Рассказы
03 мая 2011

ЖИЗНЬ ХОРОША, ПТИЧКИ ПОЮТ

Часть 2

После изнурительного дня, по привычке прибрав в доме, Александра с облегчением вытянулась на кровати рядом с дочкой. Каштановые с медным отливом завитки распущенных волос, как и у дочки, разметались по подушке, перемешиваясь с её светло-русыми локонами. На улице шел дождь, за окном была кромешная тьма, тикали часы, она про себя вздохнула: "О, Господи..."

Прислушиваясь к осеннему монотонному звуку капель, ударяющих о подоконник, Саша стала вспоминать ...

Не помню, чтобы в детстве шли такие тоскливые дожди, как сейчас, и капли стучат в окно и ночью и днем. Ни словом унять, ни платком утереть... Кажется, всегда было солнце...А что я помню о детстве?

Почти ничего, словно это время закрыто шлагбаумом, и оно осталось в другой стране, которой уже нет. И все-таки?

На детском деревянном столике у окна, который сделал отец, как и детский стульчик, - кружевная белоснежная скатёрка, на ней любимая кукла Люба с отбитым носом (почти живое создание, друг, сестра) в белом платье. Другие, тряпичные, куклы рядом, а среди них черный плюшевый Мишка в синем самодельном жилете, вместо носа - блестящая пуговица. Маленькая деревянная тележка, очень ладненькая, пахнущая липой: я любила на ней каждую плашечку, каждую гладкую обструганную и отполированную реечку, каждое колесико - её сделал папа! Она была просто прелесть! К тележке привязан ремешок. Лошадкой становился Мишутка, а пассажирами бумажные фантики от конфет (я складывала их в пустые коробки: конфеты были в диковинку), или нежные бумажные куклы, напоминавшие ангелов, нарисованные мамой. Мы с девчонками обменивались фантиками, как коллекционеры - марками. Фантики скручивались посередине и получались чудные бабочки или куколки.

Однажды на Первое мая к нам пришли гости. Взрослые гуляли за праздничным столом после демонстрации.

Мы маршировали по городу в веселых шеренгах нарядно одетых людей, которые держали в руках воздушные шарики, флаги и транспаранты с портретами вождей. Мы несли веточки с едва распустившимися зелеными листочками и нанизанными на веточки маленькими белыми и розовыми бумажными цветами. Накануне их вырезали и клеили вместе со взрослыми. Это было здорово! Мы сидели с подругой Любой за круглым столом среди вороха легкой, шелковистой, шуршащей разноцветной бумаги, а из кухни вкусно пахло пирогами, которыми нас угощали.

На демонстрации многие дети держали в руках такие же веточки. Женщины впервые после зимы в ярких шелковых, нарядных платьях под легкими расстегнутыми плащами, или в воздушных крепдешиновых блузках. Пахнет духами. Мужчины в строгих новых костюмах с галстуками. Все разговаривают, шутят, смеются, поют...

Я, как и другие дети, давно, с нетерпением, ждала этого дня. Нас брали с одним условием: не хныкать, и не жаловаться на то, что далеко идти. А мы и не хныкали, а, держась за руку мамы или папы, старательно шагали в ногу, или бежали вприпрыжку вместе с колонной больших, самых лучших на свете людей.

Как город преображался в этот день! Дома как новенькие -свежеокрашенные, улицы - чистые, прибранные. Горят на солнце красные флажки и знамена, празднично оттеняя едва распустившуюся зелень. В воздухе - свежее благоухание, запах клейкой листвы, первых нарциссов и тюльпанов. Пьянящий, еле уловимый аромат березы...

На широком новом проспекте - ряды новостроек.

Останавливаемся на Красной горке у церкви. Взрослые разливают водочки, закусывают пирожками, бутербродами, детям покупают вкуснейшее мороженое, пирожное, шоколад. Играет музыка. Сразу начинаются танцы... Ла-ла-ла-ла-а, ла-ла-ла-ла-а... раз-два-три, раз два-три, раз-два-три... а мама лучше всех! Вальс! Валь-с! Трамс - лялям-с!

Мы глазеем во все глаза, поём, орём вместе со взрослыми, растворяясь в общем ликовании. Я с белыми бантами, в синей новой гофрированной юбке - невозможно счастливая и довольная своим видом.

Людские колонны снова выстраиваются и вливаются в другие колонны, которые по центру города медленно плывут к красным трибунам через арку огромных старинных Золотых ворот, мимо торговых рядов, мимо соборов (безголовых, без крестов). Из открытых окон жилых домов сладко пахнет, выглядывают улыбающиеся люди, старушки с кошками, дети... Граждане приветственно машут друг другу руками, флажками, шариками. Высоко в небе среди воздушных шаров - стая белых голубей.

Всё было классно! Только непонятно нам, детям: почему конечной точкой движения является высокая красная трибуна с плохо различимыми дядьками в графитовых костюмах и черных шляпах? Снизу они, почти все преимущественно лысые, представлялись нам какими-то серыми матрёшками (или мишенями, как в тире). Подняв шляпы, они кричат в большую трубу, а все дружно повторяют за ними. Висящие на столбах, как пауки, штуки - "громкоговорители" усиливают их лозунги:

"Да здравствует коммунистическая партия Советского Союза!", "УРА!" Народ подхватывал: "УР-Р-А-А-А!!!" "Да здравствует Генеральный секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев!", "У-Р-Р-А-А-А-А!!!".

" Мы - свободные граждане свободной державы!" Ура!!! "Советский человек - хозяин свой жизни, ни перед кем и ни перед чем не преклόнится! УРА-А-А!" . "Да здравствует Юрий Гагарин - первый человек планеты, покоривший космос!!!". "У-Р-Р-Р-А-А-А-А-А-А!!!". "У_Р-Р-Р-А-А-А-А-А-!!!". "Слава советскому народу!!!"

Народ подхватывал, мы, дети, - особенно старались: вместе громко кричать "Ура!" было прикольно. Это была такая веселая игра...

Когда демонстрация заканчивалась, люди нестройными толпами бодро расходились по домам к праздничным столам.

Я устала от жары, проголодалась от долгого пути. Детям накрывали обед в отдельной комнате. Было душно. Кажется, собирался дождь... Мы тоскливо ждали, когда мама принесет поесть. Потом кто-то предложил поиграть в войну. Я достала белую сумку санитарки с красным крестом, надела через плечо. Мальчишкам раздала вместо автоматов большие счетные палочки. Из стульев соорудили линию фронта. "Вы будете фашисты, а мы - русские!". - "Не хотим фашистами!". Тянули жребий. Решили, что поменяемся, когда пойдем на улицу. Началась "перестрелка". Были "раненые", которых я по-настоящему перевязывала.

Вдруг незнакомый мальчик завладевает моей тележкой и начинает с ней отдельно от всех играть. ЖИ-и-и ...Жи-и-и... Я искоса ревниво наблюдаю. Мне кажется, что он её сломает... Когда же он пытается впихнуть в нее мою беременную кошку Люську, я не выдерживаю и кричу: "Отдай тележку!". "Не отдам!" - упрямится пацан. Я пытаюсь отнять, Люська стремглав кидается под кровать. Мы тянем тележку в разные стороны... Мальчик вырывает тележку и быстро и злобно выдергивает из нее колесо, потом другое, потом оглобли, и в одно мгновенье всю ее превращает в груду палок!

Я бросилась к папе...

В другой комнате взрослые пьют вино, закусывают. Папа громко рассказывает анекдот, и все смеются. Мама на кухне. У меня глаза на мокром месте. С остатками тележки подхожу к отцу и трогаю его за локоть: "Папа, посмотри...". Хлоп ресницами - и заливаюсь слезами. Он отмахивается. Беру его за рукав белой рубашки и тихонько подергиваю, всхлипывая: "Папа, пап, ну папа, посмотри...". По телевизору показывают Красную площадь. Он, глядя внимательно на экран, и оживленно балагуря, снова отмахивается. Звучит громкая советская музыка: "Человек проходит как хозяин необъятной Родины своей!", "Кипучая, Могучая, Никем не победимая, Страна моя, Москва моя, ты самая любимая!".

Осторожно касаясь его плеча, протягиваю обломки. И вдруг он, мгновенно развернувшись, всей силой своей такой знакомой красивой волосатой руки ка-а-к саданёт меня! наотмашь!

Отлетев на несколько метров, звезданулась о стену, головой хорошо приложилась к ручке двери туалета.

