|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
02 декабря
2008 года
(Былинка-сказ)
-- I
--
Жила на свете кобылица,
словно
вольная голубица. Красоты-высоты была она необыкновенной, да дерзновенной, и
звали ее Белая Жеребица. Ни мало она проскакала-пролетала, землю протоптала.
Дети ее -- лихие конята-жеребята, давно разбежались-разлетелись, все в
родной
земле прютились-пригодились; а суженый-любимый, удалой конь ретивый, сложил
голову буйну на поле битвы-ловитвы, и осталась Белая Жеребица -- вольная
голубица одинокой птицей-вдовицей. Славно она потрудилась-помолилась, людям
добрым сгодилась, и теперь жила в волю-вольную, жизнь раздольную.
С утра
выйдет в поле хмурое, от мглы ночной понурое, окинет простор -- небесный
узор
взглядом своим чистым-лучистым, вскинет гривой -- волной игривой, да и
помчится
навстречу солнцу -- светлому-оконцу, день новый встречать, радость
привечать.
Пролетит полполя, остановится, увидит даль лазоревую премилую, услышит песнь
ветра смелого, почует дни свои былые и давай резвиться-трезвиться как речная
водица. Как напляшется-намается, кинется в рожь придорожную, успокоится. И
лежит себе на земле в небо белое поглядывает, да облака разглядывает. Вот
плывут они -- золоченые кони строптивые, табунами игривыми, плывут в даль
неизведанную, в юность вечную. А вечером домой возвращается, ночь ночевать,
сон
привечать. Утром -- опять в поле, скакать-тосковать -- день переживать.
Так дневала-коротала свои
дни-огни статная кобылица, как однажды в полночь глухую, мрачную-лихую
родился
у нее сынок-уголек, чудный конёк -- черный-пречерный, ночи самой чернее.
Жеребеночек-ягненочек, малый-премалый, совсем небывалый. Прозвали его
Нирваха-Конь.
В ночь ту темную, страхом
неуемную, когда рождался Нирваха на свет Божий -- славный-пригожий, Ванята
--
малый сын хозяйский, не спал, да все под дверью стоял-дрожал, прислушивался.
Слышит Ванята голос отца суровый, страшный-нездоровый: "Не жилец, этот
юнец".
Заплакал мальчонка-зайчонка слезами чистыми-ручьистыми,
заклокотало-затрепетало
его сердечко-орешек и услыхал Бог просьбу простую -- нелукавую, золотую, и
послал Ваняте дружка -- верна жеребка.
Как увидел Ванята диво
родившееся на свет появившееся -- черного
конька живехонького, да стройнехонького, так и обмерла-замерла вся
душа
его. Засмеялся он смехом радостным-прерадостным, восторжествовал духом
гордым-прегордым,
и проснулся тогда в нем воин, богатырь-исполин времен давних, да славных и
захотел Ванята со своим другом -- конем упругим на войне воевать, родину
укреплять, людям добрым помогать.
А Нирваха-Конь начал
жить-да-страдать, премудрость жизни постигать. Подивились люди на это;
подивились-помолились, да с чудом смирились.
Как только солнце красное
в
небе ясном выбирается из чрева земного, мрачного пустого, выходит
Нирваха-Конь
в поля работать-хлопотать -- житье добывать. Трудится-нудится Нирваха, а сам
поглядывает -- то в небо бездонное, то на горизонт закатный, то на землю
черную. И разом просыпается в Нирвахе
удаль, бросает он всю работу-заботу и дает волю прыти своей безумной.
Проскачет
полполя -- полмира за ним, постоит, дух переведет, осмотрится, оглянется,
птицу-девицу в небе приметит или цветок-росток какой неприметный -- все
дивит
Нирваху, всему он удивляется, да радуется. И был Нирваха понятливый, как
человек совестливый. А силушка небывалая
--
страшная, негодовалая прирастает в нем с каждым днем. И вот уже не
жеребенок,
но рослый конь-исполин -- всему господин.
А пока Нирваха был
коненком-маленьким-жеребенком сложилась-сворожилась у него дружба с Ванятой.
