БРЕМЯ СОБЛАЗНАПовесть

Приехав в небольшой городок Красновятск, затерянный в сумрачных вятских лесах, Нина Андреевна Садовина долго не могла к нему привыкнуть. После морозного Архангельска, где она окончила училище искусств, районный городок произвел на неё удручающее впечатление. Местность, на которой он располагался, была настолько холмистой, что непонятно было, какая тайная сила удерживает на этих крутых склонах старые купеческие дома. Меж домов на холмах толпились березы и тополя, тянулись ветхие заборы, кое-где прерываемые яркими пятнами рекламных щитов. В центре Красновятска возвышался старинный собор из красного кирпича. Рядом с собором уходила в небо белая пожарная каланча, которая когда-то была колокольней.

Детская музыкальная школа, куда Нина устроилась на работу, располагалась в одном из старинных мещанских особняков, который выделялся среди остальных изобилием гипсовой лепнины по фасаду и чугунной оградой, отбрасывающей в погожий день весьма замысловатую тень. Возле здания школы был широкий сквер, сплошь заросший густой сиренью, в центре которого белел мраморный круг неработающего фонтана.

Служебную квартиру Нина получила в центре городка, в бывшем общежитии реального училища, где обучался когда-то видный революционер Яков Ройзман, участвовавший в подготовке покушения на Александра второго. Отапливалось это общежитие дровами, имело скрипучий пол, высокие потолки и два тёплых туалета, расположенные в разных концах широкого коридора.

Комната Нины была на втором этаже, как раз на уровне густых вершин американских клёнов. Когда Нина в первый раз летним вечером открыла окно, она была приятно удивлена близостью резных желто-зелёных листьев. Накануне был дождь и сейчас, омытые влагой, они источали тонкий приторно-сладковатый аромат, такой знакомый и такой родной, что у неё от странной (пришедшей откуда-то из детства) нежности закружилась голова. Она несколько раз глубоко вздохнула и долго потом простояла так, наблюдая расплывчатое сияние закатных лучей.

Коллектив учителей в музыкальной школе при первой встрече Нину разочаровал. Тут были женщины в возрасте, которые выше всего ценили в окружающих людях трезвый расчет и хозяйственную жилку. Они без конца рассуждали о дачных участках, о каких-то новых парниках и теплицах, огурцах и помидорах. О том, как поднялась в цене свинина, и как непозволительно распустились дети после демократических реформ эпохи Гайдара и Ельцина.

Единственным человеком, с которым Нина могла сейчас поговорить по душам, стала соседка по этажу, одинокая тридцатипятилетняя женщина Наталья Юрьевна Осокина, работающая экономистом в одном из отделов районной администрации. Наталья расположила к себе широким румянцем во всю щеку и умением улыбаться даже тогда, когда говорит о серьёзных вещах. У Натальи были тёмно-русые, слегка вьющиеся волосы, смуглая кожа и большие озорные глаза.

В общем, Нина вскоре заметила, что многие мужчины, глядя на Наталью, инстинктивно облизывают губы, как будто замечают что-то вкусненькое. А ещё Наталья всегда была чем-то взволнована, чем-нибудь приятно потрясена. Она знала все последние городские новости, все самые занимательные сплетни и умела изложить их так, что Нина не могла сдержать улыбки.

Если Наталья куда-нибудь приглашала, то ей невозможно было отказать, потому что там, где была Наталья, всегда происходило что-нибудь интересное, претендующее в перспективе стать приятным воспоминанием.

Именно с Натальей Нина в первый раз попала на дискотеку, где какой-то местный нахал поцеловал её в щеку и сказал, что она походит на француженку.

Это с ней Нина посетила выставку местного художника по фамилии Харлов, где увидела множество цветных натюрмортов и пейзажей, обрамленных бронзово-желтым багетом.

Это с Натальей она попала на встречу с местным поэтом Николаем Гусевым, стихи которого поразили её своей трагической простотой. Одно из стихотворений поэта она запомнила. Оно звучало примерно так:

Здесь нет ни весны, ни лета,

здесь фрукты - часть винегрета.

Здесь по приметам - край света

и в шахте стоит ракета.

Гудит под землёю сервер,

опасно земли коснуться,

а если пойдешь на север

то можно и не вернуться.

Там за холмами где-то

спрятаны наши запасы:

тушенка, ружье, галеты,

и бочка с хорошим квасом.

Кто сунется в нашу чащу,

тому не сносить онучей.

Край света - он настоящий,

напомню на всякий случай.

Потом Наталья пригласила Нину к своим родителям в деревню, где у Осокиных было некое подобие разорившейся дворянской усадьбы. Высокий кирпичный дом в глубине сада, хлевы, сараи, пасека на берегу небольшого пруда.

И дом, и сад Нине очень понравились. Но все же самое большое впечатление произвел на неё четырнадцатилетний брат Натальи Осокиной, Саша, который очень походил на сестру. Саша был, как сестра, русоволос и смугл, только его глаза под высокими и густыми бровями никогда не округлялись от удивления, веки встревожено не взлетали, руки не спешили выразить его скрытые чувства. Он очень редко улыбался, и со стороны мог показаться медлительным, даже меланхоличным. И всё-таки, взглянув на него в первый раз Нина машинально провела языком по обсохшим губам, и в её голове как бы само собой родилось неожиданное восклицание: «Ах, какой вырастет из него мужчина!»

И тут она впервые за последнее время поняла, что этот мальчишка каким-то странным образом заставил её смутиться.

Потом Нина и Натальей ходили купаться на мелководную лесную речку с песчаными берегами и по дороге много говорили о живописи. О том, что ни одному художнику, каким бы талантливым он ни был, не дано передать настроение летнего утра, где влажные промежутки между коренастых дубов затоплены солнечным светом через край. Наталья даже вспомнила для наглядности одну из картин Куинджи под названием «Березовая роща», где свет и тень особенно контрастны. Но всё равно эта картина далека от реальности. Реальность богаче.

На речке Наталья без стеснения разделась донага и долго плавала в зеленоватой воде саженками, пыхтя и отдуваясь, как простая деревенская баба. Нина же в своем некрасивом синем купальнике, худая и тонконогая, со страхом заходящая в зеленоватую воду, выглядела рядом с Натальей, как полевая былинка возле породистого подсолнуха.

Посинев от холода, Нина вскоре вышла на берег и с явной завистью стала наблюдать за Натальей. Потом её внимание привлекли белые бабочки, похожие на пушинки, которые то беспорядочно мельтешили над водой, то садились на коричневатые стебли сабельника. Потом Нина перевела взгляд себе под ноги. Там невесомые водомерки скользили вдоль берега между высоких, шелестящих от сухости пучков осоки, обрамляющих водоём со всех сторон. Чуть дальше мясистые кувшинки тянулись к поверхности воды, пряча в тугих бутонах желтый кадмий соцветий. Серебристые мальки сновали под ногами среди водорослей. Рядом с мальками Нина увидела пятнистого щуренка, который замер под листом сабельника, поджидая добычу. Удивилась обилию живности и вдруг поймала себя на мысли, что созерцание летней природы для неё важнее процесса купанья. Что, скользя вокруг неторопливым взглядом, она ощущает больше восторга, чем тогда, когда погружается в прохладную лесную воду.

Глядя на выходящую из реки Наталью и наблюдая её стройное смуглое тело, Нина невольно вспомнила Сашу. Он вскоре будет таким же стройным и сильным...

На обратном пути Наталья завела Нину в заросли колючего ежевичника. В них было сумрачно и душно. Кроны чернотала накрыли молодых женщин зелёным пологом с редкими просветами. Кое-где под этой кроной ягоды ежевики были уже спелыми и выглядывали из пышной листвы как манящий гостинец. Руки от ягод постепенно стали лиловыми, губы - тоже. Наталья стояла, утопая в густых зарослях ежевики, как нимфа в морских волнах. Иногда её непокрытую голову окатывали солнечные лучи и Нина замечала над этой головой пушок мелких, едва заметных, кудряшек. На зелёном фоне лета этот нимб золотистых прядей был великолепен и мил.

Дома после непривычной прогулки, Нина почувствовала себя уставшей. Села в глубокое кресло возле окна и с наслаждением вытянула ноги.

Вечером после ужина, сонно беседуя с Натальей, Нина то и дело заинтересованно поглядывала на Сашу. Видела, как он прошел на веранду, смущенно втянув голову в плечи, как вернулся обратно с книгой в руке, как беззвучно присел на диван.

Наталья в это время, как всегда восторженно, рассуждала о философской основе настоящей поэзии. Уверяла, что в подлинной поэзии обязательно присутствует нечто мистическое. Иначе чем объяснить популярность стихов Мандельштама, в которых, кажется, нет никакого смысла - только пьянящая партитура звуков. Однако они трогают. Они восхищают.

Нина иногда кивала Наталье, соглашаясь, иногда смотрела с недоумением, но не возражала. Потом сказала, что ей больше нравится Бродский.

Однажды ход этой беседы нарушил Юрий Петрович, отец Натальи, неожиданно спросивший Нину о её родителях. Где они сейчас? Чем занимаются? Нина ответила, что они остались в Архангельске.

- У них там квартира - продолжила она, - и дача за городом.

- А дети есть ещё, кроме вас?

- Нет, больше нет никого.

Естественно, потом Юрию Петровичу захотелось узнать, кто её родители по профессии и сколько за свою работу получают? И пока Нина рассказывала обо всем этом, Саша, подняв от книги глаза, внимательно смотрел на Нину. При этом его рот слегка приоткрылся. В нём стало видно два больших белых зуба под пухлой верхней губой. И по тому, как Саша на неё смотрел, Нина поняла, что она для него большая серьёзная тётя, которая уже давно живет своей загадочной взрослой жизнью.

Потом Нина с Натальей вышли в сад и стали удаляться от дома, легко ступая по утрамбованной песчаной дорожке. Через какое-то время Нина спросила:

- А ваш Саша, он в каком классе учится?

- В девятом, - машинально ответила Наталья. - Он ребёнок ещё. И стеснительный, как красна девица. Вероятно, возраст такой.

- Очень интересный мальчик, - тоже как бы между прочим заключила Нина. – Он так на меня посмотрел однажды, что у меня по коже мурашки прошлись.

- Он симпатичный, - улыбнулась Наталья. - Только скованный очень. Надо бы почаще вытаскивать его из деревни в город, а то он совсем одичает.

- Да, конечно. Конечно... Ты пригласи его к себе. Пусть приедет, поживет в городе. Освоится.

- Мне некогда с ним заниматься, - отрезала Наталья. - Ты его не знаешь. Он очень капризный. Если ему что-нибудь не понравится – он может обидеться и таких гадостей наговорить...

В конце сада за сиренями была коричневая от времени скамья. Это место стразу показалось Нине уютным, скрывающим от любопытных взглядов. К тому же спиной тут можно было опереться на стену ветхого сарая с пологой крышей. В этом таинственном месте хотелось говорить о чем-нибудь сокровенном. А так как всё сокровенное обычно случается в ранней юности, то новые подруги на этот раз стали вспоминать свои студенческие годы. Причем рассказы Нины звучали загадочно и печально, а воспоминания Натальи то и дело заставляли улыбнуться.

В общем, в гостях у Натальи Нине понравилось. Только порой неловко было видеть, как её родители весь день хлопочут по хозяйству. Как Юрий Петрович ходит по двору в заношенном спортивном костюме то с вилами, то с ведрами. Как он громко хлопает в ладоши, загоняя на место пугливых черных овец, косит теленку траву, носит из колодца воду. Как Мария Николаевна доит корову и принимается готовить нехитрый ужин для всей семьи.

Наблюдая за всем этим со стороны, Нина как-то очень отчетливо сознавала свое ничем неоправданное безделье, свою принадлежность к тому кругу людей, для которых обычный ритм жизни не связан с тяжелым физическим трудом.

***

После ужина Саша куда-то исчез. Нине после этого почему-то сделалось скучно. От нечего делать она попросила Наталью показать ей Осиновку. Наталья с энтузиазмом откликнулась на её просьбу, стала уверять, что летними вечерами их поселок удивительно красив, особенно в той части, где небольшая речка делит его на две части.

- Там в пойме реки растет громадный мрачный осокорь, на котором когда-то повесился высланный из Петербурга молодой писатель и революционер Венедикт Лебедкин. Ты обязательно должна увидеть это необыкновенное дерево, - завершила свой рассказ Наталья, поправляя перед зеркалом волосы.

Когда Наталья с Ниной вышли на улицу, Нина сразу почувствовала вечернюю прохладу. Ей стало зябко. И, хотя Нина старалась меньше говорить и больше двигаться, озноб почему-то не проходил. Наталья же в одном ситцевом платье и босоножках на босу ногу чувствовала себя на вечерней улице вполне комфортно.

Нина попыталась было настроить себя на особый жизненный ритм, который иногда её выручал, она даже попробовала пробежаться по короткой аллее возле пристани, подпрыгивая на одной ноге, но природное худосочие всё же взяло верх. Она пожалела, что не набросила поверх кофточки ветровку и не выпила перед началом путешествия чашечку горячего кофе.

В пойме реки, куда её привела Наталья, действительно произрастали какие-то огромные деревья мрачной наружности. «Посмотри, - попросила Наталья, зайдя под сень одного из них и совершенно растворившись в его голубоватой тени, - сверху оно густое, как облако... А ветви торчат в разные стороны как перекладины. Таких могучих деревьев больше нигде нет». Нине сравнение понравилось, она шагнула в тень дерева и посмотрела вверх. Но ничего, кроме серебристого сияния листвы не заметила. «Нет, наверное, это было зимой, - вдруг вспомнила Наталья. - Да, да, зимой! Был белый снег и тёмные деревья. Тёмные деревья и синие тени. А сейчас всё немного размыто. Поэтому однотонно». Наталья разочарованно вздохнула и быстро пошла прочь. Нина приостановилась, ещё раз посмотрела на странное дерево и решила, что огромный осокорь вовсе не похож на Голгофу русской революции.

- И больше никаких достопримечательностей в селе нет? - с легкой иронией поинтересовалась Нина.

- Нет... Только это дерево... Эти мрачные деревья, - уточнила Наталья.

- А как они тут оказались?

- Я точно не знаю, но говорят, их местный лесопромышленник посадил лет двести назад в память о рано погибшей дочери... Она была провинциальной актрисой. Мечтала уехать в Москву, хорошо рисовала... Говорят, занималась благотворительностью. Пела.

- Ну и что?

- Даже имя новое себе придумала - Лия Озерова.

- Красивое имя, - отозвалась Нина.

- Но однажды весной в полую воду поехала на лодке прокатиться и не вернулась. Здесь у нас весной на воде запросто заблудиться можно. Река широко разливается, вода затопляет луга и лес до самого горизонта.

- Её не нашли? - поинтересовалась Нина.

- Нет. Только после этого каждую весну молодые парни стали на большой воде пропадать. На рыбалку уедут и не вернутся. Уедут - и не вернутся.

- Странная история.

- Да, странная... Потом старики стали говорить, что Лия Озерова молодых рыбаков забирает к себе. Они ставят пьесы на песчаных островах средь реки. Поют в ночном тумане тонкими голосами. Манят. А пьяные рыбаки на реке подпевают им.

Обратно к дому Осокиных шли вдоль речной поймы, раздвигая высоченный дудник с белесыми полукружьями соцветий. Наталья уверяла, что в детстве здесь была её любимая тропинка в школу, но сейчас она почему-то заросла кустами и стала кусаться крапивой. Тусклый лунный свет рассеянно струился меж деревьев, то и дело выхватывая из мрака то одинокую рябину, то куст низкорослой черёмухи, то серебристый колокол ивы. Пахло скошенным лугом и надоедливо пищали комары, норовя больно ущипнуть то в подбородок, то в шею.

Какая-то птица скользнула по гипотенузе от лунного диска к речке и потерялась там, прошелестев на прощание торопливыми крыльями. Нина поймала себя на мысли, что никогда не чувствовала себя такой беззащитной, такой маленькой, как сейчас, в тени этих громадных деревьев. Стала ступать осторожно, далеко отстала от Натальи и испугалась, что вот-вот потеряется в этой тропической заросли. И хотя была почти уверена, что ничего страшного с ней не случится, всё же испуганно окликнула Наталью: «Подожди, пожалуйста! Здесь тропку не видно». И когда выбралась на дорогу, то облегченно вздохнула, а потом крепко уцепилась за локоть Натальи. Она не думала уже ни о погибшем здесь революционере, ни о странной провинциальной актрисе Лие Озеровой. Ей просто стало холодно и одиноко в этом чужом мрачном мире.

В окнах дома Осокиных всё ещё горел свет. Проходя мимо дома по саду, Нина случайно увидела через окно Сашу. Он сидел в кожаном кресле и что-то читал, держа раскрытую книгу на коленях. Лицо у него при этом было спокойно и бледно, а глаза полуприкрыты отяжелевшими веками. Было видно, что он задремывает. «Какой милый!» - снова решила Нина и украдкой взглянула на Наталью. Наталья машинально повернула голову в её сторону и тут только заметила, как поёживается Нина, как нервно сжались и вытянулись в одну линию её тонкие синеватые губы.

- Сейчас я сварю тебе кофе, - пообещала она, - ты сразу согреешься. Таскаю тебя до полуночи, черт знает где, а тебе, наверное, уже спать хочется. Хороша подруга, нечего сказать…

***

В тихом омуте районного городка, куда Нина вернулась после выходных, ей снова сделалось одиноко, но одиноко как-то по-особенному, не так, как раньше. Неожиданно пошел дождь и не переставал несколько дней кряду. За окном с утра до вечера однотонно шумела листва, охваченная хаотичным трепетаньем. Небо было молочно-белым, туманным, утратившим все признаки синевы. Ориентир собора сквозь дождь едва просматривался и выглядел сейчас, как выцветший от времени офорт. Зато резко обозначился тёмный перекресток под окном, да зеркально отсвечивала тёмная витрина магазина, отражающая редких прохожих и обширные лужи.

