Рольф Аманн
Пакт между Гитлером и Сталиным.
Оценка интерпретаций советской внешней политики, включая новые вопросы и новые исследования
I
Пожалуй, ни один из договоров новейшей истории не вызвал в ходе исторических исследований столь длительной дискуссии, как германо-советский пакт о ненападении, подписанный министрами иностранных дел двух государств Риббентропом и Молотовым в ночь с 23 на 24 августа 1939 г., то есть за неделю до немецкого нападения на Польшу.
Современники были шокированы этим событием. После многомесячных переговоров ожидалось заключение союза западных держав с СССР, направленного против агрессивных намерений Германии в отношении Польши. Но случилось непредвиденное: именно Советский Союз, этот поборник политики коллективной безопасности, направленной против фашистов, как раз в такой момент договорился с антикоммунистом Гитлером, явной, всем известной целью которого было завоевание жизненного пространства на Востоке за счет Советского Союза.
Уже тогда существовали прогнозы, что Гитлер заключил этот союз лишь на время и разорвет его, что действительно и случилось менее чем через два года, когда немцы 22 июня 1941 г. напали на СССР. Но какими интересами руководствовалась советская политика? После немецкого нападения на Польшу и объявления западными державами войны Гитлеру в газете "Таймс" от 4 сентября 1939 г. была опубликована статья ее московского корреспондента под заголовком "Загадочная позиция". Вследствие советского нападения на еще свободную Восточную Польшу 17 сентября и заключения германо-советского договора о дружбе и границах одиннадцатью днями позже советская политика 1 октября была названа Черчиллем внутренней загадкой, окутанной тайной неизвестности. Возможный ключ к ней он усматривал в национальных интересах Советского Союза.
И вот уже пятьдесят лет историки ищут этот ключ, ибо нет ключа к ключу советских архивных материалов, которые до сегодняшнего дня не предоставлены в распоряжение ни западных, ни советских ученых. Одной из "зацепок" явились, пожалуй, полученные после войны в качестве трофея немецкие документальные микрофильмы с "секретным дополнительным протоколом" к договору. Партнеры по этому договору в уже упомянутую московскую ночь договорились о разделе Восточной и Центральной Европы на сферы интересов. Этому соответствовал советский захват Восточной Польши, советский шантаж Эстонии и Латвии для обеспечения себе опорных пунктов, последующее включение этих стран в состав СССР и нападение на Финляндию.
Однако советские правительства и советская историография до 1987 г. единодушно объявляли этот протокол и само его существование западной фальсификацией. И вот уже пятьдесят лет официальная советская версия событий 1939 г. выглядит следующим образом: западные державы, мол, пытались вовлечь Германию и Советский Союз в войну друг против друга, их позиция поставила Сталина в безвыходное положение, оказавшись в котором он и заключил этот договор с целью предотвратить нападение Германии на СССР и выиграть время для собственного вооружения. В речи Сталина 10 марта 1939 г., которую в августе Молотов назвал сигналом немецкой стороне о готовности к соглашению, еще до начала советских переговоров с западными державами прозвучал упрек в их адрес, что они хотят-де втравить Германию и Советский Союз в войну друг против друга.
Вместе с тем Сталин повторил и идеологический тезис о предстоящей войне между империалистами, которая, как и во время первой мировой бойни, вызовет новую волну социалистических революций. После нападения Германии на СССР в 1941 г. к этому добавилась аргументация, что необходимо было выиграть время для вооружения, но это время было использовано недостаточно рационально. Во времена Хрущева это служило единственным предметом для критики, которая, впрочем, вскоре прекратилась.
После того как в последние годы интерпретации западной историографии разрослись в "византийский комплекс", в 1988 г. под знаком гласности и новой критики Сталина началась внутренняя критика официальной советской аргументации, касавшаяся и тех западных интерпретаций, которые приближались к ней по своей сути. Без советских архивных источников разногласия оставались, как это показано ниже, в основном в связи с объяснением трех вопросов:
Какими интересами было обусловлено советское решение 1939 г.?
Кто и когда определил эти интересы?
Каково было соотношение интересов и внешнеполитической ситуации в момент, когда принималось решение?
Разногласия в подходах и выводах дают, однако, возможность решить, как это будет показано ниже, конкретные вопросы, раскрывающие материалы новых источников:
Был ли Советский Союз при Сталине вообще заинтересован, кроме обеспечения безопасности своей территории, в союзе с капиталистическими государствами для защиты и сохранения статус-кво в Восточной и Центральной Европе?
Какие угрозы собственной безопасности СССР определяли конкретно советскую политику коллективной безопасности в 30-е годы?
Была ли угрожающей ситуация накануне заключения пакта между Гитлером и Сталиным в 1939 г.?
Выводы из рассмотрения перечисленных вопросов - это тоже еще одна интерпретация.