Нирваха-Конь по утру в поле -- Ванята его провожает, Нирваха-Конь домой
возвращается -- мальчик его встречает. А иной раз сажал Нирваха-Конь Ваняту
на
свою спину-смоль -- черную соль, да как помчит сквозь поля белые, навстречу
ветрам тайным, за предел жизни житейской. И как разбежится Нирваха --
страшный
коняха, быстрее ветра вольного скачет, земли не касается. И упадет, бывало
Ванята с Нирвахи, да раскинется в поле вольном-раздольном, да засмотрится в
высь. А там плывут облака-конята славные-жеребята, плывут-бегут, вдаль
неземную
проникают.
И не было большего счастья-причастья для
Ваняты, чем вместе с Нирвахой-Конем землю отчую объезжать, свет белый
узнавать,
людей своей прытью удивлять. И смеялся тогда Ванята смехом звонким и хлопал
коня по ушам, да загривкам -- черным ивкам. А Нирваха-Конь, радуясь радостью
человечьей, подбрасывал Ваняту в высь далекую -- звездную глубокую, да так
высоко, что тот касался самих небес -- страны дивных чудес, и видел весь мир
ясный -- все стороны света, все страны заморские как на ладошке -- ребячьем
окошке.
И летел Ванята с высоты
небесной -- бесконечно-отвесной на землю камнем, птицей мертвой и не собрать
бы
ему костей -- своих голубей, да вовремя и точно подскочит Нирваха-Конь и
подхватит Ваняту на спину свою крепкую, и помчатся они обратно туда, где
ждали
их родные -- души золотые.
-II-
И жили так славно, да
ладно
мальчик и конь: день-деньской -- свет озорной, ночь-ночная -- тьма неземная.
Вместе растут, вместе зарю встречают, вместе горе-радость привечают. А спят
--
и видят друг друга во сне. Бывало, охватит
Нирваху страсть непокорная, умчит он вдаль непроглядную, несусветную, а
Ванята
забеспокоится, забоится, скучно ему без коня -- черного огня, скучно и
страшно.
Выйдет он в поле белое, окинет взором даль великую, просторами многоликую,
наберет в грудь духа могучего, да как крикнет:
Нирваха -- Конь мой бедный,
Нирваха -- Конь мой бледный.
Клич как стон --
серебряный
звон, полмира услышит, полмира поднимет. Почует Нирваха крик призывный,
вспомнит тот час про Ваняту, укротит свою конячью вольницу, да вмиг и
примчит к
мальчонке.
День за днем -- ручеек
струится, летит искрится жизнь вольная, радостная раздольная, легкая, да
светлая, печали не заметная. Лето не лето, зима не зима, а един день,
белый-пребелый, как счастье мира раннее, от сна смерти пробудившееся,
радостную
волю обретшее. Набирает силу конь -- боевой огонь, и мальчишка мужает --
врагов
устрашает; люди смотрят -- радуются не нарадуются, боятся да надеются.
Только однажды, в полдень
вражий, не вышел Нирваха из своей конюшни -- залег-занемог, загорюнился.
Поник,
к земле приник, и пена красная -- речка ужасная, изо рта
растеклась-расползлась,
лужей мертвой обратилась. Как увидел это Ванята, стал горем распятый; свет
померк в глазах ясных, черный змей горя налетел-нахлынул.
"Что же теперь, умрет
ли
Нирвашка -- наша коняшка?" - спрашивает Ванята отца-храбреца. "Умрет",
-
отвечает отец -- угрюмый рубец. "Как же умрет, - не унимается Ванята, -
если
он уже был, по миру плыл, день встречал, радость привечал".
Налились глаза отца
слезами
красными-арканьими, отвернулся он от Ваняты молча, не по отцовски,
по-волчьи, и
глядит -- не насмотрится во тьму непроглядную страшной думы, своей ночной
угрюмой.
Стали взрослые
хлопотать-ворковать вокруг Нирвахи сновать. А все без толку -- угасает
Нирваха-Конь, слабеет. То закроет глаза свои туманные, то откроет -- тоска
окаянная; грусть-печаль в них тревожная -- одинокая придорожная. Слеза
горькая
набухает, и все отражает -- поля, да леса, да небеса с дороженьками, милыми
тропиночками. Слабо гривой махнет, да
и
застынет, и лежит недвижно камнем бесстыжим. Ванята тут как тут -- ляжет
рядом,
не уходит, обхватит щуплыми ручёнками-зайчонками -- маленькими граченками
худую
шею коня любимого и тихо плачет, словно по полю скачет, да и причитает, беду
отгоняет:
Нирваха -- конь мой
бедный,
Нирваха -- конь мой
бледный.
