«ЯВЛЕН СВЕТ, ЧТО ВЕТРОМ ПОГАШЕН»[1]

 

Избранные стихи Георга Тракля в переводах Владислава Цылёва

(«De profundis», «Псалом», «Семипсалмие смерти», «Весна души», «Псалом Отрешённого», «Песнь о Закатной стране» и др.)

 

Георг Тракль (1887-1914) — австрийский поэт и визионер, парадоксальные стихи которого не укладываются в рамки какой-либо философской системы. Лирический мир его тёмных прозрений не поддаётся «расшифровке». «Хаос ритмов и образов» находится «по ту сторону» безумия. Философ Людвиг Витгенштейн после неоднократных попыток осмыслить стихи Тракля на основе логических форм языка откровенно признался: «Они вне моего разумения, но их интонация переполняет меня счастьем. Это интонация воистину гения»[2]. Крупнейший мыслитель XX столетия Мартин Хайдеггер, перу которого принадлежит внушительное философское эссе о поэтике Тракля, также согласился с тем, что когда мы слушаем Тракля, надо «расстаться со всякой претензией на непосредственное понимание»[3] его поэтической речи. На фоне интеллектуального бессилия философов, только чуткому сердцу поэта может по-настоящему открыться тайнопись другого поэта: «Мы спорили с ним о вере, но так, словно дети в игре»[4] – так просто эту мысль выразила замечательная немецкая поэтесса Эльза Ласкер-Шулер, которая хорошо знала Георга и осознавала величие откровений его застенчивой души. И которая посвятила ему ещё и такие проникновенные и глубокие строки: «Сердце поэта — твердыня его, стихи — певучие символы веры»[5].

 

«…трости надломленной не переломит,

и льна курящегося не угасит…»

(Ис.42:3)

 

 

РОЖДЕНИЕ

Geburt

 

 

ДЕТСТВО

Kindheit

 

Ягодный рай бузины; безоблачно детство таилось

В лазурной пещере. Теперь над тропинкой заброшенной,

Где дикие травы, ржавея, вздыхают,

Ветви свисают, в раздумьях притихшие. Шепчутся листья,

 

Словно воды поют голубые в расщелине скал.

Нежны плачи дрозда. Приумолкший пастух

Солнце вдаль провожает, что по склону осеннему катится.

 

Голубое мгновение – это проблеск души без остатка.

 

Проступает пугливая лань на опушке лесной,

И покоятся с миром в долине

Колокольни старинные, деревушки угрюмые.

 

Всё смиренней теперь постигаешь промысел сумрачных лет,

Прохладу и осень келий пустынных;

И в священной лазури отдаётся со звоном светоносная поступь.

 

Тихо мается створка в окне приоткрытом; и слёз не сдержать

При виде погоста, на всхолмье ветшающего,

Поминаешь былое, преданья изустные;

но, бывает, душа просветлеет нечаянно,

Вспоминая улыбку на лицах людей,

дни весенние в сумрачном золоте.

 

 

ЧАСОСЛОВНАЯ

Stundenlied

 

Темными взорами созерцают друг друга Влюблённые,

Златокудрые, Лучезарные. В стынущем мраке

Истосковавшиеся руки сплетаются в хрупких объятьях.

 

Пурпурно разорваны Благословенных уста. В очах округлённых

Темное злато весны отражается после полудня,

Опушка лесная и чернота, тревоги вечерние в зелени;

Быть может, невыразимое птичье круженье, Нерождённого

Путь мимо мрачных селений, вдоль одинокого лета за летом,

А порой из голубизны угасающей проступает очертанье Отжившее.

 

Тихо шепчутся в поле колоски золотистые.

Жизнь сурова, и взлетают размашисто крестьянские косы стальные,

Плотник обтёсывает бревна могучие.

 

Нарядилась пурпурно в осеннюю пору листва; монашеский дух

В дни веселья прогуливается; наливается гроздь виноградная,

И полон праздника воздух во дворах распахнувшихся.

Слаще дух пожелтевших плодов; тихо сиянье улыбки

Счастливого, музыка в погребке затенённом и танцы;

В сумерках сада шаги и затишье умершего Отрока.

 

 

В ПУТИ

Unterwegs

 

В час вечерний понесли в мертвецкую – Странника;

Дух смольный витал; шёпоты красных платанов;

Взмахи галок сумрачно-тёмные; заступала стража на площади;

Солнце гасло, скрываясь под простынёй исчернённой; неизбывно

Проживается в памяти этот вечер минувший.

