Специальным приложением марксистской "правды"
была классовая теория государства, которая является в настоящее время официальной
идеологией советской власти. По всем известному и ныне излагаемому во всех
"политграмотах" марксистскому учению всякая "политическая власть в собственном
смысле слова есть организованная власть одного класса в целях угнетения
другого класса". Политическая власть в буржуазном государстве есть "комитет,
управляющий делами всего буржуазного класса". Государство, по словам Энгельса,
не есть "действительность нравственной идеи", как это утверждает Гегель.
Государство есть продукт общества на известной ступени развития; государство
есть признание, что это общество запуталось в неразрешимые противоречия
с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться
от которых оно бессильно. Такое, запутавшееся в противоречиях общество
создает орган для защиты своих интересов от внутренних и внешних нападений.
Этот орган и есть государственная власть. Едва возникнув, оно старается
стать в независимое отношение к обществу и тем более успевает в этом, чем
более оно является органом одного какого-нибудь класса и чем более оно
поддерживает господство этого класса. По мнению Энгельса, все исторические
известные нам государства были такими орудиями господства различных, сменявших
друг друга в истории классов: рабовладельцев в древности, феодального дворянства
в средние века, буржуазии в наше время. Тогда, когда с ходом общественного
развития исчезнут общественные классы и все производство сосредоточится
в руках объединенных рабочих, тогда государство исчезнет. Государство,
ставшее представителем не класса, а всего общества, делает себя ненужным
и излишним. Раз некого угнетать, не нужен и аппарат угнетения. Ставший
у власти пролетариат уничтожает все классовые различия и уничтожает себя
как класс. Тем самым уничтожается и система классового угнетения, носящая
имя государство.
Следует подчеркнуть, что эти воззрения на государство
как на организацию классовой борьбы и угнетения исповедуются не только
одними сторонниками Маркса. Подобную теорию государства строили и буржуазные
ученые, придавшие ей не менее оригинальную и интересную, но не пользующуюся
широким распространением формулировку. Так. австрийский социолог Гумплович,
подобно марксистам, утверждает, что "социальный мир с самого начала и повсюду
движется группами, группами приступает к деятельности, группами борется
и стремится вперед". Только первоначальной и основной, "естественной",
группой Гумплович считает не класс, а племенную группу, расу. Исторические
государства и произошли как результат покорения одних, слабых племен другими,
сильными. Поэтому по социальному составу своему всякое государство есть
властвование одних социальных групп над другими. Государства, возникшие
из борьбы племен, с течением времени превращают победителей в правящий
класс, а побежденных в класс рабочих и служащих. Взаимоотношение этих классов
и составляет внутреннюю жизнь государства.
Из новейших "буржуазных" ученых к ученикам Гумпловича
причисляет себя известный немецкий социолог Оппенгеймер, по словам которого
"государство на ранних ступенях своего существования является почти исключительно
социальным учреждением, которое навязывается группой победителей группе
побежденных с единственной целью урегулировать господство первой над второй
и предохранить себя от внутренних восстаний и внешних нападений". Установленный,
таким образом, государственный порядок не преследует никаких других целей,
кроме экономической эксплуатации. Также и не менее известный французский
юрист Дюги придерживается взгляда, что всякая государственная власть сводится
к простому физическому преобладанию одних людей и одних человеческих групп
над другими. Государственный порядок основан на способности одних внушать
свою волю другим. Везде, где мы устанавливаем в известной совокупности
людей наличность силы физического принуждения, там мы можем сказать, даже
должны сказать, что существует государство. Таким образом, взгляд на государство
как на продукт борьбы социальных групп и насилия одних над другими отнюдь
не есть какая-либо специальная теория, которая отличает "пролетарскую"
науку от "буржуазной". Взгляд этот в его различных вариантах широко распространен
среди современных ученых просто потому, что в нем много реальной, исторической
правды. Действительно, многие из известных нам исторических государств
произошли из покорения одних племен другими. Внутренние же политические
отношения живущих в государственном существовании народов полны проявлениями
классового угнетения и классовой борьбы. При известной узости умственного
и морального зрения за этой борьбой и за этим угнетением в государстве
уже больше ничего не видно, таким образом, государственная организация
и превращается, под известным углом зрения, в некоторый специальный аппарат
социального угнетения. Точка зрения эта особенно соблазнительна потому,
что другие стороны государственного бытия открываются только в результате
значительной умственной внимательности и умственного напряжения. Они не
так открыто бросаются в глаза, как отношения голого принуждения и насилия.
На самом деле, неужели государство со всеми его
сложнейшими и обширнейшими отправлениями целиком сводится к тому, что сильные
господствуют над слабыми и что один класс угнетает другой? Государство
строит школы, проводит железные дороги, заботится о здоровье граждан, улучшает
материальные основы их существования, но все это на самом деле есть классовая
борьба, тем более вредная, что она ведется в замаскированных формах! Если
последовательно провести этот взгляд, то придется признать, что в жизни
государств нет ни одного мероприятия, которое имело бы в виду не только
классовый, но и общий интерес. Нет, стало быть, никакого сотрудничества
между классами и нет никаких государственных задач, преследующих цели "самостоятельного,
нейтрального регулирования".
