Повести
15 июня 2009 года

Повесть о птицах

Стаи птиц над колокольней.

Тихо льется свет с небес.

Люд, смурной и малохольный,

Ждет от Господа чудес.

Геннадий Сюньков

Во сне я летал, и такое не случалось со мной давно. Воспарял, парил, изо всех сил сучил ногами и махал несуществующими крыльями; чувствовал небывалую легкость и неземной восторг. Не может быть! Как же так? Как получилось? Неужели оторвался, взлетел, витаю, мчусь, и меня уже не достать, и ко мне не дотянуться? Побоку - темные силы! Прочь - вяжущая тяжесть, готовая облепить, спеленать, засосать, швырнуть в страшную бездну ни дна, ни покрышки... Ну, еще чуть-чуть, - будоражила мысль, - продержаться самую малость, не раскрывая глаз и не приходя в чувство реальности.

Но продолжая находиться там, в невесомости, в какой-то момент начал с тоской понимать, что это всего лишь сомнамбулический обман, и вот-вот полет оборвется, и перегрузка возвращения в действительность навалится неподъемной тяжестью, сдернет пелену забытья.

Отрешенное состояние длится еще некоторое время; внешние звуки отчетливей, различимей, контральто жены возвращает на землю.

Посадочная полоса встречает утренним прозаичным шоу: долго ли намерен валяться, и учти - специально разогревать для тебя завтрак никто не станет...

Поздравляем с прибытием в аэропорт назначения! Отстегните ремни безопасности и готовьтесь к выходу. Крылья можете забрать с собой. Нам чужого не надо.

Как, уже "Вести"? Дал я маху, согласен, винюсь. Что там у нас сегодня по плану?

Спуск в житейские трюмы кажется бесконечным: надо, наконец, выбить коврик в прихожей, сходить в киоск за программой - никто не удосужился, а ведь сериалы; помочь с уборкой в квартире; балкон! балкон! весна на носу!; нет, сначала - субботняя программа ТВ, а потом уже все остальное; и обязательно съездить на кладбище к старикам. А потом можешь заняться своими делами...

Все привычно, обыденно, никакого творческого взлета. Интересно, почему способность чувствовать полет появляется лишь во сне, а в повседневной жизни даже желание кажется диким? Медики утверждают: люди моего возраста уже не растут, значит, в сновидениях не летают, не дано. Порхать - привилегия юных. В таком случае, что же происходило со мной? И к чему оно мне?

Сон в руку. В киоске на автобусной остановке рядом с домом купил в довесок к телепрограмме журнал сканвордов. Новенький, глянцевый, лоснился разноцветной обложкой.

Наверное, не стал бы задерживаться у витрины, но привлекло название журнала - "Лиза". Кажись, женская сущность субботы взялась за меня основательно.

Лощеная "Лиза" нахально пялилась через стекло, а хозяйка ларька, соответствуя, облизывала полные красные губы.

Машинально отметил неприятный, неряшливый макияж крашеной блондинки-киоскерши - намазюканный рот, тонюсенькую дугу выщипанных бровей, похожих на безнадежный взмах стрижиного крыла. Веки - уставшие лепестки бабочки-капустницы.

- Ну, так будете брать? - изрекла гримаса, сопровождая вкрадчивость томного голоса жеманным подергиванием покатых плеч в облегающей кофте с откровенным, не по сезону вырезом. Эдакая неуклюжая заманушка.

Наивная. Принимает меня за умного и... кх... кх.., падкого на клубничку, что ли...

Сканворд на заглавной странице журнала оказался более заковыристым. Из серии юморных. Что ж, иду на вы.

Первой по горизонтали значилась "хохлатая пичуга-певунья" из десяти букв. Начальная буква слова замаскирована "маклершей при Гименее", последняя - "плетеный ботинок", разгаданный мною сразу. "Лапоть" - что же еще? Выходит, пичуга с мягким знаком в конце. Коростель? Не то. Не хватает хохолка. То есть, одной буквы. Лунь? Мало. Птеродактиль? Перебор. Хотя звучит забавно: певчий птеродактиль. И недалеко от истины: сколько нынче безголосых крокодилиц кривляется с эстрады!

Итак - пичуга. Маленькая. Наверное, разновидность колибри. С хохолком. Что бы это могло значить? А "маклерша при Гименее"?

Да, еще обратил внимание на подпись к снимку какой-то блондинистой артистки - копии киоскерши, но лет на тридцать моложе. Губы те же: половинки разбитого сердца.

"В марте желтая, в небесах пьяным-пьяна..."

Обе поют. Обе крикливой раскраски.

Надо признать: не знаток я ни первого, ни второго... Тоска.

День по мартовскому обманный. Я засунул трубочку журнала в карман полупальто, спрятал туда же озябшие руки. Природа, словно в отместку за мою легкомысленную ночную блажь, предъявила напрочь нелетную погоду.

Куда брату-крестьянину податься? Выходной тю-тю. Правда, не для всех. Неопрятный мужик на остановке роется в мусорной урне: извлек продолговатую коробку, кажется, из-под сока и сцеживает остатки в щербатый рот. Видать, у болезного рабочее утро, а точнее - белорусская хвороба, смага.

Из-за угла павильона появляются двое соратников. Позванивают пустыми бутылками в полиэтиленовых пакетах. У этих тоже жизни в глазах нет.

Раздвоенное сердечко в окошке киоска скорбно смыкает разочарованные половинки. Веки- крылышки осуждающе моргают.

"Дать, что ли, мужикам на опохмелку?" - колеблюсь. Не жалко неучтенной сдачи за журнал, но ведь не сватья, не братья, а заурядные уличные забулдыги...

Неожиданно постигаю тайну сканвордной сподручницы Гименея: да это же сваха! Ура! Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Незнакомое слово начинается на букву "с", в конце - мягкий знак. Женщина, тьфу, стерлядь, да нет же - птица из десяти букв, которая поет. Верной дорогой идем, товарищи! А что у нас по вертикали?

Я живу в этом городе сто лет и еще один день, и его мне всегда не хватает. Я зачинаю каждое утро, опасаясь не совершить какую-нибудь непростительную глупость, и всякий раз непоправимое происходит. За пару часов нового дня счет уже не в мою пользу, о чем вечером пожалею. Ну что стоило одарить скучающую киоскершу необязательной улыбкой, ведь не свалится с моей головы шляпа, коей в общем-то не ношу, и не треснут от напряжения серьезные губы: "Вы, как никогда, хороши сегодня, мадам!". Весенние бабочки вспорхнули б от счастья, а сердечко, страдающее от дефицита взаимности, шевельнулось бы под неподъемным бюстом.

