Рассказы
20 сентября 2018 года

Три рассказа

Алмаз неогранённый

(рассказ)

- Баркову сегодня сделали последнее предупреждение, - сказала менеджер первого звена управления по кадрам менеджеру второго звена того же управления. – Жалко человека. Говорят, он такой умный.

- Сколько их было у Баркова таких последних предупреждений. Другого кого, давно бы под зад коленкой, - отреагировала коллега. – И увольнять, скорее всего, будут по собственному желанию. А надо бы прямо в приказе отразить: за пьянку.Чтобы знал человек свой главный грех. Чтобы в науку ему пошло… Ну и что, что умный. Подумаешь, алмаз такой-сякой нашёлся.

- А ведь мог бы при своих мозгах и всем финансовым управлением нашего филиала руководить, - и первый менеджер ткнула пальцем в настенное панно, изображающее коллаж из лучших супер-гипер-мегамаркетов – главной гордости шведской торговой корпорации «Viking». Какой, говорят, он доклад толкнул в Стокгольме на конференции по современному маркетингу. И всё на сплошном английском языке. Все говорят, умный – но слабохарактерный. Эх!

И они обе синхронно вздохнули.

Детство у Павла Баркова удалось уютное и спокойное, как утро майского дня. Отец, кандидат физико-математических наук, являлся убеждённым сторонником свободного развития личности, а мама – преподаватель музыки старалась создать в семье полное ощущение гармонии. Семейное воспитание происходило без нотаций, дидактик и лозунгов, а просто с единственным советом «читай хорошие книги и не будь подлецом». И Павел, выбрав с первого же взгляда себе профессию финансового аналитика тоже стремился к внутренней свободе, как и его отец, искавший эту свободу в математических формулах, и как мать – в красоте музыкальных аккордов.

Семья рафинированных интеллигентов советской популяции, переродившихся в третьем поколении из революционных лихих матросов и пламенных комиссаров в пыльных шлемах в тихих диссидентов на кухонном пространстве в узком кругу себе подобных.

Женился Паша на московской лимитчице, познакомившись с нею в пригородной электричке, когда возвращался с родительской дачи. Затем два раза сходили в кино – и за это время Маша понравилась Паше своей молчаливостью и кроткой улыбкой. Маме Машатоже сразу понравилась, потому что работала она медсестрой в их районной поликлинике. А папа мудрёно заявил, что, мол, жениться не напасть – а чтоб, женившись, не пропасть. Только гораздо позже Паша заметил, да и то из разговоров приятелей, что жена у него красивая и похожа внешне и по характеру на актрису Друбич в фильме «Асса».С Машей тоже было уютно жить, молчать, думать, когда приходили мысли, бренчать на гитаре в моменты печальные. Вот когда посещали родственники жены, шумные, беспричинно радостно-возбуждённые, приезжающие откуда-то из российской глубинки, то ли с Саранска, то ли с Самары, то ли с Саратова, Павел уезжал жить и думать на родительскую дачу под Пушкино.

Самым лучшим отдыхом от мыслительного труда было для него – сочинять романсы, придумывать мелодию на стихи малоизвестных, не афишированных поэтов с горемычной судьбой: Шаламова, Смолякова, Жигулина. И мама иногда одобрительно аккомпанировала под гитару сына на старом дачном пианино.

Маме душевно нравилось, что сын от неё перенял любовь к музыке и к настоящей поэзии.Также и они в пору молодости, со своей «интеллигентской прослойкой» на праздничных домашних застольях под гитару упоительно распевали Галича, Окуджаву, Визбора – но не признавали Высоцкого и модных тогда забугорных ресторанных шансонье: как единодушно всей компанией считали, что от них «быдлом пахнет».

Сыном мама гордилась и с тихой тревогой, без лишних нотаций, упрёков,жалеюче относилась к периодическим увлечением сына дешёвым портвейном. Отец тоже в глубине души гордился Пашей, зная из разговоров понимающих людей, что сына называют светлой головой и последователем Даниеля Капемана в области математического анализа. Но оба родителя находились в постоянной опаске, что сманят Павла на Запад торговать мозгами ради тамошних благородных виски, бренди, мартини – пусть уж лучше ближе к родителям отдаёт предпочтение отечественному портвейну, чем в преддверии беспомощной старости остаться в одиночестве в эти непредсказуемые, жестокие времена.

И в самом деле Паше предлагали на выбор несколько городов Европы для работы в системе «Viking», недавно наградили персональным бонусом, что можно было продав однокомнатную хрущёвку, купить более просторную и удобную. Но Павел, подумав и просчитав, что от расширения жилплощади соответствующе увеличится и поток весёлых родственников, навещавших столицу ради ознакомления с её культурными ценностями от рынка Лужники до рынка Черкизовский – и отказался от таких планов. И Маша не спорила с Пашей.

А для него самого самой душевной отрадностью было размышлять над совокупностью закономерностей, заложенных в маркетинговую стихию, в которой желание покупать определяет очередной виток мирового прогресса. Не война – двигатель прогресса, а именно желание человеческих масс купить что-нибудь новенькое.

Особенно хорошо размышлялось осенними днями на родительской даче. Сядет он на спиленный пенёк под старой яблоней, нальёт в гранёный стакан портвейна «777», поморщившись выпьет, отрыгнёт тухлым послевкусием, закусит яблочком, поднятым с земли… И плодотворно думается. И какая там Европа – разве увидишь в Европах, как на твоих глазах у подгнившего забора из-под прели опавших листьев проклёвывается наружу сопливая шляпка молоденького маслёнка. И вдалеке гудят электрички, и не нужно, чтобы на тебя, как на Ньютона, яблоки падали, достаточно просто поднять опавшее яблоко, обтереть его о рукав куртки, закусить очередной стакан портвейна – и думай себе думай.

Но наваливалось порой отвратное чувство, что надо соблюдать трудовую дисциплину, корпоративную этику, субординацию и прочие условные глупости. Этот дресс-стандарт: ярко-синий костюм, ярко-белую сорочку, ярко-алый узкий галстук, отчего чувствуешь себя в таком прикиде, точно диверсант с явно фальшивыми документами во враждебной стране. Зачем вообще нужно появляться в этом квадратном аквариуме на двадцать седьмом этаже. Дышать там кондиционированным воздухом с запахом синтетики, хлыстать кофе чашка за чашкой, болтать разговоры, из которых по делу всего процентов десять. И это называется – работать.

Для эффективной работы, считал Павел, ему нужны только цифры от фирмы-работодателя, а самому работодателю нужны выводы, которые будут выведены из этих цифр. Угадаешь – не угадаешь, вот что главное, и требуется обосновать свою футурологическую догадку в сфере торгового бизнеса на несколько ближайших лет, а не просто пальцем в небо. Для подобных обоснований, для вывода верного алгоритма лучше бы вовсе не появляться в этом квадратном аквариуме, а размышлять в домашней обстановке или ещё лучше на даче под старой яблоней. Ну, если считают его аналитиком, футурологом-проектировщиком экстра-класса покупательского спроса, приносящего хозяевам бизнеса громадные прибыли, так не заставляйте ещё и всяческие глупые условности соблюдать.

Непосредственный начальник Баркова, генеральный директор российского филиала, в глубине души презирающий своё шведское руководство – вот, мол, дикие варяги-разбойники ещё лезут жизни учить – и давно считавшийся, очевидно для самого Павла, своего подчинённого просто шарлатаном, умеющим угадывать из кучи цифр верные предсказания, и ожидающий момента, когда разгадается шарлатанский метод, чтобы потом с преогромным удовольствием дать пинка под зад этому разгильдяю. Начальник даже в кабинет Баркова подсадил двух своих верных человечков для ведения соответствующего наблюдения – но при хроническом нарушении трудовой дисциплины невозможно было уследить процесс зарождения таинственных алгоритмов.

Прислали за Барковым машину из фирмы со срочным приказом явиться на работу. Паша в этот момент с радостным чувством помогал упаковывать чемоданы отъезжающим родственникам. Ну, и соответствующе уже употребив на посошок. Персональный водитель и адъютант шефа категорически передал приказ «живым или мёртвым», и Павел, чертыхаясь, пошёл одевать синий костюм.

Вошедшему в кабинет Баркову, прямо у порога, шеф сразу рыкнул, покрутив головой:

- С утра уже?! Когда бухать кончишь, Паша?

Павел пожал плечами, пошмурыгалсопливившимся носом и еле удержался, чтобы не утереть нос рукавом официального костюма.

- Сейчас из Стокгольма выйдут на связь. Господин Эликсон разговаривать с тобой хочет… А ты вон какой… непрезентабельный. Я, как предчувствовал, переводчицу позвал, - и генеральный директор показал на стоявшую у окна долговязую девушку, в стандартной ярко синей упаковке сотрудницы фирмы.

Чтобы время ожидания не пропадало даром, шеф взялся произносить обвинительно-воспитательную речь. Бывший номенклатурный комсомолец, обросший по фронтальной части фигуры упругим салом, в возрасте чуть за пятьдесят, он мастерски владел ораторским искусством воспитательной направленности.

Паша молчал, но ему совершенно не хотелось ощущать себя провинившимся учеником перед грозным школьным директором. Был бы он сейчас более трезвым и без насморка, он бы выдал в опровержение упрёков целую тираду, формулирующую свою жизненную позицию: что он не какой-то там клерк в крепостной зависимости, не планктон офисный с клипповым мышлением, он – мыслитель, философ в экономической сфере, которому для улавливания нужной мысли нужно отрешиться от окружающей суеты, уйти в состояние некой медитации и то, что обыватели называют пьянством, для него просто необходимый антураж, как для других людей умственных профессий комфортный кабинет.

Пошёл сигнал вызова в ноутбуке, стоявшем на столе директора. Мясистое лицо шефа напряглось, лысина покраснела, и генеральный директор торопливо ткнул пальцем в угол кабинета, за шкаф, где находился чайный столик с кофе-машиной. Заявил по приказному:

- Сиди там. Ради твоей же пользы, понимаешь.

После того, как переводчица перевела генеральному директору «хеллоу» и «гуд монинг» господин Эликсон поинтересовался, где мистер Барков. Переводчица ожидающе посмотрела на шефа, а шеф в сторону шкафа. Затем он, потерев лысину, не очень уверенно ответил:

- Мистер Барков срочно уехал в Ленинскую библиотеку. Что-то ему там срочно понадобилось изучить.

Переводчица, сверкнув из-под рыжей чёлки щёлками хитрых зелёных глаз, перевела буквально восторг господина Эликсона:

- Мистер Барков поехал изучать труды Ленина? О-о! Грандиозно! Передайте мистеру Баркову, что он настоящий алмаз в интеллектуальной команде нашей корпорации. Вчера советом директоров принято решение о награждении мистера Баркова поощрительным грантом за его последний анализ схемы российского налогообложения. Совсем новый спектр в специализации мистера Баркова, но он нашёл большой эффект.

Перевод получился не очень чёткий, со многими «э-эм». Уверенно прозвучали только слова «грандиозно» и «эффект».

Выражение лица у шефа выразило напряжение мысли. Он, видимо, желая показать и своё персональное участие в общих успехах начал медленно подбирать слова для ответа.

- Барков, конечно алмаз… Иес, иес… О,кей…

Переводчица смотрела выжидаюче, дожидаясь продолжения фразы и формулирования мысли.

- Но он такой алмаз… Не совсем правильный алмаз. Не огранённый как бы… Как бы примесей всяких нехороших в нём многовато. Много приходится прилагать усилий, чтобы довести этот алмаз до нужных кондиций. В смысле соблюдения трудовой дисциплины.

