Начало

ПАРА БЕЛЫХ ГОРНЫХ ЛЫЖ

В один прекрасный летний вечер, проходя по авеню Виктора Гюго в 16-ом районе, где я жил, я увидел пару горных лыж, поставленных у стены дома и предназначенных, по-видимому, на выброс. Длинные, 1,95 м, если быть точным, белого цвета, лыжи являли собой привлекательную фигуру для созерцания благодаря чистоте их геометрической формы, одновременно простой и изысканной.

Две вертикальные линии, белые и элегантные, не имеющие никакой практической полезности в теплый вечер в разгаре лета. Редкий случай наблюдать столь красивую вещь на улице. Я подошел к ним, чтобы лучше их рассмотреть, потрогать. Мне нравится трогать вещи, проводить по ним пальцами. Это дает мне ощущение, что я участвую в их внутренней жизни, получаю доступ к их прожитому ранее опыту, отождествляю себя с ними.

Мне кажется, что эта необычная и приятная сторона моих отношений с вещами отражает, в действительности, более глубокое чувство, касающееся отношений между человеком и вещами в более широком смысле. Это чувство базируется на дуалистической картине мира, где противопоставляются мир человека и нечеловеческий мир вещей. В этой системе можно предположить существование нескольких возможных типов отношений.

Отношения могут носить симметрический характер, при которых мир человека и мир вещей существуют на равных как два зеркала, отражающиеся один в другом. В этом случае человек рассматривает мир вещей как обрамление своей жизни, причем, скорее нейтральное, чем враждебное. "Бог хитер, но не злонамерен" - как говорил великий Эйнштейн. Человек в мире вещей должен защищать себя от него, объяснять его для себя, доминировать его, обладать им, и, в конечном итоге, существовать в нем. Такое видение является наиболее распространенным в наше время, и рассматривается человеческим обществом как соответствующее здравому смыслу. В рамках этого видения в последнее время развивается экологическая тенденция, которая стремится ограничить разрушительную деятельность человека по использованию мира вещей исключительно как продуктов потребления. Предполагается, что новые поколения людей благодаря экологически ориентированному образованию и информированию изменят свое самоубийственное поведение. Но это напоминает басню о волке, который решил стать вегетарианцем.

Пара горных лыж представляла нечто, извлеченное человеком из мира вещей. Это нечто, такое желанное и заманчивое вначале, затем старательно созданное и произведенное со значительными затратами времени, материалов и энергии, и, в конечном итоге, почти немедленно выброшенное, забытое и униженное. Трагедия современных вещей.

Иногда, случайно это становится трагическим и для человека. Надо сказать, что это была уже вторая пара горных лыж, которую я нашел на том же самом месте, несколько месяцев тому назад. Предыдущие лыжи были более короткие, 1,8 м, но той же марки и тоже белого цвета. Можно предположить, что они появились из одной и той же человеческой жизни. Из жизни, если добавить немного воображения, пожилой пары, мужчины и женщины, влюбленных друг в друга уже целую вечность, вместе состарившихся, выстраивая свою жизнь из незаметных жестов участия, скупых слов взаимной нежности и окружающих их вещей, которые сопровождали их по дороге совместной жизни и включали, в частности, белые горные лыжи.

Сначала женщина, как более разумное создание, избавилась с некоторой грустью от своих более коротких горных лыж, ставших ненужными для времени, которое им осталось. Но мужчина еще хранил свои лыжи, в своем упрямстве решительно отказываясь принять ход неизбежных событий и стремясь привязать их утекающую жизнь к незыблемости остающихся вещей. Поэтому, появление пары белых горных лыж большой длины означало в этом случае или принятие мужчиной с мудростью, приходящей с возрастом, своей приближающейся смерти или уже произошедшую его с ней встречу. Две пары белых горных лыж соединились еще раз перед тем, как жизнь человеческой пары пришла к своему концу.

Бинарная система мира "вещи - человек", в зависимости от того, куда смещается акцент, может трансформироваться в пределе в одномерную систему, которая представляет универсум как царство вещей или человека соответственно.

В первом случае универсум состоит только из вещей, которые могут быть материальными (материя, природа) или духовными (Бог, абсолютный дух, энергия и т.д.). В обоих случаях генезис универсума происходит в силу его имманентных причин. Космогонический цикл материи согласно научной теории "Большого взрыва" или процесс самопорождения духа в буддистской доктрине являются прекрасными примерами этой интерпретации. Человек в такой модели рассматривается в качестве одного из незначительных элементов, как пыль на ветру, "мыслящий тростник".

Касаться белых горных лыж, скользить пальцами по их поверхности, гладкой и непроницаемой, приостанавливаясь подолгу, чтобы их сжать в ладони руки и почувствовать их жесткую и прямоугольную форму, давало мне ощущение присутствия чего-то нетленного, вечного, недвижного и текучего одновременно, фрагментарного и вездесущего во времени и пространстве. Это как касаться зыбкой струящейся границы, где происходило превращение частного, сингулярного в универсальное. Занавес из тяжелого шелка, позади которого шло действие театральной пьесы по сценарию, недоступному для моего понимания в принципе. Сама возможность свидетельствовать это глубоко волновала меня и приводила в крайнее возбуждение.

Универсум как царство человека. Такая интерпретация, естественно, характерна для Запада. После периода рационального индивидуализма 18-го и 19-го веков, перед приходом виртуального общества масс 21-го века, Запад предпринял в 20-ом веке попытки полного слияния универсума и человека. Вопрос "Почему имеется нечто, а не просто ничто?" возникает в универсуме вместе с появлением человека. Этот вопрос создает уникальное Бытие человека, построенное на различении, выявлении этого "нечто", и привносит в универсум сущность и смысл, которые являются исключительно человеческими сущностью и смыслом. Универсум становится бытием только человека. Это не материальный или идеальный универсум, а только человеческий универсум, обусловленный человеком и совпадающий с человеком. Тело, чувственность, ментальность, духовность человека выступают как имманентные формы бытия универсума. Универсум как человек не содержит в себе ничего, что могло бы предопределять существование самого человека. Следовательно, человек создает, производит из себя бытие универсума каждую секунду, исходя из своей свободной воли.

Стоя перед белыми горными лыжами, я испытывал ощущение моего соединения с ними, моей продленности в них. В их прямолинейной вытянутости лыжи были как мой позвоночник, в их гибкости и податливости - как моя плоть, в их человеческой функциональности - как моя собственная жизнь. Это я, кто их рассматривал, касался, чувствовал, и это я, кто их создал, в конечном итоге. Через мои руки, мои ноги, все мое тело, которые продолжались в этих лыжах, я вбирал лыжи в себя полностью согласно моей собственной воле. Белые горные лыжи - это я, и ничего более.

Граней множественность в глазе открытом и слепом.

Видятся щиколоток и пыльной крапивы касания быстрые.

Знаки-листья, развешанные на ветках дерева.

Что есть они ? Откуда их путь ?

Порывистый ветер, наступающей тишины прозрачность.

Переместившись из России во Францию, я предполагал, что из тоталитарного общества, где индивид полностью подчинялся системе, я попал в либеральное общество свободных индивидов. Однако, спустя некоторое время, реальность показалась мне намного сложнее.

Напечатанное на компьютере объявление, наклеенное на стене, гласило, что ищутся активные люди для участия в выпуске периодического независимого печатного издания. Заинтересованным лицам надо было позвонить по указанному в конце объявления телефону. Я позвонил, и женский голос пригласил меня для встречи в кафе, расположенном в районе Латинского квартала на бульваре Сен-Мишель. За столом сидели трое молодых людей: две девушки и парень. То, что я был существенно старше их, кажется, не произвело на них никакого впечатления, как, впрочем, и то, что я прибыл недавно из Москвы. Одна из девушек, я не помню ее имени, помню только, что волосы у нее были рыжие, быстро и четко описала созданную ими организацию, ставящую своей целью улучшить коммуникацию людей, проживающих в международном мегалополисе, Париже, чтобы они лучше узнали друг друга, стали добрее, терпимее и более активными социально. Среди прочих видов деятельности организации был выпуск небольшого периодического журнала с его последующей бесплатной раздачей жителям Парижа. Вторая девушка, которую звали Сара, невысокого роста, хрупкая, с черными волосами, была редактором этого журнала. Молчаливый и застенчивый юноша, Фредерик, отвечал за компьютерную реализацию журнала. Как я узнал позднее, Сара и Фредерик были студентами. Сара училась на факультете журналистики Сорбонны, а Фредерик в частной школе технического дизайна. Их участие в выпуске журнала было для них своего рода социальной ангажированностью, свойственной их возрасту, возрасту молодости, мечтаний и надежд. Однако, Сара рассматривала издание журнала как свою важную личную проблему и относилась к своим обязанностям профессионально. В то время как участие Фредерика носила скорее игровой характер. Игра для него состояла в неприятии общества, в котором ему выпало жить, как несовершенного и его возможном усовершенствовании, правда, без особой надежды на успех.

Сара и Фредерик показались мне симпатичными, и я с большим интересом стал сотрудничать с ними. Мы встречались на квартире у Сары или в здании школы Фредерика, где обсуждали содержание и макет будущих номеров журнала, корректировали статьи и подбирали иллюстрации. В наших встречах принимали иногда участие авторы статей или просто сочувствующие, как правило, молодые люди. У меня часто возникало ощущение, что у меня с ними много общего, несмотря на нашу разницу в возрасте, ментальности, культуре. Мне было хорошо с ними.

Когда номер журнала был готов, наставало время бесплатно вручить его в руки людям, которые ничего о нем еще не знали. Обычно мы делали это на выходе у станций метро. Вы приближались к человеку, который, кажется, не очень спешил, и, извинившись, спрашивали его: "Вы не хотели бы почитать журнал, который мы приготовили для Вас и даем Вам бесплатно, если Вам это интересно ?" Люди слушали, иногда отказывались, поскольку шли по своим делам, а иногда улыбались и брали журнал, сворачивая трубочкой или складывая пополам, чтобы положить его в карман или сумку. Я предполагаю, что в последующем, вспомнив о журнале и раскрыв его в вагоне метро или за столиком кафе, люди рассеянно его листали, может быть, читали отдельные статьи и опять улыбались, как улыбаются, когда встречаются с чем-то милым и ненужным: старыми любовными письмами, забытыми подарками к рождеству или старинными серебряными часами, оставшимися от дальнего родственника. Вручая журнал, я как бы сообщал другому человеку, что он мне нравится, просто так, и я поверяю ему мои мысли, которые приходят мне в голову, когда я иду по улицам, гляжу вокруг себя, разговариваю с людьми или с самим собой. Это была попытка устранить границу между мной и другими, доверить себя и довериться другому, незнакомому, анонимному, принести себя ему в дар, не предполагая получить от него что-то в обмен.

Мое участие в выпуске журнала длилось несколько месяцев. Для себя я рассматривал это как вхождение, так мне казалось вначале, в самоорганизующуюся систему, возникающую как материализация свободной воли свободно собравшихся людей. Позже, принимая участие в расширенных собраниях членов организации, о которой мне ранее рассказывала девушка с рыжими волосами, я понял, что эта организация является не самоорганизующейся системой, а просто системой, основатель которой проживал в Аргентине. Оттуда поступали идеи, деньги, инструкции в филиалы организации, расположенные во многих странах. Мое отношение к участию в любой системе, исходя из моего прошлого советского опыта, было отрицательным. Система значила для меня отсутствие свободного выбора, поскольку не вы контролируете систему, а система контролирует вас. К моему крайнему сожалению, я покинул редакцию журнала и больше уже не встречал Сару и Фредерика.

Происходит радикальная информатизация современного западного общества, которое все больше напоминает информационную сеть, где информация и власть становятся синонимами.

Человек как личность является информацией, накопленной в ходе его жизни, которая постоянно анализируется, структурируется, запоминается в его памяти и активируется по необходимости. В тотально информатизированном обществе всесильные средства масс-медиа полностью контролируют все потоки информации, ее производя, дозируя, искажая и скрывая. Таким образом, эти средства масс-медиа становятся способными формировать и тиражировать как на конвейере человеческие личности по своему усмотрению. В итоге, эти "информатизированные конвейерные личности" становятся полностью контролируемыми и манипулируемыми как муравьи в муравейнике. Следовательно, свобода, свободный выбор индивида в либеральном информатизированном обществе теряют свое содержание и постепенно сходят на нет.

Чтобы лучше понять настоящее состояние дел, целесообразно проследить многовековую эволюцию мифов, связанных с человеческим выбором и сопутствующими ему категориями - свобода, воля, независимость. В какой-то мере это означает произвести археологические раскопки проблемы человеческого выбора.

В античности человек чувствовал себя как частица универсума, который он рассматривал как враждебную для него среду. Человеку было необходимо себя питать, обогревать и защищать. Человек не располагал еще теми средствами, которые позволят ему в будущем контролировать окружающую его среду. Течение человеческой жизни воспринималось как неподвластное человеку, фатальное. В греческом мифе царь Эдип был обречен убить своего отца и жениться на своей матери . Это неизбежно произойдет, какие бы шаги сам Эдип не предпринимал, и только всемогущие боги знали истинную механику человеческих событий. В итоге, у человека не было никакого выбора, а только судьба, которой надо покоряться и следовать.

В средневековье человек научился познавать законы универсума и в какой-то степени стал контролировать окружающую его среду. Поэтому он ищет новую интерпретацию проблемы выбора, соответствующую его новым возможностям. Он находит ее, заменяя слишком пессимистический фатализм на более удобный детерминизм. Средневековый детерминизм, представленный, в частности, в работах Ньютона и Спинозы, рассматривает универсум как систему, управляемую естественными законами. Эти законы определяют поведение вещей и человека. Универсум предстает в форме гигантских часов, однажды заведенных и педантично отсчитывающих секунды на вечные времена. Однако, человек, сравнительно с вещами, обладал специфической особенностью: он отдавал себе отчет в необходимости естественных законов. Человек пытался понять эти законы, чтобы их осознанно принять. Согласно Спинозе, детерминированный человек становится свободным, если он рассматривает свои действия как обусловленные его собственной природой, а не внешними обстоятельствами. То есть свобода человека сводится к осознанию им необходимости. Иными словами, человек свободно выбирает то, что уже есть.

В наше время детерминизм поведения человека находит подтверждение в результатах многочисленных научных дисциплин, где разрабатываются весьма сложные модели, имитирующие поведение человека, из которых стараются изгнать любую случайность, чтобы заменить ее неумолимым детерминизмом физиологического, психического или социо-культурного порядка.

Человек продвинулся далеко вперед в своем знании законов универсума и создании технологий, позволяющих контролировать и использовать природу, но его собственная природа осталась неизменной. В результате возник разрыв между огромными техническими возможностями, которыми располагает современный человек, и его неспособностью управлять самим собой и регулировать свои отношения с другими людьми.

Согласно воззрениям, сформированным в 19-20-ом веках, поведение человека предопределяется изнутри бессознательными, иррациональными импульсами, волей к власти (Ницше), либидо (Фрейд), а с внешней стороны над ним доминируют различного рода структуры, экономические (Маркс), культурные, социальные и коммуникационные.

Предполагается, что в современном западном обществе потребления, где все богатство природы и человеческого общества рассматривается исключительно в форме объектов потребления, человек имеет большие возможности для свободного выбора. Но в действительности его свободный выбор сводится к иллюзии выбора среди дюжины марок банок консервированной еды для его кота. И коту, впрочем, наплевать на выбранную марку. Поэтому свободный выбор отсутствует как для кота, так и для его хозяина.

В экзистенциализме, первый раз в истории философии, свобода и выбор становятся базой философской системы. Все начинается с попытки установить разницу между вещами и человеком с точки зрения их свободы. Вещи, камни, например, находятся в состоянии "быть", когда их сущность полностью определена, и они не имеют возможности изменить ее, то есть они не являются свободными. Человек находится в другом состоянии, состоянии "существовать", когда в силу внутренне присущей ему свободной воли у него имеется возможность менять свою судьбу, свою сущность. Иными словами, существование человека, его экзистенция, предшествуют его сущности.

Человек в своей жизни может выбирать: быть или существовать, быть как вещь или существовать как человек. Выбор "быть как вещь" предполагает отказ человека от своей свободы и переход к "пассивной", вегетативной форме жизни, где он следует течению событий и социальных предписаний, а свобода выбора остается только, скажем, в выборе цвета обоев для квартиры.

Если человек выбирает "существовать", то он выбирает свободу, то есть активную позицию, когда в каждый момент он свободно определяет строительство своей жизни, принимая вызов от универсума, смысл и значение которого ему не даны. Отсюда у человека возникает чувство ответственности за универсум, сопричастности к безнадежной миссии привнести в универсум смысл, которым тот не обладает. Человек выступает как борец и созидатель своей сущности, испытывая страдания, экзистенциальную тоску, трагизм своего существования.

Другое современное философское течение, структурализм, основан на оппозиции между системой и элементами, ее составляющих. Предполагается, что элементы присутствуют только через структуру их взаимных отношений, сформированных в рамках системы. Поэтому отдельно взятый элемент не может проявляться сам по себе, а только когда он соединяется с другими элементами или им противопоставляется. Таким образом, отдельный элемент не является автономной целостностью, а местом внутренних отношений системы, звеном ее структуры. Система в ходе своей эволюции определяет все, исходя из своих целей. Элементы манипулируются системой, используются ею как первичное сырье, причем, они не отдают себе отчета для чего и как это происходит. Чтобы использовать концепцию структурализма для рассмотрения проблемы человеческого выбора, целесообразно еще раз использовать различие глаголов "быть" и "существовать", рассмотренных ранее в экзистенциализме.

Структуралистская интерпретация заключается в следующем: для человека существовать значит говорить, произносить дискурс. Вещи, находящиеся в состоянии "быть", не говорят. В то время как для живых существ, и особенно для человека, существование проявляется исключительно через дискурс . Изменяя высказывание Декарта, можно сказать "Я говорю, значит, я существую". Человек существует в дискурсе в форме слов, транслируемых его ртом, жестикуляцией его тела, потоком его мыслей, сознательных и бессознательных. Мертвые прекращают свое существование, поскольку они уже больше не говорят, они переходят в состоянии "быть".

Таким образом, для структурализма человек ничего более, чем речь, дискурс. Причем, человек рассматривается структурализмом не как автор дискурса, а скорее как место где возникает, случается дискурс. Можно сказать, что когда человек говорит, то это не он говорит, но структура его языка, которая адресует речь самой себе, используя человека в качестве своего носителя.

Когда пчела, найдя цветочное поле, танцует в воздухе, чтобы передать сообщение об этом другим пчелам улья, то это не сама пчела делает сообщение, а улей, который использует эту пчелу, чтобы управлять активностью всех пчел улья. Здесь возникает параллель между пчелой и человеком. Можно возразить, что человек отличается от пчелы тем, что он думает. Но как сказал французский философ-структуралист, Мишель Фуко в своей книге "Слова и вещи": "Тем, кто не хотят думать без того, чтобы тут же подумать, что это человек, кто думает... можно ответить только философическим смехом".

В итоге, человек как свободный и независимый индивид пасует перед структурой. Структурализм холодно констатирует, что "человек мертв". А мертвые не имеют не только свободного, но и вообще никакого выбора.

Археологические раскопки проблемы человеческого выбора показывают, что человек находится в настоящее время в трудном положении. Понятие свободного индивида, любимое детище прошедших веков, стремительно теряет свое содержание в наше время. Человек полностью доминируем структурами, возникающими в сфере его символической деятельности, и, следовательно, он не располагает возможностью свободного выбора в своей жизни. С этим трудно согласиться, но это так.

Я лично не думаю, что статус человека сводится только к его социальной функции в качестве общественного животного. Он является намного более сложной системой и обладает фантастическим потенциалом, нереализованным и невостребованным, на всех его уровнях - телесном, ментальном и духовном. Необходимо только искать, найти путь, который, по-видимому, ведет не вовне, в внутрь человека.

"Pensiamo alla morte fino a sentirla necessaria."

Эту фразу по-итальянски, которая была выгравирована над двумя именами и датой 1956 года, я видел на надгробном камне серого гранита, установленного около шоссе в районе города Стра в окрестностях Венеции. Свидетельство, вне всякого сомнения, автокатастрофы со смертельным исходом. Перевод фразы по-русски будет звучать, примерно, следующим образом: "Мы думаем о смерти пока не почувствуем ее необходимой".

Это было в самый разгар жаркого итальянского лета. Все, казалось, застыло в ослепительной белизне полуденного солнца. В воздухе не было ни малейшего звука, и поблизости никого не было. Следуя вдоль шоссе, я остановился перед виллой Костанцо, выстроенной в стиле "паладьен". Ее стены цвета светлой охры были покрыты фресками, представляющими, по-видимому, сцены светской жизни эпохи Просвещения. Люди, напоминавшие экзотических птиц, носили одежды как будто сотканные из перьев, прозрачные, текучие, невесомые, складки которых сливались в арабески серебристые, голубоватые, бледно-розовые...

Фрески плавали в горячем воздухе как дрожащий мираж, как прекрасное сновидение, теряющее очертания перед тем, как навсегда исчезнуть.

Я ощутил внезапно, что время остановилось, и весь мир сузился до поля моего зрения. Это краткое ощущение возникло как мышечный спазм тела перед свободным падением с высоты. Секундой спустя время возобновило свой привычный бег. Все вокруг меня опять плавало в дреме тяжелого нагретого воздуха, неподвижность которого лишь изредка нарушалась звуками редкого в это время автомобиля, проезжающего по шоссе.

