Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

I. В подарки, что блещут золотом или серебром, ценнейшие чеканкой, нежели составом, и в прочие подобные милости фортуны впивается взором тот, кого толпа зовет богатым; но тебя, Квинт Церелий¹, не менее богатого добродетелями, чем деньгами, а значит, поистине богатого, они не трогают, -- не потому, чтобы ты вовсе отверг от себя не только владение, но и самое пользование всем этим, но оттого, что, наставленный в учении мудрых, понял вполне: все вещи такого рода, непрочные в своем основании, но плохи и не хороши сами по себе, но из twn meswn, т. е. кажутся лежащими посередине между благом и злом. Это, как говорит комедиограф Теренций, "от характера зависит: кто сумеет всем воспользоваться, благо тем; кто не умеет, тем во зло"². А поскольку всякий не тем богаче, чем больше имеет, но чем меньше желает, величайшие богатства у тебя в душе, и при этом не только превосходящие блага рода людского, но впрямую приближающиеся к вечности бессмертных богов; как пишет сократик Ксенофонт: "Ни в чем не нуждаться -- удел богов, а в самом малом -- ближе всего к богам"³. И потому, коль скоро богатых подарков ни тебе не нужно из-за твоей доблести, ни у меня не осталось из-за моей бедности, посылаю тебе то, что моими стараниями собрано для книги с именинным заглавием. В ней я не стал, как водится у многих, заимствовать ни из этического раздела филосфии наставления о блаженной жизни, чтобы записать их для тебя, ни отрывки из искусных риторов -- чтобы умножить тебе хвалу: ведь ты уже поднялся на такую вершину добродетели, когда жизнью и правилами своими превзошел и то, в чем наставляет мудрость, и то, что превозносит красноречие,-- но выбрал я кое-какие вопросики из филологических заметок, такие, что, будучи собраны вместе, они смогли образовать некий свиток. И, скажу наперед, сделал я это, пе стремясь поучать и не желая отличиться, дабы нельзя было сказать обо мне по праву, как в старой пословице: "Свинья-- Минерву". Но зная, сколь многому я научился, сблизившись с тобой, и чтобы не выглядеть неблагодарным к твоим благодеяниям, последовал я примеру наших древних святейших мужей. А они, считая пищу, родину, свет, наконец, самих себя даром богов, от всего что-нибудь посвящали богам, более стремясь выказать свою благодарность, нежели полагая, будто боги в том нуждаются. Так, постановили,-- когда соберут плоды, прежде чем вкушать, приносить долю богам; и поскольку полями и городами владели как подарком богов, какую-то часть их отводили под храмы и святилища, где тех почитали; а иные за здравие просто тела выращивали волос, посвященный богу. Бот так и я тебе, от которого много больше почерпнул в науках, воздаю этим скромным приношением.

П. А теперь, коль скоро книга названа "О дне рождения", да совершатся ауспиции по обету! Итак, "нынешний день ты отметь" как говорит Персии, "камешком лучшим" (молюсь, чтобы ты делал это часто-пречасто!) и, как он же добавляет, "гению лей ты вино" ⁴.

Здесь кто-нибудь, может быть, спросит, почему он думает, что гению нужно возливать вино, а не приносить жертву? Да потому, как свидетельствует Варрон в книге, название которой "Аттик, или О числах", что у предков наших было в обычае и в установлениях: принося в день рождения гению ежегодный дар, сохранять руки чистыми от смерти и крови и не отнимать света у других в тот день, когда сами его обрели. Наконец, и на Делосе у алтаря Аполлона Отчего, по сообщению Тимея, никто не забивает жертв. И еще надо соблюдать в этот день, чтобы от принесенного гению никто отведал прежде самого приносителя.

III. Но, думается, нужно разрешить и то, о чем иные часто спрашивают: кто такой гений и почему каждый из нас почитает преимущественно его в день своего рождеия? Гений -- это бог, под защитой которого живет всякий, родившись. Потому ли, что его заботами мы рождаемся, или потому, что он рождается вместе с нами, или даже потому, что нас новорожденными принимает и хранит,-- но, определенно, гением он назван по связи с рождением (a genendo). Многие древние передают, что гений и дар -- одно и то же (среди них Граний Флакк⁵ в оставшейся от него книге о молитвенном каноне, написанной им для Цезаря). Верили, будто гений имеет над нами наивысшую, если вообще неполную власть. Кое-кто считал, что почитать надо двух гениев, по крайней мере, в домах, где есть супруги; а сократик Эвклид говорит, что вообще к каждому из нас приставлено по паре гениев (о чем можно узнать у Луцилия в XVI книге "Сатур"). Итак, всю жизнь мы каждый год преимущественно почитаем гения, хотя он не один, но есть и иные божества" поддерживающие -- каждое по-своему -- человеческую жизнь (желающего узнать о них вполне просветят книги молитвенного канона), все они единовременно являют в каждом человеке действие своих божественных сил, и оттого не вызываются на всем протяжении жизни отправлениями все новых обрядов. А гений -- неизменный попечитель -- так приставлен к нам, что и на миг не отступает в сторону, но принятым из чрева матери сопутствует до последнего дня жизни. Но если все люди почитают их по отдельности, лишь своих и прирожденных, то я, что ни год, обязан этим обрядом дважды: ибо обретая в тебе и в твоей дружбе честь, гордость, украшение и опору, наконец, все блага жизни, я счел бы нечестивым день твой, произведший тебя на свет для меня, праздновать нерадивее своего собственного. Тот дал мне жизнь, а этот -- усладу и красу жизни.

IV. Поскольку жизнь берет начало в день рождения, но есть многое, предшествующее этому дню и касающееся возникновения человека, нелишним кажется прежде сказать о том, что стоит прежде по природе. Потому из мнений, которые бытовали у древних о возникновении людей, изложу кое-какие вкратце.

Первым и главным предметом изысканий среди старинных ревнителей мудрости было следующее: коль скоро известно, что люди происходят по отдельности из семени своих родителей и переживают много веков в наследующем потомстве, то одни полагали, будто люди были всегда и иначе, как от людей, никогда не рождались и нет их роду ни возникновения, ни истока, а другие -- что было время, когда не существовало людей и природой им положено некое происхождение и начало. То, первое суждение, утверждающее, что род человеческий был всегда, исходит от Пифагора Самосского и Окелла Луканского и Архита Тарентского и вообще -- от всех пифагорейцев; но и афинянин Платон, и Ксенократ, и Дикеарх Мессенский, а равно и философы старой Академии, как представляется, думали не иначе. То же самое писали и Аристотель Стагирит и Феофраст и кроме них многие видные перипатетики⁶. Как пример тому приводят полнейшую невозможность узнать, птицы ли порождены были прежде или яйца, ибо ни яйцо без птицы, ни птица без яйца появиться не может; также, говорят, и всему, что в вечном этом мире всегда было и всегда будет, не было никакого начала, но ость некий круг производящих и рождающихся, в котором видится вместе и начало и конец всякому роду⁷. Те же, кто верил в неких первородных людей, сотворенных природой или божеством, были многочисленны; но мысль эта поворачивалась у них то так, то этак. Даже если опустить баснословные истории поэтов, будто бы первые люди у Прометея из мягкой глины повылепилисъ или у Девкалиона и Пирры из твердых камней повылупились, то ведь кое-кто из самих наставников в мудрости на основании своих выкладок провозглашал мнения... не знаю, не более ли чудовищные, но, очевидно, не менее невероятные: так, Анаксимандр Милетский -- якобы представляется ему, что из разогретых воды и земли произошли то ли рыбы, то ли животные, подобнейшие рыбам; в середине их взросли люди, и плоды, до зрелости пребывавшие внутри, тогда лишь вышли на свет, разорвав этих тварей, в виде мужчин и женщин, уже способных себя прокормить. А Эмпедокл в своей преизрядной поэме (которую прославляет Лукреций в том духе, будто и "подумать нельзя, что рожден он от смертного корня"⁸) утверждает такое: сперва разрозненные члены явились повсюду как бы из беременной земли, затем сошлись и образовали состав целого человека, смешанный вместе и с огнем и с влагой. Что нужды разбирать прочее, ни капли не похожее на правду? То же самое мнение находим и у Элиата Парменида с небольшими отступлениями от Эмпедокла. Демокриту же Абдерскому представилось, будто люди сперва произошли из воды и грязи. Недалеко ушел Эпикур: ибо он верил, якобы при разогревании грязи невесть какие чревеса, вросшие в основу земли, впервые разрослись и выпущенным из себя младенцам предоставили при помощи природы исконную молочную влагу; каковые, будучи воспитаны таким образом и выросши, распространили род людей. Зенон Китионский, основатель школы стоиков, думал, что начало человеческому роду положено с возникновения мира и первые люди родились при помощи одного лишь божественного огня (то есть провидения бога). Наконец, и чернь верит, согласно множеству сочинителей генеалогий, в земнородных предков иных племен (не происходящих от чужеземного корня, например, в Аттике, Аркадии и Фессалии) и прозывает их автохтонами. То, что в Италии нимфы и туземные фавны прежде обитали в неких рощах, -- это без труда приняло доверчивое невежество древних. А нынче разыгравшаяся поэтическая вольность дошла до вымыслов, едва переносимых даже для слуха: будто на памяти людской, когда уже возникли племена и были основаны города, люди разными способами появлялись из земли например, в Аттической области, как говорят, -- Эрихтоний, происшедший из почвы от семени Вулкана, а в Колхиде или Беотии -- из посеянных змеиных зубов -- вооруженные Спарты, истребившие друг друга, по преданию, в междоусобной битве, так что уцелели лишь немногие, бывшие в помощь Кадму при основании Фив. И так же, рассказывают, в Тарквиниях на поле был выкопан божественный мальчик по имени Таг, песней возвестивший науку гадания но внутренностям, которую записали лукумоны, в ту пору властвовавшие в Этрурии⁹.