Как бы обрадовался несчастный пьянчуга обломившемуся с бухты-барахты дармовому рублю в тот самый отчаянный момент, когда уже совсем невмоготу и уксус кажется сладким, не говоря о прокисшем глотке апельсинового сока из помятой упаковки! С каким бы одобрением вспоминался страждущей троице дурковатый прохожий, ведь на его внезапное спонсорство совсем не рассчитывали неопохмеленные сотоварищи, умаявшиеся утренним сухим марафоном, и на тебе - рублик к рублику, и толика винного счастья получена.

Не состоялось. "Тоже мне - бука, чистоплюй, - думаю про себя.- Пора вершить добрые дела. Кто ходит к урнам по утрам, тот поступает мудро..."

Сел в автобус и поехал на загородное кладбище Митьки выполнять обещанное: посмотреть могилку родителей жены.

Ездят и ходят со скорбью не только по утрам: как-то вечером нам в квартиру позвонили. "Подайте, Христа ради, погорельцы мы, с Украины... Девочкам бы на еду и одеться, денег, сколько дадите..."

Жена разволновалась, давай метать со шкафа Любкины вещички, из которых та выросла - курточку, моднячие джинсы, свитера. Мою любимую "водолазку" фиолетового цвета - подарок дочке к шестнадцатилетию. Сверху десятку отжалела: погорельцы... Через час вышла в коридор с мусорным ведром - вещички скопом у мусоропровода свалены. Не нужны они липовым погорельцам цыганской наружности. Жена расстроилась, всплакнула, а я с тех пор нищим и попрошайкам принципиально не подаю. Правда, раньше тоже не слишком их жаловал.

Настроение упало, отвернулся к окну, и там мерзко; в самый раз по назначению.

От конечной остановки в Гершонах до Митьков - по утрамбованному асфальту пешком и немного по грунтовке. Погост частоколится памятниками возле заброшенной фермы упраздненного пригородного совхоза. Летом там всегда кружат стаи голодных голубей, а люди, навещавшие родные могилки, ходят на ферму по воду, просят лопаты и грабли, почему-то искренне считая, что инструмент должен на ферме иметься.

Митьки - как подмосковные Петушки. Мой город, выросший из близлежащих деревень, хоронит в Митьках сыновей и дочерей, так и не ставших настоящими горожанами, а пригород, со временем вошедший в городскую черту, столбит свою, захваченную чужаками территорию телами коренных жителей. Говорят, скоро Митьки закроют.

Смычка города и деревни происходит на глубине полтора метра в сыром желтом песке возле строений фермы и бездействующей зерносушилки.

Местная знаменитость - священник Гершонской церкви. Батюшка популярен тем, что женщин в джинсах и брюках в храм не допускает, а во время отпевания обязательно напоминает пастве о вреде курения и алкоголя и агитирует не распивать спиртное на могилах. Даже на "Радоницу" и "Дзяды". После службы прихожанки из молодых вновь облачаются в привычные джинсы и штруксы, прячут в сумочки косынки, а как и где помянуть покойника, учить никого не надо. Но в джинсах к Богу нельзя, это запоминается.

Кладбище теснят коттеджи, они обступают погост со всех сторон, близость к могилам дачников не смущает. Бывая здесь, мы с женой всякий раз заводим одну и ту же тему: вот, понаехали, понастроили, а как будут отапливать хоромы?

Обязательно навещаем старый дедовский дом в Гершонах. Возле забора - высоченная липа, в дупле жила пучеглазая сова, а под шиферной крышей каждую весну ласточки лепили гнезда-корзинки. Очередное поколение внуков, которых родители сбагривали за город каждое лето, загоралось желанием извести страшную хищницу. Опасались, будто она заклюет и утащит в дупло крикливых птенцов. Но лета и осени менялись, ласточки прилетали и улетали, сова - это была бородатая неясыть, как мы узнали позже, - она ласточек не трогала. Наверное, между птицами был заключен негласный договор нейтралитета. Нынче в бабкином доме живут чужие люди. Ласточки под крышей больше не селятся. Прежним остался, кажется, лишь колодец с криничной, очень вкусной водой. Если случается проезжать мимо, то всегда набираем воды из колодца. Из городских кранов такая не течет. Моя Ирина провела в бабкиной хате почти все свое детство. Дочку родила уже в городской квартире, будучи в замужестве за очкастым филином, то бишь мной...

Гловацких, коренных жителей Гершон, на кладбище уйма, почти все - близкие и дальние родственники. Самому старшему на момент погребения - под девяносто, самой младшей - сестренке моей жены - несколько часов жизни. Назвали малютку Зиночкой. Побывать на кладбище и не сходить к Зиночке - нельзя. Так принято.

По могилам Гловацких можно изучать историю деревни Гершоны, кладбища в Митьках и местного кирпичного завода, возникшего в середине XIX века нуждами строящейся Брест-Литовской крепости. Гловацкие испокон веков надрывались в глиняных карьерах, месили глину и лепили кирпичи, обжигали их и чахли возле жарких печей. Болели чахоткой и мечтали родить трех дочерей - Веру, Надежду и Любовь. Воевали, партизанили, служили - и множили холмики на кладбище в Митьках, если удавалось сюда вернуться, отлучаясь на войну или в дальние края.

У мифов короткая память, и они должны постоянно повторяться, чтобы существовать.

Миф первый, про дочерей Кирилла Гловацкого

В семье Кирилла Гловацкого было восемь детей, из них две дочери. Символическое библейское трио никак не получалась, перебегали дорогу мальчики, а требовалось соблюдать очередность: вначале Вера, затем Надежда, потом уже Любовь.

Кто придумал традицию, неведомо, но ее старались придерживаться. В семьях ближайших родственников наблюдалось примерно то же. До рождения Любови очередь не доходила... Вера и Надя - мать и тетя моей жены, на них женская цепочка в семье прервалась. Вразнобой девчонки рождались, но чтобы трое под одной крышей - никак... Бедную Зиночку назвали так уже после смерти, чтоб не сглазить традицию: ведь ребенок родился практически мертвым...

Мы с женой свою дочку во избежание сразу нарекли Любочкой. Застолбили новую историю: кого пошлет Бог, того и будем лелеять.

