Рассказы
05.VII.2009

ВОПРОС ПРЕЗИДЕНТУ

Яшку Вундеркинда гребанули в КГБ - эта весть облетела все Озерки, райцентр городского типа на трассе "Москва-Дон". Схожесть с городом Озеркам придавала баня на триста помывочных мест, школа-одиннадцатилетка, психдиспансер, в обиходе называемый "дуркой", что совершенно неправильно, так как "дуркой" на самом деле может быть только стационар, причем тюремного вида - своего рода пенитенциарное заведение.

Тюрьмы же в Озерках отродясь не было, если не считать сарайчик-КПЗ в райотделе милиции, а была вполне городская по виду библиотека им. Августа Бебеля, которой руководил Яков Иванович Никитин под детским прозвищем Вундеркинд.

Баню-колосс, как и все остальные очаги культуры, воздвиг когда-то легендарный топ-секретарь обкома Венчугов в знак признательности "малой Родине". Старожилы еще помнят тот концерт-митинг на открытии, где певец Кобзон исполнял задорную песню, а Венчугов клялся проложить в Озерки газопровод, или ляжет на рельсы. Но разразилась проклятая перестройка, предвестник развала, газопровод вильнул и ушел стороной в соседнюю область вслед за Венчуговым, который так и не исполнил своего обещания. Да и рельсы в Озерки пока не проложили, а там, кто его знает.

Зато крылатые слова ушли в народ, и редко какая озерковская баба истово не клялась ими в верности. И не только баба, и не только в Озерках.

Баня же, в которой могла помыться половина Озерков, потихоньку осыпалась кафелем и держалась только за счет розничной торговли в предбаннике, а также свадеб и поминок в фойе. В помывочной мало кто теперь читает над мраморными лавками табличку со словами неизвестного поэта "СТОЙ! СМОЙ ЗА СОБОЙ!". А вот в библиотеке им. Августа Бебеля работают разнообразные кружки, и по слухам скоро заведется интернет.

Весть же насчет Якова Ивановича Вундеркинда оказалась полным враньем, так как КГБ вслед за мифическим НКВД приказало долго жить. Теперь в трехэтажном красного кирпича здании с алебастровыми колоннами по улице Ф. Дзержинского располагалась совсем другая общеполезная организация под аббревиатурой ФСБ, где в данный момент срочно создали летучий штаб по проведению ежеполугодней Акции под кодовым названием "Вопрос президенту".

Сюда и был вызван, вернее, приглашен, Я. И. Никитин как типичный представитель глубинной интеллигенции в образе директора библиотеки. Его кандидатура прошла негласный предварительный отбор, после чего курьером была доставлена под роспись любезная повестка. Официальная бумага, правда, не указывала цель визита - согласование задаваемого Вопроса в ряду прочих Вопросов для прямого телевизионного эфира. Просто явиться тогда-то туда-то. В случае неявки - уголовно-административная ответственность.

Поэтому повестка вызвала у Якова глупое волнение и бессонницу с пересчетом прожитой жизни, а также немой укор жены Елены, учительницы немецкого языка, несущей тяжкий крест со всеми вытекающими подробностями.

Пока Яков Иванович получал пропуск в кабинет 32(В) и ждал в очереди (всего-то восемь человек), запаренные сотрудники штаба сверяли объективки, даже не успев по-человечески пообедать. Штаб из трех штатных единиц и пяти приданных, от которых толку никакого, работал в авральном режиме: по разнарядке Акция была запланирована в соседней области, но там неожиданно проворовался губернатор, и во избежание, Акция обозначилась в спокойных среднестатистических Озерках. За неделю до проведения. К тому же буквально накануне пришла срочная директива по перепрофилированию хоккейно-футбольного фанатского движения в патриотическую молодежную организацию "Наши" с ближней целью марширования по улицам столицы и давания отпора. Дальнюю цель расшифруют дополнительно. При этом две трети финансовых затрат уже выделено. Остаток из местного бюджета. Униформа и агитация тоже за свой счет.

Так что зам. начальника штаба С.П.Венчугов-Полетаев и координаторы Семенов и Богданчиков разрывались на два фронта. Дело осложнялось тем, что фанатского движения в их области пока не наблюдалось в связи с недостаточными на данный момент хоккейно-футбольными достижениями. Получалась неувязка - необходимо, значит, сначала создать, а потом перепрофилировать.

-                     Может, просто подберем передовую молодежь в учебных заведениях? - предложил лейтенант-координатор Семенов, ожидая дозволения съесть бутерброд вместо обеда.

-                     Ага, и пропустим важный этап в перевоспитании молодежи, - возразил старший лейтенант-координатор Богданчиков, напряженно глядя на тарелку с бутербродами, в то время как майор С. П. Венчугов-Полетаев задумчиво смотрел в зарешеченное окно, где замерли арестованные облака.

Сергей Петрович заложил руки за спину и прошагал мимо бутербродов. Как человек пытливый и аналитический, он хорошо понимал гуманитарные задачи. Тем более что искренне любил поэзию, особенно творчество С. Есенина. Когда-то сам баловался стихосложением - даже областные учреждения комбытхоза тащили из него цитаты. Да и теперь за юбилейными стихами обращались только к нему. Он редко отказывал. А образное мышление крепко помогало в работе. Вот и сейчас ему было ясно, что подобрать сотню-другую для разового мероприятия в виде прогулки по столице - не фокус. Создать же регулярную молодежную организацию верной идеологической направленности из потенциальных спортивных фанатов (такая формулировка позволяла обойти вопрос перепрофилирования) и, главное, подобрать грамотных руководителей среднего звена при скудном финансировании - вот это вопрос! Кого поставить во главе, он догадывался - подрастал сын-засранец.

-                     Ничего, потрясем меценатов, - продолжил свою мысль вслух Сергей Петрович и присел к бутербродам.

На тарелке расположилось несколько штук с пошехонским сыром и отдельно один с икрой. Сергей Петрович случайно взял отдельный, не торопясь, откусил и запил пакетированным чаем. Подчиненные последовали его примеру.

-                     Ладно, будем решать в порядке поступления. Кто там следующий? - зам. начштаба докончил бутерброд и был готов к работе.

Богданчиков сильно глотнул и вытер салфеткой руки. Он зачитал по объективке: Яков Иванович Никитин. 1970 г.р., русский, обр. высшее, женат, имеет на иждивении дочь десяти лет, работает директором библиотеки им. А. Бебеля с 2002 г. Характеризуется положительно. В политических партиях не состоит.

- Где до библиотеки работал? - спросил Сергей Петрович.

-                     Не указано, - виновато ответил Богданчиков, бросая выразительный взгляд на Семенова.

-                     За кого голосовал в последний раз? - усилил вопрос майор Венчугов - Полетаев.

-                     Семенов вжал голову в плечи.

-                     Так не работают! - врезал подчиненным майор, прошедший недавно переподготовку, - И уберите, наконец, эти чашки-тарелки. Люди ждут! Зовите.

-                     Здравствуйте, Яков Иванович! - душевно сказал Венчугов-Полетаев заглянувшему в дверную щель Никитину, - присаживайтесь.

Яков Иванович, невольно ища глазами лампу-прожектор, присел на краешек придвинутого Семеновым стула.

-                     Как добрались? Не устали? Вы уж извините, что Вас побеспокоили, - продолжил сердечный зам. начштаба, улыбаясь про себя наивным штампам посетителя: все посторонние почему-то в первую очередь засматривались на настольные лампы кабинета. - Позвольте, я уж сразу в лоб, так сказать, открыто. Вы не хотели бы задать вопрос Президенту?

-                     Нет, - быстро ответил Никитин, - зачем занимать время у занятого человека?

Венчугов-Полетаев досадливо поморщился.

-                     Ну а если Президент сам хочет, чтобы Вы у него чего-нибудь спросили?

-                     Кто? Я? - удивился Никитин, - откуда он обо мне знает?

-                     Не обязательно Вы, разные люди, но и Вы в том числе, как представитель областной интеллигенции. Президенту интересно знать о думах и чаяниях разных слоев населения. Вот и в нашей области появится, наконец-то, возможность задать в прямом телевизионном эфире наболевший вопрос. Только попрошу раньше времени не афишировать это мероприятие. Пока пусть это разговор останется между нами, альтер-ну, так сказать.

-                     Подписку давать, - понял Никитин.

-                     К чему все эти формальности, - возразил Венчугов-Полетаев, но галочку в блокноте поставил.

-                     А какой, извините, вопрос можно задать? - поинтересовался Никитин.

-                     Да любой. - Венчугов-Полетаев гостепреимно развел руки, - главное, не абы как, с кондачка, так сказать, а в интересах района, области, всей страны, наконец. Одна только есть тонкость: понимаете, во всех уголках нашей Родины соберутся люди послушать пронзительные ответы Президента. При этом, сами знаете, каков вопрос - таков ответ. Значит, вопрос должен быть умным. Дальше - проблемы у людей в стране схожие, а Президент должен осветить всю, так сказать, палитру. Следовательно, надо избежать дублирования вопросов. А то все будут, допустим, газопровод просить.

-                     Газопровод нам хорошо бы., - не вовремя встрял Семенов.

-                     . а вот про возрождение культуры или, например, православия - ни полслова, продолжал Венчугов-Полетаев и, не обращая внимания на Семенова поставил галочку на другой странице блокнота.

-                     Так какой бы вы вопрос предпочли? - уточнил Никитин.

-                     Так любой же, какой хотите, учитывая сказанное. Можно из международной политики - о бомбежках Израилем Палестинских территорий, двойные стандарты западной демократии. Или какую-нибудь критику.

-                     И кого можно покритиковать?

-                     Кого угодно. Хоть самого Президента. Вот почему, несмотря на требования народа, он не идет на третий срок? Или министры некоторые вызывают сомнения.

-                     А разве другие насчет срока не будут спрашивать?

-                     Могу предположить, но здесь как раз хорошо бы показать массовость народного запроса. Вы ведь за политику Президента? Вот и мы здесь тоже, а поскольку вопрос может задать только один, например, Вы, очень полезно бы высказать общее мнение. Или есть еще архиважная тема - культура. Допустим, в ракурсе пополнения библиотечного фонда, сохранения редких рукописей.

-                     У нас в Озерках, - оживился Никитин, - к сожалению, нет редкого фонда, хотя отдельно, и в отличном, скажу, состоянии хранятся книги с автографами авторов. Среди них Астафьев, Распутин, Искандер. И есть даже дореволюционное издание Бунина с пометками Гиппиус. Это не стихи, а карандашные подчеркивания и эмоциональные оценки. О подлинности говорит экслибрис.

-                     Вот-вот, - поддержал зам.начштаба, - и мы кое-что из отдельных рукописей могли бы подкинуть для углубления интересов.

-                     Из Ваших архивов? - расширил глаза Никитин.

-                     Зачем же, областная библиотека, знаете, переполнена. На время могут и поделиться.

-                     Передвижная выставка?

-                     Что- то вроде этого. Я вижу, Вас зацепило. Вот и подготовьте вопросик на эту культурно значимую тему. А завтра, часиков эдак в двенадцать, еще разок поговорим и немножко порепетируем. Договорились?

Когда за Никитиным закрылась дверь, зам.начштаба спросил:

-                     Он, случайно, не еврей?

Богданчиков еще раз проверил объективку:

- Никак нет, отец - русский, мать - татарка.

-                     В Озерках только русские и татаре проживают, - добавил Семенов, - числилось два еврея, так они с семьями на ПМЖ выехали, шуму было.

-                     Великий российский писатель Тургенев, - назидательно заметил майор С.П.Венчугов-Полетаев, - говорил, что у нас, если поскрести любого татарина, обязательно обнаружится еврей. Я к чему - у нас в списке вопрошающих по национальному составу одни русские. Нехорошо. Могут подумать, что зажимаем. Надо бы хоть одного еврея.

-                     Может, из города завезти? - предложил Богданчиков.

-                     Нет, нужны местные, - отмел Венчугов-Полетаев, с отличием прошедший курсы переподготовки, - а, предположим, что этот Никитин латентный еврей. Именно так, - и он поставил третью галочку у себя в блокноте.

Семенов и Богданчиков смотрели на шефа с уважением.

Латентный еврей Яков Иванович Никитин околевал на автобусной остановке. Утренняя морось сменилась снежной крупой, которая секла щеки и забивалась за воротник. Ветер насквозь пронизывал китайский пуховик - после стирки перья в нем сбились комками, утрамбовались с краев подкладки. Эстетическое нововведение городских властей - стеклянный павильон остановки - хоть и поддержал чаяния недавно приватизированного стеклозавода, но испытания временем и повадками местной молодежи не выдержал. Фанерные дощечки, всунутые в железный каркас, скрипели жалобно и от ветра не спасали.

Яков вспомнил термин "вандалоустойчивость" и попытался примерить его на себя, как на стеклянный павильон, несуразный в этой средней полосе. Но грустные мысли о булыжниках и хрупкости души он отогнал и сосредоточился на разговоре в штабе ФСБ. Вопреки расписанию автобус не подошел. Все-таки он здорово прикинулся простачком и выиграл время. Конечно, ни про какой бибфонд он говорить не будет. Судьба давала шанс сказать про главное. Пусть в виде вопроса. Зря не послушал жену и не поддел кальсоны в противовес простатиту. Надо все просчитать. Может, просто резко выплеснуть главное. Например, куда конкретно идем и чем жертвуем? Скажите прямо: допустим, строим развитой капитализм с человеческим лицом и жертвуем Яковом Ивановичем Никитиным и его дочкой Лизой. Напротив - строим китайско-шведский социализм с мандаринами и жертвуем Венчуговым-Полетаевым. Или наоборот, но жертвуем по-любому. Не звучит.

Лязгнул и завизжал тормозами автобус марки "ПАЗ". Иногда до Озерков ходил автобус другой марки, с обогревом. Червонец отдай - не греши. К маю Якову обещали прибавить пятьсот рублей, а сегодняшнее верховное доверие вроде отметало происки Алевтины, племянницы депутата Зворыкина, вышедшей из декрета с заочным дипломом и метившей на его место. Если в результате телеэфира вышибут, придется уступить жене, и, как все нормальные люди, завести свиней. Он до сих пор помнил кисло пахнущее помоями для борова детство. Когда взяли еще и свиноматку, пришлось по блату добавочные помои брать в столовке и каждый вечер тайком, в обход соседей Машковых, которым отказали, тащить, надрываясь, огромный бидон. Потом другой сосед, дядя Федор, неумело резал откормленных свиней, а они кричали. Федору приходилось отдавать по окороку с головы - откровенный грабеж. Мать, чуть не плача, все уговаривала его резать свиней самим - она, мол, подержит. Дополнительные пятьсот рублей могли бы решить вопрос сапог для Елены, без которых она одна такая классная руководительница, не говоря уже о приличном пальто. Сколько могут стоить эти сапоги? Ну, три раза по пятьсот - так что к следующей зиме хоть две пары. Значит что, вопрос про бибфонд? Нате выкусите!

На конечной в Озерках его встретил дед Федор, который вследствие ослабшего зрения и трясучести рук свиней давно не резал, но вспоминать об этом любил.

-                     Ба! - заорал плохо видящий дед, - Вундеркинд! Выпустили! Или временно, чтобы последить?

-                     Откуда? - притворно удивился Яков.

-                     Да ты не трухай, ежели сразу не взяли, большие срока не навесют, времена не те, - с сожалением сказал дед, - разве что за экстремизм.

-                     Тьфу на тебя, - пожелал Яков и заспешил домой.

Прозвище "Вундеркинд" прилипло к Якову лет с четырех, когда он научился читать по газете "Озерковская правда". Этой газетой были оклеены стены их дома - отчим затеял ремонт и подготовил стены под обои, но случайно ремонтные деньги пропил, а потом и сам исчез, завербовавшись в старатели на Колыму. Правда, одно письмо от него пришло с просьбой денег почему-то из Кременчуга. Зато заголовки в газетах были крупные, и Яшечка бодро читал умиленной матери: "Светофору - быть!", "Советский газ в каждый дом!", "Позор американским расистам!", "Сбылась мечта озерковцев!". Когда он смог уже без матери читать мелкий шрифт, то узнал, что сбывшейся мечтой оказалась самая большая в сельском нечерноземье баня, и его интерес к чтению угас. А подаренная на пятилетие книжка про страшное тараканище вызвала лишь кошмары и крики по ночам.

Вместо этого Яков начал считать: копеечки на мороженое, кроликов у бабы Вари, количество которых росло пугающе радостно, а потом они вдруг все сдохли; пустые бутылки, что собирала мать по поселку и раз в месяц сдавала для торжественной покупки новых сатиновых шаровар; молнии в летнюю грозу, когда он вырывался во двор плясать по лужам, и один раз шарахнуло в старый тополь за забором, и мать отхлестала его мокрым полотенцем. Все посчитанное становилось понятным и не пугало, как линчеванные в газетах американские негры.