Испугались взрослые за
Ваняту, тащат его от коня прочь, да не в мочь, тот не отступает, крепко
держит
сокровище свое дорогое, земное-неземное. Видят -- не ладно дело; позвали
напоследок врача несмело. Тот ходил-бродил хмуро да понуро, руки свои
мокрые,
костлявые-дырявые сводил-разводил, воду лечебную лил, да ничего не сумел.
Только вздохнул, слюну глотнул и сказал, как гроб заказал: "Отходит
коняха,
ваш Нирваха, лучше убить, зря воду не мутить".
Как услышал Ванята такое
про
свое родное, гнев поднялся в нем великий на врача -- полумертвого грача,
сжал
свои кулачки-молоточки, маленькие цепочки. Еле оторвали Ваняту от лекаря;
все
лицо его сухое-рябое в кровь изодрал, одежду разорвал, глаза чуть не выцарапал. Испугался врач злой --
недобрый герой, плюнул, да и убежал прочь в темную пустую ночь. Да по дороге
заблудился, со страха в болоте утопился.
А Ванята злой -- добрый
герой, стал еще злее, еще добрее. Понял он, как горю помочь, как коня
поднять,
как хворь-беду извести, Нирваху в силу привести. Схватил он дубину огромную,
страшную неподъемную, да как начал коня бить-избивать, совсем добивать.
Взрослые обомлели, слегка оробели, испугались, да подивились, откуда у
мальчонки столько силенки. Еще больше удивились, когда Нирваха-Конь грозно
заржал, страшно очами стальными
сверкнул, вскочил, Ваняту на спину свою окрепшую подхватил, да и
умчал
вмиг в даль непросветную, в ночь нелюдимую. Только пыль облаком
хрустальным-внезапно печальным над землей нависла тайным коромыслом.
-III-
И лишь скрылись, как в землю зарылись,
Нирваха-Конь
и Ванята во мгле дальней, осенней-печальной, в доме поднялась тревога. Не
могут
разуметь-понять чудо дивное объять -- лежал конь полуживой -- глухой, немой,
и
враз жив и здоров, в путь дальний готов. Ждут час, ждут другой, потеряли
сон-покой; ждут на дорогу глядят-выглядывают, у всех прохожих выспрашивают,
не
видал ли кто коня удалого, бойкого огневого и с ним мальчонку -- юную
душонку.
Никто не видал, никто не слыхал. Ждут день, ждут
другой -- пропали родные -- ребята-боевые. Закручинились, запечалились -- в
путь дальний отправились. А впереди дорога -- большая тревога, раскинулась
скатертью необъятной, раскрыла просторы огромные -- глазища нескромные; куда
идти -- не знают, что делать -- не ведают.
Походили-побродили, во все стороны поглядели:
оробели, оторопели -- нет нигде ребят -- малых орлят. Лес темный встал
скалой --
голой ветлой; речка черная стрелою мчит, назад не глядит; поля
дальние-бескрайние; ветра-просторы вольные; земля черная, небо синее. Птица
летит -- крылья, как саван черный, мир бедой покрыли. Дерево древнее, ствол
могучий, корни глубокие, ветви раскинулись печально.
Сели родные, головы опустили, запечалились,
заплакали. И долго-предолго плакали-рыдали, души бедные стонали, очи
красные-несчастные. Видят, делать нечего. Не стали судьбу проклинать, лишнюю
беду зазывать, смирились, домой возвратились. Дома -- забот полон рот, у
Ваняты
сестра старшая, на выданье, приветливая; девка статная, крепкая, свекла
красная, сладкая.
Стали
жить-тужить, плакать-страдать, каждый день Ваняту звать-вспоминать. А
Нирваху --
коня буйного, свирепого, не могут словом худым укорить. Грустно отцу-матери,
грустно всей деревенской братии -- будто птица черная пролетела, горе
пролила.