Нина придумала было написать письмо родителям. Села к столу, ссутулилась над листом бумаги с ручкой в руке, но так ничего и не написала. Её одолели печальные мысли, делиться которыми не хотелось ни с кем. Она заметила, что в последнее время ненастье и холод переносит с трудом. На скверную погоду у неё ясно выраженная психическая реакция в виде депрессии. Ей хочется спать, она легко раздражается и готова расплакаться из-за пустяковой обиды. Даже сны у неё в это время бесцветные и безрадостные, в которых повторяются одни и те же сюжеты.

В общем, когда к ней посреди этого безмолвия вдруг зашла Наталья с бисером мелких капель на густых серых ресницах, как всегда улыбающаяся и веселая, то это стало как неожиданное спасение. Так что в первый момент Нина удивленно захлопала глазами и не нашлась, что сказать.

- Ну, как ты тут? - с порога осведомилась Наталья. - Опять скучаешь? Замерзаешь, как всегда?

И не дожидаясь ответа, продолжила:

- А я решила от скуки по магазинам пробежаться. Тебя вот зашла пригласить. Пойдешь?

- Не знаю, - неуверенным тоном ответила Нина, - надо, наверное, сапоги одевать. Без сапог сыро.

- Ничего, проскочим, - заверила Наталья. - Я всё лето в туфлях щеголяю. Иногда носки промокают, правда, но это не страшно. Не зима ведь.

Нина надела плащ, взяла в руки зонтик, упруго раскрывшийся над ней большим оранжевым грибом, как только они вышли на улицу и зашагали к центру городка. Было такое чувство, как будто там их ожидает какое-то приятное открытие.

Надо сказать, что первые путешествия по незнакомому городу для Нины были интересны. Она порой находила в Красновятске некое очарование. Он был, как древняя книга, местами прекрасно иллюстрирован замысловатыми фасадами дряхлеющих купеческих домов, арками небольших мостов. Украшен яркими солнечными пятнами, разлинован узорными тенями. Современная архитектура в облике города почти не чувствовалась и это было не просчетом, а скорее заслугой местного архитектора.

Чем ближе две молодые женщины подходили к центру городка, тем чаще стала останавливаться Наталья, чтобы поговорить с незнакомыми для Нины людьми. Причем, Нина заметила, что любой разговор у Натальи приобретает какой-то шутливый тон. Со всеми она старается быть слегка нахальной и чуточку насмешливой. Поэтому многочисленные знакомые, желающие с ней заговорить, заранее заготавливают улыбку, когда замечают фигуру Натальи поблизости.

Но однажды улыбка исчезла с её лица. И произошло это в тот момент, когда она заговорила с высоким мужчиной атлетического сложения, который подошел к ней вплотную и сказал:

- Привет! Ну, как жизнь, дорогая моя?

- Нормально, - холодно ответила Наталья, скользнув по его лицу смущенным - взглядом.

- Вспоминаешь обо мне иногда? Или забыла уже? - с улыбкой спросил он.

- Нахал! Как был нахалом, так и остался, - ответила Наталья.

- А не слыхала? - неожиданно сменил он тему, - говорят, Верка Филиппова второй раз замуж вышла.

Наталья отрицательно покачала головой.

- Дура!

- Кто? – не поняла Наталья.

- Верка, конечно, - улыбнулся незнакомец. - Как её Михаил любил, как перед ней унижался! А она выскочила за какого-то прощелыгу.

- А ты сам, когда жениться надумаешь?

- Когда на пенсию выйду, - отшутился незнакомец.

- Ну, когда надумаешь - свистни.

- Неужели пошла бы?

- С удовольствием!

- Ну, буду иметь ввиду, - проговорил он, расплываясь в улыбке и шутливо грозя ей пальцем. - Смотри у меня Наталка-нахалка! Я твое предложение не забуду. Запишу. - Потом как-то неожиданно отпрянул назад, помахал ей рукой и зашагал прочь. Через несколько шагов оглянулся, снова погрозил ей пальцем и снова повторил - с усмешкой: «Ну, Наталка, ну, нахалка!»

Когда он оказался достаточно далеко от молодых женщин, Нина, наконец, осмелилась и спросила:

- Кто это?

- Да так, один хороший знакомый, - ответила Наталья деланно равнодушно. - Когда в институте заочно учился - приходил ко мне контрольные писать. Писатель хренов... Сорок лет уже, а всё ещё молодится, всё ещё не женат.

- Местный Дон Жуан?

- Вроде того.

- У вас с ним что-нибудь было?

- Ничего серьёзного... Хотя, вполне возможно - он считает иначе. Он же ловелас. Ему кажется, что он на этом свете самая большая величина и самая важная. Всё вокруг него вертится.

В молчании подруги миновали аптеку, обнесённую кирпичной оградой в виде фигурных башенок, потом ещё какое-то здание, утопающее в зарослях густой сирени, словно айсберг в морских волнах, и оказались между двух рядов приземистых деревянных домишек, сильно потемневших от времени. Возле одного из них почему-то толпился народ. Когда Нина с Натальей подошли поближе, то увидели, что на крыше этого дома сидит мальчик лет двенадцати и блестящей на солнце ножовкой перепиливает конек дома, ту верхнюю его часть, которую местные жители называют охлупнем.

- Что он делает? - удивленно спросила Нина у подруги. Наталья недоуменно развела руками:

- Понятья не имею.

Тогда Нина решила обратиться с тем же вопросом к горбатенькой тёмноликой старушке, стоящей поблизости, которая показалась ей наиболее компетентной в подобных делах. Старушка повернула к Нине бледное испуганное лицо и пояснила:

- Колдунья умирает. Третий день мучается уже... Ни житья - ни смерти. Вот люди и решили охлупень на доме перепилить. Поверие такое есть: будто если дьявол душу не отпускает, а Бог на суд требует, то колдуны да ведьмы маются очень долго. А как непорочная душа охлупень на доме перепилит - так отпускает дьявол душу-то. Не может удержать... Правда, после этого в доме сорок дней жить невозможно. Страшно. В такой дом часто молния ударяет. Да и горят эти дома неизвестно от чего.

- Надо же! - удивленно протянула Нина. А Наталья вдруг что-то вспомнила и спросила:

- Так это Варвара-гадалка умирает?

- Она самая? - ответила старушка со вздохом и неожиданно продолжила: - Да нечего жаловаться-то. Пожила старушка, пожила. Девяносто пять годков ей исполнилось. При ней Сталин помер, Брежнев, Андропов... Пожила. Грех жаловаться.

Старуха нервно пожевала сухими губами, потом неопределённо махнула рукой, как бы ставя точку в разговоре, и отвернулась от женщин, чтобы не пропустить тот момент, когда мальчик на крыше закончит свою работу. Заинтересованные этим таинством, подруги остались стоять, задрав кверху головы.

Все ждали чуда. И оно произошло.

Как только мальчик управился с коньком и стал медленно спускаться с крыши, в доме раскрылась дверь, из темноты на крыльцо вышла сухонькая женщина в черном платье на худых плечах (должно быть дочь умирающей старухи) и, перекрестившись, сообщила:

- Отошла, слава Богу!

Ожидающая чуда толпа после этого родила негромкий гул удовлетворения и постепенно стала редеть. Представление закончилось. В это время Наталья повернула к Нине голову и многозначительно произнесла: «Вот и не верь после этого в народные приметы». Нина вздрогнула от неожиданности и решила, что Красновятск город странный и подозрительный. Неизвестно, что ещё может здесь произойти.

От дома колдуньи Наталья с Ниной проследовали в Центральный универмаг, где Нина от скуки присмотрела себе дешевенькое сиреневое платье с люрексом. Платье было не то из мокрого шелка, не то из какой-то разновидности трикотажа, ещё не вошедшего в моду и потому не имеющего звучного названия. Наталья сделала вид, что она от платья без ума, потому что хотела угодить Нине, а ещё потому, что носить его можно с поясом и без пояса, умело собирая в крупную складку и вольно распуская легким летящим облаком.

Путешествуя по городу с покупкой в руках, подруги дошли до реки. От реки повернули к городскому парку, где между гипсовых скульптур и стихийно возникших отхожих мест, гуляли сизые голуби, вальяжно покачивая точеными головками. Из парка они направились было в местный ресторан, но на полдороге идти туда передумали, под тем предлогом, что денег у них не так много, да и одеты они слишком просто.

***

Дома Нина увлеклась примеркой платья. Просунула голову в мягкую окружность ворота, подняла кверху руки, встряхнула ими и синеватая в солнечном свете воздушная ткань скользнула мимо глаз ласкающим потоком. Нина шагнула ближе к зеркалу, повернулась к нему одним боком, потом другим. С удовольствием погладила себя по бедрам, а потом не отходила от зеркала, пока не пресытилась созерцанием. Это была одна из тех минут, когда Нина сама себе нравилась, когда её удовлетворяла фигура, не раздражал цвет лица, не портили общего впечатления худые длинные руки. Когда жизнь приобретала какой-то новый смысл, основанный на простых и приятных мелочах. Она подумала даже, что было бы неплохо покупать подобные наряды каждый день.

Потом ей захотелось показаться в новом наряде Саше. Посмотреть, как он на это отреагирует. Ну, конечно, если присмотреться, даже в этом платье у неё не такая соблазнительная фигура, как у Натальи. Плечи кажутся излишне худыми и широкими. Бедра - узкими. Но зато как по-девичьи обольстительно обозначились груди, как изящно вытянулась тонкая шея. Это платье делает её другой, совсем другой. И, кажется, будто оно меняет не только внешний её облик, но и душу. Душа становится более теплой, мягкой, ласковой, готовой прощать.

Когда платье было сброшено и аккуратно утоплено в душной темноте шифоньера, а следом за ним туда же упорхнул свернувшийся змейкой и пригревшийся на ярком подоконнике пояс, Нине сразу сделалось грустно, как будто она только что рассталась с хорошим другом. И ещё было немного стыдно за свою неожиданную любовь к сиреневому платью, как тогда, когда Наталья поцеловала её в щеку после вечеринки у какого-то престарелого бухгалтера, который писал плохие стихи. Тот поцелуй был случайным, как некий посторонний порыв. После него было стыдно, но приятно. Потому что с Натальей Нина всегда чувствовала себя уютно, а если она садилась рядом, то и тепло. К тому же с Натальей можно было поговорить обо всем. Она знала наизусть много стихов Пастернака и Ахматовой, знала всю занимательную биографию Шерон Стоун и все увлечения Фредди Меркьюри. Но, когда однажды голова Натальи, как бы случайно, приблизилась к Нининой голове настолько, что щекой можно было ощутить пышную копну её волос, то по телу Нины пробежал ток отчуждения. Она интуитивно начала обороняться от слишком близких отношений с Натальей, чувствуя в ней скрытую угрозу.

Нина никогда не обманывала себя. Наталья ей нравилась. Особенно её лукавые глаза, её красивые руки. И в то же время, Нина боялась, что естественная духовная близость между ними со временем приобретет черты увлечённости, черты любовной игры, и потом с ней невозможно будет сладить. Наступит разочарование, и Нина вновь останется одна.

***

В девятом классе Саша Осокин неожиданно влюбился в девочку, которая была немного старше его. Ей уже исполнилось семнадцать, и звали её Светлана Маслова. Произошло это, как водится, весной в самом начале марта, когда с железной крыши старого купеческого особняка, в котором располагалась школа, после обеда стала крениться и сползать на бок отсыревшая снежная пряжа.

Любовь к Светлане заранее была обречена на томительную неопределённость. Во-первых, потому что эта девочка была на 2 года старше Саши, а ещё потому, что она писала восхитительные короткие рассказы, которые изредка печатались в областной газете «Вятские ведомости». Светлана была высока, худа и по-детски высокомерна, как бывают высокомерны люди неожиданно ставшие знаменитыми. Нельзя сказать, что в ней была какая-то особенная женская прелесть, но что-то манящее в этой девочке, несомненно, присутствовало или, лучше сказать, угадывалось, ощущалось. Причем, это было что-то неуловимое, что-то внутреннее, иногда проявляющееся только в её больших, немного пугливых, глазах.

Глаза у Светланы были пленительно-зеленоватого цвета. В народе такие глаза обычно называют русалочьими. Особенно выразительными они становились тогда, когда Светлана с задумчивым видом смотрела в окно и при этом её ресницы слегка подрагивали, а кончик носа едва заметно бледнел.

Постепенно Светлана стала для Саши идеалом юной женщины. Когда Светлана вдруг среди перемены замирала в странной позе, вытянув шею и высоко задрав тонкий подбородок, - то Саша предполагал, что она, должно быть, только что нашла удачную метафору, которую нужно запомнить, чтобы как можно точнее запечатлеть в будущем некое важное для неё событие. И это предположение почему-то возвышало её в Сашиных глазах. Он лишний раз убеждался, что она человек особенный.

Вскоре её рассказы появились в одном из детских журналов. Потом по школе пробежал осторожный слух, что теперь она непременно уедет куда-нибудь, потому что стала настоящей писательницей.

Но она почему-то никуда не уехала. И настоящей писательницей стала. Точно так же, как прежде, ходила в школу в своем длинном черном пальто, черных брюках и черном свитере. Точно так же, как раньше, курила в холодном коридоре возле раздевалки, увлечённо беседуя о чем-то с флегматичным учителем физкультуры Павлом Федоровичем Печенкиным, который считал себя социал-демократом и выступал на стихийных митингах в Красновятске с обличительными речами.

Про неё говорили, что в Москве у Светы есть очень влиятельный человек, который приходится ей дальним родственником, и что она, если захочет, в любое время может изменить свою судьбу. И Саша порой не знал, что в этой девочке ему больше нравится: её женская красота или тайный ореол будущей славы, некий реально не существующий фантастический образ. Ему нравилось фантазировать, украшать любимый образ оправой самых разных талантов. И только иногда в минуту томительного одиночества он тщетно пытался представить Светлану обыкновенной женщиной, но даже мысленно раздеть её не решался. Что-то ему мешало.

Совершенно другое чувство пробудила в нём Нина, новая знакомая сестры, которая однажды приехала к ним на выходные. Нина ничем особенным не поразила, разве что удивительной для её лет скромностью. Он хорошо запомнил тот пронизанный солнцем день, тёмную бахрому неподвижных листьев смородины за окном и тонкий силуэт незнакомой женщины на веранде, слегка заштрихованный тюлевой занавеской. В этот день у него отчего-то разболелась голова, резкие голоса родителей стали раздражать, а голос этой женщины успокоил и ознаменовал скорое выздоровление.

В Нине Саша сразу увидел все те качества, которых не было в сестре, но которые, по его представлению, должны были присутствовать во всякой хорошенькой женщине. Во-первых, она была совершенно лишена характерной для сестры манерности. Она не сыпала дурацкими каламбурами и не смеялась над ними сама, не пересказывала чужие всем знакомые остроты и не стояла, как истукан, в ожидании ответной реакции. Она боялась показаться излишне щепетильной и не допускала вольностей даже в одежде. Она старалась быть предупредительной и от этого её глаза выражали много такого, что можно подметить только в глазах у детей, которые пытаются утвердиться во взрослом мире.

Во-вторых, она казалась непривычно хрупкой для своих лет. В ней было что-то от девочки-подростка, что-то чистое и возвышенное, о чем каждый мужчина мечтает в юности, представляя себя рядом с любимой женщиной.

Но когда подруга сестры через два дня уехала обратно в город, Саша тут же забыл о ней и больше не вспоминал всю неделю. А когда она вдруг появилась вновь, то даже не обрадовался. Ему просто захотелось узнать, о чем эти молодые женщины так увлеченно беседуют, когда остаются одни?

***

Однажды Саше удалось подслушать разговор Натальи и Нины. Он случайно остановился возле двери в залу. Зала была ярко освещена. Искрящийся мелкими пылинками луч света косо падал из полуоткрытой двери в тёмный коридор. Сестра сидела на подоконнике, смотрела куда-то в сад и говорила:

- Ох уж эти родители! Сегодня выходной, а они опять в работе. Сами себе покоя не дают... Для чего это им нужно?

- И у меня такие же, - призналась Нина.

- И заметь, - с иронией продолжила сестра, - они от этого не устают. Не видят в этом ничего странного. Это их жизнь.

Она немного помолчала, а потом продолжила:

- Но мы выросли другими.

- Почему? - не поняла Нина.

- У нас иной менталитет, - пояснила Наталья. - Мы не работники. Мы созерцатели... Не всем создавать и строить, садить деревья и собирать плоды, - кому-то надо воспользоваться этими самыми плодами.

Саша ждал, что же ответит Нина. Но она, кажется, и не собиралась ничего отвечать. Молчание продлилось томительно долго. Потом там что-то скрипнуло, и Нина своим спокойным мягким голосом возразила:

- Я не знаю как насчет созерцательности, но вот нормально трудиться нас, точно, не научили. Хотя, кажется, Руссо заметил, что потребность в знаниях возникает только в процессе освоения мира. То есть, когда человек занимается настоящим делом.

Саша никак не ожидал, что эти красивые молодые женщины, оставшись наедине, могут говорить о таких скучных и серьёзных вещах. Ему казалось, что женский ум устроен как-то иначе. Что он более тонкий, более гибкий, более чувствительный. Удивило и то, что Нина с Натальей явно искали общую тему и с трудом находили её.

