Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

    ОГЛАВЛЕНИЕ

Я. В. Васильков. Предисловие
Предисловие автора
Книга I
ПРЕЛЮДИЯ ВОЗРОЖДЕНИЯ
    I. Поиски Цицерона. Петрарка
    II. Гуманисты в действии. Боккаччо и Салутати
    III. Страстный книголюб. Поджо Браччолини
Книга II
ДОЛГОВЕЧНОСТЬ ПАПИРУСА И ГЛИНЫ
        Классическая литература
    IV. Свитки и вилла
    V. Папирус Египта
    VI. О чем рассказали саркофаги Флиндерс Петри в Файюме
    VII. Торговля папирусами. Уоллис Бадж
    VIII. Жемчужины в кучах мусора. Гренфелл и Хант
    IX. Снова в Оксиринхе
    X. Книга без обложек
        Древний Ближний Восток
    XI. Древнейшие книги мира
    XII. Библия ханаанеян
Книга III
ЭПОХА ПЕРГАМЕНА
        Новый завет
    XIII. Тишендорф в поисках "подлинного" Нового завета
    XIV. "Синайский кодекс"
    XV. Две ученые дамы в Леванте
    XVI. Неуловимый "Диатессарон"
    XVII. Новые данные о Новом завете
        Древнееврейские священные тексты
    XVIII. Каирская гениза
    XIX. Пещеры в Иудейской пустыне
    XX. Загадка Шапиры
Книга IV
СОКРОВИЩА ШЕЛКА, 'ДРЕВЕСНОЙ КОРЫ И БУМАГИ
        Центральная Азия
XXI. По стопам Марко Поло. Аурел Стейн
XXII. Тысячи будд
        Новый Свет
XXIII. Волшебство мексиканских рисованных книг. От Гумбольдта до Кингсборо
XXIV. Брассёр открывает Диэго де Ланда и допотопное человечество
XXV. Изгнанный дьявол. От Зелий Наттол до Альфонсо Касо
    Эпилог
    Примечания
    Библиография
    Указатель имен
    Указатель географических и топографических названий
    Указатель этнических названий
    Предметно-терминологический указатель
    Указатель названий сочинений
    Список иллюстраций

Я, пожалуй, не стану отвергать хвалу, которую ты воздаешь мне за то, что я побудил многих, и не только в Италии, но, возможно, за ее пределами, заняться тем, чем занимаемся мы и что так много веков пребывало в забвении. Действительно, среди нас, посвятивших себя этому делу, я -- один из старейших.

Петрарка -- Боккаччо [62, 12-13]

В один прекрасный день обеспокоенный отец отправился из Авиньона, чтобы нанести неожиданный визит своему юному сыну, студенту права в средневековом университете Мон-пелье, на юге Франции. Как и всякий порядочный родитель из средней буржуазной семьи, синьор Петраччо ди Паренцо, юрист по роду занятий, страстно желал, чтобы его отпрыск преуспел в профессии, которую он самовластно, хотя и из самых лучших побуждений, ему навязал. Не проматывает ли его Франческо время и деньги на всякого рода юношеские развлечения, как большинство университетской молодежи XIV, да и многих других столетий? Правда, Франческо был прилежным с детства; он был самым способным учеником, которого когда-либо имел его учитель, малоизвестный итальянский поэт Конвенневоле. Но продвинулся ли Франческо в юриспруденции? Синьору Петраччо было известно, что его сын отнюдь не проявлял большой склонности к праву, и он был твердо настроен не допускать каких бы то ни было глупостей.

Франческо прекрасно знал, что его страсть к наслаждению недавно открытыми шедеврами классической литературы вместо нудного изучения права вряд ли встретит одобрение отца. Предвидя его внезапное появление, он спрятал свои немногие драгоценные копии латинских произведений.

Однако на этот раз отец, войдя в его скромную комнату, к ужасу Франческо, быстро обнаружил припрятанную "контрабанду". Он схватил книги и швырнул их в пылающий камин. Франческо разразился рыданиями. Синьор Петраччо смягчился, бросился к огню и выхватил два обуглившихся тома -- "Энеиду" Вергилия и "Риторику" Цицерона. Он вручил их Франческо со словами: "Обращайся к первой, когда тебе нужно дать отдых своему уму, и ко второй как к пособию в твоих занятиях правом". Юноша с благодарностью принял "своих возвращенных товарищей -- таких немногочисленных, но столь выдающихся" [61, 44].

Антипатия старшего Петраччо к чтению классиков была обычным явлением для века, который проявлял мало уважения к книгам; такое отношение продержалось многие столетия.

Древняя литература оказалась в небрежении со времен распада Римской империи на Западе. Варварские племена хлынули в гибнущую империю и разрушили библиотеки и центры учености. Между тем церковь, со своей стороны, не проявляла особой любви к книгам язычников -- греков и римлян. Живший в VI в. историк франков Григорий Турский сухо отмечает: "Изучение словесности погибло" [54, 534]. Достаточно характерно, что он не выражает по этому поводу никаких сожалений. Наоборот, он призывает верующих: "Да избегнем лживых басен поэтов... чтобы не навлечь на себя осуждение на вечную смерть по приговору господа нашего" [70,43].

Даже наиболее образованные проповедники "темных веков" имели обыкновение искупать свои случайные прегрешения, выражавшееся в чтении классической литературы. Св. Августин, перед которым Петрарка благоговел, открыто выражал ненависть к греческому языку и проклинал время, напрасно потраченное им на изучение Вергилия. Папа Григорий Великий, современник своего тезки из Тура, несмотря на происхождение из древнего римского рода, презирал классическую ученость, похвалялся своим невежеством и поощрял иррационализм. В Испании наиболее уважаемым ученым был архиепископ Исидор Севильский, один из тех неутомимых компиляторов, которых во множестве породило раннее средневековье. Тем не менее он запрещал своим церковникам и монахам читать кого-либо из древних авторов, кроме грамматиков. Риторические работы Цицерона и Квин-тилиана он отвергал как "слишком многословные, чтобы их можно было читать" [51, 27],-- яркий пример того, как закопченный горшок обзывает чайник черным. Стоит ли после этого удивляться, что классики были забыты, а много рукописей утеряно?

Гравюра на дереве, изображающая средневекового писца
(Пастушеский календарь. Париж, 1500 г.)

Однако не все было таким мрачным в средневековом "тысячелетии". Некоторые религиозные общины продолжали интересоваться произведениями древней литературы, подобно тем каролингским переписчикам VIII и IX вв., которые копировали различных классиков и тем самым способствовали их сохранению для последующих поколений.

К XI в. с ростом торговли и городов, ученость уже не пользовалась дурной славой. Школы при соборах и университеты стали интеллектуальными центрами. Контакты с более передовой мусульманской цивилизацией в Сицилии и Испании привели к появлению на Западе нескольких трактатов Аристотеля и других, в основном научных и философских, работ, переведенных с арабского. Однако ученые сосредоточили свои усилия почти исключительно на теологии. Вследствие этого начавшийся прилив схоластики скорее затормозил, чем продвинул вперед, знание классической литературы. И монастыри, когда-то главные хранители рукописей, стремились уступить другим институтам те крохи интеллектуального усердия, которые они когда-либо вообще имели.

Несколько человек тем не менее читали древних: Иоанн Солсберийский¹, например, Герберт², будущий папа Сильвестр II, и Абеляр³, балансировавший на грани ереси. Но им было доступно весьма ограниченное число произведений. Редко какой автор был известен полностью. Классические тексты появлялись и исчезали, как метеоры. Некоторые, как комета Галлея, внезапно возникали вновь -- где-нибудь в далекой Скандинавии или Венгрии. Другие, о чьем существовании нам известно, так как они упоминаются в средневековых документах, впоследствии исчезли навсегда. Автор, читаемый или высоко ценимый в одной части Западной Европы или просто в одном монастыре, мог быть абсолютно неизвестен в другой.

В целом средним векам недоставало того, что мы можем назвать классической традицией -- более или менее установленным, сознательно сохраняемым каноном литературных произведений. Едва ли хотя бы один классик участвовал в формировании даже и части потока культуры [38, 435], и люди имели самое смутное представление о писателях и поэтах древности. Некий авторитет приписывал "Илиаду" Пин-дару; Гомер и Вергилий с легкостью выдавались за современников и друзей. Знаменитый профессор Болонского университета, с которым переписывался Петрарка, считал Цицерона одним из древних поэтов [62, 35]. В некоторых районах средневековой Италии легенда произвела Цицерона в великие полководцы, который осадил и взял штурмом укрепленный город, удерживаемый вождем мятежников "Кател-' линой" [78, 18-19].

Такова была ситуация, когда на сцене появился Петрарка.

На этих страницах мы чаще встретим зрелого Петрарку, умудренного писателя, чем молодого Петрарку, превосходного лирика, автора "Канцоньере" -- его'любовных писем Лауре, написанных по-итальянски. Наш Петрарка был прежде всего писателем, творившим на латыни, советником королей и кардиналов, патриотом Италии, автором эпической поэмы "Африка", в которой он Вергилиевым стихом воспел славу всепобеждающему Риму, и заклятым врагом схоластики, астрологии и медицинского шарлатанства. Он положил начало движению, известному теперь как гуманизм, которому суждено было заново сформировать европейскую культуру.

Гуманизм Петрарки подчеркивал роль человека в этом мире и обращался к давно забытым свободам прошлого. В классической древности Петрарка и его последователи нашли идеалы истины и красоты, восстановить которые они побуждали западный мир. Прошлое было ключом к прогрессу. Тот, кто веровал в достоинство и способность человека к совершенствованию, делал ставку на возрождение классической учености. Тот, кто стремился развить свою индивидуальность, кто жаждал стать истинно разумным существом, усвоить соответствующую манеру поведения в общественной и личной жизни, достичь высокого мастерства в искусстве беседы и письма, кто хотел учить и вести за собой людей, -- тот должен был читать древних.

Но как можно было ознакомиться с творениями классиков? Только немногие из великих произведений были легкодоступны, некоторые были известны лишь по жалким отрывкам. Петрарка, видимо, не раз испытывал горькое разочарование, наталкиваясь на упоминания о древних шедеврах, очевидно исчезнувших. И тогда он рыдал от бессильного гнева над этими утратами, делом рук "варварских" преемников Рима. "Когда я взываю к любому из прославленных  имен, -- писал он однажды, -- я воскрешаю в памяти преступления последующих темных веков. Как будто их собственное бесплодие само по себе не было достаточно постыд-ным, они позволили книгам, порожденным неусыпными трудами наших отцов (древних латинян!) и плодам их гения, исчезнуть бесследно! Эпоха, которая сама ничего не произвела, не устрашилась промотать наследие отцов" [61, 18]. Стать обладателем хотя бы одной копии произведения какого-нибудь знаменитого древнего писателя считалось исключительной удачей. При этом чаще всего рукопись оказывалась настолько скверной копией, что Цицерон или Ливии вряд ли смогли бы узнать свое собственное творение [62, 25].

Оставалось ли только предаться отчаянию? Каковы были шансы разыскать утраченные произведения? Где можно было надеяться найти достаточно хорошо сохранившиеся рукописи? Эти вопросы пылали в мозгу подающего надежды молодого ученого XIV в. И именно Петрарка, который любил и собирал книги с тех пор, как научился читать, который вкусил запретного плода в Монпелье, стал первым, кто на Западе занялся систематической охотой за рукописями.

После смерти отца в 1326 г. Петрарка получил наконец возможность свободно проявить свои литературные интересы. Он возвратился в Авиньон и сделал попытку привить свои вкусы компании почтенных библиофилов при тамошнем папском дворе, но тех интересовали лишь юридические тексты. Если бы он только жил в древние времена! Но так как это было невозможно, Петрарка принял лучшее из возможных решений: он попытался возродить прошлое.

Одним из способов проникнуть в прошлое были поездки по центрам древней культуры. Петрарка постоянно был в движении -- бродячий ученый, исколесивший всю Западную Европу, переезжавший из города в город, каждый из которых рано или поздно, по его словам, становился ему ненавистным. Он поселялся в каком-нибудь городе -- Милане, Падуе, Ман-туе, Ферраре, Парме, Венеции -- на несколько лет, а потом снова отправлялся в путь. Другим средством возродить древний мир были книги, и поиски утерянных книг стали причиной многих странствий. Куда бы он ни направлялся, всюду он искал. Он уточнял слухи, наводил справки, покупал, переписывал, заказывал копии. Время от времени ему удавалось прибрать к рукам то, что было для него "более ценным, чем любые товары, предлагаемые арабами или китайцами" [48,8].

Во всех этих поисках мысли Петрарки прежде всего занимал Цицерон: Цицерон ввел его в древний мир. Поэтому почти каждая ступень развития гуманизма несет на себе

печать влияния Цицерона. Петрарка не мог остановиться, не познав Цицерона во всей его полноте -- стилиста, оратора, философа, свидетеля великого политического кризиса Рима. Духовная близость этих двух людей, отделенных друг от друга тринадцатью столетиями, вполне понятна. Оба были прежде всего тонко чувствующими, культурными, гуманными литераторами; скорее яркими мастерами синтеза, нежели глубокими мыслителями; скорее поклонниками стиля и красноречия, чем творцами оригинального.
 

Портрет Цицерона
(с античного бюста)

Любовь, которую Петрарка испытывал к римскому оратору, побудила его время от времени вступать с ним в "беседу" и создать новый литературный жанр -- эпистолярные послания к давно умершему человеку. Задолго до того, как он увидел впервые Лауру, и намного позже того, как ослеплявшая его страсть к ней охладела, Петрарка неустанно разыскивал Цицерона. Спасение всех произведений мастера стало навязчивой идеей, прошедшей через всю его жизнь. Из тех произведений классической литературы, которые ему удалось прочесть, он извлек и составил длинный список работ Цицерона, о которых его современники и понятия не имели. Он щедро тратил время, энергию, деньги на осуществление своей миссии -- собрать то, что осталось от классической литературы. Но Цицерон стоял на первом месте.

