В издательстве "Научный мир" новая книга
Евгения Бузни "Шпицбергенский дневник".
Вот начало дневника:
"Дневник, если он пишется для себя, является, пожалуй, самым интересным видом литературного творчества для автора и читателя, желающего знать истинную правду жиз-ни, поскольку он отображает с фотографической чёткостью контуры жизни, которые без такой записи просто исчезли бы из памяти. И родился этот вид человеческого творчества очень давно. Ещё люди не изобрели письменность, а уже отображали события своей исто-рии в картинках, используя в качестве полотна поверхность скал в пещерах, где им дово-дилось обитать. Так называемая, наскальная живопись была ни чем иным, как попыткой запечатлеть хронику жизни человека. А уж как научились письмом пользоваться, то тут и развернулись во всю ширь авторы хроник. Это уж потом появились поэты, романисты, фантасты, придумывающие жизнь по-своему. Дневник же, несмотря на всю популярность других литературных жанров, всегда остаётся самым правдивым отображением происхо-дящего, ибо фиксируя даже даты, а порой и время с точностью до минут и секунд тех или иных эпизодов, он как бы заставляет время остановиться, что позволяет будущему чита-телю внимательно присмотреться к прошедшей до него истории, точнее разобраться в ней, дабы лучше не только представить себе прошлое, но и понять настоящее, а иногда даже догадаться, что может ожидать его впереди, поступай он так же, как герои описан-ных реально происходивших событий..."
Я чуть ли не с самого детства садился писать дневники. Потому, вероятно,
и стал писателем. Помню, как ещё в школьные годы, в трудном, как мне теперь известно,
переходном возрасте, стал записывать в тетрадь свои горестные мысли кажущейся безысходности.
Видимо, влюбился впервые, но, что часто бывает, не мог об этом никому признаться,
хоть рядом и была довольно дружная большая семья. Так вот эта тетрадь попалась
на глаза моей маме, которая не преминула укорить сына в упаднических
настроениях и объяснить, что всегда можно поделиться своими мыслями с братьями,
сестрой и родителями, наконец. Но тогда, насколько я помню, от этого разговора
у меня осталось лишь неприятное чувство оскорблённости
тем, что мои сокровенные мысли прочитаны, а, значит, их надо прятать ещё
дальше. Потому я перестал писать дневник.
А память, такая странная, сохраняет лишь то, что ей
нравится. Пытаешься после вспомнить что-то очень важное для тебя, а не
получается, как ни стараешься морщить лоб и тереть виски. Так что впоследствии
приходилось мне ещё не раз начинать писать дневник, многие из записей
сохранились, многие уже попали в рассказы.
Но сегодня я говорю о Шпицбергене, где провёл почти
беспрерывно без малого девять долгих лет. Если бы я вёл ежедневно дневник, Как
начал с первого дня приезда на архипелаг, это была бы удивительная и
замечательная история, но она заняла бы, наверное, несколько томов книг, что
понятно по первым записям. Конечно, это было бы интересно, да только дневник в
эти годы я, увы, не писал, оборвав его буквально через пару месяцев. Причин
тому не мало. Во-первых, как переводчику, а затем и уполномоченному треста в Нораегии, занимавшимся различными переговорами и весьма
объёмной перепиской, мне всё время порой до глубокой ночи приходилось
составлять на двух языках официальные бумаги, что не оставляло почти времени
для собственного творчества и регистрации мыслей в дневнике. А, во-вторых,
обстановка Впрочем, что об этом говорить? Дневник не
написан.
И всё-таки я пишу сегодня именно <Шпицбергенский
дневник>. Что так?
-авершил я свою работу в тресте <Арктикуголь>
в качестве уполномоченного по связям с иностранцами на самом рубеже столетий и
даже тысячелетий, то есть в декабре 1999 г. Однако ежегодно продолжал бывать на
Шпицбергене в летнее время. Переманили меня к себе археологи. То конференцию
международную проводим, то юбилейные мероприятия с приглашением иностранных
гостей. И всякий проводил на архипелаге всего недели две-три. А в последний раз
поехал на целых два месяца в экспедицию. Тут-то и возникла у меня идея
описывать для себя каждый день, главным образом, с целью регистрации погоды.
Дело в том, что погода на Шпицбергене штука
непредсказуемая. Снег может пойти в июне, июле и августе, а в апреле, когда
снежный покров ещё и не думает покидать землю, вдруг может быть так жарко под
незаходящим солнцем, что хочется раздеться и устроить своё тело поудобнее для загара. Планируя сесть в скором времени за очередной
роман, я и решил для памяти записывать ежедневно состояние погоды, чтобы потом
как можно реальнее представить условия жизни моих будущих героев, попавших на
архипелаг. Ну а начав писать, я уж фиксировал не
только погоду, но попутно и другие заинтересовавшие меня факты, коих в этот мой
приезд оказалось до удивления великое множество. Так что под конец
командировки, заметив для себя, что поездка оказалась необычайно насыщенной
событиями, систематично попадавшими в мой дневник, я подумал, что многим читателям
это может показаться интересным. Тогда я и решил сесть за
книгу с названием <Шпицбергенский дневник>, в которой
не просто дать свои дневниковые записи этих двух месяцев жизни на Шпицбергене,
но и снабдить отдельные моменты своеобразными пояснениями в виде отступлений в
прошлое, которые для лучшего понимания позволят рассказать читателю о людях, с
которыми мне пришлось встречаться в этот короткий период и некоторых связанных
с нися в этот короткий период и
некоторых связанных с нмими эпизодах моей жизни. Эти отступления
существенно расширят временные рамки дневника, делая его, возможно, хронологией
более чем десятилетнего периода. Надеюсь, такие дополнения сделают дневник ещё
интереснее для читателя.