Скоро ему было достаточно только глянуть на чужой забор, чтобы знать, сколько в нем штакетин и жердей и дыр для лазания за яблоками. Пацаны, которые раньше его поколачивали, зауважали и стали на него спорить с нижней стороной Озерков, что через речку: на газетку высыпалась горсть мелочи, раскладывалась решкой, а Яшка мгновенно говорил количество монет и общую сумму. Задачу усложняли, укладывая орлом, а он все равно угадывал. Будто в голове что-то щелкало - и ответ готов!

В школе для проформы он освоил логарифмическую линейку, но не пользовался ей никогда. Также снисходительно он поглядывал на таблицы Брадиса. Теоремы и аксиомы раскрывались для него сразу. Решения жутко сложных задач приходили сами собой, часто совсем другим путем, чем в учебниках. Но в областных олимпиадах первого места Якову не давали - ответ, мол, верный, да не по правилам. Все равно школу Яков закончил в четырнадцать лет и выступил на областном концерте в честь юбилея Октября, где на раз возводил все во многие степени, извлекал какие-то корни и даже определил в обоих стилях день недели, когда родился В.И.Ленин.

Поступил Яков на физмат в московский пединститут, так как МГУ почему-то забоялся. Поселился в общаге, в комнате напротив кухни с устоявшимся запахом жареной селедки, которую по преданиям ночами жарили вьетнамцы. Вьетнамцы действительно присутствовали, но за позорным занятием ни разу застигнуты не были, а потому все смущенно отрицали, ссылаясь на заветы Хо Ши Мина.

В веселую общаговскую кампанию Яков так и не вписался, может, по возрасту, а, может, из-за отсутствия иммунитета к напитку "Агдам" - после первого же стакана его бурно тошнило. Поневоле он оказался в товарищах с таким же трезвенником, чукотским самородком Колей Нутетыгренэ, попавшим в институт по национальной квоте. Помимо общего порока, Коля почти не говорил по-русски и любил, сидя на корточках, петь родные северные песни. Яков же в это время рассказывал ему о своих проблемах, и тот с полузакрытыми глазами кивал головой и продолжал мычать что-то свое.

Таланты Якова на факультете не поощрялись, так как здесь требовались не озарения, а методические навыки преподавания математики, причем в свете марксистско-ленинского мировоззрения. Что это, Яков так и не понял.

На втором курсе ему стало скучно. Опять же на спор он как-то просчитал количество слов в "Войне и мире" (проверяли выборочно постранично, а общий итог по изысканиям из "Филнаук"). Общая подруга-однокурсница, скучавшая в виде призового фонда, честно исполнила условия пари, щелкнула его в нос и определила: "Не вундеркинд!".

Яков из принципа перечитал "Войну и мир" и с потерей курса перевелся на филфак. Новые друзья отнеслись к его способностям, как к легкой дурной болезни, вроде триппера, и попытались увлечь его Маркесом и Кьеркегором. Он же с трудом осиливал Достоевского, а по настоящему любил Конан Дойла. К окончанию института друзья уплыли кто в журналистику, кто в психологию, и только Якову светило школьное распределение в Мончегорск. Поэтому внезапное предложение поехать в Монголию он воспринял как подарок судьбы. Годичное обучение потомков Чингиз-хана с питием кумыса, разбавленного водкой, оборвала телеграмма о смерти матери. На похороны он все равно не успел, но зато остался в Озерках.

Учительского места пока здесь не нашлось, и Яков временно согласился поработать в школьной бухгалтерии, благо его вычислительный талант еще помнили. Через шесть лет удалось перебраться в библиотеку, правда, уже с обременением в виде жены Елены Геннадьевны, которая завелась незаметно и была по натуре учительницей немецкого языка. В постели она любила задавать ритм: "Ein, zwei, drei und ein, zwei, drei.", - и заканчивала переиначенной цитатой из подсмотренных фильмов: "Das ist wunderbar!"

Плодом этих подсчетов и цитат стала дочка Лизанька, которая не любила ни считать, ни читать, зато очень любила папочку, хотя и стеснялась его дурацкого прозвища "Вундеркинд".

- Наконец-то, - сказала жена, - ведь говорила, кальсоны надень, садись ужинать, пока не остыло, отстань от отца - без тебя тошно, вынеси ведро, пока не разделся.

Вытряхивая помойное ведро в мусорку, Яков подумал, что скрыть новость от жены будет трудно, но попытаться надо.

- Ну, - сказала жена, - подписал, что надо и молодец, вымой руки, можешь не рассказывать, прожекторами в глаза светили? Лизка, марш за уроки!

- Что подписал? - удивился Яков.

- Щас выдеру, только вот высунь свой нос из-за двери, ведь предупреждала: сиди тихо, не болтай, какие там письма к депутатам, все-все, мой золотой, тебя не били? Ты мой маленький, руки вымыл? Садись за стол.

Ночью Елена была особенно страстной и даже натянула на него припасенные к праздникам дорогущие презервативы - первый со вкусом малины, а через полчаса какой-то ребристый с усиками, и где она их только берет.

Потом, под тихое сопенье жены, Яков долго думал о требуемом вопросе. При том, что жена, хоть и классный руководитель, но человек в общем хороший и очень чистоплотна, что непросто в их стесненных условиях, на что, наверное, повлиял немецкий язык. А Лизка вообще прелесть, если бы еще немного мозгов.

Он тихонько выполз из кровати и пошлепал на кухню курить. Было ясно, что нагрянул тот самый случай перемен, который он ждал все последние годы и уже не верил в его возможность.

Яков потушил сигарету. Открыл дверцу висячей полки, достал жестяную коробку из-под датского печенья. Здесь хранилась тетрадь, где все посчитано. Записи начинались с заголовка "Анализ". Он перелистывал страницы, а в мозгу вспыхивали цифры бюджета страны за этот год и прежний; все дополнения постатейно, суммы, укрытые за оборонкой и безопасностью, спрятанные в стабфонд и золотовалютный запас, кредиты, отдаваемые пальмовым маслом, и займы под неразведанные месторождения, пенсионные долги и полутаможенные пошлины , Газпром, нефтянка, нацпроекты. Отсюда должен выплыть ВОПРОС. Он снова закурил, прогнал и отстроил все цифры. И понял, как ни крути - вопрос выходит дурацкий, как у деда Федора: "Куда дели? А нам когда же?".

Оставалась последняя, не заполненная до конца страница под названием "Предложения". Додумывать Яков пошел в кровать.

Жена ждала его с открытыми глазами.

-                     Иди ко мне, мой маленький, - сказала Елена, - все пройдет, вот я тебя обцелую, не надевай ничего, не надо.

Цифры, еще мерцавшие в голове, враз потухли под ее губами.

Чтобы обдумать все как следует и без помех, Яков встал пораньше, мгновенно собрался, проверил ключ от библиотеки - вечно его забывал, и выскочил на улицу.

Жестяной колпак уличного фонаря скрипел на ветру и высвечивал в темноте желтое пятно. На его краю то выявлялась, то вновь пропадала скрюченная фигура.

-                     Яков Иванович! - донеслось от фонаря.

Поеживаясь от холода, Яков пошел на голос.

-                     Что это Вы, Клара Петровна, в семь утра? - изумился Яков, опознав в фигуре свою бывшую учительницу младших классов. Когда-то она била его линейкой по голове и обзывала "децибелом".

-                     Яков Иванович! Дорогой Вы наш! Христом Богом молю, Вы там завтра про Пашеньку спросите!

Она вдруг схватила его за руку и припала к ладони мокрыми губами.

-                     С ума сошли! - выдирался Яков, но старуха начала падать то ли в обморок, то ли на колени, и он подхватил ее за пояс, а та, хоть и обвисла, продолжала чмокать его куртку, руки и просто воздух. Яков подтащил старуху к завалинке соседского дома, усадил и уже без труда отлепился от нее.

-                     Валидольчику? - он втиснул ей в рот запасенную (спасибо жене) таблетку и погладил по голове. - Вы в порядке? Давайте так, часиков в пять, нет, в семь приходите ко мне на работу и поговорим. Лады?

Клара Петровна кивнула головой.

Под скрип снега он опять услышал себе в спину: "Христом Богом! Про Пашеньку! Христом Богом.".

Перед зданием библиотеки его ждало человек десять.

На репетицию Яков попал вовремя, однако поддеть кальсоны опять забыл. Венчугов-Полетаев встретил его крепким рукопожатием и укоризненно шепнул на ухо: "Все ж таки разгласили". Яков хотел оправдаться, но Богданчиков уже вел его в актовый зал, где были собраны кандидаты в вопрошающие. Среди них Яков увидел много знакомых лиц: завуча школы, владельца продмага, директора бани, ветерана войны со слуховым аппаратом. От непонятного волнения он почему-то забыл все фамилии. Впрочем, незнакомых, но очень похожих лиц было тоже много.

- Товарищи! - сказал Венчугов-Полетаев, - друзья, сейчас мы, так сказать, прогоним завтрашнее мероприятие. Постройтесь, пожалуйста, в шеренгу по два. Семенов, помоги. К сожалению, возможности телеэфира не безграничны, и задать можно будет два - максимум три вопроса, поэтому нами подготовлено на всякий случай пять. Спрашивающие рассредоточены в группе через три человека. Сейчас я буду называть фамилии, а вы откликайтесь. Нет, лучше сразу фамилии будет называть наш телеведущий.

Из-за спины Венчугова-Полетаева вышел ведущий областной программы "Вести" Валериан Пендраковский. Обыватели спорили, парик у него или собственная шевелюра, как у певца Кобзона. Сейчас было видно, что парик. В ответ на называемые фамилии послышались выкрики "Я!", а ветеран войны даже попытался сделать шаг вперед. Яков же в знак противоречия отозвался "здесь", и Венчугов-Полетаев посмотрел на него внимательно.

Затем Пендраковский начал предоставлять слово. Он подносил себе ко рту кулак с воображаемым микрофоном, нараспев что-то произносил и совал кулак под нос вопрошающему.

Венчугов-Полетаев предупредил: - В первый раз можно по бумаге, а потом, пожалуйста, наизусть.

Богданчиков отслеживал отведенные на вопрос тридцать секунд по хронометру. Вопросы про двойные стандарты израильского экстремизма от директора бани, патриотизм от завуча, демографический кризис от хозяина продмага и плохие дороги от кого-то еще в норматив уложились. Ветеран про третий президентский срок говорил минут пять. Попытки его ужать вызвали гнев старика, и Венчугов-Полетаев, ласково приобняв за плечи, увел его в угол заново учить текст.

Когда настала очередь Якова, он подался вперед и с болью в голосе задал кулаку ведущего свой вопрос про тающий библиотечный фонд. И Богданчиков с хронометром, и Венчугов-Полетаев из угла одобрили. Потом прогнали еще два раза. Ветеран тоже уложился.

Трясясь в автобусе, Яков беспокоился, не пережал ли он с голосовыми модуляциями, не заподозрил ли Венчугов-Полетаев, что на самом деле он задаст совсем другой вопрос.

Правда, какой, так и не было ясно. Может, вместо кричащих цифр надо про местного дурачка Пашку, позднего Клариного сыночка, что сгинул в недрах милицейской системы после того, как пописал на колесо начальника ГИБДД; про двух студентов-очников, забранных нынешней осенью в армию прямо с улицы для выполнения призывного плана и гниющих сейчас в стройбате под Улан-Удэ; про сгоревшую бензоколонку Прохора Лейкина, который не пожелал влиться в бизнес мэрского деверя - все эти просьбы сегодняшних ходоков как-то узки, маломасштабны для глобального обращения к самому Президенту. А если обобщить, вывести общую тенденцию, получается банальная политика. Нет, Яков вовсе не боялся политики - хватит, отбоялись.

Но ведь, с другой стороны, и много хорошего делается: ремонт котельной обещали, огороды прирезали, новый мост через Пихорку почти готов, фонтан заложили, обелиск на майские побелили. И вот пятьсот рублей должны прибавить.

Жена Елена демонстративно проверяла контрольные работы и на его "Здрасьте" ответила "Ну-ну". Она все знала, и приготовленный на завтра комплект из отглаженного костюма с сорочкой и галстуком на вешалке был прицеплен к дверце шкафа. Рядом стояли начищенные парадные полуботинки.

"Ну и черт с ней!" - подумал Яков и спросил: - Как дела, дорогая?

- Sehr gut, - отрезала жена.

Он повертелся, подумал, что бы еще спросить, но Елена опередила, - У бабушки твоя дочь, - и поставила кому-то жирную двойку.

За тоскливо-молчаливым ужином, наливая компот, она, наконец, поинтересовалась:

- И в чем твой вопрос?

-   Библиотечный фонд надо пополнять, - искренне ответил Яков.

-   И правильно, и хорошо, не слушай ты никого, - обрадовалась Елена, - хочешь еще компоту? Нам же здесь жить, а Пашку и без Президента есть кому искать. Можно и депутату запрос послать, я сама могу помочь написать, даже подписать могу, если надо, пей компот-то, у нас еще четыре бутыля осталось.

Ночью она Якова не трогала, хоть и хотелось.

Сбор был назначен на двенадцать, за два часа до трансляции у нового моста. Идти туда можно было по чистому кругом, через улицу Ленина, или напрямик по хляби - зато ходу всего минут десять. Сначала решили кругом, но завозилась Лизка, которой непременно было надеть деньрожденное платье, кто его там увидит под пальто. Тогда Яков обул говнодавы, а полуботинки Елена положила в сумку. Подумав, себе и дочке она тоже взяла сменку, а еще бутерброды, и термос, и фотоаппарат.

По дороге стояли люди, разговаривали о погоде, или просто так глядели на природу. Поздоровавшись и немного обождав, они шли следом. Лизка задрала нос и вляпалась в лужу. Перед площадью, где чисто, стали переобуваться, поддерживая друг друга. Сопровождающие тоже остановились поодаль, правда, еще в грязи. От них отделился дед Федор.

-                     Вундеркинд! - позвал принявший с утра на грудь дед, - тоись Яков Иванович! Ты там спроси, чего ж херово - то так?

На площади, за железными загородками стоял телеавтобус и мельтешили люди, налаживая аппаратуру: тянули кишки проводов, подключали прожектора, устанавливали огромный телеэкран.

Яков показал милиционеру полученный вчера пропуск и прошел за перегородку. Человек в штатском обвел вокруг него какой-то железной рамкой, похлопал по карманам и пристально глядя в глаза сказал:

- Можно.

Елена помахала вслед рукой.

Сердце в груди Якова оглушительно ухало и выбивало пот. Он автоматически здоровался с Венчуговым-Полетаевым и всей сборной командой, становился в шеренгу по-два, силой воли заставлял себя во время троекратной репетиции теперь уже в микрофон бубнить про тающий библиотечный фонд, а в голове полыхали цифры и мучительно рвался наружу дурацкий дедов вопрос "Президент мой миленький, чего ж херово- то так?"

Зам.начштаба майор С.П.Венчугов-Полетаев поднял руку и провозгласил: -Трехминутная готовность!

Тихо загудел мотор, накалились прожектора, щелкнул и засветился телеэкран, на котором выявился Президент. Звука не было, но и без него Президент понятно и по-доброму что-то объяснял.

-                     Пошел отсчет! - металлом голоса пронзил воздух Венчугов-Полетаев, - десять, девять, восемь.

Опытный телеведущий Пендраковский мгновенно скинул шапку в руки ассистенту, проверил парик, выскочил вполоборота перед шеренгой и открыл рот.

-                     . пять, - гремело в наэлектризованной атмосфере, - четыре, три, что?.. Отбой!

Экран потух, умерли прожектора. Внчугов-Полетаев, не веря счастию, вжимал в уши микрофоны наушников и внимал.

-                     Есть! - сказал он себе куда-то в грудь и затем обомлевшим окружающим, - Товарищи! Господа! Друзья и коллеги! В этот раз в связи с огромной перенагрузкой телеэфира у нас не получилось задать свои насущные вопросы, но все они, повторяю, все, с именами и фамилиями задающих, будут лично переданы, то есть, переданы лично нашему дорогому Президенту для внимательного ознакомления и обязательного ответа. Спасибо всем, до свидания, друзья!

Растерянный народ переминался с ноги на ногу и, видимо, ждал команды "разойдись".

-                     Что? - не понял ветеран войны и защелкал пальцем в свой слуховой аппарат.

-                     Что же херово та-ак! - закричал вдруг изо всех сил Яков Иванович Никитин, директор библиотеки имени Августа Бебеля райцентра Озерки.