Мать плачет-судачит, да надеется; отец ходит хмурый-понурый, хочет -- из
сердца
вон, коль из глаз долой.
Ходит солнце по небу -- нет Ваняты -- на душе
черно;
выглядывает месяц звонкий на небо озорное -- нет Ваняты -- дышать тяжело. Уж
который день солнце ясное, белое-прекрасное выкатывалось, на землю светом
светить, путь жизни окропить, а нет все Ваняты -- детеныша проклятого. Любая
работа -- страшная забота, коли нет роднинки-кровинки маленькой детинки. Был
бы
мертвенький -- похоронили бы, в теплую землю зарыли, крест поставили,
поминать,
народ звать стали бы.
А нет Ваняты, ни мертвого, ни живого, ни родного,
ни
чужого. Исчез со света белого с Конем-Нирвахой -- черной рубахой, в небеса
направился. А сестрица -- старшая орлица, всех утешает, все доброе пророчит,
и
сама в это верит; Богу молится -- ждет ясна молодца. У нее одной работа
спорится, на ней одной весь дом держится. Родителям утешенье -- миру
украшенье.
Говорит однажды девица отважно: "Вы отец да
мать,
вместо того, чтоб горе свое в ступе толочь, пошли бы в храм, заказали
молебен,
отстояли пару обеден". Испугались отец да мать, только хотели дочь ругать,
но
образумились. Вспомнили грехи -- слезами горькими умылись, сразу же
запостились.
И Господь милосердный не стал долго искушать,
душу
людскую тоской иссушать. В один день ясный, погожий-прекрасный, вернулись
Нирваха-Конь
и Ванята в одночасье. Подошли к причастью, заклеймили вольное счастье --
покаялись-раскаялись, но с тайной своей не расстались.
Никто так и не узнал, где они были, да только
были
они там, где никто быть не может.
-
IV-
Как вернулся Нирваха --
стал
еще черней да быстрей, а Ванята -- смелей-удалей, храбрей да бодрей. Ребята
уже
не малые, развеселые-разудалые, добрым -- радость, злым -- зависть. Стали
злые
думать-гадать, как их со света свести, да в землю раньше срока извести. То
наговор-заговор какой сотворят, то неповинно обвинят, то отравить-уморить
хотят
-- все ничего, живут конь с мальчиком -- а свет добрый стоит да радуется.
Дети
малые веселые, вокруг них бегают, а Нирваха их по очереди катает, вверх
подбрасывает, а Ванята в небо змея пускает. Маленькие ребята все как конята
--
за Нирвахой бегом, вокруг него кувырком. И горит у них у всех земля под
ногами,
и свет белый быстрей кружится-вертится, упасть вниз боится.
А придет беда, Нирваха
хоть
куда -- всегда помогает, ненастье прогоняет. Однажды днем, ясным да
прекрасным,
народ в поле был, сеял, пахал, косил, от жары изнывал, да хлеб добывал. А
детишки, резвые мальчишки, на речке игрались, жизнью легкой забавлялись. Все
места известные, знакомые, интересные. Но воды реки быстрые, как молнии
рыскают
-- глубокие, стуженые, гибелью ряженые. Много людей потонуло, многих река
обманула. Дети знают, да играют. А игра-то подлая -- манит-манит, вглубь
приманит. Все смех, да гам над речкой разносятся, ветерок веселый
курносится.
Вдруг -- крик, да плач по берегу раздался, птицей черной в сердце матери
показался. И вправду -- тонет малой -- Сережка босой, от всех отбился в
глубину
реки устремился.
Мать бежит -- земля
дрожит,
народ орет, надрывается, да никто с бедой не может справиться. Тонет малец,
глупый юнец, тонет -- с жизнью прощается. Как Ванята услыхал про такое, горе
большое, кликнул Нирваху:
Нирваха конь мой
бедный,
Нирваха конь мой
бледный.
Тот вмиг недоброе почуял.
Скакнул, лягнул, полетел на речку -- спасать глупого мальчонка-овечку. Не
успела мать сознанье потерять, Нирваха в реке, мальчишку поймал, на спину
черную посадил и прямо к матери угодил. Мать не жива-не мертва, охает, да
ахает, ничего уразуметь не умеет. Про коня и знать не знает, ведать не
ведает,
думает сынок -- глупый росток, сам выплыл, сам себя спас. А Нирваха славы не
ищет, он уж в поле далече, день ясный встречает, ночь
провожает.