Когда молодые женщины через какое-то время ушли на улицу - в зале после них ещё долго витал запах духов - смесь цветущего ландыша и чего-то древесного, как бы наплывающего из влажной низины. И этот запах говорил о них больше, чем любой их разговор. Солнечные пятна на полу в сочетании с этим запахом родили в душе у Саши странное умиление. Ему захотелось нагнуться и притронуться рукой к тому месту на диване, где только что сидела Нина. Но он не сделал этого. Это показалось ему проявлением слабости, чем-то лишним, пробуждающим стыд.

Потом Саша подошел к окну и стал искать Нину глазами на пятнистой тропинке между кустов смородины. Нашел в конце сада возле калитки. Наталья на ходу что-то рассказывала Нине. Нина, улыбаясь, смотрела в сторону и одновременно старалась увернуться от высокой малины, размахнувшей свои зубчатые метелки выше её головы. Сзади за ними продвигался рыжий пес Марсик, подняв кверху и свернув калачиком свой пышный, блестящий на солнце, хвост.

Потом Нина с Натальей приходили на обед. После обеда долго сидели на веранде и снова о чем-то беседовали, удобно расположившись в глубоких креслах, а ближе к вечеру опять исчезли куда-то.

***

Через год, в свои 15 лет, Саша всерьёз увлекся стихами. Это произошло после очередного разочарования, после неожиданной и какой-то нелепой влюблённости, которая на этот раз закончилась для него длительной отрезвляющей тоской.

Всё началось с того, что однажды зимой после коротких, но всегда таких долгожданных новогодних праздников, от которых по детской привычке Саша ждал чего-то необыкновенного, в класс, где он занимался, пришла новенькая учительница биологии Анна Вагнер. Её отец был, кажется, из поволжских немцев и до перестроечных времен работал лесничим в каком-то северном леспромхозе, недалеко от Верхнекамска. Когда же леспромхозы один за другим стали разоряться и разваливаться, он вынужден был бросить всё и выехать с севера в центральную Россию, где у него к тому времени не было уже ни родственников, ни друзей. Благо, что в местном лесхозе должность главного лесничего занимал Владимир Рудольфович Шульц, его старый знакомый, который и предложил ему на первое время должность техника лесного хозяйства.

Дочь лесничего Анна в провинциальной школе, что называется, произвела фурор. Таких белокурых красавиц тут давно не видели, да ещё с такими выразительными голубыми глазами. Все мальчики в сельской школе тут же были очарованы её фигурой, её подвижной веселостью и никогда не угасающим блеском в глазах. Попал под её обаяние и Саша. Но это снова была не любовь, а какое-то странное изнуряющее томление, которое копилось в нем и не находило выхода.

Измученный этим томлением, он попробовал было найти себя в спорте, потом увлекся резьбой по дереву, но ничего, честно говоря, его так не увлекло, как занятие живописью. В это время он рисовал только обнаженных женщин. Обнаженные женщины постепенно заполнили все его альбомы, все тетради, все самые заветные уголки его души. И когда Саша, наконец, понял, что это уже не увлеченность, а нечто другое, похожее на порочную страсть - он испугался. В нем, наконец, проснулось ощущение греха. Он осознал, что это скверно. Думать только о женщинах, мечтать о них, рисовать их, мысленно овладевать ими.

А между тем по школе уже прошел слух, что Анна Вагнер благосклонно приняла ухаживания Димки Шалагина – долговязого парня из 11 класса. Кое-кто даже утверждал, что видел, как они целовались, стоя за широкой дверью в раздевалку, там, где заканчивается длинный полумрачный коридор, соединяющий столовую с физзалом. Димка был высок, строен, но вовсе не красив и даже не умен. У него были какие-то упрямо прямые русые волосы, белесые редкие брови и серые водянистые глаза. Глядя на него, Саша не мог понять, чем такой человек мог заинтересовать Анну? Тем, что выиграл на районной олимпиаде какой-то лыжный забег? Или тем, что может кому угодно рожу набить? Но все эти подвиги Саша считал недостойными внимания, тем более для такой девушки, как Анна.

Он не мог понять, почему в последнее время всё в его жизни складывается так несправедливо и томительно? Ведь по всем данным рядом с Анной должен быть он - Саша. Он привлекательнее Димки, умнее, интереснее. Рядом с ним Анна Вагнер выглядела бы чудесно. Но реальная жизнь почему-то вовсе не стремится к гармонии, даже присутствие здравого смысла в ней обнаруживается с трудом. Всё или почти всё в этой жизни происходило вопреки здравому смыслу и даже вопреки обстоятельствам. И в этом Саша обнаружил некое противоречие, присущее всему живому. Противоречие, которое приучает к страданию и находит способы это страдание оправдать.

Однажды, в особенно томительную минуту, Саша вдруг осознал, что все его терзания, скорее всего от того, что он по-настоящему не верит в Бога, не боится его, не любит всей душой, считает религию чем-то второстепенным. В этом главная причина его неуверенности в себе. И несчастен он потому, что не знает толком, в чем это самое счастье заключается. Внутреннее это чувство или оно проявляется как-то внешне. Личное оно или связанное с какими-то важными событиями, с какими-то особыми обстоятельствами. То есть - как бы от самого человека не зависящее. Не зависящее даже от того, как к нему относится Анна Вагнер и все другие девочки в школе. Потому что все они пока что приносили ему только страдание. Только разочарование и боль.

***

Очередной приезд Нины в Осиновку пришелся на середину лета. Саша с Натальей в тот день помогали родителям на сенокосе.

После жаркого летнего дня Саша почувствовал себя разбитым, тогда как Нина на правах гостьи в сенокосе не участвующая, к вечеру оживилась и ходила за сонной Натальей по пятам. Она подробно рассказывала Наталье, как чудесно она провела сегодняшний день на песчаном пляже возле реки, что за это время успела увидеть и что прочитать.

Нина на этот раз привезла с собой из города несколько книг, и среди них роман Уильяма Фолкнера «Свет в августе». Эту книгу она постоянно носила при себе, то зажав её под мышкой, то забыв в левой руке и используя вместо заложки тонкий указательный палец, так что в любой момент, упав на женские колени, книга могла раскрыться как бы сама по себе, но в нужном месте.

Измотанный жарой и усталостью в эти дни, Саша рано ложился спать и сквозь сон всегда слышал чьи-то тихие разговоры, похожие на шелест листвы, доносящийся не то из сада через открытое окно, не то из соседней комнаты.

И только однажды он почему-то проснулся средь ночи.

В его комнате было тихо прохладно и темно. Он приподнялся на локте, осмотрелся и прислушался. За окном шумел ветер. Саша встал с кровати и, сонно пошатываясь, подошел к окну. Взялся за синеватые створки оконной рамы, чтобы закрыть их, потянул на себя, они протяжно скрипнули. И в это время он заметил в чулане, где спала Нина, едва уловимый свет. «Читает что-нибудь», - равнодушно решил он и направился обратно к теплой кровати. Сел на неё, скрестил руки на груди и неожиданно решил, что этот свет для чтенья не годится. Он слишком слаб. Должно быть, заботливая сестра принесла туда и повесила на стену голубой ночник в виде цветка.

В это время по синему фону занавески в чулане прошлась голубая тень. В листьях клена за окном зашумел ветер. Саша сжался от странного томительного недоумения. Почему она не спит? Ей мешает ветер?

Лег в кровать, натянул на себя одеяло и закрыл глаза. Для чего он проснулся? Кто его разбудил в этой непроглядной ветреной ночи? Нет, нет, он не должен думать об этой женщине. Нина не для него. Нина взрослая мудрая, красивая. Такая женщина никогда не обратит на него внимание.

***

Через год при очередной встрече с Сашей в конце марта Нина увидела, как сильно тот изменился. Как вытянулся, как похудел. Какие широкие стали у него плечи. Какими внимательными стали глаза. Они сейчас выражали столько чувств сразу, столько тайных загадочных мыслей, что впору было растеряться. Это был уже не медлительный и меланхоличный мальчик с большими карими глазами, а испытавший первые разочарования юноша. И это делало его ещё более привлекательным. Нина заметила, как часто и быстро он стал краснеть из-за одного случайного слова, сказанного не к месту или не тем тоном. Особенно в те минуты, когда она на него смотрит.

Потом Наталья показала ей несколько Сашиных натюрмортов, не так давно написанных маслом. Прочитала пару стихотворений, которые нашла в его школьной тетради, и Нине показалось, что всё это не лишено таланта. Ей стало понятно, что Саша давно ищет себя, пробует свои возможности в разных направлениях искусства, но не может окончательно определиться.

Она стала внимательнее присматриваться к нему, прислушиваться к тому, что он говорит и однажды снова поймала себя на мысли, что хотела бы иметь мужа похожего на Сашу. Раньше она не задумывалась над этим серьёзно, но сейчас эта мысль всё чаще посещала её.

Когда брат и сестра были вместе, и их союзу ничего не мешало, она чувствовала себя спокойно. Она могла выбирать между дружбой и увлеченность. Что-то - сейчас, что-то - потом. Но тут вдруг оказалось, что этого потом может не случиться... Да, она на семь лет старше Саши, она опытнее, умнее. Но разве в этом есть какое-то преимущество, когда дело касается любви? Скорее - наоборот.

Немного позднее Нина решила, что сейчас главное - не терять времени понапрасну. Не выпускать Сашу из вида. Тем более что видеть его для неё всегда приятно. А если Саша полюбит её, если он увидит в ней идеальную женщину - она его уже не потеряет.

***

Когда в начале июня Саша сообщил родителям, что хочет стать участником крестного хода, посвященного канонизации Никифора Вятского, безвинно замученного большевиками в 1918 году, они не удивились этому решенью сына, но и не обрадовались. Это было логическим продолжением той страсти, которая владела Сашей в последнее время. Это было стремление, как можно скорее и круче изменить свою жизнь. Он не собирался стать монахом, не говорил, что уйдет в монастырь, и этого сейчас было достаточно.

Вначале вместе с Сашей в крестный ход собралась идти Наталья. Саша обрадовался, что будет в пути не один. Он считал, что сестра сильнее и опытнее его во всех отношениях. С ней он не пропадет. Но как назло перед началом крестного хода Наталью вызвали с отчетом в прокуратуру, где завели дело о коррупции. Какой-то шустрый ревизор из области в бухгалтерии местной администрации нашел признаки незаконного расходования бюджетных средств, выделенных на приобретение удобрении для фермерских хозяйств.

Случилось так, что в один из дней, когда тема крестного хода возникла снова, рядом с Сашей оказалась Нина. Она расспросила у Саши о цели этого мероприятия, о его основных этапах и, выслушав его нескладное, сбивчивое объяснение, неожиданно вызвалась пойти вместе с ним, чтобы заменить Наталью, поддержать его в этом трудном путешествии, которое для неё тоже может оказаться интересным. Саша смущенно кивнул, соглашаясь, хотя предложение Нины для него показалось странным. Он решил, что она пошутила, что она вот-вот рассмеётся и откажется от своих слов. Но вместо этого, она, волнуясь, продолжила:

- Только не говори ничего родителям, А то мне будет неудобно.

- Не скажу, - заверил её Саша, краснея.

- И сестре тоже ничего не говори. Потом я ей всё объясню... Она этот мой поступок может счесть глупостью. Ты ведь знаешь её.

- Нет, нет, она всё поймет, - поторопился ответить Саша, хотя сам пока что с трудом осознавал, что происходит.

***

К первому в своей жизни настоящему путешествию, имеющему некое отношение к религии, Нина начала готовиться заблаговременно. Только готовилась она к нему не как к таинству, способному каким-то образом повлиять на её душевное состояние, на её дальнейшую жизнь, а, скорее, как к длительному и увлекательному походу.

Она с энтузиазмом стала посещать в Красновятске мелкие лавочки и магазины, надеясь найти для себя подходящий плащ, который должен быть с капюшоном и поясом. Примеряла на свою ногу голубые литые сапоги с прямыми и высокими голенищами. Подбирала тёмные очки в недорогой и непритязательной оправе, разглядывала спортивные брюки, джинсовые куртки, шерстяные кофты и свитера. Приобрела на местном базаре солидный рюкзак болотного цвета с эластичными и прочными лямками, китайский термос с симпатичным дракончиком на боку. И эта подготовительная стадия к путешествию увлекла её больше, чем сам крестный ход, чем то чувство сопричастности к таинству, которое испытывают при этом истинно верующие люди.

Ей нравилось стоять перед зеркалом и примерять на себя непривычную походную упряжь. Расправлять вместительный капюшон и прятать в нём непокорные волосы, вставлять в сапоги мягкие стельки, нажатьем кнопки расправлять над головой гриб коричневого зонта.

Для чего-то она положила в рюкзак сиреневое платье, которое приобрела совсем недавно, белые туфли на высоком каблуке, пудреницу с мутным зеркальцем, тушь для ресниц, маленькие ножницы, духи, пилку для ногтей, бумажные салфетки, массажную расческу, белую шляпку, шерстяные носки. И вдруг поняла, что места для провианта и термоса в рюкзаке уже не осталось. Стала выкладывать лишнее. Потом сортировать то, что выложила, пока не поняла, что нужно взять только самое необходимое. Иначе она просто не сможет поднять и водрузить на себя всю эту поклажу.

***

Крестный ход, как обычно, начался от Троицкой церкви - единственного действующего храма, который чудом сохранился в Красновятске. Построенный из красного кирпича и украшенный пятью куполами он и сейчас производил впечатление величественное. Золоченые кресты его ярко блестели, купола холодно отсвечивали нержавеющей сталью, кованые решетки на окнах отливали черным лаком.

На этот раз количество паломников было непривычно большим. Мужчины с непокрытыми головами и женщины в белых платках заполнили все прилегающие к церкви улицы и переулки. Множество автобусов и легковых машин скопилось на набережной, куда всё прибывал и прибывал, возбужденный христианским единением, народ.

И когда вся процессия, сопровождаемая церковным пением и хоругвями, двинулась за город, истекая широкой рекой через мост в заречные луга, горожане из окон своих домов могли наблюдать необычные просветлённые лица мужчин и женщин, отрешённых от суетных забот. Многие лица паломников были как-то по-особенному бледны, у многих на глазах блестели слезы. Видимо таким образом восторг и раскаянье людское прорывались наружу.

Первые километры пути Нина с Сашей были так взволнованны происходящим, что совсем не могли говорить. Всё казалось им знаменательным и значительным, полным мистического смысла. В какой-то момент, охваченная общим энтузиазмом Нина забыла для чего она тут. Лицо её побледнело, губы вытянулись в одну полоску и посинели. Прикрытые тяжелыми веками глаза казались то удивленными, то испуганными. Она никогда в жизни не испытывала ничего подобного, потому что сейчас это была не ОНА, а, скорее, ничего не значащая песчинка в людском водовороте. Часть чего-то целого, чему не находилось названия.

Саша, вероятно, чувствовал то же самое, но по-другому. Он шёл с непокрытой головой под нещадно палящим солнцем и всё смотрел по сторонам, поверх людских голов, как будто старался что-то понять в происходящем. Определить для себя, что всё это значит? И до конца не понимал. В его душе был праздник, во всем теле - какое-то непривычное волнение, от которого мурашки идут по спине, а в голове почему-то было пусто. Там не было ни одной сколько-нибудь значительной мысли, только беспричинная гордость и энтузиазм. Он чувствовал, что со всеми вместе сейчас может горы свернуть, совершить что-то такое, о чем будут писать историки. Всё скверное и некрасивое он оставил позади. Сейчас, уже очень скоро, он будет другим. И Нина будет другой. И весь мир станет новым. Чище, светлее, возвышеннее...

И вдруг где-то сзади, у себя за спиной, Саша услышал до обидного знакомый разговор. Говорили две старушки с трудом передвигающие ноги.

- Суставы болят, - пожаловалась одна из них, та, что была немного старше. - Утром нагнусь у печки, и распрямиться не могу.

- Это соли, - тут же определила причину болезни другая. - Остеохондроз называется.

- Вот и пошла вместе с народом. Омоюсь в святой воде. Может, легче станет.

- А ты сабельник попей, - посоветовала та, что была помоложе. - У меня дочь пила. Говорит, помогает. Утром, натощак - полстакана и вечером - стакан… Потом лимонный сок с оливковым маслом - тоже хорошо. Он камни из печени выгоняет и чистит организм.

- Надо попробовать.

- А чего пробовать-то. Об этом сейчас в каждой газете пишут. Значит, правда. Пей...

Когда вышли за город, разговоров стало больше. Голоса людей постепенно слились в одно непрерывное гуденье и окончательно заглушили церковное пение, так явственно различимое ещё несколько минут назад.

Какой-то мужчина, идущий впереди них с седой непокрытой головой, наконец, не выдержал - одел шляпу с широкими отвисшими полями, и только сейчас Саша заметил на его худом плече увесистый этюдник. Должно быть художник. Значит, по пути крестного хода встречаются хорошие места. Вероятно, где-нибудь паломникам придется остановиться на отдых или заночевать. И тогда расправит бородатый художник свою алюминиевую треногу. Будет долго всматриваться в лица людей, а потом попросит кого-нибудь, чье лицо покажется ему наиболее одухотворённым, попозировать ему. А, может быть, просто выйдет на берег незнакомой лесной речки и замрет восхищенно над вечным простором, позабыв про все свои краски и кисти.

Рядом с художником шла женщина в сером халате и длинной, иногда выглядывающей из-под халата, полотняной сорочке. Она ступала по холодной лесной грязи босыми ногами и беспрестанно шептала молитвы. У неё было лицо великомученицы, под глазами - синие круги. Она показалась Саше слишком прямой и слишком строгой, сосредоточенной на каком-то своем внутреннем переживании. Даже со стороны было видно, что она в этой многоликой толпе чувствует себя отдельно от всех. Её живот остро и высоко выдавался вперед. Было видно, что она беременная.