Вилла все время была там, передо мной. Патина прошедшего времени скрепила вместе стены и фрески на них в единый блок, ставший прибежищем для уже умерших и еще живущих.

Мертвые люди, нарисованные на стенах в чрезмерно элегантных позах, слушали музыку, струящуюся как быстро бегущие воды, обменивались фривольными шутками, рассеянно цитировали отрывки из "Божественной Комедии", двигались в танце с невыразимой легкостью кружащихся сухих листьев.

Я чувствовал, как меня самого поглощает эта атмосфера небрежного ничегонеделания, наслаждения каждым моментом уходящего времени, ни к чему не обязывающая dolce vita. Но к ней уже примешивался горьковатый привкус утомленности, пресыщенности от изнеженной жизни, может быть слишком искусственной, рафинированной, замкнутой на себя, отчего она теряла свою простоту, наивность и грубую силу. Усталая культура, идущая на спад, слишком переполненная нюансами, полутонами и антиномиями. Заканчивая жизненный цикл, культура приближалась к своему неизбежному концу, концу как необходимому переходу в другое, неведомое состояние. "Pensiamo alla morte fino a sentirla necessaria."

Некоторые восточные культуры, особенно в период их упадка, рассматривали смерть как важное событие, обладающее высшей ценностью. Древний Египет, перед тем как погрузиться в тысячелетний сон, представляет нам цивилизацию, социальная и религиозная жизнь которой вращалась вокруг смерти. Смерти поклонялись, ради нее строились гигантские пирамиды, разрабатывались сложные похоронные ритуалы. Аналогичное отношение к смерти можно проследить и в древнем Китае, где один из императоров был захоронен вместе с многочисленной армией пеших солдат и вооруженных всадников, сделанных в натуральную величину из обожженной глины. В тибетском буддизме, в книге Бардо, книге мертвых, описывается существование человека после его смерти с такой полнотой и приведением такого количества деталей, что возникает ощущение, что жизнь по отношению к смерти является чем-то несущественным, чем-то, что только предваряет смерть.

В западной культуре смерть никогда не занимала важного места. Западный человек всегда демонстрировал больше интереса к самому процессу жизни, чем к ее завершающему финалу, смерти. Конечно, можно найти следы размышлений о смерти у Шопенгауэра в его концепции "воли к смерти". Впрочем, эта концепция была разработана им под сильным влиянием индуизма.

Можно привести высказывание Андре Мальро, сделанное им в последние годы его жизни: "Смерть это не кончина, а нечто неотвратимое, объемлющее весь универсум". Иногда, смерть рассматривается как манифестация жизни, как это представлено, например, у Жоржа Батая, для которого "...эротизм... является утверждением жизни даже в смерти". Например, когда живая клетка делится, то есть теряет свою целостность и умирает, то она, тем самым, дает жизнь двум новым появившемся клеткам. В общем и целом, смерть не замечается и не принимается западным человеком в отличие от представителей других культур и цивилизаций, о которых Жак Брель, умирающий от рака на Маркизских островах, в одной из песен своего последнего альбома говорит, что обитатели этих островов "... говорят о смерти, как ты говоришь о невесть каком фрукте".

В современном западном обществе смерть просто не существует. Такая точка зрения выглядит неадекватной, поскольку на шкале основных влечений человека смерть или "воля к смерти" и секс, как проявление "воли к жизни", располагаются, примерно, одинаково. Смерть, как и секс, могла бы быть также инструментализована и эксплуатирована с целью манипулирования поведением человека. Тот факт, что смерть обычно вызывает отвращение, а не удовольствие, ничего не меняет. Смерть завораживает людей, привлекает их внимание, и поэтому через смерть они также могут быть подвержены воздействию средств массовой информации. Впрочем, некоторые феномены, косвенно связанные со смертью, такие как агрессия, насилие, уже эксплуатируются масс-медиа, но не сама смерть. Почему? Потому что слишком частое напоминание о неизбежном конце жизни человеческой приведет к утрате смысла жизни в обыденном сознании человека, который в результате не сможет эффективно выполнять свои социальные обязанности, ориентированные на работу и увеличение валового национального продукта. Общество бдительно , и оно отслеживает и блокирует опасности, которым оно подвергается. В итоге смерть изгоняется из коллективного сознания. Она становится табу, обозначающим без обозначаемого. Смерть не рассматривается, не обсуждается, ее просто не принимают во внимание. Можно сказать, что люди живут, не предполагая, что они умрут. В этом контексте смерть отдельно взятого человека рассматривается как случайное и неудобное событие, которое сводится к факту потребления ритуальных услуг или, что более редко, к акту социального жертвоприношения. Происходит обытовление смерти, низведения ее к прижизненной деятельности. Например, на кладбище вы можете старательно проверять на уже установленном могильном памятнике для ваших родственников наличие достаточно свободного места для врезки вашего имени и даты вашей предстоящей смерти.

Я встречал смерть на итальянской земле дважды. Второй раз это было на острове Капри. В жаркий полдень я спускался с вершины острова, направляясь к морскому порту. Серая дорога петляла между пологих холмов, огибая белые виллы с черной металлической оградой, на которых там и сям висели зеленые пятна вьющихся растений. Панорама, предстающая передо мной, была вся заключена в голубом: вверху полусфера неба без единого облака и гладкая равнина моря внизу. Они почти не различались по цвету, и я, шагая по дороге, временами утрачивал ощущение верха и низа и чувствовал себя парящим в безграничном пространстве. Все становилось круговым, повторяющимся, головокружительным. Я устал и подумал, что хорошо бы найти какое-то место, где можно укрыться от жары и отдохнуть. Недалеко от дороги я увидел кладбище, окруженное большими деревьями. На табличке, прикрепленной к белой стене, я прочитал, что это было "Кладбище для не-католиков". Меня это устраивало, с учетом моего предполагаемого православного вероисповедания, хотя я и был законченным атеистом в тот момент. Ворота кладбища были открыты, и я вошел.

Внутри был совершенно другой мир, закрытый и безмолвный. Холмики могил выглядели заброшенными, разбросанными хаотически там и тут, как камни в японском саду камней. Все было погружено в пепельные тени, пронизанные редкими приглушенными лучами солнца, проходящими через густую листву деревьев. Я ощутил себя погруженным в глубокие воды, сумрачные и прозрачные, пребывающие в скрытом, невидимом движении. "Все возвращается на круги своя, из пыли выходишь, в пыль вернешься". Невдалеке я увидел небольшую надгробную плиту, которая, как мне показалось, была смещена и опрокинута. Я подошел, наклонился и перевернул плиту. Пыль ссыпалась на землю , и на серой гранитной поверхности плиты выступило одно единственное слово, написанное по-русски. Это было мое собственное уменьшительное имя "ТОЛЯ". И внезапно, в замешательстве, я подумал, что я встретил свою собственную смерть, столь желанную и так давно ожидаемую.

Неизбывность китайской тени,

Простертой ниц с тщанием.

Писец стирает скрупулезно знаки

На развернутом палимпсесте,

Предопределенным к исчезновению.

Я начал посещать кафе с названием "Кафе маяков", расположенное на площади Бастилии и известное как первое философское кафе во Франции, по-французски "кафе-фило", в 1993 году.

Для меня это было открытие жизненной важности, так как после моего прибытия во Францию в 1992 году я безуспешно искал в Париже интеллектуальную среду, где я мог бы получить доступ к источнику так называемого картезианского духа. Несколько случайных посещений семинаров на философском факультете Сорбонны не представили для меня особенного интереса. В Сорбонне, впрочем, как и в других академических заведениях, университетская философия занималась своими "профессиональными" проблемами, погружаясь в детали, обыгрывая нюансы или нюансы нюансов. В то время как такой любитель философии, как я, искал в философии ответы на осаждавшие меня вопросы как жить мою жизнь.

После посещений семинаров в Сорбонне у меня сложилось впечатление, может быть поверхностное, что картезианство, как определенный стиль рассуждений, уделяет слишком большое внимание самой форме рассуждений. Для картезианца "как" имеет такую же важность, а может быть и большую, чем "что". Поэтому содержание картезианского дискурса помещается в такую рафинированную и вычурную оболочку, что иногда, начиная с какого-то момента, точно уже не знаешь о чем, собственно, сам дискурс, а потом возникает ощущение, что знать это и необязательно. Ценится игра слов, самих по себе, и французский язык, очень богатый и нюансированный язык, участвует в этой игре в полной мере. Впрочем, Виктор Гюго был прав, говоря: "Форма это содержание, которое поднимается на поверхность".

В "Кафе маяков" я нашел то, что я искал - место встречи с симпатичными людьми, которые самоорганизовывались, чтобы противостоять конформистскому мышлению и обыденному сознанию. Они ставили те же вопросы, что и я, и интересовались проблемами, заведомо непрактическими. Люди, которые приходили в кафе-фило, представляли многоцветную палитру: они принадлежали различным поколениям, социальным слоям, нациям и культурам. Их жизненный опыт был различен, еще одно основание, чтобы разделить его с другими. То, что объединяло этих людей, это страсть философствовать. Философия для них являлась средством, дающим возможность содержательно размышлять над своими личными экзистенциальными проблемами и актуальными социальными проблемами. Как один из посетителей кафе-фило сказал: "Наша цель перейти в наших обсуждениях от рефлексов к рефлексии, от мнения к идее". Состав посетителей кафе менялся, но были и постоянные участники. Мне запомнилось несколько наиболее характерных из них.

По всей видимости, он относится к либеральной профессии, страстный любитель немецкой классической философии и русской литературы, предельно логичен, сохраняющий всегда хладнокровие в качестве арбитра в споре между не в меру разгоряченными оппонентами.

Настоящая француженка, элегантна, хрупкая воительница, всегда готовая принять вызов от общества, где доминируют мужчины, внимательна, расположенная больше слушать других, заметно взволнованная и напряженная во время своих редких выступлений.

Внешность Че Гевары и бунтарский дух 60-х годов, страстный борец против социальной несправедливости, технофоб, отрицающий рациональное в своих выступлениях, всегда очень впечатляющих и выстроенных, впрочем, весьма рациональным образом. Он в поисках чего-то "запредельного", забытых древних традиций, которые по его глубокому убеждению должны возродиться, чтобы спасти падший мир.

Тот, кого французы называют "bon vivant", то есть любитель хорошо пожить, для которого удовольствия, особенно связанные с телесными отправлениями, составляют неотъемлемую часть искусства жить, большой любитель хорошего вина, изысканной еды и раблезианского сарказма, открыто и шумно выражает свое критическое отношение к слишком сложным рассуждениям по поводу достаточно простых, по его мнению, вещей.

Поэт, одинокая душа, неловок, застенчив, более ориентированный на воображаемое, чем реальное. В своих выступлениях, страстных и сумбурных, неожиданно вставляет критические замечания в адрес современных нравов, состояния умов т засилья мирового капитализма. Иногда цитирует поэтические отрывки, свои и других авторов. Его поэзия медитативна, возвышенна, в поисках вечного и неуловимого.

Она обретена.

Кто? - Вечность.

Это море, слитое

С солнцем.

Артюр Рембо, "Вечность"

И много других людей, которых я наблюдал в кафе... Они приходят, обсуждают, шутят, спорят и уходят до следующего раза.

В наше время человеческое общество становится все более сложным и дифференцированным. Трудности, связанные с его пониманием и интерпретацией, рождает в нас ощущение невозможности привнести смысл в этот левиафан - "общество", создателями которого мы все являемся, и, равным образом, также его слугами и жертвами.

Человеческое общество, как любая сложная система, обладает двумя диалектическими аспектами: универсальным и сингулярным. Универсальный аспект системы несет в себе консервативную тенденцию, функция которой состоит в обеспечении стабильности, продолженности, в пределе, вечности системы. Сингулярный аспект системы связан с ее развитием, эволюцией, функция которой заключается в производстве новой информации, новых вариантов и моделей, которые система или принимает, как образец для последующей мутации, или отвергает. В процессе конфронтации универсального и сингулярного система сохраняется и развивается, стабилизируется и эволюционирует.

Взаимодействие универсальных и сингулярных аспектов человеческого общества в форме оппозиции сфер социетальных и индивидуальных, общественных и частных, рассматривалось в работах современного немецкого философа Юргена Хабермаса.

Согласно Хабермасу, разделение между общественной и частной сферами уже существовало в античной Греции. В греческом городе общественная сфера включала виды деятельности, общие для всех свободных граждан, которые происходили в специальных местах, предназначенных для общественных собраний, именуемых "агора". Частная сфера была связана с видами деятельности индивида, которые выполнялись только им самим или совместно с членами его семьи. Возникшая уже в то время поляризация общества между "общественным" и "частным" сохранилась и до наших дней. Однако, в ходе исторического процесса общественные и частные сферы изменили их содержание, форму и взаимоотношения.

Хабермас считает, что в античной Греции власть проявлялась и была сосредоточена, главным образом, в частной сфере, где свободные граждане имели в своем распоряжении женщин, слуг и рабов. Напротив, общественная сфера была местом свободного обмена мнений, где граждане участвовали, исключительно, в выполнении функции коммуникации, и где манифестация власти была очень ограничена.

В средневековье, с приходом феодального абсолютизма, власть, сохраняя свое присутствие в частной сфере, проникает также и в общественную сферу. Власть проявляется на всех уровнях социальной иерархии в форме абсолютной собственности на землю и частичной собственности на людей. После вторжения власти в общественную сферу последняя утрачивает свою коммуникативную функцию. Хабермас определяет эту деформированную общественную сферу как "репрезентативную", поскольку она представляет, репрезентирует через социальные ритуалы, политические и экономические дискурсы, власть, установившуюся во всем обществе. Для общественной сферы коммуникативная функция была заменена на функцию репрезентации власти, власти монархической, государственной. В конечном итоге, эта сфера превратилась в государственную сферу. В таком виде общественная репрезентативная сфера просуществовала, примерно, до 18-го века, когда появляются ростки новой формы общественной сферы как составной части возникающего гражданского общества.

Средневековое общество, с иерархией власти по вертикали, представляло собой по горизонтали однородную, анонимную массу, где индивида еще не существовало. На заре возникновения рыночной экономики возникает социальный заказ на появление свободных экономических агентов. Индивид как таковой начал искать место для своего появления. Это место реализовалось как промежуточная сфера между государственной и частной сферами, где новая модель социальной организации общества обсуждалась и разрабатывалась. Можно определить эту промежуточную сферу просто как общественную сферу, функцией которой опять стала коммуникация. В западных странах этот феномен проявился в различных формах - клубы в Англии, салоны во Франции, общества читателей в Германии, которые возникают во множестве в период с 17-го по 19-ый век. Таким образом, через культурную, творческую активность, включающую философию, искусство, вновь появившаяся общественная сфера была институализирована и легитимизирована в ходе появления политических партий, свободной прессы, республиканского парламентаризма. Общая цель всех этих социальных институтов состоит в защите гражданского общества от негативных тенденций, исходящих как от деструктивных частных интересов индивидов, так и от тоталитарных поползновений государства. В пространстве общественной сферы индивиды спонтанно участвуют в процессах самоидентификации, самоопределения и самореализации.

В истории человеческой цивилизации подобного рода процессы возникали неоднократно и ранее. В условиях кризисной исторической ситуации, поиска новых форм социальной организации эти процессы спонтанно возникали "снизу" и имели целью разработать новое видение мира, новую этику, стремясь, в конечном итоге, преодолеть, трансцендировать создавшийся исторический тупик. В качестве примера можно привести философские школы в античной Греции, первые христианские коммуны на Ближнем Востоке, протестантскую церковь в средневековой Европе.

В настоящее время, можно констатировать, что современное общество находится в весьма проблемной ситуации. Целостность человеческого общества, как кажется, находится в опасности в связи с утратой контроля над силами, действующими на общество в различных размерностях - власть в политической размерности, деньги и информатизация, соответственно в размерностях экономической и технической. Эти силы проявляются и действуют согласно своим собственным законам. Попытки, стремящиеся взять это силы под контроль извне, неизбежно заканчиваются катастрофическими провалами, наглядными иллюстрациями которых являются фашизм и коммунизм. Однако, прогнозируемые последствия этих выходящих из-под контроля сил являются весьма серьезными.

Например, американский социолог Джереми Рифкин в своей книге "Конец работы" показывает, что растущая информатизация общества становится причиной поляризации спроса на рынке труда между двумя немногочисленными социальными группами - группой работников, имеющих высокий уровень образования, высокую профессиональную квалификацию и заработную плату (например, менеджеры, программисты), и группой рабочей силы, малоквалифицированной и низкооплачиваемой (например, городские чернорабочие и сезонные сельскохозяйственные рабочие). В результате, рабочие места, требующие работников средней квалификации, стремительно сокращаются. Следовательно, люди, которые в настоящее время занимают эти рабочие места, будут в ближайшем будущем исключены из рынка труда и, в конечном итоге, из общества. Вот почему, другая книга на ту же тему французского автора Вивиан Форрестер называется уже "Экономический ужас".

В самой природе общественной сферы в наше время произошли значительные изменения. Мораль, этика, декларированные в общественной сфере в недавнем прошлом и рассматриваемые как показатель усиливающейся гуманизации человеческого общества, находятся в остром противоречии с "цивилизованном варварством" наших дней, которое проявляется в возникновении экологических проблем глобального уровня, углублении поляризации между "богатыми" и "бедными" как на межрегиональном уровне, так и внутри отдельного государства, локальных этнических войнах, сопровождаемых невообразимыми жестокостями.

Миф о главном действующем лице общественной сферы, свободном индивиде, сознательном в своих мыслях и чувствах, рациональном в своем поведении, гуманистическом по своей ориентации, был подорван в результате многочисленных открытий в философии, психологии, социологии. В конечном итоге, не так уж много места осталось для свободного индивида в общественной сфере.

В такой критической ситуации, человеческое общество в целях своей защиты и сохранения вынуждено создавать некие интегративные силы в качестве противовеса возникшим деструктивным процессам. Эти силы могли бы возникнуть в сфере, где пересекаются консервативные и эволютивные тенденции общества, интересы общества как целостной системы и интересы составляющих общество элементов - индивидов. То есть эти силы могут порождаться в общественной сфере в рамках ее коммуникативной функции.

Общественная сфера является местом манифестации множественности видений мира, ценностей, интересов и интенций людей. Этот плюрализм, исходящий "снизу", должен в процессе коммуникации превратиться в социальный консенсус "наверху", приобретая универсальный, нормативный, легитимный характер. Это ответ на проблему, когда-то сформулированную Жан-Жаком Руссо: "Как волеизъявления всех становятся общим волеизъявлением?"

Проблема легитимности социального консенсуса в этом случае весьма близка к проблеме истинности в науке. С одной разницей, истина ищется в мире вещей, а легитимность принадлежит исключительно миру людей. В каком-то смысле, можно рассматривать легитимность социального консенсуса как "социальную истину". В мире вещей истина помещается или вовне этого мира, как, например, идеальные формы у Платона в античности, или внутри его, согласно процедурам верификации повторных экспериментов в позитивной науке наших дней. По аналогии, в человеческом мире социальный консенсус, "социальная истина" детерминируется или извне, как имманентная характеристика идеальной организации общества, например, Республика у Аристотеля, или изнутри через определенные установленные процедуры, например, демократические выборы в современном либеральном обществе.

В любом случае, "социальная истина" не существует априори, а постоянно конституируются в общественной сфере через дискурсы граждан в ходе обсуждения. Таким образом "социальная истина" появляется во время и после дискурса, но не ранее. Это значит, что легитимность социального консенсуса возникает не в процессе движения к абсолютной "социальной истине", но зависит исключительно от эффективности организации самого дискурса с точки зрения репрезентативности им волеизъявлений всех, то есть от уровня его демократичности. Иными словами, социальный консенсус становится легитимным не в силу того, что он выражает адекватно предустановленное общее волеизъявление, а потому что он возникает через демократический дискурс, где представлены волеизъявления всех. Резюмируя, можно сказать, что общественная сфера является местом дискурса, демократическая природа которого определяет легитимность полученного консенсуса, то есть аутентичность "социальной истины". Исходя из этого, обеспечение демократического дискурса в общественной сфере имеет для общества принципиально важное значение.

В прошедшем веке демократический дискурс проявлялся в различных формах: движение ненасильственного сопротивления в Индии в эпоху колониализма, хиппи, протестующие против войны во Вьетнаме, в Соединенных Штатах в 60-ых годах, коммуны "Нового Века", отвергающие современное общество потребления, организации "Зеленый Мир" и "Международная Амнистия", выступающие против загрязнения планеты, политической и социальной несправедливости. В наше время к ним можно также отнести движение антиглобалистов.

Кафе-фило также являются манифестацией демократического дискурса. Они выражают спонтанную реакцию людей, ищущих точки отсчета в условиях радикальных и быстротекущих изменений экономических и социальных структур современного общества.

Первое кафе-фило "Кафе маяков" появилось на площади Бастилии в Париже в 1992 году. Очень скоро возникла целая сеть кафе-фило, насчитывающая примерно 100 кафе во Франции, включающих около десятка кафе в Париже, и несколько десятков кафе функционируют вне Франции, в Западной Европе, США, Канаде, Японии и Южной Америке.

