Человек в Пути
1 августа 2013 года

ОН ЗАБЫЛ УМЕРЕТЬ

Рано утром, когда солнце, уже начало свой путь по голубому небу на запад, жители древнего города, спешащие по своим делам, остановились вдруг, посмотрели со страхом вверх и воздели руки в молитве. Над высокими холмами, над красными черепичными крышами, над величественным Акрополем, венчаемым гордым Парфеноном, летели два крылатых бога. Они как две капли воды походили на те удивительные фигуры богов и людей, которые высекал из камня великий художник Дедал. Афиняне любили Дедала, восхищались его талантливыми творениями и считали, что нет в мире равного ему. Художник купался в лучах этой славы, искренне веря в свой гений, не представляя, что кто-то сможет создать нечто лучшее, чем его творения.

Однако воспитывающийся у Дедала его племянник Тал превзошёл учителя своим талантом.

Испугался Дедал, что затмит его племянник и задумал недоброе. Однажды они стояли на высокой скале, и Дедал столкнул Тала в пропасть. Потом спустился вниз, чтобы сокрыть следы преступления, но афиняне обнаружили его и приговорили к смерти. Было у него время до казни, и задумал Дедал убежать, только не по морю уплыть, не по суше уйти, а по воздуху улететь. Сделал он себе крылья из перьев птиц, скрепил их нитками и воском и попробовал летать. Его сын Икар тоже попросил отца сделать ему крылья. И сказал отец сыну:

. Мой сын, сейчас мы с тобой улетим отсюда. Лети за мной. Будь осторожен, не приближайся ни к морю, чтобы не намочить крылья, ни к солнцу, чтобы не растаял воск.

Полетели они, а жители смотрели на небо и падали ниц перед богами. Понравился Икару такой свободный полет, забыл он наставления отца, замахал сильнее крыльями, поднялся высоко, высоко. Жаркие солнечные лучи растопили воск, перья рассыпались, Икар полетел вниз, и разбился. Посмотрел отец, что нет сына, увидел внизу крылья и понял всё. Но не стал спускаться, а полетел дальше. Тело Икара прибило к берегу острова.

С тех пор море, где упал Икар, стало называться Икарийским, а остров - Икарией.

/Легенда Древней Греции/

1

Если наклониться, держась за леера, над чёрной морской пучиной и посмотреть вперёд, то в желтовато-серебристом лунном свете можно увидеть, как разбегаются от носа теплохода белые барашки волн. Они тают в прозрачной темноте, исчезают в огромной массе воды, которая тоже когда-то была волнами. А на их месте появляются новые, живут недолго, пока их может увидеть глаз, и тоже пропадают. Так и жизнь человеческая - рождается непостижимым сочетанием клеток, проносится вспененным вихрем и исчезает в неведомом море, в неведомом мире, присоединяясь к тем, кто уже жил когда-то. И остаётся от неё лишь лёгкое волнение памяти, которое постепенно успокаивается и меркнет, уступая место для новой жизни.

- Много ли нам проку в том, что царя с правительством скинули, - говорил отец, перебирая чёрными от работы руками почерневшие, как и его руки, доски, - как бы опять погрома не было. - Кто такие "большаки", никто не знает, у нас отродясь о таких не слыхивали.

Но любознательный Гришка, прислушивающийся к каждому слову возвращавшихся с фронта солдат, разъяснял:

- Гутарят, что всю землю крестьянам отдадут, а заводы работным людям.

- Да, ну, - скептически кривил рот старший брат, - кто это тебе землю свою за просто так отдавать будет? А коли силой отбирать начнут, крови много прольётся, - и добавлял: -Бандиты это какие-то.

Он неодобрительно посматривал на Гришку, у которого горели глаза от этих вестей.

- Грят, что по несколько десятин на душу будут выделять, а у нас восемь душ, представляешь, сколько земли получим.

- Охолонись, брат, тебе только шестнадцать, ты чего в своей жизни видел? А я знаю, что нам при любой власти плохо: то налоги увеличат, то в армию с малолетства силою потащат, а то, не приведи Господь, погромщики нагрянут. Хорошо, если зерно да скарб отберут, а то и жизни, по злобе свой, лишить могут. Хотя какая жизнь, коли без хлеба останемся, чем ораву эту кормить будем?

И он кивал на сбившихся в кучу братьев и сестричек, глядящих на старших большими, тревожными глазами.

А по дороге пыльной через село поскакали конные. Сегодня белые, завтра красные, да и зелёные ещё наведывались. Кто их разберёт, за что воюют, а вот припасы у сельчан реквизировать мастаки. Вот и прятали зерно от всех, чтобы самим с голоду не помереть.

Как-то проходя мимо дома богатея местного, сбежавшего, как только революцию объявили, заприметил Гришка в обширном дворе паренька с красной лентой на папахе.

Подошёл ближе:

- Привет, ты что воюешь?

- Да, видишь, эскадрон у нас, - кивнул тот на расположившихся в доме и во дворе людей.

- А почто воюешь?

- За правду воюем, чтобы людям жилось хорошо.

- Что, прямо таки всем людям?

- Всем, всему трудовому народу.

- А с кем воюете, может, есть кто, что жить хорошо не хочет?

- С буржуями воюем, они не хотят, чтобы всем жилось хорошо, а только им, одним чтобы..., с у-гне-та-телями, в общем, - произнёс он по складам трудное слово. - А ты кто таков будешь? - сменил паренёк тему.

- Я-то, я - это... Гришка я.

- А меня Федькой звать, поехали с нами, Гришка.

- Я? Я - это, с удовольствием.

- А маманя твоя отпустит?

- Хо, и спрашивать не стану, чай не маленький уже.

Гришка хорошо знал отцовский характер и дальше порога не пошёл.

- Батя, маманя, я уезжаю на войну, - объявил он тихо, с опаской поглядывая на отца.

Отец что-то размешивал в тазу, стоя спиной к двери, да так и застыл. Немая сцена продолжалась недолго, первой опомнилась мать.

- Ой, Гришенька, сыночек, да как же это ты, зачем, совсем мальчишка ещё, - запричитала она.

Отец повернулся к Гришке, в руке его уже была ременная упряжь.

- Я тебе покажу войну, негодник, повоюешь у меня, - он сделал шаг к сыну, взмахнул рукой с ремнями и Гришка пулей вылетел за дверь.

- Ложись здесь, - определил ему место на соломе в сарае новый друг, - а что без вещей?

- Завтра схожу, - прервал разговор Гришка, - что-то спать хочу, - пробормотал он, устраиваясь поудобнее и закрывая глаза.

Вихрем мчался конный эскадрон на врага. На сером в яблоках жеребце скакал Гришка, над ним развевалось красное знамя. Он размахивал саблей, что-то кричал и буржуи, похожие все как один на толстого аптекаря Моню, хлестанувшего Гришку верёвкой в прошлом году за то, что залез в чужой сад, падали под его ударами. Но вот впереди вместо буржуев показался Витька, Гришкин друг с самого малолетства, как себя помнил. За плечами его топорщился ранец с книгами.

- Витька! - отчаянно закричал Григорий, а что ты тут делаешь среди буржуев.

- Я учиться иду, - тихо отвечал Витька.

Тут Гришка вспомнил, что Витька давно уже поступил учиться в земское училище и переехал в город вместе с родителями.

- Бросай эту учёбу, идём с нами буржуев бить!

- А зачем их бить, они тоже люди, - тихо отвечает Витька.

- Так они, это, не хотят, чтобы все хорошо жили и земли имели много.

- Обманули тебя, Гришка, не нужна им земля твоя, они детей учат, книги пишут, картины рисуют, больных излечивают, а ты их - бить. Слезай с коня, пойдём со мной учиться.

- Нет, они - у-гне-та-тели, вспомнил Григорий трудное слово.

Тут что-то ударило Гришку и затрясло. Красноармейцы, обогнали его и понеслись прямо на Витьку, размахивая саблями.

- Витька, спасайся, зарубят тебя счас, - кричит Григорий другу, но тот вдруг изгибается, становится прозрачным и исчезает куда-то.

- Вставай, Гришка! Чего орёшь так? Вставай, к тебе пришли!

Федька тряс его за плечо. Гришка повернулся, открыл глаза, и солнечный свет ворвался в сарай сквозь щель приоткрытой двери. В дверном проёме стояла сестрёнка с узелком в руках:

- Возьми, мамка прислала.

- А чего там?

- Поесть тебе сказала передать, сестрёнка протянула узелок, - а ещё мамка просила узнать, когда домой воротишься.

- Передай - не вернусь я домой.

Несколько дней, пока эскадрон стоял в селе, изучал Григорий военное дело вместе со своим новым другом Федькой. И каждое утро навещала его сестра, которая приносила из дома еду. Всё принесённое аккуратно делилось между молодыми бойцами.

- Завтра выступаем, - сказал он однажды сестре, - передай матери, что забегу днём попрощаться, если батя трогать меня не будет. Сестра воротилась через некоторое время:

- Приходи домой, батя сказал, что не тронет тебя, и добавила, смутившись, и опустив глаза, - потому, что любит.

С опаской входил Гришка в родной дом, в котором вкусно пахло пирожками.

- Гришенька, бросилась навстречу мать, я тебе на дорогу пирожков напекла, твоих любимых.

И слёзы брызнули из глаз её.

Отец сидел за столом, положив перед собой тяжёлые руки с выпуклыми синими прожилками вен.

- Подойди, сынок, - заговорил он вдруг непривычным мягким голосом, - время сейчас такое, тревожное, попрощаться хочу, не знаю, доведётся ли ещё свидеться.

Он обнял Гришку и отвернулся к окну, предательски хлюпнув носом.

Братишки и сестрёнки, как обычно, сгрудились вместе, не зная плакать ли им тоже, как родителям. Только старший брат пожал руку по-взрослому, и приобнял за плечи:

- Не забывай, братишка, что здесь твой дом и тебя всегда ждут.

Гришка держался бодро, и только выйдя за ворота, дал волю слезам. Тоскливо было у него на душе, чувствовал, что никогда не увидит больше родителей своих, братьев и сестёр.

И понесла, закружила паренька круговерть Гражданской. На Восточном фронте саблей помахать довелось, когда атаманы казацкие в бой полки свои гнали, потом на Южном - с пулемётной тачанки дождём свинцовым золотопогонников поливал. А в конце войны свалился в тифу, на каком-то полустанке и пролежал много дней в бреду, наблюдая в редкие часы прозрения, как трупы умерших увозят. Там бы и помер, если бы не медсестричка, совсем молоденькая, его одногодка. Выходила Гришку, о себе не думая, неизвестно, чем он ей так приглянулся, а когда уже ходячим стал, сама в тифозном бреду свалилась. Теперь его очередь наступила, и про войну забыл, решил, что обязательно девчушку спасти должен. Сколько дней лекарствами её поил, судно выносил, от заразы тифозной оберегал.

- Гришенька, не уходи, посиди со мной, родной, мне так хорошо становится, когда ты рядом.

Таня выпростала из-под серого одеяла свою худую, почти прозрачную руку и положила на Гришкино колено, словно пытаясь из всех своих оставшихся силёнок удержать его подле себя.

- Я не ухожу, Танюша, не волнуйся, тебе нельзя сейчас. Вот попей водички, фельдшер говорит, ещё немного и сама вставать сможешь.

- Гришенька, мне надо что-то сделать, ты поставь мне судно, а сам отвернись, стесняюсь я.

Гришка смотрел на маленькую, стриженую Танину голову, выглядывающую из-под одеяла, на большие печальные глаза, и такая жалость рождалась в его сердце, и ещё что-то, чего он понять не мог. Какое-то необыкновенное чувство восторга и радости от того, что эта исхудавшая девчушка, упорно цепляющаяся за жизнь, стала для него дороже всех.

- Разрешите? - юноша приоткрыл дверь в кабинет секретаря райкома, из-за его плеча робко выглядывала девушка. По её хотя и исхудавшему, но круглому и нежному овалу лица можно было безошибочно определить пол, несмотря на остриженные волосы. "После тифа" - невольно подумал про себя секретарь.

- Да, да, заходите, - он поднялся из-за длинного стола и невольно, глядя на Таню, пригладил лысеющую макушку, - здравствуйте, товарищи!

Григорий вошёл в просторную комнату, за ним Татьяна.

- Здравствуйте, товарищ секретарь райкома!

- Присаживайтесь, вы, наверное, с фронта?

- Да, - ответил Григорий, - были на фронте, а сейчас из тифозного барака.

Секретарь сочувственно покачал головой, но на всякий случай отодвинулся от вошедших подальше.

- Слушаю вас. Если вы по поводу работы, то для таких боевых красноармейцев работы у нас хватает. Как у вас с грамотой?