Женщины повыскакивали со своих мест, забегали. У меня началась рвота, мама капала какие-то лекарства, детей увели гулять, меня уложили в постель. Я прижимала поломанную тележку к груди, долго всхлипывала и уснула.

А он курил в коридоре и даже не подошел ко мне...

Отец стал напиваться. Жестоко порол за мелкие провинности. Возьмет, зажмет между ног - я виз-жу! - и кожаным узким, затертым армейским ремнем с пряжкой - больно, по попе: "Я тебя породил, я тебя и убью!", - орал, когда мамы не было дома. Я перестала называть его папой. Никак не называла.

Бабка тоже порола - ни за что, так, для острастки. Подрастая, я убегала из дома через окно...

Боже мой, что это было!

Однажды любовь уходит из дома, и поселяются в доме страх, слезы, ненависть, и тогда кажется, что любви в мире больше нет.

Прошло почти 30 лет, а Саша по-прежнему испытывала боль. Жар приливал к голове, сердце отчаянно колотилось, волосы взмокли и скомкались, как пожухлая трава. В детстве она думала, что отца - однажды взяли и подменили на другого человека. Девчонка ничего не понимала, но одновременно и боялась, и жалела его, и маму жалела. Слышала, как они ругались на кухне. Она любила их равно, и сильно страдала. Мама часто плакала, стараясь быть незамеченной. Саша поминутно стала вжимать голову в плечи, подергивая плечами и головой, в тревоге некрасиво теребила край кофты или блузки.

Эта привычка осталась, и сильно портила ее. Если бы не скованное выражение лица, робкое, ждущее удара, Саша была бы красой-девицей. Тугие медные кудри длинных волос, разделенных на прямой пробор, подчеркивали сливочный овал узкого лица. Глаза - "персидская больная бирюза": зеленоватые, точно надтреснутые карими прожилками от зрачка. Природа дала ей лучшее, что было во внешности и мамы и отца, но боязливость и забитость гасили всю ее прелесть. Было в ней что-то не совсем современное, из какой-то другой эпохи... В глазах словно застыл неразрешимый вопрос, из-за которого черные дуги бровей напряженно сходились. Характерный жест: быстрое касание тонкой рукой родинки на щеке и другой - на шее - выдавал неуверенность. Она считала себя серой мышью, не красилась, одевалась невыразительно, пышные волосы убирала в узел или косу. А, слегка располнев после родов, и вовсе сочла себя уродиной.

Зло порождает зло. В детстве у маленькой Саши от залежей детского гнева сжимались кулачки, возникало желание сломать стену, разбить окно, тарелку, - сделать назло, так, чтобы отца расколдовать, чтобы он очнулся, почувствовал рядом живых людей... За что получала по полной программе...

Рушились ИДЕАЛЫ! "Осуждение культа личности Сталина...". "Нас предали, нас предали, - напившись, повторял Федор Стребулаев- секретарь партийной организации, истый коммунист. - Без войны, без боя, и не враги - свои!"...

- 2-

Мама умирала от рака. Часами она оставалась без сознания, изредка приходя в себя. Смертоносные клетки постепенно разрушали легкое, мозг, руки, ноги, сознание, речь. Пытка тянулась более полугода. Она лежала истонченная, белая, но не безобразная, как тяжелобольная. Болезнь не исказила ее лица. Приходящие медики - по большей части её коллеги-удивлялись, как она оставалась хороша:

Мама знала, что в другой комнате спала ее маленькая внучка, Аленка, и это придавало ей силы в последней борьбе. Александра сидела рядом на краю кровати, гладила ее по плечу, по руке. Когда сознание возвращалось, Александра переодевала маму, с натугой переворачивая полегчавшее тело, предлагала попить, пыталась дать ей бульона, кефир, но она ничего почти не пила и ничего не ела. На ногах кожа синела, лопалась, появлялись черные кровоточащие раны, которые Саша обрабатывала, смазывала и бинтовала, но это не помогало.

Мама угасала.

В один жаркий летний полдень мама очнулась после укола. Тогда она уже не говорила, только издавала какие-то мычащие звуки. Она открыла свои светло-зеленые, с бирюзой, глаза. Всегда они были такими ясными, спокойными и ласковыми. У нее был взгляд легкий, как морской ветер... Мама силилась раскрыть глаза шире, еще шире... Но они уперлись в одну точку на потолке и были неподвижны. Едва-едва она поводила головой из стороны в сторону по подушке. Взгляд не фиксировался. Мама устало, медленно закрыла их, опустила голову, и только одна большая, как стеклянистый кварц, слеза скользнула по щеке.

Александра поняла, что мама ослепла.

Врачи предупреждали. Это было предвестьем конца. Саша застыла от сознания неотвратимости перемен, замерла на краю кровати...

Придя с работы, отец узнал новость, молча встал в дверях. В последнее время он близко не подходил к постели жены, хотя долгое время наравне с Сашей ухаживал за ней. Не переодеваясь, в синем костюме с галстуком, он грубо и торопливо начал срывать замок со стоящего напротив кровати маминого, а точнее, бабушкиного, старинного кованого сундука. Время, войны, переезды его нисколько не потрепали. Александра в детстве любила на нем сидеть с подружками, болтая ногами, любила трогать резьбу, прочное дерево, большой кованый ключ, напоминавший Саше ключ из сказки "Три толстяка", в который, как в дудочку, дула Суок.

Отец взломал сундук и бесцеремонно рылся в маминых сокровищах. Они не представляли для него никакой ценности - барахло!. Мама услышала громкие звуки - сундук распахивался с музыкой, как музыкальная шкатулка, - тревожно повернула голову.

- Что ты делаешь? Прекрати! - шепотом попросила дочь.

- Отстань! - отчеканил он и продолжал что-то искать, пока не достал мамину сберкнижку и бережно спрятал за пазуху.

Мама отпирала сундук тайком, когда мужа не было дома, чтобы лишний раз не раздражать его: он требовал выбросить "хлам".

В детстве Саша дрожала от нетерпенья и любопытства, когда мама открывала сундук. "Ах, как пахнет!" - вдыхала аромат лаванды. Саша знала, что в самом низу, на дне, завернутое в тонкую материю, - покоится черное шелковое бальное платье прабабушки, местами истлевшее, с черным кружевом ручной работы, вышитое черным мелким бисером по вырезу декольте и подолу. На нем аккуратно положены экзотический веер из перьев какой-то африканской, думала Саша, птицы, одна узкая-узкая длинная черная перчатка из шелка на маленькой пуговке и две белых, узких, как и шелковые, но из лайкры, с разрезом. Непонятно, на какую ручку их можно было надеть?

Тяжелые кожаные альбомы с фотографиями... Деды, прадеды с прямой осанкой, дамы в платьях с корсетами и кринолинами - прабабушки; нарядные дети с собачками; открытки с видами каких-то европейских городов прошлого или позапрошлого века. Nice. 1904 (Ницца. 1904). Всюду неразборчивые подписи пером. Кое-где попадались лица, замазанные белым или вырезанные. Среди альбомных листов вложены визитки, засушенные цветы, приглашения на бал, поздравительные открытки со стихами по-французски, или надписями по-немецки, чьи-то рисунки. На некоторых листах не фотографии, а выцветшие блёклые акварели, прорисованные тушью или чернилами, - цветы, женские головки, дамы в садовом пейзаже, архитектурные моменты; внизу - полуистертые слова.

Дедушка был поразительно похож на Александра Блока. На одном из фото он, положив ногу на ногу, сидит на стуле в темном блузоне с длинным воротником-апаш, завязанным, как у художников бантом, рядом стоит бабушка, её рука у него на плече. У нее античные черты лица, мелкие кудряшки. На шее длинная нитка жемчуга. На обороте подпись: 1917 год, март. И бабушкиным почерком:

" Приближается звук. И покорна щемящему звуку,/ Молодеет душа./ И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку./ Не дыша".

На другом снимке - дедушка в твидовом пиджаке, взгляд с болью, печально-задумчив, устремлен в себя. На обороте бабушкины каллиграфические буквы: 1937 год. " Я ищу свободы и покоя! Я б хотел забыться и заснуть!".

Дедушка отличался высоким ростом, был худ, с длинными руками, широкими плечами, а бабушка еле доставала ему до груди. Он - величавый, неторопливый, немногословный, ходил строго, прямо, широкими шагами, она - шустрая, быстрая, стремительная, говорливая, как юркая птичка, бежала рядом с ним.

