Человек в пути
16 марта 2009 года

СУДЬБА ПО ИМЕНИ "ПРОБЛЕСК"

Путевые заметки: наблюдения, ассоциации, фантазии

Группа литераторов Брестского отделения СП Беларуси в составе председателя отделения Анаталия Крейдича, писателя Александра Волковича и возглавившего литературную экспедицию директора редакционно-издательского холдинга "Литаратура и Мастацтва" Алеся Карлюкевича совершила познавательное путешествие по региону белорусского Полесья.

По пути на разных этапах к группе присоединялись местные писатели, газетчики, краеведы.

Вот так, взяли и поехали: где дизель-поездом, где на личном автомобиле, где попутным транспортом.

Проследовали дорогами и проселками Кобринского, Дрогичинского, Березовского, Ивановского, Пинского районов Брестской области, предпочитая административным центрам отдаленные села и деревушки, а официальным встречам - задушевные беседы с полесскими стариками.

Побывали в местах, связанных с именами Наполеона Орды, Федора Достоевского, Элизы Ожешко. Посетили музеи народного творчества и народных ремесел, сельские школы, библиотеки, Дома культуры, а также геодезические пункты знаменитой Дуги Струве. Гостили в творческих коллективах, у местных художников, мастеров деревянной резьбы и вышивки, изучали и знакомились с выставками и произведениями народных умельцев. Записывали старинные песни, воспоминания старожилов, предания, сказки, пословицы и поговорки. Ночевали в деревенских хатах.

К сожалению, а может быть, к счастью, документального отчета о путешествии у меня не получилось. Наблюдения и фантазии - так точнее можно озаглавить мои заметки.

Александр ВОЛКОВИЧ,

член Союза писателей Беларуси

Вспоминается последняя поездка на Полесье: долго к ней готовились, созванивались, уточняли место встречи, удобнее было в Иваново.

Я поехал дизель-поездом до Янова-Полесского, захватил с собой сына, а тот -фотоаппарат. Железнодорожная ветка шла в направлении Пинска, столицы Полесья; где-то в стороне почти параллельно пути должна была протекать река Ясельда - в скандинавской транскрипции Ассельде - река Ассов, река Богов; мы намеревались добраться до слияния ее с Припятью; среди пассажиров не нашлось знакомых и это радовало; даже билеты никто не проверял.

В малолюдном вагоне лафа после городских таксичек и переполненных автобусов.

Едем медленно, спотыкаясь на остановках; тетка в спортивных штанах предлагает на выбор "сникерсы", комплекты бельевых прищепок, закаточные крышки, семечки в пакетиках, кукурузные палочки и прочую дребедень; вагонный народец, не спеша и не торгуясь, рассчитывается; коробейников никто, как в застойные времена, не гоняет.

За окнами тоже привычный дорожный ширпотреб - ровные поля, ленты заросших мелиоративных каналов, сиротливые скирды. На переездах - жиденькая вереница грузовиков, легковушек и озабоченных колесных тракторов с прицепами: выжидают с каждой стороны перед опущенными шлагбаумами с полосатыми знаками, разделенные рельсами однопутной колеи и проходящим составом.

Народ странноват: богатые дизель-поездами не ездят, а гордая мать-одиночка, сидящая на скамейке напротив, переплатив за несвежие шоколадные батончики, демонстративно выбрасывает в окошко оброненную ребенком конфету, мама не хуже других и ребенку ничего не жалеет. Пожилые пассажиры подремывают или равнодушно глазеют в окна, не рассчитывая увидеть что-нибудь интересное.

Молодежная компашка листает цветной журнал "Бурдамоден" с оголенной стареющей Мадонной на обложке. Парни заглядывают девчонке через плечо, восторгаются глянцевыми прелестями.

Любуюсь точеными формами юной полешучки в облегающих джинсиках.

Девчонка вся из себя, и все при ней; русые волосы подсвечиваются солнцем и колышутся от сквозняка; тонкая прядка прилипла к сочным, без помады губам.

Где ж ваши глаза, олухи?- думаю.

Прозрачные двери раскрываются от толчка, впускают черноволосую дивчину с дитенком на руках. Цыганка, из местных. Внимание вагона - на залетную парочку. Попрошайки? Нет, круче. Репертуар незатейливый - жалобным голоском про "ридну маты" и "золото колэчко", ой, покатилось оно, покатилось за "высоки гори", за "сини лис", "счасце-долю шукае"... Куплет не затянут: ровно столько, чтоб уложиться в перегон, и детишкам на молочишко...

Моя деревянная тысчонка, наверное, горю поможет. Мужик под хмельком, сидящий через проход, наверняка, добавит, ему море по колено и все люди братья.

Молодежь со скучными лицами выходят в тамбур курить. Брошенная Мадонна тоже сочувствует голодным деткам: пялится с обложки на смуглолицую цыганку с чумазой девочкой при ней.

Остановка вытряхивает из вагона украинскую самодеятельность. Вагон ускоряется, тужится набрать скорость, наверное, забыл или не ведает, сколько было велено по железке Столыпиным - не более сорока км в час.

За окном, возле закрытой станционной будки, сложенной из серого силиката, молодые парни загружают в телегу тяжелые сумки. Телега на резиновом ходу, сумки в ярких наклейках. Парни в светлых брюках-штруксах: сбагрили поклажу и поспешают за попутчицей, ушедшей вперед по боковой дорожке. Девчонка идет, не оглядываясь, она налегке, и, не в пример дружкам, знает себе цену. Они уже приехали, почти дома.

Мужик на телеге волочится сзади приезжей компании.

Лица в вагонных окнах долго провожают идущих вдоль полотна.

День субботний. Большой город, с потерями и без, уезжает на выходные в отчие сельские хаты, к неполотым буракам, к колорадским жукам, к невыкошенным делянкам. - к крестинам и поминкам, к родным погостам, к подворьям и колхозным соткам.

Дорожные указатели с привычными названиями "черняны", "залесье", "вулька", "заболотье" - такие отыщутся в любом уголке Беларуси - показывают дорогу.

Силуэт летящего аиста мелькает меж придорожных деревьев, и мой сын не успевает поймать его в объектив. Позже мы наснимаем десятки кадров птиц в гнездах и на крышах. Подъедем очень близко на машине к молоденькому аисту: он неподвижно стоял возле сарая на куче колотых дров, как на стожке - хура, называют на Полесье - ловил прохладу распахнутыми крыльями. Черные, мальчуковые, ножки - как две надломленные камышины. Аистёнку было жарко и не хотелось покидать удобное место.

Сделать снимок влёт получилось лишь однажды, в другой раз и в другом месте: летящий аист завис почти над капотом легковушки, на которой мы покидали деревню Достоево. Казалось, вот-вот, и уставший птах ударится в ветровое стекло. Свалится в штопор и - нам на крышу или капот. Наверное, птица попала в воздушную яму и потеряла подъемную силу крыльев. Так продолжалось довольно долго: аист вел за собой машину, как лоцман проводит суда в незнакомом фарватере, пока, наконец, не сумел свернуть и тяжело приземлиться на обочину.

Ситуация повторилась в тот же день, но - с коровами. С разгону въехали в стадо, и сколько ни сигналили, ускорить неторопливую поступь колхозных буренок не удалось. Утомительнее нет занятия, чем выжидать в машине неуправляемое стадо, бредущее через асфальт!

По прибытию дизеля в Янов - Иваново пересели на легковушку, маршрут по району не был оговорен, мне хотелось в дремучую полесскую деревню, Алесю Карлюкевичу, приехавшему из Минска, - к местным художникам. Встречавший нас на вокзале Толя Крейдич соглашался с обоими, и мы отправились в его машине практически, куда глаза глядят и куда вывезет удача. Она не заставила себя долго ждать - подсел знакомый поэт, он же экономист строительной организации в Иваново.

На Полесье мне раньше приходилось бывать не единожды, путешественник я бывалый, если можно назвать путешествиями нечастые поездки в райцентры Дрогичин, Иваново, Пинск. Приезжему, жаждущему старины в легендарных местечках, нехотя покажет лик каменная кладка древнего фундамента в подножье административного здания старой постройки да просигналит пятно красного кирпича, вылезшее из-под слоя коммунальной штукатурки; изредка взгляд наткнется на шпиль католического костела или обновленной каплички на развилке заасфальтированных дорог; православный храм, по облику - новодел, порадует свежестью ухоженных стен и новизной блестящего купола, заставит усиленно вспоминать, что же читал или слыхивал по поводу и в связи.

Жизнерадостный макияж стандартных продмагов, отделений связи и Домов культуры, куда попадал ненароком и не специально, продемонстрирует потуги местного райпо с родным общепитом и укрепит веру вышестоящего начальства в способности выдвиженцев самоотверженно радеть о благе трудящихся в отдельно взятом регионе.

Вместе порадуемся, дружно одобрим.

Но что-то еще затронет душу неброской приметой прошлого, напомнит о себе как отголосок былого и затуманит глаза неожиданной печалью.

Переиначенный до неузнаваемости господский дом, где ныне - сельская школа или какой-нибудь промкомбинат. Умирающие аллеи забытого английского парка без единой лавочки и без молоденького, недавно посаженного деревца.

Старинные усадьбы, словно заброшенные погосты. Мерзость запустения на фоне дикорастущего разнодеревья и сиюминутной строительно-хозяйственной надобности.

Нивелированные поля и сетки голых мелиоративных каналов навевают скуку.

С грустью всматриваешься в нежилую избу на отшибе с пустыми окнами без занавесок и накренившимися бесхозными сараями - брошенную людьми, с покосившимся штакетником, черными стожками, заросшими двором и садом.

Но чаще всего попадаются в тихих деревеньках дома серединка на половинку, будто кожух навыворот: живут, наверное, люди, хлеб жуют, воду из колодца берут; пустые стеклянные банки на кольях висят, тропка к поленнице еще не заросла и паданки под яблонями собраны, в корзины под деревом сложены, резиновые боты с обрезанными голенищами у косого порожка - да не видать хозяйку поблизости и собачья будка темнеет безмолвной дырой.

Эй, есть ли кто живой?

Заторопится навстречу одинокая жилица, издали ладошкой от солнца прикроется, всматриваясь, прищуриваясь... Свои?

Поперхнуться недолго в такие минуты чужим ожиданием, а что прикажете делать?

Деревня Мотоль по облику и подобию напоминает гладкий ясеневый комель - дома справные, кирпичной и блочной кладки; крыши в центре красной черепицей "под старину" покрыты, начальствующий люд - бодрячки в пиджаках, механизаторы местного СПК - моложавые брава-ребятушки. В отшаманенной сельсоветовской приемной, за прилавками опрятных сельмагов - жизнерадостные молодицы. Редко где увидишь "Станиславу" на всю лаву. Мотоль визитная карточка передового района, поэтому соответствует представительским фэйс-стандартам изо всех раскормленных бульбой и салом доморощенных сил.

"Крепка советская власть" перестроечной огранки позаботилась повернуть оборотистых по натуре мотылян к модному ныне спасителю жизни предпринимательству - позабытой, сосланной и расстрелянной крестьянской сути....кулачеству. За что на заре социализма казнили, за то нынче, на заре капитализма с белорусским лицом, милуют, не забывая при этом о бдительном налоговом бремени...

Чудно: в деревне нам показали настоящее воловье ярмо. Гениальное изобретение человечества!

Кованый раздвижной хомут надевают на могучую шею вола хватким капканом: массивная голова с острыми, коромыслом, рогами взнуздываться не мешает, ни вздохнуть, ни взбрыкнуться тягловой скотине. Цоп-цобэ! Погоняй, не ленись.

Мораль проста: захомутать можно любого, нашлась бы подходящая шея. И горб.

Ржавая, отполированная изнутри железяка, казалось бы, хранила очертания жилистой покорной шеи. Давно уже тот трудяга-вол копытца отбросил, а ярмо осталось. Как предостережение.

Философствую я задним числом, а тогда в связи с ярмом местные старушки рассказали бывальщину.

Когда основалось село, то было в нем только пять хат. Держали на всех одного вола. Пришла пора вола резать. Как делить мясо? А село стояло: одна хата тут, другая - дальше, третья за огородами. Никакого порядка.

Самый древний мудрый старик решил:

- Даты Гнату роги, бо жыве каля дороги...

- Мыколовы даты почки, бо в ёго добры дочки...

- Трэцему, Лаврушы, даты ад вола ушы...

- Чэтвэрта хата Агапы, для ёе - лапы...

- Пьятому, шо бывся, даты воловы яйца, бо бьецца!

Белорусов нередко представляют эдакими покорными волами, безропотно влачащими тяжкое ярмо и не помышляющими о бунте. "Памярко.ны" народец, спокойный, с квадратными яйцами... Однако "квадратура круга" легко опровергается историей народных восстаний Костюшко, Калиновского, Булак-Балаховича, кровавая правда которых лишний раз подтверждает пагубность любых революций, под какими бы стягами они не совершались. Белорус, полешук, наверное, раньше и глубже иных народов понял, у кого в первую очередь трещат чубы, когда дерутся паны...

Горькая мудрость болотной лозы: гнется да не ломается, "кошыки" да "кломли" ивовые плетет - грибы в лесу собирать да рыбу в речках ловить...

Землю горать. Жито и лён сеять. Гати гатить. Хаты ладить.

Жить.

Хорошую тему я завел, согласитесь. А чтобы поездка наша медом не казалась и всех присутствующих в машине не забывали, поэт Володя- пора уже о нем вспомнить - о своих односельчанах не преминул словечко молвить:

- Фамилия? - спрашивают на призывной комиссии военкомата у выходца села Тышковичи, соседнего с Мотылем.

- Катковец! - отвечает парень.

- Национальность?

- Тышковец.

- Пол?

- Був цэгляны, зараз дэрэвляны.

- Родственники за границей имеются?

- Як жа - сестра в Мотыль замуж выйшла...

- А в голове у тебя что-нибудь есть?

- Було. Зараз нима. Маты дустом вытравыла...

(Без комментариев, так как поэт, посмеявшись за компанию над собственным анекдотом, вынужден был ненадолго отлучиться и сошел, пообещав к экспедиции при случае присоединиться),

В Мотыле познакомились с местным художником по имени Янка и фамилии Романович. Наше имя, полесское.

Застали хлопца в мастерской. Гримаса истории: работал художник, выпускник Минской художественной академии в здании бывшего маслозавода, а тот в свою очередь оккупировал плебанию католического костела. В итоге - ни костела, ни завода, зато высокий потолок, холодрыга в сравнении с температурой "за бортом" и полная творческая свобода.