- Мы как раз по этому вопросу, по грамоте, - уточнил Григорий, - учиться хотим.

- Что ж, дело хорошее, у нас как раз разнарядка есть в рабфак при университете. Там подучитесь, а потом можно и дальше идти учиться, на инженера или учёного. Вы муж и жена?

- Нет ещё, вступила в разговор Татьяна, - мы собираемся подавать заявление в ЗАГС.

- И это хорошо, пролетарская семья - опора Советской власти.

После того, как Гришка с Татьяной устроились в общежитие рабфака, он решил поехать домой, попросить благословение родителей на женитьбу. Таня ехать наотрез отказалась:

- Ты погляди на меня, кожа да кости, стриженая, что твои родители подумают? Скажут: "Не мог себе невесту покраше подыскать, да покрепче, да подороднее. А эта горшок с молоком до стола донести не сможет". И не дадут благословения.

Она, конечно, шутила, но такая горечь была в этой шутке, что Григорий обнял её и прошептал на ушко:

- Ты для меня самая красивая, самая лучшая из всех невест мира потому, что я люблю тебя.

И долгим поцелуем скрепил признание.

С волнением подходил Григорий к родному дому, четыре года не был. Родители сейчас и не узнают его, а братишки и сестрёнки выросли уже. Вот показалась знакомая крыша, Григорий ускорил шаги. Сердце защемило, сейчас, сейчас он увидит такие родные глаза матери.

Но что это, что случилось, его ли это дом? Полуразвалившийся, с чёрными провалами окон, без входной двери. Травой заросло крыльцо, забор исчез, растащили видимо, от надворных построек осталось пепелище. Он вошёл внутрь того, что когда-то было тёплым и родным. Всюду грязь и запустение. Вдруг какая-то тень мелькнула, Григорий сунул руку в карман, где был револьвер. Огромный одичавший кот прошмыгнул мимо.

Тяжесть легла на душу. Григорий уже повернулся, чтобы уйти, но вдруг вспомнил про маленький тайничок за печкой, на который он наткнулся случайно ещё мальчишкой. Там родители хранили маленькие ценные вещи. Он полез на печь, которая только и осталась одна целою в доме, и нашёл дверцу тайника. Внутри было пусто, только в самом углу рука Григория нащупала маленький круглый предмет. На его ладони лежал золотой медальон с портретом родителей, ещё молодых и красивых.

С горечью, опустив голову, брёл он по улице, где с детства знал каждый камень. Навстречу шёл какой-то человек. Григорий мельком взглянул на него, и что-то знакомое показалось ему в этом человеке. И прохожий тоже внимательно всматривался в Григория. Так, смотря друг на друга, они разминулись. И вдруг, снова почувствовав взгляд, Григорий остановился и оглянулся. Человек стоял и смотрел на него.

- Гришка!?

И в ту же секунду Григорий узнал его:

- Моня, аптекарь!

Сидя в просторном Монином доме и запивая бейгеле горячим чаем, Григорий слушал печальный рассказ. Моня совсем не казался толстым, похудел за время войны, а может быть, это Гришка вырос, превратившись из мальчика в мужчину.

- Через наше село многие проезжали: красные, белые, ещё какие-то цветные и всем хлеба надо было. А если добром не отдашь, силой отнимали и детишек на голодную смерть оставляли. Реквизировали, по-нынешнему. Прятали мы зерно, но всё равно находились те, кто за вознаграждение указывали реквизиторам, где искать надобно.

Твой отец работящий был и запасливый, все знали, что у него зерно спрятано. Однажды приехал к нам на постой отряд большой, командир, видимо, из дворян, интеллигентный такой, чистоплюй. Солдаты его господином ротмистром величали. Он пообещал хорошую награду тому, кто укажет, где зерно спрятано. Помнишь Ваську-пьяницу, что на выселках жил, как из тюрьмы вернулся. Он и выдал. Прямо к амбару вашему солдат привёл. На полу в амбаре сено разгрёб и крышку подпола поднял, а там мешки с зерном.

Господин ротмистр сплюнул брезгливо в сторону Бориса, отца твоего, пальцем в лайковой перчатке ему погрозил, а Ваське приказал мешки вытаскивать.

И отцу твоему бросил: - "Ты чего стоишь, иди, помогай, если жить хочешь".

Васька хотел было по лестнице в подпол спуститься, а отец твой взял мотыгу да по голове его и стукнул. Потом спичкой чиркнул, и заполыхал тот амбар. Солома и стены сухие, вмиг занялись.

Солдаты бросились было тушить, но строение ветхое сразу пламенем охватило, а Борис бегал вокруг и кричал:

- Пусть сгорит всё, а вам, кровопийцам, не достанется.

Ну, его саблями и зарубили на глазах у детей. Мать твоя, как отца схоронила, недолго прожила, померла вскоре, наказав старшему сыну, младших поднимать. Да что он мог сделать? Дом разграблен, разруха, голод вокруг. Подался в город на заработки, да и сгинул там, а малышня разбрелась по округе - кто за милостыней, кто в шайку таких же беспризорников, а кого и чужие люди пригрели.

2

Из судового ресторана вывались два подвыпивших посетителя и, громко беседуя, прошли мимо укрывшегося за большой бухтой каната Григория. До него донёсся обрывок разговора:

- Ты слышал, русские в космос человека запустили, офицера какого-то.

- Да ты что? У них там по улицам ещё медведи ходят.

- Э, отстал ты, друг, они после смерти диктатора Сталина, хороший рывок в науке сделали. Освободили из тюрем всех учёных и главного конструктора, который ракеты в космос поднимает. Хотя, в Сибири медведи, может, и ходят по улицам, в России всё возможно.

"Да, в России всё возможно, - подумал Григорий, когда пассажиры скрылись за выступом палубы, - уж кому, как не мне это доподлинно известно".

Ещё учась на рабфаке, познакомился Григорий с интересным человеком. Моисей Семёнович Гофман преподавал историю и биологию. Он был из "буржуазных интеллигентов", как называли их товарищи Григория, да ещё и инородец, но свои предметы знал прекрасно и рассказывал так захватывающе, что студенты не замечали, как истекало время урока. Смотря на него, вспоминал Гришка дружка своего Витьку, который говорил о таких людях в том давнем его мальчишеском сне, что никакие это не буржуи, а просто учителя.

Когда "Моисей" объявил, что организует кружок по изучению науки, которая объединяет историю и биологию, Григорий записался первым. Татьяна поняла его, как понимала всегда. Она была уже беременна и, хотя ей очень недоставало супруга по вечерам, она не укорила его за вечерний кружок.

Неуютно чувствовал себя Гришка, когда сидел в аудитории, ожидая учителя. Он оказался единственным рабфаковцем, кто пришёл на кружок. Пригнувшись к столу, оглядывался назад, словно ожидая, что кто-то ещё сидит сзади. Но никого не было.

"Моисей" вошёл, как всегда, своей стремительной походкой, внимательным взглядом окинул пустую аудиторию и сказал, как ни в чём не бывало, глядя на Гришку:

- Здравствуйте!

- Здравствуйте, - тихо ответил единственный ученик, как бы извиняясь за тех, кто не пожелал прийти.

- Ну, что ж, товарищи, начнём занятие.

Он уселся напротив Григория и, не достав ни одной бумажки, ни тетради, ни книжки, начал свой рассказ. Говорил спокойно и доверительно, просто беседовал и Гришка, глядя в карие, умные глаза учителя, постепенно углублялся в такую неизведанную, такую таинственную, такую восторженно-притягательную науку.

- Понимаете, молодой человек, мы живем в мире, где существует множество самых разных групп людей, отличающихся друг от друга по религиозному, расовому, культурному и этническому признаку. Туземцы Амазонки и жители Нью-Йорка - это совсем разные люди, китайцы и русские несхожи не только внешне, но и традициями, ментальностью, историей. А ведь есть ещё арабы, индейцы, папуасы, негры и другие этносы. Мир с каждым годом становится всё теснее, всё глобальнее и нам приходится постоянно общаться с людьми из разных социальных миров, групп, слоёв. Христиане, мусульмане, буддисты, индусы, иудеи, европейцы, азиаты, вегетарианцы - всё это совершенно разные социальные группы. Что их объединяет и что отличает?

Современный мир динамичен, одни люди взаимодействуют с другими, один народ, взаимодействует с другим народом. Вот для того, чтобы гармонично взаимодействовать, чтобы успешно решать общие вопросы и главное - чтобы понимать, друг друга и возникла такая наука - антропология.

- А как же другие науки, занимающиеся изучением человека? - спросил Гришка, слегка обалдевший от таких всеобъемлющих научных перспектив.

- Антропология объединяет множество наук в тех аспектах, какими они занимаются человеком. Например, археология исследует человеческую материальную культуру и, несомненно, в биологической части, то есть, непосредственно исследуя человека прошлого, соприкасается с антропологией. Археологи подразделяют время на культурные периоды основанные в продолжительных артефактах: например палеолит, бронзовый век. Археологи также исследуют питание, символизацию, искусство, системы записи, и другие физические остатки человеческой культурной деятельности.

А вот наука лингвистика является исследованием языка. Так называемая антропологическая лингвистика пытается понимать процессы человеческой связи, словесного и несловесного, изменения в языке через время и пространство, общественное использование языка, и отношение между языком и культурой.

- Зачем же нужна такая общая наука, когда есть много более конкретных? - спросил Гришка.

- Цель антропологии, молодой человек - это обеспечение целостного изучения людей и человеческой природы, - учитель взглянул на часы, - а теперь запишите главное в нашей первой лекции - определение того, что же такое антропология.

Антропология - это наука, изучающая человеческое мышление, деятельность и общение в социальном, экономическом, экологическом, биологическом, культурном, историческом, политическом и психологическом контекстах.

Это одна из самых всеобъемлющих академических дисциплин.

Докторскую Григорий защитил в тридцать седьмом. Тогда освобождалось много мест в Академии и в университете, и он стал одним из самых молодых докторов наук. Татьяна всё-таки окончила медицинский, несмотря на рождение двоих сыновей и работала заведующей отделением одной из столичных клиник. Они прекрасно видели, что происходило в стране, но по молчаливому согласию подробности арестов коллег не обсуждали.

В сорок первом старший сын ушёл добровольцем на фронт, а затем призвали и жену. Капитана медицинской службы Татьяну Поплавскую назначили начальником санитарного эвакопоезда.

Устроив младшего сына Бориса в фабрично-заводское училище, Григорий направился в военкомат. Подполковник, протирая покрасневшие от бессонницы глаза, всматривался в лежащую перед ним бумагу.

- Что это?

- Как что? Заявление - прошу направить добровольцем в ополчение.

Военком поднял глаза и посмотрел на сидящего перед ним человека.

- Вы профессор, доктор наук?

- Да, но это не имеет отношения к сути моей просьбы.

- Дети есть? - неожиданно спросил военком.

- Старший сын на фронте, младший в ФЗУ, жена возит раненых, а я здесь отсиживаюсь.

- Ваша деятельность необходима стране, вы имеете "бронь", если все пойдут воевать, кто будет в тылу работать?

- Моя работа необходима в мирное время, а сейчас я должен быть на фронте, - повысил голос Григорий, и добавил уже тише: - Имею боевой опыт с Гражданской.

- Опыт Гражданской - это хорошо, - чуть улыбнувшись уголком губ, ответил военком, - только сейчас другая война. Вы пока идите, работайте, а мы вас призовём, как только возникнет такая необходимость.

Когда Москва стала прифронтовым городом, научные институты Академии наук эвакуировали в Ташкент. Там и прожил Григорий с Борисом до конца войны. Первую похоронку он получил в сорок втором на старшего сына. А в сорок четвёртом, когда фашистские самолёты бомбили эшелон с большими красными крестами на крышах вагонов, бомба попала в вагон - операционную. Татьяна, оперировавшая в этот момент раненого солдата, не захотела прерывать операцию. Заместитель начальника эвакогоспиталя потом поставил диагноз - многочисленные ранения, несовместимые с жизнью. Её, спасшую сотни раненых бойцов, спасти не смогли.

В сорок пятом Григорий вернулся в Москву и продолжил свои исследования, связанные с происхождением человека. Он участвовал в раскопках в греческих городах, в знаменитой Петралонской пещере, где был найден череп архантропа. Григорий, совместно с другими исследователями определил, что этому древнему прачеловеку не менее семисот тысяч лет, и он является самым близким предком современных европейцев.

