ВОЛЬНЫЙ СТИЛЬ.

Моей жене.

I.
В начале 60-х меня, спортивного фрилансера, свободного журналиста, пригласили в странное здание на задах стадиона ГЦОЛИФКа, по всем трём этажам напичканное какими-то лабораториями – судя по оснащению, химическими. Я не понял, по своему тогда невежеству, зачем приглашён; фраза: «Здесь производятся рекорды» показалась мне странной – и весь этот эпизод довольно скоро почти выпал из памяти...

Зависть сильно руководила мной в моей убогой юности. Зависть была не чёрной, а белой. Своему приятелю Володе Заморскому, рослому красивому парню, я не желал зла – просто, хотел быть таким, как он. По скромности, он не делился со мной своими успехами у девушек, но я понимал, что успехи были, а у меня их не было. Володя поступил в Киевский институт физкультуры, довольно скоро стал мастером спорта в академической гребле – и я возжелал того же.
Уже учился тогда в университете на философском факультете, но усердно специализировался в плавании и, видимо, привлёк внимание своим усердием и сломом незыблемой традиции. При плавании брассом голова для вдоха поднимается при гребке – при разведении рук. В этот решающий для продвижения момент увеличивалось сопротивление воды. Так вот, я попробовал делать мгновенный вдох при выведении рук вперёд...

Приходилось мудрить, так как к плаванию я по природе не слишком был пригоден. Университетский тренер Алексей Наумович Бесклубов советовал мне заняться борьбой или штангой. Но тяжёлая атлетика меня инстинктивно отвращала. Лёгкая атлетика тоже не годилась: ростом не вышел; для успехов в гимнастике (да и к плаванию) уже упустил годы...

После первого курса в университете подал документы в ВШТ, Высшую Школу тренеров, при инфизкульте; как-то смог всучить копию школьного Аттестата (об университете не заикался) – и был принят. И гонял весь год из университетского здания у Шевченковского парка по Красноармейской до Физкультурной улицы – километра полтора. Выматывался страшно, но был горд собой.
Весной меня «с позором», как полуофициально утверждалось, выставили из университета; моя Школа тренеров стала единственным прибежищем.
Ну, и слава богу; куда я без неё бы делся.

Время было ненастное. Солдаты-победители вернулись из европейских столиц с неугодными властям впечатлениями. По радио усиленно прокручивались песни – «не нужен мне берег турецкий, чужая земля не нужна», «хороша страна Болгария, а Россия лучше всех» т.п. Но кинозрители предпочитали «заграничную жизнь» - «трофейные фильмы», на худой конец итальянский неореализм. «Трофейные», по преимуществу американские фильмы, приносили существенную для властей кассовую выручку; отказаться от этого было трудно. Патриотизм подогревался псевдоисторической патетикой и борьбой с космополитизмом. Вдруг оказалось, что паровоз, электролампочку, радио и многое другое – даже велосипед (правда. деревянный), «самобеглую коляску», «изобрели в России».

Главными космополитами оказались евреи – особенно после недолгой посольской миссии Голды Меир. «Умные люди прислали нам глупую женщину» заметил Сталин – и, к сожалению, был прав...
Еврейская профессура, изгоняемая из престижных вузов, пристраивалась в непрестижных – в частности, в спортивных. Здесь возник даже избыток талантов; Советский Союз готовился впервые выступить на Олимпийских играх в Хельсинки (1952 г.) – и спорту уделялось повышенное внимание. У нас преподавали физиолог Владимир Вениаминович Фролькис (профессор, впоследствии – академик), анатом Александр Борисович Сирота, готовый, кажется, истереть меня в порошок – за то что на занятиях в анатомичке я категорически отказывался препарировать заформалиненную «Машу» (наколка на руке). Увы, это было сверх моих сил...

Окончил ВШТ, однако, с «красным дипломом»; послан был, однако, после окончания в Херсон, где крытого бассейна не было, а детская водная станция по чьей-то странной прихоти размещалась на абсолютно безлюдной левой стороне Днепра. В плоскодонную барку набивалось десятка два ребятишек; на вёслах я перевозил их через реку. Вёслами я управлялся умело, но даже небольшая волна перехлёстывала через низкие борта – и сами дети вычёрпывали воду совком и просто горстями. Почти всякое такое путешествие было опасным. При сильном ветре я лавировал, стараясь не подставляться волне бортом.
Жаловаться было некому. Директор ДСШ Раймонд Людвигович Коссаковский, беспечнейший из смертных, был уверен: раз до сих пор ничего не случилось, не случится и в будущем.

Раймонд, продукт шляхтича и швеи-болгарки, был старше меня лет на пять. Популярнейшая фигура в городе; тренировал прыгунов в воду и отзывался на прозвище Каскад.
По его инициативе мы снимали общую комнату на Забалке, окраине Херсона. Он нуждался в моей опеке, когда бывал в пьяном загуле. Приходилось видеть, как иной раз он озабоченно давил головку члена, удивляясь:
- Бабы разные, а триппер всё тот же...
Во всех прочих отношениях был замечательным товарищем.