На лето Сашу увозили далеко-далеко в Сибирь, в деревню к бабушке и дедушке, на станцию Яя. Полнейшая свобода! Их дом вмещал в себя столько, что познать, увидеть всё можно было не сразу. Поэтому Александре даже не хотелось выходить за ворота, а только перебирать вещи в комоде, играть со статуэтками, заводить патефон и рассматривать столетней давности журналы, забираться в сундуки, в буфет, на чердак, в холодную кладовую, в темные сени, заглядывать в курятник, играть в большом саду, примерять бабушкины платья, вуали и шляпки и непрерывно щелкать кедровые орехи - для нее был припасен целый мешок.

....Пронзительным голосом пела Обухова с черной пластинки: "Пронеслись мимолётны-ы-я грё-о зы,/ Беззаботные минули дни./ Словно осенью листья берёзы/ Незаметно умчались они...". Саша садилась у патефона на пол, обхватывала колени руками, мечтательно смотрела в окно и слушала...

Бабушка презирала Советскую власть.

Слегка картавя, она могла разразиться пламенной тирадой, едко издевалась над "их" манерами, и всё это как-то сходило ей с рук. Могла в автобусе тихо выругаться по-немецки. Без страха делала замечания хамам. У неё был свой жесткий отсчет времени: она говорила Саше странные вещи:

" С тех пор, как убили Столыпина, мы живем в полицейском государстве!". Возможно, ей прощалось экстравагантное поведение благодаря авторитету дедушки, который был и известным ученым-агрономом, и народным судьей, и какое-то время даже председателем районного Совета. Возможно, они жили в такой глуши, где смена властей и режимов не имела особого значения. А возможно, Господу было угодно уберечь их от репрессий.

Дедушка тайно помогал ссыльным. Ларина - жена Бухарина, отбывавшая срок в тех краях, впоследствии писала об этом в своих воспоминаниях...

Маленькая изящная бабушка, с неизменным кружевным воротничком и в шелковом платье в горошек, с мелкими бусами - в халате ее не увидишь, ни-ни! - лишь кокетливый фартучек - выходила к русской печке, как королева. Своими узкими, но цепкими, надушенными ручками брала ухват, тяжелый чугунный горшок, точным движением отправляла в печь. Мгновенно что-то взбивала. Строгала, крошила. Бежала в кладовку и обратно, в огород. Замешивала тесто. Гоняла кота Василия от сметаны. Следила за курами. Кормила "мою собачечку" - важную рыжую лайку Тузика. Колола дрова. Распекала дедушку за то, что внеурочно вошел. Между делом собирала в саду букеты цветов и ставила в вазах на окна, украшала стол. К сервировке привлекалась Шурочка. Скатерть, тарелки, серебряные приборы, супница, салфетки, вазочки в строгой иерархии на большом овальном столе. При этом тихо по-немецки мурлыкался романс Шумана "Над тихими водами Рейна...". По-русски она говорила с лёгким акцентом. Её бабушка была немкой: умыкнул её дедушка - Сашин прапрадед - владелец сибирских золотых приисков - в Мариинскую тайгу из Германии в 1864 году.

Неотделимо от дома жил запах черемухового торта, секрет которого знала только она. Александре больше ни разу в жизни так и не довелось его отведать...

Саша вставала на стул и открывала буфет из черного дерева с готическими дверцами и гранеными стеклами - и из его нутра обдавало запахом пряностей - корицы, имбиря, шафрана (Бог знает, где бабушка доставала эту роскошь в такой глуши!), ликера, тыквенного варенья с лимоном. Там был припрятан лафитничек, из которого баба Тася попивала смородиновую настойку - "для куражу". В потайном месте на верхней полке прятались для Саши шоколадные конфеты в вазочке на тонкой ножке из красного хрусталя.

Летучие мыши по вечерам метались с серебристых тополей к крыльцу и обратно, пугая Сашу. В сумерках пучеглазые, серые, перепончатые, как привидения, они стрелой налетали на крыльцо, где дедушка учил различать созвездия и звезды, отпрянув, терялись в ветвях тополя и повисали вниз головой. Сашка их боялась.

А однажды, когда бабушка послала ее в курятник за яичками, Саша на дровах увидала маленького зверька. Размером с кошку, и похожее своей ловкостью на сиамскую кошку, но с большим пушистым хвостом, внимательно взирало на нее, замерев, прелестное существо. Саша протянула руку, и оно исчезло, а Саша испугалась: она успела разглядеть очень острые коготки. "Да это же ласка!", - засмеялась бабушка. - "В другой раз хватай ее быстрей и тащи ( в ее устах звучало: тасчи) - она цыплят крадет, злодейка. Да только не поймаешь - такая проворная!".

За каждой вещью в сундуке дышал дорогой миг. Открываешь шкатулку из морских раковин, а в ней порванная нитка жемчуга, золотая брошь в виде цветка - в центре густой синевой с красным отливом играет сапфир, вокруг - кровавые рубины, а одного не хватает; червонного золота витой браслет с шишечками; цепочка с раскрывающимся кулоном, внутри - иконка и кусочек ладана - и видишь, как бабушка одевается, чтобы принять гостей: "Сегодня будут Бучевские с Региной Рихардовной и Обросовы". Видишь ноты - на обложке красавица Вера Панина - и дедушка берет гитару, бабушкин брат - мандолину, перебирают струны, бабушка садится к пианино, запевает, и все гости дружно подхватывают:

" Жизнь хороша-а, птички по-ют, пчёлы в соты мёд несут...".

Берешь сборник Александра Блока "Нечаянная радость" издательства "Мусагет" и слышишь, как бабушка секретничает с Сашей, шепчет о том, как в день обручения подарила жениху эту книжку.

На кухне в "красном углу" за занавеской на полочке - икона Николая Угодника в потёртом серебряном окладе и маленькая лампадка.

Был в доме, где жила Александра с отцом, и другой "заветный" сундук. Он законспирировался в кладовке. Там пылилось наследство второй бабки - революционной матери отца. Истрепанная кожаная тужурка, алая косынка, кобура от пистолета. С крестьянской бережливостью завернуты в тряпицу билеты членов РСДРП (б) и окровавленный комсомольский билет ёе братца, зарубленного колчаковцами. Сашка боялась даже случайно взглянуть на него. Мистический ужас вызывала и тоненькая книжка про революцию 1905 года с иллюстрациями Добужинского. Бабка - владелица сундука, поплевав на палец, перелистывала страницы, показывала картинки, рассказывала о Кровавом воскресенье... Внушала: - амператор Николашка - злодей! Расстрелял русский народ!

Особенно поразила детское воображение гравюра: кирпичная стена, по ней растекается кровь, и в ее луже на мостовой ногами кверху опрокинута чудесная кукла в кружевном платье - с выколотыми глазами.

Революционная бабка учила "Шурку" петь революционные песни. Некоторые ей даже очень нравились. Однажды, когда она разучивала, как "сотня юных бойцов из буденовских войск на разведку в поля пробиралась", оставшись дома одна, залезла на высокую спинку железной бабкиной кровати, представляя себя на коне, и не пела - декламировала, с актерской выразительностью, о том, как юный боец "упал возле ног вороного коня и закрыл свои карие очи". И ей живо представился этот боец -такой же, как Серега черноглазый с вихрастым чубом - из соседнего подъезда, - вообразилось его обращение к верному коняге: "Передай, дорогой, что я честно погиб за рабочих", так она сочувствовала юному буденовцу, что не на шутку разрыдалась. Мама пришла: никак не могла взять в толк, отчего Шурочка плачет. Та всхлипывала: "Будёновца жалко...".

Неохотно косилась она на фотографии в альбомах с серо-синей, грязноватого оттенка бумагой, когда бабка тыкала в то или иное лицо. На многих из них застыли в одинаковых позах с одинаковыми, нехорошими лицами мужчины и женщины в черных кожаных куртках и кожаных сапогах. Ачинская Парткомячейка такого-то года, коммунары Чертановской МТС, Новосибирские курсы ВКП (б)... Фотография сияющей здоровенными зубами бабы в красной косынке, в больших кованых сапогах, - сидит на земле среди свиней, обнимает огромного охотничьего пса по кличке Пират. На первом плане фотографии торчат кованые подметки с гвоздями и набойками сапог...

Запах тления и плесени. Какие-то шторы, тряпки, поеденные молью шапки.