Жили вдвоём с сыном. Дважды пытался Григорий привести в дом женщину, но Борис категорически возражал, а однажды устроил истерику. Он не мог забыть мать и заменить её какой-то женщиной, даже той, которая нравилась отцу, отказался. Так и жили вдвоём несколько лет, пока сын не окончил престижный ВУЗ и не привёл в отцовскую квартиру молодую жену. Вскоре появились и внуки, которым Григорий не мог нарадоваться. Они скрашивали его одиночество. Особенно любил он старшего внука Гришу, а тот просто обожал деда. Сын шутил, когда видел, как дед и внук увлечённо спорят о чём-то:

- Ну, сошлись два Гриши - старый и малый, не разлей вода.

Через десять лет Борис получил квартиру, и теперь Григорий нечасто навещал семью сына, на другой конец Москвы не наездишься. Однако с подросшим внуком, названным в честь деда, Григорий частенько разговаривал по телефону, был в курсе всех его дел, иногда брал в недалёкие поездки за город. Теперь можно было бы и с женщиной сойтись, всё полегче вдвоём, да не находилась та, которая бы сердце тронула. Шестой десяток уже на вторую половину перешёл, привык один жить.

Молодой профессор Фарберов, внимательно рассматривал результаты анализов, а Григорий рассматривал профессора. "Смотри, как быстро вырастают чужие дети, хотя о чём это я, нам с Ильёй почти шестьдесят". Илья - отец профессора, учился с Григорием на рабфаке, они даже дружили семьями до войны, и сына его Мишу, он знал с самого детства. Правда, после гибели Татьяны встречались они очень редко.

- Не буду скрывать от вас Григорий Борисович, знаю, что человек вы мужественный, - профессор помолчал немного, как будто собираясь с силами, чтобы произнести неизбежный приговор, - рак лёгких практически не излечивается.

- А как же все эти современные методы, курсы химио - и лазерной терапии?

- Да, это помогает в некоторых случаях, мы обязательно вам их проведём, сделаем всё возможное..., я сам буду контролировать.

Через несколько месяцев, Григорий снова сидел в кабинете у профессора.

- Скажи, Миша, откровенно, сколько мне жить осталось?

- Профессор взглянул на Григория, на напряжённое и серьёзное лицо человека, которому нельзя, невозможно солгать.

- Если, откровенно, Григорий Борисович, более пяти - шести месяцев не дам.

- Та-а-к, - протянул Григорий и смолк.

- Да вы не волнуйтесь, мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы вы не страдали.

- А зачем страдать, себя и людей мучить, средства на меня тратить, не лучше ли сразу...?

Профессор посмотрел на пациента округлившимися глазами:

- Эвтаназию предлагаете? Вы знаете, что это запрещено законом, да за это...?

- Я знаю, - Григорий провёл ладонью по лицу, как бы снимая мучившие его мысли, - у нас много чего законом запрещено, а делают. Никто и не узнает.

Тяжёлая пауза повисла в воздухе.

- Я очень уважаю вас, Григорий Борисович, но этого делать не стану и думаю, что никто другой не возьмёт на себя такой грех. В медицине, как и в суде, может быть ошибочный диагноз, даже, если все анализы говорят о неизбежном. Думаете, почему отменили смертную казнь? Ошибки случаются, а речь о жизни человеческой.

- Да не потому отменили, - Григорий устало откинулся на спинку кресла, - это всё политические игры. Им там, наверху, глубоко наплевать на наши жизни, им надо перед "Европами" покрасоваться... я дольше тебя на Земле живу, навидался всякого. Сегодня отменили, завтра снова введут.

3

В путешествие на пассажирском теплоходе, совершающем круиз по греческим островам, Григорий попал случайно. Международный антропологический конгресс проводился недалеко от тех мест, где он когда-то вёл раскопки. Григория, как обычно, прислали приглашение. Ну и решил съездить в последний раз, запасшись ампулами и таблетками. Он знал, что там встретит много знакомых, окунётся в атмосферу науки, которой отдал всю жизнь. Теперь можно будет посмотреть на каждого иным взглядом, взглядом, как будто оттуда, из другой реальности. Ходил Григорий уже неловко, слегка припадая на левую ногу, стоически выдерживая сочувственные взгляды, и отшучиваясь, если спрашивали о его здоровье.

И когда ему предложили по окончании заседаний, совершить трёхдневное путешествие по островам, где обнаружены стоянки древнего человека, Григорий сразу согласился.

Он с интересом и вдруг появившейся энергией готовился к поездке, изучал карты, просматривал отчёты экспедиций.

Мысль о том, что из этой поездки он может и не вернуться, пришла к нему неожиданно. Надо просто устроить так, чтобы всем стало ясно, что он просто решил покончить с жизнью.

Корабельные склянки пробили шесть раз. Вахта сменилась, пассажиры спят. Луна зашла за небольшую тучку. На столе в каюте оставлена записка, документы и одежда. Отдельно он написал небольшое письмо - наставление любимому внуку Гришеньке. Больше он не хочет отягощать людей своими страданиями и своей медленной смертью в мучениях. Он уже прожил отведённое ему время и теперь надо завершить жизнь так, чтобы никто не вспоминал его слабым, высохшим, прикованным к постели. Григорий потрогал рукой медальон на шее из того детского далека. Этот медальон уйдёт в небытие вместе с ним, как ушли туда дорогие люди, лица которых изображены внутри на потускневшей эмали. Пора.

Григорий перевалился через леера, нащупал ногой верёвочный трап, медленно спустился по нему к воде и отпустил верёвку, стараясь, чтобы не было всплеска. Морская вода охватила его тело тёплой, нежною лаской. По инерции он отплыл от корпуса теплохода несколько десятков метров, чтобы не попасть под винт. "Хотя какая теперь разница", - невольно подумал и улыбнулся про себя этой мысли. Всё, вниз. Набрав зачем-то в лёгкие воздуха, пошёл на погружение. Уже когда зашумело в голове и появилось отчаянное желание вдохнуть, вдруг неожиданно для себя яростно заработал руками и ногами, выталкивая тело на поверхность. Вынырнул, почти теряя сознание, и несколько минут не мог отдышаться.

"Ну, что же ты, трус, слабак, даже умереть, как следует, не можешь. Давай, пошёл на второй заход". Григорий снова нырнул и опять, как поплавок выскочил на морскую поверхность. Далеко впереди едва светились огни ушедшего теплохода. "Всё, его уже не догонишь. А сбоку мерцают огоньки далёкого берега. Здесь греческие острова, материк уже далеко. Что же это за остров"? Григорий мысленно представил себе карту, но определиться с местонахождением так и не смог.

"Ладно, уж если утонуть не могу, так поплыву к этой земле, насколько хватит сил, а там уже как выдохнусь, всё проще будет - опущу руки и пойду на дно. Всё равно до огоньков этих доплыть не удастся, слишком далеко". Григорий вспомнил свои достижения по плаванию. Ещё в детстве он мог часами купаться в пруду, заплывая дальше других. Когда-то давно построили на реке плотину, и разлилась вода широко. С плотины за старой мельницей, моловшей зерно для всей округи, и прыгали в воду пацаны, состязаясь в скорости. И не было в этом Гришке равных. И потом, бывая на Чёрном море, не упускал случая заплыть далеко - далеко, перевернуться на спину и лежать, разглядывая бегущие облака и представляя плывущих по небу фантастических животных.

Вдох, взмах руки, выдох, боли, которая мучила его последнее время, уже совсем не чувствуется, и снова вдох, взмах руки... берег как будто не приближается. А зачем ему приближаться? Вот же природа какая, наделила человеческое существо любовью к жизни, а любовью к смерти не наделила. И как же тогда насчёт равновесия, ведь оно должно непременно присутствовать. Без жизни нет смерти, без смерти не бывает жизни, два этих состояния необходимы, хотя и отрицают друг друга. Человек рождается - радость, человек умирает - горе, почему так? Умирая, он должен испытывать радость, как и все окружающие его, ведь он рождается вновь в другом человеке, только при условии своей физической смерти. Если бы люди жили вечно, в мире наступил бы хаос.

Вдох, взмах руки, выдох. Вот, кажется, стал уставать. И что же это за остров с такими тёплыми мерцающими огоньками. Григорий ловит себя на том, что эта мысль постоянно крутится у него в мозгу. Какая ему разница, он должен утонуть, утонуть, утонуть. Когда же, наконец, закончится эта бессмысленная борьба, эта погоня за жизнью, ему её уже всё равно не догнать.

А на теплоходе узнают, что его нет только утром, когда он не явится к завтраку. Но ему это уже безразлично.

Вдох, взмах руки, выдох. Огоньки стали значительно ближе, но сил остаётся всё меньше. И что же это такое сидит в человеке, которое не даёт ему просто опустить руки и пойти ко дну. И тут в голову закралась такая простая мысль - "а если профессор Фарберов ошибся"? Ха-ха-ха, сам же и рассмеялся. А все анализы, а боли в ногах, а... конечно, пытаешься найти оправдание своей борьбе за каждые несколько лишних минут на этой Земле. Ещё предлагал доктору эвтаназию, а сам.... Ну, эвтаназия - это проще, укольчик и всё, а тут сам себе... и почему это все религии самоубийство осуждают и считают великим грехом. Какое тебе дело до религий, в конце концов, сам всю жизнь атеистом прожил, в черепах доисторических людей ковырялся.

Вдох, взмах руки, выдох. Уже различаются какие-то береговые сооружения. Руки, как деревянные, начинает сбиваться дыхание и требуется воля, чтобы его восстановить. Слышен прибой, если утонуть здесь, то его тело может вынести на берег, вот потеха населению этого островка. А может там туземцы? Хотя нет, в этих местах зародилась человеческая культура, это - Эллада. Мысли путаются, берег совсем рядом, можно попробовать нащупать дно. Григорий больно ударился ногой о камень, попробовал встать, но его швырнуло волной. Он хлебанул воды и рванулся вперёд, но откатывающаяся волна отшвырнула его назад в море. Ещё разок, он уже плохо соображал, кажется, дно под ногами. Григорий попробовал идти, его сшибало волной, он падал, поднимался и вновь шёл к берегу. Ну, ещё немного, он уже на мелководье. Можно ползти, надо только выбраться из воды...сознание ушло.

4

- Деда, деда, да иди уже быстрее, - маленький Дионисиос дёргал своего прадедушку за руку.

- А куда спешить, Нисис, море от нас не убежит.

- А может, убежит? Дай-ка я предупрежу его, чтобы подождало, - мальчишка скорчил хитрую рожицу и помчался к берегу.

Дед Симеонис покачал головой и неторопливо двинулся вслед за убежавшим внуком. Он любил раннее утро, когда воздух был ещё свежим, а море прозрачным. Всю свою длинную жизнь он находит время, чтобы спуститься со своих гор к морю. Вот теперь уже внуки внуков подрастают, и самый любимый и разумный вызвался идти с ним.

Но что это? Что случилось с мальчиком, почему он бежит назад с выражением ужаса на лице?

- Нисис, Нисис, что с тобой?

- Там, там человек! - прокричал мальчик, подбегая к деду и прижимаясь к нему.

- Ну, и что, чем он занимается?

- Он..., он лежит, он, кажется, мёртвый!

Симеонис покачал головой и пошёл быстрее.

- Почему ты так решил?

- Он лежит на самом берегу без одежды и не двигается.

Дед ещё ускорил шаги. Вот и берег. Симеонис подбежал к лежащему человеку и нагнулся. Нет, лицо чужое, незнакомое. Может, кто из туристов.

Надо срочно доктора и в полицию сообщить, хотя доктор тут уже вряд ли поможет.

- Нисис, беги за доктором Леандросом, ты же знаешь, где он живёт, разбуди его, если спит. Скажи - море прибило к берегу человека. Да пусть на машине приедет.

Мальчишка убежал, а Симеонис, склонившись над незнакомцем, старался привести его в чувство, заметив, что тот жив, просто находится без сознания.

Вскоре появился Нисис с доктором.

- Здорово, дед, ты, что людей с утра тревожишь.

- Да вот подарок нам море вынесло. Посмотри, живой он, вроде.

- Доктор опустился на колени перед лежащим навзничь человеком, взял его руку за запястье, подержал чуть и, перевернув на живот и положив утонувшего себе на колено, начал равномерно сжимать грудную клетку, выталкивая воду из лёгких. Вскоре человек вздохнул и открыл глаза.

- Кто ты, что с тобой случилось? - начал спрашивать доктор.

Человек что-то ответил на непонятном языке.

- Симеонис, укрой его своей курткой, а то он может застудить лёгкие, - обратился доктор к деду, - ты не знаешь какой это язык?

- Никогда не слышал, а может он английский знает?

- Ладно, об этом потом, сейчас надо быстрее уложить его в тёплую постель и дать успокоительное. Давай отвезём его ко мне, пусть отлежится во времянке.

Вдвоём они положили незнакомца на заднее сиденье машины, Нисис пристроился у деда на коленях, и машина тронулась.