V. Достаточно сказано о первоначалах людей; далее расскажу, насколько смогу, сжато, то, что относится к нынешним нашим рождениям и их основам.

Итак, откуда исходит семя, -- наставникам в мудрости точно неизвестно. Ибо Парменид думал, что оно появляется как из правых, так и из левых гениталий; Гиппону же Метапонтийскому (или, по Аристоксену, -- Самосскому) представлялось, будто семя изливается из костного мозга, и подтверждалось это тем, что если кто после случки скота забивает самцов, то костного мозга не обнаруживает, точно тот иссяк. Но кое-кто это мнение опровергает, как, например, Анаксагор, Демокрит и Алкмеон Кротонский: они отвечают, что после совокупления скотины у самцов иссякает не только костный мозг, но и внутренний жир и много мяса. А еще разногласие между авторами возникает в том, рождается ли плод лишь от отцовского семени, о чем пишут Диоген с Гиппоном и стоики, или вместе от материнского, как казалось Анаксагору и Алкмеону, и так же Пармениду, Эмпедоклу и Эпикуру¹⁰.

VI. Относительно образования плода Алкмеон признался, будто нет для него вещи более неясной, полагая и ни для кого не возможным провидеть, что прежде всего образуется в теле ребенка. Эмпедокл, за которым в этом следует Аристотель, рассудилчто прежде всего вырастает сердце, ибо в нем более всего заключается жизнь человека" а Гиппон -- что голова, в которой начало духа; а по Демокриту -- чрево и голова, где болше всего пустоты; по Анаксагору -- мозг, откуда все чувства. Диоген из Аполлонии счел, что из влаги сперва образуется плоть, а после из плоти возникают кости и жилы и прочие части. А стоики говорили, что сразу складывается весь ребенок в целом, как в целом он и рождается и вскармливается. Одни мыслят, будто происходит это по самой природе (так, например, Аристотель и Эпикур); другие -- силой духа, сопутствующего семени (так дочти все стоики); третьи считают, идя за Анаксагором, будто имеется внутри эфирное тепло, которое располагает члены. Однако как бы ни сложился младенец, два мнения существуют и о том, каким способом он кормится в материнском чреве. Анаксагору и многим прочим казалось, что пища доставляется через пуповину, Диоген же и Гиппон решили, якобы есть в пищеводе какой-то выступ, который младенец захватывает ртом и так из него тянет питание, как, родившись, из материнских грудей¹¹.

| Далее, какова причина тому, что рождаются мужчины или женщины -- по разному говорится у тех же философов. Так, Алкмеон сказал,-- от кого из родителей получено больше семени, тот пол и представлен; Гиппон же утверждает: из более жидкого семени появляются женщины, из более густого -- мужчины) которого родителя естество раньше займет место, то и обнаружится, -- высказался Демокрит; а по Пармениду, борются свойства женщины и мужчины, и проявляется то, за которым осталась победа. Согласны между собой Анаксагор и Эмпедокл, что от семени, пролитого из правых гениталий, рождаются мужчины, а из левых -- женщины. Но насколько их мнения в этом совпадают, настолько же расходятся: касаясь сходства детей с родителями. Эмдедокл об этом, поразмыслив, высказал следующее: если равное тепло в семени родителей, родится мальчик, похожий на отца; если равный холод --девочка, похожая на мать; а если отцовское горячее, а материнское холоднее, будет мальчик, лицом напоминающий мать; а если горячее материнское, отцовское же холоднее,-- будущая девочка обнаружит сходство с отцом. А Анаксагор рассуждает так, что дети являют облик родителя, внесшего больше семени. Есть, кроме того, утверждение Парменида: когда правые части дадут семя, тогда дети похожи на отца; когда левые -- тогда на мать¹². Далее Гиппн полагает относительно близнецов; то, что они иногда рождаются, происходит из-за количества семени; когда его больше, чем нужно на одного, оно выходит разделенным надвое. Кажется, Эмпедокл думает почти также, хотя он не излагает причин, по которым это происходит, но просто говорит о происходящем делении на части; и что если обе они занимают равно теплые места, родятся двое мужчин, если равно холодные, то две женщины, а если одной холоднее, другой теплее, будут новорожденные разного пола¹³.

VII. Остается сказать о времени, за которое плод обычно созревает для рождения. Эту часть мне следует рассмотреть тщательнее, поскольку вдесь кое-что неизбежно касается астрологии, музыки и арифметики.

Даже в том, на который месяц после зачатия обыкновенно появляются младенцы, хотя это и часто обсуждалось среди древних, до сих пор нет согласия. Гиппон Метапонтийский определил, что роды могут произойти с седьмого месяца по десятый. Ибо в седьмой плод уже созрел, поскольку во всем семерка -- самое могущественное число: мы складываемся за семь месяцев, а еще через столько же начинаем держаться прямо после семи месяцев у нас появляются зубы; также в выпадают они после семи лет а на 14-м году начинает появляться растительность на лицах. Но эта зрелость, начинающаяся с семи месяцев, затягивается до десяти, потому что и во всем прочем есть то же природное свойство, чтобы к семи месяцам или годам для завершения добавлялись три месяца или года. Так, зубы у младенцев в семь месяцев появляются и вырастают к десяти, на седьмом году выпадают первые из них, на десятом -- последние; у иных волосы на лице отрастают с 14 лет, но у всех -- к 17. С его мнением прочие частично спорят, частично согласны. То, что женщина может родить на седьмом месяце, большинство подтверждает, как-то: пифагорейка Теано, перипатетик Аристотель, Диокл Эвенор, Стратон, Эмпедокл, Эпиген и многие другие, чье единодушие не смутило Эпигена Книдского, это самое непоколебимо опровергавшего. Вопреки ему, почти все следуя за Опихармом, отрицают возможность родов на восьмом месяце; впрочем, Диокл Каристий и Аристотель Стагирит думают иначе. А что до девятого и десятого месяцев, если большинство халдеев и вышеназванный Аристотель допускают в это время появление младенца, то для девятого это оспаривает Эпиген Византийский, а для десятого -- Гиппократ Косский. В остальном лишь Аристотель принимает 11-й месяц, прочие единогласно отвергают¹⁴.

VIII. А теперь следует вкратце рассмотреть соображения халдеев и разъяснить почему они считают, будто люди могут рождаться исключительно на седьмом, девятом и десятом месяце. Прежде всего, говорят они, дела наши и жизнь подвластны светилам как блуждающим, так и неподвижным; их сложное, многообразное течение родом человеческим управляет, но сами их пути, и строй, и воздействие часто солнце изменяет: ибо что одни в доков, а другие в движении и влияют на нас своим расположением, -- все совершается властью солнца. Оно, которым движимы светила, движущие нам дает нам и душу, направляющую нас; оно всего могущественней над нами и определяет, как скоро после зачатия произойдем мы на свет. Но делает оно это под тремя угла ми -- конспектами. А что такое конспекти каковы его виды,-- немного поведаю, чтобы было яснее¹⁵.

Как говорят, есть звездный круг, который греки зовут zwdiakon, где движутся Солнце и луна и остальные подвижные светила. Он поровну разделен на 12 частей, соответственно стольким же знакам. Солнце докрывает его на протяжении года; стало быть, в каждом из знаков пребывает примерно до месяцу. Но любой знак с каждым из остальных имеет взаимный конспект; однако не один и тот же со всеми, ибо одни считаются сильнее, другие слабее. Следовательно, в то время, когда происходит зачатие, солнце по необходимости находится в каком-то знаке и в какой-то его части, которую, собственно, и зовут "местом зачатия". Частей этих в каждом знаке 30, а во всем зодиаке 360. Греки их именуют moirai, видимо, оттого, что Мойрами прозывают богинь судьбы, а эти чаcти нам как судьбы, так как самое главное -- при восходе которой мы скорее всего родились. Стало быть, перейдя в соседний знак, солнце смотрит на то место зачатия под очень незначительным конспектом или даже вовсе его не видит. Ибо большинство отрицает, что соседние знаки зодиака как-то видят друг друга; а когда оно в третьем знаке, то есть один лежит посередине, тогда, говорят, оно впервые видит место, откуда начало путь; но видит при очень косом и бессильном свете. Этот конспект зовется kata exagwnon, поскольку охватывает шестую часть круга. Ведь если одну за другой провести такие же линии, как из первого знака в третий, так из третьего в пятый и так далее, то в круг впишется фигура равностороннего гексагена. Этот

конспект не все и не всегда принимают в расчет, потому что он, как кажется, менее всего соотносится с созреванием плода. Когда же солнце попадает в четвертый знак и три лежат посреди, оно смотрит kata tetragwnon, так как линия взгляда отсекает четвертую часть круга. А когда оно в пятом знаке и три в промежутке, то взирает kata trigwnon: этот взгляд отмеряет третью часть зодиака. Эти две точки зрения -- под тетрагоном и под тригоном,-- будучи особо действенны, весьма способствуют росту плода.