Кафе-фило являются, в каком-то смысле, групповой "философотерапией", участники которой, критически воспринимая современное общество, встречаются, чтобы изменить свою идентичность, ментальность, ценностные ориентиры, используя при этом свою интеллектуальную синэнергию. Эти изменения, возникающие на уровне индивидуального сознания и генерируемые самими индивидами, могут и должны повлиять на коллективное сознание и способствовать появлению нового видения, новой этики и системы ценностей более адекватных новым условиям человеческого существования.

Кафе -фило находятся в стадии становления. Продолжается поиск форм и правил их функционирования. Имеются кафе-фило специализированные по составу своих участников ("интеллектуалы", "бомжи"), стилю ведения дискуссий (" show room", "клуб по интересам"), тематике обсуждений ("политическая акция", "духовный поиск") и т.д.

Надо отметить, что у некоторых участников кафе-фило уже появились признаки пресыщенности, усталости, поспешного разочарования. Они критикуют игровые, нарциссические и эксбиционистские аспекты, иногда избыточно представленные в дискуссиях, банализацию, упрощенчество, утрату содержания проблем, выбранных кое-как и обсуждаемых в спешке.

Однако, участники кафе-фило также учатся вместе быть открытыми, терпимыми, внимательными к точкам зрения других, ориентированными больше на компромисс, чем на доминирование.

Кафе-фило это современная агора, общественное место, где индивиды собираются, чтобы выработать новый социальный консенсус средствами демократического дискурса.

Я путешествовал автостопом к Лазурному берегу в компании водителя машины Давида, его подружки Элен и еще одного неизвестного попутчика. У Давида левая рука была в гипсе, но, по всей видимости, это не мешало ему вести машину на полной скорости. Элен, сидевшая рядом с Давидом на переднем сиденье, уютно свернулась клубочком и время от времени подбадривала его рассеянными жестами, легко касаясь его волос. Сразу было видно, что она любит Давида, и было приятно наблюдать за ней в этом благословенном для нее состоянии.

В начале путешествия мужчины обменивались малозначащими фразами, связанными с их профессиональной деятельностью, обсуждали последние события в масс-медиа и тому подобные пустяки. Это был их первый контакт, и они пытались спешным образом поставить себя в наиболее благоприятные позиции в этом крошечном социуме на колесах. Элен молчала, не проявляя видимого интереса к оживленной дискуссии мужчин. Погруженная в свои грезы она предоставила мужчин самим себе, чтобы они участвовали в этом бесконечном турнире с одной единственной целью доминировать над другими, добиться признания своего превосходства с их стороны. Мужчины продолжали говорить об экономической конъюнктуре, безработице, потреблении, то есть обо всех этих вещах, связанных с техническим прогрессом, который определяет и направляет человеческое общества в наши дни.

Мы выехали из Парижа поздним вечером, и ночь наступала быстро. За стеклами машины все становилось сумрачным, размытым и неопределенным. Этот момент перехода от дня к ночи возвещал временное приостановление суетливой дневной активности и неизбежное приближение ночной неподвижности, можно сказать, затишья отложенной смерти. Атмосфера наступающих сумерек спутывала все карты, привычные слова, кажущиеся определенности. Машина стремительно двигалась к наступающей ночи, и люди внутри нее утомились говорить и затихли. Возникало ощущение, что машина, обладая своей собственной целью и не обращая внимание на людей, сидящих внутри нее, перемещается сама по себе по пустынной дороге, следуя указаниям первых звезд, появившихся в ночном небе.

Для нашего времени характерно усиливающееся различие между двумя принципиальными сферами человеческой деятельности - материальной сферой и сферой символической. Материальная сфера

характеризуется однонаправленным быстрым развитием ее технической размерности. В то время как символическая сфера пребывает скорее в хаотическом состоянии.

Эти тенденции уже были отмечены в прошлом Максом Вебером. Он изучал феномен развития и роста областей человеческой деятельности, управляемой механизмами рациональных решений (работа, экономика, урбанизм). Этот рост сопровождался легимитизацией институтов науки и техники как форм рационализации. Постепенно старые метафизические мифы, производимые в символической сфере, уступили свое место единственному новому мифу технического прогресса . Таким образом, человеческий мир потерял свои прежние метафизические ценности. Мир был расколдован, по выражению Макса Вебера, иными словами, десакрализован и инструментализован. Это произошло, по мнению Макса Вебера, вследствие случайного и неосторожного наложения социо-политических интересов на область техники, которая по своей природе была скорее освобождающей, чем разрушающей силой для человека. Поэтому доминирование техники в настоящее время рассматривалось им скорее как простой несчастный случай в истории человечества. Однако, Мартин Хайдеггер, понимал значимость этого несчастного случая, который он уже называл "метафизической катастрофой". Позднее, Герберт Маркузе занял весьма критическую позицию по отношению к технике. Он рассматривал технический прогресс как новую идеологию, основанную на привлекательности комфорта человеческого существования, с одной стороны, и доминировании природы человеком, с другой. Естественно, как любая идеология, технический прогресс поставил себя вне всякой критической рефлексии, и был, в конечном итоге, внедрен в коллективное сознание. Герберт Маркузе предполагал, тем не менее, что в условиях другой, чем капитализм, исторической формации технический прогресс мог бы сыграть иную роль, при которой взаимоотношения между человеком и природой не были бы такими враждебными. Но в настоящее время существует только одна формация - капитализм.

В наше время точки зрения меняются, и Юрген Хабермас, например, не разделяет точку зрения Маркузе на роль технического прогресса в современном обществе. Он считает, что человеческое общество полностью зависит от коллективной работы, рациональной деятельности, для которых технический прогресс является принципиальной формой. Следовательно, для него технический прогресс не является ни случайным отклонением, ни несчастным случаем, но аутентичным человеческим проектом, имеющим, однако, и свои недостатки.

Символическая сфера деятельности человеческого общества является местом, где возникают мировоззрение, мораль, этика как средства сохранения целостности общества и призванные служить противовесом против сил, часто деструктивных, возникающих в материальной сфере. Сбалансированное взаимодействие между фактичностью материальной сферы и моральной необходимостью, накладываемой символической сферой, является залогом жизненности общества.

В качестве новой идеологии, технический прогресс заменил прежнюю гуманистическую мораль, основанную на свободе, равенстве и братстве, новой дегуманизированной этикой, определяемой такими принципами либеральной экономики как доминирование, неравенство и конкуренция.

Мы прибыли в Сент- Рафаэль ранним утром, и я покинул своих попутчиков. Я мало спал, но голова была ясная, и я осматривался вокруг себя с большим любопытством. Солнце только что встало, в воздухе чувствовалась утренняя свежесть, все было ясным и неподвижным. Застывшее море напоминало толстое прозрачное стекло. Пустынный пляж, на улицах не было ни машин, ни прохожих. Единственными персонажами этого необычного пейзажа были птицы, невидимые в листве деревьев. Их резкие крики, редкие и повторяющиеся, делили тишину на регулярные периоды. Я постоял, слушая эти пронзительные и ностальгические звуки, смутно напоминавшие мне свистки поезда, идущего издалека, и пошел искать адрес моих друзей.

Это был отдельно стоящий дом, частично утопленный в небольшом холме, покрытом буйной средиземноморской растительностью. Дом был просторный, с двумя этажами и подвалом. Его опоясывала открытая веранда, с которой можно было видеть весь сад и бассейн в глубине сада. Море не было видно за высокими деревьями, но если смотреть в его направлении, то небесный свод, прозрачный и подвижный, свидетельствовал его присутствие. Дом, холм, деревья, небо составляли одно целое, место для обитания.

Семья, которая жила в этом доме, была многочисленна и включала родителей и троих детей. Это была целая галактика со своими центрами притяжения, своими убегающими и восходящими звездами, своими солнцами и планетами.

Отец, крепко сбитый бородач, имеющий важный вид и действующий с уверенными жестами, был творец этого универсума, находящегося в данный момент в стадии интенсивного расширения. Он представлял в нем стабильность, определенность, силу тяжести и здравый смысл. Он курил, плотно ел, пил вино и полностью пользовался жизнью во всех ее телесных проявлениях. В своем земном воплощении он был учителем английского языка в лицее.

Мать, прелестная и хрупкая женщина, с необычно большими глазами и обаятельной улыбкой, мечтательно наблюдала семейную механику на расстоянии и направляла свои дорогие созвездия с благосклонностью и деликатностью, распространяя вокруг себя лучи нежности и понимания. Она составляла вместе со своим мужем что-то вроде системы двойной звезды, будучи, как и он, учителем английского языка в том же лицее. Однако, в отличие от надежной и стабильной орбиты своего мужа она находилась на орбите скорее воображаемой. Она любила читать и находила время для чтения книг, несмотря на ее многочисленные домашние заботы. Часто, во время беседы она становилась молчаливой, погруженная внезапно в свои грезы, и можно было только догадываться, какие пейзажи возникали в этот момент перед ее широко открытыми глазами.

Дети, два сына и младшая дочь, образовывали нестабильную планетарную систему, без конца меняя свои орбиты, свое поведение и настроение. Все и вся находились в постоянном движении, прерываемым взрывами смеха, шуточными замечаниями, интимными признаниями и быстротечными перепалками. В то время как мальчики уже покидали нежный возраст отрочества, чтобы окончательно войти в мир взрослых, младшая дочь, небесное создание без плоти и недостатков, еще полностью сохраняла чувствительность и лучезарность ребенка. Мальчики старались казаться более взрослыми и внешне относились к ней покровительственно и иронически, но в действительности они ее обожали.

Однажды, за обеденным столом младшая дочь рассказала историю, которая приключилась с ней и ее подружкой прошлым летом. Когда они прогуливались в окрестности дома, к ним обратился один пожилой господин и задал им несколько безобидных вопросов. В конечном итоге он предложил им вместе прогуляться на его машине, но они ответили решительным отказом. Она закончила эту историю задумчивой фразой: "Люди такие странные". Я думаю, что эта фраза содержала обвинение в адрес взрослых со стороны ребенка, который рассматривал их поведение как абсурдное и необъяснимое. Но абсурдность выступает иногда как знак неуловимой сложности, которая выходит за конечные границы людей, превращая их, с поверхностной точки зрения, в "людей странных". В этом контексте девочка уже предчувствовала этот неизбежный переход от простоты и прозрачности детства, близкого к естественной животности, к двусмысленности и смутности зрелого возраста, к своему предопределенному человеческому отчуждению. Она ожидала, устрашенная и покорная, фатального разъединения со своими родителями, любимыми братьями, родным домом, деревьями, морем, в конце концов, со всем миром, который становился для нее неуютным, враждебным местом, где странные люди и странные вещи участвовали в бессмысленном ритуале, который называется жизнью.

Определенные идеи, стремящиеся объяснить странности людей, вынуждены порывать со здравым смыслом и становятся, в свою очередь, также странными. Делая попытку превзойти ранее установленную точку зрения, ставшей со временем такой самоочевидной и незыблемой, эти идеи совершают, в своем роде святотатство, преступление против существующего мыслепорядка.

Жорж Батай, французский философ середины прошлого века, названный Жан-Полем Сартром "новым мистиком", стремился создать теорию общей экономики, основанную на оппозиции "гомогенность- гетерогенность". Он рассматривал гомогенность, однородность, в качестве системообразующего принципа современного общества. Согласно ему в обществе существует доминантная тенденция к однородности, которая проявляется в установлении и поддержании универсального порядка, направленного на уменьшение хаоса, случайностей, частностей. В результате, более высокий уровень однородности общества обеспечивает предпочтительный для общества более низкий уровень напряженностей, существующих в нем. Функционирование принципа однородности предполагает возможность измеряемости всех вещей, находящихся в обществе, и признание соответствующей измерительной системы всеми членами социума. Далее Жорж Батай представляет модель общества почти марксистскую. Экономика, основанная на свободном производстве и обмене продуктов, измеряемых и сравниваемых на базе единой меры - денег, и имеющая целью максимизацию производительности и прибыли, детерминирует социо-культурную надстройку общества, в функцию которой входит насаждение доминирующей идеологии с ее ценностями материального достатка, порядка, однородности.

Согласно Батаю практическая реализация принципа однородности монополизируется или какой-то социальной группой или государством, которые берут под свой контроль средства производства, прибыль, торговлю и идеологический дискурс. Однако, принцип однородности не удается использовать в обществе полностью, и поэтому в нем присутствуют зоны напряженностей, зоны неоднородности, которые принцип однородности стремится изолировать и поставить вне общества. К ним относятся, в частности, безумие, избыточность, эротизм, жертвоприношения и определенные социальные группы, как, например пролетариат, не принимающий установленный социальный порядок.

В результате в обществе устанавливается хрупкое равновесие между зоной установленной однородности, нейтральной и стабильной по своей природе, и зонами неоднородности, противоречивых и взрывных.

В этой диалектической паре "однородность-неоднородность", однородность, которая функционирует в режиме минимизации напряженностей, увеличивая свой собственный порядок, представляет собой культуру, то есть вторую природу, искусственно созданную человеком. В то время как неоднородность, связанная с естественной природой, первой природой, играет роль противоположности, несоразмерной, избыточной и иррациональной, самоутверждающей себя через отрицание в безумии, эротическом влечении, насилии революции. Для Жоржа Батая природа является иррациональной, избыточной и насильственной, как показывают животные в своем поведении, действуя без определенной цели и жалости и потребляя сверх меры.

В своем отрицании неоднородность противопоставляет рациональной экономике производства капитализма траты, потери, бесполезные жертвы, а здравому смыслу, рациональному поведению и самодисципине буржуазного общества избыточность, смех, безумие. Через тотальное отрицание всей системы однородности, вменяющей порядок, в форме смысла, ценности, знака, неоднородность суверенно вбрасывает в общество хаос природы, взламывает границы изоляции, установленные для нее однородностью, покидает человечество и открывается Беcпредельному.

Когда-нибудь девочка, которая произнесла фразу "Люди такие странные" может встретиться с книгой Жоржа Батая. И прочитав ее, она, может быть, больше никогда не повторит эту фразу, потому что человек не укладывается ни в какие схемы и нормы и "быть странным" представляет для него его классическое поведение.

Нить человека растянута,

Что потерян он

Между симметрией прямолинейной

И продолженьем пути.

Медленное истечение волны на подъеме,

Исчезающей без следа, чтобы не возвращаться.

Летом 1997 года я путешествовал по Греции. Я пересек почти всю континентальную часть Греции и большую часть Пелопонесса. Я посетил также острова Циклад. Во время путешествия было очень жарко, и линия горизонта была видима все время.

Современная Греция это не античная Греция, и вы не найдете там Cократа или Платона. Остались только следы древней величественной цивилизации, которая была колыбелью для всей западной культуры. Руины повсюду: на земле, под землей, посередине залитой солнцем равнины, на обрывистом берегу, нависающим над морем, среди олив, рассеянных на холмах, в центре города рядом с рыночной площадью. Отдаленное прошлое недвижно присутствует рядом, и кажется, что оно доминирует над эфемерной суетливостью наших дней.

Я видел древнюю Грецию в миражах жаркого воздуха, поднимающегося над холмами в Микенах. Эта Греция представлялась мне как что-то ослепительно белое, геометрическое и круговое, плывущее в водах преисторического океана под сводом лазурных небес и населенное Богами, жестокими и смешными. Я встречал также древнюю Грецию в хаотических россыпях обтесанных белесых камней, скругленных ветром, водой и временем, но хранивших на их поверхности условные знаки, созданные человеком и предназначенные для человека. Древняя Греция являлась мне в черной вертикальности устремленных в вечернее небо дорических колонн заброшенного храма без крыши и стен, в красноватой пыли, покрывающей пустынные стадионы, где остались нетронутыми отпечатки босых ступней запыхающихся бегунов, в завораживающей неподвижности скульптуры двух братьев, Клеобиса и Битона, которым Боги даровали возможность умереть молодыми в полном расцвете сил, не познав старости.

И над всем этим высоко в небе ослепительное белое солнце, изливающее свет, жар и вечность.

В музее Афин я увидел фрески, открытые во время раскопок Акротириона, города, найденного в 1967 году на острове Санторин. Санторин и несколько окружающих его небольших островов - это все, что осталось от мощного вулкана, который взорвался и погрузился в море где-то около 1500 лет до нашей эры. Некоторые археологи считают, что на месте Санторина располагалась когда-то легендарная Атлантида, которая согласно мифам была разрушена вулканическим взрывом, примерно, в это-же время.

Фрески Акротириона относились к минойской цивилизации, названной так по имени легендарного критского царя Миноса, и являющейся самой древней европейской цивилизацией. По-видимому, минойская цивилизация была теократической, иными словами институты религии и государства совпадали как в современном Тибете. Историки предполагают, что люди в минойской цивилизации жили в изоляции, почти совершенной автаркии, и вели мирную жизнь, не будучи снедаемы стремлениями к территориальной или экономической экспансии. Они посвящали много времени и энергии религиозным обрядам, празднествам и искусству. Их религиозные, политические, экономические и социальные виды деятельности тесно сплетались. Для них невозможно было развести божественное от человеческого, священное от профанного, религиозное от мирского. Порядок человеческого общества отражал в себе божественный порядок, вечный и повторяющийся порядок природы. Их мировоззрение было основано на принципах универсальности и незыблемости. Частность и изменчивость рассматривались как нечто второстепенное. Восприятие времени было круговым, периодическим. Поэтому история, по своей природе связанная с линейным временем, просто не существовала для обитателей минойской цивилизации. Историзм появился позже, вместе с греками, которые завоевали острова и покорили минойскую цивилизацию около 1500 до нашей эры. C этого момента началась история, декаданс минойской цивилизации, которая после нескольких землетрясений в течение последующего века и катастрофического взрыва вулкана была полностью разрушена.

Фрески Акротириона, виденные мною в музее, позволяли, в какой-то мере, почувствовать ту странную для нас внеисторическую жизнь обитателей минойской цивилизации. Две из этих фресок произвели на меня особенно сильное впечатление.

Первая фреска называлась "Рыбак". Юноша, в полный рост, несет на вытянутых руках две связки рыб, чтобы принести их в качестве дара Богам. Цвет его полностью обнаженного тела, охристый, розовый, цвет несомых рыб - голубой, желтый. Фон фрески нейтральный, цвета песка. Композиция спокойная, вертикальная, симметрическая. Фигура юноши, стоящая посередине с руками согнутыми горизонтально в верхней части фрески и слегка расставленными ногами в нижней, образует форму креста, линии которого волнистые, и углы закруглены. Это напоминает дерево, дерево жизни. Волосы на голове юноши частично выбриты с боков, и эти места голубого цвета. Это голубое пятно наверху, посередине, вместе с другими двумя симметричными голубыми пятнами рыб внизу образует другую геометрическую фигуру, треугольник, налагаемый на крестообразную фигуру человека. Это странное соединение легкой органической формы живого креста, устремленного вверх, с прямолинейной, приземленной фигурой треугольника, дает ощущение равновесия, гармонии, между силами жизни и порядком природы. Глядя на фреску, я чувствовал невидимое, медленное движение составляющих ее частей, их противостояние и их взаимопроникновение, одна часть занимает место другой и затем уступает его заново. Это как смена времен года: весна, лето, осень, зима и опять весна, лето, осень ...

Вторая фреска обозначалась как "Юноши-боксеры". Двое юношей обмениваются ударами в кулачном бою. Лица их повернуты к зрителю, оба обнажены, на них одеты только пояса и боксерские перчатки на правых руках. Цвет обоих тел охристо-розовый, но есть небольшое отличие: тело правого юноши более темное по тону. Их головы также частично выбриты, и оставшиеся волосы заплетены в длинные черные косички. Ноги обоих юношей расставлены широко и симметрично, так что их правые ноги соприкасаются. Представленная сцена носит, в целом, весьма оживленный и живописный характер. Атмосфера боя не выглядит враждебной и агрессивной, а скорее игровой и благожелательной.

Фигуры юношей, живые и грациозные, образуют прямоугольник с их вытянутыми правыми руками вверху и отставленными левыми ногами внизу. Но эта геометрическая фигура, симметричная и стабильная, тем не менее, содержит в себе неправильности, некоторые отклонения составляющих ее частей, введенные, по-видимому, неслучайно. Если часть тела одного юноши перемещена в одном направлении, то соответствующая часть тела другого юноши отступает в противоположном направлении. Правые руки юношей в боксерских перчатках расположены почти симметрично, но выдвинутой вперед левой руке одного юноши отвечает далеко отведенная назад левая рука другого. Слегка выступающему животу юноши с более согнутыми коленями отвечает впадина места пубиса другого. К тому же, темный цвет волос юношей и тяжелая масса их округлых голов наверху находятся в оппозиции к бледному цвету, легкости и прямизне их ног внизу. Можно почувствовать, что противоборство, изображенное на фреске, является гибким и текучим. Представленные в ней оппозиции - сами юноши, части их тел, цвета, графические элементы не ставят своей целью доминировать или устранить свою противоположность, но сосуществовать с ней через динамическое равновесие сил. Противоположности, несмотря на их внешнее противодействие, гармонически соединяются. Поэтому, если на фреске сцена кулачного боя юношей должна была бы представлять конфронтацию, слепое и жестокое соревновательство, то образ показывает другое - игру, близкую к нарциссизму. Здесь опять возникает это странное сходство с природой, где естественный отбор протекает сходным образом, ставя целью сохранить все элементы экосистемы, не теряя ни одного из них.