Из всех дочерей Гловацких в здравии осталась лишь Надя, родная тетя моей жены. Ей нынче исполнилось 85 лет. Живет в городе. Надежда, хоть сильно хворает, но крепится...

Миф второй, биографический

Моя жена Ирина - внучка Кирилла Гловацкого, о котором есть глава в энциклопедическом словаре "Брест". Мелким шрифтом написано: "Кирилл Гловацкий, участник борьбы против немецко-фашистских захватчиков, рабочий кирпичного завода .22. Осенью 1943 года схвачен оккупантами и заключен в тюрьму: после пыток расстрелян между валами форта .3".

Фотографии деда нет. Для составителей книги, наверное, важней были цифры и даты: завод такой-то, форт номер такой...

Дед, как и его предки, всю сознательную жизнь формовал кирпичи для крепостных фортов, и в этих же кирпичах принял мученическую смерть.

Тело убиенного Кирилла не нашли - вероятнее всего, он зарыт в безымянной могиле вместе с другими жертвами. Сейчас на захоронении стоит электромеханический завод. Таким образом, Кирилл Гловацкий на кладбище в Митьки попасть не смог...

Миф третий, исторический

Еще Гершоны известны часовней на окраине села: когда-то, очень давно, на этом месте был зверски замучен православный священник Афанасий Филиппович, получивший титул Брестского. По легенде, преподобного убили за идею - восстал против польских униатов, за веру христианскую, за православие...

... В знаменитом "Диариуше" Афанасия Филипповича Брестского, в суплике третьей, написанной в "року" 1643-м, я однажды отыскал такие строки:

"А если, уховай Боже, упоръ як╕й и окаменелость фараонская противъ такъ значной воли Бозской мЪла бы ся нещасливе оказать,- о, бида жъ! нещасте тому! То, якъ слуга правовЪрный ╤исуса Христа, Пана Моего, правдиве мовлю: гдыжъ день Господень, яко сЪть на птахи и якъ злод╕й, пр╕йде несподиване: будутъ ся люди веселити, женити, будовати, а въ томъ знагла судъ страшный Бож╕й нападе. Треба всЪмъ на тое пилно памятати, и кролемъ".

Нельзя набрасывать сети на птиц и людей, создавать им западни. Пусть себе летают, веселятся, любят и строят. Нельзя поступать против Божьей воли. Помните, фараоны и короли! Для правды, как и для вольных птиц, года и столетия - не преграда.

Так я понял мораль суплики Афанасия Брестского, обращенной к правителям и ко всем нам.

...Своих нашел сразу. Они лежат рядышком, родители моей жены. Последним ушел из жизни тесть, отставной прапорщик. До конца дней своих он назло врагам разговаривал по-украински, напившись пьяным, горланил хохляцкие песни и плакал, вспоминая неньку-Украину.

Во время его похорон мы мостили сползающий край сдвоенной могилы щитами опалубки, принесенной с фермы, где в то время велся капитальный ремонт.

Могильные холмики за зиму обмякли, осели. Памятники за зиму покосились. Надо поправлять.

На сем рекогносцировка закончена.

За городом снега больше, а на кладбище, остужаемом исподнизу вечностью, он тает медленнее. Озябшие ветви старых лип, сгрудившихся сиротливой кучкой в заброшенной части погоста, вальяжно обмякли в предвкушении банных апрельских деньков - скоро! скоро! - ведь даже в самой прохладной, мерзкой пришелице чувствуется каверза весеннего обновления. А кто ж из живых и живущих, телесных и неодушевленных не ведется на извечный чарующий обман?!

Утренняя сканвордная головоломка сыграла со мною шутку: подвигла к вычислениям и сопоставлениям. Возле холмика Зиночки взбрело в голову подсчитать, сколько же лет девочке было бы сегодня? Задачка не для средних умов, ни ручки с собой, ни блокнота, а складывать и вычитать в уме я так и не научился. Столбиком на бумажке для меня уже высший пилотаж.

Зиночка, кроха, подсказала: не мучайся дурью, дяденька, езжай-ка лучше домой... Откуда она могла знать про затоптанный коврик и загаженный балкон?! Бедняжка так и не увидела своей племяшки - нашей дочери Любочки. Она никого из своей многочисленной "головастой" родни не успела узнать и полюбить.

Многолюдный автобусный салон на обратном пути в город настраивал на благодушный лад - привычно гомонил, чихал, то и дело просил закомпостировать талончик и передать денежку водителю, хоть на полставки оформляйся; хотелось быстрее добраться до дивана - лафа после уличной холодрыги - к телевизору, вот и программу везу. Конечно, дорогая, виноват, задержался, хотел одним чохом, чтоб лишний раз из дому не выходить...

Сошел на своей остановке - кажется, мадам "Прошла молодость" персонально мне делает ручкой, надо подойти... Сдачу, что ли, недодала?

Я весь внимание и к вашим услугам, мадмуазель!

Стоп. Эврика! Что вы, уважаемая, сказали? Свиристели?

Кажись, избавиться от птичьей напасти мне нынче не удастся...

Выхватил из кармана журнал со сканвордом и по клеточкам тут же расставил буковки в названии искомой птички. Тютелька в тютельку. Десять. Подходит. Она, родимая, -свиристель, отправленная в полет веселой "свахой" и удачно остановленная буквально в двух шагах от моей квартиры... Многообещающее начало приятного вечера.

Импульсивный диалог, спонтанно родившийся между читателем и книготорговцем, напоминает попытку общения через стекло глухого со слепым или немого с недоразвитым.

- Сви- ри- сте- ли! - громко, старательно, по слогам втолковывает непонятливому гражданину киоскерша...

Бабочки озабоченно моргают, подтверждая сказанное.

- Да! Конечно! Записал! Подходит! - чуть ли не в лицо тычу женщине сканворд, не вникая в то, что она скороговорит дальше...

- Ой, что тут было... Полетели... Разбились...

- Кто полетел? Какая стая? Причем здесь свиристели? Неужели? Как можно?

Иду в указанную сторону и неожиданно сталкиваюсь с уже знакомым бомжем. Болезный безошибочно читает в моих глазах утреннее желание:

- Рубля не дашь? Трубы, понимаешь, горят...

- Что здесь произошло?

Постепенно события со слов вольного человека восстанавливаются.

Птичья стая слету врезалась в высоченное противошумовое ограждение, отделявшее автобусную стоянку от двух крайних девятиэтажек. Птицам не хватило пространства для маневра. Они обмишурились, просчитались, обманулись, приняв прозрачную преграду за серое пасмурное небо. Они уже не единожды пролетали знакомым маршрутом, и не ожидали подвоха. Город их обманул, выставив коварную стенку.