II
Когда люди, ответственные за внешнюю политику в обеих странах, приняли решение начать переговоры с целью подписания политического соглашения, которое было заключено 24 августа 1939 года?1
Изучая этот главный вопрос, связанный со многими другими, британский историк Дональд Ватт в своей статье, впервые опубликованной в 1975 г., исследовал проблему, связанную с инициаторами проведения переговоров о пакте между Гитлером и Сталиным 1939 г. По мнению Ватта, ответственным за внешнюю политику с советской стороны был Молотов и, в конечном итоге, Сталин. С немецкой стороны - Риббентроп, а в конечном итоге - Гитлер. Согласно интерпретации Ватта, основанной во многом на британских и немецких источниках, советское решение было принято уже в апреле 1939 г., на начальной стадии переговоров между СССР и западными державами. Немецкое решение было принято только в конце июля 1939 г., когда иссякли надежды Гитлера и Риббентропа на соглашение с Японией.
Внешнеполитическая ситуация, послужившая Сталину фоном для советского решения, характеризовалась британской гарантией Польше и прекращением Гитлером германо-польских переговоров. Относительной выглядит на этом фоне советская заинтересованность в коллективной безопасности в Европе. Было ли это следствием выжидательной и "умиротворяющей" позиции западных держав в гражданской войне в Испании и на Мюнхенской конференции или же заинтересованность в коллективной безопасности в Европе никогда не находилась в центре внимания советской политики?
Если подписание пакта между Гитлером и Сталиным, которое противоречило провозглашенной советской политикой коллективной безопасности предыдущих лет, считалось "резким разворотом советской политики"2, то ранее, в 1933-1934 гг., переход Советского Союза к ориентации на статус-кво и к политике коллективной безопасности Лиги Наций казался "полным поворотом"3 советской политики не только германскому послу Надольному. Прежде направленная на ревизию положения, она стала антиревизионистской; прежде направленная против всяких группировок держав, теперь она провозглашала готовность СССР вступить в договоры о широких гарантиях. Так заявил немецкий посол своему британскому коллеге в январе 1934 г. Разногласия между идеологией Лиги Наций и советской идеологией остались и после вступления СССР в Лигу Наций в сентябре 1934 г., и западные державы, Великобритания и Франция, продолжали испытывать недоверие к "повороту" советской политики.
Прежде всего на этом фоне исторические дебаты по вопросу о советских интересах в 1939 г. превратились в дискуссию о последовательности и непоследовательности советских интересов с 20-х годов до 1939 г., в дискуссию об участии Сталина в их определении и о значении ситуации в 1939 г.
Роберт Такер4 и Андреас Хильгрубер5 в своих интерпретациях советской политики в ходе заключения пакта между Гитлером и Сталиным начинают с личности Сталина и его интересов, нашедших свое отражение в его речах и выступлениях начиная с 20-х годов и позже. Фон образует при этом стремление к идеологической безопасности Советского Союза, обеспечение распространения революции, а также предотвращение угрозы капиталистического окружения путем раскола капиталистических государств и натравливания их друг на Друга.
При этом двойственным было отношение к войне. Столкновение между империалистами ожидалось постоянно, ибо оно могло бы стимулировать развитие революции, как и в первую мировую империалистическую войну. Предполагалось, что сам Советский Союз не будет втянут в это столкновение и не станет объектом нападения.
Ослабленный войной германский рейх еще Ленину представлялся возможным плацдармом для распространения революции в Европе, а своими требованиями пересмотра существовавшего положения он был дополнительной помехой для образования единого капиталистического фронта против Советской России, который видел опасность прежде всего в Лиге Наций и в союзах капиталистических государств. После заключения Рапалльского договора (1922) Веймарская республика стала, кроме того, политическим партнером и стратегическим форпостом Советского Союза в Европе при нейтрализации Восточной и Центральной Европы.
Для Хильгрубера и Такера речи Сталина начиная с 1925 г. подтверждали его заинтересованность в империалистической войне, которая вызвала бы революцию и от которой, как он заявил 19 января 1925 г., Советский Союз сначала держался бы в стороне, чтобы затем, в конце войны, бросить решающую гирю на чашу весов. Но они расходятся в оценке взаимосвязи между интересами и внешнеполитическими переменами.
У Такера Сталин представлен как дальновидный стратег, который стремится активно воздействовать на внешнеполитическое развитие путем подрыва Лиги Наций изнутри и привлечения Гитлера на свою сторону. Напротив, у Хильгрубера политика Гитлера и изменения во внешнеполитической ситуации сохраняют свое самостоятельное значение.
Советская политика коллективной безопасности представляется двойственной, ориентирующейся как на Германию, так и на западные державы, но при этом ее определяет не сам Сталин. Скорее всего, в 1939 г. он оказался лицом к лицу с ситуацией, которую, учитывая приближавшуюся войну, он считал наиболее благоприятной с 1925 г. для Советского Союза и благодаря которой стала возможной война между Германией и западными державами.
В этом смысле Хильгрубер трактовал пакт между Гитлером и Сталиным как "временное частичное совпадение двух в корне различных политических стратегий" и "как пересечение двух линий развития... только на одно историческое мгновение и в одной точке"6, а именно как заинтересованность Германии в войне против западных держав. Не предотвратить эту войну, а косвенно вызвать ее с помощью Гитлера как главного действующего лица, которое "обеспечит развязывание войны"7, таков, по мнению Хильгрубера, был решающий интерес Сталина в 1939 г., а вовсе не территориальные приобретения.