Янка что-то рисовал на заказ, готовых работ в мастерской мы не увидели. Янкины, как он называет, картинки тотчас же расходятся по друзьям и знакомым, закупают музеи и коллекционеры, в том числе, зарубежные. Познакомиться с творчеством известного автора удалось лишь у него дома в файлах компьютера и в буклетах.

Свой домишко хозяин разукрасил, как пасхальное яйцо: шалевка покрыта яркой краской, наличники, резьба снаружи, а внутри - современный интерьер, ковры на полу, импортные бытовые приборы.

Пока я беседовал с бабушкой художника, а сын караулил ежа, шмыгнувшего под порожек, за Янку взялся Алесь Карлюкевич, а этому только попадись - задавит обаянием и массивным торсом. Словом, Алесь Янку обаял, допросил, кстати, терзал вопросами допоздна. Между тем ежик регулярно вылазил из-под порожка и дразнил моего шестнадцатилетнего сына; малолетнее потомство художника топало босиком по ковру и домотканым половикам, причем, младший - вылитый русоволосый папаня - поддергивал трусы со слабой резинкой и доканывал придирками сестренку, наконец, угомонились, улеглись.

Молодую маму в шортиках видели мельком: то корову в сарайчике доила, то отъезжала на велосипеде, то возвращалась.

А как позвала прохлада и усадила нас на крылечко! А как высыпали звезды! Как зафыркали и затопали под полом взбодрившиеся ежи! Как забелели во мгле старые хатки, кокетничая через соседнюю улочку! Как стало перекликаться гулкими голосами уставшее село! Кузнечики зазвенели... Полынь запахла... Мята задурила...

Хозяева пригласили на кухню к чаю. Кто куда, а я - к экрану с картинками.

В один миг все прояснилось, упорядочилось и угомонилось.

Два одуванчика с ясными, небесного цвета зеньками. Ситцевые рубашонки. Квелые детские шейки. Пальцы в цыпках и побитые коленки. Веночки на белобрысых головах.

Мерное сопение детишек доносится из-за двери, а пушистые головки светятся с компьютерной репродукции на дисплее.

Мотыльки из полесского Мотыля.

Два подсолнуха... Два клеверочка... Две сыроежки...

Доминанта и центр мироздания под названием "Дети Полесья".

Вот что я понял в этих картинах.

Для кого живем и творим?!

Давным-давно, в детстве мне случилось рисовать закат. Художник из меня и сейчас никудышный, а тогда - нет слов: спохватился вслед за космическим свечением, объявшим небеса, альбом и коробочку с красками под мышку, выскочил на крыльцо - и, торопясь, расплескивая воду в стаканчике, разжиживая скользкие кружочки, терзал кисточкой бумагу, мазал, увлажнял, гладил, втирал, голубил, чернил... А сочное небесное полотно неуловимо сворачивалось за кромку леса, стекало, таяло, прояснялось в верхней части и наливалось бордовой фиолетовостью снизу,- оно, это клятое пламя, на глазах угасало, - и я не знал, что с этим делать... Закат, как детский резиновый мяч - наполовину синий наполовину красный - медленно, и в то же время, стремительно, закатывался, исчезал, густел, чернел, облепливался грязью... Получалась мазня-размазня, похожая на перепаханное поле.

Примерно в такую же ситуацию я попадал, когда пытался изобразить стоячую воду в озерце: видел облака, тени, желтый песок, зыбкие водоросли, но где вода?- думал,- где глубина? - почему отчетливы камешки на дне, но не могу уловить дрожь от листка, круги от слезы, сорвавшихся с ивовой ветки, легкую рябь, поднятую ветром?

Не сразу и не каждому дается техника акварели, водянистые полунамеки, полутона... В конце концов человек при большом желании и минимуме способностей может освоить основы изобразительной грамоты и правила построения перспективы, но все это не идет ни в какое сравнение с остротой зрения сердца и теплопроводностью любящих глаз. Вот почему глухие чувствуют музыку, а незрячие различают пальцами цвета...

Бродят, бродят по нашей земле помазанники Божьи: обличьем неброски, а в глазах сумасшедшинка. Руки под любую работу заточены, а под любимую - виртуозы. Почему? Сразу не ответить, не сообразить. Но случится бывать на Полесье в деревне Мотоль, в крае удивительных живописцев, бондарей и народных сказителей, и вам захочется узнать самое сокровенное об этих людях, - прислушайтесь к советам братика ивана да сестрицы марьюшки, доверьтесь матери- с -мачехой, загляните в анютины глазки, и не забудьте про лесную зазулю - все ли заветное накуковала? Если и это не проймет - чистотел с полынью покажут, подорожник с крушиной проводят...

Ремарки на полях

Не терпится рассказать: следующим днем мы лазали на "горище", где на жердях сушились самые расчудесные лечебные травы и цветы Полесья, и познакомились с живым потомков лабуров. Правда, произошло это далековато от Янкиной хаты. Первое событие состоялось в музее народной медицины, его создала на чердаке сельского клуба деревни Стрельно того же, Ивановского района, очаровательная женщина Галина Войтешук, бывшая учительница. На чердаке пахло, как в свежем стогу, пучки высушенных трав манили запретным дурманом, приглашали, будто банные веники, от запахов кружилась голова. Хозяйка напоила нас чаем с душицей и чабрецом, угостила свежим козьим молоком, предлагала целительный самогон на мяте и зверобое, поведала уйму народных рецептов, тщательно записанных мною в блокнот. Галина Ивановна (Галина - по-белорусски "веточка"!) рассказала о недавних гостях -Диане Энсинг из штата Иллинойс США, которая пишет историю своих предков из деревни Клещи, и минских писательницах Оксане Котович и Агнии Круг, издавших с подсказками сельской учительницы Войтешук книгу "Золотые правила народной культуры".

А потомок загадочного цыганского племени лабуров, о которых еще в позапрошлом веке упоминал знаменитый путешественник Семенов-Тяньшанский в многотомном труде "Живописная Россия", сопровождал нас в поездке на озеро Глиняное под Мотолем (есть еще в Ивановском районе о. Песчаное и о. Завышанское). Современный лабур, как выяснилось, работал инструктором по спорту, на вид - это был русоволосый долговязый парень, а его далекие предки промышляли в Янове и окрестностях в эпоху Великого Княжества Литовского. Собирали подаяния для строительства храмов, общались на тайном лабурском языке, похожем на цыганский, и вообще были ребята хваткие, вороватые, не очень разборчивые в способах выколачивания денежек из доверчивых полешуков.

Сотрудники Ивановской районной библиотеки даже составили словарь лабурского языка. Создан музыкально-этнографический ансамбль "Лабуры".

Спортсмен тоже немного балакал на языке предков, и кое-что поведал. Например, по-лабурски вода - делька, водка - гарцима, хлеб - кумса, любовь - колюба, а другие слова меня не слишком заинтересовали.

Словом, много разных людишек было когда-то у нашего царя. Кое-что осталось.

... Спозаранку я навестил бабушку художника Янки в той самой хате, что белела напротив вечером накануне. Зинаида Романович, баба Зина. Рукодельница, мастерица. Телом щупленькая, как сухой грабчак. Лицо маленькой, глаза добрые. Пока я рассматривал вышивки и фотографии, хозяйка готовилась сходить в церковь: вышла из-за занавески в выходной блузе навыпуск, с хусточкой на голове. В руках держала конвертиком наодеколоненный носовой платочек. Все время, пока я находился в хате, не умолкала.

Рассказала, как немцы в Мотоль нагрянули, как людей в Неметчину угоняли, как деревню палили. О прошлом спокойно говорила, что было - то сплыло, хотя быльем не поросло. А истории, дедовские и прадедовские, я специально записал, чтоб на досуге поразмыслить.

"Про мэдвэдя". Это было давно, когда Бог еще ходил по земле. Ходил, добро творил. Бедным - помогал. Жили небогатые люди - "чоловик" и "жинка". - Бог всем помог, а до нас не дошел. Давай его напугаем! - решили они. А как? - Станем за дерево - и рычать начнем. Так и сделали. А Бог заранее все знает. Говорит: - Раз умеете так громко рычать, то превращу вас в "мэдвэдя". И превратил. С той поры появился медведь на земле.

"Про бусня". Бог собрал всю нечисть - гадов, гадюк, ужей - засунул в мешок и велел одному человеку: отнеси далеко-далеко и выбрось. Пошел человек, а из мешка кто-то просится: - Выпусти меня! Человек подумал: загляну, кому больше других не терпится? Не успел до конца развязать мешок, как вся нечисть повылазила, расползлась по земле.

- Ага, - сказал Бог, - раз ты меня, человек, не послушался, то превращу тебя в "бусня": будешь всю жизнь летать и собирать разную нечисть.

Бабушка Зина сказала про бусня, не "летать", а "лэпэтатыся" - местный диалект, не сразу сообразишь, я вначале перевел "порхать", "трепыхаться"...

- Чего проще! - встрял Толя Крейдич, а он парень свойский, местный. Общими усилиями перевели на белорусский, как "м╕тус╕цца", значит - хлопотать, суетиться.

Оба мы пришли к выводу, что настоящие художники - будто аисты над Полесьем: все видят, любую нечисть презирают.

Кто-то из присуствующих добавил: буслы -.бусни. не терпят суеты, они важные, неторопливые и стойкие.

И все мы, не сговориваясь, я уверен, подумали в тот момент еще об одном символе, который олицетворяет черно-белых полесский птах, летящий над хатами и жнивьем с узелком в клюве...

Что у вас, ребята, в узелках?!

С легкой руки живописца Янки Романовича дорожные картинки последующих маршрутов воспринимались мною как варианты уже знакомых сюжетов: детишки и взрослые - на одно лицо, хаты, деревья, поля и огороды - почти те же.

Деревни встречали полусонным раздумьем зреющих садов и ожиданием пустых коробок автобусных остановок. Недосказанность незапертых калиток подчеркивалась отчужденностью одинокой повозки с возницей в телогрейке и молочной флягой под замусоленным локтем. Или хроменьким тракторным скатом, прислоненным к стене. Парой-тройкой велосипедов возле полупустых магазинов. Шеренгой одноэтажных, одноликих домов из серого силиката с занавешенными квадратами окон.

Кадры сиюминутной хроники живородящего сельского лета - сочные, запоминающиеся мазки.

Зеленого цвета колхозная косилка с черными подпалинами солярной гари тащится по обочине; деревянный крест на околице встречает веером разноцветных ленточек, будто женская юбка-плиссе; церковь - веселенькая вдова в сравнении с заневестившейся почтовой конторой, приглашает зайти; тарелка спутниковой антенны на бревенчатой стене слушает, что же там в мире?; гуси, куры и дети возятся под заборами, и, конечно же, новые встречи, знакомства добавляют впечатлений и красок.

И что за глупость талдычат: якобы за песнями следует ездить в Москву?! Какая, к чертям собачьим, Москва! Только деревня Псыщево, и не иначе! А еще Закалье, Завершье, Плещицы - несть им числа на Полесье, песенных деревень!

Благо сопровождающая нам попалась славная: знающая округу, и собой хороша - Валентина Бородинчик из отдела культуры Ивановского райисполкома. Завезла нас в самое ото-то.

Бабульки-песенницы принимали гостей в деревенской хате, приготовили стол - престол и на столе, как у добрых людей. Гармонисту Ивану специально загодя не наливали, чтоб держался молодцом, а тот, в свою очередь, песенную ассамблею народного ансамбля "Журавка" ладным баяном поддерживал, хотя, наверняка, хряпнул рюмашечку накануне, чтоб бодрее и звонче получалось. Но нам не до запаху, а до песен забытых, старинных, чтоб развернулось, распахнулось, в середке заскребло и долго-долго потом уже не сворачивалось.

Бабушки в ансамбле подобрались, как на подбор: внешностью схожи и фамилиями тоже. Две Марии, две Татьяны, две Лидии и одна Катерина за главную. На семерых - две фамилии: Балюк и Молощук. Да Иван Романович, уже знакомого нам художника однофамилец. Все родственнки - вода на киселе. Молодухи-вековухи, каждой далеко за семьдесят, а то и боле. Музыкант - бойкий петух в пестром курятнике.

Белые хусточки на головах поправили, черные плиссированные юбки одернули, вышитые сорочки дружным вздохом всколыхнули, ногами в старомодных туфлях на низких коблучках и в цветных носочках нетерпеливо переменулись...

-Шчыльней да мяне ставайце!- велела подружкам запевала Катя, в прошлом - сельский почтальон.

И понеслась душа в рай.

Збыримоса наш роды хороший,

Збыримоса наш роды хорош.

Напьемоса горилки без гроший,

Напьемоса горылки без грош.

Ныхый жэ нас ныхто не сацюе,

Ныхай жэ нас ныхто не сацюй.

Ой, шо ж наша бысэда коштуе?

Ой, шо ж наша бысэда коштуй?

Ой, коштуе тры грошы чэрвинца,

Ой, коштуе тры грошы чэрвэнь!

За тры грошы горилки напьемса,

За тры грошы горилки напьюс,

З своим родом дай наговорус!

Часа два кряду изгалялся песенный сход над приезжими, сам воодушевленный присутствием благодарных, отзывчивых слушателей.

Но и пели старушки замечательно, душевно и проникновенно. Всю свою крестьянскую жизнь поведали: "вэсилле", "родыны", "мэрлины", как свадьба начинается, как заканчивается, от коляд до мясоеда и поста перед Пасхой, а потом весна, да лето, да "петривка", "спасовка", да опять "пилиповка" до Нового года...

- Откуда песни ваши? - спросили.

- Як╕ з головы, як╕ - з ног╕! - ответили.

- А что еще, кроме песен, умеете?

- Коситы, гораты, сияты, волочыты, коня запрягаты и в борозду, и в плуг, дровы рубаты, хуру любую класты, стожка, скирду складаты, пыроги пэчи, соломаху, крышаны варыты, дитый годоваты, скотыну доглядаты, в чэрэду ходыты...

"Чабатуру" частушечную закатили да так, что мы все про "камору" узнали, о чем до сих пор не догадывались: было там, оказывается, жыто до жыта, просо до проса, но хозяйка пила да пила, муж "казав", а она носила - гречку - до гэчки, просо - до Зоси, грошы - до Леши, яйки - до Хайки, и нынче вместо капусты в каморе пусто...

Шуточные припевки, любовные истории, приметы, обычаи, заговоры, рецепты, бывальщина- чего только бабушки не вспомнили!

