках. Но я вовсе не был уверен, что если я его передам Айзенмонджеру,
из этого что-нибудь получится, и я сохранял свое оружие для лучших
времен. А оружие заключалось в следующем.
Когда Советы ввели свою жульническую концессионную политику, в
числе пойманных на эту удочку оказалась английская компания
Лена-Гольдфильдс.
Компании этой до революции принадлежали знаменитые золотые
россыпи на Лене. Октябрьская революция компанию этих россыпей лишила.
Россыпи не работали, оборудование пришло в упадок и было разрушено.
С
введением НЭПа большевики предложили эти россыпи в концессию. Компания
вступила в переговоры. Большевики предложили очень выгодные условия.
Компания должна была ввезти все новое оборудование, драги и все
прочее, наладить производство и могла на очень выгодных условиях
располагать почти всем добытым золотом, уступая лишь часть большевикам
по ценам мирового рынка. Правда, в договор большевики ввели такой
пункт, что добыча должна превышать определенный минимум в месяц; если
добыча упадет ниже этого минимума, договор расторгается и оборудование
переходит в собственность Советам. При этом советские власти без труда
объяснили концессионерам, что их главная забота - как можно большая
добыча, и они должны оградить себя от того, что концессионер по
каким-то своим соображениям захотел бы "заморозить" прииски. Компания
признала это логичным, и этот пункт охотно приняла - в ее намерениях
отнюдь не было "заморозить" прииски, а, наоборот, она была
заинтересована в возможно более высокой добыче.
Было ввезено все дорогое и сложное оборудование, английские
инженеры наладили работу, и прииски начали работать полным ходом.
Когда Москва решила, что нужный момент наступил, были даны
соответствующие директивы в партийном порядке и "вдруг" рабочие
приисков "взбунтовались". На общем собрании они потребовали, чтобы
английские капиталисты им увеличили заработную плату, но не на 10%
или
на 20%, а в двадцать раз. Что было совершенно невозможно. Требование
это сопровождалось и другими, столь же нелепыми и невыполнимыми. И
была объявлена общая забастовка.
Представители компании бросились к местным советским властям. Им
любезно разъяснили, что у нас власть рабочая, и рабочие вольны делать
то, что считают нужным в своих интересах; в частности, власти никак
не
могут вмешаться в конфликт рабочих с предпринимателем и советуют
решить это дело полюбовным соглашением, переговорами с профсоюзом.
Переговоры с профсоюзом, понятно, ничего не дали: по тайной инструкции
Москвы профсоюз ни на какие уступки не шел. Представители компании
бросились к центральным властям - там им так же любезно ответили то
же
самое - у нас рабочие свободны и могут бороться за свои интересы так,
как находят нужным. Забастовка продолжалась, время шло, добычи не
было, и Главконцесском стал напоминать компании, что в силу
вышеупомянутого пункта договор будет расторгнут и компания потеряет
все, что она ввезла.
Тогда компания Лена-Гольдфильдс наконец сообразила, что все это -
жульническая комбинация и что ее просто-напросто облапошили. Она
обратилась в английское правительство. Вопрос обсуждался в английской
Палате. Рабочая партия и ее лидер Макдональд были в это время
чрезвычайно прокоммунистическими; они ликовали, что есть наконец
страна, где рабочие могут поставить алчных капиталистов на колени,
а
власти страны защищают рабочих. В результате прений английское
правительство обратилось к советскому с нотой.
Нота обсуждалась на Политбюро. Ответ, конечно, был в том же
жульническом роде, что советское правительство не считает возможным
вмешиваться в конфликты профсоюза с предпринимателем - рабочие в
Советском Союзе свободны делать то, что хотят. Во время прений берет
слово Бухарин и говорит, что он читал в английских газетах отчет о
прениях, происходивших в Палате общин. Самое замечательное, говорит
Бухарин, что эти кретины из рабочей партии принимают наши аргументы
за
чистую монету; этот дурак Макдональд произнес горячую филиппику в этом
духе, целиком оправдывая нас и обвиняя Компанию. Я предлагаю послать
товарища Макдональда секретарем Укома партии в Кыштым, а в Лондон
послать премьером Мишу Томского. Так как разговор переходит в шуточные
тона, Каменев, который, председательствует, возвращает прения на
серьезную почву и, перебивая Бухарина, говорит ему полушутливо: "Ну,
предложения, пожалуйста, в письменном виде". Лишенный слова Бухарин,
не успокаивается, берет лист бумаги и пишет:
"Постановление Секретариата ЦК ВКП от такого-то числа.