- Море сегодня отменяется, - пробурчал дед, чтобы успокоить внука, - ты же сказал, что оно убежать может.

Нисис промолчал, лишь испуганно прижался к деду.

Григорий проснулся, когда солнце уже коснулось горизонта. Болело всё тело, было тяжело дышать. Он прокашлялся и с удивлением огляделся. Что это за помещение, где он находится? Попробовал встать, голова кружилась.

Появился доктор, услышав, что пациент проснулся.

- Здравствуйте, - обратился он к незнакомцу по-гречески.

- Здравствуйте, - ответил Григорий, он помнил некоторые слова из этого языка, поскольку когда-то приходилось общаться с коллегами - учёными из Греции. Но с тех пор прошло много лет.

Из последующих слов доктора Леандроса он не понял уже ничего.

- Ду ю спик инглиш? - спросил Леандрос, поняв, что на греческом поговорить не удастся.

- Йес, йес, - обрадовано воскликнул Григорий.

- Расскажите, кто вы и что с вами случилось?

- Я из России, упал ночью за борт и вплавь добирался до берега. Моё имя Григорий. Скажите, а где я нахожусь?

- Это Греция, остров Икарий, я - доктор Леандрос. Вы не беспокойтесь, я сейчас сообщу в полицию, они свяжутся с вашим посольством в Афинах.

- Нет, нет, только не в полицию.

Доктор удивлённо - настороженно посмотрел на Григория.

- Вы совершили что-то противозаконное?

- Нет, я просто умер, меня уже не существует.

- Вы не хотите жить? - переспросил доктор.

- Моя жизнь подошла к концу, и ехать я никуда не хочу, видимо, мне предназначено умереть на вашем острове.

Григорий волнуясь, перемежая английскую речь русскими словами, рассказал свою историю.

Леандрос задумчиво смотрел в окно.

- Я не могу прятать вас у себя, здесь бывает много людей. Кроме того, вам нужен осмотр специалистом - онкологом и лечение. У нас нет такого специалиста, надо ехать в Афины.

- Никуда я не поеду, дайте мне спокойно умереть. Только об одном попрошу, если возможно, дайте что-нибудь обезболивающее?

Доктор пожал плечами, встал и вышел. "Сейчас вызовет полицию", подумал Григорий, однако, доктор вернулся через полчаса с дедом Симеонисом.

- Это ваш спаситель, ему идёт девятый десяток. По нашим меркам он ещё не стар. Он согласился поселить вас у себя в небольшом городке в горах. Там прошла вся его жизнь, а сюда, к морю, он приезжает частенько и останавливается у знакомых. Английского он не знает. Я дам вам обезболивающего на первое время, а там посмотрим.

Дед Симеонис подал руку Григорию, помог подняться и они вышли из дома. Во дворе стоял ослик, запряжённый в двуколку, рядом Нисис. Дед что-то сказал мальчику и кивнул на Григория.

Нисис перевёл на английский, нещадно коверкая слова:

- Вы поедете на осле, а мы пойдём ногами.

Григорий сделал, было, протестующий жест, но Симеонис, опережая его возражения, сказал:

- Мы привыкли ходить, это очень хорошо для здоровья.

Нисис старательно переводил.

- А откуда ты знаешь английский? - спросил его Григорий.

- В школе учим, а я ещё и в кружке дополнительно занимаюсь, - и добавил: - вы мне поможете с английским, а я вам - с греческим.

"Ну, конечно, греческий мне очень понадобится на том свете", - с горькой усмешкой подумал Григорий.

Теперь он часами лежал на кровати, слушая по старенькому радиоприёмнику новости, и размышлял. "Вот она - жизнь человеческая: сегодня беспокоишься о чём-то, переживаешь, строишь планы и здания, а завтра? Холодная чёрная пустота, где нет ничего. И что тебе от того - в безвестности умрёшь, или твоё имя будут полоскать после смерти по всякому случаю и без случая? Легче тем, кто верует, они надеются на какое-то счастливое царство там, за чертой, а в нашей безбожной стране человека и этой малости лишили". Иногда прибегал Нисис, и Григорий оживлялся, углубляясь в правила и произношения языков, но потом снова всё его существо заполняло опустошение и какая-то безысходность. Окно в комнате, где стояла кровать, выходило на задний двор, и он часами смотрел на крутой каменистый склон, уходивший, казалось, в бесконечную ввысь, казалось, что и душа его должна отлететь туда же.

Недели через три приехал доктор Леандрос, его голос Григорий услышал, когда тот был ещё во дворе, и почему-то, обрадовался.

- Ну, как наш больной поживает?

- Да, вот, лежу, жду старую с косой, - невесело пошутил Григорий, пытаясь перевести на английский русский жаргон.

- А мы её к тебе не пустим, - в тон ему ответил доктор, водя стетоскопом по груди Григория и внимательно к чему-то там прислушиваясь. Осмотрев больного, он сделал заключение:

- Пока трудно сказать что-то определённое, но если вы будете поменьше думать о смерти, а больше о жизни, то это поможет лучше, чем любые лекарства.

5

Прошло два месяца.

- Горис, хватит валяться, пошли в церковь к заутрене, - в комнату ввалился дед Симеонис, уже одетый для утреннего похода в местную церковь.

- Я же атеист, кроме того, у нас в стране церковь православная, а у вас католики, наверное.

- А что тебе, атеисту, за дело, какая церковь, Бог-то один. Это разные народы ему по-разному молятся. Ну, он, думаю, на них за это не в обиде. У нас церковь византийская греческая православная. Пошли, тебе пора уже на прогулку выходить.

Вскоре Григорий, поддерживаемый под руку Симеонисом, не спеша шёл по узкой, живописной улице. Ближе к церкви им стали попадаться люди, с каждым из которых дед здоровался, а с некоторыми и заговаривал:

- Вот родственник ко мне приехал дальний, в чужой стране жил долго, Григориосом зовут. Болеет сильно, сюда приехал на поправку.

"Какая там поправка", усмехался про себя Григорий, но вежливо кивал в знак знакомства и говорил несколько выученных дежурных слов.

В церкви было прохладно, пахло ладаном и ещё чем-то неуловимым, знакомым Григорию по древним пещерам, где находили стоянки людей. Он и дома то в церкви не бывал, а здесь и язык чужой и страна. Оглядывался по сторонам, не зная, что необходимо делать, не понимая толком слов, но постепенно освоился и, заметив, что никто не обращает на него внимания, отдался своим мыслям. Звук голоса священника, мощная энергетика высокого пространства подействовали на него успокаивающе. Даже не покидающие его думы о болезни как будто померкли.

Возвратившись из церкви, Григорий проспал весь день, пока вечером его не разбудил неугомонный Симеонис:

- Вставай, засоня, сейчас пойдём пить вино, какого ты в жизни никогда не пробовал, оно быстро тебя вылечит.

- Да что ты, Симеонис, какое там вино, я уже одной ногой на той стороне нахожусь.

- Э-э, оставь эти мысли, у нас так рано никто не умирает, вспомни наставления Леандроса, думай о жизни, скоро бегать будешь.

Григорий с удивлением посмотрел на деда, но пойти в таверну согласился. В этот вечер, сидя в кругу счастливых людей, которым было около ста лет и, попивая превосходное вино, он впервые подумал о том, что жизнь - превосходная штука и даже непрекращающиеся боли стали как будто глуше. Или это показалось ему?

- Что за вино, Симеонис, вкус необыкновенный? - спросил Григорий.

- О, - сразу оживился Симеонис, - я расскажу тебе историю этого вина. Есть у нас местечко, Камбос, где находятся развалины античной Инои, да остатки римского Одеона-Консерватории, построенного ещё до новой эры. Но самое главное - за этим местом с древних времён закрепилась слава плодороднейшего участка острова: здесь впервые выросла священная Дионисийская лоза, из которой и сегодня получают Прамнийское вино. Оно уже тысячи лет радует нас своим непередаваемым благородным вкусом. Когда-то Камбос был столицей острова. Представь себе, что римские патриции, сидя на трибунах Одеона и внимая театральному действу, попивали такое же вино, которое ты пробуешь сейчас.

Выслушав Симеониса, Григорий внимательно, с каким-то новым интересом и даже трепетом рассматривал переливающееся рубиновым цветом содержимое своего бокала.

6

Через несколько месяцев, почувствовав, что ему становится каждым днём лучше, Григорий решил поработать. Он взял мотыгу и начал окучивать виноградник на заднем дворе. "Совсем, как у меня на даче, только там смородина, а не виноград. Пусть и не увижу плодов рук своих, но хоть душу отведу - умру счастливым.

Доктор Леандрос навещал уединённый посёлок в горах не часто. В один из своих приездов завёл разговор о том, что Григорию, как любому человеку, необходимы личные документы.

- Тут у нас все свои, друг друга не выдают и на документы не смотрят, они нужны лишь за пределами острова. Полиции мы объясним, что документы потерялись, когда ты упал в воду, что предки твои из Греции, но вырос ты в другой стране. Итак, ты теперь будешь не Григорий Поплавский, а Григориос Поплавиос. Кратко - Горис, так часто и в документах пишут.

- Осталось только язык выучить и тогда настоящим греком стану.

- Выучишь, ты и сейчас бойко говоришь, а грамоте Нисис тебя обучит.

Доктор рассказывал об удивительной истории острова, и Григорий всё больше влюблялся в Икарий.

- Природа здесь просто фантастическая, нигде в мире ты подобного не увидишь. На небольшом острове найдёшь зеленые долины и ущелья, старые оливковые деревья, которым тысяча лет, цитрусовые рощи и виноградники. Горные кряжи, покрытые диким лесом, венчаются сухими пиками. Есть искусственное озеро и реки с водопадами. А в пещерах - стоянки первобытных людей. Вот немного ещё окрепнешь и пойдёшь бродить по этим чудесным местам.

- Я уже видел развалины каких-то строений.

- О, земля эта весьма древняя, тут остатки античных храмов сохранились. И византийских крепостей, и церквей средневековых. Термальные источники ещё Геродот исследовал, много трактатов о полезности их написал. Древние греки были первыми больными, которые там исцелялись. Вот и ты эту "бессмертную воду" сейчас потребляешь. Так её в древности назвали за могучую целебную силу. Люди у нас долго живут, ты потом познакомишься с ними, здесь больше столетних стариков, чем во всей Европе.

Григорий вспомнил, что действительно видел много пожилых, но энергичных людей в церкви и в таверне.

- Да, народ у вас необычный, мне дед Симеонис рассказывал.

- Народ наш начал формироваться ещё в византийские времена. Сюда на остров ссылали всех неугодных властям людей, а потом и греческая хунта в сороковых годах приняла эту эстафету и начала ссылать сюда лидеров левых движений. Вскоре ссыльных здесь стало больше, чем коренных островитян. Они, их дети и внуки и определили дух вольнолюбия, свободы и независимости на нашем маленьком острове.

- Очень заинтересовали вы меня, доктор, но пока боюсь далеко от дома уходить, хотя теперь уже чувствую, как силы прибавляются.

- Вот как поправишься, советую тебе обязательно деревню посетить тут, неподалёку. Лангада . одна из старейших деревень Икарии, заселённая с начала византийской эпохи, ей уже полторы тысячи лет, и живут там прямые потомки первых ромеев - восточных римлян. Они бережно сохраняют фрагменты крепости, выстроенной когда-то для обороны Икарии от пиратов, старые церкви, древнюю тюрьму и остатки здания управления поселением.

7

Прошло ещё полгода. Григорий собрал урожай винограда и вместе с Симеонисом занялся изготовлением вина. Ложился спать поздно, но и поздно вставал, никуда не торопясь. Работал до обеда. Потом отдыхал, ложился подремать, а вечером шёл в таверну выпить вина, поиграть в домино с друзьями, которыми ему стали местные гостеприимные жители. Иногда Симеонис брал его с собой в горный лес, собирать травы. На этих травах, а их набиралось до трёх десятков, настаивался целебный напиток, который укреплял внутренние органы и значительно поддерживал мужскую силу. Григорий узнавал там только знакомые с детства душицу, шалфей, мяту... Он пил этот напиток каждый день.

Григорий уже почти достиг пенсионного возраста и доктор Леандрос, составив письменное заключение о его болезни и нетрудоспособности, помог ему оформить пенсию. Жизнь текла размеренно, время на острове никого не заботило, да и деньги тоже. На простую скромную жизнь хватает и хорошо.

Через год Симеонис отмечал юбилей. Ему исполнилось девяносто. На открытой галерее собралось человек пятьдесят. Григорий с любопытством рассматривал знакомых и незнакомых людей. Заиграла весёлая музыка, к нему подошла красивая, стройная гречанка с глазами - спелыми оливами.

- Потанцуем?

Григорий смутился:

- Я не танцую.