- Можэмо спиваты хоть до утра и не будэ повторни писни!

О себе каждая рассказала, насколько позволяла обстановка, и сочла уместным поделиться.

Словом, получился у нас веселенький сабантуйчик, щедрая посиделка с песнячком задушевным, чаркой до самый краев и неожиданными откровениями, которые обычно близкому знакомому, соседу неинтересны, потому что вроде бы давно известны, обыденны и привычны, а вот заезжему человеку - в новинку, в диковинку, в охотку... Сами подумайте, кто из местных в рот станет заглядывать, охать да ахать и все байки подряд принимать на веру?! Когда еще на какой-нибудь смотр самодеятельности художественный пригласят или с концертом в соседний санаторий позовут? Ведь уедут дорогие гости, а им каждой - в огород, на свекольные сотки, внуков нянчить, за скотиной домашней ухаживать, нескончаемую сельскую работу по дому и двору продолжать...

Старались песенницы разом с гармонистом себя показать, городским важным дядькам нос утереть. Артисты солировать рады, публика - нахваливать и в ладоши плескать.

Прощались гости с песенницами тепло, по-свойски: обнимались, целовались, обещались приезжать. Бабульки долго Валентину, ту самую, из отдела культуры, от себя не отпускали. Выясняли: что да как, когда пригласят да позовут, как коллектив впредь сохранить... "Журавка" вообще-то не в обиде, у начальства на виду, во всех областных и районных смотрах участвует. Одна беда - уходят участницы, не по своей воле уходят, а замену сыскать трудно. Опустело село, молодежи - раз-два и обчелся, лишь на летние каникулы погостить являются. Не самой же Валентине раз за разом рожать, дабы демографический пробел обезлюдевших полесских деревень восполнить... Одна за всех не отдуется, как ни старайся...

Расстались мы с верой: все-таки оживет людская крыничка, иначе и быть не должно! Слишком глубоки истоки, дабы в одночасье иссякнуть.

Понравились мне певицы, скрывать не стану. Была в этих смешливых старушках-веселушках жизненная косточка, загогулинка, перчинка, свойственная людям земным, настоящим, как принято называть, - от сохи. Иная городская барышня, разукрашенная макияжами, в модные наряды одетая, откроет рот - речь постная, рожа простоквашная, мысли гороховые. Нет родовой живинки, - той, просоленной и проперченной, какой лишь жнеи, батрачки и доярочки колхозные от рождения мечены. Столбовая крестьянка - она и в городе - городская, а в деревне - деревенская. До самого последнее жизненного предела их земную суть ничем ни забелить, ни зарумянить. Да и не требуется. Пустое занятие.

Натруженные руки крестьянок хранят смысл жизни, а морщинки на лицах - годовые кольца народной мудрости.

Одна ладная белорусочка рассказала историю про забытую криничку, а рядом с ней мы вскоре проезжали. Возвращались из Псыщево, меж собой в машине балакали, деревенских артистов добрым словом поминали, как минули прогалину - не прогалину, болотце - не болотце.

- Так это ж она, наверное! - вспомнили, - сельская учительница Лидия Калацей рассказывала, родом она из здешних мест.

Тормознули, вышли, осмотрелись. Болотнна, мочажина... Не ошиблись?

Хорошо, что я кассету в диктофоне назад прокрутил, голосок рассказчицы восстановил.

Хотите послушать? Будь ласка!

"У Псыщеве на .скрайн╕ лесу была капл╕чка. Л╕чылася святым мейсцам. Сюды зъязжал╕ся свящэн╕ки, праводз╕л╕ набажэнства. Але . савецк╕я часы яна была разбурана. У капл╕цы знаходз╕.ся невял╕чк╕ калодзеж з крын╕чкай. Лягенда сведчыць: аднойчы сюды прыйшо. правасла.ны прапаведн╕к со стольнага горада К╕ева. Язычн╕к╕, каб не слухаць яго прамо., заб╕л╕ чалавека. Каб схаваць злачынства, закапал╕ цела на узвышшы ля канавы, якая цекла з усходн╕х нашых луго.. Прайшло многа часу. Здарылася так, што сюды ╕йшо. на Моталь сляпы старац з хлопчыкам-павадыром. Стам╕л╕ся яны. Выраш╕л╕ адпачыць у цяньку пад хвоям╕. А было гэта . дзень Успення Прэсвятой Багародз╕цы Мыры╕ 28-га жн╕.ня. ╤ прысн╕.ся сляпцу сон. Дзева Марыя сказала: устань, адмерай пятсот крока. ад канавы ╕ не даходзячы ад сх╕лу дзесяць крока., раскапай зямлю на по. сажня. Праб.ецца крын╕чка - абмый свае вочы, бо вада гаючая ╕ святая. Знойдзеш людзей, раскажы ╕м пра святую ваду. Хай пабудуюць тут калодзеж. Лекавай будзе в╕льгаць для тых, хто л╕ча сябе праваславным. Прасну.ся стары сляпец, расказа. пра сон павадыру. Яны ╕ зраб╕л╕ разам то, што казала дзева Марыя. ╤ пырсцну. з-пад зямл╕ струмень. Яшчэ не верачы в цуд, стары абмы. свае вочы ╕ зно. убачы. свет. ╤ пайшл╕ нашы вандро.н╕к╕ . Моталь. Псыщава яшчэ тады не было. Прывял╕ людзей, як╕я збудавал╕ калодзеж, а вадою крын╕чнай лячыл╕ся ад мног╕х хвароб.

Мейсца тое ёсць..

Для сравнения языка прокрутил песенку из другой .оперы.:

- Ой, дай пробыла ножэньку на весьнёчку...Ой, дай пробыла ножэчку на веснёчку... Булыть ножка, булыть ножка, ой, да ты больно... Ой, полюбыла Ванюшэчку ненадолго... Быруть Ваню, быруть Ваню, ой, у солдаты... Ой, забулася, забулася попытаты... Забулася, забулася, ой, попытаты, чы мни замуж выходыты, чы гуляты...

Такая вот земля наша полесская - крыничная, песенная, древняя.

Баба Лида - я бы назвал ее тетей - белорусочка непростая: бывшая учительница географии, закончила Белорусский государственный университет, преподавала до выхода на пенсию в Псыщевской средней школе. 45-го победного года рождения, дочь сельского каваля. Столичный университет не только обогатил селянку знаниями, но и постарался перековать на книжный лад язык отцов и дедов, на котором общаются между собой полешуки испокон веков. Я не берусь судить, насколько были правы .свядомыя., узаконившие официальный литературный белоруский язык, однако места в нем традиционной полесской .гаворке., увы, не нашлось. Своим оппонетам в споре правомерности существоания исконной полесской речи я всегда задаю беспроигрышный вопрос: .Знаете ли вы, на каком языке написан .Диариуш. преподобномученика Афанасия, игумена Брестского? Читали ли вы хоть когда-нибудь сей труд? Наконец, послушайте старинные песни, без которых не обходиться ни одно застолье в полесских деревнях!. К сожалению, блюстителей чистоты национального языка много, истинных знатоков мало. Язык полесских осин и ольх кое-кого коробит...

Наличие украинских слов и выражений, украинский синтаксис отпугнул многих ревнителей белорусского национального суверенитета, а вечный спор приоритетов украинского и белорусского Полесья кого угодно может завести в тупик. Считаю, оселком в этом споре может послужить сакраментальный тест: попробуйте произнести слово .Полесье. как две независимые друг от друга, исключающие величины: .поле. и лес.... Получится? Нет! Тогда и .ставки городить. незачем!!!

Есть еще одна проверочка на национальную языковую вшивость - популярный анекдот про вилку. Байку нам псыщевские бабушки рассказали. Воспроизвожу в переводе.

Сидит за столом компания. Уронили на пол вилку. Примета: к новым гостям.

- Придет женщина: вилка - женского рода...

- Нет, мужчина. По-польски .вилка. - videlez...

- Оба вы неправы! Придет "оно". У евреев "вилка" - среднего рода...

Как же относятся к языковой "вилке" полешуки?- спросите вы.

А никак! В полесских деревнях пользоваться вилками не принято, не привыкли. Ложками испокон века обходятся. Специально для гостей вилки держат.

И еще много чего другого я успел увидеть, услышать и записать в первый и последующие дни поездки, и все оно в душе варится, наружу просится, даже и не знаю, что главное. А вы сами попробуйте устоять перед житейскими откровениями, будь то наклоненная одинокая верба у заросшего пруда либо скромный, с облупленными боками обелиск у проселочной дороги... Доверчивый взгляд пожилой рассказчицы либо плохого качества старые снимки на семейных фотокарточках в общей рамке на стене... Мастерски вышитый - веселый и теплый - редчайшей красоты рушник самодельной работы или надпись .Охраняется законом. на казенной табличке забытой ротонды, не крашенной последние лет пятьдесят...

Больших и малых .весачак. попадалось на нашем пути несчесть. Забегая вперед, перечислю запомнившиеся, исключая районые центры, как говорится, слева на право по ходу движения, с пятое на десятое: Заречна, Закозель, Людвиново, Осовцы, Попина, Хомск,Завершье, Кокорица, Ополь, Псыщево, Стрельно, Лесковичи, Мотоль, Молодово, Щекотск, Бродница, Вороцевичи, Мохро, Вулька, Городище, Березовичи, Добрая Воля, Плещицы, Лемешевичи, Кудричи - и так далее, туда и обратно, скольво хватило бензина и энтузиазма.

Каждая из деревень, любое из поселений - курган на пути народной исторической памяти, подорожный столб на тернистом жизненном тракте. А уж сколько войн больших и малых грохотало в этих многостродальных местах! Стираются с лика земли поселения и местечки, рушатся древние крепости и замки, зарастают травою редуты и окопы. Время - котел на медленном огне, бездонная болотная трясина. Испепелит, переварит, проглотит любое столетье. Истончит до праха ржавчиной и забвеньем... Задернует, забурьянит, высушит ручьи и колодцы...

Я всегда себя спрашивал: для чего же мы топчем эту землю? Чтоб затереть следы тех, кто ходил по ней раньше нас? Да, ничто не вечно под луной. Но поставят ли когда-нибудь в будущем памятники тем, кто сегодня низвергает вехи прошлого и беспечно крошит крупицы былого?

Оставить после себя след, не топча прах предшественников. Наверное, в этой формуле заключается главная мудрость преемственности поколений.

Ремарки на полях

Мода на деревню Вороцевичи, и самого известного уроженца Наполеона Орду родилась не вчера и не сегодня. Имя нашего прославленного земляка, чьим местом рождения и исчезнувшим родовым маёнтком "Красный Двор" знамениты Вороцевичи, совместило, казалось бы, несовместимое - мечту о свободе западному краю из рук французского узурпатора Бонапарта и напоминание о безжалостной Золотой Орде, пустившей корни на Пинщине.

Историей подтверждено: действительно, назвали мальчика из семьи кобринского "маршалка", инженера-фортификатора, предводителя дворянства Кобринского уезда Михаила Орды и дочери пинского старосты Юзефы Бутримович в честь мнимого освободителя Польши Наполеона, оказавшегося впоследствии тираном, а родовые корни тянутся к крымским пришельцам.

Как ни суди, ни ряди - хрен редьки не слаще. Однако опальный студент, .мятежник второго разряда. сделал себе имя сам: рисовальщик, пианист, композитор, дирижер, вольнодумец, а российское самодержавие сполна возместило недоданное татарами, обеспечив своему подданому изгнание в просвященную Европу. А та - помогла расцвести таланту и гарантировала известность. Став парижским, венским эмигрантом, Наполеон Орда познакомился с выдающими деятелями европейской культуры - А.Мицкевичем, Ф.Шопеном, Ф.Листом, Дж.Россини, Дж.Верди, Ж.Гуно, Г.Берлиозом, О.Бальзаком, А.Стендалем, П.Виардо, И.Тургеневым, получил художественное, музыкальное образование, много выставлялся и выступал с фортерианными концертами, занимался сочинительством и преподаванием музыки, работал директором Итальянской оперы в Париже. Умер в Варшаве. Прах, согласно завещанию, захоронен в Янове- Иваново Бресткой области.

Что же смогли сделать для именитого земляка современники? - То, что не сподобились в советское время, наверстывают сегодня. Во-первых, произвели раскопки на месте сгоревшего в 1943-м году родового поместья Красный Двор. Во-вторых, отпраздновали 200-летие со дня рождения, создали в здании бывшей восьмилетки в Вороцевичах картинную галерею, музей. Правда, авторских полотен Орды здесь нет - репродукции, почти все оригиналы в Польше, а также разбросаны по частным коллекциям и музеям Европы.

- Неужели на родине художника не сохранились подлинники его рисунков? - засомневались присутствующие на музейной экскурсии.

Алесь Карлюкевич публику успокоил: живет в Минске известнейший коллекционер старины и художественных артифактов Владимир Лиходеев, у него почти шесть десятков литографий Наполеона Орды. Хранит, как зеницу ока. Большая часть литографий с рисунков Н.Орды - достояние Национальной библиотеки Беларуси. Таким образом, приоритеты принадлежат Беларуси де-юре и де-факто.

Рядышком с галереей - памятник маэстро. Проводятся экскурсии, пленэры художников. После последнего вокруг музея остался частокол деревянных столбов-скульптур: авторские работы участников пленэра.

Бронзовый Наполеон Орда, сидящий рядышком на пеньке с планшетом на коленке, всматривается в полесскую даль, готовясь запечатлеть на холсте и в истории очередной заветный уголок.

По гравюрам Эрика Дальберга мы изучаем историю фортификации западного края, по рисункам Наполеона Орды - архитектуру помещицкого, замкового Полесья.

Надеюсь, по образцу авторского рисунка "Вороцевичи. Маёнток Ордов" когда-нибудь будет восстановлен родовой "Красный Двор".

Следующий привал мы сделали в сосновом бору на окраине деревни Щекотск. Название населенного пункта до сих пор пишется по-разному: на старых картах значится "Чекуцк", а на более современных "Щекотск". "Чакуцк" выбито на мраморном земном шаре, венчающим постамент с надписью "Геадэз╕чная дуга Струвэ". Указаны координаты места: широта 52 градуса,12 минут, 30 секунд, долгота соответственно - 25-33-25 (Не вздумайте звонить, как по номеру телефона).