Петрарка познакомился с влиятельными людьми во всех западных странах и вынудил их помогать себе. Он заботливо поддерживал хорошие отношения с любителями книг во многих городах. Если кому-нибудь в руки попадал редкий экземпляр и Петрарка узнавал об этом, он обычно писал тому письмо, кем бы этот человек ни был. Если обнаруживалось нечто, принадлежавшее перу Цицерона, он становился особенно настойчивым. "Ходят слухи,-- писал он как-то,-- что под Вашим кровом хранится Цицерон и что у Вас есть много редчайших произведений его гения. О счастье, во сто крат большее, чем счастье Эвандра, принявшего под свой кров Алкида⁴! Если Вы сочтете меня достойным, позвольте мне насладиться блаженством в присутствии такого гостя" [61, 69].

Он уговаривает друга: "Если ты любишь меня, поручи нескольким достойным доверия и образованным людям побродить по Тоскане и порыться на книжных полках монахов и других друзей учености; постарайся отыскать что-нибудь, что сможет утолить, а быть может, только раздразнить мою жажду. И хотя тебе хорошо известно, в каких водах я привык ловить рыбу и в каких лесах я люблю охотиться, тем не менее, чтобы ты не ошибся, посылаю с письмом список того, что мне особенно необходимо..." [61, 72-73].

Когда Петрарка брал у кого-нибудь на время ценный манускрипт, расстаться с ним было для него почти невозможным. Как-то он продержал у себя четыре года одну из речей Цицерона под тем предлогом, что не может найти надежного переписчика, чтобы скопировать ее; в конце концов, как он это часто делал, он переписал ее сам. Его розыски рукописей были очень обширны: "Ах, с какими только мольбами я не обращался, сколько я разослал денег не только по Италии, но и во Францию, в Германию, даже в Испанию и Англию -- более того, поверите ли? -- в Грецию!" [61, 74]. И хотя в Греции, как выяснилось, произведений Цицерона не оказалось, оттуда все же поступила одна греческая рукопись Гомера и позднее шестнадцать диалогов Платона. Источником тяжких страданий для Петрарки было то, что он не смог овладеть греческим языком: большинство греческих авторов так и остались для него лишь тенями. Но знание греческого было в те времена в западных странах редкостью. Только в последние годы жизни Петрарки, когда Боккаччо с помощью калабрийца, знавшего греческий язык, сделал грубый перевод "Илиады", Гомер стал доступным. И хотя сам Петрарка не ступил в эту святую страну, он вдохновил других на ее завоевание. В конечном счете спасением греческой классики от забвения Запад также обязан влиянию Петрарки.

Петрарка и сам делал ценные открытия. Стоило ему увидеть на горизонте стены очередного монастыря, как он приходил в сильное волнение и, "немедленно изменив свой путь, направлялся к нему в надежде найти там какие-либо произведения, которые с такой жадностью разыскивал" [55, 34-35]. И он стучался в монастырские ворота, заклиная монастырскую братию оказать ему помощь.

Одну находку, принесшую ему большое удовлетворение, Петрарка сделал незадолго до того, как ему исполнилось тридцать лет. В 1333 г. он отправился в долгое путешествие в Париж и далее на север, в те страны, которые мы сейчас называем Нидерландами и Западной Германией. Он перебирался из монастыря в монастырь, пока в Льеже ему не улыбнулась удача: он обнаружил две речи Цицерона, одна из них -- "pro Archia" ("В защиту Архия"). Получив разрешение, он скопировал одну и нанял помощника, чтобы переписать другую. Единственным поводом для огорчений было то, что "в этом добром варварском городе у нас были бесконечные заботы в связи с нехваткой чернил, а когда нам удавалось добыть их, они оказывались шафранного цвета" [61, 49]. Но зато Петрарка теперь смог воскликнуть, как римский завоеватель: "Благодаря мне Италия получила их (две утерянные речи)!" [55, 35].

Четырьмя годами позже он в первый раз посетил Рим, где с ужасом увидел, что стены, дворцы, замки превратились в руины. И это никого не волновало. Петрарка с грустью писал своему другу, что знания о древнем Риме нигде так не скудны, как в самом Риме. И эти жалкие римляне пали так низко, что продавали мраморные колонны и скульптуры на юг, в упадочный Неаполь. При таком отношении, предрекал он, все эти прекрасные руины вскоре исчезнут совсем [75, II, 49].

Однако Петрарка, не останавливаясь ни перед какими препятствиями, продолжал искать книги. В течение нескольких дней он приобрел прекрасный текст, а еще дней через де- . сять установил местонахождение других текстов. На обратном пути из Рима он остановился в своем родном Ареццо и здесь обнаружил безнадежно разрозненные фрагменты из Квинтилиана. Вскоре после этого в Мантуе он купил "Естественную историю" Плиния Старшего. Величайшее открытие его жизни было сделано в Вероне весной 1345 г.: коллекция Цицероновых "Писем к Аттику" и переписка Цицерона со своим братом Квинтом и с Брутом -- рукописи, очевидно неизвестные ученым многих поколений, хотя время от времени они, вероятно, попадались на глаза каким-нибудь веронцам. Если бы не копии Петрарки, драгоценная коллекция никогда бы не увидела света, так как другой, столь же полной копии этих рукописей нет, оригинал веронских рукописей давно пропал, он был в плохом состоянии уже тогда, когда Петрарка обнаружил его, как он выразился, "в совершенно неожиданном месте" -- по-видимому, в библиотеке собора.

То, что это произошло в Вероне, представляет определенный интерес. Верона была самым богатым римскими древностями городом Северной Италии. Ее привлекательность для Петрарки была очевидной. Здесь родился Катулл⁵; она гордилась большим количеством древних сооружений, самым великолепным из которых был обширный, хорошо сохранившийся амфитеатр, возведенный в I в.н.э. и рассчитанный на двадцать пять тысяч зрителей. Древняя соборная библиотека Вероны, в которой, по-видимому, были найдены письма, была одной из старейших в мире.

Петрарка давно ожидал этих писем. Они проливали свет на личность Цицерона и в то же время на повседневную жизнь угасающей Римской республики, раздираемой гангстерами от политики. Петрарка, несмотря на недомогание, сам переписал Веронскую рукопись и впоследствии не уставал рассказывать друзьям о том, с каким трудом и с какой радостью он делал это [61, 119]. Том, в который вошли копии всех писем, был столь громадных размеров, что не мог уместиться ни на одной полке его библиотеки. Не зная, что еще можно сделать с этим объемистым и тяжелым томом, Петрарка поместил его на полу, где он, как оказалось, стал чем-то вроде источника профессиональной травмы. Однажды, когда Петрарка входил в комнату, его развевающаяся мантия зацепилась за том, который упал и сильно ударил его по голени. На следующий день произошло то же самое, и так повторялось неоднократно. К тому времени, когда Петрарка наконец убрал книгу с дороги, его несчастная нога распухла, в рану, образовавшуюся на ней, попала инфекция. Начались сильные боли, и доктора мрачно предрекали, что он останется калекой. Однако несколько месяцев спустя Петрарка был на пути к полному выздоровлению [61, 62--63]. Послания же Цицерона затмили все остальное, чем он владел; он хранил их столь ревностно, что даже никому не давал на время и не позволял копировать.

Верона принесла ему и другие сокровища, наиболее ценными из них были Катулл и Проперций. Вполне вероятно, что все последующие тексты Проперция восходят к копии, переписанной самим Петраркой. Веронский "архетип" был в конце концов утерян.

Открытие Петраркой в Вероне корреспонденции Цицерона было одним из величайших событий в культурной истории Возрождения. Письма явили миру малоизвестный до сих пор облик великого римского оратора, со всеми его слабостями и достоинствами. Пожалуй, такого саморазоблачения европейская литературная сцена не будет знать вплоть до "Исповеди" Руссо [78, 18]. Письма стали одним из наиболее читаемых в эпоху Возрождения произведений, и не только из-за их содержания. Их изящный, но в то же время разговорный Стиль революционизировал тот латинский язык, который гуманисты так стремились освободить от средневековых искажений, жаргона и манерной архаизации. Благодаря Цицерону эпистолярный жанр стал едва ли не самым популярным жанром литературы эпохи гуманизма; именно корреспонденция Цицерона вдохновила Петрарку написать свое первое письмо классическому автору, за которым последовали другие, адресованные Варрону⁶, Ливию⁷, Квинтилиану⁸, Горацию⁹ и Гомеру.

Первое "Письмо к Цицерону" Петрарки было, по-видимому, написано в Вероне после прочтения собрания писем, так как оно несет на себе явный отпечаток волнения, вызванного находкой, а также некоторый шок от содержащихся там разоблачений. "Ваши письма, -- писал Петрарка Марку Туллию, -- я разыскивал долго и усердно, и наконец я нашел их там, где менее всего ожидал найти. Я прочел их сразу, снова и снова с величайшим рвением. И по мере того как я читал, мне казалось, что я слышу ваш собственный голос, о Марк Туллий, рассуждающий о многих вещах, произносящий много горестных жалоб, скитающийся среди многих мыслей и чувств. Мне давно было известно, каким прекрасным наставником были вы для других; наконец, мне довелось узнать, на какой стезе наставляли вы самого себя.

Теперь ваша очередь быть слушателем. Внемлите, где бы вы ни находились, словам совета, или, скорее, печали и сожаления, которые срываются, сопровождаемые слезами, с губ одного из ваших наследников, преданно любящего вас и хранящего в памяти ваше имя..." [62, 239--240]. Далее следуют упреки Цицерону за его многочисленные грехи (они "заставляют меня краснеть за вас"). Чрезмерное тщеславие Цицерона и недостаток твердости характера перед лицом кардинальных проблем современности огорчали Петрарку, который сам был человеком, полным противоречий, но не мог принять человеческих слабостей в том, кто был для него образцом совершенства. На замечательную философию Цицерона пала тень, ибо мастер не всегда придерживался на практике того, что так красноречиво проповедовал. Нравоучительный и довольно самоуверенный тон послания Петрарки не идет ни в какое сравнение с изяществом и легкостью эпистолярного стиля Цицерона. Впрочем, второе "Письмо к Цицерону" было построено более удачно и счастливо возобновило дружбу. Петрарка включил в него интересное отступление, где охарактеризовал отношение своей эпохи к памяти великого республиканца. Вину за пренебрежение к учености и утрату книг Петрарка возлагал, как некогда Петроний¹⁰ -- вину за упадок Рима, на "любовь к деньгам, которая придала нашим мыслям другое направление... Мы вынуждены расточать и губить из-за нашего жестокого и непереносимого пренебрежения плоды и ваших трудов, а также ваших соратников, ибо судьба, выпавшая на долю ваших собственных книг, которую я оплакиваю, постигла и труды многих других блистательных мужей" [62, 250--251].

Затем Петрарка называет книги Цицерона, утеря которых была наиболее прискорбной; среди них "Республика", главный политический трактат Рима; "Похвала философии"; эссе "Забота о хозяйстве", "Об искусстве войны", "Об утешении" и "О славе". Говоря о книгах, дошедших до него, Петрарка выражает скорбь по поводу искажений и громадных пробелов в тексте. Это напоминает, пишет он, кровавую битву, после которой "нам приходится оплакивать павших на поле брани благородных вождей, а также других воинов, искалеченных и пропавших без вести" [62, 251].

Все попытки найти "Республику" ("De republica") Цицерона оказались безрезультатными; в конце концов Петрарка прекратил поиски [75, 38]. Но еще в юности у него был трактат "De gloria" ("О славе"), который он дал на время своему учителю Конвенневоле. В момент крайней нужды Конвенне-воле заложил его, и все попытки Петрарки выкупить трактат. не увенчались успехом. Старый учитель, смущенный происшедшим, обещал, что сам выкупит книгу, но к тому времени ее уже не было в Авиньоне. Петрарка никогда не терял надежды вновь разыскать драгоценный манускрипт, но "De gloria" не найдена по сей день.

Современные ученые высказывали сомнения в том, что Петрарка обладал этим произведением Цицерона. Однако нет никаких веских причин не доверять его словам, даже несмотря на то, что трактат так и не был найден. Несколько основных произведений античности дошли до нас в единственных экземплярах, которые с такой же вероятностью могли быть утрачены. Действительно, их шансы выжить были ничтожны, пока Возрождение не набрало силу. И даже после этого только немедленное копирование могло обеспечить их спасение. Многие книги, еще существовавшие в средние века, в конце концов исчезли. До нас дошло значительно меньше книг, чем было уничтожено, причем эти потери продолжались и в эпоху после смерти Петрарки.

Второе письмо Петрарки Цицерону дает нам представление о печальной судьбе книг в его время. Но оно также живо характеризует страстную борьбу Петрарки за кардинальное изменение такого положения. Он был, несомненно, первым из тех, кто "любил мертвые буквы живой любовью и вновь нашел в прахе веков искры вечной красоты" [61, 16]. Он не только вернул нам утерянные и забытые произведения, он установил новый стиль изучения литературы и отношения к ней и заразил своим энтузиазмом других. И он в этом действительно преуспел: возникло целое поколение гуманистов-библиофилов, которое спасло на Европейском континенте почти все, что только можно было еще спасти.
 
 

Как франки считали себя трижды блаженными, возвращаясь со святыми мощами из Иерусалима, так и эти новые рыцари Святого Духа, разыскивая не могилу восставшего из мертвых бога, но гробницы, в которых ожидал воскрешения гений древнего мира, испытывали святой восторг, когда потемневшие, покрытые копотью и неразборчивые копии великих произведений греческих и латинских авторов вознаграждали их терпеливые поиски. Дни и ночи проводили они в неустанных трудах... пока ценнейшие сокровища не становились общим богатством тех, кто способен был оценить их по достоинству.

Джон Эддингтон Симондс [70, 96]

Нет ничего более заразительного, чем пример, поданный великим человеком. Еще при жизни Петрарки итальянцы были охвачены лихорадкой поисков неведомой литературы. После его смерти поиски утерянной, спрятанной или находящейся в небрежении классики стали страстью в полном смысле слова.

Среди всех своих современников Петрарка не имел последователя более пламенного, чем Боккаччо, который был лет на десять моложе. Эти двое и сформировали начала гуманизма.