Также медленно, с паузами переводчица начала переводить сказанное. После слова «диамант» она задумалась над соответствующим и подходящим по смыслу эпитетом. И сидящий за шкафом Павел, точно не выдержав, крикнул:

- Диамант – это бриллиант! Правильно переводите». Бриллиант – уже огранённый алмаз. А я алмаз не огранённый. Этак там, в Стокгольме подумают, что вы из меня уже бриллиант сотворили. Не надо меня бриллиантом обзывать – природная скромность не позволяет.

Лицо вице-президента на экране, наверное, от услышанного непонятно откуда звучащего голоса Паши, или отмного раз произнесённого «диамант», приняло растерянное выражение, и он, поспешно попрощавшись, что переводчица даже не успела разобрать слов прощания, вышел из сеанса связи.

- Что он сказал? – растерянно спросил шеф у переводчицы. И та, поморгав рыжими ресницами, пожала плечами. Ответила неуверенно:

- Кажется, какое-то идиоматическое выражение… не совсем поняла.

- Иди сюда! – крикнул генеральный директор в сторону шкафа, оттягивая узел ярко-алого фирменного галстука. - Видишь, как из-за тебя врать приходится? Что обо мне руководство подумает там, в Стокгольме?.. И зачем только я тебя позвал?..

Павел стоял с виноватым лицом и сморкался в прихваченные с чайного столика салфетки. Генеральный директор с большим расстройством чувств продолжил:

- Вот видишь, как тебя ценят. Премию какую-то, подозреваю, что очень солидную тебе выписали на совете директоров. А ты… не ценишь. Бухаешь как сапожник, дисциплину трудовую не соблюдаешь… Э-эх, - шеф махнул рукой. - Иди уж, пьянничай дальше. Но помни, что приказ на твоё увольнение уже готов, только подписать осталось. Имей в виду… диамант, твою мать! Алмаз неогранённый!

===== «» ======

КормИлицын

(рассказ)

Все бабы – стервы, известно с добиблейских времён. Известно-то известно, но когда сам в этом убеждаешься, будто обухом по голове, словно не было древнейших пророчеств и аксиом из области межполового общения. И большинство мужского населения считает, что данная истина не про него, не про его любовь-морковь, а про чьи-то другие, абстрактные, из анекдотов, из «декамеронов» интимные отношения. Мужичкам не в жизнь не понять, не разобраться в бантиках и финтифлюшках женской психологии. Мужики просто устают разбираться и анализировать эту неразгадку и, махнув рукой, успокаиваются: а там посмотрим, что получится.

Вот женщины - те сами про себя всё знают, тайна их объединяет, общая бабья тайна. Для мужчин женщина - напарник в боевой операции по захвату жизненного пространства. Для женщин мужчина - более-менее приятное существо в домашнем хозяйстве с мозгами сторожевой собаки или морской свинки.

Ребятёнок опять захныкал, а потом просяще запищал на одной ноте, точно чувствовал, что нет рядом его мамки, и он звал её, просил жалобно вернуться. А, может быть, всего на всего разболелся животик от порошковых молочных смесей у крошечного, трёхмесячного, беспомощного существа. И в это время затрезвонил длинной трелью «под соловья» дверной звонок. Саша Берман раздражённо перекосил бородатое лицо, тихонько уложил ребятёнка в кроватку, накрыл пелёнкой, погладил по спинке и пошёл открывать дверь.

За дверью стоял, придерживаясь за косяк, сосед Санька. Худое лицо соседа было искажено застывшей гримасой долгих мучений, умственных и физических. К потному лбу прилипли светлые волосёнки, глаза смотрели слепым взглядом, Хриплый голос произнёс, как с автоответчика:

- Тёзка, сосед… Сам понимаешь… Ради спасения человеческой жизни.. Сам понимаешь, без отдачи…

- Ну, проходи, - вздохнув, сказал Берман.

Ребятёнок на этот момент вдруг перестал хныкать. Берман подошёл к кроватке - ребятёнок сладко посапывал, уронив на подушку слюнявую пустышку.

- Дам, дам, - сказал Саша Берман соседу. - Проходи на кухню. И прошу - не кури, ребёнку вредно.

- Я в форточку.

- Всё равно, нельзя. Вредно для детского организма. Его и так второй день поносит.

Сосед вытянул по-собачьи язык и притушил об язык уже зажжённую сигарету.

- Удивительно, - хмыкнул Берман, - как ты успокоительно на ребёнка действуешь. Он сразу и уснул.

- Да, я такой, - кивнул сосед. - Всех успокаиваю, а себя самого никак успокоить не могу. - Он плюхнулся расслабленно на кухонную табуретку и обхватил ладонями череп. - На работе сказали, если через два дня в себя не приду, выгонят из газеты с компроментирующими подробностями. Так вот… А где мне в нашем городишке заработок подыскать? Так что в предвкушении финансового коллапса долг вернуть в обозримом будущем не обещаю… А всё же надо выползать из запоя цивилизованным путём…

Саша Берман достал из шкафчика на стене деньги, протянул соседу-тёзке.

- Столько хватит на цивилизованный путь?

- Хватит, - не пересчитывая, сказал сосед. - А одеколону нет?

- Спирту есть чуть-чуть. - Берман с улыбкой покачал головой. - Соседка из шестой квартиры приносила для медицинских целей.

- Вот мне как раз для медицинских и нужно… Может, пять минут жизни осталось…- Раз-бавив водой из-под крана спирт в стакане, сосед выпил половину. Через секунду, помягчев лицом, продекламировал с поэтическим пафосом: - Полулёжа-полустоя, выхожу я из запоя. Полустоя-полулёжа, выхожу с запоя тоже…

Берман, приподняв соседа за плечи, подвёл его к двери. Добрая душа не позволяла выпулитьпинком этого алкаша из квартиры. Будет он ещё тут нагружать своими проблемами, когда от проблем собственных ходишь, как оглушённый. Сосед с пьяным подхиханьем расшаркался, обещая как высшую степень благодарности больше в долг не просить. Закрыв дверь, Берман направился в ванную. Нужно было прокипятить, отстирать, отгладить целую кучу пелёнок-распашонок.

Две недели прошло. Две недели как исчезла его супружница - Маринка, мать родившегося три месяца назад их общего сыночка. Объясняют люди ситуацию таким словесным оборотом, что, мол, жена ушла, жена бросила, а, фактически, действительно ис-че-зла. Оставила записку: «Я не вернусь. Ты не понимаешь, что такое любовь с большой буквы».

С какой такой «большой буквы» - Саша Берман никак не мог врубиться, какая такая шлея попала под хвост Маринке?

Марина уже побывала замужем за одним пареньком, милицейским сержантом. Жили они скромно даже по уровню того районного городка, куда Саша Берман заезжал с нефтяной вахтовки в гости к родителям. Сашкин северный кураж смущал и путал систему ценностей райцентровских обывателей. И это было ещё в те времена, когда «черное золото принадлежало родине», а не отдельным сынам отчизны, оседлавшим «трубу». Холостой Сашка с купеческойзалихватостью разбрасывался деньгами по всем вариантам существовавшего тогда «культурного отдыха».

И когда утром яркая брюнетка с влекуще-выраженными выпуклостями и окружностями теребила его жёсткую кудрявость на груди и шептала в домике на турбазе: « Я теперь понимаю, что такое любовь с большой буквы» - и тогда Сашка не врубался, какой смысл в этих красивых словах.

Он искал этот потаённый смысл и в те первые дни на руках с заходившимся в плаче сыном, держа его в охапку, сам одуревший, обессиленный, беспомощный что-либо предпринять, прижимая ладонями себе подмышку крохотное, нежное, точно из паутинки, тельце малышки… Тот отыскал губёшками в густой кудрявости, которую любила ласкать его мамаша, грудной сосок, обхватил его беззубыми дёснами, зачмокал, всхлипывая всё реже и реже - и затих. И такое чувство сошедшей благодати нахлынуло на Сашку, что он, держа пушинку тельца на своей ладони, сам захлюпал носом.

Со страстной в любви супружницей Мариной прожили семейно почти два года. За это время, получив квартиру в бывшем барачном, а теперь сверкающем, как олимпийское Сочи, северном городе Нижневартовске, Саша Берман покончил с вахтовками, изматывающими своими перелётами через часовые пояса, и обустроился уютненько в однокомнатном гнёздышке. Хватало и рублей и валюты, чтобы жить уютненько. По крайней мере - удовлетворить те желания, которые возникали у Марины, у Бермана хватало и денег и здоровья. Нефтяники и газовики в надменной гордости провозгласили себя кормильцами народа, вывесили на крышах своих офисов феодальные знамёна и уверенно сидели на «трубах», как на тушах подстреленных на сафари бегемотов.

И Марина была счастлива во всю полноту удовлетворения всех женских потребностей. Особенно, сравнивая с прошлой семейной жизнью на зарплату «честного мента». И захотелось ей со временем тоже формировать семейный бюджет, устроилась на работу – аж страховым агентом. Не с её же маникюром, хотя и при отсутствии образования, подъезды мыть.

А любовь у неё тогда была с Сашкой, наверное, «с большой буквы». Она шептала, точно мурлыкая, при возвращении Бермана из тундровой командировки: «С первым мужем я совсем-совсем дурой была. В этом смысле… А теперь – будто тюльпанчик распустился. И пахнет, благоухает… Восхитительно».

Она ещё в соседний Сургут принялась наезжать. Говорила, что там клиентура для страхования совсем непуганая. Всё чаще стала ездить. Говорила, что у неё там свой рынок услуг. Потом Марина какой-то задумчивой сделалась. Стоит у окна и смотрит в небо, будто там какое-нибудь НЛО порхает. Суп на плите кипит, аж крышка подпрыгивает - а она всё в окно пялится. Не заметить такое, разумеется, невозможно, но Берман так рассуждал, что женская психология зависит от физиологии, которая, в свою очередь зависит от лунных фаз. Или – наоборот,в любом случае – непонятно. И разбираться бесполезно. Само пройдёт, как насморк, с изменением лунных фаз.

Ребятёнок опять захныкал. Саша Берман покачал кроватку-качалку, за которой летал аж в Тюмень, выбирал самую дорогую и красивую. Радовался до придурковатости, когда родился сын, целовал Маринку в живот, даже в пятку, а она, стеснительно улыбаясь, отстранялась от поцелуев.

Укачивание не помогало, и ребятёнок всё хныкал, сначала чуть-чуть - а потом перешёл в зовущий к себе писк. Берман взял его на руки, прижал к себе, забаюкал, засюсюкал, приговаривая «Кузечка,Кузечка…». Малышка кричал, что-то требуя. Личико у его покраснело, сморщилось, потом начало синеть… Берман расстегнул свою рубашку, нежненько приложил крохотулю себе под левую подмышку. Кузечкапохлюпал-похлюпал носом, почмокал губёшками, затих и засопел в отключке младенческого провального сна. «Вот как привык, засрашечка… И мамки ему не нужно…».Боль от левого соска отдавалась прямо под левую лопатку.

Под вечер робко поскреблись в дверь, специально чтобы не разбудить младенца. Берману было понятно, что это пришла соседка из квартиры напротив, Клавдия. Клавдия – женщина ушлая, первой определила Сашкину ситуацию-распупенцию. А оно и понятно: фельдшерица на «скорой», одинокая, перед пенсией, усики на верхней губе. Очень ей Сашка был благодарен - чтобы он делал в первые дни своего «брошенства» с Кузькой на руках.

- Спит? – шёпотом спросила она, гордо держа голову с бигудями в волосах. – Я тут ещё кое-что принесла. - Она прошла на кухню, выложила на стол кипу марли, тампончики, пузырёчки, памперсы. - Для этого возраста главное - гигиена, - категорически сказала Клавдия, точно вывешивая лозунг на стене кухни. - Понос ещё не закончился?

