|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Поэзия
27 марта 2009 года
* * *
Всё время пусто на балконе
и окончательно зима,
на этом городе, как зоне,
кружится вороном сума,
она так хлопает натужно
пустым подсумком на восход.
Зачем-то это очень нужно:
чтоб - никого, и чтоб - вот-вот
вдруг обнаружились бы сразу,
чадя, те дымные
балы,
где я всё гладил ту заразу,
желая сглаживать углы,
и где привычно над балконом
согрелся телом изнутри,
считая годы по воронам:
раз-два и три, раз-два и три...
* * *
Мосток колышется вместе с речкой,
и пахнет холодом из-под рук.
Моя родная,
истаяв свечкой,
не оборачивайся на звук.
Пусть всё шатается телом липа
и долго падает в руки пух,
пусть мы оглохли от слёз и скрипа
раздетых ветров, как оплеух.
Не оборачиваясь из веток,
ломая телом, как льдину, ночь,
я всё равно бы,
хоть напоследок,
не оборачивался бы прочь.
И пусть, осыпавшись с тела, росы,
остынут к утру, как камнепад.
Не отвечая на все вопросы,
не оборачивайся назад.
* * *
На гололёде, как паркете,
танцуют вальсы упыри.
Давай левее, чем все эти
балы, как ночью пустыри.
Здесь всё останется, как прежде,
в навек покинутой зиме.
Тебе, в распахнутой одежде,
я не напомню о суме.
Морозы с плеч сползают тенью.
Всё тише бубны позади.
Не плача по хитросплетенью,
я прислонил тебя к груди
и до последнего заката,
как смерть, форсируя тот зал,
от голенища, как от ската,
не оттерев последний бал,
повёл вперёд по
перекрёстку,
нам подмигнувшему зрачком,
храня, как звёздочку, ту блёстку
слезы правее над виском,
по снегу, как пустой породе
под освещенье в восемь глаз...
Ещё .квадрат. на гололёде,
и пусть они забудут нас.
* * *
Не вспоминая то, чего не будет,
не говоря, как раньше, .мы. и .нам.,
она меня, конечно же, забудет,
раздваиваясь к разным сторонам
и растворяясь в ломаных балконах,
как тени, громоздящиеся в круг.
На льдинах плеч, как списанных погонах,
отбликовали пальцы белых рук.
Куда ж она, роняя пахитоски?
И где её последнее .прости.?
Срывая свет, как рубище матроски,
она опять, как небо, на пути
всё понимавшая когда-то с полуслова,
остывшая в проходе, как в воде,
забывшая о том, что будет снова,
всегда повсюду, возле и нигде.
* * *
Как от холода тревожно!
Как здесь резок запах крыс!
Если очень осторожно,
я дойду обратно вниз,
балансируя руками,
плача, хныча и скользя
всеми этими веками,
где всегда всё-всё нельзя.
Но она, касаясь Веги
раскалившимся плечом,
сладка, бархатна от неги,
та, которой нипочём
все, что вредно и приятно,
перешагивая ветр,
не оглянется обратно
на последний километр.
И под шлейфом и озоном
электрических волос
к белых карликов коронам
я уже её понёс,
тёплым телом залезая
в этот абсолютный ноль[1].
Отнесу тебя, родная,
ненаглядная.
Позволь.
* * *
Не назначено сегодня
мне явиться в этот свет
этой ночи, старой сводни,
где вас не было и нет,
где лишь тень за поворотом
отражается, как блик,
и всё плачет, плачет потом
под ногами материк.
* * *
Поклон, как если всё допето...
Оваций шум в твоих словах...
На этом кончилось всё это,
когда,
ходя на головах,
мы разроняли эти блёстки
незамерзающих
морей,
и вот,
одна,
без папироски,
ты мне сказала: .Не жалей.,
и без поклона, как богиня,
не появилась впереди.
Ну где же ты, филологиня,
ледышкой жившая в груди?
Педофилическое
...маленького смертоносного
демона...