Эти положения критически рассматривают в своих работах Бьянка Пьетров и Джонатан Хаслам, которые исследуют период начиная с 30-х годов. Используя социально-исторический подход, Бьянка Пьетров считает влияние Сталина на советскую внешнюю политику вплоть до "больших чисток" 1936-1939 гг. весьма относительным. Она исходит из того, что "изучение дипломатических отношений может выявить краткосрочные или длительные государственные интересы, но вовсе не обязательно определяющую концепцию"8. Для нее намерения Сталина в 1939 г. "не приняли формы концепции"9. С ее точки зрения, определяющим фактором советской внешней политики в 30-е годы была концепция народного комиссара Литвинова.
Заключенные Советским Союзом в 1932 г. договоры о ненападении с Польшей, Финляндией, Прибалтийскими государствами и Францией она рассматривает как выражение концепции Литвинова и поворот к Лиге Наций. Соответственно незначительным она видит разногласие между политикой Литвинова в Лиге Наций и переговорами о восточных пактах в 1934-1935 гг., с одной стороны, и прошедшими мимо Литвинова тайными авансами в адрес Германии на переговорах доверенных лиц Сталина, таких, как Молотов и Радек, с другой. Тайное советское предложение Гитлеру о заключении пакта о ненападении в 1935 г. не выходит для нее за рамки политики коллективной безопасности Литвинова. Лишь вследствие "больших чисток" Сталин обретает доминирующее влияние и свою концепцию.
XVIII съезд партии в марте 1939 г., на котором Сталин наконец-то сигнализировал немецкой стороне о готовности к соглашению, является для Пьетров свидетельством перемены в соотношении цель - средства в советской политике по отношению к возможной империалистической войне. На место, в сущности, желательной общественно-политической экспансии социализма пришла территориально-политическая экспансия с помощью Красной Армии.
После замены Литвинова Молотовым 3 мая 1939 г. ничем не ограниченная оговорка о нейтралитете в пакте между Гитлером и Сталиным, разрешавшая Гитлеру нападение на Польшу, подтвердила происшедшую перемену. "Тем самым советская политика договоров, проводившаяся при Литвинове, пережила глубокий перелом, поскольку именно этот народный комиссар иностранных дел выступал против такой оговорки, фактически благоприятствовавшей агрессии"10. Несмотря на военно-политические амбиции, решение Сталина о договоре с Гитлером определялось, по мнению Пьетров, не столько целями мировой революции, сколько интересами безопасности, которые объединили в себе оборонительные и наступательные черты, не отвергая ни в коем случае легко и без всякой опасности достижимые территориальные приобретения.
Если исследование Пьетров, сконцентрированное на периоде после заключения пакта между Гитлером и Сталиным, основано в отношении 1933-1939 гг. на современных советских публикациях, то работа Джонатана Хаслама11 опирается на сведения о советской политике 1933-1939 гг., почерпнутые из дипломатических источников и современных публикаций. При этом он сознательно оставляет в стороне дискуссии в Коминтерне, японскую угрозу и дальневосточный комплекс советской политики, а также широкое исследование советской политики в 1939-1941 гг., предлагаемое Пьетров.
Немецкие исторические исследования остаются, по сути, без внимания (в том числе работы Мак-Марри, Вебера, Хильгрубера и Пьетров). Работа Хаслама, которой предшествует том о советской политике в 1930-1932 гг., дает иную картину советской политики после 1933 г., но в конце приходит к такому же результату, что и исследование Пьетров. Автор показывает постепенный поворот советской политики к Лиге Наций и коллективной безопасности, начатый в 1933 г. и укрепившийся в 1935 г., как не лишенный противоречий. Он считает, что у Сталина была определенная концепция, но из-за действий Германии она временно отличалась нерешительностью.
Официальная политика Литвинова в Лиге Наций и по отношению к западным державам, а также тайные попытки Молотова и других достигнуть соглашения с Германией характеризуются здесь как два различных курса советской политики, которые сначала оба допускались Сталиным в поисках альтернативы, дающей лучшие возможности Советскому Союзу избежать вовлечения в войну. Тайное зондирование возможности заключения с Гитлером пакта о ненападении в 1935 г. находится для него вне рамок литвиновской политики коллективной безопасности, но, наконец, ввиду негативной позиции Германии эта политика после 1935 г. становится почти безальтернативной.
Начиная с гражданской войны в Испании и до Мюнхенской конференции, она была направлена на достижение согласия с западными державами, разумеется, в интересах безопасности Советского Союза, но не коллективной безопасности в Европе. Решение о заключении с Гитлером пакта о ненападении было окончательно принято Сталиным, по мнению Хаслама, лишь в августе 1939 г. и было продиктовано интересами безопасности Советского Союза перед лицом возможного нападения. Свою роль сыграли страх перед Германией, перед соглашением между западными державами и Германией против Советского Союза или за его счет, а также страх перед Японией. И напротив, идеологические и территориальные интересы отступили на задний план.