Но его не слышал никто, только майор Венчугов-Полетаев достал свой испытанный блокнот и поставил жирную галочку.

Назад Никитины шли кругом, по чистому, крепко держась за руки. У самого дома вдруг выскочила старуха Клара Петровна и плюнула Якову под ноги.

ИДЕИ ДЛЯ РОССИИ

К празднованию Рождества Роман Борисович Робинзон был почти готов: план по уборке квартиры выполнен полностью, план закупок продуктов практически осуществлен, украшение комнаты еловыми ветвями произведено, и даже основные блюда - салат и заливная рыба - находились в завершающей стадии: салат оставалось заправить майонезом, а заливное стыло в холодильнике. Оставались сущие пустяки вроде ремонта настольной лампы, покупки свежего хлеба и, конечно же, банки красной икры.

Времени было предостаточно: стрелки на циферблате муранского стекла показывали 11:30; часы, правда, отставали на семь минут в сутки, и в каждую полночь Робинзону приходилось их подправлять. Но этот педантизм его даже забавлял - ровно семь минут и ни секундой больше. Вдобавок именно из-за этого постоянства бывшая жена не забрала их с собой.

Достаток времени позволял немного полениться. Выбор состоял из возможности послушать телевизор или почитать газету. Газету Робинзон брал в супермаркете: в торговом зале перед кассой она предлагалась совершенно бесплатно с просрочкой всего-то дня на два, на три. Так что в супермаркете он покупал батон нарезного хлеба на пятьдесят копеек дороже, чем в уличном ларьке, зато бесплатно получал десятирублевую газету. А пройти по свежему воздуху лишние двадцать минут даже полезно для здоровья.

Для отдыха Робинзон выбрал все же телевизор - газету решил оставить на вечер. Десятилетний "Филипс" обещанной при покупке долговечности не оправдал (видимо, сказалась утаенная малайская сборка) и после долгого нагрева показывал все в мутно-бутылочном цвете, вдобавок картинка сплющивалась до узкой полоски посреди экрана. Зато звук по-прежнему хорош на всех каналах. Это позволяло Робинзону развлекаться по-своему: знакомые старые фильмы он смотрел с закрытыми глазами, восстанавливая изображение в памяти, а в новых весь антураж он придумывал сам, ориентируясь по звуку. К голосам персонажей он приставлял лица знакомых или политиков, роль положительного героя присваивая, естественно, себе. Иногда случались казусы. Например, когда сугубо положительный и даже благородный Роман Борисович Робинзон внезапно оказывался мерзейшим сексуальным маньяком или хуже того - вампиром.

На этот раз Робинзон включил новости: благостные вести о предстоящем празднике перемежались репортажами из обновленных церквей и облагодетельствованных детских домов. Усыпляло. Робинзон решительно достал настольную лампу, нож, изоленту и набор отверток - предстояло починить выключатель на шнуре. Как только он разложил причиндалы на диване, предварительно подстелив газету - ту самую, из супермаркета - на пороге комнаты появилась кошка. Она замерла на секунду, сладко потянулась, зевнула и не спеша направилась к дивану. Косясь на кошку, Робинзон вывинчивал из выключателя болтики и аккуратно складывал их на газетку.

В данный момент Юлия Цезаря он уже превзошел: телевизорное сообщение об успешном удержании инфляции в запланированных рамках автоматически записал на корочку - раз; зачистил концы электропровода и запихнул их под шайбочки - два; строго сказал кошке: "Ну-ну!", - три, еще раз в мыслях прошелся по своей грандиозной идее экономического подъема России - четыре. Конечно, вряд ли когда-нибудь Юлий Цезарь чинил настольные лампы, но что-то царственное все равно в этом было.

-                     Готово, - сообщил кошке Робинзон и торжественно вставил вилку в розетку. Щелчок выключателя - лампа не загорелась. Видимо, поломка заключалась не в чертовом выключателе. Вместо того, чтобы вышвырнуть электроприбор в окно, Роман Борисович очень-очень спокойно поставил лампу на пол и закурил. Уже много лет он курил сигареты "Gitanes". Сначала без фильтра - дерущие, как наждак, затем из-за укоров сердца перешел на фильтрованные, даже попробовал курить "light", но, обнаружив, что количество выкуренного зашкаливает за две пачки в день, остановился на среднем варианте и вернулся к однопачковой норме.

Пристрастился к этой марке он во время командировки во Францию с подачи Анни Жирардо. Робинзон вел тогда с ней переговоры об участии в съемках в одном из советских фильмов. Они сидели в небольшом кафе на Монмартре, и за чашкой хорошего кофе он с удовольствием дымил чем-то дефицитно-американским. Анни же прикуривала одну свою сигарету от другой и, скептически косясь на верблюжью пачку, говорила о самоиндефикации художника, о пристрастии ко всему крепкому, а значит - настоящему.. Робинзон поддакивал, подсчитывая в уме, хватит ли денег, чтобы расплатиться с официантом. Должно было хватить, но уже без духов для жены.

-                     Не хотите попробовать? - протянула ему свои сигареты великая актриса.

Воспоминания прервала кошка, которая, морщась от дыма, все же запрыгнула ему на колени и, включив мурчащий моторчик, боднула в подбородок.

-                     Что ли ты меня любишь? - сказал глупость Робинзон. Кошка усилила громкость и прижалась к плечу.

Час отдыха миновал. Уже одетый Роман Борисович бросил на себя последний взгляд в зеркало и поправил узел галстука. В прежние времена он галстуков не носил и даже на официальные встречи ходил с расстегнутым воротом сорочки - тогда ему многое прощалось. Но чем труднее складывались обстоятельства, тем тщательнее он следил за собой. И после потери работы, и после развода с женой (именно в этой последовательности) он выпрямил спину, сбрил седеющую бороду, заставил себя повязывать галстук перед каждым выходом из дома, как воин когда-то надевал кольчугу ввиду возможных переделок.

Перед хлебной палаткой он еще раз проверил бумажник: в наличии двести рублей с мелочью. Как раз на хлеб за червонец и банку красной икры (165 рублей за 140 граммов - он специально накануне посмотрел в самом дешевом ближайшем магазине). Еще пара десяток должна остаться на всякий случай до послепраздничных поступлений.

Хлеб в палатку как раз только завезли, и продавщица принимала товар. Робинзон немного подождал, пока она подписывала накладные и выставляла товар.. Прямо на него сквозь стекло вишневым глазом смотрела сдобная булочка. Присыпанная сахарной пудрой, она бесстыдно выпирала из краев оберточного пергамента и даже, казалось, пахла корицей и ванилью через витринные преграды. Конечно, казалось, потому как вследствие детской травмы Роман Борисович практически лишен был обоняния, но от этого воображаемый пряный запах был еще сильнее.

Еле дождавшись открытия окошечка, сглотнув слюну, Робинзон попросил: - Батон столичный и вот эту сдобу!

-                     Тридцать пять, - услышал он равнодушный ответ.

-                     Всего-то, - спокойно заметил Роман Борисович, отсчитывая деньги и еле удерживаясь от желания вонзить зубы в эту мягчайшую прелесть прямо сейчас, не отходя от прилавка.

В прекрасном настроении прибыл Роман Борисович Робинзон в продовольственный магазин, запер пакет с плюшкой и батоном в камеру хранения и, поигрывая ящичным ключом с огромной нумерованной бляхой, направился в рыбный отдел. Он уже открыл рот, чтобы небрежно попросить банку красной икры, когда вдруг обнаружил отсутствие ценника на пирамидке из икорных банок . Шевельнулось нехорошее предчувствие. Он заглянул вбок и сверху - не завалился ли куда - нету.

-                     Простите, - сказал он в пространство, - у Вас здесь ценника на икру не видно.

-                     Щас, - донеслось из-под прилавка. Оттуда же высунулась рука и водрузила на вершину пирамидки ценник. Вслед за рукой появилась и блондинистая девушка лет пятидесяти, хрустящая сушкой.

Робинзону послышался хруст костей - вместо вчерашних 165 рублей на бумажке было нарисовано 180.

-                     Вам сколько, - все еще жуя, спросила девушка.

-                     Я подумаю, - ответил Робинзон.

Что здесь было думать! Даже с неподсчитанными копейками на икру явно не хватало. Все же, отойдя в сторонку, Роман Борисович нашарил в кармане тридцать копеек. Вспомнил про дырку в подкладке. Оглянувшись - не смотрит ли кто - выудил еще шесть копеек. Свел баланс: общая сумма составляла 165 рублей 96 копеек.

"Ну и черт с ним", - думал Роман Борисович, идя домой. Но привкус фатальной неудачи, той самой неудачи, что бежала перед ним с минуты, когда он гордо грохнул дверью, уходя с работы; что закрывала перед ним все другие двери, несмотря на достойную репутацию и вроде бы неплохие связи; что пряталась в кривоватой улыбке собирающей вещи жены; этот кислый привкус вызывал ноющее чувство и перехватывал дыхание.. Он упорно не верил этой унылой фатальности и каждый день доказывал себе, что все нормально, а скоро будет совсем хорошо.

Доказывал утренней зарядкой, повязыванием галстука, отутюженными брюками, сохранением прямого номера мобильника, все дорожающими сигаретами "Gitanes", стерильностью унитаза и, наконец, банкой икры к Рождеству. Как мама когда-то всю предпраздничную неделю кормила их серыми неразлипающимися макаронами, но зато в Рождество открывала банку икры и пекла пирог с брусникой.

Правда, с прямым номером телефона вышла маленькая неприятность. Телефонная компания сообщила ему, что по приказу свыше первая цифра номера должна быть изменена, но все звонящие по старому будут автоматически переадресовываться. И действительно - он даже приобрел. Теперь ему звонили какие-то незнакомые люди с просьбами о помощи. Оказалось, что измененный номер он унаследовал от некоей психологической службы.

Прямо у дверей подъезда он развернулся и пошел назад.

"Неужели, - думал Робинзон, - я, зарабатывавший для своей конторы миллионы долларов, придумавший для своей страны гениальную, будем скромней, грандиозную идею экономического подъема, не смогу за несколько часов добыть 14 рублей 04 копейки на банку икры? Грош цена тогда тебе, Робинзон!" - сказал Робинзон.

-                     Чего говоришь, сынок? - спросила у него бабушка, которая, оказывается, сидела рядом с ним на лавке во дворе и с интересом разглядывала выглядывающую из пакета сдобную булку.

-                     С Рождеством Вас, бабушка! - ответил Робинзон, вручил старушке кондитерское изделие и отправился на охоту.

По дороге к метро, центру торгово-экономической активности района, Роман Борисович провел анализ своего финансового положения. Помимо означенных 165 рублей 96 копеек дома у него находилось около 20 юаней и порядка 10 евро монетами от прежних поездок. Но монеты в обменниках не принимают, а юани надо ехать менять в центр. К тому же он не помнил, сколько это сейчас в рублях. Итак, недостающие деньги можно занять, заработать, найти, выпросить, украсть или продать что-либо.

Продать Роману Борисовичу было решительно нечего. То есть вещей в доме было много, но все хоть сколько-нибудь ценное вывезла жена, спасибо, квартиру оставила взамен дачи и машины. Обручальное кольцо он давно за копейки сдал в ломбард, а цепочек и прочих цацек у него отродясь не было. Даже нательный крест висел на кожаном шнурке.

Заем денежных средств также отпадал: с соседями он не общался - в свое время те души не чаяли в его жене, и, кажется, до сих пор с ней перезваниваются. Есть, конечно, пара приятелей, у которых можно перехватить тысчонку-другую долларов под божеский процент, но просить червонец на баночку икры. За этим неизбежно последует предложение ношеных штанов, еще совсем хороших, и кой-чего из продуктов питания - к празднику наготовили, всего не съесть.

Выпрашивать или красть он, к сожалению, не умеет, за что и выперли с работы. Остается "найти" и "заработать". Или что-то среднее. Зазвонил мобильный телефон.

- Салям-Алейкум!, - услышал Роман Борисович.

- И Вам здравстуйте, - ответил он, думая о своем.

- Что делать? Все меня не понимают!

- Простите.

- Не надо извиняться - скажи, что делать.

- Еще раз простите, - с нажимом сказал Робинзон, - Вы куда звоните?

- Тебе звоню. Меня не понимают, я не понимаю. Как в Америке. Что делать будем, скажи? Ты в Америке был?

- Нет, я не был в Америке, но это неважно. Вы, очевидно, ошиблись номером. Вам, наверное, нужна служба психологической поддержки.

- Тоже не понимаешь.

Бип-бип-бип.

В раздумьях Роман Борисович дошел до метро и начал независимо бродить вокруг торговых палаток. За полчаса он наковырял из грязного снега сорок копеек, для чего ронял собственный рубль и поднимал уже вместе с ничейной монеткой. Он замерз и разозлился на себя за то, что в голову ничего путного так и не пришло, а собирательство уже начало привлекать внимание стационарных побирушек.

Снова зазвонил телефон.

- Алло, - осторожно сказал Роман Ьорисович.

- Из окошка прыгать буду. Как думаешь, правильно?

- Нет, что Вы!

- Я тоже так думаю. Грех это. Еще думаю - я толстый, второй этаж, ногу сломаю. Лечить кто будет? Ты будешь меня лечить?

- Я же не врач.

- Правильно, ты не будешь, никто не будет. Такая глупость - из окошка прыгать. Лучше таблетку съесть.

- Простите, - вклинился в паузу Робинзон.- Вам нжно обратиться в службу психологической поддержки. Номер, который Вы набираете, раньше принадлежал им, а сейчас.

- Я псих, да? Раз мне плохо, значит, я сразу псих? Эх, ты! Мне твой номер дали, я деньги платил. Тьфу на деньги! Деньги дрянь, сейчас есть - завтра нет. Я говорить хочу, слушать хочу, понимаешь?

- Понимаю, но Вы меня не так поняли.

- Ничего ты не понимаешь!

Бип-бип-бип.

Для согрева и хоть какой-то перемены впечатлений он зашел в хозяйственный магазин "Все для дома". Здесь Роман Борисович бывал редко, потому как хозяйственные мелочи он покупал в подвале с названием "Подвал" в соседнем дворе - дешевле. Вот и нужное ему сиденье для унитаза, точно такое же, здесь стоило 80 рублей, аж на 16 рублей дороже.

-                     Стоп! - сказал себе Робинзон, - 16 рублей - вот они! Банальная спекуляция: купил дешевле - продал дороже.

Тут же Роман Борисович подозвал продавщицу. Чтобы обезопасить себя, расспросил, ко всякому ли унитазу это сиденье подходит и можно ли в случае чего его вернуть обратно. Услышав, что при наличии чека - "завсегда пожалуйста", Робинзон попросил упаковать ему сиденье в непрозрачный пакет и, чуть не подпрыгивая, заспешил в подвал.

-                     Лишь бы работал и лишь бы не разобрали, - думал Робинзон. Даже в случае неудачи он ничем не рисковал, так как сиденье ему действительно было нужно - старое треснуло и держалось на обмотке из скотча. В крайнем случае, такой вот сделает себе подарок на Рождество. Но ему повезло: подвал работал, и сиденья к празднику не разобрали. И даже цену не повысили - по-прежнему 65 рублей. Сдерживая предчувствие близкой удачи, Роман Борисович задал здешней продавщице те же вопросы, получил такой же ответ и закупил заветное сиденье.

Уже не торопясь, степенно, он возвратился в хозяйственный магазин, дождался внимания болтающей с товарками работницы прилавка, сокрушенно сообщил ей, что сиденье не подошло и вручил ей подвальный экземпляр со здешним чеком. Без всякого удовольствия ему все же вернули 80 рублей.

Тут опять зазвонил мобильный телефон.

- Прости меня!

- Здравствуйте, кто это говорит? - не понял Роман Борисович.

- Ну еще раз прости! Грубо я сказал, нехорошо. Ты мне из окошка прыгать не дал, таблетку не дал, а я тебе грубо так, некрасиво ответил. Обиделся, да?

- Что Вы, совсем не обиделся. Только здесь недоразумение какое-то. Мой номер.

- Хорошо говоришь, правильно. Подожди, а? Я сейчас запишу. Вот. Я такие слова записываю. Чтобы думать легче. Перед тобой записал тоже хорошее слово - "благодействие". Там, правда, в газете опечатка была написали "благоденствие". Но ничего, ошиблись люди, бывает. Я разве не ошибался? Ты тоже ошибался, скажи?

- Ошибался, - сознался Робинзон.

- Ой, дело у меня тут. Я тебе потом позвоню, хорошо?

- Хорошо, - ответил Роман Борисович.