На одном из привалов кто-то сказал, что эта женщина только что ушла от мужа, потому что он ей изменил. Он нигде не работает, пьет и бьет её. Саша внимательно посмотрел на беременную женщину и нашел в её лице нечто иконописное. В её лице было что-то от девы Марии, которую так любили изображать на своих картинах знаменитые русские художники. На женщину с такими глазами Саша никогда не смог бы поднять руку. Это святотатство.

Когда на полевой дороге процессия вытянулась во всю свою длину, Саша заинтересованно оглянулся. Людской поток показался ему бесконечным. И это снова каким-то образом вдохновило. Значит, он не заблуждается, значит, множество людей думают так же, как он. Они тоже надеются, что смогут начать новую жизнь. Он усердно стал читать «Отче наш» - ту единственную молитву, которую знал с детства. И снова ощутил странную силу единения с этим многоголовым потоком, которая так отчетливо захватила его в первые минуты крестного хода.

***

Возле заброшенного Митрофановского кладбища дорогу паломникам преградила группа активистов молодежного движения «Свободная Россия». Молодые люди, одетые как революционеры тридцатых годов, соорудили в открытом кузове грузовика импровизированную сцену с трибуной, и через микрофон стали призывать людей остановиться.

- Опомнитесь! - кричал один из них, вытягивая руку вперед и поднимая к верху белую ладонь с дорогим перстнем на безымянном пальце. - Куда вы идете? Вы идете поклониться человеку, который ничего не сделал для России. Который всегда призывал к покаянию и покорности... Таких как он были миллионы. И чего они добились? После Октябрьского переворота Никифор Вятский, в миру Никифор Безруков, намеревался сбежать в Америку... Вы об этом знаете? На Родину ему было наплевать. Да..., он, сидя в заточении, написал этот странный труд под названием «Муки праведника». Да, он принял мученическую смерть. Но он не был святым человеком. Не был тем благочестивым праведником, чья биография безупречна. И предсказания его не сбываются! Ничто не говорит о его святости! Ничего! Он не предсказал тот путь, по которому пошла его родина... Только мы представители «Свободной России» можем указать вам этот путь. Только мыслящая молодежь проложит для вас дорогу к настоящему светлому будущему. К настоящим идеалам! Только мы поможем вам разрушить благие иллюзии, которые рисует вам правящая элита и духовенство. Не верьте им. Ибо нет в их словах правды!

Между тем толпа, на минуту замешкавшись, молча, стала обтекать кузов машины с правой и левой стороны, по обочине дороги, заросшей полынью и лабазником. После этого к микрофону быстро подошла молодая женщина в кожаной куртке и красной косынке. Картинным движением руки она откинула темные пряди со лба, оттеснила от микрофона первого оратора и заговорила примирительным тоном:

- Мы не будем вас задерживать. Не торопитесь. Мы не будем вам мешать. Идите своей дрогой. Идите! Только помните, что смирение и жертвенность, о которой писал в своем труде Никифор Вятский, вас не спасут. Не разбудят вашу гражданскую волю. Не помогут вам в будущем. Только всенародный протест в наше время может что-то изменить. Только политическая воля может что-то значить! Близорукость нынешней власти удручает. Эта власть способна только разрушать. И только людская масса подобная вашей может сказать этой власти: «Нет»!.. Очень жаль, что вы этого не понимаете... Мы знаем, что у каждого из вас свои проблемы, свои сомнения и своя боль. Так объедините же усилия для достижения главной цели. Добейтесь смены политического курса! Сейчас всё в ваших руках! Скоро новые выборы парламента и президента. Теперь всё зависит только от вас! Только от вашего решения, от вашего участия.

После молодой женщины слово предоставили мрачному человеку в черной рясе с массивным крессом на груди. Он воздел руки к небу и уверенным голосом заговорил:

- Не тем путем идете, дорогие мои паломники! Не туда идете! Путь искупления и покаяния пройден Россией давно... и до конца. Больше нам не нужно каяться и бичевать себя. Это говорю вам я Иеромонах Феодосий. Не дайте вашей душе заблудиться во тьме ложных представлений о святости. Правда всегда одна. И она в сердцах наших, с болью воспринимающих убогую жизнь соплеменников. Ибо сердце чувствует несправедливость, но молчит. Душа вопиет, но уста на замке. Они сжаты безмерным послушанием и тревогой за детей наших. Боль копится в душе вашей, но не находит выхода. Страх разъедает вас. Не копите свою боль! Избавьтесь от своих страхов! Вступайте в ряды «Свободной России» и Родина не забудет вас.

- О чем они говорят? Что им нужно? - спросил Саша, когда они с Ниной миновали импровизированную трибуну с ораторами.

- Они хотят, чтобы мы были вместе с ними.

- Для чего? - не понял Саша.

- Такая масса народа сделала бы честь любой партии, если бы их поддержала.

- Но я никогда не слыхал о «Свободной России».

- О большевиках до семнадцатого года тоже мало кто слышал. Однако они пришли к власти и руководили страной семьдесят лет.

Говоря это, Нина посмотрела на Сашу грустными и внимательными глазами.

- Избавьтесь от иллюзий, - доносилось с удаляющейся трибуны. - Вас обманывают. Ваш путь не вдохновит людей на новые подвиги. Это пить в никуда. - Но голоса ораторов уже заглушались молитвенным пением и топотом ног. Уже сливались с шелестом листвы и шумом ветра, и вскоре стали неслышны.

***

До первого привала паломники добрались только к вечеру. Ночью спали под открытым небом на берегу реки. Справа - тёмная, протяжно гудящая громада леса. Слева - душистая пойма, испещрённая в ночи белыми мазками цветущего лабазника.

Саша в эту ночь долго не мог заснуть. Лежал, смотрел в исчерна-синее небо с редкими искрами звезд и слушал, как шумит в сосновом лесу, заблудившийся в чаще ветер. Днем этого шума не было слышно, а сейчас он вдруг привлек внимание. Обозначился, прояснился. Под этот шум ему думалось о холодной и далекой вечности, о неизбежной и пугающей смерти. О том, почему так одиноко человеческой душе, случайно оставленной наедине с великим простором небесным? Иногда в такие минуты Сашу охватывало отчаянье, иногда - восторг, а чаще он просто отводил глаза в сторону от звездного неба и старался забыться. Так было легче.

Вот и сейчас он повернул лицо к Нине, увидел её серебрящиеся в лунном свете волосы и облегчённо вздохнул. Она тоже вздохнула и повернула к нему лицо. Спросила после короткой паузы:

- Ты не спишь?

- Нет, - тихо проговорил он.

- Мне тоже не спится…

Она сказала что-то ещё о ночном холоде и сырости, но резкий порыв ветра подхватил дрожащую в темноте листву и заглушил голос Нины.

- А? Что? - переспросил он.

- Я никогда не спала под открытым небом, - повторила она.

- Я тоже, - признался он.

- Тебе, наверное, всё это нравится?

- Не знаю. Хорошо, что здесь комаров нет... Ветром относит. А то бы не уснуть…

Саша хотел поговорить с Ниной о чем-нибудь важном, о сокровенном, но начать такой разговор почему-то не решался. Ему казалось, что сейчас он будет лишним.

Но неожиданно Нина сама заговорила с ним.

- Ты, действительно, хочешь начать новую жизнь? - спросила она из темноты.

- Да, - ответил он.

- Я не понимаю, для чего тебе это нужно?

- А для чего люди пишут стихи и сочиняют музыку? - ответил он вопросом на вопрос.

- Не понимаю, - снова повторила Нина.

И Саша попытался ей объяснить:

- Я хочу стать другим. Совсем другим. Мне в этой новой жизни нужна ясная цель. То, к чему можно двигаться, на что можно опереться в трудную минуту.

- И ты решил, что это Бог? – снова спросила Нина.

- Да.

- Тебе нужна вера, как нравственный закон? Как нечто, к чему можно идти до конца своих дней?

- Да.

- А ты не предполагал, что…, к примеру, верной опорой в жизни может стать любимая женщина.

- Женщина? - удивленно повторил Саша.

- Да женщина - будущая мать, жена, любимая. Как хочешь, так и называй. Она может стать другом, в некотором смысле, даже идеалом. Она постарается тебя понять и ободрить. Помочь, если будет нужно. Только эта женщина должна быть немного старше тебя.

- Я... никогда об этом не думал, - чистосердечно признался Саша.

- А ты... когда-нибудь любил? – снова спросила Нина.

- Я не хочу об этом говорить.

- Это потому, что ты ещё не знаешь, что такое настоящая любовь, - произнесла из темноты Нина.

- Может быть.

- Но тебе... нравился кто-нибудь? Вспомни... Чаще всего это тот, кто заставляет тебя страдать.

- Я не хочу говорить об этом, - снова прошептал Саша и отвернулся от Нины. Она обняла его за плечо, повернула к себе и, проведя теплой ладонью по волосам, продолжила:

- В твоем возрасте любовь воспринимается как страдание. Я знаю. Я знаю... Со мной тоже случалось такое. Но поверь - это не так! Настоящая зрелая женщина любит иначе. Для настоящей женщины ты станешь божеством, если она тебя сильно полюбит. Это только по неопытности девочки строят из себя равнодушных и холодных недотрог.

Она на какое-то время умолкала, а потом вдруг спросила:

- Скажи, кто заставляет тебя страдать? Как её зовут?

Нина была уверена, что он назовет её имя. Но Саша, ни на секунду не задумавшись, выпалил:

- Анна Вагнер.

Нина от неожиданности умолкла и перестала дышать.

- Анна Вагнер. Она немка? – после недолгой паузы переспросила она.

- Да.

- И она тебя не замечает?

- Не обращает внимания.

- Милый мой, послушай меня, - заторопилась Нина с объяснением. - Твои ровесницы понятия не имеют о настоящей любви. И то, что кажется тебе любовью - это не любовь вовсе. Это заблуждение. Настоящая любовь окрыляет. Она сама по себе полет. Понимаешь? Когда ты не желаешь, но летишь. Когда у тебя отрастают крылья.

- Я не хочу..., - твёрдо сказал Саша, как бы подводя черту под этот затянувшийся разговор. – Я не умею любить.

- Глупенький…

- Я не хочу, - повторил Саша.

Нина удрученно умолкла. Она хотела многое ему сказать, но замолчала, боясь показаться навязчивой. Во всяком случае, сейчас, когда Саша только-только начал к ней привыкать, когда научился без волнения беседовать с ней. Ведь впереди было ещё так много времени. Так много, что они обо всем успеют поговорить. И она объяснит ему всё словами, руками, глазами, вздохами, умением расставить акценты. Молчанием своим, взмахами ресниц, намеками, тоном голоса, запахом волос, теплом руки, чувственным томлением.

***

Весь следующий день они шли лесом. Только изредка на их пути попадались небольшие яркие поляны, заросшие цветущей малиной да иван-чаем. То и дело они обходили небольшие лужицы, отражающие лазурное небо, нагибались под сводами тонких лип, обессилено склонивших зелёные вершины до самой земли.

Большая серая шляпа художника, идущего рядом с ними, в лесу несколько раз срывалась с его головы и сейчас была в больших бурых подтеках, чем-то напоминающих незаконченную акварель. Художник иногда искоса поглядывал на Нину, и Саше казалось, что скоро он с ней заговорит. И хотя никакой антипатии Саша к художнику не испытывал, это тайное подглядывание было ему неприятно.

Две разговорчивые старушки, бесконечно толкующие о болезнях, куда-то исчезли, колоритная беременная женщина тоже скрылась из вида. Вместо них рядом шли какие-то бессловесные труженицы, которым все тяготы путешествия, видимо, были нипочем. От долгой ходьбы у них только ярче горел румянец на щеках да выступали на лбу мелкие капельки пота.

К полудню резкий северный ветер сменился на тихий западный. Сухой жар стал парным, небо - белесым. В это время за спиной у Саши кто-то уверенным голосом сказал, что к вечеру непременно будет дождь. «Ветер подул с гнилого угла, и птицы умолкли».

Саша прислушался. Птиц действительно было не слышно, только где-то далеко-далеко в лесной чаще куковала кукушка...

После обеда сделалось душно. Из болотистой низины, которая тянулась рядом с дорогой, пахнуло сладковатым запахом багульника. Там громко заголосили жабы, а в придорожной траве застрекотали кузнечики.

Потом на лесной опушке кто-то нашел поспевающую землянику, и вся процессия на несколько минут разбрелась по лесу в поисках ягод. Люди присели на корточки, согнулись в высокой траве и исчезли из вида, растворились в густом зелёном мареве леса. Лес на какое-то время поглотил всю процессию. Но для такого большого количества людей ягод не хватило. Постепенно люди стали выходить на дорогу и с новыми силами собираться в путь.

Шли долго. Саша за это время успел несколько раз перебросить свою спортивную сумку с левого плеча на правое и наоборот. Он устало вздыхал и вовсе не задумывался над тем, почему Нина отправилась вместе с ним в это нелегкое путешествие, что толкнуло её на этот необычный для хрупкой женщины шаг?

К вечеру, всё ещё кажущаяся бесконечной, процессия вышла к небольшому селу. В селе было сумрачно тихо и как-то по-особенному печально, хотя оно и казалось живописным от белой, величественно тлеющей свечи церковной звонницы на бугре в самом центре села. Река огибала село за огородами и бесследно исчезала в серебристых зарослях ивняка. На противоположном берегу багрово просвечивал сосняк. От него на воду ложилась густая, как грозовая туча, мутная тень. Пахло скошенным лугом, цветущим иван-чаем и прелой землей...

Вечером Саша ждал продолжения вчерашнего разговора. Хотел сам расспросить у Нины: любила ли она когда-нибудь и кого, но не решился. Она же подозрительно скоро заснула, а, может быть, просто сделала вид, что спит. Он сел рядом с ней на свежее сено и долго-долго смотрел на её усталое лицо взглядом начинающего художника, изучающего натуру. Спящая Нина казалась ему более доступной, более наивной, чем была на самом деле. У неё был узкий правильный нос, тёмные и тонкие брови, большие глаза и неяркие, невыразительные губы. Лоб при синеватом ночном полусвете казался по-детски чистым, округлым, матовым, ресницы густыми, но не длинными. И ещё Саша заметил у Нины над верхней губой едва заметный пушок, небольшую родинку на щеке под левым глазом. Если честно признаться, в облике Нины не было ничего особенного. И всё же, после этого долгого взгляда в душе у Саши поселилась тихая нежность к ней.

Как это ни странно, но Нина сейчас, при всей своей мудрости и интеллигентности, при всем своем взрослом взгляде на мир, всё-таки показалась ему такой же юной и неопытной, как он сам. И это приблизило его к неё.

***

Где-то в середине ночи Саша неожиданно проснулся от странного нарастающего шума. Испуганно открыл глаза и ничего вокруг себя не увидел. Как будто всё кругом кто-то занавесил тёмным покрывалом. Из этой пугающей странно шипящей темноты Нина взяла его за руку. Рука была неуверенная, но тёплая, с тонкими доверчивыми пальцами, которые слегка дрожали.

- Кажется, будет дождь, - сказала она. - Слышишь, Саша? Надо пойти куда-нибудь... Под какой-нибудь навес, под крышу.

Он без особой надежды посмотрел вокруг и неожиданно заметил какой-то огонек в непроглядной ночи. Встал, подождал, когда поднимется она и потянул, повел её к этому едва мерцающему огоньку. Она осторожно последовала за ним. Ноги у Саши заплетались в высокой траве, натыкались на что-то твердое, куда-то проваливались. Саша боялся, что не удержит равновесия и упадет.

Внезапно перед самым носом у него возник забор. Саша резко остановился, не зная, в какую сторону ему двигаться. И в это время Нина сначала сильно оперлась о Сашину руку, а потом обняла его сзади за талию и прижалась к его спине щекой. Это объятие длилось всего несколько секунд, но для Саши оно имело огромное значение. Он вдруг почувствовал себя взрослым мужчиной, за спиной которого хотя и опытная, но всё же слабая женщина.

Ощупью он двинулся вдоль забора налево. Там были слышны голоса. Нина последовала за ним, оступилась, снова сильно оперлась о его руку, потом резко качнулась в сторону. Он едва её удержал.

Где-то за их спинами небо ярко вспыхнуло. Лес встал на дыбы, приблизился, вознесся и снова рухнул в кромешную тьму. Глухо и раскатисто прогремел гром. Потом ещё раз, ещё... Постепенно раскаты грома стали сплошным, неутихающим гулом. И непонятно было: приближаются они или гаснут, удаляясь?

При ярких вспышках молний Саша увидел за забором несколько деревянных домишек, неровной линией протянувшихся к матерому сосняку. Дальше был зигзаг забора, кусты и сарайчики. Саша двинулся туда, надеясь успеть до дождя под спасительную кровлю. Увидел, как из крайнего дома вышел невысокий мужчина с фонарям в руке, прошел мимо них, обдав запахом табачного дыма и что-то бормоча. Потом этот человек открыл скрипучую дверь в сарай, громко кашлянул и проговорил: «На сене не курить». Поднял фонарь кверху, внимательно посмотрел в лицо Нины и направился дальше, как будто собирался устроить на ночлег всех участников крестного хода. Потом ещё долго было слышно из тьмы, как бухают на его ногах огромные болотные сапоги. «Шатаются тут. По ночам людям спать не дают. И каждый год одно и то же. Прямо, наказание какое-то», - ворчал в темноте неизвестный женский голос. Должно быть, это на крыльцо вышла сонная жена лесника. «И чего шатаются, сами не знают».

Под крышей сенного сарая была кромешная тьма. Определить, что происходит рядом, можно было только по звуку или наощупь.