Мы расположились в придорожном кемпинге на бревнах вокруг столика-пня и стали кумекать, куда знаменитая дуга Струве нас может завести. Памятник устанавливали не слишком давно, а точнее - в лозунговый период "Купляй беларускае!", приурочив к 200-летию празднования открытия Дуги Струве, внесенной в список всемирного наследия ЮНЕСКО. Юбилей, а правильнее сказать, дата, точка отсчета довольно относительны, условны, и требуют пояснений, на которых я остановлюсь ниже.

Современное белорусское правописание в названии тригонометрического пункта выбрано, по-моему, ошибочно. Надо было писать по-русски, в дореволюционной грамматике, как, к примеру, значится в "Описан╕и Осовницкаго основан╕я въ Кобринскомъ уьздь Гродненской губерн╕и" (старославянской буквы "е" - мягкий знак с поперечиной сверху - на клавиатуре моего компьютера быть не могло, поэтому пардон за неточную транскрипцию документа).

В подробности установки так называемых пунктов триангуляции по дуге измерения земного меридиана меня посвятил незадолго до полесской поездки бывший заместитель директора РУП "Белкосмогеодезия" Владимир Мкртычан (не путайте с фамилией популярного комедийного артиста). Я специально ездил к нему в Минск, и мы долго и славно беседовали на эту тему за рюмкой чая.

Владимир Ваганович со своими сотрудниками заново открыл в 2001 году "белорусские" пункты забытой дуги, а истории создания и изучению посвятил многие годы, собрал массу документов.

Датские потомки профессора Василия Струве, именем которого дуга была названа, агитируют Владимира Мкртчана написать книгу, якобы готовы стать спонсорами уникального издания. А пока ни первого, ни второго не произошло, расскажу, со слов ученого-геодезиста, подробнее о знаменитой дуге меридиан, где ваш покорный слуга с сыном Мишей и со товарищи - Анатолием Крейдичем, Алесем Карлюкевичем, Владимиром Гетманчуком, словно белые медведи из популярной советской песенки времен застоя, "чесали спины о земную ось", а заодно рассуждали, какого возраста сосны вокруг памятника, и как выглядела местность глазами колонновожатых из Военно-топографического Депо генерала Карла Теннера, выстроивших летом 1826 года "сигналы" "Осовницкаго основан╕я" с тригонометрическими точками Ополь, Лесковичи, Бездеж, Гать - и Чекуцк в придачу.

Ремарки на полях

Грандиозные по масштабам работы по измерению дуги земного меридиана проводились в течение 40 лет, начиная с 1816 по 1855 гг. Так называемая Дуга Струве, или Русско-Скандинавская, составила 2820 км от Феглесена недалеко от мысап Норд-Кап в Норвегии до устья Дуная вблизи Измаила на набережье Черного моря. Общее руководство работами осуществлял известный астроном и геодезист В.Я.Струве, основатель и первый директор Пулковской обсерватории. На всем протяжении маршрута было установлено 265 опорных точек триангуляционной сети (разбивка на треугольники), прошедшей по территории современных Норвегии, Швеции, Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Беларуси, Украины и Републики Молдовы.

Началось все с топографической съемки Виленской губерни, управляющим которой в 1815 году был назначен русский генерал Карл Теннер, возглавивший работы. Заметный вклад в организацию измерений внес наш земляк ученый-геодезист Иосиф Ходзько, ставший впоследствие генерал-лейтенантом, начальником штаба Кавказской армии, покорителем Большого Арарата.

Василий Струве, одновременно проводивший измерения в Лифляндии, обобщил все результаты. А главным результатом титанической работы стала возможность более точного определения формы и окружности земного шара, точнее -элепсоида.

.Дуга Струве. - самое длинное градусное измерение дуги меридиана, когда-либо проведенное наземными исследователями до ХХ столетия. Современные космические съемки подтвердили высочайшую точнось, достигнутую геодезистами прошлых веков. Так, .погрешность. контрольного аэрокосмического измерения Русско-Скандинавской дуги на отрезе Осовницкого основания длиной 12 км составила 3, 5 см.

На плечи солдат, вольноноемых рабочих и местных крестьян легло большинство полевых измерений. Колоновожатые - так называли военных топографов- и их помощники, служивый и подневольный люд замерзали в северных снегах, гибли в непроходимых топях Полесья... В итоге вся Западная Росиия была покрыта непрерывной сетью контрольных топографических пунктов.

В конце 90-х годов прошлого века белорусские ученые из .Белгеодезии. пытались отыскать пункты траунгуляции, заложенные топографами генерала Теннера. Пять лет поисков не дали результаов: многие .сигналы. ушли под землю, были уничтожены, сметены с лица земли войнами, строительно-хозяйственными реорганизациями. И только экспедиции Владимира Мкртчана (.Белкосмогеодезия.) после построения математической модели старой дуги удалось отыскать, откопать, восстановить 19 старинных пунктов из 31, ранее существовавшего на территории нашей страны. (Как признавался мне Владимир Мкртчан, верный признак наличия каменного основания старинного .сигнала. - осколки от бутылок шампанского, отрытые в земле... Топографы прошлого отмечали закладку .сигналов., как и принято, - разбитым шампанским...).

На месте восстановленого знака под Щекотском воздвигнут памятник: земной шар с очертанием границ Беларуси и отрезком Дуги Струве в западной оконечности географического силуэта.

.Дуга меридиана - тропинка к высокой мечте. - пришло мне на ум в том месте, где мы с друзьми отдыхали, предаваясь не менее возвышенным и поэтическим размыщлениям.

Не забыл я показать товарищам ксерокопию старинного документа со списком .чинов, находившихся при измерении.: прапорщик Генерального штаба Герасимовъ, рядовой второй роты седьмой гарнизонной артиллерийской бригады Зайцевъ, студент Виленского университета Ревковский, кондуктор инженерного корпуса Григорьевъ...

Еще в списке значились два фейерверкера и 40 рядовых второй роты седьмой гарнизонной артиллерийской бригады... Датирован документ 1826 годом.

На каком отрезки знаменитой Дуги ступала нога этих людей, выяснить сегодня невозможно.

...Дорожный знак известил: "Застружье".

Из-за поворота показались очертания обелиска черного мрамора.

Останавливаемся. Подходим ближе.

По форме памятник напоминает развернутую книгу. Это и есть книга судеб жителей деревни - участников осенней свадьбы 1942-го года. Скорбный список в четыре столбца: молодые Ксения Парипа и Григорий Сахарчук, их родители и гости, вся свадьба - почти сто человек. Расстреляны и зверски замучены фашистами за одного убитого и одного раненого немецких солдата. Кровавое похмелье.

Кому отомстили народные мстители, стреляя через окно в пьяненьких "фрицев", навестивших застолье?

Но кто их, захватчиков, приглашал на нашу землю, на нашу свадьбу?!

Полемику, вот-вот готовую развернуться по этому поводу в салоне нашего автомобиля несколько охладило упоминание о десятках обелисках памяти жертвам и героям минувшей войны, встречавшихся на пути предыдущих "блуканий" по местам былых "пакута.".

Вспомнили о сожженных фашистами, так и не возродившихся полесских селах, о сотнях и тысячах убитых и угнанных в немецкое рабство. "Кресты и обелиски - главные ориентиры, дорожные знаки на белорусской земле", - пришли к единодушному выводу.

Все-таки свадьба, расстрелянная задарма, зацепила, разволновала.

В разговор встрял Анатолий Крейдич. У него, считай, половина родственников старшего поколения партизанили: кто погиб, кто был ранен, кто связником, кто проводником по вражеским тылам.

Мой послужной родовой список покруче: прадед Никита - полный Георгиевский кавалер, деды Борис и Илларион (его я лучше других запомнил) в обе германские воевали, отец Михаил финскую и Отечественную прошел. Все -орденоносцы. Все уже давно в земле лежат.

Ох, не случайно, неспроста каждый из нас напомнил свое - родительское и дедовское, с войной связанное! Потому что давно известно: мертвые сраму не имут, а павших не судят. Зато они нас судят каждый божий день.

... Долго ли, коротко ли мы добрались до родительской деревни нашего коллеги,хорошего человека, районного газетчика Василия Жушмы.

Деревня называется Хомичево, по имени первосельца Фомы. Хозяева - Петр да Марья.

У хозяина, бывшего фронтового сапера, в легком застрявший осколок, на срубе дома - фанерная звездочка, а в шкафчике хранится медаль .За отвагу..

Два родных брата хозяйки погибли: один в Польше в 44-м, второй в Эстонии в 50-х. Мария Макаровна болеет, лечится жерстинем - дикой вишней.

Неподалеку озеро, там санаторий .Алеся.. Когда-то на середине озера пан Пустовский насыпал остров, потроил часовенку в честь возлюбленной крестьянки.

Пропал остров, под воду ушел, и часовенка с колоколом утопла, знать, слезы людские их волнами накрыли...

Мы в той водице тоже ополоснулись. Лежали на песке, загорали.

А хата Петра да Марьи - настоящая светелка. В похожих уже пришлось бывать, например, в Мотоле, в Мохро, как бы не спутать!

Спалось нам в деревенских хатах покойно, отдыхалось славно. Разве что половицы скрипели...

СКРИП ПОЛОВИЦ

Скрипнула половица. Дрему гостя нарушила. Кому там еще не спится?

Шлеп, шлеп - босая нога отозвалась в полумраке хаты.

Короткий вздох, плеск в ведре обозначили чужую бессонницу, ночную жажду.

Хозяйка.

Самому, что ли, встать да попить?

Перетерплю. И не очень-то хочется.

А сна, как не бывало.

Интересно, а почему половицы скрепят?

Первое, что идет на ум - от старости. Отчего же еще? Если прикинуть, дом ставили лет сорок тому назад, и половую доску, струганную с одного бока сороковку, мастер клал "по-белому", стягивал клиньями плотно. Чтоб жилось и ходилось, и сиделось и ёрзалось, и тужилось и веселилось, и плакалось без оглядки. По-всякому доводилось - вприсядку, на карачках, а то и вповалку.

Пол - не престол. Топтали, покладистого, свои и чужие, мокрой тряпкой мутозили из субботы в субботу, ножичком регулярно скоблили. Расшатались половицы, терпеть устали. Того и жалуются: "Затертые мы, не крашенные..."

Кто выслушает? Все спят. А днем не до пола, не до стонущих половиц.

Нашлась все-таки живая душа. Топ-топ - донеслось из-под низу. Не иначе, ушлые ежики в подполье зашебуршились. Носятся наперегонки, спящих мышей пугают.

Поиграть приглашают.

Кто не спрятался, я не виноват!

Почти до рассвета вместе со мной дурачились.

А какие названия полесских деревень! За каждым - легенда. Лишь успевай записывать...

БОЖЕДАР

Нарекли деревню Божедаром будто в насмешку. С десяток бедных дворов и даже церкви не видать. Погост - и тот в пяти верстах за селом на песчанике в сосняке.

Наверное, первоселец, придумывая имя гиблому месту на крохотном взгорке среди дремучих болот, пребывал, возвращаясь с ярмарки, в благодушном настоении: бодливую корову выгодно продал или коня с потайным изъяном доверчивому покупателю сбыл. А может быть, просто, утомленный дорогой, нашел местечко посуше в хмызняке у речки и задержался на ночлег. Глянулась плакучая ива над тихим омутом. Зачерпнул ведерком водицы уставший путник, а там - лик девичьий в зеленых ветвях--волосах. И вещий глас сверху молвит: .Принимай, человече, божий дар да смотри сбереги его!..

Но поздно: воду из ведра напуганный человек обратно в омут выплеснул.

С тех пор сельские хлопцы ходят на заветный бережок, лицо нареченой стараются разглядеть. Ищут под плакучими ивами божий дар. Далеко не каждому он является.

УПОРОВО

Жил-был пан и были у него крестьяне. Пан богатый, ему все можно: красивый маёнтак, холеная скотина, богатый двор. Только жены не было. Едет как-то на бричке, навстречу двое: парень с девушкой. Молодые, красивые, улыбаются, за руки держатся.

- Отчего вам весело? Идете с тяжкой работы, одежда простая, босые, голодные. - спрашивает пан.

- А у нас любовь! - ответили, смеясь, молодые.

Пану тоже захотелось. Влюбился в девушку с первого взгляда. Решил жениться. Предлагал богатство, горы золотые - не идет бедная крестьянка под венец. Забрать силой? Хотел да не успел. Скрылись молодые в лесах, спрятались в болотах. Искали их, собаками травили - не нашли. Вероятно, ушли жить в другие места.

Неизвестно, сколько еще продолжалась бы погоня, если бы пана не остановил древний старик: не ищи, мол, не вернется батрачка.

- Почему?

- Фамилия ее Упорова и деревня тоже Уповоро. Упорные люди здесь живут, ничем их с пути не свернуть. Лучше поищи себе невесту на стороне.

Правда, порою сегодняшняя действительность омрачала красивые предания...

Ремарки на полях

Деревня Кудричи. Пинский район. Заповедный уголок. Камышовые и соломенные крыши. Почти на каждой стрехе - гнездо аиста. Хаты утопают в зарослях. То тут, то там валяются дырявые лодки. Вода отодвинулась, хотя болота совсем рядом, и река Ясельда в километрах полтора через шлюз впадает в Припять.

Основная масса жителей - древние пенсионеры. "Масса" - слегка преувеличено. Аистиных гнезд больше жилых домов. Постоянных жителей едва наберется два десятка. Есть пункт социальной помощи - вывший магазин. На дверях замок. Социальный работник - Ольга Махновец, тоже пенсионерка, в прошлом - колхозная доярка. Живет здесь вместе с мужем. Навещает своих подопечных чаще, чем тех - их городских родственники. Опекает четырех ветхих бабушек, заглядывает ежедневно. Главное для старушек - поговорить.

Когда-то в Кудричах была церковь. Церковь разобрали - построили школу. Не стало кому учиться - школу переделали в магазин. Его тоже разобрали - понадобились бревна для моста. Мост простоял недолго - заменила насыпь. Сегодня в деревне - ни церкви, ни школы, ни магазина. Два раза в неделю из Пинска приезжает автолавка.

- Спасибо, хлеб, другие продукты завозят, но некуда сдавать пустые бутылки,- жалуются пенсионер Михаил, бывший заведующей фермой бывшего колхоза "Большевик". Проблема: стеклянную тару добрый десяток лет отсюда не вывозят, а полиэтиленовую никогда и не принимали. У стариков не хватает физических сил бутылки закапывать. Самым востребованным и уважаемым жителем считается тот, кто в состоянии... выкопать могилу... Еще беда - не найти пастуха для стада из пяти коров, каждый хозяин выводит и держит свою на длинной привязи. Зато регулярно наведываются инспекторы охраны природы, бдят, чтоб сельчане не вырубали на дрова кустарник и деревья. Машина брикета стоит 150 тысяч рублей. Колхозные пенсии- 250 тыс.