Назначить т. Макдональда секретарем Укома в Кыштым, обеспечив
проезд по одному билету с т. Уркартом.
Т. Томского назначить премьером в Лондон, предоставив ему
единовременно два крахмальных воротничка".
Лист идет по рукам, Сталин пишет: "За. И. Сталин". Зиновьев "не
возражает". Последним "голосует" Каменев и передает лист мне "для
оформления". Я храню его в своих бумагах.
Опубликовать бы все это в печати - это был бы хороший удар по
этим безмозглым прокоммунистам и по Макдональду. Но это надо сделать
толково. Пока не вижу как.
В один прекрасный день, играя в Симле в теннис, я жду со своим
случайным партнером, когда кончится предыдущая партия и освободится
для нас площадка. Собеседник мой - рыжий ирландец. Он знает, кто я,
и
задает вопросы о Советской России. В пять минут разговора я убеждаюсь,
что он человек чрезвычайно умный, с живой мыслью, прекрасно
осведомленный о Советской России и очень хорошо разбирающийся в
советских делах. Я спрашиваю у других партнеров, кто это. Это -
О'Хара, министр внутренних дел Индии. Вот это человек для моей
бухаринской бумажки. Я говорю ему, что у меня есть к нему важное дело.
Назначено свидание на завтра.
Придя к нему, я показываю бумагу, перевожу ее и объясняю, в чем
дело. "Вы можете ее передать нашему правительству?" Я говорю, что это
как раз мое намерение. "И вы можете нам написать объяснительную
записку, объясняя, как все это произошло?" - "Конечно, могу". - "Вы
не
представляете, какую услугу вы оказываете Англии", - говорит О'Хара.
Бумага с объяснениями идет в Лондон.
Но вслед за тем ни в Индии, ни во Франции я не нахожу в печати ни
малейшего ее следа. По моей мысли английское правительство тори должно
воспользоваться случаем и передать ее в прессу. Это был бы хороший
удар по прокоммунистам. Но в прессе она не появляется.
Потом, уже будучи во Франции, я имею случай говорить с помощником
начальника Интеллидженс Сервис (я расскажу об этом дальше, это
учреждение обращается ко мне с просьбой произвести экспертизу
подложных протоколов Политбюро, которые фабрикует и продает ему ГПУ).
Я рассказываю ему о документе, который я передал О'Хара, и говорю,
что
было бы очень жаль, если бы он погиб где-нибудь в ящике письменного
стола. Он говорит, что он ничего не слышал о таком документе, но когда
будет в Лондоне, спросит у своего шефа. Через некоторое время,
вернувшись из Лондона, он сообщает мне о судьбе документа.
Документ, прибыв в Лондон попал прямо к премьер-министру. Вместо
того, чтобы передать его в печать, премьер-министр поступил гораздо
остроумнее. Он вызвал начальника Интеллидженс Сервис и сказал ему:
"Будьте добры, попросите аудиенцию у лидера оппозиции, мистера
Макдональда. В личной встрече передайте ему лично, в собственные руки,
этот документ, который я получил. Я считаю, что так как этот документ
касается лично мистера Макдональда, он должен быть передан лично ему".
Начальник Интеллидженс Сервис так и сделал.
Документ произвел на Макдональда чрезвычайное впечатление.
Макдональд был человек не такого уж блестящего ума, но человек глубоко
порядочный. Он был создателем и бесспорным лидером английской
социалистической партии. Он питал полнейшее доверие к русскому
большевизму и всячески его поддерживал бескорыстно и убежденно. Теперь
он узнал, что о нем думает Москва и узнал из документа совершенно
бесспорного. Он очень сильно пережил этот удар, на некоторое время
отошел от дел, уехав в родную Шотландию, но переварив все, стал таким
же убежденным антикоммунистом и пытался увлечь за собой партию.