Так по характерному вздоху Саша определил, что Нина присела где-то рядом с ним на кучу свежего сена. Он слегка отодвинулся от неё, от того места, где она должна была быть, вытянулся на сене, закинул руки за голову и только теперь ощутил приятную усталость во всем теле. По легкому дыханью справа, определил, что голова Нины где-то там. Осторожно протянул туда руку и сразу наткнулся на что-то тёплое. На секунду его рука замерла у неё на запястье, и в это время Нина, словно пуховым платком накрыла её своей маленькой легкой ладошкой. Саша замер от неожиданно проснувшейся нежности к Нине. А она между тем приблизила его руку к своей щеке. Щека оказалась непривычно горячей, взволнованно – пышущей, бархатистой. Саша от странного прилива чувств напрягся всем телом и задышал учащенно. Но Нина не выпускала его пленённую ладонь. То нежно поглаживала её, то подносила к лицу. Такого немыслимого наслаждения Саша ещё никогда не испытывал. Кажется, все его чувства сейчас были сосредоточены там - на его ладони: в пальцах, в запястье, в ямочке между большим и указательным пальцем. Там был весь жар его молодого тела и жажда любви, и истома изнеможения, рождающего это нелепое напряжение. Безвыходное счастье обласканной руки было настолько велико, что он едва сдерживал, прорывающийся откуда-то изнутри стон. Неизвестно, что ещё могло бы с ним произойти, если бы сильный порыв ветра с размаху не ударил в ветхую дверь сарая. От этого порыва дверь распахнулась, и в то же самое время во всю ширину неба полыхнуло так ярко и так ослепительно, как будто там загорелся и рассыпался яркий праздничный фейерверк. На долю секунды возникли из мрака сумрачные сосновые вершины, копны каких-то кустов под ними, пирамида жердей, прислоненных к забору и густые заросли крапивы возле дощаного туалета с покатой крышей. Саша внутренне сжался в ожидании громового раската, но его почему-то не последовало. Зачаточный испуг исчез. «Это знак, это какое-то предзнаменование», - подумал он в растерянности.

Когда Саша вновь обрел способность думать, он решил, что должен как-то ответить на искренний порыв Нины, на это её откровение без слов. Он несмело протянул свою руку к Нине и не нашел её в ночи. Любовь его ослепила. На прежнем месте Нины не было. И справа от него тоже не было. И слева... Она исчезла... Но Саша не успел испугаться, потому что явственно слышал её дыхание. Это дыхание, кажется, было все ближе. Он подумал, что она медленно тянется к нему из темноты. Скорее всего, хочет поцеловать. Он растерянно повернул к ней лицо, испугался, что не сможет ответить на её поцелуй так, как нужно. Замер в странном оцепенении. И в это время при очередном всплеске огня увидел, что она неподвижно лежит справа от него, свернувшись калачиком, скорчившись от страха, и даже не смотрит в его сторону.

Потом за широкой спиной сарая что-то гулко и шумно упало на мокрую землю. Сарай вздрогнул всем телом и протяжно простонал в ответ. А по крыше его ещё долго что-то скатывалось, шурша и шелестя твердыми боками.

- Должно быть, дерево ветром повалило, - сказал мужской голос из темноты.

- От такой непогоды всего можно ожидать, - ответил ему другой тем же тоном. - Сейчас все дороги развезет, а идти ещё далеко...

- Как-нибудь выдержим...

- Нам не привыкать.

***

Утром Саша то и дело посматривал на Нину с таким видом, как будто хотел задать ей очень важный вопрос, но никак не решался. Его глаза умоляли о помощи, о снисхождении, но Нина на этот раз не сжалилась над ним. Наоборот, она сделала вид, как будто ничего не произошло.

Она, как обычно по утрам, сходила на речку умылась и почистила зубы. Пришла румяная и свежая, с веселым огоньком в глазах и милыми мокрыми завитками на лбу.

- Там в ручье такая вода холодная, - сказала она, присаживаясь к костру и обдавая Сашу каким-то только ей присущим свежим женским запахом, - и лягушки в нем живут. Идешь вдоль берега, а они прыгают в воду одна за другой.

- Чай скоро вскипит, - невпопад ответил Саша.

Нина загадочно улыбнулась ему. Саша решил, что она хочет сказать ему что-то очень важное.

- Вчера был дождь, а утро такое ясное, просто прелесть! - сказала Нина.

- А художник наш снова рисует, - облегченно выдохнул Саша.

- Где? – переспросила она.

- Да вон стоит.

Нина повернула голову в ту сторону, куда показывал Саша, и в просвете между деревьями увидела высокую фигуру художника в серой шляпе, скрестившего руки на груди и задумчиво смотрящего на блестящий от свежих масляных красок холст.

- Я всегда завидовала поэтам и художникам, - призналась Нина.

- Почему?

- Они живут с вдохновением.

- Свободно?

- Ветрено и вольно, но всегда какой-то своей особенной, интересной жизнью. Не такой, как у всех остальных людей.

- А я в детстве тоже рисовал.

- Я знаю.

- Откуда? – удивился Саша.

- У тебя душа восторженная, - ответила Нина.

Когда снова двинулись в путь, Саша стал искать повод, чтобы поговорить с Ниной о прошлой ночи. Он хотел рассказать ей о тех чувствах, которые эта ночь в нем пробудила. Он уже заметил, что в дороге, не спотыкаясь о прямой взгляд собеседника, он начинает легко излагать свои мысли. Ему почему-то очень захотелось получить подтверждение тому, что произошло вчера. Ведь если он Нине нравится, то это может всё изменить. И пусть она старше, пусть умнее, пусть лучше его - в любви это не помеха. Они вполне могут быть счастливы, тем более что у них есть одна общая болезнь - скромность.

Когда от лесного кордона они отошли километров на пять и приблизились к широким полям с изумрудной каймой небольших перелесков, расположенных по склонам оврагов, Саша тронул Нину за руку и с несвойственной ему решительностью спросил:

- Объясни мне, пожалуйста, что вчера произошло? Я...очень прошу.

- Ничего, - с улыбкой ответила Нина.

- Но...

- Ничего...

Ему очень хотелось рассказать ей, как он до этого был одинок, как был подавлен внутренней скованностью, но сейчас, когда она наотрез отказалась от искренности, это всё было ни к чему. Вполне возможно вчерашнее ночное происшествие - это всего лишь некий порыв, милая случайность, рожденная внезапным испугом на фоне грозы. Ненужная и нелепая вспышка чувственности. Возможно, сейчас Нина уже жалеет о происшедшем, вспоминает обо всем этом, как о глупости не достойной внимания.

Перед обедом она пожаловалась Саше, что очень устала, что плохо спала этой ночью и если бы была такая возможность, то сегодня же вернулась бы обратно домой. Сказала, что завидует той женщине, которая идет впереди них, ступая босыми ногами по опавшей хвое, и при этом вовсю распевает псалмы. И долговязому художнику тоже завидует, и изможденным старушкам с тёмными ликами. У них есть цель. Они верят в великую силу святых чудотворных икон. А она ни во что не верит. Она и хотела бы поверить, но у неё не получается...

После этих слов Саше сделалось больно, но почему-то хотелось, чтобы стало ещё больнее. Ему было жаль себя, жаль Нину, но сдаваться он не желал. Сейчас ему хотелось совершить что-то такое, после чего Нина просто вынуждена будет пожалеть его. Он был уверен, что она не говорит ему всей правды.

- Ты сейчас в том возрасте, - вдруг начала она, - когда тебе кажется, будто ты должен быть в центре внимания. Всегда. Тебе хочется, чтобы было так. Но при этом никто не видит в тебе ничего особенного. Все замечают только твои недостатки. Ведь так?

Она с улыбкой посмотрела на него. Саша смущенно промолчал.

- Тебе хочется любви и славы, знаний и талантов. Причем немедленно. Или в ближайшем будущем. Ты не намерен долго ждать. Тебе кажется, что ты такой один, и поэтому ты должен жить как-то иначе, не так, как другие. Ярче, интереснее. А тебя принуждают терпеть и надеяться на какое-то немыслимо далекое будущее...

Саша с испугом посмотрел на Нину. Она была права. Именно так он и думал ещё несколько дней назад. Только непонятно было: мудрость это или умение, каким-то образом читать его мысли.

- Случайный знак внимания, - продолжила Нина, - кажется тебе знаменательным. Ты готов фантазировать, ждать большего. И при этом забываешь о самом главном.

- О чем? - смущенно переспросил он.

- О своем ответном шаге.

***

Этот день стал для Саши самым томительным днем путешествия. Мутное небо с самого утра казалось тусклым и неподвижным, дорога - глянцевой от бесконечных луж, лес - сизым от избытка влаги в парном воздухе.

Какое-то белесое марево скрывало даль и раздражала назойливая однотонность бесконечного молодого ельника по обеим сторонам дороги, его сырая махристая мрачность. Поэтому, когда путники вышли к широкому лесному озеру, Саша вздохнул облегченно. Стало просторно глазам.

Тёмно-синий край неба над озером выгнулся дугой и, блеснув серебристым исподом редеющих облаков, вспыхнул на несколько минут золотистым фоном яркого летнего вечера.

Старушки спустились к воде и, разгоняя водомерок, стали зачерпывать воду коричневыми ладошками, умываться и пить одновременно. Все разом остановились, расправляя плечи и освобождаясь от поклажи. Все стали говорить друг другу приятное и присаживаться отдохнуть. Нине тоже захотелось сказать Саше что-нибудь ободряющее.

- Возможно, ты прав, - начала она, усевшись на берегу реки средь густой, мягкой травы. - В этом единении с природой, в естественной простоте и есть, наверное, настоящее счастье. Мне кажется, монахи так и живут. Грибы собирают, ягоды сушат, ходят по лесу гулять. А вечером читают древние книги в кожаных переплетах. У каждого своя тёплая и сухая келья, своя восковая свеча, свой образок на стене. В этом есть какая-то особая романтика. Я бы хотела пожить так недели две где-нибудь на Соловках. Только чтобы меня никто не тревожил. Никто не заставлял делать то, чего не хочется.

- Но в монастырской жизни свой порядок, свой уклад, - добродушно поправил её Саша.

- Вот это и пугает, - завершила свою мысль Нина.

Саша хотел было ей возразить, но не понял, к чему она клонит и поэтому промолчал.

Потом его внимание привлекли две молодые женщины, которые готовились к купанию, деловито сбрасывая с себя пыльную одежду и радостно повизгивая. Женщины были стройные бледные и непривычно худые. Они купались в длинных белых сорочках. Осторожно заходили в лесное озеро, размашисто крестились и быстро погружались в воду с головой. Выныривали, шумно отдувались и плавали вдоль берега саженками. Наблюдая за ними, Саша думал о будущей ночи, о том, что этой ночью Нина, возможно, снова станет другой. И даже если не заговорит с ним о любви, то он постарается сделать так, чтобы его ласковые руки сами рассказали ей обо всем.

***

Эту ночь пришлось провести в небольшом городке Белореченске, на первом этаже заброшенного барского дома, возле которого в мутном свете матового фонаря сыпался нудный, мелкий дождь.

Спали прямо на полу, постелив на него тёплую одежду. Справа серебрилось от мелких капель широкое окно, слева возвышалась белая стена в синеватом плетении теней. Пахло влагой и старыми отсыревшими печными кирпичами. Нина в полутьме долго ворочалась и вздыхала. Свет из окна золотил её волосы, отражался в усталых глазах, придавая всему её облику странной таинственности.

Саша тайком наблюдал за ней. Ему почему-то очень хотелось заговорить с Ниной на какую-нибудь ничего не значащую тему, чтобы потом плавно перевести разговор в нужное русло, но он не знал, с чего начать эту беседу. Попеременно его переполняли то досадная злость на себя, то скоропалительная нежность к Нине. Он чувствовал, как его угнетает немота. И дождь за окном всё никак не кончался. С широкой железной крыши по ржавому желобу в бочку шумно стекала темная вода, и этот журчащий звук напоминал Саше то далекий шепот, то пенье церковного хора, то песню какой-то незнакомой птицы.

Наконец Саша решился пошевелить рукой. На секунду ему показалось, что его рука онемела. «И пальцы, должно быть, холодные», - подумал он. Торопливо согрел руку, запустив её под опушку брюк, достал тёплую, немного парную и направил по диагонали от тела к телу, от реальности к мечте. Уловил, как Нина вздрогнула, когда его пальцы горячим крабом оплели её запястье. Она ждала от него ответного шага. Ну вот дождалась. Он сделал этот шаг, сейчас - её очередь.

На этот раз она мгновенно поняла его желание, потому что накрыла своей ладонью его ладонь. Повернула к нему лицо и что-то прошептала. Он толком не расслышал, но догадался. Она сказала: «Милый!»

***

Следующий день был томительнее и душнее всех предшествующих. Солнце нещадно палило с самого утра, ветра почти не чувствовалось, из мрачной низины возле дороги пахло болотом.

Художник на привале нарисовал дерево, поваленное во время грозы. Беременная босоногая женщина на этот раз была рядом с художником. Она сидела на сухом пне и, подперев подбородок острым кулачком, заинтересованно смотрела на будущую картину. Потом рядом с ней остановился молодой человек в пятнистом камуфляже. Он стоял и курил, размышляя о чем-то своем. А когда процессия собралась двигаться дальше, неожиданно повернулся к беременной женщине и заговорил... Дальше они шли уже вместе. Саша видел, как в одном опасном месте, при переправе через быструю лесную речку, молодой человек в камуфляже взял беременную женщину на руки и перенес на другую сторону. Она после этого с благодарностью и смущением улыбнулась ему. Если бы Нина была беременной, Саша, скорее всего, поступил бы так же.

Потом, в одном из встречных сёл, местные жители организовали для участников крестного хода торжественную встречу с приветственными речами, блинами и русским квасом. Сопровождающие крестный ход священники рассказали собравшимся о цели этого непривычного мероприятия. Потом все уселись трапезничать за длинные деревянные столы и очень быстро съели всё припасенное местными жителями. Видно было, что участники похода проголодались. К тому же усталость брала свое.

Саша с Ниной на этот раз довольствовались только квасом да белым хлебом, который успели купить в каком-то мрачном сельповском магазине, где выбор продуктов ограничивался скромными потребностями местных жителей.

После обеда снова долго шли под палящими лучами солнца. Псалмов уже никто не пел. Было слышно только дробное шарканье подошв, шелест одежд и стук посохов и землю, которыми вооружились горбатенькие старушки в темных одеждах.

Лес кончился. По обеим сторонам дороги потянулись заросшие сорняками поля, какие-то чахлые перелески да останки пустынных деревень. От духоты и сухого полдневного жара у Саши разболелась голова, в ногах появилась слабость, на спине выступил пот, и совершенно исчезли куда-то те мысли, которыми он жил в последнее время. Сейчас у него было только одно желание - присесть куда-нибудь в тень и передохнуть. И, что самое странное, Нина в это самое время, кажется, совсем не чувствовала усталости. Она то и дело ободряюще поглядывала на Сашу и полушепотом повторяла: «Не раскисай. До привала уже недалеко». И он держался. Шел рядом с ней, тяжело вздыхая и стараясь не смотреть по сторонам. Потом стал шепотом читать единственную молитву, которую знал «Отче наш». А Нина после каждого прочтения тихо повторяла «Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас».

К вечеру боль в голове немного утихла, а когда жара сменилась вечерней прохладой - прошла совсем.

По плану до темноты путники должны были дойти до какой-то лесной деревушки, но из-за жары сделать этого не смогли, поэтому на ночлег им пришлось устраиваться прямо в лесу - на небольшой, заросшей кипреем поляне.

На этот раз Саша с Ниной решили построить себе некое подобие шалаша. Взялись за дело с желанием и через час с небольшим уже сидели в крохотной избушке из жердей и веток, переплетённых между собой длинными космами зелёной травы вперемежку с молодыми побегами чернотала. В своем лесном убежище они были совершенно одни. И это одиночество было сейчас очень кстати. Саша намеревался поговорить с Ниной если не о самом главном, то об очень существенном для него. И ему показалось, что пахнущая свежей травой и черноталом хижина как раз к такому разговору предрасполагает.

Ничего не опасаясь, он как раньше, протянул ей свою тонкую ладонь. Она взяла её, сжала в своей, потом прижалась к запястью щекой. У него от сладких предчувствий сильно забилось сердце, а в голове при этом стало пусто, как в зимнем лесу. Потом он ощутил на своей щеке её дыханье и сам потянулся к ней всем телом. Она обняла его за шею, прижала к груди, потом оторвала и стала жадно целовать в лоб, в нос, в щеки, в закрытые веки с приятно – колкими ресницами, в горячие от волнения губы. Зашептала с придыханием:

- Я дура, Саша! Ты не представляешь, какая я дура! Влюбилась в мальчишку... Скажи, скажи мне скорее, я... хотя бы нравлюсь тебе чуточку? Нравлюсь?

- Очень, - искренне признался Саша.

- Всё равно дура! Ты ведь ещё не знаешь, до чего я додумалась, - шептала она, не отпуская его руки. - Я вознамерилась... воспитать из тебя идеального мужа. Представь! Странно, да?

- Ну, так воспитай. Я не буду противиться.

- Но сейчас всё изменилось.

- Что именно? Почему?

- Всё... Как я могу воспитывать тебя, когда сама уже ничего не понимаю. Я не знаю, кто я и, что я значу для тебя? Наверное, я просто глупая баба, которой нравятся юные мальчики.

- Но я уже не мальчик…

- Тебе так кажется... И я тоже хороша. Наверное, это большой грех. Я грешница. Да, Саша?

- Я тоже.

- Я не думала, что всё это будет продолжаться так долго. Каждый день то дождь, то ветер, то палящее солнце... Только ты, пожалуйста, не говори ничего сестре. И родителям тоже не говори. Мне перед ними неудобно. Пусть это будет нашей тайной, во всяком случае, некоторое время... Ты согласен?

- Да, - с готовностью ответил Саша.

- Вот и хорошо. Вот и хорошо...