Перед самым подвалом Робинзон резко затормозил и только что не заорал "Идиот!". До него дошло - за дорогой вариант унитазного сиденья ему сейчас отдадут 65 рублей согласно выбитому подвальному чеку.

-                     Не огорчайтесь, - глядя на его лицо, говорила через минуту хозяйственная девушка, - у Вас, наверное, унитаз с полочкой, после праздников к нам завезут.

-                     Да-да, - рассеяно отвечал Роман Борисович, пряча в бумажник 65 рублей.

Ненужные теперь деньги, которых не хватало даже на банку несчастной икры, жгли руки. Надо пропить, чего вовсе не хотелось, но было необходимо, и Роман Борисович зашел в бистро "Минутка" напротив церкви. В отсутствие как посетителей, так и обслуживающего персонала Роман Борисович начал у кассы изучать меню: помимо чебуреков и шаурмы предлагались сосиски. Водка в розлив. Прямо на блюдечке кассы лежали две бумажки по десять рублей. Откуда-то из кухни вместе с запахом кислой капусты (обоняние что ли вернулось?), доносилась гортанная ругань. Роман Борисович засунул поглубже руки в карманы и вышел вон.

-                     Дурак! - говорил себе Роман Борисович, и самое обидное, что это было правдой, вне зависимости от того, украл бы он эти двадцать рублей или нет.

В кафе "Максима Пицца" его попросили подождать, пока освободится столик. Он потоптался пару минут и уже собрался уходить, как заметил заканчивающую обед парочку в дальнем углу.

-                     Простите, у Вас свободно? - спросил Роман Борисович у молодого курчавого парня с колечком в левом ухе.

-                     Да, мы уходим, - ответила вместо парня спутница, элегантная дама лет тридцати-сорока. Лишь вблизи и при желании можно было заметить загримированные морщинки у сочно накрашенных алых губ. Желание было, поскольку Робинзон вроде бы точно опознал в даме супругу своего бывшего шефа. "Нинель.", - важно представлял половину шеф. То ли Акимовна, то ли Артемовна. Ходили слухи, что вся карьера шефа держалась на тесте, большом питерском гэбешнике.

"Артемовна", - вспомнил Робинзон, - "немного приувяла". Они виделись всего раза два, и то черт знает когда. Но вот эта манера, наклонив голову, смотреть из-под обалденно длинных ресниц в никуда. Официант положил перед парнем кожаную папочку со счетом и повернулся к Робинзону.

-                     Мне капуччино, пожалуйста, - почему-то хриплым голосом произнес Роман Борисович.

Дама равнодушно посмотрела сквозь Робинзона, придвинула папку к себе, глянула на счет и, достав из сумочки кредитную карточку, протянула ее официанту.

-                     Момент, - сказал официант и отправился к барной стойке.

-                     Я сейчас, - сказал парень и пошел в туалет.

-                     "Не она, - перерешил Робинзон. - Уж больно хороша".

Дама действительно была хороша при всех своих морщинках и припухлости век. Она вытянула из кошелька стодолларовую купюру, положила ее в папку, придвинула зачем-то папку к Робинзону, подхватила норковую шубку с вешалки и направилась к бару. Там, заслонив официанта, начала расписываться в бумажках.

Не отдавая себе отчета, одним движением Робинзон выхватил из папки стодолларовку и щелчком вернул папку на другой край стола. Дама, не оглядываясь, накинула шубку и исчезла.

Официант резво подбежал к столу, раскрыл папку, удивленно посмотрел по сторонам, на всякий случай ковырнул в папке карманчик и подозрительно уставился на Робинзона.

-                     Мне капуччино, пожалуйста, - сказал Робинзон.

-                     И все?

-                     И все.

"Интересно, - думал Роман Борисович,- почему я не украл деньги в "Минутке", а украл сейчас? Ведь даже если это действительно была Нинель, и деньги предназначались мне, как плата за молчание, то ведь это еще более унизительно, чем украсть".

Но ему почему- то совсем не было стыдно, а, наоборот, весело от того, как ловко он вытащил купюру из папки и как глупо выглядела физиономия официанта.

Он пил свой кофе. Время было обедать, и денег теперь хватало и на это, но есть ему совершенно не хотелось. Он вообще в последнее время мало ел, даже похудел на шесть килограммов, но сил это не убавляло, а возникшую неприязнь к мясному объяснял себе постом, который он, впрочем, никогда не соблюдал. Ему стало тепло и спокойно, он заказал еще одну чашку, закурил и вернулся в мыслях к своей оригинальной экономической идее, что возникла при объявлении в газетах конкурса под девизом "Идеи для России". Удивительно, что до этого, кроме него, никто не додумался. Он еще раз порадовался простоте и грандиозности своего замысла. Вторая чашка кофе уже кончалась.

Раздался звонок телефона.

- Извини, что так долго.

- Да что Вы! - узнал знакомый голос Роман Борисович.

- В плов надо было барбарис класть, бульон добавить, помешать туда-сюда. С утра варю. Хочешь, честно скажу?

- Конечно.

- Ты мне сильно помог. Спасибо тебе. А еще чуть-чуть плов помог. Я буду из окошка прыгать, таблетку кушать, а плов не готов, да? Выключить - совсем сырой, оставить - подгорит. Барбарис еще не клал. Что люди скажут? Он даже плов варить не может. Дурак человек, совсм не жалко. Ты настоящий плов кушал?

- Да, в Казахстане.

- Э-э, казахи плов не умеют готовить.

- Ну, не скажите.

- Точно говорю, они даже рис короткий берут, и баранину сразу кладут, она тогда жесткая такая. Надо баранину отдельно варить, с айраном. Только немного, тоже жесткая будет, а класть за три часа. Здесь на плите все время мешать надо, и казана хорошего нет. Нигде нет. Я скоро позвоню, не обижайся.

Роман Борисович. жестом подозвал официанта, небрежно положил на стол стодолларовую бумажку и покинул заведение.

Робинзон шел домой вдоль трамвайной линии, одобряя безветренную погоду, подмерзшую грязь под ногами, тускнеющие в сиреневом сумраке фонари. Он хотел было обойти давешний магазин с подорожавшей икрой переулком, чтобы не вспугнуть разлившуюся в организме благостность, но решил, что это все же глупость, поскольку свою маленькую победу он уже одержал. А такой дурацкий символ, как банка икры, ничего не значит в общей и принятой им системе мирозданья.

Поравнявшись с дверями магазина, он невольно замедлил шаги. В голове мелькнула шальная мысль: что, если тот ценник в 180 рублей относился к какой-то другой икре, а прежнюю, за 165, он просто не заметил?

Роман Борисович понимал, что это полная ерунда, но из вредности все же решил проверить. В пустом магазине кассирша вместе с хозяином, тучным азербайджанцем, решала кроссворд. Робинзон прямиком направился к нужной витрине - увы, над икрой красовался единственный ценник с теми же издевательскими цифрами - 180. Правда, рядом лежала целлофановая упаковка с нарезкой семги. На нее денег хватало, но в данный момент ее моральная ценность равнялась крабовым палочкам или икре щуки.

"Хочешь, Робинзон, щучьей икры?" - спросил себя Роман Борисович, и ответил: - "Нет, не хочу".

-                     Товарищ, - крикнула ему кассирша, - Вы не знаете картины русского художника В. Васнецова из восьми букв?

-                     "Богатыри", - механически ответил Робинзон.

-                     Я же говорил "Три богатыри", - обрадовался азербайджанец, - Муромец, Попович и еще третий на лошадях, а ты "Аленушка, Аленушка!" - кроссворд же про животных! Что хотел купить к празднику, дорогой товарищ? - он подошел к Робинзону, - вот рыбка свежая: семга, кета, горбуша. Омуль - его лучше не бери, икра, совсем новую партию получил, пальчики оближешь, - он поднес ко рту щепотку пальцев и чмокнул губами, показывая, как вкусно будет есть икру из этой новой партии Роману Борисовичу.

-                     Спасибо, - начал Робинзон, собираясь вежливо отказаться, но совершенно неожиданно для себя признался: - я бы купил (что я говорю.), да знаете ли, немного просчитался (кому какое дело.), не хватает (стыдно же!) целых пятнадцать рублей.

-                     Какой пустяк! - обрадовался хозяин магазина Фарид Измайлов, чье имя было написано на табличке при входе в магазин, и Робинзон вспомнил сейчас эту табличку и это имя, и подумал, что оно очень подходит к этому человеку, к красной икре и к Рождеству и к самому Роману Борисовичу Робинзону, потому что вдруг стало совсем не стыдно.

-                     Бери, дорогой, - и, вжимая хозяйский живот, он пролез за прилавок, - потом занесешь, что не хватит.

-                     Я через неделю только смогу, - осмелел Робинзон, - вот, возьмите, здесь не хватает ровно пятнадцати рублей.

-                     Чтоб тебе, мой хороший, всегда на все хватало, на самую лучшую вещь, а не хватит, то пусть такой пустяк. Маша! - заорал Фарид Измайлов через весь торговый зал, - пробей товарищу банку икры - он деньги мне отдал.

-                     С Рождеством Вас! - поздравил Робинзон азербайджанца.

-                     И тебя с праздником, - тактично ответил Фарид Измайлов.

Кошка встретила Романа Борисовича у порога голодным мявом. Потершись об ноги и не дожидаясь, пока он разденется, засеменила на кухню к пустым мискам. На полдороге обернулась - ну скоро там?

-                     Сейчас-сейчас, - обнадежил ее Роман Борисович и, не снимая пальто, пошел кормить голодное животное. Самому тоже бы не мешало что-то съесть и, глядя на чавкающую над миской кошку, он достал из холодильника и равнодушно сжевал оставшийся от завтрака гренок.

Снял пальто, развязал галстук, переоделся и устало опустился на диван. Несмотря на удачное завершение операции "Икра", ему чего-то не хватало. Наверное, разбуженный эмоциями мозг требовал работы.

Роман Борисович взял распечатки писем от рекламных агентств, с которыми он сотрудничал. По срокам ничего не горело. Первоочередными были сценарий рекламного ролика "Чай "Могучий тигр" и текст для буклета международной рекрутинговой корпорации. Выбрал буклет. Нацепил очки, взял блокнот, ручку и устроился на диване с подушкой под спиной - работать сразу на компьютере он так и не приучился - сначала водил перышком по бумаге, а потом уже набирал.

Пока он читал бриф, сытая кошка улеглась на блокноте и закрыла глаза. Бриф оказался невнятным: требовали одновременно нудных подробностей, политкорректности и зазывного креатива. Кроме того, текст должен быть "предельно персонифицирован и обращен к людям различных специальностей, жизненных интересов и национальных групп". Роман Борисович согнал кошку с блокнота и начал писать.

Кошка сначала демонстративно обиделась, подождала реакции хозяина, потом уселась на пол спиной к Роману Борисовичу - начала терпеть, прилегла и наконец заснула.

К одиннадцати Роман Борисович закончил и закурил, на что кошка, обернувшись, открыла один глаз, потянулась и прыгнула ему на колени.

-                     Ну, слушай, - сказал ей Роман Борисович и прочитал:

"Вопрос: Я - чернокожий китаец с русыми волосами, я - миколог-программист канализационной академии. Я прожженный новичок, готовый к переменам. Я - ловец бабочек, танцующий сальсу. Моя голова умеет не только есть. И я хочу ловить кайф от работы. Где мое и только мое место среди таких же непохожих, как я?

Ответ: Корпорация "Блумберг" - это 25243 и еще несколько заводов, театров, космодромов, больниц, лабораторий, музеев, рудников, пароходных компаний и крокодиловых ферм во всех странах мира. Корпорация "Блумберг" - достойное место для достойных людей ".

-                     Не бред?

Кошка, уже лежавшая у него на животе, дернула ушами и зевнула.

-                     Спасибо, - поблагодарил Робинзон и осторожно переложил ее с живота в угол дивана.

Зазвонил телефон.

- Алло!

- Это я, приходи через три часа плов кушать - я мясо положил.

- Спасибо большое, но я, наверное, не смогу.,

- Что, жена - дети?

- Ну да.

- Бери с собой, плова много, всем хватит. Будем водку пить, говорить, песни петь.

- Извините, но никак не получится.

- Гости придут?

- И гости тоже.

- Гости хорошо. Петь будете, говорить, водку пить. Я тоже пою. Караоке купил и пою. Ты хорошо поешь?

- Не очень.

- А я хорошо. Мама плачет, как я пою. Говорит, в концерт тебя надо. Домой зовет. Папа умер, только два брата осталось. Соскучилась, как я пою - только по телефону слышит, но плохо - глухая совсем. А может, с гостями придешь? Очень много плова.

- Боюсь, не получится.

- Кто тебя обидел, скажи? Никого не бойся. Ты мне помог, я тебе помогу.

- Да нет, Вы меня не поняли. Я про то, что прийти в Вам у меня никак не получится.

- А-а, понял теперь. Гости, дети с женой - они не поймут.

- Не поймут.

- А ты только людям помогаешь или работаешь еще7

- Работаю.

- Молодец! Я тоже работаю. Но ты головой работаешь, правда?

- Вы мне льстите.

- Такой хороший человек всегда головой работает. И людям польза, и ему приятно. Только денег мало платят.

- Это точно.

- Ничего, не переживай - и денег заработаешь, и дети потом помогут. Подрастут и помогут. А пока, знаешь, ты придумай что-нибудь такое, какое еще никто не придумал. И продай. Ты умный, ты можешь.

- Знаете, а я уже придумал.

- Вот молодец! Ай да молодец! Ты только не торопись продавать. Осторожно так, чтоб не обманули. Здесь столько обманщиков. Большое что-нибудь придумал?

- Ох, большое.

- Для много-много людей?

- Для всей страны.

- Я знал, я всегда знал! Ты такой хороший человек, ну. как папа мой. Папа очень умный был. На войне воевал. Медаль получил, орден получил, еще медаль получил - не помню, как называется. Хорошая медаль, редко кому давали.

- "За отвагу"?

- Правильно. Очень отважный папа был, никого не боялся. Только маму немножко. Когда в День Победы выпьет, мама сильро ругалась. А он больше никогда не пил, только в День Победы. А мама все равно ругалась. Зря, по-моему. Мама у меня тоже хорошая. Болеет сейчас. У тебя жена хорошая?

- Хорошая.

- Конечно, зачем такому человеку плохая жена? И дети хорошие. Сколько у тебя детей?

- Один.

- Мало, еще роди двоих.

- Да поздновато вроде.

- Ты очень умный человек, извини, глупость сказал. Меня папа родил в пятьдесят лет. Он меня специально родил, потому что три сына надо, чтобы род продолжался. Папа очень умный был.

- А у Вас сколько детей?

- Какой ты молодец, что вовремя придумал такое большое. Знаешь, очень не хватает вот такого.

- Но Вы даже не знаете, о чем идет речь. Давайте, я расскажу Вам в общих чертах.

- Не обижайся, дорогой, лучше ты мне потом расскажешь. Я сейчас по телефону не пойму - тебе обидно будет. Я и так знаю, что очень хорошо придумал. Точно знаю, ты не сомневайся даже. И ты не думай, что мне не интересно - очень интересно. Я даже прыгаю сейчас - вот как интересно. Слышишь, как я прыгаю?

- Слышу.

- Мы с тобой вот что сделаем. Ты сегодня с хорошей женой, с хорошими гостями водки выпей, песни спой. А я скоро еще плов сварю, лучше, чем сегодня. Сегодня имбиря нет. А я имбиря куплю, такой плов сварю - никаким казахам не снилось. Ты ко мне придешь - даже с женой, если хочешь - и все-все мне расскажешь, а я слушать буду. А потом вместе споем, водки выпьем, кроссворд разгадаем. Хорошо?

- Хорошо, ответил Роман Борисович, - Ваалейкум Ассалам!

Робинзон подумал и пошел выпить валокордина - что-то саднило в груди.

Кошка перебралась на его насиженное теплое место. Выпив привычные сорок капель, Роман Борисович начал накрывать на стол. Крепко застывшая заливная рыба, украшенная кучерявой петрушкой, свежий хлеб, масло, заправленный майонезом салат "оливье", самолично настоянная клюквенная водка и, конечно, икра в хрустальной вазочке на листьях зеленого салата - не хватало только столовых приборов и салфеток. Нагруженный этим, он обнаружил кошку на столе перед заливным с уже раскрытым усатым ртом.

-                     Нельзя! - грозно закричал Роман Борисович, - Брысь! - кошка брысьнула за диван и затаилась.

