Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

I. О ДАЛМАЦИИ
II. О САЛОНЕ
III. О СВЯТОМ ДОМНИИ И СВЯТОМ ДОМНИОНЕ
IV. О СООРУЖЕНИИ ЗДАНИЯ, ИМЕНУЕМОГО SPALATUM
V. О ГЛИКЕРИИ И НАТАЛЕ, ПРЕСУЛАХ САЛОНЫ
VI. О СХИЗМАТИКЕ МАКСИМЕ
VII. КАК БЫЛА ЗАХВАЧЕНА САЛОНА
VIII. КАК САЛОНЦЫ БЕЖАЛИ НА ОСТРОВА
IX. КАК ЖИТЕЛИ САЛОНЫ РАССЕЛИЛИСЬ ПО РАЗНЫМ МЕСТАМ
X. КАК ВОЗВРАТИВШИЕСЯ С ОСТРОВОВ ПРИШЛИ В СПАЛАТО
XI. ОБ ИОАННЕ, ПЕРВОМ СПЛИТСКОМ АРХИЕПИСКОПЕ
XII. О ПЕРЕНЕСЕНИИ [МОЩЕЙ] СВЯТЫХ ДОМНИЯ И АНАСТАСИЯ
XIII. ПЕРЕЧЕНЬ ЕПИСКОПОВ, О КОТОРЫХ СОХРАНИЛАСЬ ПАМЯТЬ
XIV. О НАШЕСТВИИ ВЕНГРОВ
XV. ОБ ОТДЕЛЕНИИ ЕПИСКОПОВ ВЕРХНЕЙ ДАЛМАЦИИ
XVI. О ВОЗВЕДЕНИИ В АРХИЕПИСКОПЫ ЛАВРЕНТИЯ
XVII. КАК НАЧАЛОСЬ ВЛАДЫЧЕСТВО ВЕНГРОВ НАД ДАЛМАЦИЕЙ И ХОРВАТИЕЙ
XVIII. КАК МАНАС ХОТЕЛ ПРЕДАТЬ ГОРОД
XIX. ОБ ОТДЕЛЕНИИ ЗАДАРСКОЙ ЦЕРКВИ
XX. О ХВАРСКОМ ЕПИСКОПСТВЕ
XXI. ОБ АРХИЕПИСКОПЕ РАЙНЕРИИ
XXII. ОБ АРХИЕПИСКОПАХ -- ПЕТРЕ И ЕЩЕ ДРУГОМ ПЕТРЕ
XXIII. ОБ АРХИЕПИСКОПЕ БЕРНАРДЕ
XXIV. О ПЕРВОМ ВЗЯТИИ ЗАДАРА
XXV. О ПОХОДЕ КОРОЛЯ АНДРЕЯ
XXVI. О ВЫДВИЖЕНИИ ГУНЦЕЛА
XXVII. О ПОБЕДЕ, ОДЕРЖАННОЙ НАД ДЕТИНЦАМИ
XXVIII. О КОМИТЕ ПЕТРЕ
XXIX. О ВОЙНЕ, КОТОРАЯ ВЕЛАСЬ ИЗ-ЗА ПОМЕСТЬЯ ОСТРОГ
XXX. О ВОЙНЕ, КОТОРАЯ ВЕЛАСЬ С ДОМАЛЬДОМ
XXXI. О СКАНДАЛЬНОЙ ССОРЕ МЕЖДУ АРХИЕПИСКОПОМ И АРХИДИАКОНОМ
XXXII. О КОМИТЕ ГРИГОРИИ
XXXIII. О ПОДЕСТЕ ГАРГАНЕ
XXXIV. О ПРАВЛЕНИИ ГАРГАНА
XXXV. О ВОЙНЕ, КОТОРУЮ ОН ВЕЛ С ПИРАТАМИ
XXXVI. О ТАТАРСКОЙ НАПАСТИ
XXXVII. О СВОЙСТВАХ ТАТАР
XXXVIII. О БЕГСТВЕ ВЕНГРОВ
XXXIX. О ЖЕСТОКОСТИ ТАТАР
XL. О СМЕРТИ ГУНЦЕЛА
XLI. О ВОЗМУЩЕНИИ ИЗ-ЗА МОНАСТЫРЯ СВ. СТЕФАНА
XLII. О ВТОРОМ ВЗЯТИИ ЗАДАРА
XLIII. О ВОЙНЕ, КОТОРАЯ РАЗРАЗИЛАСЬ МЕЖДУ СПЛИТЧАНАМИ И ТРОГИРЯНАМИ
XLIV. О БУНТЕ МИРЯН ВО ВРЕМЯ ВЫБОРОВ
XLV. О ВОЙНЕ, КОТОРУЮ СПЛИТЧАНЕ ВЕЛИ С ТРОГИРЯНАМИ
XLVI. ОБ АРХИЕПИСКОПЕ РОГЕРИИ
XLVII. О ПРИБЫТИИ КОРОЛЯ КОНРАДА
XLVIII. О ВТОРОМ ПРИЕЗДЕ КОРОЛЯ БЕЛЫ
XLIX. О ПРИЕЗДЕ КОРОЛЕВЫ

Согласно Исидору, Далмация является первой областью Греции и названа по находившемуся здесь древнему городу Дельмису¹, но где в пределах Далмации располагался этот город Дельмис, не вполне ясно. Прежде, однако, Далмацией именовали более обширную территорию -- ведь ее вместе с Хорватией считали одной провинцией². В верхней же ее части имеется область, которая называется Дельмина, где показывают древние стены; рассказывают, что там, по преданию, и находился город Дельмис³.

Теперь, правда, Далмация является приморским краем; начинаясь от Эпира, где находится Диррахий, она простирается до Кварнерского⁴ залива, и в глубине ее имеется крепость Стридон, стоявшая на границе между Далмацией и Паннонией. Это была родина славного учителя блаженного Иеронима⁵. Другое название Далмации -- Либурния происходит от наименования особого рода пиратских судов, которыми пользовались [далматы], отсюда у Лукана -- "воинственные в море греки с флотом либурнов"⁶. Они занимались пиратством, используя выгодное местоположение, поскольку благодаря множеству островов морское побережье изобилует здесь потаенными укрытиями и гаванями.

Эта провинция называется также Иллирией по имени правившей здесь царицы амазонок, от рода которой, как говорят, вея происхождение здешний народ⁷. По морю этой провинции переправлялся Антенор Троянский; спасшись во время гибели своего города, он неоднократно воевал с далматинским народом; в конце концов он добрался до венетийской земли. Перейдя спустя некоторое время реку Пад, он построил, как читаем у Вергилия, город Патавий, который сейчас зовется Падуей⁸.

Из исторических сочинений римлян известно, что когда император Август вел войско по иллирийским землям, торопясь в другое место, он направил одного полководца по имени Вений против паннонцев, которые обитают между двумя быстрыми реками Савой и Дравой; тогда же он направил полководца Юлия с многочисленным войском против далматов; живя в лесах, эти далматы опустошали соседние провинции грабежами. Хотя их род был свиреп, Юлий, сойдясь с ними в бою и одержав победу, заставил этот народ сложить оружие и копать землю, добывая золото из земных недр⁹.

По вымыслам поэтов, в этой провинции появился Кадм, когда он превратился в змея¹⁰. Городом его был Эпидавр, находящийся рядом с Рагузой¹¹, где имеется большая пещера. И поныне бытует поверье, что здесь живет дракон¹², отсюда у поэта: "Почему, как змей эпидаврский, ты так зорко всматриваешься в пороки друзей?"¹³. По этой причине [здешний] народ называли змеерожденным¹⁴. И даже о блаженном Иларионе рассказывается, что он умертвил там большого дракона¹⁵. Согласно же историческим сочинениям, этот Кадм был царем в Греции; после свержения с царства он прибыл в Далмацию и, став свирепейшим пиратом, принялся, как скользкий змей, носиться по морю, чинить беды мореплавателям, притеснять, как только можно, всех слабых¹⁶.

Эта провинция, кроме того, называется Адрией по имени дочери царя Миноса Адрианы¹⁷ , которую похитил Тесей¹⁸ и, плывя по морю, когда она уже была ему ненавистна, оставил одну на некоем острове и бежал с ее сестрой Федрой, но Вакх, именуемый также отец Либер ¹⁹, найдя ее, взял себе в жены. Некоторые утверждают, что Адрия называется по имени некоего Адрия, брата царствовавшего там Итала²⁰, а по мнению других, [название] Адрия происходит от "adra", что означает "камень", поскольку эта провинция камениста и гориста. Отсюда у Овидия: "Озаренные отроги гористой Далмации" .

Главным же городом Далмации был большой и древний город Салона, о котором Лукан говорит: "Там, где близ долгих Салон шумят Адриатики волны"²³. Название Салона происходит от "salum", что значит "море", поскольку она расположена на морском берегу. А долгой она зовется в округе потому, что небольшая в ширину, в длину с западной стороны она растянулась на шесть миль²⁴.

Этот город во время гражданских войн с презрением отвергал власть Цезаря, храня незыблемую верность Римской республике. Поэтому на его усмирение Цезарь направил своего родственника Антония

с большим военным флотом²⁵, а сам в погоне за Помпеем переправился из Брундизия²⁶ в Эпир. Тогда Антоний выслал вперед одного полководца по имени Вультей, который сосредоточил войско на островах салонского берега. В Салоне же на стороне Помпея были два полководца -- Базилий и Октавий. Поджидая военные части Цезаря, чтобы сразиться с ними, они собрали огромные отряды из окрестных народов -- куретов, далматинцев и истрийцев. Однако Вультей, изнуренный голодом и жаждой, не мог долее оставаться на островах, и хотя со всех сторон его подстерегали в засадах враги, он все же решил тайно переправиться на материк, погрузившись на один корабль с лучшим отрядом союзников; но благодаря устроенным кругом засадам неприятеля, корабль посреди пути был перехвачен. И как только судно застыло в недвижности, Вультей, поняв, что другого выхода нет, убедил своих приготовиться мужественно принять смерть во славу Цезаря прежде, чем они окажутся в руках врагов. Так и случилось; действительно, когда они увидели, что люди Помпея теснят их дротиками, камнями и стрелами и уже готовы вплотную подойти к кораблю и взобраться на него, то несмотря на долгое мужественное сопротивление обессиленный уже Вультей со своими [воинами] пронзили друг друга копьями и погибли, чтобы не попасться живыми в руки врагов. Прослышав о гибели Вультея и его соратников, Антоний отказался от намерения идти в Салону, а возвратился к Цезарю. Город же этот хранил столь неколебимую верность республике, что когда Цезарь покорил весь мир и уже достиг вселенского единодержавия, он не имел никакой власти над городом Салоной.

Поэтому после убийства Цезаря Октавиан Август послал одного известного человека из консулов по имени Асиний Поллион с большим войском, чтобы тот подчинил Салону Римской империи. Прибыв в Далмацию, Поллион предпринял ряд попыток штурмом завладеть Салоной. В конце концов изведенный затяжными морскими и конными сражениями, осажденный город перешел в руки римлян. Во время этой осады у Поллиона родился сын, которому он дал имя Салонин. Тогда же большая часть этого города была разрушена, и наиболее значительные укрепления уничтожены, чтобы он в дальнейшем не мог продолжать борьбу за Римскую республику²⁷. И так одержав победу, Поллион со своим войском возвратился в Рим, где был встречен сенатом и римским народом с громкой славой и удостоен триумфа, что в одах Горация воспето словами: "Вечную славу ему принес (лавр) далматинского триумфа"²⁸. Однако Поллион был не только смелым воином, но, отличаясь также поэтическим даром, сложил несколько книг в стихах²⁹.

Блаженный апостол Павел был первым, кто наполнил Христовым евангелием [земли] от Иерусалима до Иллирика, однако сам он не пошел проповедовать в Иллирик, а послал своего ученика Тита, о чем он и возвещает Тимофею: "Крискент отправился в Галатию, а Тит в Далмацию"³⁰ . Блаженный Тит, дойдя до земель Далмации и проповедуя здешним народам слово спасения, оставался там недолго, но, прослышав, что блаженный Павел получил предписание от наместника Феста следовать в Рим, тотчас оставил все дела и, опередив его, дожидался его в столице. По своем прибытии блаженный апостол долго проповедовал там слово Божие. Когда же ему было открыто Святым Духом, что в этом городе он примет мученичество, он позаботился о распределении церквей Греции. Вот почему он направил Тита не назад в Далмацию, а в Грецию, где он был лучше известен, поставив его понтификом³¹ на острове Крит³².

А на его место блаженный Петр, верховный апостол, поставил своего ученика по имени Домний, родом сирийца из Антиохии³³, чтобы тот продолжил проповедь слова жизни народам Далмации, начатую Титом. Блаженный Петр постановил, чтобы понтифики христианской веры распределялись по отдельным городам всего мира точно так же, как было встарь заведено у язычников, а именно: в те города, где находились главные языческие жрецы, называемые протофламинами, он распорядился назначать епископов, а в столицы провинций, где пребывали архифламины, определил ставить архиепископов³⁴. Исходя из этого он направил в земли Адриатического побережья трех понтификов: Аполлинария -- в Равенну, столицу всей провинции Эмилия³⁵, евангелиста Марка -- в Аквилею, главный город Венетии и Истрии³⁶, а Домния назначил в Салону, бывшую столицей Далмации и Хорватии. Проповедуя в течение долгого времени именно в этом городе и многих по всей провинции удержав от языческого заблуждения, он собрал Христу немалую церковь и принял там блаженную кончину, пролив кровь мученичества. Так что благодаря превосходству апостольского достоинства все его преемники получают по жребию от апостольского престола знаки архиепископов. А пострадал он вместе со многими другими, которые пошли навстречу мученической славе месяцем раньше него.

Позже во времена гонений Диоклетиана и Максимиана³⁷ жил другой мученик со схожим, лишь немногим отличным от понтифика Домния именем, звавшийся Домнионом. Но он был одним из постельничьих тирана Максимиана. Поскольку этот Домний благодаря большому расположению к нему императора имел удовольствие пользоваться преимущественным положением, он являлся хранителем короны Империи, и в его обязанность входило в положенное время возлагать ее на голову императора; но втайне он был христианином. И видя, что Максимиан столь жестоко издевается над христианами, стремясь многих отвратить от святого намерения, то, будучи глубоко искренним и благочестивым христианином, он ободрял мучеников в святом намерении вытерпеть все до конца: в то время он находил для них возможность спасаться от ярости тирана и бежать в Рим. Когда об этом стало известно Максимиану, он в исступлении обрушил на него жестокий гнев, так что стоило ему объявить себя христианином, как ему, лишенному царских отличий, был бы немедленно вынесен смертный приговор, если бы только он не совершил жертвоприношения идолам. Но блаженный Домнион, спасаясь от гнева тирана, поспешил бежать в Рим. И когда он шел Клавдиевой дорогой³⁸, то близ одного города, называвшегося Юлиа Хризополис³⁹, на него напали гнавшиеся по его следу императорские стражники, окружили его и, обнажив мечи, отрубили ему голову. Но мученик, как рассказывают, силой Божьей поднял свою голову с земли собственными руками и твердой поступью перешел там через реку, именуемую Ситирион, и в том месте он в течение некоторого времени покоился в могиле. Когда же Господь стал творить через него большие чудеса, из многих провинций стали стекаться к этому месту люди для исцеления. Тогда салонские граждане тайно вырыли тело блаженного Домниона как соименника блаженного понтифика Домния и с большим благоговением поместили в Салоне. Поэтому из-за созвучия имен имя Домнион многими пишется без разбору вместо имени Домний и наоборот. Тогда же возле Салоны принял мученичествво за Христа блаженный Анастасий Аквилейский⁴⁰.
 

В то же время жил Диоклетиан, отец Максимиана⁴¹, уроженец далматинских мест, который благодаря своим весьма решительным действиям в пользу государства, сенатом и римским народом был поставлен императором. Более всех других своих предшественников он отличался жесточайшими гонениями на христиан. Он не уставал с чудовищным зверством преследовать по всему свету верующих в Христа

и, словно хищный лев, не мог утолить христианской кровью жажду своего вероломства. Так как из-за его пагубных эдиктов ежедневно христиане уничтожались многими тысячами, стала очевидной угроза истребления чуть ли не всего человеческого рода. Приближенные тирана предлагали ему отменить столь жестокий эдикт, не устраивать ежедневно таких людских побоищ, поскольку возникло неслучайное опасение, что всему миру грозит истребление и ему будет некем повелевать. Тогда Диоклетиан решил умерить свое неистовство следующим образом: он издал закон, согласно которому, если кто не желал отступаться от христианской веры, он не платился головой, как было установлено прежде, но, лишенный всего имущества, приговаривался к изгнанию из родных мест на различные рудники и на песчаные карьеры.

И тогда император повелел в разных краях света воздвигнуть в августейшую память многочисленные здания, для тяжелых работ над которыми он предписал посылать всяких осужденных, преимущественно христиан. Помимо многих других сооружений он распорядился построить в Риме термы; в землях Паннонии на границе с Рутенией⁴² он возвел одно здание из порфирного камня, настолько великолепное, что и сейчас, хоть и разрушенное, оно все еще представляет собой величественное зрелище для изумленных прохожих, как можно прочесть в истории четырех венценосных⁴³. А в земле гетов, которая теперь зовется Сербией или Рашкой, близ озера⁴⁴, он приказал возвести город, который назвал по своему имени Диоклеей⁴⁵. И поскольку он был родом далматинец, то повелел соорудить близ Салоны знаменитое здание наподобие превосходно укрепленного города, нечто вроде императорского дворца, в котором были устроены храмы идолам Юпитеру, Асклепию, Марсу, как это видно до сего дня⁴⁶. Диоклетиан распорядился разместить в этом здании свою мать, которой он передал Салону со всей провинцией. Именно это здание зовется Spalatum от слова "pallantheum", каким древние называли большие дворцы⁴⁷.

В ту пору Гай, тоже родом далматинец, был поставлен верховным понтификом апостольского престола. А жил этот Гай в одно время с мучеником Себастианом, который вместе с префектом Рима Хроматием, Марцеллиаяом и Марком ободрял идущих на мученичество. И хотя он происходил из рода цезаря Диоклетиана, он все же не смог добиться мира для христиан, но даже напротив, вихрем гонений он вместе с другими оказался вовлеченным в число мучеников. После почти двенадцатилетнего управления апостольской церковью, он отошел к Господу с мученической славой⁴⁸.
 

В то время Салона находилась в наилучшем состоянии; она процветала, полная народом -- своим и пришлым. Буря гонений уже миновала, и церковь постепенно восстанавливала силы. Многочисленный тамошний клир принялся обустраиваться согласно церковным установлениям, и за блаженным Домнием последовал длинный ряд пресулов. Что мы смогли разузнать о некоторых из них, мы и расскажем подробно для памяти потомков.

При императоре Льве провозглашенный императором тиран Антонин был за свои коварные дела убит во дворце. Тот же Лев, женив Льва Младшего, сына Непоциана, на одной своей племяннице, определил его цезарем в Равенну вместо Антемия⁴⁹. Этот Лев, получив власть законным путем, пожелал осторожно удалить от дел решительного человека Гликерия, который ранее самовольно присвоил власть⁵⁰. Поэтому, отстранив его от государственных дел и сделав как бы частным лицом, о" устроил так, что тот был назначен в Салону епископом Далмации.

А во времена римских понтификов Пелагия и славного учителя Григория⁵¹ архиепископом в Салоне был один человек по имени Натал, родом из этого же города⁵², который, опираясь на могущество многочисленных родственников, сильно умалял достоинство своего сана. Будучи малообразованным⁵³, он занимался не чтением, а пирами и ежедневно предавался застолью со своими родственниками и друзьями и, что того хуже, святотатственно расхищал церковные сокровища и богослужебные сосуды, раздавая их своим сотрапезникам и сообщникам⁵⁴, Архидиаконом же в то время был один человек по имени Гонорат, который, горячо любя Бога и усердно служа ему, печалился из-за дерзости своего пресула. Насколько было возможно, он пытался противодействовать архиепископу Нахалу, в особенности из-за того, что он видел, как недостойно растаскивается церковное добро. Поэтому архиепископ глубоко возненавидел его и начал всевозможными уловками и кознями добиваться отстранения архидиакона от должности; но так как он не обнаруживал подходящих предлогов, он притворился, что будто бы выказывает ему большое расположение и желает возвысить его достоинство. Наконец он стал назойливо добиваться от него, чтобы он принял священнический сан. Но Гонорат, подозревая, что тут кроется обман, не соглашался на посвящение. Натал же, видя, что его коварство не достигает желаемой цели, немедленно обратился к созванному клиру и под предлогом крайней необходимости начал грубо склонять архидиакона к принятию священнического сана. Но так как архидиакон продолжал упорствовать, архиепископ лишил его должности и бенефиция.

Тогда Гонорат, обратившись с мольбой к папе Пелагию, попросил его отдать распоряжение архиепископу, чтобы тот не притеснял его незаслуженно в этом деле. И, кроме того, он известил также папу о порочной жизни архиепископа. Поэтому господин папа, движимый ревностью Божией, строго предписал Наталу впредь не тревожить архидиакона подобными предложениями, а в назначенный день предстать перед папой для ответа за свои проступки. Натал же презрел предписание папы и продолжал упорствовать в них.

Между тем верховный понтифик Пелагий умер, и ему наследовал, блаженный учитель Григорий. Гонорат, чтобы не сносить крупных неприятностей от своего прелата относительно принятия сана, повторил смиренную просьбу блаженному Григорию. И папа, в соответствии с тем, что наказал его предшественник, увещевал в письме Натала и советовал прекратить наконец досаждать своему архидиакону. Но так как Натал не обуздал своей низости, Гонорат, мучимый тяжелыми страданиями, уступил тогда своему архиепископу. И как только он был рукоположен в пресвитеры, Натал тотчас исполнил выношенную в сердце низость и отстранил Гонората от должности архидиакона, приговаривая: "Не должен священник исполнять обязанности архидиакона". И вскоре после этого он поставил на его место другого, полетать ему нравом и образом жизни. Гонорат же, видя, что он так подло обманут, обратился к папе и рассказал обо всем, что архиепископ коварно проделал с ним. Тогда блаженный Григорий снова написал Наталу, чтобы он восстановил Гонората в прежнем достоинстве и чтобы сам тем не менее прибыл к апостольскому престолу держать ответ за тот позор, в котором он был обвинен. Но поскольку Натал не видел за собой вины, то, презрев папское предписание, он продолжал в своих мыслях упорствовать в низких намерениях. Блаженный же Григорий, огорчаясь из-за такого упрямства архиепископа и вместе с тем сострадая горестям архидиакона, направил в Салону одного своего поддиакона по имени Антоний. По своем прибытии он, используя апостольский авторитет, принялся поначалу мягко наставлять понтифика, чтобы тот вернул Гонората на его почетное место и прекратил в отношении его столь непристойные домогательства. Но так как Натал много наговаривал на архидиакона, изыскивая разнообразные пути противоборства, Антоний запретил Наталу пользоваться паллием, грозя ему объявить своей волей о его отлучении, если он не утихомирится. После этого Натал направил папе свое послание с обвинениями против Гонората. Гонорат тем не менее подтвердил свои обвинения против архиепископа. Блаженный Григорий ответил Наталу обличением его во

многих отступлениях и прежде всего в коварном продвижении Гонората, указывая, что было бы весьма несправедливым, чтобы один человек в одно и то же время против своей воли возвышался до статуса священника и смещался с должности архидиакона как недостойный ее; "и так как по закону никто против воли не может быть принужден к повышению, я полагаю признать правильным, чтобы безвинный несправедливо не лишался бы статуса, соответствующего его должности". Гонорату же он написал такой ответ: "Мы желаем и повелеваем, чтобы ты на прежних правах исполнял должность архидиакона; охрана сокровищ входит в твои обязанности, а потому, если что-либо пропадет по твоему нерадению либо вследствие чьего-либо преступного замысла, ты Богу и нам обязан будешь возместить ущерб". А того человека, который был поставлен Наталом, он отрешил от архидиаконской должности. И так как это дело выросло в такой скандал, папа предписал архидиакону Гонорату лично прибыть к апостольскому престолу и архиепископу повелел -- не самому, а через законных поверенных -- предстать перед курией. Что и было сделано, и дело обоих завершилось апостольским решением⁵⁵.

В те дни блаженный Григорий направил одного своего представителя посетить церкви Далмации. Тогда архиепископ Натал уже покинул этот мир.

Максим же, пылая жаром тщеславия, нетерпеливо рвался к должности понтифика и, как говорят, не без позора симонии был все же избран. Он не явился, как это было принято, к апостольскому престолу, но прежде снесся с константинопольскими императорами⁵⁷ и получил благословение. Они, однако, наказали ему предстать перед господином папой. Но сам он, сознавая незаконность избрания, не обратился к папе и не посчитал нужным заручиться согласием его представителя, а, впав в сумасбродство, добился посвящения в архиепископы на месте.

Когда об этом стало известно господину папе, он сильно разгневался и тотчас направил ему предписание, сурово запрещая ему служить мессы. Максим же, погрязнув в преступлении схизмы, презрел папское предписание, и, надеясь на могущество своих родственников и иных мирян, которых он щедро одаривал за счет присвоения многочисленных подношений своей церкви, совершал мессы и предвкушал все блага архиепископства.

Тогда блаженный Григорий написал салонскому клиру и народу, наказывая, чтобы никто не имел дела с присвоившим священнический сан Максимом. Однако столь велик был страх перед ним самим и его сообщниками, что никто не отваживался его открыто избегать. Только архидиакон Гонорат и епископ Павлин, будучи людьми известными и решительными, соблюдали предписание верховного понтифика, избегая повсюду Максима как схизматика и отлученного от церкви. Наконец, когда Максим был обвинен самими императорами в том, что он, столь дерзкий и строптивый, выступил против Бога и папского предписания, он направил своих нунциев в Рим, обещая оправдаться в преступлениях, которыми он навлек на себя позор. В конце концов блаженный Григорий, успокоенный этими обещаниями, вновь направил послание Максиму, предписывая ему лично явиться в Равенну. Тогда Максим, снарядив корабль, прибыл в Равенну, ожидая там распоряжения папы.

Поэтому блаженный Григорий направил туда одного своего нотария по имени Касторий и предписал равеннскому архиепископу Мариану вместе с ним так завершить дело этого Максима, чтобы тот, покаявшись, получил прощение в симонии, которой он был опозорен, в отношении же других преступлений он должен был перед мощами блаженного Аполлинария простым словом подтвердить свою невиновность. А за то, что он, будучи отлученным, вознамерился совершать богослужения, они обязаны были наложить на него соответствующее наказание. И так было решено дело этого Максима.

Между тем город Салона из-за непосредственной близости варваров, постоянно докучавших ему набегами, с каждым днем Невольно приближался к ужасному концу. В нем происходили междоусобные раздоры, и управление общественными делами осуществлялось недостаточно твердо. Не было мудрого правителя, который бы сдерживал гордыню и наказывал беспутство, но каждому представлялось праведным своеволие. Почитались сильные, слабые находились под угрозой разграбления. Правосудия не было, все погрязло в пороке. Развеялись страх Божий, уважение к святым, милосердие и благочестие; ненависть, грабеж, взяточничество, вероломство и другие пороки поразили весь город. Религий подвергалась осмеянию, клир -- презрению, смирение становилось жертвой гордыни. У церкви отнимали законное и требовали незаконного.

Более того, правителя города искали не сообща, а порознь, и не такого, который помогал бы всем, но который, используя свое имя, пекся бы либо о выгоде друзей, либо об ущербе чужих. В городе было много господ и мало подданных, много наставляющих и мало повинующихся, и они вроде бы не почитали родину, а с жадностью стремились разорить ее словно вражескую землю; хозяева и грабители государственной казны, они взвалили все бремя общественных расходов на несчастных бедняков. Кроме того бесстыжая Венера бессовестно пятнала всякое звание, пол и возраст; юноши дряхлели, расслабленные чувственными удовольствиями; среди стариков прочно укоренилась алчность; среди женщин распространилось колдовство; разврат охватил всех; оскорбление сограждан считалось славным делом. В городе было много необузданных и дерзких, но они оказались трусливыми и бессильными перед выступившими врагами. И что могла Салона, зараженная этими и подобными им пороками, как не катиться к своему концу? Что оставалось ей, как не спешить навстречу гибели?

Недостаточно ясно, как же в конечном счете она была разрушена, Но мы, как и в других случаях, попытаемся изложить это частью по письменным свидетельствам, частью по преданиям, частью по позднейшим предположениям.

Как говорят, Салона была разрушена при готах, которые вышли под предводительством Тотилы из земель Тевтонии и Полонии; ведь этот вождь, прежде чем пойти войной на Италию, прошел по территории Далмации, опустошая ее, и частью разорил город Салону⁵⁸. Он вошел в описанное выше здание цезаря Диоклетиана, сбросил и уничтожил находящиеся там изваяния с именами императоров, а также разрушил некоторую часть самого здания.

Вместе с Тотилой из земель Полонии пришли семь или восемь знатных племен, зовущихся лингонами. Видя, что земля Хорватии будет удобна им для поселения, так как там остались редкие обитатели, они истребовали и получили ее от своего вождя⁵⁹. И так оставшись там, они начали теснить местных жителей и силою порабощать их⁶⁰. Хорватия -- горная страна, с Далмацией она граничит с севера. Эта страна в древности звалась Курецией, и народ, который теперь именуется хорватами, назывался куретами или корибантами⁶¹, отсюда у Лукава: "Здесь, доверяясь вполне воинственным ордам куретов, коих питает земля, окруженная зыбью морскою [...]"⁶². Название куреты они получили благодаря тому, что они будто бы были быстроногими и непоседливыми⁶³ и, блуждая по горам и лесам, вели грубую жизнь кочевников. Впитав в себя дикость родной природы, они радовались, как звери, суровости войны, насилию, грабежам. Крайне воинственные и словно не знакомые со страхом смерти, они, обычно нагие, устремлялись навстречу неприятельским отрядам. Многими поэтами отмечается у них один забавный предрассудок. Когда случается затмение луны, они, полагая, что она обгладывается и пожирается духами, стучат по всей медной домашней утвари, считая, что от грохота демоны разбегаются и что они приходят луне на помощь, отсюда у Вергилия: "Стучащие медью куреты"⁶⁴.

Итак, эти массы людей перемешались и стали одним народом со схожим образом жизни и нравами и одним языком. У них появились собственные вожди. И сколь бы ни были они злобны и необузданны, все же они были христианами, хотя и очень невежественными⁶⁵. Притом они были заражены язвой арианства. Многими они назывались готами и тем не менее это славяне, судя по собственному имени тех, которые пришли из Полонии или Богемии⁶⁶.

И вот они-то, как было сказано, нападали на латинян, которые населяли приморские земли⁶⁷, и прежде всего на Салону, бывшую главным городом всей провинции. Могущество этого города было уже значительно подорвано, силы его чрезвычайно истощены. В городе также не было способного правителя, вследствие чего он мог быть легко захвачен и разорен неприятелем.

Итак, готский предводитель, стоявший во главе всей Славонии, собрав большое конное и пешее войско, спустился с гор и разбил лагерь с восточной стороны города, а одному отряду своего войска приказал стать лагерем с западной стороны над морем и начал со всех сторон беспрестанно забрасывать Салону то стрелами, то дротиками. Одни со склона нависающей горы с оглушительным грохотом метали из пращи камни на стены, другие, сомкнутым строем постепенно приближаясь к стенам, прикидывали, как бы протаранить ворота. Но рассредоточенные по стенам салонцы мужественно противостояли вражеским дротикам, используя укрепления и выставляя щиты. Более того, они сбрасывали на врагов огромные камни, а в тех, которые наносили удары издали, одни метали камни из метательных орудий и из баллист, другие храбро пускали стрелы из луков; и так в течение многих дней продолжалась бесплодная для обеих сторон борьба. Да и что могут силы человеческие, когда Божья милость отказывает им в помощи? Ведь за многие преступные грехи, совершенными всеми и каждым в отдельности, город-грешник по высшему суду должен был погибнуть от вражеского меча⁶⁸. Мудрость и рассудок отказали гражданам, не было пресула, правитель был бесполезен, народ беспутен, никто не ведал, что разумнее предпринять. Одни были чрезмерно осторожны, другие -- более чем беспечны. Так город стал вначале расшатываться изнутри. А тут вражеские полчища не переставали ежедневно атаковать несчастный город. И салонцы, чьи защитники были уже обессилены и измучены, не выдерживая натиска многочисленной армии и уже потеряв надежду на саму возможность сопротивления, не стремились всем сердцем охранять даже стены; они были охвачены таким ужасом, что, упав духом, только и думали о бегстве.

И однажды иные из городских богачей, тайно переправив свое имущество к морю, поспешили загрузить корабли. Видя это, все городское простонародье, в том числе женщины и дети, толпой стремятся прорваться к порту и влезть на корабли, .чтобы бежать отсюда. Они хватали из домов все что только могли, крики жен и девиц оглашали небо. И не было бедняков, которые не спешили бы к порту навьюченные пожитками, одержимые мыслью о том, как бы им проникнуть на корабли, но одни из них смогли лишь с трудом, нагие и без вещей, вскочить в лодки, другие добирались до кораблей вплавь, третьи после бесплодных усилий тонули в волнах среди воющей человеческой массы.

А тем временем враги, внезапно ворвавшись в город, не уставали преследовать бегущих с тыла, захватывали добычу, не жалели никого из встречных, поджигали дома. Как только несчастный город, не защищаемый более своими сыновьями, наполнился вражеским народом, не осталось уже никого, кто пощадил бы церкви, сжалился над древними зданиями и великолепными дворцами. Но в пылу ярости запалив весь город, они в короткое время превратили его в груду развалин и пепла. И от всех его богатств они порешили взять лишь малую часть добычи, считая самой большой наградой за победу только то, что они смогли уничтожить столь славный город и почти без какого-либо ущерба для своего войска.

И кто мог бы сосчитать, сколько было захвачено в плен бедных граждан, несчастных девиц, юношей? Кто припомнит всех тех, кого поразил меч, уничтожил огонь, кого во время бегства поглотило море? А несчастные граждане, наблюдая пожар милой родины, были не в силах скорбеть или оплакивать ее, но каждый в отдельности, опасаясь за собственную жизнь, торопил отход кораблей. Не было времени созвать совет, да они были и неспособны обсуждать, что следовало бы предпринять для общего блага; но каждый в отдельности, охваченный страхом за свою семью, обдумывал, как бы ему выбраться со скарбом, который он смог унести во время гибели родины. Но и здесь они были не в силах действовать разумно; еще бы, при таком стремительном бегстве они грузились на корабли суматошно и бестолково -- отец не смотрел за сыном, ни сын за отцом, жена не заботилась о муже, ни муж о жене. Единственным желанием несчастных было покинуть пределы родины. Отступавшие первыми не дожидались последних; кто был последним, не мог удержать бегущих. Как хмельные или безумные, лишь в бегстве видя спасение, они не

знали, какой более надежный путь им выбрать. О, сколь печально было зрелище несчастных женщин, рвавших волосы, бивших себя в грудь и по лицу! Сколь громки крики и рыдания не ведающих, от чего им спасаться -- от огня или меча.

После того как они отвели суда уже на значительное расстояние от морского берега, одни поспешили рассеяться по различным островам; другие же, полагая, что и на островах невозможно найти достаточно надежного убежища, гребли дальше. В конце концов одна часть осталась на острове, который зовется Шолта, другие пристали к Врачу, третьи -- к Хвару, а иные к портам островов Виса и Корчулы⁶⁹.

И так сойдя с кораблей, каждый стал разыскивать свою семью, связываясь с другими островами и соединяясь по трибам. Нашедшиеся радовались, что избежали столь великой опасности, а потерявшиеся оплакивались как умершие. Но как только скорбь и печаль от этого несчастья почти улеглись, они начали утешать друг друга. Тогда все принялись плести шалаши из листьев и лозы и устраиваться в пригодных местах. Стали заниматься делами -- каждый своим. Одни возделывали землю, другие бороздили море на торговых судах. О горе! Сколько было в Салоне богачей и неженок, которые теперь жалким образом побирались хлебом с чужого стола. В то время лучшие юноши начали досаждать врагам, курсируя на боевых либурнах вдоль побережья Далмации. Ежедневно они устраивали поистине такую резню и грабеж, что никто из славян не отваживался спускаться к морю. И вот влача такую полную мучений жизнь, салонцы долго пробыли на островах.