Вышка для прыжков была у причальной стенки яхт-клуба почти в центре города. Я здесь тренировал ребят постарше – из ЮСШ. Ума не приложу - кому понадобилось тренировать детей ДСШ по другую сторону Днепра, где почти от кромки берега начинались дремучие плавни. На ялике я, в поисках приключений, забрался в какую-то из проток, по берегам сплошь заросшую камышом, осокой, рогозом, нависшими над самой водой ивами; свернул в другую протоку, потом ещё в одну – пока вконец не заплутал. Вокруг только птичий гомон и редкие всплески рыб...
Едва выбрался уже в темноте к речному руслу, и больше таких экспериментов не предпринимал.

Здесь на пустынном берегу меня ждало гораздо более опасное приключение.
В один из дней во время занятий на водной станции стал крутиться какой-то парень лет двадцати пяти – пьяный вдрызг. Вероятно из большого села Чернобаевка, километрах в пяти от реки...
- Ой, жид! – удивился он. - В войну немцы не - всех вас повывели?
Я не посмел ввязываться в драку: пьяный был гораздо крупнее меня. И мои ребятишки были в реке: я поминутно пересчитывал их по головам, готовый тут же прыгнуть в воду в случае недостачи.
Он всё крутился вокруг, давал мне советы...

Наконец, он куда-то исчез – и я вздохнул свободнее.
Тут-то из воды закричали:
- Тонет! Тонет!
На реке, едва ли не на стремнине, молча выныривал, бесполезно взмахивая руками и опять погружаясь, этот пьяница...
У меня потемнело в глазах – и не метафорически, как принято выражаться, но буквально. Я знал, как ведёт себя утопающий – тем более, здоровенный парень вдрызг пьяный. Если я сам бы его заметил, предпочёл бы промолчать и отвернуться – тем более, что и сам он не издавал ни звука. Но уже были свидетели. И мне, спортивному тренеру, грозило бы обвинение: «неоказание помощи, оставление в опасности»...

Барка была, как обычно, общими усилиями - моими и ребятишек, которые были сейчас в воде, вытащена на отмель метрах в двухстах отвсюда.
Я забежал по мелководью на глубину и поплыл в тщетной надежде, что ситуация завершится без меня. Но пьяный держался удивительно стойко, и, едва я коснулся его, тут же прилип ко мне всем телом, как это всегда бывает. Как-то высвободившись, я поднырнул под него, рассчитывая ухватить его сзади – но он оказался вёртким и буквально облеплял меня и руками, и ногами. Я опять нырнул под него, но, в панике, не на вдохе, а на выдохе, и сам едва вынырнул...

Теперь я старался не приближаясь вплотную, подталкивать его к берегу. Это удавалось. Потом всё-таки смог ухватить его сзади, положить на спину, сомкнутыми под его подбородком руками приподнять из воды его голову. Он судорожно задышал, несколько успокоясь; или, может быть, выбившись из сил...
Тут-то и подплыла барка с десятком ребят постарше, которым удалось столкнуть её на воду...

Выбравшись на берег, я тут же пересчитал по головам своих подопечных. Босой ногой перевернул утопленника на бок – и, испытывая ненависть и отвращение, ногой же выдавил из него воду и рвоту. Потом оставил (не скрою, мне его судьба была безразлична) и заставил себя, по возможности, не проявляя волнения, продолжить тренировку...
Когда, наконец, вернулся к спасённому, его уже не было. Штаны и рубаха, валявшиеся поодаль, тоже исчезли. Оклемался подлец – и убежал...
Важный для меня урок жизни.

С октября и зимой я вёл акробатику (какое-то её подобие) в полуразрушенном кафедральном соборе "времён Очакова и покоренья Крыма", превращённом в спортивный зал. Рядом тренировались три гимнастки (всегда только они)– Бантыш, Княгницкая и Дирий. Тренировал их директор ДСШ, где я был почасовиком, Михаил Афанасьевич Сотниченко. Фронтовик, уже за сорок, небольшого роста, довольно хлипкий с виду; я никогда не видел, чтобы он что-то демонстрировал на снарядах. Он и без непосредственного показа умел объяснить сложнейшие движения словами и жестами. И мгновенно реагировал при страховке...

Лариса Дирий (после замужества – Латынина) – обладательница 18-ти олимпийских медалей. (Больше только у американского пловца Майкла Фелпса)...
Что и говорить – я был влюблён в Ларису. Я бывал опьянён одним её присутствием – и мне как-то не приходило в голову впитывать тренерскую премудрость. Мой директор только испуганно ахал, когда мои подопечные исполняли корявые фляки и сальто. Советовал, учитывая мою в этом беграмотность, ограничиться кувырками.
- Целее будем, - говорил он, имея в виду прежде всего себя.