Улыбаясь, он положил кусочек заливного в ее праздничное блюдце. Поставил на пол и смотрел, как, соблюдая конвенцию, кошка почтительно, на полусогнутых подошла к блюдцу, понюхала и замерла, ожидая дозволения. Получив таковое в виде одобрительного кивка, она наконец приступила к трапезе. Отвернувшись, Робинзон не видел ее ехидной улыбки.

Все же он устал сегодня и решил до двенадцати полежать под телевизор. Читать газету было лень. На мутной полоске экрана угадывалась церковная служба. Он усилил звук и прикрыл глаза. По привычке представил себе парчовые одежды, свечи, еловые ветви, панораму храма, ночного города. Вместе с рождественской молитвой поднялся выше, к беззвездному небу. Рокочущий голос священника понес его дальше, и городские огни внизу сменились мягкой темнотой лесов, светлячками болотец, кривыми ленточками мерцающих рек под выплывающей из тьмы луной. Пологие горы уходили вдаль, к океану, которому не было конца. Утихающий голос опускал его все ниже, к белесой точке среди черной воды - проклятому острову его одиночества. Вот он, его необитаемый остров, откуда выхода нет всю его длинную короткую жизнь. Боже, как хочется спать, то ли звон в ушах, то ли моря плеск. Холодно. Он попытался запахнуть на груди лохмотья камзола, но руки не слушались. С трудом он вытащил из самодельных ножен ржавый кинжал и начал царапать на земле: "Здесь жил Робинзон". На восклицательный знак сил уже не хватило. Не закрывать глаза, не пропустить корабль! Ветер выдавливал слезы, смывающие темное пятно вдали. Спать, спать. Все равно это не корабль на горизонте, а обычный мираж. Все равно.

-                     Робинзон! - кричали на поисковом корабле, - Робинзон!

Но веки свинцом запаяли глаза. Море ахнуло, и его края начали подниматься вверх, смыкаться, сворачиваясь в гигантскую трубку и затягивая в себя одинокий остров с уставшим навсегда Робинзоном.

Сигнальная пушка с корабля громом разорвала тишину. Кошка вздрогнула во сне и теснее прижалась к еще теплым ногам, потом подобралась к груди и распласталась на ней всем своим маленьким горячим телом. Робинзон разодрал веки. Он был должен Фариду Измайлову пятнадцать рублей.

Не умолкая, звонил телефон.

АПЛОДИСМЕНТ

- Да открой ты окно! - сердито сказал Василий Петрович Байстрюков, глава Уссурийской горадминистрации, своему второму заму Колотилину. - Духотища, от твоего кондиционера кроме шума, никакого толку.

Колотилин послушно полез на подоконник дергать тугие бронзовые шпингалеты на еще довоенных дубовых рамах, умалчивая при этом, что кондиционер вовсе не его, а японский. Если уметь им пользоваться, будет свежо и современно, а вместо этих допотопных окон давно надо было поставить трехслойные пластиковые. - Готово, Василий Петрович! - доложил он, слезая задом с подоконника.

В открытое окно вместо желанной прохлады пахнуло асфальтово-бензиновым угаром после дневного солнцепека.

- Свежий воздух. Другое дело, - отметил Байстрюков и сморщил нос.

Глобальная аномалия в этот год накрыла и Уссурийск: теплынь держалась до середины октября, а в последние дни пекло как в августе. Даже городская река Раздольная усохла до размеров канавы и пованивала под нелепо большим теперь мостом. Метеорологи отметили стосорокадевятилетний температурный рекорд. Правда, полтора века назад на месте индустриального Уссурийска стояло казацкое село Никольское, и основными заботами селян были прокорм в таежном урочище и защита от беглых каторжников и прочих хунхузов, а не наблюдения температурных режимов. Много позже из старозаветного села возник город Ворошиловск, в котором прославленный маршал хоть и не бывал, но приветы и напутствия передавал регулярно. По одному из них бревенчатый острог преобразили в надежную каменную тюрьму. Вполне возможно, что в ней обитали и метеорологи, по привычке следящие за температурой, но письменных свидетельств об этом не сохранилось.

Тем не менее местные синоптики с привлечением достижений современной науки совершенно точно установили рекордный характер аномалии, что, собственно, и объяснило низкую урожайность корнеплодов и падеж скота в Халдымском районе.

- Предсказатели хреновы, - потирая виски, возмутился Василий Петрович.- Дождь обещали! Закрой ты это чертово окно! Говорю же - голова трещит.

- И правильно, - согласился Колотилин, вновь залезая на подоконник.

Трещать городской голове было отчего: недавно его кабинет покинули работника аппарата премьер-министра, курирующие кратковременный визит главы правительства с целью изучения экологической обстановки в заповедном крае. Четверо брезгливых молодых людей в каких-то льняных распашонках, без галстуков, не прикоснувшись к выпивке-закуске, в пух и прах разнесли подготовленную программу.Потом через губу перечислили совершенно невыполнимые указания и вдобавок настоятельно рекомендовали найти какую-то "изюминку".

- Может, дернем? - предложил Колотилин. - От сосудов помогает.

- Я те дерну! - гаркнул Байстрюков. - Терапевт нашелся. Ну гады, ну хамье! Изюминку им, понимаешь.Фасады обновил? Обновил. Асвальт залил? Залил. Наглядную агитацию обеспечил - все заборы плакатами залепил. А казачий хор из Биробиджана? А форум звероводов? Выставка этих - как их? - таксидерьмистов? И это все - говно?

- Совсем не говно, - горячо поддержал Колотилин, - а даже напротив!

- Это ты, дурак, виноват, - бушевал Байстрюков. - Говорил же я, надо для пафосу купить этих музыкантов с мордатым. Как их ?

- "Любэ"?

- Конечно, "Любэ"! А ты - казачий хор дешевле! Вот и сэкономили, мать твою за ногу! Я тебе эту экономию в тройном размере из горла вырву. Что стоишь как бревно, ушами хлопаешь? Наливай уже, терапевт.

Дрожащими руками Колотилин налил гостевой водки в хрустальные фужеры для вина и выпил вслед за Байстрюковым.

- Еще жара эта, - задумчиво жуя лимон, сказал Байстрюков. - Не к добру.

- Не к добру все это, - ворчали две старухи в плюшевых кацавейках. Они лузгали орехи на лавке у памятника Ильичу перед мэрией. - Опять батареи не включат.

- Не к добру, - морщился ветеринар и сторож на полставки городского зоопарка Ребенько. Он глядел, как гималайский медведь Гриша самозабвенно плещется в мутной луже бетонного бассейна и пытается выловить размокшие корки хлеба: бухие мужики искали тапира, прослышав про его причудливый половой орган, но отвлеклись на макаку; макака жрать хлеб не пожелала и даже сплюнула в угол клетки. Вот и пришлось мужикам запустить гостинцами в медведя. Ребенько, конечно, сделал замечание и приготовился к конфликту, но мужики просто матюгнулись и ушли к тапиру. А Гриша вовсе не обиделся и хлеб сожрал, поскольку жрал все и всегда.

- Шел бы ты, Гришенька, в тенек, отдохнул, а ? - ласково предложил Ребенько. - Я тебе в вольеру сенца подложил, и сахарок там в мисочке.

При слове "сахарок" Гриша замер и задвигал ноздрями.

- Туда, туда, - улыбнулся Ребенько и замахал руками в сторону вольеры - обширной дыры в бетонной горке, имитирующей естественную среду обитания. Медведь под одобрительные кивки Ребенько выбрался было из бассейна и вдруг с разворота плюхнулся обратно, радостно рыча в фонтане брызг.

- Стервец ты, Гриша, - утираясь, сказал Ребенько.

- Р-р-ры! - сказал Гриша.

Плотник Ванюшин, красивший ограду к осенне-зимнему сезону, успел отбежать, но выходку медведя не одобрил.

- Чистый олигарх! - посочувствовал он Ребенько. - Мало, что на полную халяву жирует, так еще и выделывается.

- Спать ему, паразиту, пора, - оправдал животное ветеринар, - а из-за этой жары биологический сбой. Опять-таки длительная сексуальная неудовлетворенность. Вот он и с глузду съехал. А это пять кило мяса - ежедневный перерасход.

- Пять кило! - изумился Ванюшин. - Это же в месяц по корове выходит.

- Больше, - сокрушенно ответил Ребенько. - Если отбросить копыта и прочее - значительно больше.

До нынешней службы Евгений Павлович Ребенько специализировался на молочном животноводстве, но из-за низкой рентабельности племзавод "Заря" обанкротился, завезенных было голландских коров утилизировали, а молоко стали закупать в Китае. Вот и пришлось Ребенько переезжать в город к теще, по блату заканчивать специальные курсы и устраиваться в зоопарк. Чему, впрочем, жена и особенно дочь-пятиклассница были очень рады. К тому же с полставкой сторожа он выиграл в зарплате.

- Это какой же убыток получается, - опечалился Ванюшин и перестал красить ограду. - Когда в Халдымском районе свиньи мрут от африканской чумы и говядина на рынке - двести рубчиков.

- Двести пятьдесят, - поправил Ребенько.

- В воскресенье к закрытию грудинку можно по двести взять, вид, правда, не тот, но есть можно. Слушай, Палыч, - Ванюшин решительно сунул кисть в ведро, - а может медведя этого усыпить как-нибудь, а сэкономленное мясо - народонаселению?

- Ты что, живодер? - возмутился Ребенько.

- Фу-ты, фу-ты, - взмахнул руками Ванюшин. - Я же исключительно про гуманные методы в интересах животного - вернуть его, как ты сказал, в биологический цикл. Ты послушай! От щас не дрыхнет и истощает нервную систему из-за несвоевременной жары, так? А в вольере, где мной лично созданы естественные условия обитания в виде берлоги, вполне прохладно. Только он, паразит, оттуда вылазит, нанося вред своему здоровью.

- Ну? - не понял Ребенько.

- Так мы ему чуток поможем. В вечернее кормление подложим безвредного снотворного, он придремлет, с хладокомбината для климатической достоверности льду прикопаем, ну, и еды кой-какой запас возле морды. Допустим, проснулся, пожрал и опять спать.

- Не знаю, - задумался Ребенько. - Он же опять сдуру в бассейн полезет.

- Так мы вход в вольеру заколотим, - убеждал Ванюшин. - Потыркается - потыркается, и уснет в прохладе. А там, глядишь, и погода устаканится.

- Проверять все равно надо будет, - уже уступал Ребенько.

- Обязательно проверим. Чё ж не проверить? Это ж надо - полторы коровы в месяц!..

За ночь медведя, храпящего от усиленной дозы люминала, замуровали. Наутро, до открытия, Ребенько уже собрался доложить начальству об успешном засыпании животного вопреки превратностям погоды, но объявились новые неприятности.

Соседка гималайского Григория, тигрица Елизавета, чья клетка была сооружена по другую сторону бетонной горки, вдруг заистериковала. Среди большинства других обитателей зоопарка, нервных и раздражительных от выходок посетителей, она выделялась ласковым и даже игривым нравом. Например, могла перекатываться, поджав лапы, бревнышком от одного конца клетки до другого. Или под смех публики вставала на задние лапы и чесала себе пузо.

Сейчас же она вжалась в заднюю стенку клетки и тряслась мелкой дрожью. Мясо в миске было нетронуто.

Ванюшин, придя пораньше закончить покраску ограды, первым заметил непорядок и позвал Ребенько.

- Здорово, подруга, - бодро сказал Евгений Павлович. - Приснилось что или Ванюшин тебя обижает?

Лизавета жалобно посмотрела на Ребенько и дернула хвостом.

- Я-то здесь причем? - удивился Ванюшин. - Пришел оградку докрасить, а она трясется вся и даже икает.

Лизавета действительно икнула и отвернулась.

- А что это за краска у тебя такая вонючая? Фу! - скривился ветеринар. - Тут кто угодно заикает, а то и стошнит. На рынке небось брал?

- Обычная масляная, - потупился плотник. - Согласно ГОСТу, и брал со склада. А рыночная тоже вполне ничего себе, только проветрить подольше.

- Подменил, значит, - уличил плотника Ребенько.

- Да ладно тебе, мне дома залу красить, а здесь сплошной свежий воздух.

- Животное, значит, травить можно, - продолжал ветеринар, - лишь бы дома не воняло. Вот накатаю на тебя докладную.

- Ну что ты, Палыч, в самом деле, извиняюсь, ерунду говоришь? - отбрыкивался Ванюшин. - Я и покрасил-то в один слой, а ветерок все уносит. Может, ей кошмар какой приснился, или женское что-нибудь?

Лизавета под разговор притихла и вроде бы задремала.

-Вишь, - обрадовался Ванюшин, -задрыхла. Бабы вообще человеческому уму понятие непостижимое. Вот моя, например. То ангел в юбке, а то такая зверюга, что в нашем зоопарке и сравнить не с кем. И главное, с чего вдруг.

"Вроде пронесло, - думал Ребенько, - поскольку случись что серьезное, пришлось бы звать специалиста из Владика". А это, учитывая особое отношение директора к Лизавете, крайне нежелательно. Дело в том, что по бухгалтерии Елизавета числилась пятилетней уссурийской тигрицей, которую на самом деле продали втихую в амстердамский зоопарк. А вместо нее из прогоревшего шапито, практически бесплатно, взяли суринамскую тигрицу пенсионного возраста. Но что удивительно - тоже по имени Елизавета. Миниатюрность экзотической кошки любопытствующим объясняли ее якобы юным возрастом. Поэтому звать когда-либо к Лизавете специалиста директор категорически запретил. "Похоже, пронесло, - думал Ребенько, глядя на мерно дышащую во сне Лизавету.

- Ты чё, правда не слышал? - усилил громкость Ванюшин. - Прямо к нам едет. Ух, теперь завертится!

- Кто едет? - спросил Ребенько.

- Президент, кто ж еще? Всех посымают к едрене фене.

- Какой президент? Он же в Перу с Угой Чавесом встречается. Или в Эквадоре.

- Значит, премьер, - не растерялся Ванюшин. - Так это еще лучше - вообще пересажают гадов. Я точно знаю.

И Ванюшин поведал, что его жена Клавдия, работающая на местном винкомбинате, срочно была вызвана в ночную смену для комплектования двухсот экземпляров лучших образцов продукции. Образцы не только эксклюзивно упаковали в берестяные короба с пихтовой веточкой внутри, но еще и украсили ленточными бантами. А каждую коробку лично проверял человек из ФСБ, причем не местный. В прошлый визит губернатора таких коробок без всяких веток, бантов и ФСБ подготовили только пятьдесят штук. Так что теперь если не президент, то премьер-министр точно будет.

- Ну, мэра точно посадят, - мечтал Ванюшин. - У него вон домина какая на месте детсада, прокурора, естественно - за дочкину дачку в заповеднике. Хорошо б еще Селезнева, гаишника нашего!

- А Селезнева за что?

- Да оборзели совсем. Племяш мой в прошлый месяц за техосмотр две штуки отдал.

- Это еще терпимо, - возразил Ребенько. - В Спасск-Дальнем по три берут.

- Ну ладно, - смягчился Ванюшин. - Пусть пока живет.

Спящая под мирные разговоры Лизавета вдруг фыркнула и вскочила на ноги, потом припала мордой к полу, зашерудила хвостом и одним прыжком забилась в дальний угол клетки. Ее вновь колотила дрожь.

- Ух ты, как ее корячит, -сокрушился Ванюшин. - Нет, не краска это, а спазма какая-то. Небось, посетитель колбасой траванул. Может, ей клизму дать? Моей Клавдии клизмы от всего помогают.

- Может, и клизму, - задумчиво сказал Ребенько. - Надо ей живот пощупать и живот посмотреть. Ты вот что, возьми вилы и гляди в оба. В случае чего черенком ее по кумполу, но не пыряй. Понял? Пошли.

- А может, переждем? - засомневался Ванюшин. - Оно и само пройдет. Или позовем кого еще. Хищник все-таки.

- Пойдем-пойдем. Вилы взал? Давай рядом.

Ребенько открыл клетку.

- Лизанька, иди сюда, моя хорошая! Я тебе гематогенчику дам - она любит. Вот тебе в мисочку сейчас. Подай миску - вон пустая. Куда вилы бросил, дубина! Ты моя маленькая, вкуснятинки тебе - ням-ням!

Лизавета хрипло вздохнула и осторожно пошла на ласковые слова. Внезапно послышался странный скрипучий звук. Лизавета замерла с поднятой в воздухе передней лапой.

- Чтой-то? - спросил Ванюшин.

Скрип повторился.

- Ба! - догадался Ванюшин. - Это Гришка по соседству храпуна дает. Точно! У меня теща, царство небесное, после поддавона так весь барак пугала. Мы тогда в бараке на Кларе Цеткин жили.

- Непохоже, - засомневался Ребенько.

- Оно, оно, как сейчас помню! Только у тещи с подвывом получалось.