Несмотря на то, что минойская цивилизация была полностью уничтожена, мне удалось встретить в современной Греции одного из ее сохранившихся представителей, как мне кажется.

Я находился в маленьком греческом городке. Православная церковь, которую предполагалось посетить, была закрыта. Нужно было найти сотрудника местной администрации, которого звали Михаил Поп, чтобы открыть церковь. Греческое слово "поп" совпадает по своему значению с аналогичным русским словом и обозначает священника. В конечном итоге, господин Поп появился. Это был высокий, крепко сбитый человек, спокойный и улыбающийся. Он не походил на чиновника, а скорее напоминал крестьянина, который круглый год трудится в поте лица своего на природе, следуя ее сезонным ритмам. Господин Поп открыл дверь церкви, и посещение началось.

К моему крайнему удивлению, я обнаружил среди святых, изображенных на стенных росписях, весьма известные светские персонажи - Платон, Фукидид, Солон. Господин Поп объяснил мне, что совершенно естественно изображать их рядом со святыми, как здесь это принято делать также с царями, известными воителями и вообще со всеми греками, которые сделали добро для своей родины. В ходе объяснений я внимательно наблюдал господина Попа, его выразительное благожелательное лицо, его манеру излагать мысли. Он говорил медленно, старательно подбирая слова, прежде чем их произнести. У него была манера смотреть прямо в глаза своему собеседнику, сопровождая свои фразы замедленными жестами своих сильных рук, в то время как его тело оставалось неподвижным. Выражение его лица было спокойным, безмятежным. Иногда у меня возникало ощущение, что его взгляд проходил через меня, чтобы рассмотреть что-то вдали. Но он возвращался каждый раз, и его широкая улыбка приглашала меня снова следовать за его успокаивающей речью. Слушая его, я ощущал себя в присутствии чего-то мощного, глубокого, невыразимого. В этой церкви господин Поп был не поп, но кто-то значительно больше. Я был очарован им и попытался выразить ему мои чувства. Он не говорил по-французски, но понимал немного по-английски. Как мне кажется, он не совсем понял, что я имел в виду, говоря о моем отношении к нему, но было видно, что он мне доверяет. Посещение закончилось, мы пожали друг другу руки, и я ушел. Пройдя несколько метров, я обернулся, чтобы увидеть его еще раз, но последний выживший представитель минойской цивилизации уже растворился в природе.

Мне кажется, что западная цивилизация, частью которой является Греция, покинула свои истоки и переместилась в пространство весьма далекое от минойской цивилизации. Конечно, прошло много времени, и это вполне естественно, что наше общество изменилось, изменились мы сами. Мы другие, чем наши предки. Лично я вижу результаты этих изменений такими двусмысленными, что вынужден задавать себе вопрос: куда мы пришли ?

Можно описать существующее состояние дел по очень простой схеме. Исходя из моего советского происхождения, я выбираю марксистский подход, который дает, по моему мнению, описание, в общих чертах, исчерпывающее и адекватное. Также возможны и другие подходы, которые могут акцентировать определенные аспекты и добавлять некоторые детали, но они не изменят, по моему мнению, существа дела.

Человек и природа находятся в противостоянии, основанном на предпосылках о враждебности природы и превосходстве человека по отношению к ней. Это превосходство тесно связано с появлением понятия "Я", индивида, который четко проводит границу между "Я" и "не-Я". Конституирующим принципом "Я" является доминирование сферы "не-Я", то есть природы, через ее подчинение и трансформацию.

Сообщество индивидов, социум, является системой, целью которой является ее сохранение, воспроизводство и расширение, обеспечиваемых внешними средствами, технологией. Этот динамический процесс называется техническим прогрессом, сопровождающийся накоплением материальных благ, научных знаний и технических ноу-хау.

Мотором технического прогресса является соревнование между индивидами, которые максимально используют свои физические, ментальные и эмоциональные способности, чтобы производить больше и потреблять лучше. Атмосфера соревнования способствует концентрации богатств в руках немногочисленной группы людей, поскольку это является необходимым условием технического прогресса. Эта концентрация неизбежно приводит к увеличивающему неравенству, противопоставляющему элиту, людей более активных и агрессивных и, следовательно, более полезных для общества, и остальных, простых людей, которые используются элитой как рабочая сила путем эксплуатаций всякого рода.

Эксплуатация, то есть принудительный труд простых людей в целях обогащения элиты, является неизбежным злом, поскольку люди по своей природе не любят работать. Люди элиты не являются обязательно злодеями, они просто более активны, чем другие. Они эксплуатируют простых людей, чтобы получить прибавочную стоимость, накопить капитал для его последующей инвестиции, расширения производства и т.д. Благодаря элите экономический и технический потенциал общества постоянно растет, и все получают от этого выгоду, включая простых людей. Таким образом, тотальное процветание обеспечено. "Еды хватит для всех".

Остается добавить несколько замечаний. Эксплуатируемые простые люди, чтобы жить, вынуждены продавать свою работу, не видя при этом прямой связи между результатами их работы и качеством их жизни. Это ведет их к известному отчуждению от результатов их работы, и как следствие, к психологическому дискомфорту, ощущению неустроенности их жизни, которое они пытаются вытеснить, пользуясь, насколько им позволено, приятностями потребления.

Вследствие технического прогресса планетарная экосистема выведена из равновесия, и поэтому не остается достаточно места для всех жить в комфорте, и к тому же, работы также не будет хватать для всех. Отсюда возникает проблема избытка рабочей силы, избыточности простых людей, для которых наступают тяжелые времена.

Можно подвести итог, что в процессе подчинения и трансформации природы человеком средствами технического прогресса, необходимым условием которого является эксплуатация простых людей элитой, неравенство людей достигает такого уровня, что жизнь большинства людей становится абсурдной и тяжелой. Создается впечатление, что человеческое общество направляется, если оно действительно куда-то направляется, силами неизвестными, нечеловеческими и, естественно, антигуманными.

Они появились в семь часов вечера, как было договорено. Я пригласил в гости моего друга Хорхе, который мне очень нравится. Он сказал мне по телефону, что он придет вместе со своим другом из Норвегии.

Когда говорят по-французски "мой друг", то вследствие изысканности французской орфографии это всегда создает проблему для иностранца, вроде меня, угадать пол человека, о котором говорят. Иногда представляется неудобным войти в детали по этому поводу, и прояснить ситуацию, в общем случае, не удается. Поэтому я оставался в полной неопределенности относительно друга, который должен был сопровождать Хорхе во время его визита ко мне.
Когда я открыл дверь, то сначала я увидел массивное тело Хорхе, облаченное в пальто из черной кожи. Его черные очки и южноамериканская внешность делали его похожим на наркодилера из американского фильма, и в таком виде он, казалось, воплощал тупую грубую силу. Но это была только видимость, потому что я не знал никого другого, кто был бы таким легко ранимым, сверхэмоциональным и открытым как Хорхе.

Хорхе был настоящий южноамериканец, из племени кечуа, потомок короля солнца, Великого Инка, как часто говорил он сам. Со своей переполняющей его гордостью за доколумбову американскую цивилизацию, с его непрестанным яростным обличением зла и напастей, принесенных его народу белой расой, он был живым воплощением огромной витальности южноамериканцев, которые могли бы оказать в прошлом яростное сопротивление испанским конкистадорам. Но они сдались испанцам почти без всякого сопротивления, потому что они рассматривали испанцев, появившихся верхом на лошадях, как всесильных Богов, спустившихся с небес, чтобы установить божественный порядок на Земле. Согласно их древним мифам, порядок находится у истока жизни, которую он, порядок, порождает и направляет. Но спустившиеся боги, столь жадные до золота, разбили на куски образ священной предназначенности южноамериканцев, и открыли для них другую реальность, в которой теократическое государство, воплощающее божественный порядок, пало под ногами жестоких варваров, прибывших из-за океана, которые принесли с собой другой порядок, определяемый желтым металлом.

Хорхе писал стихи, и в его поэзии можно было почувствовать его восхищение перед огнедышащим прошлым истории, смешанным с горечью о разрушенной гармонии и утраченном рае.

Чтобы знать историю

Нужно знать тысячу раз

Умолчание и ее сверкающие письмена.

В солнечной реальности огня

Берега, вздымающиеся над законом,

Над предательством и вероломством.

Х. Г. Б. Отрывок из поэмы "Ось мира"

Я часто видел Хорхе в одном философском кафе в Париже. Однажды, когда он выступал там по поводу "Республики" Платона, я заметил, что люди потешались над его манерой говорить, слишком взволнованной и яростной, над его тяжелым испанским акцентом, который делал французские слова неузнаваемыми, над его взрывным темпераментом, рвавшим логическую нить его рассуждений, подменяя их чем-то вроде поэтической речи, хаотической и эмоциональной. Я заметил также, что Хорхе был буквально одержим своим дискурсом, охваченный яростными импульсами, которые заставляли дрожать его тело, его пальцы, которыми он безостановочно расстегивал и застегивал пуговицы на пестрой жилетке фантази, которую он носил. Это вызывало у меня странное ощущение, что я присутствую при языческом ритуале экзорсизма, в котором Хорхе был главным действующим лицом.

Тема его выступления в связи с Республикой Платона содержала критику роли аристократии. Эта роль положительно оценивалась самим Платоном, который аргументировал это тем, что Мэтры в обществе являлись необходимыми и неизбежными для выполнения функций контроля и управления обществом. В то время как Хорхе утверждал, что аристократия, по определению, является угрозой для свободы, препятствием на дороге человечества к справедливости и счастью. Вот почему аристократы были для него цепями, злодеями, которых следовало гнать, злом, подлежащим искоренению. Он кончил свое выступление фразой, в запальчивости плохо сформулированной по-французски, но прямой и яростной: "Для меня аристократы - это самые глупые люди в мире". После вынесения этого безжалостного приговора аристократам за их преступления перед человечеством слушатели в кафе сохраняли долгое молчание, которое показывало, что они не согласны с судьей, слишком жестким и нетерпимым, с их точки зрения. Хорхе, судья, вложил в эту фразу всю ненависть угнетенных, накопленную за столетия в коллективной памяти его расы против несправедливости и унижений, которым подвергли южноамериканцев сначала белые завоеватели, а потом и местные угнетатели.

Проблема доминирования угнетателей над угнетенными выступает обычно как механизм экономической эксплуатации на начальных этапах человеческого общества и рассматривается, в какой-то мере, как неизбежное и необходимое зло. Зло инструментализовано здесь как закон, власть, доминирование. Эти производные зла выступают как конституирующие принципы организации общества на его архаической стадии развития, которые обеспечивают целостность общества, его выживание, его порядок. Это необходимо, поскольку на этой стадии развития люди недостаточно разумны, и они не хотят быть ни носителями, ни защитниками порядка. Для сохранения порядка создается закон, который декларирует и производит власть в обществе в форме доминирования.

С этой точки зрения, история общества представляется как линейный процесс разворачивания порядка, который именуется прогрессом. Со временем все люди, угнетатели и угнетенные, становятся более разумными, более цивилизованными, способными контролировать себя и поддерживать порядок сознательно. Следовательно, они уже готовы к спасению и переходу к райской жизни на земле без доминирования и власти. В этом контексте эволюция человеческого общества, его история, являются движением к добру через трансгрессию зла, от принуждения к свободе. Такое прогрессистское и оптимистическое видение, считавшееся очевидным в течение вот уже многих столетий, содержит в себе скрытое убеждение, что в основе мира лежит добро.

Бернар-Анри Леви, завзятый еретик из французских "новых философов", в своей книге "Варварство с человеческим лицом", вышедшей в 1977 году, попытался изменить соотношение между добром и злом и положить зло в основу мира.

Согласно Леви власть обладает противоречивыми аспектами. Власть есть "ничто и все". С одной стороны, власть - это "ни человек, ни вещь, ничто, которое не имеет местоположения, то есть своего собственного и предназначенного для нее места". Власть представлена только через свои эффекты, которые являются "первичными эффектами, не производными, и, следовательно, самовоспроизводящимися". Таким образом, власть есть "порождение разума без содержания". Но поскольку власть "ничего не представляет, то она может вдруг сделаться всем, всем реальности и мира." Власть, ничто без субстанции, без корней, без локализации, и вследствие этого вездесущее, всемогущее, становится "всем, вбирающем в себя по мановению волшебной палочки все", все разницы и части мира. "Власть - это энергия без причины, которая содержит в себе единственный смысл - "волю к жизни" или "волю к выживанию". Иными словами, власть - это конечная причина всего, включающая в себя все.

Это "ничто и все", власть, "эта необозначаемая фигура, которую мы не перестаем обозначать", называется фрейдистами "фантазм", который является "неуловимым, недосягаемым, чистым небытием", и также "нереальностью, превосходящей реальность и навязывающей ей свой закон". Итак, власть - это фантазм. Согласно Лакану, другому французскому философу, место фантазма является областью воображаемого, которая артикулируется, с одной стороны, в символической области с ее обозначающими - порядок, закон, власть, и в области реального, с другой стороны, "то есть в той нехватке, которая задает существам, отданных на заклание смерти и слову, адское коловращение желания".

В мире нет ничего кроме власти, следовательно, власть является "другим именем мира, метафорой реального". Таким образом, власть, зло, Мэтр или Принц, как Леви их называет, лежат в основе мира.

Заключения, формулируемые Леви на базе построенного им видения мира как воплощения власти, зла, представляются очень серьезными.

На метафизическом уровне, многие вещи, кажущиеся прочными и незыблемыми, теряют очертания и исчезают. Реальность перестает существовать, "это не реальность, которая являет Мэтра и терзается им, но сама форма реальности, вечно порождается им" и "власть не завладевает миром, но порождает его постоянно во всей его полноте".

На социальном уровне, констатируется, что история не существует, поскольку она является всего лишь дискурсом власти. "До власти не было ничего", следовательно, "в начале лежит государство", которое "не имеет ни причины, ни даты, ни рождения". В итоге, не существуют также следующие категории: природа, социальный контракт, индивид, революция. Для последней категории, революции, более развернуто: "История не существует как проект и место революции".

На политическом уровне, ниспровергаются апологеты исторического "хэппи энда", объявляется "закат социализма", квалифицируемого как "сопротивление, программируемое, заказываемое и востребованное из высоких коридоров власти". Также предсказывается, что "капитализм является концом истории", что капитал погружается в варварство, которое "не является перерождением капитала, но кризисом капитала", который в своем настоящем виде является "капиталом декадентским и вырождающимся". Утверждается, что "мир - это катастрофа, вершиной которой является человек, политика - симулякр и суверен-добро недостижим". Финальной фазой капитала, наступающим варварством, является тоталитаризм, "состояние политики, где Принц принимает себя за суверена". Тоталитаризм возникает в различных формах, в форме техники, желания и социализма, которые являются "тремя частными версиями того, что Запад, начиная с эпохи Просвещения, называет прогрессом". В этом контексте, прогресс - это "однородное и линейное движение ко злу".

Какую позицию может занять мыслящий человек в представленной выше мрачной картине последовательного пессимизма ? Согласно Леви имеется три возможных позиции по отношению к абсолютному злу, власти, которые мог бы занять интеллектуал, выступающий против варварства, а значит и прогресса.

В качестве метафизической позиции "мы не будем больше тешить себя мечтами, так как мы знаем, что они напрасны, и мы осознаем наше бессилие", но "мы будем продолжать думать, думать несмотря ни на что", потому что "с миром было бы еще хуже, если бы мы не заявляли открыто, куда он идет". Необходимо обозначить зло, сбросить с него одежды, крикнуть, что король голый.

Возможна также позиция человека искусства, художника, артиста. "Так как искусство - это плотина, возводившаяся тысячелетиями против пустоты смерти, хаоса однородности, мясорубки ужаса". Только люди искусства "умеют называть зло и отлавливать его кровавые жемчужины". Они придают злу форму, чтобы иметь возможность взглянуть на него.

Что касается моральной позиции, то можно найти прибежище в "атеистической духовности, противопоставленной современной мягкотелости и покорности - что-то вроде сурового распутства во время катастрофы". Образно говоря, приглашают странствующих рыцарей, утративших веру, принять участие в банкете Платона во время чумы Камю.

Такова, согласно Леви, миссия человека в наступающие времена варварства с человеческим лицом, в последнем акте человеческой трагедии .

Обозревая Хорхе, стоящего в дверном проеме, я думал, какой ответ можно было бы дать на требование, с которым он обращается в своей поэме "Ось мира" к революционеру Эмильано Запата "Разъясни нам высший закон восстания !"

Ответ мог бы быть, согласно Бернар-Анри Леви, следующим: "Высший закон состоит в том, что восстания не существует, потому что нет ничего кроме закона". Но мой друг Хорхе, по всей видимости, не читал произведений "новых философов", и поэтому такой ответ его бы заведомо не устроил.

Хорхе вошел в комнату, и я пожал ему руку. В прихожей я увидел другого мужчину, высокого, худощавого, с бледным лицом. В итоге, можно было заключить, что другом Хорхе был мужчина.

Он вошел и представился как Ингвар. После нескольких первых незначащих фраз мы сели за стол. Хорхе попросил красного вина и, заняв господствующее положение в нашей беседе за столом, начал излагать нам достоинства восстания. Раскаты его громового голоса отлетали от стен маленькой комнаты и создавали невообразимую голосовую бурю. Ингвар принимал участие в беседе, но говорил сдержанно.

Украдкой разглядывая его, я нашел, что у него отсутствующий и меланхолический вид. У него были, по-видимому, какие-то проблемы. С какого-то момента это стало настолько очевидным, что я не удержался и задал ему прямой вопрос: "Что-то у Вас не в порядке ?" После некоторого замешательства он ответил: "Если вы действительно хотите это знать, то у меня проблема с моей сексуальной идентичностью". Откровенность его ответа меня крайне удивила. После некоторых колебаний он рассказал свою историю.

В прошлом он был женат, у него были дети, потом он развелся, и теперь живет один. Он поддерживает контакты со своей прежней семьей. Его дети иногда навещают его. В последнее время постепенно, шаг за шагом, он начал погружаться в изоляцию и одиночество.

Первые сомнения у него появились несколько месяцев тому назад. Он констатировал, что, идя по улице, он выделяет в толпе скорее мужские силуэты, чем женские. Следовательно, его внимание, решил он, направлено на мужчин, а не на женщин. Сначала это его удивило, но он вспомнил неожиданно, что в юношестве он обожал переодеваться в женские платья во время карнавальных празднеств. К тому же, его коллеги по работе ставили ему в упрек его манеру одеваться, слишком рафинированную, по их мнению. Он нашел в своей услужливой памяти и другие события, которые свидетельствовали о его скрытых попытках адресовать мужчинам повышенные знаки внимания. В общем и целом, он пришел к выводу, что он гомосексуалист.

Будучи законопослушным гражданином, он хотел теперь упорядочить свою нетрадиционную сексуальную ориентацию, официально заявив о своей гомосексуальности соответствующим органам власти. Но, к сожалению, он не был в этом полностью уверен. Это смущало и нервировало его. В этом собственно и состояла его проблема.

Хорхе был в курсе всех этих перипетий, но он не хотел в это вмешиваться никоим образом, поскольку, будучи прямым потомком Великого Инки, он испытывал панический ужас по отношению к любым сексуальным отклонениям, которые не имели ничего общего с освобождением угнетенных народов. Он был полностью дезориентирован и не знал, как помочь своему другу выйти из этой ужасной ситуации.

Я смотрел на Ингвара с состраданием, смутно представляя себе какие темные и мощные желания сотрясали его разум. Передо мной был человек "желающий", преследуемый и раздираемый постоянно желаниями, силами, происхождение и природа которых ускользали от него.

Бернар-Анри Леви в своей книге ссылался на модель человека "желающего", созданного современными философами Жилем Делезом и Феликсом Гваттари в их совместной книге "Анти-Эдип".

Согласно этим авторам, человек направляем своими желаниями, и среди них наиболее секретным своим желанием - желанием подчиненности, названной "добровольной услужливостью" у другого автора, Боэция. Человек доминируется, угнетается, потому что он желает этого. С этой точки зрения, желание человека производит угнетающую человека власть, создает его собственное добровольное подчинение. "Гитлеру удалось это сделать, так как немецкий народ желал это ...".

Леви был согласен с тем, что желание играет важную роль в поведении человека, но он хотел, тем не менее, перевернуть порядок отношений между желанием и властью, отдав приоритет власти. Согласно ему "это не желание порождает власть, но власть создает структуру желания и делает его возможным".

Таким образом, Ингвар в своих метаниях между гомосексуальностью и гетеросексуальностью, сам не ведая того, был невинной жертвой абсолютного зла, власти.

Анатоли - француз, проживающий, вот уже десять лет, в Париже. Он закончил Высший институт управления, парижскую школу бизнеса, и работает в страховом обществе "Сэнт-Онорэ" в отделе освоения новых рынков. В его обязанности входит поддержание и развитие контактов с организациями Российской Федерации, связанных с процессами уничтожения радиоактивных отходов, в частности, списанных атомных боеголовок и подводных лодок, с целью продвижения на российском рынке современных технологий страхования такого рода процессов, обладающих высоким уровнем риска.

Анатоли снимает небольшую квартиру в 18-ом районе Парижа, где он живет со своей женой Флоранс, профессиональной танцовщицей и хореографом в области контакт-данса, современного танца импровизации.