 

В комнате рядом мелодия Шуберта льётся:

сестра исполняет сонату.

Бестревожно тонет улыбка её в обветшалом колодце,

Голубовато мерцающем в сумерках. О, как древен наш род!

Чей-то шепот в саду ещё не затих;

кто-то оставил небесную твердь эту чёрную.

 

На комоде яблоки пахнут – дух ароматный разносится.

Теплит бабушка свечку – горит золотая.

О, как осень печально нежна. С замираньем звенит наша поступь

в стареющем парке

Под сенью деревьев высоких. Гиацинтовый лик полумрака,

как он строго взирает на нас.

Стопы твои ласкает родник голубой, алый покой твоих уст

таинственно дышит,

Дремлет в них сумрак листвы, темное злато увядших подсолнухов.

Веки твои, хмелея от мака, на челе моём грезят украдкой.

Нежный звон колокольный сердце до боли пронзает.

Облаком синим

Лик твой нисходит, осеняя меня в полумраке.

 

Песня звучит под гитару в далёком-далёком трактире,

Там где кусты бузины одичалые, день ноября

из давнишнего прошлого,

Ступанье доверчивое по лестнице меркнущей,

вид побуревших от времени брёвен,

Окно нараспашку, в котором лишь сладость надежды

осталась навеки –

Несказанно всё это, о Боже, отчего до глубин потрясённый,

встаёшь на колени.

 

О, эта ночь омрачённая. Пламя пурпурное

На моих угасает устах. Тишине отдаваясь, смолкает

Гармония струн одиноких в душе до краёв растревоженной.

Так смелей опьяняй эту голову хмелем –

пусть катится в сточную яму.

 

 

DE PROFUNDIS[6]

De profundis («Es ist ein Stoppelfeld…»)

 

Вот оно – сжатое поле, в которое плачами чёрными излились дожди.

Вот оно – бурое деревце, что одиноко в сторонке стоит.

Вот оно – беснование ветра, что рыщет вокруг опустевших лачуг.

Эта вечерня, как она скорбна.

 

За околицей где-то

Сиротинушка кроткая остатки колосьев ещё собирает.

В полумраке блаженно пасутся глаза её золотисто-округлые,

О Женихе, о Небесном её лоно тоскует.

 

По дороге домой

Набрели пастухи на плоть её, на сладчайшую,

Что истлела в колючем терновнике.

 

Я – тень вдалеке от угрюмых селений.

Из источника в роще

Испил я безгласие Господа.

 

Хладный металл на челе моём проступает,

Ищут сердце моё пауки.

Вот он – свет, что в устах моих гаснет.

 

Ночью я очутился на пустоши

Среди нечистот весь и звёздного праха.

В кущах орешника

Хрустальные ангелы вновь зазвенели.

 

 

ПСАЛОМ

Psalm («Es ist ein Licht…»)

 

(2-я редакция)

Посвящается Карлу Краусу[7]

 

Явлен свет, что ветром погашен.

Явлен кабак на отшибе, откуда Подвыпивший выбрался после полудня.

Явлен выжженный виноградник, почерневший от нор переполненных пауками.

Явлен затвор, который они молоком убелили.

Умер Безумствующий. Явлен остров в южных морях,

Чтобы бога солнца приветствовать. Бьют барабаны.

В воинственном танце мужчины.

Гибки талии женщин в лианах и огненных маках,

Когда поёт океан. О наш потерянный рай.

 

Покинули нимфы леса золотые.

В могилу кладут Чужестранного. Следом мерцающий дождь проливается.

Отпрыск Пана в облике землекопа является,

Который до полудня спит беспробудно на асфальте расплавленном.

Явлены девочки во дворе в таких обветшалых от бедности платьицах,

что душа разрывается!

Явлены комнаты, по которым льётся соната аккордами.

Явлены тени, что перед ослепшим обнимаются зеркалом.

Идущие на поправку больные в окнах лечебницы греются.

Вверх по каналу белое судно кровавые язвы мора разносит.

 

Сестра чужестранная снова в зловещих грёзах Кого-то является.

Покоясь в орешнике, играет она с Его звёздами.

Студент, возможно – Двойник, подолгу за Ней из окна наблюдает.

Прямо за Ним Брат Его мёртвый стоит, а порою Он сходит по древней

спирально изогнутой лестнице.

Очертанье Послушника юного в сумраке бурых каштанов бледнеет.

Cад ввечеру. По галерее собора мыши летучие мечутся.

Дети привратника забросили игры, и злато небесное ищут.