В то время Иоанн, верховный понтифик апостольского престола, будучи родом далматинцем, прослышав о достойном жалости состоянии своего народа, сильно опечалился и послал одного аббата по имени Мартин с большой суммой денег для выкупа пленных. Придя в земли Далмации, он выкупил у славян много пленных и отослал их к их родственникам. Тот же Мартин по апостольскому предписанию разыскал в краях Далмации и Истрии много мощей святых и доставил их в Рим упомянутому папе Иоанну. Этот досточтимый понтифик, с благоговением приняв их, поместил в церкви блаженного Иоанна Латеранского, где находится крещальный источник; и там же подле он распорядился создать из позолоченой мозаики изображение блаженного Домния с паллием⁷⁰ и в

прочих облачениях понтифика. Он также распорядился [поместить] среди других святых изображение блаженного Анастасия⁷¹.

Почти в то же время некие чужестранцы, как говорят, изгнанные из города Рима, причалили на судах недалеко от Эпидавра. А Эпидавр был епископским городом, подчиненным Салонской церкви, как мы заключаем из письма блаженного папы Григория, которое он направил салонскому архиепископу Наталу, порицая его, поскольку тот без соборного решения низложил Флоренция, епископа церкви Эпидавра, исходя из возведенных на него, но не проверенных обвинений. Это дело вышеназванный папа поручил своему поддиакону Антонию, который, как мы говорили выше, был направлен в Салону . Итак, упомянутые чужеземцы, расположившись на жительство в этих местах, до крайности разорили город Эпидавр частыми нападениями, а затем, захватив его, принялись разрушать и довели до полного запустения. Жители, однако же, с ними смешались, и образовался один народ. Они построили Рагузу и заселили ее⁷³. С этого времени они стали предпринимать попытки выхлопотать своему епископу паллий⁷⁴.

Между тем оказавшиеся на островах салонцы натерпелись от бесплодия земли и недостатка воды и, конечно, сильно желали вернуться на родину. Но хотя Салона стояла заброшенной и никто из врагов не осмеливался в ней оставаться, салонцам все-таки представлялось, что это место не могло быть достаточно безопасным; ведь вражеский огонь уничтожил все; башни и стены лежали в развалинах; лишь здание театра, построенное в западной части, оставалось к тому времени невредимым. Так что несчастных граждан, с одной стороны, мучила нужда, а с другой -- пугал еще страх перед врагами. Поскольку большая их часть была расселена по округе, их оставалось немного и они были бедны, то они не смели и думать о восстановлении города.

Поэтому некоторые из них, оставив острова, искали более удобные для поселения места в разных частях далматинского побережья. Некоторые, двигаясь в западном направлении, пристали в порту какого-то древнего и разрушенного города, и видя, что место достаточно удобно для жительства, возвели здесь кое-какие укрепления и поселились там. А так

как расположение места ввиду близости островов и удобства гавани им весьма приглянулось, они уже не посчитали нужным возвращаться в Салону. В самом деле, казалось, что здесь есть все, кроме реки Йадр, которая так восхитительно вливалась в Салону с восточной стороны. Об этом читаем у Лукана: "там, где близ долгих Салон шумят Адриатики волны, там, где теплый Йадр сбегает к нежным зефирам"⁷⁵. Так что по этому часто употребляемому названию городу было дано имя Йадриа; или же, как представляется некоторым, Йадриа получила имя от основателя Йадриа⁷⁶ .
 

Среди салонцев, переправившихся на острова, был один человек по имени Север, чей дом находился над морем, у колоннады дворца. Поскольку в сравнении с другими он пользовался большим авторитетом, он прозывался Великий Север. Он начал увещевать своих сограждан возвратиться на родину. Но так как было небезопасно строить жилье среди руин древнего города, он им советовал разместиться на время в строении Диоклетиана, где, оставаясь в безопасности, они могли бы без особого страха занимать по крайней мере пядь своей земли, пока не появится возможность вновь застроить Салону при более благоприятном стечении обстоятельств. И в конце концов этот совет понравился нобилям и всему народу; и они заключили между собой соглашение, по которому более богатые строили бы себе дома на собственный счет; прочие же, чьих денег не хватало для строительства домов, заняли бы под свое жилье окружающие башни, а остальное простонародье селилось бы под сводами и в гротах.

Тогда, забрав все, чем они владели на островах, взяв скот и снарядив корабли, они отправились в путь вместе с женщинами и детьми и по прибытии вошли в упомянутое здание, которое строилось не как город, а как царские палаты. И поскольку дворец был просторным, его стали называть Спалато⁷⁷. Расположившись там, они устроили себе грубое жилье, как того потребовали чрезвычайные обстоятельства. Вот так этот многолюдный город Салона, славный и древний, за многие совершенные против Бога грехи оказался в таком ужасном упадке, что из великого множества его людей не осталось и столько, чтобы можно было наполнить гражданами это малое укрепление; и, разместившись в той его части, которая была обращена к морю, они оставили пустой остальную часть городка. Затем они начали мало-помалу выходить и возделывать близлежащие земли. Но как только вожди готов прослышали, что салонские граждане вернулись с островов, они сразу же начали вести против них военные действия, опустошая все их нивы и не позволяя им выходить за стены. Тогда граждане, посоветовавшись между собой, направили посольство к константинопольским императорам, смиренно умоляя и прося, чтобы им было позволено жить в Сплите и владеть по старому праву территорией своего города Салоны. Что и было сделано. Ведь послы, получив все, что хотели, возвратились к своим согражданам, принеся священный рескрипт государей-повелителей. Было направлено также предписание вождям готов и славян со строгим требованием, чтобы они не причиняли беспокойства жившим в Сплите салонским гражданам.

Поэтому, получив предписание повелителей, они не осмеливались в дальнейшем выступать с оружием против сплитчан. После того как между ними был заключен мир, сплитчане постепенно стали водиться со славянами, устанавливать торговые связи, заключать браки, вступать с ними в мирные и дружественные отношения⁷⁸.

Между тем верховный понтифик направил одного легата по имени Иоанн родом из Равенны, чтобы он, объезжая земли Далмации и Хорватии, просвещал христиан спасительными наставлениями. В Салонской же церкви со времени разрушения пресул не назначался. Поэтому досточтимый Иоанн принялся убеждать клир и народ обязательно восстановить у себя архиепископство древнего города, что было расценено ими как заслуживающее признательности и одобрения. Тогда, согласно обычаю, на собрании клира все единодушно избрали названного Иоанна. Получив посвящение от господина папы, он пришел как добрый пастырь к своим овцам, стремясь не к накоплению денег, поскольку церковь в то время была крайне бедной, но, добиваясь богатства духовного, он всем сердцем тревожился о спасении душ. Папским престолом ему было дано разрешение, по которому Сплитская церковь получила все надлежащие привилегии, имевшиеся некогда у Салоны.

Тогда он принялся устраивать церковь и клир, внедрять учение, проповедовать и с особой тщательностью исполнять дело пастырского служения. Обходя земли Далмации и Славонии, он восстанавливал церкви, поставлял епископов, распределял церковные приходы, мало-помалу склонял грубые народы к католическому учению⁸⁰.

В то время вышеназванный Север передал церкви свое жилище, которое по возвращении с островов досталось ему в Сплите по жребию, вместе с угловой башней и дворцом, предназначив его для епископии⁸¹; и там первым стал жить досточтимый пресул Иоанн. Заметив, что у народа возрастает любовь к богослужению, он тотчас приступил к похвальному делу, и святилище Юпитера -- выдающееся сооружение, воздвигнутое в августейшем дворце, очистил от изображений идолов, сделав в нем двери и запоры. Когда было назначено торжество освящения, отовсюду стеклось великое множество народа. Так он сделал из известного святилища церковь, освятив ее при большом благоговении и восторге всех собравшихся в честь Бога и преславной Девы Марии⁸². Он учредил там и клир для отправления каждодневных богослужений.
 

В это же время досточтимый Иоанн начал договариваться с гражданами, чтобы мощи блаженного понтифика Домния, которые остались в Салоне, было подняты и после перенесения помещены в недавно освященной церкви⁸³. И это пришлось всем весьма по душе. А потому, выбрав время, когда они могли бы беспрепятственно сделать это, они проникли в Салону и, войдя в базилику епископа, обнаружили, что все пребывало в запустении и развалинах. Место это было загромождено обломками здания и, засыпанное пеплом пожаров, уже так поросло терновником и кустарником, что хотя еще оставались в живых некоторые, знавшие место [захоронения], невозможно было без труда определить, откуда следовало извлечь тело блаженного Домния, поскольку исчезнувшая могила затерялась в подземных гротах. Разрыв землю и расчистив место, они подняли первый обнаруженный ими саркофаг и, опасаясь, как бы не случилось помехи со стороны славян, с большой поспешностью перенесли в Сплит. Раскрыв его, они обнаружили тело не блаженного Домния, а блаженного мученика Анастасия. На следующий же день без промедления пойдя опять в Салону, они в том же месте раскопали саркофаг блаженного Домния и, как можно скорее перенеся тело, с величайшим благоговением поместили драгоценные останки обоих мучеников в вышеназванной церкви Богородицы, где по милости Божией они покоятся по сей день⁸⁴.
 

И тогда князья Славонии стали оказывать большое почтение церкви блаженного Домния, одаривая ее поместьями, многочисленными владениями и с радостным сердцем принося десятину и пожертвования. В сплитской же церкви было много архиепископов, которым в силу привилегии, данной Салонской церкви, подчинялись все епископы Верхней и Нижней Далмации⁸⁶, будучи с древних времен ее суффраганами⁸⁷. И сами архиепископы назывались не сплитскими, а салонскими⁸⁸.

А после того как, благодаря проповедям вышеназванного Иоанна и других салонских пресулов, вожди готов и хорватов очистились от заразы арианской ереси, в Славонии были учреждены некоторые епископские церкви, так что помимо епископов Далмации на востоке появился епископ Дельминия⁸⁹, откуда Далмация получила название, на западе -- епископ Сисака, где некогда был пресулом блаженный мученик Квирин⁹⁰.

Наконец, мы узнаем, что после разрушения Салоны в Сплите были следующие старейшие пресулы⁹¹: архиепископ Юстин жил в 840 год от воплощения⁹²; архиепископ Марин был во времена короля Карла и Бранимира, князя Славонии⁹³; архиепископ Иоанн был в 914 году во время князя Томислава⁹⁴; архиепископ Мартин жил в 970 году при императоре Феодосии и короле Диржиславе⁹⁵. Мартин был родом из Сплита. Он пожертвовал церкви большую чашу с блюдом к ней из чистейшего золота.

С этого Диржислава следовавшие за ним преемники стали именоваться королями Далмации и Хорватии⁹⁶. Знаки же королевского достоинства они получали от константинопольских императоров и назывались их эпархами или патрициями⁹⁷. Власть над королевством Далмации и Хорватии они держали по наследству от своих отцов и прадедов. А границами этого их королевства были: на востоке -- Дельмина с городом Дельмисом, где имеется одна церковь, которую освятил блаженный Герман, епископ Капуанский⁹⁸, о чем свидетельствует надпись на ней; на западе -- Карантания; в направлении моря -- до города Стридона, который сейчас находится между Далмацией и Истрией; а на севере -- от берега Дуная до Далматского моря включая всю Маронию и Хумский дукат⁹⁹ .
 

Почти в то же время какая-то часть народа массагетов, покинувшая свою землю, которая называется Магерией, двинулась грозной многочисленной толпой, сметая все на своем пути, и заняла всю Паннонию по обеим сторонам Дуная. Истребив одних ее жителей, а других обратив в рабство, они разместились на этой равнине, поскольку благодаря редкому населению она была удобной для разведения скота, чем в основном эта орда и жила. Говорят, что в древности эта область была пастбищем римлян. Итак, они принялись частыми военными набегами разорять окрестные земли, разрушать церкви, уничтожать христиан. А были они крайне жестокими язычниками, которые прежде именовались гуннами, а позднее были названы венграми. Говорят, еще раньше из названной страны вышел вождь Аттила, самый свирепый преследователь христиан¹⁰⁰.

Петр был архиепископом в 990 году, при королях Тирпимире и его сыне Мунцимире¹⁰¹. Павел был архиепископом в 1015 году при императорах Василии и Константине и Крешимире, их патриции и короле хорватов¹⁰². Отец же этого архиепископа звался Престанций и был он в это же самое время примарием, то есть правителем города Сплита¹⁰³ .

В то же время Геза, четвертый князь венгров, став христианином, начал мало-помалу привлекать свой народ к обряду христианского исповедания, предоставив христианам свободу строить церкви и публично проповедовать имя Христа¹⁰⁴ . А после смерти архиепископа Павла на его место в 1030 году во времена вышеназванных государей был поставлен Дабрал¹⁰⁵.
 

Случилось так, что в те дни все суффраганы Далмации были созваны на провинциальный собор, который должен был состояться в сплитской

церкви¹⁰⁶. Епископам же Верхней Далмации представлялось более удобным преодолеть путь, отправившись в дорогу на одном корабле. После того как был снаряжен корабль, они, как было условлено, прибыли в порт, и почти все епископы, а именно: которский, антибарский, ульцинский и свачский¹⁰⁷, погрузив необходимые в плавании вещи, сели на один корабль. Когда они плыли вблизи островов, подгоняемые не слишком приятным ветром, вдруг среди моря со страшным рокотом разразилась сильная буря, и сразу же испуганные матросы с паническими криками бросаются к корабельным снастям, чтобы приналечь и, поднапрягшись, свернуть паруса и спустить якоря, чтобы корабль не налетел на опасные места, которые были уже недалеко. Но прежде чем они смогли предпринять что-нибудь разумное, потрепанный корабль был тотчас выброшен на сушу, ударился и под натиском бури вдребезги разбился. Вот так по Господнему суду погибли несчастные епископы и все, кто был с ними¹⁰⁸.

Тогда граждане вышеназванных городов, направив донесение верховному понтифику, сообщили о гибели в кораблекрушении своих епископов, смиренно прося освободить их от подчинения Сплитской церкви, ссылаясь на вполне приемлемый довод, что посещение столь отдаленной церкви грозило им опасностями. Поэтому римский понтифик согласился с их просьбой и всех епископов начиная от Рагузы и выше освободил от уз, которыми они были связаны со старой Салонской митрополией и учредил новую митрополию в городе Антибари и подчинил ей все вышеозначенные епископства¹⁰⁹.

Епископии же Нижней Далмации, а именно от Апсарской до Трогирской¹¹⁰, по древнему обычаю оставались в подчинении митрополии Салонской церкви. Вегленская, Апсарская и Рабская епископии имели парафин на своих островах, а Вегленская владела большей частью парафий¹¹¹, которыми ныне владеет Сеньская церковь, не имевшая тогда епископской кафедры¹¹² . Все вышеназванные города принадлежали королевству Хорватии. Задарская епископия имела небольшую парафию из-за соседства Нинской и Биоградской епископий¹¹³. Однако когда город Биоград был разрушен венецианцами, его престол был переведен в Скардону, так как разрушенный венецианцами Биоград находился вблизи города Задара¹¹⁴. Трогирская епископия, как находящаяся ближе других к своей митрополии, получила больший диоцез, с крепостью Шибеник¹¹⁵ со всей ее жупой и простиралась почти до реки Цетины.

Был также епископский престол в Мукаре, а его парафия простиралась от границы Крайны до Стона¹¹⁶. В Стоне также была епископия, и ее парафия находилась в Хумском комитате¹¹⁷. Хорватские короли также

пожелали иметь нечто вроде особого понтифика и добивались [этого] от архиепископа Сплитского; и они получили епископа, который назывался хорватским, а его престол определили в церкви св. Марии, что в поле около крепости Книн¹¹⁸. Ему принадлежали многочисленные парафин, он имел поместья и владения почти по всему королевству Хорватия, поскольку он был королевским епископом и следовал за королевской курией, был одним из первых лиц двора, и его юрисдикция распространялась до реки Дравы . Конечно, церковь митрополии хотела сохранить за собой следующие парафин: комитат Цетины, Клевны, Клис, Мосор, Омиш и Крбаву, а также парафин по ту сторону Железных Альп вплоть до Загреба и всю Маронию¹²⁰.

Теперь же вернемся к епископу Дабралу. Поскольку он был силен и знатен и не было никого, кто осмелился бы осуждать его поступки, он вообразил, что ему действительно позволено все, чего бы он ни пожелал. Так, у него, как у мирянина, была жена и дети, которых он держал при себе в архиепископском дворце; и вся епископия была наполнена лишь визгом младенцев и гамом служанок. Погруженный во всевозможные мирские дела, он слабо справлялся с духовными. Когда же о столь неправедной жизни понтифика было передано верховному понтифику, он тотчас направил туда одного легата по имени Иоанн, человека весьма благоразумного и проницательного¹²¹. Добравшись до этих краев и созвав собор¹²², он стал исследовать поводы к обвинению главы и участников [дела]. Хотя вина архиепископа Дабрала подтвердилась, он принялся оправдываться пустыми доводами. Он говорил, что упомянутая женщина действительно является его законной [женой], которую по обычаю Восточной церкви ему было позволено держать при себе. Но легат, не придав никакого значения доказательствам Дабрала, с одобрения папы приговором отстранил его навсегда от управления Сплитской церковью¹²³.

В то время сын Гезы Стефан, получив из рук римского понтифика корону, стал первым королем венгров; человек деятельный и весьма усердный в прославлении христианской веры, он так прекрасно устроил по всему королевству епископии, монастыри и церкви и так обильно их одарил, что, кажется, едва ли где в целом свете церковь находилась в лучшем состоянии и в таком почете¹²⁴.

Наконец, после Дабрала сплитским архиепископом был некий Иоанн, уроженец этого самого города. Он построил церковь св. Феликса над ручьем. А когда под старость он сделался уже бесполезным, он сложил с себя бремя пастырских обязанностей и, прожив еще недолго в той же церкви, там и умер¹²⁵.
 

В то время некий легат апостольского престола¹²⁶, прибыв в Сплитскую церковь, собрал провинциальный собор. Так как Сплитская церковь была тогда вакантной и поскольку там собрались все епископы Сплитской митрополии, то прежде чем закончилось заседание, был поставлен вопрос о выборах митрополита. И случилось так, что по внушению свыше мысли и голоса всех сошлись на личности достопочтенного мужа Лаврентия, апсарского епископа, который прибыл на собор вместе с прочими суффраганами, единодушно провозгласившими его отцом и архиепископом¹²⁷. И в направленном в римскую курию послании они обратились с просьбой к господину папе относительно этого дела. А поскольку ото всех он получил хорошие отзывы, их просьба была легко удовлетворена, и верховный понтифик выдал ему разрешение на переход, послав ему соответствующий его достоинству паллий с подтверждением привилегий митрополичьей власти.

Этот Лаврентий, далматинец по происхождению, был хоть и мал ростом, но велик умом. И принялся он своим неусыпным старанием поддерживать церковь в бренных и духовных делах, разъезжать с проповедями по всей провинции и как добрый пастырь усердно заботиться об охране своей паствы. И, будучи таким человеком, он находился в большом почете у королей и князей Славонии, которые жертвовали церкви св. Домния многочисленные поместья и владения, подтверждая и выдавая привилегии на новые и старые пожалования¹²⁸. Сам же досточтимый Лаврентий не стремился к обогащению -- своему или даже близких родственников, но все определял в собственность церкви. Он выказывал такое усердие в пополнении и украшении церковной сокровищницы, что направил одного из своих сервов в Антиохию учиться мастерству золотых и серебряных дел. Когда, уже хорошо обученный, он вернулся домой, досточтимый понтифик повелел ему изготовить одни большие и другие, ручные, серебряные подсвечники. Он сделал также большой и малый кувшины и сосуд для омовения рук¹²⁹, чашу и ларец, пастырский посох и крест и некоторые другие вещи -- все это он изваял по образцу антиохийских произведений.

В это время некто парижанин Адам, до тонкостей сведущий в науках, держа путь в Афины для изучения [творений] греков, прибыл в Сплит. И когда он был с почетом встречен первосвященником Лаврентием, тот обратился к нему с просьбой наилучшим образом составить достоверное описание страстей блаженных мучеников Домния и Анастасия, которые были описаны в древности грубым языком. Он согласился на это с благодарностью и, используя сведения из старых сказаний, заново составил довольно изящное повествование об обоих мучениках. Он также сочинил гимны и написал в стихах песнопения о блаженном Домнии ¹³⁰.

В это же время на вакантную кафедру Трогирской церкви был избран некто Иоанн, итальянец родом, и, представленный архиепископу Лаврентию, он принял от него посвящение. Будучи образованным и добрым человеком, он, в сравнении с другими епископами, пользовался большой любовью и расположением Лаврентия. Ведь из любви к небесному отечеству он вел суровый образ жизни, презирая все плотские соблазны, и, как утверждают, возвысился до такой благодати, что в нем просияли некоторые признаки святости. Поэтому и при жизни и после смерти он был глубоко почитаем своими гражданами¹³¹ .

Во времена господина архиепископа Лаврентия в королевстве Далмации и Хорватии начались споры из-за достойной проклятия схизмы.

Еще при господине папе Александре и Иоанне, предшественнике вышеназванного Лаврентия, господином Майнардом, некогда помпозианским аббатом, а позднее -- епископом-кардиналом ¹³², с большой торжественностью был проведен собор всех прелатов Далмации и Хорватии, на котором было начертано много постановлений. И между прочим было утверждено и установлено, чтобы никто впредь не смел совершать божественных служб на славянском языке, а только на латинском и греческом, и чтобы никто из людей этого языка не выдвигался на священные должности¹³³. Говорили, что готские письмена были придуманы неким еретиком Мефодием, который на этом самом славянском языке написал много ложного против учения католической веры¹³⁴; из-за этого, говорят, он был Божьим судом наказан скорой кончиной.

Когда, наконец, это постановление решением собора было обнародовано и утверждено апостольским авторитетом, все священники славян сильно опечалились. Разумеется, все их церкви были закрыты, сами они прекратили исполнять привычные обязанности.

Однако случилось так, что в хорватских землях появился один пришлый священник по имени Ульф с видимостью благочестия на лице, но пряча в сердце своем яд обмана. И, прикинувшись посланцем верховного понтифика, он распускал слухи среди людей и, будто сочувствуя их бессилию, обещал помочь им полезным советом, говоря: "Знайте, что господин мой верховный понтифик глубоко скорбит, прослышав, что церкви ваши закрыты и священникам вашим запрещено вести богослужения. Сейчас же отправляйте посольство к моему господину и будьте уверены, что сможете получить все, что ни пожелаете".

Действительно, когда собрались старейшины и устроили совет, то они послали этого самого Ульфа со своими дарами в Рим. Отправившись в путь, он в скором времени добрался до Рима и положил к ногам господина папы подарки хорватов с их требованием и смиренно просил его, чтобы он вернул прежний порядок устроения церквей и духовенства в славянском королевстве. Тогда верховный понтифик отвечал ему так: "Было бы незаконно затевать что-либо вопреки постановлениям легатов апостольского престола после легковесного обсуждения; ты же по получении наших грамот передай архиепископу, королю и всем прелатам этой провинции, чтобы к нам для решения этих дел явились два епископа, поскольку тебя, как человека неизвестного, мы относительно этого никак не можем выслушивать".

Однако ничтожный пресвитер доставил папские грамоты не тем, кому они были предназначены, а поспешил немедленно вернуться к готам, которые его направили. И тогда он так отвечал на их расспросы о том, как обстояло дело с их требованиями к апостольскому престолу: "Ну вот, по милости Божией я добился от господина папы всего, что вы хотели; ибо церкви ваши открыты, восстановлены в правах ваши священники. Кроме того я добился также для вас, чтобы вы избрали себе понтифика вашего народа и вашего языка и направили вместе со мной с какими-нибудь дарами к тому же папе для посвящения".

Услышав это, готы преисполнились радости и тотчас же избрали в епископы одного невежественного старца по имени Цедеда и немедленно послали его в Рим вместе с неким аббатом по имени Потепа и с пресвитером Ульфом, верховодом всей этой низости. Когда они предстали перед верховным понтификом, он сам стал их спрашивать, кто они такие. Нечестивый пресвитер отвечал: "Мы из земель Далмации, и, может быть, вы, отче, припомните, что я приходил прежде к вашей милости, а вот этим [людям] было угодно припасть к стопам вашего святейшества, чтобы вы оказали их народу такие же благодеяния, как и всем. Разумеется, и этот знатнейший муж из готов пришел для того, чтобы, будучи в наилучшей мере подготовленным вами, он мог бы свободнее проповедовать истинное учение". Господин папа тогда спросил: "В каком достоинстве он пребывает?" Последовал ответ, что он прежде был пресвитером, служившим по своим писаниям. На что папа сказал: "А почему он отказался сбрить бороду по обычаю католической церкви?" Греховный пресвитер отвечал: "Потому он и явился перед вами, чтобы впредь вам повиноваться". Тотчас же досточтимый понтифик собственной рукой срезал несколько волосков из его бороды, а затем приказал предстоящим

обрить его по церковному обычаю. К пресвитеру же он обратился со словами: "Я наказал тебе привести по такому делу ко мне не этих людей, а понтификов". Пресвитер на это сказал: "Они хотели, господин, но никак не смогли". Тогда господин папа, посовещавшись, отвечал им так: "Знайте, чада, хотя я припоминаю, что неоднократно слышал о том, чего так настойчиво добиваются готы, но, как и мои предшественники, я никак не решаюсь дать им позволение совершать богослужения на их языке из-за ариан -- создателей этой письменности. Теперь же, отправляясь в путь, постарайтесь, чтобы, пока не подошли наши легаты, народ этот почитал все, что было установлено на соборе нашим уважаемым братом Майнардом, епископом-кардиналом святой Руфины"¹³⁵.

Выслушав это, они поспешили убраться с глаз господина папы, торопясь возвратиться в свою провинцию. Тогда Цедеда стал допытываться у пресвитера Ульфа: "Скажи мне, какую пользу принесло нам то, что мы предстали перед господином папой?" "То, к чему ты так страстно стремился всей душой, ты добился моими трудами", -- отвечал ему Ульф. "Что?" -- спрашивает Цедеда. "Да то, -- сказал Ульф, -- что папа поставил тебя понтификом". "Каким образом?" -- спрашивает Цедеда. "Власть господина папы столь велика, -- отвечает Ульф, -- что у кого он выстрижет из бороды несколько волосков, тот сразу же становится епископом". Услышав это, глупый старик преисполнился великой радостью. И вскоре он приобрел пастырский посох и перстень.

Как только они переступили границы Хорватии, соотечественники, услышав об их приходе, радостно вышли навстречу своему понтифику и приняли его с большим ликованием. А так как это был не добрый пастырь, а хищный волк, скрывавшийся под овечьей шкурой, он слишком хорошо узнавался по плодам своей деятельности¹³⁶. Так, он очень скоро яростно согнал Вегленского епископа с престола, и будто бы по апостольскому предписанию, присвоил его себе. Тогда, о позор, воображаемый понтифик стал осквернять божественные обряды, освящая церкви, ставя клириков и выполняя другие епископские обязанности.

Но сила Всемогущего недолго сносила издевательство дьявольского коварства, чтобы оно могло обольстить несчастные души. Как только верховному понтифику стало известно об этих нечестивых деяниях, он, терзаемый великой скорбью, немедля поспешил послать легата, кардинала Иоанна¹³⁷, для искоренения в землях Славонии разгоревшейся преступной схизмы. Придя в эти края, кардинал повелел созвать множество народа и клира и этого лжеепископа выбранил самым суровым образом перед его готами за столь безрассудную низость, объявив всем, что тот не получал сана священнослужителя от верховного понтифика. Поэтому он отсек мечом вечной анафемы от мира правоверных Цедеду и Потепу с

их приверженцами, а Ульфа, учинившего столь великое злодеяние и виновника столь великого обмана, он повелел привести в Сплит.

Там на созванном соборе¹³⁸ он лишил этого опасного пресвитера всякого церковного сана и, согласно папскому предписанию, распорядился, подвергнув жестокому бичеванию, навечно заточить его в темницу, с бритой головой, с выжженным на лбу клеймом. Но так как безумный Цедеда никоим образом не раскаялся в совершенном проступке и из-за него по всему королевству возникло множество поводов для соблазна, верховным понтификом было предписано, чтобы как в Римской, так и в Сплитской церкви и по всей провинции он был торжественно предан анафеме. И вот после того как это было проделано сначала в Риме -- дважды, а затем на сплитском соборе -- трижды, его внезапно настигла Божья кара. Ведь когда ему, как обычно, потребовалось уединиться по естественной надобности, его, ничем не болевшего и никогда не испытывавшего телесных страданий, захватила в укромном месте внезапная боль, и все кишки изверглись из нутра. Вот так-то нечестивец, следовавший арианскому вероломству, праведным Божьим судом был наказан позорной смертью Ария¹³⁹.

После этих событий господин папа Александр ушел из этого мира. Его место занял господин Григорий VII ¹⁴⁰. И он направил легатом в земли Далмации досточтимого мужа Гирарда, архиепископа Сипонтинского . Пришедши в Сплит, он с великой радостью и почетом был принят архиепископом Лаврентием. Тогда он известил и созвал всех суффраганов Салонской митрополии. Когда они собрались, он с должным мастерством торжественно провел собор возле Салоны¹⁴². А участвовали следующие суффраганы Сплитской церкви: прежде всего архиепископ Лаврентий, второй за ним -- Стефан епископ Задарский, Иоанн Трогирский, Формин Минский, Григорий Рабский, Феодосии Биоградский¹⁴³, Григорий Хорватский, Василий Апсарский и некоторые другие. На этом

соборе была восстановлена Нинская епископия¹⁴⁴, чей епископ Григорий в давние времена заставил сплитского архиепископа Иоанна претерпеть множество неприятностей, уклоняясь от должного ему повиновения и несправедливо заявляя о своих притязаниях на права митрополита¹⁴⁵.

Между тем досточтимый легат Гирард, будучи в Сплите, обнаружил здесь упомянутого пресвитера Ульфа по прозвищу Гольфанг, уже лет двенадцать закованного по папскому повелению в самые тяжелые кандалы за преступную злодейскую схизму, которую он насаждал в землях Далмации и Хорватии вместе с Цедедой. Он приказал его освободить, говоря, что блаженной памяти господин Александр перед своей кончиной предписал освободить всех заключенных согласно его распоряжению. Но прежде он заставил его присягнуть на евангелиях и перед мощами блаженного Домния в том, что он никогда более не впадет в незаконную ересь и, покинув эти края, никогда не вернется, и, пойдя с ним в Рим, предстанет перед апостольским взором.

Рассказав об этих событиях, вернемся, наконец, к архиепископу Лаврентию. Он был определен на престол Салонской церкви в 1060 году от воплощения во времена императора Михаила, королей Стефана, Крешимира и Свинимира, который был последним королем хорватов¹⁴⁶. Этот Лаврентий в числе многих других благочестивых дел основал женский монастырь св. Бенедикта, в достаточной степени снабженный всем необходимым, в котором он ввел обязательную дисциплину, поместив туда благочестивых женщин; и они должны были праведной и непорочной жизнью, безупречным поведением служить Богу и людям¹⁴⁷.

В это время в городе Нине под началом кардинала Иоанна, легата апостольского престола, был созван собор¹⁴⁸. Здесь по призыву архиепископа Лаврентия славный муж Дмитрий по прозвищу Свинимир, король хорватов, вернул церкви св. Домния салонские церкви св. Стефана и св. Марии со всем их имуществом, поскольку эти церкви построила и одарила некая королева Елена, пожаловав их в вечное законное владение сплитскому престолу¹⁴⁹. Из уважения к королевским надгробиям они были на время переданы неким монахам, которые усердно отправляли в них церковные службы. Ведь там, в притворе базилики св. Стефана, был погребен славный муж король Крешимир со многими другими королями и королевами¹⁵⁰.

Лаврентий возглавлял салонскую митрополию около сорока лет. Когда он отошел к Господу¹⁵¹, не могли прийти к согласию в выборе его преемника. Поэтому была высказана общая воля направить посольство к господину папе, со смиренной просьбой позаботиться о достойном пастыре для Сплитской церкви. В конце концов верховный понтифик удовлетворил их просьбу, дав им в пресулы Кресценция, римлянина по происхождению, мужа высокочтимого и наделенного всеми добродетелями¹⁵².
 

В это время король Свинимир умер, не оставив наследника¹⁵⁴ Так что с угасанием всего рода королевской крови в королевстве хорватов уже более не было никого, кто должен был бы возвыситься по праву.

Ввиду этого между всеми знатными людьми королевства стала затеваться великая вражда. И когда то один, то другой, движимый честолюбием, заявлял о своих претензиях на владение страной, начинались бесчисленные грабежи, разбои, убийства и всевозможные злодеяния. Не проходило ни дня без взаимных преследований, нападений, избиений.

В те времена жил один из магнатов Славонии; измученный своими же соплеменниками многими обидами и изнуренный значительными потерями и не надеясь, что он сможет как-то противостоять этому злу, он отправился в Венгрию. Явившись тогда к королю Владиславу, он повел с ним разговор, убеждая его выступить для завоевания королевства Хорватии и подчинить его своей власти; он вполне уверил его, что это можно сделать без труда, поскольку престол королевства был не занят и оно оказалось без надежного королевского попечения.

Король Владислав, увлеченный этими советами, без промедления собрал многочисленное войско, выступил в поход и беспрепятственно занял всю землю от реки Дравы до Альп, которые зовутся Железными¹⁵⁵. После этого он перешел через Альпы и начал осаждать укрепления и крепости и затевать сражения с народами Хорватии. И так как они не оказывали друг другу помощи и были разобщены, король смог одержать легкую победу. Однако он не дошел до приморских областей; а прослышав, что какой-то народ вторгся в пределы его королевства, он вернулся в Венгрию.

Король этот был не только отважным в сражении, но выделялся набожностью и благочестием¹⁵⁶.

В его правление народ скифов, вторгшись во множестве в пределы Венгрии, учинил великое кровопролитие. Но король Владислав, сосредоточив в одном месте войско своего королевства, смело бросился на вражеские отряды и с Божьей помощью уложил на полях [сражений] большую часть вражеского племени, а остальных прогнал за пределы королевства¹⁵⁷.

Когда же король Владислав переселился к Господу, ему на королевском престоле наследовал Коломан¹⁵⁸. Будучи человеком воинственного духа, он положил подчинить своей власти всю страну до далматского моря. И он пришел с хорошо вооруженным войском и занял оставшуюся часть Славонии, которая не была завоевана Владиславом¹⁵⁹.

Таким образом он дошел до моря, намереваясь занять приморские города. Тогда первым делом он подступил к городу Сплиту, желая миром добиться, чтобы [жители] по собственной воле подчинились его власти и не допустили бы, чтобы он уничтожил их самих и их город. Однако сплитчане, накрепко заперев ворота и расположившись с оружием в руках по окружности стен, не пошли на соглашение с королем, страшась попасть под власть неведомого и чужеземного народа; ведь они не знали,

что затевал король в отношении города и горожан. Тогда король и его князья, возмущаясь и полагая, будто сплитчане презирают их, стали сурово угрожать гражданам; и, разбив лагерь недалеко от города, опустошали поля и грабили все, что могли. Отсюда и получилось, что сплитчане, ожесточившись духом, все вместе решились скорее вынести все испытания и потери, чем допустить иго венгров. Когда же прошло какое-то время, они, наконец, узнали через посредников, что те -- христиане и что король хотел бы обойтись с ними по-доброму, если только они мирно подчинятся его власти. Тогда сплитчане, посовещавшись, направили архиепископа Кресценция к королю Коломану испросить у него мира. Тот благосклонно принял его и согласился со всеми требованиями, которые выставили сплитчане для заключения мирного договора. И записав все, что было установлено по благоусмотрению, король вместе со своими князьями поклялся все твердо соблюдать. А на следующий день присягнули сплитчане -- сначала старшие, потом младшие, а затем все простонародье -- в том, что они на все времена останутся верноподданными короля Коломана, его потомков и королевства Венгрии. Тогда король вошел в город и был встречен клиром и народом с большим почетом. В тот же день, приняв от коммуны всевозможные знаки внимания, составив и выдав иммунитетные привилегии, он отбыл.

По дороге оттуда он посетил Трогир, а затем Задар; принятый этими городами схожим образом, он выдал им привилегию на свободу¹⁶⁰.

И так он вернулся в Венгрию в 1103 году от Рождества Господа.
 

После смерти доброй памяти архиепископа Кресценция по настоянию мирян были проведены выборы одного клирика из двора короля Коломана -- его фаворита по имени Манас. Посвященный верховным понтификом, он имел местом своего пребывания город [Сплит], но часто отлучался в Венгрию для посещения королевского двора.

Сплитчане отдали королю Коломану угловую восточную башню. И король поместил в ней с немалым военным отрядом князя, который был сборщиком королевских податей по Хорватии. Однажды этот князь вознамерился занять город и полностью его разграбить. И тогда его люди, посовещавшись, решили, что не могло бы быть ничего более полезного, чем заручиться поддержкой архиепископа. Приглашенный архиепископ прибыл, дал свое согласие и указал день, когда во время массового

стечения всего народа на праздничное освящение одной загородной часовни находившиеся в башне венгры могли бы влезть на городские стены, а остальные, размещенные снаружи, по сигналу пришли бы на помощь; и таким образом город, слабо защищаемый своими гражданами, мог бы быть легко взят. План понравился и князю, и всем его сообщникам. И все было подготовлено согласно воле пресула.