Но сначала мне хочется всё-таки дать те первые
дневниковые записи, что я делал в далёком 1991 году сразу по прилёте на
Шпицберген, когда и посёлок норвежский был совсем другим, и оба российских
посёлка ещё функционировали нормально, и Советский Союз ещё доживал свои
последние месяцы. Само сопоставление этих дневниковых записей с разрывом в
тринадцать лет мне кажется интересным не только для меня, но и для читателя.
Прочтём же эти страницы.
1991 ГОД
18 сентября, Арктика, Шпицберген,
Баренцбург
И так, свершилось то, о чём я ещё год назад, да даже
полгода тому вовсе не мечтал. Я в заполярье всего в тысяче трёхстах километрах
от Северного полюса. Но всё по порядку.
Ещё вчера я был в Москве. Ох, как это теперь всё
кажется далеко! Хотя только позавчера мы с Алёной и Юлей выпили по рюмашке за
мой отъезд и упаковывали последнюю сумку чуть ли не до
полуночи. Потом всё же легли немного поспать. Юля встала
кто знает когда, раньше будильника, который своим звонком разбудил меня ровно в
половине пятого. В пять я напомнил по телефону таксопарку о заказанной машине.
Меня успокоили, сказав, что заказ принят. И действительно без четверти шесть
диспетчер сообщила, что машина стоит у подъезда.
К этому времени я уже позавтракал (Алёна и Юля так рано есть не стали), и мы, присев и помолчав
перед выходом на дорожку, успели вынести
все вещи. Упаковывались с некоторыми трудностями: вещи не помещались в
багажник, так что часть пришлось положить на переднее сидение. Наконец
помчались по уже светлым утренним набережным до самого Кремля, а затем по Тверской хоженой мною перехоженной.
В Шереметьево-1 таксист высадил нас у здания
отправления, взял с меня по двойному тарифу, плюс десятку за заказ и всё равно получилось лишь тридцать
рублей. Я думал, что сдерёт не меньше пол сотни.
Однако выяснилось, что зал для депутатов, откуда отправляют полярников,
существенно дальше. Попросил носильщика с тележкой перебросить вещи туда, за
что заплатил пять рублей, хотя тоже полагал, что перевозчик тяжестей запросит
больше. Не запросил.
Минут двадцать просидели в одиночестве, пока я не
сообразил, что нужно поискать полярников, которые должны были прибыть
автобусом. Оказывается все они, одетые в одинаковые дублёнки, по которым их не
трудно было определить, уже находились у помещения со строгой надписью <Таможня>,
где всё уже было в движении. Оттащили туда мои вещи, и вот уже чемоданы и сумки
ползут по транспортёрной ленте через всёвидящее око рентгена.
Тут гладко выбритый и вычищенный таможенник таким же
вычищенным от сует света взглядом замечает в моей декларации сумму заявленных
мною долларов и останавливает ленту. Ему надо увидеть указанные доллары и
разрешение на их провоз. Предъявляю запрашиваемое. Мужчина в гладкой форме
внимательно пересчитывает купюры, проверяет бумагу из госбанка - всё нормально.
Он хотел уж было включить транспортёр, но вдруг
спохватывается:
- А покажите тридцать советских рублей.
Но и они у меня были наготове, лёжа в отдельном
кармашке портмоне. То, что в другом отделении кошелька было ещё двести рублей,
молодой таможенник не заметил и не стал проверять, положившись на моё
спокойствие. Впрочем, эти деньги мне были не нужны в краю, где ими никто не
пользуется, и я отдал их тут же жене. Как мне сказали, на Шпицбергене в
российских посёлках своя собственная
валюта.
Попрощавшись с женой и дочерью, потащил вещи на
весы. Тележек здесь не было. На вес чемоданов почти никто не смотрел, поскольку
трест <Арктикуголь> оплачивал всё оптом. После
паспортного контроля вошли в зал, где ни магазинов, ни каких-либо других услуг
не оказалось, словно мы выезжали не далеко за границу, а куда-то совсем рядом
внутри страны. Причина в том, что по этому маршруту не летят иностранцы, а потому,
кому нужны удобства? Что меня всегда
удивляет, так это наше российское расшаркивание перед иностранцами и абсолютно
наплевательское отношение к своим собственным гражданам.
В самолёте сел у окна так, чтобы всё видеть внизу, и
это было прекрасно. Люблю наблюдать полёт. Минут семь прорывались через три
слоя облаков. Но они скоро исчезли, и под крылом
появилась береговая полоса Балтийского моря. Из динамиков донеслось, что
мы пролетаем вблизи Петрозаводска. В десять тридцать обещали пролёт над
Архангельском, но я его не увидел. Неплохо покормили обедом и угостили сухим
вином.
Первая посадка в Мурманске. Долго сидели в самолёте
в ожидании автобуса. Вот он пришёл, все перешли в его салон и поехали к
чему-то, напоминающему сарай. Вытянулись в очередь для прохождения паспортного
контроля, после которого попали в тесную комнатку, где едва хватило сидячих
мест для женщин. Остальным пришлось стоять. К счастью, скоро пригласили на
посадку. Так я и не понял, для чего выходили из самолёта.