Финал из аккордов квартета. Содрогаясь, слепая малютка бежит

по аллее,

А следом за ней вдоль стены ледяной тень её пробирается ощупью,

в объятиях сказок и преданий святых.

 

Явлена лодка пустая, что под вечер по каналу чернеющему

вниз устремляется.

Во мраке приюта старинного истлевают останки людские.

Мёртвые сироты у садовой ограды лежат.

Из серых затворов ангелы проступают с крыльями,

осквернёнными гноем.

Из-под их век пожелтевших сыплются черви.

Соборная площадь мрачна и безмолвна, как в дни детства когда-то.

На серебристых подошвах прошедшие жизни прочь ускользают,

И призраки Проклятых сходят к вздыхающим водам.

Белый Маг в гробнице своей играет со змеями.

 

Над Голгофой безмолвно отверзаются золотые очи Господни.

 

 

ПСАЛОМ

Psalm («Stille, als sänken Blinde…»)

 

Затишье; словно Слепец у осенней ограды долу припал,

Взмахи ворон ощущая висками гноящимися;

Золотое затишье осени; лик отца в мерцании солнечном.

Ввечеру деревушка дряхлеющая чахнет в буром покое дубравы,

В кузнице молот стучит, докрасна раскалённый, сердце бьющееся.

Затишье; девица прячет свой лик гиацинтовый

в истончённых ладонях

Меж дрожащих подсолнухов. Онеменье и страх,

Что в глазах стекленеющих, переполняют комнату меркнущую,

Старушечье шарканье, проклятья пурпурного рта

ещё долго витают во мраке.

 

Неразговорчивый вечер с вином. С нависающей балки под кровлей

Пал ночной мотылёк, словно нимфа,

в голубизне загробья уснувшая.

Во дворе забивают ягнёночка, сладковатый дух крови

Наши лбы обволакивает, сумрак прохлады в источнике.

Горюет тоска умирающих астр, в ветре гласы златые.

В час, когда ночь подступает, ты меня созерцаешь

угасающим взором своим,

В синем покое щёки твои истлели до праха.

 

О, как среди плевел неслышно пожар затухает, каменеет деревня,

в долине чернеющая,

Словно с Голгофской горы голубой распятие пало,

И земля, онемев, исторгла своих мертвецов.

 

 

ТЁПЛЫЙ ВЕТЕР

Föhn

 

Плач на ветру ослеплённый, лунные зимние дни,

Детство, робкий шаг замирает у чернеющей изгороди,

Звон протяжный к вечерне.

Поседевшая ночь неслышно приходит и медленно

 

Превращает боль и мучения каменной жизни

В пурпурные грёзы,

Чтобы снова и снова терновое жало пронзало гниющую плоть.

 

В полудрёме душа растревоженная вздох из глуби своей испускает,

 

Тяжко ветер в древесных разломах гудит,

И плывёт видение скорбное матери,

Колыхаясь от плача, по лесу пустынному

 

Онемелой печали; ночь за ночью

Потоки из слёз, воспламенения ангельского.

Разбиваются детские мощи о голую стену: в серебряный прах.

 

 

АНИФ[8]

Anif

 

Память: чайка, парящая выше небес омрачённых

Той тоски, что исполнена Мужественного.

Тихо под сенью осеннего ясеня ты обитаешь,

В холм погребённый, в измерение праведное;

 

Снова нисходишь по водам реки зеленеющей,

Как заслышится вечер,

Пение любящее; темная лань здесь навстречу ступает доверчивая,

Человек в сиянии розовом. Голубым напоённый предчувствием,

Челом ворошишь листву умирающую,

И матери лик воскрешается строгий;

О, как к потаённому в сумраке всё приникает;

 

Суровые кельи, убранство и утварь истлевшая

Древних.

Здесь до самых глубин сокрушается сердце Пришельца.

О, предначертания эти и звёзды.

 

Вина так безмерна Рожденного. О горе, этот озноб золотой, содрогания

Смерти.

Когда в грёзах тоскует душа о прохладе рассвета.

 

Неумолчно в ветвях сиротливых плачет птица ночная

Над поступью Лунного.

У самой околицы ветер поёт ледяной.

 

 

СЕМИПСАЛМИЕ СМЕРТИ

Siebengesang des Todes

 

Голубоватая брезжит весна; меж тянущих соки дерев

Бредёт Потаённое в сумраке сквозь вечер к закату,

Внимая щемящему плачу дрозда.

В молчании ночь проступает, кровоточащая лань,

Что никнет к холму с замиранием.