Далее, конспект из шестой точки не производит никакого действия, поскольку его линия не образует стороны ни одного из многоугольников. А из седьмого знака, противолежащего, сильнейший и полнейший конспект выводит наружу отдельных, уже зрелых младенцев, что зовутся семимесячными, рождаясь на седьмом месяце. А если до этого срока чрево не смогло созреть, то рожают не на восьмом месяце,-- ведь из восьмого знака, как из шестого, взгляд бездействен,-- но на девятом или десятом, ибо из девятого знака солнце вновь смотрит на участок зачатия kata trigwnon, a из десятого -- kata tetragwnon каковые конспекты, как уже выше сказано, особенно действенны. Наконец, не предполагают родов на одиннадцатом, потому что тогда слабый свет досылается уже под незначительным углом kata exagwnon; тем менее -- на двенадцатом, где конспект считается нулевым. Итак, согласно этим выкладкам, eptamhnoi [ceмимесячные] рождаются kata diametron, a enneamhnoi [девятимесячные] -- kata trigwnon, dekamhnoi [десятимесячные] -- kata tetragwnon.

IX. Разъяснив это суждение халдеев, перейду к пифагорейскому мнению, изложенному у Баррона в книге, что называется "Туберон" с подзаголовком внутри: "О началах людей"¹⁶. Это мнение выглядит самым приемлемым и наиболее приближающимся к истине. Ибо большинство прочих, несмотря на то, что не все из плодов созревают в одно время, всем им давали на формирование один и тот же срок, например, Диоген из Аполлонии, говоривший, что у мужчин тело складывается за четыре месяца, а у женщин -- за пять, или Гиппон, который писал, будто младенец складывается за 60 дней, и на четвертый месяц сгущается плоть, на пятый -- появляются волосы и ногти" а на седьмой -- уже готовый человек. Пифагор же утверждал (и это правдоподобнее), что бывают два вида младенцев -- семи- и десятимесячные, но первый вид складывается за одно число дней, а последний -- за другое. А те числа дней, которые в каждый плод вносят какие-то перемены,-- пока семя обратится в кровь или кровь в плоть или плоть в фигуру человека,-- соотносясь между собой, являют тот же порядок, что голоса, которые в музыке зовутся sumfwnoi.

X. Но чтобы было доступнее для понимания, здесь нужно рассказать кое-что о музыкальных правилах, тем более что говорить я буду о вещах, неведомых самим музыкантам¹⁷. Потому что разумно исследовать звуки и в соразмерном порядке воссоздать их строй, и для самих звуков открыть образ и меру движения,-- дело скорее геометра, нежели музыканта. Итак, музыка -- наука верной постановки звучания (bene modulandi); заключена она в звуке, а звук посылается то вниз, то вверх. Отдельные звуки, взятые сами по себе, как бы они ни издавались, называются ftoggoi, а разница, на которую один звук выше, другой ниже, зовется diasthma. Между самым низкими и самым высоким звуком по порядку может быть расположено много диастем, одна другой больше или меньше, как, например, та, что называют tonoV [тон], или меньше ее hmitonion [полутон] или промежуток в два или в три или, наконец, в несколько тонов Но не безразлично перемешанные все вместе и как придется соединенные между собой являют звуки гармоничное действие. Как и буквы наши, если соединить их между собой по-всякому, а не надлежащим образом, не будут часто соответствовать ни словам, ни связи слогов, так и в музыке есть некоторые определенные промежутки, которые могут образовывать симфонию. А симфония -- это сладкое согласие двух различных звуков, соединенных между собой. Есть три простые и начальные симфонии, на которых основаны остальные. Одна -- имеющая диастему в два тона и полутон, что называется dia tessawn [кварта], другая -- в три с полутоном, что называют dia penta [квинта]; третья -- dia pason [октава], дистема которой включает две предыдущих: она состоит или из шести тонов, как уверяют Аристоксен и музыканты, или из пяти с двумя полутопами, согласно Пифагору и геометрам, показывающим, что два полутона составить целого тона не могут. Поэтому и такой промежуток Платон называет неточно, hmitonion, а по-настоящему зовет его dialeimma¹⁸. А теперь, чтобы стало ясно, каким образом звуки, не доступные ни взгляду, ни прикосновению, могут иметь меру, поведаю об удивительной выдумке Пифагора, который, подстерегая секреты природы, открыл, что "фтонги" у музыкантов сходятся с рядом чисел. Ибо натягивая различными грузами струны, равной толщины и одинаковые по длине, и изменяя грузы по мере того, как при частых ударах по струнам получались звуки, не соединимые ни в какую симфонию, он уловил, наконец, испробовав это много раз: две струны, совместно звуча, дают то, что есть dia tessarwn, когда их грузы в сопоставлении образуют пропорцию три к четырем, каковой фтонг греческие математики называют epitriton, а латинские -- супертерций [один с третью]. А симфонию, что зовется dia pente, он открыл там, где веса различались в полуторной пропорции, которую составляют два к трем (так называемый hmiolion). Когда же одна струна натягивалась грузом в два раза тяжелее, чем другая (и это был diplasiwn logos), тогда начинала звучать dia paswn. Он испробовал, выйдет ли это и на флейтах, и получил то же самое. Ибо он изготовил четыре флейты с одинаковой скважииой, но неодинаковые по длине,-- скажем, первая была длиной в шесть пальцев, вторая -- на треть длиннее, то есть в восемь пальцев, третья в девять пальцев, в полтора раза длиннее первой, четвертая же в 12 пальцев, что дает удвоенную длину первой. Итак, дуя в них и сопоставляя их по две, он подтвердил оценкой всех музыкантов на слух: первая и вторая обнаруживают то же согласие, которое являет симфония dia tessarwn и здесь пропорция "один к одному с третью"; между первой и третьей флейтой, где полуторная пропорция, раздается dia pente; а промежуток между первой и четвертой, где пропорция "один к двум", дает диастему dia paswn. Правда, между природой флейты и струны та разница, что флейты, удлиняясь, звучат ниже, а струны с увеличением веса -- выше, но пропорции в обоих случаях одни и те же.

XI. Изложив это, хотя, может быть, и не очень ясно, но настолько прозрачно, как только мог,-- вернусь к намеченному и поведаю, что думал Пифагор о числе дней, связанных с зачатием. Во-первых, как в основном я упоминал выше, он говорил, будто есть всего два рода младенцев, один меньший, называемый семимесячным, который выходит из чрева на 210-й день после зачатия, а другой -- больший, десятимесячный, каковой появляется на 274-й день. Из них первый, меньший, в основном описывается шестеркой. Ведь зачинаемое из семени, как он говорит, в первые шесть дней -- молочная жидкость, в последующие восемь -- кровяная, а когда эти восемь присоединяются к первым шести, то составляют первую симфонию dia tessarwn. На третьей ступени прибавляются девять дней создающие уже плоть; они будучи соотнесены с первыми шестью, дают полуторную пропорцию и вторую симфонию dia pente. Наконец, в последующие 12 дней тело образуется уже в целости: и точно также соотнесение их с теми же шестью являет третью симфонию, dia paswnопределяемую двойной пропорцией. Эти четыре числа -- 6, 8, 9, 12, соединившись, дают 35 дней. И заслуженно ложится шестерка в основу порождения: ведь греки зовут ее teleion, а мы -- совершенным числом, так как три ее части -- одна шестая, одна третья и одна вторая, то есть один, два и три, -- составляют ее самое. Но как сперва начало семени и та, молочная основа зачатия, исчерпываются этим числом, так и данное начало уже целого человека, -- как бы вторая основа созревания, 35 дней,-- повторившись шестикратно, являет зрелость по достижении 210-го дня.

А тот, другой род, который крупнее, описывается большим числом: и это семерка" определяющая всю жизнь человека (так и Солон пишет, и иудеи следуют этому в счете дней, и на то же как будто указывают ритуальные книги этрусков; не иначе поступают Гиппократ и другие врачи в делах телесного здоровья: каждый седьмой день они рассматривают как krisimoV). Если начало тех первых плодов заключено в шести днях, через которые семя обращается в кровь, то у этих -- в семи. И как там члены младенца образуются за 35 дней, так и здесь, соответственно, примерно за 40. Потому в Греции особо отмечают 40 дней: ведь и беременная до 40 дня не входит в храм, и после родов большинство рожениц 40 дней слабы и не удерживают крови, и малыши почти все это время болезненны и не улыбаются, и состояние их небезопасно. Потому, когда этот день проходит, обычно устраивают праздник; этот срок называют tesserakostaion. И эти 40 дней, помноженные на те семь первоначальных, составляют 280 дней, то есть 70 недель; но поскольку роды происходят в первый день последней недели, то шесть дней отпадают и имеется в виду 274-й день. Это число дней в точности сходится с халдейским конспектом-тетрагоном: ибо если солнце обходит звездный круг за 365 дней и несколько часов, то, по необходимости, за вычетом четвертой части, то есть 91 дня и нескольких часов, три четверти оно пробегает за оставшиеся 274 неполных дня, пока не придет к тому месту, откуда видит точку зачатия под прямым углом.

А откуда мысль человеческая смогла выведать эти дни превращений и раскрыть тайники природы, -- пусть никто тому не дивится. Ведь это усмотрел постоянный опыт врачей, которые, заметив, как многие из женщин не удерживают принятого семени, определили: то, что выбрасывается в пределах шести или семи дней, -- молочное, и назвали ekrusiV, а то, что после, -- кровяное и зовется ektrwsmoV.¹⁹ И хотя оба вида порождений, как представляется, охвачены четным числом дней, Пифагор превозносит нечетное, впрочем не отступая от своего учения. Он говорит, что якобы покрываются два нечетных числа -- 209 и 273, к которым для завершения присоединяется какая-то часть от следующего дня, которая, однако, целого дня не дает. Пример тому мы видим в соблюдаемой природой длительности как месяцев, так и лет, ибо природа и нечетное число дней в году -- 365 -- на сколько-нибудь да увеличивает, и в лунном месяце к 29 дням что-нибудь да прибавляет.