Она замолчала на какое-то время, а потом продолжила уже совсем о другом.

- Твоя сестра... Она всегда такая живая, такая веселая, милая. Но иногда она меня утомляет... Внешне вы очень похожи, но по складу души совершенно разные... Ты совсем другой.

- Я знаю.

- Ты спокойнее. Я заметила. А у Натальи слишком много энергии. Эта энергия плещет через край... Ей, наверное, нужно было родиться мужчиной. Хотя иногда мне кажется, что это притворство - вся её веселость... Не знаю. Во всяком случае, она умеет быть естественной в любых обстоятельствах. Легко избегает серьёзных тем. И у неё удивительный цвет волос. И глаза цыганские…

- Ты плохо знаешь мою сестру, - вдруг сказал Саша.

- Почему?

- Потому что она может быть безжалостной.

- Я не заметила. Но...

Она подвинула своё тонкое разгоряченное тело ближе к Саше и, вытянув ноги, продолжила:

- Со мной никогда не случалось такого...

- Чего именно?

- Понимаешь. Мне почему-то очень хочется стать членом вашей семьи, чтобы и Наталья и ты всегда были рядом.

- А причем здесь сестра? - не понял Саша.

- Я к ней привыкла, - с детской непосредственностью пояснила Нина.

- А я от неё устал, - честно признался Саша. - От её странных вопросов, от её снисходительного тона. От всего устал.

- Нет, нет. Она хорошая. Только ей не хватает любви. Ей не хватает настоящего мужчины, перед котором ей захочется стать слабой и беззащитной.

В это время с улицы донесся нарастающий, но пока ещё мягкий шум ветра. Постепенно порывы его усилились, разрослись, стали чаще и продолжительнее. Где-то далеко на западе небо широко осветилось и снова померкло.

- Ты хочешь спать? - спросил Саша.

- Нет, - ответила Нина.

- Тогда расскажи мне о себе. О своих родителях. Я всё хочу о тебе знать.

- Всё? - удивилась Нина.

- Всё, - повторил Саша.

И Нина, удобно разместившись на еловых ветках, начала рассказ. Из этого рассказа следовало, что родители Нины долго странствовали по свету в поисках лучшей жизни, а потом неожиданно осели в небольшом городке Вельске, недалеко от Архангельска. Мать её работала преподавателем русского языка и литературы, а отец устроился инженером на местный механический завод. Жили, можно сказать, счастливо. Но однажды все переменилось.

- С моей мамой в молодости произошла одна довольно странная история, - начала Нина издалека. - Сначала она тяжело заболела, а когда выздоровела, то влюбилась в одного известного музыканта, в одного светского льва, у которого были ухоженные усы и красивая бородка клинышком... А папа её как ревновал! Не описать. До этого он побывал в Чернобыле. Там что-то с ним стряслось. Он облысел, стал рыхлый, усталый, раздражительный. Спал отдельно от мамы. Говорил, что он сейчас никому не нужен... Да ещё мама какой-то своей подружке призналась, что сейчас, когда она с этим музыкантом - она чувствует себя так хорошо, как будто до этого вовсе замужем не была. Это признание папу и подкосило. Мамина подружка ему обо всём рассказала. Он запил, опустился, но от мамы не ушел, только замкнулся в себе... Потом этот чертов музыкант маме серёжки подарил, а мне - часики. Я ещё совсем глупенькой была, ничего не понимала, радовалась.

- Они сейчас вместе живут? - заинтересованно переспросил Саша.

- Кто?

- Ну, твоя мама с отцом.

- Нет, - кратко ответила Нина.

- А музыкант?

- Музыкант через год исчез, в мае. Уехал куда-то на гастроли и не вернулся.

- И они… уже не встречались больше никогда?

- Нет, наверное. Хотя, честно говоря, я ничего не знаю о нём. Это теперь мамина личная жизнь стала меня интересовать. А тогда. - Нина сделала рукой неопределённый жест. - Тогда моя мама казалась мне старой. Хотя ей было сорок пять всего. А папе пятьдесят.

- И как он сейчас?

- Папа? – печальным голосом переспросила Нина.

- Да.

- После развода он тоже... нашел себе подругу.

- Но ведь ты говорила...

- Да... Но, между тем, у папы появилась любовница. В прошлом она была, что называется, гулящей женщиной, а в зрелые годы вдруг стала экстрасенсом. В те годы это было модно. Эта женщина жила с нами рядом в одном доме. У неё была личная машина иностранной марки. И что странно, она была вовсе не уродина. Скорее наоборот. Но для меня тогда что-то было в ней такое – отталкивающее, отвратительное. Какой-то нездоровый румянец на щеках, черные маслянистые глаза, худые тонкие руки. Мне казалось, что мой папа попал к ней в сети. Что она его околдовала.

- Она была похожа на цыганку?

- Нет. Волосы были у неё светло-русые. И, скорее всего, первый раз папа пришел к ней просто подлечиться. А потом что-то произошло... С ней папа вновь почувствовал себя полноценным мужчиной.

- Странно.

- А мама ждала своего скрипача, - продолжила Нина. - Хотя папа приходил к нам иногда. И, разумеется, они меня очень любили оба. Видимо взаимная неприязнь рождала голод по настоящему чувству. Лаская меня, они освобождались от своих обид, избавлялись от накопленной неприязни... Потом мама подала заявление на развод. Они разошлись и поняли, что одиночество это скверная штука. Папа стал приходить к нам ни с того ни с сего, сидел на кухне и жаловался на свою беспросветную тоску, на свое одиночество. Просил маму, чтобы она его не прогоняла. Говорил, что был неправ... Он постарел, похудел. Стал выпивать. С работы его уволили и больше никуда не принимали. Наверное ему было очень трудно...

После этих слов Нина вдруг умолкла, а потом начала очень тонко всхлипывать. Саша обнял её за плечи и прижал к себе. Неумело поцеловал куда-то в лоб и попросил:

- Не надо больше ничего рассказывать. Не нужно ни о чем вспоминать. Всё хорошо.

Она зашмыгала носом, вытащила откуда-то носовой платок, промокнула невидимые слезы и протяжно вздохнула:

- Не буду.

***

На следующий день они проснулись очень рано и сразу же заговорили о любви. Лежали, тесно прижавшись тёплыми телами в пахучей хвойной постели и говорили друг другу самые нежные, самые ласковые слова. И во время этого странного диалога у Саши от счастья кружилась голова. У него было такое ощущение, будто он парит высоко в небе, а навстречу ему веет тёплый южный ветер и радостный оранжевый свет слепит глаза. Все вокруг свежо, молодо и томится избытком силы, переполняется половодьем чувств.

Потом Саша собрался и ушел к реке за водой, а Нина выбралась из шалаша на улицу, села на сухую еловую валежину и задумалась о будущем. О том, что ждет её и Сашу через месяц, через год. Почему-то любовь в её представлении сейчас, как хороший пейзаж, включала в себя несколько стихий одновременно. И было неважно, что главное в ней, а что второстепенное. Мужское и женское начала в этой любви замысловато переплетались, рождая нечто новое, порой непонятное, даже странное. Это было нечто необычное и в то же время реальное, рождающее сердечную боль. Такое же реальное, как синеватый узор тени от ивового куста у неё на руке, как щебет птиц в сумрачной чаще, как запах цветущего лабазника, наплывающий из низины.

Когда Саша вернулся от реки, Нина попросила его присесть рядом с ней и вновь заговорила о своих чувствах. Ей почем-то показалось это важным – объяснить ему всё.

Он удивленными глазами смотрел на неё.

- Я сама не знаю, для чего тебе это говорю. Не знаю, какое это имеет значение, но мне хочется, чтобы ты знал. Я очень тебя люблю. И буду любить сейчас только тебя. Всегда.

- Я понимаю, - ответил Саша.

- И приезжай, пожалуйста, в город почаще. Я очень хочу тебя видеть. Каждый день.

- Каждый день не получится. Но как только я закончу школу, как только стану человеком самостоятельным - мы поженимся. И тогда всегда будем вместе.

***

На следующее утро с ближайшей железнодорожной станции Саша с Ниной выехали обратно в город. Погода была прекрасная. Сухой золотистый свет лежал на всём. Ветер едва чувствовался. За окном электрички проплывали бесконечные зелёные поля, ветхие домишки, редкие прозрачные перелески с пирамидами тёмно-зелёного ельника. Потом мелькнул, затерявшийся в чаще мосток с деревянной версией арки по низу, кирпичная глыба какого-то здания, за зданием - откос песчаного карьера с синеватыми крапинками можжевельника, перспектива уходящих к горизонту столбов вдоль шоссейной дороги; перекресток, человек в оранжевой куртке с флажком в руке, управляющий чем-то невидимым. Приятное покачивание стало усыплять, и рассеянный взгляд уже не успевал на чем-либо задержаться - скакал по вершинам деревьев вдоль насыпи, тонул в редких просветах между ними, спотыкался о бетонные опоры столбов, беспрестанно проносящиеся мимо...

И когда они уже подъехали к старому вокзалу из красного кирпича, с крышей похожей на корону, Нина вдруг сказала: «А всё-таки жаль, что мы не прошли этот путь до конца. Должно быть, сейчас паломники уже достигли цели. Заходят в воду и молятся. Всё им кажется значительным, торжественным. И те две старушки, которые шли рядом с нами, наверное, плачут от счастья, а художник рисует их». Саша посмотрел на Нину с пониманием, качнул головой, соглашаясь с ней, и ничего не сказал в ответ. Отвернулся и стал смотреть в вагонное окно, чувствуя себя в чем-то виноватым.

В последнее время он ничего не может довести до конца, жизнь кажется ему большим и трудным путешествием. Но в этой жизни ни одно его намерение не способно осуществиться. Все его планы непременно разбиваются о неожиданное половодье чувств. А все его мысли почему-то намертво связаны с милыми сердцу женщинами, о которых он почти ничего не знает, но которых между тем всегда начинает боготворить, ставить выше себя. Причем, это происходит как бы независимо от его воли. Случайно. Он не хочет, но у него получается. Настоящая это любовь или нет, он не знает. Ему ясно только одно. Это чувство приносит ему страдание. Это чувство делает его несчастным, но и счастливым одновременно, хотя как такое может произойти - не понятно.

Вот и сейчас, он, кажется, счастлив, он ни о чем плохом даже думать не хочет. Ничего плохого в его любви нет. Но ему уже начинает казаться, что он делает что-то не так, как нужно, говорит нето, отвечает неправильно. И Нина каким-то образом чувствует это. Знает. Она очень хорошо разбирается в людях, а он пока что не может разобраться даже в самом себе.

***

Странная, больше похожая на сон, началась после этого жизнь у Саши. Каждый день сейчас он просыпался с чувством неожиданно разбогатевшего человека, с надеждой на близкое и такое долгожданное счастье, и в то же время - с испугом - как бы не потерять в один миг всё, что обрел. Даже Анна Вагнер, до этого раздражавшая его своей, как ему казалось, незаслуженной красотой, совершенно перестала его интересовать. Её идеальный силуэт в окне школы за мутным стеклом не вызывал сейчас даже вариации томления. Отравленный настоящей любовью, Саша уже не обращал на Анну внимания, он стал сильнее её чар.

Только мать и отец, казалось, оставались такими же, как раньше. Они точно так же шумно передвигались по дому, озабоченно говорили о частых дождях в канун сенокоса. И Саше иногда казалось, что в этом ритме жизни они забывают о старости, которая поджидает их впереди, о душе, обо всем, что внутри. Ему начинало казаться, что настоящей, духовной жизни у них нет. Они всё решили для себя раз и навсегда, таким образом положили конец всякого рода сомнениям.

А в жизни Саши всё только начинается и сейчас у него есть уверенность, что он не сделает ни одного опрометчивого шага, ибо вместе с новой любовью он, наконец, обрел уверенность в себе и кое-какие, пока ещё призрачные, ориентиры. Сейчас у него в душе есть Бог, есть любовь и есть что-то ещё, смутно ощущаемое, которому пока он не нашел названия...

При расставании они с Ниной договорились, что будут писать друг другу каждый день.

Но сделать это оказалось непросто. Над первым письмом Саша просидел полдня. Ему непременно хотелось написать что-то такое, над чем Нина надолго задумается, что обрадует её или удивит. Он томительно долго, с каким-то непривычным волнением смотрел в окно на шершавые листья малины, которые незаметно вкрались в сиреневый куст, потом на далекий горизонт, утопающий в ворохе взлохмаченных облаков, и никак не мог придумать первую фразу будущего письма. Ему хотелось написать что-то необычное, а в голове, как назло, вертелось только одно: «Здравствуй, Нина»! И даже безобидное слово «милая» казалось ему лишним в этой начальной фразе. Он понимал, что это слишком сухо, даже официально, но ничего не мог с собой поделать... Тогда он оставил место для первой строки, мысленно написав её, а ниже продолжил: «В этом письме я решил поведать тебе то, чего ты меньше всего ожидаешь узнать от меня. Я решил рассказать тебе о своих грехах и заблуждениях. Я решил исповедоваться перед тобой, чтобы в будущем не чувствовать себя виноватым…» Далее Саша подробно рассказал Нине, как он был одинок, как много раз безвыходно влюблялся, но любовь, не смотря ни на что приносила ему только страдание. В какой-то момент ему даже показалось, что так будет всегда, ибо он грешен и не может победить свой грех, не в силах от него отказаться... Письмо было уже наполовину закончено, когда ему показалось, что оно не может обрадовать, оно не может даже заинтересовать... Он написал совсем не то, что хотел. Письмо нужно переписать заново или выбросить. Саша отложил его в сторону и мельком посмотрел в окно. Там ничего не изменилось, только прежнего восторга в душе уже не было. Он не может выразить словами то, что чувствует.

***

При следующей встрече в городе Нина сказала Саше, что он очень возмужал, что ему очень идут эти черные, хотя ещё и реденькие усы.

- А я уже не юная нимфа, - кокетливо завершила она поток своих комплиментов, - и мной никто не восхищается.

- Зато я всю жизнь буду восхищаться тобой, - поторопился заверить её Саша.

- Ой! - отмахнулась она с улыбкой. - Это всё несерьёзно.

- Почему? – удивился он.

- Ты повзрослеешь и поймешь.

- Я ничего не хочу понимать. Я люблю тебя. Это правда.

- Не будем об этом... Вон твоя сестра идет.

Саша посмотрел направо. По коридору к ним, действительно, приближалась Наталья.

- Я не хочу, чтобы она о чем-нибудь догадалась. И не смотри на меня так, я тебя очень прошу.

На этот раз сестра очень холодно приняла Сашу. Приготовила на завтрак ненавистную манную кашу и насмешливо, как бы свысока, смотрела на него, пока он ел. Куда-то исчезла её всегдашняя веселая болтливость, в глазах появилась странная подозрительность и несвойственный для неё холодок. Раньше она никогда не интересовалась у него о цели приезда, а сейчас почему-то спросила, зачем он пожаловал. Саша намеренно протянул с ответом, а Нина в это время как-то очень быстро, скрывая неловкость, опустила глаза.

- Тебе пора уже за учебу браться, а не по гостям ездить, - укорила сестра. - Скоро выпускные экзамены.

- Ну и что? - привычно огрызнулся брат.

- Ты куда собираешься поступать? – строго спросила Наталья.

- Я не знаю пока.

- Ну вот!

- А сама-то ты только-только заочный институт закончила.

- Я без троек училась. А ты?

- Ну и что? - всё ещё в некоторой растерянности ответил брат, недоуменно поглядывая то на Нину, то на Наталью.

Даже погулять по городу с Ниной Саше в этот раз не удалось. Наталья по праву старшей сестры поручила ему вначале покрасить в прихожей дверь и прибить в коридоре к стене отвалившийся плинтус. Исполнять эту работу Саше было не в тягость. Работая кистью, он думал, что после обеда обязательно освободится и найдет несколько минут, чтобы побыть с Ниной наедине.

Но и после обеда сестра ни на минуту не оставляла его без присмотра. Она опять постаралась найти для него занятие. Вначале направила его в другой конец города к какому-то известному во всей округе сапожнику, который должен был отремонтировать Наталье туфли, потом - в прачечную, после прачечной - в магазин за хлебом и колбасой; на почту - за какими-то бланками, нужными Наталье для работы…

Так незаметно миновала суббота, а в воскресение утром Нина куда-то исчезла и Саша не находил себе места, пока вновь не увидел её. Он мыл в коридоре пол, протирал пыль, поливал цветы и выносил на улицу какие-то ненужные Наталье вещи... Зато как приятно после этого стало сидеть, отдыхая, возле окна в старом кресле, кожаная одежда которого кое-где огрубела от времени и потрескалась. Как хорошо было вытянуть на ковер усталые ноги. Сидя так, Саша попросил у сестры чашечку крепкого кофе. Выпил его, бесцельно глядя в окно и погружаясь в тихую музыку, доносящуюся из настенного репродуктора, зевнул, сцепил руки на груди и как-то незаметно для себя, уснул.

Проснулся в сумерки, когда во всем доме было уже непривычно тихо, грустно и тепло. На мгновение ему показалось, что всё в доме замерло в ожидании какого-то первого звука, который должен соединить эту неясную тишину с привычной обыденной жизнью. Этой тишине не хватало обыкновенного скрипа двери, а может быть пустынных шагов в коридоре, обычно завершающихся нажатием кнопки звонка или поворотом ключа в замочной скважине.

В вечернем доме почему-то ничего не происходило, и Саша решил, что настало время поговорить с Ниной. Что эта тишина не случайная. Это тайный знак.