Республиканское телевидение показывало сюжет о Кудричах: "Последние люди на болоте". Телевизионщики уехали, и все осталось по-прежнему.

А в заключение моего лирического экспромта, рожденного в дороге, РЭКВИЕМ исчезнувшим деревням...

ЧЕМ ПОЕТ ЖАВОРОНОК

Пройдут еще каких-нибудь пару столетий и о Полесье будут вспоминать и писать, как говорят и пишут нынче о Геродотовом море: дескать, существовало в далеком прошлом на славянских землях море дивное, зеленое, необъятное. Было, да сплыло.

- А что такое, Полесье? - спросит любознательный оболтус, разглядывая из окошка суперсовременного "порша" либо "мэрса" ухоженные безликие равнины и бетонные оазисы, громоздящиеся тут и там вдоль скоростного автобана. - Полесье "лес" или "поле"? Лес - это когда много деревьев вместе? А как выглядит болото? Что означает "багна"?

Наморщит румяное чело беззаботный водитель, бывший, - в третьем колене - сельский житель. Озадачится каверзным сыновним вопросом.

Вспомнит, натужась: давно закатали багну в асфальт...

Вот там, где нынче сквозит чистодалье, болото лежало, росла осока... А если по кладкам мимо трясины, за лугом и лесом - родительское село... Кажется, еще не проехали... Похоже, здесь?!

Ни указателя. Ни креста. Ни погоста. Мертвая дамба и жиденький ручеёк меж цементированных откосов.

Ясельда? Неужели?!

Руль - на проселок. Мотор, наконец, заглушен. Глазу не зацепиться за узнавание. Разве только невзрачный кустик сирени в дорожной пыли шевельнул воспоминания...

Не растет сирень в чистом поле, не должна и не может! Ей в окошко стучаться сочными гроздями, за калитку во двор провожать... На подоконник ветвями ложиться. К людским окнам тянуться и взор ласкать.

А хаты отцовской нет и в помине. Даже колышка от усадьбы не осталось. Лишь сиротливый кустик на месте раскорчеванного сада и двора. А был ли двор?

- Я здесь! - зазвенело жаворонком в высоте.

Слава те, Господи! Хоть там, наверху, помнят...

Поле. Лес. Естество.

Полесье.

Как сон.

ПРИРАСТАТЬ ПОЛЕСЬЕМ

Казалось, вот-вот, и могущество Беларуси прирастет Полесьем... Обмишурились. Просчитались. Это мощь России прирастает Сибирью из века в век, а Полесье не бездонное. Реки иссякли, болота высохли. Лес еще на корню продан неизвестно кому.

Даже лен толком не растет. Зато сахарных бураков больше чем достаточно, а вместо традиционного жита стараемся повсюду напичкать рапс и пшеницу, которая в наших широтах никогда не вызревает. С кукурузой смирились. Иного выхода не было. Ведь соломенные стрехи на хатах исчезли. Чем иначе кормить скотину зимой, кроме как не вонючим кукурузным силосом?!

Звезды Героев за мелиорацию раздавали щедро, как в 43-м за форсирование Днепра. Главное, чтоб первым, чтоб зацепиться за плацдарм, вырвать пядь на левом неприступном берегу. Полчища мелиораторов, брошенных на Полесье, именовались на фронтовой лад мехотрядами.

"А тот первый на коне военный, ой, не отдай меня, мать..." - запела тогда еще полноводная Припять.

Отдали без всякой жалости, словно бесприданницу... На растерзание, на заклание.

Во всех деревнях, названия которых упомянуты мною выше, мы гостили, где полдня, где сутки, а где останавливались дольше. Восьмидесятилетняя матушка ивановского поэта Володи Гетманчука подарила старинный глиняный горшочек. И поныне стоит, как сувенир, в моей городской кухне. Мы сфотографировали родителей поэта на фоне нежилой бревенчатой хаты, а они живут рядышком в обновленном доме, но дедовский не рушат. Рука не поднимается. Фанерную звездочку на срубе тоже отрывать и переносить как-то неловко.

Отец Василия Жушмы - Петр Федорович, на память о доме и селе Хомичево вручил моему сыну корзину собственноручного плетения.

Парнишка обрадовался, я - не меньше, поблагодарили, однако есть повод задуматься. Заплетен ведь кошик не привычной лозой, а блестящим целлофановым шнурком, которым нынче завязывают мешки. Почему? Лоза пропала... Пенька тоже - дефицит...

Плетем философию дальше...

Умирают не только маленькие деревеньки, занесенные неумолимой госпожой по имени Повальная Мелиорация в списки неперспективных, но и оставшиеся, не попавшие в ареалы повсеместно строящихся агрогородков. В защиту первого и оправдание второго уже немало сказано с высоких официальных трибун, в СМИ и в оппозиционных кулуарах.

Однако никто или почти никто - подчеркиваю - не заводит речь о причинах, скажем так, линьки белорусской национальной самобытности, которая, по моему глубокому убеждению, напрямую зависит от развития деревянного зодчества - строительства на селе истинно крестьянских бревенчатых домов. Оглянитесь вокруг - среди сельских новостроек не найти новеньких хат и хлевов из звонких сосновых бревен, радующих глаз и душу янтарными срубами, пахучей живицей, золотыми стружками, пенькой и мохом в пазах, гонкими стропилами, светлыми дощатыми полами. Дома-уродцы, дома- казематы с окошками-бойницами и тесными каменными курятниками вместо просторных и надежных хозяйственных построек из бруса.

Белорусская, полесская самобытность начала угасать с того самого момента, как в деревнях стали строить из блоков и силикатного кирпича. Серый убогий силикат взамен здоровых сосновых бревен. Лес оказался по стоимости дороже наспех обработанного песка. Сборные щитовые дома, так называемые финские, не прижились главным образом по причине дороговизны и чиновничьего жлобства. Финнов мы в свое время победили! Про то, что Финляндия первой и, считай, единственной, была отпущена Лениным на вольные хлеба, никто не удосужился вспомнить. А вольному - воля. И лес в придачу. Поэтому в стране суоми быстро научились строить дешевые деревянные дома, гораздо лучше нас.

В исконно лесной Беларуси пытались "будаваць" на селе из позорного шлакобетона, утеплять стены ядовитой стекловатой. Рубероид и гудрон навсегда вытеснили паклю и мох. Писк моды - пластмассовый сайдинг загонит в гроб традиционную деревянную шалевку.

Последнюю точку в некрологе самобытной полесской деревни поставила замена названия "центральная усадьба" на "агрогородок". Из селян, сельчан, колхозников мы превратились в агрогорожан.

Разница между этими понятиями примерно такая же, как между натуральной и силиконовой женской грудью...

Так и хочется воскликнуть: "МЫ - АГРОБЕЛОРУСЫ С СИЛИКОНОВЫМИ ГРУДЯМИ!"

Ух, переведу дыхание... Мой полемический запал, скорее всего, пропадет втуне, ибо эмоциональный внутренний монолог оставлен на закуску и на дискуссию не претендует.

- А этнографические уголки и выставки, музеи народного творчества, дома старинного быта и ремесел? - возразят мне.

Все верно. Старые прялки, горшки и рушники мы стараемся сохранить. Охотно показываем начальству и гостям. Но есть одно маленькое, но существенное обстоятельство в пользу моего скептического аргумента - в музеях люди не живут...

.Судят люди, судит Бог. - утверждает народная мудрость, и в этом легко убедиться, поплутав по районным проселкам, наслушавшись преданий и песен, напитавшись аромата неброских ландшафтов великого полесского Междуречья.

Так уж получилось: расскажу вам про

БЕЛЯНСКИЕ ЛУГА...

За рекой Червянкой сизые от осоки млеют Белянские луга, а под травами притаилась Черная Багна.

На Белянских лугах не растет конюшина и не пасутся кони, а в обманных бельмах отражаются облака.

Топкие берега обходят люди, сторонится скотина, уступая раздолье куликам и чибисам. Вольная зелень манит дворовую птицу, но никогда домашней качке не летать дикой крячкой, а быстрый коршун бьет зазевавшихся уток без разбору.

Любопытной стае не даст разгуляться хозяйка, если случится выводку забрести ненароком на Белянские луга.

И то ли детское причитание, то ли горькая жалоба слышится в звоне кузнечиков и в шелесте полосатых стрекоз на Белянских лугах:

"Ой, ходыла д╕вчына бэрэжком,

Загоняла сэлэзня бат╕жком.

- ╤ды, ╕ды, сэлэзню додому,

Продам тэбе д╕довы старому.

За тры копы сэлэзня продала,

А за копу дударыка наняла.

- Заграй мэн╕, дударыку на дуду,

Ой, то вжэ я свое горэ забуду..

А вот и она сама, девчонка-полешучка, с недетской печаткой забот на лице и хворостиной в руке кажет младую головку, продвязанную закатом, с заколотым гребнем вечерних лучей на затылке: до дому, гуси-утки, до двору...

Но чаще всего внимательному слушателю чудится иная припевка, навеянная нешумливой Червянкой на перекате у кривой вербы:

.Кал╕на в лесе пох╕л╕лася

Касюля з Ясеньком пагн╕валася

Пагн╕валася - сама не вем зацом,

Пойыхав Ясенько - сама не вем поцом.

Пойыхав Ясё на полюванне,

Зостав╕в Касюлю, як малюванне.

Пшыйыхав Ясё в ноцы-полноцы,

Застукав, загрукав, заплакалы очы.

-Касюле моя, нап╕й мне коня,

- Я не бэндэ напояла, бо не твоя жона.

- Якож не жона - ты ест коханка,

Нап╕й мне кон╕ка, мэго Каштанка.

Конь воду п╕йэ, копытом б╕йэ:

-Уцекай, Касюля, - ён це заб╕е.

- Нэхай заб╕йэ, нэхай задэпча,

Я не бэндэ напояла, бо я Яся не хцэ..

Чью судьбу напоминает дуплистая верба с зеленой чуприной, опущенной в воду? Найдется ли терпеливая старательница, способная просеять зерна-слова, слившиеся в песенном ручейке? Польская, белорусская, украинская, русская огранка золотой россыпи полесской речи...

Польская тема разговора родилась в треугольнике Закозель - Людвиново- Попины, известных местах жизни Элизы Ожешко. Писательницу и сегодня называют польской, но ведь и Наполеона Орду поляки считают своим, и Мицкевича, и Костюшко, и многих других знаменитостей прошлого, рожденных на белорусской земле. Я приверженец другой точки зрения: все они - наши. И я - за Элизу. Доказательств - сколько угодно. Родовой погребальный склеп панов Ожешко в Закозеле. Стены господского дома в Людвиново. Кресты. Могильные плиты. Это, как говорится, свидетельства вещественные, материальные. А духовные?! Как их подсчитывать и делить?!

... Мы приехали в Закозель на исходе дня в сопровождении миловидной сотрудницы отдела культуры Дрогичинского райисполкома. Я специально записал её имя - Людмила. (Надеялся - Элиза, но тоже красиво...) Гидом вызвался председатель местного сельсовета - бывший участковый милиционер. Попутно он отправил подальше дворника, тарахтевшего в парке газонокосилкой, и рассказал о новом здании сельсовета. Крытый, похожий на цирк шапито актовый сельсоветовский зал всем нам понравился. Председатель пришелся по нраву не меньше - мужик бравый, хозяйственный, общительный. Между прочим, пожаловался гостям на проектировщиков административного центра, где разместился сельсовет. Оказывается, освещение на сельской площади автономно не отключается, надо вырубать всю систему. Экономии никакой, фонари горят даже днем.

В вечерней тишине колыхались ветви вековых деревьев старинного парка. Вблизи водной глади тихого пруда высился остов каменной каплицы. Рядом с величественной постройкой - свежеокрашенный крест. Здесь перезахоронены человеческие останки, найденные в склепе во время недавних археологических раскопок Предположительно - это кто-то из потомков рода Ожешко. Они мирно уживаются с нашим присутствием, а также - с латунными винными и водочными пробками и окурками, густо втоптанными в глинистую площадку возле каплицы, давно ставшей местом паломничества приезжих туристов.

Прикоснитесь ладонью к выщербленной кирпичной стене полуразрушенной каплицы...

Вглядитесь в узкое окошко готической башенки - не мелькнет ли в проеме девичье лицо?

Прочтите латиницу на замшелом камне с именами давно ушедших земляков... Прислушайтесь к старым липам и вязам... Окиньте взором луговую сельскую даль...

Кажется, везде она - молодая паненка, сиротка Элиза, шестнадцатилетняя жена, познавшая в этих краях любовь, разочарование, успех и утраты. Подробности - в ее книгах. Генетическая память - в атмосфере вечности, витавшей в этих заповедных местах - родивших в этот же вечер мои неудержимые фантазии на берегу мокрой лощины по названию "Польское болото" в окрестностях деревни Людвиново...

СВЕТЛЯЧКОВАЯ ПОЛЯНА

Помнит ли белый туман, накрывший вечерние поля, белую панночку, топтавшую модными башмачками вересковые пустоши? Странная была молодая барыня - жена хозяина фольварка Петра Ожешко. Не сиделось, капризной и своенравной, в богатом доме подле солидного мужа, в неге и роскоши. Видать, тяготилась предупредительным угодничеством панской челяди, ласками пожилого супруга. Тянуло, взбалмошную, на вольные просторы, в луга и болота. Не гнушалась заляпать грязью парадные туфельки, промочить росою белые ножки.

Сказывали: искала "венерин башмачок"...

Позарастали стежки-дорожки... Мокро. Топко. Платьем за коряжку зацепилась. "Зачем ты здесь?" - хрустнула сухая ветка.

Огляделась. Куда же она забрела?

Болото кривило посеченное осокой, неухоженное лицо и вызывающе сверкало редкими, без растительности глазами-оконцами, тревожно блестевшими под скупым вечерним солнцем. Освещенность стремительно блекла - оконца тускнели, гасли; сумрачная низина темнела, мрачнела, а с уходом светила покрылась белесым туманом, скрывшим кусты и одиночные чахлые сосны, гниющие на корню. На ветвях повисли ватные клочья. Деревья-мертвецы угрожающе чернели в молочной пелене.