Помнится, жильцы нашего дома собирали подписи, жаловались на шум и выхлопные газы, наводнявшие дворовый закуток едкими запахами, визгом тормозов, постоянным гулом. И вот, после месяцев волокиты, заслон построили, стоянку отгородили. Верхнюю часть многометровой стены сделали из плексигласовых листов... Зачем? С какой стати?

Свиристелей в сквере - а это были они - кто-то напугал, спугнул. Да и мало ли что могло родиться в красивых хохлатых головках: снялись с веток - и табором, куда захотели.

Представляю, как встрепенулся и, наверное, подал сигнал вожак, как разом и вдруг вспорхнула разрозненная стая и, моментально сбившись в плотную массу, метнулась прочь. И скорее всего не паника руководила птицами, а способность мгновенно сгруппироваться, сдвоить, счетверить, удесятерить ряды - и вверх, вперед, за первыми... Спринт на равных, когда никто никого не обгоняет; всплеск, взрыв, экстаз... И вера. А может, привычка и даже беспечность - срываться с насиженного места и лететь вольной стаей без царя в голове, касаясь крыльями и телами своих...

Первые натыкались на стену и опадали, смертельно созрев, последующие, не пытаясь свернуть, бились прекрасными головами и грудками, задние догоняли и тоже гибли, так и не поняв, что происходит и почему не хватает пространства и неба.

... На снегу под самой стеной осталась лежать одинокая тушка. Крупный самец (или самка?), словно выброшенный подгнивший болгарский перец. Глаза полузакрыты, ножки-крестики вытянуты.

- Приезжали какие-то начальники, кажется, из охраны природы... Всех собрали, подсчитали. Сто двадцать штук. Рота с гаком. Мертвые, как один. Почти не трепыхались. Этот, видать, под стенку забился, окочурился, - комментирует событие словоохотливый собеседник- свидетель побоища.

Пересказывает с чужих слов: оказывается, у свиристелей, не в пример другим птицам, странная дурка - разбиваться целыми стаями. Пальнет моча в головы - и гамузом на стенку, бетон лбами прошибать. Необъяснимая склонность к групповому суициду, как у китов. Даже в научной литературе отмечено. Или вожаки воду мутят, или птички неизвестную болезнь подхватывают - химикатами травятся, шалеют от тоскливой, голодной жизни и разных городских пакостей...

- Массовый психоз называется... - делает авторитетное резюме знаток и добавляет:

- Голубей жарят, знаю. Как считаешь, этот попугайчик на жаркое сгодится?

"Я тебе покажу жаркое, гурман подзаборный!" - вскипает мысль.

Рыжая кошка обнюхивает следы. Птичья тушка влечет бродяжку. Надо бы закопать...

Телепатия доходит, и мужик загребает трупик снегом, отваливает в сторону. Заинтересовался перламутровым перышком под ногами.

Несу пушистый лоскуток домой. Осторожно держу озябшими пальцами упругий стебелек, будто на ветру одуванчик - донести бы, сохранить...

Вокруг меня и внутри что-то происходит, но не могу понять источник беспокойства: прозрачное перышко колышется от движения воздуха или от теплого дыхания; тополиная почка горчит на губах и липнет к ладони еще не родившимся листком, невидимая птаха звенит в высоте - я никогда не слышал пение свиристелей, - наверное, это синичка, воробушек, какая-нибудь другая зимующая пичуга, ей давно уже надоела стылая неопределенность, и она беспокоится, кричит... Но как же, - думаю, - неужели в мартовском небе кувыркается ранний жаворонок или неурочный скворец, и приметы стареют вместе с нами, выросшими на апрельских "сорока сороках" и майских журавликах из хрустящего теста?! Март добежал или я безнадежно отстал?

Подошвы скользят на обледеневшей дорожке, протоптанной умными-разумными через двор напрямик. Дворничиха в ядовито-лимонной жилетке осуждающе смотрит мне в спину - мудила из Нижнего Тагила с перышком в руке. Наверняка она уже знает, куда перышко желательно озабоченному вставить.

Я давно заметил: пожилые, вечно недовольные дворничихи - непримиримые противники голубей, домашних и беспризорных собачек и подрастающего поколения дворовых шалопаев. В чести у оранжево-желтых снежных баб лишь аккуратные кошечки и мирные старики, коротающие рабочие будни на лавочках возле подъездов. Тополиный пух - дымка чьей-то души - враг номер один.

- Красивое... - осторожно принимает жена эстафету, и я уже знаю, о чем она подумает через секунду. И какая последует реакция.

Перышко пахнет детскими волосами.

Торопливо рассказываю про свиристелей. В распахнутых глазах - удивление и боль.

Она уже там и с ужасом наблюдает: падают, падают на твердый наст живые хлопья, множа разноцветными телами следы от ботинок и сапог, кропя белое красненьким, замирая и угасая на глазах...

Задумавшись, пошла в комнату. Сняла с полки томик в черной мягкой обложке, подала: читай...

"...Поднялся ветер от Господа, и принес от моря перепелов, и набросал их около стана, на путь дня по одну сторону и на путь дня по другую сторону около стана, на два локтя от земли; и встал народ, и весь тот день, и всю ночь, и весь следующий день собирал перепелов; и кто мало сбирал, тот собрал десять хомеров; и разложили для себя вокруг стана".

Вот как откликнулось, отозвалось, и мы оба знаем, о чем наша боль. Вот почему весенний ветер от Господа обжег душу щемящими воспоминаниями, а мертвые свиристели на окровавленном снегу умножили печальный счет серых перепелов невосполнимых потерь.

Птичье перышко и запах детских волос...

Все взаимосвязано, предопределено. Дунул - и полетела пушинка... Над пропастью во ржи. (Эх, не дал Бог таланта, я бы и не такое написал!)

Свиристели каждую зиму прилетали в сквер возле нашего дома. Гроздья рябин

соблазняли кочующую стаю. Рядом автобусная остановка, шум машин, люди по тротуарам снуют, а птицы, не обращая внимания на человечество, перелетая с ветки на ветку, с дерева на дерево, клюют алые ягоды, да еще и переругиваются между собой. Голод не тетка. Озабоченные тетки-прохожие - на птичек ноль внимания. Редкая поднимет голову. Но очнется от мыслей, обратит взор - преображается.