Поверх всего в сундуке возвышались на груде тряпья - "стерёжились", как говаривала бабка, два томика в красном переплете с портретами - Ленин и Сталин; открытки. Иосиф Сталин пожимает руку Троцкого. Ленин в гробу. С чрезмерным благоговением доверяла внучке подержать в руках эти наводящие адский ужас на ребенка открытки широкоплечая, косолапая и мужиковатая бабка с раскосыми жгуче черными глазами и монголоидными чертами лица, вытиравшая на кухне руки о живот, которая люто ненавидела и поедом съедала свою невестку - Сашину маму - "буржуйку, неженку, вражину". Саше снились кошмары. Костлявая, та, что с косою в сказках, со склянками, в саване, мерещилась ей в темном уголке...

А на самом дне сундука лежало то, от чего у Саши мурашки по спине пробегали, душа в пятки уходила - ружья, кобура, патроны, патронташ, пыжи, гильзы, ружейное масло и огромные охотничьи ножи.

От судьбы не уйдешь, суженого ряженого конем не объедешь, думала Александра, вспоминая маму. Говорят в народе: у невесты женихов сто один, а достанется один; всякая невеста для своего жениха родится. Суженый ряженый, приходи нонче ко мне ужинать: суженые яства ряженому ясти... Сужено провидением: не жить с приданым, а жить с богоданным...

Суженый - значит, с ним суждено судьбу разделить? Суженый - значит, судьбою данный? Суд- судьба-суженый- суждено...У Саши закружилась голова.

И посылает, посылает провидение человеку роковые сигналы, как азбуку Морзе выстукивает, чтобы тот понял: это моё, это дадеся мне Богом! Чтобы после, как бы жизнь ни крутила, как бы ты не метался, не томился, не терзался сомнениями - знай смирись, неси без ропота свой крест. Не тужи, красава, что за нас попала; за нами живучи, не улыбнешься!

Не суди-ряди после: ждали из заморья, а прибыл из задворья; замуж идёт - песни поет, а вышла - слезы льёт! Азбука судьбы - с ней не поспоришь!

Федор Стребулаев - в начальной школе отличился в учебе. От него не требовали хорошей успеваемости: помогал по хозяйству - и слава богу... А он как на крыльях, летел по три километра сквозь тайгу в начальную школу.

Бежит - по сторонам одни сосны и ели. Когда солнышко светит - высоченные ели словно приседают в поклоне, придерживая свои многочисленные зеленые юбки. В славный денёк Федьке кажется, будто они приветственно машут ему огромными загнутыми ветками, как сибирские лайки хвостами. Когда солнца нет - они угрюмы, пугают своей вышиной и неприступностью, стоят, как скалы. А верхушек сосен не увидать - где-то в небесах теряются. Шагнешь на сажень от просеки - непролазный таёжный чертополох...

Школа располагалась в соседней деревне в просторном бревенчатом доме с печкой в изразцах, с отполированным до блеска полом, на котором можно было скользить, как на коньках. Особенный дух был там - чистота, которой не знал он в родном доме с земляным полом и свиньями в сенях. Но главное - детская библиотека! Старенькая учительница собрала её и подарила школе. Брем; Майн Рид, Конан Дойль, Марк Твен, Жюль Верн, Дюма, Стивенсон; Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Толстой, Чехов... Маленький Вольтер на французском языке. Брокгауз и Эфрон. От темных корешков исходил стойкий, загадочный запах женских духов.

Федькина первая учительница - её звали Маргарита Алексеевна- была пожилой интеллигентной дамой. От ее пуховой белой шали и рук всегда приятно пахло душистым мылом. Никогда не повышала голоса. "Феденька, Машенька, Ванюша...", - обращалась ласкательно. На день рождения удивляла подарками: какая-нибудь салфеточка или платочек с кружевной каймой, варежки, носочки вязанные - всё своими руками. Огорчить ее было смерти подобно. Ребятишки сидели тихо, смирно, обожали ее. Федя слышал, уборщица болтала: из самого Петербурга, а поселилась в нашей глуши - у могилки сына. И - шепотком: "А сынок-то у ей - юнкер убитый, из Белоармии колчаковской".

Федька, открыв рот, залюбовывался картинками: Царевна Лебедь с огромными миндальными глазами в пол-лица, в белой короне с каменьями, за спиной - белые пушистые крылья; печальный Демон - на оголенных серых скалах, глаза сверкают, как ночные звезды ; царица Тамара с удлиненным белым ликом, в белом платье, руки обреченно опущены вдоль тела... Внизу непонятное что-то: Вру-бель; учительница сказала - художник.

Преодолев в весеннюю мокротень таежный путь, она неожиданно возникла на Федькином пороге . "Ай что натворил? - вытирая руки о живот, грозно спросила мать. - Ужо тебе покажу!" - и замахнулась кулаком. Но учителка стала убеждать, чтобы непременно отдали мальчика учиться дальше, в хорошую городскую среднюю школу: очень способный мальчик.

Молодым - везде у нас дорога! Осенью Федьку отвезли в большой город, к дальним родственникам. Дали мешок картошки и мешок муки до нового года, банку меда, узелок со сменой белья и тулупчик, немного денег.

Тетка морила голодом, кормила тремя картохами в день, да черным хлебом с кипятком, иногда молока давала. Все лучшее - девкам, дочкам. Он терпел.

К новому году мальчонка так ослаб, что на уроке литературы упал в обморок.

Директор школы, Александр Леонидович Шустов преподавал у Феди литературу и русский язык. Со своей супругой - Александрой Гурьевной, учительницей математики, решил проведать школьника. Федя в бреду лежал под тулупчиком на холодном полу в сенях на ужасном трухлявом матрасе. На полу стояла миска с водой.

Александра Леонидовича сравнивали с фельдмаршалом Суворовым, друзья звали меж собой: "Наш Суворов". С виду сухонький, подвижный, в решительных случаях он мог, как удав, впиться своими ставшими вдруг ледяными, голубыми глазами в человека, так что тому становилось нехорошо, при этом светлейший завиток надо лбом - в точности как у Суворова - весьма воинственно становился дыбом. Хорошо, если оказывалась рядом Александра Гурьевна... На этот раз она не стала укрощать гнев супруга. Гнев был сурьёзным: он побагровел, сжимал жилистые руки в кулаки, но сдерживался, начинал тихо, очень раздельно, с повышающейся интонацией, которая парализовала: "Со-бак и то лучше дер-жат в доме, ми-ло-стивая го-су-да-рыня!", - и в конце фразы доходил до крика.

С тех пор Федор Стребулаев, ученик пятого класса Ачинской средней школы, стал жить у Шустовых. Интеллигентные супруги приняли отрока на свое попечение. У него была отдельная комнатка, где на стене, чуть ниже картин, висел в черной овальной рамке небольшой портрет их умершего от менингита сыночка - маленького Лёнюшки. Старшая дочь Регина - важничала, но помогала Федьке то с русским, то с немецким языком. Когда злилась - звала уничижительно - Федьчишкой. Федька, все время, что жил у них, - дичился, страшно робел. " Стыдлив, как рак, от огня краснеет", - подтрунивали над ним.

В просторном доме Шустовых одну из комнат занимала библиотека, в которой книг было! по всем стенам - раз в десять больше, чем в начальной школе... Мальчик погружался с книжкой в небольшое потертое кресло, и его не видно, и не слышно было в доме.

22 июня 1941 года Федя впервые в жизни обедал в ресторане! Он окончил школу с отличием, и отец, к тому времени ставший начальником Машино-тракторной станции, приехав в город к сыну по этому важному случаю, пригласил Шустовых. В окно видят: народ столпился у громкоговорителя, женщины съежились, плачут, мужчины, подняв головы, окаменевши стоят...

Грянула война...

Из ресторана в военкомат... А там уже очередь на улице: добровольцы курят, громко, нервно разговаривают. Томительное ожидание... Отец - высокий крупный мужик, нос с горбинкой, похож на цыгана; Шустов - светловолосый, с голубыми глазами, щуплый интеллигент, - такие разные рядом стоят и ругают Федьку - гонят: "Иди отсюда, мал еще воевать!". Федор, действительно, по возрасту не подходил для фронта, но он упросил, и его направили в Ачинское военное училище. А директора школы и отца оставили в тылу.

Отец не дожил до конца войны. Надорвался на работе.

В сорок втором Федор попал на фронт. Ранения, разрушенные страны, Берлин... Не рассмотрел эту Европу совсем. В Германии победители брали трофеи - двери открыты, бери не хочу: местные прятались. Федор вошел в брошенный второпях дом, постоял-постоял, засмущался чего-то. Взял одну серебряную вилку, лежавшую на накрытом обеденном столе. Всю жизнь ее берег.