Это, так сказать, внешняя, видимая сторона жизни Анатоли, как его визитная карточка, которую он вручает своим собеседникам на деловых встречах, где в открытой коммуникативной манере он ведет переговоры на французском или английском языке, в зависимости от обстоятельств.

Однако, первое сомнение уже возникает в связи с самой внешностью Анатоли - высокий, атлетически сложенный, с длинными белокурыми вьющимися волосами. Это не укладывается в привычные представления о французе-мужчине, в общем случае, субтильном, утонченном субъекте с экспрессивной жестикуляцией и живой, быстро бегущей речью, прерываемой восклицаниями типа " Bof ", "Mais, oui", свидетельствующими о ранней охлажденности ума, скептической дистанцированности от предмета обсуждения и приверженности к красному вину. Анатоли говорит, что поиск хорошего, но дешевого красного вина здесь является чем-то вроде национального спорта.

Сомнения в ходе разговора с Анатоли только усугубляются, когда Вы слышите от него о некоем проекте "Танцоры поверхности" ("Danseurs de surface"). Поскольку становится известно, что Анатоли является также и независимым артистом, специализирующимся в области организации пиаровских событий, " events ", спортивных и социо-культурных, которые в прошлом состоялись на территории России, Украины и Словении.

К ним относятся, например, организация в 1995-96 годах экспедиции международной команды сноубордистов на снежные склоны действующих вулканов Камчатки. Белые следы, оставляемые сноубордистами на пепельно-сером от вулканической пыли снежном насте выглядели на фотографиях как вологодские кружева.

В 1996-97 годах Анатоли выступает инициатором и организатором события на Красной площади в Москве " Ballantine's Urban High ", которое включало катание профессиональных сноубордистов на искусственном снежном трамплине и концерт рок-группы " Prodigy".

Событие собрало четверть миллиона зрителей, которые толком и не разобрались, почему такое "прикольное" зрелище подается им "на халяву".

Все эти события, плохо совместимые с традиционным страховым бизнесом, которым занимается Анатоли, подводят к мысли, что поведение Анатоли, мягко говоря, не адекватно его базовому образованию и социальному статусу, а сам он является как бы заброшенным агентом на чужую для него территорию, шпионом, который носит чужое имя и биографию.

Впрочем, это так и есть на самом деле, потому что Анатоли - совсем не Анатоли, а Анатолий, русский человек, который некогда был российским гражданином, прежде чем стать гражданином Франции. Он сохранил в чужой культуре свою славянскую ментальность и ценностные ориентиры, адаптируя их к картезианскому духу его новой родины. Гибкость, пластичность, идущие от его молодости, открытость и коммуникативность, данные ему от природы, позволили ему соединить в себе Восток и Запад, русскую истовость, утопизм и мечтательность с французской логичностью, прозрачностью в суждениях и повышенным вниманием к форме.

Как признается сам Анатоли, он с самого детства мечтал летать. Сначала, полеты происходили исключительно в его снах, но затем он стал летать в буквальном смысле этого слова.

Вспомним в связи с этим знаковую сцену с летуном на воздушном шаре, которой начинается фильм Андрея Тарковского "Андрей Рублев", когда прерывистое сдавленное дыхание летуна и мельтешение картинок земли, наблюдаемых им с высоты птичьего полета, передают ощущения человека, брошенного по своей собственной воле в воздух.

Так и Анатоли, чтобы ощутить мгновения полета, бросался в воздух на лыжах, сноуборде, резиновом жгуте, привязанном к его лодыжкам, парапанте и парашюте. Когда позднее Анатоли под влиянием своей жены Флоранс стал заниматься контакт-дансом, то его полеты становились все более воображаемыми, парением его тела в жесте, контакте с Другим. Пространство полетов расширялось безгранично, становясь символическим пространством, где возникали, прочитывались и исчезали знаки.

Функция современного искусства уже не сводится к обнаружению истины и воссозданию через творческий акт художника ее эстетической размерности для последующей демонстрации зрителю в форме законченного произведения искусства. В рамках происходящего процесса деонтологизации искусство приобретает все более темпоральный характер, следуя за эволюцией мира, быстро изменяющегося под воздействием новых технологий в информатике и коммуникации, мира, который искусство имеет намерение обозначать и проговаривать на своем собственном языке.

Иными словами, искусство стало выполнять, главным образом, герменевтическую функцию по истолкованию, интерпретации знаков и фигур, возникающих и циркулирующих в различных областях символической сферы деятельности человеческого сообщества. Художник, артист выступает в роли герменевта, интерпретатора, привносящего новые смыслы и значения в человеческое сообщество.

Возникшие в наше время проницаемость и подвижность границ различных сфер человеческого знания направляют фокус когнитивных и символических процессов скорее на взаимодействие различных предметных областей, чем на исследование отдельно взятой области. Отсюда вытекает требование к междисциплинарному характеру современного искусства, которое переосмысливает и переопределяет свои взаимоотношения с обществом, экономикой и технологией. Деятельность художника-герменевта постепенно перемещается в трансдисциплинарную зону.

Именно в этой зоне Анатоли предполагает реализовать летом 2004 года, если все обстоятельства сложатся благоприятно, свой проект "Танцоры поверхности".

В общих чертах проект представлен как живой спектакль, дефиле, перформанс, хэппенинг, включающий танец, музыку, запах, слово, костюм, пение, глину, игру света и движение механических уборочных машин. Спектакль будет представлен в городах на открытом воздухе и бесплатно для всех его случайных зрителей.

Темой спектакля является взаимосвязь между чистотой человека и его окружения, гигиеной телесной и городской.

Спектакль состоит из 3-х частей, символизирующих различные стадии очищения человека и города.

Чистка всухую "Балет метелок". Во Франции, во времена короля Солнце знатные люди чистили себя без использования воды, натирая тело мукой, что перекликается с процессом подметания городских улиц современными дворниками - танцорами поверхности.

Умывание водой "Поток Духа". "В начале жизни на Земле Дух летал над поверхностью вод, и воды были полны живыми созданиями".

Омовение в различных культурах выступает как жест очищения, причащения к таинству. Вода несет в себе сакральное значение как источник жизни и условие чистоты телесной, духовной, городской.

Очищение ветром "Цветы грязи". "Кто владеет запахами, тот владеет сердцами людей". Патрик Зюскинд, "Запах". Чистота не только замечается, но и ощущается в нашем дыхании, порывах налетающего ветра, который наполняет пространство движением и вызывает у человека чувство легкости и тягу к перемене мест.

Далее приводится перевод части текста проекта "Танцоры поверхности", которая отражает побудительные причины создания, а также особенности французского дискурса его автора в переложении на русский язык.

"Гармонизация противоположностей.

С учетом моей двойной франко-русской культуры, меня особенно интересуют связи, то есть те мосты, средства соединения или, если хотите, арки радуги, возводимые между человеком и его различными контекстами, между его внутренним миром и внешним, одним человеком и Другими. Пересекая различные сферы деятельности и существования, ситуации и состояния, мне удалось наблюдать одно и то же с различных точек зрения, что позволило мне воспринимать мир более целостно и привести мой личный жизненный путь в гармонию с моим окружением.

Солнечный луч.

Как художник я ищу красоту даже в ситуациях, которые в силу их банализации утратили всякий смысл. Веря в безграничные возможности человека я ищу солнечный луч в самой монотонной серости жизни, утреннюю свежесть в самые беспросветные моменты ночи, улыбку в минуты глубочайшей грусти. Предполагая, что смысл никогда не фиксирован, я использую эту драгоценную размытость как позитивную амбивалентность, чтобы открыть для себя новое пространство и время. Развитие всегда возможно в рамках свивающегося в спираль движения вокруг оси полной определенности. Вот почему я хочу вывести современное искусство на площадку каждодневной работы, чтобы вдохнуть жизнь в неприметную деятельность людей, привнести в нее смысл или новую энергию, которые позволят изменить взгляд, прислушаться по-другому, задать вопросы и разглядеть за внешностью суть нашего пребывания в мире.

Встреча разных.

Проект строится на совместной работе самых разных людей, на междисциплинарном сотрудничестве, где приоритетами для меня выступают трансверсальность и трансценденция, в предположении, что синэнергия, возникающая от контакта различных дисциплин и профессий, выполняет функцию, одновременно, образующую и преобразующую. В рамках проекта я объединяю усилия хореографов, танцоров, актеров, музыкантов, певцов, художников, видеооператоров, фотографов и также создателя запахов, архитекторов, социологов, философов, урбанистов и представителей других профессий, связанных с темой проекта.

Жить каждодневно.

Меня волнуют ситуации, включающие прямое действие. Организация звукового пространства, хореография жестов физического движения, сценография выстраиваются, исходя из действия, и разворачиваются в его контексте. Если технический прогресс сократил географическую разделенность людей, то, одновременно, он и приуменьшил телесно-контактную составляющую в человеческих отношениях. Не противиться прогрессу, но идти в ногу с ним, через усиление витальности, утверждение статуса живого во времена распространения противоестественного и виртуального - в этом состоит для меня мотивация ввести живой спектакль в нашу социальную каждодневность.

Приглашение к соразделению.

Как дать возможность самым разным людям открыть для себя необычность и красоту нашего современного окружения, включая и места работы, часто воспринимаемые теми, кто их ежедневно посещает, как что-то слишком привычное, неразличимое или соединенное иногда с деятельностью, ставшей столь утомительной и опустошающей ? Как помочь шире раскрыть глаза на мир Другому, заставить выйти его из плоскости искусственных стереотипов, превозмочь застывший кокон чувства, фиксированные мыслительные схемы ? Пригласить Другого разделить неожиданный и необычный опыт, оставляя его в привычном для него контексте. Сопережить совместное пробуждение к миру, ощущение открытости к нему и проникновения в него - все это является для меня побудительной причиной, чтобы предлагать и соразделять.

Трансдисциплинарное событие.

Получив высшее образование по социологии в Москве и бизнесу в Париже и профессионально занимаясь искусством в течение семи лет, я пытаюсь соединить воедино гуманитарную науку, бизнес и искусство для создания трансдисциплинарного события, которое, как мне кажется, позволит реализовать выше-обозначенные мною направления."

Анатоли считает, что на его проект существует определенный социальный заказ, который предопределяет его успех.

С его точки зрения, возникает новая сфера потребления - моральное потребление, когда потребитель в акте потребления ищет этическую составляющую, обусловленную его ответственностью перед лицом возникающих в современном обществе проблем. Это определяет поиск новых форм повышения этической чувствительности коллективного сознания, связывания предлагаемого к потреблению продукта или услуги с ценностями экзистенциальными, эстетическими и онтологическими.

Проект берет на себя также функцию дизайна социальной услуги, в данном случае, услуги по поддержанию чистоты города. Дизайн вносит в продукт потребления эстетическую составляющую в качестве прибавочной стоимости. Так и проект "Танцоры поверхности" добавляет современный эстетизм к социальной услуге, изменяя к лучшему установку потребителей на эту услугу и повышая, тем самым, их мотивацию на ее потребление.

Опрос, проведенный французским Институтом общественного мнения, показал, что 62% французов рассматривают искусство как существенную и универсальную ценность, которое оказывает значительное влияние на их мировоззрение. С учетом этого проект "Танцоры поверхности" как эстетическое событие выступает в качестве эффективного генератора формирования отношения горожан к проблеме чистоты своего тела и города.

В конце разговора Анатоли цитирует по памяти Его Святейшество Далай-Ламу:

"Если взглянуть на вещи и события несколько по-иному, то они приобретают новый смысл: они становятся нашими друзьями, а не поводом для раздражения".

Соединенные Штаты Америки я посетил первый раз в 1997 году. В Нью-Йорке в аэропорту Кеннеди я обратился за информацией к пышной блондинке, задавая мой вопрос, как мне показалось, на хорошем английском. Выслушав меня, она ответила мне без всякого колебания на русском языке с украинским акцентом. Я хорошо понял, что я нахожусь теперь в земле обетованной, где понятие "иностранец" не существует. Предки местных обитателей приехали сюда издалека, поэтому здесь все являются иммигрантами или, что то же самое, никто. В Америке вы как у себя дома, естественно, после того, как вы благополучно прошли иммиграционный контроль в аэропорту.

В Нью-Йорке, на улице толпа, плотная, эластичная, текла шумно и яростно, переполняя тротуар, пересекая улицы на перекрестках, входя и выходя из магазинов и станций сабвея. Люди, представители всех рас мира, кишели, вопили, продавали и потребляли на полной скорости, пребывая в лихорадочном действовании и на последнем дыхании, чтобы выиграть, обойти любой ценой конкурентов, стать первыми. В общем, "Завтрак для чемпионов" Курта Воннегута.

Вся эта головокружительная деятельность базировалась, по всей видимости, на чувстве, которое представлено в карикатурной форме в американских фильмах действия типа "Невозможная миссия" и которое может быть сформулировано как "Все возможно". Вам ничего не остается, как только сделать это, совсем как в рекламном лого фирмы Найк "Just do it!" Это чувство всемогущества здесь называют "Can do feeling."

В Нью-Йорке живая разнородная людская масса, смешанная с автомобилями, желтыми такси, белыми лимузинами, шести метров длиной, была отформована прямолинейными стритами и авеню в гигантскую решетку, видимую как совершенная геометрическая структура для наблюдателя, помещенного в небеса Северной Америки на подлетающем к аэропорту Кеннеди самолете. Этот образ разительно отличался от огромных таинственных изображений животных в пустыне Наска, видимых только с небес Южной Америки.

Во время пробежки рано утром по песчаным пляжам Брайтон Бич, где я обитал первое время, мне случалось быть свидетелем событий для меня совершенно необъяснимых. Два еврея хасида, один старый и другой молодой, оба одетые в черные костюмы и шляпы, участвовали в обряде, почти языческом, вокруг небольшого костра на песке. В то время, как старый еврей быстро и пронзительно читал, по-видимому, талмуд, молодой топтался, послушно и неловко, над огнем костра, высоко вскидывая ноги. В другой раз я увидел старую негритянку, которая стояла в воде по колено, лицом к морскому горизонту. Она возносила к небесам молитвы, разбрасывая в воду, время от времени, что-то белое, как мне показалось, рис.

Наблюдая этих людей в их ошеломляющем многообразии, их суетливой деятельности и яростной конфронтации, было трудно допустить, что их можно чем-то объединить, сцементировать в единый блок, нацию мировой сверхдержавы, которой удалось посадить на Луну астронавтов.

"Вкалывай на работе и расслабляйся на полную катушку"- так часто говаривал мой американский босс. Воскресенье в Центральном парке, бегуны и люди на роликах, вытянувшись длинной цепью, мчатся как заводные машины по гудронированным дорожкам среди зеленых газонов, где другие люди фланируют, играют в бейсбол, неподвижно лежат на земле. Необходимо хорошо расслабиться, воспользоваться солнцем, хорошей погодой, чтобы быть в полной форме в понедельник перед лицом жестоких конкурентов. "Надо подзарядиться энергией", также говаривал мой американский босс, предлагая мне разделить с ним плитку шоколада.

В музее Метрополитен я видел картину, представляющую Центральный парк в начале прошлого века, во время зимы, с заснеженными деревьями и затерянными среди них темными силуэтами одиноких прохожих, замерзшими прудами, где пары, взявшись за руки, грациозно скользили по льду. Странным образом, это напомнило мне картину Брейгеля, на которой изображались сцены зимней охоты в Нидерландах в 16 веке, с ее ясной и празднично-веселой атмосферой, где черные фигурки охотников на переднем плане и хрупкие грациозные фигуры поселян, предающихся зимнем забавам катания на коньках на заднем плане, были рассыпаны на белом теле природы, пребывающей в глубоком зимнем сне. Картина из прошлого, чье щемящее очарование вызывает ностальгическое чувство, чувство невыразимой утраты, которое определяется тем, что наше время - это время изменений, время уходящих богов и мифов.

Два принципиальных мифа западной культуры - религия и марксизм исчезли совсем недавно. Оба из них провозглашали, каждый по своему, коллективный проект лучшей жизни, помещенный или в метафизическом пространстве, "по ту сторону" или в историческом - "в сияющем, или зияющем по Зиновьеву, если хотите, будущем". Проекты предполагалось осуществлять силами божественными или социальными. Эти великие проекты поставляли пространство референций, где индивиды искали и находили смысл их жизни и, таким образом, становились лояльными по отношению к Богу и обществу и, что вполне естественно, полностью манипулируемыми власть предержащими.

В наше время, атеизм и индивидуализм, исключающие любой авторитет, божественный или социальный, и релятивизирующие все и вся, не способны дать смысл жизни индивиду, находящемуся в материалистическом и антропоцентрическом мире. Возник огромный вакуум смысла, точек опоры, ценностей.

Как отметил американский социолог Джереми Рифкин в статье, опубликованной в газете "Фигаро" 17 августа 1997 года, для Америки, в прошлом пуританской и прагматической, в настоящем становится все труднее и труднее совмещать "с одной стороны, свои сильные религиозные убеждения и, с другой стороны, коммерческую реальность . Возникает вездесущий вопрос: Является ли Америка землей обетованной, ведущей к духовному преображению ? Или она ведет только к экономическому успеху ?"

Люк Ферри, французский философ, обозначил проблему утраты и поиска смысла на Западе в своей книге "Человекобог или смысл жизни".

Согласно Ферри, смысл, ранее поставляемый в рамках вертикальной трансценденции через соотнесение с божественным, в современном атеистическом мире может возникнуть только через горизонтальную трансценденцию "от себя к себе, от себя, еще неаутентичного, к себе аутентичному". Человек избыточен, он - существо "вне природы", который обладает способностью превосходить законы, налагаемые природой. Он ищет свою аутентичность в "сфере имманентности своего индивидуального эго". Таким образом, "индивид становится для него самого и через него самого своей собственной нормой." Иными словами, человек становится богом.

Начиная с 18-го века распространение атеизма в Европе было опосредовано процессом гуманизации, очеловечивания божественного. В наше время этот процесс привел к обожествлению человека. Смысл и священное неотделимы, как предполагает Люк Ферри. Следовательно, категория священного, ранее предназначенная для фигуры Бога, перемещается к фигуре Другого, в рамках новой "религии Другого". Впредь, Человекобог, Другой, сообщает смысл жизни.

Фигура Человекобога, являясь наследником всех божественных атрибутов, включая всемогущество, имеет странную связь, по моему мнению, с американским чувством всемогущества. Описанное Ферри изменение онтологической парадигмы, которое в завуалированной форме наблюдается в старой Европе, нашло отражение в Америке в гротескной форме мифа, адаптированного к реалиям рынка, конкуренции, поиска индивидуального успеха. В Америке Человекобог предстает в виде свободного экономического агента, производящего все больше и больше, потребляющего все лучше и лучше, и аккумулирующего столько денег, олицетворяющих власть, в своих руках, что он может сделать все или почти все. Отсюда возникает это чувство гарантированного успеха , знаменитое "Can do feeling."

Я нашел, однако, в Америке другую версию чувства всемогущества, более сложного и адекватного духу американских пионеров, совмещающих духовность личного спасения и прагматизм профессиональной компетентности.

В молодости я прочитал книгу "Чайка по имени Джонатан Ливингстон" американского автора Ричарда Баха, между прочим, очень дальнего родственника композитора Иоганна Себастьяна Баха, произведения которого я чрезвычайно ценю. Книга произвела на меня неоднозначное впечатление.

Одна чайка по имени Джонатан Ливингстон верила, что возможно летать над облаками, куда обычно чайки не осмеливались залетать. Эта чайка была быстро поднята насмех стаей и изгнана из нее. Но ее воля была настолько сильной, что однажды она пробилась через облака и воспарила над ними. История представлена в форме простой и наивной притчи, но можно было почувствовать, что автор верил в то, что воля может определять мир. То есть, если человек захочет летать, то он полетит. Все возможно. " Can do feeling."

Во время моего путешествия в Бостон я набрел на воскресный рынок, расположенный в старинном крытом ангаре, который меня поразил, как это часто потом случалось во время моих блужданий по Америке, своей архаической формой, определяемой дизайном двухсотлетней традиции с использованием темного отполированного временем дерева и черного металла, куда, в буквальном смысле, было запаковано сверхсовременное содержание - вычурные стеклянные стенды, суставчатые, марсианского вида, бытовые приборы неизвестного предназначения, никелированные кубические формы, проложенные аляповато цветными инкрустациями рекламы.

На этом рынке я нашел другую книгу Ричарда Баха "Иллюзии. Приключения сомневающегося мессии".

Это история человека, от лица которого ведется повествование, летчика биплана, который встретился с мессией, обладающим силами, позволяющими рассеивать иллюзии, которые мы принимаем за мир. Этот мессия знал конечную реальность, спрятанную под покрывалом иллюзий, и согласно его речам люди не являются стабильными совокупностями молекул, а идеями некоего абсолютного существа, который, исходя из своей свободной воли, чистого любопытства и для своего развлечения ради, создает темный зал кинотеатра, где на экране проектируются и мелькают тени, иллюзии.

Тогда, говорит мессия: "Мы все свободны делать то, что мы хотим делать". Следовательно, здесь человек превращается в Богочеловека, как это происходит в Европе, но с некоторым оттенком волюнтаризма, выражаемым мессией во фразе: "Я даю миру возможность жить, как он выбирает, и я позволяю себе жить, как я выбираю". В какой-то мере чувство всемогущества приобретает здесь экзистенциальный аспект, представляя мир, жизнь человека в нем, как результат свободного выбора.

