|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Проэзия,
25 июня 2010 года
ВОСЕМЬ ЖИЛ-БЫЛОВ Жил-был таракан Петька. И была него тёща. Тёща тёщей, а
годы-то идут. Зарплата не растет, жизнь дорожает, жена лучше не
становится. Задумался как-то вечером Петька, да так крепко обо всем задумался, что
осерчал даже. Вскочил с табуретки, смахнул четырьмя
лапами
со стола весь ужин (это был окурок дукатовской
"Примы")
и так заявляет своим домашним: - Всё, баста, каюк, хрен вам в глотку! Иду в
институт! Надоело, мать вашу! (Простой он был, Петька-то...) По двору уж
просто
так протараканить нельзя - все лапами тычат, в усы ухмыляются. "Вон Петька ползет, у
которого
за квартиру не плочено!" "Вон Петька, только и знает - тараканов
плодить!" А то и вовсе - "Во, грязь-то шевелиться!" А я не
хочу!
Я, может, самого Чехова читал и гордость свою имею!
Что тут началось! Женский пол заверещал, запричитал, в усы норовил
вцепиться... Детишки, те похитрее оказались - на
сброшенный окурок набросились. Но Петька был непреклонен: ни одним суставом
не
дрогнул, лишь к концу дискуссии смазал по зубам свою суженую, плюнул на тёщу
и
вышел вон. И попал под машину. И всё тут. Жалко Петьку. Только жить начинал. Жил-был
мужик-кудесник. Бывало, щелкнет эдак пальцами
по-особенному, и к нему, откуда ни возьмись, какая-нибудь животина подбегала
и ластилась.
То медвежонок, то лось рогатый, то мышь-полёвка - никогда не угадаешь, кто в
этот раз приласкается. А он погладит
её,
животинку-то, по влажному носу, за холку потреплет и ободряюще по боку
похлопает: мол, беги, глупышка, живи и радуйся. И вот зашел он как-то раз в
магазин булку хлеба да бутылку пива купить. А у кассирши проблемы с мелочью
были (у них частенько проблемы с мелочью), и вот она просит его по карманам
порыться - чтоб, дескать, без сдачи обошлось. Ну, наш мужик-кудесник пошарил
по
карманам (их всего-то три было) и виновато плечами пожал, и нечаянно
пальцами
щелкнул от огорчения... И тут эта кассирша
закрывает
кассу на замочек (есть у них такой), поднимается со своего рабочего места и
начинает ластиться к нашему кудеснику. А она, вообще-то, ничего из себя
была,
ладная такая... И так накрепко она к нему
прилепилась,
что пришлось ему, бедному, вместе с булкой хлеба и бутылкой пива её с собой
домой взять. Ладно, думает, поглажу немного, за холку потреплю, а там и
выпровожу как-нибудь. Ан фигушки, что сразу не
сделано, то, считай, навсегда потеряно - окрутила она его, одурманила, рядом
с
ним навек приютилась. И он какой-то другой стал, кудесничать,
щелкать пальцами совсем разучился. А так - вроде,
счастлив... Жил был
один
овощевод. И выращивал он у себя в огороде зеленых нильских крокодилов. Это
было
не такое уж и трудное занятие. Всё, в конечном счете, зависело от количества
влаги на одну особь. Если лето было дождливое, пасмурное и больше
смахивающее
на осень, то крокодилы росли дружно, кустисто, с сочным зеленым окрасом;
лапы у
них не скрючивались и не отваливались. Ежели дождей было мало, а солнца много, крокодилы росли
нехотя, как бы из-под палки; капризничали, уползали в заросли крапивы,
покрывались нездоровым лилово-пятнистым налётом. На заготпункте упирали
именно
на этот последний признак недоброкачественности товара и безжалостно
занижали
закупочную цену. Как не стучал себя пяткой в грудь обиженный овощевод, как
не
вдалбливал этим неучам, что сей налёт ни капельки не искажает внутреннюю
сущность
продукта, всё было бесполезно. Знаем, знаем, отмахивались от него, все вы
так
говорите, вам бы лишь товар спихнуть. И с удовольствием занижали цену. В
конце
концов, овощевод выдыхался, забирал положенные ему "фантики", по дороге домой покупал
бутылку
водки и шел к своим питомцам. "Эх, - вздыхал он, сидя на грядке и
почесывая
живот близлежащей особи, - нет правды на земле! Растишь, растишь вас, а
толку...