В то время надежным комитом и правителем города был один человек замечательного усердия по имени Адриан, родом из Тревизо, по происхождению латинянин¹⁶¹. Заботясь более о благополучии и свободе своих граждан, чем о собственном положении, он открыл гражданам всю низость обмана и в скором времени бежал на родину. А сплитчане, вступив в союз с трогирянами и другими далматинцами, тайно приняли меры предосторожности, расставив повсюду стражу¹⁶².

Тогда во время объявленного торжества освящения известной часовни, которая находилась среди скал горы, прозванной "Кириелейсон"¹⁶³, все сделали вид, что уходят из города, желая проверить, правду ли им открыл по секрету вышеназванный комит Адриан. Вдруг около трех часов находившиеся в башне начали трубить в трубы, развертывать знамена и рассеиваться по стенам города. Тем временем сплитчане, выскочив из укрытий, стремительно бегут к башне, поджигают ее и сталкивают вниз карабкающихся на стены. Так что все находившиеся в башне частью задохнулись в дыму, а частью, неудачно спрыгнув вниз, разбились о землю. Находившиеся в городе погибли от меча, а те, что пришли к ним на помощь, бежали в смятении, пораженные сильным страхом и ужасом. Архиепископ же, видя, что его злодеяние раскрыто, в чрезвычайном смущении, покрытый позором, покинул город, чтобы никогда больше не возвращаться.

Рассказывают, что после его бегства церковь в течение многих лет оставалась вакантной. Капитул же возглавлял тогда архидиакон Дабро Диций, а управлял городом комит Чернеха¹⁶⁴. Оба они, как говорят, по взаимному сговору используя церковные доходы для своих нужд, с помощью нелепых предлогов срывали выборы понтифика.
 

В то время Задарскую церковь возглавлял епископ Миха, сын Калопрестанция¹⁶⁵. Архидиакон Дабро обещал ему архиепископство Сплитской церкви, а потому получал от него многочисленные подношения и

дары. Но обещая ему Сплитское архиепископство, он вовсе не собирался выполнять это. Преследуемый епископом, он дал ему слово, но ловко обманул его: действительно, он назначил день, когда бы тот мог, придя в Сплит, отслужить мессу и обратиться с наставлением о непозволительности столь долгого пребывания церкви без пастыря. И между прочим архидиакон посулил первым подать голос относительно кандидатуры избираемого епископа. Чего же боле? Епископ прибыл, отслужил мессу, произнес наставление, но тот, кто обещал призвать к его избранию, промолчал. Видя, что он одурачен архидиаконом, епископ удалился в крайнем негодовании, задумав освободиться от обязательного подчинения Сплитской митрополии и полностью выйти из-под ее юрисдикции.

После смерти епископа Михи его место в Задарской церкви занял другой, который, следуя по стопам своего предшественника, выказывал непослушание Сплитской церкви. Тогда сплитчане избрали одного задарского клирика Григория. Он распорядился построить церковь св. Иоанна, которая является капеллой курии¹⁶⁶. Но смерть настигла его прежде, чем он получил посвящение.

В это время жил клирик Гаудий, по происхождению сплитчанин, приходской священник¹⁶⁷ церкви св. Анастасии, статный и выделявшийся среди прочих образованностью. Сын Котина, внук Карокулы, он имел множество родственников и свойственников и был влиятельным человеком. И потому он был поставлен архиепископом Сплитской церкви. Приход же церкви св. Анастасии он передал своему племяннику, примицерию¹⁶⁸ Мадию, брату Иоанна Массагалия, поскольку он пользовался его покровительством.

Гаудий был в большой милости у королей Венгрии, и, конечно, в силу своего высокого положения он часто посещал их курию. Поставлен он был в 1136 году при комите Чернехе¹⁶⁹. А пробыл он в сане архиепископа почти 40 лет.

Однажды Десса Макарелли посвящался в епископы Трогирской церкви. Архиепископ же для совершения посвящения призвал лишь епископа Хорватского. Когда тот прибыл и увидел, что действия архиепископа противоречат каноническим постановлениям, он прервал его, сказав: "Не должен архиепископ совершать посвящение только с одним отобранным епископом". Гаудий же по простоте или даже по недомыслию, сказал: "Вместо другого епископа у меня есть паллий". Тогда епископ хорватский, как человек толковый и осторожный, желая избежать грозящей его чести опасности, взошел на амвон и перед всем народом заявил протест, что он прибыл сюда не по своей воле, а вопреки своему желанию и по принуждению со стороны митрополита. Когда посвящение было таким образом проведено, проступок архиепископа Гаудия стал тут же известен апостольскому престолу. И верховный понтифик¹⁷⁰, направив своего апокрисиария, наказал навсегда лишить сана как архиепископа, который посвящал, так и епископа, который был посвящен; с епископа же, заявившего протест, он постановил снять вину. Что и было сделано.

После этого архиепископ, разбитый параличом, ослабленный тяжелой болезнью, в течение долгого времени лежал в монастыре св. Бенедикта.

Но еще при его жизни вместо него был избран другой архиепископ по имени Абсалон, венгр по происхождению¹⁷¹. После его смерти на его место был поставлен третий, архиепископ Петр Ломбардский, который, придя проведать Гаудия, увидел, что тот все еще носит на пальце епископский перстень; поэтому, решительно разоблачив его, он снял с его пальца перстень и удалился¹⁷².

Этот Петр -- человек, украшенный большой ученостью и добродетелями, был вначале епископом Нарнийским¹⁷³. Особенно силен он был в естественных науках, так что, взглянув в лицо здорового человека, он наперед знал, каким недугом он будет поражен в случае болезни и какими целебными средствами он мог бы избежать опасности.

И вернувшись в Венгрию после того как он в течение нескольких лет счастливо возглавлял Салонскую церковь, он скончался и был погребен в церкви св. Марии в Альбе¹⁷⁴. Благодаря молве о достойном похвалы образе его жизни его могила весьма почиталась жителями этой страны.
 

В то время как престол Задарской церкви оставался незанятым, три клирика этой церкви, а именно Лампредий Марихн, Петр Камазий и Мартин Манзавини наперебой добивались должности понтифика. А комитом города был в то время Петрана¹⁷⁵. Он стал оказывать поддержку партии Лампредия, надеясь, что с ним его ждет сладкая жизнь, поскольку сам он не был ни гордым, ни благородного происхождения. В конце концов именно этот Лампредий был поставлен задарским епископом.

Он первым при содействии патриарха Градо в 1145 году Господа получил паллий от папы Анастасия¹⁷⁶. В то время архидиаконом Сплитской церкви был некий Лукар, сын Дуима Цикле. Страдая от того, что задарцы стремились отделиться от Салонской митрополии, он просил у клира и народа совета и средств, обещая самолично отправиться к апостольскому престолу и защищать привилегии Салонской церкви от домогательств задарцев.

Но этот архидиакон был настолько им ненавистен, что они не поверили сказанному; более того, без всякого стыда они бросили ему в лицо такие слова: "Мы не желаем, чтобы Сплитская церковь через тебя получила какую-либо выгоду". Потрясенный таким ответом архидиакон замолчал и в дальнейшем не вмешивался в дела подобного рода. И поскольку Сплитская церковь была без архиепископа, задарцы могли легко без помех добиться отделения своей церкви.

В те времена, как и в старину, острова Хвар и Брач были диоцезами Сплитской церкви; архипресвитером же на них был некто Чернета, священник капеллан из Сплита. А вышеназванные клирики, которые добивались места епископа, принялись враждовать с комитом из-за его благоволения к Лампредию. Желая помириться с ними, одному он предоставил епископство Апсарское, которое вместе с двумя другими епископствами, а именно Вегленским и Рабским, они освободили от подчинения Сплитской церкви¹⁷⁷; что же касается Мартина, то он заставил островитян избрать его, изгнав архипресвитера Сплитской церкви -- дело в том, что этот комит вместе с венецианцами захватил власть над этими островами¹⁷⁸. И хотя Мартин был избран властью задарского комита, он все-таки не захотел быть посвященным в Задаре, но, отправившись в Рагузу, получил посвящение от рагузского архиепископа Андрея и от епископов Ульцинского и Свачского¹⁷⁹. И он не выказывал покорности Задарской церкви, но всякий раз обнаруживал должное почтение в отношении Сплитской.

В то время, когда Сплитская церковь была вакантной, один кардинал, человек большого авторитета и исключительных достоинств, выполнял обязанности легата по всему королевству Венгрия ¹⁸⁰. Так как он немало времени провел в резиденции в Сплите, он снискал себе у всех любовь и расположение, ведь он заслуженно оказывал почтение отдельным лицам.

Случилось так, что в это время клир Сплитской церкви собирался для избрания архиепископа. И на обычном предварительном рассмотрении вопроса о выборах в архиепископы все голоса в конце концов единодушно сошлись на личности этого самого кардинала¹⁸¹. Но когда все торжественно восславили избрание, комит Иоанн собрал вдруг толпу народа, и вот, как водится у грубых мирян, известными пренебрегать, за неизвестных держаться, несомненное отвергать, сомнительное почитать, они приходят к этому легату с криками и с дрожащими от гнева губами. И начинают публично заявлять, что во всем остальном они его уважают и стремятся всячески почитать, но не могут согласиться с тем, чтобы он был поставлен их архиепископом¹⁸². Тогда кардинал, улыбнувшись, успокоил их ласковыми речами, сказав: "Мужи

сплитские, не подобает разумным людям по пустякам впадать в ярость и с такой легкостью затевать свару, словно было допущено великое злодеяние. Что касается моего избрания, из-за чего вы пришли теперь в смятенном состоянии духа, то вам следует успокоиться, поскольку мое желание более отвечает вашему нежеланию, чем голосам клириков, которые решили назначить меня своим понтификом; однако я отказываюсь от этого избрания не из-за вашего роптания, но поскольку я полагаю более угодным Господу служение делу вселенской церкви, которое лежит на мне". А обратившись к клиру, он сказал: "Поскольку вы оказали мне предпочтение по искреннему расположению, я благодарю вас, однако выбор ваш перенесите на другого". После чего этот кардинал вернулся в курию, и по прошествии нескольких лет он стал верховным понтификом под именем Григорий VIII¹⁸³.

А в правление господина папы Александра III¹⁸⁴ сплитские клирики направили ему смиренную просьбу, чтобы он соизволил поставить им пастыря. Любезно откликнувшись на их просьбу, он назначил им Гирарда, родом из Вероны, капелиана курии. Посвященный этим верховным понтификом, он весьма достойно и благонравно приступил к управлению Сплитской церковью ¹⁸⁵.

В то время сплитчане и почти вся Далмация подчинялись константинопольской империи¹⁸⁶. Вследствие этого сплитские граждане принялись упрашивать архиепископа Гирарда, чтобы он, отправившись в Царьград¹⁸⁷, под присягой подтвердил от своего имени и от имени граждан верность императорскому величеству. Но поскольку из-за папского предписания он не мог дать согласия, а граждане, приставая, вроде бы совершали насилие, досточтимый Гирард обратился к папе Александру, прося у него совета, как следует поступить в подобном случае. И господин папа, сочувствуя испытанному им несправедливо насилию, поставил его во главе Сипонтинской церкви, сохранив вместе с тем за ним управление церкви Сплитской¹⁸⁸.

Почти в то же время жил один князь хорватов по имени Релес, человек сильный и чрезвычайно воинственный. Страстно желая стать во главе города Сплита, он то прельщал его граждан обещаниями, то устрашал всяческими угрозами, они взяли его в правители. Но сплитчане никоим образом не позволяли совратить себя, решительно отвергая правление человека славянского рода¹⁸⁹. Тогда этот князь, начав жесточайшую войну, стал открыто нападать на город; подбираясь к стенам с вооруженными отрядами всадников, он угонял большую добычу -- людей и скот. А сплитчане, не решаясь выступать против такой вооруженной силы, хоронились за стенами; все же изредка они совершали тайные вылазки и как могли вредили врагам.

Однажды случилось так, что князь Релес, собрав большое войско, разбил лагерь напротив города и принялся вырубать виноградники и валить фруктовые деревья. Тогда подавленные сплитчане, с воем глядя издали на свои потери, направили к предводителю гонцов, которые в миролюбивых выражениях потребовали, чтобы он прекратил терзать сплитчан и по-дружески договорился с ними о заключении мира. Однако, будучи человеком сумасбродным и раздуваясь от непомерного высокомерия и чванства, он обратился к гонцам с такими словами: "Я не успокоюсь до тех пор, пока не вырублю все ваши виноградники, чтобы в городе не осталось и столько вина, сколько может войти в чашу для совершения одной мессы". Возвратившись, гонцы передали гражданам зловещий ответ предводителя. А те, обратив взоры к небу, сказали: "Всемогущий Боже, проклявший гордыню, умерь их высокомерие и взгляни милосердно на нашу скорбь, которую мы через них несправедливо испытываем".

И вот по прошествии нескольких дней этот самый князь, как обычно, явился, громко бряцая оружием, и, приблизившись к стенам города и угрожая оружием и криками, подстрекал к бою охваченных страхом и трепещущих граждан. Однако вскоре какой-то дух отваги вспыхнул в сердцах латинян, и, внезапно схватившись за оружие и, сгрудившись, они через ворота устремляются наружу; и, призывая Божью помощь, они выстраивают в боевом порядке два отряда. Затем, вручив два знамени двум знаменосцам -- наиболее испытанным людям, они наказывают всем бойцам, чтобы один отряд следовал за одним, а другой -- за вторым знаменем. И вот, ободряя друг друга, они с двух сторон показались перед врагами. Славяне же, видя, что латиняне против обыкновения вышли из своего укрытия, весьма обрадовавшись, сразу направляют на них свое войско. Один отряд наших, как было заранее договорено, постепенно приближался к противнику с фронта, а другой, обойдя с тыла, подстерегал его из засады. И тут, схватившись в рукопашной схватке, они завязали жестокий бой. А те, кто был в засаде, внезапно выскочив, бросились на помощь своим. Что же до стариков, то, бродя по улицам, они с мольбой воздевали руки к небу, а женщины, юноши и девушки, глядя со стен, трепетали от сильного страха. Священники и монахи, распростершись в церквях, взывали о Божьей помощи. И вот по воле Божьей сам гордый предводитель первым был сражен ударом копья. И тотчас распались их боевые ряды, и, спасаясь от наших мечей, они полегли на полях; и погибло их множество. Тогда сплитчане, одержав победу над своими врагами и с радостью возвращаясь назад, отрубили голову этого никудышного предводителя и выставили ее на Постурие¹⁹⁰. Вот так закончилось это несчастье.
 

Когда умер блаженной памяти архиепископ Гирард¹⁹¹, собор всех сплитских церквей склонился к тому, чтобы никого не выбирать, но испросить у апостольского престола достойного пастыря. После этого они направили в курию своих легатов, священника сакристу¹⁹² Иония с еще одним [священником]. Придя, они смиренно положили к ногам господина папы прошение Сплитской церкви.

А в то же время была затеяна крупная тяжба между клириками тосканского города Калле¹⁹³, с одной стороны, и их епископом -- с другой из-за каких-то прав их церкви; и обе партии в течение долгого времени находились в курии, ведя неослабную борьбу. И так как невозможно было успокоить бурю этой ссоры, господин папа решил найти путь, ведущий к благотворному пресечению столь застарелой неприязни. Поэтому он освободил Райнерия от уз управления, которыми он был связан с Калльской церковью, и поскольку он знал его как человека весьма способного к пастырскому правлению, то, призвав нунциев Сплитской церкви, он предложил его им для поставления отцом и пастырем их церкви. И хотя клирики Калле донимали его ненавистью и притеснениями, однако теперь возвратились к себе сильно опечаленные утратой архиепископа.

Райнерий же обрадовался, получив паллий как знак своего достоинства, и, довольный, поспешил отправиться в путь с нашими нунциями. Наконец, они достигли Равенны. А у архиепископа Райнерия было немало серебряных сосудов, денег и драгоценного епископского облачения¹⁹⁴. И так как они боялись нападений морских пиратов, то не захотели везти с собой на корабле вышеуказанные вещи; и архиепископ, поместив их в одну бочку, передал на хранение в монастырь св. Марии в порту Равенны, наказар никому не выдавать сданное на хранение, кроме как в руки одного из своих слуг, на которого в присутствии того он показал. После этого, взойдя на корабль, они двинулись в путь.

По прибытии в город он был встречен с великой радостью клиром и народом. И с большим знанием дела он принялся управлять церковью, "исцелять" клириков, наставлять народ поучительными примерами, неусыпным старанием приумножать имущество церкви¹⁹⁵.

А теперь вернемся к епископу островов Мартину. Когда он состарился, то, настигнутый какой-то болезнью, сделался как бы совершенно безумным. Островитяне же, не вынеся его безумия, изгнали его и, обратившись к Сплитской церкви, избрали Лукара, сына Дуима Цикле, архидиакона этой церкви, который, будучи представленным архиепископу Райнерию, был им посвящен .

Почти тогда же, во время схизмы, господин папа Александр вышел на корабле из Апулии и прибыл на остров Вис. Поскольку архиепископ знал об этом наперед, он тотчас же, снарядив множество судов, в сопровождении многочисленного клира и нобилей города, прибыл к нему, доставив съестные припасы и многочисленные дары. Он пробовал упросить его, чтобы тот соизволил повернуть к городу Сплиту, который находился поблизости; но папа не согласился; ведь он торопился в Венецию для примирения с императором Фридрихом¹⁹⁷; так что он отплыл отсюда и прибыл в Задар¹⁹⁸. А архиепископ Райнерий находился с ним¹⁹⁹.

В то время епископ островов Мартин, вновь обретя рассудок и уже находясь в здравом уме, подал господину папе жалобу относительно своего изгнания и вмешательства Лукара. Верховный понтифик, выслушав и разобравшись в существе дела, низложил Лукара. А Мартина вновь направил на его кафедру.

Тем временем в Константинополе правил славной памяти Мануил. И вся Далмация и почти целиком Хорватия были подчинены его императорской власти. Чрезвычайно милостивый ко всем своим подданным, он был не сборщиком податей, но щедрейшим дарителем своих богатств. Всех обращавшихся к нему он почитал, всем покрывал издержки из царской казны. Так вот, получив список жителей города Сплита, он всем определил жалованье, и даже младенцам в колыбели он наказал давать по одному золотому. Он отправлял своих дук²⁰⁰ с большим военным снаряжением и с крупными суммами денег на расходы. Они приходили и удерживали приморские города и большую часть Хорватии²⁰¹.

Поэтому сплитчане просили архиепископа Райнерия, чтобы он пошел в Константинополь посетить императорский двор. Согласившись с радостным воодушевлением и взяв с собой нескольких знатных граждан, он отправился в Константинополь. Представившись императору Мануилу, он с глубоким уважением поприветствовал его от имени своих граждан и был принят императором с большим почтением; и во все время своего там пребывания он был достойно и в изобилии обеспечен за счет двора. Когда же он испросил у принцепса разрешения вернуться, тот щедро одарил его ценными подношениями. И так, радостный и с богатыми дарами Райнерий возвратился к своей церкви²⁰².

А был Райнерий человеком очень твердым и бесстрашным и не позволял, чтобы права и имущество церкви терпели ущерб. И потому однажды он отправился к горе Мосор, чтобы разузнать о некоторых землях церкви, которые были захвачены славянами. Совершая обход вместе с теми, кому были знакомы эти земли, он обмерил и определил их границы. Но тут некий Николай со своими братьями и родней, происходившими из рода Кацитов²⁰³, стал сильно возмущаться действиями архиепископа. И созвав толпу народа, они в сильной ярости кричали, напирая со всех сторон на Райнерия: "Коварный пастырь, что ты затеваешь против нас? Неужели ты думаешь, что сможешь прогнать нас с земли, которой владели наши отцы и деды? И если ты не уймешь свою жадность, этот день будет последним в твоей жизни".

Однако Райнерий, как человек очень стойкий, нисколько не испугавшись их угроз, сказал вполне твердым и суровым голосом: "Эта земля не ваша, как вы объявляете, но владение церкви блаженного Домния, которое вы пока что удерживаете". На эти слова вся толпа славян, схватив камни, разом бросилась на него в неистовом безумстве и разошлась только тогда, когда бездыханное тело осталось под большой грудой камней. А люди, которые сопровождали пастыря, чувствуя, что с его смертью бешенство славян будет разгораться, побежали к городу, чтобы известить граждан о столь тяжелом злодеянии. Пораженные неожиданным известием, граждане бросаются к оружию, спешат кто морем, кто по суше к горе Крас, где свершилось преступление. Но когда они прибыли на место, все враги уже скрылись, а там лежал несчастный понтифик, словно погребенный под грудой камней. Тогда, вызволив и подняв на корабль его истерзанные останки, они последовали в город в великой скорби и печали. А клирики, устроив, согласно обычаю, торжественную погребальную церемонию, вместе с народом вынесли тело и похоронили его в церкви св. Бенедикта²⁰⁴.

В то время жил один священник по имени Миха. Поскольку он часто уличался вышеназванным [архиепископом] в прегрешениях, то воспылал против него сильной ненавистью; он был не из тех, кто менялся бы к лучшему, но из тех, кто склонялся к худшему. И потому он обрадовался, видя, что обличитель его пороков мертв. И словно глумясь над его смертью, сказал некоторым своим пособникам: "Дайте мне напиться воды, чтобы я мог сказать, что пережил этого зловредного пресула, который не оставлял меня в покое". Но когда он выпил поданную по его желанию воду, его словно чудом хватил удар, как если бы вместо этой воды он выпил зелье; он сразу же слег в постель, с которой никогда уже не поднялся, и вскоре умер.

Сплитчане же, проведя розыск убийц архиепископа, обнаружили нескольких, которых сразу же вздернули на виселицу. Всемогущий Бог недолго позволял оставаться безнаказанным такому злодейству: ведь все, кто приложил нечестивую руку к пролитию невинной крови, спустя короткое время погибли вместе со своим потомством -- кто от голода, кто от меча, кто от чумы²⁰⁵.

Скончался же досточтимый Райнерий в канун августовских нон, в 1180 году²⁰⁶. А церковь он возглавлял пять лет.

После его смерти сплитчане попросили его слугу пойти в Равенну и оставленное архиепископом доставить в Сплитскую церковь. И он, будучи человеком верным и честным, успокоил граждан и, снарядив судно, отправился в Равенну. Вместе с ним послали одного клирика по имени Радда Маруле. Они предъявили хранителям некоторые архиепископские знаки. И так как он был тем самым человеком, в чьи руки архиепископ распорядился передать отданные на хранение вещи, ему отдали целиком бочку, в которой были заключены упомянутые вещи. И, получив все, они возвратились домой. Некоторые из этих вещей были переданы церкви, а оставшимися коммуна распорядилась по своему усмотрению.
 

После смерти императора Мануила, когда сплитчане вновь перешли под власть венгров²⁰⁷, было проведено избрание некоего венгра Петра, сына Китилена, который происходил из знатного рода.

В первый год своего понтификата, после того как состоялось посвящение, он созвал всех епископов -- своих суффраганов, а также аббатов и всех имевшихся в наличии церковных должностных лиц со всем клиром, и торжественно провел провинциальный собор в базилике св. Андрея, которая зовется Расписной²⁰⁸. На этом соборе приняли много хороших постановлений. Тогда были определены границы диоцезов каждого епископства. Крбаву, являвшуюся парафией Сплитской церкви, архиепископ пожелал отделить и создать в ней епископию, подчиненную Сплитской митрополии²⁰⁹; что и было сделано. И по воле клира этой провинции, прибывшего на собор, первым епископом Крбавы был поставлен Матвей Мауруте, каноник церкви св. Домния, правда, юный по возрасту, но достойного обхождения и воздержанного образа жизни. Затем по окончании собора все принятые здесь постановления были доведены до сведения папы. И господин папа, одобрив все, утвердил их авторитетом Римской церкви²¹⁰.

Архиепископ же Петр, превышая мало-помалу меру строгости власти понтифика, стал упорно преследовать каноников своей церкви, поскольку он стремился лишить их некоторых прав. Из-за этого обе стороны в крайнем ожесточении отправились в римскую курию. И когда они представили это дело на рассмотрение апостольского престола, то аудитором сторон был назначен один из кардиналов. После выяснения отношений между ними был восстановлен мир и согласие. И с тем они вернулись восвояси²¹¹.

Спустя короткое время архиепископ Петр отправился в Венгрию и, не знаю, по какой причине, был переведен на архиепископскую кафедру Калочской церкви. А Сплитскую церковь он возглавлял два года²¹².

Ему наследовал другой Петр, аббат св. Мартина из Паннонии, который пробыл на престоле сплитского понтифика пять лет²¹³.

Тем временем после смерти епископа островов Мартина его племянник Николай Манзавини, охваченный жаром честолюбия, настолько прельстил островитян, что был избран ими в епископы. Представившись сплитскому архиепископу²¹⁴, он просил совершить обряд рукоположения; но архиепископ, опасаясь его лукавства и зная его как человека хитрого и коварного, ни в коем случае не допускал этого. В конце концов уступив настойчивости граждан, он пообещал удовлетворить их желание в воскресенье, которое приходилось на следующий день. Но Николай недостойным образом перенес отсрочку и, той же ночью отправившись в путь, прибыл в Верону; и там какими-то уловками обманув господина папу Луция, обратился с просьбой о посвящении и получил его²¹⁵.

А когда Задарская церковь стала вакантной, тот же Николай был избран архиепископом. Легкомысленно приняв это избрание без разрешения апостольского престола, он бессовестно начал управлять Задарской церковью. По этой причине господин папа Иннокентий лишил его и того, и другого сана²¹⁶.

Островитяне же, прибыв в Сплит, выбрали себе в епископы Миху, племянника Пиция, каноника Сплитской церкви. Он принял посвящение в Сплитской церкви и, обратившись к пресулу апостольского престола, получил указ об утверждении с условием, чтобы епископство Хварское впредь всегда, как и издревле, по праву подчинялось Сплитской митрополии как своей матери²¹⁷.
 

В то время славный муж Бела, король Венгрии²¹⁸, направив апокрисиариев к апостольскому престолу, смиренно умолял господина папу Иннокентия , чтобы тот распорядился поднять мощи блаженного короля Владислава и поместить в более подобающем месте, а также разрешил внести его имя в каталог святых²²⁰. Верховный понтифик благосклонно отнесся к его просьбе и направил одного достопочтеннейшего человека кардинала Григория де Кресценцио, чтобы он надлежащим образом исполнил волю короля. Тогда кардинал, приняв на себя обязанности апостольского легата, переправился по морю и прибыл в Далмацию, высадившись в Трогире. И поскольку тогда стояла суровая зима, он пожелал задержаться там на всю Четыредесятницу²²¹. А в его свите находился некий клирик, его капеллан по имени Бернард из провинции Тоскана, родом из Перуджи, человек статный, образованный и красноречивый. Так как его часто посылали в Венгрию, он был хорошо известен королю Беле и пользовался благосклонностью его самого и многочисленных вельмож и прелатов Венгрии, так что король вверил ему воспитание и обучение своего сына Генриха²²². Когда легат, направленный в Венгрию, выполнил свои посольские обязанности, он вернулся восвояси.

Ввиду того что Сплитская церковь была вакантной, [сплитчане] выбрали своим архиепископом Бернарда; и поскольку король ценил его, они надеялись приобрести через него большую выгоду городу и церкви. Так что, испросив и легко получив одобрение короля, они направились в Рим к господину Иннокентию III, прося, чтобы он, милостиво согласившись с состоявшимся избранием Бернарда, совершил над ним обряд посвящения и с пользой для дела определил его главой Сплитской церкви. Сплитскими посланниками были: диакон Вильказий и мирянин Дуим, внук Гумая. Но верховный понтифик с неохотою дал согласие на подобную просьбу; более того, казалось достаточно очевидным, что он хотел бы отговорить их от их намерений²²³. Однако мольба была столь настоятельной, что он в конце концов согласился. Но он наказал Бернарду испросить дозволения у аббата М. монастыря св. Марии Фарнетской диоцеза Кьюси²²⁴, которому он дал обет монашества, чтобы тот снова принял слагаемое им монашеское одеяние. Что и было сделано. Тогда он был посвящен Иннокентием. В 1200 году он прибыл в Сплит и принялся ревностно исполнять пастырские обязанности в отношении своих подопечных.

Он был весьма решительным гонителем еретиков. Ведь в то время жили два брата, сыновья Зоровавеля, из которых один звался Матвеем, а другой -- Аристодием. Хотя они происходили из области Апулия, но еще в детстве стали задарскими гражданами. А жили они большей частью в Боснии, так как были отменными живописцами и весьма искусными мастерами золотых дел; они также были должным образом сведущи в латинской и славянской книжности. Но по обольщению дьявола они так глубоко впали в бездну еретической заразы, что не только помраченным рассудком верили нечестивой ереси, но и проповедовали злодейскими

устами²²⁵. Бернард нашел их в Сплите и обнаружил, что многие уже заразились от них тяжелым недугом тлетворного учения²²⁶. Поэтому он начал мало-помалу привлекать их ласковыми словами на сторону католического вероучения, часто приглашая и увещевая. Но так как они не хотели обращаться [в католичество], увертываясь с еретическим лукавством, архиепископ немедленно распорядился отобрать все их имущество, а их самих, скованных цепями анафемы, с великим позором изгнать из города. Тогда братья, видя, что они так наказаны и им причинен значительный ущерб, опять вернулись в лоно церкви; архиепископ заставил их клятвенно отречься от своей ереси, прикоснувшись к святым евангелиям, и, освободив их с должной торжественностью от пут отлучения, распорядился вернуть их имущество. Таким же образом и все те, кто был ими обманут, были очищены от еретической скверны.

В то время после смерти короля Белы королевский трон перешел к его сыну Генриху. Поэтому архиепископ, часто бывая в Венгрии, принимался королем с большим почтением и получал от него многочисленные дары. Ведь король почитал его, как отца, и что бы архиепископ ни просил у него, получал без всякого возражения. Так, благодаря его стараниям король передал церкви святого Домния шесть частей всех мельниц на реке Салоне, семь частей которых принадлежали бану²²⁷.

Поскольку у короля Генриха был малолетний сын и он хотел, чтобы тот стал его наследником на королевском троне, он пожелал, чтобы при его жизни тот был возведен в короли²²⁸. Так что по приглашению короля Бернард отправился в Венгрию и там с другими прелатами церквей королевства Венгрии, которые собрались на торжество королевской милости, короновал сына короля и вернулся к своей церкви, отмеченный королем многочисленными подношениями.

В то время произошла ссора между королем Генрихом и его братом герцогом Андреем²²⁹; Андрей дважды вынужден был бежать в приморские земли, и архиепископ Бернард обращался с ним достаточно хорошо и оказывал ему почтение. После того как он вернулся в Венгрию, пожар раздора между братьями стал разгораться²³⁰. Ведь все вельможи королевства и почти все многочисленное венгерское войско оставили короля и незаконно поддержали герцога Андрея. С королем же остались очень немногие; но и они из боязни перед таким мятежом не осмеливались поддерживать надежды короля и предлагали ему лучше бежать. Случилось так, что однажды обе стороны, сойдясь лицом к лицу, в возбуждении готовились завязать бой, но так как королевская сторона в сравнении с противной была почти ничтожной, король забеспокоился и, призвав всю свою мудрость, искал, какое решение ему следует принять в этот критический момент. Наконец, в результате хитроумных стараний, по внушению свыше он нашел очень удачное решение, благодаря которому он мог бы вернуть себе королевские права и не стать виновником кровопролития.

Он сказал тогда своим людям: "Не следуйте за мной, а подождите немного". И тотчас, отложив оружие, он взял в руку только ветку и спокойно войдя в ряды врагов, прошел сквозь толпу вооруженных людей, громко крича: "Хотел бы я посмотреть, у кого поднимется рука на убийство короля?" При виде его, все расступались и, не решаясь проронить ни слова, расчищали перед ним широкую дорогу. Подойдя к брату, он взял его и, выведя из строя, отправил его в заточение в один замок²³¹. Тогда все со стыдом и трепетом сложили оружие и, припав к коленям короля, умоляли о снисхождении. И король, будучи весьма милосердным, всех помиловал.

Не прошло после этого и года, как короля Генриха настигла неизлечимая болезнь. Узнав, что дни его сочтены, он спешно послал за своим братом, наказал освободить его из-под стражи и доставить к нему. Когда тот предстал перед королем, он в его присутствии составил завещание, вверяя ему опеку над своим сыном и управление всем королевством, пока сирота не достигнет надлежащего возраста. С тем король Генрих умер²³². А по прошествии немногих дней, также и этот единственный его сын был иссушен смертью²³³.

Тогда Андрей, видя, что все королевство по праву принадлежит ему, распорядился, чтобы его короновали все прелаты Венгрии²³⁴. Послал он и за сплитским архиепископом Бернардом и пригласил его присоединиться к торжествам по случаю королевского помазания. Но Бернард, убоявшись, что мальчик, сын короля Генриха, еще жив, пренебрег королевским вызовом. Ввиду этого король был крайне недоволен отказом архиепископа.

В это время господин верховный понтифик Иннокентий выпустил эдикт, чтобы все христиане усиленно готовились помочь Святой Земле; и объявил отпущение всех грехов всем, кому суждено было там умереть с надеждой на вечную жизнь²³⁶.

Тогда почти весь мир пришел в движение; особенно много людей из западных земель, приняв знамение креста, прибыло в Венецию с просьбой предоставить им из арендованного у венецианцев флота корабли для переправы. И, на основании договора о выплате денег за суда с матросами, венецианцы снарядили для них пятьдесят галер, столько же больших

кораблей, а также столько же иных судов для перевозки лошадей, продовольствия и оружия. А кроме того имелись флотилии и других, арендованных частным образом кораблей; и составилось огромное морское войско. Венецианцам удалось также поставить франкам условие, согласно которому они могли причалить со всем своим войском везде, где бы только пожелали, и те обязывались по соглашению оказывать помощь венецианцам против всех их врагов²³⁷.

А в то время жители Задара были особенно враждебно настроены по отношению к венецианцам. Действительно, они нападали на венецианцев всюду, где только могли, расхищая их добро, притесняя, избивая и стараясь причинить им все зло, на какое только способны люди. Утопая в богатстве, они грабили из непомерной распущенности; переполненные тщеславием, гордые силой, похваляясь преступлениями, несдержанные в своем коварстве, они насмехались над низшими, презирали высших, никого не считали себе равными. Они были развращены многими пороками, но в довершение своего беспутства прибавили еще и то, что презрели католическое вероучение и позволили заразить себя разрушительной язвой ереси. Ведь почти все те, кто считался в Задаре самыми знатными и старшими, свободно принимали еретиков и поддерживали их²³⁸.

Итак, все множество кораблей снялось с якоря в Венеции в октябре месяце 1203 года и, обогнув Истрию, вошло в воды Далмации и пристало близ города Задара²³⁹. Наиболее известными предводителями этого войска были со стороны франков некий Симон граф де Монфор, со стороны венецианцев -- дож Энрико Дандоло, человек весьма энергичный и осторожный; хотя он был слеп телесными очами, но был зорок умом²⁴⁰.

Как только задарцы увидели, что они окружены войском, они сильно испугались, не зная, как им разумнее поступить. Но тут вдруг на них напал такой великий мор, что в городе не осталось столько живых и здоровых, которые были бы в состоянии хоронить мертвых; трупы несчастных были брошены в домах и церквях непогребенными; достойные сострадания граждане не знали, о чем им лучше заботиться, о погребении или об общественных обязанностях. Вот и получилось, что несчастный город, не обороняемый своими воинами, быстро и легко был захвачен врагами. Божья кара пала на них как раз в день святого Грисогона, который ими особенно почитался²⁴¹. В самом деле, венецианцы, высадившись тогда с кораблей, полчищами ворвались в город, который захватили в одно мгновение, некоторое время пробыли в нем и, уходя, весь его превратили в развалины. Они разрушили все окружающие его стены и башни, а внутри -- все дома, не оставив ничего, кроме церквей²⁴².

А уйдя оттуда, весь их многочисленный флот достиг Константинополя и взял его²⁴³.

Тогда задарцы, лишенные родины, начали странствовать по морю, совершая великие избиения венецианцев везде, где только могли на них напасть²⁴⁴. Венецианцы же, послав галеи и корабли, возвели на острове перед Задаром укрепление²⁴⁵, откуда расположившиеся там во множестве боевые отряды не давали задарским гражданам входить [в город], преследуя их по всему морю.