Вернувшись с войны, старший лейтенант Стребулаев поступил в Томский политехнический институт и однажды на вечере в Медицинском - как залпом сражен! - влюбился.

Леля- таким нежным именем ее звали дома - училась в Медицинском. Печать отстраненности, какого-то иного, тонкого мира лежала на ней. Ему казалось, что и ходила, и говорила она иначе, чем все... И голову держала иначе, и осанка у нее была другая. У Федора при взгляде на нее обмирало сердце. Говорила она тихо, мягко, почти не смеялась, голову набок склоняла, с напряжением прислушиваясь: была глуховата. Узкой рукой поправляла, прядь за прядью, кудри за ухом, и открывалась красивая темная родинка на щее. Выше Федора ростом и стройная, как княгиня какая, Царевна-Лебедь.

Всех ухажёров Федор быстренько отбил: молодняк, не стреляные, не чета ему.

Свадьбу сыграли в родительском доме невесты в Тисули весной пятьдесят второго года в разгар цветения сирени... Для Федора сирень была символом наивысшего счастья. В мае сорок пятого от Берлина до Урала - всюду кипела сирень!

Утром Ангелина увидела два огромных дивных крыла из перистых облаков в небе. Открыто окно. Звучит Шопен, колышется от ветра тонкая занавеска, шелестят листья сирени, и дом наполняет ее тонкий охмеляющий аромат. Гроздья цветов настолько крупны, так роскошно пенятся, своей сиреневой дымкой так окутывают зелень кустов, что невозможно пройти мимо и не сорвать две-три ветки и не окунуться лицом в этот сиреневый туман. На подоконниках, на столе, на пианино в доме - в вазах сирень.

Ангелина в строгом бардовом шерстяном платье, на большом овальном воротнике - вышивка ришелье, а узкий вырез на груди украшает золотая брошь в виде цветка: в центре переливается темно-фиолетовый сапфир, а вокруг густой глубиной искрят рубины, отраженные в зеркале, красными бликами дрожат в ее слегка испуганных, грустных, зеленых русалочьих глазах. Драгоценность, завещанную прабабушкой, которую сберегли в войну, ни за что не стали менять на еду, хотя голодали, - достали к свадьбе из кованого старинного сундука.

Веселые гости понаехали со всех концов Сибири - шумят, шутят, смеются, поют... В зале накрыт стол, сервированный старинным фарфором, на тарелках - поверх узора из сирени - на ломтиках хлеба тают капельки красной икры.

Леля знакомит гостей:

- Познакомься, пожалуйста, Федя, это мой дядя Саша - он директор школы, а это - моя двоюродная сестра Регина.

Вот так чудо! Федор сразу узнал учителя: тот поседел, стал сухощавей, но незабвенный "суворовский" волнистый чубчик так же воинственно топорщился надо лбом.

Александр Леонидович сперва не признал в женихе своего воспитанника. Плечистый молодец, как с плаката "Мы строим коммунизм!", - грудь в медалях, герой, - мало напоминал бледного нескладного юношу, с которым директор прощался в сорок втором...

Жених располагал к себе прямым и смелым взглядом черных блестящих глаз, выглядел старше своих лет.

Александр Леонидович прихлопывал в ладоши, приседал, ахал, охал. Уж он Федора крутил, вертел, обнимал! "Вот тебе и Федьчишка!, - вскрикивал изрядно выпивший дядя: - Ай да Федя, ай да герой! Вот и породнились!". Регина пылко его расцеловала.

Оказалось, Александр Леонидович - дядя невесты - родной брат её мамы. Все стали от радости как помешанные.

Дочку, а она родилась не скоро, через несколько лет, Федор назвал в честь своих учителей - Александрой.

После свадьбы молодые уехали по распределению в Подмосковье, но летние отпуска проводили с родителями и родственниками жены, на родине, в любимой Сибири. А с "Леонидычем", или "дядей Саней", как Федор стал его называть, они - два заправских рыбака и охотника - частенько уединялись в тайгу, прихватив с собой не только удочки или ружьё, но изрядно водочки... Не всегда с добычей прибывали обратно, но развеселые - непременно!

-- 3.

Мама умерла в разгар лета. Был ослепительный солнечный день. На вишне за окном назревали плоды, бойко пели птички. В комнате за

полузадёрнутыми шторами стоял полумрак, была прохлада. Только тикали старинные дедушкины настенные часы: тик-так, тик-так... В последний момент маятник внезапно дрогнул и замер: бо-о-о-ом...

Впоследствии, что бы они ни делали, на протяжении долгих 40 дней часы не шли.

Саше почудилось, почти физически ощутимо, что кто-то невидимый склонился и распростёр крылья над мамой. Казалось, что они не одни. Время остановилось, и будто Ангел Господень, сошедший с фрески Рублёва, заполняет пространство и тихо, и бережно принимает и провожает душу, которая покинула тело.

Саша не чувствовала ни ужаса, ни горя, её поразило и удивило ощущение невероятного покоя и осознание, что сейчас совершается величайшее таинство, и что маме её...хорошо.

В день похорон стояла жара, градусов тридцать. На небе ни облачка. Александра смутно воспринимала реальность, пребывала в оцепенении, в состоянии полной безучастности, которое овладело ей. Почему-то, когда похоронная процессия, уже за городом, проезжала через большой мост над рекой, за которой начинался лес, в уме зазвучали булгаковские слова: "Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью,

кто летел над этой землёй, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, её болотца и реки, он отдаётся с лёгким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна успокоит его". Мама любила читать Булгакова.

Когда гроб опускали в могилу, среди ясного неба пошёл дождь. Крупными, с яблоко, каплями он шлёпал по кладбищенскому песку. Но - вот странно - дождь пролился только на том небольшом отрезке земли, где они стояли.

Все подняли головы: ни единого облачка. Мамина подруга сказала:

- Господь знает, что чистая душа покидает землю...

Женщины тихо переговаривались:

- Отмучилась... Господи, и за что ей такие мучения ! Ведь чистый ангел была...И назвали-то её - Ангелина, Ангел... Голубка наша ушла от нас, красавица наша...Терпеливица...

- Каким врачом она была, скольких спасла, а сама... Себя не жалела...Редкого смирения человек!

По настоянию отца играл похоронный оркестр (отпевание прошло в церкви заочно). Отец был очень растерян. Он бросился к Саше, крепко обнял её и зарыдал. Стоял терпкий запах сухих кладбищенских сосен.

После похорон тёмная, мрачная, невыносимая тоска овладела Сашей. Было чувство, что у нее отрубили руку или ногу, и теперь она останется на всю жизнь инвалидом.

Ни муж, ни домашние хлопоты, ни заботы о маленькой - полтора годика - дочке не могли развеять её. Отец стал просто ненавистен. Черная обида грызла её. Ей казалось, что именно он своей грубостью, бездушием убил маму.

Муж жил какой-то своей, отстраненной жизнью, происходящее в доме, казалось, мало касается его.

Саша никогда не чувствовала себя такой одинокой.

Снилась мама - вся черная, с тяжелыми сумками, измученная болью.

Саша страдала, боялась заходить в мамину комнату. Но не было слёз. Как жить? Любовь мамы, которая защищала и согревала ее, была солнечной линзой, волшебно преломляющей жизнь, сквозь которую мир представлялся необычайным, светлым, радостным, безопасным, - оставила ее. Чёрными казалось дни, ещё чёрнее - ночи. Но не было слёз. Исхудала, постарела на десять лет. Как на классический портрет ложится сеть трещин, так медь её волос покрылась патиной - сединой, которая придавала волосам тусклый зеленоватый оттенок; лицо изморщилось маской боли. Пуще прежнего втянула голову в плечи.

Как назло, стояла страшная жара. От лесных пожаров город заволакивало дымной гарью.

Узнав о горе, издалека приехали на машине друзья, Тихвинские: подруга детских лет, кареглазая Любаша, её муж - неуклюжий, косолапый, высоченного роста, с казачьей бородой, симметрично разделяющейся на две части, с завитками, Серёга и его сестра, кроткая Вера - жена священника. Обе женщины худенькие, в длинных юбках, в белых платках, и с такими чистыми лицами, что, казалось, от них идет свет. Платки - это по Писанию, поясняли они, это для Ангелов, знак власти над ними, ибо "не муж от жены, но жена от мужа, и не муж создан для жены, но жена для мужа. Муж есть образ и слава Божья; а жена есть слава мужа".(1) Матушка постарше, лет сорока; у нее пятеро детей, а у Любаши - три.