Куда идти? Страшно. Уж лучше отыскать сухое местечко и прикорнуть да утра, а там, как Бог пошлет. Авось, в фольварке уже подняли тревогу и отправили людей на поиски пропавшей панны? Сколько ждать?

Примостилась удобнее. Укуталась шалью.

Обняла кочку, как будто хотела сгрести весь мох в охапку и с собой унести. Вот бы добрая получилась подушка в раю. Лежала бы, ни о чем не думая и не мечтая, родные запахи вдыхала. Хорошо бы спалось, покойно.

Первый сон сладкой истомой посулил блаженство. Второй отнял тело и погасил сознание. Третий, сдюжив с обманом, вспыхнул догадкой - и разбудил.

Зябко. Плачет, стенает ночная птица. Неутешимо, как больная советь. В отдалении блуждают зыбкие огни.

Её ищут! Почему же не кличут?

И птичий плач, и ночные всполохи существовали взаимосвязано, одновременно, и в то же время Элизу, вроде бы не касались, и не имели к ней, одинокой среди враждебного болота, ни малейшего отношения. Просто - ночная, загадочная, чужая жизнь.

Огни ближе, ближе...

- Я здесь! - хотела подать голос, но побоялась крикнуть. А, может, и позвала на помощь, но чуть слышно, шепотом, интуитивно опасаясь быть замеченной, услышанной.

Темные тени и огни приблизились. Проявились очертания группы всадников. Пламя горящего факела в чьей-то руке высветило лица людей, лошадиные морды, седла. Тускло заблестела вороненая сталь оружия. Чужие голоса с трудом проникали в сознание онемевшей от холода и страха паненки. "Кто такая?" - властно спрашивал главарь, обращаясь почему-то не к Элизе, а к своим спутникам. "Кажется, молодая панна... Ожешко... Тут фольварк неподалеку, в Миловидово..." "Как здесь оказалась? Не донесет?" - продолжал допытываться тот же голос. Ответа она не расслышала. Разобрала лишь отдельные слова: "заблудилась", "придется сделать крюк", "надо успеть засветло", "стычки не миновать"... Разговоры велись на польском языке, а поэтому действовали успокаивающе.

Дальнейшее происходило, будто во сне. Элизу подхватили сильные руки и усадили на лошадь. Паненка оказалась сидящей в седле, спиной к седоку. Оброненную шаль подняли с земли и набросили на озябшие плечи. Свободной от поводьев рукой всадник крепко обхватил девушку за талию и прижал к себе. От его одежды, амуниции веяло лошадиным и человеческим потом, дымом костра, порохом и еще чем-то манящим, влекущим - опасностью и дальней дорогой.

"Пусть пани не боится. Ничего плохого не случится. Доставим к самому дому", - успокоил Элизу незнакомец и легкими ударами шпор послал лошадь вперед:

- Пошла, Ночка... Не ревнуй... Осторожно...

Вначале медленно, затем ускоряясь, караван возобновил прерванный путь - и вскоре сдержанный аллюр превратился в бесшабашную скачку сквозь тьму и неизвестность.

И кони пряли ушами, и горела белая звездочка во лбу атаманской Ночки, и бессонная зорка Венера целилась попасть в потный лоб нервной кобылки - но уносились темные тени в болота, молочные от предутреннего тумана, и ярче напоследок вспыхивала небесная охотница, не в силах скрыть восхищение легкой рысью ускользающих скакунов. И казалось, не существовало в тот момент силы, способной прервать стремительный конский бег, разрушить вечную унию ночи и сна...

Очарование ночной скачки не нарушила, а еще более усилила неожиданная заминка. Кавалькада замедлила ход, оказавшись посередине... огромного холодного кострища. Фонтаны сверкающих брызг разлетались из-под лошадиных ног. Казалось, копыта высекают живые искры. Стайки огоньков беззвучно клубились, перемещались, сопровождая едущих всадников. Казалось, горели драгоценные россыпи, фосфорируя в темноте.

Светлячки! Целая поляна тлеющих угольков... Впервые довелось юной паненке видеть такое скопище.

Верховой, с которым она ехала, спешился. Отсутствовал недолго. Вернувшись, высыпал горсть светящегося серебра на гриву и чуб лошади. Осторожно провел рукой по волосам Элизы, взъерошил, успокаивая...

Послушная воли хозяина Ночка приняла жест безропотно. А Элиза?

Позже, после того как ночное приключение благополучно завершилось, она рассказывала служанке, всякий раз заново переживая произошедшее:

- Представь, Зося: ночь, темень, глухомань, и твоя пани верхом на коне, как амазонка... У Ночки - я эту кобылку сразу полюбила - золотая корона... Грива серебром светится, живым... У меня в волосах диадема сверкает, чувствую теменем.... Скачем в неизвестность... Ах, как романтично и как скоро все закончилось!

- А незнакомый пан? Он кто: разбойник? шляхтич?

- Если бы я знала... Кажется, человек достойный. Да, да, не иначе. Высокий. В плаще. При сабле. Пенсне. Шляхетские манеры не скрыть, нет... Ромуальд... Так его называли спутники: пан Ромуальд...

- Неужели не представился, какого звания, откуда прибыл, как в ночную пору в глухом месте оказался? Их что, целая шайка в болоте пряталась?

- Ну, почему прятались?! - сердилась Элиза. - Мало ли по каким дела направлялись...

Да, время нынче неспокойное. Всюду ищут повстанцев. Ходят слухи: восстание, стихийно вспыхивавшее в разных уголках Царства Польского,в том числе в Брестском воеводстве, подавлено, и без того разрозненные силы повстанцев рассеяны по стране...

Искала "венерин башмачок", обрела - корону... Жаль, недолговечную.

Ромуальд. Красивое имя. А руки под стать имени - изящные, длинные пальцы!

Элиза вспомнила мимолетное прикосновение чужой мужской ладони, взъерошившей прическу, мысленно вернула минуты случайной близости - и сердце томительно сжалось. Интересно, а как она выглядела в ночном эпизоде: испуганная, растрепанная, продрогшая... Глупости. Подумаешь, Рыцарь Печального Образа! Ну, вывез на большак, ведущий к мужнину имению... Ну, не оставил паненку одну среди ночи в омерзительном болоте... Поступил достойно, как и положено благородному человеку. Наверняка ночная компания - из местной шляхты: охоту затеяли либо что еще. Ее и так уже искали...

"А вдруг эти люди тоже из повстанцев, этих отважных жолнеров, не побоявшихся бросить вызов властям?" - обожгла Элизу догадка, подспудно зревшая уже давно.

Верная служанка еще более туману напустила: мол, говорят, в соседней деревне Божедар открыли лазарет для раненых. За главную там - Агнешка, Элизина братовая... Дело опасное, вот-вот прибудут царский войска... А еще судачат: руководит лесным отрядом местный помещик из деревни Остров, вдовец, отец двух маленьких дочерей, бывший царский офицер... Отряд окружен, прорываются с боями...

...Ночью в окошко летнего флигеля постучали. Спавшая, как всегда, отдельно от нелюбимого мужа, Элиза от стука проснулась, подошла к подоконнику с распахнутыми рамами.

Он! Незнакомец со светлячковой поляны! Прислонился к стене, изможден, рука на перевязи, видать, ранен... Ни к кому-нибудь пришел - к ней, девчонке, доверился... Надо спасать.

Ремарки на полях

Может, так, может, по-другому развивались в этих местах события грозного периода 1861-1963 годов, известные нынче под названием польского восстания Калиновского. Одно мы точно знаем: к лету 1963 года разрозненные силы мятежников были разбиты и рассеяны, а действовавший в Кобринском уезде малочисленный отряд повстанцев по просьбе и настоянии друзей возглавил Ромуальд Траугут - отставной подполковник царской армии, участник обороны Севастополя в Крымской войне. Надеялся увести людей от истребления, пробиться к основным силам восставших на Волынь. Увы, не удалось. В Горецких лесах отряд Траугута (около 100 человек) был разбит сводным отрядом (четыре роты пехоты, две сотни казаков, два орудия) генерала Эггера.

Одно время Траугут, будучи раненым, по сохранившимся сведениям, укрывался в имении Ожешко, прятался в родовой панской каплице в Закозеле. Затем не без помощи молодой жены пана Ожешко Элизы отправился в Варшаву - искать центральное руководство восстанием, дабы предъявить спрос за бессмысленные жертвы земляков.

Был задержан и, как кадровый офицер русской царской армии, повешен за измену присяге.

Сопровождавшая мятежного подполковника Элиза назад на Полесье не вернулась. Заочно развелась с мужем. А Петр Ожешко за сомнительные связи жены был сослан на поселение в уральский Соликамск.

Имение Ожешко в Людвиново было российскими властями конфисковано.

В эти места Элиза Ожешко, ставшая в последствие известной писательницей, никогда больше не приезжала.

Следов помещиков Траугутов на Полесье не найти. Но имя Ромуальда Траугута причислено к национальным героям Польши, почитаемо оно и в Беларуси.

Уж сколько раз происходило в истории борьбы за национальную независимость: храбрость схлестнулась с бесстрашием, честь - с предательством и коварством, долг - с идеалами; закружились в кровавой сутолоке, да так и разошлись, иссякнув в жестокости: кто за наградами, кто к позорному столбу, кто зализывать раны. А большинство осталось лежать в свежевырытых могилах под наспех поставленными крестами и памятниками - католическими, православными, царскими, королевскими, народными, безымянными - каждый со своею правдой в обнимку.

"Кому память, кому слава, кому черная вода, ни приметы, ни следа..."

Померкла в веках правда о героях и мучениках польских восстаний. Потускнела, но будет жить в крови потомков, пока существует "незалежная" Беларусь.

В деревне Завершье Дрогичинского района познакомились со "жвавым" мужичком по фамилии Капитан. Знаменит он в округе своей редкой фамилией, а главное - именным камнем, установленным на старом, заросшем кладбище. Дед на большущем неподъемном валуне, который приволокли трактором, всех своих похороненных предков указал - их, "капитанов", добрый взвод за сотню лет набрался. Валун огородили толстой цепью на железных столбах. Деревенское кладбище считалось заброшенным, никого уже не хоронили, ни ограды, ни плит не отыскать под травой и кустами, но разор из-за уважения к непростому камню, лежащему на людских костях, прекратился.

Поначалу мы общались с капитанской племянницей Марией - заведующей сельской библиотекой в этом же селе. Маша свела со своей матушкой, знатной вышивальщицей-рукодельницей. Нас пригласили заночевать.

Вечером за столом собрались, - вечеряли, общались.

Аккурат дядька Капитан подгадал: наплел историй целый воз и малую тележку.

Росточка он не богатырского, но травить байки умел, за словом в карман не лез. Я бы сравнил его с артиллерийским капитаном Тушиным из "Войны и мира"; такой же лысоватый, кряжистый, с ясными глазами горького пропойцы, но разговорчивей.

Однако мужички-полешучки, только на вид голова два уха - простоватые да глуповатые.

Дедок вполне еще крепенький, за спиной большая жизнь, а спиртным, выяснилось, не грешит вовсе. Панские времена хорошо помнит: как с красным флагом и "Смело, товарищи, в ногу!" пешком в Россию революцию делать ходили (правда, "постуронковы" вернул и всех голоштанных революционеров плеткой отстегал); как у немецких солдат-оккупантов сигареты и патроны крал и в лес надежным хлопцам носил; как до самой пенсии в колхозе горбатился за пустопорожние трудодни и "палочки"... Еще Капитан умел дуги гнуть, куфры мастерить, лошадей ковать, гонт стругать, а про другие сельские работы я и спрашивать у него не стал, чтоб спросильщика за недоумка не приняли.

Тетя Мария - Машкина мама, рушники вынесла: такой славной работы мы еще не встречали - гладь цветными нитками сработана, как бархат, а крестик не обычный, одинарный, а двойной, болгарский. Цвета тоже подобраны, словно живые. Красное - алое, черное - сажа, а бирюзовое - как синь небесная.

- Качественное мулине попалось и канва плотная, - объясняла тетка, будто оправдывалась. Показала рушники свадебные, венчальные, подарочные, обычные, хозяйственные (на таких лишь бахромка с торца цветная или белая, а поле - серое полотно).

- А бездежкий фартушок слабо изготовить? - сумничал я.

Спрашивал неспроста, с умыслом. Накануне мы побывали в музее народного творчества "Бездежский фартушок" в деревне Бездеж. Штук двести, а то и больше, фартушков вывешено, самые красивые - свадебные. А главное утешило и порадовало - фамилии мастериц. Через одну - Волковичи, мои однофамильцы. Анны, Матрены, Дарьи, Вероники, Галины - все из нашей, надо полагать, волковической породы. Знал бы раньше, сколько их в округе, обязательно бы приехал, разыскал, навестил...

У Марии-старшей фамилия хоть и не наша, "вольчья", по паспорту и умершему мужу она, как и незамужняя дочка - Остапович, но вышивной венчальный фартушок в запасе нашелся, и много чего другого, рукодельного - коврики, скатерти, и даже картины - цветы и красивые виды.

Пока мы перекуривали во дворе и ходили с сыном смотреть в хлеву опоросную свинку по кличке Машка, - наверное, других имен в этом доме не признавали - наведалась хорошая подруга семьи ветеринарша Тамара Павловна. Свинку тоже посмотрела, каких-то пилюль дала.

За столом обсудили младшую племяшку, не помню по имени, приехавшую накануне вместе с городской подружкой. Девчонки - учащиеся колледжа связи, прибыли на выходные по ягоды, а вечером намылились на танцы. За прошлый сезон умудрились заработать на ягодах: одна - ноутбук, другая фотоаппарат со всеми причиндалами. Благо черники в округе тьма-тьмущая, а приемный заготовительный пункт райпо - прямо в деревне.

Ветеринарша за компанию сидела с нами: молчала, грустила.

- Переживает... - шепнула мне на ухо младшая Маша.

- По работе или как?

- За коня переживает, забыть не может...

- А что это за конь?

Еле-еле упросили Тамару Павловну рассказать. История оказалась печальная, необычная, поэтому я все тщательно записал и передаю хоть в сокращенном виде, но со всеми пикантными подробностями, потому что другую такую навряд ли придется услышать.

Итак, ПРО КОНЯ.