- Что такое? - Прямым взглядом соседка уставилась на рубашку Бермана. – Сердце прихватило? Куда отдаёт?

- Не сердце… Так, что-то тянет…

Берман опустил руку, а Клавдия, приблизив глаза к Сашкиной рубашке, изумлённо покачала головой.

- Ба-а… Феномен! Мужское молозиво…

- Чего? - сам испугался Берман.

Клавдия, раздвинув на его груди рубашку, осмотрела его грудную волосатость и опять изумлённо покачала головой.

- Чудеса… или просто ужас. Бедненький, о-о, господи… Бог покарает эту сучку. Чтобы ей утробу выжгло ненасытную… Я бы ей… прямо скальпелем оттуда - и до самого пупка. Кесарево бы заделала… Дитя бросить!..

Клавдия так размахалась руками, притоптывая при этом тапочками и тряся бигудями, что Берману сделалось жутко, будто он наблюдал эпилептический припадок. Подобрав упавшие бигудёшки и вытирая кулаком слёзы, Клавдия удалилась в свою квартиру.

***

«Карьера тебя любит, - говорил Берману начальник кадрового управления. - Прёшь, как электрический. После технаря в дизелисты, потом в помбуры, в мастера, теперь - руководитель экспериментального проекта. Слишком всё гладко. Смотри не сковырнись». Из-за хлопот по внедрению проекта горизонтального бурения Берман безвылазно проторчал в командировке почти четыре месяца. Ничего не ладилось: бурильная «торпеда» зарывалась в глубину, а обратно не возвращалась. Приехал домой усталый и расстроенный. Марина держалась молчаливо и замкнуто, всё время поворачивалась к мужу спиной. Раздражённо объясняла, что ей нездоровится – и спать легли раздельно. На следующий день она повернулась к мужу лицом и объявила, что беременна. Берман увидел её живот - а через два месяца родился Кузька. Вот выходит «парабола»: чем сюрприз неожиданней, тем он сюрпризней.

С первых дней после роддома Марина исполняла материнские обязанности с какой-то опасливой осторожностью, точно Снегурочка, разродившаяся после прыжка через костёр. А сам супруг этой «Снегурочки», правильно говорили бабки у подъезда, ходил телок-телком, чуть ли слюни не пускал от радости. Имя придумал сыну кондовое - Кузьма. Кузьма Берман!

Звучит вызывающе, по-большевистски, как «пролетарии всех стран, соединяйтесь», или даже экзотично, как «Илья Муромец Буонаротти».

А потом эта запискао любви с большой буквы… А как унять ребятёнка? Сашка был готов и кровь свою скачать ему по капельки, лишь бы сынулька не плакал… Предвидя все объективные обстоятельства сложившейся ситуации, кормящий отец уволился с работы, связанной с отлучками. Передал своё заявление об увольнении по телефону, не воспринимая возражений кадровиков. Свою подпись под устным заявлением зафиксировал короткой фразой: «А идите вы все на хрен».

В первый день вступления на должность кормящего отца Саша Берман под влиянием истеричного сочувствия Саньки-соседа пил водку. Они сидели перед кроваткой Кузьки, смотрели на него спящего, изучали инструкцию на коробке детского питания, лили пьяные слёзы и пили водку без закуски, которой просто не было ни у того, ни другого не присутствовало в наличии. Потом сосед Санька, перечитав пятый раз записку «о любви с большой буквы», пятый раз бил по ней кулаком и вещал, как библейский пророк:

- А все бабы стервы… Любовь, понимаешь, с большой буквы!.. Им большой огурец для своеймохнатки нужен - вот и вся любовь… Я как поэт в бабах разбираюсь…

В тот вечер чуть не задохнувшийся от крика младенец был спасён Клавдией из шестой квартиры. Она чем-то накормила уже начинавшего синеть ребятёнка, как-то успокоила. Потом всю ночь ставила капельницу начинающему кормящему отцу, внушала ему, мятущемуся в сумбуре чувств, о родительском долге, о зове крови, о родимом дитёныше, который подаст последний в жизни стакан воды.

Берман всё понял и осознал чётко, ясно и категорично: Кузьма для него - его долг, его счастье, его жизнь на всю её продолжительность. Жизнь, она, вообще, чревата неожиданностями, жизнь - такая штука, что гадостей в ней следует ожидать гораздо больше, чем удовольствий. Жизнь, она так устроена парадоксально, что сама является первопричиной смерти. Это также железобетонно верно, как и то, что все бабы - стервы…

Когда у Клавдии выпадала возможность, она присматривала за ребятёнком. Берман убегал со списком по аптекам и магазинам, а подходя к своему подъезду, чутко настораживал ухо, не доносится ли писк его базмамашинногодитёнка. Он пристроился электриков в ближайшую жилконтору, и на работу выходил, когда была свободна Клавдия. За здоровье соседки из шестой квартиры он атеистически возносил молитвы, благодарил бездетную судьбу Клавдии и её нерастраченный материнский инстинкт.

- А ну-ка, покажи свою титьку, - как-то сказала Клавдия, сидя вместе с Сашкой перед кроваткой Кузи. Она спросила это внезапно, вся находясь в глубине своих мыслей. Она сама распахнула рубашку на Сашкиной груди. Тот смущённо повёл плечом, но не сопротивлялся. – Конечно, так, скорей всего… Это для ребёнка обманка, пустышка та же. Действует сосательный рефлекс - и никакого чуда тут нет… - Она говорила это так убеждающе, точно сама себе хотела что-то доказать. А Берман пожимал плечами и ни в чём Клавдии не возражал.

***

Слухи всегда, рано или поздно, доходят до предназначенного им уха. И не бабульки у подъезда узнали об этом первыми - а Клавдия. Благодаря своей должности на «скорой помощи» и природной коммуникабельности. Она эмоционально поведала раздобытую информацию Берману, смахивая капельки пота с усиков на верхней губе. У Бермана что-то поначалу трепыхнулось в сердце. Трепыхнулось – и затихло. Ну и что, что его беглая супружница замужем за прокурором города Сургута. Каким образом она его так «застраховала» от всех жизненных неприятностей, что тот влёт бросил жену и трёх дочерей. И уже и развод со всех сторон оформили, и брак совместный заключили. А ему какое дело, что тот прокурор просто бредил, как сына хотел… Ну, не каждому дано сына иметь… И вообще, тут вот проблема: почему у Кузьки зелёные какашки образуются… А то, что все бабы – стервы, следует признать как математическую аксиому и не нервировать нервы перед законом природы.

- О-ох, - глубоко вздохнула Клавдия и посмотрела на Бермана долгим взглядом. – А у меня с чего-то предчувствие нехорошее. Какое-то нехорошее предчувствие…

Рано утром в дверь позвонили давно забытым длинным прерывистым звонком. На пороге стояла Марина, нагримированная, как оперная певица в начале спектакля.

- Я приехала за своим сыном, - наигранно-надменным голосом произнесла она, глядя вдаль мимо Бермана.

- Пш-шла вон, на хрен, блядь, - тихо и специально шипя, выражая шипеньем крайнее презренье, сказал Сашка и захлопнул дверь.

Опять длительно и требовательно затрезвонил звонок. По дверной филёнке ударили ногой, затарабанили кулаком. Берман психованным движением распахнул дверь.

- Ребёнка разбудишь, ш-шалава, - опять шипяще выговорил он.

- Отдай моего сына!..

- А хрен тебе!

- Отдай! Гадина, уродина!..

Берман размахнулся, чтобы влепить бывшей супружнице ладонью в лоб. Но навстречу ему, точно голова кобры, выбросилась пятерня с наманикюренными ногтями. Изогнувшись, он вскинул ногу и с подворотомвдарил изменщицу в живот, вкладывая в этот пируэт всё своё презрение к непонятной «любви с большой буквы». Сам еле удержался на месте, вцепившись в косяк. Маринка отлетела на другую сторону лестничной площадки и ударилась спиной об дверь шестой квартиры. Ещё не успев подняться, она опять распласталась навзничь, оттого, что дверь своей квартиры резко открыла Клавдия с бигудями в волосах. Рот Клавдии был широко раскрыт, как и её широко распахнутая дверь.

Берман, закрываясь, так в сердцах хлопнул своей дверью, что со стен и потолка посыпалась штукатурка. Двери на лестничной площадке хлопали, будто исполняя какую-то зловещую мелодию, предвещающую кровавое побоище.

Сашка подошёл на цыпочках к кроватке сына. Тот спал, спокойно почмокивая губёшками. Берман пристроил на место выпавшую соску и сел рядом на диван, прислушиваясь настороженно к доносившимся с лестничной площадки звукам. А там, точно черти в преисподней, орали женские голоса. Потом сделалось тихо и, подождав немного, Сашка подкрался к дверям, за которыми слышались уже разнотонные всхлипы.

Медленно приоткрыв дверь, Берман заглянул в неширокую щель. На лестничной площадке полусидящая на полу Клавдия прижимала к своей груди полулежащую Маринку с растрёпанными до невозможности волосами. По щекам Маринки прочертились чёрные полосы косметики, и слёзы всё текли и текли. Сцена напоминала классическое полотно про Ивана Грозного, жалеющего своего собственноручно покалеченного сына. Оба персонажа не наигранно, поочерёдно всхлипывали.

- Дуры мы бабы, - шмыгая носом, причитающим голосом говорила Клавдия и гладила по растрёпанной прическе Марины. - Какие мы дуры. Своего главного женского счастья не понимаем… Ой-ёй-ёй… Дуры, дуры…

Клавдия, заметив в приоткрывшейся щели бородатое лицо Бермана, закончила причитания и произнесла трагически голосом телевизионного диктора:

- Саша… Саша, да простит Марину господь бог… Да прости ты её, грешницу… Кузя – не твой сын… Вот. Они сСергей Сергеичем, прокурором то бишь, без тебя его заделали. Генетическая экспертиза пуповинной крови показала… А ты крепись, Саша… Саша!.. - закричала Клавдия, уставившись в лицо Бермана, и вскочила с пола.

Берман хотел спокойно выговорить «сволочи» - но его губы вдруг скривила судорога, потом будто сдвинуло вбок челюсть, помутнело в глазах. И он медленно начал сползать вниз, обдирая бородатую щёку о зазубренный дверной торец.

Конечно, к счастью что Клавдия - фельдшер «скорой помощи" и она сама вколола нужный укол до приезда бригады её коллег. Коллеги сказали спокойно, без эмоций, как последняя инстанция, решения которой не обжалуют:

- Пустяки, микроинсульт. Сейчас таких - каждый третий. Что ж, жизнь такая инсультная и инфарктная, сволочная и стервозная. Чепуха, оклемается.

А Саша Берман, когда оклемался через несколько дней, опекаемый заботливой соседкой, поившей его какао и таблеточными коктейлями, всё отводил свой взгляд пустующей детской качалки, точно боялся услышать призывный писк малыша и нужно будет встать и идти кормить сынульку.

***

В кроватке было пусто, и она покачивалась тихо от сквозняка с форточки. Но во сне Берману всё равно слышалось детское всхлипыванье, и по рефлексу набухал сосок на левой половине волосатой груди, и ныла мышца под левой лопаткой.

Чуть позже, когда уже можно было переставлять ватные ноги, Берман с трудом поднялся по ступенькам через два лестничных пролёта в гости к соседу Саньке. Просто хотелось кому-нибудь сказать-рассказать о случившемся и проткнуть чужим сочувствием гнойный пузырь боли в своей душе.

Санька-сосед сидел за письменным столом, стоявшим посередине почти пустой комнаты. Санька обернулся на шаркающие шаги вошедшего, не поздоровавшись, угрюмо буркнул:

- Я же предупреждал, что без отдачи.