Как и Петрарка до него, Боккаччо, наполовину француз, автор "Декамерона" и один из отцов -- основателей итальянской литературы, от своих популярных, проникнутых чувственностью произведений, написанных на тосканском наречии, обратился к научной деятельности, презрев свои ранние творения, которым суждено было прославить его. Петрарка склонил его к поискам рукописей, и в конце концов успехи Боккаччо в этом деле затмили славу Петрарки.

Джованни Боккаччо, незаконнорожденный сын флорентийского ростовщика Боккаччо ди Челлино и неизвестной француженки, родился в 1313 г. в Париже. Еще в младенческом возрасте он был увезен во Флоренцию своим отцом, в то время богатым и уважаемым гражданином. Благодаря связям отца с известным банковским домом Барди юный Джованни в 1328 г. приобрел неплохое положение в Неаполе. Предоставленный самому себе в самом веселом городе Италии, он с удовольствием окунулся в его полную страсти жизнь. Именно здесь он встретил Фьямметту, которая была, возможно, незаконнорожденной дочерью Роберта Анжуйского, короля Неаполя. И именно здесь он нашел темы для своих новелл и стихотворений.

Беззаботное веселье неожиданно кончилось, когда его отец разорился. Боккаччо вынужден был вернуться во Флоренцию, где его ждала нищета. Однако беда оказалась хорошим учителем для подающего надежды поэта и будущего ученого. С этого времени он сосредоточил свои усилия на литературной работе, и через несколько лет некоторые из его наиболее известных книг были завершены. Он мог бы продолжать в том же духе, если бы не встретил Петрарку.

Вероятно, первая их встреча состоялась в "юбилейном"¹, 1350 г. Петрарка совершал паломничество в Рим, чтобы получить отпущение грехов [53, 150], и Боккаччо приветствовал его у ворот Флоренции -- города, который изгнал отца Петрарки. С тех пор они поддерживали тесную дружбу, которая продолжалась до смерти Петрарки. В своем завещании Петрарка оставил своему другу пятьдесят золотых флоринов, чтобы "тот купил себе мантию для занятий и ночных размышлений", причем он говорил, что очень огорчен, оставляя такому великому человеку столь ничтожную сумму [55, 243]. Боккаччо, проживший почти всю свою жизнь в ужасной нищете, щедро одаривал других. Он великодушно делился с другими своим временем, своими знаниями, своими книгами и превратил Флоренцию в центр гуманистической науки. Зарабатывая себе на жизнь утомительным переписыванием, Боккаччо переписал для Петрарки длинные тексты Цицерона и Варрона. Вскоре после того, как они стали друзьями, Боккаччо порадовал Петрарку роскошной копией "Комментариев к псалмам" св. Августина и собственноручно переписанной копией "Божественной комедии" Данте. Последнюю великий человек принял с некоторой неохотой, обнаружив, что гораздо легче поклоняться древним, нежели современному сопернику твоей славы.

Вид Флоренции (из хроники 1490 г.)

Однажды Петрарка высказал свое давнее желание прочесть малоизвестное религиозное сочинение, которое он никак не мог заполучить,-- "Житие Петра Дамиана". Святой заинтересовал его в связи с тем, что он восхвалял одиночество-- тема, к которой Петрарка обращался в "De vita soli-taria" ("Жизнь в одиночестве"). Нельзя ли найти книгу в Равенне, родном городе святого? Боккаччо счел своим долгом поехать в этот город и начать поиски. Ни монахи, ни миряне не знали о существовании какой-либо копии. Наконец один старик привел Боккаччо в свой дом, где хранилась груда грязных, полуистлевших томов. Боккаччо начал рыться в этой заплесневелой куче -- и его надежды стали таять. И вдруг, когда он уже почти добрался до самого низа, его взгляд упал на сильно потрепанную книжку -- "Житие Петра Дамиана"². Он радостно извлек ее на свет и сел за переписку, хотя, пробежав наскоро книгу, удивился, что в ней могло заинтересовать Петрарку. Но кто он такой, чтобы ставить под сомнение побуждения Петрарки [61, 67]?

В своем становлении проповедника гуманизма Боккаччо вынужден был преодолевать последствия своего весьма посредственного образования. Тем не менее в зрелые годы его образованность была значительно выше, чем у большинства его современников. Овладев латинским языком, он, поощряемый Петраркой, обратился к греческому и в конце концов намного превзошел Петрарку в знании этого древнего языка. Петрарка был в восторге от его успехов и убедил его перевести Гомера на латынь; это, по-видимому, был первый современный перевод греческого национального эпоса.

Путь был тернистым. Не существовало никаких руководств, почти не было и греческих оригиналов текстов. Компетентные учителя были едва ли не большей редкостью. Петрарка так и не сумел ничего достичь, занимаясь со своим учителем, греком Варлаамом, монахом из Южной Италии, который не питал симпатий к классической учености. Однако Боккаччо прибег к услугам Леонтия Пилата, калабрийца, которому нравилось изображать из себя грека. Сотрудничество Боккаччо с Леонтием было несколько странным. Этот человек был грязным авантюристом. Отнюдь не безупречное знание греческого вряд ли компенсировало его слабохарактерность и дурной нрав. Его внешний вид был столь же отталкивающим: лицо, "покрытое черной щетиной и обрамленное нечесаной, лохматой бородой; изодранная мантия только наполовину прикрывала этого немытого субъекта" [53, 194]. Петрарка, который использовал его в своих розысках, называл Леонтия "большой бестией" (magna belua). Но Боккаччо, проявив снисходительность, взял Леонтия к себе в дом и устроил его преподавателем греческого языка в Флорентийский университет. Во имя торжества гуманизма Боккаччо мирился с Леонтием, а впоследствии -- со злобными монахами, в чьем владении находились драгоценные рукописи.

После ряда лет напряженной работы Боккаччо завершил перевод Гомера на латинский с греческой рукописи, принадлежавшей Петрарке. По преданию, Петрарка был найден мертвым над экземпляром латинской версии Боккаччо, комментированию которой он посвятил свои последние часы.

Деятельность Боккаччо на ниве гуманизма претерпела серьезнейшее испытание по причине одного из тех религиозных кризисов, которые нередко поражали "новых людей", со страхом и сомнениями преступающих порог средневековья. Потрясенный посланием, полученным в 1362 г. от умирающего монаха, Боккаччо был уже готов сам постричься в монахи, отказаться от всех своих занятий, сжечь свои собственные произведения и раздать свою библиотеку. Петрарка, который, несмотря на свое искреннее благочестие, строил свою жизнь в высшей степени целесообразно -- в соответствии со своим талантом и предназначением, был обеспокоен, услышав, о перемене, происходящей с Боккаччо. Понадобилось все его красноречие, чтобы примирить в глазах своего друга религию и гуманизм. "Ни стремление к добродетели, ни мысль о приближающейся смерти не должны отвратить нас от изучения ?словесности", ибо оно, направляемое добрыми намерениями, само пробуждает стремление к добродетели, избавляет нас от страха смерти... Назови мне хотя бы одного из величайших святых, который пренебрегал литературой, и я всегда смогу противопоставить ему образованного человека, еще более святого" [55, 232]. Петрарка настойчиво убеждал Боккаччо искать утешения в служении древним текстам. Призыв был услышан, и с тех пор Боккаччо с еще большим рвением посвятил себя классике, оставив, однако, итальянскую поэзию и свои рискованные новеллы.

В 1363 г. он удалился в Чертальдо, маленький тосканский городок, в котором родился его отец и который он наряду с Флоренцией считал своим родным домом. Хотя ему едва минуло пятьдесят, он, казалось, покорился преждевременной старости, ограничивая себя в радостях плоти и засиживаясь допоздна за работой. Изредка он нарушал свое мрачное уединение, выезжая в качестве посла Флоренции в столь отдаленные места, как Авиньон и Рим.

В 1370 г. он принял предложение друга посетить Неаполь и остался там до 1371 г. Именно во время этой поездки он сделал свои самые замечательные открытия. Это произошло в Монте Кассино, древнем бенедиктинском монастыре. Вознесенный высоко на вершину холма, господствующего над стратегической дорогой, ведущей из Рима в Неаполь, монастырь был на Западе одним из передовых христианских центров образования еще с VI в. Здание его аббатства многократно перестраивалось после опустошительных набегов варваров-завоевателей и природных катаклизмов. Примерно за двенадцать лет до приезда Боккаччо здание было разрушено землетрясением. (Больше всего пострадал монастырь во время второй мировой войны, когда союзники, предположив, что его постройки являются важным опорным пунктом в немецкой "линии Густава", превратили его в пыль.)

Довольно странно, что о приключениях Боккаччо с манускриптами Монте Кассино мы узнаем из приписки, сделанной его учеником Бенвенуто да Имола среди записей его комментариев к "Раю" Данте.

Печать монастыря Монте-Кассино
с изображением древней базилики

Бенвенуто да Имола рисует живописную картину того, с чем сталкивались эти пионеры-книголюбы. Даже в колыбели бенедиктинского монашества, пользовавшейся столь высокой репутацией на ниве ученой деятельности, условия хранения книг и обращение с ними были почти варварскими.

Хотя нам известно о визите Боккаччо в Монте Кассино, у нас, к несчастью, нет никаких непосредственных сведений о том, что он оттуда увез. Книголюбы времен Возрождения имели прискорбную привычку скрывать источники получения рукописей и часто оставляли свои находки себе. Очевидно, у них были основания для такой скрытности: она, несомненно, избавляла их от вмешательства конкурентов. Кроме того, было целесообразно оставлять в неведении бывших владельцев относительно истинной ценности манускриптов, взятых у них столь бесцеремонно. Говоря прямо, эти добрые гуманисти были иногда не совсем чисты на руку. Законные владельцы, утверждали они, столь невежественны, что недостойны того, чем владеют, и, для того чтобы придать своему делу мало-мальски законный вид, они изобрели изящную латинскую формулу: "Si ius violandum est, librorum gratia violandum est" ("Если закон должен быть нарушен, пусть он будет нарушен ради спасения книг")³. В более поздние времена, используя тот же лозунг, пополняли свои коллекции национальные музеи и любители старины. И так же как самозваные спасители памятников древности Греции и Ближнего Востока, более близкие к нашим временам, итальянцы XIV и XV вв. полагали, что экспроприация древностей из тех мест, где они находились, означает их героическое спасение.

Проведенные недавно библиографические исследования почти не оставляют сомнений в том, что Боккаччо "приобрел" в Монте Кассино один из самых выдающихся манускриптов, открытых в эпоху Возрождения, -- рукопись основных частей "Анналов" (книги XI--XVI) и "Истории" (книги I--V) Тацита. В новое время никто до Боккаччо не знал об этом главе римских историков, важнейшем источнике наших знаний о Римской империи от Тиберия до Нерона. Однако после 1370 г. Боккаччо обильно цитирует Тацита. Тем не менее он никому не говорит о своем приобретении, даже Петрарке. И тайна продолжает существовать после смерти Боккаччо. Именно тогда рукопись попала, бог весть каким образом, в руки двух флорентийских гуманистов -- Леонардо Бруни и Никколо де Никколи. Поскольку они также предпочитали не распространяться об этом, можно предположить, что они, в свою очередь, похитили манускрипт у наследников Боккаччо. Если это так, то мы можем считать это удачным в своем роде шагом, ибо основная часть библиотеки Боккаччо была уничтожена пожаром в XV в. Примерно через пятьдесят лет после смерти Боккаччо в письме, датированном 1427 г., Поджо Браччолини, одолживший рукопись Тацита у Никколи, уверяет последнего, что хранит свое обещание никому не говорить о рукописи [42, 225]. Это совершенно непохоже на Поджо, который всегда отвергал скрытность в этих делах. Сам он свободно одалживал свои самые ценные рукописи, часто с печальными последствиями. Однако в случае с Тацитом Никколи он, по-видимому, вынужден был соблюдать условия "владельца".

На протяжении долгого времени высказывались различные предположения об открытии рукописи Тацита. Поскольку она, как казалось, была неизвестна вплоть до того момента, когда Поджо сообщил о том, что он читает ее, один английский ученый XIX в. выдвинул нехитрую теорию о том, что "Анналы" были подделаны не кем иным, как самим Поджо. Абсурдность этой теории очевидна. Боккаччо приводил цитаты из "Анналов" еще до того, как Поджо появился на свет. Начальные части произведения (книги I--VI) были открыты в немецком монастыре через полвека после смерти Поджо. Однако, как и многие другие явно ложные теории, "подделка" Поджо время от времени вновь всплывает на поверхность.

В последние годы жизни Боккаччо классическая литература обогатилась произведениями, авторы которых были почти совершенно неизвестны большинству образованных людей средневековья, даже Данте и Петрарке. Его Тацит только

открывает этот список. Никто из гуманистов до Боккаччо не имел возможности прочесть эссе Варрона о латинском языке. Среди других классиков, открытых Боккаччо, можно назвать Марциала, поэта-сатирика, Овидия и его "Ибис", галло-римского писателя IV в. н. э. Авсония и сборник откровенных эротических поэм "Приапея" ("Безупречные с точки зрения стиха, -- говорит о них ?Оксфордский классический словарь",-- но отличающиеся исключительной, даже отталкивающей непристойностью"), копия которого, сделанная самим Боккаччо и дожившая до наших дней, хранится сейчас в Лоренцианской библиотеке во Флоренции. По иронии судьбы Овидий и "Приапея" касались тех же тем, которые так смаковал Боккаччо во времена своей буйной молодости, когда капризная неаполитанская красавица Фьямметта вдохновила его на создание "Декамерона", предка европейского романа. Для него все это было далеко позади.
 

Отрывок из "Кодекса Тацита" или "Рукописи Медицеус II" (содержащей XI -- XVI книги "Анналов", I -- V книги "Историй"), вероятно, полученной Боккаччо в Монте Кассино. Помещенная под один переплет со списком Апулеева "Золотого осла", она хранится сейчас в Лоренцианской библиотеке Флоренции. Список сделан в Монте-Кассино предположительно в XI в. так называемым беневентинским, или южно-итальянским, минускульным письмом

Когда Боккаччо услышал о смерти Петрарки, он составил завещание и годом позже, в декабре 1375 г. ушел из жизни. Его смерть побудила канцлера Флоренции заявить, что "оба эти светиланового красноречия угасли" [67, II, 15]. Человеком, произнесшим этот панегирик, был Колуччо Салутати, государственный деятель и ученый, бывший после Петрарки и Боккаччо третьим и самым младшим из великой "флорентийской триады" ранних гуманистов. Он был первым среди многих деловых людей с изысканными манерами -- покровителей науки, которые, будучи страстными и богатыми коллекционерами книг, побуждали других разыскивать утерянные рукописи, хотя сами и не участвовали непосредственно в этих розысках.