Как-то в его присутствии я сам скрутил с высокой бетонной стенки яхт-клуба неудачное сальто назад — Михаил Афанасьевич буквально взбеленился. Минут двадцать всё вычитывал мне, водя перед моим носом пальцем, сколько пришлось бы ему, руководителю, отсидеть в лагере, если бы я в эту стенку врезался затылком...

...В Москве, спустя годы, мне, беспрописочному, позволялось быть только «свободным», не состоящим в штате журналистом, фрилансером. Газетная трепотня не была моим призванием, но обеспечивала скромные гонорары. Как только удалось, я стал тренером в бассейне подводного плавания ЦМК с колодцем для глубоководных погружений и барокамерой (Москва, Тушино, Лодочная ул.). Вот это дело, свою работу, саму профессию я любил. Хлорирование воды было тогда (а, может, по сей день) единственным способом обеззараживания – и после полного рабочего дня я возвращался домой с головной болью. И всё-таки с радостью наутро опять возвращался в бассейн. Эта работа была моим призванием. А ВШТ, Высшая Школа тренеров Киевского ин-та физкультуры – поистине моя alma mater!

Но спортивным тренером в полном значении этого слова я так и не стал. У меня плавали мастера спорта, но воспитанные не мной. Я обучил плаванию десяток тысяч, довёл до разрядных нормативов тысячу-другую. Мимоходом похвалился даже в «Советском спорте», что за одно-два занятия обучаю неумеющих.
В редакции вдруг решено было проверить почин: либо поймать на вранье, что всегда интересно читателям, либо заполучить ударника на ниве спортивного просвещения; «ударники» везде и всегда приветствовались.

Я был огорошен. Фотокорр наш тесный бассейн забраковал – потребовал «панораму, широкий угол обзора». Был выбран открытый бассейн «Москва» (на месте нынешнего храма Христа-Спасителя), где я и сам никогда не плавал. Представили мне с дюжину «старичков» не моложе лет тридцати – тогда как я имел в виду (и писал об этом) своих студентов – самый добротный по возрасту, здоровью и нацеленности контингент (норматив вписывался в зачётку).

Что и говорить, я сильно подупал духом – но выхода не было. Решил схалтурить. В плавании главная проблема – дыхание, инстинктивный страх держать голову под водой. Я сам разделся и вошёл в воду, что, вообще-то, было против правил. С воды трудно наблюдать за всей поверхностью водоёма (что необходимо, во всяком случае, при начальном обучении). В крайнем смущении от нацеленного на меня фотообъектива, каждого из своих тоже растерянных новичков я клал на спину, придерживая под затылок – что позволяло начинающему преодолеть страх. Понемногу опускал поддерживавшую руку, приучая к уверенности, что тело человека само по себе обладает плавучестью...
Простую работу ног при плавании на спине и крылышкообразное движение кистей рук по бокам туловища я продемонстрировал с самого начала.
Посоветовал вовсе неспортивное дыхание – мелкое: для большей плавучести по возможности не делать выдох - удерживать воздух в лёгких...

Как-то поплыли. Кроме двух- трёх одолели по 25 метров; один, помоложе, даже все пятьдесят.
Победа, впрочем, выглядела как-то блеклой и не была отмечена наградой. Но и охулкой тоже; как говорится, отлегло от сердца. Но на подлинную тренировку это похоже не было.

В своём московском бассейне я завидовал коллеге Лохмоткину. Имя забыл, но помню, как он с верхних трибун прыгал ласточкой в бассейн, разделённый дорожками. Умудрялся как-то попадать между дорожками и не разбиться.
С той же безжалостной лихостью тренировал подопечных: с секундомером в руке гонял на полных скоростях. Как-то я сказал ему, что он загонит своих подопечных в инфаркт – он удивился:
- А как иначе выучишь?..
Действительно, он выводил тех немногих, кто не уходил, выдерживал такие нагрузки, до мастерских результатов.
У меня на это нехватало пороха.

На одном из первенств вузов Москвы (я тренировал студентов-«менделеевцев») участница вдруг призналась, что пришла с температурой, болит горло.
Но ради команды готова выступить.
Она плавала баттерфляем. С некоторым ущербом для командного зачёта можно было пропустить её заплыв на стометровке. Но – никак в комбинированной эстафете, приносившей максимум очков...
Я посмотрел её горло. Оно было воспаленным. Знакомый мне почтенный музыковед Юрий Николаевич Полев, смолоду страдал сердечной недостаточностью (вскоре почил): в годы армейской службы его, больного тогда ангиной, заставили участвовать в трёхкилометровом марш-броске...

Короче, я отказался от комбинированной эстафеты; замены у меня не было. Патриотично настроенная девушка умоляла позволить ей выступить – не подводить команду. Я не мог это позволить. Получил потом взбучку от завкафедрой физкультуры Алексея Постникова – и чувствовал себя виноватым за то, что не подготовил замены. Так оно и было. Хреновым оказался тренером. Лохмоткин в этом качестве был на две головы выше...