Что касается оценки положения СССР в 1939 г., то Хаслам приближается к официальной советской версии, которую как раз и начали критиковать в ходе начавшейся в 1988 г. внутренней советской дискуссии. В отличие от последних официальных заявлений, согласно которым распространенный на Западе "секретный дополнительный протокол" к германо-советскому договору о разделе сфер интересов в Восточной и Центральной Европе не найден в советских архивах и поэтому не подлежит обсуждению, сессия в Институте военной истории в Москве в конце сентября 1988 г. пришла к выводу, что этот протокол "все же точно отражает действительное содержание соглашения"12.
Содержание протокола было ранее опубликовано в уже неоднократно перепечатывавшейся статье X. Арумэе, которая, как и статья В. Дашичева, М. Семиряги и Д.М. Волкогонова, критиковала внешнюю политику Сталина в 1939 г. и официальное советское обоснование заключения пакта между Гитлером и Сталиным. Критика Арумэе затрагивала при этом все аспекты указанного обоснования.
В 1939 г., по мнению Арумэе, у Советского Союза были причины не доверять Галифаксу и Чемберлену, но "вместе с тем ни в коем случае нельзя утверждать, что в 1939 г. Лондон и Париж провоцировали войну, намереваясь натравить Германию сначала на Польшу, а затем на Советский Союз"13. Дипломатия западных держав была медлительна, но направлена на то, чтобы совершенно избежать войны. В переговорах между СССР и западными державами летом 1939 г. они все больше шли навстречу советским требованиям о заключении союза и гарантии помощи восточноевропейским и среднеевропейским государствам даже вопреки их воле, и только продолжение переговоров между СССР и западными державами, считает Арумэе, удерживало Гитлера от нападения на Польшу.
При всей готовности Британии к переговорам несомненными были возраставшие германо-британские противоречия. Опасность нападения Германии на Советский Союз, о которой писали Пьетров и Хаслам, в военно-стратегической ситуации 1939 г. для Арумэе не существовало. Сравнивая германскую и советскую военную мощь, он доказывает, что нацистская Германия далеко не имела необходимой военной силы, без победы над Польшей у нее не было и стратегических возможностей, к тому же в 1939 г. не существовало и конкретных планов нападения на Советский Союз. "Нет, не было реальной возможности у Гитлера для нападения на Советский Союз осенью 1939 г."14.
Как показывает Арумэе, предпосылки для нападения на Советский Союз появились у Гитлера лишь с захватом обширных ресурсов после победы над Польшей и Францией. В соответствии с его рассуждениями в 1939 г. Сталин не был поставлен в какое-либо ограниченное положение, наоборот, у него была свобода выбора. Решение в пользу Германии было принято исходя не столько из политических интересов безопасности, сколько из военно-политических интересов. Соглашение с Германией давало большие территориальные приобретения и перспективу остаться в стороне от войны, которая, по мнению Сталина, ослабила бы Германию и западные державы и "тем самым укрепила бы международные позиции Советского Союза и создала предпосылки для распространения социализма"15.
Но если следовать рассуждениям Арумэе о германо-советских контактах, не основывающихся, кстати, на новых советских архивных материалах, то получается, что немецкое решение о договоре было принято еще до советского, а не наоборот, как считает Ватт. Однако Ватт приводит еще одно доказательство своего тезиса о советском решении в пользу пакта с Гитлером в апреле 3 939 г.:
"секретная информация о переговорах между СССР и западными державами, поступавшая с апреля 1939 г. в немецкое посольство в Лондоне из неизвестного источника, шла с советской стороны"16.
III
Какой же итог вырисовывается в результате обзора всех этих исследований и интерпретаций? При сравнении аргументов и их источников возможны следующие выводы. Советская внешняя политика лишь с 1933 г. стала ориентироваться на сохранение статус-кво и постепенное сотрудничество с западными державами. Представляется, что в 1936-1938 гг. она по-настоящему была направлена на достижение согласия с государствами Запада против фашистов.
Ни одна крупная европейская держава в 1939 г. не чувствовала себя и не была в состоянии вести агрессивную войну против другой великой державы. В 1939 г. Гитлер не мог напасть на Советский Союз, но сталинские чистки ослабили боеспособность более сильной Красной Армии. Великобритания и Франция не могли в одиночку поставить Германию на место и поэтому делали ставку на эффект военного и политического устрашения, ведя переговоры о союзе с СССР, чтобы полностью избежать войны. Инициатива к германо-советскому соглашению была проявлена советской стороной в апреле 1939 г., но собственно переговоры начались лишь после того, как германская сторона с конца июля поддержала эту инициативу.
Кроме того, в результате различной трактовки событий становится понятно, что, следуя поставленным вопросам и предложенным их объяснениям, дальше ни на шаг не продвинуться. Необходимы другие, конкретные вопросы, открытие новых источников. Переговоры между СССР и западными державами, а также советско-германские переговоры вращались летом 1939 г. вокруг Польши, Восточной и Центральной Европы. Между тем всеми признается существование договоренности о разделе Польши, Восточной и Центральной Европы в соответствии с "секретным дополнительным протоколом" к германо-советскому договору о ненападении.