Он на цыпочках вышел в коридор, бесшумно достиг двери в комнату Нины и нерешительно постучал в неё. Ему никто не ответил. Он постучал ещё раз. Тишина не нарушилась. Ни звука шагов, ни голоса, ни шороха платья. Тогда он нерешительно потянул дверь на себя. Она негромко щелкнула и бесшумно раскрылась в полумрак коридора. И сразу же он услышал звук журчащей воды. Осторожно ступил в коридор, машинально повернул голову направо и увидел там ярко освещенную ванную комнату. В ней спиной к нему стояла Нина, вся голая, запрокинувшая голову навстречу теплым струям и ловко поправляющая мокрые волосы, норовившие соскользнуть ей на грудь. Обнаженная, она показалась Саше вовсе не хрупкой, а скорее плотной женщиной с тугими ягодицами. Только бедра у неё были не такими широкими, как у Натальи и при искусственном свете казались излишне бледными. Она сделала неловкую попытку протереть глаза. Потом блестящей от влаги рукой потянулась к вентилю крана, видимо, намереваясь его перекрыть. Саша, затаив дыхание, испуганно сделал шаг назад и неслышно вышел в коридор... После этого, как по команде, дом ожил и зашевелился. Захлопали тут и там двери, заговорили люди. Какая-то странная старушка, кряхтя и покашливая, прошла мимо Саши к выходу, неся в коричневой сухой руке капроновое ведро с мусором. Лицо у неё было грустное и сосредоточенное, от платья пахло нафталином.

Саша вернулся в комнату Натальи и снова сел в кресло. Потом закинул руки за голову, мечтательно и таинственно улыбнулся. Нина его любит и у неё красивое крепкое тело. Должно быть сейчас вся она такая прохладная, влажная, успокоенная сидит и пьет чай на кухне. Смотрит в окно и думает о нём. А он... А он никак не может решиться сделать первый шаг. Подойти к её двери и постучать.

Когда же он, наконец, решился на это, Нина встретила его удивленно и, как ему показалось, настороженно.

- Тебя никто не видел? – прошептала она скороговоркой.

- Нет, - ответил он.

- А сестра?

- Её нет дома... Почему мы должны бояться её, не понимаю? – обиделся Саша.

- Она не хочет, чтобы наши отношения заходили слишком далеко. Ей почему-то кажется, что я дурно на тебя влияю. Что ты будешь из-за меня страдать, хуже учиться и всё такое…

В новом сиреневом платье, румяная и как будто святящаяся изнутри после душа, Нина выглядела сейчас соблазнительно бодро и свежо. Она то и дело весело прохаживалась по комнате, с удовольствием заглядывая в высокое зеркало на стене, и всякий раз при этом исправляла что-либо в своем облике. То поправляла непокорный воротничок, то придавала пышности помпонам на рукавах, то как-то лукаво через зеркало посматривала на Сашу. Она не знает его тайны. Не знает, что он видел её всю.

- Я только сейчас поняла, - призналась она, в миг посерьёзнев, - что самым лучшим вариантом для нас было бы уехать отсюда.

- Пожалуй, - тут же согласился Саша.

- В этом городе, как в деревне, все знают друг друга. И к музыке тут отношение особенное: не как к искусству, а как к будущей хлебной профессии. Здесь научиться играть на фортепиано - значит иметь возможность в будущем заработать себе на хлеб. Даже странно как-то. Никто не учится, к примеру, корзины плести или сети вязать. Все хотят быть журналистами или, на худой конец, музыкантами…

Когда она закончила говорить и неожиданно села на диван рядом с Сашей, он как-то сразу растерялся. Вот только что, минуту назад, она несла чепуху, и он, внимательно глядя на неё, спокойно думал о своем. Но только – только она успокоилась, остановилась, и Саша тут же насторожился. Весь его организм заработал в режиме напряженного ожидания. Что дальше? Как ему вести себя рядом с ней? Что делать?

Вот она положила свою невесомую теплую руку ему на колено, вот посмотрела с улыбкой в глаза, слегка наклонив вперед и приблизив к его лицу свою, тонко пахнущую шампунем голову. Её плечо при этом коснулось его плеча, передав Саше волнующее женское тепло, и он внезапно почувствовал, как бесстыдно и мучительно влюблен в неё, как он хочет обладать ею прямо сейчас на этом древнем неуклюжем диване. Духовное и телесное сейчас в Саше было едино. Но телесное почему-то с каждой минутой становилось всё сильнее, всё больше и всё настойчивее выходило из-под его власти. Он не хотел, чтобы было так, но так происходило. Он почувствовал странное оцепенение во всем теле, потом мелкую нервную дрожь, исходящую откуда-то со спины, от узкого промежутка между лопаток. Было такое чувство, будто он вот-вот потеряет сознание. Но в этом полуобморочном состоянии он своими похолодевшими губами всё же нацелился на её губы, закрыл глаза и слегка качнулся в том направлении, которое выбрал. В этот миг она удивленно охнула, обвила его за шею тёплыми ласковыми, успокаивающими руками и наградила первым продолжительным поцелуем.

- Милый мой! - вырвалось у неё вместе с радостным всхлипом. - Хорошенький мой! Как же я люблю тебя. Если б ты знал.

В это время всё его тело наполнилось тем напряжением, которое раньше зарождалось в нём только во время сладких сновидений.

- Подыши мне в ухо, - неожиданно попросила она, прижимаясь к Саше всем телом...

До этого исполняющий все её прихоти, Саша неожиданно замер, а через какое-то время растерянно прошептал:

- Я боюсь.

- Чего? - спросила она, на секунду оторвавшись от его губ и приоткрывая мутные глаза.

- Я не знаю, - искренне признался Саша.

- Ничего, - успокоила его она. - Ничего. Только поцелуй меня ещё раз и всё.

***

Все следующие дни, находясь дома, Саша подолгу не поднимался с постели. Лежал и думал о Нине. Впервые мысли о женщине были ему приятны, они не приносили ему ни боли, ни разочарования, как раньше, и казались вполне логичными. Впервые, вспоминая о Нине после расставания с ней, он ни о чем не жалел, не вздыхал огорченно и обиженно. Ему было приятно и легко...

Дня через три он получил от Нины первое письмо. Машинально спрятал его в одном из ящиков письменного стола и вышел в сад, чтобы успокоиться. Внутреннее напряжение у него было таким огромным, что он боялся вот так вот сразу распечатать конверт. Ведь в этом письме Нина должна была написать ему самое главное. Он это чувствует. Он это знает.

Немного успокоившись, Саша быстро вернулся назад, выдвинул ящик письменного стола, пахнущий старым столярным клеем, лихорадочно взбил в нём бумаги и сейчас же ловко выудил из них нужный листок. Спрятал его в нагрудном кармане рубахи и с предвкушением счастливого открытия вышел на веранду. Там нашел укромное местечко за дверью, где его никто не мог увидеть, передвинул туда стул и с нарастающим волнением развернул конверт.

«Милый, Сашенька! - писала Нина. - Ты даже не представляешь, как я соскучилась по тебе. Каждый день после занятий в школе я не знаю, куда себя деть. Да тут ещё денег нам второй месяц не платят, приходится экономить на всем. А я не люблю ограничивать себя ни в чем, не желаю знать запретов. Такая у меня натура, и прошу учесть это обстоятельство на будущее. Я знаю сама, что это мои недостатки, но ничего с собой поделать не могу.

Твоя сестра по-прежнему опекает меня, не позволяет хандрить, успокаивает. За это я ей очень благодарна. Если бы я не встретилась с ней в этом сонном городе, я бы уже давно уехала отсюда. Ничего кроме искренней любви к ней и к тебе меня здесь не держит. Поэтому ты, пожалуйста, не сердись на неё. Я очень тебя прошу.

Я часто вспоминаю последний вечер, проведённый с тобой. Ты правильно сделал, что пришёл. Сама бы я никогда не решилась... Ты тогда спросил, что дальше? Сейчас я отвечу тебе. Дальше - ОЖИДАНЬЕ. Это самое приятное и самое соблазнительное в любви чувство. Чувство, делающее нас людьми. Чувство, дающее простор для фантазии. Это чувство позволяет нам творить, дорисовывать, украшать любимый образ так, как мы сами пожелаем. Поэтому мы должны научиться ждать. День, месяц, год - сколько потребуется. Это вовсе не значит, что нужно забыть обо всем, просто надо осознать, что есть грань, переходить которую пока что не следует, чтобы до времени не разочароваться, чтобы не пресытиться.

Итак, перестань хандрить, мой милый. У нашей любви есть будущее и оно такое большое, что трудно представить. Но, я не хочу видеть рядом с собой ленивого неуча. Поэтому ты должен быть лучше и умнее всех, чтобы я могла тобой гордиться. Ты должен быть красивым и сильным. Чтобы достичь намеченной цели, нельзя ничего оставлять на потом. Ведь любовь – это не только большое счастье, но и большая ответственность. Учти это и будь умницей.

Целую тебя, твоя Нина».

Закончив читать письмо, Саша откинулся на спинку стула, отрешенно расслабился и закрыл глаза. Как хорошо! Даже сквозь веки чувствуется солнце. Теплые лучи ласкают руки, греют колени, приятно касаются головы. Едва уловимый ветер шуршит листьями клена за окном. И такая во всем этом бесцельность, беззаботность, что хочется просидеть вот так всю жизнь, ощущая себя в фокусе счастья. И чтобы всегда рядом была густая зелень сада, сонные лоснящиеся травы, доверительный шепот листвы...

Но из глубины сада неожиданно донеслось глухое постукивание - вольная интерпретация чьих-то шагов. Саша открыл глаза, аккуратно сложил и спрятал в нагрудном кармане письмо Нины. Потом стал смотреть в конец сада, откуда вскоре появился его отец с корзиной белья, а за ним - мама с большим медным тазом в руках. Оба запыхавшиеся, потные, привычно глядящие себе под ноги, и оба в этот момент уже какие-то далекие ему, потому что у него есть своя большая тайна. Почему-то Саше очень захотелось, чтобы они прошли мимо, не заметив его, чтобы блаженное состояние приятного внутреннего волнения продлилось ещё на несколько минут, ещё на несколько секунд. Это было особенно важно потому, что впервые за последнее время Саша был в ладу со своей душой. Он ощущал себя независимым и сильным, и ему не нужно было ни в чем раскаиваться. Все угрызения совести сейчас были в прошлом. В прошлом были обиды и разочарования. Сейчас в его жизни начиналось что-то совершенно новое, что-то большое. И ему очень хотелось, чтобы это новое продолжалось, чтобы оно было с ним всегда.

***

Довольно скоро Нина стала замечать, что в последнее время жизнь у неё течёт как бы без руля и ветрил. С каждым днём она всё больше привязывалась к Саше и одновременно в силу каких-то обстоятельств, стремилась держать его на расстоянии. Она хотела быть с ним поласковее попроще и в то же время томила его своей показной холодностью, мучила напускным равнодушием, то отдаляя его от себя, то приближая. А он делал вид, что ничего не замечает.

В последний раз, правда, он вел себя очень по-детски. Ей это не понравилось. «Быть может, его лучше не тревожить?» - подумала она тогда. Но что-то в ней уже протестовало против этого решения. Оно казалось ей несправедливым, неправильным.

Точно так же было когда-то в Архангельске, когда одна из сокурсниц пригласила Нину в странную и загадочную компанию «нудистов». Тогда Нина тоже очень долго отказывалась, густо краснела, отмахивалась смущенно. Потом всю ночь не спала, сладко сжимала колени, а на следующий день утром уже была на их тайном лежбище - небольшом уютном пляже, отгороженном от любопытных взглядов негустой березовой рощицей. Там её внимание привлекло исключительное разнообразие мускулистых мужских тел, их бесцельно брошенная на песок горячая голая сила, заставляющая её прищуривать глаза. Ей было тогда томительно и страшно. Мужские тела её притягивали, манили, тревожили, и, одновременно, пугали. Не раскрепощали, нет, а скорее сковывали своей завораживающей красотой. Она поймала себя на мысли, что ничего не хочет от этих мужчин. Просто жаждет насмотреться на них, удовлетворить свое любопытство - вот и всё. Яркие краски сухого летнего дня, холодная вода и ажурная, шелестящая зелень на этот раз действовали на неё как-то иначе, чем раньше. Наконец она поняла – эти краски её не успокаивали. Они не жили сейчас суверенно, а составляли некий безликий фон её растревоженного любопытства.

Дело в том, что в её жизни уже были мужчины. Один из них даже пробудил в ней ревность. Она была от него без ума какое-то время, но тогда в этом была доля преклонения перед его умом, перед его силой и хорошими манерами, перед талантом рассказчика, наконец. Образ мужчины тогда составлялся из множества достоинств и только это множество предполагало наличие ответного чувства.

С Сашей всё было по-другому. Он манил её, как некий светлый образ, как детская мечта, как примерный милый сердцу ученик может манить опытного учителя. Он привлекал не достоинствами, а недостатками, которые хотелось исправить. Привлекал какой-то милой угловатостью, неумением сделать правильный вывод. То есть в Саше было много того, что Нина уже давно утратила и о чем украдкой вздыхала.

В Сашиных глазах она видела безотчетное обожание. Обожание не за что-то, а как бы ни с того ни с сего. И это ей больше всего льстило. Это больше всего нравилось и подкупало.

Когда они встретились ещё раз, а это произошло примерно через две недели после масленицы, Нина не смогла не воспользоваться длительным отсутствием Натальи, которую вдруг вызвали на работу. Слишком велик был соблазн. Ей тогда показалось, что раз уж всё так удачно складывается у них с Сашей, то она должна преподать ему самый главный урок. Урок настоящей любви.

***

Весь тот день с самого утра был какой-то особенный. Помнится, она проснулась рано и долго лежала на кровати с открытыми глазами. Было ощущение особой томительно-приятной минуты, когда ни о чем не хочется думать - только наслаждаться бесцельно текущим временем, расслабленно созерцая и слушая всё, что происходит вокруг, ни во что не вникая. Сквозь тюлевую дымку облаков за окном синело небо. С крыши изредка капала вода, мелькая серебряными монетками мимо оконной рамы.

Где-то около девяти к Нине, шурша длинным платьем, зашла Наталья, обдала знакомым запахом духов, сказала, что её срочно вызывают в налоговую службу - скорее всего из-за московской комиссии, которая приехала разобраться со злостными неплательщиками в государственную казну.

- Наверное, на все выходные запрут, - посетовала она, опершись руками о широкий подоконник, и выглядывая на улицу, - да ещё оштрафуют, чтобы другим неповадно было. Сейчас так заведено... Наши реформаторы всё производство остановили дурацкими реформами, а теперь среди нас виноватых ищут. Но с Москвой не поспоришь, ничего не поделаешь. Там всегда правы.

Нина сочувственно посмотрела на Наталью, многозначительно кивнула ей, соглашаясь, потом улыбнулась чему-то своему. Сказала:

- Не знаю, чем тебя утешить.

- Никаких утешений не нужно. Мне и так всё ясно…

Наталья отвернулась от окна, какое-то время постояла в задумчивой позе, жалобно вздохнула и ушла от Нины с расстроенным видом. Её шаги постепенно смолкли в коридоре.

После её ухода снова было несколько минут сонного весеннего спокойствия, нарушаемого только редким стуком капель за окном да мерным тиканьем настенных часов. Потом от яркого солнца вспыхнули белые подоконники, и всю комнату заполнил радостный свет, одарив тёплыми бликами всё лаковое и стеклянное. В потоке солнечных лучей обозначились живые невесомые пылинки, а на окне между рамами неожиданно ожила и заворочалась (должно быть прошлогодняя) сухая как мумия муха...

В десятом часу дверь в комнату Нины снова нерешительно отворилась и за ней возникла Людмила Филипповна - опытный педагог-хореограф - женщина уже не молодая, но и не старая, имеющая всегда немного испуганный вид. Она поздоровалась, оправдалась, что заглянула только на минутку – другую, и стала сбивчиво рассказывать что-то о деньгах, которые на счет музыкальной школы уже поступили и не сегодня - завтра их непременно будут выдавать… Нина догадалась, что Людмила Филипповна собирается попросить у неё взаймы и решила, что не даст. Будет на этот раз непреклонной. Людмила Филипповна вкратце повторила историю о том, как её едва не обманули в родной бухгалтерии, не начислив стажевые, как положено, и как она с этим делом жестко и быстро разобралась. Потом поглядела на Нину с некоторым замешательством и, чтобы совсем не растерять смелость, быстро спросила:

- Одолжи, Нинуля, до понедельника тысячу. Как только деньги получу - сразу верну... Ко мне мой благоверный пожаловал. Ты его знаешь. Гол как сокол…

И Нина вспомнила худого и морщинистого мужичка лет сорока пяти, сутуло поджидающего Людмилу после занятий, который вечно был навселе.

- А я одна - одинешенька - и ему рада, - продолжила пояснять Людмила. - Выбирать-то мне не из чего…

Ярко горящие в это утро щеки Людмилы Филипповны красноречиво свидетельствовали о том, что и сама она не прочь развеять тоску испытанным способом, и хотя Нина никогда не видела её сильно пьяной - чувство брезгливости к ней возникало у Нины неоднократно. Нине казалось унизительным то положение, в которое Людмила сама себя поставила, и которое не находила нужным скрывать.

Нина встала с постели, дошла до книжного шкафа, верхняя полка которого служила чем-то вроде серванта и, пошарив рукой в одной из хрустальных ваз, достала деньги. Людмила Филипповна каким-то немыслимым образом тут же оказалась рядом, нависла над её ладонью с хищным взором и стала уверять, что если Нина не пожалеет сотню - другую сверх того, что позарез необходимо - то деньги она постарается вернуть завтра же, в крайнем случае - послезавтра. Перезаймет, но вернет. Это потому, что людей, которые всегда её выручают, она никогда не подводит. Она умеет быть благодарной. Она всем пожертвует, если нужно ради хорошего человека. Стоя рядом с Людмилой, Нина вдруг ощутила, как сильно пахнет от неё перегаром, какая она испитая и пресытившаяся чем-то чисто мужским, как всё, что она делает, её недостойно.