II.
Я был почти унижен своей черновой работой: назначал задание полдюжине разрядников на двух центральных дорожках пока был занят главным — обучал элементарному умению держаться на воде для халтурной, по сути, сдачи зачёта. Иной раз гляделся просто идиотом. Студентка-грузинка в вестибюле бассейна жестом пригласила меня в закоулочек, где вдруг раскрыла передо мной спортивный чемоданчик заполненный не полотенцем, мочалкой, мылом, купальником, но — мандаринами. Надеялась без забот снискать себе зачёт. У меня не нашлось слов. Просто — ни единого. Оставил её в растерянности перед раскрытым чемоданчиком…
Какой-то студент пришёл с маменькой, объяснившей мне, что её сыну нельзя простужаться. Я, не пускаясь в объяснения, просто расписался в зачётке…

Было и рисковое приключение. Две пухленькие, на мой глаз одинаковые, метра в полтора с небольшим студентки-монголки, вошедшие по лесенке в воду в мелководной части бассейна вдруг разом стали тонуть. Глубина здесь не более полутора метров. Но их перевернуло в воде едва ли не кверху попами — они могли вмиг нахлебаться и задохнуться. Я вскочил в воду как был — в одежде и тапочках и перевернул их. Поставил ногами на дно…
Девушки, бесспорно, предварительно мылись в душевой — были чистоплотными, вполне цивилизованными. Прилично говорили по-русски. Но — никогда не входили в воду; не представляли, что сами они (да ещё при своей комплекции) легче воды. С таким казусом я встретился впервые…

Вообще же, в детстве, да и много позже, никогда не видел вживе плавающего человека. Возможно, видел, но не вспомню. Гнилопять, на которой стоял мой родной Бердичев, уже по названию понятно, какая речка. В Самарканд, где жил во время войны, Зеравшан, мощный поток в горах, доходит уже обмелённым, разобранным на тысячи русел и арыков для полива…

Но именно в Самарканде какое-то беспокойство овладело мной — стремление научиться плавать. Какой-то могучий инстинкт, подобный сексуальному, пришедшему несколькими годами позже, причину которого, да и просто повод, я и не вспомню. В «губернаторском саду», насаженном и благоустроенном (как и весь русский Самарканд) ещё в 19-м веке при коменданте города генерал-лейтенанте Александре Абрамове, был вырыт обширный водоём «для услаждения публики». Глубина была невелика, не более двух метров, но сам-то я был гораздо менее…
Стыдясь своего невежества (хотя, повторю, не припомню тогда умеющих плавать), я выбрал укромное местечко на берегу — вблизи, метрах в тридцати, сохранённого для живописности островка с парочкой мощных карагачей. Рассудил так: буду при помощи рук и ног стараться держаться на поверхности; коснувшись же дна ногами, оттолкнусь и вынырну для очередного вдоха. Пока что глубоко задышал, стараясь подавить возникший во мне страх.

Но первые два-три метра вообще удавалось почти идти по дну, не опускаясь под воду. Стал подпрыгивать в воде. Получалось. Рискнул погрузиться глубже — решение отталкиваться от дна ногами оказалось продуктивным. Только дно было очень вязким…
Так, выпрыгивая в воде для очередного вдоха, я почти незаметно для себя добрался до островка и взобрался на берег триумфатором. Теперь продумал движения рук — и обратно уже почти доплыл. Так и началось…

В Киеве, где жил после войны, плавал уже вполне сносно. Конечно, вразмашку. О каких-то стилях в плавании ещё и не подозревал. На левый берег - Труханов остров, где пляж, — моста ещё не было. Ходил большой катер. Билет — копейки, но мне и их приходилось экономить. Переплывал Днепр на спине, держа одёжку над головой. На острове прятал её в ивняке, сам шёл по берегу на север — почти до впадения Десны и сплавлялся по течению и на спине, и по всякому километра три — до траверса Печерской лавры на противоположном берегу.
Силы расходовал бережно; их было маловато — из-за недокорма. Папа отдавал мне свою рабочую пайку — 400 грамм, себе брал мою — 300 грамм хлеба. Иногда доставалась чекушка молока или стаканчик семечек. Я, подобно гоголевскому герою («Нос»), хотел бы, конечно, и того и другого, но знал, что было совершенно невозможно требовать двух вещей разом. Зато, луская семечки, шелуху не выбрасывал, но использовал её затем полностью — в качестве десерта, ощущая хотя бы относительную наполненность желудка.

Зимой вовсе было худо. Вспомнить — так и сейчас пробирает... Промозглый Киев. Я, голодный, промокший, в хлюпающей обувке шляюсь по Евбазу в расчёте стырить что-то съедобное. И слышу разговор каких-то бабок-продавщиц: будто бы по радио о том, что от Солнца оторвался кусок и падает на землю, прямо на нас.
И вдруг, представьте, как-то отлегло от души. Даже и есть как-то перехотелось. Ну, раз уж хана — то для всех сразу. И я тут ничуть не хуже других!