Салутати был как бы отлит в форму неукротимого римского республиканца. Он перевел на латынь Данте, написал биографию Данте, Петрарки и Боккаччо; он был превосходным стилистом. Хорошо известно замечание, приписываемое Джан Галеаццо Висконти, миланскому властителю, что произведения канцлера наносили больший урон, чем флорентийская армия [70, 76]. Цицеронова латынь была превращена им в оружие дипломатии.

После смерти Петрарки Салутати, только что выдвинутый на высшую должность во Флоренции, обратился к зятю поэта с целью получить доступ к коллекции манускриптов. Петрарка никогда особенно не распространялся о том, какие у него хранятся произведения. Принадлежащие ему рукописи Катулла и Проперция так и не стали доступными; даже существование их среди бумаг покойного подвергалось сомнению. Переговоры тянулись долго, но в конце концов Салутати удалось получить копии около шестидесяти писем Цицерона. В результате (1'appetit vient en mangeant -- аппетит приходит во время еды) ему захотелось иметь все письма, которые, как ему было известно, Петрарка переписал из Веронского кодекса. Как раз в это время Джан Галеаццо, миланский воитель, получил несколько древних рукописей из только что завоеванных городов Северной Италии. Среди них были пергамены из Вероны. И хотя Милан находился в состоянии войны с Флоренцией, Салутати удалось заполучить копии писем Цицерона. Он продолжал поддерживать отношения даже с врагом, благо в эти счастливые столетия еще не расцвела жестокая разобщенность тотальной войны. Как правило, военные действия не влекли за собой разрыва культурных отношений. Принцы и генералы времен Возрождения могли бы подписаться под словами Людовика XIV, который якобы сказал в подобной ситуации: "Мы воюем с Англией, но не с человечеством".

Когда Салутати стал перелистывать рукопись, он не мог поверить своим глазам. Ни одно из писем не нало те, которые он уже видел ранее. Они не были адресованы Квинту⁴, Аттику⁵ или Бруту⁶. Сыграл ли кто-нибудь злую шутку? Наведя справки, он получил ответ на эту загадку. Джан Галеаццо послал ему копию не Веронского кодекса, а совсем другого, "аннексированного" в городе Верчелли. О существовании этих писем даже не было известно. Рукопись из Верчелли содержала еще одно, до сего времени никому не ведомое собрание писем -- "Ad Familiares" ("К близким"). Салутати был так же счастлив, как Петрарка, когда нашел письма Цицерона. Он назвал рукопись "подарком небес". Он признавался, что чтение писем вызывало у него восторг, подобного которому он никогда не испытывал. Стало возможным еще глубже проникнуть в личность великого римлянина [75, 208].

Тем не менее Салутати жаждал получить остальные веронские письма, которые ему пришлось ожидать столько лет. В конце концов он стал гордым обладателем обоих собраний писем Цицерона [75, 208].

Салутати способствовал также и многим другим открытиям, среди них находке эссе Катона Старшего⁷ "О земледелии". Этот латинский текст был основан на карфагенском трактате, единственном произведении, сохраненном римлянами из всей национальной литературы, когда они безжалостно покорили своих африканских соперников в 148 г.н. э. Приверженец истинного гуманизма, Салутати был не только собирателем книг, но и критиком и филологом. Например, он доказал, что одно эссе ("De differentia"), когда-то приписываемое Цицерону, было фальшивкой. Именно благодаря ему во Флоренцию приехал Хризолор, греческий ученый из Византии, чей труд на ниве просвещения в Италии имел далеко идущие последствия в возрождении классики. Достижения Салутати были, таким образом, достойно увенчаны его большим вкладом в изучение греческого языка. Благодаря его личному посредничеству молодые флорентийские гуманисты получили поддержку и поощрение -- прежде всего Леонардо Бруни и Поджо Браччолини, которые учились у Хризолора, а в свое время сделались канцлерами Флоренции.

После Салутати поиски манускриптов приняли широкий размах. Возбуждение достигло апогея, когда была восстановлена связь с раскрепощенной разумной гуманностью, от которой средневековый фанатизм и схоластическая догматика, как утверждалось, наглухо себя изолировали. Наш рассказ был бы незавершенным без краткого напоминания о той полной нравственного подъема атмосфере, в которой совершалось открытие манускриптов. Не было недостатка ни в подлинных драмах, ни в хвастливом пустословии. Радость находок была окрашена чувством безбрежных просторов мира, открывшихся в эпоху Возрождения. Нечто подобное испытывали мореплаватели, пускавшиеся в плавание по морям, которые еще не были обозначены на карте. Охотники за рукописями, восстанавливающие из небытия погибшие или затерянные континенты человеческого самовыражения, отправлявшиеся в свои экспедиции по всей Европе от Испании до Скандинавии и еще далее -- на Ближний Восток, могут рассматриваться как истинные предшественники да Гамы, Колумба, Америго и Кэбота, точно так же как идеи гуманизма способствовали интеллектуальной готовности мореплавателей к их открытиям. Нам не следует забывать, что и Ко?лумб и Коперник, в своих исканиях отталкивающиеся от классических текстов, сами были истинными гуманистами.

Повсюду на итальянском полуострове не только литераторы и ученые, но и горожане, тираны, церковники и князья были буквально наэлектризованы успехами искателей книг. "Приобретение целой провинции не приносило такого удовлетворения, как открытие произведений малоизвестного или совсем неизвестного автора" [47, I, 69]. Восстановление какого-нибудь трактата Цицерона или Квинтилиана считалось подвигом, уступавшим разве что его созданию. Флорентийский гуманист Леонардо Бруни, узнав от Поджо Браччолини новость о только что открытом манускрипте, быстро набросал приветственное письмо, достойное такого события: "Республика литературы имеет все основания торжествовать не только по поводу произведений, которые Вы нашли, но и по поводу тех, которые Вам еще предстоит найти. Слава Вам за то, что Вы благодаря Вашим настойчивым усилиям являете свету произведения самых выдающихся авторов! Потомки не забудут, что манускрипты, оплакиваемые как навсегда потерянные для человечества, были возвращены ему благодаря Вам. Подобно тому как Камилл⁸ считается вторым основате-

лем Рима, так Вы имеете все права быть названным вторым автором произведений, воскрешенных Вами для мира. Благодаря Вам мы теперь обладаем всеми работами Квинтилиана; до этого мы гордились тем, что имеем только половину их, причем с искаженным и недостоверным текстом. О драгоценное приобретение! О нежданная радость! Неужели я и вправду могу теперь прочесть всего Квинтилиана, который даже в том изуродованном и искаженном виде, в каком он был до сих пор, составлял мое утешение? Я заклинаю Вас послать мне их сразу же, чтобы я мог наконец взглянуть на них до того, как уйду в мир иной" [70, 100].

Дух истинных пионеров разжигал эту страсть, и люди были готовы в любой момент принести любые жертвы, чтобы увеличить человеческое знание и спасти как можно больше любой ценой. Джованни Ауриспа, сицилийский искатель рукописей, вспоминает, как "отдал всю одежду грекам в Константинополе, чтобы завладеть несколькими списками, -- поступок, который не вызывает у меня ни стыда, ни сожалений" [16, 41]. А флорентиец Никколо де Никколи, ставший кем-то вроде генерального директора и ведущего представителя охотников за рукописями, продал свои усадьбы, чтобы получить средства для пополнения своей коллекции.

При малейшем намеке на возможную находку гуманист-книголюб срывался с места, хотя чаще всего след оказывался ложным. Уже в преклонные годы Петрарка, услышав, что Леонтий Пилат был убит на обратном пути из Константинополя, поспешил в порт для осмотра вещей убитого, но его надежды найти Еврипида или Софокла не оправдались.

К ученым иногда присоединялись кондотьеры, герцоги, кардиналы и купцы, которые оказывали им содействие и финансировали поиски, хотя они были весьма непостоянны в своей помощи. В поисках трофеев классических муз Европа была прочесана вдоль и поперек. Папы Николай V и Лев X посылали специальных агентов через Средиземное море в Сирию и Малую Азию, а также на север вплоть до Швеции и Дании. Поджо Браччолини бросал вызов стихиям, преодолевал заснеженные перевалы и всходил на горы, чтобы порыться в старой библиотеке заброшенного альпийского монастыря. Это о нем сказал один из его современников (Фран-ческо Барбаро): "Ни жестокий зимний холод, ни снег, ни расстояния, ни плохое состояние дорог не могли помешать ему извлечь на свет памятник литературы" [70, 100].
 
 

Эти пионеры, перерывая библиотеки в поисках
манускриптов, чувствовали себя так, как будто
они освобождали выдающиеся умы древности из
плена.

Сэр Ричард К. Джебб [54, 553]

Поджо Браччолини (1380--1459), сын бедняка из маленького городка Террануова, близ Ареццо, воплотил в себе наиболее характерные черты охотника за рукописями эпохи гуманизма. Поджо, в то время низкооплачиваемый переписчик во Флоренции, привлек к себе внимание Салутати и вскоре был весь поглощен идеями Возрождения. Едва вступив в третье десятилетие своей жизни, он уже занял выдающееся положение в папской курии, отличившись при составлении папских посланий, что не помешало ему резко критиковать злоупотребления церкви. В 1414 г. он стал папским секретарем и почти полвека служил Риму. Когда ему перевалило за семьдесят, он был назначен, как до него Салутати, на пост

канцлера Флоренции. Его репутация неуклонно росла, и он стал одним из самых плодовитых и воинствующих литераторов своего века. Он писал на еще более изысканной латыни, чем даже Петрарка и Салутати, и только Никколи не уступал ему, когда дело доходило до расшифровки трудных латинских рукописей. В греческом он превзошел Боккаччо и сделал ряд переводов с этого языка. Литературные работы Поджо, так же как и его образ жизни, производят современное, даже несколько фривольное впечатление, хотя он ни в коем случае не был тем беззастенчивым эпикурейцем, каким его часто изображали.

Однажды произошел такой эпизод. Поджо пытался скопировать древнюю надпись на камне где-то на окраине Рима, но увлекся разговором с проходившими мимо женщинами. Никколи всегда упрекал Поджо в том, что он обращает слишком много внимания на, прекрасный пол, поэтому Поджо поспешил уверить его, что, по крайней мере на этот раз, инициатива исходила не от него. Прекрасным женщинам Рима показалось смешным, что какой-то с виду приличный человек в жаркий летний день пытается очистить замшелый камень; долг рыцарства повелел ему просветить их [76, 142]. Между прочим, этот инцидент рисует нам Поджо как археолога и эпиграфиста. Он первым нанес на карту древние достопримечательности Рима (Гиббон признавал, что он многим обязан обзору Поджо) и совершил с этой целью много поездок по римской Кампании. Он также собирал древние монеты и статуи. Вот характерный случай: когда он в 1429 г. увозил из Монте Кассино сочинение Фронтина о римских акведуках, он прихватил с собой фрагмент статуи -- женский торс, который как раз перед этим был выкопан близ монастыря [76, 143].

Как и у других гуманистов, у Поджо тоже были в жизни мрачные периоды, вплоть до появления "средневекового" презрения к жизни. Но такие провалы были относительно короткими и не помешали ему, уже в почтенном возрасте, жениться на восемнадцатилетней флорентийке знатного рода и произвести на свет восемь сыновей. Как указывает Симондс, он ни в коей мере не был книжным червем; он был человеком, "чьи глаза и ум были открыты окружавшему его миру" [70, 167].

Поджо добился признания как охотник за манускриптами во время своего посещения Монте Кассино в 1407 г. вместе с Леонардо Бруни. Здесь он обнаружил фрагмент из Ливия, ex vetustissima scriptura (из очень древнего текста) [41, 225]. Ливии и Монте Кассино знаменуют собой начало и конец его деятельности на ниве поисков, так как его последняя поездка за рукописями вновь привела его в этот древний монастырь. Открытие утерянных книг "Истории" Ливия всегда оставалось навязчивой идеей Поджо. Он объездил всю Италию, проехал вдоль и поперек Францию, Германию, Швейцарию и почти пять лет провел в Англии. Под его руководством систематические поиски рукописей перешагнули Альпы, и результаты не заставили себя ждать. Однако наибольшего успеха Поджо добился во время Констанцского собора¹.
 

Писец эпохи Возрождения
(Франческо Колонна. Hypnertomachia Polyphili)

Констанц, древний немецкий имперский город, расположенный на берегу озера с тем же названием, близ нынешней швейцарской границы, был избран местом проведения церковного собора, призванного покончить с "великим расколом", утвердить нового папу, провести реформы и искоренить ересь гуситов в Чехии. Живописный город вскоре наполнился толпами людей, прибывших со всего христианского мира.

По переполненной сцене проходили папы, антипапы, кардиналы, один император, принцы в сопровождении целой армии слуг, а вслед за ними шествовали еретики, шуты, куртизанки. Как и следовало ожидать, достигнуть согласия было не так-то просто. Международный съезд затянулся.
 

Средневековая печать
города Констанца (1254г.)

Поджо был направлен в Констанц в 1414 г. в качестве секретаря папы Иоанна XXIII, вскоре низложенного собором. Несмотря на свою должность, Поджо, казалось, не проявлял излишнего беспокойства об исходе борьбы. Он наслаждался развернувшимся перед ним спектаклем, пользуясь своим официальным положением, которое вряд ли требовало от него больших усилий. Это сборище расширяло его горизонты. Более того, туда прибыло много ученых, среди них великий Хри-золор, его учитель. К несчастью, он внезапно умер и был похоронен в одной из местных церквей. Было здесь много итальянских ученых, немало кардиналов, большинство из которых входили в церковную делегацию или приехали в Констанц просто так, движимые любопытством. С некоторыми из них Поджо учился вместе во Флоренции.