Следующая остановка конечная. До этого нам успели
предложить кофе с пирожными. В море, как ни старался, никаких китов не видел,
но летели-то мы высоко. Остроконечные горы архипелага появились неожиданно. Они
уже покрыты снегом и необычайно красивы. Но любоваться пришлось не долго, так
как вскоре начали снижаться. Пристегнули ремни, и самолёт вошёл в плотные
облака. Когда за окном ничего не видно, то кажется, что самолёт кружит. Потом
показалось, что начали подниматься вверх, а на самом деле, наоборот, прорвались
под облаками и понеслись над фьордом, по которому, быстро отставая от нас, плыл
какой-то кораблик, а можно было подумать, что он просто там стоит без движения.
Развернулись над снежными вершинами гор и, едва успев увидеть слева засевший в
долине городок, понеслись навстречу посадочной полосе. Справа мелькнуло
одноэтажное здание аэропорта, напоминающее обыкновенный ангар.
Тёплая одежда на нас при выходе из самолёта
оказалась не лишней. Погода не московская. Горы в снегу. Это Шпицберген.
Спустились по трапу прямо к открытым дверям в аэровокзал, если его можно так
назвать. Я даже не заметил, были ли там норвежцы. Кругом наши.
Александр Васильевич, протянув руку, встретил меня словами: <А, с приездом.
Информирован. Ну, извини> и побежал встречать других.
Александр
Васильевич Ткаченко, мой начальник на тот момент, который и пригласил меня
работать на архипелаге переводчиком при нём, человек весьма любопытный. Слово
<любопытный> имеет два значения, но оба подходят к этому человеку, хотя в данном
случае я имею в виду значение <достойный внимания>, а не <проявляющий любопытство>.
Чуть крупнее меня ростом и всего лишь на три года старше он всегда выглядел
солиднее меня. Понятно, что должность уполномоченного государственного треста в
Норвегии сама по себе солидная на фоне шахтёрского коллектива, имеющего
отношение только к добыче угля и далеко отстоящего от международных связей. Но
солидность его несколько скрадывалась большой степенью неопределённости
положения на руднике относительно других руководителей.
Система
взаимоотношений уполномоченного и администрации рудников была довольно
странной. С одной стороны, уполномоченный был вправе и обязан
требовать от директоров обоих угледобывающих рудников выполнения целого ряда
правил, связанных с особенностью расположения российских предприятий на
архипелаге, находящимся под суверенитетом иностранного государства, то есть был
как бы их вышестоящим лицом. А с другой стороны, в
связи с тем, что зарплата уполномоченного была заметно ниже того, что получал
директор рудника и ряд его подчинённых, то, идя навстречу незадачливому
начальнику, директор рудника принимал уполномоченного к себе на рудник на
какую-то незначительную должность, чтобы немного приплачивать ему, и тем самым
ставя его от себя в некоторую зависимость.
Иной человек,
правда, в такой ситуации воспринимал бы вторую должность в качестве взятки со
стороны ниже стоящего и чувствовал бы себя более
независимым, однако это сложный вопрос и находится в плоскости человеческих
характеров, которые воспитываются с рождения. Характер Александра Васильевича
не позволял ему быть резким по отношению к любому, кто способен повлиять на его
собственную судьбу в ту или иную сторону. По этой причине он всегда очень
осторожен в отношениях с людьми, долго продумывает все за и против, прежде чем
принять для себя какое-то решение.
Эта осторожность
и щепетильность в работе позволили ему, человеку с образованием горного
инженера, уже второй раз оказаться на Шпицбергене в качестве представителя
треста, занимающегося экономическими связями не только с Норвегией, но и со многими
другими странами, проявляющими интерес к российскому дешёвому углю или жизни
российских посёлков. Теперь ему было всё известно, он стал главным специалистом
по норвежскому законодательству, относящемуся к архипелагу и пребыванию на нём
иностранных компаний. Он был почти незаменим.
Одно плохо:
иностранных языков Александр Васильевич в молодые годы не изучал, а теперь,
когда нужно бы, сделать это оказалось довольно не просто. Ну, выучишь десяток
другой слов и выражений, но для свободной беседы это ох как недостаточно, так
что приходится пользоваться услугами переводчика. Да вот беда, не с каждым
сработаешься, не каждый захочет ехать в такую даль на такую маленькую зарплату.
Я в этом смысле оказался находкой, поскольку, соглашаясь ехать, даже не спросил
о зарплате - меня тянула романтика.
Народу в аэропорту было много. Я думал, что это все
встречающие, но оказалось, что половина толпившихся
готовилась улетать на материк самолётом, которым мы только что прибыли. То есть
здесь в норвежском аэропорту происходила пересменка
шахтёров. Ни для прибывших, ни для улетавших никакой
таможни. Шпицберген зона безвизовая. Никого не интересуют твои паспорта,
прописка, гражданство. Но пока ты в аэропорту.
Часть только что прилетевших из Москвы, главным
образом женщины и дети, отправляются первым рейсом вертолётов, кто в Баренцбург, кто на Пирамиду. Я, в ожидании возвращения
вертолётов, отдаю Александру Васильевичу две переданные ему из Москвы две
сумки, а свои чемоданы и пару букетов
цветов потихоньку перетаскиваю из помещения на улицу к выходу на аэродром.
На большой площадке почти по центру стоит столб с
указателями, направленными в разные стороны. На стрелках написаны расстояния до
различных столиц мира. Так я узнал, что до Москвы две тысячи триста километров,
то есть вдвое больше чем до Северного полюса, а, например, до Гонолулу аж восемь тысяч девятьсот километров. Так
а мне туда не надо пока.