Раньше я пару раз пытался узнать название пернатых красавиц, напоминающих яркой расцветкой кубинских попугаев амазонов. Сходить в библиотеку за нужной литературой и толком разобраться мешала обычная текучка. А потом я просто про них забыл. Как меркнут, стираются в памяти давние события, приметы и даты - цвет глаз девчонки, которую впервые поцеловал, или детские клятвы.

- Что ж мы за люди такие, коль забываем обещания, данные матерям, но помним привычки нелюбимого начальства?! - терзал я себя раскаянием, пока не пришла на ум дурацкая песенка. Откуда, из какой забытой весны аукнула сладкая пустоплетица?

Она доконала меня, эта пошленькая мелодийка, навязчивая, а трогала до слез.

"Наловлю я птиц в саду,

в клетку посажу,

накормлю их крошками,

водою напою,

повезу я их в Париж,

стану продавать:

а ну-ка, Жан, пардон, мадам,

вот эта птичка вам!

Красные, желтые, синие чижи,

ах, как поют,

ах, как щебечут эти соловьи!

Красные, желтые

попугаи там,

а ну-ка, Жан, пардон, мадам,

вот эта птичка вам..."

День окончательно испорчен. Нехотя, без фанатизма прибрал балкон, сбегал во двор вытряхнуть клятый коврик. Пардон, мадам-дворничиха наградила осуждающим взглядом.

Пока разбирался, какие из старых вещей выбросить, а нужное оставить, стало смеркаться. Прилег на диван отдохнуть перед сериалами - поют, щебечут разноцветные соловьи, мерещатся желтые и красные чижи...

Разве такие бывают?! Неужели мятежное знание обитало во мне неизвестно с каких пор - и его невзначай насвистели мартовские свиристели, неожиданно ворвавшись в мою, как стало казаться в последние годы, бесполезную жизнь? И как быстро красивая сказка-ностальгия оборвалась у порога...

Мне очень захотелось оказаться среди них. Нет, не окровавленной тушкой на грязном снегу, а живым, перламутровым щеголем с гордо реющим хохолком, нежно-бежевой грудкой, красно-белыми перышками отличия в обтекаемых крылышках и желтенькой окантовкой пышного хвоста.

Равным среди равных - в птичьей гурьбе, летящей по своим неотложным делам с важной, только им известной заботой.

Свиристели не должны отказать одинокому чудаку. Я в доску, нет, в рябину свой, стоит лишь приглядеться и поверить.

Уверен: смогу легко постичь науку птичьего братства, законы верности стае. Мне уже доводилось держаться строя и драться до первой крови. Я умею подчиняться правилам и постараюсь быть терпеливым в лишеньях. Меня не пугают длительные перелеты и голодные ночевки.

"Будь стоек и высок!" - учил меня отец-фронтовик.

Хотя, признаться, в житейских бурях я подрастерял извечную гордость, присущую независимым людям и вольным птицам, и давно превратился в ворчливого домашнего попугая на жердочке-насесте. Но я готов на все, лишь бы лететь вместе с ними, испытайте меня, если нужно...

Что ж мне в ответ просвистят свиристели, хотел бы я знать?

- Ты безвольная тряпка, подкаблучник, дамский угодник, лентяй и тупица!

- Зато я никогда не предавал друзей!

- Слабак, безбожник, разиня!

- Но я не боялся лезть на рожон!

- Когда это было?!

- Но ведь случалось!

- Ты уступил любимую голубку слабому сопернику...

- Ошибка молодости...

- Волнует ли тебя прошлое?

- Конечно.

- Уважаешь ли авторитеты?

- Пустое.

- Есть ли у тебя враги?

- Не знаю...

- Веришь в удачу?

- Наверное...

- Извини, ты нам не подходишь...

- Почему?!

- Птицы живут настоящим. Они помнят лица врагов, но равнодушны к прошлому. Они послушны вожакам и не мечтают о будущем. Они знают дорогу на юг и подчиняются инстинкту. До последнего сражаются за самку и гибнут, защищая птенцов.

- Ну, еще, пожалуйста, последний вопрос! Я сумею, справлюсь...

- Умеешь ли ты вить гнезда?

- А как же! Я вкалывал в стройотрядах!

- Так почему до сих пор не построил свой дом и живешь с семьей в коммуналке?

- Вам этого не понять...

- Не понять, нам не понять! - откликнулись небесные пташки. А шустрый пройдоха-самец, похожий на моего соседа по лестничной площадке, с умным видом чирикнул:

- Братва! У него есть прописка!

- Прописка! Прописка!- забеспокоилась стая.

- А можно ее cклевать?

- Зачем нам лишняя обуза?

- Пусть заберет с собой, если так уж хочется!

- Прописка нам не грозит, - успокоил нестойких вожак. И добавил:

- Бедняга! Мы не знаем, что такое прописка, но, наверное, это важно и хлопотно. А нельзя ли ее бросить?

- Никак. Иначе я превращусь в бомжа - человека без определенного места жительства.

- Как мы! Как мы! - подхватила пернатая молодежь.

-Разговорчики в стае! - прервал легкомысленную болтовню старый вожак. - Мы тоже любим заветные места и всегда к ним возвращаемся. Летаем, чтобы жить, и живем, пока летаем. Впрочем, можешь попробовать. Нам не жалко. Она тяжелая - эта твоя прописка?

- Легче перышка...

- В чем же дело? Решено. Летишь с нами. Пристройся где-нибудь посередке - и айда.

... Простите меня, свиристели... Не могу, не дано. И нас, людей, простите за все.

Мятежное настроение, овладевшее мной, передалось жене - достала альбом с фотографиями и стала рассматривать.

Почти на каждой странице - наша певунья. Птичка-невеличка. Долгожданная Любовь.

- Помнишь?

Как не помнить!

Любке исполнилось тогда лет семь. Однажды вытащила из моего рабочего стола краски - и давай себе маникюр наводить, мамку передразнивать. Один ноготок накрасила алым, под цвет маминой помады. Другой намазюкала салатовым - под детскую кофточку. Голубым - под цвет своих туфелек. Остальные ноготки - всеми колерами радуги. Получился разноцветный маникюр. Ни у кого такого не было! И как только сообразила, обезьяна! Платье, руки, лицо - тихий ужас. На столе, на полу - каша-малаша. Навыдавливала из тюбиков, сколько сил в пальчиках хватило. Еле-еле оттерли, отмыли растворителем. Краски-то масляные...

"Я - жар-птица!"

Во всей красе чудачку сфотографировали.