- А что так, доктор Леандрос не позволяет? - насмешливо протянула она.

- Нет, я просто не умею.

- О, какой же ты грек, если не умеешь танцевать, пойдём, я тебя научу.

Григорий вышел на круг и неловко топтался на месте, пока вокруг него крутилась в танце горячая, гибкая, как тростник женщина. Его, словно мальчишку, обдавало жаром, когда руки их соприкасались, а бёдра, которыми искусно играла их хозяйка, манили и тревожили.

После танцев Григорий попросил разрешения проводить её. Женщина лишь кивнула головой и когда они уже начали спускаться по извилистой тропинке вниз, предложила, показывая на большой серый камень:

- Посидим?

Они пристроились на плоском камене, нагретом за день солнцем, на котором можно было сидеть, только прижавшись вплотную друг к другу. И молчали, прислушиваясь к ощущениям, рождающимся от такой близости.

- Расскажи о себе, - наконец, нарушила молчание она.

- Я родился и прожил жизнь в далёкой северной стране, - начал Григорий, старательно подбирая греческие слова. - И в этой стране я умер, чтобы родиться вновьРасскажи о себеРР

уже на вашем острове.

Она слушала внимательно, иногда задавая короткие вопросы, и Григорий ощущал искренний интерес этой женщины к себе, интерес который он давно уже не наблюдал от женщин к собственной персоне. И оттого ему было тепло и приятно, от женщины исходила какая-то невидимая энергия, притягивающая и волнующая.

- А почему ты не спрашиваешь, как меня зовут?

- Я, как-то постеснялся, а ты почему не спросила?

- Я знаю твоё имя, тут все друг друга знают, и новый человек всегда виден. Ты - Григориос, если кратко - Горис. А меня звать Эвридика, сокращённо - Дика.

- Какое имя красивое, по-моему, из мифологии древних греков.

- Да, Эвредика - дочь Аполлона, так назвали меня родители, здесь встречаются имена, которым более двух тысяч лет. Я расскажу тебе эту легенду, если пожелаешь.

- Да, я желаю, - сразу же откликнулся Григорий, он, конечно, знал эту известную легенду, но хотел услышать её от Эвридики. Его волновал её низкий грудной голос.

- Дика, Дика, где ты? - донёсся до них тревожный оклик.

- Ой, извини, это за мной, ни секунды без меня обойтись не могут.

Она вскочила, и прежде, чем исчезнуть в густеющих сумерках, подала ему руку.

- Я расскажу тебе завтра, будь здесь вечером.

До ночи просидел Григорий на ступеньках дома, пытаясь унять волнение. Он совсем позабыл о том, что на свете существуют женщины.

Утром устроил допрос Симеонису:

- Дед, скажи, ты знаешь женщину по имени Эвридика?

- На нашем острове, Горис, все знают друг друга. Могу тебя поздравить - ты познакомился со славной женщиной.

- Это не я, она сама со мной познакомилась.

- Да, конечно, с нею никто не может познакомиться против её желания, - загадочно и хитро щуря глаза, согласился дед.

- Ну, давай, не томи, рассказывай скорей, кто она?

- Она многих привлекает своей красой и статью, но никого к себе даже близко не подпускала после того, как овдовела.

- А давно ли она одинока и чем занимается? А что случилось с мужем? А сколько же ей лет, на вид совсем молода?

- Ну, Горис, столько вопросов сразу. Я лучше расскажу тебе по порядку, тогда и вопросы исчезнут.

Симеонис устроился поудобнее на скамейке в тени больших диких плит, покрывающих дом и служащих хорошей защитой от солнца.

- Отца её я хорошо знал, хунта его на наш остров сослала. Он во время войны в партизанах был, ранен несколько раз, едва уцелел. А тут хунта, а он - против. Человек известный и твёрдый, для генералов опасный, но убивать его они не решились, а сослали сюда, к нам. Наш остров в стороне от морских путей стоит. Да и туристы его мало посещают, сейчас, в основном, миллионеры греческие. А тогда и вовсе никого чужих не было. Приехал с дочкой маленькой, а куда мать её делась, не помню, отец один и воспитывал. С годами девчонка расцвела, красива и независима, в отца пошла. Многие сватались, но полюбила она одного - сильный, удачливый рыбак. У нас все рыбу ловят, в Афинах на рынке, в основном, наша рыба продаётся. Свадьбу сыграли, а вскоре и сын родился. Жили дружно, ладно, деньги подкопили, таверну открыли с гостиницей. Отец, правда, болел, угасал постепенно, в тюрьме ему лёгкие отбили и почки. Вскоре умер. А года два назад решил парень её в море выйти, хотя и штормило оно. Обещал постояльцу какому-то свежей рыбы. Да и мальчишка за ним увязался, лет десять ему тогда было. Рассказывали, что отговаривала их Дика, эта рыба и не нужна им была, гостиница с таверной доход хороший приносили. Но муж её твёрдый был, раз пообещал мужчина, слово должен держать. - Дед помолчал, снял кепку, с которой и в жару не расставался, - в общем, не вернулись они. Шхуну потом к другому острову прибило. У нас на пирсе памятник не вернувшимся рыбакам стоит, как раз на том месте, где спокон веку женщины своих мужей и сыновей в море выглядывали. Там и их имена написаны.

- А что, за эти два года никто к ней не посватался? - Григория взволновала судьба женщины, которая так неожиданно и стремительно вошла в его жизнь.

- Да многие пытались, хороша собой и богата, но она даже и не смотрит в сторону мужчин. Может, ждёт кого, кто сердце затронет...

- Сколько же ей лет?

- Да под тридцать, пожалуй, не гляди, что молодо выглядит, такие женщины не стареют, сама немалое хозяйство ведёт. У нас женщины рано замуж выходят. Хотя скажу тебе, не должно женщине одною быть, да мужскую работу делать. Женское в ней тогда умирает постепенно.

До самого вечера не мог Григорий найти себе места. То пойдёт на виноградник поработать, то сядет писать. В последнее время увлёкся дневником, где описывал всё: и собственную жизнь, и людей, его окружающих, и необыкновенной красоты природу вокруг, и историю острова, куда попал по воле судьбы. И даже делал профессиональные заметки о стоянках древних людей, которые были обнаружены в многочисленных пещерах в горах.

Пробовал и заснуть, как обычно во второй половине дня, но сегодня непрошеные мысли мешали спать.

"Ишь, что возомнил о себе, учёный несуществующий. Зачем я ей, старый чужеземец. В России давно бы уже на пенсию вышел, и сразу стал бы никому не нужным, это здесь люди живут долго и не болеют. Разве мало вокруг молодых, сильных, здоровых, которые с радостью женились бы на такой женщине". Однако душа твердила "На тебя она обратила внимание, на тебя, а не на кого другого".

Едва стемнело, Григорий уже был на том самом месте, где они расстались. Ждать пришлось долго. Дика появилась неожиданно:

- Извини, работы сегодня было много, но я думала о тебе весь день.

Это признание прозвучало так просто и неожиданно, что Григорий даже не нашёлся сразу, что ответить.

- И я о тебе думал, - и добавил, поняв, что нужно отвечать откровенностью на откровенность, - и порасспрашивал деда Симеониса.

Дика весело и заразительно рассмеялась:

- Мне нравится, что ты такой.

- Какой такой? - осторожно спросил Григорий.

- Необычный, непохожий на других.

- Так я же из мест, из других, - и добавил, чтобы, как ему казалось расставить все точки над "i", - ты знаешь, что я старше тебя почти в два раза.

- Вот и хорошо, что из других, из местных то мне никто не нужен, а что старше, так это даже лучше. - И лукаво взглянув на Григория, спросила:

- А я тебе как?

Григорий замялся, не зная, как выразить свои чувства и, наконец, выдохнул:

- Ты мне очень нравишься.

Дика опять весело рассмеялась и вдруг предложила:

- А не спуститься ли нам к морю, пока не стемнело, по дороге я тебе и легенду расскажу.

- Далековато до моря, назад мне уже ночью добираться.

- У меня тут транспорт, вмиг доедем, - Дика взяла Григория за руку и потянула в какую-то тупиковую улочку, где был припаркован маленький грузовичок, - вот! - она жестом показала на дверцу кабины, - заходи.

Григорий втиснулся в кабинку, Дика села за руль.

- А зачем тебе такая машина?

- Это ты потом узнаешь, так хочешь послушать легенду?

- Да.

Дика завела мотор, и машина потихоньку тронулась.

8

- На севере Греции, во Фракии, жил певец Орфей, - неторопливо начала рассказ женщина, - чудесный дар песен был у него, и слава о нём шла по всей земле греков.

За песни полюбила его красавица Эвридика. Она стала его женой. Но счастье их было недолговечно. Однажды Орфей и Эвридика были в лесу. Орфей играл на своей семиструнной кифаре и пел. Эвридика собирала цветы на полянах. Незаметно она отошла далеко от мужа, в лесную глушь. Вдруг ей почудилось, что кто-то бежит по лесу. Она испугалась и, бросив цветы, побежала назад, к Орфею. Она бежала, не разбирая дороги, по густой траве и случайно ступила в змеиное гнездо. Змея обвилась вокруг её ноги и ужалила. Эвридика громко закричала от боли и страха и упала на траву. Орфей услышал издали жалобный крик жены, и поспешил к ней. Но он увидел лишь, как между деревьями мелькнули большие чёрные крылья, - это Смерть уносила Эвридику в подземное царство.

Велико было горе Орфея. Он ушёл от людей, и целые дни проводил один, скитаясь по лесам, изливая в песнях свою тоску. Проходили ночи и дни, но Орфей не мог утешиться, с каждым часом росла его печаль. -

Медленно спускался грузовичок по крутым, петляющим улочкам, по узкой лесной дороге, по каменистым осыпям. Затаив дыхание, слушал Григорий грудной, мелодичный голос своей спутницы. Казалось, навсегда позабытые чувства - очарование, нежность, трепет неожиданно проснулись в нём. Исчезла тесная кабинка, растворились тёмные силуэты деревьев за окном, только он и волшебная женщина, которой он касался на крутых поворотах дороги, и тепло её тела бросало его в дрожь. А Дика продолжала:

- Нет, не могу я жить без Эвридики! - говорил певец. - Не мила мне земля без неё. Пусть и меня возьмёт Смерть, пусть хоть в подземном царстве буду вместе с моей любимой!

Но Смерть не приходила. И Орфей решил сам отправиться в царство мёртвых.

Долго искал он вход в подземное царство и, наконец, в глубокой пещере Тэнара нашёл ручеёк, который тёк в подземную реку Стикс. По руслу этого ручья Орфей спустился глубоко под землю и дошёл до берега Стикса. За этой рекой начиналось царство мёртвых. Черны и глубоки воды Стикса, и страшно живому ступить в них. Вздохи, тихий плач слышал Орфей за спиной у себя - это тени умерших ждали, как и он, переправы в страну, откуда никому нет возврата. Вот от противоположного берега отделилась лодка: перевозчик мёртвых, Харон, плыл за новыми пришельцами. Молча, причалил к берегу Харон, и тени покорно заполнили лодку. Орфей стал просить Харона: - Перевези и меня. Но Харон отказал:

- Только мёртвых я перевожу на тот берег. Когда ты умрёшь, я приеду за тобой!

- Сжалься! - молил Орфей. - Я не хочу больше жить! Мне тяжело одному оставаться на земле! Я хочу увидеть мою Эвридику!

Суровый перевозчик оттолкнул его и уже хотел отчалить от берега, но жалобно зазвенели струны кифары, и Орфей запел. Под мрачными сводами Аида разнеслись печальные и нежные звуки. Остановились холодные волны Стикса, и сам Харон, опершись на весло, заслушался. Орфей вошёл в лодку, и Харон послушно перевёз его на другой берег. Услышав горячую песню живого о неумирающей любви, со всех сторон слетались тени мёртвых. Смело шёл Орфей по безмолвному царству мёртвых, и никто не остановил его. Так дошёл он до дворца повелителя подземного царства - Аида и вступил в обширный зал. Высоко на золотом троне сидел грозный Аид и рядом с ним его прекрасная царица Персефона.

Певец приблизился к трону мрачного владыки и запел вдохновенно, он пел о своей любви к Эвридике. Не дыша, слушала песню Персефона, и слезы катились из её прекрасных глаз. Грозный Аид склонил голову на грудь и задумался. Бог Смерти опустил вниз свой сверкающий меч.

Певец замолк, и долго длилось молчание. Тогда поднял голову Аид и спросил:

- Чего ты ищешь, певец, в царстве мёртвых? Скажи, чего ты хочешь, и я обещаю тебе исполнить твою просьбу.