Солнце светило, но тепло не казалось. Когда я
выносил вещи к аэродрому, подул ветер, и пришлось надвинуть на лоб кепку, чтобы
не сорвало. Горы в снегу великолепны. Но ни одного деревца. Непривычно. Мне
кажется, что именно здесь снимали кинофильм <Авария>. Хотя там, по-моему,
имелся в виду не север. Однако когда наш самолёт с новыми пассажирами пошёл на
взлёт по полосе вдоль горы, то мне почудилось, что вижу кадр из этого фильма,
только без землетрясения и пожаров.
В помещении аэропорта один
угол, очевидно, отведен для местных пассажиров. Там стоят и сидят люди в другой
(не нашей) одежде, говорят на другом (не нашем) языке. Я к ним не подхожу, в
контакт не вступаю. -адачи пока такой нет. Просто наблюдаю за ними со стороны.
Интересно. Это, конечно, не Африка, не Индия и не Пакистан, где мне доводилось
бывать. Совсем другой народ, совсем
иначе держатся, иначе ведут себя. Там, на юге, всё оживлённо, громко
кричат, похлопывают друг друга по плечам, жуют пан, бесконечно сплёвывая
желтоватую слюну. -десь тоже беседуют, но сдержанно, степеннее, цивилизованнее
что ли. Хотя кто может сказать, какая цивилизация более цивилизованная?
Но вот прилетел вертолёт. Кто-то объявил, что это в Баренцбург. Все потянулись с вещами к маленькой лестничке.
Мужчины помогали затаскивать багаж в
салон и укладывать его в хвостовую часть
вертолёта. Уселись как десантники на скамьи вдоль бортов. Над головами висят
сумки со спасательными жилетами. Нас более двадцати. Некоторые даже почти стоят.
Пропеллер долго жужжит, потом наш аппарат трогается с места, не спеша
выруливает на взлётную полосу, и вот мы уже над океаном, точнее, фьорд архипелага. И хоть мы теперь не так
высоко над водой, что даже видны барашки волн, однако ни китов, ни каких-то
других крупных водоплавающих под собой не вижу. Птицы, те носятся маленькими
чёрными точками, а морских животных не видно, к сожалению. Летим чуть пониже
горных вершин, которые здесь довольно плоские, как оказалось. Кто-то в ответ на
моё изумление по этому поводу сказал, что эти горы потому и называются
столовые, что напоминают собой столы. Любопытно.
Минут через пятнадцать приземлились на небольшой
площадке. Небольшая она в сравнении с аэродромом, а так вообще-то тоже
приличная и тоже со взлётной полосой, только
значительно короче, чем в Лонгиербюене. -десь же два
больших ангара и несколько деревянных
зданий, на одном из которых круглая стеклянная диспетчерская смотровая башня.
Подъехала жёлтого цвета машина типа грузового
седана. Это Слава, шофёр Александра Васильевича приехал встретить меня.
-агружаемся и уезжаем. Остальные садятся в автобус.
На земле лежит снег. Слава - пожилой азербайджанец с
густыми свисающими усами - весьма разговорчив и всё мне старается объяснить,
рассказывая попутно, что снег только вчера выпал. Подъезжаем к четырёхэтажному
кирпичному зданию гостиницы. -аношу вещи в однокомнатный номер на третьем
этаже. Из окна прекрасный вид на залив, за которым берег с заснеженными пиками
невысоких, но всё же гор. Перед комнатой небольшая прихожая с вешалкой для
одежды и туалет с умывальником и душем. Жить можно.
Александр Васильевич со своей женой живут рядом в
двухкомнатном номере. Тамила Бекировна встречает
меня. Я дарю ей московские цветы. Но она
торопится на работу, попутно рассказывает, где находится столовая, куда я и
направляюсь, поскольку голод уже дал о себе знать.
Пищевой центр, называемый столовой, - это большое
двухэтажное здание почти квадратной формы с конусообразной крышей, крытой
железными листами. У входа на первом этаже простенькая раздевалка с двумя рядами деревянных вешалок,
снабжённых по обе стороны латунными крючками. Жена моего нового шефа
рекомендовала своё кожаное пальто здесь не вешать, а взять его наверх в
обеденный зал, где у лестничного выхода стоит шкаф с отделениями для сумочек, и
там поместить свою верхнюю одежду, дабы,
принимая пищу, можно было бы присматривать за нею, чтобы не исчезла случайно.
Вспомнился разговор с моим куратором в конторе
треста перед отъездом. На мой вопрос, в чём лучше ехать на север, и подойдёт ли
кожаное пальто, Сергей Сергеевич, склонив голову и пряча ухмылку, ответил:
- Ну почему же, можно и так одеться. По крайней
мере, теперь там будут двое в таком пальто: ты и консул.
-апихнув пальто и кожаный картуз в одну из ячеек,
прохожу к окнам раздачи. Справа стопка подносов и железный ящичек с ложками и
вилками. В первом окне дают вторые блюда. Выбора, правда, нет. Сегодня было
пюре с котлетой. Желающие добавляют сами половником подливку из кастрюли и
накладывают на тарелку горчицу. По железным перильцам передвигаю поднос ко
второму окну. Первых блюд больше - два. Можно выбрать борщ или суп молочный. Я
остановился на борще. -атем, взяв из следующего окна пару стаканов, глядя, как
это делают другие, я подошёл к стене с краниками, один из которых предлагал
кофе, другой молоко, третий компот. Чуть дальше стоял бачок с хлебным квасом.