Долго мы с женой птицу счастья с разноцветным маникюром вспоминали...

Незаметно выросла, школу закончила. И сразу в Минск уехала поступать. С третьей попытки удалось. Все это время у знакомых, дальних родственников жила. Что ж, птенцы покидают родительские гнезда, и с этим ничего нельзя поделать.

Короткое слово "Немига", как неправедный приговор, до сих пор в душе тягостный осадок.

А ведь было, было...

С тех сумасшедших дней прошло почти десять лет, а кажется, случилось вчера ...

Празднование Троицы в Минске. Внезапный ливень, напугавший толпу. Сотни гулявших по проспекту людей, в основном зеленая молодежь - ринулись в ближайшее укрытие, к подземному переходу в метро - а турникеты оказались закрытыми. Впереди идущие и бегущие сгрудись перед неожиданной преградой. Набегавшая толпа напирала сзади, свернуть в сторону было невозможно, тупик: давка, стоны.

Раздавленных и затоптанных выносили наверх и укладывали на асфальт рядами - мертвых и еще живых. Счет пострадавших шел на сотни... Кареты "скорой помощи" не успевали развозить обмякшие тела по больницам и моргам.

...Мы сидели дома на диване, схватившись за руки, напряженно следили за изображениями на экране: показывали каменные ступеньки перехода на Немиге; глухие стены, облицованные мрамором; спуск в подземный проем; ленточки, фотокарточки, свечи, лампадки, цветы, очень много цветов... Как будто совсем недавно здесь прошествовала шумная свадьба, теряя на ходу кружева, бантики, обертки... А может быть, прошелестела шальная птичья стая и была растерзана и растрепана налетевшими коршунами...

В объектив телекамеры глядели какие-то важные дядьки в милицейских фуражках с высоченными тульями и кокардами, похожими на царских орлов, они рассказывали о геройских милиционерах, мужественно сдерживавших неуправляемую толпу. "Неужели бывают гусары со щеками, висящими до погон?" - спрашивала жена и не получала от меня вразумительного ответа.

Транслировался репортаж из минской больницы. По палатам ходил озабоченный Президент и гладил забинтованные головки испуганной детворы, пожимал слабые руки. Выжившие в страшной давке девчонки - а их среди пострадавших оказалось большинство - при виде главы государства натягивали до подбородков новенькие больничные одеяла и боялись пошевелиться на белоснежных хрустящих простынях и подушках. Президент страны выглядел расстроенным и растерянным. Ведь любой горлопан мог обвинить его в произошедшей трагедии. Ко всем прочим заслугам Президенту не хватало черной славы виновника Кровавого воскресенья. Уже были подготовлены списки жертв и пострадавших на Немиге, даны распоряжения о выплатах пособий. Чиновники, мало-мальски имевшие отношение к событиям, лихорадочно искали стрелочников. Каждое городское ведомство тянуло одеяло на себя, беспардонно оголяя спины соратников. Члены экстренно созданного штаба по ликвидации последствий трагедии заседали практически круглосуточно, выдвигая одну за другой креативные идеи: беспроигрышной считалась - после денежных выплат - психологическая помощь пострадавшим и их родственникам. Большинству она была нужна, как мертвому припарка. Даже при условии назначения стрелочников.

Нашей девочки, нашей певчей пташки - какое счастье! - не оказалось в списке погибших и пострадавших, хотя в тот трагический день гостила у минских знакомых и вполне вероятно могла оказаться среди толпы на проспекте. Ярким пятнышком в разноцветии молодежных курточек, запрудивших площадь возле Немиги.

Жена плакала в телефонную трубку, обзванивая все подряд номера, и тихо падала в обморок, когда в ответ на тревожные вопросы о дочери раздавалось: "Не знаем... Не объявлялась... Не заглядывала..."

Наконец, прояснилось, откликнулось, отозвалось знакомым колокольчиком: "Мам! Пап! Вы меня искали? А мы в субботу ездили за город, отдохнули - класс! У меня все в норме. А тут такое! Знаете?"

Мы с женой молча радовались не произошедшему - и моментами на душе становилось стыдливо и гадостно за эту свою эгоистическую родительскую радость.... Представляю, что пережили родители тех, кто не дождался своих детей домой...

Погибших девчонок и ребят, затоптанных в давке на Немиге, хоронили по месту жительства. Виновники трагедии так и не были названы и наказаны. Судебные претензии родственников пострадавших к властям - отклонены. (Представьте такое в Америке после рухнувших 11 сентября башен-небоскребов?!)

Спустя три года около входа в метро "Немига" установлен мемориал. Не пытайтесь поднять розы, раскиданные на ступеньках. Не надо пересчитывать бронзовые цветы. Их ровно 53. В сумме - счастливая цифра 8. Или знак бесконечности, устремленный вверх. Отсюда и в вечность воспарили безвинные души.

После длительных проволочек, согласований и споров построена маленькая часовня. На металлической плите с православным крестом высечены имена и отрывок из Евангелия от Иоанна:

"Я есмь воскресение и жизнь. Верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек".

Но птиц уже не достать...

Вызваниваем свою упрямую птичку всякий раз, когда она долго молчит или не навещает постаревших родителей. Щебетунье некогда: закончила столичный гуманитарный вуз, мыкается без работы, ударилась в предпринимательство - смех и слезы - любительница политических тусовок. И мы переживаем, чтобы девчонка в очередную авантюру не затесалась.

Наша Люба - активиста каких-то объединенных и не очень единых оппозиционных сил.

По этому поводу между отцом и дочерью иногда происходят жаркие, но безрезультатные диспуты.

- С чьего голоса поете? - допрашивает умудренный опытом отец - испытанный конторский сиделец - юную Скарлетт О.Хара (так мы называем дочку за завитые кудряшки и независимую натуру, как у любимой героини из "Унесенных ветром").

- Мы сами по себе. За социальную справедливость, - чирикает дочурка в ответ.

- Так вы за капитализм с человеческим лицом либо за общество капиталистов?

- Мы за гражданские свободы и против отмены социальных льгот!

- А кто обязан эти льготы зарабатывать? Мы, старшее поколение, свое уже отпели...

- Тогда почему несогласные не имеют права свое мнение свободно высказывать?

- Ругать да злопыхать все мастаки, а кто будет за вас пахать? Семью бы тебе, дочурка, детишек рожать, а не митинговать...

Неудобные вопросы дочь предпочитает игнорировать, уподобляясь своей киношно-книжной любимице, унесенной ветром истории.