Так что, понимаете, не до спорта было. Спорт это потом. Потом вообще много чего: потеря невинности; первая несносная любовь; поступление в университет; появление в бассейне с его ослепительными почти обнажёнными (как казалось) девушками… (На пляже они выглядели гораздо будничнее).
И понеслась (как сказано не мной) душа в рай!
Для штанги, вроде бы, самый возраст; для сносных результатов в плавании — уже почти старик. В бассейне ЦМК, проверив однажды себя (участвовал в каких-то рядовых соревнованиях), понял, что и прежние не бог весь какие результаты поползли вниз…

Бассейн ЦМК был по тем временам уникальным. Ванна заурядная — 25-тиметровая. Но была и ещё одна — для тренировки водолазов. Был, как упоминалось, 16-тиметровый колодец для глубоководных погружений, а при нём барокамера — для тех, кого с этой, не такой уж значительной глубины поднимали в бессознательном состоянии…
Я, несмотря на опасливые предупреждения нашего ветерана Витаминыча (Вениамина Гавриловича), сходу без аппарата донырнул до дна, вынырнул, продышался и опять нырнул… Т.е. проявил кое-какие задатки подводного пловца. И решил, что здесь есть шанс…

Ласты ещё только возникли в обиходе; моноласт ещё не придумали. Мне нравилось проныривать без какого либо снаряжения на одной задержке дыхания; получалось — 50 метров, в ластах — 75 (три бассейна с поворотами), даже, помнится, больше. И скорость была приличной. Но, конечно, далеко от мастерской.

Заметил я удивительную особенность. После проныривания, особенно скоростного, чувствовалось не столько утомление, сколько приятная эйфория, какая-то освежённость в мозгах. Регулярность этого явления была очевидна. Я допустил (и, как показало последующее, не ошибся), что при относительно длительной задержке дыхания, кислородном голодании, сосуды мозга расширяются, пропуская (восстанавливая баланс) больше обеднённой крови...
Я написал страничку с этим умозаключением и послал в журнал «Здоровье». Оттуда пришло предложение стать постоянным автором журнала…

«Красивые самолёты лучше летают». Мысль универсальная, пригодная и в физической культуре. Сам я начинал заниматься физическими упражнениями, если вспомните, не для здоровья — об этом ещё не задумывался, но - чтобы распрямить спину, развернуть плечи, оформить мышцы шеи, чтобы походка стала упругой и уверенной. Не сразу, но удалось.
Здоровье же, надо думать, укрепилось само собой.
Вот и рост тот же, что и всегда. Это очень важный, а в глубокой старости (уже к девяноста...) весьма наглядный показатель. С годами рост снижается - за счёт уплощения межпозвоночных дисков.
Словом, формулу насчёт самолётов положил я тогда в основание комплекса упражнений для журнала. ВСЕ ХОТЯТ БЫТЬ КРАСИВЫМИ - название вышедшей впоследствии моей книжки.
(Это не самореклама: книжка весьма посредственная).

Журнальные гонорары из месяца в месяц были небольшие, но постоянные. Со временем моим текстам с сопутствующими рисунками отдали третью страницу обложки. Одно расстраивало: упражнения всегда появлялись какими-то кастрированными, выхолощенными. Примитивно оздоровительными. Я обижался и спорил. Людмила Кафанова, мой редактор, благодушно возражала:
- Когда пишете о здоровье, не рассчитывайте на умных читателей. Половина - – идиотов и половина остальных – больные. Всем им терять нечего и они склонны к крайностям. Вы своими здравыми советами повысите в стране процент смертности.

Я и сам потом упростил комплекс. Потому что подошёл к серьёзному возрастному рубежу, за которым любого из нас ожидают другие проблемы.

III.
АКМЕОЛОГИЯ — так я назвал свою новую систему. Акмэ (др.-греч.) - зенит жизни, время расцвета физических, умственных, творческих потенций человека. Акмэ совпадает с пиком сексуальной активности, взаимосвязь здесь очевидна. Половые гормоны, возобновляемые в организме естественным путём — важнейший фактор здоровья и долголетия…
Любой организм рождается для того, чтобы продлить существование вида – произвести потомство. Все жизненные функции – дыхание, еда, отстаивание территории т.п. – служат, в сущности, лишь этой цели. Особь, потерявшая способность к размножению, как бы отбраковывается самой Природой.

Человек едва ли не самое долгоживущее существо на Земле. Мужская репродуктивная функция, вероятно, рекордная по продолжительности. Конечно, далеко не всякий даже сотый или тысячный половой акт приводит к деторождению. Но за этим Природа уже не может уследить. Пока нам удается водить за нос Природу, и Она верит, что мы еще на что-то годны, в нас поддерживается жизнь.

Избирательность в сексе - важнейший фактор духовного развития, предрешающий формирование эстетики, чувства красоты, а значит, и этических норм, вообще — культуры; тогда как «пространство в человеке, заполненное другими людьми» (по чьему-то меткому определению), общечеловеческое в индивидуальном, мы с полным правом назовем душой.