- Фу ты, - облегченно выдохнул ветеринар. - Лизка, не боись, дрыхнет твой вражина. Он повернулся к Ванюшину: - Ее еще в цирке как-то медведь подрал, так до сих пор стрессует. Сколько раз просил директора их расселить, а он все потом да потом. А животное страдает. Иди сюда, хорошая! Вот гематогенчик и мяско свежее - сам бы съел.

Доверчивая Лизавета сделала шаг-другой к людям, потянулась носом к миске. Трах! И Лизавета с диким воплем провалилась в разверзшуюся дыру. С ее воплем смешался изумленный медвежий рык.

- Едрит твою мать! - заорали вместе Ванюшин с Ребенько. - За ногу, - тихо добавил Ванюшин.

Потом выяснилось, что замурованный накануне гималайский медведь Григорий очнулся и, подобно графу Монте-Кристо, начал рыть подкоп на волю, к свету. Но, как и граф, ошибся с направлением и подкопался под Лизавету. Славу богу, все обошлось ободранным боком Лизаветы и нервным поносом у Григория. Его размуровали, а дыру прикрыли старым пожарным щитом и припорошили сеном.

В кабинете мэра было почти все готово к итоговому совещанию по проведению визита премьер-министра. На стене в строгой черной рамке, метр на полтора, красовалась фотография президента и премьера, дружески пожимающих друг другу руки. Был вариант музейного багета в стиле рококо, но от него отказались. По краям письменного стола из мореного дуба смотрели друг на друга бюсты Арсеньева и Пржевальского, а между ними рассредоточились рамочки с фотографиями премьера в летчицком шлеме, тельняшке и на борзом коне. Правее стола шурупами было ввинчено в паркет древко государственного флага, и при включенном вентиляторе складки флага красиво шевелились. На длинной приставке к столу, уже из ясеня, аскетично смотрелись бутылки минеральной воды "Эвиан" и фужеры чешского стекла. Но в углу кабинета, на двухъярусном журнальном столике, из-под бумажных салфеток выглядывали блюда с рыбно-икорными и колбасными бутербродами, пирожками и тарталетками. На нижнем ярусе поблескивали образцы продукции винкомбината.

Василий Петрович Байстрюков стоял у двери и, прищурившись, оценивал целостность впечатления.

- Поправь флаг, - велел он своему второму заму Колотилину, - конец завернулся.

- Сей минут! - поторопился исполнять Колотилин.

"Эх, Левченко нету", - с сожалением подумал Байстрюков, глядя на суетящегося Колотилина. Его первый зам Левченко, прекрасный организатор и спец по внешним и внутренним связям, очень несвоевременно засветился с приватизацией винкомбината, да так, что наехали из облпрокуратуры, еще и с сюжетом по областному телевидению. Повтор по центральному удалось отбить, но Левченко на полгода отправился на больничный. Приказ об отстранении, правда, без даты и подписи, давно уже ждет в сейфе прояснения ситуации.

- Так хорошо? - спросил Колотилин у флага.

- Нормально, - ответил Василий Петрович и перевел взгляд на начальника демартамента культуры Леночку Добегайлову, которая раскладывала экземпляры "Плана мероприятий" на ясеневом столе-приставке.

Спиной чувствуя взгляд шефа, Леночка с экземпляром в руке потянулась подальше, открыв этому взгляду в разошедшемся разрезе юбки чуть полноватые, но очень выразительные ноги. Байстрюков облизнул губы. "Можно, конечно, но потом", - отметилось в его голове. Карьерный рост Добегайловой во благовремении был предусмотрен. И к совещанию она была привлечена не только для интерьера, но и в качестве докладчика, что показывает доверие к молодым кадрам, то есть современные веяния. А в случае обнаружения приезжим начальством некоторых просчетов, будет на кого их списать. К тому же миловидность Добегайловой наверняка смягчит суровость московских аппаратчиков.

Леночка потянулась еще дальше, показывая белоснежный узор трусиков на загорелой коже. "Хорошая жопа", - окончательно утвердился в верности решения Байстрюков.

Дверь внезапно распахнулась и чуть не ушибла Байстрюкова - в кабинет стремительно вошли пятеро мужчин в строгих деловых костюмах, пастельных, чуть отличающихся по цвету рубашках и соответственно подобранных галстуках.

- Здравствуйте, коллеги, - произнес крючконосый и лысый до сияния руководитель, что было видно сразу. В остальных Байстрюков с трудом опознал давешних молодчиков в льняных распашонках.

- Извините, что раньше времени, - продолжал крючконосый, - но - цейтнот. Меня зовут Арнольд Витальевич, и предлагаю начать.

Он по-хозяйски уселся в кресло Байстрюкова за дубовым столом, раздвинул фотографии и поставил на стол какую-то коробку. Гости решительно отказались от чая и "может, еще чего", расселись так, что Байстрюкову досталось место даже не рядом с руководителем, а в торце ясеневой приставки.

- Начнем, - повторил Арнольд Витальевич.

Байстрюков, откашлявшись, представил Добегайлову, и та культурно, нараспев начала зачитывать план мероприятий. Гости молча слушали про закладку реликтовой пихтовой рощи, торжественное открытие после ремонта моста через реку Раздольную, естественно переходящее в народные гуляния под Биробиджанский казачий хор. Здесь же предполагалась ярмарка с наглядным изготовлением изделий народных промыслов, а также соревнования по прыганию через нарты и национальная борьба на поясах.

- А дзюдо? - перебил Арнольд Витальевич.

- Обязательно, - вставил Байстрюков, - областные соревнования случайно совпали.

- И наконец, - взволнованно зазвучал грудной голос начальника департамента культуры, - древний ритуал приседания на Чжурженьскую каменную черепаху.

- Одиннадцатый век! - поднял палец Байстрюков.

- . надгробный символ великого полководца Эсыкуя, - продолжала Елена, - из клана Ваньянь, основателя династии Цзинь. Это ритуал приобщения к великой мудрости и воинской славе.

- К тому же имеет оздоровительное значение по мужской части, - добавил Байстрюков.

- . вот, - заканчивала Елена, - дети дарят цветы, сувениры. Хорошо бы поцеловать куда-нибудь удэгейского мальчика. Гигиену гарантируем, но это уж как скажете. Ну, а потом, наверное, неофициальная часть.

- Здесь нам есть что предложить, - Бастрюков широким жестом указал на берестяные коробки под журнальным столиком. - Экологическая продукция нашего комбината двадцати девяти видов, настоянная на целебных травах и кореньях, поистине уникальна. Особо рекомендовал бы водку "Тигрофф с женьшенем" и "Федор Конюхов Люкс".

- И что интересно, - обозначил наконец себя второй зам Колотилин, - начало производству положил аж в 1894 году купец первой гильдии Михаил Пьянков. Заметьте фамилию!

- Так, - прервал обсуждение крючконосый Арнольд Витальевич, - концепция меняется. Городишко ваш славный, и черепаха опять-таки воина Эсыкуя - надо записать. Посидим потом как-нибудь. А мальчика не надо. Не надо нам мальчика! - еще тверже повторил он и постучал пальцем по столу. Карту мне!

- Колотилин, карту! - перекинул распоряжение заместителю Байстрюков, забыв, что у шкафа прикноплена к стене карта области.

- А у нас есть, - напомнил Колотилин.

Но московские молодцы уже развернули перед боссом какую-то свою секретную карту и подсунули лупу.

- Объясняю, - возвысился командный голос. - Цель поездки - охрана редких животных, в частности, тигра уссурийского. Время акции: послезавтра, 12 октября, с восьми утра до 18.00. Дислокация: заповедник. Вот здесь указано - дача "Заповедная". Это действительно дача или так, избушка лесника?

Бастрюков вытянулся по струнке: - Дача партхозактива в рабочем состоянии. Три корпуса, VIP- баня с бассейном, автономное электроснабжение, ресторан "Берлога"с кабинетами и танцевальным залом.

- Вертолетная площадка? - перебил крючконосый. - Система охраны? Расположение воинских частей и их состав?

- Э-ээ, - призадумался Бастрюков.

- Миша, - сияющая лысина развернулась к одному из помощников, - сегодня слетаешь туда - и как обычно: лишних убрать, своих расставить, конечно, зоны обстрела. В общем, сам знаешь. Да, и подыщи какого-нибудь старожила-таежника для телевидения. Дальше - план проведения: в 8.00 первый вертолет с группой поддержки, рассредоточение, обустройство, маскировка. 8.30: второй вертолет с телевизионщиками и кухней.

- Кухня у нас своя есть, - посмел предложить Колотилин. - Шаньги, пельменчики, изюбрятина.

Арнольд Витальевич ласково улыбнулся, от чего у Колотилина схватило живот.

- А-а? - спросил Колотилин.

- Можно, - разрешил Арнольд Витальевич и продолжил, - в 9.00 третий вертолет с шефом. Полчаса на встречу с представителями коренных народностей (представителя три-четыре). Экологов с собой привезем. Один деятель культуры от вас.

Добегайлова запунцовела и встала.

- Хорошо, - отметил Арнольд Витальевич трепетно вздымающуюся грудь. - Заодно телевизионщикам про черепаху расскажете, но обязательно свяжите с проблемой популяции тигров.

- А можно с Вами текст согласовать? - совсем уж осмелела деятель культуры.

Арнольд Витальевич перевел взгляд с ее груди на свой блокнот и что-то черкнул в нем: - Завтра в 22.15. Вас проводят. Так, потом чай без излишеств и выдвижение по следу тигра. Первая группа: шеф, тигровед, эколог, старик-таежник. Вторая группа: телевизионщики в составе пяти человек. Третья группа сопровождения - 22 человека. Порядок передвижения за тобой, Миша. Сегодня наметишь, завтра - прогон. В 14.00 - обнаружение тигра, усыпление его шефом при помощи спецсредств. Что спецсредства, Гена?

- В порядке, Арнольд Витальевич, - ответил Гена, про которого Байстрюков думал, что он Миша. - Проверены на массу тела 250 кг.

- Далее. На усыпленном экземпляре шеф устанавливает передатчик "Гланас", - и здесь Арнольд Витальевич торжественно достал из принесенной коробки увесистую черную штуковину. - Инновационная разработка, - с гордостью произнес он. - Водонепроницаемая, ударопрочная, точность обнаружения - полтора метра, год без подзарядки. У американцев таких нет, правда, Витя?

- Так точно, - ответил не Миша и не Гена, - и что характерно, у японцев тоже нет.

- То-то же, - заключил крючконосый Арнольд, - и мы теперь каждого тигра сможем контролировать в естественной среде, а понадобится - так и. Но это потом. После установки аппарата отход на поляну, небольшая беседа с телевизионщиками до просыпания тигра, отпускание зверя в глубь природы, и в 15.00 - скромный походный обед на поляне с одной чаркой водки. С 16 до 17 - возвращение, беседа об экологических проблемах края, и в 18.00 - отлет. Все всем ясно? Отлично.

Арнольд Витальевич бодро встал. Кажется, Витя подхватил инновационный прибор.

- Всем спасибо, - на пороге Арнольд Витальевич обернулся и ткнул пальцем в Бастрюкова. - За вами ерунда - тигр.

Уже в коридоре Бастрюков догнал то ли Мишу, то ли Гену и шепотом спросил: - А как же это, образцы винкомбината?

- С женьшенем, говоришь? - подмигнул ему наглый москвич. - Чтоб стоял, как у тигра? Через час машину подгоню - загрузишь.

Вечером в том же кабинете Бастрюков обсуждал проблему тигра. Колотилин из-за сбоя в организме был отпущен домой. Добегайлова сидела на всякий случай, а решать вопросы были вызваны из заповедника охотовед Дима Игнашов и директор госдачи Пучков, бывший на хозяйстве еще с "доперестройки".

- По журналу популяции, - докладывал Пучков, - тигров в заповеднике насчитывается приблизительно 70 голов.

- Почему приблизительно? - строго спросил Бастрюков.

- Так ходят туда-сюда, случается - и за государственную границу, - понизил голос Пучков, - но в исключительных случаях, поскольку отношение к ним там варварское: истребляют в целях наживы и изготовления псевдолекарственных средств. Особо ценятся половые органы.

- А у нас? - насупил брови Бастрюков.

- Ни-ни! Помните, чучелко на юбилей губернатору делали? Так исключительно из отбракованного природой материала по причине возраста.

Охотовед Дима хмыкнул и закусил губу.

- Кстати, - оживился Бастрюков, - Иван Васильевич был, конечно, доволен. Но после банкета так и не смог найти у него мудей и прочих гениталий. Был поставлен серьезный вопрос. И в чем причина?

- Исключительно из педагогических соображений, - потупился Пучков, вспоминая благотворительный взнос китайских перекупщиков. - У них же детки, обе девочки, и, так сказать, во избежание, сообразно возрасту, решили нейтрализовать.

- Вопрос спорный, - заметила Добегайлова, - надо было согласовать.

- Во всяком случае, предупреждать надо, чтоб зря не искать. А то я как дурак перед губернатором, - строго выговорил Бастрюков.

Охотовед Игнашев криво ухмыльнулся и уставился в окно. Там на ремнях маляр Аникеев подкрашивал облупившийся герб на фасаде и уронил было кисть, но поймал, прижав к груди. По артикуляции Аникеева Дима попытался угадать текст - получилось.

- Мое предложение, - продолжал Пучков, - три роты погранцов с парой БТР холостыми патронами гонят зверей из дальнего конца заповедника, с насиженных ареалов. Испуганные звери бегут в нужном направлении и попадают в заградительные сети. Отбираем лучший экземпляр и на БТР доставляем в указанное место. С генералом я договорюсь.

- Триста пятьдесят километров, - лениво процедил Игнашев.

- Что?

- Сетки, говорю, надо на триста пятьдесят километров, а после погранцов с бэтээрами здесь надо будет пустынно объявлять, а не заповедник.

- Ну ладно, - упорствовал Пучков, - тогда пошлем в загон аборигенов с бубнами.

- Съедят.

- Что? - опять не понял Пучков.

- Съедят тигры ваших аборигенов вместе с бубнами. Рассердятся и съедят.

"Да, - подумал Бастрюков, - Пучков, конечно, мужик исполнительный, и девочки у него, и "поляну" накрыть, но стратегические вопросы хромают".

- Твои предложения? - перешел он к Игнашеву. - Может, прикормить парочку зверюг километрах в пяти от базы?

- Тигр не гиена, - возразил Игнашев, - падалью не питается. Живыми поросятами, конечно, можно попробовать, но на это - неделя, и не ближе пятидесяти километров от базы.

- Ты сроки слышал, Игнашев? Послезавтра. И какие пятьдесят километров? Группа из тридцати одного человека от вертолетов должна дойти до объекта за полтора часа.

- Вертолеты? Группа? - заржал охотовед. - Да от ваших вертолетов с группой не только тигры - все мыши утекут аж в Китай.

- Невозможный ты человек, - вытер платком пот со лба Бастрюков. - Елена, открой окно!

Добегайлова боялась сквозняков, но приказ шефа выполнила.

- . упу те в едало! - внеслось в окно вместе с ветром восклицание маляра Аникеева. Он уронил ведерко с краской.

- Думайте, товарищи, думайте! Безвыходных положений не бывает! - приказал Бастрюков и забарабанил пальцами по столу.

Добегайлова думала, как завтра до десяти вечера успеть в салон на укладочку и маникюр, а хорошо бы и педикюр еще.Потом, чуть покраснев, она вспомнила, что на областном активе заветная подруга Лиза Завалишина, а теперь еще и зампред думской комиссии по культуре, рассказывала ей о шикарном мастере интимных причесок - и сердечко может, и белочку, и даже солнышко с лучиками. Придется самой.

Пучков думал, как жалко, что не прокатило с пограничниками: запас сырья для китайцев можно было на год вперед заложить. Он аж зажмурился от перспектив.

Игнашев думал о полезности министерских визитов в масштабах страны, и все непечатно.

Бастрюков думал, что надо же что-нибудь придумать, потому что иначе наступит агромадно зубатый абзац. Полный.

Добегайлова продолжала думать про прическу - Лиза пока ограничилась сердечком, и Лене это показалось очень даже пикантно, когда.Ах, эта Лиза-Лизавета!

- Есть! - радостно сказала завотделом культуры Лена Добегайлова. - В нашем зоопарке есть тигрица Лизавета, и если ее доставить в заповедник и привязать, где надо.

- Молодец! - с облегчением воскликнул Бастрюков., ухватил ее за плечи и смачно поцеловал в рот. - Ведь можем же, когда надо!