Орфей сказал Аиду:

- Владыка! Коротка наша жизнь на земле, и всех нас когда-нибудь настигает Смерть и уводит в твоё царство, - никто из смертных не может избежать её. Но я, живой, сам пришёл в царство мёртвых просить тебя: верни мне мою Эвридику! Она ещё так мало жила на земле, так мало успела порадоваться, так недолго любила... Отпусти, повелитель, её на землю! Дай ей ещё немного пожить на свете, дай насладиться солнцем и теплом, светом и зеленью полей, весенней прелестью лесов и моей любовью. Ведь всё равно после она вернётся к тебе!

- Пусть будет так, как ты просишь! - ответил Аид Орфею. - Я верну тебе Эвридику. Ты можешь увести её с собой наверх, на светлую землю. Но ты должен обещать...

- Всё, что прикажешь! - воскликнул Орфей. - Я готов на всё, чтобы увидеть вновь мою Эвридику!

- Ты не должен видеть её, пока не выйдешь на свет, - сказал Аид. - Возвращайся на землю и знай: следом за тобою будет идти Эвридика. Но не оглядывайся назад и не пытайся посмотреть на неё. Оглянешься - потеряешь её навеки!

И Аид приказал Эвридике следовать за Орфеем.

Быстро направился Орфей к выходу из царства мёртвых. Как дух, миновал он страну Смерти, и тень Эвридики шла за ним. Они вошли в лодку Харона, и он безмолвно перевёз их обратно к берегу жизни. Крутая каменистая тропинка вела наверх, на землю. По ней поднимался в гору Орфей. Темно и тихо было вокруг и тихо было у него за спиной, словно никто не шёл за ним. Только сердце его стучало: - "Эвридика! Эвридика!" Наконец, впереди, стало светлеть, близок был выход на землю. И чем ближе был выход, тем светлее становилось впереди, и вот уже всё стало ясно видно вокруг. Тревога сжала сердце Орфея: здесь ли Эвридика? Идёт ли за ним? Забыв всё на свете, остановился Орфей и оглянулся.

- Где ты, Эвридика? Дай взглянуть на тебя!

На мгновение, совсем близко, увидел он милую тень, дорогое, прекрасное лицо... Но лишь на мгновение. Тотчас отлетела тень Эвридики, исчезла, растаяла во мраке.

- Эвридика?!

С отчаянным криком Орфей стал спускаться назад по тропинке и вновь пришёл на берег чёрного Стикса и звал перевозчика. Но напрасно он кричал и молил, никто не отозвался. Долго сидел Орфей на берегу Стикса и ждал, но никто так и появился. Пришлось ему вернуться на землю и жить одному в печали. Но не мог он забыть свою единственную любовь - Эвридику, и память о ней жила в его сердце и в его песнях.

9

Машина остановилась у скалы, круто уходящей вверх. Дика выскочила из машины, а Григорий сидел, не шевелясь, под впечатлением рассказа.

- Выходи, чужеземец, приехали! - весело закричала Дика, распахивая дверцу, - тебя ждёт море.

По тропинке, петляющей по дну русла высохшего ручья, спустились вниз. Этот ручей своим течением раздвинул скалы и образовал крохотный уютный песчаный уголок.

- Это мой пляж, - царственно повела рукою Дика, - много прекрасных пляжей на острове, но я люблю этот. Пойдём купаться.

Григорий помялся немного и выдавил из себя:

- Я не захватил купальный костюм.

- Ха-ха-ха! - рассмеялась Дика, - на этом пляже ни в каких костюмах не купаются.

Она отошла за небольшой обломок скалы и вскоре появилась оттуда обнажённая. Григорий смотрел на неё и не мог оторвать глаз, женская фигура в голубовато-таинственном свете луны казалась высеченной из белого мрамора резцом гениального художника. Высокие груди, крутые бёдра, стройные ноги.

- Ну что же ты, поторопись, я уже иду, встретимся в море.

Она зашла в воду и, вдруг, плавно взмахнув руками, исчезла. Григорий оторопело всматривался в море. Потом, быстро сбросив с себя одежду, побежал по пологому песчаному дну. Мягкая, тёплая, фосфоресцирующая вода охватила его тело. Какие непередаваемые ощущения, он, кажется, никогда не купался в море без плавок. Макая руки в черную, переливающуюся огоньками жидкость, как в масло, Григорий чувствовал себя первобытным человеком наедине с природой, без придуманной людьми одежды. Вот, где восторг и блаженство.... Дика вынырнула недалеко от него. Мокрые волосы окаймляли её лицо спутанными прядями, и оно от этого казалось таким милым и близким. Григорию захотелось поцеловать его, но он не решился. Дика поднырнула под него, и он почувствовал, как она касается под водой его тела, ног. Тогда он со смехом обнял её, и они закрутились в воде, смеясь и отфыркиваясь. Её тело, такое манящее было рядом, руки скользили по её груди, спине, бёдрам, возбуждая его, но морская вода охлаждала все порывы и желания. Это была странная, притягательная игра. Игра на грани доступного.

Нарезвившись, насмеявшись, она предложила:

- Пойдём на берег, пусть теперь нас примет воздушная стихия.

Они медленно выходили из воды, Григорий подал ей руку, и она доверчиво вложила в неё свою. И вот они стоят друг перед другом мокрые, открытые и возбуждённые.

Дика положила ему руки на плечи и тихо спросила:

- Ты хочешь быть моим Арфеем?

Григорий кивнул, в горле внезапно пересохло, и он едва смог прошептать:

- Да.

- Тогда спой для меня, спой для своей Эвридики.

Он никогда не умел петь, ничего, кроме революционных песен в молодости. Да какая разница, разве это сейчас важно.

- Ты - самая красивая, самая привлекательная. Ты - самая прекрасная женщина в мире. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты всегда была рядом.

- Это самая лучшая песня, какую я когда-нибудь слышала.

Дика поднялась на цыпочки, закинула руки ему за шею и приблизила губы к его губам. Они целовались долго, самозабвенно, грудь её прижалась к его груди, а бёдра к его бёдрам.

- Я так давно тебя ждала.

Тёплый, нагретый за день солнцем песок ещё не остыл, и он качал их на себе, как морские волны. Лёгкий бриз принёс запах водорослей, где-то прокричала чайка, лишь чёрное звёздное небо да крутые скалы стали свидетелями любви на маленьком, укрытом от чужого взгляда пляже, созданном природой для двоих.

10

- Папа, папа! Елька забрала у меня машинку и не отдаёт.

Маленькое заплаканное существо, увенчанное густой шапкой курчавых волос, ворвалось в кабинет Григория и прижалось к отцу. Тот оторвался от своих записей и, улыбнувшись, посмотрел на сына.

- Ты же мужчина, сынок, должен уступить женщине.

- Она не женщина, она сестра, - на миг, прервав всхлипывания, глубокомысленно изрёк четырёхлетний Борисиос.

- Иди, Борис, скажи Еле, что я прошу её отдать тебе машинку, - Григорий запустил руку в густые волосы сына и чмокнул его в шею.

Елена на полтора года старше Бориса, но имеет сильный характер, а сын мягким и нежным уродился. Вот дочка и пользуется своей силой.

За прошедшие годы Дика с помощью Григория отремонтировала гостиницу, переделала таверну, расположившуюся на крутом берегу над морем и ставшую излюбленным местом горожан и туристов. В уютной гостинице, словно вписавшейся в прибрежную скалу, с удовольствием останавливались греческие миллионеры, приезжающие на этот уединённый остров подлечиться и отдохнуть. Здесь не было оживлённых центров, и он так и оставался в стороне от популярных туристских маршрутов.

Григорий с головой погрузился в хозяйские заботы. Он изучал гостиничное дело так же серьёзно, как в далёкие годы свою любимую антропологию. Никогда бы не поверил, если бы кто-нибудь ему, учёному - антропологу, сказал, что через несколько лет он станет заниматься бизнесом и довольно успешно. Это он-то, Григорий Поплавский - плоть от плоти страны, почти полностью и окончательно победившего социализма.

Где теперь эта страна, удастся ли ему когда-нибудь посетить родные места, поклониться земле, на которой родился?

Тоненько зазвонил телефон.

- Горис, привет, ну, что, позанимаемся сегодня?

- Да, приезжай вечером.

Уже давно Григорий вместе с доктором Леандросом собирали материалы, записывали наблюдения, подводили итоги своих исследований феномена долголетия на острове Икария.

"Здесь редко болеют, - записывал доктор, - разве, что травму какую-нибудь получат. Но и заживают все травмы быстро". Григорий уточнял старинные рецепты диких трав, помогающих от многих хворей, снимающих воспаления и останавливающих неуправляемое деление раковых клеток. Доктор изучал лабораторный анализ древнего сорта вина из "Дионисийской лозы" и лёгкое оливковое масло. И оба они составили своеобразную систему питания икарийцев - в основном, фрукты, овощи, свежая рыба. И главное: размеренная, спокойная, неспешная жизнь, отсутствие стрессов, надёжное будущее. Тёплый средиземноморский климат, чистый воздух, настоянный на зелени дикого леса. Здоровый, крепкий сон, не нарушаемый звоном будильника.

Была уже глубокая ночь, когда Григорий, потерев покрасневшие глаза, сказал Леандросу:

- Пойдём, док, на веранду, проветримся.

Небольшая открытая веранда примыкала к таверне и отделена была от неё перегородкой. Здесь собирались близкие и друзья.

По дороге Григорий остановил официантку:

- Принеси нам вина и фруктов, да скажи хозяйке, пусть заглянет сюда.

Не успели друзья разлить вино, как появилась Дика:

- Ага, без меня тут виночерпие происходит.

- Без тебя тут ничего не происходит, - подхватил её шутку Григорий и ласково погладил жену по руке.

- Что третьего ожидаете? - спросил Леандрос, критическим взглядом окинув располневшую слегка фигуру хозяйки.

- Да, Бог троицу любит, - вспомнил Григорий старинную русскую пословицу.

- Ну, раз любит, то за него мы и выпьем, - поднимая бокал, произнёс доктор.

Друзья выпили, а Дика только чуть пригубила.

- Ну, я пойду, а вы тут не засиживайтесь. Доктор, ты мне мужа не задерживай, а то я без него заснуть не смогу.

- Не задержу, в постель к тебе поспеет. - И когда Дика вышла, обратился уже к Григорию: - Я гляжу на вас и не налюбуюсь, какой необычный поворот в твоей судьбе и её. Значит, тебя сюда забросило и ты выжил, только лишь для того, чтобы встретиться с Дикой. А она отвергла всех ухажёров, и ждала только тебя.

- Да, - поддержал его Григорий, - а ещё для того, чтобы родились наши дети, - и добавил полушутя, - и чтобы мы с тобой книгу написали.

Утром Григорий встал рано, надо было принять продукты, выбрать свежую рыбу. Когда освободился, Дика сказала, что звонил Симеонис, просил зайти.

- Что-нибудь срочное, - Григорий проглатывал на ходу завтрак.

- Не знаю, сказал, что собирается куда-то уходить.

- Куда его чёрт несёт? Пусть теперь побольше времени дома сидит, сотня лет уже скоро исполняется. Ладно, зайду вечером.

А вечером позвонил девятнадцатилетний Нисис и сказал дрожащим голосом:

- Дед умер.

- Как, он сегодня хотел со мной встретиться?

- Почему же ты не пришёл?

- Я вечером собирался...

- Вот теперь вечер, приходи... попрощаться.

Через час, вглядываясь в спокойное лицо человека, который так много для него значил, Григорий с горечью произнёс:

- Какой же я глупец, он мне хотел сказать что-то важное перед смертью.

Молчание было ему ответом.

Нисис потом рассказывал о последнем дне своего любимого прадеда:

- Утром встал поздно, позавтракал, потом пошёл поработать в саду, после обеда дал наказы всем членам большой семьи и пошёл отдохнуть. Сказал: "сосну час-другой, меня не будите". Прошло часа три, вижу, что дед не встаёт, пошёл будить. Дверь в спальню открыл, а он лежит на кровати и смотрит на меня. Хотел что-то сказать ему, да тут как током ударило - глаза то, как стеклянные, немигающие.

"Хорошо умер, - подумал про себя Григорий, - спокойно, не болея. До последнего часа работал. Каждому бы так".

11

Прошло пятнадцать лет.

Высокий горный кряж вметнул в небо свои островерхие пики. Основание его терялось в густом лесу, который скрывал под кронами деревьев целебные травы и ягоды.

Григорий вышел на лесную полянку на краю обрыва, откуда открывался вид на Эгейское море. Над ним сияла безоблачная синева неба, и только над горами плыли облачка, которые спускались вниз, цепляясь за верхушки деревьев и окутывая всё вокруг густым влажным туманом. Большая корзинка была наполнена пахучим разнотравьем, и Григорий поспешил вниз, к машине.