Итальянцы были немало удивлены, встретив среди чужеземцев людей высокой культуры. Контакты и обмен между людьми науки из разных стран имели неоценимое значение [75, 234], и одним из наиболее важных результатов собора было распространение идей гуманизма по всему западному христианскому миру. До того как Поджо и его сподвижники-гуманисты пересекли Альпы, им даже не приходило в голову, что в этих "варварских" странах кто-нибудь может знать о древней литературе. Но близость Констанца к нескольким прославленным бенедиктинским монастырям и беседы с неитальянскими священниками скоро открыли им глаза. А не может ли быть, что заальпийские монастыри обладают такими древними шедеврами, которые уже недоступны в самой Италии?

Поджо решил убедиться в этом сам. Во время собора он предпринял четыре поездки. Отнюдь не один Поджо занялся разысканиями в этой области, но он был, по-видимому, наиболее подготовленным, учитывая его обширные знания классической литературы. Благодаря опыту предыдущих исследований он сумел превзойти всех других по числу найденных рукописей и расшифровать их; он знал, что искать. Рукописи, которые он не мог взять с собой, Поджо быстро и квалифицированно переписывал. Иногда он поручал эту работу своему собственному переписчику в Констанце [75, 235]. Кроме того, он поддерживал постоянный контакт со своими друзьями во Флоренции и других городах Италии. Они оказывали ему всяческую помощь и щедро одаривали его тем, в чем больше всего нуждался каждый настоящий гуманист,-- поддержкой и лестью.

Поджо был идеальным путешественником, способным преодолевать далекие расстояния, несмотря на чрезвычайные транспортные трудности того времени. Увлекшись важным делом, он был равнодушен к неудобствам, терпим к иноземным обычаям. Он впитывал в себя всевозможную информацию и впечатления, а потом писал домой великолепные письма о том, что он видел в чужих краях за Альпами. Нет более живых документов эпохи Возрождения, чем письма Поджо из Констанца. Одним из самых известных является письмо, посвященное процессу и героической смерти Иеронима Пражского, ученика и последователя Яна Гуса, чья поистине сократовская сила духа и защита своих взглядов восхитили Поджо, хотя он и был папским эмиссаром. Совсем в другом, более легком стиле написано пространное письмо о его посещении горячих источников Бадена, швейцарского курорта близ Цюриха, где он увидел приезжих обоего пола, купающихся и резвящихся вместе.

К счастью для Поджо, собор время от времени прерывал свою деятельность. Пока папский престол был свободным, с мая 1415 до ноября 1417 г., услуги Поджо в качестве папского секретаря не требовались, и он был волен делать то, что ему заблагорассудится. Первое путешествие за книгами, первоначально предпринятое, быть может, в интересах проигранного дела папы Иоанна XXIII, привело его в некогда знаменитое аббатство Клюни во французской Бургундии, в нескольких днях пути от Констанца. Возможно, Поджо отправился в Клюни по совету своих французских коллег на соборе. Здесь в 1415 г. он обнаружил старую рукопись, содержащую пять речей Цицерона. Две из них -- "pro Murena" ("В защиту Мурены") и "pro Sexto Roscio" ("В защиту Секста Росция")--были совершенно неизвестны в Италии. Монахи позволили ему забрать рукопись с собой, хотя она была в отчаянно ветхом состоянии. Поджо не мешкая отправил рукопись Никколи, который вместе со своими соратниками-гуманистами с ликованием принял ее, хотя потом выяснилось, что прочтение и копирование древнего почерка оказалось нелегким делом. Трудности проистекали не только из орфографии и почерка, общего плачевного состояния рукописи, но также из-за того, что в старых рукописях слова и предложения редко отделялись друг от друга. Несмотря на это, речи были в том же году переписаны во Флоренции и начали ходить по Италии [50, X, 568].

В следующее лето Поджо, сопровождаемый несколькими итальянскими друзьями, отправился в аббатство Санкт-Гал-лен; это аббатство, основанное ирландскими монахами в VII в., находилось недалеко от Констанца. Во времена Поджо Санкт-Галлен пользовался большим авторитетом, и его аббаты были правящими князьями Священной Римской импе- . рии. Однако влияние их было в основном политическим. Аббат с внушительным именем Румо фон Рамштейн, живший в XIII в., не умел даже читать и писать [72, 196] --существенное отличие от раннего средневековья, когда аббатство было одним из самых оживленных интеллектуальных центров германского мира и насчитывало среди своих собратьев несколько известных авторов. В те времена аббаты гордились своей библиотекой и постоянно пополняли ее; несколько реликвий от тех лучших дней еще сохранились в аббатстве. Сложилась ситуация, напоминавшая Монте Кассино, за исключением того, что Поджо и его товарищи в отличие от Боккаччо оставили нам отчеты о своих находках. Они прямо, без обиняков, рассказали о том, что увидели в Санкт-Галлене. Один из них, Агапито Ченчи, сказал, что все они рыдали при виде этого позорного зрелища, и добавил для ясности проклятие в адрес германских варваров [75, 237]. Письмо самого Поджо является смесью трезвого отчета и гуманистической патетики.

"Монастырь св. Галла, -- писал он своему другу Гуарино, также выдающемуся флорентийскому гуманисту, -- лежит в двадцати милях от этого города (Констанц). Туда, отчасти ради развлечения и отчасти на поиски книг, так как мы узнали, что в монастыре было большое собрание, мы направили наши стопы. Среди книг библиотеки, слишком большой, чтобы приводить ее каталог, мы обнаружили Квинтилиана, пока живого и здравствующего, хотя и покрытого пылью и грязью от времени и небрежения. Книги, должен тебе сказать, были размещены не в соответствии с их ценностью, а валялись в грязной и мрачной темнице на самом дне башни, в которую, вероятно, не швырнули бы даже самого отъявленного преступника; и я твердо убежден: если бы только кто-нибудь обследовал ergastula (темницы) этих варваров, в которые они заточают таких людей, мы могли бы узнать о подобной же счастливой участи многих из тех, по ком давно уже были произнесены надгробные речи..." [70, 99].

Итальянские гуманисты часто называли северян варварами, хотя нет никаких данных о том, что рукописям, хранившимся на итальянском полуострове, повезло намного больше. Но шовинизм итальянского Возрождения устраивало такое подчеркивание варварского отношения к древней учености. Изображая заальпийских обитателей людьми, чуждыми классическому наследию и осквернившими его, итальянцы тем самым присваивали себе безраздельное право увозить в Италию то, что и вообще-то никогда не принадлежало этим неотесанным чужеземцам.

Хотя Поджо и не был так груб, как Ченчи, он в этом отношении не составлял исключения. Тем не менее обычно нелегко определить, где у гуманистов кончается риторика и начинается искренность. Описание Поджо его главной находки -- Квинтилиана -- следует, по-видимому, отнести к первой. Вот так, в антропоморфическом духе, столь милом сердцу Петрарки, описывает Поджо "замученные" рукописи, которые он спас: "Я воистину верю, что, если бы мы вовремя не пришли на помощь, он (Квинтилиан) неминуемо вскоре погиб бы, ибо невозможно представить себе, чтобы человек столь прекрасный, изысканный, элегантный, вежливый и ос-

троумный смог бы долго выдержать убожество и грязь тюрьмы, в которой я его нашел, и жестокость его тюремщиков. Вид у него действительно был жалок и несчастен, как у приговоренного к смерти преступника, -- с косматой бородой и спутайными волосами, всем своим существом протестующий против несправедливого приговора, он, казалось, простирал к нам руки, умоляя римлян (т. е. итальянцев) избавить его от столь незаслуженной судьбы..." [70, 98--99].
 

Аббатство Санкт-Галлен.
Рисунок эпохи позднего средневековья

Далее в своем письме Поджо упоминает, что он и его друзья извлекли на свет три с половиной книги "Аргонавтики", эпической поэмы Валерия Флакка², и весьма ценные "Комментарии" Аскония Педиана³ к различным речам Цицерона. Копия "Комментариев", сделанная Поджо, в настоящее время является фактически "оригиналом", так как манускрипт, найденный им в Санкт-Галлене, более не существует. Однако в то время наибольшее волнение в Италии вызвал Квинти-лиан, находка которого, как мы уже видели, была с ликованием встречена гуманистами. Салутати и другие уже давно и тщетно разыскивали его. Один из гуманистов, Гаспарино да Барцизза, даже пытался восстановить те фрагменты, которых недоставало в обрывочной копии Петрарки [75, 236].

Петрарка в свое время обнаружил первую известную нам рукопись, которая была сильно изорвана и содержала едва половину трактата. В своем посмертном письме к Квинтили-ану он описывает "разорванное на части прекрасное целое" и "восторг, смешанный с горечью", охвативший его при виде рукописи, извлеченной им на свет. И он пророчески добавляет: "А в то же самое время твой труд, быть может, покоится в чьей-нибудь библиотеке и, что хуже всего, его владелец даже не подозревает о том, какого гостя он приютил под своей крышей. И когда кто-нибудь более счастливый, чем я, обнаружит тебя, быть может, он поймет, что стал обладателем творения величайшей ценности, которое он, если у него достанет мудрости, будет считать одним из своих главных сокровищ" [45, 84].

Предубеждение против "варваров" не помешало, однако, Поджо остаться в хороших отношениях с санкт-галленским аббатством. Одной из привлекательных черт характера Поджо было то, что он не прибегал ко всякого рода дипломатическим хитростям и уверткам. Он не делал попыток скрыться, прихватив с собой ценную рукопись. Вместо этого он добивался разрешения аббата взять ее на некоторое время вместе с другими текстами, чтобы переписать в Констанце. И он, по-видимому, вовремя возвращал их. В противном случае он вряд ли смог бы посетить библиотеки аббатства еще когда-нибудь.

Одновременно Поджо изыскивал другие источники литературных сокровищ. Его внимание снова привлекли швабские и швейцарские монастыри (Рейхенау и Вейнгартен?), находившиеся сравнительно недалеко от Констанца. И после наступления нового, 1417 г., несмотря на зиму и снег, он снова отправился в путь. Кроме Санкт-Галлена он посетил еще несколько монастырей, названия которых остались нам неизвестными. Как и Петрарку, его приводил в волнение один только вид монастыря; перед его мысленным взором вставали доныне невиданные еще рукописи. Одним из таких монастырей-- erimitarium in viceribus Alpinum (жилище отшельника в недрах Альп) -- был, возможно, Айнзидельн. К другим, как он писал, можно было добраться, "преодолев скалы и расщелины, горные ручьи и леса" [76, 55].

Это путешествие вознаградило его так же, как и предыдущие, принеся много замечательных находок. Однако невозможно сказать, какие находки были сделаны в Санкт-Галлене, а какие -- в других монастырях. Среди них была дидактическая поэма "О природе вещей" Лукреция -- истолкование философии Эпикура,-- которая была забыта так прочно, что ее уже перестали искать. А ведь она высоко ценилась в древности. Некоторые современные специалисты вслед за Цицероном видят в ней больше поэтических достоинств, чем в "Энеиде" Вергилия. Были также обнаружены произведения Аммиана Марцеллина⁴, последнего из выдающихся римских историков, который, по словам Гиббона, был "лишен предубеждений и страстей, так часто влияющих на образ мыслей современника"⁵; наконец, самая длинная из известных нам латинских поэм -- "Пуника" Силия Италика⁶, ценное описание жизни древнего Рима и его смертельной борьбы с Карфагеном.

Не успел Поджо летом 1417 г. вернуться в Констанц, как снова собрался в свое теперь уже четвертое заальпийское турне. Леонардо Бруни в приветственном письме по поводу Квинтилиана умолял его прежде всего помнить о Цицероне. И сейчас у него была возможность возродить некоторые из утерянных работ Цицерона. На этот раз путь его лежал далеко от церковного собора, вдоль Рейна в Германию и Францию. Невозможно сказать, руководствовался ли он при этом чужими советами или же доверял собственной интуиции. В одном клюнийском монастыре на Марне, в Лангре, он нашел под грудой мусора рукопись с шестью речами Цицерона [75, 243]. Одной из них была неизвестная ранее "pro Caeci-па" ("В защиту Цецина"). Вскоре после этого в Кёльне, в Германии, он сделал открытие, которым гордился более всего [76, 58], -- семь совершенно неизвестных речей столь чтимого им римлянина.

Сначала в Кёльне его ожидало жестокое разочарование. Поджо не допустили в древнюю соборную библиотеку, созданную при Карле Великом. Однако ему удалось добиться разрешения посетить новую библиотеку -- филиал соборной, и здесь он получил полное удовлетворение, обнаружив рукопись Цицерона. Огорчало только то, что рукопись, по-видимому, была скопирована монахинями, -- Поджо и его флорентийские соратники приписывали им встречающуюся местами путаницу и неразборчивость текста. Как это часто случалось с находками той поры, оригинал манускрипта, обнаруженный и переписанный гуманистами, со временем исчез, и только благодаря копиям Поджо три из этих речей дошли до нас. Одна из трех, "Oratio in L. Pisonem" (речь против тестя Цезаря -- Люция Кальпурния Пизона), послужила ключом к открытию других рукописей через триста лет после посещения Поджо Кёльна.
 

В 1428 г. Поджо, опытный писец, великолепным романским
книжным письмом, сознательно подражающим более ранним
образцам, выполнил список одного из популярнейших в эпоху
Возрождения произведений -- трактата Цицерона
"Об ораторском искусстве"

Где-то в пути Поджо наткнулся на любопытную коллекцию латинских надписей явно римского происхождения, многие из которых были копиями давно исчезнувших надписей, и вдобавок к этому обнаружил карту "вечного города", сделанную в VIII в. Эта находка так взволновала его душу любителя древности, что Поджо, носивший одеяние священника, хотя он не имел даже младшего сана, позволил драгоценной карте незаметно скользнуть в широкие длинные рукава своей рясы.