Должен добавить, что результат свободного выбора может привести иногда к чему-то весьма банальному и смешному. В Америке я имел возможность встретиться с моими знакомыми художниками Виталием К. и Александром М.. Они эмигрировали из Советского Союза еще в конце восьмидесятых годов.

Я познакомился с ними в шестидесятых годах в Москве, когда я участвовал в организации однодневных выставок художников московского андерграунда в кафе "Синяя птица". В то время Виталий и Александр, аполитичные маргинальные художники, искали свое видение мира где-то между сюрреализмом и автоматическим письмом. Они всегда держали дистанцию по отношению к официальной советской живописи, социалистическому реализму. Когда советский режим только начинал разлагаться, они очень чутко уловили приближение исторического катаклизма и начали создавать совместные работы, визуализируя наступающие сумерки тоталитарного режима. В итоге, они стали основателями специфического направления в живописи, связанного с деконструкцией мифов социализма и названного впоследствии "соц-артом". Если американский поп-арт воспроизводил для американцев зеркальные отражения знаковых образов их общества потребления, то соц-арт, в свою очередь, отражал кафкианскую атмосферу тоталитарного общества в форме абсурдных конструкций из канонических символов социалистического реализма ("Сталин с музой", например). Естественно, что советские власти отрицательно оценили соц-артовские произведения моих знакомых, и им было предложено без промедления покинуть Советский Союз. Они переехали сначала в Израиль, а потом окончательно обосновались в США.

В Америке они продолжали какое-то время направление соц-арта, но затем начали исследовать приютившую их страну, выдерживая свое отношение к ней открытым и критическим. Их совместный проект "Выбор народа" появился как итог, среди других прочих, их открытия Америки. В рамках этого проекта было опрошена большая выборка американцев относительно их предпочтений в области живописи, касавшихся стиля, сюжета, композиции, цветовой гаммы и т.д. В итоге, по результатам обработки полученных статистических данных ими была создана буквально, в форме конкретной живописной картины, "Наиболее предпочтительная картина" для американцев.

Эта картина, материализованный продукт американского коллективного бессознательного, представлял из себя нечто в стиле "китч" с изображением идиллического пейзажа с озером строго в центре, голубым небом сверху и зеленой лесной лужайкой снизу, где прогуливались шаловливые олени и задумчивые знаменитости из американской истории. Это, собственно, и был результат свободного выбора американского народа в области живописной эстетики.

После окончательного переезда в США в 1998 году я поселился в Нью-Йорке, в Бруклине. Однажды вечером, возвращаясь домой после работы, я нашел в куче мусора книгу на английском языке с названием "Высшая доктрина. Психологические исследования мысли Дзэн". Находка была очень ко времени, поскольку я интересовался, в тот момент, эзотерическими учениями, в общем, и буддизмом, в частности.

Карл-Густав Юнг, известный западный философ, описал в одной из своих книг некий феномен, который был назван им "значимым совпадением" или "синхроничностью". Находясь под сильным влиянием восточной мысли, Юнг рассматривал универсум как Одно, где все взаимосвязано в согласии с Высшим Принципом. Поэтому, когда нам кажется, что временно-пространственные отношения между некоторыми отдельными феноменами имеют случайный характер, без всякой видимой причины, то, на самом деле, они могут быть взаимосвязаны. В этом случае они представляют значимое совпадение, то есть событие, значимость и смысл связей внутри которого могут быть найдены только в более широком контексте, в контексте Универсальной Причинности. Когда я нашел в мусоре эту книгу, я полагаю, что значимое совпадение имело место.

Автором книги был Юбер Бенуа, француз, и первое издание книги на французском языке было в 1951 году. Юбер Бенуа стал моим первым Дзэн учителем.

До переезда в США я провел более шести лет во Франции, где был сильно увлечен пост-структурализмом, направлением в современной французской лингвистической философии, использующей в качестве объекта исследования дискурс, и как один из методов исследования деконструкцию - аналитическое разъятие, разборку фундаментальных социо-культурных понятий. Деконструкция, как правило, приводила к полной деструкции этих понятий. Они утрачивали очевидность, значение и смысл, вкладываемые в них обыденным сознанием.

После продолжительных блужданий в стерильных лабиринтах деконструкции, опустошенный и потерянный, я почувствовал себя в тупике. Мое личное ощущение в это время можно было сформулировать, примерно, следующим образом: "Меня нет, потому что нет ничего кроме дискурса, бесконечного и бессмысленного".

Ранее, во время моего пребывания в Париже, я принимал участие в деятельности философских кафе, публичных диспутов на философские темы. Я находил там демократический дух греческой агоры, благожелательную атмосферу для метафизической мысли, симпатичных людей, обсуждающих вечные проблемы, милых женщин, интересующихся абстрактными категориями. В Нью-Йорке мне не удалось найти что-то вроде философских кафе, и мне очень не хватало этого.

На самом деле, в Нью-Йорке совсем нет места для философских кафе. Люди очень заняты, они в спешке делают деньги, воспроизводя единственную модель для подражания - модель американской сверхдержавы. Люди рассматривают любую, не связанную с бизнесом деятельность, как пустую и вредную, поскольку она может отобрать у них энергию и сделать их менее конкурентоспособными. Чем более вы сосредоточены на таких вещах как деньги, секс, слава, власть и чем больше ваша личность сведена к ее биологической размерности, то тем больше у вас становится шансов на успех, на возможность стать удачливым победителем, чемпионом. Отношение к неудачникам резко отрицательное, поскольку им не хватает жизненной воли и энергии, и в этом их собственная вина.

Такой жизненный редукционизм, отбор и сохранение только биологически базового, простейшего и отсечение всего усложняющего как избыточного, имеет в себе определенное основание и смысл, если ставится цель выжить и утвердить себя как биологический вид. Тараканы, например, успешно выживают вот уже миллионы лет, в то время как более сложные организмы, вроде динозавров, полностью вымерли, и погубила их, по-видимому, избыточность их сложности, снизившая их способность к адаптации.

Нью-Йорк был подходящим местом для того, чтобы я понял окончательно, что западный путь изощренных интеллектуальных игр и оголтелого преследования материального успеха не является моим. Я нуждался в чем-то другом, соответствующим моему личному прожитому опыту, несущему в себе два базовых чувства, которые присутствовали смутно в течение всей моей жизни и которые только недавно стали четкими и очевидными для меня.

Первое чувство, позитивное по своей природе, было связано с моей верой в том, что мы, человеческие существа, обладаем огромным потенциалом. У меня всегда вызывало восхищение сложность организации человека на всех его уровнях: физиологическом, психологическом, ментальном, духовном. Мне казалось, что эта сложность была указанием на то, что я являюсь частью чего-то абсолютного универсального, и я рассматривал это, в какой-то мере, как возможную точку контакта с чем-то, что превосходило меня.

Второе мое чувство, негативное, определялось абсолютной несовместимостью, с моей точки зрения, между фантастической сложностью, имеющей место внутри человека, на его микроуровне, и смехотворной упрощенностью его поведения на макроуровне, то есть его внешне явленного поведения, социально поддерживаемого и сводящегося к таким вещам как удовлетворение голода, жажды, занятие сексом, говорение, работа и т.д.

Однажды, в Булонском лесу в Париже я увидел черного мужчину, который собирал мусор. На нем не было униформы, и он собирал в мешок обрывки бумаги, пластиковые бутылки, мертвые листья, натыкая их на острую палку, которую он сжимал в правой руке и размахивал ее, в повторяющейся и механической манере, вверх, вниз, вверх, вниз... Этот образ потряс меня, потому что я подумал, что этот человек был рожден, любим своими родителями, позже образован и интегрирован в общество, где ему была определена единственная функция, сводимая к тому, что его правая рука с острой палкой поднималась и опуcкалаcь бесконечное число раз вверх, вниз, вверх, вниз... Такая унизительная редукция человеческого существа была для меня невыносимой. Для меня это был полный абсурд, бессмыслица.

Еще будучи во Франции, я много читал об эзотерических учениях и, в частности, о буддизме. Но если в ходе моих предыдущих чтений философских текстов я привык следовать определенной логике в рассуждениях, то, как мне казалось, она отсутствовала, в текстах, связанных с буддизмом. Они были для меня довольно экзотичными, слишком аллегорическими, плохо структурированными и не очень убедительными. Я объяснял себе это культурно-обусловленным различием между западной и восточной ментальностью, которое блокировало для меня доступ к восточной мысле. Тем не менее, я продолжал мои чтения, надеясь, что когда-нибудь у меня получится. Одновременно, я посетил дзэнский монастырь, расположенный в городе Блуа, и начал регулярно практиковать медитацию.

После моего переезда в Нью-Йорк я нашел медитационный центр, расположенный недалеко от моего офиса, и посещал его для участия в коллективных медитациях несколько раз в неделю. Все это я рассматривал как необходимое для меня, но не очень важное занятие.

Книга Юбера Бенуа изменило мое отношение к эзотерическим текстам. Текст книги был прозрачен, и я находил в ней ту же структуру рассуждений, как и в моих философских чтениях. Это было логичным, убедительным и последовательным. Я читал ее с большим удовольствием.

Для моих двух базовых чувств, о которых речь шла ранее, я нашел у Юбера Бенуа обоснование, выстроенное в рамках концепции дзэн буддизма и интерпретированное в терминах западной психологии и философии.

Все является Одним, Первичной Причиной, Энергией вне формы. Мир исходит от Энергии и существует в различных формах, которые являются проявлением бесформенной Энергии.

Обыденное сознание делает акцент на Мир, который является для него единственной вещью для рассмотрения, и опускают его источник и причину - Энергию. Это как смотреть на дерево и делать вывод, что дерево - это только то, что вы видите, то есть, главным образом, ветви и листья. Корни дерева, находящиеся вне поля зрения, представляются чем-то неважным, незначительным, в пределе несуществующим. Но дерево существует постольку, поскольку у него есть корни. Нет корней - не будет ветвей и листьев. Представляется более целесообразным сместить акцент на корни, то есть Энергию. Это означает, что вместо того, чтобы безоглядно находиться только в Мире, нам следует обратиться к его истокам, пройти путь вспять от Мира, явленного в форме, к Энергии вне формы.

Когда мы, человеческие существа, покидаем Энергию, чтобы войти в Мир, мы выглядим как воздушные пузырьки в бурлящем потоке. Пузырьки исходят из потока, и они исчезают в нем. Однако, существует разница между пузырьками воздуха и человеческими существами. Человеческие существа обладают специфической чертой - сознанием. Вначале, у детей, сознание появляется как чувство самости, ощущения своего собственного "Я". Это означает, что ребенок начинает ощущать, что не существует только "Одно", но много "Вещей". Как следствие, Мир начинает делиться для него на два типа вещей - "Он-Сам" и "Не-Сам". В итоге, он становится "Сам-Машиной", производящей самого себя и защищающей себя от внешнего "Не-Сам", или иными словами от смерти, смерти его-Сам. Страх смерти направляет человека через его множественные желания, указующие ему, в конечном итоге, необходимые направления, чтобы сохранить свою самость. На этом этапе человек выступает как "Желающая Машина". Все его желания направлены, в конечном итоге, к одной обобщенной ценности, которая правит всем миром, в целом, и человеческим обществом, в частности. Этой ценностью является Сила или Власть. Предполагается, что Власть устанавливает в хаотическом, случайном и враждебном Мире порядок, закон и безопасность. Таким образом, человек начинает выступать как "Борющаяся за Власть Машина", стремящаяся к аккумулированию меры своей власти через собственное "развитие" и " прогресс", которые ведут, в конечном итоге, к приобретению как бы Абсолютной Власти нал Миром. Человеческие существа активно, лихорадочно действуют, чтобы производить, делать все больше и больше Власти. Таким образом, здесь человеческое существо выступает как "Действующая Машина", основанное на "действии". Это западный путь движения в жизненном потоке вниз по течению, к его устью, посредством активного действия.

Другой путь - это путь возврата к истоку жизненного потока, к Одному, к Энергии. В этом случае вы должны совершить путешествие вспять, от устья потока к его истоку через последовательную деконструкцию всякого рода машин, производящих действие, власть, желания, самость. К концу путешествия вы откроете непроявленное Одно, которое всегда было в нас, потому что мы всегда были Одно. Таким образом, в ходе путешествия, по сути дела, некуда "идти" и нечего "делать". Это путешествие будет осуществляться посредством остановки всех действий по захвату власти, удовлетворения желаний, защиты самости. Иными словами, путешествие будет основано на недействии.

Согласно сутре Кегон, Будда в момент своего озарения воскликнул: "Удивительное из удивительнейших! По своей природе все люди есть Будда с присущей ему мудростью и добродетелями, но поскольку ум людей искажен иллюзорным мышлением, то они не могут постичь это".

Так сложились обстоятельства, что после прочтения книги Юбера Бенуа я покинул Нью-Йорк, чтобы провести пять дней в горном дзэнском монастыре, расположенном недалеко от местечка Вудсток, известного по проведению там в 60-х годах знаменитого американского рок-марафона. Пребывание в монастыре оказалось для меня очень важным, так как мне показалось, что в первый раз в моей жизни я нашел правильное место и правильный образ жизни для меня. Я хотел бы остаться в монастыре навсегда, если бы это было возможно для меня в то время.

В монастыре я принимал участие в семинаре "Глина и цветы: прикасание к земле", где использовался дзэнский подход к искусству при создании изделий из керамики и аранжировки цветов. В ходе семинара его участники полностью следовали монастырскому расписанию и уставу образа жизни. Подъем в 5 часов утра для участия в утренней медитации с последующей рабочей медитацией, т.е. выполнением различных работ по уходу за монастырем (уборка помещений и территории, работа на огороде, приготовление пищи и т.д.), послеполуденные семинарские занятия, вечерняя медитация и отход ко сну в 9 часов. Я ощутил, что я хотел бы так жить.

В атмосфере монастыря все казалось значительным. Совместная медитация с другими людьми, необходимая и разумная работа, не имеющая ничего общего с крысиными гонками обычной работы, простые каждодневные действия, включающие разговор, еду, сон, дружеские и откровенные человеческие отношения, не сводящиеся к соревновательству и сексуальным играм, присутствие искусства как существенного человеческого измерения. Человеческая жизнь здесь выглядела как воплощение совершенного пути к Одному. Я подумал, что этот путь мог бы стать и моим путем.

Это произошло благодаря моему первому Дзэн учителю Юберу Бенуа, автора книги, которую я нашел в куче мусоре в Бруклине, возвращаясь домой после работы.

На этой неделе был день рождения моей мамы. Ей стало девяносто лет. Я разговаривал с ней по телефону. Она была в хорошем настроении, веселая, с ясным открытым сознанием, как всегда. Я сказал ей "Я люблю тебя мама", и она мне ответила "Я тоже".

День рождения моего сына был спустя несколько дней. Сын уже стал взрослым и вступил в середину своего жизненного пути, выбирая и выстраивая жизнь по своему усмотрению. Только несколько дней разделяли уходящую старую женщину, мою мать, и ее входящего внука, моего сына, и я нахожусь между ними, посередине.

Я ухожу,

Ты остаешься.

Две осени.

Бусон

Ирландский музыкант и певец Томми Сэндс написал песню о том, как он привел свою мать, страдавшую от болезни Алцеймера, в дом для престарелых. Он сидел рядом с ней, держа ее за руку, и говорил ей: "До свидания моя любовь, никто не уходит". Он вспомнил вдруг свое детство, свой первый школьный день. В то время, страшно волнуясь, он тоже сидел рядом со своей матерью, но в тот раз она держала его за руку. Чтобы успокоить его она говорила ему: "До свидания моя любовь, никто не уходит."

У меня есть фотография моей матери и моего сына, снятая в день, когда он впервые пошел в школу. Так случилось, что на фотографии они стоят поодаль и не касаются друг друга. Но имеется невидимая нить, связывающая их, поток тепла и нежности, идущий от моей матери к моему сыну, и ответное чувство принятия этого дара и благодарности, исходящее от сына к ней. Я так их любил обоих. Фотография была свидетельством жизни, вечно длящейся и возрождающейся, уходящей и приходящей, образуюшей круг вечного возвращения. "Никто не уходит".

Я ощущал себя участником этого вечного чуда жизни, находящимся между матерью и сыном, перетекающим от одного к другому, являющимся одновременно и тем и другим. Я был моим сыном, когда после моего первого школьного дня я сказал моей матери: "Я никогда не вернусь туда". Но я вернулся туда, тем не менее. Я стал моей матерью, когда родился мой сын, и я был переполнен неведомым для меня ранее чувством, чувством ответственности за появившегося в мир нового человека, моего сына, и нашей связности и близости, установленной навсегда. "Никто не уходит".

Я касаюсь листьев

Еще зеленых,

Но готовых слететь уже.

Осень приходит.

Мой сын Толя работает сейчас в страховом бизнесе в Париже, но он предпринимает отчаянные попытки, чтобы не порывать свои связи с искусством, той сферой, где его жена Флоранс работает и живет. Искусство относится к символической деятельности человека. Это дискурс, производимый и произносимый людьми искусства, которые посредством него создают свою собственную реальность, не менее реальную для них, чем общепринятая реальность обыденного сознания. В возрасте, в котором сейчас находится Толя, я был также тесно связан с искусством и рассматривал себя как суверенного автора, творящего в дискурсе искусства бесчисленные версии человеческой реальности, таинственной и волнующей, версии, скрепленные моей собственной печатью. Это время прошло, и у меня нет желания возвращаться к нему опять.

Когда позже я вошел в так называемый возраст зрелости, я открыл для себя через мое любительское увлечение философией, что дискурс не является только частным видом человеческой символической деятельности, к которой относится и искусство, но само человеческое существование в целом было дискурсом, и ничем более. Более того, человеческие существа не являются авторами произносимого ими дискурса, как они полагают в своей гордыне, а всего лишь местом, где дискурс случается. Дискурс производится самим собой, направлен к самому себе и воспринимается им самим.

В контексте сказанного, искусство постмодерна, например, является замкнутой в себе системой, порождающей сложные дискурсивные структуры, которые соотносятся только сами с собой, порывая связь с так называемой человеческой реальностью и утрачивая ее смыслы. Как недавно сказал один из его российских представителей: "Я и не претендую быть понятым".

Осенний вечер.

Это не простая вещь

Родиться человеком.

Исса

Когда я теперь приближаюсь к преклонному возрасту, в котором моя мать находится уже целую вечность, то я начинаю ценить все больше и больше ее отношения к ее детям, семье, окружающим ее людям, ко всей жизни в целом. Ее отношение основано на сострадании, примирении и терпимости. Глядя на мою мать в ее каждодневной жизни, я понял, что она не обладает сильно выраженным чувством своего "Я", и граница, отделяющая ее от других, весьма расплывчата. Она была как бы другими тоже. Только позже я смог определить для себя путь, которым следовала моя мать. Это был путь Будды. Вполне вероятно, что такого рода определение было сделано под сильным влиянием моего интереса к буддизму в то время. Но это не имеет значения.

Путь Будды включает оба понятия - самость человека и вещи. Путь Будды может быть определен как примирение, слияние самости человека, существующего только в дискурсе, и вещей, существующих вне дискурса. Иными словами, cледовать путем Будды означает быть одновременно внутри и вне дискурса через единение в Одном.

По этой дороге

Никто не идет.

Осенний вечер.

Басе

"Познавать путь Будды значит познавать себя. Познавать себя - это значит забыть себя. Забыть себя означает поверить себя всеми вещами. Поверить себя всеми вещами - это отбросить тело и ум самого себя, равно как и тело и ум других".

Мастер Доген Дзэнжи из "Гэнджокоан".

Летом 2001 года, проживая в Нью-Йорке, я предпринял на свой страх и риск путешествие в штат Вашингтон. Не следует его путать с городом Вашингтон Ди. Си., являющимся официальной столицей США.

Было несколько причин, почему я выбрал штат Вашингтон для очередного американского путешествия. Во-первых, я уже посетил штаты, расположенные на северо-востоке (Нью-Йорк, Нью-Джерси, Пенсильвания, Массачузетс, Коннектикут, Род-Айленд, Делавэр, Вирджиния), юго-востоке (Луизиана) и юго-западе (Калифорния, Невада). Следовательно, для полноты картины оставался только северо-запад, но не Аляска, так как слишком далеко. Во- вторых, американские авиакомпании на своем перегретом рынке авиаперевозок предлагали в то время до Сиэттла, крупнейшего города штата Вашингтон, билет за смехотворную цену, что-то около 270 долларов в оба конца. В-третьих, я когда-то видел американский фильм "Бессонные ночи в Сиэттле". Сам фильм я помню смутно, так как американские фильмы для меня трудно поддаются различению, поскольку все они, как мне кажется, фабрикуются по единому, естественно, обеспечивающему наибольший кассовый сбор, рецепту, но актера Тома Хэнка, играющего в этом фильме, по-видимому, главную роль, я запомнил.