В эти дни в земли Далмации прибыло десять галей гаетанцев²⁴⁶. Тогда сплитский архиепископ Бернард, обратившись к ним, стал вести с ними переговоры о том, чтобы они оказали помощь задарцам против засевших в укреплении венецианцев. Когда гаетанцы дали архиепископу согласие, архиепископ, заключив соглашение о выплате вознаграждения, отправился в Урану²⁴⁷ и взял некоторое количество серебра, которое король отдал на хранение тамплиерам; после выплаты вознаграждения задарцы присоединились к гаетанцам и, выступив, начали ожесточенно биться с находившимися в крепости венецианцами. Наконец венецианцы, уступая в силе, ослабели, и их истощенные бойцы оказались не в состоянии сдер-

живать натиск. Одержав тогда победу, задарцы вместе с гаетанцами²⁴⁸ перебили мечами всех венецианцев, каких нашли в том укреплении и, разрушив все фортификации этого сооружения, вступили в Задар; восстановив тогда, как могли, руины своих домов, они зажили в них²⁴⁹. Они, однако, договорились с венецианцами и заключили с ними мир, поклявшись им в

вечном смирении и твердом соблюдении верности²⁵⁰.

Тем временем венецианцы, желая отомстить архиепископу Бернарду, приплыли на галеях и разрушили замок с дворцом, который этот архиепископ возвел на острове Урания, находящемся перед Салоной. После этих событий стала разгораться ссора между архиепископом Бернардом и его канониками. Ведь архиепископ был ловким и изобретательным, каноники же -- простыми и легковерными. И вот он начал докучать им ласковыми речами, уговаривая их отказаться от своих привилегий и прав, которые некогда, при архиепископе Петре, были предоставлены им в римской курии, говоря, что они поддельные и незначительные. И тогда почти все они признали их недействительными, так как архиепископ был хлебосолом, щедрым на подачки и поддерживал с ними самые приятельские отношения. Но примицерий Андрей, Катальд и еще двое других никак не соглашались на подобные нарушения. Когда же архиепископ немного умерил свою привычную щедрость, вскоре те, которые отказались [от прав], одумавшись, стали раскаиваться; и, придя к указанным двум, не отказавшимся, присоединились к ним. Явившись к архиепископу, они очень настойчиво потребовали, чтобы их права были восстановлены. Когда же архиепископ наотрез отказался, буря раздоров разбушевалась до такой степени, что и архиепископ, и каноники были

вынуждены передать дело в римскую курию. Когда обе стороны туда явились, они приготовились выдвинуть взаимные обвинения. Но прежде чем эти обвинения были вынесены на суд верховного понтифика, их души, по призыву друзей, стремившихся к миру, смягчились. Архиепископ все восстановил, и, радуясь миру, они вернулись восвояси²⁵¹.

Бернард же был человеком ученым; более тридцати лет он оставался в Болонье, обучаясь наукам; у него было много хороших и ценных книг, которые он подарил своим племянникам; им он купил и большой дом и дворец близ восточных ворот города Перуджи и в достаточной мере обеспечил их при своей жизни. Он составил компиляцию против еретиков ²⁵²; собрал он также книгу проповедей. Он же в 1209 году перенес тело блаженного Анастасия из старого алтаря и поместил в такое же место в новом алтаре.

В один день он определил Иоанна, внука Куциллы, нинским епископом и Варфоломея, внука Тициона, епископом скрадинским²⁵³. Оба они были задарцами; процедура же их выдвижения оказалась не вполне законной; разумеется, открылось немало изъянов в отношении возраста и образования. Поскольку Бернард при их испытании не проявил должной осмотрительности и слишком поспешно совершил их рукоположение, это не осталось безнаказанным. После подачи жалобы верховному понтифику ему было вынесено каноническое порицание. Он поставил Групция, сына Продана, архидиаконом Сплитской церкви, а архипресвитером -- его тезку Групция, внука Фирмы. Оба они находились в его свите, следуя за ним всюду, куда бы он ни направлялся. Но в упомянутой распре из-за привилегий архидиакон отошел от него и держался стороны капитула; поэтому архиепископ не глядел на него благосклонными очами, но оба они с ненавистью порицали друг друга. Архипресвитер же оставался неизменно верен ему.

В это время на свободный епископский престол Трогирской церкви был избран Трегуан, по происхождению тосканец, родом из Флоренции. Поскольку он был земляком архиепископа Бернарда, тот вывез его из Венгрии, и он оставался с Бернардом некоторое время, обучая грамматике сплитских клириков. Так как он был молод и слыл весьма полезным в том, что касалось знания словесности, трогирские граждане просили у архиепископа Бернарда, чтобы он задержался у них на какое-то время ради их нужд. Бернард удовлетворил их просьбу, так что Трегуан отправился в Трогир и там, живя среди граждан, пользовался у них взаимной любовью; сперва он сделался их табеллионом²⁵⁴, затем архидиаконом и в конце концов был избран епископом. Представленный архиепископу Бернарду, он принял от него посвящение²⁵⁵. Тогда он стал постепенно обновлять в трогирской церкви устаревшие порядки и исправлять церковную дисциплину. Ведь он был человеком образованным и красноречивым, и своим неутомимым старанием он в короткое время добился повышения благосостояния духовенства и народа этого города.

В то же время на вакантный епископский престол Нинской церкви был избран каноник Сплитской церкви по имени Николай, не угодный архиепископу Бернарду, который добился, что жители Нина избрали вышеназванного архипресвитера Групция. Но так как сплитские каноники были против него, поддерживая сторону Николая, он пожелал посвятить указанного Групция не в церкви митрополии, как обычно бывает, но, отправившись на Урану, посвятил его в церкви тамплиеров вместе с другим, по имени Микусо, избранным Книнским [епископом]. Ввиду этого разгорелся спор между избранным Николаем и нинским епископом Групцием, так что обе стороны, потратив свое наследство на расходы по ведению дел такого рода, впали в большую нужду.

Когда же архиепископ Бернард превратился в дряхлого старика, его так разбил паралич, что произошло трясение членов и он лишился дара речи. И так как он не мог выговаривать слова, разве что с трудом, то горько плакал, когда кто-либо приходил к нему. Но поскольку он еще не совсем ослабел, то отправился в Рим и принял участие в соборе господина Иннокентия, проходившем в Латеране. Однако по возвращении он стал уже никуда не годен и едва мог произнести несколько слов перед клиром и народом. А епископ Трегуан в течение двух дней оглашал и объяснял некоторые постановления этого собора²⁵⁶
 

В то время Андрей, король Венгрии, желая исполнить обет отцов, отправился в путь на помощь Святой Земле, приняв знамя креста. Ради этого он спустил на воду и собрал множество кораблей из Венеции, Анконы, Задара и из других городов Адриатического побережья и распорядился, чтобы все они были приведены в гавань города Сплита. А все военное снаряжение и провиант в многочисленных упряжках и повозках он выслал вперед. По своем прибытии они заполнили все городское предместье. Прежде короля и венгров пришло великое множество саксонцев; все мирные и кроткие, они с решимостью и нетерпением ожидали отплытия короля; конечно, все они имели знамя креста. По распоряжению господина короля сплитчане передали все земли предместья для приюта пилигримов; выезжая из домов, они оставляли их подготовленными для гостей: Вскоре,

однако, людей и повозок собралось так много, что не было возможности пройти. А дома предместья, тесные и переполненные, не могли вместить всех. Большая часть всей свиты королевского двора оставалась снаружи, расположившись в поле в палатках. Одни из граждан страшились, другие -- дивились, наблюдая непривычное скопление людей.

Итак, в 1217 год от искупления нашего, 23 августа Андрей прибыл в город Сплит. Навстречу господину королю вышли процессией все граждане и чужестранцы и все его многочисленное войско, приветствуя его громкими криками, а потом весь клир в шелковых ризах поверх изящных одеяний²⁵⁸, с крестами и кадильницами прошествовал к Постирию с подобающими королевскому величию песнопениями. А сам славный король, при виде торжественной процессии сразу же сошел с коня и в окружении большой толпы своих вельмож, поддерживаемый с обеих сторон сопровождавшими его епископами, пешком прошел до церкви святого Домния. Поприсутствовав здесь на мессе и возложив дары к алтарю, он удалился в приготовленное ему помещение. В тот же день коммуна устроила королю пышный прием в доме, именуемом Мата, за стенами у северных ворот²⁵⁹. Говорили, что тогда короля сопровождало более десяти тысяч рыцарей, не считая толпы простонародья, которая совершенно не поддавалась исчислению. Тогда король начал проявлять по отношению к сплитчанам большую благосклонность, так что сам призывал обращаться к нему в дальнейшем за содействием общественной пользе. Ведь королю хотелось, чтобы они для защиты своего города вернули себе крепость Клис; кроме того он хотел передать им комитат островов. Однако сплитчане, по обычаю своему слишком неторопливые в отношении общественной пользы, по отдельности добивались личной выгоды. И когда они презрели королевские пожалования, которые им искренне и щедро предоставлял король, движимый присущим ему чувством мягкосердия, он не захотел доверять указанную крепость кому-либо из знати, зная, какая великая опасность может грозить сплитчанам из этой крепости; но, призвав некоего Понция, который был магистром воинства тамплиеров по Венгерскому королевству, поручил ему охрану и заботу об этой самой крепости, распорядившись, чтобы он поочередно назначал братьев своего ордена нести там службу²⁶⁰.

В то время как король Андрей задержался ненадолго для снаряжения корабля, умер архиепископ Бернард. Погребен он был рядом с церковью святого Домния. И король немедленно послал к сплитским каноникам, прося и советуя им избрать [архиепископа] из клириков его окружения. При этом более всего он настаивал на одном медике Александре, человеке образованном и честном, через которого церковь могла бы получить большую пользу. Но просьба короля не была выполнена, так как стремление старейшин было направлено в другую сторону.

Между тем король, погрузившись на корабли, отправился в намеченный путь. Сплитчане дали ему в аренду до Диррахия две галеи. Король оказался не в состоянии снарядить столько кораблей, сколько хватило бы для перевозки всех крестоносцев²⁶¹; поэтому одни были вынуждены вернуться домой, а другие задержались до следующего года.

Тем временем Стефан, господин Сербии или Рашки, который назывался великим жупаном, направив апокрисиариев к римскому престолу, просил у верховного понтифика Гонория королевскую корону. И действительно, папа со своей стороны направил легата, который по прибытии короновал его и поставил первым королем его земли²⁶².

А король Андрей, подойдя к берегам Сирии, напустил большой страх на сарацин²⁶³. Развернув во всю мощь свое войско, он тотчас же отошел довольно далеко от морского берега, захватывая крепости и поместья и преодолевая все препятствия. Но завистливая судьба воспрепятствовала начатому славному ряду дел²⁶⁴ государя и не позволила дальнейшего умножения его прекрасных успехов. И вот преступное безрассудство -- не знаю, своих или чужих -- готовит погибель короля, и нечестивая рука с дьявольской изворотливостью подает ему глоток отравленного зелья; из-за этого коварства он едва смог избежать смертельной опасности. Еще не вполне восстановив силы, он стал подумывать о возвращении, боясь подвергать себя и свое королевство такому риску; и веря, что его обет перед Господом исполнен, он со всей своей свитой повернул к границам родины²⁶⁵. Однако он не пожелал и далее испытывать на себе превратности морского пути, а прибыл в Антиохию, двигаясь по суше²⁶⁶ ; затем он переправился в Грецию, и, породнившись здесь с королем греков Ласкаром, поскольку получил его дочь в жены своему первенцу Беле²⁶⁷, отправился дальше. Перейдя после этого границы Греции, он прибыл в Болгарию, где был остановлен королем болгар Океаном, и ему не позволялось продолжить путь до тех пор, пока он не предоставил полной

гарантии в том, что соединит с ним браком свою дочь²⁶⁸. И так король Андрей, закончив свое странствие, вернулся в свое королевство. Мы же после этого беглого обзора снова обратимся к своей теме.
 

В то время старшими в сплитском капитуле были архидиакон Групций, сын Продана²⁶⁹, Катальд, сын Формина, и некоторые другие. Так как они были более достойными и опытными, остальные каноники во

всем следовали за ними; но что касалось замещения архипастыря, эти двое, попав в неправедные путы зависти, замышляли недоброе. Ведь по большей части говорили друг другу: "Насколько спокойнее и полезнее шли бы наши дела, если бы церковь осталась вот так, без пастыря, чем если будет избран кто-нибудь, кто будет стеснять нашу жизнь и демонстрировать свою власть". Так что когда кто-либо напоминал о необходимости избрания, они лукавой болтовней сдерживали голоса недовольных. Они притворялись, что желают избрания, и указывали на мальчиков, сыновей знатных венгров, которые по малолетству не могли быть возвышены до пастырского сана; выдвигая хитроумные доводы, они говорили: "Для церкви и города будет выгодно, если у нас будут столь знатные покровители при королевском дворе".

Тогда как уже два года Сплитская церковь из-за их коварных отсрочек пребывала в интригах²⁷⁰, один диакон, по имени Петр, выказывал особую озабоченность и нетерпение. Будучи человеком незнатного происхождения, он не смел открыто противостоять партии архидиакона и его приспешников и обличать их хитрости. Он испытывал муку глубокой печали не только из-за того, что церковь оставалась без пастыря, но и потому, что, как говорили, вышеназванные старейшины спускали ее доходы на свои собственные нужды. Он, однако, больше ворчал и отмалчивался.

И жил один клирик, венгр по имени Гунцел, сын Корнелия, который хотя и был знатного рода, но мало чего стоил. Так как он был уже в преклонном возрасте, то не мог занять в Венгрии никакой должности, но, надев одежду крестоносцев, стал ректором какой-то церкви святого короля Стефана. Так как Сплитская церковь уже в течение долгого времени не имела пастыря, этот самый Гунцел начал усиленно домогаться, чтобы его избрали в понтифики. И однажды его родственник, некий бан Юла²⁷¹, отправил сплитскому клиру и народу довольно выразительное послание, предлагая и советуя, чтобы они избрали Гунцела, а также обещая свою службу и расположение. Тогда вышеназванный диакон Петр, человек словоохотливый, воспользовался случаем и пошел шептаться с клириками и мирянами, восхваляя Гунцела за силу, честность, образованность, в которых сам он не был уверен, но всячески хлопотал об избрании Гунцела, чтобы разрушить планы старейшин.

В то время комитом города Сплита был Домальд, человек достаточно осторожный и предусмотрительный²⁷². Так как он хорошо знал Гунцела, он объявил о нем правду, говоря, что по ветрености нрава тот не может возвыситься до столь значительного священного сана. И многие другие отзывались о нем точно так же. Но Петр своими настойчивыми речами одержал верх над всеми остальными. И хотя в Сплитской, да и в других церквях не было недостатка в лицах, которые не столь опрометчиво и с большим правом могли быть возведены в этот сан, однако невежественный народ так увлекается чванливым тщеславием, что пренебрегает людьми известными и полагает, что люди неизвестные могут творить чудеса. А некоторые бывают до такой степени подвержены недугу зависти, что, сами не заслужив ничего, мешают другим получить заслуженное; потому что успех других они считают ущербом для себя.

Так вот, когда по настоянию мирян всем клирикам пришлось приступить к выборам, архидиакон со своими людьми все еще никак не хотел соглашаться. Однако когда оказалось, что уже готова разразиться буря народного возмущения, они, наконец, нехотя согласились. За два или три дня до того, как должны были состояться эти выборы, один из тех, кто вместе с Петром ратовал за их проведение, имел видение, что церковная кафедра разрушена и архиепископский престол низвергнут. И он спросил Петра, что бы это значило. И тот ответил: "Сейчас ты этого не знаешь, но узнаешь позже". Хотя это видение и не было добрым предзнаменованием, но начатое бесстыдство не прекращалось до тех пор, пока не был выбран хоть кто-нибудь. Тогда к [Гунцелу] направили диакона Ульказия объявить ему о единодушном его избрании и просить, чтобы он безотлагательно прибыл в Сплитскую церковь²⁷³.

Приняв посольство, Гунцел очень обрадовался и сразу же отправил нунция к верховному понтифику с просьбой утвердить его избрание. А сам направился в Сплит. Он был мало образован, но его неустанно терзало жало честолюбия: еще в пути, находясь у тамплиеров на Уране, во время всенощного богослужения на Пятидесятницу он распорядился, чтобы нинский епископ Групций, который пришел с ним из Венгрии, рукоположил его в диаконы.

Когда же он вошел в город, то был встречен всеми весьма любезно. Но, пробыв там некоторое время, он обнаружил в своих словах и нравах такое легкомыслие, что всех от себя отвратил, и они, побуждаемые поздним раскаянием, подумывали, как бы им от него избавиться. И получилось, что тот, кто был любим, будучи неизвестным, сделался ненавистным, став известным; не видя его, они прониклись к нему любовью, а увидев, стремились от него избавиться. Получив тем не менее папское утверждение, Гунцел добивался, чтобы его посвящение состоялось на территории Венгрии. Поэтому верховный понтифик господин Гонорий, направив предписание епископу Веспремскому Роберту²⁷⁴, наказал, чтобы он тщательно исследовал как личность избранного, так и процедуру избрания, и если не обнаружится канонических нарушений, провести его посвящение в должность. Роберт же, хотя был человеком строгим и благочестивым, но, получив апостольское предписание, не обнаружил заинтересованности в расследовании тех обстоятельств, на которые в подобных процедурах должно обращать внимание. Поэтому, с легкостью совершив посвящение, он велел ему для испрошения паллия лично предстать перед папой.

И так Гунцел пришел к своей церкви посвященным, но чересчур торопливым и ретивым в выполнении обязанностей понтифика; еще не получив паллий, он освящал церкви, совершал богослужения и всюду именовал себя архиепископом.

В то время верховный понтифик направил одного своего апокрисиария по имени Аконций, родом из Витербо²⁷⁵, капеллана курии, человека весьма проницательного и доброго, направил его, повторяю, для [разрешения] некоторых трудных дел по всему королевству Венгрия, дав ему поручение побывать в землях Далмации и усмирить коварство омишских пиратов²⁷⁶. Но так как он не имел всей полноты полномочий легата, но горел рвением к исправлению недостатков клира и народа, то, остановившись в Сплите, он послал своих нунциев в курию господина папы с просьбой наделить его во всей полноте властными функциями легата. Отправив нунциев, Аконций остался в городе Сплите, ожидая, пока они вернутся. Видя неразумие и невежество архиепископа, он очень страдал из-за того, что Сплитская церковь обрела столь неумелого пастыря. И Аконций часто его порицал, но тот, как дикий осел, привыкший к пустыне²⁷⁷, не обращал внимания ни на самого Аконция, ни на его предостережения. Тем временем нунции вернулись из курии, принеся известие о широчайших легатских полномочиях Аконция. Тогда Аконций, поддерживаемый авторитетом апостольского престола, принялся исправлять многое в отношении клира и народа, преобразуя церковь на новых началах; он добился, чтобы духовные лица удалили от себя всех поварих, выдворение которых архиепископа нисколько не заботило.

Он призвал к себе в помощь всю Далмацию и Хорватию против еретиков и пиратов, выдавая индульгенции всем, кто, воспламенившись ниспосланной свыше ревностью, личным участием или денежной помощью содействовал бы их истреблению. Тогда, снарядив большой военный флот и конное войско, он стал атаковать их с разных сторон. И он так измучил омишан преследованием на море и на суше, что они, истощив силы, потеряли всякую надежду на возможность дальнейшего сопротивления. Поэтому, придя к легату и припав к его ногам, они смиренно умоляли его о мире и сострадании, обещая оказывать всяческое послушание и повиновение его желаниям и приказаниям. Согласившись, легат заставил их сжечь все пиратские корабли, а чтобы они прекратили нападения на христиан, он обязал их принести клятву²⁷⁸.

В это время архиепископ Гунцел направил нунция к римскому престолу, чтобы испросить паллий. Но вслед ему легат Аконций послал письма и нунциев, сообщая верховному понтифику об отступлениях архиепископа. Господин папа передал паллий в руки легата, доверив ему поступить в деле архиепископа по его усмотрению в соответствии с законом. Получив папское распоряжение, легат передал паллий на хранение одному аббату из Роговы²⁷⁹; и, отстранив архиепископа от исполнения всех обязанностей понтифика, предписал, чтобы он предстал перед апостольским взором для оправдания в своих отступлениях. Тогда архиепископ в скорби и тревоге отправился в курию. Его сопровождали диакон Вита, который позднее стал примицерием, и диакон Петр, внук Мургия. А от противной стороны был направлен Вульказий. Архиепископа поддерживали немногие каноники; большая их часть и старшие были против него. Итак, явившись в Рим, архиепископ бросился к ногам господина папы Гонория, слезно жалуясь на нападки легата. Но господин папа, вполне осведомленный обо всех проступках архиепископа, стал со всей суровостью порицать его за невежество и безрассудство. Архиепископ же, будучи не в силах оправдаться, возлагал всю вину на посвятившего его Роберта, поскольку якобы именно с его разрешения он преждевременно, не имея паллия, осмелился отправлять обязанности понтифика. Но папа не поверил ему. Кардиналы же почти все были против него, так что он едва отваживался появляться перед ними.

Сопровождавшие его каноники, видя, что дело архиепископа принимает очень опасный поворот, и так как уже был написан указ о его низложении, оставили его в курии и вернулись домой. Гунцел же, оставаясь там, усиленно добивался, чтобы к его проступкам проявили снисхождение. Его просьбы были так настоятельны, а действия столь назойливы, что первоначальное решение было отменено и составлено другое, более мягкое, а именно чтобы его полномочия были прекращены на два года, а после того милостью апостольского престола он был бы восстановлен во всех [правах]. Что и было сделано.

А тем временем легат Аконций, отправившись в Боснию для борьбы с еретиками, много потрудился там ради упрочения католической веры²⁸⁰.

Тогда же в день Рождества Господа около трех часов по всей Лигурии, Эмилии и Венецианской марке²⁸¹ произошло такое сильное и ужасное землетрясение, что многие здания обрушились, а город Брешиа²⁸² большей своей частью лежал в развалинах; огромное множество людей, в особенности же еретиков, было задавлено и погибло²⁸³.

В том же году в день Успения Богородицы²⁸⁴, когда я учился в Болонье, я видел святого Франциска²⁸⁵, проповедующего на площади перед общественным дворцом, куда собрался почти весь город. Темой его беседы были ангелы, люди, демоны. Он так хорошо и понятно проповедовал об этих трех видах разумных духов, что многие присутствовавшие ученые

люди были немало удивлены речью профана; сам же он оставался в образе не проповедника, а, так сказать, оратора в народном собрании. Ведь вся суть его слов была направлена на искоренение вражды и на восстановление мирных отношений. Одежда его была грязной, внешность его вызывала презрение, лицо некрасиво. Однако Бог сообщил его словам такую действенную силу, что многие знатные роды, между которыми бушевала чудовищная буря застарелой вражды, обильно политая кровью, пришли к примирению. Его так почитали и благоговели перед ним, что мужчины и женщины толпами устремлялись к нему, стараясь хотя бы прикоснуться к его лохмотьям²⁸⁶ или обрести хоть маленький их клочок.

Но вернемся теперь к основной теме. Когда истек срок двухлетнего наказания, Гунцел отправился к своей церкви, обратился в курию, и ему был возвращен паллий, которого его лишил Аконций. Тогда архиепископ стал смотреть недобрыми глазами на всех каноников, которые выступали против него. В это время почил архидиакон Групций; на его место каноники избрали Катальда, возведя его в сан тогда еще в отсутствие архиепископа. Но вернувшийся архиепископ с негодованием отнесся к выдвижению Катальда, и тот так никогда и не смог получить от него утверждения своего архидиаконства. Катальд, однако, был уже в почтенном возрасте, и не прошло двух лет, как он умер.
 

Почти в то же время сплитчане прогнали Домальда с должности комита и поставили себе комитом одного знатного мужа из Луки по имени Буисен²⁸⁷. Но были некие наглые цетинцы, Будимир и его братья, люди жестокие, которые постоянно мешали сплитчанам жить спокойно; ведь они, как подстерегающие за овчарней хищные волки, все время жаждали лишь крови. Они не могли прожить и дня без того, чтобы не нападать на наши поля, не насильничать над людьми, не угонять скот²⁸⁸. Но самым ужасным злом было то, что все это они совершали с совета и при поддержке некоторых недостойных граждан, которые надеялись получить какую-то выгоду от этих разбойников. Их скот был меченым, благодаря чему враги, обходя его, похищали у других.

Наибольшая угроза всеобщей гибели существует, когда в одном городе живут розно, когда враг народа для кого-то считается другом, когда

и война не ведется сообща, и мир не соблюдается единодушно. Близкая гибель грозит тому городу, где правят изменники родины, где более высокое положение занимают грабители сограждан; и тогда как их самих нужно карать по всей строгости, они перекладывают наказание с себя на безвинных граждан.

Положение сплитчан было тогда столь жалким потому, что управление не велось хоть сколько-нибудь сносно.

Когда Будимира унесла смерть, которой он вполне заслужил, следовавший в беспутстве за братом Хранислав стал на горе нам преисполняться такой же алчностью. Комит Буиссен предоставил в помощь сплитчанам против врагов около 20 всадников. Сам же, возвратившись к себе, там и оставался. Однажды Хранислав с вооруженным конным отрядом устремился на поля, опустошая их и грабя всех встречных. И тогда появились вооруженные сплитчане с упомянутыми всадниками комита Буиссена. Разбойники же, видя, что из города сбегается множество людей, стали понемногу отступать к горам, захватив с собой награбленную добычу. Когда они скрылись за горами, одни из наших хотели их преследовать, другие -- нет. Но всадники комита и сплитские всадники, которых было, пожалуй, столько же, поощряя друг друга, стали подниматься за ними. С ними отправилось и немало пеших воинов из тех, кто был посмелее и порешительнее. И когда они поднялись в горы и миновали крепость Клис, то, пройдя дальше, они наткнулись на врагов в одной котловине, которая со всех сторон была окружена горными перевалами и откуда не было видно свободного выхода в других направлениях. Закрытые горами, они уже спешились и расположились на отдых на лугу. Но как только враги заметили своих преследователей, они тотчас оседлали коней и стали строиться в боевом порядке. Наши же, видя, что те готовятся к атаке, остановились. Боясь довериться коварной судьбе, они сперва стали раздумывать, не лучше ли уклониться от боя, чем принять его. "Мы поступим неосмотрительно, -- говорили некоторые из них, -- если из-за столь малой добычи подвергнем себя опасности". Другим же из страха перед врагами казалось, что при спуске они могут испытать большие затруднения, чем при подъеме, потому что место это было настолько закрытым со всех сторон, что не имело сколько-нибудь безопасного выхода.

Однако тот человек, под началом которого находились всадники Буиссена, был хотя и одноглазым, но весьма отважным и опытным в военном деле. Поэтому как только он увидел, что его войско замялось в нерешительности, то, собрав людей, он встал в середину и сказал: "Чего вы медлите, люди благоразумные? Смотрите, если мы пожелаем сразиться, победа в наших руках; если же мы намерены уклониться, то

надежды выжить -- никакой. Так что решайте, что благоразумнее, умереть с позором или жить в славе? Оружия у нас больше, войско лучше. Сами враги это также хорошо знают и полагают сражаться с нами не храбростью, а хитростью. Ведь они ведут наступление, пугая нас, будто непривычных к войне, надеясь обратить нас в бегство. Но если они увидят, что мы приготовились к бою, держимся храбро, верьте мне, они быстро покажут нам спины. Поэтому стойте твердо, бейтесь мужественно, не боясь смерти, с уверенностью в победе". Ободрив своих такими словами, он стал строить пехотинцев по отрядам, а всадников поставил в ряд, отдав приказ тем, которые должны были выступить первыми, и следующим за ними, чтобы все они смотрели на знамя предводителя. И так, когда все были удачно расставлены, то, немедленно развернув свои порядки против врагов, они начали понемногу продвигаться вперед. А враги, видя отвагу наших, тотчас пустив коней во весь опор, решительно бросаются на них. Наши же, сомкнув строй, выпустили вперед отряд пеших воинов с поднятыми копьями, а следующие, воткнув в землю рогатины, были готовы встретить нападающих, третьи, натянув луки, приготовились метать стрелы, четвертые -- действовать мечами, а всадники, расположившись по кругу и выставив вперед копья, имели вид сильно укрепленной башни и являлись крепким оплотом всего войска. Когда враги увидели, что ряды наших твердо удерживаются на своих позициях, они остановились поодаль, не осмеливаясь нападать. Тогда предводитель нашего войска воскликнул: "Эй, храбрые мужи, пришел час отомстить врагам". И сам бросился вперед, а все войско последовало за ним.

Не мешкая, они сразу же вломились в ряды врагов, смешались с ними, завязали рукопашный бой и начали наносить удары обнаженными мечами. В течение какого-то времени победа оставалась сомнительной. Тогда предводитель сам стал напирать на Хранислава, обрушивая удар за ударом то булавой, то мечом. А тот, и сам муж воинственный, то парировал удары с помощью щита, то изо всех сил сам обрушивал удары на неприятеля. Наконец, собравшись, наш предводитель стремительно поразил Хранислава мечом; удар пришелся между шлемом и ошейником и отбросил его голову далеко от тела; и, обезглавленное, оно тотчас свалилось с коня и осталось лежать на земле. После этого бой прекратился, все цетинцы обратились в бегство и оставили поле боя за сплитчанами. А те, преследуя их с тыла, настигали бегущих повсюду среди лугов и гнали их до горной кручи. Возвращаясь домой с одержанной победой, они взяли голову Хранислава и, насадив на копье, несли до Салоны. И так в бурном веселье они вернулись домой. Вот так перестала мучить нас эта зараза.
 

А после этого началась тяжелейшая война между комитом брибирским Григорием²⁸⁹ и сплитским комитом Буисеном. Буисен жил в Свиниграде²⁹⁰, и хотя он был человеком знатным, богатым и могущественным, он, однако, покровительствовал еретикам. А поскольку глубокая распря между ним и Григорием полыхала в течение долгого времени и столкновения не прекращались, положение обоих неуклонно ухудшалось, и все же, казалось, сторона Буисена брала верх. А ведь оба происходили из одного рода.

Однажды Буисен со своим войском окружил Брибир, и Григорий оказался запертым в своем укрытии, так что никто не мог ни войти туда, ни выйти. Григорий, будучи очень хитрым и ловким, устроил засаду и на рассвете, когда ночной караул ослабил бдительность, внезапно ворвался в лагерь Буисена; и прежде чем те успели взяться за оружие, они принялись жестоко избивать врагов, а самого Буисена взяли живым. И когда он предстал перед Григорием, то стал молить о пощаде. Но Григорий, человек суровый и жестокий, обратился к окружающим, нисколько не тронутый мольбой пленника: "Снимите с него кольчугу". И когда тот сам сделал это, Григорий, выхватив меч, вонзил в его живот со словами: "Вот какая пощада должна ожидать Буисена, который столько раз вызывал меня на бой".

Тогда сплитчане поставили себе комитом некоего Петра, господина Хума²⁹¹ . Петр был человеком могущественным и воинственным, хотя и не без греха еретической скверны. Потому-то его не принял клир; но миряне, склонные к опрометчивым поступкам, составив заговор, в большом смятении толпой подошли к церкви и, отобрав у сторожа ключи, силой ввели его в церковь. После того как об этом узнал Аконций, он направил послание и подверг интердикту весь город. И почти на год прекратились богослужения. Архиепископ же Гунцел был в это время в Венгрии; а вернувшись к своей церкви, он довольно неосмотрительно отменил интердикт легата.

Между тем легат Аконций, направившись в Боснию, в течение долгого времени занимался истреблением еретиков. Слабый телом, он был, однако, горячим поборником католической веры. После того как его сразила тяжелая болезнь, перед кончиной он всецело предал себя Господу. И в 1222 году он там счастливо завершил свой жизненный путь²⁹².
 

В то же время некие хорваты Толлен и Вильцета, сыновья Бутко²⁹⁴, со своей родней напали на поместье святого Домния, которое называется Острог и начали, вопреки запрету граждан, возводить укрепление, желая поселиться там со своими семьями, чтобы иметь возможность безнаказанно совершать привычные разбои. Они говорили, что являются наследниками этого места. А архиепископ, желая иметь их в качестве колонов и помощников, по простоте сердца дал согласие.

Тогда сплитчане стали готовиться к войне против них. Для этого они обратились к своему комиту Петру и призвали его; прибыв в сопровождении многочисленных всадников, он распорядился, чтобы все выступившее в поход войско с моря и с суши подошло к крепости. Был произведен подсчет численности городского войска, и в нем оказалось более трех тысяч воинов. После этого они стали мужественно биться под стенами крепости. Со своей стороны хорваты, расположившись за скалами, яростно оборонялись камнями, дротиками, стрелами. Сплитчане же, видя, что хорватов защищает укрепленная местность, изменили способ нападения. Быстро собрав большую кучу бревен и листвы, они разожгли огонь под самыми скалами. Поднявшийся из-за этого костра дым слепит врагов; сгорают доски и настилы, которые они приспособили для своей защиты. Тогда наиболее бесстрашные юноши из наших, видя, что у врагов недостает ни сил, ни оружия, попытались добраться до них сквозь огонь, рассчитывая поразить их мечами. Но те, свалив с высокой скалы огромные камни, придавили ими, к сожалению, некоторых из наших, так что они, свалившись в огонь, разбившись и обгорев, испустили дух.

И так обе стороны бились в течение нескольких дней. При истощившихся уже запасах, бесконечно жалкие, физически изможденные, они надеются, что еще могут оказывать сопротивление; однако немного позже они уже склоняются к сдаче. Но прежде чем они приняли окончательное решение, вдруг один отряд храбрейших юношей -- одни ползком, другие по тайным тропкам -- неожиданно устремляется к крепости. В это время комит Петр со своим войском, взглянув наверх, видит, что те, стоя на скалах, уже вступили с врагами в рукопашный бой. И комит тотчас же закричал: "А теперь вперед, мужи, поскольку Господь даровал нам победу над нашими врагами". По этому зову все устремляется вперед и овладевают крепостью. И вскоре, захватив всех врагов с женами и детьми, они потащили их к своим со связанными за спиной руками. После этого, согласно принятому решению, они завладели всем их имуществом, разрушили до основания церковь, основателями которой те себя провозглашали, разрыли могилы, из которых выкинули кости их предков и раскидали их по полю, чтобы они впредь не заявляли никаких прав на эту землю. Трогирцы предоставили помощь нашим, но скромную и недостаточную. Потом они привели в город пленных со связанными за спиной руками, и заключили их под строжайшую охрану. После того как они три дня пролежали без попечения, многие там и умерли -- одни, истощенные голодом и жаждой, другие, задохнувшись в смраде темницы.
 

И так, сделав свое дело, комит Петр вернулся домой и жил в Хуме. А город Сплит, оставаясь без правителя, не мог быть в добром состоянии. Тамплиеры, согласно распоряжению короля, удерживали крепость Клис. Сплитчане же, которые большей частью по обыкновению пренебрегают полезным и соблазняются бесполезным, пресытились благами мира и покоя. Поэтому, всячески возводя напраслину на тамплиеров, они принялись разными способами добиваться их ухода из крепости, чтобы избавиться от мирного и благоразумного соседства. И получилось так, что после их ухода при помощи и попустительстве сплитчан эта крепость была сразу же захвачена Домальдом. Кто же оказался столь неразумным и помрачился рассудком, чтобы презреть безоружный орден и жаждать посадить себе на голову вооруженного неприятеля? А когда Домальд беспрепятственно обосновался в этой крепости, то, будучи хитрым и осторожным, сначала стал притворяться, что он желает жить со сплитчанами в дружбе. Однако, умело скрывая гнев, который он затаил из-за своего свержения, он выжидал час, когда он мог бы отомстить за свою обиду. Хитрость Домальда могла удаться потому, что большую часть преступлений перед Богом сплитчане совершили вместе с ним, так что и наказание должны были понести общее. Ведь они не могли, не нарушая клятвы, удалить этого самого Домальда с должности комита, равно как, не совершая святотатства, поставить вопреки запрещению церкви комитом Петра; и, наконец, они публично совершили еще вот такое преступление.

Был один бедный и простой священник; его привлекал к ответу из-за долгов некий чужестранец -- славянин, который, обратившись в светский суд, предъявил иск. Священник явился по вызову суда и сослался на привилегию²⁹⁶, но один знатный человек по имени Кацета, встав во время заседания курии, нанес пресвитеру пощечину и, связав его, на глазах у всех передал в руки его обвинителя.

И вот на третий день в праздник Всех Святых по городу разнесся слух, что какие-то разбойники напали на поле. Тут же весь город бросился к оружию. Прошли они по мосту через Салону. Из Клиса же спустилось очень мало всадников Домальда. Но вскоре вся толпа обратилась в бегство и рассыпалась в разные стороны. Тогда были взяты в плен многие из знатных и богатых людей города, а именно Кацета, Дуим Формини, Леонард Каваль, Яков Душица, Хрисогон и более шестидесяти других; все они с позором были отправлены в крепость к Домальду²⁹⁷.