Когда церковный собор наконец покончил с расколом, избрав папу Мартина V, Констанц вернулся в свою прежнюю безвестность. Поджо ожидал от нового папы продвижения по службе, однако его планам не суждено было осуществиться, и он неблагоразумно принял приглашение поехать в Англию в качестве гостя могущественного герцога Бофортского, честолюбивого сына Джона Гентского, которого он встретил во время собора. Эта поездка была наиболее мрачным периодом его жизни. Патрон Поджо обращался с ним надменно и пренебрежительно. Поджо испытывал отвращение к климату и людям этой страны. Англичане, считал он, мало интересуются гуманизмом и его культурой, предпочитая предаваться обжорству. Бодрость покинула его, и он находил утешение в чтении отцов церкви. Тем не менее он с интересом наблюдал за социальными сдвигами в стране, где аристократия постоянно обновлялась благодаря притоку из низших классов. Время от времени он предпринимал разведывательные вылазки в поисках манускриптов, и, по-видимому, в одной из таких вылазок он обнаружил фрагмент из Петрония.

Но стоило Поджо покинуть Англию, как его природное любопытство и живость вернулись. Правда, теперь он изображал поиски рукописей как дорогостоящее и требующее больших затрат времени предприятие, превышающее возможности ученого, не имеющего твердого жалованья. Однако Поджо недолго оставался без дела. Вскоре он снова был в Риме и занял высокое положение.

По дороге в Италию Поджо сделал несколько новых приобретений в Париже и Кёльне. Вероятно, в Кёльне он обнаружил основную часть сатирического романа Петрония, которую он одолжил своему другу, продержавшему ее у себя несколько лет. Фрагмент, описывающий знаменитый пир Три-мальхиона и найденный предположительно в Англии, был, по-видимому, похищен и совершенно исчез из поля зрения, пока копия его не была обнаружена в хорватском монастыре в середине XVII в. [43, 178-179]. На таком вот волоске висела судьба драгоценных классических произведений даже в век, когда их умели оценить по достоинству.

Здесь уместно было бы коротко остановиться на предпринимаемых время от времени попытках историков принизить и высмеять важность вклада Поджо и других в дело спасения рукописей. Ценность найденных рукописей преуменьшалась, при этом обычно утверждалось, что рукописи (ведь копии их делались в средние века!) всегда были отчасти известны и никогда не считались окончательно утерянными. Следовательно, было абсурдом утверждать, что их пришлось "открывать". В этом есть доля правды: действительно, существовала тенденция называть любой найденный манускрипт, неизвестный во Флоренции эпохи Возрождения, открытием [75, 242]. Трудно отрицать некоторое преувеличение в претензиях этих непостоянных по натуре "латинян от Возрождения", многие из которых были людьми несдержанными, тщеславными и высокомерными. Их практика преувеличения своих собственных усилий, их неумеренная лесть по отношению к коллегам, их мелочные склоки и соперничество явно не соответствовали тому классическому достоинству, которым они на словах восхищались. Тем не менее критики забывали, что многие произведения сохранялись в единственном экземпляре, что эти редчайшие рукописи часто были разрозненными и что только благодаря своевременному обнаружению они вообще смогли выжить. Манускрипты исчезали постоянно; многие из тех самых рукописей, которые были обнаружены и скопированы гуманистами, впоследствии были утеряны вновь. Некоторые книги, существовавшие, по имеющимся у нас данным, в средние века и даже в эпоху Возрождения, не дожили до наших дней. Допуская, что термин "открытие" чреват семантической двусмысленностью, мы тем не менее должны признать, что по отношению к Тациту, Лукрецию, Петронию и нескольким трактатам и речам Цицерона -- все это было неведомо Петрарке -- никакое слово, кроме "открытия", не может адекватно отразить вклад гуманистов в их повторное обретение.

Деятельность Поджо по розыскам манускриптов, направляемая из его штаб-квартиры в папской курии, приняла теперь более сидячий характер. Он разослал разведчиков в Трир (Треве), Утрехт и далекую Португалию на поиски других текстов Цицерона [66, 31]. Его официальные взаимоотношения с приезжающими в Рим церковниками давали ему стратегическое преимущество, поскольку у него всегда была возможность использовать свое влияние в пользу какого-нибудь каноника или настоятеля, если тот, в свою очередь, соглашался рассказать, какие рукописи есть в его епархии, аббатстве или монастыре. Наиболее плодотворными были взаимоотношения Поджо с германским церковником Николаем Трирским (по последним данным, Николаем Кузанским, выдающимся философом и будущим кардиналом). В 1429 г. Николай прислал такой внушительный список рукописей, что Поджо решил заручиться поддержкой римского кардинала из аристократического семейства Орсини, чтобы обеспечить успех своего предприятия. Все дело заняло некоторое время, не все названия, перечисленные германским священником, были подтверждены, но история закончилась благополучно прибытием текста комедий Плавта, двенадцать из которых (тут К.Ф.Майер не ошибся) были совершенно новыми. Единственной неприятностью было поведение кардинала, который заявил, что рукопись является его собственностью, и не позволял никому даже взглянуть на нее.

"Я не имел возможности получить Плавта, -- с горечью писал Поджо Никколи. -- Перед отъездом кардинала я умолял его послать книгу тебе, но он отказался исполнить мою просьбу. Я не понимаю, что ему нужно. Кажется, он считает, что свершил нечто великое, хотя на самом деле он не имеет ни малейшего отношения к открытию книги. Она была найдена другим, он же вновь сокрыл ее. Я сказал ему и его людям, что никогда более не попрошу у него эту книгу, и я сдержу свое слово. Я скорее забуду все, что знал, чем узнаю хоть что-нибудь из его книг" [69, 104].

В конце концов деликатный нажим Медичи заставил кардинала отдать рукопись на некоторое время Никколи для копирования. Таким образом, Поджо был лишен возможности сдержать свое обещание, однако это его не слишком огорчило.

Еще большее крушение надежд Поджо потерпел в деле с так называемым монахом из Хершфельда, германского монастыря близ Фульды, в котором, по слухам, было несколько небольших работ Тацита: "Агрикола", "Германия" и "Диалоги". Еще в 1425 г. были начаты переговоры, с тем чтобы заставить монаха тайно привезти рукописи в Рим, но каждый раз монах появлялся в Риме с пустыми руками. И каждый раз обещал, что в следующий его приезд все будет в порядке. Затем он вообще исчез из виду. Однако тридцатью годами позже гуманистически настроенный папа Николай V, в свое время, как и Поджо, безвестный переписчик по имени Томмазо Парентучелли, отправил в Хершфельд специального посланника и получил наконец эти великие тексты. Кстати, они также являются единственными известными нам копиями этих произведений.

По сравнению с эпизодами, связанными с приобретением Плавта и Тацита, попытки Поджо получить труды Ливия, римского историка, выглядят совсем уж неудачными, если не донкихотскими. Поиски утерянных книг Ливия были для итальянского гуманизма занятием почти столь же целеустремленным и постоянным, как и охота за утраченными произведениями Цицерона. И Поджо, ободренный другими находками, надеялся на успех в поисках Ливия, весьма популярного в средние века (хотя и неясно, сколько из его ста сорока двух "книг" было тогда известно). Во времена Поджо для чтения было доступно только около тридцати пяти книг. Петрарка и Салутати предпринимали большие усилия, чтобы разыскать другие труды Ливия, но потерпели неудачу. Однако Поджо имел больше возможностей и был куда более настойчивым. То и дело до его ушей доходили различные слухи. Прежде всего, был человек из Шартра. Затем в 1424 г. в Риме появился датчанин, торжественно утверждавший, что он видел в цистерцианском монастыре Соре, близ Роскиле, три громадных тома истории Ливия. Он даже давал подробное описание древней рукописи. Поджо сразу развил бурную деятельность. Через Никколи он убедил Козимо де Медичи направить своего агента в Любеке в датский монастырь. Однако тот вернулся с сообщением, что таких книг там не обнаружено.

Строки из знаменитой Венской рукописи Ливия.
Выполнена в V в. унциальным (т. е. маюскульным,
но с округленными формами) письмом

После этой неудачи Поджо стал более осторожным, но призрак Ливия не давал ему покоя. Время от времени появлялись новые слухи. Как спекулянт на фондовой бирже, он давал себе слово никогда более не ввязываться в эти дела. Но когда другой путешественник, прибывший с севера, сообщил, что он видел все "декады" Ливия в одном датском монастыре, скептицизм Поджо немедленно испарился чтобы возродиться вновь еще более окрепшим под влиянием очередного разочарования. Он с горечью осудил "этих мошенников" и не захотел больше слушать о Ливии. Когда еще один северянин
 

Рисунок статуи Поджо Браччолини работы Донателло,
установленной  во Флорентийском соборе

подтвердил сообщение своего соотечественника, Поджо открыто назвал его мошенником. Тем не менее история продолжалась, по-видимому питаемая надеждами гуманистов на то, что слухи окажутся правдой. В конце концов папа Николай V вновь послал на север своего посланника.

К этому времени Поджо вернулся во Флоренцию. Чувствуя приближающуюся смерть, он написал на латыни историю усыновившего его города, пересыпанную воображаемыми речами персонажей в классической манере цицероновского красноречия. Когда Поджо умер, флорентийцы заказали Донателло его статую, которая была установлена у собора Санта Мария дель Фьоре. Несколько сот лет спустя, во время перестройки, статуя была случайно перемещена со своего первоначального места и установлена внутри церкви, рядом с двенадцатью апостолами. В этом окружении и поныне является взорам посетителей его живая, полная движения фигура, с точеными чертами лица, напоминающая скорее древнеримского писателя или юриста, чем благочестивого ученика Христа -- Джан Франческо Поджо Браччолини, выдающегося любителя древних рукописей [69, 458; 76, 314].

Поджо не был исключением, но он представлял уже новый тип гуманистов, чьи открытия последовали за его находками. Правда, после Поджо было сделано меньше находок и была потеряна та непрерывность, которая породила своего рода эстафету усилий Петрарки, Боккаччо, Салутати и Поджо [66, 35]. Тем не менее в следующем веке было сделано несколько первоклассных открытий. В 1500 г. фра Джоконде Веронский открыл в Париже переписку Плиния Младшего с Траяном, содержавшую одно из самых ранних внеевангель-ских свидетельств существования христианства. Затем в 1508 г., полвека спустя после смерти Поджо и, вполне вероятно, в результате одной из его долговременных договоренностей в Германии, в Италию под покровительством Джованни де Медичи, в недалеком будущем папы Льва X, были доставлены первые шесть книг "Анналов" Тацита. И что более всего удивительно, в 1527 г., когда разграбление "святого города" императорскими войсками нанесло смертельный удар итальянскому гуманизму, германское аббатство Лорш наконец-то явило миру несколько утерянных книг Ливия: первые пять (XLI--XLV) пятой декады.
 

Образцы латинских стилей письма (А): a -- строки из рукописи Вергилия V в. ("Кодекс Палати-нус"), исполненные "упрощенными" (слегка округленными) прописными буквами, восходящими к начертанию букв в надписях на камне; б--"полуунциальное" письмо начала VI в. с появляющимися впервые минускульными буквами, заимствованными, возможно, из начертания букв в граф-фити и в нелитературных папирусах; в -- отрывок из Библии Алкуина, выполненный изящным каролингским минускульным письмом IX в.; г -- текст XII в., написанный стилизованным "ломбардским" книжным письмом, появившимся в Италии

За сравнительно небольшим исключением, классика, которая была известна ко второй четверти XVI в., особенно если говорить о латинской литературе, является классикой, известной нам сегодня. Очевидно, что потери, к великому нашему сожалению, намного превышают то, что было спасено. После 1527 г. страстная увлеченность гуманизма поисками исчезнувших рукописей возрождалась лишь время от времени. По богатству находки ничто не могло сравниться с открытием в 1713 г. остатков Веронской библиотеки, где за столетия до этого, когда на сцене еще не появился Петрарка, разыскивающий Цицерона, был обнаружен Катулл. В XVIII в. маркиз Сципио Маффеи по настоянию своих друзей взялся составить путеводитель по Вероне. Не успел он еще как следует углубиться в предварительные исследования, как его заинтересовала судьба некогда знаменитой соборной библиотеки, в которой, по-видимому, Петрарка сделал свои открытия и которая теперь совершенно исчезла из виду. Жан Мабильон, французский ученый-бенедиктинец, примерно за пятьдесят лет до этого безуспешно пытался установить местонахождение библиотеки. Маффеи не был удовлетворен имевшимися к этому времени объяснениями ее исчезновения. Согласно более поздним свидетельствам, казалось маловероятным, что в период раннего Возрождения Джан Галеаццо или какой-нибудь другой завоеватель полностью вывез ее из Вероны. Точно так же не было никаких данных о том, что она была уничтожена вследствие войны или катастрофы. Маффеи решил не успокаиваться до тех пор, пока он не обследует все тайники и глухие закоулки соборного здания, и в этом ему пришел на помощь престарелый каноник Каринелли.
 
 

Образцы латинских стилей письма (Б), демонстрирующие все более переходящее в скоропись, неразборчивое письмо, применявшееся в хартиях, буллах и т. п.: а -- меровингский дипломатический документ, VII в.; б--булла папы Иоанна VIII от 876 г. н. э.; округленные, размашистые очертания букв восходят к почерку официальных римских документов; в -- минускульная рукопись из Равенны, 572 г. н. э.

В октябрьский день 1713 г. Каринелли вызвал Маффеи в собор, и здесь, в одной из пристроек, использовавшейся как административное помещение, указал ему стенной шкаф, заполненный архивными бумагами. Каринелли ранее заметил, что в этом шкафу есть верхнее отделение, упирающееся в по-86 толок. Маффеи взобрался наверх, и перед его взором предстала волнующая картина: огромная кипа древних манускриптов. Как все это попало туда, сказать никто не мог. Возможно, они были помещены в шкаф ради их безопасности в преддверии наводнения, а последующая вспышка чумы, смерть и время стерли память об этом сокровище [72, 151-154; 74, 44].

Библиотека, как показала проверка, не содержала каких-либо выдающихся шедевров, но она предоставила в наше распоряжение богатый набор образцов латинского письма в почти не прерывающейся временной последовательности начиная со времен Теодориха (474--526), "варварского" короля, правившего в Вероне еще за несколько лет до основания Монте Кассино. Для Маффеи эти рукописи явились первым камнем в фундаменте фактически новой науки -- палеографии. Полученные данные отчетливо свидетельствовали о том, что не было различных типов латинского письма, порознь изобретенных и введенных в употребление. Существовала единая цепь развития письма с незаметными переходами от одного типа к другому. Это был новый тезис, и в истории идей он может быть назван одним из первых проявлений эволюционного подхода в науке. По своей полноте и упорядоченности эта непрерывная серия превосходит все данные, введенные когда-либо в обращение более поздними историками, социологами, натуралистами и археологами.