Жил-был председатель, а в колхозе были кони. Председатель считался подающим надежды выдвиженцем - что-то заочно закончил плюс курсы повышения, был чьим-то зятем, сватом, братом, но слово "протеже" выговаривал с четырьмя ошибками в трех слогах, а колхозные жеребята дохли. Надо поднимать колхоз, точнее СПК, а как назвать новый сельхозкооператив и прекратить лошадиный падеж, никто не знал, кроме председателя, ответственно выдвинутого на ответственную "пасаду".

- Назовем "Белым грудом", то есть белым камнем - объявил председатель и на самом большом валуне, привезенном самосвалом из карьера, написал белыми буквами название СПК - "Белый груд", что символизировало новую эру председательства уроженца из деревни Белая, а падеж лошадей решил сократить селекцией породы.

Прогрессивный председатель заочно договорился и послал бортовой "зилок" в Московскую область на знаменитый конезавод привезти элитного жеребца, можно списанного, а заодно объяснить любопытным россиянам, что такое "Белый груд". Жеребца погрузили в кузов, но дуло - зима, поэтому сколотили из досок будку, чтобы никто не завидовал, какой это красивый и большой жеребец по кличке "Проблеск", и на обратном пути не спрашивал у бухгалтерши, а где ж ваши белые груди, как значится в документах...

Жеребец понравился ветеринару, по совместительству зоотехнику Тамаре Павловне, хотя все от него шарахались, боялись, какой он высоченный, лощеный и гордый, но ей надо было ложиться в больницу рожать, и жеребца поставили в бетонный бокс.

Стоит конь в темном боксе неделю, вторую - никто подступиться не может и запрячь тоже. Уздечки на великана маленькие, голова в хомут не влазит, оглобли короткие.

Нашлись умельцы: сбрую подогнали, хомут расшили, березовые жердины заместо оглоблей приспособили. В угол коня загнали и сзади телегу подкатили, куда он денется, хваленый рекордсмен? И, правда, чемпион за пятнадцать минут по песку до магазина за пять километров домчался, еле-еле конюх, сторож и слесарь успели на телегу вскочить, туда и обратно - и уже затарились. И пошло, поехало, поскакало.

Председатель таил обиду за камень, прозванный людьми "Белыми грудями", и в паузах между позированием на фоне именного монумента радел о повышении, достижении и улучшении. Для острастки велел племенного жеребца постоянно держать в темном боксе, чтобы на свету он лучше молодых кобыл разглядывал и покрывал, если на тот момент не отрабатывал дефицитный овес с соломой на пахоте и других хозяйственных работах.

Конь отрабатывал, ночами бесновался в темном бетонированном боксе, ноги покалечил - кузнеца нет, бетон крепкий - никакого проблеска не видать, пока не вернулась из декретного отпуска ветеринарша Тамара Павловна.

Женщина схватилась за голову, увидев загнанного, покалеченного жеребца. Пошла к председателю, стала перечислять родословную: конь по кличке "Проблеск" - чемпион по скачкам, а не пахоте, запрягать в телегу и в плуг противопоказано, он не дикий, а ручной, к прививкам, щеткам, белым халатам с жеребячьего возраста привыкший, списан в почетную отставку, но производитель отменный, грубого отношения не понимает. Но если любую, даже самую смирную скотину, только лупцевать, нагружать и погонять, то все скотское в ней расцветает с необычной силой. Закон жизненной селекции.

Председатель предпочитал иным законам закон текущего момента: с председателями не спорят, а загнанных лошадей пристреливают или сдают на мясокомбинат, так как момент требует еще настойчивее повышать, улучшать и достигать.

Делать нечего - пришлось ветеринару везти порченного жеребца на мясокомбинат...

...Он стоял среди обреченного на убой, дрожащего, мычащего стада, согнанного в предсмертном предбаннике, - на холку выше других - ни вздохом, ни храпом не выдавая своей растерянности и страха перед неизбежным концом.

Униженный и оскорбленный, красавец-конь до последнего смертного предела на что-то еще надеялся и пристально смотрел провожавшей его женщине прямо в глаза.

Имя чемпиона - Проблеск - ни на секунду не было омрачено в глазах невольных свидетелей трусливой дрожью чутких ушей и точеных колен, рабским поклоном прекрасной лошадиной головы.

Жеребец молча плакал.

Он так и не смог ни понять, ни простить людское предательство и жестокость.

Вернувшись в колхоз после выполнения тяжкой миссии, выпавшей на её долю, Тамара Павловна швырнула на стол самодура-председателя заявление об увольнении по собственному желанию.

Спустя некоторое время СПК "Белый груд" благополучно развалился. Колхоз укрупнили, переименовали, председателя с почестями отправили на пенсию, а валун с непонятным названием тракторным тросом оттащили подальше от любопытных глаз в густой сосняк.

Там камень валяется и поныне.

Лошади в хозяйстве почти перевелись. Ни коня подковать, ни сбрую сшить, ни объездить умельцев не сыскать днем с огнем. И лошадей породистых нет.

- Был Проблеск и того загубили, - сказала в заключение рассказа Тамара Павловна и вытерла слезу.

Мы молчали. Иногда молчание - красноречивее любых слов...

Ремарки на полях

Я грешным делом в ту минуту вспомнил эпизод из юности своего отца. Узнал совсем недавно в пересказе своей матери. Ей нынче 86-й год пошел, а прошлое воспоминает во всех подробностях, правда, вчерашнее очень часто едва помнит...

Отец бороновал поле, надоело - сушь, неурожай - лошадь бросил, пошел, куда глаза глядят. Подальше от голодухи, от свежей могилки братана Петьки, зарытого наспех на деревенском кладбище по названию Грязевец. Некому закапывать было - дед тоже отдал Богу душу, упросили копать могилу немощного соседа.

Бабушка у людей спрашивал: Мишку не видели? - Лошадь сама вернулась с перевернутой бороной. И как только ни за что не зацепилась?

Письма беглец в родную деревню не писал. Зацеплюсь за жизнь - напишу, решил, наверное, но за его Красная Армия решила, и брошенную на поле борону комсомольский доброволец вспомнил уже на линии Маннергейма, на незнаменитой войне, которая никак без крестьянского хлопца обойтись не смогла.

Отморозил яйца - финскую "кукушку" высматривал, она, подлая, телефонный кабель подрезала и батькиных однополчан-связистов с заснеженной елки по одному щелкала, пока генерал Жуков на войну не приехал, бойцам непобедимой Рабоче-крестьянской Красной Армии тулупы и специальные меховые повязки для сугрева яиц не выдал.

После этого мой геройский папаня финского снайпера из новенького ППШ, тоже генералом Жуковым выданного, аккурат снял. Заодно и золотые часы, швейцарские, но командир часы забрал, а бойца представил к медали "За боевые заслуги".

Без трофейных часов с новенькой медалькой батяня вернулся в деревню на побывку, герой, а мать: где же ты, балбес, столько времени шлялся и почему лошадь без присмотра на поле оставил? Не жалко скотину?

- А чего жалеть? Знаешь, сколько лошадей в Карелии на финской войне перемерзло да перебито? На десять наших колхозов имени Третьего Интернационала хватило бы с лихвой и еще осталось бы.

- Герой - кверху дырой, - обозвала сыночка родная матушка и сделала вид, будто не заметила дырку у него в плече. Свежая дырка. А что ему станется, герою-красноармейцу, вымахал в армии с добрую оглоблю, подумаешь, малюсенький осколочек! Не больше мизинца. Помниться, зубом бороны бок пропорол и ничего, загаилось, как на собаке. До свадьбы заживет.

Но лошадь старушка не забыла до самой своей смерти. Все грехи сыну - моему отцу простила, а лошадь - нет...

И не от той ли, неприкаянной отцовой кобылы на голодном поле, протянулась моя ностальгия по любой крестьянской лошадке?

... До назначенной даты отъезда оставалось немного времени, и мы вернулись в Иваново. Хотелось еще попасть, куда-нибудь позначительней, и куда не слишком далеко, чтоб успеть к отправлению поезда на Брест.

В Янове, бывшем польском местечке, второй резиденции луцких епископов, все приезжему интересно - средневековый костел и православный храм рядом со зданием райисполкома, но не вдохновила стандартная бетонная плитка и декоративные елочки в центре города на главной площади страны - и мы поехали к Достоевскому.

Остановились в чистом поле за деревней Достоево, фотографировались на фоне того, что осталось на месте старинной усадьбы предков Федора Михайловича.

Одинокая рощица по колени в высокой крапиве. Среди плотных зарослей - желтое пятно раскопок: фрагмент кирпичной кладки, драпированной лишайником, бетонированный свод склепа, похожий на блестящий лоб человеческого черепа... Полесский фундамент славного рода.

Нещадно печет солнце. С возвышенности дворянского гнезда открывается вид окрестностей некогда богатого имения. Привычный сельский ландшафт: лоскуты посевов, полоски пашни, поля, поля... Редкие, среди зелени, крыши хуторов и купы лиственных деревьев, преимущественно - старых лип.

Я посмотрел на облака, они разбрелись по всему небу - рыхлые белые копны, такие тени не дают. До неба - высоко, до Бога - далеко...

От палящих лучей не спрятаться даже под сенью молоденьких ясеней. Трудно себе представить, как могут деревья, вымахавшие гордой кучкой на взгорке, добывать жизненные соки. Стоят, как часовые на посту. Склеп охраняют.

Едем в Достоево искать музейного директора. В сельской школе есть музей писателя, он, говорят, закрыт, каникулы. Ищем дом хозяина по фамилии Бурак. Ориентир - стены облицованы сайдингом. Новшество. Никто из достоевских модную евроотделку пока себе не позволяет, дорого и хлопотно. А наш бурак - еще тот...

Во дворе директорского домика под яблоней накрыли стол. В домик не приглашают - разор.

Лето. Пора ремонтов и сенокосов.

Гостям - повышенное внимание и чистые тарелки с разнокалиберными приборами. Хозяева извиняются за временные неудобства и строительный кавардак. Щедро наливают.

Скромно закусываем. Хозяйка влюбленными глазами пожирает мужа. Сейчас он запоет.

Поэт Володя, который снова с нами, взахлеб декламирует заветную поэму. Предлагает еще, но уже слышали, знают. Талант.

Директор проникновенно исполняет романс... под собственный аккомпанемент на скрипучем баяне.

У хозяйки глаза на мокром месте. Не дает мужу больше пить. Пусть лучше покажет свои картины.

Из дома выносят портрет в рамке. Мать директора. Масло. Сравниваем с оригиналом. Бабушка Катерина сидит с нами за столом - похожа. Лицо и руки - как плод груши-дички: пухлые, но кожа дряблая, морщинистая. "Грушки-гнилушки" называют по-местному. Вечная стахановка, колхозная звеньевая по льну.

Бабушка рассказывает про пана Достоевского, последнего местного пана из знаменитого рода. Рассказывает с подробностями, как будто вчера с ним рассталась, - женился на скромной мещанке с Волыни по имени Лизабет, жил в глинобитной хатке отдельно от родителей. Родили квелого хлопчика, вместе выходили. И хлопчик тот в позапрошлом году в Достоево из-за границ приезжал, жаль, не признала.

"Америка люба, Америка мила, не одного мужа с женой разлучила, в Америке дети, как те панынята, а в родному крае, как те цыганята".

По какому случаю припевка, старушка не пояснила.

Ремарки на полях

Зато поясню я. Подсказка пришла сама по себе, она давно уже просилась наружу и лишь после рассказа бабульки о последнем пане из рода Достоевских обрела зримые очертания. Я видел уже его - того самого пана. Он стоит босиком на земном шаре, сплющенным под тяжестью бронзового тела, одетый в куцый сюртук с короткими рукавами и пальцами, разведенными в беспомощной судороге, и не может сжать руку в кулак. Я говорю о памятнике Федору Достоевскому, который установлен в немецком курорте Баден-Баден напротив того самого казино, где великий писатель земли русской (читай - белорусской) проигрывался вдрызг.

Автор скульптуры - московский ваятель Леонид Баранов, а деньги на создание обнищавшего ИГРОКА дал какой-то российский коммерческий банк. Себе, что ли, в назидание?!

Я видел его во время туристической поездки - и не хочу больше видеть. Нам такой Достоевский не нужен. Мне больше по нраву тот, чей памятник находится в деревне Достоево возле средней школы. Серьезный товарищ, солидный господин. Словом, наш - полесский барин-мужик!

Девяностолетняя бабушка Катерина, никаких Баден-Баденов отродясь не видавшая, изучавшая жизненную диалектику не по Гегелю, поведала мне по дружбе свою длинную крестьянскую жизнь и еще одну историю по названию "Псалом Давида", которую она в девичестве выучила по книжке из библиотеки довоенного сельского священника. Накануне войны книжки закопали, после оккупации нашли, читала украдкой, пока не случился пожар и сарайчик вместе с библиотекой сгорел.

"Господи! Не во гневе твоем обличай меня. И не в ярости наказывай меня. Помилуй мя, Господи, потому что я изнемог. Исцели меня, Господи, потому что потрясены кости мои и душа сильно потрясена. Ты же, Господи, доколе избавь, Господи, душу мою. Потому что в смерти нет помятования о тебе, в гробе кто будет славить тебя. Утомлен я стенаниями моими, омоваю каждую ночь постелю мою слезами моими и ложе мое умочваю. Усохло от печали око мое. Состарилось от щеп притеснителей. Удалитесь от меня делающие беззаконие. Потому что услышал Господь голос плача моего, услышал Господь моление мое. Аминь".

Записанное на диктофоне я, вернувшись домой, - а это произойдет позже - еще раз прокрутил, списал, а, любопытствуя первоисточником, перелистал ПСАЛТИРЪ, отыскал Псалом 6, сравнил строфы от второй до одиннадцатой и убедился: бабка запомнила молитву почти дословно.

После этого сравнения, можно сказать, очной ставки прошлого, настоящего и вечного, я окончательно понял:

как и почему у людей бывают "кости потрясены" и "душа сильно потрясена",

и почему каждую ночь "омочают они ложе и постелю слезами своими";

почему может "иссохнуть от печали и обветшать око мое",

и как можно быть "утомленным стенаниями своими";

почему на крик души "доколе?!" во все века и времена есть лишь один правильный ответ - "Удалитесь от меня все, делающие беззаконие!"

И, наверное, совсем неслучайно канонический псалом . 6 начинался в ПСАЛТЫРЕ существенной, на мой взгляд, ремаркой - "Начальнику хора"...

Но я бы еще поставил в этом месте значок "нота бэне".