-амечательно. Налил квасу, чтоб сразу утолить жажду, и кофе, чем запить обед.
Но дальше расположился целый стеллаж с закусками,
просто поразивший меня разнообразием. Я даже растерялся, не зная, что брать.
Хотелось всего попробовать, да ведь не съешь сразу столько. Взял отдельную
тарелку и положил два кусочка жирной селёдки, солёную капустку,
красные солёные помидорчики, солёный огурчик, а тут ещё всё
то же самое в свежем виде, салаты, винегрет, лук, свекла, отварная
картошка. Словом, насчитал семнадцать разных закусок. Нет, тут с голода не
умрёшь. Ведь всё бесплатно и выбирай, что любишь.
После обеда возвращаюсь к себе в номер, который, как
я понимаю, станет моей квартирой, распаковываю чемоданы, раскладываю вещи по
полочкам шкафа, любуюсь замечательным видом из окна. Устанавливаю свой
маленький цветной телевизор, но не включая его,
лёг на кровать, и слегка задремал. Раздаётся
звонок в дверь. Появляется Александр Васильевич и приглашает к себе на ужин.
Это рядом, но я надеваю костюм. Хозяева тоже оказались почти при параде. Взял
привезенную с собой водку, Тамила Бекировна успела
приготовить закуски, и мы чудесно посидели втроём.
Я прочитал им свою статью о Николае Островском,
которая успела выйти в газете <Ленинское знамя> буквально за день до моего
отъезда, то бишь семнадцатого. Это был повод, чтобы поговорить о событиях в
стране и нашем отношении к ним. О будущей работе почти не говорили, только
Тамила Бекировна с оттенком зависти сообщила, что мне
часто придётся принимать делегации и питаться с ними на приёмах, где будут
подавать всякие вкусности. Ну, насколько я понимаю, не это будет основным моим
занятием.
19 сентября
Сегодня встал по звонку будильника. Спалось не очень
хорошо, но спалось. Утром просыпался несколько раз, смотрел, не проспал ли, не
испортился ли будильник, хотя наша первая встреча намечена была на десять утра,
но лёг-то вчера поздно. Долго сидел над записями, да и привычка у меня ложиться
поздно.
Но утро началось с того, что в квартире не оказалось
света. Пришлось бриться не электрической бритвой, а французским
одноразовым лезвием, которые
захватил на такой случай и очень кстати, как оказалось. Успел в столовую на
завтрак (он до девяти утра), а потом в управление треста на собрание. -ал
быстро наполнился прибывшими вчера полярниками. Первые три ряда стульев заняли
руководители подразделений рудника. -а столом директор и консул.
Директор довольно молод. Худым его не назовёшь, но
подтянут, выглядит строгим, говорит громко уверенно. Обратил особое внимание собравшихся на то, что демократия, развернувшаяся сейчас в
стране и превратившаяся в анархию, сюда в такой степени не распространяется.
Памятник Ленину, как стоял здесь, так и будет стоять, пока Соколов здесь
директор.
Это его заявление понравилось не только мне, но и,
как я заметил, многим в зале. Так что следующие слова уже воспринимались в
русле этой мысли о сохранении социалистических порядков. А говорил Соколов о
том, что дисциплина здесь жёсткая, за любое серьёзное нарушение сразу
отправляют назад на материк, ибо воспитывать здесь нет возможностей.
Соколов Александр
Леонидович. С его именем многое связано в Баренцбурге.
Шутка ли, десять лет руководил рудником. Сменил он директора, при чьём
руководстве на шахте произошла большая авария, то есть взрыв, от которого
погибло пять человек. То было время, когда за гибель на производстве даже
одного человека нёс ответственность руководитель предприятия. -а период
десятилетней работы Соколова на руднике погиб не один десяток человек по разным
причинам, но директор оставался работать. Времена изменились.
В 1991 году
Ельцин запретил коммунистическую партию на предприятиях. Это существенно меняло
расстановку сил. Если в прежние годы рабочему человеку не нравилось отношение к
нему со стороны руководства, то он мог пойти пожаловаться в партийную
организацию. Ну, где она помогала работнику, где нет - вопрос другой. Люди оставались
людьми, хоть и коммунисты, и не всегда даже секретарь партийной организации
готов был выступить против начальника и защитить простого человека. Однако
такая возможность всегда была, и всякий руководитель действовал обычно с
оглядкой, понимая, что как никак, а партийная организация
- сила и может в случае чего выступить противником.
Как
только на руднике перестала функционировать партийная организация, Соколов,
будучи сам в прошлом коммунистом, понял, что власти над ним поубавилось, что
здесь в самом далёком далеке от материка, куда
никакая контрольная комиссия, никакие журналисты попасть фактически не могут,
ему становиться жить легче.
Такой же была обстановка во всей стране, но здесь ещё лучше. Так что очень в
скором времени он стал на руднике единоличным начальником, без участия которого
не мог решиться ни один вопрос.
Директор, просматривая списки новых работников,
зачитывал отдельные фамилии, предлагая названным людям подняться. Поднял и
меня. Наверное, всем было интересно посмотреть на нового переводчика. Как ни
как, а я один на весь рудник.
Представил директор и других начальников отделов.
Несколько слов о взаимоотношениях с иностранцами и поведении в особых условиях полузаграницы сказал консул, пояснив, что территория, на
которой мы добываем уголь, является советской, но она и ограничена рамками
наших посёлков.