Их деды, и прадеды, и прапрадеды на протяжении веков, и родители, дядья, и братья, и сёстры с чадами и домочадцами были рачителями и украсителями церквей - реставрировали и расписывали храмы, купола золотили, писали иконы, изготавливали церковную утварь, драгоценные оклады к иконам. Пятьсот лет передавалось из рук в руки редчайшее ремесло. Хранили нетленно секрет изготовления красок из минералов. Дети с младых ногтей обучались иконописи.

Все Тихвинские были многодетными. Доходило до 11 детей у одних родителей. Были и священники, и певчие. Один старец из этого замечательного рода прославлен как святой на Кавказе.....

Иконы писали - со страхом Божьим, да со священным трепетом, исповедавшись да причастившись, да надев чистую рубаху!

Когда началась революция, священники из рода Тихвинских подпали под молох репрессий: протоиерей Василий и протоиерей Иоанн были расстреляны. Большой семье пришлось переезжать с места на место. Церкви закрывались, негде было работать.

1) Послание апостола Павла к коринфянам.11.

В тридцатые годы Тихвинских выслали за Урал, не давая осесть нигде: лишь только осваивались на месте, их гнали дальше. Скитались

сорок лет. Однако все выжили в кочевой жизни, ни один ребёнок не умер. Удивительно, но после стольких мытарств оставались радостными, доживали до глубокой старости. Были гонимыми, но не роптали: "И Господу было негде главу преклонить"...Без молитвы не делали ничесоже.

В их внешности была одна особенность - удивительной голубизны глаза, ясные, как горное озеро. Глаза с неугасаемой детской чистотой, в которые можно было смотреть как в безоблачное небо.

Пока Саша готовила трапезу, Серёга, расхаживая по комнате, делился впечатлениями, как, расписывая церковь в Москве, поднятую из руин, познакомился с удивительной старушкой. Говорил со своим характерным лёгким оканьем:

- Подходит ко мне баба Маша, оккуратна такая, в хорошем польто, бодрая, несогнутая: "Сынок! Я, - говорит, - 85-летняя старуха, дождалась! Господь сподобил увидеть, как в нашу церковь жизнь возвращается!". Счастье-то,

В нем трогательно сочеталась богатырская сила - в теле и детская непосредственность - в глазах. Он рассказывал эмоционально, широко разводил руками, изумленно, высоко поднимал брови, поглаживал бороду, проводил рукою по гладко зачесанным и убранным, как у священников, в хвост, волосам:

- Вот так. Смотри-и пожалуйста, у самой ум я-ясный, глаза у-умные. Анчихристы-коммунисты, говорит, сталелитейный цех здесь устроили, а в олтаре - печь: "В олтаре пещи огненные для Младенца сготовили!" А уж когда Батюшка доложил старушкам: "Всё, отдают нам храм", - они, старухи, мусора-то вынесли на себе самосвалов с десяток, сам помогал! Во-о! Диву даёшься, ведь в чем душонка-то держится! А теперь, говорит, нам и помирать не страшно! - округлое О в его речи звучало как колокол.

Помянули маму. Незаметно разговор зашёл о вере. О чём только прежде не говорили, но о вопросах веры - впервые. Имеющий уши - да слышит. Видно, только сейчас Саша готова была услышать.

Сергей строго спросил:

- А ты, Александра, так и не крестилась?

- Да нет, я как-то об этом не думала...- На её щеках показалась краска.

- "Р-ре-че безумен в сердце своём - несть Бога!", - прогремел в ответ Серёга. Когда он сердился или расстраивался, то слегка заикался, растягивал слова - - Как можно жить без веры-то? Эдак лукавый чрез грусть-тоску, да печаль быстро человека до отчаяния умучает!- покачал головой. - Господь по-о-разному приводит к вере. Всё больше через лишения, через потери, страдания. Вот так...Страданка о-очень способствует вере-то. Когда-а человек в наше время своим умом дойдет до Бога?

- Я не знаю, - робко и будто обречённо ответила Саша. - Меня в детстве мама крестить хотела, да отец не дал. Скандал был... Кричал: "Сдурела! Узнают - меня из партии исключат!". Я от страха в саду пряталась.

- Вишь ты, Александра, - Сергей взял её за руки и встряхнул их, пристально глядя глаза в глаза: - Всё очень просто. Есть отец земной, есть мать - родители, да, есть люди, кто тебя любит, - близкие, муж, семья. Но-о...они смертны. Родного человека не стало - и тебе кажется, любовь на свете умерла? Нет, она не умерла. Есть Отец Небесный! Его любовь ни-когда не престанет. Погляди - красота-то какая! птички поют, цветы цветут - во всем любовь Божия! А ты изотчаялась ...Пове-е-сила-а головушку на правую сторонушку, - почти пропел он и погладил ее по щеке. У Саши полились слёзы.

- Взыщи Бога! Уверуй! Встань посереди храма, да возопи: Боже, помоги моему неверию! Вера дается нам вразумлением свыше. Тем и велик человек, что горазд почувствовать Бога, увидеть, то, что очи не видят и услышать, что ухо не может услышать - благодать Божью. Бла-го-дать - это Благо, которое дается нам даром!

Матушка Вера вздыхала-вздыхала в уголочке дивана, перебирая пальцами концы своего белого платка, и тихо - она всегда говорила тихо, но горячо подхватила:

- Господь не оставит, даст тебе силу, мужество, и мир обрящешь. Креститься вам надо - и будет у вас Ангел-Хранитель. Крещение - это Таинство! Человек крещается силою Духа Святаго и водою, невидимо, но ощутимо сочетаяся со Христом. Смотри - словно второе крещение Руси началось! Сколько народу крещается - ищут спасения! Иди в церковь - и ты спасёшься! И молись за маму, и за отца, за Алёнку, и за мужа. Кто же, как не ты, помолится за них? Молиться - словно кровь проливать за тех, за кого молишься! А поле-то битвы - души!

- Бедные вы бедные, осиротели... - её голосок журчал успокоительно, ласково. - Особенно за маму молись: у Бога все живы. Прими Христа в своё сердце - и тебе откроется, что душа бессмертна,- матушка Вера опустила голову, вздохнула и еще тише добавила:

- Маетно жить на свете, и только вера и любовь к Богу дает нам счастье, мир и покой души и совести нашей.

- Помнишь, Саша, мы с тобою шептались у бабушкиной иконы Спасителя, в уголке на кухне? - вступила в беседу Люба. Как и в детстве, ее носик и щеки украшали мушки-веснушки такого же цвета, как прямые тонкие волосы и как глаза светло-рыжей белки. Саша с надеждой посмотрела на подругу детства. - Помнишь? Лампадка горела, мы шептались, и нам было так хорошо? Бабушка твердила: просите - Боженька поможет? Молите - Боженька услышит....Помнишь? А нам тепло, уютно с Господом...- Любаша склонила голову сочувственно, жалеючи; руки протянула к Саше в просительном жесте:

- Сашенька!. Одна минута отделяет человека от смерти. Как легко цветку погибнуть от ветра - так Богу легко забрать в один миг у нас жизнь. С годами понимаешь, что вся наша жизнь - только подготовка ко встрече с нашим Творцом и Владыкой . С чем мы придем к этой встрече? Очищенные, с миром ли в душе? Или с чудовищами, которые есть наши грехи?

- Как дитя, как в детстве, доверься Богу! И он услышит твою молитву. Молитва, поверь, ничего нет лучше молитвы... Она воскрешает душу!

Они говорили, а Саша молчала и слушала. Сашу, выросшую в семье, где отец категорически запрещал говорить о религии, о Боге, этот разговор смущал. Ощущение другого, духовного, неземного мира всегда безмолвно исходило от мамы, но мысль, что Бога нет, что мир сугубо материален, с детства упорно внушалась ей отцом.

Сергей встал, выпрямился и грозно огласил:

- Александра Феодоровна! - Саша аж вздрогнула. - Тебя как нарекли -то родители? Вишь ты, не просто так, а как нашу царицу-матушку - страстотерпицу тебя величают. Ничего случайного не бывает. Имя обязывает! Не гляди, что немецкая принцесса, а православие она и ее сестрица Елизавета увенчали венцом мученичества! Приняли Православие всем существом. Не гнушались в войну гнойные раны у солдат лечить, милосердие являли и к врагам своим. Вот тебе и образец веры. Трудно, но стремись уподобиться Святым, в земле Российской просиявшим.

На прощание Сергей попросил:

- А можно ли оставить у тебя нашу икону? Володыке нашему - архиепископу написали мы для Успенского собора, обновленного, "Троицу". А он чуток поправить велел. Да икона-то больно велика, а нам колесить по области ещё...! Не помешает?