В ту же ночь Домальд направился к сплитским загонам и угнал почти тридцать тысяч овец; а людей, заковав в кандалы, отдал под стражу; сломив их жестоким голодом и пытками, он выманил у них крупную сумму денег. Так что сплитчане после почти годичного заключения смогли в конце концов освободиться лишь ценой большого материального ущерба.

А после этого Коломан, сын короля Андрея, герцог Славонии, в сопровождении вельмож спустился к морю и был принят сплитчанами с большим почетом. Был он тогда еще юным и не совершил ничего, достойного упоминания²⁹⁸.
 

После этого в 1230 году капитул и весь клир при полном согласии избрали на вакантное место архидиакона каноника Фому на тридцатом году его жизни; архиепископ Гунцел в то время находился в отсутствии. Вернувшись, он вначале не пожелал принимать архидиакона, явившегося к нему с просьбой об утверждении; еще бы, он почти никогда не считал благие действия каноников достойными уважения. Но затем, видя, что все выдвижение в архидиаконы было проведено канонически, с соблюдением установленных правил, и так как не было ни малейшего разногласия среди каноников, которое в конечном счете могло бы дать повод для противодействия, он, благословив его, утвердил в должности

архидиакона и сам рукоположил его. Архидиакон был наделен соответствующими знаниями и в отправлении своих обязанностей старался выказывать достаточно пылкости и усердия. Почитая справедливость, ненавидя бесстыдство, он горячо ратовал за то, чтобы соблюдались заветы святых и чтобы в церковных делах царил закон правды Божией.

И когда архиепископ допускал послабления в исправлении проступков подчиненных ему лиц, архидиакон, насколько мог, хлопотал об исправлении ошибок. Но так как архидиакону не всегда удавалось сдерживать своевольных, он подчас порицал понтифика за бездействие, побуждая и призывая его, чтобы он как добрый пастырь с большим рвением неусыпно заботился о пастве. Но тот уже так закоснел в бездействии, что ему казалось дерзким и противным его нраву пытаться что-либо менять. Так что тревоги архидиакона были в тягость пресулу и не воспринимались им как содействующие пастырскому служению. Вследствие этого он неохотно советовался с ним по поводу церковных дел, но предпочитал приближать к себе тех, кто суетностью походил на него.

И так получилось, что некоторые из клириков, и прежде всего те, которые погрязли в своих пороках, оказались настроены весьма враждебно в отношении архидиакона. И эта неприязнь еще более усиливалась из-за того, что архидиакон по долгу своей службы наказывал за проступки тех, кого архиепископ, действуя вопреки архидиакону, освобождал от обвинений, совершенно не вникая в дело. Архидиакон же испытывал глубокую печаль и мучился не из-за того, что пресул старался унизить его достоинство, а потому что с ущемлением должностных прав архидиакона казалось, что весь заведенный в церкви порядок расстраивался и рушился. Ведь несомненная опасность для душ и явный позор для церкви Божией состояли в том, что те, кто должны были бы подвергнуться наказанию за свою неправедную жизнь, отбросив стыд, наказывали невинных и еще более дерзко вершили свои издевательства.

А однажды архиепископ сказал собравшимся перед ним каноникам: "Я хочу, чтобы в церкви не было вакантных должностей". И тогда был назначен архипресвитером некий Петр, внук Мургия. Так как он был человеком властолюбивым и беспокойным, он принялся открыто ущемлять авторитет архидиакона, склоняя на свою сторону простаков и людей неразборчивых, и, определив себя вроде как их главой, прилагал все усилия, чтобы отвлечь их от должного почитания архидиакона, и добивался, чтобы его самого они уважали как стоящего будто бы выше всех²⁹⁹. Вот так в капитуле начался позорнейший раскол. А архиепископ, вместо того чтобы возвести стену против каждой из пылающих ненавистью сторон и вновь пробудить в чадах своих братскую любовь, принялся оказывать благоволение сборищу приверженцев архипресвитера, а сторонников архидиакона подавлял, как мог, своей властью. Казалось, что ему больше нравилось, когда его каноники враждовали между собой, чем если бы они пребывали в единении и согласии.

Архипресвитер, видя, что Гунцел поддерживает его, а от архидиакона всеми своими помыслами был далеко, принялся все больше и больше разжигать в нем пламя ненависти к архидиакону. А поскольку тот был легковерным и искра этой неприязни уже разгорелась в его сердце, он легко доверялся слухам. Так что архиепископ с архипресвитером были единодушны в угрозах архидиакону, тогда как раньше они никак не могли прийти к согласию. Теперь они стали открыто преследовать архидиакона, а после его апелляции угрожать интердиктом и отлучением. Сговорившись, они начали домогаться ни более ни менее как пожизненного его низложения. А чтобы навлечь на него народный гнев, они распорядились закрыть все церкви и прекратить все церковные службы. И бедствие, вызванное этим соблазном, настолько разрослось, что и в церквях, и за стенами церквей не только громко спорили, но в безрассудстве поднимали друг на друга руку. Безумие неистовой толпы кидало людей от одной партии к другой, весь город содрогался от жестокой распри. Почти все каноники были против архидиакона; но лучшие и наиболее проницательные люди из городской знати и большая часть клира поддерживали архидиакона.

Так как в связи с этой смутой весь город, казалось, был охвачен неистовым волнением, архидиакон, опасаясь, как бы между гражданами не произошло какого злодеяния, и размышляя о превратностях времени, отправился к апостольскому престолу. Его сопровождали четверо благоволивших ему каноников. Архиепископ же, видя, что архидиакон отправился в курию, тотчас поспешил за ним, последовав уговорам своих пособников. Его сопровождала толпа каноников, которые сходились с ним в злонравии. А Фома упредил их на восемь дней, все еще не допуская, что пламя ненависти разгорится в их сердцах с такой силой, что они захотят взвалить на себя столь тяжкий труд погони. Хотя, по предложению Гунцела, они сговорились между собой, чтобы никто не называл его архидиаконом, он, однако, надеялся, что, получив указ от апостольского престола, он по возвращении домой сможет успокоить смуту. Но когда он увидел, сколько прибыло людей, возбужденных бесстыдной к нему завистью, он сразу затрепетал. Что же удивительного? Ведь он оказался почти в одиночестве против многочисленного войска врагов, людей столь влиятельных, что на них только и опиралась власть Сплитской митрополии. Тут были архиепископ, архипресвитер, сакриста, примицерий³⁰⁰ и множество других, прикрывающихся письмами, свидетельскими показаниями, только и ждущих, как бы заглотать архидиакона с головой; а ему самому не на кого было уповать, кроме как на Бога, который вершит суд в пользу всех подвергшихся произволу; убежденный единственно в своей честности, он в спокойствии духа ожидал исхода дела.

А в это время господин папа Григорий IX находился в Перудже³⁰¹. И архидиакон Фома благодаря старанию и покровительству некоторых людей, которых он раньше не знал, был допущен к папе, когда он был в зале лишь с вице-канцлером³⁰². И, преклонив перед ним колени, он стал обстоятельно, по порядку излагать свое дело. Сам милостивейший отец благосклонно выслушал его и, словно осведомленный обо всем, выразил ему глубокое сочувствие в связи со столькими тяготами и спросил его, не желает ли он судиться по этому делу с архиепископом в курии. Архидиакон ответил: "Непременно, святой отец". Тогда папа сказал стовшему подле вице-канцлеру: "Предупреди кардинала Оттона, чтобы он внимательно выслушал обе стороны об обстоятельствах дела". И архидиакон, поблагодарив его и облобызав его стопы, вышел, исполненный радости.

А архиепископ со своей сворой, увидев, что архидиакону с такой легкостью была предоставлена аудиенция и что он наперекор им получил аудитора, сильно обеспокоился. Придя к папе, они добивались, чтобы им был предоставлен в качестве аудитора кардинал Райнерий, на которого они твердо полагались. Но господин папа никоим образом не соглашался. Поэтому архиепископ со своей сворой явился по вызову к кардиналу Оттону и уже в более миролюбивых выражениях пожелал, чтобы дело полностью рассматривалось без судебного шума и весь процесс был бы представлен как примирение. Но кардинал с самого начала отказался, осгерегаясь, чго стороны могли сговоригься между собой для какого-нибудь преступления. В конце концов архиепископ, видя, что его план не вполне способствует достижению желаемого успеха, стал глубоко раскаиваться в затеянном. Тогда, в частносги, явившись вгайне от своих сообщников к архидиакону, он пытался льстивыми речами расположить его к себе, опасаясь, как бы гот не обвинил его в каком-либо преступлении. Но архидиакон, мало веря лесги архиепископа и зная его привычку менягь по обсгоягельсгвам слова и обличье, настойчиво двигал свое дело перед кардиналом. Все его спутники, кроме одного, разъехались.

Итак, в назначенный день обе стороны предстали перед судом. Тут архидиакон, составив прошение, принялся своими показаниями уличать архиепископа в некоторых проступках. Со своей стороны архиепископ со своими людьми возвели на архидиакона некоторые вздорные и беззаконные обвинения, говоря, что он в исполнении своих служебных обязанностей перешел границы, установленные огцами. Это препирательство продолжалось в течение многих дней, после чего кардинал, который

был человеком в высшей степени проницательным, поняв, что они возвели обвинения на архидиакона лишь из-за застарелой неприязни и для разжигания ненависти, стал тогда весьма сурово укорять архиепископа за то, что тот позволил появиться в Сплигской церкви источнику такой низости; и вместо того, чтобы, как добрый пастырь, который душу свою полагает за овец своих³⁰³, противосгоягь затаившемуся волку, он счел за лучшее, чтобы при его участии между братьями разыгрались скандальные раздоры. Тогда он спросил у сторон, не хогели бы они до вынесения решения прийти к мирному и полюбовному согласию; Гунцел немедленно согласился, так как он ничего другого и не хотел, как только вытащить свою ногу из силка, который он расставил для других, а попался сам. Однако его сообщники, упорствуя в злом умысле, взбунтовались против архиепископа, призывая не соглашаться на примирение. Кардинал, сильно выбранив их, с трудом унял их волнение. Наконец, когда с обеих сторон было дано обещание, что они будут придерживаться всех рекомендаций аудитора, пресул и его рой в душевной тоске, с мрачными лицами вернулись на постоялый двор. И, не ожидая решения кардинала, один за другим, словно потерпев кораблекрушение, они стали возвращаться восвояси. Тогда досточтимый Отгон, благоразумно освободивший архидиакона от обвинения и полностью восстановив его в должности, наказал архиепископу, чтобы тот относился к нему с отеческой любовью как к товарищу и сыну и ни в коем случае не позволял, чтобы против него плелись столь низкие интриги невежественных людей. Гунцел же, опустив голову, отвечал, что он желал бы исполнить это с готовностью и усердием.

В это время явился нунций с письмами досгопочгеннейших епископов Трегуана Трогирского, Николая Хварского и двух других с обвинениями против архиепископа и оправданием архидиакона, которые они направили господину папе. Когда Гунцел услышал об этом, то, не перенеся дальнейшего ожидания, уехал, даже не получив благословения. Когда кардиналы ознакомились с этими письмами, то хотели вернуть архиепископа в суд, в случае, если бы архидиакон пожелал возобновить дело прогив него. Но господин Отгон, составив акт о примирении, ясно обозначил в нем, чго по каноническим постановлениям относится к ведению каждой должности. Закончив таким образом все дела, достопочгенный кардинал передал копии решения -- одну поверенным архиепископа, а другую архидиакону, и своей милосгью отпустил его на родину, благословив и утвердив его по папскому рескрипту в должности архидиакона.

Это происходило в 1234 году, когда Отгон был кардиналом святого Николая в Тулианской темнице³⁰⁴.
 

В те времена после смерти комита Петра сплитчане поставили себе комитом знатного мужа Григория Брибирского³⁰⁵. От был человеком могущественным и богатым и в делах управления достаточно осмотрительным и расторопным; да и судьба осчастливила его и обилием детей, и удачей во всех делах. В целой провинции Хорватия никто не мог бы сравниться с ним в могуществе; он одолел всех своих врагов, и не было никого, кто решился бы протянуть руку к добру его самого и его братьев.

Так что когда он был поставлен комитом, сплитчане в течение некоторого времени довольно спокойно возделывали земли и пасли стада. Но так как он был занят множеством дел, то не мог оставаться в Сплите и направил туда одного своего викария, имевшего права комита, а сам мог жить в более удобных для него местах. И если когда-нибудь, что бывало крайне редко, он и приходил на зов, то не тревожился о благосостоянии города, а более всего стремился к собственному процветанию. Поэтому город, оставаясь без кормчего, как вдова без мужа, был обречен идти не вперед, а назад. Особенно сильно угнездилась в нем язва высокомерия, так что те, у которых оказывалось больше власти, будь то ректоры или консулы, мало заботились об общей пользе и, напротив, с выгодой для себя за скромное вознаграждение распродавали наиболее значительные коммунальные привилегии. Кроме того безнаказанно совершались кражи, убийства, разбои и всяческие преступления.

Ведь не было верного человека, который бы удерживал кормило правления всем населением, но все городское простонародье поврозь самовольно переходило под власть господ, что были посильнее и, держась за их опасное покровительство, затевало многие злодеяния. Из-за этого между самими магнатами возникало много поводов к вражде, так что они соперничали между собой в преступных делах, и тот считался старшим и лучшим, кто мог похвалиться большим коварством и кто больше преуспел в неправедности. Город был так разорен и растерзан, что городская курия оказалась не в состоянии соблюдать хоть какую-то твердость правосудия, разве только в отношении тех, кто погряз в крайней нужде и немощи.

Тогда граждане, из попустительства злу ставшие почти неукротимыми, принялись с легкостью менять власть в коммуне: то одна группа ставит одного комита, то другая -- другого, не боясь клятвопреступления, не опасаясь пагубными действиями нарушить законы родины. В то время они прогнали с должности комита Григория и поставили комитом Домальда, который был его смертельным врагом. Снова прогнав Домальда,

они поставили комитом Марка, сына Григория³⁰⁶. И это осуществлялось не сообща, а порознь, при взаимной ненависти и неприязни. Тем самым они навлекли на родину великие распри, утраты и беды.

Как говорят, в те времена несколько злокозненных граждан из ненависти к тем, кого почитал Григорий, подбили некоего Толлена, племянника комита Петра из Хума, пойти и угнать сплитский и трогирский скот. И он с немалым отрядом вооруженных всадников незаметно подъехал к месту под названием Босилон, где паслось множество овец, похитил у шлитчан 80 тысяч быков³⁰⁷ и отогнал их к себе; сплитчане же ничего не смогли вернуть. Однако их вооруженные отряды, переправляясь на кораблях, не раз опустошали большую часть его владений.

В то время жил один старик по имени Дуим, который, несмотря на преклонный возраст, отличался суровым и необузданным нравом. Считая себя оскорбленным сыновьями Витала из-за того, что они поколотили одну из его служанок, он не счел нужным обращаться в курию и дожидаться решения судей, но в гневе явился с двумя своими сыновьями к упомянутым юношам, сыновьям Витала, и первым делом осыпал их бранью. А те, будучи весьма глупыми и высокомерными, не пожелали умерить пыл, но ответили еще более нагло и заносчиво. От слов они перешли к потасовке, а затем, подстрекаемые дьяволом, выхватили кинжалы и выясняли отношения, не как подобает гражданам, а как врагам. Тогда весь город, возбужденный потасовкой, впал в неистовство, одни пускали в ход камни, другие -- мечи. В результате в тот день валялись на площади, подобно презренным свиньям, бездыханные тела Дуима Драшко и двух его сыновей. Точно так же был побит камнями или мечами один из сыновей Витала по имени Домиций и многие другие. Однако спустя много дней младший сын Дуима и сын Витала пришли в себя. Тогда коммуна, собравшись, вынесла решение изгнать из города этих убийц и разрушить до основания их дома.

Таким образом сыновья Витала и сыновья Галлоны со своими приспешниками ушли из города и обосновались в Задаре. Но после того как они пробыли там какое-то время, они стали выведывать, как им можно было бы вернуться на родину, хотя бы и силой. Тогда они наняли себе в помощь отряд пизанцев, которые были добрыми вояками, но достаточно скорыми на преступление. Они прибыли на двух вооруженных судах и, причалив в полночь в порту, по совету своих друзей и родственников тайно проникли в одну башню, которая находится над северными воротами. А поскольку они испытывали нужду в средствах, то начали строить преступные планы, рассчитывая с оружием в руках напасть на дома некоторых богатых людей и силой захватить их имущество. А в предвкушении этого они вдохновлялись собственной дерзостью, так как видели,

что у граждан нет ни главы, ни правителя. Как только в городе прослышали, что сыновья Витала вернулись с отрядом чужестранцев и что для совершения великих злодеяний они готовы дать волю своему безрассудству, тотчас их перепуганные недруги подняли против них весь город. Созвав всю негодующую коммуну на собрание, они послали к ним сказать, чтобы они немедленно убирались туда, откуда пришли, иначе буря народного негодования тут же сметет их. Тогда по совету своих доброжелателей они отступили и отошли к монастырю св. Стефана³⁰⁸, и здесь, воспользовавшись каким-то поводом, они испросили позволения остаться на два дня для передышки и получили его. В течение этого срока они подбирались к городу и, не страшась, вместе с друзьями и родственниками объедались и пьянствовали в садах. А их противники заперлись в башне Календы.

Однажды, когда уже в сумерках они увидели, что некоторые из тех, словно глумясь над ними, подходят к самому городу, то полагая для себя великим бесчестьем на виду у своих врагов целый день оставаться в заключении, Иоанн Цегайда и Лампридий, сын Дуима, с прочими своими пособниками покинули башню и направились к горе, как будто на прогулку, а вовсе не из желания подраться. Враги же их, не опасаясь, сидели за церковью св. Феликса³⁰⁹. Увидев, что на них идут их противники, они тотчас вскочили и, так как были более дерзкими, начали, несмотря на меньшинство, забрасывать тех камнями и не давали им двигаться дальше. А противная сторона, отвечая камнями на камни, пыталась вытеснить врагов с их позиций. После того как в течение некоторого времени они бились, находясь на расстоянии, сторонники сыновей Витала оказались настолько сильнее, что их противники вынуждены были отступить к своему укрытию. Но когда в городе стал слышен шум драки, люди сбежались на борьбу с сыновьями Витала, крича в один голос, чтобы те убирались, а не то погибнут. Тогда сторонники Дуима Драшко, видя, что из города спешат им на помощь, снова собравшись с силами, начали опять разворачиваться против своих врагов. Но подбежав к ним, они стали угрожать врагам уже не камнями, а копьями и мечами. А поскольку тем казалось позорным спасаться бегством, то они, будучи почти безоружными, стали медленно отступать.

И вот внезапно их противники ринулись на них и первым набросившись сначала на Григория, сына Галлоны, пронзили все его тело копьями и кинжалами, и другого -- Домиция, спешившего ему на помощь, убили подобным же образом. Совершив кровную месть, они с ликованием вернулись под защиту своей башни, закрывшись со всех сторон, чтобы противники ниоткуда не смогли напасть на них. А Иоанн, старший из сыновей Витала, стоявший со своими сообщниками у

ворот монастыря, услыхав о горестной судьбе своих братьев, в печали и тревоге повернул к городу.

Тогда коммуна, собравшись, выразила поддержку другой партии, а сторонников Дуима заставила уйти в Трогир и, разрушив их дома, все их добро присудила Иоанну и его сообщникам. Поскольку обе партии постоянно ходили вооруженными и по причине соседства этих городов, все чаще они вредили друг другу не только исподтишка, но и в открытую, так что убийства, грабежи, избиения угрожали даже тем, кто не выступал ни за ту, ни за другую партию. Из-за столь глубокой распри весь город оказался в очень тяжелом положении, так что, как это обычно случается, не осталось почти никого, кто бы не боролся на той или другой стороне. Тогда родители стали бояться за своих сыновей, за свое добро и даже за свою жизнь. Ведь все были столь легки на расправу, что, казалось, гражданам грозило полное уничтожение.

Этот-то страх дал нашим повод задуматься о латинском управлении. Монахи братья-минориты начали тогда в своих проповедях убеждать граждан пригласить подесту из латинян³¹⁰. И особенно архидиакон Фома, созывая клир, часто взывал к народу, выдвигая много доводов в пользу того, что благосостояние города может быть восстановлено не иначе как лишь правлением латинян. В конце концов все сошлись на том, чтобы подеста был избран из латинян. На общем совете был поставлен вопрос, из какого города Италии нужно пригласить подесту. И вот желания всех сошлись на том, чтобы послать за подестой в город Анкону. Тогда выбрали двоих, принявших на себя посольские обязанности по данному делу, а именно архидиакона Фому и Миху, сына Мадия, и, связав их клятвой уладить все должным образом, они предоставили им официальное свидетельство о широких полномочиях, чтобы, отправившись в Анкону, они по своему усмотрению как можно успешнее выполнили подобное поручение.

И так приняв на себя посольские обязанности, архидиакон со своим товарищем, хотя и заметили, что некоторые из граждан остались недовольны этим, быстро снарядились в дорогу, отправились в путь после праздника Богоявления и после многих и слишком долгих мучений причалили, наконец, в Анконе незадолго до праздника Пасхи³¹¹. И так как уже пронесся слух, что прибывают сплитские нунции для избрания подесты, они были с соответствующими почестями приняты нобилями города, которые с радостью оказали им гостеприимство и уделили заслуживающее благодарности внимание. В первую очередь нунции отправились к анконскому подесте, родом ломбардцу из Бергамо и, передав ему приветствия сплитчан, они изложили ему обстоятельства своего посольства, прося, чтобы он соизволил дать им необходимые советы. И он, будучи мужем благочестивым и добрым, пригласил их для частной беседы и принялся долго убеждать, чтобы они не допускали в столь важном деле никакой беспечности, никакой поспешности, но приступили к его выполнению, пользуясь советами только монахов и вообще верных людей. Он определенно указал им на немногих лиц, чьим советам они могли следовать, говоря: "Это из-за того, что здесь процветает людское коварство и что в большинстве своем одни из личного пристрастия хвалили бы то, что не достойно хвалы, а другие из личной неприязни стали бы порицать то, что не заслуживает порицания. В своих советах они будут искренне принимать во внимание не вашу пользу и выгоду, а свои интересы".
 

Так и было сделано. Придя к одному монаху из ордена братьев-миноритов, который хорошо знал добродетели и образ жизни каждого, они долго совещались с ним и порешили, что они никого другого не выберут на должность подесты, кроме как знатного мужа Гаргана де Арскиндис, о котором все отзывались хорошо. Тогда нунции, явившись к этому Гаргану, начали с ним переговоры, изложив ему свое намерение в отношении него и спрашивая, не пожелает ли он приехать на год для управления их городом. Он им благосклонно отвечал, что прежде он посоветуется с близкими и друзьями и только тогда ответит что-либо определенное. Потратив несколько дней на обдумывание, он, придя к ним, дал свое согласие на их предложение. Они договорились с ним относительно годичного жалования в 500 ливров анконской монетой, что и закрепили документально в составленном тут же договоре, а сам он дал клятву относительно ряда статей. И таким образом он принял должность подесты.

Покончив с официальными документами, он стал собираться в путь. Когда же об избрании Гаргана было объявлено подесте и совету Анконы, они, вполне одобряя действия сплитчан, звоном колокола и кличем глашатая созвали народ. И как только собралась огромная толпа, нунции вместе с Гарганом направились к общественному дворцу, и когда они вошли в курию, архидиакон обстоятельно рассказал о выполнении посольских поручений и избрании Гаргана -- после того как они узнали о нем, и просил от имени своих сограждан, чтобы они по своему благоволению и одобрению направили Гаргана для управления городом Сплитом. Тогда анконский подеста, встав с места, выступил с пространной речью, как только не благодаря за столь высокую честь, оказанную им сплитчанами. И всячески восхваляя Гаргана, он взял его за руку и вложил ее в руки нунциев.

Гарган же, набрав необходимое ему окружение, сел на корабль. С ним были один рыцарь, один нотариус, хорошие служащие, два боевых коня и значительное количество оружия. Его сопровождали многие знатные люди из его родственников, других [нобилей] коммуна Анконы направила в качестве нунциев в знак уважения к его персоне.

После долгого морского пути они, наконец, радостно пришвартовались в сплитском порту 15 мая, и как только в городе разнесся слух о приезде подесты, тотчас весь город устремился в порт. Там собрался народ всякого пола и возраста, чтобы увидеть того, кого они давно с нетерпением ожидали. Сойдя с корабля, он был встречен всем многочисленным клиром и народом с большой радостью и кротким почтением.

На следующий же день он послал осмотреть несколько помещений, где ему представлялось наиболее удобным отправлять свои служебные обязанности. И в конце концов он пожелал использовать дом комита Грубеши как общественный дворец и свое пристанище. А на третий день он распорядился собрать весь народ города, и на заседаниии курии первыми выступили нунции, излагая перипетии своего посольства и обращая внимание на его результат. Затем анконские нунции Матвей де Гирардо и Альберт, посланные своими гражданами для поддержки Гаргана, обстоятельно рассказали народу о его многочисленных достоинствах. А после этого встал Гарган и, будучи мужем речистым, говорил долго и остроумно. Поручившись клятвой за свое правление, он распорядился связать присягой все население, как нобилей, так и простой народ, чтобы они во всем подчинялись ему и следовали его распоряжениям. А всех присягнувших он приказал переписать и получилось почти две тысячи мужей. Тогда же он определил состав курии, назначил судей, камерариев³¹² и глашатаев. И так все управление он устроил по образцу итальянских городов, руководство которыми осуществлялось подестами.

Когда он обнаружил, что государственная казна, конечно же, была пустой, он своим заботливым старанием, очень скоро наполнил ее, никого не обременив. Ведь Бог наделил его такой благодатью, что все его боялись и слушались, будто он был ниспосланным Богом святым. И его почитали не только граждане, но почти из всей провинции стекались послушать его словно вдохновленные свыше суждения. Поистине всеми силами он стремился заключить со всеми мир, а заключив, твердо соблюдать его³¹³, противостоять гордым, покровительствовать смиренным, словно своим детям. Так что в короткое время весь город, будто выйдя из глубокого мрака запустения, обратился к свету.

Тогда стихли и те кровавые и страшные раздоры, о которых мы рассказали выше. Ведь сыновья Витала и родня Дуима благодаря заключенным между ними бракам установили вечный мир. И со славянами, которые неутомимо терзали город, мучая его постоянными грабежами, также были восстановлены мир и согласие. И в самом деле в то время и в городе и за его пределами было так спокойно, что не припоминали, когда здесь было лучше. Удалось это потому, что страх перед подестой держал всех граждан вместе и все, как бы неся общее бремя, сохраняли нерушимой крепость города, и никто из граждан не дерзал ни вести дружбу, ни враждовать с чужестранцами частным образом, но тот, кто был другом всему обществу, был любим каждым, кого же город держал за врага, был гоним всеми как общий враг.

И в это время словно чудом суждено было окончить жизненный путь двум непримиримым врагам сплитчан, а именно Толлену из Хума и другому Толлену -- полицкому, которые так и не смогли жить в мире со сплитчанами.

Тогда же, в 1239 году, в начале июня на третий день произошло удивительное и страшное затмение солнца, когда все солнце померкло и затуманился прозрачный воздух, словно ночью возникли на небе звезды, и одна большая звезда мерцала близ солнца с западной стороны. Во всех вселился такой страх, что они с воплями метались, как безумные, думая, что наступил конец света. Случилось это в пятницу в тридцатый лунный день. И хотя это затмение солнца было видно по всей Европе, не сообщалось, что оно было в Азии и Африке³¹⁴. В том же году видна была звезда с ярким хвостом -- комета, которая зависла на севере, будто бы над королевством Венгрия, оставалась на месте много дней и казалась знамением предстоящего великого события. Ведь в те дни уже долетела до слуха каждого горестная молва о том, что нечестивый народ татар вторгся в пределы христиан, в земли Рутении; однако многие считали это вроде бы шуткой.
 

Между тем Гарган, весьма осмотрительный и осторожный в управлении общественными делами, обнаруживал глубокие знания всегда, когда появлялась надобность принять решение, привести в порядок дела, дать оценку неправым деяниям. Так как он ценил честность, в его друзьях и близких знакомых состояли те, чье доброе имя и образ жизни были, ему известны; и, напротив, не привечал тех, кого он знал как высокомерных, заносчивых и пользовавшихся дурной славой. Часто призывая к себе молодых, он, как подобает любящему отцу, наставлял их: одного -- как увеличить состояние законным путем, другого -- относительно воинской службы, третьего учил честно выполнять общественные обязанности. Что же мне еще рассказать? Он никогда не успокаивался и всегда стремился и горел желанием изменить к лучшему положение всех и каждого. Он много размышлял над тем, как можно было бы прирастить славу города и его доход, стремясь к тому, чтобы умелым участием сохранить имеющееся и приумножить приобретенное, расходуя то, что с пользой следовало расходовать, и оберегая то, что следовало придержать. В отношении собственного имущества он был вполне заботлив и щедр, а общественного -- суров и бережлив.

Тогда же среди граждан был проведен сбор средств, и на основе оценки всего движимого и недвижимого имущества каждый вносил по три с сотни, так что сумма всего сбора составила приблизительно четыре тысячи иперперов³¹⁵. Из этой суммы денег были уплачены долги коммуны и выкуплены золотые и серебряные сосуды, взятые из церковной казны и давно заложенные.

Как человек правоверный, он, разумеется, питал большое почтение к церкви и церковным служителям. Если когда-либо до его слуха доходили обращенные против клириков святотатственные предложения злых и завистливых граждан, чтобы он в ущемление привилегий клириков возложил на них какую-либо общественную повинность или взыскивал с них подати, то он об этом даже и слышать не хотел. Заступник церкви и защитник клира, он резко выступал против всех подобных ущемлений. И, наконец, он с такой любовью следил за жизнью и нравами каждого из граждан, что не прошло и года, как он узнал дела и имена стариков и молодых, включая и мальчиков, так что обо всех он был так хорошо осведомлен, как если бы родился и вырос в этом городе. Кроме того он был так милостив к чужестранцам, воздавая им почести, что многие из прежних врагов города благодаря ему превратилась в самых верных его друзей. Он любил правдивых, обходил лживых и исполнял обязанности правителя, ведя незапятнанный образ жизни. На войне он был храбрым и отважным, в мирное время -- мягким и смиренным; не найти было ни бедняка ни простеца, который не мог бы с легкостью войти к нему и который бы быстро не добивался восстановления своих прав. В отношении наказаний за преступления он выказывал не вялость, а строгость, так что для злодеяний не оставалось места. Меч судебной власти он использовал как для наказания преступников, так и для поощрения добрых людей. Воистину он знал, что добрым помогает доброта, тогда как злым вредит злоба. Действительно, многие люди, от природы добрые, становятся злыми вследствие безнаказанности преступлений. И наоборот, некоторые вследствие каких-то безрассудных побуждений и были бы злыми, но приучаются быть добрыми под страхом наказания.

Гарган хотел, чтобы не только в его время, но и в последующем в городе Сплите был закреплен законный порядок управления. Поэтому он распорядился составить некую книгу, которую он назвал "Капитулярием" и в которую он определил записать все добрые обычаи, которые имелись в городе с давних времен, добавив многие другие законы, которые представлялись необходимыми в общественных и частных делах, а именно в судебном производстве, для того, чтобы правосудие вершилось по справедливости одинаково для всех. Эту книгу курия всегда имела под рукой, и без нее ни судьи, ни адвокаты не приступали к рассмотрению дел. "Капитулярий"³¹⁶ переписали для себя жители Трогира и другие, кого ревность к нашему правлению побуждала к глубокому его изучению.

В конце концов по прошествии большей части года подошло время выборов на следующий год. И когда по этому поводу собрался общий совет, не было никакого противостояния, но по всеобщему требованию кормило правления на второй год следовало принять тому же Гаргану. Однако нашлись-таки заносчивые люди, которые не желали видеть подестой ни его, ни кого-либо другого, чтобы, живя без страха перед правителем, иметь возможность предаваться привычному беспутству; но и они не осмеливались выступать открыто, опасаясь навлечь на себя народный гнев. Ведь было постановлено и закреплено святостью присяги, чтобы никого не принимать в качестве комита, но чтобы город всегда управлялся подестами и чтобы первый подеста не складывал с себя полномочий прежде, чем прибудет другой. Гарган принял предложенное избрание; жалование же его было увеличено настолько, что достигло суммы в тысячу либров нашей монетой. Избранный таким же образом и на третий год, Гарган принял правление, но как будто неохотно; жалование его составило тысячу триста либров, впрочем, он увеличил численность своих служащих.

В течение и этих двух лет Гарган был не менее ревностным, чем в первый год, и неустанно заботился о процветании общественных дел³¹⁷. Он распорядился возвести укрепление в месте, называемом "У камня", чтобы было охраняемое убежище от разбойников, которые имели обыкновение спускаться с горы Мосор и переправлять награбленное в горы. Однако, стесненный множеством других свалившихся на него дел, он был вынужден прервать начатое строительство укрепления.
 

На второй год своего правления он затеял дело, достойное всяких похвал. Так как он был противником беспутства, то, прилагая неутомимые старания, он принялся изыскивать, каким образом он мог бы способствовать укрощению неистовой свирепости пиратов; и, пригласив некоторых граждан, он стал с ними втайне совещаться и убеждать их, чтобы они начали угодную Богу и людям войну с омишанами. И хотя он заметил, что некоторые не знают, как им поступить, и не выражают всем сердцем своего согласия, тем не менее он горел стремлением исполнить какое-либо богоугодное для своего времени дело, для чего он задумал разогнать врагов Божьих и подвергнуть их преследованиям. Он так страстно желал их гибели, что, будучи осмотрительным во всяком деле, он, как казалось многим, недостаточно обдуманно вступил в войну. Ведь в жажде войны он, полагаясь на Божью помощь, выступил прежде, чем у сплитчан были в нужном количестве подготовлены суда и вооружение.

Найдя подходящий повод для выступления против них, когда некий Толлен, внук Мальдука, разграбил сплитские поля, он стал открыто готовиться к войне. А поскольку [грабители] наотрез отказались уплатить деньги за этот разбой, то у сплитчан появилось законное основание для того, чтобы всем как один выступить против них³¹⁸.

Тогда подеста, будучи человеком острого ума, в течение некоторого времени действовал тайком, доискиваясь, нет ли возможности хитростью взять укрепление. Однако попытка устроить засаду оказалась безуспешной, так как ее раскрыла ночная стража укрепления; а потому они в открытую пошли на них войной. Так, снарядив имевшиеся у них суда, впрочем, не вполне годные для военных действий, они двинулись в путь и устремились к острову Брач³¹⁹. Когда был произведен подсчет морских сил, то сплитский отряд составил около тысячи двухсот воинов. Предоставили помощь и трогиряне, но довольно слабую и незначительную.

А в то время острова Хвар и Брач держали Прибислав и Осор, сыновья Мальдука из Омиша. Тогда подеста направил жителям островов послание, требуя, чтобы они немедленно перешли на их сторону, и те, презрев власть омишан, приняли господство Сплита³²⁰. Они прибыли с благодарностью в сердце и, поклявшись в полной своей покорности, передали, согласно распоряжению подесты, все находившееся на острове имущество омишан -- стада, табуны, посевы и все, чем они обладали. Сплитчане все это приняли и перевезли на материк; часть этого они направили на продажу в Апулию, а еще одну часть распорядились держать под охраной на указанном острове. Осор, бывший князем на этом острове, в то время отсутствовал; омишане же, тайком снарядив суда, незаметно подплыли к острову и напали на четыре баркузия³²¹ сплитчан, которые были отведены к другому ключевому пункту острова. Однако им не удалось захватить ни одного человека. Тогда подеста, оставив для охраны острова двух знатных мужей Лампредия и Стефана и передав в их распоряжение отряд из пятидесяти добрых парней из городского простонародья, со всем войском отступил к городу. Пополнив свои силы, он направился к вражеским виноградникам и стал подряд уничтожать их, вырубать плодовые деревья и разорять все посевы.

Однажды, когда уже смеркалось, не ведавший о войне Осор плыл от острова к Омишу на военном судне. А сплитчане, увидев и узнав его, быстро приготовились окружить и захватить его. Что и было сделано; при приближении Осора сплитчане со своими многочисленными судами внезапно вырываются из гавани и, работая веслами, рассыпаются по воде и окружают его со всех сторон, чтобы не дать возможности врагам ускольз I нуть. Осор же, окруженный множеством врагов, видя, что он не может уклониться в сторону, воодушевил все же своих, прорвался между судами сплитчан и поплыл дальше. Так что в то время, когда, как казалось, кольцо вокруг него сжимается и он уже схвачен, он, словно скользкий угорь, вырвался из рук и ушел. Глубоко опечаленные его бегством, сплитчане вернулись восвояси.