 

В воздухе влажном ветви яблонь цветущих трепещут,

В серебре обретает свободу всё, что сплелось,

Из очей этой ночи предсмертно взирая; падучие звёзды;

Сладостный с детства псалом.

 

Стал ступать ещё призрачней чёрной чащобой Сновидящий,

И в долине взыграл родник голубой,

Чтобы Иной побледневшие веки неслышно приподнял

Над своим белоснежным лицом;

 

А луна изгоняет красного зверя

Из его обиталища;

И рыдания смутные женщин в смертных вырвались стонах.

 

Ещё лучезарней к звезде своей длани вознес

Убеленный Пришелец,

Дом, разрушенный в прах, безмолвно покинуло очертание Мёртвое.

 

О человека обличье растленное: в нём холодный металл переплавлен,

Ночь и ужас тонущей чащи,

И урочище зверя сожжённое;

Онемение ветра в душе.

 

На суденышке чёрном спустился Иной по мерцающим струям

В преизбытке пурпуровых звёзд, и премирно склонилась

Сень зеленеющих ветвий над Ним,

Мак из серебряной тучи.

 

 

ОПОЧИВШЕМУ В ЮНОСТИ

An einem Frühverstorbenen

 

О, чёрный ангел, что неслышно из чрева дерева вышел

В пору вечернюю, когда мы невинными были, как дети

На краю родника голубого.

Отдохновенным было наше ступание, глаза округлённы

в бурой остылости осени.

О, пурпурная сладостность звёзд.

 

Но Иной с Монашьей горы по уступам сошёл каменистым

С лазурной улыбкой на лике, и в коконе странном

Наитишайшего детства он опочил;

И остался в саду облик друга серебряный,

Из листвы потаенно внимающий или из древности камня.

 

О смерти запела душа, о зелёном гниении плоти.

И лес зашумел,

И страстной жалоба лани была.

Неумолчно с высот колоколен темнеющих звали

лазурные звоны вечери.

 

И час наступил, и увидел Иной на солнце пурпуровом тени,

Тени гниенья на голых ветвях.

И когда чёрный дрозд у ограды померкшей

в тот вечер запел,

В келью призрак неслышно вошёл – Опочившего в юности.

 

О, эта кровь, что исходит горлом Поющего,

Цветок голубой; о, жгучие слёзы,

Пролитые в Ночь.

 

Облако в злате сиянья – и время. В одиноком затворе

Ты всё чаще теперь ожидаешь Усопшего в гости,

По водам реки зеленеющей в задушевной беседе

нисходишь под вязами.

 

 

ВЕЧЕРОМ

Am Abend

(1-я редакция)

 

Ещё желта трава, древесный ствол землист и чёрен,

Но зеленеющей поступью ты проходишь лесною сторонкой,

Отрок, что распахнут очами бескрайними к солнцу.

О, как чуден восторженный крик малой птахи.

 

С гор доносится речка – прохладная, чистая –

Звенит в зелёном укрытии; и вот так же поётся,

Когда в упоении шаги отмеряешь. Первобытная прогулка

 

В голубизне; дух, что из горьких трав и древес исходит,

В свой образ вглядись. О, Исступлённый!

Любовь умаляется перед Женственным,

Голубоватыми водами. Чистота и покой!

 

В зачатке сокрыто премногое, мир зеленеющий! Чело затемнённое

Окропи влагой с ветки вечерней,

Поступь и грусть, сливаясь, поют в свете солнца пурпурного.

 

 

ПРЕОБРАЖЕНЬЕ

Verklärung

 

Вечереет,

И лик голубой покидает тебя потихоньку.

Пичужка поёт в тамариндовой кроне.

 

Кроткий инок

Слагает упокоенные руки.

Является белый ангел к Марии.

 

Ночной венок

Из фиалок, колосьев и гроздьев пурпурных –

Это год Созерцающего.

 

У стоп твоих

Погребения мёртвых отверсты,

Когда ты чело в серебро погружаешь ладоней.

 

Обитает в тиши

На устах твоих месяц осенний,

Напоённое маковым соком тёмное пение;

 

Цветок голубой,

Тихо звенящий в камнях пожелтелых.

 

 

ВЕСНА ДУШИ

Frühling der Seele

 

Вскрик во сне; вздохи ветра по чёрным проулкам,

Сквозь надломленность веток приветлива вешняя синь,

Вся в пурпуре ночная роса, и повсюду меркнут созвездия.

Зеленеет рассветно река, в серебряной дымке аллеи

И соборные башни старинные. О, нежная грусть упоения

В лодке скользящей, и смутные зовы дрозда,

В сады уносящие детства. Пелена просветляется розовая.