К сожалению, отсутствуют советские архивные источники, необходимые, чтобы доказать, с каких пор Сталин в основном определял внешнюю политику и в течение какого времени советская внешняя политика проводилась вопреки ему или без его согласия. Тезис Пьетров о том, что концепции определяют интересы, столь же убедителен, как и утверждение, что курица появилась раньше, чем яйцо.
Угроза на границах Советской России со стороны капиталистической Восточной и Центральной Европы определяла советские интересы задолго до Литвинова. Приписывать концепции Литвинова заключенные в 1932 г. пакты о ненападении между СССР и Польшей, СССР и Прибалтийскими государствами и объяснять это как поворот к Лиге Наций " то же самое, что ставить телегу впереди лошади, так как такой поворот советской политики начинался с 1933 г.
О переговорах в связи с этими договорами существует множество советских, польских и немецких документов, которые дают совершенно другую картину17. Концепция таких двусторонних пактов о ненападении ведет свое начало с 1925-1926 гг., она определяла до 1933 г. советские инициативы и отношения почти со всеми соседними европейскими и азиатскими государствами. Тем самым советская внешняя политика при Сталине с 1925 г. отошла от политики Ленина, который отвергал саму идею подобных договоров.
Этот курс считался выражением "второго периода" советской внешней политики, направленной против Локарнского договора, и до конца 1932 г. противопоставлялся женевской Лиге Наций и капиталистическим договорам о союзах и гарантиях границ. Такая политика связывала воедино взаимодействия в интересах безопасности политических (нейтралитет), экономических (недопущение блокады) и идеологических (невмешательство, запрет пропаганды) отношений Советского Союза с капиталистическим окружением в духе сталинской теории мирного сосуществования. Она сложилась в обстановке, когда в 1925 г. была налицо британская и японская взаимная враждебность, Веймарская республика двигалась в сторону Лиги Наций и западных держав и отвергала направленные против этого советские предложения о соглашении относительно сокращения территории Польши до ее этнографических границ и договоре о полном нейтралитете.
Цель состояла в том, чтобы нейтрализовать восточноевропейские и среднеевропейские государства " прежде всего Польшу, " которые могли служить стратегическим плацдармом, мостом для продвижения революции и объектом советских территориальных притязаний. Причем нейтрализовать, не гарантируя границ и не беря на себя совместные обязательства по их стабилизации. Такая концепция позволяла Советскому Союзу помешать созданию политических союзов в Восточной и Центральной Европе, избежать установления союзнических отношений с Восточной и Центральной Европой и начиная с 1925 г. обязательством соблюдать полный нейтралитет допускала агрессию против других стран.
Литвинов, участвовавший с 1927 г. в проведении этой политики, в 1931 г. во время переговоров с Польшей потребовал полного нейтралитета. От этого требования отказались из-за несогласия польской стороны в конце 1931 г. в обстановке, когда британо-советские отношения улучшились, германо-советские ухудшились, а японская агрессия в Маньчжурии вызвала необходимость быстрого решения вопроса об отношениях с Польшей, чтобы, как заявил Литвинов, воспрепятствовать "польско-японским комбинациям".
Но еще в 1932 г. он расценивал пакт о ненападении как средство против политического союза капиталистов и Лиги Наций. Немцам неоднократно давали понять, что в будущем не исключена советская агрессия против Польши. И, только учитывая заключенный по инициативе Гитлера германо-польский договор о ненападении от 26 января 1926 г., направленный, по сути, против Советского Союза, Литвинов выступил против обязательства соблюдать полный нейтралитет, косвенно разрешавший агрессию. Как он корректно признал, проводившаяся Гитлером с конца 1933 до 1936 г., а затем снова в 1939 г. политика заключения пактов о ненападении (пять договоров, многочисленные общие и конкретные предложения двенадцати различным европейским государствам)18 преследовала цель, уклоняясь от собственных союзов с обязательством соблюдения полного нейтралитета и поощряя роспуск таких союзов других государств, добиться стратегической локализации агрессивных действий, направленных в перспективе против Советского Союза.
Подводя итог, можно сказать, что советский проект германо-советского договора 1939 г. был не столько отходом от политики Литвинова, сколько возвратом к советской политике договоров, проводившейся до 1933 г. С этой точки зрения пакт между Гитлером и Сталиным в действительности был, как сформулировал Хильгрубер, "пересечением двух линий развития": заинтересованности Гитлера в том, чтобы локализовать войну против Польши, и сталинской политики ухода от соглашений с капиталистическими государствами о сохранении статус-кво в Восточной и Центральной Европе. Но между ними пролегли два поворота советской политики - 1933-1934 гг. и 1939 г.