Тогда Осор, который был еще более дерзким, чем прочие братья, стал изо всех сил готовиться к противодействию и сопротивлению сплитчанам. Он призвал к себе по обычаю всех мужчин из своей родни, назначил им жалованье, и вместе со своими братьями, которые весьма разбогатели на пиратских делах, они оснастили все бывшие в их распоряжении либурны, по количеству и качеству превосходившие сплитские. Выйдя из Омиша, они начали тайно и явно, используя любые уловки, вредить сплитчанам.

Когда сплитчане поняли, что их враги отнюдь не умерили пламени своего беспутства, но были готовы изо всех сил досаждать им, они начали сожалеть о своем замысле, более всего упрекая подесту за то, что он неосмотрительно и необдуманно решил ввязаться в военные действия, прежде чем были соответствующим образом подготовлены суда и войска. Тогда Гарган, взвалив на себя бремя забот, стал строить всевозможные планы, обдумывая, как бы ему одолеть дерзких врагов. Он распорядился соорудить одну трирему³²² наподобие галеи, которая была быбыстрее и лучше других, и почти за двадцать дней она была построена и снаряжена. Но подесту особенно огорчило, когда он увидел, что гражданам не хочется затевать войну с врагами; и лишь с большим трудом он смог заставить их сесть на суда.

В ночь под праздник апостолов³²³ князь Осор подплыл со своими кораблями к острову Шолта³²⁴, и, в злобе продвигаясь по нему, они стали разорять все, что попадалось им на пути. Охрана острова вместе с крестьянами, разместившись в боевом порядке, некоторое время, как могла, оказывала сопротивление. Но так как в сравнении с врагами их было очень мало, они, опасаясь за собственную жизнь, оставили поле боя за врагами и ушли в более безопасные места. А омишане, видя, что путь им открыт, начали повсюду неистово набрасываться на добычу, нападать на крестьян, насиловать женщин, уничтожать посевы и творить всякие злодеяния. Подойдя к церкви блаженного Стефана, они разграбили все хозяйство и подожгли его. Ворвавшись в конце концов в церковь, они, как это в обычае у язычников, разрушили алтари и раскидали мощи, а затем, с нечестивой дерзостью осквернив злодейскими руками висевшую над алтарем саму евхаристию пресвятого тела, они сбросили ее на землю. И, яикуя, как после славной победы, они вернулись восвояси.

Но благословен Бог, который не дал остаться безнаказанным столь великому злодеянию. На третий день, пополнив свое военное снаряжение, они снова вышли из Омиша и направились к островам, чтобы овладеть ими. Среди ночи они сначала причалили к Врачу и, высадившись на берег, основательно приготовились к бою. Построившись с рассветом, они стали взбираться наверх с восточной стороны, и, когда все еще спали, они внезапно врывались в селения, хватая людей, грабя и поджигая дома.

Когда слух об этом несчастье разнесся по всему острову, у всех по телу пробежала ледяная дрожь. И тогда пятьдесят человек, оставленных охранять острова, мужественно приготовились к бою. Они призвали всех островитян прийти на помощь. А сами начали понемногу продвигаться вперед. И вот вдали в лощине показался один отряд, за которым следовала основная масса. Наши, наблюдая за ними сверху, остановились и начали решать, что делать, поскольку пришли лишь немногие островитяне. Враги же, видя горстку наших, казалось, дрожавших от страха, уверились, что они не дерзнут вступить с ними в бой, и, полагая, что те обратятся в бегство после первой же атаки, они, сбившись в кучу, разом с криками напали на наших. Нашим казалось безрассудным сражаться меньшинством против большинства, однако они считали, что было бы позорным и бесславным отступать без боя, испугавшись одного вида [врагов]. Пока они колебались и обсуждали с разных сторон нужное решение, враги подходили все ближе и ближе.

Но тут в их сердцах разгорелся дух отваги, и один из них, по имени Стефан, стоявший во главе этих пятидесяти, в сильном воодушевлении

воскликнул: "Эй, люди, разве вы не знаете, что у нас есть законная причина для войны? Не забыли ли вы, что идущие на нас -- это ненавистные Богу и людям пираты? Разве весь христианский мир не предал их анафеме и не проклял их? Нас защитит наш Бог и правда, их погубит их неправедность. Так что не бойтесь, держитесь мужественно, стойте крепко, ибо Бог даст победу над врагами своими". Ободренные этим зовом, все решили вверить себя Богу и святому Домнию. И, построившись, стали смело наступать на врагов. Как только передние шеренги уже почти сошлись, Стефан закричал: "Отомсти, Господи, за кровь рабов твоих, пролитую этими псами". Тогда с обеих сторон стали с громкими криками пускать стрелы и дротики. А когда они схватились в рукопашном бою и пошли в ход мечи и кинжалы, с обеих сторон возникло небольшое замешательство. И тут ряды омишан, словно пораженные ударом с неба, были вдруг прорваны. И хотя немногие из них были ранены и убиты, они неожиданно повернули назад и в ужасе, как безумные, обратились в бегство.

А наши люди из победоносного отряда, возблагодарив Бога, поражающего нечестивых и спасающего верующих в него, без устали разили с тыла бегущих, связывали пленных, забирали оружие. Но так как их было мало, они не могли повсюду угнаться за мечущимися врагами. Все же они преследовали их до кормы их бирем. Наткнулись они и на князя Осора, когда он, изнемогая под тяжестью оружия, с изувеченными руками пробирался к морю. Узнав его, они сразу его окружили. И когда один из них, выхватив меч, занес его над головой Осора, Лампредий, закрыв его своим телом, не позволил его убить; но, приведя к спуску, они посадили его, плененного и связанного, под стражу. Они захватили также многих известных врагов и всех их, заключив под стражу, оставили до решения подесты.

Те, кому удалось добраться до моря, дрожа от страха, в тревоге отплыли от берега, и с малым количеством гребцов еле дотащились до дома. А на следующий день наши отправились разыскивать тех, кому удалось спрятаться, чтобы захватить их. И тут они обнаружили многих из лучших вояк, которые лежали бездыханными среди терновника безо всяких следов ранений. Это было как чудо, что они пали, сраженные не рукой человеческой, а собственным беспутством. Но даже и кое-кто из тех, что нашли спасение на кораблях, испустили дух прежде, чем пристали к берегу. Из наших же не погиб никто. Когда были отправлены в город гонцы сообщить о триумфальной победе, то Гарган не поверил радостной вести, поражаясь, как могло случиться, что горстка людей, не особенно опытных в военном искусстве, смогла одолеть этот сброд, опьяненный частыми кровавыми побоищами и не привыкший в пылу сражений считаться с опасностью смерти. Когда, наконец, они поверили, что пришла радостная победа, то в бурном ликовании быстро снарядили либурны и поплыли к острову.

Одновременно они выслали гонцов и распорядились доставить всех пленных к морю. Когда же князь Осор с остальными главарями предстал перед подестой, Гарган начал глумиться над ним, говоря: "Ну что, князь Осор, где же твоя высокомерная спесь? Где величайшая власть? Вот до чего докатился ты, считавший, что ни у императоров, ни у королей нет могущества, равного твоему! Знай же, что Божья справедливость сильнее людского безрассудства". С этими словами он приказал всех их с привязанными за спиной к бревну руками посадить на корабли, и в таком виде они предстали в городе. И тотчас после их прибытия подеста распорядился всех пленников развести по тюрьмам и заковать их ноги в кандалы; к ним была приставлена стража, а комита и главарей, закованных в железные кандалы, он распорядился строжайшим образом содержать под стражей в подвалах своего дворца. Поначалу он обращался с ними довольно мягко, ожидая, что, может, смягчатся их сердца и они доверятся ему. Но когда он увидел, что они закоснели в своей злобе настолько, что их невозможно повернуть к хорошим условиям мира и заключению соглашения, он начал изнурять их тюремной грязью, морить голодом, а некоторых и истязать побоями. И таким образом он вынудил их заплатить немало денег.

Тогда они начали вести разговоры о мире. Князь обещал, что все пиратские корабли будут переданы в руки подесты и что они никогда не будут строить других для новых разбоев. Но так как подобное соглашение со сплитчанами омишанам было неугодно, они немедленно прервали переговоры, настолько невозможным представлялось им полностью отказаться от привычного беспутства. Однако подеста желал освободить их не иначе, как выбив из их рук тот меч, которым они обыкновенно разили ни в чем не повинных людей. Подеста, разумеется, всем сердцем стремился искоренить чуму пиратского безумия, полагая, что он совершил бы великое богоугодное дело, если бы смог положить конец такому преступлению. Он склонял их к праведной жизни то ласковыми словами, то угрозами. Но они, люди злокозненного ума, искусно притворяясь, отклоняли советы подесты, предпочитая под страхом наказания служить дьяволу, чем жить по Богу, праведно и тихо. И так, прибегая к разным лукавым обещаниям, они десять месяцев провели в тюрьме.

Но в конце концов братья князя вместе с другими [родственниками], видя, что они смогут вызволить своих пленников из рук подесты, только если передадут сплитчанам корабли и полностью откажутся от нападений, согласились тогда на все и отправили в Сплит шесть имевшихся у них крупных судов и несколько захваченных ими когда-то малых. Они также приняли условие никогда больше не выходить на грабеж, связав себя клятвой и торжественно поручившись, что если они когда-нибудь нарушат ее, они выплатят сплитчанам две тысячи иперперов, и что, конечно же, они прежде всего будут воздерживаться от нападений на сплитчан, венецианцев и анконцев; а императору они предоставили заложников в знак того, что никогда не будут наносить вреда в пределах всего королевства Апулии. Они поклялись также соблюдать этот мирный договор в отношении всех друзей и союзников сплитчан. И с тем все их пленники были отпущены на свободу.

На пятый год царствования Белы, сына короля Венгрии Андрея, и на второй год правления Гаргана губительный народ татар приблизился к землям Венгрии³²⁶. А ведь тому уже было много лет, как слух об этом народе и ужас перед ним распространились по всему свету. Они прошли от восточных стран до границ рутенов³²⁷, разоряя земли, которые они пересекали. Но благодаря сильному сопротивлению рутенов они не смогли продвинуться дальше; действительно, у них было множество сражений с народами рутенов и много крови было пролито с той и другой стороны, но они были далеко отогнаны рутенами. Поэтому, свернув в сторону, они с боями прошли по всем северным землям и оставались там двадцать лет, если не дольше. А потом, пополнив свои воинские соединения прежде всего за счет племен куманов и многих других покоренных ими народов, они снова повернули против рутенов. Сначала они окружили и осадили один очень большой город христиан по имени Суздаль и после долгой осады не столько силой, сколько коварством взяли его и разрушили³²⁸, а самого короля по имени Георгий они предали смерти вместе с огромным множеством его народа³²⁹. Двинувшись оттуда по направлению к Венгрии, они разоряли все на своем пути.

В то время, а именно в 1241 год от воплощения, 6 октября в воскресный день снова произошло солнечное затмение³³⁰, и весь свет померк, всех объял сильный ужас, как и во время того затмения, которое произошло три года назад, о чем мы упоминали выше.

Итак, когда весть о пагубном нашествии татарского народа дошла до венгров, она была принята ими за шутку или бессмысленный вздор -- то ли потому, что такие разговоры они часто слышали беспричинно³³¹, то ли оттого, что полагались на силу войска своего королевства³³². Да и расслабились они от долгого мира, отвыкли от тяжести оружия; находя удовольствие лишь в плотских радостях, они закоснели в бездействии и лени. Ведь венгерская земля, щедрая всяким добром и плодородная, давала возможность своим сынам благодаря достатку наслаждаться неумеренной роскошью. Какое же другое стремление владело молодежью, кроме как расчесывать длинные волосы, холить свою кожу, менять наружность мужчины на женское обличье? Целые дни они проводили в изысканных застольях и приятных развлечениях. С трудом они просыпались в третьем часу дня. Проводя всю свою жизнь вместе с женщинами в солнечных лесах и восхитительных лугах, они не могли представить себе грома сражений, и ежедневно они предавались не серьезным делам, а пустякам. Впрочем, более здравомыслящие, обеспокоенные роковыми вестями, опасались нападения губительного народа. Поэтому они беспокоили короля и вельмож многократными призывами, чтобы те приняли меры предосторожности против великого несчастья, чтобы нападение нечестивого народа не было внезапным и чтобы он не принес беспечным людям больших страданий.

И наконец-то король, подталкиваемый этими призывами, выступил к границам своего королевства, дошел до гор, которые располагаются между Рутенией и Венгрией и далее до границ пелонов³³³. Оттуда он объехал и осмотрел все ненадежные подступы к стране и распорядился устроить длинные заграждения, вырубив мощные леса и завалив срубленными деревьями все места, которые казались легко проходимыми. А по возвращении он распорядился собрать всех князей, всех баронов и вельмож своего королевства, и все лучшие силы венгерского войска он сосредоточил в одном месте. Прибыл и его брат король Коломан³³⁴ со всеми своими силами.

Явились и пресулы Венгрии, которые, не довольствуясь скромным количеством челяди сообразно церковной сдержанности, везли несметные богатства, а впереди вели большие военные отряды. Прибыли архиепископы Матфей Эстергомский³³⁵ и Хугрин Калочский, оба со своими суффраганами; за ними следовало великое множество прелатов и монахов, которые стекались к королевскому военному лагерю, как овцы на заклание. Тогда они начали обдумывать общий план действий, потратив немало дней на рассуждения о том, как бы разумнее встретить приближающихся татар. Но так как разные люди имели разные мнения, то они и не пожелали прийти к какому-либо единодушному решению. Одни, скованные безмерным страхом, говорили, что нужно временно отступить и не вступать с ними в бой, поскольку это -- варвары, от которых нет надежды на спасение и.которые завоевывают мир не из жажды власти, а из страсти к наживе. Другие по глупому легкомыслию беспечно говорили: "При виде нашей многочисленной армии они тут же обратятся в бегство". Вот так те, кому была уготовлена скорая погибель, не смогли прийти к единому решению.

И тут, пока они медлили с решением и попусту тянули время, к королю прискакал нежданный гонец с верным известием о том, что неисчислимое множество татарского народа уже пересекло границы королевства и находится поблизости. Тогда, покинув собрание, король и королевская знать начали готовить оружие, назначать командиров соединений, сзывать многочисленное войско. И, выступив от окрестностей Эстергома, они переправились через Дунай и направились в сторону Пешта, являвшегося большим поселением.

Вот так почти уже на исходе Четыредесятницы, прямо перед Пасхой³³⁶ великое множество татарского войска вторглось в королевство Венгрия³³⁷. У них было сорок тысяч воинов, вооруженных секирами, которые шли впереди войска, валя лес, прокладывая дороги и устраняя с пути все препятствия. Поэтому они преодолели завалы, сооруженные по приказу короля, с такой легкостью, как если бы они были возведены не из груды мощных елей и дубов, а сложены из тонких соломинок; в короткое время они были раскиданы и сожжены, так что пройти их не представляло никакого труда. Когда же они встретились с первыми жителями страны, то поначалу не выказали всей своей свирепой жестокости и, разъезжая по деревням и забирая добычу, не устраивали больших избиений. Во главе этого войска были два брата, старшего из которых звали Бат, а младшего -- Кайдан³³⁸. Они выслали вперед конный отряд, который, приблизившись к лагерю венгров и дразня их частыми вылазками, подстрекал к бою, желая испытать, хватит ли у венгров духа драться с ними. Что же касается венгерского короля, то он отдает приказ отборным воинам выйти им навстречу.

Построившись и удачно расположившись, они выступили против них в полном вооружении и строгом порядке. Но отряды татар, не дожидаясь рукопашного боя и, как у них водится, забросав врагов стрелами, поспешно бросились бежать. Тогда король со всем своим войском, почти по пятам преследуя бегущих, подошел к реке Тисе; переправившись через нее и уже ликуя так, будто бы вражеские полчища уже изгнаны из страны, они дошли до другой реки, которая называется Соло³³⁹. А все множество татар встало лагерем за этой рекой в скрытом среди густых лесов месте, откуда венграм они были видны не полностью, а только частью. Венгры же, видя, что вражеские отряды ушли за реку, встали лагерем перед рекой. Тогда король распорядился поставить палатки не далеко друг от друга, а как можно теснее. Расставив таким образом повозки и щиты по кругу наподобие лагерных укреплений, все они разместились словно в очень тесном загоне, как бы прикрывая себя со всех сторон повозками и щитами. И палатки оказались нагромождены, а их веревки были настолько переплетены и перевиты, что совершенно опутали всю дорогу, так что передвигаться но лагерю стало невозможно, и все они были как будто связаны. Венгры полагали, что находятся в укрепленном месте, однако оно явилось главной причиной их поражения.

Тогда Бат, старший предводитель татарского войска, взобравшись на холм, внимательно осмотрел расположение войска венгров и, вернувшись к своим, сказал: "Друзья, мы не должны терять бодрости духа: пусть этих людей великое множество, но они не смогут вырваться из наших рук, поскольку ими управляют беспечно и бестолково. Я ведь видел, что они, как стадо без пастыря, заперты словно в тесном загоне". И тут он приказал всем своим отрядам, построенным в их обычном порядке, в ту же ночь атаковать мост, соединявший берега реки и находившийся недалеко от лагеря венгров.

Однако один перебежчик из рутенов перешел на сторону короля и сказал: "Этой ночью к вам переправятся татары, поэтому будьте настороже, чтобы они внезапно и неожиданно не набросились на вас". Тогда король Коломан со всем своим войском выступил из лагеря; за ним последовал со своей колонной архиепископ Хугрин, который, конечно, и сам был мужем воинственным и смелым, всегда готовым к бою. В полночь они подошли к указанному мосту. Тут какая-то часть врагов уже перешла через него; завидев их, венгры тотчас напали на них и, мужественно сражаясь, очень многих положили, а других, прорывавшихся назад к мосту, сбросили в реку. Поставив стражу у начала моста, они в бурном ликовании вернулись к своим. Так что весьма обрадованные победным исходом, венгры уже почувствовали себя победителями и, сняв оружие, беззаботно проспали всю ночь. Татары же, поставив на своем конце моста семь осадных орудий, отогнали венгерскую стражу, кидая в нее огромные камни и пуская стрелы. Прогнав таким образом стражу, они свободно и беспрепятственно переправились через реку -- одни по мосту, а другие вброд. И вот, когда совсем рассвело, взору открылось поле, наводненное великим множеством татар. Часовые же, добежав до лагеря и крича что есть мочи с трудом смогли поднять спавших безмятежным сном. Разбуженные, наконец, печальной вестью, они не торопились, как того требовала минута великой опасности, схватить оружие, вскочить на коней и выступить против врагов; но, не спеша поднявшись с ложа, они норовили по своему обыкновению причесать волосы, пришить рукава³⁴⁰, умыться и не особенно стремились ввязываться в сражение. Однако король Коломан, архиепископ Хугрин и один магистр воинства тамплиеров, как и подобало отважным людям, не предавались, как прочие,

безмятежному сну, но всю ночь не смыкали глаз и были начеку, и как только они услышали крики, сразу же бросились из лагеря. А затем, надев на себя воинские доспехи и построившись клином, они смело бросились на вражеские ряды и какое-то время с большой храбростью бились с ними³⁴¹. Но так как их было ничтожно мало в сравнении с бесчисленным множеством татар, которые, словно саранча, постоянно возникали из земли, то они, потеряв многих своих товарищей, вернулись в лагерь.

И Хугрин, будучи человеком безупречной смелости и бесстрашия, возвысив голос, стал бранить короля за беспечность, а всех баронов Венгрии обвинять в праздности и косности, в том, что в столь опасной ситуации они и о своей жизни не подумали, и не позаботились о спасении всего королевства. В результате некоторые решились отправиться с ними, а другие, пораженные внезапным страхом, словно обезумевшие, не знали, какой стороны держаться и куда благоразумнее направиться. И так трое упомянутых предводителей, не медля, еще раз вышли [из лагеря] и вступили в бой с врагами. И именно Хугрин с такой отвагой устремился в самую гущу врагов, что те с громкими криками бежали, как от ударов молнии. Подобным образом и Коломан, и тамплиер со своими соратниками-латинянами истребили много врагов. Когда тяжело раненные Коломан и архиепископ не могли более сдерживать напор толпы, они еле выбрались к своим. А магистр тамплиер погиб со всем отрядом латинян; многие из венгров тоже пали в этом бою.

И вот приблизительно во втором часу дня все многочисленное татарское полчище словно в хороводе окружило весь лагерь венгров. Одни, натянув луки, стали со всех сторон пускать стрелы, другие спешили поджечь лагерь по кругу. А венгры, видя, что они отовсюду окружены вражескими отрядами, лишились рассудка и благоразумия и уже совершенно не понимали, ни как развернуть свои порядки, ни как поднять всех на сражение, но, оглушенные столь великим несчастьем, метались по кругу, как овцы в загоне, ищущие спасения от волчьих зубов. Враги же, рассеявшись повсюду, не переставали метать копья и стрелы. Несчастная толпа венгров, отчаявшись найти спасительное решение, не представляла, что делать. Никто не желал советоваться с другими, но каждый волновался только о себе, будучи не в силах заботиться об общем спасении. Они не защищались оружием от ливня стрел и копий, но, подставив спины, сплошь валились под этими ударами, как обычно падают желуди с сотрясаемого дуба. И так как всякая надежда на спасение угасла, а смерть, казалось, растекается по лагерю перед всеобщим изумленным взором, король и князья, бросив знамена, обращаются в бегство.

Тогда оставшиеся воины, с одной стороны, напуганные повальной смертью, а с другой -- объятые ужасом перед окружившим их всепожирающим пламенем, всей душой стремились только к бегству. Но в то время как они надеются в бегстве найти спасение от великого бедствия, тут-то они и наталкиваются на другое зло, ими же устроенное и близко им знакомое. Так как подступы к лагерю из-за перепутавшихся веревок и нагроможденных палаток оказались весьма рискованно перекрыты, то при поспешном бегстве одни напирали на других, и потери от давки, устроенной своими же руками, казалось, были не меньше тех, которые учинили враги своими стрелами. Татары же, видя, что войско венгров обратилось в бегство, как бы открыли им некий проход и позволили выйти, но не нападали на них, а следовали за ними с обеих сторон, не давая сворачивать ни туда, ни сюда. А вдоль дорог валялись вещи несчастных, золотые и серебряные сосуды, багряные одеяния и дорогое оружие. Но татары в своей неслыханной жестокости, нисколько не заботясь о военной добыче, ни во что не ставя награбленное ценное добро, стремились только к уничтожению людей. И когда они увидели, что те уже измучены трудной дорогой, их руки не могут держать оружия, а их ослабевшие ноги не в состоянии бежать дальше, тогда они начали со всех сторон поражать их копьями, рубить мечами, не щадя никого, но зверски уничтожая всех. Как осенние листья, они падали направо и налево; по всему пути валялись тела несчастных, стремительным потоком лилась кровь; бедная родина, обагренная кровью своих сынов, алела от края и до края. Тогда жалкие остатки войска, которыми еще не насытился татарский меч, были прижаты к какому-то болоту, и другой дороги для выхода не оказалось; под напором татар туда попало множество венгров и почти все они были поглощены водой и илом и погибли. Там погиб и тот прославленный муж Хугрин, там же приняли смерть епископы Матвей Эстергомский и Григорий Дьерский³⁴² и великое множество прелатов и клириков.

О Господи Боже, почему ты обрек на столь жестокую кончину, осудил на столь ничтожное погребение облеченных церковным саном, назначенных для служения тебе? Поистине многие приговоры твои непостижимы. Несчастные страдальцы, насколько больше они могли бы помочь себе и своему народу добрыми делами и горячими молитвами, вознося их в святых храмах к твоему грозному величию, чем ночуя в лагере мирян, препоясавшись материальным оружием.

Вот так священники сделались тем же, что и народ³⁴³, один отряд объединил их в сражении, и общая гибель стала для них наказанием. Тогда если кто и смог выбраться из этого омута, не имел никакой надежды избежать смерти от меча, потому что вся земля, как от саранчи, кишела вражескими полчищами, которым было чуждо всякое чувство милосердия, чтобы пощадить поверженных, пожалеть пленных, отпустить изнемогших, но которые, как дикие звери, жаждали только человеческой крови. Тогда все дороги, все тропинки были завалены трупами.

И вот миновал первый день всеобщего истребления, за которым последовали другие с еще более мрачными предвестиями. Так с наступлением вечера, когда татары были уже утомлены и отправились отдыхать, жаждущим бегства не открылось свободного прохода. Куда бы они ни сворачивали в полной темноте, они натыкались на тела несчастных, еще дышавших или стонавших от ран, но большей частью неподвижных, спавших вечным сном, раздувшихся, как кожаные мехи. В первую ночь ужас охватывал при виде такого количества мертвых, валявшихся всюду, словно бревна или камни. Но в последующие дни ужасные картины стали привычны, и страх уступил воле к спасению. Так что иные, не отваживаясь бежать при свете дня, мазали себя кровью убитых, прятались среди трупов и таким образом находили у мертвых надежную защиту. А что мне рассказать о чудовищной жестокости, с которой каждый день они терзали города и села? Согнав толпу кротких женщин, стариков и детей, они приказывали им сесть в один ряд, и, чтобы одежды не запачкались кровью и не утомлялись палачи, они сначала стаскивали со всех одеяния, и тогда присланные палачи, поднимая каждому руку, с легкостью вонзали оружие в сердце и уничтожали всех. Более того, татарские женщины, вооруженные на мужской манер, как мужчины, отважно бросались в бой, причем с особой жестокостью они издевались над пленными женщинами. Если они замечали женщин с более привлекательными лицами, которые хоть в какой-то мере могли вызвать у них чувство ревности, они немедленно умерщвляли их ударом меча, если же они видели пригодных к рабскому труду, то отрезали им носы и с обезображенными лицами отдавали исполнять обязанности рабынь. Даже пленных детей они подзывали к себе и устраивали такую забаву: сначала они заставляли их усесться в ряд, а затем, позвав своих детей, давали каждому по увесистой дубинке и приказывали бить ими по головам несчастных малышей, а сами сидели и безжалостно наблюдали, громко смеясь и хваля того, кто был более меток и кто одним ударом мог разбить череп и убить ребенка. Куда уж дальше? У них не было никакого почтения к женщинам, любви к детям, сострадания к старости; с одинаковой жестокостью уничтожая весь род человеческий, они казались не людьми, а демонами. Когда они подходили к обителям монахов, навстречу им, как бы выказывая должное почтение победителям, выступал собор клириков, облаченных в священные одежды, распевающих гимны и славословия, с дарами и подношениями, чтобы вызвать их сострадание к себе. Но те, совершенно лишенные милосердия и человеколюбия, презирая религиозное послушание и насмехаясь над их благочестивой простотой, обнажали мечи и без всякой жалости рубили им головы. А затем, вламываясь в ворота, все разоряли, поджигая постройки, оскверняя церкви; они разрушали алтари, раскидывали мощи, из священных облачений делали ленты для своих наложниц и жен.

Что же до короля Белы, то он с Божьей помощью, едва избежав гибели, с немногими людьми ушел в Австрию³⁴⁴. А его брат король Коломан направился к большому селению под названием Пешт, расположенному на противоположном берегу Дуная; в это место, прослышав о неудачном исходе войны и узнав о гибели всего войска, сбежалось великое множество венгров и лдодей из других, обитавших по обоим берегам Дуная народов, поскольку они возлагали надежду на массу собравшегося тут простого народа -- пришлого и местного. Но король Коломан отговаривал тех, кто лелеял дерзновенные замыслы и считал, что они в состоянии противостоять небесному мечу. Он советовал им лучше пойти в другие места в поисках надежного укрытия для своего спасения. Но так как они не приняли спасительного совета, король Коломан отделился от них и ушел за реку Драву, где было место его постоянного пребывания.

А толпы простого народа с присущим им безмерным упорством стали укреплять местность, возводить вал, делать насыпь, плести ивовые щиты и в суете делать всяческие приготовления. И вот, прежде чем главные работы были выполнены наполовину, внезапно появились татары, и страх и малодушие охватили всех венгров. Тогда свирепые предводители [татар] как хищные волки, ненасытность которых разжигается неутолимым голодом и которые обычно с вожделением смотрят на овчарни, выглядывая добычу, так и эти, подчинясь звериной натуре, осматривают все селение дикими глазами, раскидывая необузданным умом, выманить ли венгров наружу или, ворвавшись к ним, одолеть в сражении мечом. В результате, став лагерем вокруг этого селения, отряды татар со всех сторон пошли на него в наступление, с ожесточением забрасывая его стрелами и меча в центр его тучи копий. Венгры, затеяв неудачный мятеж, со своей стороны пытались изо всех сил защищаться, используя баллисты и луки, выпуская на боевые порядки врагов огромное количество копий, бросая множество камней из камнеметных машин. Но пущенные прямо в цель смертоносные татарские стрелы разили наверняка. И не было такого панциря, щита или шлема, который не был бы пробит ударом татарской руки. И вот однажды, когда бой длился уже два или три дня и достойный жалости народ уже понес огромные потери, несчастные ослабевшими руками не оказывали никакого сопротивления, а местность не была в достаточной мере защищена, татары предприняли стремительное наступление, и в дальнейшем уже не было ни стычек, ни какого-либо противодействия. Тогда несчастных стали истязать с такой яростью и неистовством, что это не поддается описанию. Поистине вся эта зараза затопила Пешт³⁴⁵. Именно там меч Божеского возмездия более всего обагрился кровью христиан. Так что когда туда вступили татары, что еще оставалось несчастному народу, как не сложить руки, стать на колени, подставить шею мечу. Но жестокое варварство не насытилось морем пролитой крови; страсть к убийству не иссякла. Во время резни стоял такой треск, будто множество топоров валило на землю мощные дубовые леса. К небу возносился стон и вопль рыдающих женщин, крики детей, которые все время видели своими глазами, как беспощадно распространяется смерть. Тогда не было времени ни для проведения похоронных церемоний, ни для оплакивания смерти близких, ни для совершения погребальных обрядов. Грозившее всем уничтожение заставляло каждого горестно оплакивать не других, а собственную кончину. Ведь смертоносный меч разил мужей, жен, стариков и детей. Кто смог бы описать этот печальнейший из дней? Кто в состоянии пересчитать стольких погибших? Ведь в течение одного дня на небольшом клочке земли свирепая смерть поглотила больше ста тысяч человек. О, сколь же жестоки сердца поганого народа, который без всякого чувства сострадания наблюдал за тем, как воды Дуная обагрялись человеческой кровью.

После того как их жестокость, казалось, насытилась совершенными убийствами, они, вышедши из селения, подожгли его со всех сторон, и тотчас на виду у врагов его поглотило ненасытное пламя. Одна часть несчастного народа с женами и детьми бежала в обитель проповедников, полагая, что величайшая опасность не настигнет укрывшихся за толщей стен. Но стена обители нисколько не защитила тех, кому было отказано в Божеской помощи. И в самом деле, когда подошли татары и всей мощью навалились на обитель, всех ожидала погибель, и в огне устроенного ими пожара самым ужасным образом было уничтожено почти десять тысяч человек вместе с обителью и всем добром. Свидетельством такой великой и страшной резни является множество непогребенных костей, которые, собранные в большие кучи, представляют для видевших их чудовищное зрелище.

Тем временем татарские полчища, опустошив всю Трансильванию и выгнав венгров из задунайских земель, расположились в тех местах, собираясь остаться там на все лето и зиму. А чтобы устрашить тех, кто обитал на другой стороне Дуная, они сложили на берегу реки многие кучи из несметного количества собранных тел. А некоторые из них, насадив на копья детей, как рыб на вертел, носили их по берегам реки. Они уже не знали ни счета, ни меры захваченной добычи. Кто сосчитал бы бесконечное множество коней и других животных, или богатств и сокровищ или несметную военную добычу, которой радовались разжившиеся ею враги? Сколько же было пленников, мужчин и женщин, юношей и девушек, которых они держали под строгой охраной, принуждая к разным рабским повинностям?

Тогда из-за столь тяжелого несчастья, свалившегося на христиан, один монах был охвачен безмерной скорбью, дивясь и томясь горячим желанием постичь причину того, почему всемогущий Бог позволил мечу язычников разорить венгерскую землю, когда там и вера католическая процветала и церковь пребывала в силе и благоденствии; и как-то ночью ему было видение и он услышал голос : "Не удивляйся, брат, и приговор Божий пусть не кажется тебе несправедливым, потому что, хотя милосердие Божее и выдержало многие преступления этого народа, но Бог никак не смог стерпеть нечестивого распутства трех епископов". Но о ком именно это было сказано, мне достоверно не известно³⁴⁶.

В это время прибыл со всей своей семьей и задержался у Загреба вернувшийся из Австрии король Бела³⁴⁷. И вокруг него собрались все те, кто смог избежать татарского меча, и они оставались там все лето в ожидании исхода событий.
 

Теперь я немного расскажу о свойствах и облике этого народа по тому, как я смог узнать об этом от тех, кто с особым вниманием исследовал этот предмет.

Их страна расположена в той части света, где восток соединяется с севером³⁴⁸, и упомянутые племена на своем родном языке называют себя монголами³⁴⁹. Доносят, однако, что расположена она по соседству с далекой Индией и король их зовется Цекаркан³⁵⁰. Когда он вел войну с одним соседним королем, который обесчестил и убил его сестру, то победил его и уничтожил; а его сына, бежавшего к другому королю, стал преследовать и, сразившись с ним, уничтожил его вместе с тем, который готовил ему убежище и помощь в своем королевстве. Он вторгся с оружием и в третье королевство и после многих сражений возвратился с победой домой³⁵¹. Видя, что судьба приносит ему удачу во всех войнах, он стал крайне чванливым и высокомерным. И, полагая, что в целом свете нет народа или страны, которые могли бы противиться его власти, он задумал получить от всех народов трофеи славы. Он желал доказать всему миру великую силу своей власти, доверясь бесовским пророчествам, к которым он имел обыкновение обращаться. И потому, призвав двух

своих сыновей, Бата и Кайдана, он предоставил им лучшую часть своего войска, наказав им выступить для завоевания провинций всего мира. И, таким образом, они выступили и почти за тридцать лет прошли по всем восточным и северным странам, пока не дошли до земли рутенов и не спустились, наконец, к Венгрии.

Название же татары не является собственным именем народа, но они зовутся так по названию какой-то реки, которая протекает в их краях; или же, как считают некоторые, "тартар" означает "множество". Но хотя и было их огромное множество, однако в упомянутом сражении, как говорят, у венгров войск было больше. Но нет в мире народа, который был бы так искусен в военном деле, который бы так же мог побеждать врагов будь то стойкостью или военной хитростью, особенно в сражениях на открытой местности. Кроме того, они не связаны ни христианским, ни иудейским, ни сарацинским законом, а потому им не ведома справедливость и не соблюдают они верности клятве. Вопреки обычаю всех народов они не принимают и не посылают посольств ни в отношении войны, ни в отношении мира. Внешним видом они вызывают ужас, у них короткие ноги, но широкая грудь, лица у них круглые, белокожие и безбородые, с изогнутыми ноздрями и узкими, широко поставленными глазами. Доспехи их представляют собой некое одеяние из кусков воловьих кож, составленных наподобие металлических пластинок, однако они непробиваемы и очень надежны. Шлемы у них и железные и кожаные, мечи -- серповидные, а колчаны и луки прикреплены по-военному к поясу. Их стрелы длиннее наших на четыре пальца, с железными, костяными и роговыми сильно заостренными наконечниками. Основание стрел настолько узкое, что едва ли подходит к тетиве наших луков. Знамена у них небольшие с полосами черного и белого цвета с шерстяным помпоном на верху. Лошади у них малорослые, но сильные, легко переносящие голод и трудности, ездят они на них верхом на крестьянский, манер; по скалам и камням они передвигаются без железных подков как дикие козы. А после трехдневной непрерывной работы они довольствуются скромным кормом из соломы.

Равным образом и люди почти не заботятся о запасах еды, кормясь исключительно грабежами. К хлебу они испытывают отвращение и употребляют в пищу без разбора мясо чистых и нечистых животных и пьют кислое молоко с конской кровью. У них имеется великое множество воинов из разных покоренных ими в войнах народов, прежде всего куманов, которых они насильно заставляют сражаться. Если же они видят, что кто-либо из них немного страшится и не бросается в исступлении навстречу гибели, они немедленно отрубают ему голову. Сами татары неохотно подвергают свою жизнь опасности, но если кого-либо из них

настигнет смерть в бою, они тут же хватают его и, перенеся в укромное место, зарывают в землю, заравнивая могильный холм и утрамбовывая это место копытами лошадей, чтобы не было заметно следов погребения. Почти ни одна из быстрых рек не является для них препятствием, через которое они не могли бы переправиться верхом на лошадях. Но если они натыкаются на какую-либо непреодолимую водную преграду, они сразу же сплетают из прутьев корзины наподобие лембов³⁵²; покрыв их сырыми кожами животных и нагрузив их снаряжением, они садятся в них и переправляются безбоязненно. Они пользуются войлочными и сделанными из кожи палатками. Лошади у них настолько хорошо приручены, что сколько бы их у одного человека ни было, все они бегут за ним, как собаки. И как много ни собралось бы людей, они, как немые, не проронят почти не звука, но и ходят молча и молча сражаются³⁵³.