- Саня, не за тем я. Кузю у меня забрали, сволочи. Сын-то не мой, оказывается. Кузька, оказывается, не мой совсем…

- Подумаешь, проблема - громко хмыкнул сосед. - Он выдвинул ящик стола слева, потом – ящик справа. - У меня вот - проблема. С работы пихнули. Полный капут. - Он посмотрел поочередно в оба ящика, как будто в одном лежала намыленная веревка, а в другом –лезвие бритвы, и он выбирал, какой способ суицида предпочесть. Потом сказал с интонацией зависти:

- У тебя - ликвидация проблемы, ты теперь свободен. Иди зарабатывай эти поганые деньги. А у меня долгов, как уставной капитал «Юкоса». А когда человек никому не должен – это самое идеальное состояние жизни. - И Санька посмотрел на потолок комнаты, не отпечатались ли там эти слова огненными буквами.

Потолок оставался обыденно серым, по углам затянутым паутиной. Берман сказал больным слабым голосом:

- Нет, у меня, не знаю даже, какая-то пустота образовалась. Какой-то смысл потерялся…

- Это у тебя сейчас рубеж в сознании, так сказать, перестройка мироощущения. Начинается новый этап. Хаос стремится к порядку, а сложное - к простому. Это всеобщий закон гармонии, который дикие люди называли богом.

- Не про то я тебе говорю, - уныло ответил Берман, глядя в пол. - Как жить дальше, не знаю… Ох, пойду я, наверное, к себе.

- Стоп, Зоя, - повеселевший вдруг Санька за плечо придержал поднявшегося с табуретки Бермана. – Зачем давала стоя начальнику конвоя?.. Твои деньги - мои ноги. Сбегаю куплю чего-нибудь обезболивающего и успокаивающего в одном в одном флаконе. А?

- Не-е, мне нельзя пока. Ещё в башке не всё в порядке. Потом как-нибудь.

Саша Берман целыми днями расхаживал кругами по своей квартире или лежал, прислушиваясь к тишине. Мысли его уносились к Кузьке - как он там, в чужой обстановке, с чужими людьми. Кровать-качалка по - прежнему стояла у окна, и у Бермана рука не поднималась, сердце не разрешало разобрать её и куда-нибудь отнести или кому-нибудь отдать. Когда дул сильный ветер в форточку, кроватка покачивалась и, казалось, в ней шевелится ребятёнок.

Понимая, что с этой разлагающей психикой меланхолией надо как-то бороться, Берман начал выходить на работу в свою жилищную контору. Брал поначалу несложные наряды, накачивал повседневными заботами своё выкаченное до вакуума состояние души. Потом стал хвататься за любую работу, шёл по заявкам электрика и сантехника, а когда совсем нечего было делать, брал метлу с лопатой и уходил прибираться на бесхозный дворовый участок.

- От этого люди с ума сходят, - говорила дежурная диспетчерша сидящим в дежурке дворничихам. - Совсем малахольный стал.

- Ой, верно, совсем чокнутый сделался.

- Он, как будто всем кругом угодить хочет. Будто грех какой замаливает, али в жертву какую себя принёс…

****

- Слушай, тёзка, еврей ты нетипичный, а у меня праздник, - провозгласил сосед-Санька, нахально без звонка и стука входя в квартиру Бермана. Он действительно триумфально сиял начищенным самоваром. В левой руке держал объёмистый пакет, а в правой - крутил, точно шулер колоду карт, две бутылки коньяка.

Берман хмыкнул и натужливо улыбнулся, точно человек, только недавно освоивший это мимическое движение. Он поднялся и пошёл на кухню за посудой и по пути сам понял, что ему самому хочется крепко напиться. Из комнаты Санька-сосед возбуждённо кричал:

- А умный индивиду-у-ум всегда окажется сверху над тупым быдлом. Вот раздам долги - я им всем покажу… Вот поиздеваюсь… Знаешь, что у меня случилось?.. Не знаешь и не догадываешься.

- Пригласили в передачу «Поле чудес» и ты там угадал все буквы? - спросил Берман, возвращаясь из кухни.

- Хлеще. Вчера, исключительно по закону сочетания случайностей и закономерностей, познакомился с двумя мужиками из Баку. Инженеры, у них тут трёхлетний контракт с нашим главным хозяином. Они тоже тут по нефти шустрят и им позарез нужна своя квартира в нашем городке. Усекаешь? - Санька принялся откупоривать сразу обе бутылки коньяк и разливать нетерпеливо по чашкам. - Так вот, им нужна квартира, и я сразу подумал о тебе и о себе. Подумал, вот по какому вектору… Я тебе сейчас буду объяснять, только ты не перебивай, пожалуйста. Я с этими бакинцами уже сегодня прошлёпал нотариальный договор о покупке у меня в лизинг моей квартиры. Аванс получил. - Санька показал пальцем на уставленный закуской стол. - Дальше будем жить с тобою вместе… Ты не перебивай, а слушай внимательно мудрость моих мыслей. Бремя бытовых расходов несём солидарно… Ну, это чепуха и не надолго. Далее события развиваются таким образом… Ты, тёзка, вообще-то удачно выбрал себе специальность. Тьфу ты, национальность. Но и специальность тоже. В Израиле эта специальность ценится… Да не перебивай ты!.. И не кромсай этот лимон, я его и так откушу.

Полбутылки коньяка уже было выпито - и Санька продолжал оформлять свои мысли в логически неуязвимые фразы. В самое ближайшее время Саша Берман уезжает на свою историческую родину. Там ему, разумеется, самый радушный приём в знак уважения к его профессии буровика. На древней земле Израиля постоянно требуется что-то бурить. Нефть, воду, всякие археологические артефакты. Бурение там в самой моде. Бурильщики у них зарабатывают побольше, чем дантисты со своими бормашинами. Там, на исторической родине Саша для успокоения своих душевных травм выберет девственницу Сару из приличной и небедной семьи, а потом по древним канонам пейсатые жрецы коллегиально составят акт с красной печатью на шелковом шнуре о благополучной дефлорации невесты. И детишки у них пойдут страсть, какие умные, с перспективой политической карьеры в мировом масштабе.

- Ну, как? - с самодовольной улыбочкой вопросил Санька. Он пересел с табуретки на тахту и расслабленно потянулся.

- Чушь какую-то несёшь, - равнодушно отмахнулся Берман. – Никуда я уезжать не собираюсь.

- Ну да, ещё один момент. Чтобы деньги у тебя были на отъезд твою квартиру…

- Не будет никакого отъезда! - Саша Берман, не чокнувшись, отпил коньяк из своей чашки.

- Твою квартиру мы тоже по лизингу продадим мне. Я буду выплачивать деньги частями…

- Никуда не поеду. Мне и в России уютно, даже на этом севере.

- Ясненько, - спокойно произнёс Санька, блаженно потягиваясь на тахте. - Тогда другой вариант, если ты такой российский патриот… С момента акта о благополучной дефлорации ты не производишь действий, необходимых для рождения потомства. Живёте мирно - но бездетно. По всем канонам израильского права приданое невесты переходит в твою собственность. Ты, конечно, можешь благополучно пропить приданое, а можешь и перегнать энную сумму через каких-нибудь посредников в Россию, купить домик на северном побережье Чёрного моря, жениться на смуглянке-хуторянке из приличной и не бедной семьи. Правда, дети от этого брака не будут иметь перспективы на политическую карьеру в мировом масштабе.

Первая бутылка закончилась, начали вторую. Болтовня соседа раздражала, но, видимо, этим и отвлекала Бермана от его занозы в сердце. Пусть хоть так гуляют мысли.

- … Ты вот, Россия, Россия. - Санька полулежал на тахте в позе султана, с чашкой коньяка в приподнятой руке. - А у тебя нет русской генетики в крови. Русские - нация молодая, ещё дикая, малоцивилизованная. Евреи - нация старая, она уже устала жить. А русские как молодая нация ведут себя примерно, как подростки в обществе взрослых людей. Не знают как надо себя вести, то стеснительно молчат, набычившись, то начинают паясничать, дерзить и хулиганить. А евреи - нация не просто взрослая, она - древняя, у неё психология стариковская: за кем-то заботиться, ухаживать…

Берману после этой возвышенной тирады показалось, что в Санькиных самолюбовательских глупостях есть какая-то доля истины, отчасти приложимая к самому себе.

- Давай по последней – и спат,. - сказал Берман, разливая по чашкам остатки коньяка. – За евреев!

- Причём тут евреи? За синичек!

- А причём тут синички?

- Слушай, объясню. Очень глубокомысленный вывод можно сделать, полезный для жизни.

Голос Саньки уже по пьяному осип, язык заплетался, и Берман знал по опыту, что сосед сейчас отрубится окончательно, свалится на пол и уснёт в позе зародыша.

- Американские учёные провели эк-с-сперимент. Взяли двух синичек аналогичных, то есть с-совсем одинаковых синичек. Одну с-синичку с Аляски, другую - из Флориды. Насыпали им зерна, накрыли зерно стёклышками. Та с-синичка, что с Аляски фр-рык лапкой стёклышки и склевала зёрнышки. А синичка из благодатной Флориды так и клевала тюк-тюк стёклышки пока с голода не померла. За с-синичек…

Как и ожидалось, Санька, выпив последнюю, свалился с тахты и свернулся на полу по-кошачьи в клубочек.

Среди ночи через незапертую дверь квартиры вбежала запыхавшаяся диспетчерша из жилконторы и закричала в ухо спавшему Берману:

- Вставай, караул! Тревога! Бродячий кот залез в распределительный щит и всё электричество вырубило. Быстрей вставай!

Берман с трудом, кряхтя, поднялся, растёр ладонями свои характерные уши и, не умываясь, пошёл за диспетчершей. Та, на ходу оглядываясь на Бермана, одобрительно спрашивала:

- Наклюкался вчера, смотрю? Ну и правильно. По-мужицки. А то ходит, сопли распустив, как малахольный.

Когда Берман вернулся, сосед ещё спал на расстеленном на полу овчинном полушубке. Пока сам хозяин квартиры прибирался в комнате, сносил на кухню посуду с остатками вчерашней закуски, Санька делал попытки привстать с полушубка. Лицо у него перекосило, глаза гноились. Он хрипло спросил:

- Похмелиться есть?

- Откуда? Разве ты когда о завтрашнем дне думал?

- Ну, сходи, купи… Очень прошу, тёзка.

Голос соседа звучал жалобно-просяще, почти также, как хныканье у проснувшегося Кузьки.

Берман молча оделся и отправился в магазин. Когда вернулся, увидел Саньку сидящего за подоконником и что-то писавшего на мятом листке бумаги.

- Вот слушай, - сказал тот грустно, - во сне приснился стих… Во сне похмельном вдохновенье всю ночь преследует меня. Как будто мчусь в одно мгновенье по бездорожью, без руля… А дальше пока не досочинял. Давай похмелимся, что ли…

- Умойся сначала, хотя бы, - сказал Берман по-матерински заботливо и, одновременно, укоряюще. - Закусывать будешь?

- Потом, потом, - отозвался Санька, торопливо наливая себе в чашку водки.

Берман поставил перед ним на подоконник остатки вчерашней еды. Потом принёс из ванной мокрое полотенце.

- Физиономию-то оботри… А стихи, ничего, с чувством. Мне ещё у тебя понравилось вот это: «И бродил я по парку Сокольники…»

- По круглым аллеям прошаркивал, - уныло продолжил Санька. - По ночам мне снились покойники и табачную жижу отхаркивал... - Дальше он, входя в раж, заголосил, как вдова над гробом мужа: - И как курица, что отрубили башку, на аллеях лелеял свою я тоску...