«Опоясания Адама и Евы смоковными листьями» (Пятикнижие, Бытие) - первая примета подлинной сексуальной революции, вторгшейся в саму физиологию человека. Его сексуальность определяется не только гормональной зависимостью, как во всём животном мире, но и социокультурными факторами. Чем более развита психика, тем сильнее гормональная сторона сексуальности сплетается с эмоциональной. И потребность нормального полового влечения человека возрастает по мере его интеллектуального развития.
Свободное развитие психики предопределяет таким образом здоровье и долголетие.

Возникает естественный вопрос: зенит жизни это точка, вершина, пик, с которого неизбежен спуск, или — перед нами простирается всё тот же простор возможностей?
Мой жизненный старт был крайне низким, первые 30 лет я провёл как бы на дне жизни: голод, трущобы, многолетнее бомжество...
Так что выход был единственный - наверх.
Первый мой брак — по взаимной любви — оказался всё-таки лишь ступенькой на этом пути. В штат не брали (беспрописочный); гонорары были грошовые. Я попросту не мог содержать семью...
Во втором браке всё было иначе. Жена-студентка сразу же перешла на вечернее отделение, стала работать программистом. Я и сам, наконец, смог вернулся к своей профессии — стал тренером. Бросил курить — потому что рядом с юной чрезвычайно деловитой и целеустремлённой женой не стало поводов для беспокойства. Обеих зарплат хватало на скромную жизнь. Другой мы просто не знали. Дети рождались без проблем в заранее обусловленные сроки. Плюс совпадения темпераментов, плюс взаимный природный оптимизм, выручавший в трудных обстоятельствах.
Скажу так: мне чрезвычайно повезло с женой — уже и в том, что выбирал не я, она выбрала меня. В жизни это главное.

Между тем история (о чём я прежде только догадывался) убыстряла свой бег. Привычный всем нам социализм, надо сказать, уже сильно сдал. Он и раньше был не ахти, но была надежда. Кто-то, может быть, держал в памяти хрущёвский бесплатный хлеб с горчицей в студенческих столовых. Хлеб ещё наличествовал, горчица – не знаю, не интересовался, но прилавки продовольственных магазинов всё чаще поражали пустотой - пока на километрах (в общей сложности) блистающих чистотой металлических застеклённых прилавках не замаячила лишь кое-где мороженая рыба хек.

Свидетельствую: хек был.
Супруга, добывая где-то свиные требуху, печёнку и мозги, возвращалась гордая собой. В солидных учреждениях и конторах распределялись пайки: крупа, сахар, масло, иногда сыр, что-то ещё...
В нашем бассейне, где я тренировал студентов Менделеевки (МХТИ), где плавали и мастера спорта, на параллельных дорожках барахтались какие-то пузатые дяди. Мне объясняли - «так надо»: этот – мясник, этот – заведует винным отделом, ещё кто-то – автослесарь… «Незаменимые люди!»

Открылось, однако, и нечто позитивное. Какая-то предприимчивая дама (не вспомню имени-фамилии, ни даже внешности) арендовала какой-то заброшенный спортивный зал (турник, шведская стенка, несколько потёртых матов) — и пригласила меня (известного ей по публикациям в «Здоровье») для тренировок немолодой и неспортивной публики.

Желающих набралось немало. Преимущественно женщины «в критическом возрасте», мужчины - «в полукритическом». Я растерялся. Инициатива деловой дамы, как и моя деятельность, выглядели противоправно. Отсылать всех этих немолодых людей за врачебными справками было немыслимо.
Но и рисковать было опасно. «Не навреди» - принцип Гиппократа был более чем актуален в моём случае.
Пришлось изобретать какие-то оригинальные критерии для отбора — чтобы не браться за безнадёжное исцеление больных, но - и не обидеть доверившихся мне.

Я выстроил проверочный тест, опираясь, думаю, на абсолютные жизненные приоритеты. Первый из них, само собой, – ЗДОРОВЬЕ. Ему бесспорный приоритет. Менее существенное привёл в случайном порядке. Последовательность определял каждый в очередности, важной для него самого без оглядки на какие бы то ни было мнения.
Для кого-то СЕМЕЙНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА более важны, чем МАТЕРИАЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ, для кого-то – наоборот; кто-то сразу же вслед за здоровьем ставил свою РАБОТУ (УЧЕБУ), кто-то – свое ЖИЛИЩЕ как совокупность места и условий проживания; кто-то задумался, что для него важнее: отношение к нему коллег, друзей, соседей, окружающих в целом, иначе говоря, - СОЦИАЛЬНЫЙ СТАТУС, ощущение своего общественного положения, или отношение к себе лиц противоположного пола – СЕКСУАЛЬНЫЙ СТАТУС.