XII. И, право, нет ничего невероятного в том, что к нашему рождению причастна музыка. Заключается ли она только в звуке, как говорит Сократ²⁰, или в звуке и в движении тела, по Аристоксену, или в них обоих и еще -- в движении души, как думает Феофраст,-- определенно, много в ней божественности и всего более властна она в движении душ. Потому что, не будь она мила бессмертным богам, состоящим из божественной души, то явно ради ублаготворения богов не были бы введены игры на сцене, и не было бы флейтиста при всех молениях в святых храмах, и не справлялся бы с флейтистом Марсов триумф, ни Аполлону не была бы придана кифара, ни Музам -- флейты и прочее в том же роде, ни флейтистам, которыми ублаготворяются божества, не было бы позволено устраивать публичные игры и трапезовать на Капитолии, или в Малые Квинкваторы, то есть в июньские иды, бродить до городу одетыми, во что захотят, ряжеными и хмельными. Да и сами души людей -- божественные, хотя против и кричит Эпикур,--природу свою познают через песни. Чтобы легче сносить тяготу, например, в корабельном плавании -- у корабельщиков музыка; и когда легионы бьются в строю, даже смертный страх прогоняется трубой. Потому Пифагор, как рассказывают, чтобы проникся дух своей божественностью, имел обыкновение, прежде, чем предаться сну, и после пробуждения играть на кифаре, и врач Асклепиад разум душевнобольных, возмущенный недугом, часто симфонией возвращал к его природе. А Герофил, наставник в том же искусстве, говорил, что пульс в венах бьется в музыкальных ритмах. Итак, коль скоро в движении и тела, и души есть гармония,-- без сомнения, музыка не чужда нашему рождению.

XIII. Сюда присоединяется и то, о чем возвестил Пифагор,-- будто весь этот мир основан на музыкальном порядке, и семь подвижных планет между небом и землей, которыми управляемы рождения смертных, имеют движение enruqmon [в ритме] в промежутки, соразмерные музыкальным диастемам; и все они, сообразно со своими высотами, издают разные звучания, сливающиеся так, что вместе льются сладчайшей мелодией, неслышной нам из-за мощи звука, не вмещающегося в узкие отверстия наших ушей. И как Эратосфен из геометрических выкладок вывел наибольшую окружность земли в 252 000 стадиев, так и Пифагор указал, сколько стадиев между землей и каждым из светил. А под стадием при этом измерении мировых расстояний по-нимать следует преимущественно тот, который зовут италийским,-- в 625 футов; потому что есть и другие различной длины, например, олимпийский в 600 футов, а также пифийский -- в 1000.

Итак, Пифагор предполагал между Землей и Луной 126 000 стадиев, промежуток, равный тону; а от Луны до светила Меркурия, которое зовут Стилбоном,-- половина этого, как бы полутон; а отсюда до Фосфора, светила Венеры, почти столько же, то есть еще полутон; отсюда до Солнца в три раза больше, словно полтора тона. Значит, солнечное светило отстоит от Земли на три с половиной тона, что зовется dia pente, а от Луны -- на два с половиной (это значит -- dia tessarwn). От Солнца же до Марсова светила, которому название Пироент, такой же промежуток, как от Земли до Луны, составляющий тон; отсюда до светила Юпитера, что зовется Фаэтон, половина этого, равная полутону; столько же от Юпитера до Сатурнова светила (имя ему -- Фенон), значит, еще полутон, и так же полутон оттуда до высочайшего неба с созвездиями. Итого от высочайшего неба до солнца диастема dia tessarwn, то есть в два с половиной тона, а от того же неба до поверхности Земли шесть тонов, в которых заключается симфония dia paswn²¹.

И многое другое, о чем говорят музыканты, он соотнес с иными светилами и показал, что весь этот мир -- enarmonioV [гармоничен]. Потому и написал Дорилай, будто мир -- инструмент бога, а другие добавляли, что он -- eptacordoV [семиструнный], оттого что имеются семь светил, более всего пребывающих в движении. Но здесь не место подробно разбираться во всем этом. Если бы захотел я это отдельно собрать в одну книгу, то и тогда мне показалось бы мало места. Лучше уж -- и поскольку слишком далеко увела меня сладость музыки -- вернусь к намеченному.

XIV. Изложив то, что предшествует дню рождения, расскажу, как определяются годы, называемые klimakthrikoi²², и какие есть мнения о ступенях человеческой жизни. Варрон думает, что существуют пять равномерно распределенных ступеней жизни, и каждая, кроме последней, -- по 15 лет. На первой ступени до 15-го года -- pueri "дети", называемые так, поскольку они чисты (puri), то есть безбороды; на второй -- до 30 лет -- adolescentcs "подростки", прозванные так оттого, что они растут; на третьей ступени пребывают до 45 лет, именуясь "юношами" (iuvenes), ибо могут государству помогать (iuvare) в военном деле. На четвертой вплоть до 60-го года -- величаемые "старейшинами" (seniores), потому что тогда тело впервые начинает стариться. А отсюда до конца жизни у каждого -- пятая ступень, а тех, кто на ней, именуют "стариками" (senes), так как в этом возрасте тело уже страдает от старости.

Врач Гиппократ расписал возраст по семи ступеням. Концом первой он счел седьмой год, второй -- 14-й, третьей -- 28-й, четвертой -- 35-й, пятой -- 42, шестой -- 56-й, седьмой -- последний год человеческой жизни²³. Солон же образовал десять частей, разделив пополам третью, шестую и седьмую гиппократовские ступени, чтобы в каждом возрасте было по семь лет²⁴. Перипатетик Стасей к этим десяти семилетиям Солона прибавил еще два и сказал, что полная протяженность человеческой жизни -- 84 года, а если кто минует этот срок, то поступает так же, как бегуны и колесницы проскакивающие за финишную черту. Как упоминает Варрон, в этрусских книгах судеб человеческая жизнь тоже расписана по 12 семилетиям. В то время как она²⁵... может продлеваться обрядами, отвращающими роковой час, до десяти семилетий, а с 70-го года не следует ничего просить, да и нельзя ничего добиться у богов; наконец, после 84 лет люди выживают из ума и не бывает им знамений.

Из всех наиболее приблизились к природе те, что измерили человеческую жизнь семилетиями. Ведь почти после каждого седьмого года создает природа некие члены тела или являет что-то новое в них, как можно узнать и из элегии Солона. Говорит он: ведь в первое семилетие падают зубы, во втором -- появляется пушок, в третьем -- растет борода, в четвертом-- силы, в пятом --созреваем для того, чтобы оставить потомство, в шестом -- умеряются страсти, в седьмом -- преисполняемся благоразумия и красноречия, в восьмом -- то же самое (иные говорят, что в это время притупляется

зрение), в девятое все слабеет, в десятое -- человек созревает для смерти... но во второе семилетие или в начале третьего голос делается грубым и неровным, что Аристотель зовет tragizein, а наши в древности -- irquitallire²⁶, и потому, как думают, самих тогда называют ирквиталлами, потому что тело начинает пахнуть козлом (ircum). А из третьего, подросткового возраста в Греции образовали три ступени, предшествующие возмужалости, ибо зовут в 14 лет -- paiV, а в 15 -- mellefhboV, затем в 16 -- efhboV и в 17 -- ex efhbwn.

И много еще о семилетиях внесли в книги врачи и философы, откуда явствует, что как при болезнях седьмые дни вызывают беспокойство и зовутся krisimoV, так и в течение всей жизни каждый седьмой год опасен и как бы krisimoV и зовется "климактерическим". Но составители гороскопов говорят, будто одни из этих лет тяжелее других, и, как полагают некоторые, особенно надо иметь в виду те, которыми завершаются

третьи семилетия, а это -- годы 21-й, 42-й, потом 63-й и последний 84-й, где Стасей положил предел жизни. А другие -- и их немало -- передают, что есть лишь один, тяжелейший из всех klimakthr, и это год 49-й, который образуют семижды семь лет. К их мнению согласно склоняется большинство: ведь квадратные числа считаются самыми могущественными. Наконец, пусть выступит и Платон (эта святыня древней философии!), мысливший, что жизнь человеческая завершается хотя и квадратным, но десятиричным числом лет, каковое составляет 81 год ²⁷. А были также и такие, которые принимали оба числа -- и 49 и 81, и меньшее связывали с ночными рождениями, а большее -- с дневными. Большинство же тонко различает чередование этих двух чисел, говоря, будто семерка касается тела, а девятка -- души; та относится к телесной медицине и Аполлону, а эта к Музам, поскольку болезни души, называемые tpaqh, принято музыкой смягчать и целить. Итак, возвещают, что первый klimakthr -- это год 49-й, а последний -- 81-й, средний же, где перемешано и то и другое, приходится на год 63-й, который образуют либо девять семерок, либо семь девяток. Хотя иные и зс-вут его опаснейшим, так как он связан и с телом, и с душой, я, однако, полагаю его немощнее прочих. Ведь хотя он и содержит оба названных числа, но ни одного -- в квадрате; и как ни тому, ни другому он не чужд, так и ни в одном не властен. И явно, не многих, почтенных в древности славой, унес этот год. Вспоминаю Аристотеля Стагирита; но, говорят, он так долго доблестным духом противостоял врожденной немощи желудка и частым недугам болезненного тела, что удивительнее, как он дожил до 63 лет, чем то, что не пережил их.