- Хватит, что ли, - поморщился Берман. - От излишков твоей поэзии у меня изжога начинается... Я вот всё хочу спросить, ты чего вдруг с Москвы уехал?

После второй похмельной дозы лицо Саньки распрямилось. Он вытащил сигарету, закурил со смачным удовольствием, но настороженно взглянув на стоявшую в углу детскую кроватку.

- Чего уехал, чего уехал… Задолбали все этим вопросом. Придурком считают. Да что Москва – синтетика там одна, души нет… И стихи там синтетические, без души, а со всякими вкусовыми добавками. Чтобы в мозги лезли, а не в душу. Понты и растопырки от ожирения мозгов и от жизни в замкнутом пространстве…

Пока разговорившийся Санька повествовал о своём переезде из Москвы в Нижневартовск, в ведомственную многотиражку одного нефтяного феодала, Берман ещё подтащил закуски и подставил к подоконнику свою табуретку.

- Ладно, про меня хватит, - сказал Санька, вытирая кулаком губы после шпротины. – Что с тобой делать будем? С твоей меланхолией, черт её побрал. Ты почему кроватку до сих пор не выкинул? На что-то надеешься, да?

Лицо Бермана после этих вопросов погрустнело, и он молча пожал плечами.

- Я тебе вчера про синичек рассказывал?

- Рассказывал, - вспомнил Берман вчерашний длинный и последний тост Саньки.

- Смысл понял?

- А что ж не понять. Чем труднее жить – тем мозги лучше работают.

- Вот-вот, - Санька значительно поднял палец вверх. Наливая себе в чашку, он продолжил: - Когда я учился на журфаке, нам столько вдалбливали из учений марксизма-ленинизма всякого-разного материализма. А одна из составных частей материализма – это диалектика Гегеля. На Западе диалектику игнорируют, предпочитают примитивную логику. А диалектика учит, как к жизни относится. Проживающим свою жизнь в России весьма нужная наука, потому что главный закон диалектики - что бог ни делает, всё к лучшему… Ты меня понял?

- Пытаюсь, - задумчиво ответил Берман, а потом спросил:

- А ты можешь по своим связям узнать… адрес того сургутского прокурора? У которого мой Кузька живёт?

- Здрасте, я ваша тётя! - всплеснул руками Санька. - Проведём мы викторину во Франции и Польше. Кого выберет Марина? У кого хрен больше?

- Стихи из тебя прут, как протухшее пиво из бутылки, - обиженно буркнул Саша Берман.

***

Пока Санька пропивал свой аванс за квартиру, он продолжал спать на овчинном полушубке. Когда пропил аванс окончательно, ещё пару дней опохмелялся на деньги Бермана, а потом перетащил к нему своё немногочисленное имущество. «Эх, - говорил он, встряхивая в своей голове остатки сивушных масел, - по пьянке такие стихи пёрли, да лень записывать было, а сейчас не помню. Ну, да ладно, в следующий раз запишу. Они при запое прут, как червяки в дождливую погоду». Он разузнал по своим журналистским каналам адрес сургутского прокурора и спросил недоумевающе у Бермана: «Зачем тебе это нужно? Поедешь ему морду бить? Прокурору?».

Городишко Сургут у жителей Нижневартовска считался вроде как старым пригородом, а Нижневартовск у жителей Сургута - отдалённым новым микрорайоном. Потому что Сургут ближе к цивилизации почти на сто километров. Эти населённые пункты разделяли каких-то полтора часа езды по железной дороге. Рельсы железной дороги категорически заканчивались за территорией вокзала Нижневартовска, и возникало такое чувство, что дальше находится конец суши, и планета всё-таки плоская.

Под вечер, на товарняке с нефтяными цистернами, Берман доехал до Сургута. Нашёл ту улицу, нашёл тот дом. Присел на лавочке недалеко от дворовой детской площадки и чего-то ждал. Время было как раз для выгула малышей.

Среди копошившихся в песочнице мелкотных человечков он пытался опознать своего, потом дошло, что его Кузька ещё не в таком самостоятельном возрасте. Уже в сумерках из подъезда выкатили коляску. Коляска была вычурная, импортная, явно дорогущая. За коляской такая же вычурная, с розовым шарфиком через плечо, выступала, виляя попой, изменщица Маринка. Еле сдержавшись, чтобы не подойти, Берман мысленным взглядом будто заглядывал внутрь коляски, пытаясь рассмотреть милое сонное личико. Представил себе, что вот так лет через десять подойти к Кузьке и спросить «помнишь меня?»… «Кого меня?» - мелькнуло в сознании. «Чужого дядю, просто свою кормилицу?»… Заперхал комок в горле, Берман почувствовал, что готов вот-вот разрыдаться, поднялся с лавочки и поплёлся медленно в сторону вокзала.

Вернувшись домой, Берман сам предложил своему сожителю Саньке крепко напиться.

- Хороший ты мужик, тёзка, - воодушевлённо отозвался сожитель. - Одного только еврея знаю из нетипичных. Простой работяга, на железной дороге работает. Фамилия – Шлагбаум.

Берман на кухне жарил яичницу, а Санька живчиком крутился у него под ногами, болтал безумолку, вспоминая свои стихи, забытые в период алкогольной интоксикации. Когда сели за стол, Санька, взяв в щепоть чашку, замолчал, вглядываясь в грустное лицо Бермана, потом сказал серьёзно:

- Тёзка, даже не знаю, чем тебе помочь. Предлагал израильский вариант - тебя не устраивает. А что-то предпринимать надо. У тебя сейчас рубеж жизненный и как-то надо этот рубеж перешагнуть. Как Юлий Цезарь Рубикон. Тогда начнётся другая жизнь.

Саша Берман поскрёб бороду и задумчиво-размышляюще спросил:

- Может фамилию сменить?.. Я где-то читал, что у каких-то там древних племён, если у человека череда несчастий и неприятностей, ему колдуны имя меняли. И у него начиналась другая жизнь.

- А, да-а, - протянул соглашающе Санька. – Что-то такое слышал. Что-то в этом есть мистическое, подсознательное, пока необъяснимое. Потому что мы искалечены материализмом. А я верю в мистику… Вот взять мою фамилию – Мышаткин. Разве с такой фамилией бывают великие поэты? Другое дело, Дельвиг, Бальмонт, Северянин… Тут - одно имя, и уже поэма.

- Возьми этот, как его… псевдоним, - предложил серьёзно Берман.

- Думаю над этим. Подбираю подходящий. Чтобы и оригинально, и не очень выпендрёжно.

- О-о, ты и мне придумай.

- Тебе псевдоним не поможет. Тебе надо фамилию сменить. Подобрать такую… Такую чтобы чувствовался рубеж.

Сожители посидели в задумчивости с минуту, даже не пили в тишине размышлений. Потом своим вопросом тишину нарушил Санька:

- Вот какое у тебя в то роковое время было главное занятие?

- Какое? - задумался Берман. - Хм, ребятёнка кормить, мыть его, стирать, гладить там всякое барахлишко. Ох, покоя не знал…

- Вот! Первый глагол какой? Кормить!.. Фамилия у тебя будет - Кормилица… Давай выпьем за твою новую фамилию. - И Санька полез чокаться.

- Погоди, - Берман отстранил свою чашку. - Какая-то женская фамилия. Мне она не нравиться. Ты мне тут наколдуешь, того гляди. Потом совсем, не знаю, во что превратишься.

- Ща-а, придумаю. Давай выпьем… Во-о! Придумал! Кормилидзе!.. Звучит?

- Нет, - Берман решительно замотал головой. - Какая-то грузинская фамилия…

- А сейчас у тебя, что ли, русская? - взъерепенился Санька. – Будешь грузинский еврей и нацию менять не нужно…

- Другую какую-нибудь придумай.

- Ладно. Ща-а придумаю. Давай выпьем.

Яичницу съели. Санька подтёр горбушкой сковородку и спросил неуверенно:

- А если Кормилицын?.. Не КормилЕцын - а КормИлицын. Красивая, чисто русская фамилия. Какой-то от неё стариной веет. А-а?

- Надо подумать… Давай выпьем.

Поразмыслив минут пять со всей еврейской основательностью, Берман согласился на эту фамилию. За неё провозгласили тост, после которого Санька упал с табуретки и уснул в своей любимой позе зародыша.

***

Санька опять ушёл в запой. Берман работал – Санька клянчил деньги. Возвращаясь с работы, Берман выговаривал сожителю, взывал к его совести и благоразумию. Квартира пропахла табачищем, грязными носками, на полу валялась стеклотара, окурки, разорванные в лохмотья книжки-брошюрки современных поэтов. Как-то заявившись с расквашенной сопаткой Санёк орал, утирая рукавом сопли и кровь, о несправендливой судьбе русского народа и упрекал хозяина квартиры, почему, мол, когда еврея какого-нибудь побьют - сразу крику в международной общественности "угнетение самосознания, геноцид, туд-её-мать". А как русского - человека унизят физическим путём - никакой реакции у прогрессивного человечества, - будто собаку бездомную на дороге переехали.

Неоднократно приходилось выдворять из квартиры кодлунахально-настойчивых северных бичей. Из ёмкостей для употребления жидкостей в живых осталась только солдатская железная кружка. Прибираясь вечером в квартире, Берман ворчал:

- Не работаешь, так хоть бы стихи свои сочинял…

- Сочиняю… сочиняю… Не бубни, - раздраженно откликался Санька, лёжа на матрасе среди скомканных простыней и одеял. - До хрена уже насочинял. Записывать некогда. Не хочу поток вдохновенья тормозить всякой там орфографией…

- Деньги за квартиру, когда получишь? Получил бы и ехал бы в Москву…

- Скоро получу, не дёргайся. Я им, бакинским инженерам чётко сказал: ещё два дня - и нанимаю киллера. Есть у меня в корешах один подходящий, Чапаев - кличка. Он за литр водяры американского президента кирпичом замочит. Между прочим, большой эрудит, мы с ним полчаса можем одними цитатами разговаривать… А с тобой и двух минут не получится.

- Э-эх, - вздыхал Берман, с веником в руках. - Все, что ли, москвичи такие беспардонные?

- О-о, столица… Да я из них - самый деликатный… А ты не бубни над раненой душой, иди, лучше, фамилию свою меняй. Жизнь и изменится к лучшему.

- Сходил уже, подал заявление. Там, оказывается, такая морока, столько анкет заполнять - рука отсохнет.

- А ты как думал. Фамилию сменить - не хухры-мухры. Это целая древнеегипетская мистерия…

***

После утреннего инструктажа у начальника две паспортистки, одна старшая, другая – просто паспортистка, прихлёбывали из больших кружек чай с запахом жасмина и с привкусом полученного с утра нагоняя от начальства.

- Как это понимать, - фыркала старшая, - лишать премиальных за одну буковку. Испортили, понимаешь, бланк строгой отчётности. В чём, в сущности, наша вина. Ну захотел этот еврей сменить фамилию… Ну, пошли навстречу, законом не запрещается.

- Именно, именно, - поддакнула просто паспортистка, - Из-за одной буковки.

- Ему-то самому этому Берману не всё ли равно, буква «е» там или «и». Какая с точки зрения русского языка разница… А раздухарился,разругался. Важно, вишь, это для него…

- Именно, совершенно никакой разницы. Лишь бы скандал устроить. Ему, что ли, не всё равно под какой фамилией маскироваться. Раньше у евреев мода была на Ивановых- Петровых- Сидоровых. Самые ходовые еврейские фамилии были.

- А сейчас по конституции вообще нации отменили…

- Это он неспроста - себе такую фамилию придумал. Со смыслом каким-то, наверное намекает, что они, евреи - кормильцы русского народа.