В Сиэттле я поселился недалеко от городского порта, в молодежной гостинице, которую я заблаговременно заказал по электронной почте. У меня уже прошел синдром недоверия к покупкам услуг по электронной почте, и моим последним достижением было заполнение моей налоговой декларации и оплата моих налогов через Интернет. Налоги в США - это серьезно, и американцы, всегда ищущие повод выступить против государственной власти, определяемой как неизбежное зло одним из отцов-основателей, кажется Джефферсоном, трепещут перед Службой Внутренних Доходов, отвечающей за налогообложение. Поэтому, честно говоря, я очень беспокоился о том, что все ли пройдет гладко с моими налогами. Но когда я получил через Интернет подтверждение об их уплате и даже компенсацию от штата Нью-Йорк, иными словами, возмещение части уже уплаченных мною налогов, то я подумал, что я почти стал американцем. Правда не в полной мере, поскольку виртуализация американской обыденной жизни вызывала у меня смешанное чувство восхищения и замешательства.

Это очень волнительно свидетельствовать появление радикально новой, связанной с Интернетом технологии, которая будет отныне делить социум на две неравные части - малую часть, которая развивает и использует эту новую технологию, ничего не производя такого, что можно потрогать руками, и остальных, которые обслуживают первых всем тем, что можно потрогать, образно говоря, приносят для них пиццу в обеденный перерыв. Однако, при этом возникало иногда недоумение, обусловленное скоростью и масштабами изменений, привносимых новой технологией в человеческую жизнь. Например, по оценкам специалистов к 2010 году на Интернете будет опубликовано около 10 миллиардов страниц. Эта огромная информации, аморфная, фрагментарная, мозаичная, мало напоминающая то, что раньше было принято называть знанием, вспухает как тесто на дрожжах, и никто не может ответить на вопросы: кому эта информация предназначена, и кто будет способен ознакомиться с ней? Возникает ощущение нахождения в лабиринте без стен, где многократное эхо проносится мимо без смысла и цели, порождая себя самое и будучи единственным своим слушателем.

Сиэттл, как любой американский город, включал деловую часть, составленную из стеклянных небоскребов-параллепипедов, усеченных или увенчанных замысловатыми башенками, жилую часть, наполненную супермаркетами, районы бедноты на периферии, в том числе и традиционный неблагополучный квартал, где в вечернее время продавались и потреблялись наркотики. Особенностью Сиэттла был силуэт горы Рэйниер на горизонте. Гора была покрыта снегом и имела внушительный вид.

Для обитателей молодежной гостиницы была скидка для экскурсии на гору Рэйниер, и я воспользовался этим. Территория вокруг горы являлась национальным парком, поэтому передвижение туристов по горе проводилось только по тропинкам, с четко выделенными границами, выкрашенными в красный или белый цвет. Было ощущение прогулки по зоопарку, где в открытых вольерах была помещена дикая природа горы - камешки, валуны, альпийские травы, языки льда и песчаные осыпи. Это выглядело как последняя охраняемая граница между природой и человеком, где природе удалось временно укрыться от технологического вторжения человека.

Прогуливаясь по набережной порта я заметил, что паром, циркулировавший между Сиэттлом и небольшими городками, лежащими на берегах залива и многочисленных островах, переполняется сверх меры дважды в день - ранним утром и вечером. Можно было заключить, что в случае Сиэттла эти городки составляли пригород, где обычно живут деловые люди, работающие днем в самом городе.

В мои планы входило круговое путешествие маршрутным автобусом по Олимпийскому национальному парку, огромному массиву первобытного дождевого леса, расположенному к западу от Сиэттла. Путешествие на автобусе начиналось от городка Поулсбо, лежащего по ту сторону залива, куда я мог попасть из Сиэттла паромом. В силу нестыковки расписания парома и автобусных линий я вынужден был провести в Поулсбо, несколько часов, которые были для меня весьма поучительны .

В экзистенционализме полагается, что существование человека предшествует его сущности. То есть, при этом можно предположить, что человек может существовать, не нуждаясь в своей сущности и не осознавая ее. В этом случае, человек будет находиться в мире, не выделяя себя из него, полностью в него погруженный, без всякой осознанной самоиндентификации, индивидуации, находясь как бы в забытьи, во сне. Поэтому Левинас, французский философ, называл противоположное состояние ума человека, творящего и сознающего свою сущность, бессонницей. Бессонница, как известно, не рассматривается в качестве нормального состояния человека. Она может причинять чрезвычайные неудобства, и находиться в ней можно лишь временно. В каком-то смысле бессонница - это особого рода привилегия, знак, отмечающий отпадение, отклонение. Сон же является необходимым условием человеческой жизни, он обеспечивает отдых и возрождает наши силы, чтобы идти утром на вечный бой. Через призму этой естественной оппозиции сна и бессонницы, где изначальный , универсальный, нормальный сон противопоставляется вторичной, частной, аномальной бессоннице, я и собираюсь рассмотреть некоторый факт, с которым я столкнулся в Поулсбо, штат Вашингтон.

Я приехал в Поулсбо на пароме после полудня. Мой автобус отправлялся вечером, поэтому у меня было в распоряжении несколько свободных часов.

Поулсбо расположен в заливе Свободы, и он называется здесь "Маленькой Норвегией", будучи историческим местом поселения выходцев из Скандинавии. Городок был крошечный, стерильно чистый, без следов какого либо урбанистического мусора и с большим количеством двухэтажных коттеджей, упрятанных в окультивированной зелени. Сначала я просто бродил по многочисленным дорожкам, заканчивающихся, как правило, у домов с видом на море. По пути часто встречались пышно разросшиеся кусты ежевики, которые американцы называют "черной ягодой". Двусмысленное расположение кустов на перепутьи между дорожками, ведущими к разным домам, давало повод предположить, что кусты ежевики были "ничейные", поэтому я сорвал ягоды и положил их в рот. Вкус был знакомый еще с детства - терпкий, сладковато-горьковатый. Я продолжал срывать ягоды, и мои пальцы покрылись черно-лиловыми потеками. Полицейские из проехавшей рядом патрульной машины не обратили на меня никакого внимания , что подтвердило мою гипотезу о "ничейной" природе ягод, атрибуте редко встречающемуся на американской земле. Даже скамейки в небольших городских парках, казалось бы, тоже были "ничейные", я имею в виду, что они, конечно, были муниципальные, но никто не имел эксклюзивного права сидения на них, так вот, на этих скамейках я часто замечал небольшие таблички, которые говорили о противоположном. На табличках были написаны имена частных лиц, которые дали деньги на производство скамеек и, заодно, на свое увековечивание посредством них.

Ближе к вечеру в городке появились в большом числе машины, в которых возвращались домой после работы его жители.

Проходя по центральной улице, я остановился у стеклянной витрины книжного магазина. На витрине был наклеен листок с информацией о произошедшем акте вандализма на местном кладбище: кто-то надругался над могилами лиц филлипинского происхождения. Авторы листка призывали жителей городка дать отпор проявлениям расовой ненависти.

Итак, Поулсбо являлся голографическим городком - его микрокосм полностью отражал макрокосм всей Америки. Эффективная функциональность и операционализация в технической и организационно-административной сферах соседствовали рядом с огромными растяжками на расовом, культурном и социальном уровнях.

Магазин уже был освещен изнутри, и я смог разглядеть через стеклянную витрину какую-то группу людей, сидящих на стульях вокруг стола. По-видимому, это была группа жителей городка, которые собрались обсудить проблемы своего проживания, включая, быть может, и проблему противостояния расовой ненависти. Я заметил также, что в данный момент они не говорили, а что-то молча обдумывали и записывали результаты своих мыслей на листочках бумаги, лежащих перед ними. Одна из сидящих фигур показалась мне необычной. Необычность заключалась в том, что этот человек, мужчина, сидел не на обычном стуле, а в инвалидной коляске. К тому же на его лицо была надета медицинская маска, вероятней всего, для подачи кислорода. Во всем остальном он вел себя как все другие, т.е. думал, писал, останавливался и поднимал иногда лицо вверх в задумчивости.

Я уже понял, что происходило перед моими глазами. Это была наглядная материализация духа американской общинности, или как они сами говорят, духа "коммьюнити". Эти потомки переселенцев, попавших сюда более двести лет тому назад, беглых каторжников, конфессиональных отступников, искателей авантюр, собрались воедино в книжном магазине, чтобы возвестить и осуществить право общественного договора.

Для американского сообщества исходным, обычным состоянием являлось автономное, свободное проживание независимых сограждан, рассчитывающих исключительно на свои собственные силы в борьбе с враждебным окружением. Подобное состояние напоминает атомизированный протобульон, который существует, следуя принципу "все против всех", но не содержит в себе своей сущности.

Люди, сидящие за стеклянной витриной магазина, находились в процессе созидания сущности своего сообщества, формирования соединенного общественного волеизъявления, репрезентативного для всех жителей Поулсбо, хотя в данном процессе участвовала только малая часть, наиболее активная, его жителей, включая человека в инвалидной коляске с кислородной маской на лице.

Используя вышеупомянутый литературный образ бессонницы Левинаса, можно сказать, что люди за стеклянной витриной пребывали в состоянии бессонницы, на время покинув сновидные границы темного океана коллективного бессознательного.

Отойдя от витрины магазины, я направился на автобусную остановку, чтобы продолжить свое путешествие по Олимпийскому национальному парку.

Шестнадцать лет прошло после удаления у меня опухоли изо рта. Природа самой опухоли была довольно двусмысленная. Это была злокачественная опухоль по определению, цилиндрома, поведение которой непредсказуемо. Иногда она может быть агрессивной, иногда нет.

Во время моего недавней командировки из Нью-Йорка в Россию я сделал анализ, как мне казалось, рубца, который остался у меня во рту после операции. Результаты анализа показали, что это не был рубец, а это была новая опухоль той же самой природы, но метастазов у меня не обнаружили. В моем частном случае злокачественная опухоль была локализована, капсулирована и оставалась, по-видимому, неагрессивной.

Таким образом, шестнадцать лет спустя я находился в той же самой ситуации.

Ступая по стертым плитам,

Вбитым в цементе на полу коридора.

Остановлено чередование их белого и черного цвета.

Дверь широко открытая в предощущении.

В моей предыдущей истории "Вечное возвращение", с описанием операции шестнадцатилетней давности по удалению у меня опухоли и охвативших меня, в связи с этим, отчаяния и страха, я написал, что я хотел бы передать мой пережитый в то время опыт моему сыну. Я предполагал, что это будет нужно ему, когда он сам встретится в будущем с аналогичной ситуацией. Это было моей обязанностью, как его отца, приобщить его к постоянному присутствию смерти, и, таким образом, соединяющая нас связь, наша любовь, не будет прервана, когда пришла бы его очередь стать на мое место.

Хрупкость глиняных амфор,

Пойманных в глубоких недвижных водах.

Мимолетно касаясь в безмолвии,

Под волнами, вздымающимися вверх и опадающих.

Моя вторая опухоль была удалена вместе с окружающими ее лимфатическими узлами. У меня теперь новый шрам под подбородком и появился повод задать себе вопросы: Как долго будет длиться моя жизнь ? Когда я умру ?

Я не знаю, когда я умру. Впрочем, никто не знает.

После операции, во время посещения книжного магазина в Санкт-Петербурге я купил книгу Стивена Левина "Кто умирает ?", переведенную на русский язык, где я нашел близкие для меня мысли, дававшие мне основания для пересмотра моих отношений со смертью.

Шестнадцать лет тому назад, помещенный в реанимационную палату после удаления опухоли, я ощутил, что смерть, стоявшая рядом со мной, была для меня желанным гостем, которого я ожидал всю мою жизнь. Это означало, что, сопоставляя смерть и жизнь, я предпочел смерть, так как я не мог привнести никакого смысла в мою жизнь, которая устрашала меня как что-то неуловимое и невыразимое, происходящее без всякой связи со мной лично. Я чувствовал себя отчужденным в моей жизни. Поэтому я принял смерть как просто отказ от жизни, у которой не было со мной ничего общего.

Мышц напряженных конвульсия,

Резкая остановка, ни следа не осталось.

Согласие двигаться в никуда

Тела недвижного и безжизненного.

Шестнадцать лет спустя, я открыл для себя жизнь в новых для меня измерениях, в ее гармоничном сосуществовании со смертью, их равноположенности. Смерть не демонстрирует себя открыто в социальной жизни, и она полностью отсутствует в каждодневной жизни людей. Обыденное сознание уверяет, что умирают только другие, но не вы. Мы бежим смерть как что-то ужасное, недопустимое и постыдное. Смерть - это скандал, по выражению какого-то француза.

Но отрицая смерть, мы одновременно и приостанавливаем жизнь, поскольку они оба является сторонами одной монеты, одного феномена - нашей явленности в универсуме. Без смерти жизнь не завершена. Чтобы жить полностью, нам следует соединить смерть и жизнь в единое целое, где ничего не утаивается и не отрицается.

Наш страх перед смертью основан на остром чувстве утраты нас самих, потери жизни. Но что это значит на самом деле ?

Те же вопросы: Кто живет ? Кто умрет ?

На вопрос "Кто живет ?" обычным ответом является - "Я". Для обыденного сознания "Я" означает "кожаный мешок" нашего тела, наполненный мышцами, внутренними органами, в придачу с чувствами и мыслями, порождаемыми нашим мозгом. В этом контексте "Я" выступает как субъект, тело-ум, который получает идущие извне сигналы, анализирует их, реагирует на них и воздействует на внешнюю среду с целью защиты "Я" от вредных воздействий и сохранения "Я" в неприкосновенности, по возможности, на вечные времена. "Я" рассматривается как целостность, отделенная от внешней среды тонкой линией границы, и которая располагает такими параметрами как объективность, стабильность, самосознание и добрая воля. Это двухуровневая система, состоящая из материальных элементов на телесном уровне и ментальных элементов на уровне ума.

Но материальные элементы тела постоянно меняются, они приходят и уходят. Известно, что человеческое тело полностью меняет свое материальное содержание меньше, чем за месяц. Однако, в то время как материальная элементная база тела все время меняется, отношения между этими элементами, тем не менее, остаются неизменными, как та улыбка Чеширского кота после его полного исчезновения, описанная в книге "Алиса в стране чудес". Отношение уже не является материальной субстанцией. Это виртуальная субстанция.

Ментальные элементы, чувства и мысли, появляются и исчезают спорадически. Их хаотический поток находится вне контроля ума и напоминает облако мошкары, клубящейся около головы в теплый летний вечер. По всей видимости, они самогенерируются, и мозг является не их автором, а только местом, где они возникают.

Это означает, что так называемое ментальное "Я" не является никаким автономно мыслящим субъектом, а только местом, где случается нечто виртуальное. Поэтому ответ на вопрос "Кто живет ?" может быть следующим:

"Ничто материальное не живет, но виртуальное жизне-бытие случается, жизне-бытие Есть".

На вопрос "Кто умрет ?" широко распространенным ответом является - "Я". Здесь "Я" выступает в качестве объекта, являющегося манифестацией субъекта "Я". Этот объект, хрупкий и беззащитный, приближается к завершению своей жизни, в ходе которой он (она) создали империю под названием "Мое", включающую некие ценные приобретения, взятые, с учетом современности, из заголовка книги "Власть, деньги, слава, секс", недавно опубликованной американским автором г-жой Гретхен Рубин. Время настало, и объект неожиданно должен пройти через свою полную аннигиляцию, называемую Смертью. Для "Я" это является недопустимой катастрофой, отвратительным скандалом и, заодно, концом всего универсума. Поэтому у "Я" возникает действительно большой страх перед смертью.

Но если, как было отмечено выше, "Я" - это только место, где жизне-бытие есть, то есть "Я-субъект" не существует сам по себе, и, в равной мере, "Я-объект" также не существует. Оба они являются всего лишь иллюзиями. Поэтому нет оснований для беспокойств относительно исчезновения "Я", его смерти. Жизне-бытие, которое есть, претерпевает только некую трансформацию, оставаясь тем же самым. Смерть является не концом, а воротами, через которые проходят. Поэтому ответ на вопрос "Кто умрет ?" может быть следующим:

"Ничто материальное не умирает, но виртуальное жизне-бытие претерпевает трансформацию".

Жизнь и смерть - это одна и та же вещь, один и тот же процесс. Только они не являются чем-то или кем-то, что может быть воспринято или понято через наши органы чувств или ментальные образы ума. Мы не в состоянии их уловить, для нас они находятся вне достижимости, они просто есть. Нам следует открыться к ним обоим, принять их и позволить им свершиться.

Мы никогда не были рождены, и мы никогда не умрем, поскольку мы всегда есть.

Чтобы полностью жить нашу жизнь, нам следует принять нашу смерть. Мы должны быть готовы встретить смерть в любое время, в любом месте. Это предполагает, что мы должны просто быть.

Я вернулся в Россию в 2002 году, как мне кажется, уже окончательно. Cпустя десять лет после того, как я покинул ее, мне нужно было переоткрывать эту страну заново, находить свое место в ней и продолжать жить.

Я родился в небольшом подмосковном городе Коломна и большую часть своей жизни прожил в Москве. После возвращения в Россию обстоятельства сложились так, что я стал жить в Петербурге.

Малознакомый для меня город, где ранее установленные контакты с людьми прервались за мое столь долгое отсутствие, причем, иногда очень по-русски: один, преподаватель высшей математики, с которым я работал когда-то вместе в Тунисе, спился, другой, философ и одновременно директор местного института бизнеса, умер от несчастной любви. Картинки постсоветского капитализма со стремительно перемещающимися, кричащими и дергающимися в каменно-бронзовых пейзажах Петербурга "свободными экономическими агентами" вызывали у меня в первое время дурноту и замешательство. Постепенно я привык к этому.

Все лето мы провели с женой в деревне Алтун, расположенной между Петербургом и Москвой, неподалеку от Пушкинских Гор. Места здесь чудесные: равнина с бескрайним горизонтом, поля, густые леса, озера с прозрачной водой. В самой деревне обитателей насчитывалось немного, но было полно всякой живности - коров, коз, лошадей, кур, кошек и собак. Среди последних особенно выделялась чрезвычайно смышленая собака по кличке Балаш, с которой я и установил дружбу и товарищество.

Где-то в середине июля в Алтун случайно попали два немца-журналиста, мужчина и женщина, которые собирали материал о духовном возрождении в России. Они попросили меня помочь им в передвижениях по местности и разговорах с людьми. Я согласился.

Мы поехали в Пушкинские Горы, где был расположен Святогорский монастырь с могилой Пушкина. Мы провели там целый день и встречались с самыми неожиданными людьми. Поговорить с самими монахами не оказалось возможным, поскольку все они, потупив взор долу, объясняли нам, что для этого необходимо получить разрешение от самого настоятеля монастыря, который, как водится, был в это время вне досягаемости.

На паперти монастырского собора мы обратились к трем женщинам, выходящим из собора после службы. Одна из них была местная жительница, а две других, мать и дочь, как выяснилось из разговора, были приезжие из Петербурга. Они переехали сюда всей семьей два года назад, чтобы жить неподалеку от монастыря. Наблюдая мать и дочь во время разговора, я был поражен их сходством, определяемым не их внешней родственной похожестью, а сродством внутренним, знаком их общей сопричастности к чему-то очень важному, что лежало за пределами их разумения, но вбирало их в себя полностью. Мягкость их телесных черт, неспешная округлость движений, улыбчивые морщинки у глаз, негромкая плавная речь - все это вместе давало ощущение присутствия в них покоя и благорасположенности ко всему, что есть в мире. Фигуры женского начала, открытые к миру, принимающие его и дающие ему.

Когда мы шли через лес, направляясь к усадьбе Пушкина в Михайловском, мы услышали звуки флейты, на которой кто-то наигрывал незамысловатую мелодию. Мы приостановились, чтобы подивиться такому неожиданному событию. Музыка замолкла, и из-за зеленых ветвей появилась молодая девушка в цветастых шальварах с продольной флейтой в руках. Она вышла на дорогу, где ее ждала подруга, сложила флейту в сумку, и они продолжили свой путь. Когда мы чуть позже догнали их, выяснили, что они приехали сюда на экскурсию из Ярославля, и задали им какие-то вопросы, то я запомнил ответ девушки в шальварах на наш вопрос: "Почему Вы играли в лесу?". Ее ответ был: "Потому что было хорошее настроение". В теплый летний день, в окружении зеленого безмолвного леса с мерцающими прозрачными тенями и быстро скользящими солнечными пятнами девушка играла музыку от хорошего настроения, делясь со всем, что было вокруг, радостью присутствия в этом мире.

Мы продолжали двигаться в сторону Михайловского, но сбились с пути. Невдалеке я заметил около дома, на околице группу людей, к которой мы и направились для получения путевых разъяснений. Когда мы шли к ним, то мне показалось, что эти люди о чем-то оживленно спорят, препираясь и энергично размахивая руками. В какой-то момент у меня даже возникло впечатление, что их противостояние может перейти во всеобщую потасовку. Мое воображение набрасывало картину яростной междоусобицы местных поселян, вконец одичавших от нужды и бесправности.

Дело в том, что после нескольких попыток как-то обозначить для себя форму социальной организации страны, где мне предстояло теперь жить и умереть, я склонялся скорее к модели нео-феодализма. Американский социолог В. Шляпентох, которого я встречал случайно в качестве сотрудника Института конкретных социологических исследований более двадцати лет тому назад в Москве, проводит аналогию между существующим российским обществом и раннеевропейским феодализмом. Он отмечает в одной из своих статей, что "в сегодняшней России границы между публичной и частной сферами либо размыты, либо вообще не существуют: власть и собственность настолько переплелись, что их невозможно отделить друг от друга. Подобно средневековым баронам, российские бюрократы на всех уровнях иерархии используют свою политическую власть для осуществления контроля над собственностью, в то время как богачи обменивают деньги на власть, для того чтобы контролировать политические решения". У Шляпентоха не обсуждалось в какой мере ментальность вассалов, то есть подавляющей части российского населения, перешедшей в ленную зависимость от российских нео-феодалов, претерпело необходимую регрессию, чтобы стать адекватной новому социальному порядку. Но вполне допустимо, что в голове у вассалитета могло воцариться видение мира, сходное с таковым у жителей средневековой Европы времен постоянных кровавых войн за передел собственности, разбойного беспредела на дорогах, ужасающей нищеты, повального мора от болезней и торжества агрессивного невежества.