XV. Потому, священнейший Церелий, коль скоро ты безо всякого ущерба миновал этот год, опаснейший для тела, меньше опасаюсь за прочие твои "климактеры", которые полегче,-- прежде всего зная, что владычествует в тебе более природа духа, нежели тола; а мужи, бывшие таковыми, не раньше прощались с жизнью, чем достигали того, 81-го года, где Платон и полагал законный конец жизни и обрел законный конец. В этот год и Дионисий Гераклейский отказался от пищи, чтобы проститься с жизнью,. и, напротив, киник Диоген от сырой пищи заболел холерой. Также и измеритель земли Эратосфен, и платоник Ксенократ, глава старой Академии, прожили до этого же года. Немало также и тех, кто, пересилив крепостью духа тяготы тела, перешли этот порог, как, например, Карнеад, от которого пошла третья Академия, называемая Новой, и который жил до 90 лет, или Клеанф, которому одного года не хватило до ста. А Ксенофан Колофонский был старше ста лет. Демокрит Абдерский и Исократ также, как говорят, почти достигли того же возраста, что и Горгий Леонтийский; а о нем известно, что из всех, живших в древности, был он самым глубоким стариком и насчитывал восемь лет свыше ста.

А если почитателям мудрости за доблесть ли духа или по закону судеб выпадала долгая жизнь, не расстаюсь я с надеждой, что также и тебе, долго здравствующему духом и телом, тоже предстоит продолжительная старость. Кого из древних, перебрав в памяти, поставим мы впереди тебя по благоразумию или воздержанности, или справедливости, пли мужеству? Кто из них, если бы он был здесь, не передал бы тебе честь всех добродетелей? Кто постыдился бы уступить твоей славе? То, полагаю несомненным, достойно хвалы, что если почти всем им, хотя и благоразумнейшим и далеким от дел государства, не случалось, по большей части, провести жизнь без ущерба и жестокой вражды, то ты, отправляя муниципальные должности, выделяясь жреческим саном среди главенствующих у тебя на родине и даже превзойдя в блеске всаднического сословия ранг провинциалов, не только всегда был в стороне от зависти и упреков, но вместе с высочайшей славой снискал и всеобщую любовь. Кто не добивался знакомства с тобой из блистательного сенатского сословия, а из низкого, плебейского -- кто не жаждал этого? Кто из смертных, увидав тебя или узнав твое имя, не привечает тебя как родного брата и не почитает как отца? Кто не знает о безупречной честности, величайшей надежности, невероятной благодетельности, редчайшей скромности и простоте и прочих проявлениях прекрасной человеческой природы, собранных в тебе одном,-- и даже о большем, чем кто-либо способен достойно поведать? Потому я и прекращу это перечисление. Умалчиваю также о красноречии; его знают в наших провинциях все трибуналы и все восседавшие в них; ему удивились, наконец, и город Рим и священное собрание. Оно само себя довольно прославляет и в настоящем и на будущие века.

XVI, Теперь же, пока я пишу о дне рождения, попытаюсь выполнить мой долг и это, нынешнее время, когда ты -- в наибольшем расцвете, обозначу, насколько смогу, яснейшими приметами, откуда легко будет опознан и тот, твой первый день рождения.

Временем же я называю не только день или месяц, или годичный оборот²⁸, но и то, что некоторые зовут люстром или великим годом, и то, что именуют веком ²⁹. Впрочем, о вечности, которая вся -- единое и величайшее время, сейчас будет сказано лишь немного. Она безмерна, без начала и конца, она -- то, что всегда было и всегда будет одним и тем же, и ни одного человека не затрагивает больше, чем другого. Она делитcя на три срока: прошлое, настоящее, будущее. Из них прошлое не имеет истока, будущее -- исхода. А настоящее, которое посреди, до того незначительно и неуловимо, что не имеет никакой протяженности, и кажется, будто оно -- не что иное, как соединение минувшего и будущего и притом до того непрочное, что никогда не остается на том же месте; но все пробегающее оно отрывает от будущего и прибавляет к ушедшему. Между собой эти сроки -- я говорю о совершившемся и о грядущем -- и не равны и не так, чтобы один был длиннее или короче другого. Ведь все, не имеющее предела, не находит и меры для сравнения. Оттого я и не буду пытаться измерять вечность числом лет или веков или, наконец, любой меркой конечного времени. Ведь все это перед бесконечным сроком не составит даже и часа в кратчайший из зимних дней³⁰.

XVII. Чтобы я смог пробежаться но векам и обозначить наш нынешний, начну, оставив в стороне золотые с серебряными и прочие поэтические в этом роде, с основания города Рима, общего нашего отечества; и коль скоро века бывают или естественные, или государственные, расскажу сперва о естественных.

Век -- это длиннейший срок человеческой жизни, ограниченный рождением и смертью. Поэтому те, кто считает веком 30 лет, думается, сильно заблуждаются. По Гераклиту этот срок зовется genea, так как в этом промежутке заключен круг поколения; а кругом поколения он называет время, пока природа обратится от одного человеческого посева к следующему. Впрочем, этот срок -- genea -- другие определяют иначе: Геродик пишет, что genea называются 25 лет, а по Зенону -- 30. А что такое век,-- я полагаю, до сих пор не исследовано в точности. Правда, много невероятного написали поэты и не меньше -- греческие историки, хотя этим и не подобало бы отступать от истины: таков, например, Геродот, у которого читаем, что якобы Аргантоний, царь Тартеса, был 150 лет³¹, или Эфор, передающий со слов аркадян, будто бы цари у них в древности жили до 300 лет. Оставлю это в стороне как явные басни. Но среди самих астрологов, выслеживающих истину в порядке светил и звездных знаков, также не выходит согласия. Эпиген определил длиннейшую жизнь в 110 лет, а Бероз -- в 116, другие верили, что она может продлиться до 120 лет, а некоторые -- даже и больше. А были и такие, кто думал, будто не для всех мест это одинаково, но по-разному в различных областях соответственно тому, каков в них наклон неба к кругу горизонта³², называемый "клима".

Но хотя истина и скрывается во тьме, однако о том, каковы естественные века в каждом государстве, учат как будто ритуальные этрусские книги. Говорят, в них написано, что начала столетий определяются так: "В который день основывается город или государство,-- проживший дольше всех из рожденных в этот день определяет днем своей смерти размер первого века; а из тех, кто в этот день остается в государстве, опять же смерть проведшего самую долгую жизнь есть конец второго века. И затем так же размечаются сроки остальных. Но поскольку люди о том в неведении, посылается божественные знамения, указывающие, что каждый из веков окончен". Эти знамения этруски, опытные в гаруспиции и в своей науке, усердно наблюдая, занесли в книги. Потому в "Тускской истории", написанной, по Варрону, в восьмом их веке, содержится и то, сколько веков было дано этому племени, и сколько уже миновало, и каков был каждый из них, и какими знамениями были отмечены их исходы. И написано так, что четыре первые века были по 100 лет, пятый -- 123, шестой -- 119, седьмой -- столько же, восьмой тогда еще длился, оставались девятый и десятый, по истечении которых должен был наступить конец этрусскому имени.

А у римлян, по мнению некоторых, века разграничивались вековыми играми. Но если этому верить с определенностью, то неопределенной окажется сама величина римского века. Ведь не только не известно, сколько было в прошлом промежутков времени, которые должны бы знаменоваться этими играми, но даже сколько их должно было быть. Ибо, если по Анциату и другим историкам, учреждены они были с тем, чтобы справляться каждый сотый год, то и Варрон в книге первой "О началах сценических представлений" оставил такую запись: "Когда было много знамений, и стена и башня, что между Коллинскими и Эсквилинскими воротами, испытали прикосновение неба, и посему 15 мужей обратились к Сибиллиным книгам, те возвестили, дабы отцу Диту и Прозерпине на Марсовом поле три ночи совершались Тарентинские игры и приносился в жертву черный скот и дабы каждый сотый год совершались игры". О том же Тит Ливий в книге 136: "В тот же год Цезарь с огромными приуготовлениями справил вековые игры" которые был обычай -- ибо ими отмечались века -- совершать каждый сотый год". Напротив, комментарии 15 мужей, так же как эдикты Божественного Августа, очевидно, свидетельствуют, что повторялись они каждый 110-й год, а к тому же и Гораций Флакк в гимне, исполнявшемся на вековых играх, следующим образом обозначил это время: "Круг в сто десять лет да вернет обычай Многолюдных игр, да поются гимны Трижды светлым днем, троекратно ночью Благоприятной" ³³.