Итого, СЕМЬ факторов, вполне исчерпывающих, как нетрудно убедиться, круг банальных человеческих устремлений. Расположив их колонкой по убывающему для них значению, каждый проставил себе оценку в обычной пятибалльной системе, как в школе:
очень доволен, ни малейших претензий к данному обстоятельству – 5 баллов;
хорошо, грех жаловаться – 4;
так себе, средне, могло бы быть лучше – 3;
плохо – 2; очень плохо, хуже некуда – 1 балл.

Далее несложные арифметические действия: оценка за здоровье умножается на 7, оценку за второй по значимости фактор – на 6, за третий – на 5, за четвертый – на 4, за пятый – на 3, за шестой – на 2; последняя оценка остается как была (помноженная на единицу).
Складываются полученные числа. Нетрудно понять: если набирается сумма, большая 120-ти, человек ощущает себя счастливым, больше ста – ощущает удовлетворенность жизнью, меньше – неудовлетворенность, ниже 70-ти - постылость...
Понятно также, что решающей здесь оказывается оценка собственного здоровья. И тем, чья общая самооценка приближалась к 70-ти, я советовал прежде всего обратиться к врачу. В их же собственных интересах.
И не ошибся: никто из этой категории не обращался ко мне больше. Лекарства были им нужнее, чем упражнения.

Подсчёт, произведенный мной тогда для себя, показал сумму чуть больше ста. Что ж, на этой жизненной ступеньке можно было перевести дыхание. Что я и сделал. Постарался понять, чего же недостает, чтобы почувствовать себя вполне счастливым…

Есть три звездных часа в судьбе каждого человека: выбор профессии, выбор партнёра по жизни, выбор жизненной цели. Без цели жизнь человеческая не только обессмысливается, но и сокращается… Ну, не быть мне уже мастером спорта, - но в том ли счастье?..

Предпримчивая дама платила мне за учебный час вдвое больше, чем институт — не рубль двадцать, но два пятьдесят. Двухчасовые занятия дважды в неделю — рублей 40 в месяц; сама же стригла с занимающихся по рублю за посещение.
Очевидна «прибавочная стоимость» по Марксу-Энгельсу, эта "язва капитализма"; учтём, однако, дама кому-то, конечно, платила за аренду зала да и рисковала гораздо больше, чем я.

Да и сам Маркс, извиняюсь, жил, наплевав на принципы, на «прибавочную стоимость», отнятую Энгельсом у рабочих своей текстильной фабрики…

Убогость оборудования заброшенного зала поневоле упростила содержание занятий. Публика была неспортивная, стыдящаяся порой собственного телосложения. И я, сразу же, ломая стереотипы, преодолевая убогие синдромы (т. н. комплексы), первое же занятие начал с самомассажа. Сам хорошо помню, как неловко чувствовал себя (думаю, не только я) на подобных занятиях ещё в Школе тренеров: многие движения напоминали постыдную мастурбацию.

Поначалу мои не шибко молодые подопечные вообще застыли в растерянности. Поневоле оголились в пределах приличия и принялись повторять вслед за мной растирание спины, проминание мышц живота, икр, голеней, поочерёдно — бицепсов и плечевых трёхглавых мышц…
В зале было прохладно — массаж разогревал тела, расслаблял, создавал комфорт, заставлял забыть первоначальное смущение…
Под конец, когда все оделись, я рассказал о разных типах нормального (!) сложения, о том, как мода на худобу («визитной карточкой десятилетия» была тощая британка Твигги) калечит здоровье миллионов — и о том, что «в нашем возрасте» (я был несколько старше своих подопечных) многие недостатки сложения исправимы.
Лёд был сломан. Я спросил:
- Кто испытывает постоянно или хотя бы периодические боли в спине?
Поднятых рук было достаточно, чтобы я объявил:
- Вот этим и займёмся на первых уроках.
Т.е. - разнообразные висы на шведской стенке для женщин, на перекладине для мужчин, растяжения, упражнения в гибкости…

Я обещал, что эти занятия обеспечат увеличение роста как минимум на два-три сантиметра, некоторым даже больше. Обещание было реальным. Сутуловатость, сплющивание с возрастом межпозвоночных дисков снижает нормальный рост.
К месту было и упоминание мистической «змеи кундалини» - реальной косички спиномозговых нервов, разветвляющихся в промежутках между позвонками. Почти микроскопические расширения этих проёмов высвобождают защемлённые (радикулит...) нервные окончания...

Каждое занятие начиналось обычными разминочными упражнениями, десятиминутным самомассажем; затем объявлялась тема очередного урока. В моей «Акмеологии» - книге, вышедшей позднее массовым тиражом (35 тыс. + два, по меньшей мере, «пиратских» издания), упомянуто более ста оригинальных упражнений.

Помню возникшее однажды недоумение, когда я объявил, что начнём осваивать «гимнастику капилляров мозга». Такие недорогие сенсации («змея кундалини», «гимнастика капилляров»…) всегда кстати возбуждают внимание…
Но — сперва о более простом и понятном.