После общей беседы начался обход кабинетов,
заполнение бланков, медицинский осмотр в больнице. На всё ушёл целый день.
Вечером хотел посмотреть телевизор. Включил, но экран почему-то не засветился.
Снял заднюю крышку и обнаружил отошедший от контакта проводок. Подсоединил его
и о, чудо! - телевизор заработал нормально.
После ужина зашёл в клуб, посмотрел на бассейн. Он
оказался гораздо лучше, чем я предполагал. Во-первых, он красиво оформлен. На
одной стене керамикой выложены бегущие олени. На другой так же в цвете
изображены дельфины, а над ними нечто вроде зимнего сада из живых растений.
Тоже хорошо. Над головой высоко деревянный потолок скошенный, как у чердака, но
под ним в стене узкие окна, через которые днём проникает солнце. Сейчас хоть и
вечер, но ещё светло. Во-вторых, бассейн достаточно велик, двадцать пять метров
в длину, так что есть, где поплавать в своё удовольствие. В-третьих, вода в нём
морская, и для меня, как для человека, влюблённого в море и к нему привыкшему с
детства, это прекрасно.
Купаться не стал, да и не мог, раз не взял с собой
ни купальных принадлежностей, ни медицинской справки. А тут строго. В большой
прихожей все снимают обувь, надевают принесенные с собой тапочки. На столе, за
которым сидит медицинская сестра в белом халате стоит ящик с карточками.
Каждый, кто идёт в клуб, находит свою карточку и перекладывает в специальное
отделение. Я успел увидеть, как кто-то позвонил по телефону, и дежурная
медсестра просмотрела картотеку и сказала в трубку, что тот, о ком спрашивают,
ещё не приходил, так как карточка его на месте. Тут, стало быть, все на
контроле. Ну, может, так и надо в этих условиях.
Прошёлся по посёлку до фермы и повернул обратно. По
пути сорвал травинки и два белых
цветочка. Пошлю в письме. Сентиментальность, конечно. Сейчас приму душ и спать.
20 сентября
Встал в семь тридцать утра, побрился нормально
электрической бритвой, позавтракал в столовой и к девяти прибыл в управление на
занятие по технике безопасности. Там же выступил со своими советами и главный
врач больницы. Не все, по его словам, хорошо переносят перемену климата, а
потому надо внимательно следить за своим состоянием, не ходить первые дни в бассейн, не
перегружаться и так далее. Ну, это не для меня. Я чувствую себя всегда
нормально при переездах. Правда, на севере я впервые, но, мне кажется, что я
сразу акклиматизировался и никаких перемен в организме не чувствую.
Прослушав беседы начальника кадров Джурука, пошли на склад получать спецодежду. Шахтёры много
чего получали для их работы под землёй. А мне и женщинам, которые будут
работать на поверхности только, полагается полушубки, шапки, рукавицы. Но для большинства пришедших за
этими зимними одёжками не оказалось полушубков нужных размеров. Предложили
подождать прихода корабля с товарами. Одна женщина, услышав такой совет,
возмутилась, говоря, что ей не во что одеться, а уже холодно. В ответ ей
отпарировали:
- А вы, что, не знали, куда едете? Не в Африку же!
Женщина, чуть не плача заявила, что в Москве ей
рекомендовали не брать с собой тёплое пальто, так как тут всё дадут, и тут же
услыхала безаппеляционное:
- Ну, это ваши проблемы. Найдёте у кого-нибудь
временно, что поносить, а нет - берите большего размера, если не хотите ждать.
Да, здесь не очень церемонятся. Приехал, так терпи.
Кадровик Джурук повёл нас
в местный музей и библиотеку. Книг, как мне сказали, в библиотеке около
тридцати тысяч. Неплохо. Хотел сразу взять книги о Шпицбергене и словари
норвежского языка, но домой ничего не дали, так как заведующая библиотекой
будет на работе второго октября, а пока предложили знакомиться с книгами в
читальном зале.
Музей из
одной комнаты, но посмотреть есть что.
Между прочим, вчера в посёлок приезжала министр
здравоохранения Норвегии, посещала нашу больницу, но меня на переговоры не
взяли, поскольку я ещё не завершил процедуру приёма на работу.
Сегодня, в отличие от вчерашней тихой погоды, дул ветер не тёплый, но
сносный. А меня всё тянет подняться на вершину горы, у которой примостился наш
посёлок. Хоть она и не высокая, но интересно всё же на неё забраться. Да пока
некогда.
-ашёл к коменданту гостиницы и по моей просьбе он
дал мне ведро для мусора, веник, туалетную бумагу, стиральный порошок, мыло,
чайник, чашки, настольную лампу, тремпеля для шкафа и
радио.
Потом собрались у меня в комнате с Тамилой Бекировной и Александром
Васильевичем, выпили коньячок, закусывая лимончиком, помидорами и запивая
томатным соком.
Принял душ и в сон.
23 сентября
Прошедшие дни были так заполнены, что не до записей.
21-е выпало на субботу. Утром встал аж в шесть тридцать с тем, чтобы успеть умыться, побриться,
позавтракать и в восемь пятнадцать сесть
в автобус. Всех вновь прибывших направили на <трудовую повинность> - перебирать
картошку. Так здесь принято. Картошка, которую привозят кораблями, далеко не
лучшего качества. Полно гнилой, совершенно непригодной для
пищи. Вот её и надо отделить от хорошей. Работа
очень трудоёмкая и мало приятная. Потому и направляют
на неё тех, кто ещё не успел приступить к своим контрактным обязательствам.