Главная цель Гитлера, состоявшая в захвате жизненного пространства на Востоке за счет Советского Союза, была известна. В соответствии с этим почти все авторы рассматривают немецкую угрозу Советскому Союзу как тот фон, на котором с 1933 г. происходил поворот советской политики к ориентации на сохранение статус-кво и соглашение с западными державами. Как указывает Джонатан Хаслам, СССР со своей стороны начиная с 1933 г. твердил о грозившей ему германо-японской опасности. Не переоценивая здесь японскую угрозу Советскому Союзу, отметим, что в 1933 г. она была значительно больше, чем опасность нападения немецкого стотысячного вермахта на Советскую Армию, гораздо лучше вооруженную по сравнению с 20-ми годами. Но даже в 1931-1932 гг. японская агрессия в Маньчжурии не могла решительным образом изменить советскую позицию по отношению к политическим соглашениям с капиталистическими государствами, к Лиге Наций и к сохранению статус-кво в Восточной и Центральной Европе.
Лишь 10 мая 1933 г. в своей статье эксперт по Польше, доверенное лицо Сталина Радек выступил в поддержку Советским Союзом версальского статус-кво, и только в период с декабря 1933 до сентября 1934 г. советская политика активно приближалась к политике Лиги Наций. Германо-японского соглашения против Советского Союза в то время не существовало. Но в политике Японии и Польши Хаслам прямо-таки ухватил важный момент. Если мы сравним содержание и время выдвижения советских предложений в 1933-1935 гг. с политикой Польши, Японии и Германии, пишет он, то станет очевидным, как это доказано в другой работе19, что советские изменения следовали точно за этапами германо-польского сближения, параллельно с которым происходила интенсификация польско-японского сближения вплоть до заключения польско-японского военного договора в 1935 г., что СССР предчувствовал с 1931 г.
Что касается источников, отметим, что в начале июля 1933 г. к немцам по различным каналам поступили записи заседания Политбюро 30 июня 1933 г., которые точно предваряли направление последующих советских инициатив до конца 1933 г.: предотвращение германо-польского сближения, помощь Франции и Соединенным Штатам Америки против Японии без каких-либо собственных обязательств. Заявление Сталина о том, что Советский Союз не ориентируется ни на Германию, ни на Польшу и Францию, а только на свои собственные интересы, связанные с безопасностью, последовало 26 января 1934 г., вдень подписания германо-польского договора о ненападении, что соответствует сути исследований Хаслама.
Тайное предложение Сталина Гитлеру о заключении пакта о ненападении в 1935 г. было сделано в связи с зондажом Геринга в Польше по поводу более тесных союзнических отношений, направленных против Советского Союза. Во время этого зондирования польские партнеры по переговорам, как показывают новые источники, вовсе не были так миролюбивы, как предполагалось до сих пор. Отказ Германии от предложения о заключении пакта о ненападении, отказ Польши после смерти Пилсудского от гарантированного Восточного пакта, который Советский Союз со своей стороны отвергал до 1933 г., и германо-японское сближение увеличили с 1935 г. опасность германо-польско-японского окружения Советского Союза и сделали для него безальтернативной политику статус-кво и соглашений в интересах коллективной безопасности.
Что изменилось в этой угрожающей ситуации в 1939 г. с советской точки зрения, и особенно с точки зрения Сталина? Информация, поступавшая Сталину при осуществлении западной политики умиротворения Гитлера в Мюнхене с октября 1938 г. от Рихарда Зорге из Токио и, невольно, от Рудольфа фон Шелиа из германского посольства в Варшаве, дает, насколько нам известно из опубликованных советских документов, следующую картину: Гитлер планировал соглашение с Польшей об Украине и добивался снисходительного отношения Польши к прохождению через нее германских войск при выступлении против Советского Союза, а также выходящего за рамки "Антикоминтерновского пакта" военного соглашения с Японией против СССР.
В соответствии с указанной информацией Польша и Япония проявили к этому делу определенный интерес, однако дальнейшие немецкие планы относительно "остатков Чехословакии", Литвы и Данцига нарушали польские интересы. В польско-советском коммюнике от 27 ноября 1938 г. польское правительство подтвердило продолжение существования совместного договора о ненападении, а попытки Гитлера в декабре с помощью заключенного германо-французского договора побудить польское правительство принять его предложения по глобальным решениям просто не удались.
Германо-польские переговоры уже были сорваны, когда Сталин в речи 10 марта 1939 г. дал понять о возможности германо-советского соглашения. Последнее повторение Гитлером своего требования к Польше 21 марта, за день до того, как Литва была принуждена к заключению Мемельского договора, было последней попыткой уговорить Польшу. Британская гарантия Польше, какой бы шаткой и неопределенной она ни была, завершила собой перспективу благожелательного британского нейтралитета по отношению к немецкой агрессии.
Рискуя показаться банальным, отмечу здесь все же, что советские авансы немецкой стороне о соглашении активизировались с апреля 1939 г. в той мере, в какой уменьшалась опасность германо-польско-японского окружения и росло взаимопонимание Британии с Польшей и, наконец, Японией. Замена Литвинова Молотовым 3 мая последовала вслед за заявлением Гитлера о расторжении германо-польского договора о ненападении в речи 28 апреля, которая, согласно советской информации, свидетельствовала о возникновении трудностей на германо-японских переговорах, о завершении которых Гитлер хотел, но не мог здесь сообщить.