И это разногласие во времени, если развернуть старинные анналы, оборачивается намного большей неясностью. Ведь первые вековые игры были введены после изгнания царей в год от основания Рима 245, а по комментариям 15 мужей -- в год 299-й при консулах Марке Валерии и Сиурии Вергинии, <вторые игры были> во второе консульство Марка Валерия Корва с Гаем Петилием в год от основания города 408-й, а в комментариях 15 мужей написано, что в год 410 <в третье консульство Гая Марция Рутила с Титом Манлием Империозом>, третьи игры были, по Анциату и Ливию, при консулах Публии Клавдии Пульхре и Луции Юнии Пулле <в год 505-й, а но комментарию 15 мужей> в год 518-й при консулах Публии Корнелии Лентуле и Гае Лицинии Варе. О четвертых играх существует три мнения; ибо Анциат и Варрон и Ливий сообщают, что они были объявлены при консулах Луции Марции Цензорине и Мании Манлии в год от основания Рима 605-й, а Пизон Цензорий и Гней Геллий, а также и Кассий Гемина, живший в то время, уверяют, будто они устроены спустя три года, при консулах Гнее Корнелии Лентуле и Луции Муммии Ахейском, то есть в год 608-й; в комментариях же 15 мужей они отмечены под годом 628 при консульстве <Марка> Эмилия Лепида и Луция Аврелия Ореста. Пятые игры устроили Цезарь Август и Агриппа при консулах <Гае> Фурнии и Гае Юнии Силане в год 737-й. Шестые же устроил Тиберий Клавдий Цезарь в свое третье консульство с троекратным консулом Луцием Вителлием в год 800-й, седьмые -- Домициан в свое 13-е консульство с Луцием Минуцием Руфом; восьмые -- императоры Септимий и Марк Аврелий Антонин при консулах Килоне и Либоне в год 957-й ³⁴.

Отсюда можно видеть, что не было установлено объявлять эти игры ни через 100, ни через 110 лет. Даже если принимать в расчет оба этих срока, не будет достаточно-оснований утверждать, что якобы ими постоянно размечались века,-- особенно из-за того, что никто не говорит об их устройстве с основания города до изгнания царей, в течение 244 лет, а этот срок, вне всякого сомнения, больше любого естественного века. А если кто верит, будто века разделялись вековыми играми, убеждаемый в том одним лишь возникновением названия, пусть знает; они могли быть названы вековыми оттого, что происходили обычно в человеческой жизни лишь однажды, подобно тому как о многих других редких вещах принято говорить, что они бывают раз в сто лет.

Но предки наши, не зная, каков век по природе, ввели государственный с постоянной величиной в 100 лет. Свидетель тому Пизон, у которого в седьмой книге анналов, написано так: "В 600-й год от своего основания Рим вступил в седьмой век в перерыв между консульствами, следующий за консульством Марка Эмилия Лепида, сына Марка, и вторым консульством отсутствовавшего в Риме Гая Попилия". Но то, что у нас ввели такое число лет, произошло не без причины: во-первых, потому что видели среди своих сограждан многих доживавших до этого возраста, затем -- оттого, что и здесь, как и в большинстве других дел, хотели подражать этрускам, у которых в первых веках было по сотне лет. А кроме того, как говорит Варрон, могло это случиться из-за того, о чем писал астролог Диоскорид: будто известно в Александрии среди бальзамирующих покойников, что человек не может прожить больше 100 лет, и об этом свидетельствуют сердца тех, кто умирает без всякого телесного повреждения и порчи. Ибо в течение многих лет взвешивая сердца всех возрастов, замечали их прирост и уменьшение: у годовалого оно весит две драхмы³⁵, у двухлетка -- четыре и так каждый год вплоть до 50 лет прибывают по две драхмы; а из этих 100 драхм с 50-ти лет всякий год также убывает по две. Отсюда ясно, что на сотом году сердце возвращается к весу первого года и больше жить не может. Итак, поскольку государственный век у римлян продолжается 100 лет, значит, и первый твой день рождения и сегодняшний приходятся на десятый век. А сколько веков предназначено городу Риму -- не мое дело говорить об этом. Не умолчу, однако, о прочитанном у Варрона, который в 18-й книге "Древностей" говорит, что был в Риме некий Веттий, небесславный в птицегадании, муж больших дарований, не уступавший ни одному ученому в разборах и толкованиях. Варрон слышал его слова: если правда, что передают историки о гадании Ромула при основании города и о 12 коршунах, то, миновав невредимо 120 лет, пребудет римский народ до 1200³⁶.

XVIII. Довольно сказано о веке. Теперь расскажу о "больших годах", длина которых до того по-разному соблюдалась племенами и указывалась авторами, что одни видели "большой год" в двух годичных оборотах, а другие -- во многих тысячах лет. А как это получалось -- прямо сейчас допытаюсь объяснить.

Когда в древних государствах Греции заметили, что, пока солнце в годичном движении совершает свой круг, новая луна появляется то 12, то 13 раз попеременно, тогда решили, будто 12 с половиной лунных месяцев соответствуют естественному году, и так ввели государственные годы, чтобы с дополнениями они составляли то 12, то 13 месяцев; по отдельности их называли годичными оборотами, а соединив попарно,--  "большим годом". И назывался этот срок -- triethrida [трехлетие], поскольку дополнялся также третьим годом, хотя на самом деле двухлетний кругооборот -- это diethriV; отсюда мистерии, через год устраивавшиеся в честь Либера, поэтами называются "триэтерики". Затем, распознав ошибку, удвоили этот срок и образовали тетраэтериду, но называли ее пентаэтеридой из-за того, что повторялась она каждый пятый год, И этот большой год, включающий четырехлетие, казался удобнее, ведь, как известно, солнечный год состоит из 365 Дней и примерно четвертой части дня, что составляет один день в четырехлетие. Потому с возвращением пятого года в Элиде справлялся агон в честь Зевса Олимпийского, а в Риме -- в честь Юпитера Капитолийского. Но и этот срок, казавшийся согласованным только с движением солнца, но не луны, был удвоен и образована октаэтерида [восьмилетие], которая звалась тогда эннеаэтеридой, так как первый год ее тоже возвращался в виде девятого года. Этот кругооборот считала поистине "большим годом" большая частъ Греции оттого, что он состоял из полных лет <и полных месяцев³⁷> как, собственно, и должно быть в большом году: ведь в нем полных дней <2922, полных месяцев³⁸> 99 и восемь полных годичных оборотов. Повсюду верят, будто эту октаэтериду ввел Эвдокс Книдский, но другие передают, что впервые ее составил Клеострат Тенедский, а затем другие по-своему, разнообразно дополняя месяцы, ввели свои октаэтериды, как поступили Гарпал, Навтел, Менестрат и прочие, в том числе Досифей, чья октаэтерида чаще всего приписывается Эвдоксу. Оттого в Греции многие обряды отправляются с величайшей торжественностью через этот промежуток времени, так же и игры в Дельфах, что зовутся Пифийскими, некогда устраивались через восемь лет. Ближайшая по протяженности -- так называемая додекаэтерида из 12-ти годичных оборотов. Имеется халдейское название у этого года, соотнесенного составителями гороскопов не с движением солнца и луны, но с другими приметами, поскольку за этот срок, говорят, происходит кругообращение погоды, урожаев и бесплодия, а также болезней и здоровья ³⁹.

Много есть и помимо того "больших лет", как, к примеру, Метопов год, составленный Метоном Афинским из 19 лет; оттого он называется эннеадекаэтеридой и пополняется семь раз, и дней в этом году 6940. Имеется и год пифагорейца Филолая из 59 лет, где 21 дополнительный месяц; также Каллиппа Кизикского из 76, где дополнительно 28 месяцев; и Демокритов из 82 лет -- в нем, соответственно, дополнений 108; но еще и Гипиархов из 304 лет, куда дополнения вносятся 112 раз. Из-за того эти годы различны по величине, что нет согласия между астрологами, насколько у солнца в году больше 365 дней или у луны в месяце меньше 30. Но к египетскому большому году луна не имеет отношения. Мы зовем его по-гречески kunikon, a no-латыни каникулярным, так как начинается он, когда восходит созведие Пса,-- в первый день того месяца, который египтяне зовут qwuqi. Этот год насчитывает 365 полных дней без единого дополнения. Значит, четырехлетие у них на один день меньше естественного четырехлетия, и потому происходит так, что все возвращается к началу в год 1461-й. Этот год некоторыми именуется hliakoV ["солнечный"], а другими -- qeou eniautoV ["год бога"]. А кроме того, еcть год, каковой Аристотель зовет "скорее величайшим, чем большим" и который описывают круги солнца, луны и пяти подвижных светил, сойдясь вновь в том знаке, где некогда были вместе. Глубокая зима этого года -- kataklusmoV, что у нас зовут потопом, а лето -- ekpurwsiV, то есть мировой пожар (в эти чередующиеся времена мир словно исходит то огнем, то водой). Аристарх думал, будто в нем 2484 годичных оборота, по Арету из Диррахия -- 5552, по Гераклиту и Лину -- 10800, по Диону -- 10884, по Орфею -- 120000, по Кассандру -- 3600000. Другие же считали, будто он бесконечен и никогда не замыкается в себе.

Но из всех этих сроков греки в счете времени наиболее учитывают пентаэтериды, то есть четырехлетние кругообороты лет, которые они называют olumpiadaV; теперь у них насчитывается 254-я олимпиада и ныне -- второй ее год. "Большой год" такой же величины был и у римлян, называвших его "люстром" [очищением]; по крайней мере, Сервием Туллием он был введен с тем, чтобы каждый пятый год после переписи граждан совершалось очищение, но потомки его в таком виде не соблюли. Ибо между первым люстром, совершенным царем Сервием, и тем, что был проведен императором Веспасианом в его пятое консульство с консулом в третий раз Титом Цезарем, лежит немногим меньше 650 лет, люстров же за это время было проведено не больше 72⁴⁰, а после этого они вовсе прекратились. Однако тот же "большой год" вновь и усерднее начал блюстись благодаря Капитолийским агонам. Первый из этих агонов был устроен Домицианом в его 12-е консульство с Сервием Корнелием Долабеллой, и, значит, агон, справлявшийся в нынешнем году, по счету 39-й. Что касается больших лет, уже сказано достаточно; теперь уместно поговорить о годичных оборотах.