- Намекает, намекает… Горделива нация, - покачала осуждающе головой старшая паспортистка. - Вот, к примеру, мои предки из древнего мордовского рода, были такие бояре, основатели племени мокши. Но я же не выпячиваюсь из-за каждой буквы.

- Именно, именно, - согласилась просто паспортистка. – Я тоже не выпячиваюсь, хотя мои там пра-пра-прапредки тоже были древние, то ли князья марийские, то ли султаны какие-то. Мы же не говорим, что мы кормильцы…

«Просто паспортистка» так в сердцах размахалась руками, что сбила неосторожным движением стоявшую на её столе стопку паспортных бланков. Стопка медленно покосилась, как пизанская башня, потом переломилась пополам и - шмяк, рухнула на стол старшей паспортистки, сбив в момент падения пузырёк со спецчернилами. Обе паспортистки ахнули в унисон и взмахнули руками. Чёрная лужа разлилась по крышке стола в направлении паспортных бланков. Паспортистки посмотрели друг на друга тяжёлыми взглядами.

- Да-а, - протяжно произнесла старшая паспортистка и положила свой носовой платок на поверхность чернильной лужи. - Теперь тебя на целый год премии лишат. Уж точно.

- Почему меня-то? ..

- А кто сшиб бланки?

- А на чьём столе чернила разлились?

- А причём тут чернила на моём столе?

- А отчего ж бланки запачкались?

Паспортистки посидели, помолчали, тяжело вздыхая. Потом старшая паспортистка молвила, точно вспоминая забытую истину:

- Это всё тот еврей виноват. Из-за него понервничали. Он и виноват.

- Именно, именно. Из-за евреев вечно всякие неприятности происходят…

***

Саша Берман, войдя в квартиру, сразу же поморщился от тошнотно - кислого запаха, стоящего в воздухе. Быстрым шагом прошёл в комнату - а там, рядом с Санькой на матрасе валялась грандиозная, с обширной, как у бегемотихи, задницей бабища, с растрепанными, свалявшимися ярко-рыжими волосами. Мощной рукой «бегемотиха» обнимала тщедушное тело спящего Саньки, а за её спиной растекалась большая жёлтая лужа блевотины.

Берман громко заматерился, кинул на вешалку куртку, засучил рукава свитера и пошёл в ванную за ведром и тряпкой.

------------------------ « « -----------------------------

СЛУЧАЙНОСТЬ

(рассказ)

"Владимир Ульянов родился в Симбирске,

Ленин - родился в Самаре"

("История КПСС" из-во "Академия" 1970 г.)

Фонтан чёрной маслянистой жидкости вдарил внезапно в ситцевую голубизну степного неба. Буровая вышка, сколоченная из стволов молодых берёзок, в пару минут из белой превратилась в чёрную. Бежевая косоворотка на груди и рукавах покрылась россыпью нефтяных брызг.

Володя пальцем тронул одну капельку, понюхал, лизнул языком. Он смотрел на нефтяной фонтан, и его глаза наполнились восторгом.

Удача! Нет, не удача – победа. Победа в упорной борьбе, симбиозе теории, геофизических гипотез, многочисленных, нудных двухлетних разведочных бурений степного суглинка. Как громадные суслячьи норы, обозначился путь пробных бурений ещё с весны позапрошлого года. В конце этой весны пришла победная удача. Но не та удача для дилетантствующих авантюристов, как рулеточная вероятность, а закономерный истинный результат своей работы, спланированной по методу материалистической диалектики.

Четверо чумазых рабочих, сверкая зубами на перепачканных нефтью лицами, подошли вразвалку. Поздравили, сказали с игривым подколенцем:

- Хозяин, а по такому случаю и по народной привычке с тебя ведро водки, круг колбасы и калач саратовский.

Владимир, тоже радостно улыбаясь, готов был по-родственному обнять своих бурильщиков. К одному подошёл, похлопал по голому плечу.

- Ребята, друзья – вы есть рабочий класс. Самый передовой и организованный класс за всю историю человечества. И как сказал один гениальный человек, вам скоро будет принадлежать весь мир…

Дождавшись конца цветастой длинной фразы, один из бурильщиков съехидничал:

- Хозяин, нам весь мир не нужон. Нам бы на сей момент ведро водки.

Владимир согласно покивал, похлопал себя по карманам штанов.

- Товарищи, у меня сейчас только мелочь. К субботе вернусь с Самары и всё предоставлю по вашему списку.

Он бодрой, возбуждённой походкой направился к своей бричке, по пути критически подумав про русский народ с его особенностями национального характера, бурлящего дерзостью, бесшабашностью, полным нежеланием смотреть на жизнь дальше сегодняшнего дня. «Такому народу только в разбойники, - подумал Владимир. – Кипит у них в башках дурная энергия. Но очень он доверчивый, русский народ. И это большое благо для его правителей».

2.

Рыжая кобылка резво бежала по просёлку. Одноосная бричка, грубо сколоченная из четырёх кусков фанеры, весело поскрипывала в такт лошадиной рыси. Вокруг степное безбрежье с холмистым закруглением по линии горизонта. На более широком и наезженном просёлке Володя вожжами направил лошадку налево, решив не заезжать в Алакаевку, а сразу отправиться в Самару, с радостной вестью для матери.

В Алакаевке, в арендованном у наследника золотопромышленника Сибирикова поместье, и проходили безвыездно последние два месяца весны этого года. Это была случайность, что мамаша по приезду из Казани выбрала для заведения молочного хозяйства именно этот участок степной непаханной территории. Впавший в филантропию наследник миллионщика определял размер аренды, исходя из личных симпатий к биографии обратившегося. Володиному семейству аренда была обозначена в самый мизер. А по этой территории в сорок пять земельных гектар, как потом оказалось, и проходит нефтеносный поток, про который Володя услышал от молодого учёного-геолога в Петербурге, куда приходилось наезжать для сдачи дипломных экзаменов в положении самоучки-экстерна.

В восторге, доходящем до фанатичной веры, этот молодой геолог вещал при каждом удобном случае о великом будущем России за счёт её нефтяных богатств, за счёт «чёрного золота российских недр», как называл это богатство Дмитрий Менделеев. От самоедских земель в устье Оби и дальше через Поволжье на Каспий неровным языком тянутся древние нефтеносные пласты, уходящие потом в аравийские пустыни. «Нефтеносностью поволжского региона, в частности, был поражён англичанин Мургисон, исследовавший те земли ещё полвека назад, - как Робеспьер с трибуны Конвента, азартно и громко, точно проводил сеанс гипноза, заявлял этот профессорский сынок Романовский. – А мы по своей природной лени не хотим поднять богатство, лежащее просто под ногами».

Опять же случайность и свела с Романовским. На Плехановских чтениях по изучению вошедших тогда в моду марксовых теорий о классовой борьбе, устав от зубрёжки юридических дефиниций, для отдыха мозгов при наездах в столицу, стремился Владимир к общению с людьми, прогрессивно и неординарно мыслящими. Авторитетным пропуском для вхождения в близкий круг прогрессивно мыслящих являлось то, что он – родной брат того самого Александра. И Владимиру чрезвычайно нравилось, как менялось выражение глаз у собеседника, когда тому кто-то походя, коротко, на ухо сообщал:"Он - брат". «У-у,… Ого! Надо же…». И Володя чувствовал в лице собеседника нескрываемое уважение к собственной персоне.

А Романовский не верил Марксу и при дискуссиях громко возражал его апологетам. С улыбкой всезнающего о пороках человечества Мефистофеля он заявлял: «Какие-такие классовые противоречия, какой-такой гегемон и мировая революция? Вопрос в перераспределении богатства. Ваш Карл Маркс ничего нового в экономической системе не открыл после Адама Смита. Ваш Карл Маркс из непонятно каких личных спекулятивных соображений провозгласил, что для справедливого перераспределения общественного богатства нужно весь мир ввергнуть в катастрофу, сменить общественно-экономическую формацию. Как же так, господа? Так выходит, что при недовольстве одним жадным лавочником надо сломать его магазин, потом построить новый магазин, назначить в магазин нового хозяина – и всё пойдёт по справедливости. Какая невероятная ошибка… Ваш любезный вам Маркс был просто неудачник в жизни. И очень был обозлён на своё место в жизни. А если бы он пошёл другим путём и занялся бы поисками источников общественного богатства? Например, разработками нефтяных месторождений, промышленной переработки нефти. И, господа, ваш Маркс упустил из виду, что справедливый механизм распределения богатства – это вопрос уже человеческой культуры. А культура – надстройка над экономическим базисом, и развивается культура благотворно лишь в богатом обществе. И упорно настаиваю на своём постулате, господа! Добывайте богатство для общества. Менделеев прозорливо предвидит, что нефть не только топливо, не только американский керосин. Нефть – это золото, хлеб для России. Подписываетесь, господа, на журнал «Нефтяное дело», изучайте это дело и пошлите в задницу баламута Карла Маркса».

Володя тогда тоже задумывался о своём месте в окружающей жизни. И был этим местом в предстоящей жизненной карьере чрезвычайно недоволен. Прозябание на пенсию покойного отца, заранее обозначенные ограничения в карьере за вину перед престолом старшего брата. И никакой перспективы. Предопределённый уровень мещанской убогости в низших слоях чиновничьих рангов. И хотелось, поэтому какой-нибудь катастрофы мирового масштаба…

Но забил фонтан нефти – и жизнь приобрела лучезарный, созидательный смысл. И требовалось под этот новый смысл подвести теоретическую базу, расставить по ранжиру идеалы и цели. А про распределительный механизм общественного богатства, этой самой прибавочной стоимости, ещё Ушинский, русский камералист, до Маркса ознакомившийся с теорией Адама Смита, сделал вывод о наличии гармонии между трудом и капиталом. Без всяких мировых революций возможно справедливое распределение прибавочного продукта через избираемые комитеты из культурных граждан с честью и совестью. Было бы только из чего извлекать прибавочный продукт.

И не нужно кровавых мировых катаклизмов, и нет никаких классовых противоречий, а есть затаённая озлобленность кучки амбициозных людей, не умеющих создавать общественное богатство, но рвущихся участвовать в распределительном механизме.

И вот забил фонтан нефти – и это не слепая удача, не воля случая. Это результат целенаправленного труда . Это закономерный эффект от вложенного труда.

Оживляя в памяти цитаты из прочитанных философом, размышлявших про закономерности и случайности, Володя одновременно формулировал для себя и новую жизненную позицию без мрачного романтизма карбонариев, без кровавого фанатизма якобинцев, без истеричных эксов своих недавних единомышленников из «Земли и Воли». Ион постепенно приходил к выводу, звучавшему по-простому, по-русски: «И на хрена мне эта мировая революция».

3.

«Надо будет ещё несколькими пробными бурениями определить пространство залегания нефтяных пластов – и заняться скупкой этих земель в собственность. Пока местные землевладельцы не осознали, что владеют территориями Клондайка. Мамаше лучше не сообщать о первом фонтане… Хотя,- Володя на миг задумался, - деньги на покупку степных пространств, хочешь - не хочешь, а придётся просить у неё. Какие не бросовые эти степные - суглинки, но местные помещики – не индейцы, с которыми можно расплатиться стеклянными бусами. Мамаша средства выделит с прибылей своего сырного заводика, без сомнения. И даже обрадуется, что младший сын не пойдёт по пути старшего брата. Компаньон мамаши в её молочном предприятии любимый зять-аккуратист Илизаров, конечно, поначалу надует губки. Но семейное большинство призовёт его быть верным принципам демократии. Архиважно провернуть эти сделки как можно быстрее и секретнее, с применением всех правил конспирации, тайком от самарских газетчиков, ставших слишком болтливыми за время губернаторства последнего царского сатрапа…».