"Об этом я подумаю завтра", - важничает плутовка, безошибочно рассчитывая на отцовское снисхождение.

Не понимает, глупышка, что ветры дуют разные и... в разные стороны.

Как ей, сомневающейся и падкой на быстрый успех, объяснить: главные непреходящие ценности - происхождение и родительский дом... Как втолковать, чтоб не обидеть: она из породы Гловацких - племени пахарей, мучеников, глиномесов... Первенец в нашей семье, но родившаяся не в очередь... Блажь? Не скажите... Что-то значимое в "позаимствованном" имени дочери все-таки есть. И, может быть, только на ее высокий полет - последняя надежда...

В стране происходило очередное выборное брожение. Что-то в отношениях между властями и претендентами на парламентскую скамью не склеилось. Победившие в избирательной гонке твердили о своей победе, очевидной или мнимой, проигравшие обвиняли победивших в подтасовке голосов, и наоборот; врали безбожно и те и другие; наконец, проигравшая сторона сделала ставку на стихийный протест молодежной толпы - испытанный метод "оранжевых" революций, известный еще со времен царя Гороха и буйно расцветший в последние окаянные годы.

В новостях показывали: по проспекту течет человеческая масса, люди куда-то идут, устремляются, их не пускают, камера крупно дает лица, наполовину прикрытые платками - как у арабских боевиков; молодые стриженые парни - задиры - с разгону бросаются на стенку из милицейских щитов, провоцируя людей в касках на ответные действия, в ход идут дубинки. Кого-то уже волокут с разбитой головой. Растрепанная девчонка, вцепившись в древко транспаранта, сидит на асфальте, ее за руки и ноги выносят с проезжей части. В ряды милиционеров летят камни, палки. Колона демонстрантов напирает. Заслон колеблется, но цепь не рвется. Казалось бы чего проще - дать толпе дорогу, пропустить, пусть идут куда шли: к дому правительств, к резиденции: ну, покричат, помитингуют и разойдутся, выпустят пар и все обойдется миром, ведь Минск - не Багдад, не Бейрут и с автоматами "узи", с поясами шахидов здесь не ходят.... Умные люди должны, в конце концов, разобраться, что происходит и почему. Горлом, на крике разве докажешь?

Неужто политики превратились в токующих глухарей, и никто не в состоянии ничего слушать, кроме собственного любовного стона?

На центральной площади столицы образовался палаточный городок. Пара сотен воодушевленных идеей протеста молодых оппозиционеров, сбившись в стаю, демонстрируя несогласие с результатами выборов и проигрышем своих лидеров, ночевала на площади третий день кряду... Киевский "майдан" многим из них вскружил неокрепшие головы.

По истечении нескольких дней и ночей птичий базарчик представлял собой жалкое зрелище. Палатки пожухли. Люди измучились и устали. Бдение превратилось для многих в добровольное заточение. Установка заправил майдана - "Всех впускать, никого не выпускать" - не срабатывала. Ряды осажденных редели. Никто их не атаковал, не разгонял. Стражи порядка выдергивали птичек из стаи поодиночке. Редкие прохожие кто с жалостью, а некоторые - с нескрываемым раздражением наблюдали за происходящим, ненадолго задерживались вблизи палаточного островка и уходили восвояси.

Власти, убедившись в бесплодности ранее применяемой тактики разгона и запрета, избрали новую - взять протестующих измором.

Каждая сторона отстаивала свою, как считалось, непогрешимую правоту.

На исходе третьего дня изнурительной отсидки (среди зимы, легко одетые, без горячего питания!) с инспекцией поля битвы прибыл дипломатический Грач с лицом патологоанатома. Мелкие пташки почтительно сопровождали его осторожное дефиле по краю площади. Переводчица что-то чирикала по-грачьи в ухо патрона. Грач недовольно поблескивал линзами золотых очков, нервно взмахивал черной полой-крылом. Осуждающе каркал. Свита молча соглашалась, понурив головы. Поле битвы сузилось за время ночного стояния-ночлежки до минимальных размеров. Желтые, красные, синие, коричневые, зеленые курточки-перышки протестующих взъерошились, свалялись и выглядели неопрятно. Голодная, измученная неусыпным бдением стайка сбилась в сиротливую кучку. Птички жались друг к дружке, издали наблюдали за прибывшими персонами. Больные и павшие духом даже не высунулись из увядших разноцветных палаток. Девчонки сучили озябшими коленками и терли кулачками воспаленные глаза. Лайкровые колготки, курточки на рыбьем меху, байковые одеяла и выпивка не грели, как и парусиновые вигвамы. Мальчишки втихаря пересчитывали командировочные и суточные, которые тоже не грели. Детишкам было велено стоять за идею, идея должна была овладеть массами, а массы, увы, не сплотились по причине хилой идеи. Вожаки изначально очертили порочный круг, и сами же первыми спроворились улизнуть из безвыходной петли.

- Почему не трубят горнисты и не грохочут барабаны? Где запевалы? - вопрошал патологоанатом, дипломатично не приближаясь к безголосой птичьей стае.

-Охрипли. Но они старались...

- Где командиры?

- Меняют тактику! - отвечали инструктора-помощники.

- Тактику в замкнутом круге не меняют, - замкнул логический круг дипломатический Грач и дипломатично удалился.

Про озябших, голодных и утративших революционную бодрость соколиков наблюдатели в "мерседесах" не вспомнили, предоставив последним на свой страх и риск разлетаться в разные стороны.

После того как брошенные на произвол судьбы птенцы с подружками разбрелись - уже другие грачи в униформе разбурили временное палаточное гнездо и убрали оставленный на площади революционный мусор, помет и смет.

Стая растворилась. Поодиночке птички не представляли ни для кого угрозы, а вообще летать в одиночестве свойственно преимущественно орлам, но их давно уже распугали и выбили усердные и не слишком умные охотники.

... Нашу Любочку мы нашли в городской больнице Минска. Глаза воспаленные, сильно кашляла. Была похожа на общипанного воробышка. Ее, как иногороднюю, уже собирались выписывать, продержав на больничной койке чуть более суток. За время ночевок в палатке на площади она сильно простудилась, схватила воспаление легких. Мы забрали девушку домой, благо приезжали на легковушке. О том, что наша дочка находилась среди участников оппозиции и попала в больницу, сообщили знакомые.