Я бы обязательно поставил эту завитушку, похожую на человечка с подпоркой, если бы не вспомнил бабушку Катерину: она стояла у калитки домика в Достоево и смотрела вслед отъезжавшей машине - все полные бабушки с костылем похожи издали на счастливую цифру восемь или на знак "нота бэне". Мало кто обращает внимания на посох, считают главным выражение лица и слова. А ведь можно просто молча терпеть.

Книги марать не красиво. Никогда не задумывался: сколько значков "нота бэне" сделал на полях томов и рукописей пролетарский вождь Ульянов-Ленин? Наверное, много. Навряд ли читала что-нибудь из этих важных книг бабушка Катерина, она вообще их никогда не видела, ей без надобности.

Федора Достоевского она тоже не читала.

События прошлого растворяются в памяти поколений, как лошадиный табун, убегающий в вечерний туман. Неизбежная закономерность. Но самое печальное - пропадает нажитой нравственный опыт, и люди вновь и вновь повторяют старые ошибки.

Универсальной памяткой жизни считается Библия, пережившая тысячелетия.

Поэтому удалитесь от меня все, делающие беззаконие! Мне не до ваших запретов и правил, указивок и лжеучений. Мы отправляемся семьей добывать в поте лица хлеб свой насущный. Я веду под узцы запряженную лошадь по кличке .Проблеск., но я - это не я, и кличка у гнедого жеребца совсем иная, я даже не знаю, какая, потому что я еще не родился, и созревшее пузо руками придерживает моя юная бабушка на сносях, сидящая в телеге - ей тоже на жатву, а лошадью понукает мой дедушка Илларион.

Мой отец появится на свет Божий этим же жарким днем, но чуть позже, - родится с отчаянным криком жнеи - во ржи, в борозде, под копной, под полуденным солнцем, на мешковине - а тонкую пуповину от материнского чрева отсечет щербатым серпом проворная бабушкина подружка, прибежавшая на крик роженицы с соседней полоски.

Младенца ополоснут водою из чистой криницы и закутают простеньким рушником, в который заворачивали половинку ржаного обеденного хлеба.

Я был той второй, сберегаемой на крестьянский ужин, надкусанной половинкой.

Я был тогда недопитым глотком молока, оставленного в глиняном кувшине в тени под кустом.

Я был цветком василька в венке на голове еще не состарившейся и не выработавшейся молодой матери.

Я был голосистой небесной птахой, встречавшей мое второе пришествие.

Я был звоночком в уздечке заполошного всадника, прискакавшего на поле и объявившего мужикам о начале германской войны.

Я мог вообще не родиться, но все имеет начало, причину и продолжение, продиктованные закономерностью крутящегося колеса телеги.

Я буду и есть на самом деле - солёная правда распятого Христа.

... Поезд неторопливо катился по рельсам. Народ на остановках потихоньку прибывал. Выходные заканчивались, отпускники возвращались, и большой город благосклонно готовился принять полесских вольноотпущенников в свои панельно-кирпичные объятья.

На жесткой лавочке напротив меня дремал белобрысый хлопчик. Ребенка растрясла дорога, он умаялся и сладко сопел.

Послеполуденное, еще жаркое солнце золотило пушистую головку, светило спящему в зажмуренные веки, а мать - молодая симпатичная бабенка в городском нарядном платье, с плотно набитыми сумками под локтем - прикрывала ладонью лицо малыша и улыбалась.

Потянуло в сон и меня...

В соседнем вагоне и в тамбуре вовсю гуляла свадьба из деревни Застружье, расстрелянная фашистскими карателями в 42-м - все сто с лишним развеселых душ. Доносились пьяные голоса, звенела посуда, играла гармошка и бухал бубен. Красиво и слаженно пел бабский хор. Наверное, это старались бабушки из "Журавки" или "Крынички", сквозь дрему до меня доносились уже знакомые песни.

Мимо по проходу сновали какие-то странные люди в обычной, не выходной одежде, по внешнему виду - пахари, бригадиры, председатели, доярки, полеводы, солдаты, священники, продавцы, сельские учителя, гончары, кузнецы, маляры, цыгане, лабуры, бродяги... Многих из них я уже где-то видел раньше.

Проковылял босой слепец с посохом в руке и гуслями через плечо на ремешке: на нем была надета белая домотканая рубаха и такого же цвета штаны с истрепанной бахромой внизу. Слепец не отставал от мальчишки-поводыря: наверное, торопились на свадьбу.

А потом пошли сплошные старушки, состарившиеся невесты, как мне показалось, - мои однофамилицы. В темных длинных платьях, с венчальными "бездежскими" фартушками, в белых, мелкого горошка и в цветастых платках.

Бабульки осторожно пробирались между рядами пассажирских лавок, громко стучали каблуками тупоносых туфлей и придерживались морщинистыми руками за поручни сидений.

- Папа, смотри, смотри - конь, это же Проблеск! - разбудил меня возбужденный возглас.

Я очнулся. Мы с сынишкой прильнули к оконному стеклу.

В это трудно было поверить! Настоящий, живой, горячий жеребец, гнедой в яблоках красавец, копия того, о котором рассказывала ветеринарша из деревни Завершье, скакал параллельно движению поезда, стремительным, неуловимым махом перелетая канавы, кусты, мостки и заборы.

Мы представляли его именно таким.

Чудо-конь не задерживался ни на секунду, без уздечки и без седла, ему нипочем любые преграды.

Жеребец не отставал от состава почти до самого разъезда.

Вместе с нами скакала судьба по имени "Проблеск".

Судьба ударяла копытами в землю - и над всем миром, над Полесьем разносился колокольный звон, природу которого мы с сынишкой распознали сразу.

Так же благовестил утонувший именной колоколец по прозвищу "Гудь" часовни пана Пустовского на островке посреди Завышанского озера: он давно уже всплыл с холодного песчаного дна и вознесся в небо, и всякий раз возвещает торжество цели заблудшим и утратившим веру.

- Да-до-му... Да-до-му... - путеводно вздыхал поднебесный набат.

И пока говорливый состав, замедляя ускоренный бег, мерно вкатывался в пригород, чертыхаясь колесами в хитросплетении рельсов, промазученных шпал и чугунных стрелок, пока выстраивались в привычную очередность пакгаузы, козловые краны, рампы, тупики, пульманы, цистерны, платформы, краны, шлагбаумы, будки, трансформаторы, столбы, мачты, провода, - а инертная пассажирская масса внутри вагонов, заранее двинувшись к выходу, заполняла проходы и прокуренные тамбуры, готовясь выплеснуться и рассосаться по перрону, пока озабоченное людское скопище на глазах перевоплощалось из одного состояния забот и мыслей в другое, -- именно в эти минуты - я представил себе картину всеми прозревшими фибрами - в тесной сараюхе на окраине деревушки Завершье опоросилась свиноматка Машка, и все двенадцать визжащих поросят, тычась в розоватое материнское брюхо и отталкивая друг дружку, жадно терзали набухшие соски.

Тетка Мария, самолично принявшая свинячье потомство, вспомнила про голодных кур и сыпнула в корытце во дворе горсть ячменя; свой не сеяли, зерно осталось из прошлогодних запасов - плата за прополотые сахарные бураки. Из экономии свет в хате не включали, но лампадку подле иконы Миколы Угодника хозяйка засветила.

- Схожу к Салохе за молоком, - по привычке сказала вслух давно умершему мужу Мария и прихватила краюху черного хлеба: козе Маньке, которая бодалась, а соседка, как всегда, слукавит, и попросит подоить самой.

Гукала во дворе, звала в приоткрытую дверь - никто не откликается. Нашла подружку в задней комнате на топчане - уже остыла Салоха. Надо её дочери замужней в город сообщить, людей позвать. Хорошо, хоть у Марии мобильный телефон при себе, внучка подарила и наказала постоянно носить, в случае чего звонить.

"Вызов не может быть установлен. Обратитесь к своему оператору!" - бесстрастным дамским голосом ответила импортная "nokia".

Женщина сослепу не смогла грубыми пальцами нужные циферки нажать и вернула дорогой подарок на привычное место - в карманчик фартушка. Пошла в сторону магазина: у завмага есть стационарный аппарат, и людей поболе, подскажут, как быть.

По улице тащилась колхозная косилка. Проехала на велосипеде почтальонша Зинка с тощей сумкой в багажнике. Возле магазина кучковались люди: ждали завоза свежего хлеба.

Грустное известие приближалось к односельчанам торопливыми старческими шагами.

Налетевший порыв ветра ненадолго заслонил уставшее солнце, и легкая тень побежала торопливой тучкой по земле, по Полесью, не задерживаясь, далеко-далеко, минуя забытые села и веси, докатилась до самой глухой деревушки на слиянии Ясельды и Припяти; там в заболоченном междуречье гнездятся пугливые цапли и живут последние "люди на болоте", нет ни магазина, ни церкви, ни клуба, одинокие хаты покрыты почерневшим камышом, под заборами лежат рассохшиеся лодки, а темными тоскливыми ночами воют состарившиеся, никому не нужные, кроме своих престарелых хозяев, беззубые волкодавы.

Спорый ливень, повторяя путь тучки, промчался неширокой полосой с запада на юго-восток, оживил пожухлую листву на деревьях и траву на полях, напоил влагой поникшие хлеба, взрябил поверхность рек и озер. А попутно, смыв придорожную пыль, обновил мраморный земной шар на постаменте под деревней Щекотск - и очертания Беларуси с маршрутом Дуги меридиана Струве-Теннера на поверхности шара стали выразительней и заметней.

Не дождавшаяся обложного дождя дуга-радуга изогнулась крутым разноцветным мостиком над притихшим пространством, безуспешно пытаясь соединить далекие и чужие берега.

День катился к закату и, судя по всему, обещал не менее жаркое повторение, а возможно, примета не оправдается, в небесной канцелярии всякое может случиться и произойти, а в нашем бренном мире - и подавно, но ничто не может остановить вертящегося колеса времен: присно, днесь и вовеки веков.

Аминь.

Полесские корни Достоевского

Род Достоевских берет начало от Данилы Ивановича Ртищева, приехавшего в Литву из Москвы. До того как Достоево было пожаловано Ртищеву, оно входило во владения князя Юрия Семеновича Наримунтовича, а ему даровано великим князем литовским Казимиром в 1452 году. 6 октября 1506 года боярин Данила Ртищев получил грамоту от пинского князя Федора Ярославича на владение несколькими деревнями (территория современного Ивановского района Брестской области). Для строительства поместья он выбрал Достоево - край дремучих пущ, непуганых зверей и рыбного промысла между реками Пиной и Ясельдой.

Уже ближайшие потомки Данилы Ивановича стали именоваться Ртищевы-Достоевские, затем род разделился и линия Достоевских образовала самостоятельную генеалогическую ветвь. У боярина Ртищева родились двое сыновей, первенцу Ивану дали двойную фамилию Ртищев-Достоевский, а последующие поколения уже стали Достоевскими. Внуки Данилы Ивановича - Федор Иванович и Стефан Иванович Достоевские - породнились с влиятельными пинскими шляхетскими родами, добились успехов на жизненном поприще, хотя и кратковременных. Фамилия Достоевских становится распространенной, многочисленные ее представители позже расселились по всей Беларуси, Украине и Литве.

В XVIII столетии в Достоеве стоял усадебный дом предков писателя. Сохранившиеся архивные документы того времени позволили в деталях восстановить вид всей усадьбы. На месте, где когда-то была усадьба, сейчас голое поле.

Сам Федор Михайлович серьезно интересовался историей своего рода. Загадкой являлась для него судьба его предков по мужской линии, ибо знал он только отца, который еще в юности резко отмежевался от своих родных и уехал в Москву. В пятьдесят лет Федор Достоевский решил отыскать свои генеалогические корни и даже хотел приехать на свою историческую родину.

Материалы об истории рода Достоевских находятся в архивах разных городов бывшего Советского Союза и Польши - в актовых книгах Великого княжества Литовского. Особенно много сведений о Достоевских в так называемой Литовской метрике - государственном архиве Великого княжества Литовского XIV - XVIII веков, большая часть его находится в Москве.

Несмотря на то что Федору Михайловичу так и не удалось посетить белорусскую прародину, генетическая память сделала его похожим на полешука. Сохранились воспоминания одного из его современников, который так описывал первое впечатление от знакомства с известным писателем: "Неказистый мужичок из забитой белорусской деревни". Но, когда он начинал говорить, впечатление тут же менялось: сразу становилось видно, что это неординарный человек.

А душа Федора Михайловича через многие годы все-таки посетила места своих предков. Приехавший на международную конференцию "Достоевский и мировой литературный процесс" член Международного общества Достоевского и Российского союза писателей академик Российской академии гуманитарных наук Сергей Белов привез с собой желуди с того самого дуба в Александро-Невской лавре Санкт-Петербурга, что растет над могилой Достоевского. Известно, что жена Федора Михайловича Анна Григорьевна просила рассеять их на родине предков мужа. И желуди посадили. Один возле памятника Достоевскому в Достоеве, еще один - в Пинске, куда в свое время переехали некоторые из потомков рода. Дубки Достоевского принялись и растут. Славному роду - не быть переводу!

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

286864  2009-03-17 12:27:12 Антонина Ш-С - ╚Кузнечики зазвенели... Полынь запахла... Мята задурила...╩ прям у меня в квартире. ╚Славному роду - не быть переводу!╩ и это из моей деревни. Хорошо, Александр, только (для критики) ╚белорусизмов╩, на мой взгляд, многовато. ╚Телом щупленькая, как сухой грабчак╩ это трава такая? А в целом спасибо. И пойдём, кажись, працевать?..

291326  2010-01-08 20:50:53 Бородинчик Михаил Афанасьевич - На одном дыхании прочитал "Судьба по имени "Проблеск" А.Волковича. Как будто в родной деревеньке побывал. Я сам родился в дер.Вивнево Ивановского района.Как мне знаком весь колорит выражений и местного говора, описанный в путевых заметках.Жалко, что Вам не пришлось пообщаться с моим "однопартийцем" (сидели вшколе за одной партой) Котовичем Анатолием Даниловичем - родом из дер.Мохро. Вот кто может порасказать о нашем крае, который простирается от Днепро-Бугского канала до границы с Украиной (часть Ивановского района).Где можно купить Вашу книгу "Болота"? Буду благодарен за ответ по e-mail. С ув.Михаил.

291331  2010-01-08 22:17:00 Волкович-Бородинчику - Уважаемый Михаил! Свой e-mail вы указать забыли. Рад услышать голос земляка в нашем замечательном "РП". Сообщите свои координаты. АВ

Copyright (c) "Русский переплет"