Наиболее бросается в глаза то, что всякое, даже
явное классовое государство принуждено защищать государственное целое от
внешней опасности и не может не устанавливать некоторых основ всеобщей
внутренней безопасности для всех граждан. При этом государство может явно
предпочитать интересы одних групп и ставить на второй план интересы других,
однако же оно перестает быть государством, если не устанавливает сколько-нибудь
постоянного мирного порядка жизни входящих в государство социальных групп
и классов. Государство отличается от простого поля сражения, где происходит
постоянная потасовка, тем, что в пределах государственного порядка устанавливается
некоторое перемирие, которое дает возможность более или менее устойчивым
формам жизни. Нормально государство берет на себя нейтральные задачи охраны
жизни, имущества, здоровья, внешней и внутренней безопасности и т.д. не
только имущих и сильных, но, хотя бы в неравной степени, и всех других.
Равным образом и государство, существующее на основе пролетарской диктатуры,
не могло не установить некоторого порядка общей жизненной безопасности
даже и для "буржуев". Окарнованный "буржуй" пролетарского государства все
же защищается от простого ограбления на улице так же, как и охраняется
рабочий. А простое убийство "угнетенного" рабочего капиталистического общества
так же карается судом, как и убийство "буржуя".
Наличность этих нейтральных целей государственной
жизни не может отрицаться и самими представителями классовой теории государства.
Сами сторонники теории экономического материализма принуждены признать,
что государство, по крайней мере в некоторые периоды своего существования,
есть некоторая, "стоящая над обществом" сила, которая "умеряет классовые
столкновения, держит их в границах порядка и таким образом препятствует
тому, чтобы борьба классов дошла до границ взаимного истребления"5.
Если у родоначальников марксизма такой взгляд на государство высказывался
мимоходом, то некоторые современные представители западного марксизма формулируют
его вполне отчетливо и даже прямо упрекают своих учителей, что для них
неясна была другая, мирная сторона государственной жизни, неясно было то,
что государство есть "порядок совместной жизни людей, существующий во взаимных
целях, - публичное общество или, по выражению Гегеля, организм, упорядочивающая
способность которого создала в общественной жизни благоприятную почву для
поднятия огосударствленных племен и народов до их теперешней культурной
стадии развития". Так говорят, впрочем, "меньшевики" и "соглашатели", которых
в советской России официально принято презирать; но к этому в более осторожной
форме склоняются и писатели советской школы. Классовое общество, говорит
один из них, есть система, построенная на началах борьбы, система дисгармонии.
Но как же, спрашивает он, такая дисгармоническая система способна существовать
как некоторое целое? Целого не может быть, если нет в нем некоторого единства.
В этом автор видит несомненное противоречие классового общества, умеряющееся
реально только тем, что органом классового общества является государство.
Государство и преследует цели сохранения существующей дисгармонической
системы; государство "компенсирует органический дефект классового общества
- отсутствие внутреннего единства". Все это есть замаскированное и тщательно
обезвреженное признание того, что государство несет с собой начало единства
и взаимности, что оно, следовательно, есть "замиренное общество" или союз
мира, может быть, мира несправедливого, но все-таки мира.
Эта "мирная" сторона государства отмечается и
буржуазными представителями классовой теории. Гумплович, например, отмечает,
что насильственный характер государства обнаруживается главным образом
на ранних ступенях государственного развития. С течением
времени внутренние отношения властвования необходимо смягчаются и власть
начинает преследовать не только личные, но общие, социальные цели. Оппенгеймер
тратит немало труда на доказательство простои мысли, что жизнь социального
целого определяется особой солидарностью его частей. Поэтому он хочет построить
"синтез" между теорией чистого насилия и теорией добровольного образования
государств, как о ней учили старые авторы школы естественного права и сторонники
теории общественного договора. Вся государственно-правовая теория Дюги
построена на том, что принятый им исходный взгляд на государство как на
продукт чистого физического насилия смягчается введением других, противоположных
начал - начала общественной солидарности и права. Одним словом, можно вполне
согласиться с мнением новейшего юриста, который говорит: "Громадная заслуга
социологического направления заключается в указании на общественные противоречия
внутри государственного целого и в ярком освещении образования классов
и отношений социальной взаимозависимости; однако ошибка его состоит в том,
что оно игнорирует существующую поверх всяких противоречий солидарность
интересов организованного в государство народа и недооценивает те факторы,
которые в противоположность классовым противоречиям оправдывают и защищают
соборные задачи государства".
Если перейти от теории к чисто практическим течениям
в современной политической жизни, то нельзя не отметить, что указанную
солидарную стихию государства с особой силой и выразительностью подчеркивает
итальянский фашизм. "Фашизм, - гласит одна из десяти фашистских заповедей,
- есть Италия буржуазная и пролетарская, Италия всех трудящихся, которые
на место мифа о борьбе классов и на место факта гражданской войны поставили
деятельную кооперацию всех граждан". "Фашизм есть священный союз
всех истинных итальянцев". "Фашизм есть принесенная с чувством преданности
жертва личного блага благу всей нации". В этой жертве национальному целому
принесены не только индивидуальные, но и классовые интересы. Фашисты утверждают,
что они свергли итальянскую буржуазию не в интересах какого-либо другого
класса, но в интересах национального целого. Перед его лицом все интересы
равны - и интересы буржуазии и интересы пролетариата.
Полное непонимание этого начала солидарности,
живущего в каждом здоровом государственном организме, составляет одну из
основных причин той болезни, которая терзает современную Россию. Марксизм
привил ее телу субстанцию, питающую вечный процесс разложения и раздора.
До тех пор пока русские люди - и правящие и управляемые - не поймут, что
государство есть стихия мира, до тех пор невозможно будет ожидать восстановления
нормальной политической жизни советского государства.