XIX. Годичный оборот по природе -- это пока солнце, пройдя 12 знаков, вернется туда, откуда начало путь. Сколько дней в этом сроке -- астрономы еще не смогли узнать в точности. Филолай объявил, что в естественном году 364 с половиной дня, Афродисий -- 365 ¹/₈ дня, а Каллипп -- 365, Аристарх Самосский -- столько же и ¹/₁₆₂₃ дня, Метон же 365 и ⁵/₁₉ дня, Энонид -- 365 ²²/₃₉, Гарпал -- 365 и 13 равноденственных часов, а наш Энний -- 366. Большинство прочих, хотя полагает эту величину неуловимой и невыразимой, но принимает за истину, считая это хорошим приближением: дней -- 365.

Коль скоро среди ученейших мужей такое разногласие, что удивительного, если государственные годы, которые по-разному вводили невежественные общины, каждая -- сама для себя, настолько же разнились между собой, насколько расходились и с этим естественным годом. Некоторые сообщают, что якобы в Египте древнейший год был из одного месяца, затем царем Исопом он сделал четырехмесячным и окончательно доведен Армином до 13 месяцев и пяти дней. Также и в Ахайе у аркадян, говорят, сперва был трехмесячный год, и прозваны они proselhnoi не оттого (как кое-кто полагает), что родились прежде, нежели лунное светило появилось в небе, но потому, что год у них был раньше, чем в Греции его сообразовали с движением луны. А есть такие, что передают, будто этот трехмесячный год установил Гор, и из-за этого весна, лето, осень и зима именуются wraV, и год -- wron, и греческие анналы -- wrouV, и составители их -- горографами. И кругооборот четырех лет по образу пентаэтериды называли большим годом. А у карийцев и акарнанцев годы были шестимесячные и неравные между собой -- дни в них то возрастали, то шли на ущерб, и, соединив их, получали большой год вроде триэтериды.

XX. Но даже если я опущу все эти виды лет, покрытые мглой глубокой древности,-- какое разнообразие в тех, что введены на свежей памяти и в согласии с движением луны или солнца, легко увидеть хотя бы тому, кто захотел бы исследовать это по одним лишь племенам Италии (не говорю уже о чужестранцах). Ведь как разные годы были у ферентинцев и лавинян, у албанцев и римлян,-- то же самое и у других племен. Но задачей было у всех,-- по-разному вводя дополнительные месяцы, выправить свои государственные годы по тому одному, истинному и естественному. Так как долго будет распространяться обо всех, перейдем к году римлян.

По крайней мере, Лициний Макр и позднее Фенестелла писали, будто годичный оборот в Риме с самого начала состоял из 12 месяцев. Но верить скорее следует Юнию Гракхану, Фульвию, Баррону и Светонию, полагающим, что месяцев было десять, как было в ту пору у албанцев, от которых пошли римляне. Эти десять месяцев следующим образом содержали 304 дня: март -- 31, апрель -- 30, май -- 31, июнь -- 30, квинтилий -- 31, секстилий и сентябрь но 30, октябрь -- 31, ноябрь и декабрь -- по 30; из них четыре месяца назывались "полными", остальные шесть -- "ущербными" Позднее или Нума, как говорит Фульвий, или, по Юнию, Тарквиний положили 12 месяцев и 355 дней. Хотя очевидно, что луна описывает свои 12 месяцев за 354 дня но один день оказался лишним, и вышло это то ли по недосмотру, то ли _ во что я верю больше -- из-за предрассудка, по которому нечетное число считается "полным" и более благоприятным. Как явствует, к прежнему году присоединился 51 день. Поскольку двух месяцев они не покрывали, то из тех шести ущербных месяцев было взято по одному дню и, прибавив их, получили 57 дней, а из них два месяца -- январь из 29 дней, февраль -- из 28. Итак, все месяцы стали "полными", с нечетным числом дней, за исключением февраля, который один остался ущербным и из-за этого был сочтен несчастливейшим.

Затем, когда представилось удобным вводить каждый второй год дополнительный месяц, чтобы год государственный уравнивался с естественным, дополнения вносились по преимуществу в феврале, между Терминалиями и Царским бегством, и так делалось долго, пока не заметили, что государственные годы оказались несколько больше естественных. Обязанность исправлять это упущение была возложена на понтификов, и порядок восполнений был препоручен их усмотрению. Но большинство из них, из прихоти внося дополнения большие или меньшие -- по вражде или благожелательству, с тем, чтобы кто-нибудь быстрее ушел с должности или отправлял ее подольше, либо чтобы откупщик из-за длины года оказался в выигрыше или в убытке, -- еще сверх того испортили дело, доверенное им для исправления. Отклонение дошло до того, что великий понтифик Гай Цезарь в свое третье консульство с Марком Эмилием Лепидом, дабы вновь исправить упущенное, вставил два дополнительных месяца из 67 дней, присоединив их к ноябрю и декабрю, -- уже после того как пополнил февраль 23 днями; он получил в этом году 445 дней позаботившись вместе с тем об избежании ошибок на будущее: ибо, устранив дополнительный месяц, приспособил год к движению солнца. К 355 дням он добавил десять, которые распределил между семью месяцами, имевшими по 29 дней, так что к январю, секстилию и декабрю присоединились по два дня, к прочим -- по одному; и приставил он эти дни к концам месяцев -- для того, стало быть, чтобы обряды в каждом из месяцев не сдвинулись с места. Из-за этого теперь, когда в семи месяцах по 31 дню, четыре месяца, бывшие такими с самого начала, распознаются по тому, что ноны у них на седьмой день, а в трех прочих, как и во всех иных месяцах -- на пятый.

Кроме того, вместо четверти дня, которая по замыслу должна была восполнять истинный год, он постановил по истечении четырехлетнего круговорота вставлять один день там, где некогда вставляли месяц -- после Терминалий. С этого года, так упорядоченного Юлием Цезарем, последующие на нашей памяти называются юлианскими, открываясь четвертым консульством Цезаря. Однако не они одни -- хотя они и лучше всего -- согласованы с годом природы. Ведь и прежние годы, даже будучи девятимесячными, не только в Риме или в Италии, но и у всех народов также выправлялись, насколько это бывало возможно. И потому, когда здесь будет говориться о каком-то числе лет, не следует предполагать иных, кроме естественных.

XXI. Если бы людям было известно начало мира, мы бы начали оттуда; а нынче рассмотрю тот отрезок времени, который Варрон называет istorikon. Он сообщает, что времена делятся натрое: первое -- от происхождения людей до предыдущего катаклизма, которое из-за неведения нашего зовется adhlon (темное), второе -- от предыдущего катаклизма до первой олимпиады, под названием muqikon, ибо много о нем передают сказочного, третье -- от первой олимпиады до нас, о котором говорят istorikon, потому что совершившееся в это время содержится в подлинных исторических сочинениях ⁴¹. Имело ли первое время начало или было всегда,-- однако, очевид но, что точно узнать, сколько в нем было лет, невозможно. Второе, хотя его и представляют неясно, но верят, что длилось до 1600 лет. От предыдущего катаклизма, который еще зовут Огигиевым⁴², до царства Инаха -- около 400 лет, отсюда до падения Трои -- 800⁴³, а от него до первой олимпиады немногим более 400. Только эти последние, как наименее удаленные от памяти историков, хотя и лежащие в конце мифического времени, кое-кто пытался определить точнее. А именно, Сосибий писал, будто их -- 345, а Эратосфен -- 407, Тимей -- 417, Арет -- 514 и многие другие -- по-разному; само их разногласие говорит об отсутствии ясности.

А относительно третьего времени у авторов тоже были кое-какие разногласия, однако всего лишь в шесть-семь лет; и то всю неясность здесь рассеял Варрон и с обычной своей проницательностью, то сопоставляя годы различных государств, то пересчитывая затмения и промежутки между ними, извлек истину и явил свет, при котором можно распознать точное число не только лет, но и дней. Согласно с его выкладками, если не ошибаюсь, этот год, для которого как бы примета и заглавие -- консульство славнейших мужей Пия и Понтиана, от первой олимпиады -- 1014-й, во всяком случае с тех летних дней, когда справляются олимпийские игры; а от основания Рима -- 991-й, именно -- с Парилий, откуда отсчитываются годы этого города. А из тех лет, которые зовутся "юлианскими", он 283-й с январских календ, где Юлий Цезарь положил начало введенному им году. Из тех же, что называют "годами Августов", он 265-й и тоже с январских календ, хотя император Цезарь, сын Божественного, стал именоваться сенатом и прочими гражданами Августом (по предложению Луция Мунация Планка) с 16-го дня до февральских календ в свое седьмое консульство вместе с консулом в третий раз Марком Випсанием Агриппой. Но египтяне, попав за два года до того во власть и распоряжение римского народа, считают этот год годом Августов 267-м. Ибо как и у нас, у египтян годы заносятся в некие списки: таковы годы, называемые "Набонназаровыми", открывающиеся первым годом его царствования, из которых теперь 986-й; также "Филипповы" годы, что исчисляются от кончины Александра Великого и, будучи доведены до нынешнего, составляют 562 года. А за начало их всегда принимается первый день месяца, которому у египтян название Тот. И было это в нынешнем году в седьмой день до июльских календ, тогда как ста годами раньше, во второе консульство императора Антонина Пия с Бруттием Презентом, тот же день был 13-м до августовских календ, а в это время в Египте восходит созвездие Пса⁴⁴; отсюда можно вывести, что нынче исполняется сотый годичный оборот того большого года, который, как сказано выше, зовется солнечным, каникулярным и годом бога. А начала отсчета этих лет я указал затем, чтобы никто не подумал, будто все они вместе начинаются с январских календ или с какого-нибудь иного времени; ибо прихоти их учредителей разнились не менее, чем взгляды на это философов: одним казалось, что естественный год начинается вместе с новым солнцем, то есть с зимнего солнцестояния, другим -- с солнцестояния летнего, множеству -- с весеннего равноденствия, а некоторым -- с осеннего, иным -- с появления Плеяд, а кое-кому -- с их заката и многим -- с восхода Пса.