Вспомнив про газеты, Володя вспомнил о недавнем коротком сообщении в одной из городских газеток. Пронюхали же эти писаки-щелкопёры, что некий авантюрный делец из американских северных штатов, какой-то мистер Ласло Шандор, разместил в местном земельном банке большое количество своих вшивых, никому не нужных долларов с их масонской символикой.

«А что, если какой-нибудь ушлый обыватель, применив элементарную дедукцию, сделает вывод из газетных строчек, в которых косвенно сообщалось, что мистер Шандор в своей Америке имеет бизнес в разработке нефтяных месторождений… Скупать, скупать земли. Однозначно и бесповоротно. Вчера было рано – завтра будет поздно…»

Несмотря на быстрый темп езды на лбу выступила испарина. Организм охватило азартом предстоящей работы, и мысли Владимира опять вернулись к обоснованию своей жизненной позиции с учётом повестки дня.

«Да и хрен с ним, с призраком, который бродит по Европе, - азартно решил Владимир. – О реальность товарищества братьев Нобиль расшибаются, как волны о скалы, сотканные из туманов утопий все призраки марксово-энгельсовского манифеста . Вот и пускай этот призрак бродит по сытой Европе, а мы займёмся созданием из России непотопляемого дредноута мировой экономики. Создадим мировую нефтяную монополию и будем торговать русским керосином по ценам, которые сами и установим. Создадим синдикат как высшую степень концентрации финансового капитала. Весь мир будет в российском кармане… А царь-батюшка пущай царствует, лёжа на боку, лишь бы не совался в дела предприимчивых людей. Со временем заставим его подписать свою, российскую великую хартию вольности. Экономика, как не крути, хребет государства, а политика – у неё на посылках…».

4.

На левом повороте, при выезде на широкий уфимский тракт, с брички сорвалось правое колесо. Бричка опрокинулась, и Володя с кувырком шлёпнулся в густую пыль обочины. Поднявшись, отряхнул косоворотку, полотняные штаны, заправленные в кирзовые полусапожки - и горестно вздохнул. Отчего-то ему вспомнилось детство в Симбирске, зима, ледяная крутая горка. Кобылка, повернув голову вправо, косила глазом прямо-таки с человеческим лукавством.

Владимир посмотрел в оба конца дороги. День был будний, и только вдалеке с восточной стороны виднелась медленно приближающаяся крестьянская телега. Он подкатил укатившееся колесо, сам попробовал приподнять фанерную конструкцию, но бричка только скрипнула рессорой и нисколько не сдвинулась вверх.

К подъехавшему на телеге мужичку Владимир подошёл с радушным видом демократического барина. Оказал на свою тележку, вздохнул, развёл руками. Мужик с явной неохотой слез с телеги, подошёл к слетевшему колесу и непонятно долго смотрел на него. Володя пообещал заплатить, и мужик с кряхтением взялся приспосабливать колесо на ось брички. В одни руки не получалось, и он попросил Володю подсобить. Тот, поднатужившись, попробовал приподнять фанерную сиделку, но тут же бросил и замахал в воздухе натруженными ладонями. Мужик выпрямился и сначала угрюмо посмотрел на Володю, а потом в обе стороны тракта.

- Могёт, кто-нибудь поедет. В подсобники чтоб,- сказал мужичок и вернулся к своей телеге.

Пока дожидались помощника, Владимир, чтобы зря не пропадало время, решил поинтересоваться настроением простого народа. Мужик, слушая его вопросы, пыхтел коротенькой трубочкой, хмыкал и про настроение простого народа ничего не рассказывал. Потом, докурив, выбил пепел из трубки и сказал насмешливо:

- Барин, какие виды на урожай с осенней зяби по весне?..

Лишь через полчаса подъехал на телеге, гружённой мешками, ещё один крестьянин, и они вдвоём установили колесо на ось, заклинили шпилькой.

- Вот спасибо, братцы, выручили, - сказал Владимир и протянул одному из мужиков семишник . – Поделите на двоих. А у меня, к сожалению, больше нет. – И он похлопал по штанам, стараясь, чтобы не зазвенела в карманах мелочь.

Он прыгнул в бричку, встряхнул вожжами. Краем глаза увидел, что мужики смотрят ему вслед одинаково с кривыми ухмылками.

«Неблагодарный всё-таки у нас народ. Куда его не целуй – у него везде задница, - с досадой подумал Владимир. – Живёт узко собственническими интересами, одним днём, не имея перспектив ни в своей жизни, ни в общественной окружаемости. И международным положением совершенно не интересуется. Лишь бы войны не было…».

5.

Кобылка, войдя в ритм, опять резво побежала рысью. Владимир погрузился мыслями в рассуждения о характере народа. По хорошо знакомой ему пролетарской прослойке в лице четырёх постоянно чумазых бурильщиков, с которыми он почти два года существует в атмосфере классовых противоречий, можно сделать вывод, что особо потакать рабочему люду при распределении прибавочной стоимости не следует. Излишек от минимума жизненных потребностей уйдёт на пьянство и леность. Нерегулируемая рождаемость приведёт к безработице, а та, в свою очередь, к социальным конфликтам. Чрезвычайная осторожность требуется в деле дележа прибавочного продукта.

«Вот эти бурильщики, - размышлял Владимир – нет, чтобы радоваться вместе с хозяином наконец-то достигнутому результату изысканий. А им первым делом подавай ведро водки – и вся радость народная. В этом первом фонтане нефти, может быть, вся их будущность заключается, все перспективы жизни. Дети их будут от этого фонтана иметь перспективы. А они – ведро водки… Вполне возможно, что ещё раньше бы обнаружили нефтяной горизонт, если бы добросовестно бурили в нужные триста саженей глубины. Но этот узко мыслящий пролетариат только и ищет уловки, чтобы не перетрудиться и чтобы обмухлевать своего работодателя. Говорил же им при замере очередной скважине, что глубина недостаточная, а они смотрят нагло и твердят упрямо, что в скважину возможно камешек завалился, вот верёвочка дальше и не пролазит, а кернов вокруг скважины валяется как раз на нужную заказанную глубину…».

Лошадка замедлила бег на крутом подъёме и пошла шагом. До Самары оставалось ещё около сорока вёрст. «По этой пересечённой местности не скоро ещё проведут чугунку, - подумал Володя. – Не Европа, нет. Заскорузла Россия в феодализме. Хорошо бы, наладив дело, имея приличный барыш, жить в Европе. И удобно бы было все европейские страны объединить в одну конфедерацию, чтобы не было излишних таможенных и пограничных формальностей. И назвать такую конфедерацию – Соединённые штаты Европы…»

Кобылка остановилась, тяжело дыша, чуть ли не на самой вершине одной из возвышенностей Жигулёвской гряды. С этой позиции отчётливо в прозрачном воздухе было видно как широкое течение Волги, проползая, точно в мучении, через створ речных ворот, превращается в узкую Самарскую Луку, меняет направление течения, а Жигулёвские горы надменно смотрят на покорённую реку, будто кочевник-монгол на захваченную в полон вольную славянку. «Мощь какая, - подумал Володя, наблюдая уже в который раз открывшийся пейзаж. – Вот она, разбойничья родина ушкуйников, русских древних пиратов, вольных людей. Тут, наверное, и место зачатия русского бунтарства, мятежного духа… Если в России организовать, допустим, какую-нибудь политическую партию бунтарей-анархистов, то это будет самая многочисленная партия…»

Под горку лошадка опять побежала легко и шустро, и фанерная тележка вдруг представилась Володе каретой мировой истории, несущейся по извилистому пути цивилизации и совершенно случайно выбирающая на развилках дорог именно то самое верное направление.

В продолжение разбойничьей темы вспомнилось о недавней краже из имения двух бельгийских молочных коров и немецкого жеребца-тяжеловоза, только недавно купленных на ярмарке Илизаровым, зятем. Розыск похищенной скотины результатов не дал, даже для получения страховки необходимо было найти кое-что из останков. Флегматичный полицейский пристав разводил руками. «Скорее всего, скушали, - уверенно предполагал он. – Ищем, ищем шкуру, рога и копыта». На ехидный вопрос Илизарова «и тяжеловоза тоже скушали?» - отвечал, кивая фуражкой: «Татары, башкиры, к примеру, могут и тяжеловоза скушать. Разбойники, сударь. Хотели его императорское величество Александр Александрович потуже гайки затянуть –,но не вышло, видимо, уже дальше некуда… Ох-хо-хо, господа, так и живём. От Стеньки до Емельки. В промежутках копя злобу. И предчувствуется мне, что скоро возникнет из народа новый баламут, похлеще прежних. Раньше вон, в царей и губернаторов не стреляли, бомб не бросали. Кровавая бражка, господа, бурчит уже в российском государстве…»

Слушая пристава, Илизаров вежливо поддакивал и кивал головой, а Владимира прямо-таки распирало сарказмом, и он еле сдерживался, чтобы не вступить в ехидную полемику с мыслителем в полицейской фуражке. Полицейский, войдя в дом, было снял фуражку, чтобы перекреститься на красный угол. Но, не найдя иконы, опять надел фуражку и больше её не снимал за всё время своего присутствия, видимо зная, в чьём поднадзорном семействе он находится. Жгучей ненавистью к полицейским и жандармским чинам Владимир пропитался ещё первокурсником казанского университета и теперь думал, слушая псевдо философские разглагольствования: «Воистину прав был Достоевский насчёт того, что дай русскому человеку карту звёздного неба, которую он видит первый раз в жизни, и тот заявит безапелляционно, что звёзды там расставлены не в правильном порядке».

Пристав распарился лицом, снял фуражку, вытер клетчатым платком лысину и опять вернул фуражку на место и будто торопился высказать накопившиеся у него мысли внимательно слушавшему его Илизарову. «Вот по-нужному и правильно применили когда-то энергию Ермаковских бузотёров. Взяли и направили разбойничьи ватаги на завоевание Сибири. И на Волге тогда для торговых людей спокойная жизнь настала. А то ж Колумб испанский к тем временам уже неизвестную Америку открыл, а нам всё лень было через Уральский камень перелезть пешим ходом. Но энергии сколько бурлит – девать некуда. Вот и надо по такому примеру: как забурлит в народе энергия, так посылать особо бурлящих какую-нибудь Индию завоёвывать. А как омоют свои сапоги в океанских водах – то пусть домой возвращаются с полным почётом…». «Индия, - хмыкнул тогда мысленно Володя. – Что Индия? Весь мир содрогнётся от тяжёлой поступи пролетариата…».

Но в таких катастрофических измерениях Владимир мыслил, пока не забил первый нефтяной фонтан. В текущий момент, катя на бричке, он думал, что своё дело надо делать с общественной гармоничной пользой. И в чём-то прав был тот полицейский пристав. А похищенную скотину так тогда и не нашли и страховку не выплатили. «Самый объективный ход истории в последовательной эволюции без революционных потрясений, отбрасывающих общество в предыдущую формацию», - формулировал Владимир свою теперешнюю жизненную позицию, вцепившись крепко обеими руками в фанерные борта разогнавшейся брички и клацая зубами, когда фанерный экипаж подбрасывало на кочках.

6.

Уже в вечерних сумерках, оставив экипаж в конюшне при семейной сырной фабричке, Володя направился к себе домой на улицу Сокольническую. Квартира на втором этаже, купленная у купца Рытикова сразу по приезду из Казани, устроила по цене, поскольку более щепетильные обыватели брезговали проживать на улочках, заполненных трактирами, кабаками, ночлежками, домами терпимости. «Всё равно, - рассуждало солидарно всё семейство,- большую часть времени мы будем проводить в арендованном имении, на степных просторах, вдали от миазмов убогой жизни окружающей среды».