Для перевозки тигрицы Елизаветы в якобы природные места обитания в городской тюрьме одолжили автозак. Под надзаром ветеринара Ребенько плотник Ванюшин улучшил комфортабельность салона: убрал за решеткой лавки и постелил войлок. Стационарный фонарь под потолком почему-то не работал - пришлось тянуть из кабины переноску с лампочкой, "чтобы темнота во время долгой поездки не угнетала нервную систему животного". Лавки для конвоя плотник умягчил поролоном.

Пока все уладили - запаслись кормом, лекарствами и веревками для тигрицы - пока наконец мясом, ласковыми словами и вилами заманили Лизавету в фургон, наступила ночь.

- Ну мы едем, бля, или я, бля, вообще ни причем? - в который раз поторопил их шофер Вася, который действительно был ни при чем, потому как смена не его, а что Ванька забухал - кому какое дело.

- Едем, - дуэтом сказали Ванюшин с Ребенько, усевшись на лавку, - закрывай.

Первое время по городской дороге они ехали молча, думая каждый о своем, то есть ни о чем вообще. Лизавета даже задремала, памятуя о давних цирковых переездах: бывало гораздо хуже, когда не только войлока, а даже клочка соломы не было - просто жесткий деревянный пол.

Но за городом пошли ухабы. Ни думать, ни спать никакой возможности не стало. Лампочка, в зависимости от оборотов двигателя, то тускнела, то вспыхивала, а то и гасла совсем.

- Нет, так жить нельзя, - констатировал Ванюшин и достал из сумки бутылку.

- Не время, - слабо возразил Ребенько.

- Самое что ни на есть! - утвердил свое намерение Ванюшин. - И дорогу облегчим, и к утру отойдем. Мы ведь только одну. Глянь, что мне баба от ихнего аврала вынесла, - он гордо показал Ребенько этикетку. -"Державная"! Самая смачная. Хотя "Уссурийский сюрприз" или "Звезда Бахай" тоже впечатляют, но там закусь идет другой. - Он вытащил из целлофанового пакета нарезанное кусками сало и здоровенный, как лапоть, крепкий соленый огурец, - А хлеб?! Хлеба-то дура не положила.

- Есть хлеб, - отозвался Ребенько. Из своей холщовой сумки он вытащил хлеб, коляску краковской и стаканы.

Лизавета посмотрела на них укоризненно.

- Ну как же без тебя? - ответил ей Ребенько и бросил между прутьями решетки кусочек колбасы. Лизавета понюхала и отвернулась.

- Ну, как знаешь, -сказал Ребенько. - Наливай!

Учитывая болтанку, Ванюшин сделал это виртуозно, и они очень вовремя опрокинули в рот державную жидкость - тут же дорожный ухаб заставил пустые стаканы звенеть по зубам. "Державная", хрустящий соленый огурец и сало навели их на мысли о высоком.

- А на хрена ему вообще тигру ловить? - спросил Ванюшин.

- Политика, - ответил ветеринар, - государственный глаз должен все обозревать. Вот поймают, допустим, тигра - и датчик ему на шею. Давай, что ли, еще по чуть-чуть. А потом через космос смотрят: куда пошел, что сделал, кабана завалил или, скажем, корову в деревне. Верхним людям намек: все видим, все знаем.

- Ага, -понял Ванюшин и вновь ловко плеснул водку по стаканам,-так ведь можно и рам таких датчиков присобачить и зырить за поведением.

- Наука позволяет, - подтвердил Ребенько, - только дорого будет на всякого такой прибор тратить. Вот твое, допустим, поведение и так всем ясно.

- А твое? - обиделся Ванюшин.

- И мое, - кивнул Ребенько. - А вот некоторых со смутным поведением, которые государственного значения, такими датчиками, только ма-а-ленькими, обвешают как пить дать. Давай!

И они опять опрокинули по стакану.

- Да, - закусив, выдохнул Ванюшин, - а как же с Лизаветой, если по прибору видно, чо она у нас в зоопарке сидит, а не по лесу бегает?

- Как суматоха уляжется, датчик на другого тигра переставят - мне обещали.

Лизавета, услышав свое имя, подняла голову и вопросительно фыркнула - чего,мол?

- Да спи ты, или вон мяска поешь. Нам еще долго, - успокоил ее ветеринар.

- А вот интересно, - продолжил беседу Ванюшин, - сам-то догадается, что ему тигру не ту подложили?

- Кто его знает.С одной стороны, мужик он вроде дотошный, а с другой - для неспециалиста что уссурийский тигр, что суринамский - один черт. Главное, чтоб полосатый и с хвостом. Да и не в этом же дело! Говорю - вопрос политический. По ящику покажут, как в самом дальнем уголке нашей родины даже о тигре думают - значит, потом и до людей дойдет. Не сразу, но обязательно.

- А я вот в журнале, - не унимался Ванюшин, - видел фотку, как он тайменя поймал, кило пятнадцать, не меньше. Так может, ему там тоже подсадку сделали?

- Вряд ли, - засомневался Ребенько, - такого тайменя, если живой, под водой на крючок подсадить - рота водолазов нужна, а на быстрине вообще нереально. Вот дедушке нашему прежнему форелей точно насаживали. У меня свояк в Карелии на госдаче садовником устроился, потом, правда, за пьянку выгнали. Так он сам не видел, врать не буду, но народ рассказывал.

= Нонешний, конечно, гораздо круче дедушки, - продолжал Ванюшин. - Резкий такой мужик, накачанный, и говорит по-простому.

- Хороший, - подтвердил Ребенько, пережевывая сало. - Сам солил?

- Ага. И Западу этому врезал как надо: хватит, говорит, изгаляться, раз мы с колен слезли. А то совсем оборзели.

Машину резко тряхнуло, мужики попадали с лавки, но Ванюшин успел подхватить недопитую бутылку. Тут же погасла лампочка. Лизавете, которую шмякнуло о прутья решетки, сначала хрюкнула, а потом заскулила.

- Едрит твою налево! Етитская сила! - присоединились ушибленные мужики.

Дверь фургона распахнулась: - Вылазь, бля, приехали, - сказал шофер Вася, - раскапыиаться будем.

Пи свете луны было видно, что машина застряла в колее, уходящей вглубь леса от основной дороги.

- А че мы сюда свернули? - прижимая к груди бутылку, спросил Ванюшин. - Ты куда нас везешь? На базу же прямо надо.

- Куда велено, туда и везу, бля! - огрызнулся Вася. - Лопату держи!

- Все верно, не лезь, - пояснил Ребенько. - Дикий тигр, он не на базе водится, а в глухой тайге. Мы здесь километров пять проедем, вылезем - там до речки метров сто, уж как-нибудь Лизавету доведем и в кусточках у большой поляны устроим - в ловушку, мол, попала.

- Хватит базарить! - Вася долбанул ломом засохшую глину колеи. - Утро скоро. Бля.

- А мы вообще там проедем? - работая лопатой, засомневался Ванюшин.

- Проедем, - буркнул Вася, - здесь третий год кедрач для китайцев вывозят. Не автобан, ясно, но проползем. Да ты работать будешь, или мне это надо?

Через несколько минут, натужно ревя, машина осторожно выехала в лес. Лампочка в фургоне мигнула и тускло засветилась.

- Что, Лизавета, не сахар? Не боись, нам еще немного, - подбодрил тигрицу Ребенько.

- Че ей бояться? - еще не отдышавшись от работы, спросил Ванюшин.- Она же кошка, в темноте как днем видит.

- Так она у нас пенсионерка, на человечий пересчет ей лет шестьдесят стукнуло.

- Ё-мое, а где ж бутылка? Мама родная, я ее у поворота оставил! Убить меня мало!

- Мало, - согласился ветеринар.

К утру на Заповедной даче навели полный порядок. Дачную поляну приспособили под вертолетную площадку, для чего выкорчевали окружающие ее сосны и кустарник и заровняли гравием, благо он с весны был припасен для ремонта дороги. Ремонта не получилось, а гравий как раз и пригодился. Бригада корейцев, арендовавшая в соседнем колхозе капустное поле, за ночь убрала-помыла всю территорию и постройки. Местные и городские повара налепили пельмени и пельменчики с мясом и нельмой. Шаньги, кулебяки и пирожки с ягодой ждали только разогрева. На первое была задумана уха тройная царская, а вот по поводу второго требовалась консультация: сочтут ли этичным изюбря и кабана на вертеле, или надо по-простому обойтись поросятиной? Баню тоже на всякий случай подготовили. Хоть в плане нету, а вдруг.

К семи утра всех лишних с территории убрали. Пучков с двумя лаборантами зоостанции ходил кругами и выискивал какой-нибудь непорядок: бумажку в кустах или, не дай Бог, пустую бутылку. Но нет, молодцы корейцы!

Байстрюков сидел за столиком на веранде главной дачи, ранее обкомовской, а теперь - губернаторской, и наблюдал за Пучковым, не пропустит ли тот какой непорядок. Леночка Добегайлова с чуть припухшими после бессонной ночи глазами, в накинутой на плечи новой шали, покачивалась чуть поодаль от Байстрюкова в кресле-качалке и снисходительно глядела на эту суету - по ее части все было исполнено.

Ровно в восемь в небе загрохотал вертолет, завис над поляной, будто прощупывая невидимыми лучами местность, и мягко сел у дальнего края, подняв клубы пыли.

Байстрюков вскочил и побежал встречать. У вертолета его мягко оттолкнул возникший ниоткуда человек - Паша или Гена, узнал в нем Байстрюков молодца из столичной команды. Дверца вертолета распахнулась, из нее горохом высыпались вооруженные люди в камуфляже с зачем-то испачканными лицами. Они пробежали мимо Байстрюкова вместе с Пашей-Геной. Под затухающий грохот выслушали его и разбежались по сторонам. Растерянный Байстрюков, глотая пыль, еще немного постоял и пошел назад, на веранду. На его стуле уже сидел Паша-Гена и вовсю кокетничал с Добегайловой.

Через полчаса приземлился второй вертолет - с телевизионщиками. Его Байстрюков встречать не пошел. Он независимо курил и смотрел, как посторонние люди с камерами и микрофонами шляются по территории, вытаптывая только что подстриженную траву, и бросают в кусты окурки. Беззаботный щебет Добегайловой со столичным сопляком неизвестно какого ранга его окончательно взбесил.

- Елена, строго спросил Байстрюков, - а где старожил-охотник? И вообще.

- Не беспокойтесь, Василий Петрович. - ее голос потонул в реве третьего вертолета, и тогда она просто показала рукой в сторону поляны, где переминался с ноги на ногу экипированный в расшитую бисером кухлянку и ичиги старик с двустволкой за плечами. Обеими руками он держал блюдо с караваем. Капли пота из-под мехового колпака стекали по выбритому до царапин лицу. За стариком, символизируя интернациональный состав населения, пристроились две девицы в сарафанах и кокошниках. Они, наоборот, тряслись от утреннего холода и торжественности момента.

Не заметив как, Байстрюков оказался на поляне рядом со стариком и зачем-то тоже ухватился за блюдо с караваем.

- Крепче держи, - сказал ему охотник и утер рукавом лицо. - А теперь отдай, че вцепился-то?

Когда двигатель вертолета умолк, все встречающие, построенные Пашей-Геной как надо, запели под фонограмму гимн Российской Федерации.

Лизавета со связанными лапами лежала в заросли мелкого папоротника. Задние лапы, вдобавок прикрученные ремнем к стволу тиса, свело судорогой от холода и страха. Впервые за всю жизнь люди ушли совсем, оставив ее без крыши, решетки, стен посреди огромного непонятного леса. Она в который раз задергала лапами, пытаясь освободиться от веревок, но боль от падения в медвежий подкоп и от ударов железных прутьев в ночной перевозке разломила спину. Лизавета стихла, только поскуливала при долгом выдохе. Жуткий грохот из высокого далека прижал ее к земле. Вдруг прямо перед ней выскочил маленький зверь заяц. Замер-остекленел, резко взвизгнул и исчез одним прыжком. Лизавета вздохнула и, несмотря на боль, попыталась поглубже вползти в заросли, но ремень не пускал. Грохот постепенно затих, проглянуло солнышко, и она задремала, стараясь не замечать острых, бьющих в нос, опасных запахов. Потом загрохотало опять, и рядом что-то захлопало, зашуршало, зашелестело. Она зажмурилась. В третий раз было уже не так страшно, наверное, потому, что солнце уже светило вовсю и жужжали мухи - такие же, как в зоопарке.

За дальними воротами дачи, у забора, на разложенных телогрейках отдыхали Ребенько и Ванюшин. Выданную за удачную доставку Лизаветы бутылку "Уссурийского сюрприза" они давно уговорили, подремали, но шум вертолетов и любопытство - что там без них за забором - спать больше не давали.

- И что здесь болтаться, - пытаясь хоть что-то разглядеть в щель забора, расстраивался Ванюшин. - Кулебяки я их не видал, что ли? Да моя баба на праздники. Ой-ой, Пучков пробежал, паскуда! Так фигли мы здесь болтаемся?

- Не зуди, - ветеринар жевал соломинку и смотрел, как рыжие муравьи облепили крошки от кулебяки и тащат их живым ручейком к муравейнику под грабом. "Прям социализм", - подумал Ребенько.

- Палыч, слыхал вчера по ящику? - отлепился от забора Ванюшин. - В Америке-то опять кризис. Вот теперь завертятся! Наш в новостях выступал и для виду так даже посочувствовал, а потом и говорит: надо бы по случаю у них чего-нибудь прикупить по дешевке. Слава Богу, у нас запасы есть, приготовились. И вообще нормалек - нефти хоть залейся.

Ванюшин устроился на телогрейке и закурил. - Знаешь, с одной стороны ихних простых людей мне даже жалко, а с другой - че ж одним нам все хреново, не считая Африки? Пусть теперь понюхают, когда не сахар, а то все "я, я" - головка от буя. Хорошо, что мы не в Америке, правда?

- Ага, - Ребенько выплюнул соломинку и тоже закурил. - Ты, кстати, картохи сколько накопал?

- Десять мешков. Семь себе и три на продажу. С завхозом нашим почти сговорились.

- Ты б пока не торопился с продажей-то, - выдохнул табачный дым Ребенько.

- Че вдруг? Цена хорошая, - удивился Ванюшин.

- А так, на всякий случай.

- Который из вас Ребенько? - появился из воздуха человек в камуфляже.

- Ну я, - поднялся обалдевший Ребенько.

- Он, он, - подтвердил на всякий случай Ванюшин.

- Пойдешь в команде дорогу показывать, приказал человек, - а то ваш старожил-таежник ни хрена не помнит.

- Так Коля-якут банщиком здесь, а в таежники его вчера назначили, для антуражу, - заступился Ванюшин. - Мы ему все объяснили, вроде понял.

- Слушай сюда, - прервал объяснения новый начальник. - Банщик-таежник пойдет впереди, как бы по следу зверя. А ты, который Ребенько, идешь параллельно метрах в десяти и знаками указываешь ему направление. Если этот идиот пойдет не туда, невзначай подскочишь к нему, направишь, куда надо, и в сторону. В случае вопросов кого-либо, а их быть не должно, ты младший помощник.

-Банщика? - обиделся Ребенько.

- Охотника-старожила. Про банщика забыть. Да, и почему он Коля? У меня записано Дерсу. Ладно, разберемся. Водку сегодня пил? Съешь вот это и зажуй жвачкой. Глотай, кому говорят!

Ребенько чуть не подавился таблеткой и покорно начал жевать выданную пластинку жвачки. Он и не заметил, как наступил на муравьев.

Выполнять указания камуфляжного начальника было нелегко - Коля-Дерсу шел, а значит, и вел за собой многочисленную команду по перелеску, огибая заросли. Ребенько же пришлось продираться сквозь кусты, выбегать на видное банщику место и, отчаянно маша руками, указывать тому верное направление.

Весь исцарапанный, мокрый от пота, искусанный злой мошкой, Евгений Павлович Ребенько испытывал необыкновенную легкость и даже какой-то мальчишеский азарт, как в детских казаках-разбойниках. Камень упал с души. Ведь первоначальный замысел - оставить Лизавету в легких веревочных силках - был начисто порушен. Начальством было велено Лизавету связать накрепко, но так, чтобы даже якут Коля смог, забежав вперед, ее безопасно развязать и потом, якобы по следу, вывести экологическую экспедицию на тигра. Ребенько пытался спорить, аргументировано доказывать глупость и очевидную завязки пусть ручного, но хищника. Его при Ванюшине матерно послали и обещали уволить. Тогда хитрый плотник выторговал премию и вызвался все устроить. Он, мол, со времен флотской службы знает всякие мудреные узлы. Не соврал. Ребенько не помнил точно, как они затягивали на морде Лизаветы мешок, как связывали дергающиеся лапы, как закрепляли ремнем к замшелому стволу тиса, чтоб не уползла. Он помнил, как смотрела на него Лизавета, когда он наконец снял с ее морды мешок. Потом они два раза водили Колю по маршруту "дача - Лизавета", Ванюшин показывал длинные концы веревок, за которые надо просто дернуть - и узлы развяжутся, а с ремнем сделать также, но во вторую очередь. Потом они пили водку, валялись под забором, даже разговаривали, а Лизавета будто все смотрела ему в глаза.