Итак, после краткого рассказа об этом вернемся к основной теме. Когда в конце концов над венгерским народом была одержана победа и слух о величайшем несчастье быстро разнесся повсюду, почти весь мир содрогнулся, и все провинции охватил такой страх, что, казалось, ни одна из них не сможет избежать нечестивых рук. Говорят, сам римский император Фридрих³⁵⁴ думал не о сопротивлении, а о том, как бы ему укрыться. Тогда многие ученые люди, изучавшие древние писания, заключали, главным образом из слов Мефодия мученика, что это и есть те народы, которые должны явиться перед пришествием Антихриста³⁵⁵. Тогда начали укреплять города и замки, волнуясь, что они хотят пройти до Рима, опустошая все на своем пути.

А король Бела, опасаясь, как бы татары, перейдя Дунай, полностью не разорили остальную часть королевства, послал в город Альбу взять мощи блаженного короля Стефана³⁵⁶, а также многие церковные ценности, и переправил все это со своей женой -- госпожой Марией и маленьким сыном Стефаном, тогда еще двухлетним младенцем³⁵⁷, в приморские края, прося и наказывая сплитчанам взять все это на хранение, а королеву с сыном принять под свою верную защиту. Но госпожа королева по прибытии, поддавшись на уговоры некоторых соперников сплитчан, не пожелала посетить Сплит, а забрала все королевские сокровища и разместилась в крепости Клис. Вместе с ней пришли также многие знатные дамы, у которых татары убили их мужей. Подеста же Гарган и сплитские нобили не раз приходили к госпоже и настоятельно просили ее, смирив свой гнев, удостоить город своим пребыванием, но королева отказалась. И все же, оказывая ей многочисленные почести, они часто являлись к ее двору с дарами и приношениями.

Тем временем король Коломан из мира сего блаженно переселился к Господу. Был он человеком, более склонным к благочестию и религиозности, чем к управлению государственными делами. Похоронили его в обители братьев-проповедников у Чазмы³⁵⁸ в укромном мавзолее, поскольку татары -- этот нечестивейший народ -- злодейскими руками оскверняли могилы христиан, прежде всего наиболее знатных, и раскидывали их кости.
 

По прошествии января³⁵⁹ зимняя стужа лютовала более обыкновенного, и все русла рек, покрывшись от холода льдом, открыли прямой путь врагам. Тогда кровожадный вождь Кайдан с частью войска выступил в погоню за королем. А наступал он огромными полчищами, сметая все на своем пути. Так, спалив вначале Будалию³⁶⁰, он подошел к Эстергому и начал всеми силами атаковать это селение и, захватив его без особого труда, поджег и всех находившихся в нем истребил мечом; добычи же ему досталось немного, так как венгры все свое имущество свезли в горное укрепление. Пройдя оттуда напрямик к городу Альбе, он сразу же сжег дотла все жилые дома предместья; осаждая город в течение нескольких дней, он постоянно штурмовал его, чтобы завладеть им, но так как место это было достаточно защищено множеством разлитых вокруг болот и обороняли его отборные отряды латинян с помощью установленных со всех сторон машин, то нечестивый предводитель, обманутый в своих надеждах, после тщетных попыток отступил. Он спешил настичь короля, поэтому на своем пути он не мог производить значительных опустошений, и, как от летнего града, пострадали только те места, через которые они прошли.

Но прежде чем они переправились через воды реки Дравы, король, предчувствуя их появление, со всей своей свитой спустился к морю, покинув стоянки в загребских землях. Тогда разные люди в поисках отдаленных убежищ рассеялись по всем приморским городам, которые казались им наиболее надежными укрытиями. Король же и весь цвет оставшейся части венгров прибыли в сплитские земли. В королевской свите состояли многие церковные прелаты, многочисленные вельможи и бароны, а количество прочего простого народа обоего пола и всякого возраста почти не поддавалось исчислению. Когда господин король приблизился к воротам города, весь клир и народ, выйдя процессией, приняли его с должным почетом и покорностью, предоставив ему столько места для размещения внутри стен, сколько он пожелал. С ним пришли следующие магнаты: епископ Загребский Стефан и другой Стефан -- Вацкий³⁶¹, поставленный архиепископом Эстергомским; Бенедикт, препозит³⁶² альбский, канцлер королевского двора, избраный на калочскую кафедру, Варфоломей, епископ Пяти церквей³⁶³, и некоторые другие епископы. Кроме того, прибыли: Хугрин, препозит чазменский, препозит Ахилл, препозит Винценций, препозит Фома и такое множество других прелатов, что перечислять их мы полагаем излишним. Были также следующие первые лица курии: бан Дионисий, комит курии Владислав, магистр-казначей Матвей, магистр-конюший Орланд, Димитрий, Маврикий и много других знатных мужей, все со своими семьями и домочадцами. А подеста Гарган, выказывая преданность и старательность в удовлетворении королевских желаний, ревностно пекся о том, чтобы и граждане обнаруживали готовность в исполнении королевских распоряжений и чтобы королевская милость согревала всех граждан благосклонным вниманием и расположением.

Сплитчане сделали все, чтобы угодить королю, за исключением лишь того, что не смогли подготовить для него одну галею так быстро, как настоятельно требовал король, убегая от ярости татар. Королевское сердце перенесло это обстоятельство недостаточно спокойно. Король не пожелал оставаться в Сплите, но, отбыв с женой и со всеми своими сокровищами, задержался в Трогире³⁶⁴, полагая, что там, благодаря близости островов, он получит более надежную защиту от натиска врагов. И со всем своим двором он нашел пристанище на близлежащем острове.

А нечестивый предводитель, не желая ничего оставлять в целости, увлекаемый впавшим в безумие войском, кинулся вслед за королем. Желая лишь только королевской крови, он со всей яростью стремился уничтожить короля. Но он смог истребить немногих славян, поскольку люди прятались в горах и лесах. Он продвигался вперед, словно шел не по земле, а летел по воздуху, преодолевая непроходимые места и самые крутые горы, где никогда не проходило войско. Ведь он нетерпеливо спешил вперед, полагая настичь короля прежде, чем тот спустится к морю. Но после того как он узнал, что король уже находится в безопасности, в приморских краях, то замедлил шаг. И когда все войско подошло к воде, называемой Сирбий³⁶⁵, он сделал здесь короткую остановку. И тут жестокий истязатель приказал собрать вместе всех пленных, которых он привел из Венгрии, -- великое множество мужчин, женщин, мальчиков и девочек -- и распорядился всех их согнать на одну равнину. И когда все они были согнаны, как стадо овец, он, послав палачей, повелел всем им отрубить головы. Тогда раздались страшные крики и рыдания и, казалось, вся земля содрогнулась от вопля умирающих. Все они остались лежать на этой равнине, как валяются обычно разбросанные по полю снопы. И чтобы кому-нибудь не показалось, что эта лютая резня была совершена из жадности к добыче, они не сняли с них одежд, и все полчище смертоносного народа, разместившись в палатках, стало в соседстве с убитыми в бурном веселье пировать, водить хороводы и с громким хохотом резвиться, будто они совершили какое-то благое дело.

Снявшись отсюда, они возобновили поход по хорватским землям. И хотя они уже были рядом, сплитчанам все еще казалось это невероятным. Но когда одна их часть сошла с горы, тут-то некоторые из них внезапно появились под стенами города. Сплитчане же, поначалу не признав их и полагая, что это -- хорваты, не пожелали с оружием в руках выступить против них. А венгры при виде их знамен оцепенели, и их охватил такой страх, что все они бросились к церкви и с великим трепетом приняли святое причастие, не надеясь больше увидеть света этой жизни. Некоторые плакали, кидаясь в объятья жен и детей и, в горести раздирая грудь, со страшными рыданиями восклицали: "О мы несчастные, что толку было так терзать себя бегством, зачем преодолевать такие пространства, если мы не смогли избежать меча преследователей, если здесь нас ждала погибель?" Тогда бежавшие под защиту городских стен создали у всех ворот города сильную давку. Они бросали лошадей, скот, одежду и домашнюю утварь; не дожидаясь даже своих детей, гонимые страхом смерти, они бежали в более безопасные места. Сплитчане же оказывали им гостеприимство, проявляя к ним большое расположение и человеколюбие и, как могли, облегчали их участь. Но бежавших было так много, что их не вмещали дома и они оставались на улицах и дорогах. Даже благородные матроны лежали у церковных оград под открытым небом. Одни прятались под мрачными сводами, другие -- в освобожденных от мусора проходах и гротах, третьи устраивались где только было возможно, даже в палатках.

Татары же, разя мечом всех, кого могли найти в открытом поле, не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков, ни немощных; они находили удовольствие в том, чтобы с варварской жестокостью лишить жизни даже съедаемых проказою. Однажды один их отряд, подойдя к стенам и осмотрев с разных сторон весь город, в тот же день удалился. Сплитчане стали готовить машины и устанавливать их в нужных местах. И вот спустя несколько дней пришел Кайдан с небольшой частью своего войска, так как для всей конницы не было в достаточном количестве травы -- ведь было начало марта, когда свирепствовали сильные холода. Татары, полагая, что король расположился в крепости Клис, начали со всех сторон штурмовать ее, пуская стрелы и меча копья. Но поскольку это место было укреплено природой, они не смогли причинить значительного ущерба. Тогда татары, спешившись, стали ползком с помощью рук карабкаться наверх. Люди же, находившиеся в крепости, сталкивая на них огромные камни, нескольких из них убили. Еще более рассвирепев из-за этой неудачи, они, ведя рукопашный бой, подступили вплотную к высоким скалам, грабя дома и унося немалую добычу. Но когда они узнали, что короля там нет, то перестали осаждать крепость и, оседлав коней, поскакали к Трогиру. К Сплиту же свернули немногие из них.

И тогда граждане, находясь в замешательстве не столько от собственного страха, сколько от вида охваченных паническим ужасом венгров, задумали оставить город и со всем добром и домочадцами уйти под защиту островов. Они стали распускать пустые слухи, сочиняя разные напрасные сплетни. Одни говорили, что татары делают огромные машины и множество военных орудий, с помощью которых они попытаются разрушить города. Другие утверждали, что они насыпают кучи земли и камней с горы величиной и, оказываясь таким образом выше городов, легко ими завладевают.

Однако отряды .татар вместе с нечестивым предводителем расположились на трогирском берегу. Король, видя, что войско татар спустилось напротив его убежища, и полагая, что ему будет небезопасно оставаться на близлежащих островах, переправил государыню со своим потомством и со всеми сокровищами на нанятые им корабли, сам же, сев на одно судно, поплыл на веслах, осматривая вражеские порядки и выжидая исхода событий. А предводитель Кайдан, исследуя все окрестности этого места, выяснял, не может ли он подойти к стенам города на конях. Но когда он узнал, что водное пространство, которое отделяет город от материка, непреодолимо из-за глубокого слоя ила, ушел оттуда и, вернувшись к своим, послал к городу гонца, сказав ему, какие слова он должен произнести. Подойдя к мосту, тот громко закричал по-славянски: "Говорит вам это господин Кайдан, начальник непобедимого войска. Не принимайте у себя виновного в чужой крови, но выдайте врагов в наши руки, чтобы не оказаться случайно подвергнутыми наказанию и не погибнуть понапрасну". Но стражи городских стен не отважились дать ответ на эти слова, поскольку король наказал, чтобы они не откликались ни единым словом. Тогда все их полчище, поднявшись, ушло оттуда той же дорогой, какой и пришло. Оставаясь почти весь март в пределах Хорватии и Далмации, татары вот так пять или шесть раз спускались к городам, а затем возвращались в свой лагерь.

А покинув земли Хорватии, они прошли по дукату Боснийской провинции. Уйдя оттуда, они прошли через королевство Сербия, которое зовется Рашкой, и подступили к приморским городам Верхней Далмации. Миновав Рагузу, которой они смогли причинить лишь незначительный ущерб, они подошли к городу Котору и, предав его огню, проследовали дальше. Дойдя до городов Свач и Дривост³⁶⁶, они разорили их мечом, не оставив в них ни одного мочащегося к стене³⁶⁷. Пройдя затем еще раз через всю Сербию, они пришли в Болгарию, потому что там оба предводителя, Бат и Кайдан, условились провести смотр своим военным отрядам. Итак, сойдясь там, они возвестили о заседании курии. И, сделав вид, что они выказывают расположение пленным, приказали объявить устами глашатая по всему войску, что всякий, кто следовал за ними, доброволец или пленный, который пожелал бы вернуться на родину, должен знать, что по милости вождей он имеет на то полное право. Тогда огромное множество венгров, славян и других народов, преисполненные великой радостью, в назначенный день покинули войско. И когда все они двух- или трехтысячной толпой выступили в путь, тотчас высланные боевые отряды всадников набросились на них и, изрубив всех мечами, уложили на этой самой равнине.

А король Бела, после того как определенно узнал от высланных лазутчиков, что нечестивый народ уже покинул королевство, немедленно отправился в Венгрию. Королева же с королевским сыном осталась в крепости Клис и пребывала там до сентября. А две ее дочери -- девушки-девицы умерли, и они с почестями были похоронены в церкви блаженного Домния³⁶⁸.

И хотя все Венгерское королевство было истощено ненасытным мечом варварского неистовства, последовавший сразу же гибельный голод довел в конце концов несчастный народ до полного истощения. Ведь из-за угрозы татарского безумия несчастные крестьяне не могли ни засеять поля, ни подобрать плодов прежнего урожая. Так что при отсутствии съестных, припасов несчастные люди падали, сраженные мечом голода. По полям и дорогам лежали бесчисленные трупы людей, и полагают, что жестокое бедствие голода принесло венгерскому народу не меньшее опустошение, чем гибельная свирепость татар. А после этого словно из дьявольского логова появилось множество бешеных волков, только и жаждавших человеческой крови. Уже не тайком, а в открытую они забегали в дома и вырывали младенцев у матерей; но не только младенцев, а даже и вооруженных мужчин они раздирали своими страшными зубами, нападая на них стаями.

И так все Венгерское королевство, беспрестанно мучимое в течение трех лет тремя названными бедами -- оружием, голодом, зверьми, по приговору Божьего суда сурово поплатилось за свои грехи.
 

Пока происходили эти события и королева все еще пребывала в крепости Клис, покинул этот свет архиепископ Гунцел, обремененный годами старик, который возглавлял Сплитскую церковь двадцать два года³⁶⁹. В свое время он посвятил следующих епископов, суффраганов этой церкви: Николая Скрадинского³⁷⁰, а после его смерти посвятил занявшего это место другого епископа по имени Варфоломей. Оба были из города Сплита На Хварское³⁷¹ епископство он посвятил Николая, который был сплитским каноником . На Сеньское епископство он посвятил Борислава, а после его смерти заменил его Иоанном. В Нинской церкви он посвятил Самсона. Все трое были венграми по происхождению. В Крбаве он возвел в епископы одного юношу по имени Сарацин, который был из родни князя Домальда.

В те дни капитулом и клиром Сплитской церкви совместно обсуждался вопрос об избрании понтифика. Тогда из-за дерзости мирян, но прежде всего вследствие усилий Гаргана, правда умеренных и осторожных, в сплитские архиепископы был избран домогавшийся этого господин Стефан, загребский епископ, который в то время находился в Сплите. Этот самый епископ был очень богат золотом и серебром, в изобилии имел разные драгоценные вещи. При мирском блеске он, щедрый и учтивый, был со всеми радушен и приветлив, поскольку всеми силами стремился завоевать расположение и получить громкую известность в народе. Возвратившись в Загреб, он послал к римскому престолу, добиваясь одобрения своего поставления. Однако в то время после смерти доброй памяти папы Григория между кардиналами произошел такой раздор, что замещение верховного понтифика тянулось почти два года³⁷². А потому вопрос об избрании этого самого епископа в течение всего этого времени оставался нерешенным.
 

Между тем Гарган по истечении трех лет своего правления возвратился домой³⁷³. Сплитчане же поставили подсетей одного юношу по имени Иоанн из дома князей вегленских³⁷⁴. Он, как умел, управлял республикой, следуя по стопам Гаргана. Но его, по возрасту переменчивого, легко было склонить к невежественным поступкам.

Поскольку в это время монастырь св. Стефана был без настоятеля, архидиакон Фома и капитул были приглашены прийти туда и вместе с братьями этой обители позаботиться об избрании аббата. С этой целью архидиакон вместе со всем капитулом отправился в монастырь и с большим рвением и должным вниманием повели разговор о выборах аббата. Монахи, уединившись в особом помещении и какое-то время посовещавшись между собой, сошлись на одном своем собрате по имени Леонард, единодушно избрав его в аббаты, и, представив его архидиакону и капитулу, просили, чтобы они вместо архиепископа утвердили его. Видя, что они все провели надлежащим образом, архидиакон с капитулом, посовещавшись, утвердили проведенное избрание.

Но как только в городе прослышали об этом, все от мала до велика бросились к подесте с криками: "Помоги, господин подеста, ведь архидиакон вместе с некоторыми клириками на ваш позор и в ущерб всему городу осмелился назначить аббата". И вот сбежались все, оглашая воздух сумбурными криками. Иные, не зная причины возмущения, просто следовали за подестой. Но те, кто преследовал архидиакона злобной ненавистью, радовались, что представился случай навредить ему. Все суетились, будто объявилась свирепая банда разбойников. Вооружались не мечами и копьями, а жестокой ненавистью и лживыми речами. Их не удерживал страх перед сражением, так как они знали, что их ждет безоружный неприятель.

Мирные каноники оставались в монастыре, поскольку, не зная за собой ничего дурного, они не подозревали никакого злого умысла. Но вот разъяренный юноша с неистовой толпой силой врывается в ворота монастыря. Тут были мальчики, старики и юноши, охваченные безумным порывом, сотрясающие воздух громкими криками, с дрожащими губами, с полыхающим в душе пламенем гнева и ярости. Отпустив поводья своего безумия, они бросаются на каноников, осыпая одних руганью, других -- ударами. Особенно сильно ухватившись нечестивыми руками за архидиакона, они раздирают в клочья всю его тунику. Ворвавшись затем в кельи монахов, они грабили их пожитки, били утварь, выискивая, как бы им поймать упомянутого Леонарда, чтобы избить, а, возможно, и убить его. Были все же некоторые граждане, которым не нравилось столь преступное безрассудство, которые сердцем и душой проклинали неразумные поступки. Но так как глупцов бывает бесчисленное множество, необходимо было уступить толпе и закрыть глаза на ее безобразия.

Возвратившись, наконец, из монастыря и торжествуя, словно после победы над врагами, они собрались в городском дворце, и, открывая собрание, мудрый подеста стал кичиться в своей речи, говоря: "Мужи опытные, сегодня исполнено весьма славное дело, которое, без сомнения, послужит благу города и возвышению вашей чести". Но так как при мальчике-правителе город и управлялся по-мальчишески, то не было никого, кто бы скорбел о попранном правосудии, кто бы в защиту дома Израиля дал отпор поднявшимся против него. Какой стыд, даже сами клирики, силясь оправдать из ненависти к архидиакону такое преступление, лукавыми речами поощряли стремление сумасбродных граждан.

Потом разыскиваемый по всевозможным укромным местам Леонард был, наконец, обнаружен, и так как огонь безумия уже несколько поутих, они не слишком распускали руки, а притащили его во дворец и, направив против него копья угроз, силой вынудили отречься. Капитул же, лишенный пастырской защиты, стерпел позор своего бесчестья и потому, что следовал осторожному правилу -- смягчать суровость, когда толпа выходит из себя, и потому что они видели -- настало такое время, когда людская испорченность при суровом наставлении не исправляется, а усугубляется. Поэтому осудив и отлучив от церкви всего нескольких лиц -- зачинщиков совершенного преступления, они позволили мирянам подыскать аббата по своему усмотрению.

Тогда они направили в Апулию одного мирянина вместе с монахами, наказав им поискать по монастырям этой земли, кого они могли бы поставить аббатом. Что и было сделано. И они привели одного [монаха] из монастыря Кавы³⁷⁵ по имени Бизонций. Так как он ничего не знал о допущенном злодеянии, и, казалось, пришел с чистой совестью, то был избран аббатом монастыря.

Но не спит и не дремлет тот, кто стережет Израиль. Ведь не проходят безнаказанными нечестивые деяния против закона Божьего. И потому, когда миряне радовались, что они вышли как бы победителями и добились вопреки церкви исполнения своего желания, будто чудо произошло, свершилось Божеское возмездие. Действительно, в тот самый день и час, когда упомянутый аббат, сойдя с корабля, вступил в монастырь, каштелян³⁷⁶, который командовал замком Клис, спустившись со своими к Салоне, пронзил стрелами двух знатных сплитских юношей и утопил их в реке. Это преступление стало источником тяжелейших столкновений между венграми и сплитчанами, и началась мучительная война, в ходе которой город был тяжело наказан людскими и материальными потерями.

И вот однажды венгры в союзе с хорватами из Книнской крепости спустились в боевом строю и, пройдя без всякого шума, быстро продвинулись почти к самым стенам, намереваясь совершить разбойное нападение. Сплитчане же, поднятые по неожиданной и внезапной тревоге, бросились к оружию, чтобы вступить с ними в бой. Сомкнутый строй венгров

и хорватов расположился на некотором расстоянии, а подеста оставался в раздумье напротив, ожидая, когда же подоспеет из города побольше вооруженных воинов. Но один из воинов подесты, который стоял вторым от него, человек большей, чем приличествовало, горячности и смелости, не вытерпев длительной задержки боя и пустив во весь опор коня, направил оружие на врагов. Конечно, он надеялся на удачный для себя исход, так как неоднократно одерживал над ними победу. Вслед за ним устремились и другие, кто горел нестерпимым желанием отомстить за преступления против города. А подеста с остальными, не желавшими в сомнительных делах испытывать игру судьбы, держался вдалеке. Столкнувшись тогда с боевыми порядками врагов, те начали мужественно биться. Но так как они не имели поддержки от своих, то меньшинство легко было побеждено большинством. Ведь те, кого Божье возмездие определило к наказанию, не могли одинаково проявлять смелость и испытывать страх. Так как они оказались разделены душой и телом, то на отважных обрушился меч, а робкие из-за их позорного малодушия бьши ввергнуты в презрение. Упомянутый воин пал, пронзенный мечами, и вместе с ним знатный муж Феодосии -- первый среди лучших граждан, кто был повержен вражеским оружием и с чьей смертью весь город впал в уныние. При том, что были и еще убитые, несчастный день принес нам слишком много горестей и печали. Но на том злосчастная схватка не закончилась, и после этого, пережив много потерь и обид, мы пребывали в горести, и лишь с трудом пламя этой ссоры было в конце концов укрощено и погашено.

По окончании года своего правления подеста Иоанн ушел, и его сменил Бернард из Тергеста, человек пожилой, но суровый и беспокойный от привычки воевать³⁷⁷ . Был он храбрым и жадным до славы, решительным в военном деле, неповоротливым в делах гражданского управления.
 

В то время задарские граждане, воодушевленные успехами, стали спесивыми и, презрев былое, когда они процветали при наилучшем состоянии дел, пожелали изведать новое и сомнительное. Восстав против венецианского владычества, они вознамерились выйти из-под его бремени. Выделяясь силой и богатством среди жителей своей провинции на море и на суше, они начали пресыщаться барышами от морского дела и из тщеславия решили изведать воинской славы. Они радовались, что среди возведенных поселений и укреплений летает их военная конница.

А потому, разорвав старинный договор о верховной власти, презрев святость клятвы, они показали себя открытыми врагами венецианцев³⁷⁹.

Но венецианцы, как люди осмотрительные и хитроумные, поначалу не отвечая на противозаконные действия и спокойно перенося потери, прежде всего высвободили всех пленных и возвратили деньги, которые бьши у них в Задаре. Затем они постепенно подготовили мощное и большое морское войско и, сделав много машин и изготовив многочисленное военное снаряжение, незадолго до праздника блаженного Петра с большим флотом во множестве пристали в Задаре³⁸⁰. После обстрела его со всех сторон из машин и баллист, они повели с ними непрерывное ожесточенное сражение. Граждане Задара также выставили машины против машин венецианцев, бьши у них и многочисленные штурмовые отряды славян и венгров, с помощью которых они, насколько могли, сопротивлялись вражеской свирепости. А дней через восемь-десять случилось так, что стрелой был легко ранен бан Дионисий, которого король направил в помощь задарцам в качестве командира и предводителя воинских сил. Напуганный ранением, он приказал воинам вынести себя из города. Когда это увидели задарцы, их охватил страх, и они помрачились умом, и, полагая, что бан мертв, они потеряли надежду на возможность сопротивляться натиску венецианцев без помощи венгров³⁸¹. А потому, оставив тотчас поле боя, они обратились в бегство и, захватив из домов, что могли, кинулись к воротам и, проломив двери, вышли наружу. Но так как из-за множества бегущих возникла сильная давка, некоторые стали карабкаться на стену и, привязав к креплениям веревки, один за другим спускались с [другой стороны] стены и уходили. Венецианцы же при виде обратившихся в бегство врагов немедленно при полном снаряжении высадились с кораблей, и, осторожно продвигаясь вперед и без кровопролития позволив всем уйти, они таким образом овладели всем городом почти без всяких потерь с той и другой стороны³⁸².

Кратко коснувшись этого, вернемся к основной теме.

Тем временем между сплитчанами и трогирянами разразилась война из-за того, что трогиряне, основываясь на одной привилегии, которую король Бела, будучи в Трогире, выдал им на некоторые королевские земли, пожелали прибрать к рукам некоторые патримониальные владения сплитчан, которые были включены в границы, устанавливаемые этой самой привилегией³⁸⁴. Так что подеста Бернард, снарядив суда, вышел из Сплита и захватил пятьдесят трогирян, которых, привезя в Сплит, препроводил в тюрьму.

В те дни появился один монах из ордена миноритов по имени Гирард, родом из Модены, человек весьма известный и почитаемый за великую святость, через которого Бог, как говорили, уже явил многие чудеса³⁸⁵. Видя, что между этими городами разгорается жестокая вражда, он глубоко опечалился. И, беспокоясь, как бы разгорающийся по дьявольскому наущению пожар междоусобной и преступной войны случайно не привел к кровопролитию между родными и соседями, принялся взывать к враждующим сторонам, на разные лады уговаривая их прийти к согласию. И вышло так, что из уважения к святому мужу оба города легко склонились к миру. Так что трогиряне, отказавшись от того имущества сплитчан, на которое они претендовали на основании привилегии, получили своих пленных³⁸⁶.

Но прежде чем пленные были освобождены, сплитчане начали высказывать недовольство, досадуя в частых пересудах, что примирение такого рода привело к умалению достоинства и прав города. Когда об этом услышал Гирард, он весьма раздосадовался, но не переставал заклинать и увещевать, склоняя их сердца к любви и говоря, что та сторона, через которую будет нарушена благодать, не выиграет, а проиграет. Но так как договор, скрепленный святостью клятвы, торжественно вступил в силу, все пленные были освобождены, и буря раздора немного утихла.

Однако народная глупость не успокоилась, и старейшинам из-за заключения мира даже старались навредить, насмешками и бранью преследовали монахов. А когда вышеназванный святой муж удалился, через короткое время "снова открылся рубец плохо излеченной раны". Дело в том, что из-за некоторых незначительных, случайных поводов для обиды стала снова вскипать ненависть, скрытая в лицемерных сердцах. Такова уж обычная природа смертельной ненависти: если она не будет раздавлена собственной тяжестью, если не истощат ее потери и печали, она не будет знать покоя и, словно море, возбужденное бурными волнами, не стихнет, пока как бы силой не усмирится ниспосланным сверху дождем. Но сплитчане, умножая грехи, своим следующим преступлением немало усугубили тяжесть своего положения.
 

Именно в это время вышеназванный загребский епископ, направив послание римскому престолу, всеми силами стремился добиться удовлетворения своей просьбы -- согласия в отношении своего требования на определенных условиях, которые не захотел принять во внимание господин Иннокентий, недавно возвысившийся до вершины апостольского престола³⁸⁷. Поэтому названный епископ известил Сплит об отказе от своего требования, предоставляя свободу избрания другого лица.

А через несколько дней в епископском дворце собрались вместе капитул и клир города, и на открывшееся высокое собрание были приглашены братья обоих орденов -- миноритов и проповедников, и началось обычное обсуждение вопроса об избрании понтифика. Присутствовали и пришедшие самовольно подеста с народом: ведь они боялись, что без их участия не примут сколько-нибудь разумного решения.

Итак, сначала было объявлено слово Божие, и монахи стали заклинать и призывать, чтобы каноническое избрание проходило без волнения и смятения -- по-божески и по форме вселенского собора. Перед всеми была вынесена книга [канонов] и было прочитано то, что относится к правилам, соблюдаемым при избрании. Но скудоумным не нравится то, что угодно Богу; называя зло добром, а добро -- злом, считая мрак светом и полагая свет мраком, они подозревают, что в узаконенном нет ничего разумного и правильного. Ставя свои пагубные и смутные желания превыше установлений святых, направляя против мудрых и добрых дерзкие речи, они говорили, что нужно отвергнуть написанное и следовать одной лишь воле. И так как возникло немалое замешательство, Продан -- первый среди пресвитеров, поднявшись, обратился к собранию с ласковыми словами, призывая всех, испросив помощь Святого Духа, сойтись на том, чтобы, не поддаваясь борьбе различных желаний, но следуя указаниям священных канонов, единодушно и согласно, законно и канонически провести избрание. И пропев торжественно и благоговейно гимн, все согласились, чтобы избрание было проведено канонически. Тогда были выбраны трое заслуживающих доверия старших членов капитула, которым после произнесения ими клятвы было поручено, разузнав решение каждого в отдельности, записать его и после того объявить на общем собрании. Что и было сделано. Эти трое, войдя в комнату, звали по одному каноников, которых было двадцать и которых после клятвы перед святым евангелием они просили, оставив те чувства, что часто мешают человеческой душе говорить правду, без пристрастия и ненависти, без зависти и соображений сиюминутной выгоды сказать, кого они считают наиболее достойным должности архиепископа и выбрать названного ими. Когда это было сделано, трое присяжных вышли из комнаты, взяв записи опроса. И когда им было ведено огласить публично то, что было сказано тайно каждым в отдельности, они, открыв записи, прочли их во всеуслышание, и оказалось, что все единогласно

и единодушно избрали архидиакона Фому, за исключением четверых, из которых один вместе с тем же архидиаконом назвал трогирского епископа, трое остальных не пожелали избирать никого. Снова собравшись после этого и посовещавшись, все шестнадцать сошлись на том же архидиаконе. Однако сам архидиакон, удивленный, что вопреки его собственному мнению он был настолько оценен братьями, что они посчитали его достойным столь высокого положения, поблагодарил их, но поскольку он не имел намерения принимать этот сан, он сказал, что в настоящее время он не может ни согласиться, ни отвергнуть избрание.

Тогда некоторые миряне, обезумевшие от приступа зависти и ненависти, услышав это, впали в сильную ярость и, придя к подесте и разжигая его насмешками, стали подстрекать его, говоря, что если это случится, то весь город, взбунтовавшись, окажется перед большой опасностью. И подеста, созвав толпу народа, издал указ, что если клир не откажется от своего намерения или архидиакон будет настаивать на избрании, никто не посмеет заключать с ними сделки по купле-продаже и водить с ними дружбу и приятельство. Но архидиакон, по природе кроткий и тихий, был мало склонен из честолюбия стремиться к почестям; он печалился не из-за тяжести собственных страданий, так как не считал себя избранным, но скорбел об испорченности тех, кто, разлагаясь от яда зависти, стремился противозаконными действиями запятнать красоту матери церкви. Они ходили по улицам и площадям, пылая огнем ярости, обращаясь к клирикам не иначе как с бранью, направляя на них стрелы своих угроз, осыпая руганью миноритов и проповедников. Одни делали вид, что действуют на законном основании, утверждая, что избрание потому не может оставаться в силе, что оно проводилось только представителями клириков без участия мирян. Другие же, отбросив стыд, прямо говорили, что не могут сдержать яда злобы, который так сильно разъедает их сердца. И хотя они не имели повода для упрека, но, явившись к архидиакону в мятежном состоянии духа, одни из них просили, другие грубо напирали на него, угрожая разграбить имущество и разрушить дом, если он не отречется от избрания. Поскольку дело шло к насилию, архидиакон, втянутый в центр разъяренной толпы, иронически объявил о своем отказе. И хотя архидиакон видел, что некоторые клирики, подавленные страхом, колеблются, он не переставал, защищая крепость церкви, открыто и бесстрашно протестовать против всякого участия мирян в выборах. Он хотел, чтобы клирики по крайней мере провели другие выборы, как предписывают установления святых.

Среди старейших пресвитеров были хитрый примицерий Продан, племянник бывшего архидиакона Групция, и сакриста Николай. А в числе среди левитов были Мартин, Вит, племянник бывшего регента Андрея, и Радозий, прозывавшийся Даниил, которые, ни во что ни ставя³⁸⁸ исступленное тиранство подесты и презирая ярость и угрозы черни, вполне свободно и бесстрашно выступали за почитание и незыблемость церковного права. Предводителем и зачинщиком нечестивого дела был некий пресвитер по имени Фуск-- человек поистине черного нрава³⁸⁹, лишенный добродетельной скромности. Он в обществе нескольких глупых соучастников -- врагов честных дел без устали кружил по городу, возмущая умы людей, наушничая, собирая толпы на кровавые бесчинства. Больше смерти боялся он, как бы тот, кто был соотечественником этих подлых людей, не достиг столь высокого положения.

И вот, когда слепая ярость его сумасбродства, казалось, достигла цели, все собрались к церкви и, чтобы у архидиакона не оставалось надежды на прежние выборы, не позволяли капитулу, устрашая его дерзкими возгласами, ни совершать богослужения, ни причащения высочайшего Тела, настаивая и громко крича, чтобы при их участии были проведены выборы другого лица. Архидиакон же, опасаясь, как бы наглая дерзость их неразумной ненависти не отпустила бы поводья настолько, что толкнула бы отчаянно устремившихся в бездну упрямых людей на совершение какого-либо страшного преступления, отказался [от избрания] согласно их заветному желанию, они, удовлетворенные, удалились. Отсюда и получилось, что они дали свое согласие на выдвижение трогирского епископа Трегуана, но не потому, что желали поставить его архиепископом, так как и его самого, и всех трогирцев они числили врагами, а для того, чтобы архидиакон вообще оказался лишенным права на избрание, и они радовались, что одержали победу над клириками.

Но урок немедленно последовавшего наказания с очевидностью показал, сколь опасно попирать незаконными действиями положение матери-церкви.
 

Во время этих событий подеста Бернард стал на погибель трогирянам делать машины и готовить крупные боевые силы. Трогиряне же, зная, что они уступают в силе и не надеясь, что они смогут противостоять беспощадному соседу, пришли в сильное волнение. Отправив тогда посольство, они в очень мягких и униженных выражениях просили мира, обещая всяческое удовлетворение. Но подеста, человек свирепого духа, услышав смиренные речи, впал в непомерное высокомерие и, следуя советам некоторых юношей, не желал склониться к дружественному союзу, но умножал угрозы³⁹⁰.

В результате сплитчане снарядили экспедицию, выступили с большим количеством имевшихся у них кораблей и подплыли к острову, расположенному напротив Трогира, впрочем, не для того, чтобы воевать, но желая своим появлением устрашить души врагов. Но трогиряне при виде лишь части сплитского войска понемногу оправились от охватившего их страха и постепенно воодушевились, полагая, что лучше умереть от ран, чем жить в позоре. И без всякого обсуждения дела они внезапно устремляются к морю, комплектуют суда гребцами, вооружают их. Была там и одна большая и высокая триера, которую король Бела, уходя, оставил им на хранение и которая вышла в море, имея на борту отборных молодых людей из наемников и граждан. Снарядили они и две либурны, а также несколько небольших и коротких судов. В помощь к ним прибыло еще одно большое судно с бравыми юношами-наемниками из числа задарских беглецов. Все они, выйдя из гавани, отплыли на расстояние одной мили. Увидев многочисленный флот сплитской экспедиции, бороздящий воды береговой линии островов, они испугались и, повернув к городу носы кораблей, обратным курсом поспешили восвояси. Сплитчане же, видя, что те против ожидания вышли в море, весьма обрадовались и, предполагая, что если им удастся настичь их, они никоим образом не сумеют уйти, попытались, прежде чем те проскользнули к себе, что есть мочи налечь на весла и, гребя изо всех сил, задержать их копьями. И вот когда трогиряне спешили ускользнуть, их большая триера, попав на мель, завязла в грунте и застыла в полной недвижности. Трогиряне в волнении и испуге не знали, что им делать. Наконец, снова обретя присутствие духа, они приободрились и, прикрепив две либурны с обеих сторон завязшей галеи, стали в полной боевой готовности ожидать атаки врагов. Подплыв на большом корабле, Бернард, в сражении горячий и бесстрашный, не пожелал дожидаться товарищей, но внезапно кинулся на врагов, и [сплитчане], натянув луки, стали теснить их стрелами, яростно грозить дротиками и копьями. А трогиряне со своей стороны, используя более высокую позицию, с кормы своей триеры, как из крепости, без устали забрасывали вражеское войско камнями, обращали против них тучи копий. Сплитчане же не взяли на свои суда ни одного камня, но они твердо стояли, загородившись щитами от града камней и орудуя с кормы мечами и копьями. И поскольку сражение велось с такой решимостью, тут и там падали раненые и убитые.