 

Празднично воды звенят. О, тень на лугах, напоённая влагой,

Зверь так блаженно ступает; росток зеленеет, ветка цветущая

Хрустальность чела осеняет; лодка, качнувшись, мерцает.

Над холмом тихо в облаке розовом солнце поёт.

Тишь глубинная в ельнике, в водах строгие тени.

 

Всюду ясность! Одна чистота! Где теперь, смерть, твои тропы ужасные,

Где безмолвие серое, в камне застывшее, где скалы ночи,

Тени где неприкаянные? Лучистое солнце из бездны сияет.

 

Сестра, когда я тебя отыскал на лужайке затерянной

В чаще лесной, полдень стоял, и царственно было безмолвие зверя;

Под раскидистым дубом ты Белой была, и тёрн расцветал в серебре.

О, торжество умирания, о, пламя, поющее в сердце.

 

Всё темнее сгущаются воды, рыб обнимая, их плески чудесные.

Час неизбывной печали, солнца взор молчаливый;

Нечто странно чужое – это душа земле. Брезжит в сумерках духа лазурь,

Над израненной чащей струится, и протяжно поёт

Над лачугами колокол тёмный; смиренны последние проводы.

Мирт расцветает в покое над белыми веками Мёртвого.

 

Воды притихшие льются со склона закатного дня,

Тонет берег зелёный во мраке, в дуновении розовом радостно.

 

Повечерье на всхолмье, песнопение нежное Брата.

 

 

ПСАЛОМ ОТРЕШЕННОГО

Gesang des Abgeschiedenen

 

В птичьем полёте необъятна гармония. Чащи зелёные

Под тишайшими кущами сходятся вечером;

Лани раздолье хрустально.

Потаённое в сумраке утишает волненье ручья, увлажненные тени,

 

И соцветия лета, что волшебно звенят на ветру.

Уже дремлет чело человека, в размышленья ушедшего.

 

И мерцает лампадка – доброта – в его сердце.

И вкушение с миром; ибо хлеб освящен и вино

Дланью Господней, и очами тебя созерцает из ночи

Брат безмолвствующий, да упокоится он после скитанья тернистого.

О, приют в духоносной лазури ночной.

 

С той же любовью молчанье затворное тени древних отцов обнимает,

Их пурпурные муки, стенанья могучего рода,

Исходящего ныне смиренно смертью в единственном внуке.

 

Ибо ещё лучезарней от черных минут помрачения пробуждается вновь

Страстотерпец на обратившемся в камень пороге,

И безмерно объемлет его прохладная синь, и свет угасающей осени,

 

Тихий дом и сказания леса,

Предел и закон, и лунные тропы ушедших.

 

 

ПЕСНЬ О ЗАКАТНОЙ СТРАНЕ

Abendländisches Lied

 

О взмах души, окрылённой в ночи:

Когда-то мы в путь пастухами пускались к темнеющим чащам,

И красная лань, и цветок зеленеющий,

и лепечущий звонко ручей к нам приникали

Доверчивые. О, напевность сверчковая древности,

На жертвенном камне цветущая кровь

И крик одинокой птицы над зелёным безмолвием заводи.

 

О, эти походы под сенью креста и огненность пыток

Над плотью, паденье пурпурных плодов

В вечерних садах, где некогда кротко ступали апостолы,

Воители ныне, из ран и от звездно сияющих грёз пробужденные.

О, синецветная нежность, букет васильковый в ночи.

 

О, эти сезоны покоя и осень за осенью в золоте,

Когда мы монахами мирными сжимали пурпур винограда;

И холм озарялся окрест, и чаща сияла лесная.

О, эта травля охотничья и эти замки; упокоенье вечернее,

Когда человек в затворничестве в мыслях вынашивал праведное,

Сражаясь молитвой безгласной за животворящий замысел Божий.

 

О, горькое время заката,

Когда в почерневших водах мы каменный лик созерцаем.

Но лучезарно подъемлются посеребрённые веки возлюбленных:

Плоть единая. Ладаном с розовоцветных веет подушек,

И песнопенье воскресших сладостно.

 

 

ВОЗРАСТЫ ЖИЗНИ

Lebensalter

 

Духоноснее светятся дикие

Розы в саду у ограды;

О, затишье души!

 

В прохладе под сенью лозы

Солнце пасётся хрустальное;

О, ясность святая!

 

Старец в ладонях пречистых

Спелый плод преподносит.

О, луч любви!