По скрипучим ступенькам, через дворовый вход прошёл на кухню. На кухне горела свечка, и кухарка Дарья дремала за кухонным столом, подперев щеку кулаком.

- Мамаша ещё не спит? – походя, направляясь в залу, спросил Владимир.

- Не спит мамаша. Всё ходила тут счётами щелкала, - зевая, ответила Дарья. – А я вам чичас яишенку со шкварками на керосинке заделаю. Как заскворчит – я кликну.

- Кликни. Как заскворчит, - покивал с иронической усмешкой Володя.

В большой комнате под потолком светилась хрустальная люстра, которая помнилась Володе ещё с детских лет в Симбирске. Вечерами люстра освещала синим светом собравшуюся за ужином всю семью. И был жив отец, заслуживший своей преданностью престолу наследуемое его потомками дворянство, и был жив старший брат, мечтавший разрушить этот самый преступный престол.

Мать расхаживала медленным шагом, с задумчивым видом вокруг длинного стола. Как всегда в тёмно-коричневом платье с глухим воротом с кружевной белой каёмочкой. Владимир внутренне подобрался для сообщения важного известия и, стараясь не выглядеть по-театральному, подошёл вплотную к матери. Приобнял её за плечи, поцеловал в седую прядь на виске, сказал намеренно нейтрально:

- Мамочка, всё получилось отлично. Нефть обнаружилась. Фонтан забил. Теперь наша жизнь переменится в сторону грандиозных перспектив. У меня душа клокочет и, как говорит наша Дарья, скворчит от этих грандиозных перспектив… У нас дальше всё будет просто замечательно.

- Фантазёр ты, Володичка, - с улыбкой вздохнула мать. – Мечтатель ты грандиозный. Алакаевский мечтатель просто.

Не выразив никакого восторга от известия, мать ласково потрепала рукой по загорелой щеке сына в рыжеватой юношеской кучерявой бородатости и удалилась в свою комнату. Поужинав яичницей, запив ужин квасом, Володя устроился в зале за большим столом разбирать скопившуюся почту.

В запакованной бандероли прислали очередной номер научно-практического журнала «Нефтяное дело». С его серьёзными статьями требовалось прочтение в менее возбуждённом состоянии, и Володя отложил журнал, даже не перелистав. В большом конверте прислали газету «Бакинский факел». Её Владимир выписывал уже с полгода: интересовался, как идут дела у бакинских нефтепромышленников, чём они солидарны и в чём враги друг дружке. В свежем номере была помещена тревожного характера статья о новом способе разбоя на хозяйские капиталы. Когда рабочие, организовавшись, избрав вожака, прекращают работу и начинают требовать от хозяина прибавки к жалованью. Журналист, сочинивший эту статью, рассуждает так, что рабочие имеют такое моральное право требовать от работодателя справедливости в распределении прибыли.

Владимир мысленно возразил, мол как же так: хозяин-промышленник, как капитан своего корабля, и знает лучше своих матросов, как править кораблём и куда инвестировать прибавочную стоимость, этак все прибыля в один миг проедят- пропьют, и не произойдёт никакого технического прогресса.

А руководит подпольно такими рабочими бунтами тифлиский абрек, которого долго разыскивает полиция за ограбление казённой почты. По кличке Рябой, из бывших семинаристов. «Однако, - задумался над газеткой Володя, - этот несостоявшийся дьячок, крапивное семя, как мыслит по-марксистски. Использует пролетариат в качестве разбойничьей дубины для вышибания мошны из купца на лесной дороге».

Налив ещё холодного квасу из глиняного кувшина. Володя задумался над прочитанной газеткой стоимостью в одну копейку. «Мощная сила – газета. Учит, в какую сторону думать. Как дорожный указатель на развилке дорог. Когда пойдёт капитал от нефтяных дел, надо будет тоже завести свой печатный орган. Чтобы напрямую, без цензуры мозги народу заправлять нужными мыслями… И назвать тоже как-нибудь огненно. Огонь… пламя… искра. Искра, из которой возгорится пламя…».

В почте лежала записка без конверта, видимо доставленная посыльным. По почерку сразу понятно: патрон изволит беспокоиться – Хардин, местный самарский знаменитый присяжный поверенный, подготавливающий своего помощника на право надеть адвокатскую мантию. «Володя, хватит заниматься белибердой! Хватит сверлить землю. Бросайте глупости. Займитесь делом!»

«Ну-ну, - усмехнувшись, подумал Владимир. – Это я занимаюсь белибердой? Это вы в своей византийской казуистике занимаетесь белибердой. Разыгрываете любительские спектакли в театре правосудия. Сам-то себе миллионные дела в суде подбирает, а мне всякую копеешную мелочёвку подбрасывает. Вот посмотрим-поглядим, как забьёт у меня сотый фонтан, как поставлю пять заводов по производству русского керосина – и кто будет более славен в российской истории…»

Два замахрившихся конверта, взглянув на отсылочные адреса из далёкой глубинки, Володя, не читая, отложил в сторону. Так решив, что нужно решительно подводить черту под юношескую конспиративную романтику. «Хватит играть в индейцев. Нас ждут великие дела, как кто-то там кому-то сказал в мировой истории. Разрушая, нельзя созидать. Это нонсенс, это абсурд, это – провальная яма на пути прогресса… Все вы, друзья, ещё мальчишки. Рассказать вам в вашей отдалённости о своих грандиозных планах и перспективах, так вы же меня заклеймите оппортунистом и ренегатом . Проститутка, скажете, этот Володька, политическая… Увы, слепы вы, братцы, зашорены выводами Маркса о неминуемости мировой пролетарской революции. Как фанатики-староверы, себя сжигающие и других к тому же призывающие. Широким взглядом надо смотреть на объективную реальность. Диалектику Спинозы и Гегеля учите лучше в долгие, тоскливые вечера безделья в своих местах отдалённых…»

Володя услышал треньканье колокольчика у парадной двери. Дарья пошла открывать, затем она зашла в залу и оповестила, что идёт спать. Из-за ей спины возникли улыбающиеся и заметно навеселе: Водовозов – сын знаменитой самарской писательницы дамских романов, известной даже столичным сентиментальным читателям и допущенной по причине своей известности в семейный круг самарского губернатора Бренчанинова, и местный фельетонист, гроза самарских лавочников и трактирщиков, с псевдонимом «Враль несусветный».

- А он всё пишет, - ухмыляясь, вместо «добрый вечер», сказал Враль. – Нельзя, Володя, всё время писать. Надо оставлять время и для размышлений в свободном полёте мысли. А мысль, зафиксированная письменно, точно листок, положенный в гербарий, перестаёт питаться жизненными соками.

- Ничего я не пишу, - фыркнул Владимир. – Вот читаю почту.

- И что же там пишут? – опять с насмешечкой поинтересовался фельетонист.

Он с шумом, ногой подвинул к себе стул и встал, сделав одну руку крендельком, а другой - опершись на спинку стула. Водовозов же, в отличие, очень деликатно отодвинул от стола стул и присел, поддёрнув брюки со штрипками.

Владимир не ответил, насуплено промолчал и спрятал под стопкой писем газету «Бакинский факел». Из пришедших ночных гостей, сын писательницы, скромный и эрудированный был ему симпатичен. Но его постоянный приятель-фельетонист –наоборот, прямо противоположно неприятен. «Неужели не понимает, -подумал Владимир про писательского сынка, - что циничный Враль держит его при себе в качестве клеврета, пользуется его кошельком как своим и, как хромой бес пытается затянуть чистую душу в болото разврата».

- И что ж такой серьёзный, ай-яй-яй? Мыслим? Да? Сидишь тут, нахохлился, как мудрый кролик из английской сказки, - пьяненькому сатирику, видимо хотелось зацепить кого-нибудь своим острым язычком. - Настоящий философ, запомни Владимир, серьёзным не бывает. Иначе, это не настоящий философ.В мировой истории тьма примеров тому.

- Костя, ты просто пьян, - коротко, с упрёком ответил Володя.

- Да. Я - чуть-чуть пьян. И что? А настоящие философы трезвыми редко бывают. Тогда - когда выпить нечего. Потому что невозможно, разбираясь в мерзостях окружающей жизни, не выпить, чтобы самому от такого анализа жизни не сойти с ума.

Водовозов почему-то при этих словах начал громко хихикать, а потом перешёл к громкому, частому иканию. Владимир пододвинул ему свой стакан с квасом. Писательский сынок, сделав несколько глотков, икать перестал, но выглядел весьма сомлевшим.

- Какие новости в городе? – без всякого интереса спросил Владимир. – Имеются ли какие-нибудь подвижки в борьбе с грязью, бездорожьем, обывательской тупостью?

Ему хотелось, чтобы гости поскорее оставили его наедине с глобальными планами, расчётами, составлением списка важнейших, первоочередных дел. И какими мелкими, плоскими, пустыми представлялись сейчас все эти разговоры.

- А вот такая новость есть, - Враль несусветный азартно хлопнул в ладони, как перед цирковым фокусом. – Вчера вечером в пивном павильоне фон Вакано, на набережной одна актриска из гастрольного пензенского театра так накачалась пивком, что шатающейся походкой направилась на берег Волги, там разгонишалась до самых панталончиков и плескалась в волнах под луной, аки русалка. Я уже с утра в две газетки заметочку пристроил насчёт сего события.

- Я так думаю, что это была обдуманная акция, глубокомысленно, но запинаясь, заявил Водовозов, покачиваясь на стуле. – Для привлечения публики на свои спектакли.

- Может, может, - засмеялся мелким смехом фельетонист. – Весьма манёвр удался. Половина мужской публики из павильона вывалилась наблюдать эту гастроль. А твой, Володя, марксистский дружок Богданов даже хрюкал в кустах от удовольствия.

- И что? Ничто человеческое нам не чуждо. Так и заявлял его кумир Карл Маркс. – Володя раздражённо побарабанил пальцами по столу. – И откуда куда теперь путь держите?

- И мы вот тут рядышком барышень навещали у мадам Вуаль, - хихикнул фельетонист и переглянулся с сынком писательницы. – Тебе, кстати, Ирэшка привет передавала. Интересовалась, почему долго не навещаешь. Куда, говорит, подевался Володька-шалун? Маменька, что ли, ему денег на девочек не выделяет?.. Заходи, ждут.

Ещё минуты две газетный Враль поизображал хмельную весёлость. Водовозов уже клевал носом, а сам хозяин квартиры насуплено молчал. В конце концов, фельетонист окликнул писательского сына, и они направились к выходу. Владимир даже не привстал со своего места, усталым голосом пожелал спокойной ночи. Он сегодня действительно чертовски устал. И физически – от долгой дороги. И морально – от напряжённых мыслей о будущем, от переосмысления прошлой жизненной позиции, будто самолично вспахал целинное поле и засеял это поле новыми семенами.

С лампой в руке, расслабленным шагом он направился из залы, чтобы запереть парадные двери на первом этаже. На пути свет лампы мелькнул по портрету старшего брата с траурной ленточкой на уголке рамки. Отретушированные фотографом черты лица Александра выглядели сурово и фанатично упрямо. Будто вступая в спор с лицом на портрете, Володя вслух и тоже упрямо произнёс:

- Нет, Саша, мы пойдём другим путём. Путём созидания, во славу России. Да. Созидать надо, а не искать пути разрушения.

Закидывая запорный крюк на входной двери, Володя вдохнул идущий с улицы сладкий запах цветущей сирени. Соловьи в любовном экстазе заливались трёхколенными трелями. В бархатной темноте майской ночи спала Самара, спала Россия.

Володя подёргал для проверки запертые двери. Двери были заперты надёжно.

========== «»============

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"