эх!" Потом откупоривал бутылку, отхлёбывал из
горлышка и смахивал рукавом набежавшую слезу. Лишь только
над
грядкой разливался едва ощутимый запах водки, весь крокодилий помёт тотчас
приходил в движение и с характерным радостным клацканьем
собирался вокруг хозяина. Даже крапивные отщепенцы покидали свои
тенистые закутки и потаенные лежбища. "Сейчас, сейчас, милые мои!" - с
этими словами овощевод доставал из кармана грязную, покусанную пустышку,
натягивал её на горлышко бутылки и равновелико - строго по пять капель -
угощал
всех своих питомцев. Через полчаса завистливые соседи смело могли наблюдать,
как на грядке, пригорюнившись и подперев скулу кулаком, в позе тоскующего
мыслителя, сидела унылая фигура овощевода, а вокруг неё на задних лапах,
наподобие сусликов в дозоре, плавно покачивались остроносые силуэты и
негромко,
проникновенно выводили: И-и-и-л! И-и-и-л! Жил-был
один
филолог-любитель. И задумался он как-то раз над словосочетанием "пень
стоеросовый". Почему, дескать, пень, и почему стоеросовый? И так крепко
задумался, что напрочь забыл о недавнем разводе. А
мы
говорим, нет счастья на земле... Жил-был в
одном коллективе назревающий конфликт. Ему бы, коллективу этому, хоть бы
какого
завалящего психолога, да вот штатное расписание не
позволяло. Жил-был
Сэндвич Забугорный. И вот как-то раз женился он на
простой русской Лепёхе. И на их свадьбе все пышки и
бисквиты только головой качали: Ох, не
ровня она ему, ох, не ровня! Жил-был
дрянь-человек. И
посчастливилось
ему сделать хорошую карьеру. Стал он заседать в Государственной Думе и
помощниками своими помыкать. Законы нужные принимал, поправки всякие
отклонял,
избирателям о борьбе с инфляцией сладко пел. И все-то знали, что он - дрянь-человек, но поделать
ничего
не могли. Уж больно харизма у него мощная была, а
против харизмы не попрёшь - себе дороже встанет.
Ну и
пусть депутатствует, пожимали плечами, мы-то, мол,
привыкшие, а правда давно эту землю
покинула... Жил-был в
дремучем лесу лесник. И вот нагрянули как-то под вечер в его избушку весёлые
лесорубы. Напоили они лесника белым вином, золотые горы ему насулили, дочке
его
голову вскружили, до утра песни разухабистые пели, в такт по коленям
ладонями
прихлопывая... Весёлая ночка получилась. А наутро
встал лесник с тяжелой головой: в избе - ни дочки, ни лесорубов. В окошко
глянул, а там - одни пеньки торчат...
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
|
А после у меня кое-какие мыслишки завихрились Вот, к примеру, модный сейчас Дмитрий Быков Да, плодовит, разносторонен, юмористичен, серьёзен, с чуткой отзывчивой мембраной И всё же есть в нем некая плоскость, мозаичность античных бань, где Приап с изумительным фаллом не тянет выше - пусть и красочной декорации. А вот Аполлона Бельведерского в Быкове трудно отыскать. Да и какое, скажите, это искусство, когда в нем еще что-то надо отыскивать? У нас любят цепляться за пастернаковское ну, помните, кто, мол, знает, когда и из какого сора, рождаются, дескать, СТИХИ Сомнительная и малопривлекательная формулировка, надо отметить. А вот когда и сора-то нет, а они рождаются вот это да Поэтому мне как-то ближе и роднее шпаликовское:
Бывают крылья у художников, Портных и железнодорожников, Но лишь художники открыли, Как прорастают эти крылья.
А прорастают крылья так Из ничего и ниоткуда, Нет объяснения у чуда, И я на это не мастак.
|
Андрей, с добрым утром! Это Ахматова, а не Пастернак. Хотя, конечно, первое, второе апреля - утро слабо различимо.
|
Это А.Ахматова, а не Пастернак: -- Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда --
|
|
|