Перед самым выходом, уже в дверях Сергей, потирая кончик носа, добавил:

- Ты, это, зойди, посиди, посмотри на икону-то...

И внесли в дом большую икону, и поставили икону в мамину комнату.

Не сразу, когда в доме стихло, я с опаской, с содроганием вступила в мамину пустую комнату. Стол, шкаф с книгами, сундук. Села на мамин сундук.

Передо мною - икона. На иконе почти в полный человеческий рост изображён Бог Соваоф в образе величавого седобородого старца, сидящего в облаках. Сергей сказал, таким он явился ветхозаветному пророку Моисею на Синайской Горе. Бог-Сын - Иисус Христос - "одесную Отца". Держа наклонно крест, который опирался на его плечо, Господь будто беседует с Отцом. Над их головами по центру парит белый голубь - Дух Святой. От зеленовато-золотистого фона с иконы будто исходит тонкий свет.

Тишина и мир, покой невидимым облаком наполняют комнату и словно легким молочным туманом окутывают меня. Глаза в глаза...Чем больше я всматриваюсь в икону, тем больше мне кажется, что это живые глаза. Я отошла к двери - взгляд сопровождает меня. Отхожу к окну - глаза не отпускают. Они сияют влажным блеском, проникают в душу. Что из них изливается?

Строгий вопрос? Укор? Требование? Сочувствие? ...Любовь...

Я распахнула мамин сундук, с самого дна достала старинное Евангелие. Старославянский, слава Богу, не забыла: на филфаке учили, вот и пригодилось. Страницы затерты по углам, кое-где подклеены скотчем. Значит, мама читала !

"...уже бо и секира при корени древа лежит: всяко бо древо, еже не творит плода добра, посекаемо бывает и во огнь вметаемо" ( Мф.3:10).

Всю ночь, впервые, до утра, я читала Четвероевангелие. Некоторые места бегло пересматривала... В одну ночь моя душа, которая искала утешения и ответа, спасения от пустоты, жадно поглотила священный текст.

Мама прочитывала мне вслух "Святочные рассказы", я думала это сказки...

А теперь я была потрясена! Крестные муки Спасителя, ночь, Голгофа, рыдающие женщины и любимый ученик..." Отче, отпусти им: не ведят бо что творят"...(Лк.23:34) Это было ни на что не похоже... Словно я была ТАМ!

Что наши обиды, страдания по сравнению с муками Христа - лучшего из всех!

"Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные и аз упокою вас;

возмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко я кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим, иго бо мое благо и бремя мое легко есть" (Мф.11:28,29) .

...Нежное и прекрасное видение Троицы! Хотелось возвращаться к ней снова и снова... Я всматривалась в икону и ни о чём не думала. Просто сидела и смотрела. Шли дни, менялись события, муж и отец ходили на работу, я нянчилась с дочкой. Все шло своим чередом, а я жила только одной мечтой - пусть скорее настанет ночь, все утихнет, и я останусь одна в комнате с иконой!

Теплело на душе, ком в груди по капле растапливался. Однажды ночью я встала на колени перед иконой, и слёзы прорвались и несли облегчение.

Со слезами растворялась злость на отца, мне становилось жаль его обманутой души, потерявшей любовь, живущей в сумерках без Бога; жаль маму, которая жила в постоянном страхе из-за того, что была не такой , как все; жаль простых русских людей, для которых девяносто лет под запретом была истина Божия; жаль всех людей, потерявших или не нашедших Христа...А более всего мне было больно за Господа: от мысли о его мучениях я обливалась слезами, представляя Пречистую Матерь, Пресвятую Богородицу, принявшую на себя небывалую муку. "О не рыдай мене Мати, зрящи во гробе, его же во чреве без семени зачала еси Сына; восстану бо и прославлюся, и вознесу со славою непрестанно, яко Бог"... И перед этой Великой жертвой мне стало стыдно за себя. Смягчилось сердце, забылись обиды... Ушла, растопилась боль, и влилась в меня необъяснимая сила.

Господи! Боже милостивый! Прости! Спаси! Сохрани, помоги! Прости нас за безбожие!

И мне показалось, что мама где-то незримо, рядом, улыбается и машет мне рукой.

...Возьми свой крест и иди за мной...

----- 4 -----

Прошлое - как нож гильотины. Под утро Александре приснился зловещий сон.

С режущим ухо лязгом отворяются бронированные двери, винтовая железная лестница уходит всё ниже и ниже, под землю, и кажется, ей нет конца. Гулким эхом отзываются осторожные шаги. Становится душно и темно, всё едко освещается каким-то тошнотворным зеленоватым светом. Некоторые экскурсанты не выдерживают, возвращаются назад, кто-то падает в обморок.

Я в кабинете Сталина... Длинный стол с зелёным сукном, огромная, во всю стену, карта СССР с направлением ударов, с расположением фронтов, много массивных стульев. Стою, смотрю, вроде как на экскурсии в преисподней. Всюду дубовые двери, двери, двери...Экскурсовод - странная чёрненькая, волосатая маленькая женщина, с суетливыми движениями при каждом слове, шепелявя, со свистящими звуками и придыханием, - заговорщически сообщает:

- Засекречены все сведения об этом объекте. Это очень секретный объект - бункер Главнокомандующего на случай эвакуации из Москвы! Науке до сих пор неизвестно, был ли он здесь - ОН, Иосиф Виссарионович! О, Иосиф Виссарионович! ... О-о мо-ощный властелин судьбы! /Не так ли ты над самой бездной /На высоте, уздой железной / Россию поднял на дыбы?(1)

-- Благодаря гениальной воле нашего Генералиссимуса, благодаря мудрому руководству товарища Сталина советские войска неуклонно теснили фашистов - что мы видим на этой карте!

Вдруг карта оживает. По всей её протяженности с изумлением вижу крошечные фигурки в серых шинелях, танки, взрывы, тонущие корабли, огромные массы бойцов, боевой техники. Снег. От крови красный наст.

На одном направлении - артиллерийские пушки, наши "Катюши" палят непрерывным огнём, летят самолёты с красными звёздами, бомбят фашистов, фашисты бегут и падают, падают, падают... На другом направлении - вроде, наши отступают...

На третьем направлении, - строем в ногу шагает по моему родному городку пехота. Юноши в белых маскировочных комбинезонах, автоматы наперевес, с лыжами в руках. Совсем молоденькие! Это новобранцы идут на фронт... Они как в вечность входят в темную арку старинных городских ворот; я вижу: там, за воротами - война. Лыжи, как копья ангелов...

А в это время экскурсовод с невероятным подобострастием игриво прибавляет, несет какую-то околесицу: "Товарищи! Иосиф Виссарионович любил двери! Никто никогда не знал, что есть за какой двер-цею!

Не все-е дверцы настоящие, некоторые ложные... Он всегда появлялся из разных дверей! Это очень удобно! На случай, если возникала срочная необходимость обезвредить врага народа, врага уводили под конвоем в одну из дверей... Фокус в том, что никто не знал, в какую, куда... Хи-хи-хи-хи-ха-ха!"

Я стою, опираясь рукой о стол, поражённая, разглядываю карту. Вон, тот маленький молодой лейтенантик с черными усиками, который командует: "Огонь! Огонь! За родину! За Сталина!" - напоминает артиллериста отца...

__________________________________________________________

2) А.С.Пушкин. Медный всадник. Собр. соч. в 10 томах.

Не замечаю, как остаюсь совершенно одна. Куда же идти? В какую дверь? Где же выход?

О-о Господи!

Скрип двери ...Сталин крадучись проникает через одну из дверей, приближается..., и оказывается - прямо-таки - рядом - вьявь! - со своими тараканьими усами, в пропахшей табаком шинели... Таракан, таракан, тараканище! Он угрожающе вопрошает с ярким грузинским акцентом:

- Александра Федоровна! Что ви сдесь делаэте? Кто пропустил?!! Пройдёмте! - И, словно прихлопывает муху, кладёт свою огненно горячую, тяжёлую, словно каменную, ручищу на мою руку.

Мгновенно из-за шести дверей выскальзывают мужчины с непроницаемыми лицами , в чёрных кителях... Меня подхватывают под локти и волокут... раздаётся дьявольский шёпот: "Чуждый элемент, это чуждый элемент..."

Проснулась в холодном поту и лежала с полчаса: где я? Дома ли я? Я ли это?

Дома. Я.