Работал я в паре с милой разговорчивой Галиной,
женой радиста. Узнал от неё, что муж её получает зарплату ещё меньше моей. Его
ставка 180 рублей, а моя 200. Но меня такой факт не обрадовал. Я бы предпочёл,
чтобы и он, и я получали гораздо больше, то есть столько, чтобы хватало
спокойно на жизнь. У меня вообще такое мнение, что в принципе все на земле
должны жить одинаково хорошо, а это значит, что каждый должен трудиться в меру
своих сил, а получать в меру потребностей. Нужно не жить, чтобы получать деньги,
а получать деньги, чтобы жить. Это моя принципиальная позиция, с которой многие
спорят только потому, что не верят в реальность осуществления такого принципа.
А я уверен, что время для такого принципа в мире наступит, хоть и не скоро.
К двум часам дня перебрали с Галиной двадцать четыре
ящика картошки и пошли на обед. Погода нас баловала. В
небе солнце и почти нет облаков. Снег в горах, наверное, начал таять. Впрочем,
ветерок небольшой дует себе потихоньку.
После обеда наладил удочки, приготовил одну ставку,
то есть навязал на леску десять крючков, и пошёл в порт на рыбалку. Тут ветер
ощущался больше и казался попрохладнее, чем наверху,
но, как говорится, охота пуще неволи. Свинцового грузила у меня не было,
пришлось взять самую тяжёлую блесну. Попробовал забросить у самого причала.
Глубина оказалась маленькая, метров десять, а то и меньше. Но, к своему
удивлению, почувствовал, что кто-то попался и трепыхается
в глубине. -аработал катушкой и вытащил бычка, зацепившегося за предпоследний
крючок. Ещё несколько забросов оказались холостыми. Между тем ветер стал уж
очень назойливым и холодным. Пришлось сворачивать удочки. Тут и время ужина
подошло.
Поел и решил заглянуть в кафе, где, как мне
говорили, хорошее мороженое. -ашёл, а там музыка гремит, пары танцуют. У двери
парень в тёмном костюме. Спрашиваю, что здесь такое, он отвечает - свадьба. Я
очень удивился, а парень пригласил войти и сесть за стол. Я говорю, что не удобно, ведь я здесь новый человек, и меня никто не приглашал.
А он говорит:
- Так я приглашаю. Это моя свадьба. Откажетесь
зайти, обижусь.
Я, конечно, согласился и с удовольствием, но неловко
было без подарка. Тогда я снял со своих рукавов рубашки агатовые запонки,
купленные мною в Индии, и подарил жениху. Невеста красовалась в цветастом
платье. Свадебного не было. Да у них у обоих это уже
второй брак - какие уж тут традиции? Он работает
проходчиком, а она на подъёмнике при выходе
из шахты. Там и познакомились.
В десять вечера кафе закрылось, все стали
расходиться, а меня мои новые друзья потащили к себе домой в маленькую
однокомнатную квартиру почти такую же, как у меня в гостинице. Народу набилось
много, с трудом уселись, кто как мог, вокруг стола, но
не зря же говорят: в тесноте, да не в обиде. Стол мгновенно заставили бутылками
и тарелками с закуской. Я то, что хотел, выпил в кафе, а теперь согласился
только на бокал шампанского. Странно было бы, если бы не запели хором. Я
присоединился и удивил всех не столько голосом, сколько тем, что знал
украинские песни. -а столом сидели в основном украинцы, а я москвич. Но я
объяснил, что жил в Крыму, где и полюбил украинские песни.
Во время перекура на лестничной площадке, куда я
тоже вышел, чтобы незаметно уйти, молодой шахтёр пристал ко мне с разговором
<по душам>. Его интересовало, буду ли я подводить иностранных туристов к
жителям Баренцбурга, торгующим сувенирами, и стану ли
за это брать деньги, как это делал мой предшественник. Постарался успокоить
его, заявив, что уважаю шахтёров и не ограблю их ни на одну копейку. Шахтёр
пожал мне руку в знак признательности, а я воспользовался моментом и
попрощался, что утром мне на работу.
Так оно и было. 22 сентября опять пошёл на переборку
картошки. Наша <повинность> распространялась на три дня. Я несколько припоздал,
потому к своей вчерашней напарнице Галине не попал. Дали мне другую,
посерьёзней и менее разговорчивую. Работали так, что даже имени её не узнал.
Сортировка гнилых и хороших картофелин показалась в этот день более
утомительной. К тому же почувствовал, что слегка простыл на вчерашнем ветру,
когда поймал своего единственного бычка. Разобрав двадцать два мешка картофеля,
пошли на обед, после которого пришёл к себе и завалился спать. Через два часа
проснулся, сходил на переговорный пункт, быстро связался с Москвой, поговорил с
домом и отправился в сауну, которая к счастью в том же спорткомплексе, где и бассейн.
Прогрелся и понырял в морской водичке в своё удовольствие.
Возвращаться следовало поскорей, поскольку в этот
вечер мы отмечали день рождения моего шефа Александра Васильевича. Опять писать
некогда.
А утром 23 сентября был, наконец, мой первый рабочий
день на рабочем месте. От третьего дня картофельной повинности меня освободило
руководство, так как уже требовалась моя помощь по моей специальности.