Владимир Набоков
Юна, пьяна, немного неопрятна,
сосущая, как льдинки, леденцы,
ну, кто же ты,
всё время многократно
ходящая по сайту .неотцы.?
Твой след шершав от брошенных обёрток,
и, как всегда, всегда навеселе,
всё гомоня после пяти .отвёрток.[2],
ты снова неуёмна на .столе..
И я, сося, как пальчики, конфетки,
храня у сердца .здрасте. и .люблю.,
последнее послание нимфетки
никак, никак, никак не удалю.
* * *
Между лиц, как надгробий, тесно.
Ну же, выйдемте изнутри!
Перламутрова, бестелесна,
ничего мне не говори.
Освети меня светом тела,
и - дружнее давай туда,
где когда-то меня хотела,
ты, бросавшая города.
Возле неба зияет чёрным,
просветившимся,
Боже мой,
этим ветром,
таким проворным
мы уходим к себе домой,
где откроются, словно пики
острых гор,
ногти жёстких звёзд,
отскребая морозом лики
нас,
поднявшихся в полный рост,
где тебя,
проходя по следу
турбулентности белых птиц,
неуёмную, непоседу,
я возьму из надгробий-лиц
и, ломая, как льдину, небо,
не оглядываясь назад,
в этот ветер, как в запах хлеба,
убаюкаю наугад.
* * *
Аки
посуху.
Библия
Остроглазые химеры
на фронтонах городов
в балахонах из фанеры
в балаганах у задов,
где, ломаясь по излому,
вот - ты вышла из стены,
и мы снова,
по-другому,
снова юны и пьяны,
ковыляя по скамейкам,
перетряхивая снег,
к тем же жёлтым канарейкам[3]
вновь пойдём из века в век,
по воде, как по дороге,
перешагивая мрак,
ставя, ставя, ставя ноги:
шаг и шаг, и шаг, и шаг...
* * *
Ну, что, выходим на каток?,
хватаясь и скользя
за наш последний волосок,
друг друга увозя
из чёрных выплесков дворов,
воняющих гурьбой
собачьих сук и мусоров
всегда, само собой.
На лёд ложатся, словно пух,
обломки облаков.
Нам не успеть туда до двух
за сто полу-шагов.
Но мы давай-ка по тропе,
как Млечному пути,
уйдём отсюда, где все те
останутся,
прости,
Господь. И вот луна
качается в руке,
она по-прежнему пьяна,
всегда на волоске,
где нас сопровождают, да,
остатки белых мух.
Мы всё равно дойдём,
куда
нам не успеть до двух.
* * *
В сырой от сырости одежде
за окончательной верстой
я оглянулся в то, что прежде
и что осталось за чертой.
В моих следах уж были лужи,
не отражавшие небес.
Наверно, будет даже хуже
вон там, куда я лез и лез
из опустевшего балкона,
роняя тапочки на снег,
под этот голос геликона,
который был не человек,
который выдохся однажды,
оставшись тихий и пустой.
Зачем я оглянулся дважды
за окончательной верстой?
* * *
От тоски, как от обиды,
топ-топ-топочки вовне,
не показывая вида,
что не вспомнишь обо мне.
Поцелуи, обнимашки,
и - вот нет тебя уже,
кукловодки-неваляшки
на четвёртом этаже.
Уж оттопали сапожки.
Лифт умерил страсть и пыл.
Распрощавшись понарошке,
вот и я тебя забыл,
только кляксами ноктюрна
в разлинованном листе
вековеча, как мы дурно
пахли кровью на кресте
возле свёрнутого смерча,
так похожего на жгут,
где, сказав .аривидерчи.,
я был грешен, дик и лют,
разворачивая к ветру
эту пару белых крыл...
Топ-топ-топ от метра к метру...
Всё, всё, всё - забыл, забыл!
* * *
И жалко смотрит из
одежды
Ладонь, пробитая
гвоздем.
Блок.
* * *
Всё время ходят низом эти люди,
неразличимы в свете, как на дне,
где я твои растрепанные груди
отогревал от холода на мне.