Названия рукописей, найденных Каринелли и Маффеи, остались неизвестными, так как, к сожалению, они не сделали их описи, а впоследствии книги были включены в состав церковной библиотеки. Поэтому невозможно сказать, была ли другая знаменитая находка частью клада, обнаруженного , Маффеи, хотя, по всей вероятности, так оно и есть. В 1816 г. В. Г. Нибур, датско-немецкий историк, обнаружил четвертую книгу "Институций" римского историка Гая⁷. Рукопись представляла собой палимпсест, т. е. была написана поверх другого, написанного ранее и стертого текста; ее пытались сделать более разборчивой при помощи средств, не всегда хорошо проверенных, что дало повод назвать манускрипт "известным мучеником палеографии". Реставрация рукописи Гая была чрезвычайно интересной еще и потому, что его работа считалась погибшей безвозвратно. Предание гласило, что Юстиниан приказал уничтожить все источники своего кодекса законов, и среди них работу Гая. Гиббон всегда отрицал это, и вот теперь он получил весомое тому подтверждение.
 

На некоторое время палимпсесты стали одним из основных источников новых классических произведений, так как более ранние тексты на "дважды исписанных" рукописных страницах часто оказывались древними сочинениями и их можно было сделать видимыми. Особенно много открытий такого рода было сделано в начале XIX в. Кардинал Анджело Май и его последователи, например, спасли от гибели большие фрагменты из длинного политического трактата Цицерона "Республика", который столь долго разыскивали Петрарка и Салутати. Все же, за исключением нескольких других, менее значительных находок (в том числе фрагментов из Ливия), предвкушаемому потоку литературных воскрешений из этого источника не суждено было осуществиться. В целом европейские церковные библиотеки не смогли существенно дополнить классические тексты, извлеченные на свет в эпоху Возрождения. Да и возможно ли, что еще остались тропы, не исхоженные неугомонными охотниками за рукописями в весеннюю пору гуманизма?
 

Из утерянного политического сочинения Цицерона "Республика" (Ватиканский кодекс, 5757). Список IV или V в. был обнаружен в начале прошлого столетия итальянским библиографом, хранителем Ватиканской библиотеки кардиналом Анджело Май в палимпсесте, под текстом сочинения св. Августина о псалмах, переписанным в VII в.

До сих пор в этой прелюдии Возрождения к современным открытиям утерянных книг мы в основном , касались латинской классики. Прежде чем двинуться дальше, скажем несколько слов о греческих авторах.

Их "восстановление" началось примерно в то же время и было вызвано к жизни тем же гуманистическим движением. Своим интересом к греческим текстам Возрождение явно отличалось от всех предыдущих средневековых попыток возрождения классики. Все же ранние гуманисты имели смутное представление о греческой литературе и ее величии, не говоря уже о языке. Петрарка был убежден, что греки по всем статьям уступали лучшим римским авторам. И он и Боккаччо категорически отрицали, что Платон был способен изгнать Гомера из своего идеального государства. Их явно недостаточное знание Платона проистекало из невозможности свериться с оригинальными источниками.

Знакомство с греческими классиками гуманисты должны были начинать с самого начала. В течение средних веков на Западе почти ничего не было скопировано, изучено, сохранено, за исключением Аристотеля (проникшего сюда в основном с арабами в XII в., да и то во фрагментах), Платонова "Тимея" (в очень изуродованном виде), басен Эзопа, одной случайной работы Птолемея, нескольких медицинских трактатов и произведений восточных отцов церкви. Правда, кое-кто в средние века изучал греческий, но это не стало традицией. Как правило, даже образованные люди становились в тупик, встречая в тексте цитаты на греческом, и писцы просто заменяли их стандартной формулой: Graeca sunt, ergo поп legenda ("Они греческие, а посему недоступны пониманию"). В этих условиях греческий язык и литература вынуждены были проникать в Западную Европу в качестве иноземного товара. Наряду с глубоким изучением латинской классики ученые -- начиная с Петрарки и Боккаччо -- начали жаждать познания греческих корней и образцов. Появление Хри-золора стало поворотным пунктом. Именно в это время Леонардо Бруни с истинным энтузиазмом гуманиста писал: "Через семь столетий знание греческого языка было наконец восстановлено. Хризолор из Византии... принес нам греческое образование... Я предался его занятиям с таким пылом, что мои ночные сны были заполнены тем, что я узнавал от него днем" [54, 542].

Сократ. Римская мозаика из Кёльна . .

Гуманисты Запада вступили в любовные отношения с греческим языком, по поводу которого Гиббон однажды заметил, что "он может вдохнуть душу в объекты ощущений и сделать осязаемыми философские абстракции" [15, VII, 116]. Столь активное изучение греческого привело к усилению притока греческих текстов. Хризолор был одним из первых, привезших с собой выдающиеся произведения греческой литературы.

Многие из греческих книг можно было довольно легко добыть в Константинополе, в континентальной Греции и Малой Азии, а также на островах, поскольку на греческом языке -- хоть и на искаженном, но более близком к древнему, чем тосканский к латыни, -- еще разговаривали. Кроме того, Византия также переживала период оживления образования и культуры. И снова только часть древних текстов дожила до этих дней, а некоторые из книг существовали в единственном экземпляре. Однако сейчас невозможно сказать, в какой мере приобретения гуманистов были действительно открытиями, а не более или менее обычными покупками. Поэтому нам трудно оценить по достоинству достижения таких людей, как Гуарино да Верона или Франческо Филельфо, современников Поджо, уехавших в Константинополь изучать греческий и вернувшихся с грузом рукописей, совершенно неизвестных, по крайней мере в Италии. Рассказывали, что Гуарино поседел, когда часть его груза -- греческих книг, -- была поглощена морем [70, 102].
 

Отрывок из хранящейся во Флоренции греческой рукописи с речью Демосфена.
Начало XI в.

Одним из величайших даров судьбы человеческой цивилизации принято считать то, что Италия сумела воспринять большую часть греческого наследия до того, как Константинополь и Греция пали под ударами турок. "То, что не было вовремя спасено,-- поясняет Фойгт,-- исчезло почти полностью под сенью полумесяца" [75, 266]. И все же оттоманский Константинополь в XV в. был, несомненно, намного более цивилизованным, чем большая часть Западной Европы; и еще некоторое время спустя его сокровища греческой литературы превосходили, по-видимому, все то, что имелось в Италии [39, 459]. В течение всего периода турецкого владычества и вплоть до наших дней греческие монастыри сохранили бесчисленное количество ценнейших рукописей.

И хотя Ауриспы и Филельфы тех дней не были скорее всего ни открывателями, ни спасителями греческой классики, их вклад бесценен, так как они помогли проникновению греческой литературы на Запад именно в то время, когда он был наиболее готов воспринять ее. Тем самым они способствовали безмерному расширению классического фундамента гуманизма. Со временем греческая литература полностью акклиматизировалась в Западной Европе, и, когда Николай V начал осуществлять свою программу перевода всех греческих классиков на латынь, Филельфо имел все основания провозгласить: "Греция не исчезла. Она переселилась в Италию, страну, которая еще с древних времен гордо носила имя ?Magna Graecia" (?Великая Греция")" [73, 16]. Таким образом, по мере того как греческая литература теряла под собой почву на Востоке, она становилась объектом изучения и исследования на Западе; увеличившийся поток новых рукописей стал залогом нового расцвета. С тех пор надежда на возрождение угасшего было наследия великой Греции никогда не умирала.
 
 

Следующий ниже перечень книг и статей, организованный в соответствии с основными разделами этой книги, отнюдь не является исчерпывающим. Он просто представляет определенную подборку материалов, которые я счел наиболее полезными в процессе подготовки моей книги -- работы, которая сама по себе посвящена отдельным сторонам почти неисчерпаемого предмета и охватывает много веков и цивилизаций.

Как уже упоминалось в предисловии, мне неизвестна какая-либо иная книга на столь обширную тему, если не считать очень небольшой книжки Фредерика Дж. Кеньона "Древние книги и современные открытия", представляющей собой сборник лекций, прочитанных им в 1927 г. в Кэкстонклубе в Чикаго. Есть также сравнительно недавно появившаяся (1962) прекрасная журнальная статья известного ученого-классика Дж. Хайэта, посвященная нашей теме.

Нет нужды говорить, что я пользовался намного большим числом источников, чем можно было здесь отметить, и среди них всякого рода журналами и библиографиями, а также такими обычными справочными пособиями, как "Энциклопедия по древней истории" Паули-Виссовой, "Оксфордский классический словарь", "Энциклопедия религий и этики", "Итальянская энциклопедия", "Национальный биографический словарь", и тьмой других. Довольно много книг, упомянутых ниже, снабжено, в свою очередь, библиографическими указателями.

Читателю, не желающему отставать от новых рукописных открытий, можно посоветовать внимательно знакомиться со специализированными журналами (например, "Журнал египетской археологии" и "Журнал библейской литературы"), ряд которых регулярно помещает на видном месте статьи или перечисления новейших находок. Различные национальные и международные палеографические и папирологические общества имеют свои собственные печатные органы. Просмотр докладов, читаемых на их конференциях, может предоставить особенно ценный материал. Что касается свитков Мертвого моря, а также всех связанных с ними вопросов, то мы имеем, в сущности, исчерпывающие библиографии, прежде всего библиографию Кристофа Бурхардта в "Приложении к журналу ветхозаветных исследований" (Берлин). Новости о рукописных открытиях в этом районе охотно публикуют непрофессиональные издания, а сведения о неожиданных находках, таких, как находка покрытых этрусскими надписями золотых табличек в Италии в 1964 г., попадают даже на страницы ежедневной прессы.

Источники, упомянутые здесь в одном разделе, не повторяются в других. Как правило, я включал в список то издание работы, к которому я обращался, и если мне было известно и доступно более солидное издание в

бумажной обложке, я отдавал предпочтение ему. Иногда я также включал в перечень переиздания и свежие, исправленные издания. Само собой разумеется, что такие "классические" работы XIX в., как труды Буркхардта, Прескотта и Симондса, неоднократно издавались ранее.

РАБОТЫ ОБЩЕГО ХАРАКТЕРА

1. Аltik R. D. The Scholar Adventurers. N. Y., 1960.
2. Вirt T. Die Buchrolle in der Kunst. Lpz., 1907.
3. Вlumenthal W. H. Bookman's Bedlam of Literary Oddities. New Brunswick, 1955.
4. Сeram C. W. Gods, Graves, and Scholars. N. Y., 1951.
5. Сeram C. W. The March of Archaeology. N. Y., 1958.
6. С1ark J. W. The Care of Books. Cambridge, 1901.
7. С1eatоr P. E. Lost Languages. N. Y., 1962.
8. Сramer F. H. Bookburning and Censorship in Ancient Rome.-- "Journal of the History of Ideas". Vol. VI, 1945.
9. Сurtis G. P. Some Lost Manuscript Treasures.-- "Catholic World". Vol. LXXIII, 1901, July.
10. Daniel G. E. A Hundred Years of Archaeology. L., 1950.
11. Diringer D. The Hand-produced Book. L., 1953.
12. Dоb1hоfer E. Voices in Stone. The Decipherment of Ancient Scripts. N.Y., 1961.
13. Edwards E. Memoirs of Libraries. Vol. I--II. L., 1859.
14. Ge1b I. J. A Study of Writing. Ed. 2, rev. Chicago, 1963.
15. Gibbon E. The History of the Decline and Fall of the Roman Empire. Vol. I--VII. Ed. 9. L., 1923--1932.
16. Hesse1 A. A History of Libraries. New Brunswick, 1955.
17. Highet G. The Wondrous Survival of Records.-- "Horizon". Vol. V, 1962,  2.
18. Jасksоn H. The Anatomy of Bibliomania. N. Y., 1932.
19. James M. R. The Wanderings and Homes of Manuscripts. N. Y., 1919.
20. Jensen H. Die Schrif t in Vergangenheit und Gegenwart. Gluckstadt -- Hamburg, 1935. Ed. 2, 1958.
21. Kenyon F. G. Ancient Books and Modern Discoveries. Chicago, 1927.
22. Кenуоn F. G. The Bible and Archaeology. L., 1940.
23. Кenуоn F. G. Books and Readers in Ancient Greece and Rome. Ed. 2. Ox., 1951.
24. Kenyon F. G. Papyrus: Alte Bucher and Moderne Entdeckungen.-- "Philobiblion". Jg. XI. H. 1, 1939.
25. Mасau1ау R. The Pleasure of Ruins. L., 1953.
26. Mс Murtrie D. C. The Book: The Story of Printing and Bookma-king. Ed. 3, rev. N. Y., 1943.
27. Madan F. Books in Manuscript. L., 1920.
28. Milkau F. [Hrsg.]. Handbuch der Bibliothekswissenschaft. Bd I--II. Wiesbaden, 1952; Aufl. 2 [Leyh G., Hrsg.]. Wiesbaden, 1955.
29. Moor ho use A. C. The Triumph of the Alphabet. N. Y., 1953.
30. Presсо 11 W. H. History of the Conquest of Mexico; History of the Conquest of Peru. N. Y., [б. г.].
31. Recovery of Lost Writing.-- "Edinburgh Review". Vol. III, 1828.
32. Sah1 S. History of the Book. N. Y, 1958.
33. Schreiber H., Schreiber G. Vanished Cities. N. Y., 1957.
34. Таrg W. [ed.]. Bouillabaisse for Bibliophiles. Cleveland, 1955.
35. Тhоmpsоn J. W. Ancient Libraries. Berkeley, 1940.
36. WooleyL. History Unearthed. N.Y., [б. г.]; L, 1958.
37. Woo ley L. Spadework in Archaeology. N. Y., 1953; L., 1953.