Именно это было причиной того, что я воспринимал разворачивающуюся невдалеке от меня картину сельского конфликта, как брутальный эпизод эпохи Столетней войны, представленный на картинах малых голландцев. При приближении к группе, пребывающей в состоянии повышенной возбудимости, удалось различить две противостоящие коалиции, впрочем, совсем даже не противостоящие, а участвующие, по-видимому, в каком-то неясном ритуале принесения даров и их принятия. С одной стороны стояли две одинаковые старушки в ситцевых платьях и белых платочках, а с другой стороны - бородатый мужчина и хрупкая женщина, одетые по городскому. Две старушки вели певучую неторопливую речь, подкрепляя ее согласно внутреннему песенному ритму огруглыми, мягкими движениями рук и ладоней. Городская пара вступала эпизодически и использовала, в основном, эмоциональные восклицания типа "Ну что Вы!", "И не думайте!", подкрепляя их экспрессивными движениями рук и верхних частей тела, выражающих одновременно чувства полной невозможности и крайней благодарности. Приостановив течение ритуала и задав вопрос группе в целом, как пройти в Михайловское, мы получили соответствующие указания от словоохотливых старушек, которые даже вызвались сопроводить нас в нужном направлении. Мы собрались уже последовать за старушками, но снедаемый непреоборимым любопытством я спросил городскую пару о причине их оживленного диспута. Ответила мне женщина, смотря мне прямо в глаза. У нее было милое лицо, миндалевидные темные глаза, гладкие длинные волосы, тронутые сединой и разделенные прямым пробором, покатые плечи, изящные запястья рук с тонкими пальцами. Она была одета в длинную серую холщевую юбку и полотняную белую блузу с напуском. На шее, в разрезе блузы у ворота виднелись коралловые бусы. У меня было ощущение, как будто я гляжу на полевые цветы, срезанные и поставленные в вазу для услаждения глаз. Цветы еще живут и тянутся к солнечному свету, проникающему через окна, но на них уже легла тень увядания, знак приближения изменений, привносящих с собой умиротворенность и покой. Женщина сказала мне, что одна из старушек просто хотела дать ей сто рублей как подарок к ее дню рождения, который случился вчера. Она приняла ее дар, хотя и отказывалась, как могла, потому что знала, что эти деньги были большой жертвой со стороны старушки, которая жила только на свою пенсию, составлявшую что-то около семисот рублей. Старушки удалялись от нас постепенно, и, не желая оставаться один на один с тайной приношения даров, я догнал их и спросил: "Почему Вы дали деньги, которых у Вас так мало?". Дарительница ответила: "Эти деньги не мои, милок, Боженька мне их дал". Ничего толком не поняв, я вернулся к городской паре, которая пригласила нас зайти к ним в дом. Сидя за столом, уставленным остатками праздничных кушаний, оставшихся от прошедшего дня рождения хозяйки, я узнал совершенно неожиданно, что она еврейка, давно уже принявшая православие. Отсюда и ее трепетные отношения с приходившими набожными старушками . Это дало мне, безбожнику, ищущему свой собственный путь, повод еще раз удивиться, как необычно прекрасно могут выстраиваться человеческие отношения.

Перед тем как окончательно прибыть в усадьбу Михайловское мы посетили импровизированную выставку живописи в домике на обочине дороги, устроенную заезжими художницами из Москвы и составленную из картин, связанных с мифами о жизни Пушкина в Михайловском и близлежащих окрестностях. Пушкин в картинах катался на коньках по замерзшему пруду, восседал на слоне с чалмой на голове, сидел в горнице за столом в соломенной шляпе с широкими полями, одетый в холщовые порты и красную рубашку с голубым пояском, и длинными пальцами быстро и ловко чистил апельсины, коих съел, по утверждению одного купца из Новоржева, целую дюжину. Во время случайного разговора с одной из художниц относительно взаимоотношений поэта с церковью она сказала нам, что Пушкин был человек верующий, но не церковный, чего она себе и нам также желает.

Мы опоздали на последний автобус, идущий из Пушкинских Гор через Алтун, и были вынуждены искать попутную машину. После долгих мытарств нам удалось остановить машину, где сидящая на заднем сиденье, похожая на черную птицу цыганка с малым ребенком спросила нас прямо: "Сколько заплатите?". Мы быстро договорились, я сел на переднее сиденье, рядом с водителем, а мои немецкие друзья сзади, с цыганкой. Молодой водитель, которого звали Михаил, с курчавой копной волос и бородкой, как выяснилось из разговора, цыганом совсем не был. Он был русский, женатый на цыганке, которая по непостижимому стечению обстоятельств, а может по настоянию самого Михаила, приняла недавно православие. По дороге Михаил говорил мне о трудностях своей жизни и совершенно неожиданно сказал мне, что он попал в эти места несколько лет тому назад из мест заключения, где отбывал свой срок за хулиганство и где он впервые обратился к Богу. Далее Михаил говорил, не останавливаясь, о добре, о любви, о том, что они важны в жизни человека. Он часто поворачивал ко мне свое лицо, как бы для пущей убедительности, мы встречались глазами, и я ему верил. Речь его была легка, поспешна, четко артикулирована и содержала простые наглядные примеры. Это была речь образованного человека, обладающего глубокой внутренней уверенностью и природным даром убеждения. Всю дорогу говорил только Михаил, я его только слушал. Он отказался взять у меня деньги, когда мы приехали в Алтун, поэтому я их дал его жене, сказав ему, что у меня денег в данный момент, по-видимому, больше, чем у него, и что я узнал от него гораздо более важные для меня вещи.

Когда мы подходили к нашему дому в Алтуне, уже совсем стемнело. День приближался к своему концу. Я подумал, что только за один этот день было столько самых разных встреч, и я узнал много неожиданного о людях, с которыми мне предстояло жить теперь вместе. Они мне нравились, и я поблагодарил благосклонную судьбу за организованные ею случайные встречи. Позже мы с женой обсуждали события этого дня, и, к моему удивлению, она мне сказала, что нечто подобное происходит с ней здесь, в Алтуне, почти каждый день.

Прошло достаточно много времени после этого памятного дня, мы продолжали наше мирное проживание в Алтуне, но меня не оставляло ощущение, точнее предощущение, что моя прожитая жизнь и сопутствующий ей опыт подошли к некоей критической точке, в которой есть возможность подвести итоги и сформулировать "Что есть что и кто есть кто". Казалось, что все было уже готово к торжественной церемонии самоидентификации, не хватало только повода.

Поводом стала книга американского психоаналитика Станислава Грофа "За пределами мозга", которую я случайно купил в букинистическом магазине в Москве. Другие книги Грофа, президента основанной им Международной трансперсональной ассоциации, и книги некоторых его коллег по ассоциации, Кена Уилбера, например, я уже читал ранее.

В книге "За пределами мозга" шла речь о происходящей в данный момент смене мировоззренческой парадигмы, которая доминировала в течение последних трех столетий на всех уровнях человеческого сознания, от метафизического до обыденного. Картина мира, выстроенная согласно этой парадигме, которую условно можно назвать Ньютоно-картезианской, в наше время стремительно теряла свои очертания и размывалась.

Вселенная согласно Ньютону представлялась в форме системы, состоящей из устойчивых гроздьев твердых материальных шариков-атомов, подвешенных в абсолютной пустоте-вакууме. Имманентными атрибутами атомов являются их неделимость, конечность и наличие силы, определяющей их взаимодействие. Системные параметры типа пространства и времени полагались независимыми и абсолютными. Система в целом рассматривалась как абсолютно детерминированная, и, как следствие, допускающая возможность ее тотального предвидения. В общем, известный образ вселенной как огромного часового механизма. Декарт добавил к этой картине дуализм материи и сознания, из которого вытекало объективное существование материального мира независимо от наблюдающего его сознания.

Прямыми следствиями принятой парадигмы было, в частности, рассмотрение динамики мира как эволюции, разворачивающейся в соответствии с имманентными законами и силами материи в направлении от хаоса к порядку, от простого к сложному, с попутным появлением качественно новых атрибутов материи - жизни, ощущения, сознания, самосознания. Фигура антропоморфного Бога-патриарха привлекалась в качестве естественных границ и помпезных декораций для сконструированной онтологии, которая проецировалась на все уровни сознания человека, включая обыденный. В частности, считались самоочевидными такие вещи, что мир таков, как он нами воспринимается, что жизнь самозародилась в первобытном океане, человек произошел от обезьяны, а сознание и самосознание спонтанно возникли у человека в форме первородного греха, то есть отпадения, отклонения от Богом установленный нормы материального мира, разум же выступал как одна из функций мозга, а в пределе, как выделяемый мозгом секрет, подобно желчи, выделяемой желчным пузырем. Существование человека было плотно укоренено во временно-пространственной структуре материи, ее законе линейной причинности, дихотомии бытия и небытия, сущности и формы, энергии и материи, детерминизма и свободной воли, наблюдаемого и наблюдателя.

Настало время, и Ньютоно-картезианская парадигма пришла в движение. Начался процесс ее деконструкции, идущий параллельно как в области фундаментальных наук, так и символических сферах деятельности человека. Физическая модель мира потеряло свое сходство с карманными часами Бога и все более напоминает сцену сумасшедшего чаепития из книги Льюиса Кэррола, где незыблемые для нас мироощущения и логика исчезают как Чеширский кот из той же книги. Фигура человека претерпевает существенную редукцию, теряет свой статус "меры всех вещей" и предстает теперь в своей фатальной отчужденности от мира и страхе тотального исчезновения в смерти лишь как "пыль на ветру", "эго в кожаном мешке", иррациональный субъект, обменивающий апполоническое первородство на дионисийскую чечевичную похлебку, Сизиф, катящий свой камень, свою судьбу, неизвестно куда и зачем. Человек все более выступает как биологическая машина, погоняемая бессознательными импульсами его интенций - волей к жизни, к смерти, к власти. Фактически, человек перестает быть автором того, что с ним происходит, а только местом, где это случается. Сообщество людей, социум, выглядит как зверинец, где люди строят свои взаимоотношения на "здоровых" принципах индивидуализма, конкуренции и выживания сильнейшего, естественно в физиологическом смысле, что в сочетании с современной технологией ставит под вопрос выживание человеческого рода в целом.

Что же идет или вынуждено идти на смену старой парадигмы? Можно, конечно, передоверить строительство прогнозов в этой области профессионалам, футурологам, и довериться разработанным ими спекулятивным конструкциям. Но есть вероятность, что прожитый именно Вами жизненный опыт окажется с ними несовместимым, а это означает, что Ваша жизнь не найдет своего естественного завершения. Поэтому позволительно самостоятельно попытаться обозначить контуры новой парадигмы, делая это по-любительски, в форме игры воображения, свободного следования предощущению.

В качестве наиболее простого хода можно было бы определить новую парадигму апофатически, присваивая всем упомянутым выше атрибутам старой парадигму частицу "не". Тогда мироздание выступило бы не как место производства и умножения порядка, силы, власти, информации, смысла, а скорее как их отрицание, снятие, иными словами, вселенная как хаос, аморфность, бессилие, безвластие, безсмыслие и безмыслие. Как следствие, вышеприведенные дихотомии, лежащие в основе старой парадигмы, будут трансцендированы, они сольются в Одно, Ничто, невыразимое, внеформенное, которое есть то, что есть, и сопричастность к которому есть Любовь, малые проявления которой мне удалось свидетельствовать во время моего однодневного путешествия в Михайловское.

Человек по своей природе избыточен. Вот почему он превосходит установленные для него пределы всегда и везде. Чтобы увидеть это в нашей каждодневной жизни, нужно только открыть глаза.

Одним дождливым днем в Венеции, проходя по узким улочкам, пересекаемым бесчисленными каналами, в которых темная, маслянистая вода застаивалась, как казалось, тысячелетиями, я обнаружил бронзовую табличку, прикрепленную к стене старого здания. Серого цвета, покрытая каплями дождя, помещенная слишком высоко на стене цвета темной охры, табличка была почти неразличима. Тем не менее, рассеянный свет солнца, пробивающийся через облака, позволял читать выгравированные на табличке буквы. Я их прочитал .

"Innocente Giuseppe Lanza, poeta vernacole sensible alle miserie umane fondava la societa "Lunatica Benefica" per offrire amore e bene ai deseradati. 1893 - 1963"

Догадываясь об общем смысле этой эпитафии, я попросил у торговца газетами в рядом стоящем киоске перевести мне надпись на французский или английский. С самого начала продавец не понял, о какой надписи идет речь, поскольку, торгуя здесь газетами в течение десятилетий, он никогда ранее не обращал внимания на табличку. Затем, преодолев вместе некоторые лингвистические трудности, нам удалось, в конечном итоге, получить следующий примерный перевод:

"Безвинный Джузеппе Ланца, местный поэт, чувствительный к человеческому несчастью, основал общество " Благотворный Лунатик", чтобы предложить любовь и благо обездоленным. 1893-1963."

Нужно иметь большое воображение, чтобы представить себе организационные формы и операциональные методы, которые использовал на практике Джузеппе Ланца, лунатический поэт, чтобы реализовать этот фантастический проект.

Это произошло во время войны в Чечне в 1995 году. Саша Шишкин прибыл в Чечню из Сибири для несения воинской службы в качестве солдата-санитара. Однажды, он попадает в засаду, и в него стреляют из гранатомета. Граната попадает ему в шею и не взрывается. Саша теряет сознание и приходит в себя только в госпитале.

Граната находится по-прежнему в его шее. Рентгеновский снимок показал, что доступ к предохранителю гранаты крайне труден, поскольку он находится глубоко в теле. Саперы, вызванные для консультации, заявили, что граната может взорваться в любой момент, и нет никакого другого решения проблемы, кроме как взорвать гранату вместе с человеком, который иначе подвергал опасности весь госпиталь.

Тем не менее, хирург Дмитрий Камширов и анестезиолог Игорь Ланин приняли решение делать операцию. Никто не обязывал их делать это, и у них не было, как кажется, никакой видимой причины для такого решения. Почему они сделали это ?

Рядом с операционным столом установили небольшой сейф, куда предполагалось положить гранату, если бы ее удалось благополучно извлечь. Операцию сделали, гранату извлекли и положили в сейф. Последний был немедленно вынесен на улицу, где его взорвали саперы. Саша Шишкин был спасен, но не надолго. Он умер позже во время проведения другой операции.

В ноябре 1997 года, мальчик Али восьми лет, который проживал в Вифлееме в оккупированной части Иордании, остановился на улице и наблюдал за палестинскими школьниками, кидавшими камни в израильских солдат. Один из солдат выстрелил металлической пулей в резиновой оболочке в направлении Али, которому она попала прямо в голову. Спустя четыре дня Али умер.

Отец Али, Мохаммед Джавариш, предлагает врачам израильского госпиталя, где умер Али, использовать его органы для трансплантации любому ребенку, жизни которого угрожает опасность. "Любому ребенку, еврейскому или арабскому, это не имеет значения, если можно спасти жизнь этого ребенка. Мой ребенок уже мертв" - сказал отец.

Эти маленькие истории нам показывают, что Человек обладает бесценным даром превосходить любые границы, налагаемые на него извне системой, обстоятельствами или другими людьми.

Этот дар - Любовь.

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

252293  2003-06-04 01:40:58 Крупнов Юрий http://www.kroupnov.ru/ - Чрезвычайно глубокое и выстраданное произведение. Целая идентификационная система - кто такие русские и как ими стать, что такое Россия и как её не погубить. Сострадание и любовь, неконкурентность и милосердие - вот примерная формула того, кому дорога Россия как духовная родина. Интересно: "Фрактальные точки свидетельствуют вечное изменение, развитие мира, и мы ничего не можем добавить к этому. Поэтому на вопрос "Для кого существует мир?" можно предложить в качестве возможного ответа: "Мир существует просто для фрактальных точек своего развития". Однако очень двойственное впечатление при чтении - редчайшие и уникальные наблюдения, удивительные моменты понимания и схватывания тончайших смыслов, нюансов и достаточно банальные итоговые суждения. Некоторые вещи: про предпочтительно эволюционного, тоталитаризм и свободу и пр. уже попросту не лезут ни в какие ворота. Нет ясного различения индивидность и личности, т.е. утеряно чувство персональности. Чувствами - русский, а понятийная система - нерусская: вот общее впечатление. Но это никак не умаляет значения данной высокоталантливой работы... Тем более, что автор не даёт волю узким понятиям. Когда набродятся лучшие русские люди по миру, повсюду - что-то будет...

253987  2003-10-24 16:10:06 елена нет - Все отлично. Лучше не бывает. С огромным интересом прочитала произведение Анатолия Власова. Все написано очень лаконичным языком, все плавно переливается от одной мысли к другой. Можно сказать, что читая сейчас это произведение я отдохнула от суеты меня окружающей.

254144  2003-11-05 13:36:19 Анатолий Власов - Уважаемая Елена, Произошло, как мне кажется, очень маловероятное событие, когда сосуд с информацией одного человека был открыт и стал доступен другому человеку, и я и Вы к этому сопричастны. Информации, насильно навязываемой нам, столько много, что от нее рвет, как отметил один американский автор, и найти в ней то, что именно Вам нужно, трудно. Кроме того, Другой совершенно затерялся, словно в рое мошкары, кружащей около зеленой лампы в душный летний вечер, и найти его рядом с собой большая удача. Очень рад был с вами познакомиться таким чудесным образом. Анатолий Власов (anatolygvlasov@hotmail.com) PS. На этом же сайте, в разделе ╚Искания и размышления╩ находится моя статья о молодежи, если Вам интересно.

254323  2003-11-13 18:25:10 Анатолий Власов - Уважаемая Елена, Произошло, как мне кажется, очень маловероятное событие, когда сосуд с информацией одного человека был открыт и стал доступен другому человеку, и я и Вы к этому сопричастны. Информации, насильно навязываемой нам cо всех сторон, столько много, что от нее рвет, как отметил один американский автор, и найти в ней то, что именно Вам нужно, трудно. Кроме того, Другой совершенно затерялся, словно в рое мошкары, кружащей около зеленой лампы в душный летний вечер, и найти его рядом с собой большая удача. Очень рад был с вами познакомиться таким чудесным образом. Анатолий Власов (anatolygvlasov@hotmail.com) PS. На этом же сайте, в разделе ╚Искания и размышления╩ находится моя статья о молодежи, если Вам интересно

267551  2006-04-04 17:47:27 Юрий Савостицкий - "Информации столько много, что от неё рвёт",сообщил Анатолию "один американский автор". Видимо, имелась в виду семантическая информация, но не синтаксическая,которую не жаловали в "Синей птице" 60-х, где Власов,вроде бы, "организовывал однодневные выставки андеграундных художников",если верить предисловию к роману.Предлагаю виртуальный (мысленный) эксперимент:зачтение любого отрывка из "Впечатлительного" в том кафе тех лет. Представляете реакцию тех "андеграундов" ?

279823  2008-02-28 13:39:47 Вера Николаевна - Спасибо за возможность узнать Вас поближе

294679  2010-11-21 19:45:03 Ирина Пульхрова - Прочитала с большим интересом

333054  2015-12-22 18:53:56 Надежда - Прочитала с громадным интересом. Как же мало я Вас знала и понимала... Есть ли возможность получить, скачать французскую или английскую версию вашей книги? С уважением, Надежда Милоевич(Терентьева)

333055  2015-12-22 19:43:13 Иван Домбровский - Это было бы интересно читать в начале двадцатого века, но автор несколько опоздал появиться на свет. Типичный и вечный русский провинциализм проглядывает сквозь современные реалии, как не очень чистые ноги сквозь дыры в модных джинсах.

333063  2015-12-23 20:18:42 Воложин art-otkrytie.narod.ru - Скучно. Четверть прочитал и скис. – Но я понимаю автора: в старости хочется передать кому-то завещание души своей. Но я хочу ему возразить насчёт обобщения о «презумпции виновности каждого гражданина» в СССР. – Это у него потому, что его отец был всё-таки «чиновник министерства» - некое начальство, причём в Москве. А у большинства родители были от власти дальше, и им ничего не грозило. Сужу по своей семье (я одногодок автора). Ни у моих родителей, ни у меня презумпции виновности не было.

333064  2015-12-23 20:42:53 Воложин art-otkrytie.narod.ru - А почему люди из власти боялись? Потому что они понимали в глубине души, что это не путь к коммунизму – тоталитаризм, что путь к нему – ежедневный рост самоуправления и замена самоуправлением государства. Эта стихия анархии (без-центральной-власти) сидит в ментальности людей начиная с первобытного коммунизма. И у более сознательных советских чиновников эта стихия и шептали им, что не к социализму дело идёт, а к чему-то иному. – Как при этом не иметь презумпцию виновности перед тоталитарным государством.

Copyright (c) "Русский переплет"