Но рука тепла от прикосновенья...

Александра быстро собралась и пошла в церковь. Раннее утро. После ливня асфальт сверкает синевой. Небеса раскрылись и стали слепяще-радостными. Несутся весёлые, лёгкие облака, обгоняя тяжёлые, чёрные. Кудрявая травка, спорыш, астры, последние поздние розы, бархотки от тёплого ливня блистают тысячью огоньков, миллионами бриллиантов и трепетно тянутся к яркому утреннему солнцу. Всё живое выражает восторг. Этот блеск зелени, светящейся на солнце, движение воздуха, облаков в вышине и неподвижность, тишина на земле - божественное состояние природы сопровождало Александру на пути в храм, где певчие пели: "Радуйся, Богородице, Господь с Тобою!".

В храме из высокого окна струилось тихое сияние, празднично потрескивали свечи, и водворилась тишина всех чувств, возникло полное растворение в молитве. Пришла к миру душа.

Настоятель храма, седой, пожилой архимандрит в крещатой фелони -золотом воскресном облаченье - в конце службы неспешно произнёс проповедь. Его пасторский сильный голос, с прекрасной дикцией, приковывал внимание. Было многолюдно. Саша стояла в белом тонком платке на голове, в светлом платье под голубым плащом. Волосы под платком, как обычно, туго закручены в узел. До неё доходили не все слова, но она старалась уловить каждое слово:

- Святые отцы Церкви наставляют нас: "Живи не по своей воле, а по воле Божьей и скоро узришь милость его". Что заключено в этих словах? Не надейтесь своею волею исправить мир, не просите у Господа конкретных благ, поскольку вы не всегда ведаете, что для вас Благо, надейтесь только на волю Божью.

А чтобы исполнить волю Божью, надо следовать одному основному закону - закону любви. На Страшном суде ни в чём, кроме недостатка любви, нас не будут обвинять.

- Отец Александр Ельчанинов указывал: "Всегда в жизни прав тот, кто опирается не на логику, не на здравый смысл, а тот, кто исходит из одного верховного закона - закона любви".(ХХ) Бесстрашны, не ведают страха те, кто испытывает всесовершенную любовь. Там где любовь - нет страха. Но страхом и трепетом охвачены души. Каждый день мы узнаем о природных катаклизмах, о терроризме, убийствах, войнах, катастрофах...

Несмотря на все страхи современного мира, и всю несвободу земного существования, человеку нужна только одна свобода - свобода духа, которой никому не отнять: свобода любить Творца и иметь только один страх - страх Божий, и никакой иной...

У каждого человека возникает в жизни вопрос, зачем вам жить завтра? Чтобы есть, пить, приобретать какие-то вещи?

Мы живём потому, что есть люди, которых мы хотим видеть завтра, с которыми мы хотим быть, которые нас любят и которых мы тоже хотим любить. Другой причины у нас и быть не может для желания жить, как то, что нас любят, и мы любим. Жизнь не престаёт, пока есть любовь!

Но уменьшилась любовь в мире по причине грехов; и даже между близкими умножилось зло. На Руси раздор в семьях, в душах. Озлобились, разобщились, запутались, мстят, завистничают, ненавидят, обманывают люди. Нарушилась связь времен, и молодые презирают старых.

Тягостно старшему поколению. Вчера они жили в одной стране, а сегодня проснулись - это другая страна.

. Вчера они были героями, а сегодня - в большинстве своём больные, нуждающиеся в помощи и заботе, зачастую беспомощные, покинутые, порою озлобленные, раздражительные, а порою - раздавленные жизнью люди. Если рядом с вами живёт одинокий старый человек, даже вам не родной - придите к нему, протяните ему руку помощи, помогите ему. Они пережили страшную войну. Если вам что-нибудь неприятное или обидное говорит старый человек, то не слушайте, а просто ему помогите, со всем усердием, со всей любовью, как больному, что бы он ни делал и ни сказал. Будьте милосердны, как Отец наш милосерден.

Все трудности происходят от недостатка любви - к Богу, и все трудности среди людей - от недостатка любви между нами. Если есть любовь - трудностей быть не может. Смысл всей жизни - в бесконечной, переливающейся через край любви.

Но что такое эта любовь? Архиепископ Иоанн Шаховской писал: "Если сравнить душевную природную любовь со Христовой - благодатной и сверхъестественной, то первая узка, эгоистична, часто изменчива, граничит иногда с жестокостью, забвением Бога, и в конечных целях часто чувственна. Вторая - безгранично широка и самоотреченна, вечна, духовна, чиста и сильна".(ХХХ)

Такова любовь Христова.

Учитесь любви Христовой, ищите её. Любовью искупляется неисчислимое множество грехов!

Выйдя на воздух, Александра попала в монастырский сад. Еще вчера деревья были зелеными, и вот, после дождя залились золотом. Последние тугие бутоны белых роз от яркого солнца торжественно раскрылись и парили, как облака, в порыжевшей листве, а облака на ярко-голубом небе красовались, как отраженные небосводом гигантские гирлянды роз. Саша отметила: "Вот интересно, каждый раз облака соответствуют твоему настроению!".

И ей было легко, окрыленно-светло и радостно.

Трепетные вишни, багряные кисти рябин, налитые соком яблоки антоновки, розы, астры... Монастырский сад показался ей раем.

Где-то в глубине души привычным осадком гнездилась горечь, боль от мыслей об отце... Мало их, фронтовиков на земле осталось. Как мало они видели радости в жизни! Вся жизнь тяжёлый труд... Обострённое чувство долга... Недосыпали, недоедали...Бедность, искривленные судьбы... Замороченные души... Боже мой!

Словно серая туча накрыла голову. Но она вспомнила церковь, свет из окон, батюшку, и облако развеялось. Вспомнились слова батюшки:

- Когда исполнятся времена и сроки, когда наступит мировая осень и Бог пошлет ангелов на жатву - что найдут они на бесплодных полях наших сердец? А ведь эти времена и сроки наступают для каждого из нас еще до времен новой жатвы... (5).

Вдруг Саша остановилась как вкопанная, и распрямилась, будто с нее гора свалилась. Её пронзила мысль: "Да нет! Я не права! Главное - в другом! Они счастливее нас и ближе к Богу, чем мы! Сами не ведая того, они послужили Господу, отдали всё, что могли: воевали и погибали, и стояли насмерть - именно благодаря своей самоотреченной любви, которая оскудела в нас. Их Любовь победила фашизм! И потому они оправданы Богом". Солнце било ей прямо в глаза, окончательно примиряя с жизнью.

**********************

Ранним утром дед пошел прогуляться, и добрёл до реки. На высоком крутом склоне реки постоял, полюбовался на её изгибы. Бездонно-синяя от неба, река по-летнему вьётся, играет с одной стороны; с другой - остекленевшая, по-осеннему холодная, неколебимая, как плита гранитная. Дали необъятны, как небо, и церковка белеет своей колокольней далеко за рекой. А у деда такой небывалый подъём, простор, восторг в душе, который дается только встречей с Богом!

Увидел часовню. Недавно построили. Прочитал у входа: храм святого Георгия Победоносца. Хмыкнул.

Захотелось курить. По привычке пошарил в карманах. Ан, нет ничего! Стрельнуть у кого? "Воздержусь", - решил дед. Потоптался на травке. Войти, не войти? Наконец, решился, вошел. Встал в сторонке, тяжело дыша, опираясь на трость. Поставил свечки на канон. Стеснялся креститься, хотя людей не было. С интересом всматривался в образа´. Искал Казанскую - говорят, Георгий Константинович Жуков возил ее с собой всю войну.

Вглядываясь в иконы, он как-то незаметно стал прокручивать свою жизнь. И если бы кто спросил его в этот момент: "Дед, что ты делаешь сейчас?" Он ответил бы: "Ка-аюсь!".

_____________________________________________________

3) Отец Александр Ельчанинов. Записи.

Ельчанинов Александр Викторович. Священник (1881-1934) Покинул Россию в 1921г. Скончался в Париже в 1934.Оставил литературное наследие.

4) Архиепископ Иоанн (Шаховской). 1902-1989г. Родился в Москве , князь Покинул Россию в 1920г. Постригался на Афоне в 1926г..Рукоположен в 1927г.В 1947-105- г. Декан духовной семинарии в Нью-Йорке. Похоронен на сербском кладбище в Санта-Барбаре

5) Отец Александр Ельчанинов. Записи /Священник Александр. М., Издательство Сретенского монастыря. 1996 год.

Copyright (c) "Русский переплет"