Когда деньги оказались в руках у Людмилы, она радостно забормотала:

- Вот уж, Нина, никогда тебя не забуду. Благодарна буду тебе всегда. Ты единственная, можно сказать, меня, как следует, понимаешь. Доверяешь мне… А я, можно сказать, всю ночь сегодня не спала.

Нина решила было, что это каким-то образом связано с деньгами и поэтому переспросила:

- Что так?

- Ну, сама знаешь, - лукаво ответила Людмила, - мужчина в доме. Мы, холостячки, к таким вещам непривычные. Хочется всё успеть... И при этом подмигнула Нине как-то уж очень нахально, так, что Нине сделалось неловко...

После ухода Людмилы Филипповны, Нина ещё долго чувствовала в душе не утихающее раздражение. В сущности, Людмила была неплохим педагогом, добрым общительным человеком, дети любили её, но в своих отношениях с мужчинами она совершенно теряла лицо. И это было как-то слишком унизительно, неоправданно, необъяснимо. Любой мужчина, сумевший её обольстить или приласкать, почему-то тут же превращался для неё в божество - в самодовольного и своевольного хозяина, которому она беспрекословно подчинялась. Она пила с ним водку и пиво, обсуждала какие-то далекие ей проблемы, потом куда-то исчезала дня на 2 – 3 и снова возвращалась ещё более худой и подавленной. Сопровождала своего избранника всюду, и вся трепетала, если вдруг он проявлял к ней внимание. Ластилась к нему, смотрела обожающими глазами. Стараясь непременно его поддержать, влезала в чисто мужской разговор если нужно. Как должное принимала его наставления и одергивания, да ещё и униженно извинялась при этом.

Нина дала себе слово, что никогда не опустится до такой низости, никогда не будет так безотчетно зависеть от мужчины. Она постарается сделать наоборот. Так, чтобы он ей подчинялся. Для этого нужно не так уж много. Надо остаться в его глазах гордой, возвышенной и желанной. Ведь, в сущности, всё зависит от первого шага, с которого и начинается сближение, с первого проявления воли.

Когда же в половине второго в её комнате вдруг появился Саша с рассеянно милым лицом. Тонкий, чувствительный, гибкий. Когда он, войдя в комнату, смущенно поздоровался с Ниной и бесшумно сел на диван, по-детски сложив на колени худые руки с красноватыми холками, когда заговорил о какой-то лесной речке, которая вышла из берегов и затопила дорогу как раз перед самым городом, - она в миг потеряла всю свою осторожность...

Уже через несколько минут его руки жадно обнимали её, не находя запретов, и она говорила себе, что это только сейчас, это только сегодня, потому что ей стало грустно и одиноко, а завтра всё будет по-другому. Завтра всё будет иначе. Завтра она будет держать свои чувства на замке.

И когда Саша с какой-то неистовой лихорадочной быстротой стал освобождать её тело от ненужных одежд - она всё ещё была уверена, что сможет остановить его в самый последний момент, когда насладится его милым томлением, его трепетом. Она сможет не потерять равновесия на грани между тем, что можно, а чего нельзя...

Но опомнилась только, когда ей стало холодно и пусто...

Скрюченный, как бы чем-то испуганный, Саша сидел рядом и как-то странно сопел носом, не в силах унять волнение. Он тяжело дышал. Глаза у него при этом были маслянисто-пустые, лицо красно. Несколько минут прошло в томительном молчании. Ни он, ни она не знали, о чем сейчас говорить. Какая-то звенящая пустота была во всем. Потерявшийся было стыд, неожиданно появился вновь и проявился с утроенной силой. Сашина угловатость стала болезненным изъяном. Её медлительность настораживающей…

С крыши скатилась поломанная ветка и с тяжелым вздохом упала на сырую мостовую. После этого падения долго и монотонно гудели провода под окном, громко каркала перепуганная ворона.

Когда всё стихло, неожиданно возникло чувство, что совершилось что-то непоправимое, ненужное, без чего вполне можно было обойтись. Нина увидела, как Саша спешно стал одеваться, поочерёдно задирая вверх руки, как он старается не смотреть на неё, и подумала о том, какой он весь худой, недозрелый, испуганный.

- Всё будет хорошо, - сказала она успокаивающе. - Всё будет хорошо…

В это время Саша резко повернул к ней лицо, и она увидела в его глазах слезы.

- Что с тобой? - спросила она тревожно.

- Я не знаю, - ответил он.

- Это от счастья?

- Да. Наверное.

- Прости меня за всё, - вдруг проговорила она.

***

Находясь в деревне, Саша каждый вечер выходил к реке и долго стоял там на пустынном берегу, вглядываясь вдаль. За рекой он видел изобилие зелени. Там по вершинам ив прокатывались тугие волны ветра, смешивая глянцевитый блеск листьев с их серебряной изнанкой. Наблюдал за медленным скольжением белых комочков тополиного пуха на тёмной глади воды и совершенно забывал о Нине. Временами ему хотелось стать таким же невесомым, как этот пух, чтобы путешествовать по ветру без цели...

Расставаясь, они с Ниной договорились, что будут писать друг другу каждый день. И сейчас Саша с надеждой и страхом ждал от Нины письма. Следил из окна за почтовым ящиком, надеясь не упустить тот момент, когда по улице пройдет почтальон, потом на несколько секунд задержится у калитки, звякнет железной крышкой почтового ящика и растворится в густой зелени разросшихся вдоль забора кустов одичавшей вишни.

Сладость чтения писем возникала внезапно, когда Саша находил возможность уединиться. Почти в каждом письме Нины он находил что-нибудь интимное - некую изюминку, которую можно было долго переваривать в обильном соке юношеской фантазии. Каждое письмо имело свой особый запах, цвет чернил, содержало следы хорошего настроения или неожиданной печали. В письмах Нина была мудрее, чем в жизни, и выражала свои мысли по-женски правильно и тонко. Каждая её мысль там подавалась в красочной оправе доказательств и производила впечатление полной законченности, завершенности и казалась Саше откровением.

Например, из этих писем Саша понял, что Нина не питает большого желания как можно скорее стать его женой. Хотя она и не отказывается от этого. Просто, по её мнению, это лучше сделать когда-нибудь потом, когда он твердо встанет на ноги. И всё же заканчивая читать очередное послание, Саша всякий раз испытывал легкое разочарование. Ему казалось, что в письмах Нины нет чего-то главного. Нет настоящего любовного откровения, которое потрясет и заставит взглянуть на мир другими глазами. Нет успокаивающей искренности, о которой в обычном разговоре говорят глаза. Нет ласки, о которой сказали бы её руки. Нет теплоты.

После чтения писем от Нины Саша сразу же порывался сесть за стол и написать ответ, но всякий раз останавливал себя, предполагая, что в этом случае он будет через меру откровенен и сентиментален. Он успел заметить, что первое впечатление от Нининых писем часто бывает обманчивым. Лучше дать чувству устояться, успокоиться, тогда в мыслях прибавится ясности. Тем более что каждое письмо ему хочется сделать главным, как бы итоговым, последним.

«Милая Нина, - начал он решительно, когда успокоился, - ты пишешь, что была бы рада увидеть меня вновь, но боишься причинить мне боль, что слишком частые встречи могут повредить моему здоровью и учебе... Боюсь, что это не так. Мне кажется, что ты охладела ко мне, - продолжил он с упреком. - Я никогда не был счастлив в любви. Любовь всегда приносила мне только страдания. Но сейчас..." После слова «сейчас» он задумался и долго не мог закончить начатую фразу. Стал смотреть в на оживляемую южным ветром узорчатую вершину клена, на салатного цвета зелень, соседствующую с мясистой и влажной зарослью крапивы, и совершенно забыл о сути начатой мысли... Потом увидел в саду маму, пропалывающую морковные гряды, и подумал, что Нина, пожалуй, никогда не согласилась бы стоять вот так под палящим солнцем на четвереньках, отмахиваясь от комаров грязными от сырой земли руками. Это не для неё. И сразу засомневался, что между ним и Ниной может быть что-то постоянное, настоящее. Она другая. И в то же время, Саше очень хотелось быть с ней рядом именно потому, что она другая. Хотелось быть с ней незаслуженно, вопреки всему. Где-то в саду пела невидимая птица, тонко позванивало стекло в оконной раме, по которому косо ударяла сухая и когтистая ветвь розы. «Надо дописать письмо», - приказал себе Саша. Взглянул на лист бумаги, взял ручку, но не нашел в душе ничего, кроме волнения и страха. Ещё раз прочитал написанное, запнулся о слово «сейчас» и неожиданно продолжил уверенной рукой. «Но сейчас я на всё смотрю трезво. И мне кажется, что скоро, очень скоро, мы, наконец, будем вместе».

Дальше надо было чем-то подтвердить эту мысль, но подтвердить было нечем, и Саша снова надолго задумался. Ничего подкрепляющего эту мысль как-то не находилось. Ему очень хотелось, чтобы было так - вот и всё. Сейчас он многое хотел заполучить как бы ни с того ни с сего, и ему казалось, что любовь этому способствует.

С переменным успехом он занимался письмом до вечера, а потом с раннего утра до обеда следующего дня. И хотя размеры письма всё увеличивались, число страниц росло - ясности в нем не прибавлялось.

Наконец письмо было закончено, утоплено в белом конверте и самолично доставлено на почту. Там оно украсилось тремя марками, двумя жирными штемпелями и затерялось среди других. А Саша с облегченным сердцем направился домой - ждать от Нины ответа. И чем длиннее, чем томительнее было это ожидание, тем упорнее Саша мечтал о новой встрече с Ниной…

Иногда во сне эти мечты становились реальностью, и тогда по утрам он просыпался счастливым, переполненным внутренней силой. Вставал с кровати, шел к зеркалу. С боку смотрел на себя и улыбался. Пожалуй, красив. Очень молод, но красив. Вот только эта красота у него какая-то женственная, перенасыщенная нежностью и усы несерьёзные - мальчишеские: каждый волос отдельно…

***

Когда пришла, наконец, долгожданная суббота - он, задыхаясь от волнения, поспешил на автобусную остановку в центр села - не шел - летел, увлекая за собой белесую пыль с затвердевшей от сухости тропинки и ощущая приступ странной силы легкости во всем теле.

В автобусе на этот раз не было ни толкотни, ни давки. Мимо автобусного окна проплывали пухлые холмы зелени, желтоватые поля пшеницы, ромашковые склоны; низины, заросшие крупной осокой.

На его счастье Нина оказалась дома. Она радостно встретила его, обняла и как бы по инерции расцеловала, хотя вид у неё при этом был немного усталый и растерянный. Веки казались припухшими, губы сухими и бледными.

- Кофе будешь? - сухо спросила она, когда Саша поделился с ней первыми сельскими новостями.

- Угу, - деловито ответил он и ловко запрыгнул на подоконник, по-детски свесив с - него худые ноги, но при этом озорно и соблазнительно посматривая на Нину. «Нахал», - успела подумать она, подходя к газовой плите.

Саша расслабленно навалился спиной на оконную раму. Почувствовал, как косые солнечные лучи теплыми ладошками прикоснулись к его лопаткам, и прикрыл глаза. По всему было видно, что ему сейчас очень хорошо.

После выпитого кофе Нина долго рассказывала ему о концерте какого-то известного пианиста, гастролирующего в провинции и исполняющего великие произведения Рахманинова. Сравнивала Рахманинова с Паганини. Говорила об их непредсказуемости и алогичности, об их стремлении к сложности - к вершине музыкального Олимпа - почти космическому хаосу.

Саша всё это время сидел в каком-то странном оцепенении и жадно с нескрываемым вожделением смотрел на неё. Потом спросил невпопад:

- А Наталья где?

- Загорать отправилась, - лаконично ответила Нина, изобразив на лице некое подобие улыбки.

- Это хорошо, - обрадовался Саша. - Я нарочно никому не говорил, что приеду.

- Отчего же? - удивилась Нина.

- Хотел застать тебя одну.

Она с пониманием улыбнулась, поддавшись обаянию его детской открытости. Он шумно спрыгнул с подоконника, подошел сзади, нерешительно обнял её за талию, потом так же нерешительно стал целовать, наслаждаясь запахом её духов. Вначале она покорно отдалась ему, потом попробовала отстраниться. Он показался ей тяжелым и сильным, упрямо требующим ласки. Сейчас она была к этому не готова. Ей хотелось насладиться беспредметным разговором с ним, его наивностью, неумелостью, стеснением. Тем, что больше всего в этом юноше её привлекало. Но Саша отчего-то резко уронил свою голову ей на грудь и взволнованно засопел. Щеки у него стали красными, глаза решительно заблестели, а над крупной переносицей выступили крохотные капельки пота, придающие лбу воспаленный вид.

Нина еще раз попробовала освободиться от Сашиных объятий, но не смогла этого сделать. Сашины руки неожиданно стали сильными, жадными, каменными. Веки мелко-мелко задрожали, ноздри округлились и расширились. Но самое неприятное всё же было то, что он ничего не говорил, только сопел и сжимал её в своих объятиях… Сейчас она испуганно смотрела на него и не могла понять, за что она его любит? Можно ли его любить? И в то же время она любила его. Даже вот такого мучителя, не умеющего сдержать себя, то ли через меру взволнованного, то ли злого. Она готова была простить ему всё. Примерно то же самое происходило с ней в детстве, когда её за что-нибудь наказывали. Ей было больно, она громко плакала и одновременно понимала - так нужно, она это заслужила. Боль пройдет, утихнет обида, а она снова будет любить своих родителей так же, как любила прежде. Ведь это она сама виновата во всем...

Она чувствовала свою вину и на этот раз. Чувствовала всем телом, всем своим существом. В этом чувстве было что-то пленительное и одновременно отвратительное...

Когда Саша сделал всё, к чему так стремился, после чего нервно и смущенно поглядывая на Нину, стал одеваться, она отчетливо осознала, что всему этому пора положить конец. Впервые у Нины появилось ощущение, что она переступила через важную невидимую черту. Она виновата во всем.

***

Не зная, куда себя деть, испытывая приступ неожиданной депрессии, появившийся неизвестно откуда, Саша бесцельно бродил по селу уже второй вечер кряду. Чистый воздух и молодая зелень на этот раз не успокаивали его. Душа ждала какой-то развязки. Но её-то как раз и не было. Были белые курицы на дороге, пыльная придорожная полынь и облака, скользящие по небу без ветра, как бы по инерции, растворяющееся где-то у горизонта в синей дымке. Ему казалось, что в последний раз он чем-то обидел Нину, сделал что-то не так.

Начались ветреные, мрачные и холодные дни, когда по вечерам непременно зарождался дождь и, следуя природной партитуре, периодично то усиливался, то затихал, сгущая потемки. Из-за этого желтый свет люстры в Сашиной комнате с мутными, как леденцы подвесками, казался по-домашнему уютным, но холодным.

Ритуал посещения реки перед началом сумерек неожиданно оборвался. Нахохлившиеся вороны стали навевать мысль о скором конце лета, и поэтому ряд незыблемо зелёных елей за огородом выглядел как нечто неестественное...

Саша с ужасом ждал новых писем от Нины и боялся, что в одном их них она напишет о своем разочаровании. Усомнится в его любви. Ничего не скажет ему прямо, только намекнет, но и этого намека уже будет достаточно, чтобы сойти с ума. Настолько громадным, неподъемным и мучительным стало это чувство.

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

337247  2016-10-26 09:13:44 toko-angkasa http://toko-angkasa.com/obat-kuat-perkasa/ - THENK YOU FOR THE INFORMATION SELAMAT DATANG DI WEBSITE TOKO-ANGKASA AGEN RESMI JUAL OBAT HERBAL ALAMI DI NUSANTARA ONLINE 24 Jam. HP. 085200382224 Obat Peninggi Badan AND Obat Pelangsing Badan AND obat-pemutih-badan AND Obat Perontok Bulu AND Obat Pemutih Badan AND Obat Penggemuk Badan AND Obat Perapat Vagina Alami AND Cream Pemutih Badan AND Pembesar Penis Vigrx Plus AND Cream Kuda Hitam AND Obat Kuat Viagra AND Obat Kuat Seks AND Obat Kuat Alami AND Obat Mata Min Plus AND Obat Pemutih Selangkangan AND Obat Penumbuh Rambut AND Obat Pemutih Wajah AND Cream Pembesar Payudara AND Obat Pembesar Payudara AND Obat Pemerah Bibir AND Obat Pembesar Penis AND Obat Pembesar Klg AND Obat Pembesar Alami AND Obat Tahan Lama Obat Penyakit Sipilis AND Obat Penyubur sperma AND Blue Wizard Obat Perangsang Wanita AND Obat Perangsang Wanita AND Obat Perangsang Alami AND Obat Perangsang Serbuk AND Obat Perangsang Permen AND Vakum Pembesar Penis AND Vakum Pembesar Payudara AND Boneka Goyang Suara Alat Bantu Sex Pria AND Vagina Senter Silikon AND Vagina Getar Elektrik AND Penis Getar Tempel AND Penis Getar Silikon AND toko afeng farma AND Vimax Izon Makassar Obat Pembesar Penis

337669  2016-12-14 01:32:06 marta - Повесть прочитала с интересом, давно интересуюсь творчеством Валерия Казакова (Вяткина). Красота чистого, литературного языка, умение выхватить сочную, точную деталь, подчеркнуть внутренние переживания героев. Вот и в этой повести открывается мир человеческих страстей, исканий, юношеская любовь...

337683  2016-12-14 17:18:31 Воложин - Есть разбор этой повести по адресу http://www.pereplet.ru/volozhin/444.html#444

Copyright (c) "Русский переплет"