Теперь Советский Союз выступил против Японии и продемонстрировал уверенность в своих силах на переговорах с западными державами. Британские эмиссары с удивлением констатировали, что Молотов заранее располагал сведениями о полученных ими инструкциях. Более чем вероятно, что Сталин был информирован о британо-японских переговорах, которые так же исключали британскую поддержку Советского Союза против Японии, как и японскую поддержку Гитлера при четко вырисовывавшемся плане после Польши выступить против западных держав20. Первое советское предложение Германии заключить договор о ненападении было сделано 15 июня, именно в тот момент, когда японцы сообщили в Берлин, что они не готовы к войне. Советское предложение подтверждает, что СССР не чувствовал себя загнанным в угол, а, наоборот, видел три альтернативных решения, среди них возможность притормозить переговоры с западными державами.
Предпочтительность соглашения с Германией диктовалась не только страхом перед немецкими агрессивными планами, но и интересами, связанными с пересмотром отношений с Румынией. Как британское заявление о гарантиях Польше в марте 1939 г., так и заявление в палате общин о британо-японских переговорах 24 июля 1939 г. имели двойное значение для германо-советского сближения. Гитлер и Риббентроп, которые до этого момента делали упор на то, чтобы помешать переговорам между СССР и западными державами, впервые задумались о соглашении с СССР, а Советский Союз при общих контактах высказывал пожелание, чтобы Германия воздействовала на Японию.
Как было отмечено в другой работе21, еще в середине августа у Сталина было несколько альтернативных вариантов, и среди них возможность, не проявляя собственной инициативы, пустить на самотек или замедлить германо-советские переговоры и переговоры между СССР и западными державами. Конкретные переговоры о договорах показывают, что именно Сталин, ограничивая свободу своих собственных действий, предложил немцам советский проект договора о ненападении, а тем самым и обязательство полного нейтралитета, о котором Риббентроп в своем спешно переданном проекте 18 августа совершенно не упоминал. При этом для обоих партнеров допускалась возможность агрессии против третьих стран.
Советский проект предусматривал одновременное подписание особого протокола о разграничении сфер интересов в Восточной и Центральной Европе, о чем Риббентроп с конца июля говорил как о возможности. Немецкому послу, передавшему проект Риббентропа, было отказано в ответе под предлогом, что имеются еще неясные вопросы. Однако уже через полтора часа ему был передан советский проект вместе с одобрением и подтверждением скорого визита Риббентропа в Москву для подписания договора. Это говорит о том, что Сталин отказался в данном случае от возможности длительных переговоров и позволил Гитлеру, как и было запланировано, вести войну против Польши уже летом, не опасаясь заключения соглашения между СССР и западными державами и не испытывая в экономическом отношении боязни перед последствиями британской блокады.
Предложение Риббентропа подчеркнуть германо-советскую дружбу в преамбуле договора было отклонено Сталиным. Официально только договор о границах от 28 сентября был одновременно и договором о дружбе. После объявления западными державами войны Германии и окончания похода Гитлера на Польшу подчеркивание дружбы могло приобрести смысл, в соответствии с которым германский партнер мог бы выступить против Франции, не опасаясь советского наступления в своем тылу.
Не может быть сомнения в том, что многолетние агрессивные намерения Гитлера в отношении Советского Союза продолжали существовать, но без приобретений в результате побед над Польшей и Францией в 1939-1940 гг. реально они были неосуществимы. Если бы при заключении германо-советского договора о ненападении для Сталина речь шла только о том, чтобы удержать Советский Союз в стороне от войны или превратить ее в благоприятной для него ситуации в войну между западными державами и Польшей, с одной стороны, и нацистской Германией с другой, то было бы достаточно простого договора о ненападении, как это предлагал Риббентроп 18 августа.
Далеко идущие территориально-политические соглашения и меры в Восточной и Центральной Европе и экономическое сотрудничество с Германией обеспечили Гитлеру намного больше преимуществ и поставили в опасное положение Советский Союз. С использованием советских запасов сырья и иностранной валюты германо-советская кооперация вышла за пределы советских интересов как в области безопасности, так и в сфере экономики. Сам Сталин, таким образом, усиливал германский рейх, оценивавшийся как более слабый по сравнению с западными державами, рассчитывая ослабить способность западных держав к восстановлению статус-кво в Восточной и Центральной Европе после ее ожидаемой победы над Гитлером в результате войны на истощение.
Сталин заявил британскому послу Криппсу летом 1940 г., что основой германо-советского пакта о ненападении было совместное стремление устранить старое равновесие, которое существовало в Европе и которое Великобритания и Франция старались сохранить перед войной. Если бы премьер-министр Черчилль хотел восстановить старое равновесие, сказал Сталин, то мы не могли бы согласиться с ним. Учитывая цели Гитлера, нельзя поддаваться иллюзиям, но следует быть убежденным в физической невозможности германской гегемонии22. Сталин ошибся в рациональности гитлеровской политики, но и после войны сохранил свои цели в Восточной и Центральной Европе вопреки позиции Черчилля.