XXII. Месяцев два вида: одни -- естественные, другие -- государственные. Естественные бывают двоякими: часть из них -- солнечные, часть -- лунные. Соответственно солнцу месяц -- это пока солнце проходит каждый из знаков в зодиакальном круге, а лунный -- это промежуток от новолуния до новолуния. Государственный месяц -- это некое число дней, учитываемое всяким государством в согласии с его установлениями, например у римлян сейчас -- от календ до календ. Естественные месяцы и древнее, и общи для всех народов, государственные введены позже и относятся лишь к каждому государству в отдельности. Небесные месяцы, будь то солнечные или лунные, и между собою не равны и не складываются из полных дней. Потому что в Водолее солнце пребывает примерно 29 дней, в Рыбах -- около 30, в Овне -- 31, в Близнецах -- почти 32, и столь же по-разному в остальных; но в отдельных месяцах число дней до того нецелое, что год свой -- 365 дней и еще невесть какую частицу, до сих пор не исследованную астрономами, солнце делит между своими 12 месяцами. Луна же покрывает каждый свой месяц за 29 с половиной дней, но и здесь они между собой неравны, одни -- длиннее, другие -- короче.

А месяцы государств, хотя значительнее расходятся между собой в числе дней, зато везде включают только полные дни. У албанцев в марте их 36, в мае -- 22, в секстилин -- 28, в сентябре -- 16, у тускуланцсв в квинтилии -- 36, в октябре -- 32, а у арицинов в том же октябре -- 39. Думается, меньше всех ошибались те, кто приспособил государственные месяцы к движению луны, как большинство в Греции, у которых каждый второй месяц включал по 30 дней. В этом не уступали им и наши предки, имея год из 355 дней. Но Божественный Юлий, видя, что при таком порядке ни месяцы не соответствуют, как следовало бы, луне, ни годы -- солнцу, предпочел выправить год, чтобы, таким образом, государственные месяцы неизбежно сходились с истинными, солнечными, если не по отдельности, то вместе взятые к концу года.

По Фульвию и Юнию, имена десяти древним месяцам положил Ромул ⁴⁵, а именно первые два назвал в честь своих родителей -- март в честь отца Марса, апрель -- в честь Афродиты, то есть Венеры, от которой, как считалось, произошли его предки; следующие два в честь народа: май -- в честь старших по рождению, июнь -- в честь юных; остальные по порядку чисел, в котором они стояли, от Квинтилия до Декабря, -- соответственно месту каждого. Но Варрон, полагая римлян перенявшими имена месяцев от латинян, весьма убедительно показывает, что создатели имен были древнее города. Так, он убежден, что март назван в честь Марса не потому, что тот был

отцом Ромула, но оттого, что воинственно латинское племя; апрель же -- не в честь Афродиты, но по "открыванию" (aperiendo), ибо тогда чуть ли не все рождается и природа снимает с рождения затворы; а май -- не по старшим получил имя, но по Майе, так как в этом месяце в Риме, как до того в Лации, совершались обряды в честь Майи и Меркурия⁴⁶; июнь также скорее по Юноне, чем по юношам, так как в этом месяце наивысшие почести воздавались Юноне; квинтилий -- из-за того, что еще у латинян он стоял на пятом месте; так же и секстилий и далее, вплоть до декабря названные по числам. Наконец, январь и февраль добавлены, правда, позже, но названия их заимствованы еще из Лация: название января идет от Януса, которому он посвящен, а февраля -- от слова februum: februum -- это все, что освящает и очищает, и februamenta -- очистительные средства, и februare -- "очищать, делать чистым". Не повсюду одно и то же зовется februum; ибо при разных священнодействиях "фебруация", - т. е. очищение, происходит по-разному. А в этом месяце на празднике Луперкалий, когда очищается Рим, несут горячую соль, ее и называют februum; отсюда день Луперкалий, собственно,-- februatus, и от него далее месяц прозван февралем.

Из этих 12 месяцев названия переменены только у двух: квинтилий поименован июлем в пятое консульство Гая Цезаря с Марком Антонием -- во второй юлианский год, a тот, что прежде был секстилием, решением сената при консулах Марции Цензорине и Гае Азинии Галле в честь Августа назван августом -- в год Августа 20-й, и в память об этом имена их пребывают и ныне. А после того, хотя многие принцепсы и переменили названия иных месяцев, нарекая их своими именами, но после или сами это поменяли обратно, или после их кончины те, прежние, названия возращены их месяцам.

XXIII. Осталось немного рассказать о дне, который, так же как месяц или год бывает либо естественный, либо государственный. По природе день -- это время от восхода солнца до солнечного заката, и противоположное ему время -- это ночь от заката солнца до восхода. А государственным днем называется время, за которое происходит один оборот неба, включающий и истинный день и ночь; например, когда говорим, что кто-нибудь прожил только 30 дней, то подразумеваются также и ночи. А день такого рода астрономы и государства определяют четырьмя способами. Вавилоняне установили день от солнечного восхода до следующего восхода того же светила, а большинство в Умбрии считает от полудня до полудня, афиняне же -- от заката солнца до заката. Наконец, римляне полагают, что день -- это от полуночи до полуночи. Тому свидетельство -- общественные обряды и ауспиции магистратов, при которых, если что-то произойдет после полуночи, но до рассвета, то говорят, будто случилось в день, следующий за этой ночью. И то же самое означает, когда у рожденных за 24 часа -- от полуночи до следующей полуночи -- один и тот же день рождения⁴⁷..

Всем известно, что день разделен на 12 часов и ночь на столько же. Но я уверен, что в Риме это соблюдается с появления солнечных часов. А которые из них древнейшие, установить трудно: одни говорят, будто первые были установлены около храма Квирина, другие -- что на Капитолии, а некоторые -- что у храма Дианы на Авентине. Хорошо известно, что на форуме их не было раньше тех, которые Манлий Валерий, привезя из Сицилии, поместил на колонну возле ростров. Поскольку они, будучи размеченными согласно широте Сицилии, не совпадали с римскими часами, цензор Луций Филипп рядом установил другие. Затем, немного спустя, цензор Публий Корнелий Назика изготовил водяные часы; но даже их из-за привычки узнавать часы по солнцу стали звать солярием. Вероятно, слово "часы" не менее 300 лет оставалось в Риме неизвестным; ведь в XII Таблицах никогда не найдешь указания на час, как в других, позднейших законах, но только -- "до полудня", видимо, потому, что полдень разделял части дня, в ту пору разбитого надвое⁴⁸. А другие разбивали день. на четыре части, но и ночь также: об этом свидетельствует и подобный воинский обычай, когда говорится -- "первая стража", "вторая", "третья" и "четвертая".

XXIV. Есть еще более сроков у ночи и дня под другими, отмечающими и различающими их собственными названиями, которые повсюду находим в писаниях давних авторов. Изложу их все по порядку ⁴⁹, Начну с полуночи, которая -- первый и последний срок римского дня. Ближайшее к ней время зовется "за полночь" (de media nocte); за ним следует "петушье пение" (gallicinium), когда начинают петь петухи; потом "умолкание" (conticitim), когда они смолкают; теперь -- "перед рассветом" (ante lucem) и вот "рассвет" (diruculum), когда уже светло, хотя солнце не встало; время после рассвета зовется "утром" (mane), когда светло уже при солнце; после-этого -- "перед полуднем" (ante meridiem), далее "полдень" (так называется середина дня), а там -- "за полдень" (de meridie). Отсюда уже -- "крайний час" (suprema). Правда, большинство считает, что "крайний час" -- это после заката солнца, потому что в XII Таблицах написано так: "Закат солнца пусть будет крайним сроком". Но уже после того трибун Марк Плеторий провел плебисцит, где было записано: "Городской претор, который ныне и всякий будущий, пусть имеет при себе двух ликторов. и пусть он до крайнего часа -- до заката солнца -- вершит суд среди граждан". За "крайним часом" следует "вечер" (vespera), до восхода того светила, которое Плавт называет Vesperugo, Энний -- Веспером, Вергилий -- Геспером. Отсюда далее -- "потемки" (crepusculum), названные так, пожалуй, из-за того, что вещи неясные зовутся "темными" (creprae), а это время -- не ясно, ночное оно или дневное. После него следует время, которое мы зовем "при зажженном свете" (luminibus accensis), а древние называли "при первой лучине" (prima face); затем -- "отход ко сну" (concubitum), когда идут спать; потом -- "безвременье" (intempesta), то есть глубокая ночь, когда не время ничего делать; теперь -- "перед полуночью" и вот -- полночь⁵⁰.
 

ПРИМЕЧАНИЯ

 
 

Вернуться на страницу "Фоменкология"