А случится пожар --
красный
разгар, Нирваха первый огонь тушит, людям помогает, их жизнь да добро
спасает.
Если б не Нирваха, гореть бы всем на красной плахе. Не поймут люди, что за
сила
такая творит чудеса-чудесные, не земные, небесные. А в коня верить не хотят,
все на случай какой списать норовят.
А Нирваха -- скромная
коняха, подвиги творит -- награды не ждет. Только день один неясный, для
коня
опасный, чуть не стал для Нирвахи последним. Прознал про коня какой-то
богатый,
купец кудлатый, захотел себе заиметь, чтоб гордиться, да хвалиться. Все у
него
есть -- и знатный тесть, и жена-красотка, и хворь пустяшная чесотка. Только
неймется купцу, тщеславному гордецу, все чего-то необыкновенного хочет.
Пришел
к Ванятиному отцу, большой куш за коня предлагает. Отец-то хоть малый и
добрый,
но семью кормить, да поить надо. Сам с утра до ночи спину гнет, а доходу
маловато. Соблазнился, прослезился, да и кличет Ваняте: "Подать коня, дают
три рубля". А Ванята все слышал и коню рассказал. Испугался, заплакал, к
коню
прижался, отойти не хочет.
А конь-то умный, не
по-людски разумный, говорит Ваняте: "Не плачь, слез не лей, я все сам
устрою,
купца за его гордыню в землю зарою. Иди и скажи, отдам коня, только уговор
--
до дома верхом, ни шага пешком".
Обрадовался Ванята, к
отцу
примчал, волю коня рассказал, да не сказал, что это его сам конь надоумил,
образумил. Почуял купец, делу конец, отродясь верхом не ездил. Но делать
нечего, расплатился, на последок прослезился, залез на коня, а слезть уже не
может.
Помчал Нирваха по полям,
да
степям, по рекам, да озерам. Помчал-полетел, чуть в небо не взлетел. Купец,
как
дырявый свинец, тыщу раз с жизнью простился, пожалел, что раньше не
удавился.
Взмолился как мог. А Нирваха и говорит: "Дом продай, жену обуздай, все
бедным
раздай. Да приходи к отцу Ваняты в услужение, таково мое решение". Делать
нечего, согласился купец, иначе конец. И стал жит у Ваняты простым
работником.
-- V
--
Проснулся Ванята
утром
одним недобрым, глянул на мир раздольный, и видит жуть безутешную: небо
черное --
птица белая. Задрожала земля, потемнели поля, деревья пожухли, огни потухли.
Матери закручинились, заплакали-завыли, сыновей своих дорогих раньше времени
омыли. Пришла война -- кровью пьяна. Война-вольна, всех косит -- разрешения
не
просит, землю опустошает, добро разрушает. Грянули-нахлынули времена унылые,
непроглядные, постылые.
Много ребят -- малых
воронят сложили головы свои в полях родных от горя чужих. Кровь течет их
младая,
течет по земле черной, в реки спускается. Стала вода красной от крови
ужасной.
Кости разбросаны, лежат томятся, бедой коптятся. Враг злой-коварный, подлый,
хитростью берет, не силой-отвагой.
Нирваха и Ванята
вздохнули, воздуха родного глотнули, водицы ключевой хлебнули и отправились
воевать -- родную землю спасать. Смело бьются -- насмерть дерутся. День
бьются,
два бьются, миг передохнут, воды напьются и снова в бой отважный. Но силы
молодецкие не бездонные; у наших -- правда, да удаль, у врага -- нечисть
огромная.
Оглянулся Нирваха --
нет
Ваняты. Оглянулся, размахнулся -- в небо взметнулся. Нет бойца-молодца;
поймали
враги Ваняту, поймали обманом -- черным арканом.