Двадцать лет назад так же смотрела на него корова Зинка, их с матерью кормилица, когда из-за его, Женькиного недогляда, провалилась на выпасе в яму и сломала ногу. И откуда взялась эта чертова яма или нора? Зинку надо было резать на мясо, пока не сдохла. Он зарезал, а потом - здоровый семнадцатилетний парень - неделю по ночам ревел, кусал губы и бил кулаком подушку. И ушел учиться на ветеринара.

А сейчас отпустило. Ведь он сам развяжет веревки и как-нибудь успокоит Лизавету. А кончится эта мутотень - привезет домой. И все будет хорошо.

Ребенько выдрался на полянку и глянул на Колю. Взопревший в кухлянке банщик топтался на месте, растерянно озираясь по сторонам. Ребенько указал ему рукой - теперь направо. Коля не понял. Ребенько опять показал правой рукой поворот направо, а левой для ясности постучал себя по голове - чего, мол, проще? Два раза ведь водили. Коля не понял. Ребенько тихо выматерился, поднял перед собой правую ладонь, левой хлопнул себя по груди и сделал пальцами что-то вроде "козы" - стой на месте, я сейчас приду. Коля ойкнул и рванул в кусты. Ребенько, пригибаясь, побежал за ним. Коля бежал быстро, но не долго, потому что споткнулся об корягу и упал. Ребенько тоже споткнулся, но удержался на ногах, только по инерции пнул Колю в бок. Коля закрыл голову руками и сказал: - Мама.

- Ты что, дурак? - задушенным шепотом спросил Ребенько. Коля повернул голову на голос, посмотрел на стоящего над ним человека и сказал: - Ы-ы-ы.

Ребенько повторил вопрос, зачем-то пнув Колю еще разок.

- Я думал, тигр развязался, - сказал Коля. - Я описался немного.

- Если немного - ничего, - сказал Ребенько. - Вставай.

Сзади послышался треск веток под ногами и чей-то полузнакомый голос:

- И где же наш проводник?

- Наверное, след почуял. Давайте здесь пока подождем, - ответил кто-то.

Ребенько ухватил Колю за ворот кухлянки и зашептал прямо в ухо:

- Вернешься на тропинку, на развилке у пихты с заломанной веткой - направо, по маленькой тропке полчаса до большой поляны. А я напрямки и как раз подготовлю Лизавету. Все понял?

- Угу, - сказал Коля.

Пробежка напрямки далась ветеринару нелегко. Острым сучком он пропорол себе правую икру, хорошо штаны старые - не жалко, один раз шлепнулся и ободрал колени.

- Лизанька, вот и я! - окликнул он лежащую на боку тигрицу.

Лизавета подняла голову, укоризненно глянула на Ребенько и отвернулась.

- Сейчас, моя девочка, чуточек потерпи! - Он дернул за конец ремня, свисающего со ствола дерева. "Ура, развязался. Черт, ремень же во вторую очередь, ну да ладно", - пронеслось в голове. Он подошел поближе к тигрице, не спуская с нее глаз, присел и потянул конец из связки передних лап - петля распустилась.

- А ты боялась, - весело сказал Ребенько и уже смело приступил к освобождению задних лап - небрежно так дернул за веревку. Узел не поддался.

- Ух ты! - тогда он осторожно потянул. Ни черта. Потянул сильнее, еще - лапы дернулись и вырвали веревку из рук. Он услышал тигриный рык, какого не слышал никогда. Тигрица извернулась, приподнялась и попыталась прыгнуть.

Ребенько с корточек, спиной, отлетел метра на три и врезался в тот самый тис.

- Сука ты, Ванюшин, - прошептал он, придя в себя.

Тигрица лежала молча и безразлично смотрела в сторону. Евгений Павлович Ребенько трясущимися руками, с трудом, вытащил из кармана мятую пачку сигарет, повертел и засунул назад.

- Лиза, - заговорил Евгений Павлович, - прости меня ради Бога. Я больше не буду, честное слово. И другим не дам. Надо только сегодня перетерпеть. Потерпи, а? Это будет укол, как я тебе делал. Ну потерпи, я ж терплю. Пожалуйста!

Лизавета вздохнула и положила морду на свободные передние лапы. Евгений Павлович встал, достал из заднего кармана складной нож, открыл лезвие, подошел к Лизавете и перерезал веревки. Потом, собрав и веревки, и ремень, пошел прятать их под куст.

Лизавета осторожно поднялась, попыталась двинуться за ним, но ноги совсем не слушались, и она как-то по-собачьи тявкнула, чтоб не уходил.

- Лиза, здесь я! - крикнул Евгений Павлович и развернулся к ней.

Чья-то рука зажала ему рот. Удар под коленки, перехват. Как мешок, Ребенько отволокли вглубь леса. Отпустили.

Ребенько наугад махнул кулаком за спину, другим в бок - никого. Осмотрелся во все стороны - никого.

-Выходи! - грозно сказал Ребенько и достал нож, правда, открыть забыл.

Из-за соснового ствола показалось лицо начальника в камуфляже.

- Т-с-с! - начальник прижал ко рту палец.

Лизавету шатало. Онемевшие лапы подламывались. Она присела, поднялась, опять присела. С другого края поляны донеслись человеческий запах и шум. Она пошла навстречу. Медленно, через боль, но пошла.

- Тигр! Черт! - зазвучало в кустах. - Немедленно отойти! - Снимай! - Уйди, сказано! - Не трогайте объектив! О, пардон! - Ничего-ничего. Какой красавец! Тихо, не мешайте.

Шпок! В бедро Лизаветы воткнулась пуля-шприц. Она остановилась, мотнула задом, чуть не упала и снова пошла.

Шпок! Второй шприц ткнул в шею.

- Ай да выстрел! Ну Вы снайпер! - донеслось из кустов.

Лапы у Лизаветы разъехались, и она плюхнулась на траву. Стало трудно дышать - она вовсю раскрыла пасть, вбирая воздух. Перед глазами поплыло и потускнело. Запахи исчезли, остались слышны только приближающиеся голоса. Лизавета хотела поднять к ним голову, но не смогла - тяжесть залила все тело. Она будто спала. Голоса уже шелестели над ней.

- Какой миниатюрный!

- Так молодой еще.

- Это хорошо. Можно долго контролировать.

- Давайте я морду подержу.

- Подходите ближе, сейчас я на этого красавца надену передатчик системы "ГЛОНАСС", спасибо, это разработка наших ученых. Аналоги в мире есть, но.

- Уступают!

- Фактически да. Я сам. Вот и все. Теперь за его передвижением можно наблюдать без подзарядки в течение года. Так?

-Двух!

- Точность определения на местности - полтора метра.

- Метр!

- Даже метр, что очень важно для контроля популяции этих редчайших животных. Арнольд, пусть товарищи следят ежедневно. Результаты доложишь. Кстати, приемниками их обеспечили?

- Монтаж оборудования заканчивается - к вечеру будет готово.

- Поздно! Максимум через два часа. Проверю.

- Кхе-кхе, пора бы.

- Да, товарищи, скоро зверь начнет просыпаться. Не будем ему мешать.

- А как Вы его! Ведь прямо на нас пошел.

- Еще чуть-чуть, и прыгнул бы. Вы же просто нас спасли!

- Не надо об этом. В репортаже тоже не надо - ни к чему.

Ребенько сидел на пеньке и смотрел, как не торопясь, со смаком, курит "Camel" устроившийся на поваленном дереве человек в камуфляже. Между ног у него выпирала короткая, вся из чего-то черного винтовка с оптическим прицелом. Комары его почему-то не кусали, тогда как Ребенько то и дело хлопал себя по потной шее.

- Кури!, - протянул ему пачку человек. - Как зовут-то тебя?

- Женя, у меня свои, то есть Евгений Палыч, не хочу пока.

- Лады. Нам еще полчаса прохлаждаться.

- А вас как? Зовут, то есть?

Человек спокойно погасил окурок о подошву форменного боевого ботинка, засунул его в маленькую коробочку и убрал в нагрудный карман.

- Седьмой, - ответил он Ребенько.

- Это фамилия такая? - удивился ветеринар.

- Вроде.

- Из евреев будете? Не подумайте чего! Просто у них фамилии бывают такие интересные. У меня вот друг, еще по учебе, по фамилии Кукиштейн.

- Нет.

- Что?

- Не из евреев, - ответил Седьмой.

- Да я так, к слову просто, - смутился Ребенько.

Они помолчали. Ребенько достал свои сигареты "Ява"и закурил. Комары немного отстали. Докурив, он хотел было выбросить окурок, но зачем-то завернул его в сорванный листок и убрал в карман.

Лизавета очнулась. Она вроде видела-помнила уходящие фигуры людей. Но сейчас только зеленая муха зудела над мокрым носом. Лизавета тряхнула головой, и опять перед глазами поплыло. Закружились деревья вдали, закачалась поляна. Ее стошнило. Стало полегче, и она отползла от испачканного места.

- А куда передатчик сдавать? - прервал затянувшееся молчание Ребенько. - Ну, глонасину эту?

- То есть? - насторожился Седьмой.

- Когда Лизавету, тигрицу нашу, домой в зоопарк отвезем, зачем ей передатчик?

- Уточняю: тигр, снабженный руководителем правительства аппаратурой "ГЛОНАСС", является обитателем зоопарка?

- Ну да. Не диким представителем уссурийской популяции?

- Насчет подвида вопрос деликатный. Стой, а тебе не говорили, что ли? - осознавая свой промах, перешел на "ты" ветеринар Ребенько. - Слушай, ты меня не выдавай. Я что - велено, сделал. Ведь нормально все прошло, а аппаратуру сдадим куда надо в лучшем виде.

Седьмой соображал. Он встал, подхватив винтовку, прошелся взад-вперед и похлопал по плечу приунывшего на пеньке Ребенько: - Не дрейфь, Женя, не сдам. А сейчас замри.

Он ткнул себе пальцем в грудь и после тихого щелчка заговорил: - Второй, Второй, я Седьмой. Новая информация по отходу: тигр подставной, из зоопарка, подлежащий возврату в город. Понял, через пять минут связаться с Первым. Отбой.

Опять нажав на грудь, до щелчка Седьмой сплюнул: - Вот падла, - сказал он в сторону. - Как штатно, он первым бежит докладывать, а говно какое - он сразу ни при чем.

Ребенько с открытым ртом наблюдал за манипуляциями Седьмого, но на реплику среагировал: - У нас в зоопарке такой же замдиректора Биндюк. И кстати, о говне: казус один произошел. Нет, ты послушай! Есть у нас гималайский медведь Гриша, стервец по характеру. Бурый тоже есть, но наоборот, очень порядочный. Так вот, приключился у Гришки запор. Дай сигаретку, мои кончились. Спасибо. Обычно у медведей напротив, а тут неделю не ходит, аж раздулся - ведь не жрать он по натуре не может. Я к Биндюку: слабительное кончилось, надо закупать. Тот - ничего не знаю, конец квартала, лимиты вышли, твой недосмотр - сам иди к директору. А медведь ревет - жрет и ревет. Мы не даем - так посетители кормят. Клизму не позволяет. Шприцев, как у вас, у нас нету. Прямо не знаю, что делать. Я бы на свои слабительное купил, так с зарплатой опять задержка. И тут смитрю, как он тужится: что-то у него там блестит. Пригляделся - целлофан.

Седьмой, с каменным лицом слушавший рассказ ветеринара, движением ладони его заткнул и снова надавил в себя пальцем: - Первый, Первый, я Седьмой. Докладываю: после оперативной разработки местного населения мне удалось выяснить, что тигр, представленный явлением дикой фауны, на самом деле из городского зоопарка. Так точно, подстава. Есть минуту подождать.

Замерший на время доклада Ребенько продолжил: - Так вот. Целлофан у него из жопы торчит. Потом понял - какие-то гады его связкой сосисок накормили. Так я у него целый час, наверное, этот целлофан вытягивал. Хорошо, он хоть и сволочь, понимает, когда кобениться. Зато после навалил. Понял, молчу.

Седьмой вытянулся, напряженно слушая передаваемые прямо в ухо распоряжения Первого.

- Есть. Понял, - выдохнул, достал сигареты и закурил.

- Спасибо, что меня не назвал, сказал Ребенько. Он подумал попросить еще сигаретку, но не решился.

- С медведем сейчас все в порядке? - утвердительно спросил Седьмой.

- Здоров, - доложил Ребенько.

- Это хорошо. А мне значит, из-за вас с передатчиком по тайге тигром бегать, пока на настоящего не переставлю.

- Как это? - Не понял Ребенько.

- А так. Приказ: снять передатчик с тигра ложного, найти настоящего и поставить. При этом передвигаться по тайге в режиме зверя. Ладно, ребята помогут. Первое - снять. Как, говоришь, кличут твоего экспоната?

- Лизавета.

- Ну-ну, - усмехнулся Седьмой.

- Так я схожу, сниму эту штуковину, - предложил Ребенько. - Ты только подскажи, она на ремне устроена или там хитрости какие? Только надо будет на базу сбегать, чего-нибудь вкусненького для Лизки принести Разнервничалась, наверное. Ванюшина, суку, с собой возьму. А веревки у меня под кустом припрятаны. Да ты видел.

- Не надо веревок, - Седьмой поправил ремень винтовки, - а ты чтоб сейчас с этого места ни ногой. Как пришитый. Понял?

- Понял, - кивнул Ребенько, - погоди, ты сам, что ли, хочешь? Она же тебя не подпустит. Это ж тигр все-таки, хоть и домашний. Нет, тебе не смочь. Или шприцем опять? Категорически запрещаю. Такую дозу слон не выдержит, а тут Лизавета с ее массой тела.Я сейчас за Ванюшиным6 через два часа все будет тип-топ.

Седьмой проверил завязки на ботинках, подсумок, чуть подтянул ремень.

- Даже через полтора, - неуверенно проговорил Ребенько.

- Повторяю - как пришитый., - отчеканил Седьмой, - или вырублю.

- Ты что удумал? - изумился Ребенько, - мою Лизаньку ты хочешь того? Ты чокнутый? Маньяк городской? Ну извини, погорячился, стой, послушай же, как человека прошу! Через два часа я . Нет, хрен с ним, с Ванюшиным. Я сам прямо щас пойду и сниму. Ты покури чуток, а я - раз и готово. Стой! Куда, гад? Я ж тебя.

Седьмой не глядя ткнул Ребенько ребром ладони в кадык и исчез. Выпучив глаза, хрипя, ветеринар Евгений Павлович Ребенько пополз за ним на коленях.

Лизавету поматывало, но она шла. Пряные запахи щекотали ноздри. Свежий ветерок в каждый вдох вливал силы. Она выпустила когти и диранула траву - шмат дерна отлетел в сторону. Она мотнула головой - и лес, и поляна стояли на месте. Упругой походкой Лизавета пошла к краю поляны, к людям. Скоро она увидела здоровенный черный пень, похожий на цирковую тумбу. Она подняла голову - желтый травяной круг поляны напоминал арену, окруженную темнотой. Ветер донес знакомый запах человеческого пота.

Седьмой дошел до края леса. Осмотрелся. Метрах в пятидесяти, на поляне у пня, увидел тигрицу.

Тонким слухом оттуда, от зрителей, Лизавета поймала щелчок затвора - как щелчок пальцев дрессировщика Бори, означавший: "Пора! Сейчас твой главный номер, который так нравится людям". Потом, после барабанной дроби, шпрехшталмейстер Гамлет Джаназян пронзительно кричал в купол шапито: " Кор-р- ронный номер! Ап-п-плодисмент!". "Ап-п-плодисмент!" - разнес ветер по поляне. И Лизавета вскочила на пень-тумбу, рывком поднялась на задние лапы, захлопала перед собой передними и замерла - надо держаться как можно дольше, изо всех сил.

Седьмой слился с винтовкой, учел поправку на ветер, но тигрица вдруг, облегчая задачу, вытянулась на пне и застыла. В оптический прицел были отлично видны полоски на прижатых к груди Христа ради лапах. Палец дрогнул. Он перевел прицел повыше: глаза в глаза смотрела умильная усатая морда. Лизавета улыбалась.

- Твою мать! - сказал Седьмой.

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"