Они всё смотрят нам под ноги сзади
обломками хрусталиков во льду.
Давай, пропахнув яблонями в саде[4],
уйдём туда, куда я всё иду,
Где в пятки бьёт, как холодом, камнями
на остроглазом сколе ледника,
где никого, о, Господи, под нами,
нас отпевавших так наверняка,
продольно распластавшихся ломтями
на ломаном у лева вираже
всё так же растопыренной по Каме
той радуги,
как крашеном ноже,
что снова без значения и толка
цветные слёзы нам роняет вслед
под блюз околевающего волка,
ползущего по низу на просвет.
* * *
Не долетев опять до поворота,
во мраке, словно в сморщенном седле,
не дожидаясь этих и чего-то,
вот я опять болтаюсь на крыле.
Роняются под ноги мне закаты,
как грязью, заметая галуны,
туги, хмельны, прозрачны и покаты,
прохладные с обратной стороны.
И - что ж! - вдохнув, как поцелуя, яда
из-под туманов с видом на балкон,
по кромке звёзд изломанного ряда,
пора!, ну, наконец-то вышел вон,
и виражом меняя положенье
молясь на руки, Мекку и Восток,
закончив предпоследнее движенье,
я, Боже, окончательно всё смог.
* * *
Пахучи розы от тумана,
я в нём купаюсь, как в дожде,
тебя взнеся с Альдебарана
почти до неба по воде.
В полёте дрыгая ногами,
вот - ты растаяла, грубя.
Утяжелённый сапогами,
я не долезу до тебя
в рассвете, рухнувшем на плечи,
где никого, как ни крути.
И, сочиня вот эти речи
с необязательным .прости.,
я, оборачиваясь в вьюгу,
увы, настигшую меня,
вернусь по замкнутому кругу,
себя коленнопреклоня.
* * *
Эй, подружка, где же кружка[5],
где ты бродишь по снегам,
как всегда, по-петербуржски,
затевая шум и гам.
Кто тебе целует пальцы?[6]
Кто хватает за живот?
Это снова португальцы[7]
разгулялись: вот... и вот...
Не ходи там по бордюрам,
не катайся на ветрах.
Я тебя вот этим дурам
не отдам на трах-трах-трах,
что, линяя с поворота,
как русалки, увлекли,
как на дно, на запах пота
к тем дверям, где .три-ли-ли.,
всю тебя, увы, родную,
не достойную того,
чтоб такую вот одну я
не забыл, сказав: .Всего!.,
сумасшедшую, как тройку
без оглобель и саней.
Я люблю тебя, как слойку
осьмнадцати граней[8].
Я люблю. Молчат просторы.
С окон падает вода.
Эти ночи, как заборы.
Эти лица, как из льда.
И метёт,
уж мне ботинки,
заметя до голенищ...
Вот он я на сей картинке -
позаброшен, сир и нищ.
[1]Теоретическая температура космоса, которая, вроде, практически до сих пор не обнаружена даже в космосе.
[2]222Отвёртка222 (screwdriver) - алкогольный коктейль, содержащий водку и апельсиновый сок
[3] Канарейка . символ мещанства в поэзии серебряного века и послереволюционных лет (Саша Чёрный, Владимир Маяковский etc.)
[4] Здесь нет ошибки . имеется в виду детский сад.
[5] Слямзено у А. С. Пушкина.
[6] Слямзено у Александра Вертинского.
[7] Слямзено оттуда же.
[8] Адаптированный прикол из моего детства: 222Я люблю тебя, как булку с маслом, ты мне дороже двух конфет222
|
Проголосуйте за это произведение |
|
"шаг и шаг, и шаг, и шаг" звучит, как "ишак". Так задумано? по воде, как по дороге, перешагивая мрак, ставя, ставя, ставя ноги: шаг и шаг, и шаг, и шаг... А вот за это хочется крикнуть "браво!" всё понимавшая когда-то с полуслова, остывшая в проходе, как в воде, забывшая о том, что будет снова, всегда повсюду, возле и нигде.
|
|
|
|
|
|
|