Между тем, это оказалось не так легко. Когда он порвал с русским
коммунизмом, только часть партии пошла за ним, и притом меньшая. Но
это позволило создание в Англии во время тяжелого экономического
кризиса 1931 года правительства национального единения - меньшая часть
рабочей партии с Макдональдом плюс консерваторы имели большинство в
палате; консерваторы предоставили Макдональду возглавить правительство
- это было небывалое правительство тори и социалистов на базе
антикоммунизма. Надо сказать, что затем неустанной борьбой внутри
социалистической партии Макдональд постепенно перевел ее большинство
с
прокоммунистической позиции на антикоммунистическую.
Мое пребывание в Индии все более затягивается. Вдруг неожиданно
оказывается, что оно основано на недоразумении. В начале августа я
теряю терпение и начинаю подозревать, что английские власти меня водят
за нос и истинных причин запоздания мне не сообщают. Я говорю о моих
сомнениях Айзенмонджеру. Он, видимо, находит мои подозрения обидными
и, чтобы разуверить меня, показывает переписку по моему поводу - от
министра по делам Индии вице-королю. Собственно, он не должен ее
показывать, переписка секретна. Что в ней секретно, это то, что
англичане для индусов поддерживают миф, что вице-король - огромная
фигура с огромным авторитетом; на самом деле он - театральная фигура
и
подчинен министру по делам Индии, который им командует. Но не это меня
интересует. Я вижу из переписки, что все время остается в силе вопрос
о неприятностях, которые может причинить правительству в палате
оппозиция по моему поводу; но по какому поводу? Оказывается, потому,
что английское правительство даст мне право убежища в Англии. Но ведь
я никогда не выражал ни малейшего намерения ехать в Англию и никогда
об этом не просил. "Как, - удивляется Айзенмонджер, - но ведь вы в
первом же разговоре выразили желание ехать в Европу". - "Конечно, в
Европу, но не в Англию". Говоря о Европе, я не отдал себе отчета, что
для англичанина в Индии ехать в Европу, это и значит ехать в Англию.
И
все затруднения связаны именно с этим.
Я уверяю Айземонджера, что я не имею ни малейшего желания ехать в
Англию. "А куда же вы хотите?" - "Я хочу во Францию". - "Ах, как жаль,
что вы это сразу не сказали, вы бы уже давным-давно были во Франции".
Действительно, я еще в Москве решил, что я еду во Францию. По
старому довоенному путеводителю по Франции Ненашева я даже выбрал себе
отель, в котором я остановлюсь, приехав в Париж. Не зная Парижа и
полагая, что в Париже, как и в Москве, интереснее всего жить в самом
центре (что, конечно, совершенно неверно), я выбрал себе отель близ
Оперы и биржи, отель Вивьен на улице Вивьен.
Дальнейшие события разворачиваются очень быстро. Английское
правительство просит у французского предоставить мне право убежища
во
Франции. Французское соглашается, и французский консул в Калькутте
ставит мне постоянную визу на Проживание во Франции. И в середине
августа 1928 года я с моим Максимовым сажусь в Бомбее на пароход "Пэнд
О компании", двадцатитысячетонную "Малойю" и через две недели
путешествия высаживаюсь в Марселе. Беру поезд в Париж, приезжаю в
Париж и на Лионском вокзале говорю шоферу такси, наслаждаясь моментом,
который я предвидел еще в Москве: "Отель Вивьен на улице Вивьен".
У Тэффи есть такое очаровательное место: "В жаркий июльский день
1921 года из метро на площади Конкорд вышла личность в очень потертом
пиджачке и видавшей виды шляпе. Личность зажмурилась от жаркого
июльского солнца, постучала пальцами по парапету и сказала: "Все это
очень хорошо, но ке фер? фер то ке?" Так началась история русской
эмиграции".
[* Уже после того, как я все это написал, случайно
узнал, что моему
удачному переезду в Индию я был гораздо меньше обязан своей
инициативе, чем тому, что у меня был ангел-хранитель, о котором я не
подозревал: это был английский консул в Систане Скрин, который не без
труда убедил индийскую администрацию в необходимости моего переезда
в Индию.]