Уже несколько лет утро у него начиналось одинаково: встав пораньше, он спешил в лес, чтобы собрать травы по утренней росе. Потом, распределив их по пучкам и подвесив сушиться, шёл к морю купаться. Иногда, к нему присоединялась Дика, а с ними увязывалась Эвридика-младшая, которая быстро превратилась в красивую девушку.

- Мама, мне скоро пятнадцать лет, - рассматривая свою тонкую, изящную фигурку в большом зеркале, говорила она, - мне нужен новый купальник, ты видишь, грудь растёт, как на дрожжах.

- В меня пошла, - с усмешкой отвечала Дика, умудрившаяся сохранить к пятидесяти годам стройную фигуру, - поторопись, папа ждёт.

Григорий выполнял на берегу обязательный комплекс упражнений, наблюдая, как жена и дочка барахтаются в воде, потом и сам нырял в прозрачную глубину.

Время от времени Дика заявляла мужу:

- Сегодня вечером идём на наш пляж.

Это была их тайна, это был их ритуал, ставший традицией. Днём на этот пляж ещё забредали туристы, а вечером, когда они уже знали, что никто не нарушит их уединение, и темнота опускалась на остров, они шли окунуться в море, и в недавнее прошлое, когда ещё только познакомились. Возвращались взволнованные, полные невыразимой нежности друг к другу, и засыпали счастливыми, обнявшись.

Старшие дети уже были определены: Елена училась в Афинском университете, который несколько лет назад окончил и Нисис. Григорий попросил его взять под свою опеку дочку. Нисис выполнил эту просьбу - Елена поступили на юридический факультет. А сам Нисис открыл адвокатскую контору.

Борис уехал в Америку и там уже учился в технологическом колледже на менеджера. С родителями оставалась только Эвридика-младшая.

До обеда Григорий занимался в своём кабинете, проверял учётные книги, писал монографию о древних традициях племён, когда-то населявших эти места и оставивших многочисленные следы своего пребывания в местных пещерах. Потом шёл поработать в саду, после обеда отдыхал по принятому здесь обычаю.

В этот день он уже готовился к обеду, когда зазвонил телефон.

- Горис, ты телевизор смотришь? - раздался в трубке знакомый голос доктора Леандроса.

- Сегодня не смотрел ещё, а что случилось?

- Умер президент твоей страны. Интересно, кого они теперь выберут на эту роль.

- Не знаю, по-моему, там ничего не меняется со смертью Генеральных секретарей. Заходи вечером, поговорим.

Вечером сидели за бутылкой вина, вспоминали прошедшие годы, говорили о России.

- Ты считаешь, что страна твоя должна как-то измениться.

- Понимаешь, живя здесь уже много лет, я совсем по-другому смотрю на государственное устройство моей страны. Только сейчас понял: человек выше государства, он - создание божье, а не государство. А нас учили так - раньше думай о родине, а потом о себе. А раньше надо думать о себе, своей семье, а потом уже о государстве.

- Вот я и спрашиваю - что у вас за строй такой? Отгородились от всего мира, коммунизм строите, только он никак не приближается. Человек о себе думает, о своей выгоде, о своей собственности. Как его можно этого лишать? Словно в тюрьме, получается. А у вас того, кто о себе заботится, прибыль для себя зарабатывает, расстреливают.

- Ну, если он противозаконным путём зарабатывает, - как бы в раздумье ответил Григорий.

- А как он может заработать законным путём, если законы, не дают ему этого делать, запрещают. А зарабатывать для себя - в этом суть человеческая, значит, человека зомбируют, одурманивают, заставляют работать на систему, сути своей лишают.

- Люди-то не понимают, люди довольны тем, что имеют, - пытался возражать Григорий.

- Нет, недовольны они, просто боятся, тайная полиция следит за всеми. Как кстати она называется, я забыл.

- КГБ.

- Да, да, эта аббревиатура не только ваших людей, весь мир пугает. А скажи откровенно - тебе хочется туда поехать, столько лет прошло. И я бы с тобой съездил, уж больно хочется посмотреть. Ты же сейчас бизнесмен, богатый человек.

- Я бы с удовольствием поехал, но время ещё не пришло. Первые годы скучал страшно, а теперь привык. Как-то всё былое отошло вдаль и затерялось, покрылось дымкой.

Ну, посмотрим, может и соберусь.

Но собрался только через двадцать лет. К тому времени, и мир изменился, и Россия стала другою.

12

С Григорием жила только младшая дочь - Эвридика. Старшая вышла замуж за Нисиса, и они владели известной в Афинах адвокатской конторой. Елена частенько навещала старого отца, привозила маленького внука, для Григория правнука. Борис давно жил в Америке, приезжал редко, говорил, что бизнес, чтобы достичь в нём больших успехов, требует каждодневного внимания.

Младшая дочь вместе с мужем полностью взяла в свои руки управление маленькой империей Григория, в которую, кроме гостиничного комплекса, входили несколько предприятий пищевой промышленности, небольшая рыболовная флотилия, автопредприятие, ремонтно-строительная группа и мастерские.

- Дика, поедем сегодня к маме?

- Немного позже папа, хорошо? Мне нужно дать ещё некоторые распоряжения управляющим, и кое-что просмотреть.

Через два часа сверкающий чёрным лаком автомобиль подъехал к красивым резным, каменным воротам, за которыми начиналась широкая аллея, скрывающаяся в недалёкой зелёной рощице. Дика заглушила двигатель, вышла из машины и помогла выйти отцу. Григорий взял дочь под руку, и они медленно двинулись к лесу. Вскоре показался памятник из чёрного лабрадора. Григорий долго стоял в задумчивости, глядя на фото, с которого улыбаясь своею неотразимой улыбкой смотрела его жена.

Потом присел на каменную скамейку, а дочка принялась выдёргивать сорную траву, выросшую среди цветов и собирать принесённые ветром сухие листья.

Дика умерла десять лет назад, умерла легко, как и жила. На одном из праздников она вышла танцевать горячий греческий танец, и в энергии и страсти не уступала молодым. В какой-то момент вдруг остановилась, вскинула руки, глотнула широко открытым ртом воздух и упала на колени. Потом неловко завалилась набок.

Приехавшие врачи не смогли вернуть её к жизни. Доктор Леандрос давно не практиковал, а только помогал в тяжёлых случаях или давал советы. Значительно позже, когда Григорий немного опомнился от этой потери, доктор рассказал ему, что Дика очень переживала потерю первого мужа и сына и уже тогда у неё начались проблемы с сердцем. Позже, уже живя с Григорием, она перенесла два инфаркта.

- Я ей говорил, чтобы она стала как можно более спокойной, равнодушной что ли, - говорил он, словно оправдываясь перед Григорием, - но разве её остановишь. Горячая, импульсивная, страстная, Дика не понимала, что такое равнодушие, и всякому делу и чувству отдавалась полностью.

Первые дни после её смерти он целыми днями сидел у могилы. Вспоминал свою жизнь с Эвридикой, её голос, её походку, запах волос, нежные и тёплые руки, заливистый смех и стоны любви. Представлял, что больше никогда её не увидит, и комок подступал к горлу, и судорожные рыдания сотрясали всё тело. А то сидел, окаменев, глядя безумными, невидящими глазами в пространство. Люди приходили и уходили, а он всё сидел, у могильного холмика, не замечая никого. Ничего не ел и не пил, почернел, словно готовился сойти в царство Аида вослед за своей Эвридикой.

Из Афин приехала Елена, Борис прилетел из Америки, младшая Эвридика не отходила от отца ни на шаг, пыталась напоить его и накормить.

И опять, как много лет назад, спас Григория доктор Леандрос.

- Горис, у тебя дети, внуки, правнуки, ты нужен им.

Григорий смотрел на доктора, но словно сквозь него, будто видел что-то только ему одному ведомое.

- Я не хочу жить, мне больше нечего делать на этой земле, я ухожу к моей Дике.

- Не для того спас тебя Господь от самоубийства, не для того избавил от смертельной болезни, не для того привёл сюда, чтобы ты так позорно покинул этот мир. Тебе ещё предстоят удивительные встречи в твоей далёкой стране.

- Я не могу жить без неё, - почти прокричал Григорий, лицо его сморщилось, и он поспешно закрыл его ладонями.

- Ты будешь жить, - спокойно и твёрдо внушал ему Леандрос, - тебе дана удивительная жизнь, и ты ещё не закончил свои земные дела.

Медленно, очень медленно возвращался Григорий к жизни, преодолевая пустоту, которая образовалась в его сознании со смертью жены. Дика - младшая рассказывала знакомым, что такой любви, как у мамы с папой, не было никогда и ни у кого, и уже не будет. Она и выросла под влиянием этой любви. Постепенно каждодневные дела и заботы захватили Григория. Большое хозяйство требовало постоянного внимания, контроля, по многим вопросам только он мог принять окончательное решение. Родные лица, окружающие его, просторный дом, наполненный детскими голосами внуков, прочно держали его в этом мире.

Дика закончила с уборкой могилы матери и тихонько села на скамью рядом с отцом. Она не хотела отвлекать его от мыслей, в которые он углубился. А Григорий думал о том, что надо ещё сходить и поклониться доктору Леандросу. Его могила совсем неподалёку.

Эх, доктор, доктор. Не послушал тогда, два года назад, старика Гориса.

- Ну, что, старый, идёшь со мной? - доктор развалился в кресле, неторопливо потягивая вино из резного бокала.

- А когда ты собираешься? - спросил Григорий, хотя уже и принял для себя решение.

- Да после завтрака и двинемся, доедем до подножья, а там пешком к вершине.

Григорий задумался, он вспомнил крутой обрыв горного кряжа, на который всегда смотрел снизу вверх и восхищался причудливым нагромождением серых камней. Они текли вниз, образуя по пути воронки и водопады, и вдруг застыли, замерли, словно остановленные невидимой могучей рукой. Там наверху, в расселинах, тянулись к солнцу наполненные чудодейственной силой целебные травы, ещё не тронутые человеком. Редкий путешественник отваживался подняться на вершину этим опасным путём. И что это доктору на склоне лет взбрела в голову такая неожиданная идея?

- Леандрос, ты не забыл, случаем, сколько нам лет?

- Чем чаще будешь об этом забывать, тем больший счёт тебе предстоит, - ответил, как всегда в своём духе с философским юморком Леандрос.

- Мне кажется, что наши дети и внуки сделают это намного лучше нас, - попробовал урезонить его Григорий, - а нам лучше на морском песочке понежиться, да каталог - приложение к нашей книге чем-нибудь новеньким пополнить.

- От писанины отдохнуть надо, что-то в последнее время она у нас медленно продвигается, видимо уже всё написали. Пора оформлять к печати. А идти надо сейчас, потом может уже и не случится.

- Я не иду, - после недолгого молчания твёрдо заявил Григорий, - что-то подсказывает, не надо нам туда, предчувствие нехорошее. Пропустили мы уже своё время, пусть другие теперь идут.

- Ну, как знаешь, а я всё-таки решил сходить, чтобы не жалеть потом, навряд ли ещё когда-нибудь удастся.

Доктор Леандрос ушёл и не вернулся. Его искали два дня, и нашли на дне глубокого ущелья. Он сорвался с кручи, не удержавшись на крутом склоне. Силы были уже не те, что в молодости. В руке его был зажат пучок травы, до которой, видимо, и пытался дотянуться.

Эх, Леандрос, сколько жизней ты спас, а свою уберечь не смог. Пусть хоть книга, совместно написанная, расскажет людям, как жить долго.

Леандрос так мечтал съездить с Григорием на его северную родину, да не успел. Ну, теперь уже пора пришла поехать обязательно, нет препятствий, а то и самому не успеть. Правда, тяжеловато одному, как-никак сто восьмой годок идёт. Григорий посмотрел на дочку:

- Дика, хочешь поехать со мной в Россию?

- Куда? - женщина оторвалась от своих раздумий и повернула голову к отцу.

- Ну, на мою родину.

- А как же гостиница, предприятия?

- Мне кажется, что супруг твой успешно справляется, когда тебе приходится покидать остров.

- Да, он знает дело, в крайнем случае, свяжется со мной, если возникнут трудности..

- Ну, тогда решено, за десяток дней ничего здесь не случится.

Самолёт мягко коснулся колёсами бетонки и, проехав несколько сот метров, остановился. Стюардесса, вежливая и предупредительная девушка с типично славянским лицом, объявила, что на выход пассажиров пригласят. Григорий весь полёт смотрел на неё пристально, словно узнавал в ней что-то давно забытое. Девушка даже поинтересовалась на английском

- Сэр, не надо ли вам что-нибудь?