Книга I ПРЕЛЮДИЯ ВОЗРОЖДЕНИЯ

38. Artz F. B. The Mind of the Middle Ages. Ed. 3, rev. N. Y., 1959.
39. Во1gar R. R. The Classical Heritage and its Beneficiaries. Cambridge, 1954; Cambridge, 1964.
40. Burckhardt J. The Civilization of the Renaissance in Italy. L., 1951; N. Y., 1954.
41. Clark A. C. The Literary Discoveries of Poggio.-- "The Classical Review". Vol. XIII, 1899, c. 119--130.
42. Clark A. C. Sabbadini's "Finds of Latin and Greek Manuscripts".-- "The Classical Review". Vol. XX, 1906, c. 224--229.
43. С1ark A. C. The Trau Manuscript of Petronious.-- "The Classical Re-/ ' view". Vol. XXII, 1908, c. 178--179.
44. С1ark J. M. The Abbey of St. Gall as a Centre of Literature and Art. Cambridge, 1926.
45. Cosenz a M. E. [tr.]. Petrarch's Letters to Classical Authors. Chicago, 1910.
46. Curtius E. R. European Literature and the Latin Middle Ages N Y 1953.
47. D' Israe1i I. Curiosities of Literature. Vol I. N. Y., 1865
48. Durant W. The Renaissance. N. Y., 1953.
49. Gilmore M. P. The World of Humanism: 1453--1517 N Y, 1952-N.Y., 1962.
50. Gutkind C. S. Poggio BraccicJinis geistige Entwicklung.-- "Die Vier-teljahrsschrift fur Literaturwissenschaft and Geistesgeschichte" Vol X 1932, c. 548--596.
51. Hallam H. Introduction to the Literature of Europe. Vol. I. L., 1873.
52. Harbisоn H. E. The Christian Scholar in the Age of the Reformation. N. Y., 1956; The Scribner Library, [б. г.].
53. Hut ton E. Giovanni Boccaccio: A Biographical Study. L., 1910.
54. Jebb R. C. The Classical Renaissance.-- Cambridge Medieval History. Vol. I. Cambridge, 1902.
55. Jerrold M. F. Francesco Petrarca. Poet and Humanist. L., 1909.
56. Коerting G. Boccaccios Leben und Werke. Lpz., 1880.
57. Коerting G. Petrarca. Leben und Werke. Lpz., 1878.
58. Кristeller P. 0. Renaissance Thought. N. Y., 1961.
59. Loewe E. A. The Unique Manuscript of Tacitus "Histories" -- "Casi-nensia". Vol. I, 1929, c. 257--272.
60. Mac Manus F. Boccaccio. L., 1947.
61. Nolhac P. de. Petrarch and the Ancient World. Boston, 1907
62. Robinson J. H., Rolfe H. W. [eds.]. Petrarch. The First Modern Scholar and Man of Letters. Ed. 2, rev. N. Y., 1914.
63. Roscoe W. The Life of Lorenzo de'Medici. Ed. 10. L., 1902.
64. Rubinstein N. An Unknown Letter by Jacopo di Poggio Bracciolini on Discoveries of Classical Texts.-- "Italia Medioevale e Umanistica" Vol. I, 1958, c. 383--400.
65 Sabbadini R. Le Scoperte dei Codici Latini ed Greci ne' Secoli XIV ed. XV. Vol. I--II. Florence, 1905--1914.
66. Sandys J. E. Harvard Lectures on the Revival of Learning. Cambridge, Mass., 1905.
67. Sandys J. E. History of Classical Scholarship. Vol. II. Cambridge,
1908.
68 Schneider К Die Bibliothek Petrarcas und ihre Schicksale.-- "Zeitschrift fur Bucherkunde". N. S. Vol. I, 1909, c. 157--160.
69. Shepherd R. W. The Life of Poggio Bracciolini. Liverpool, 1802.
70. Symonds J. A. The Revival of Learning. Renaissance in Italy. Vol. II. N.Y., 1960.
71 Tatham E. H. R. Francesco Petrarca. The First Modern Man of Letters. Vol. I--II. L., 1925.
72. Thomp son J. W. et al. The Medieval Libraries. Chicago, 1939.
73. Tieсhe Ё. Die Wiederentdeckung der antiken Bucher im Zeitalter der Renaissance.-- "Bibliothek der Schweizer Bibliophilen". Ser. III. H. 7. Bern, 1936.
74. Traube L. Vorlesungen und Abdhandlungen. Vol. I. Miinchen, 1909.
75 Voigt G. Die Wiederbelebung des classischen Alterthums. Ed. 4. Vol. I--II. В., 1960.
76 Walser E. Poggius Florentinus. Leben und Werke. Lpz., 1914.
77. Wi1kins E. H. Life of Petrarch. Chicago, 1961.
78. Wilkinsоn L. P. [ed.]. Letters of Cicero. L., 1949.

Книга II . ДОЛГОВЕЧНОСТЬ ПАПИРУСА И ГЛИНЫ

Классическая литература
79. Вaikie J. A Century of Excavation in the Land of the Pharaohs. L., 1924.
80. Вaikie J. Egyptian Antiquites in the Nile Valley. A Descriptive Handbook. L., 1932.
81. Вaikie J. Egyptian Papyri and Papyrus-hunting. L., 1925.
82. Вarker E. R. Buried Herculaneum. L., 1908.
83 Bell H. I. Arthur Surridge Hunt, 1871--1934.--"British Academy. Proceedings". Vol. XX, 1934, c. 323--333.
84. Bell H. I. Egypt. From Alexander to the Arab Conquest. Ox., 1948.
85. Bell H. I. The Historical Value of Greek Papyri.-- "Journal of Egyptian Archaeology". Vol. VI, 1920, c. 234--246.
86 Вell H. I. Hunt, Arthur Surridge.-- Dictionary of National Biography, 1931--1940. L., 1949.
87 Вell H. I. Papyrology in England.-- "Chronique d'Egypte". Vol. VII,  13/14, c. 134--136. 88. Bell H. I. Recent Discoveries of Biblical Papyri. Ox., 1937.
89 Bell H. I. Review of "Papiri greci e latini".-- "Journal of Egyptian Archaeology". Vol. VI, 1920, c. 129.
90 Bell H. I. Sir Frederic Kenyon, 1863--1952,--"British Academy. Proceedings". Vol. XXXVIII, 1952, c. 269--294.
91 Bell H. I. Some Private Letters of the Roman Period.--"Revue Egyp-tologique". N. S. Vol. I, 1919, c. 199--209.
 
 

¹ Джеймс Босвелл (1740--1795 гг.)--английский литератор и журналист, известный главным образом как автор опубликованного в 1791 г. жизнеописания своего друга и современника, выдающегося писателя, критика и лексикографа, "литературного диктатора" Англии второй половины XVIII в. Сэмюэля Джонсона (1709--1784 гг.).
² Арман-Огюст Луи де Коленкур (1772--1827 гг.) --французский дипломат наполеоновской эпохи. Его подлинные мемуары о Наполеоне были опубликованы только в 1933 г.

¹ Иоанн Солсберийский -- английский богослов и писатель XII в.
² Герберт (папа Сильвестр II) -- знаменитый математик и астроном конца X в., в работах которого сказывается .знакомство с античными и арабскими авторами.
³ Петр Абеляр (1079--1142 гг.) --выдающийся французский философ, представитель доктрины "номинализма"; преследовался католической церковью.
⁴ Эвандр -- герой италийских сказаний, почитавшийся римлянами как полубожественный "культурный герой", распространивший в Италии греческую религию и культуру. Алкид -- другое имя Геракла.
⁵ Катулл (ок. 87--54 гг. до н. э.) -- выдающийся древнеримский поэт-лирик.
⁶ Теренций Варрон (116--28 гг. до н.э.)--римский государственный деятель, писатель, ученый и философ.
⁷ Тит Ливии (59 г. до н. э.-- 17 г. н. э.) -- знаменитый римский историк.
⁸ Квинтилиан -- прославленный римский оратор I в. н. э.
⁹ Гораций Флакк Квинт (65--8 гг. до н. э.) -- выдающийся римский поэт.
¹⁰ Петроний -- римский писатель I в. н. э., автор романа "Сатирикон".

¹ Юбилейный год у католиков -- каждый 25-й год, когда паломникам в Риме давалось отпущение грехов.-- Примеч. пер.
² Петр Дамиан (Дамиани) -- итальянский церковный деятель и богослов XI в.
³ Из письма Бруни к Никколи, цитируемого в [42, 225].-- Примеч. авт.
⁴ Квинт (ум. в 43 г. до н. э.) -- младший брат Цицерона.
⁵ Тит Помпоний Аттик (109--32 гг. до н.э.) --римский писатель, друг Цицерона.
⁶ Марк Юний Брут (79--42 гг. до н. э.) -- видный римский политический деятель, один из организаторов заговора против Цезаря. Его обширная переписка с Цицероном полностью сохранилась.
⁷ Порций Катон Старший (234--149 гг. до н.э.) --римский государственный деятель, историк, оратор, автор руководств по различным видам практической деятельности. Его сочинение "О земледелии" -- древнейший сохранившийся памятник латинской прозы.
⁸ Фурий Камилл -- римский полководец, неоднократно избиравшийся диктатором. В 390 г. до н. э. он отразил нашествие галлов, чем заслужил славу спасителя Рима.

¹ Констанцский собор продолжался с 5 ноября 1414 г. по 21 апреля 1418 г.
² Валерий Флакк (год рождения неизвестен -- ум. ок. 90 г. н. э.) -- автор историко-мифологической поэмы "Аргонавтика"; в своем творчестве подражал Вергилию.
³ Асконий Педиан -- римский писатель I в. н. э., автор нескольких комментариев к речам Цицерона.
⁴ Аммиан Марцеллин (ок. 330 -- конец IV в. н. э.) -- позднеантичный историк, современник и летописец правления Юлиана Отступника.
⁵ Ammianus Marcellinus.-- The Oxford Classical Dictionary. 1949, c. 43.-- Примеч. авт.
⁶ Силий Италик -- римский поэт I в. н.э.; по образцу Вергилиевой "Энеиды" создал эпическую поэму "Пуника" в 17 книгах, воспевавшую подвиги римлян в их борьбе с Карфагеном.
⁷ Гай -- римский юрист II в. н.э. Его "Институции" (руководство по римскому праву) были широко использованы при составлении одноименного раздела в знаменитом Своде гражданского права, созданного в Византии при императоре Юстиниане I (527--565 гг.).

¹ Лапилли -- маленькие кусочки лавы, выбрасываемые вулканом.-- Примеч. пер.
² Граффити (мн. число от итал. "граффито") -- процарапанные настенные надписи и рисунки.
³ Диадохи (букв, "преемники") -- сподвижники и полководцы Александра Македонского, после его смерти разделившие между собой его империю.
⁴ Эпикур (341--270 гг. до н.э.) --выдающийся греческий философ, основоположник эпикуреизма -- материалистического философского учения, весьма популярного в древнем Риме вплоть до конца античности.
⁵ Демосфен (384--332 гг. до н. э.) -- знаменитый греческий оратор и политический деятель.
⁶ Зенон Сидонский (II в. до н. э.) -- греческий философ-эпикуреец, ученик Аполлодора. Фрагменты его сочинений известны только по работам 638 Филодема и Цицерона.
⁷ Гермарх -- философ, ученик Эпикура.
⁸ Сэр Галахад -- один из рыцарей короля Артура, олицетворяющий беззаветную преданность своему делу.-- Примеч. пер.
⁹ Уильям Гамильтон (1730--1803 гг.), британский посланник в Неаполе в 1764--1800 гг., прославившийся как знаток древностей и покровитель искусств, был мужем леди Гамильтон (урожд. Э. Лайонс), известной своим участием в политических интригах и шокировавшей британское аристократическое общество откровенностью любовной связи с адмиралом Нельсоном.
¹⁰ Миралья (итал. Mirgalia) -- букв, "творящий чудеса, чудотворец".-- Примеч. пер.
¹¹ Филодем -- поэт и философ-эпикуреец, современник Цицерона и друг Пизона. Его философское наследие известно главным образом по фрагментам, найденным на вилле Пизона в Геркулануме.
¹² Антипатр (ок. 400--319 гг. до н.э.)--один из полководцев Александра Македонского; по смерти последнего сосредоточил в своих руках власть над европейской частью империи. С 321 по 319 г. являлся формальным правителем всей Македонской державы.
¹³ Хрисипп Солский (ок. 280 -- ок. 206 г. до н. э.) -- философ-стоик; его учение известно в основном по упоминаниям у Плутарха и других авторов.
¹⁴ Компендий, компендии (от лат. compendium -- сокращение) -- сокращенное изложение основных положений какой-либо науки, исследования и т. п.-- Примеч. пер.
¹⁵ Джон Стюарт Милль (1806--1873 гг.)--английский философ-позитивист.
¹⁶ Анней Сенека Младший, Луций (ок. 4 г. до н. э.-- 65 г. н. э.) -- римский писатель и философ-стоик, политический деятель, воспитатель импера- -тора Нерона.
¹⁷ Диоген Лаэртский (1-я пол. III в. н.э.)--античный историк греческой философии, автор сочинения "О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов" в 10 книгах, которое представляет собой единственную в своем роде античную "историю философии". Сам Диоген склонялся к взглядам эпикурейцев.
¹⁸ Корнелий Веррес, Гай -- наместник Сицилии в 73--71 гг. до н.э. В 70 г. до н. э. Цицерон выступил против него с рядом речей.

¹ Точнее датировать время правления I династии началом III тысячелетия до н. э.
² Ксеркс -- персидский царь (486--465 гг. до н. э.) из династии Ахеме-нидов. Предпринял поход в Грецию в 480 г. до н. э.
³ Эмиль Людвиг (1881--1948 гг.)--немецкий писатель, автор ряда биографическиих романов (о Наполеоне, Бетховене, Шлимане, Гете и др.).
⁴ Имеется в виду знаменитая фраза Наполеона ("Солдаты! Сорок веков смотрят на вас сегодня с высоты этих пирамид!") из его обращения к армии перед боем с войсками мамелюков 20 июля 1798 г. Во время египетской кампании Наполеон демонстративно подчеркивал свое уважение и интерес к древней культуре Египта. Его сопровождали в походе многие выдающиеся французские ученые, труды которых внесли впоследствии огромный вклад в развитие египтологии.