Приуныл Нирваха,
оробел --
к Богу песнь пропел. Нет Ваняты, только дым, да пыль. Небо искрится -- слеза
с
Нирвахиной щеки струится. Посмотрел Нирваха вдаль -- темна печаль, темна
речка --
страшная уздечка. Что Нирваха без Ваняты, зачем домой -- лучше в реку с
головой. Подбежал Конь -- черный огонь к воде глубокой, не человечьей,
далекой.
Только хотел с обрыва вниз -- видит огни, крики да пляски, бесовские ряски.
Понял Нирваха -- там Ванята.
Только конь рванулся,
да
тот час же запнулся. Нельзя напролом, нужно ухитриться, где-то затаится,
посмотреть-поглядеть,
приноровиться. Переплыл Нирваха через речку, подкрался близко к стану --
вражьему урагану. Кругом костры, шум да страсти, пируют нечестивые, пьют
кровь
людскую, замышляют планы недобрые. Смотрит конь -- лица страшные, кривые,
бесшабашные, злые. Рожи хмельные, бесовские костяные. Тела потные -- желудки
рвотные. Глаза хищные, души -- свищные.
А среди пожарищ --
пьяных угарищ, стоит столб железный, холодный, как собака голодный. На нем
Ванята -- привязанный, распятый. Еле живой, от кручины немой. Рот перевязан,
язык завязан. Не может крикнуть, закричать, Нирваху на помощь призвать. В
глазах слезы -- в памяти занозы; больно, страшно, но гнева больше, чем
страха.
Где ты Нирваха?
Только подумал --
словно
нечисть сдунул, вот он конь -- смертный огонь, дал поганым страшный бой.
Пока
думал Нирваха, как вызволить Ваняту, росла в нем сила невиданная, и сам он
рос,
да рос, пока до неба не вырос. Конь-великан как перед врагом появился, у тех
со
страху разум помутился. Видят -- чудище огромное, черное, глаза белые, изо
рта
пламя красное, из под копыт искры золотые. Разметал конь-гора недоброго
врага,
растоптал и со света белого изгнал. Так и освободил Ваняту. Обнялись, друг
другу поклялись и домой понеслись.
--VI --
Дни летят, годы
проплывают, минутки ковром стелятся. Возмужал Ванята, стал парень статный,
заметный. За версту люди примечают, добром привечают, на поклоны поклоном
отвечают. Много девок красных, пригожих-прекрасных на ту пору уродилось.
Многих
Ванята видел, никого не обидел. Но ни одна сердцу не мила. Которая богата --
у
той ума палата, что победней -- то хитрей, а что с виду румяна -- в сердце
пьяна. Война, да воля -- вот Ванятина доля.
Так и решил Ванята
жить,
с Нирвахой вечную дружбу дружить. Но душу неволить -- счастья не знать.
Утром
одним синим, вдоль речки, по бережку -- родному дружку шла Маруся. Шаг ее
жар-птичий, совсем не девичий, взгляд с поволокой как облако далекий, стан
ее
тонкий как колокол звонкий, речь льется как у святого колодца. Увидел ее
Ванята
-- вмиг полюбил, вольну голову у ее колен сложил.
Маруся, душа не
строптивая, на женские хитрости не ретивая. Открыла она сердце-голубь свое
Ваняте, и умчались они в даль далекую, весеннюю, одинокую. Забыли весь белый
свет. Любятся -- не судятся парень с девушкой, правду копят.
Только однажды
вспомнил
Ванята про коня своего, когда облако белое проплыло над ним, проплыло как
ветерок, проплыло как дым. Задумался Ванята, пригорюнился, да думу темную
сразу
из головы выгнал, как Марусю опять увидел.
Так они и жили,
иногда
тужили, да всегда любовно дружили. Дни летят, годы стелются, минутки как
бисер
золоченый в памяти вихрем кружатся. Родился сын у Ваняты. Родился как с неба
свалился -- комочек нежный, прозрачный, да снежный.
Растет сынок -- белый
воронок; растет, заботы не знает, мать-отца развлекает, собой радует. Только
один, сам себе господин, нет ни врагов, ни друзей. Только ветер -- брат,
только
небо -- друг, только ночь -- сестра. Загрустил тогда Ванята, вспомнил
Нирваху,
как он малым был, да дружка-коня имел. Душа застыла, сердце
заныло.