О, страшная и преступная война, в которой вопреки законам природы отец восстал на сына, а сын -- на отца, брат нечестивой рукой разил брата, друг -- друга! Это была война не с врагом, а домашняя и гражданская война.

После того как большая часть дня прошла в звоне оружия и взаимных стычках, победный исход казался сомнителен для каждой из сторон. Но тут бой подошел к моменту, когда превосходящими силами сплитчан боевой строй врагов был оттеснен с кормы галеи и согнан к середине. И когда уже все шло к тому, что сплитские юноши бросятся на них, одна из либурн сплитчан с лучшим боевым отрядом, идя полным ходом на веслах, врезалась в одну из либурн трогирян, которая была прикреплена с боку большой галеи, и нос ее пришелся между веслами оказавшегося в середине судна. Тогда находившиеся на трогирском судне, затрепетав под натиском врагов, взобрались на галею, чтобы защитить ее, а судно, на котором они располагались, приподнялось, и нос сплитской либурны так крепко заклинило и он так сильно застрял, будто был прибит железными гвоздями. Несмотря на многочисленные попытки освободить его, все оказалось безуспешным, и таким образом либурна осталась плененной не человеком, а Богом. А враги, нависая над ними, не переставали забрасывать людей камнями, поражать копьями до тех пор, пока, спрыгнув на [палубу], не одержали полной победы. А тем временем море, поднявшись вследствие обычного прилива, позволило триере всплыть, и они с попутным водным течением, радостные, с неожиданной добычей приплыли домой. Когда же сплитский флот хотел было возобновить бой с победителями, то, внезапно застигнутый спустившейся уже ночной мглой, печалясь и горюя, отступил от неприятеля. Тогда было захвачено в плен судно сплитчан и около шестидесяти человек из лучших граждан, и все они, закованные в кандалы, были заключены под стражу в тюрьму.

Вот так вершится цепь судеб -- не по человеческому решению, а по Божьему соизволению, так что уступили в войне твердо полагавшиеся на свою доблесть, а отчаявшиеся в своих силах восторжествовали над врагами. Потому что победа в войне определяется не многочисленностью войска, а силой небесной. Пусть знают потомки, сколь напрасно сопротивление рожну! Ведь те, кто недавно, поправ церковные установления, радовались победе, вроде бы одержанной над кроткими клириками, ныне побеждены презренными врагами и искупают свой позор тяжелым тюремным наказанием. Ничто, как говорит Писание, не происходит на земле без причины. И именно так всем ходом вещей оказывается исполненным сказанное через пророка от лица церкви: "Он пошлет с небес и спасет меня, посрамит ищущего поглотить меня"³⁹¹.

Что же мне рассказать о других позорных военных действиях? Скорее нужно плакать, чем рассказывать о том, что из-за высокомерия и безрассудства самого подесты и, конечно, вследствие греховности граждан столько их было тогда взято в плен, столько загублено мечом, стольких поглотило море! И потом трогиряне в союзе с некоторыми славянами³⁹², то втихую, то в открытую вредя нам, совершали частые убийства и грабежи, и куда бы они ни направлялись по суше и по морю, они испытывали радость счастливых побед. У сплитчан, наоборот, все складывалось неудачно, и с каждым днем становилось все хуже. И ведь будто чудом получилось так, что точно на тридцатый день после того как они легкомысленно задумали нарушить права церкви, они потерпели поражение в той морской битве. А когда в четверг после Богоявления ими было опрометчиво нарушено положение о привилегии клириков, то в четверг на сырной неделе, в четверг после светлой Пасхи, в четверг на неделе Пятидесятницы³⁹³ они испытали самые тяжелые военные неудачи, большие потери людей и материальный ущерб.

Некогда предки трогирян босыми молили сплитчан о мире, неся всевозможные повинности и оказывая послушное почтение как старшим. Теперь же, напротив, наши граждане, взятые ими в плен, принуждены горячо желать мира с ними. Вот так исполнилось в отношении их то пророчество пророка Захарии, где говорится о клириках: "Касающийся вас, касается зеницы ока моего"³⁹⁴. И далее, как бы спрашивая, какому роду наказания должны быть подвергнуты таковые, он продолжает, говоря: "Я подниму руку Мою на них, и они сделаются добычею рабов своих"³⁹⁵. Пусть перестанет возноситься человеческое тщеславие, поскольку в военных делах действует одна лишь Божественная сила; как сказано Господом через пророка: "Величается ли секира перед тем, кто рубит ею?"³⁹⁶ и так далее. Ведь почему, как не по Божьему соизволению, неожиданно сложилось так, что та недавняя война с пиратами, которой почти никто не желал, закончилась радостной победой, а эта, которая почти всем была по душе, завершилась печальным поражением?

Возвратившись домой после этих событий, подеста обратился к церкви и, смиренно раскаявшись в скандальном мятеже, который он позволил разжечь злым людям во время избрании [архиепископа], просил прощения. В том же самом он раскаялся на общем собрании в городском дворце, объявив, что действия капитула были законными, а дерзость мирян -- порочной и губительной.

Тогда сплитчане, не надеясь на свои силы, более всего положились на могущество боснийского бана Нинослава, пригласили его и, предоставив жалование из общественной кассы, поставили его городским комитом³⁹⁷. Придя в сопровождении многих сильных мужей, он отправился со сплитчанами на трогирские поля, и, оставаясь здесь почти две недели, они вырубили виноградники, повалили деревья, разорили все посевы и огороды.

По возвращении оттуда он направился в свою землю, препоручив правление городом на время своего отсутствия одному своему родственнику по имени Ричард, родом калабрийцу. Для охраны города он также оставил одного из своих сыновей с лучшим конным отрядом.

Но трогиряне, упершись, не захотели отпустить пленных, а направили посольство к королю и поведали ему обо всем, что бан вместе со сплитчанами учинил на их полях. Выслушав их, король сильно разгневался, и тотчас призвав своего полководца, могущественного человека по имени Дионисий, бывшего баном всей Славонии и Далмации, снарядил его в путь вместе с епископом Пяти церквей В(арфоломеем), неким комитом Михаилом³⁹⁸ и со многими другими знатными людьми Венгрии, строго наказав им, чтобы по прибытии в Далмацию они подвергли сплитчан наивозможно строгому наказанию. Другое войско он послал, чтобы отомстить боснийскому бану за безрассудные деяния.

Сгагатчане также направили легатов к королю, извиняясь и, насколько возможно, приукрашивая содеянное. Но король, скрыв под лукавым ответом печаль своего сердца, сделал вид, что его это мало волнует, и отпустил их домой. А так как церковь оставалась без пастыря, то он попросил, чтобы на место архиепископа Сплитской церкви был избран чазменский пробст Хугрин, уверяя, что благодаря его знатности и учености будет процветать вся церковь и город, следуя его советам, несомненно найдет облегчение от многих бед.

Нунции, возвратившись, радостно передали ответы короля, однако они не принесли по поводу этого дела никакого королевского предписания. Граждане же, выслушав их и поверив, что все так в действительности и обстоит, сразу стали наступать на архидиакона и капитул и, скорее приказывая, чем советуя, потребовали, чтобы вместе с ними были проведены дерзкие выборы. Но поскольку архидиакону было известно высокомерие Хугрина, он не последовал настояниям мирян, говоря, что избрание не совершается поспешно и в светской суете, но по зрелому размышлению со стороны братьев и монахов.

Миряне же, разразившись по своему обыкновению бранью, пытались силой принудить к тому клириков. Оставив собрание, комит Ричард, судья Мургия и другие члены совета вошли в церковную камеру и при молчаливом согласии пресвитера Фуска силой, с помощью трех или четырех сообщников этой низости, захватили печать капитула; вынеся ее, они составили от имени капитула подложную грамоту и, снабдив ее печатью, отправили двух человек из нобилей, которые должны были,

объявив себя поверенными капитула, провести избрание в соответствии с пожеланием короля. Что и было сделано. Следуя наказу, нунции этого ложного посольства отправились к королю. И так как король находился тогда в землях Славонии, они быстро вернулись, сказав, что они провели избрание Хугрина и что король благосклонно расположен к городу и обещал гражданам много милостей.

Но в народе говорят: "У лжи короткие ноги, она с трудом ходит и быстро ловится"; ведь не бывает хорошего исхода в дурно начатом деле. И те, что называли короля милостивым, скорее могли сказать, что столь дерзновенными действиями навлекается гнев царя царей -- Господа. И хваставшиеся, что оказали гражданам благодеяние, на самом деле принесли почти всему отечеству страшные несчастья и разорение.

И в самом деле, не прошло и двух недель, как появился полководец Дионисий с вышеназванными князьями и, собрав большое войско из венгров, далматинцев и славян, пришел в Салону и стал лагерем. Тогда сплитчане, явившись к ним, постарались задобрить их многочисленными подношениями и льстивыми речами. Но те, следуя королевскому указу, не удостаивали граждан благосклонным взглядом, но, грозя суровыми мерами, требовали заложников и крупную сумму денег. Но так как гражданам было тяжело прощаться со своей свободой, они ссылались на привилегии, согласно которым их город освобождался от подобного рода поборов и повинностей. Однако, презрев законные привилегии, те с крайней настойчивостью принуждали граждан выдать указанное. Когда же сплитчане со всей решимостью отказались сделать это, все войско поднялось и подступило к городу.

В 1244 год Господа за четыре дня до июльских ид³⁹⁹ в сплитском предместье произошло крупное сражение. Все войско, построенное в боевом порядке, начало бой у стены [предместья]. Венгры разделились на отряды и стояли с баном поодаль; были здесь епископ со своим отрядом, препозит Филет -- со своим, трогиряне -- со своим, клисский каштелян также со своим и много других. Подойдя тогда к стене, они старались найти проход, через который они могли бы проникнуть внутрь. Но сплитчане, расположившись по кругу, копьями и камнями далеко отбросили наступавших врагов. Трогиряне же, знакомые с этими местами, обойдя с запада, подобрались к подножию горы и завязали бой с той стороны стены, которая по своему местоположению была более уязвимой и имела меньше защитников. Став тогда против стены, они оказались выше тех, кто оборонял ее, и, забрасывая их градом камней, вынудили спуститься вниз, на равнинное место. А поскольку сограждане не осмеливались оставить другие места, на которые они были определены, то не могли и прийти к ним на помощь. Поэтому, забравшись вскоре на стену"

трогиряне стали ожесточенно теснить тех, которые стояли уже внизу и не давали им спуститься со стены и продвинуться вперед. Но когда они огромной беспорядочной толпой приступом взобрались на стену, она сразу рухнула под их ногами и развалилась до основания. При виде открывшегося широкого пути все войско толпами потекло по этому проходу и, прорвавшись в предместье вплоть до обнесенных стенами домов, повели с гражданами рукопашный бой. Тогда было убито до десяти человек сплитчан, венгров же и славян уничтожено почти тридцать человек. Вот так, из-за того что стена оказалась слабой защитой, невозможно бьшо сдержать такую толпу, и притом над гражданами тяготел грех.

Тогда ворвавшиеся [в предместье] враги устроили с западной стороны пожар, и из-за сильного ветра в короткое время сгорели все деревянные и плетеные строения, а так как языки пламени яростно разносились ветром, то сгорело и почти двадцать каменных домов. И так в тот день в пределах стены предместья сгорело более пятисот строений. А объятые сильным страхом граждане, видя, что огонь все усиливается и пламя пожирает один дом за другим, опасались, как бы ненасытное пламя не перекинулось с объятых пожаром домов предместья на весь город.

Казалось, рассвет того дня был для Сплита последним. Некоторых охватил такой ужас, что Мургия, один из самых богатых и болтливых граждан, перенеся на несколько судов мешки с деньгами, говорил о необходимости сдачи венграм. Но другие, сохраняя присутствие духа, в резких словах упрекали его в трусости. Когда спустились сумерки и утихло разожженное врагами пламя, сплитчане послали к венграм, смиренно испрашивая мира. Однако бан, обрадованный победой, но и немало опечаленный своими потерями, ответил на это угрозами. Вот так закончился этот горестный и печальный день. А на следующий день бан с прочими князьями призвал сплитчан к себе, полагая, что встреча внутри городских стен была бы не столь безопасной, как снаружи, среди непрочных оград и слабых укреплений, и начал с ними переговоры о мире. Сплитчане же, находясь в стесненных обстоятельствах, -- здесь они были окружены вражескими отрядами, а в Трогире удерживались в темницах двести граждан, -- пошли на все, принужденные неизбежной необходимостью. Так, они согласились внести в королевскую казну шестьсот марок серебром и отдать в подтверждение своей неизменной верности шесть сыновей из знатных семей в качестве заложников. Венгерские же князья твердо обещали, что после заключения мира с трогирянами все пленные будут освобождены. Что касается некоторых других, включенных в договор статей, то перечислять их здесь нет нужды⁴⁰⁰.

И, уладив таким образом дело, вышеназванные князья вернулись Домой. Сплитчане же, уверовав в могущество Хугрина, надеялись благодаря ему исправить свое положение. Придя тогда к архидиакону и капитулу, они настаивали, чтобы те, дав согласие на избрание, поторопились послать за избранным. Однако архидиакон вместе с другими не соглашались, зная, что подобное избрание не имело силы, поскольку являлось величайшим позором для церкви. Но снедаемым пагубной язвой ненависти казалось, что архидиакон усердствует не ради справедливости, а старается ради себя и все еще питает надежду на то, что его прежнее избрание останется в силе. Тогда судья Мургия, пресвитер Фуск и другие, мучимые злым безрассудным подозрением, принялись активно подстрекать народ, добиваясь от архидиакона, чтобы он лично отправился за избранным. И хотя архидиакону не нравилась личность избранного, а в особенности -- процедура незаконного избрания, он, однако, решил уступить, чтобы его не подозревали в каком-то злом умысле, но он ни за что не соглашался идти прежде, чем сами зачинщики безрассудства собственными устами не признались в том, что они действовали против Бога и своей совести, похищая печать и учиняя противоправные действия. Так что архидиакон отправился в путь не столько по доброй воле, сколько по принуждению. Пошел он в Венгрию в сопровождении мирянина Иоанна Витала. Там в присутствии господина короля Белы и его курии он, как бы то ни было, вновь избрал Хугрина. Последнему король там же предоставил должность комита в городе Сплите, управление над островами⁴⁰¹ и некоторыми другими имениями⁴⁰².

Когда архидиакон возвратился домой, он не нашел в живых ни Фуска, ни Мургию, ни некоторых других, которые более остальных беспутно и легкомысленно стремились к умалению прав церкви. А король, находившийся под праздник Пасхи⁴⁰³ на Уране, распорядился освободить всех пленных, получив от сплитчан пять тысяч либров.

Господин архиепископ Хугрин, придя с большим количеством всадников и клиентов, расположился на жительство в архиепископском доме. Позднее, по прошествии полных трех лет, в 1247 году от искупления, 20 октября, имея около сорока лет от роду, этот самый Хугрин по папскому распоряжению получил посвящение в церкви блаженного Домния из рук своих суффраганов, а именно епископов Трегуана Трогирского, Николая Хварского, Варфоломея Скрадинского и Филиппа Сеньского. Он был возвышен одновременно до положения архиепископа и комита, но, не довольствуясь этим, он всеми силами беспрестанно стремился к высшим почестям и богатству. Он кичился своим знатным происхождением, похвалялся юношеским пылом; статность и привлекательная наружность, выделявшие его среди других, не позволяли ему считать себя заурядным человеком. Всецело увлеченный мирскими делами, церковными, считая их вроде как излишними, занимался лениво и заботился о них по возможности меньше. Отдавая всего себя светской суете, он не искал общества мудрых и благочестивых, а радовался, находясь в окружении военных. Но так как на содержание войска ему не доставало собственных средств, он протягивал руку к чужому и недозволенному, стремясь сравняться с венгерскими прелатами в образе жизни, одежде и количестве свиты. А потому он оказался суровым сборщиком податей и обременительным властителем и для клириков, и для мирян, и для монастырей. Он также попытался лишить каноников всех прав и обратить в свою пользу целых четыре части десятины, однако из-за сопротивления архидиакона и других ему это не удалось сделать, хотя вопреки обычаю своих предшественников он все-таки присвоил часть, предназначенную для бедных. Но так как ему не позволяли удовлетворить всю его алчность за счет церковного имущества, то узы любви не связывали взаимным согласием сердца [архиепископа и клириков], однако язва губительного раздора все чаще приводила их к спорам и препирательствам. Да и миряне были обмануты в своих надеждах ничуть не меньше, поскольку они полагали, что он будет сильным и воинственным противником врагов народа, а он, напротив, держа себя с ними мягко и миролюбиво, всю свою непреклонную строгость стремился выказать на гражданах. С добрыми людьми он был раздражителен и грозен, с дурными-- щедр и учтив. И как-то так получилось, что для всех он оказался тягостным и невыносимым, из-за чего всегда и он к гражданам, и граждане к нему относились с подозрением и неприязнью.

Когда, как уже говорилось, он был, наконец, посвящен, то направил вышеназванного епископа сеньского в курию господина папы Иннокентия, который находился тогда в Лионе⁴⁰⁵, смиренно прося его, чтобы тот удостоил его паллия и прислал его. Получив паллий, епископ вернулся домой и вручил его, согласно папскому предписанию, в руки скрадинского епископа Варфоломея для передачи его архиепископу. Хотя этот епископ, оставив уже мирскую жизнь, вступил в орден братьев миноритов, однако прибыл по зову в Сплит и, как ему было велено, возложил паллий на архиепископа Хугрина.

В эти дни некоему брату Иоанну из ордена проповедников, венгру по происхождению, довелось быть избранным в епископы Скрадинской церкви. Представленный архиепископу, который находился тогда в тех местах, он получил от него утверждение, и тот взял его с собой в церковь митрополии для посвящения. Он послал также за суффраганами, при участии которых должно было состояться посвящение, и пригласил их.

Но в это время несчастного Хугрина настигла тяжелая болезнь, которая, постепенноусиливаясь, становилась все опаснее, и на одиннадцатый день он умер⁴⁰⁶. Так-то вот получилось, что накануне того для, когда он, в первый раз украшенный паллием, собирался совершить посвящение указанного епископа, он в этом самом паллии был положен в могилу и, таким образом, смог украсить паллием не божественную службу, а лишь погребальную процессию. А в те дни, когда Хугрин лежал на одре болезни и уже почти потерял всякую надежду на выздоровление, он призвал братьев из капитула и в их присутствии достаточно хорошо и в установленном порядке составил завещание; удивительно, что, сокрушаясь перед ними и перед другими монахами о грехах, он публично исповедался в некоторых своих проступках. А кроме того, с горькими слезами и стенаниями раскаиваясь в тайной исповеди перед своим духовником, он горячо сокрушался обо всем, обещая, если выживет, предоставить всякого рода возмещение; и каялся он в эти дни не однажды, а много раз. Конечно, он был человеком образованным, от природы наделенным даром слова и особенно сильным в Священном Писании. Ведь он в течение почти двенадцати лет учился в Париже на богословском факультете, получая средства на свое образование от своего дяди по отцу калочского архиепископа Хугрина⁴⁰⁶. Так, за крупную сумму денег он приобрел себе полный свод Библии с комментариями и глоссами, как она обычно читается учителями в школах.

Когда Хугрин умер и с почестями был погребен у церкви братьев-проповедников, суффраганы, прибывшие на посвящение скрадинского епископа, совершили торжественное погребение архиепископа, и брат Иоанн, пришедший для своего посвящения в епископы, по единодушному выбору был выдвинут на место архиепископа⁴⁰⁷.

Правление же Хугрина длилось со дня его посвящения до дня погребения год, два месяца и десять дней.
 

Когда для улаживания дела по избранию искали нунциев в курию господина папы, то с трудом нашлись двое, которые приняли на себя это бремя -- каноник Деса Кореи и Драг, внук сплитского гражданина Сабаки. Всем казалось очень тяжелым и рискованным идти в Галлию, поскольку господин папа Иннокентий пребывал тогда в Лионе, и направлявшимся туда по пути грозили большие опасности по причине ссоры, бушевавшей между церковью и императором Фридрихом⁴⁰⁸.

Пустившись тогда в путь, названные нунции с большими предосторожностями пересекли Ломбардию. Прибыв, наконец, на место и выполняя возложенные на них посольские обязанности, они почти в течение года были заняты продвижением дела. Так как было опасно и расточительно повторно отправлять посольство по тому же делу, избиратели, опасаясь, как бы случайно то, что было предложено, не оказалось бы отклонено (а именно так и произошло), добавили в своем послании к сказанному, что если верховному понтифику не угодно будет удовлетворить просьбу, пусть он по своей воле направит другого для управления Сплитской церковью со всей полнотой полномочий, возлагаемых на понтифика. Так и случилось, и папа, отказав в указанной просьбе, направил им одного апулийца из беневентских земель, из городка под названием Туррис Цепиа⁴⁰⁹, которого звали Рогерий. А был он клириком, капелланом кардинала Иоанна Толедского, который часто по своим и церковным делам посылал его в Венгрию⁴¹⁰. Этот Рогерий находился как раз там во время нашествия татар, попал к ним в руки, пробыл у них почти два года, скрываясь под видом презренного и бедного раба, и едва избежал смерти. Когда же он вернулся к своему владыке, то сам кардинал начал довольно настойчиво выдвигать его и добился того, что тот стал известен и попал в милость к господину папе.

Получив в конце концов посвящение и паллий, он отбыл из курии, и, пройдя через Ломбардию, прибыл в Венецию и, сделав там короткую остановку, приобрел необходимые ему вещи. Просидев почти двадцать лет в римской курии, он скопил немалую сумму денег. Поспешив оттуда в путь, он пошел через Каринтию⁴¹¹, и когда он следовал по землям Аквилеи, его с почетом принял господин патриарх Бертольд⁴¹², который отнесся к нему внимательно, предоставил людей для сопровождения на всем протяжении его диоцеза и щедро оплатил все его путевые издержки вплоть до границ Венгерского королевства. Вступив в земли Паннонии, он оказался в Венгрии и, явившись в курию господина короля Белы с рекомендательным письмом господина папы, он изложил весь ход дела о своем назначении в управление Сплитской церковью. Но его королевскому величеству не понравилось, что дело это было проведено без него, и он сильно вознегодовал, что тот был поставлен без его ведома и согласия. Скрыв, однако, свою досаду и возмущение, он позволил ему спокойно проследовать к месту своего архиепископского служения.

Прибыл он с двадцатью всадниками, с капелланами и домочадцами и, войдя в город в воскресенье второй недели Четыредесятницы⁴¹³, был принят клиром и народом с большой радостью.

Архиепископ Рогерий был человеком достаточно усердным и в деле умножения материальных средств весьма ревностным и энергичным. Он стал подправлять дома и помещения епископии и с большим старанием отделывать их. Он надстроил верхние этажи и террасы, довольно искусно

сбитые из бревен и жердей, которые, казалось, были возведены более для красоты, чем для практических нужд. Он устроил винные погреба, снабдив их новым необходимым оборудованием. На реке Салоне он построил мельницы, завел плуги, приобрел лошадей и домашний скот. Но поскольку собственных средств на все ему недоставало, он крайне отягощал поборами многие церкви и монастыри. Вообще он стремился жить в почете, завел изысканную домашнюю утварь, хотел иметь роскошные одежды и давать дорогие пиры. Большую часть года он сидел дома и неохотно показывался на людях, разве только в почетном сопровождении толпы клириков и клиентов. Он желал иметь изысканный и изобильный стол, особенно когда бывали гости. На пиры он обычно приглашал приезжавших из разных городов знатных особ и заботился, чтобы им было предоставлено обильное угощение. А когда он выезжал для осмотра провинции, то всегда стремился иметь в своем сопровождении некоторых каноников и граждан.
 

В то время король Конрад, сын бывшего императора Фридриха⁴¹⁴ выйдя из Германии, поспешил выступить для завоевания королевства Сицилии. Когда он спокойно плыл вдоль далматинского побережья на многочисленных триерах, всюду, где он желал пристать к берегу, города оказывали ему пышный прием, и все оказывали ему почести как могущественному королю⁴¹⁵.

Но так как его отец был осужден папой Иннокентием на Лионском соборе, лишен со всем своим потомством императорского сана и предан анафеме, то когда этот самый Конрад пристал в порту города Сплита, архиепископ Рогерий, понимая, что тот желал бы войти в город, распорядился запереть церкви и прекратить всякие богослужения. А сам, поспешно покинув город вместе с архидиаконом Фомой и с некоторыми из старейшин, удалился в загородные поместья и оставался там все время, пока король находился в городе. Король же, видя, что архиепископ уклоняется от встречи с ним, сильно на него вознегодовал, и особенно потому, что, родившись в его королевстве, он был здесь возвышен до положения пресула. А между тем сплитские граждане охотно приняли его и разместили в епископских покоях.

Просматривая бумаги, обнаруженные им там в ящиках, он скрупулезно искал, не обнаружится ли случайно какого-нибудь документа, на основании которого он мог бы уличить его в неверности своему королю.

Низвергал он на него и немало других угроз. Пробыв, однако, здесь всего несколько дней, он с попутным ветром отправился в Апулию. И архиепископ вернулся к своему престолу.
 

Король же Венгрии Бела, осматривая рубежи своего королевства, спустился через Хорватию к городам Далмации и распорядился, чтобы ему было приготовлено пристанище при церкви святого Петра, расположенной между Салоной и Трогиром⁴¹⁶. И там он пробыл немало дней, сопровождаемый многими людьми, происходившими из самых разных мест. Ведь к нему как к государю стекалось отовсюду множество народа по разным делам, представленным на его рассмотрение. Потом на галее он переправился в порт города Сплита и, торжественно вступив в него, как и подобает королю, отмеченный знаками королевского достоинства, был принят с большим ликованием клиром и народом. Этот день и ночь он провел во дворце Николая Дуима, и часто посещавшие его граждане встречали у него весьма благосклонный прием и выслушивались им, держался он с ними очень ласково и приветливо. Тогда-то и стал он без волнения и суеты в неспешных речах выговаривать им относительно выдвижения архиепископа: то, что он -- человек чужеземный и неизвестный, не из его королевства, и что они пожелали иметь наставника без его ведома и согласия. Но так как граждане приводили в свое оправдание разные доводы, король снисходительно примирился со случившимся, наказав мирянам и связав их узами клятвы, что впредь они не будут предпринимать попыток повторить содеянное. Однако же к архиепископу он всегда относился с должным почтением, и пока находился здесь, и сколько тот ни бывал у него в Венгрии, он часто приглашал его к себе и по-дружески беседовал с ним. У святого Петра король Бела оставался много дней. Наши граждане оказали ему почтение, доставив много радости, за что он их достаточно отблагодарил и, оставив их обласканными своими милостями, возвратился в Венгрию.
 

Спустя несколько лет госпожа королева Мария, происходившая из рода греческих императоров, отправилась из Венгрии, держа путь в земли Паннонии и Хорватии, имея целью проверить верность здешних народов ее сыну Беле, пребывавшему еще в детском возрасте, которого она поставила во главе этих земель, принадлежавших ему по естественному праву как второму сыну короля, тогда как первородный сын Стефан получил уже венец Венгерского королевства⁴¹⁷. Пришла она в сопровождении большого количества вельмож и военных и остановилась в Клисской крепости. Призвав туда всех знатных людей этих областей, она вела с ними переговоры по означенному делу.

А в те дни случилось так, что некоторые люди из гарнизона Клисской крепости, спустившись во время жатвы к Салоне, стали в некоторых местах растаскивать урожай сплитчан. Когда об этом прослышали в городе, сбежалось несколько не в меру смелых юношей и не по предписанию города, а в пылу безрассудной горячности выступили, чтобы отомстить за обиду и на насилие ответить насилием. Настигнув их, они затеяли с ними драку, и в этой драке было убито двое венгров.

Когда это дошло до слуха королевы, она очень разгневалась и, тотчас покинув Книнскую крепость, в сильном раздражении и негодовании спешно направилась со всем войском отомстить сплитчанам. Чувствуя, что королева идет с самыми опасными намерениями, они направили к ней послов и, обращаясь к ней с мольбами и обещаниями дать удовлетворение по ее усмотрению, просили, чтобы она, не гневаясь, благосклонно и милостиво удостоила своих верноподданных посещением, поскольку это злодеяние совершилось не по решению коммуны, а случайно, и его не следует вменять в вину тем, кто выступил на защиту своей собственности, но скорее надо приписать беспутству тех, кто стремился похитить чужое. Однако в ответ на разумные оправдания наших она ничуть не смягчила суровости своего сердца, отправилась в крепость Клис и расположилась в ней. Прибывший туда же архиепископ Рогерий, войдя к ней, приложил все усилия к тому, чтобы выпросить у нее, как для себя, так и для города, мира и милости. Но от его слов она сделалась еще более суровой, еще сильнее воспылала ненавистью к нему и к городу, подозревая его в том, что он был виновником всех зол, и если бы он с помощью друзей не выбрался из лагеря, то ему угрожала уготованная уже королевой опасность.

Сплитчане ежедневно направляли к ней монахов и послов, посылая подарки и подношения, лишь бы ее хоть как-то умилостивить, но она, упорствуя жестоким сердцем в решимости мстить, никак не смягчалась. А было с ней большое войско, состоявшее из венгров, славян и куманов, которым она приказала с оружием в руках спустившись к городу угонять скот, жечь дома, совершать набеги на виноградники и поля и уничтожать без сожаления все, что только возможно. Сплитчане же, понимая, какая большая опасность угрожает им, стали бдительно предпринимать меры к обороне города, готовить оружие и защитные заграждения и не выходили из города, а расположились в боевом снаряжении сразу за стенами. После того как ее люди причинили большой ущерб загородной территории, королева, видя, что не сможет силой добиться успеха в борьбе с городом, пошла на хитрость. Она притворилась, что уже успокоилась и ей более нет никакого дела до совершенного убийства, и благосклонно ответила городским послам, что хочет в дальнейшем жить с ними в мире и согласии и что они уже не должны ничего бояться. Она направила с ними трех или четырех комитов и около тридцати воинов с одними лишь мечами, висевшими у бедра, с которыми они, как это у них заведено, никогда не расставались, и секретно предписала им, чтобы они обольстили граждан ласковыми речами, какой-нибудь хитростью выманили их за стены, захватили бы в плен столько, сколько было бы возможно, и приволокли бы в крепость, а в противном случае истребили бы их мечами. Пришли послы с радостной вестью, что госпожа уже смилостивилась, и с уверенностью уговаривали граждан выйти, так как венгры сказали, что они не хотят войти в город, чтобы случайно не произошло какого-нибудь столкновения, но "пусть выйдут старейшины, и мы заключим с ними мирный договор". Граждане поверили мирным, но лукавым словам, не подозревая никакого обмана, поскольку королева передавала послам свои уговоры с ласковым выражением лица. Вышли, ничего не опасаясь, судьи, советники и немало других и прошли через восточные ворота к обители братьев-проповедников. Они сидели и мирно договаривались с ними о соглашении, когда венгры вскочили вдруг по данному знаку и, обнажив мечи, захватили пятерых граждан, а именно судью Десу Михаила, человека старого и почтенного, с его сыном Николаем и внуком Михаилом, сыном Леонарда, судью Иоанна Витала и судью Петра, сына Чернехи. Некоторые были ранены, а все остальные вырвались с Божьей помощью из их рук и убежали.

Прослышав о всем том зле, которое причинила сплитчанам королева, король Бела сильно опечалился и немедленно направил двух мудрых и благочестивых мужей из ордена братьев-миноритов, чтобы они усмирили ее гнев и спешно вернули ее в Венгрию. Но она, упорствуя в своей жестокости, распорядилась бросить в грязную темницу захваченных в плен и бесчеловечно и грубо доставленных в крепость нобилей. Впав в уныние от того, что не сумели принять мер предосторожности против такого варварства, несмотря на неоднократные предупреждения друзей быть осмотрительнее, сплитчане в печали и смущении снова и снова направляли королеве смиренные просьбы о том, чтобы она милостиво отпустила нобилей, которых она распорядилась без всякой их вины захватить. Но она никак не соглашалась, однако, видимо, несколько успокоившись, она посоветовала им направить к господину королю надежных послов, обещая свое действенное посредничество перед ним. Переведя тогда пленных из Клисской крепости в Книнскую, она заключила их там под строжайшую охрану, а сама вернулась в Венгрию.

Сплитчане же направили в Венгрию вслед за королевой архидиакона Фому и Марина по прозвищу Бонаюнкта. Прибыв туда и получив дозволение предстать перед господином королем, они перед ним, а также перед королевой подробно и по порядку изложили обстоятельства посольства. Но королева, которая обещала свое действенное посредничество перед его королевским величеством в деле освобождения пленных, стала во многом обвинять сплитчан. Король же, слишком доверяя словам своей жены, ответил, что он удовлетворит просьбу сплитчан только в том случае, если они передадут ему двадцать четыре заложника из лучших людей города. Однако архидиакон, изложив содержание привилегии, которую город получил от прежних королей, никоим образом не захотел согласиться на передачу заложников. И таким образом не выполнив дела, они вернулись домой.

После этого на переговоры с гражданами был послан бан Роланд, который по прибытии передал королевское предложение, что они смогут вызволить своих сограждан из тюрьмы не иначе, как если передадут под охрану короля не менее двенадцати заложников, которых выберет сам король. Сплитчане же, вынужденные к тому крайней необходимостью, подчинились воле короля. И когда король с королевой проходили через Славонию и расположились в укреплении, которое называется Бихач⁴¹⁸, сплитчане отправили с архидиаконом, Дуимом Кассарием и Николаем Дуимом двенадцать мальчиков. Придя туда в день святой Пасхи, они передали мальчиков в руки короля и королевы, получив там в качестве комита, согласно выбору граждан, вышеназванного бана Роланда⁴¹⁹. А король с королевой радостно приняли мальчиков, обещая милостиво обращаться с ними и не задерживать их надолго. И таким образом пленники, которые почти два года отбывали незаслуженное наказание в тюрьме, были освобождены и вернулись домой.

Полагая, что пора уже рассказать о смерти архиепископа Рогерия, мы возвращаемся к главной линии повествования.

Он правил в течение почти шестнадцати лет. Под конец заболев подагрой, он почти два года был прикован к одру болезни и мог двигаться не иначе как с чужой помощью. В конце концов ноги его отекли, стали кровоточить и загноились, так что он потерял способность управлять всеми своими членами, и ему повиновался только язык. Когда же всякая надежда на выздоровление оставила его, он, чувствуя, что настает его последний день, пригласил некоторых из старейшин капитула и города и в их присутствии составил завещание. Он отказал все свое имущество -- серебро, книги и одежды -- племянникам и служителям, за исключением двух серебряных сосудов и двух золотых перстней, которые он оставил церкви в память о себе. Капитулу же он передал один серебряный вызолоченный кубок и несколько металлических тазов и распорядился употребить некоторую сумму денег на помин своей души; он наказал своим душеприказчикам распродать все плоды, вино, лошадей и все, что осталось в доме, и выплатить некоторые его долги. Однако архидиакон выступил против этого, говоря, что по закону прелат не должен составлять завещание, разве только в тех случаях, когда речь идет о вещах, нажитых за пределами церковной деятельности. Но граждане, движимые состраданием, позволили ему изъявить свою волю.

При своей жизни он посвятил в сплитской церковной провинции следующих епископов -- господина Иоанна Скрадинского и господина Ладислава Книнского. Господин Колумбан⁴²⁰ был посвящен в Римской курии, но по прибытии принес ему согласно обычаю и митрополичьему праву присягу. Посвятил он также епископа хварского Доброния.

Умер он на восемнадцатый день перед майскими календами 1266 года Господа⁴²¹. Он наказал, чтобы его похоронили рядом с господином Кресценцием⁴²² перед вратами главной церкви Сплита -- св. Домния.