Итак, не следует переоценивать интересы, связанные с пересмотром территориальных границ, но в такой же мере не нужно переоценивать и международные революционные цели и задачу обеспечения безопасности Советского Союза, вставшие якобы в обстановке острой опасности в 1939 г. Такой опасности в 1939 г. не существовало, а о перспективах мировой революции в 1939 г. даже Сталин мог только рассуждать.
Советское понимание безопасности было многосторонним и тем самым гегемонистским из-за своих претензий и не было основано на желании сотрудничать. Оно соединяло идеологические и стратегические интересы. Восточная и Центральная Европа была одновременно стратегическим плацдармом для обеспечения военной безопасности Советского Союза, предмостьем для распространения революции и объектом территориальных интересов. Все это отражалось, разумеется, в советской политике при Сталине как в 1925, так и в 1939 г. Решение о заключении пакта между Гитлером и Сталиным носило не столько прогерманский, сколько антибританский и антипольский характер и диктовалось долгосрочными интересами.
Примечания
Donald Cameron Watt, Die Verhandlungsinitiativen zum deutsch-sowjetischen Nichtangriffspakt vom 24. August 1939. Ein historisches Problem, в: Wolfgang Michalka (Hrsg.), Nationalsozialistische AuBenpolitik, Darmstadt 1978, S. 416.
См.: J.W. Briigel (Hrsg.), Stalin und Hitler. Pakt gegen Europa, Wien 1973, Dok. 88, S. 103-106.
См.: Documents on British Foreign Policy, 1919-1939,2nd Series, Vol. II, 1929-1934, London 1958, Dok. 557, p. 634.
См.: Robert С. Tucker, The Emergence of Stalin's Foreign Policy. B: Slavic Review, 36 (1977), p. 563-589, 604-607.
См.: Andreas Hillgruber, Der Hitler-Stalin-Pakt und die Entfesselung des Zweiten Weltkrieges Situationsanalyse und Machtkalkul der beiden Pakt-Partner. B: Die Zerstorung Europas. Beitrage zur Weltkriegsepoche 1914 bis 1945, Berlin 1988, S. 219-238.
Там же, S. 230.
Там же, S. 227.
Bianka Pietrow, Stalinismus, Sicherheit und Offensive. Das Dritte Reich in der Konzeption der sowjetischen AuBenpolitik 1933 bis 1941, Melsungen 1983, S. 15.
Bianka Pietrow, Stalin-Regime und AuBenpolitik in den dreiBiger Jahren. Eine Zwischenbilanz des Forschungsstandes. B: Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas, N.F. 33 (1985), S. 517.
Pietrow, Stalinismus (см. прим. 8), S. 71.
См.: Jonathan Haslam, The Soviet Union and the Struggle for Collective Security in Europe 1933-1939, London 1984.
Bericht von H. Vainu in Vevcemyj Tallinn, 30.9.1988. Цит. по: Erwin Oberlander (Hrsg.), Der Hitler-Stalin-Pakt 1939. Das Ende Ostmitteleuropas?, Frankfurt a. M. 1989, S. 114.
Хейно Арумэе, Еще раз о советско-германском пакте о ненападении. Советская Эстония, 17.8 und 18.8.1988. Цит. по: Oberlander (Hrsg.), Hitler-Stalin-Pakt (см. прим. 12), S. 116.
Там же, S.I 15.
Там же, S.I 18.
См.: Donald С. Watt, Francis Herbert King: A Soviet Source in the Foreign Office. B: Intelligence and National Security, 3 (October 1988), H. 4, p. 62-82.
См.: RolfAhmann, Nichtangriffspakte: Entwicklung und operative Nutzung in Europa 1922-1939. Mit einem Ausblick auf die Renaissance des Nichtangriffsvertrages nach dem Zweiten Weltkrieg, Baden-Baden 1988 ( = Internationale Politik und Sicherheit, hrsg. von der Siftung Wissenschaft und Politik, Bd 23).
Эта политика подтверждена документами в: Ahmann, Nichtangriffspakte (см. прим. 17), S. 255-694.
См.: Rolf Ahmann, Localisation of Conflicts or Indivisibility of Peace: The German and Soviet Approaches to Collective Security 1925-1939. Problems of West-European Security 1918-1957, hrsg. vom Deutschen Historischen Institut Londo (im Druck).
См.: Watt, Francis Herbert King (прим. 16).
См.: RolfAhmann, Der Hitler-Stalin-Pakt: Nichtangriffs- und Angriffsvertrag? B: Oberlander (Hrsg.), Hitler-Stalin-Pakt (см. прим. 12), S. 26-42.
Цит. по: Brugel (см. прим. 2), Dok. 282, S. 230-231.
Цитируется по: Вторая мировая война. Дискуссии. Основные тенденции.
Результаты исследований: Пер. с нем. - М.; "Весь Мир", 1997