Потянуло Ваняту
домой,
потянуло, потащило. Простился он с родными и в путь-дорогу отправился. Шел
год,
шел другой, наконец пришел он домой.
В
пути измотался, до смерти настрадался. Дорога ли ближняя, дальняя, все равно
печальная. День как колодец темный, ни дна, ни покоя, только ветер воет.
Ночь
придет -- душа со страху умирает. Забыл Ванята про подвиги свои, про
храбрость
и удаль свою, забыл как камень застыл, тоска печаль душу
съедает.
Ближе к дому -- в
сердце
истома. Все знакомо и не знакомо, все родное и чужое. Отец-мать живы, Богу
слава, стоит держава! Держава стоит мир держит. Но ничего Ваняту не радует,
ищет он Нирваху, и не находит. По полю побродит, по сторонам посмотрит, на
землю ляжет, лицом уткнется и плачет.
Встал Ванята, окинул
мир
постылый взглядом суровым, ястребиным, набрался духа и крикнул:
Нирваха конь мой
бедный,
Нирваха конь мой
бледный.
Но нет Нирвахи, никто
не
примчался на крик Ваняты. Молчат горы, молчат поля, молчит речка. Ветер
умолк,
трава покосилась, цветы пожухли, птицы скрылись. Дождь холодный лицо мочит,
вода каплями горя по лицу катится. Ослабел Ванята духом, упал на землю и
посмотрел в небеса - вспомнил добром Нирваху-Коня, и нашел на Ваняту детский
покой, и радость тихая пришла к нему. И лежит он себе на родной стороне, в
небо
белое поглядывает, облака разглядывает. Вот плывут они -- золоченые кони
строптивые,
табунами ретивыми, плывут в даль неизведанную, в юность
вечную.
И выходят дети на
поля
бескрайние хоровод кружить, песни петь, в игры раздольные играть. И синь
полнится небесами, и заря румянится радостью легкой, и голоса их звонкие
гуляют
по свету белому, и искрится их смех детский как чистый хрусталь невинности.
И
всегда Нирваха-Конь с ними.
НИРВАХА-КОНЬ это нирвана, которая когда-то была на Руси. Вроде так следует понимать? Если так, то Коня этого никогда на Руси, Царской России, СССР, России современной, да и вообще на Земле, увы - не было.
|
|
Нeреализованная цель, то есть цель как бы осуществленная в настоящем, в действительности никогда не приносит того удовлетворения, на который рассчитывал ожидающий, что и составляло интригу его ожидания и приносило смысл текущему моменту. Существование и есть сам ужас, ужас не существует вне существования, а существование - вне ужаса. Ожидание срывает с ожидаемого его целевой смысл. Как только цель достигнута, оказывается, что она либо не та, либо не так достигнута, что, в конечном счете подрывает целесообразность самой цели Ожидание - это процесс исполнения цели. Для сохранения смысла повседневного существования, для избежания срыва в духовную пустоту, чреватую самым страшным, имеет место сильное желание избавиться от ожидания, или хотя бы уменьшить его. Формы избавления от ожидания различны. Начиная от самых примитивных, таких как "коротать время", "убить время", ...погружения ... в активную творческую, интеллектуальную, художественную, общественно-политическую деятельность до форм аскетически возвышенных, одной из которой является отречение. Отречение становится формой пассивного ожидания. Отрешившийся от мира ожидает от себя духовных откровений; он существует, значит, он ожидает. Смысл всякого ожидания не в том, чтобы подготовить человека к принятию наступившего, а в том, чтобы что-то сделать с человеком в процессе самого ожидания. Может ли ожидание быть добродетелью? Нет. Но осознанное ожидание может, ибо это уже терпение. Осознанное ожидание раскрывает тотальную бессмысленность существования как такового. Поскольку любое существование пронизано в той или иной степени страхом смерти, то всякое ожидание есть тревожное ожидание в случае нарастания страха смерти, и в случае отступления страха, ожидание становится томительным ожиданием. Духовная структура ожидания такова, что все текущие интенции живущих сводятся к одному - к ожиданию благого конца, который в непреображенной реальности предстает как ожидание смерти как единственного смыслового и радостного исхода.
|
|
Нам-то сие видно - жаль, коль Варава не увидит.
|
|
|