Я часто спрашиваю себя: куда увлекают человеческую стаю признанные и непризнанные вожаки? Те, кто выводит людей на улицы и отправляет легковерных и фанатичных на милицейские кордоны, непробиваемые щиты, слезоточивые газы и дубинки? Неужели не научены соотечественники кровавыми воскресеньями прошлого и оранжевыми - цвета засохшей крови - майданами настоящего?!

А тот, который во мне сидит, - тот, из песни Высоцкого, из боевой отцовской молодости, из племени воевавших, недошедших, но победивших, хватает меня за грудки и охрипшим от пороховой гари, прокуренным и пропитым, надорванным фронтовым "ура" голосом пытает: "Как вы, сукины дети, живете? Во что верите и чему поклоняетесь? С кем сегодня идти в разведку?! С какой радости на мирных улицах баррикады, а на площадях демонстрации и митинги? Что нынче празднуем, против чего протестуем?"

- Найдется ли среди вас мудрый-премудрый Аист или мужественный Журавль, способный сквозь бури и грозы довести доверившийся ему караван до прекрасного озера Танганьика - там птичий рай, а оттуда благополучно вернуться к родным осинам... - ворчит между тем озабоченный Скворец, ладя под шумок весенней неразберихи надежное гнездо.

Он уверен: строить гнезда, значит, - жить, быть потомству и птенцам - летать.

Вожакам, избранным и самопровозглашенным, невдомек: баррикады легко превращаются в крепости, а те, в свою очередь, имеют свойство со временем оборачиваться в тюрьмы, а защитники бастионов - в узников этих тюрем. Коменданты крепостей становятся тюремщиками, вожди - тиранами, и подобно любым революциям и мифическому Сатурну, безжалостно пожирают собственных детей и подданных. Так было, и так будет всегда - азбука революций.

Да и что кровавый Сатурн! - Смердящий плод больного воображения Франсиско Гойи - полусумасшедшего гения... "Капричос" воспаленного разума художника...

Недавно прочитал и ужаснулся: оказывается, двадцать и более лун поглотил за время существования в Галактике газовый гигант Юпитер - самая крупная планета Солнечной системы.

Оставшиеся четыре - Ио, Европа, Ганимед и Каллисто - последние из могикан шестого поколения спутников Юпитера, так называемые луны Галилея, не считая мелких небесных тел.

Когда наступит их черед исчезнуть в чреве ненасытного гиганта? Что ждет в будущем всех нас, детей Галактики?? Вспыхнуть на секунду и погаснуть?

Недавно мне причудилась девочка, похожая на нашу Любочку. Во сне повторялся сюжет какой-то развлекательной цирковой телепрограммы.

Юная гимнастка, циркачка - гуттаперчевая малютка исполняла акробатический номер с парой голубей. Симбиоз гибкого тела в облегающем блестящем трико и порхавших вокруг снежно-белых турманов, будто привязанных невидимыми ниточками. Каждую гимнастическую фигуру, созданную статикой талии, головы, рук и ног, венчали два белокрылых ангела, два голубка. Казалось, еще чуть-чуть - и девчонка в сопровождении парящих ангелов вознесется под самый купол. И улетит в неизведанную высь...

"Надо будет дочери обязательно позвонить, что-то слишком часто сны стали сбываться..." - решил я на всякий случай.

- Нельзя думать и говорить о плохом. Негативные мысли материализуются! - успокоила жена.

Не хочу летать. Даже в сновидениях.

Пусть они, молодые, наши дети, устремляются в небо и тянутся к манящим высотам.

Только безнадежно двуногим, суетливым обитателям несуразного земного человейника кажется будто вверху хорошо и легко - а там злые ветра и дробь охотников, бьющих влёт. Там - кислотные грозовые облака, радиоактивная космическая пыль и галактический Юпитер, заглатывающий своих детей.

И все же. До неба высоко, до звезд - далеко.

Представляю кислую мину циника: куда ж ты, болезный, собралси-и? Куда тебе, безголосый дрозд, привыкший к домашней клетке, задрав штаны, за пернатыми?

Не за пернатыми, упаси Господь. - За свиристелями. Хоть единожды. Хоть разок.

Лететь среди соцветия радуги - только посвист ветра и шуршание стремительных крыльев, сладость полета и боязнь не выбиться из круга и не отстать; в массе, в стае, со всеми, до конца - и черт нам не брат.

Мы - вольные птахи. Мы - забубенные свиристели. Мы цветастые молнии на белом снегу, а красные гроздья рябин - горячие угольки наших птичьих сердец. И горят они, пока мы в воздухе и продолжается полет.

...Закрыв глаза, я лечу. Была не была.

"Красные, желтые попугаи там...

А ну-ка, Жан, пардон, мадам, вот эта птичка вам..."

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

288667  2009-06-18 11:12:19 В. Эйснер - Волковичу: Хорошо, как и всё у тебя. Разбившиеся "о цивилизацию" свиристели, раздавленные в подземном переходе дети - звенья одной цепи. Хорошо слышен в повести и голос пожившего, умудрённого жизнью человека. Лишь одно на мой взгляд лишнее: предание о семье Гловацких и всё с ним связанное. Утежеляет повествование. Здесь русло авторской речи описывает слишком большую извилину на историческом поле повести. Рад за тебя, и за твою новую веху. В. Э.

288668  2009-06-18 11:28:09 Волкович-Эйснеру - Да, Володя, согласен. Вставка про семью Гловацких - документальная, краеведческая и выбивается из художественного текста, хотя и старался обыграть. Уж больно хотелось сохранить (когда еще придется вернуться!), но это отдельная тема и из основного текста вымараю. С удовольствием прочел Журкина, ЛОМа, АП, Куклина. Правильно: надо творить, а не мутить воду в ДК. Да, и что там за артист доканывает Антонину Ш.? Не стоит беребрехиваться с анонимами - игнорировать и весь сказ.

288672  2009-06-18 21:21:25 Антонина Ш-С - ╚Я часто спрашиваю себя: куда увлекают человеческую стаю признанные и непризнанные вожаки? Те, кто выводит людей на улицы и отправляет легковерных и фанатичных на милицейские кордоны, непробиваемые щиты, слезоточивые газы и дубинки? Неужели не научены соотечественники кровавыми воскресеньями прошлого и оранжевыми - цвета засохшей крови - майданами настоящего?!╩ Не научены, господин Волкович! У каждого свои ориентиры правды, добра и света наши милые ╚свиристели╩ опыт родителей используют, к сожалению, не всегда. Несмотря на публицистичность, некую пафосную риторичность, текст хороший. Спасибо.

Copyright (c) "Русский переплет"