Наша группа, занимающаяся связями с иностранцами,
находится на первом этаже гостиницы, что очень удобно. Мне можно не ходить на
завтрак, если не хочется есть, но зато хочется ещё
поспать, и за одну минуту спуститься на рабочее место. Чудно. В одном из трёх
кабинетов, в самом конце коридора, работает заместитель генерального директора -емлин Николай Иванович. Невысокого роста человек приятной
наружности, седоватый, почти пенсионер, улыбающийся, гордящийся тем, что предки
его казаки. В его приёмной сидит высокая симпатичная секретарь-машинистка
Тамара Павловна.
Мне выделена комната напротив. Из мебели только три
пустых стола и встроенный шкаф. Окно смотрит на глухую стену, подпирающую
основание горы, на которую мне пока не довелось забраться. Шеф Александр
Васильевич сидит в кабинете в начале коридора. У нас с ним установлена связь
голосовая. Он подходит к двери своего кабинета и кричит:
- Евгений Николаевич, зайдите на минутку.
Я вскакиваю и бегу к нему. Там установлены телефоны:
международный и внутренний, факс, висят карты архипелага, в шкафу горы папок, на
подоконнике окна, смотрящего на фьорд, стоят вазоны с цветами. Два стола
составлены буквой <Т>, как и положено у начальника, к
которому приходят на заседание подчинённые.
Александр Васильевич зовёт меня, когда кто-то звонит
по международной связи и говорит на иностранном языке. Сегодня мне пришлось
разговаривать с норвежцем из Лонгиербюена и сообщать,
что для них на Пирамиде подготовлены шлакоблоки и они готовы к отправке. -вонил
в Бельгию, чтобы узнать, почему в Москву не прибыл представитель компании,
желающей купить у нас уголь, и почему они не прислали факс. Отвечал на чьи-то
звонки. Между телефонными переговорами знакомился с кипой папок по туризму,
которые положил мне на стол любезный Александр Васильевич.
На столах у меня две пишущие машинки: одна для
документов на русском языке, другая для иностранных текстов. Хорошо, что я
много лет как научился печатать, поэтому сразу же начал печатать себе список
телефонов зарубежных клиентов. Ну, короче говоря, без дела сидеть не
приходилось.
После работы пошёл в бассейн. Вода прекрасная 28
градусов тепла, почти как в Индийском океане. Только там и снаружи жарко, а
здесь температура воздуха относительно прохладная, поэтому сидеть в воде
приятней. Я долго лежал на спине, расслабившись, потом пытался измерить длину
бассейна количеством гребков стилем <брасс>. Получалось у меня
то тридцать восемь, то сорок шесть. Наверное, по
разному гребу. Там же на
втором этаже спорткомплекса у бильярдной стоит телевизор. Посмотрел программу
<Время>. Увиденное наводило на размышления. -десь в
советских посёлках Шпицбергена, то есть в кусочке советской земли, всё спокойно
и размерено, как прежде. Шахтёры добывают уголь, куда-то мы его продаём, по
вечерам пьём, празднуем свадьбы, купаемся в бассейне, не думая о том, кто из
нас украинец, русский или с Кавказа. Как и раньше, национальность для добычи
угля и прочих наших здесь дел не имеет никакого значения. А между тем на
материке в стране нашей идёт настоящий развал, о котором я только что смотрел
новости: в Киргизии снесли памятник Ленину и запретили компартию, а другой
митинг там же заставил Асланова сдать свои полномочия, и компартия снова у
власти. В Москве с заявлением против них
выступили депутаты парламента. В Азербайджане Ельцин и Назырбаев
ведут переговоры за закрытыми дверями по
проблемам Карабаха. Армения приняла решение о независимости. Украина начала создавать
свою армию. В Молдавии идёт война за Приднестровье. В Грузии борются с Гамсахурдией.
Но и сюда, очевидно, скоро дойдут эти проклятые
изменения. Переводчик консульства Платон Обухов сказал, что общество дружбы
<СССР - Норвегия> переименовано в <Россия
- Норвегия>, и из Осло наше посольство просит сообщить мнение наших
специалистов на Шпицбергене по этому вопросу. Проблема в том, что в наших
посёлках здесь работает много украинцев. Согласятся ли они с таким изменением?
А что скажут представители других республик, которые тоже у нас работают?
-десь я вынужден
сделать некоторое пояснение по поводу упомянутой мною личности Платона Обухова.
Кто-то из читателей может сразу спросить, а не тот ли это Обухов, который ? И я
скажу, что да, именно тот Платон Обухов, о котором не раз говорилось во многих
средствах массовой информации, сообщавших об аресте советского дипломата,
работавшего несколько лет на английскую разведку. Да Платона, сына бывшего в то время
заместителя министра иностранных дел СССР, арестовали по возвращении из
командировки в Великобританию, долго велось следствие, а некоторыми людьми
многое делалось для того, чтобы признать Платона психически нездоровым человеком.
Всё это произошло через несколько лет после
описываемых мною в дневнике событий. Тогда, разумеется, мы не могли себе и представить, чем закончится карьера этого молодого,
жизнерадостного, необыкновенно общительного и очень активного в работе
человека. Только директор рудника , узнав из
телепередач об аресте Платона и причинах заведенного на него уголовного дела,
сказал чуть ли не с гордостью, что начинал свою шпионскую деятельность Платон
Обухов в Баренцбурге, чему он, Соколов, лично был
свидетель, так как однажды Платон привёл к нему в кабинет английских
журналистов, как он сказал, но безо всякой предварительной договорённости,
почему Соколов даже не стал с ними разговаривать. Это, конечно, лишь
предположение.
Погода сегодня безветренная. Вчера и сегодня лечу внезапную простуду
полосканием горла фурацилином. Помогает. Можно
спокойно спать