- Нет, нет, спасибо, - неожиданно для себя ответил Григорий по-русски. Он давным-давно не разговаривал ни с кем на своём родном языке. Дети хотя и знали немного ещё из детства, когда он пытался научить их, но с годами без практики стали забывать. Девушка посмотрела на него удивлённо, он подумал, что она спросит, откуда он знает русский, но она сдержалась.

Смолкли двигатели, Григорий сидел, не шевелясь, сердце бешено колотилось, сейчас он должен ступить на землю, которой не касался пятьдесят лет.

- Папа, тебе плохо? - Дика участливо заглядывала в лицо.

- Всё хорошо, дочка, я сейчас.

Он сунул под язык таблетку, из прихваченных с собой на всякий случай лекарств, и поднялся.

На выходе из аэропорта стоял человек и держал плакат, на котором по-английски было написано - Григориос Поплавиос. Он оказался водителем такси и повёз иностранцев в гостиницу, забронированную Дикой по интернету.

Только войдя в номер, Григорий немного пришёл в себя. Пока ехали из аэропорта, он крутил головой по сторонам, пытаясь распознать в мелькающих зданиях знакомые силуэты.

- Давай-ка, дочка, составим программу наших действий, - предложил Григорий Дике, когда они ужинали в ресторане отеля. Хорошее вино расслабляло, и он, наконец, почувствовал себя свободнее. - Прежде всего, я хочу найти кого либо из моих родных. Потом встретиться с профессором Фарберовым. Если он жив, ему сейчас должно быть уже за далеко за восемьдесят. Ну, а потом я покажу тебе Москву и Россию.

На следующий день приятная девушка в лобби гостиницы вызвала по просьбе Дики представителя частного розыскного бюро. Молодой человек долго беседовал с Григорием, собирая данные о его родных и о профессоре Фарберове.

В ожидании звонка от детектива, Григорий с дочкой заказали машину с гидом, и целый день колесили по Москве.

- А вот это - здание Министерства иностранных дел, а вот это - "Дом на набережной", а вот Дом Пашкова узнавал Григорий знакомые здания. Но незнакомых было больше. Лишь Красная площадь почти не изменилась, только появилась небольшая церковь.

К вечеру Григорий получил, наконец, заказанные им сведения.

Утро Генерального директора международного холдинга начиналось не очень весело. Только что ему сообщили, что выгодный крупный контракт с германским концерном находится под угрозой срыва. Он в задумчивости прошёлся по кабинету, отодвинул штору окна. Весна уже мягко перешла в лето, салатная зелень бушевала в палисаднике, ярко светило солнце.

- Григорий Борисович, - прервал его размышления голос секретарши, - с вами хочет говорить представитель Греции по фамилии По...Поплос, - запинаясь произнесла она.

Генеральный мысленно перебрал в уме все контракты, нет, с Грецией вроде бы никак не контактировали.

- Соедини.

- Гуд монин, сэр Поплавский, - раздался в трубке мелодичный женский голос, старательно выговаривающий английский слова, - сейчас с вами будут говорить, передаю трубку.

- Слушаю.

Григорий взял трубку дрожащими руками и старческим дребезжащим голосом произнёс:

- Здравствуй, Гриша.

Григорий Борисович недоумённо пожал плечами, никто кроме жены давно не называет его так.

- Здравствуйте, вы говорите по-русски? Я вас слушаю.

- Гриша, я - твой дедушка.

Генеральный задумался, что это за глупый розыгрыш, у него появилось желание положить трубку.

- Вы что-то путаете господин, я уже сам дедушка.

- Ну, конечно, я отец твоего папы Бориса, ты меня помнишь?

После длительного молчания, в течение которого Григорий Борисович пытался оценить услышанное, он произнёс, поняв, что на розыгрыш это не похоже:

- Мой дед умер много лет назад, когда я был ещё подростком.

- Нет, Гришенька, я не умер, живой. Только жил в другой стране, в Греции.

Опять ответом было длительное молчание. В это прагматичному Генеральному директору, которому самому шёл уже седьмой десяток, поверить было невозможно.

- Этого не может быть, если бы мой дедушка был жив, ему было бы сейчас сто лет.

- Ты, Гришенька, немного ошибся, мне сейчас - сто семь.

- Где вы, где вы находитесь? Я приеду немедленно. Мне назвала вас секретарь, но я не понял фамилию.

- Меня зовут теперь Григориос Поплавиос.

- О, Боже мой, Боже, дедушка!

Вечером за длинным столом просторной квартиры Поплавских собралась вся многочисленная семья: дети, внуки, племянники, внучатые племянники, жёны и мужья. Деда помнил только старший внук, для остальных он был, как явление с того света, как живая легенда. Дика сразу стала своей, родная кровь. Все хотели поговорить с нею. Пришлось применить все знания русского языка, полученные от отца. А с молодыми и на английском беседовали. Долго выясняли, кто кому и кем приходится.

Григорий-младший взял несколько дней отпуска, чтобы покатать гостей по Москве, свозить по Золотому кольцу, на Волгу. На работе ему никто не поверил, что нашёлся дед, которого он не видел полвека. Из всех отделов прибегали посмотреть на старика.

С волнением ожидал Григорий встречи с профессором Фарберовым, сыном его друга и однокашника по рабфаку. Выяснив, что старый доктор ещё здоров и бодр, и живёт в обыкновенном доме в центре Москвы, Григорий решил явиться к нему неожиданно. Но перед выездом всё-таки попросил Дику позвонить, не раскрывая имени.

- Профессор Фарберов?

- Да.

- Через час к вам приедет ваш очень давний знакомый.

- Какой знакомый, как его имя, я не принимаю на дому никого.

- Он уже выехал, имя его вспомните при встрече, вы не видели его много лет.

- У меня были тысячи больных, я сейчас мало кого помню.

Но трубку уже положили.

На звонок в дверь вышла молодая красивая девушка и с интересом смотрела на гостей.

Григорий заговорил на греческом, показав, что иностранец и заранее зная, что его не поймут. Потом перешёл на английский:

- Я хотел бы увидеть профессора Фарберова.

- А кто вы?

- Мы из Греции, я был знаком с ним пятьдесят лет назад.

Девушка с некоторым испугом посмотрела на старого человека и, наконец, решившись, крикнула в глубину квартиры:

- Деда, к тебе какие-то иностранцы.

- Пусть войдут.

Григорий, Дика, и девушка, прошли в большую залу, где за письменным столом сидел вполоборота к двери седой профессор. Он мельком взглянул на вошедших, и кивнул на кресла у журнального столика:

- Присаживайтесь, я сейчас освобожусь

Но гости продолжали стоять. Наконец, Григорий тихо произнёс:

- Здравствуй, Миша!

Профессор резко повернулся к неожиданным гостям и стал пристально вглядывался в лицо говорившего.

- Кто вы такой?

- Конечно, мудрено меня узнать. Я - Григорий Борисыч Поплавский, тот, который умер от рака пятьдесят лет назад.

Лицо профессора вытянулось, он пристально вглядывался в Григория.

- Так вы умерли или нет? - спросил профессор, так и не узнав посетителя и решив, что его просто разыгрывают.

- Нет, Миша, я жил в другой стране, в Греции, теперь мне сто семь лет.

И вдруг на лице профессора отразилось крайнее изумление, он вспомнил:

- Григорий Борисыч, не может быть, такого не бывает!

- Бывает, Миша, бывает.

Два старых человека бросились друг другу в объятья, не в силах сдержать слёз. Дика и девушка стояли в сторонке, внучка украдкой промокнула платком глаза.

Потом все сидели за накрытым столом, и Григорий рассказывал о своей жизни. Старый профессор только головой качал, он никак не мог поверить в то, что перед ним сидит пациент, которому он пятьдесят лет назад предсказал всего несколько месяцев жизни.

- Я благодарен тебе, Миша, за то, что убедил меня тогда не делать эвтаназию. Потом всю жизнь вспоминал твои слова об ошибках человеческих.

- А я бы очень хотел прочитать твою книгу, Григорий Борисыч, об истоках долголетия и о том, как ты смог решить проблему злокачественной опухоли. Кстати, ты не желаешь пройти обследование в нашей клинике.

- Не возражаю, если это не займёт много времени.

- Результаты анализов и медицинское заключение будут через три дня.

Могучая река текла перед Григорием. Она гремела, рычала, пронзительно визжала, отфыркивалась и сигналила. Она переливалась всеми цветами радуги, сверкала круглыми и продолговатыми глазами, поблёскивала стеклами. Она возникала ни откуда и текла в никуда. На том берегу возвышался бело-синий дворец, как царство Аида за рекою Стикс, только Харона-перевозчика не было видно. В этом царстве бродят тени давно умерших людей, которые были когда-то близки для Григория. Тоненькая стриженая девушка Татьяна, ставшая его женой и погибшая на войне. Она родила ему двух сыновей, тоже ушедших в царство мёртвых.

Строгий и справедливый отец, добрая жалостливая мама, семь братьев и сестёр, неизвестно где похороненных. Моня-аптекарь, наказавший мальчишку за воровство яблок, - единственная знакомая душа, оставшаяся в родном городке после Гражданской. Друг Витька с ранцем за плечами, который так хотел учиться, но был убит казаками. Моисей Семёнович, читавший ему, своему единственному слушателю, блестящие лекции по антропологии.

В этом старом здании университета когда-то находился рабфак. Григорий пойдёт туда, он желает увидеть эти дорогие тени. Осторожно ступил он на дорогу и потянул за собою Дику.

- Папа, куда ты?

Григорий показал на ту сторону:

- Туда.

Он не мог и не хотел объяснить дочке свои чувства. Яростно гудели машины, резко тормозя и вскакивая на дыбы, сигналили и что-то кричали водители, но он шёл, шёл через реку Стикс, и она неохотно обтекала его своими водами.

Вот и здание, в дверях привратник, как и полагается в царстве Аида. Он загораживает вход.

- Сюда нельзя, гражданин.

Эх, нет кифары, чтобы спеть так, что заслушается привратник и пропустит его.

- Я здесь учился...

- Здесь многие учились, наверное, это было давно?

- Это было восемьдесят пять лет назад.

Округлившимися глазами смотрел на него охранник.

- Откуда вы? Восемьдесят пять лет назад ещё мой покойный дед не родился, царствие ему небесное.

- Ваш дед ещё не родился, а я уже здесь учился. Так вы пропустите меня? Здесь, в царстве Аида бродят тени моих умерших друзей.

- Каких друзей, какое царство? - охранник испуганно посмотрел на странного пожилого человека, - идите себе гражданин, идите.

- Ну, вот, опять меня не пускает привратник, видимо, не пришло ещё моё время, - поворачиваясь к Дике, произнёс на греческом Григорий, и увлёк её в сторону, - пойдём доченька.

Охранник долго смотрел в спину странной паре, говорящей вроде как на русском, но и ещё на каком-то непонятном языке.

Ревели двигатели, мелкая дрожь нетерпения сотрясала корпус застывшей на бетонной полосе серебристой птицы, готовой взлететь и покинуть эту землю, как когда-то покинул свой остров Икар. Григорий нащупал в кармане заключение врачей об отсутствии у него онкологического заболевания, вгляделся в иллюминаторы, где уже замелькали, убегая назад вместе с прошлой жизнью аэродромные разметки, вытащил и приблизил к глазам маленькую вещицу из тусклого золота. Почему-то захотелось ещё раз взглянуть на тех, кто остался лишь на потрескавшейся эмали медальона. Самолёт оторвался от земли и внизу, уменьшаясь, поплыли зелёные квадраты лесов, перечёркнутые серыми нитками дорог.

Внезапно откуда-то пришли стихи, строки, которые, казалось, прочно забылись за долгой чередой лет в чужом краю.

Прощай, свободная стихия!

В последний раз передо мной

Ты катишь волны голубые

И блещешь гордою красой.

Как друга ропот заунывный,

Как зов его в прощальный час,

Твой грустный шум, твой шум призывный

Услышал я в последний раз.*

Григорий прикрыл рукой повлажневшие глаза, он знал, что вернуться сюда больше ему не доведётся никогда. Он улетал из своей давно ставшей призраком прошлой жизни, в которой ему уже нет места. Он летел к своей Эвридике, которая ждёт его там, откуда никто не возвращается на землю.

*А.С.Пушкин "К морю"

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

307958  2013-08-26 20:12:22 Лев - Чувствуется профессиональное перо. Отличная фабула и захватывающий сюжет. Прекрасный русский язык. Но не сухо-литературный, а украшенный простыми народными диалогами. Читается - на одном дыхании. Короче, замечательная повесть, достойная любой премии в хорошем русском переплёте. С уважением Лев

307962  2013-08-26 23:48:00 Моня - Здорово по-еврейски написано! Волкович - почти Бабель.

Copyright (c) "Русский переплет"