Важнейшее в плавании — правильное дыхание. В предварительных разминках на суше (в зале «сухого плавания») я применял упражнения, которые назвал «контрарным дыханием». (Теперь, спустя почти полстолетия, просматривая интернет, к своему изумлению увидел, что упражнения, да и сам термин, вошли в обиход без упоминания автора).
Обычно: поднимая руки, расширяя грудную клетку, делаем, естественно, вдох. А если наоборот? На вдохе — захлестнуть себя руками (подобно ямщикам на морозе), на выдохе — развести руки... А если на вдохе — глубоко присесть, на выдохе — выпрямиться? Или - сидя на пятках, на вдохе — наклониться, до касания лбом пола, на выдохе— выпрямиться?..
Я заметил, что такое «неестественное дыхание» полнее проветривает лёгкие, заполняя самые потаённые уголки (где как раз обычно и таится угроза).
Контрарное дыхание завершало все упражнения моих подопечных. Так что и «гимнастика капилляров» перестала им казаться чем-то мистическим.

Кровью транспортируется кислород и проникает по капиллярам к самым отдалённым, глубинным нейронам. При избытке кислорода (усиленном дыхании) капилляры сужаются, при недостатке (задержке дыхания) – расширяются, чтобы пропустить больше крови, обеднённой кислородом, - как-то восстановить нужный баланс.
Паутинные, различимые разве что в микроскоп, сосуды последовательно расширяются и сужаются на всём их огромном протяжении – упражняются. Это подлинная «гимнастика» сосудов мозга, подзарядка энергией. Сонливость как рукой снимает, возбуждается мозговая активность, ощутимо подымается настроение...

Приводится в действие длинная физиологическая цепочка. Вот (упрощённо) её звенья: относительное кислородное голодание – избыток углекислого газа – рефлекторное расширение сосудов – увеличение кровотока при определённом снижении артериального давления (сосуды расширились, более просторны) – компенсация (при смене фазы на интенсивный вдох) с нарастающим избытком кислорода – недостаток углекислого газа – сужение сосудов – уменьшение кровотока при некотором физиологическом повышении давления...

Это далеко не всё. Расширение сосудов, а, значит, и увеличение общего объёма мозга, ведёт к некоторому вытеснению из черепной коробки ликвора, спиномозговой жидкости; сужение же сосудов, уменьшение объёма мозга – к возвращению вытесненного ликвора, участвующего в терморегуляции, а отчасти и в питании тканей мозга. Происходит частичное обновление ликвора и как бы мягкий массаж мозга, также активизирующий его деятельность…

Также, для краткости написанного здесь, представьте упражнения для мышц шеи — фактически для свободной циркуляции крови в сонных артериях, питающих мозг… Ну, и многое другое.

Наградой для меня было прощание с моими первыми подопечными после завершения учебного цикла. Почти все они заявили о желании продолжить занятия. - Но я ведь повторю всё то же самое!
Общим решением было: «Повторение — мать учения!»
Я был смущён и горд.

Эпилог.
«АКМЕОЛОГИЯ. Эрос и личность. Форма души». Книгу легко удалось издать. Для меня это стало неожиданностью. Другие публикации сопровождались неизбежными спорами и трудными компромиссами. В данном случае мне даже предложили определить оформление издания. Я выбрал для тонированной глянцевой обложки фрагмент картины живописца Северного Возрождения Яна Госсарта «Нептун и Амфитрита»; сам текст перемежался рисунками английского графика Обри Винсента Бердслея; нашлось, к моему удовольствию, место и для портрета автора.

Ну, а с выходом книги пошли чудеса. О них — вкратце.
Вслед за моей книгой (1992 г.), где система впервые так названа, вышла - спустя 3 года - «Акмеология» А.Деркача – зав. новообразованной кафедрой МГУ; далее пошло многое прочее – лекции, семинары, конференции, симпозиумы, даже «академии» (первая – в Питере)...
Возникли «военная акмеология, социальная акмеология, школьная акмеология, педагогическая акмеология, медицинская акмеология» и вовсе уж экзотические направления: «креативная акмеология», «синергетическая» т.п. — тогда как суть моей «Акмеологии» проста и чётко сформулирована во входных данных: «Акмэ» (др.-греч.) — зенит жизни, время расцвета физических, умственных, творческих потенций человека. Акмэ совпадает с пиком сексуальной активности, взаимосвязь здесь очевидна. Как продлить это состояние?.." Методика, упражнения, практические рекомендации…

Нынешние акмеологи (их уже немеряно) определяют свою деятельность так: «Акмеоло;гия (от др.-греч. ;;;;, akme — «вершина», др.-греч. ;;;;;, logos — «учение») — наука о закономерностях (путях) достижения максимального совершенства во всех видах индивидуальной деятельности человека» (Википедия).
В Википедии очень долго крупно вывешено было обращение непосредственно «К ТАРТАКОВСКОМУ» дать своё определение этого понятия. Я не внял призыву – потому что «во всех видах деятельности» я отнюдь не силён.
А сужение задачи до физической культуры не раз вызывало отторжение у тех же новоявленных акмеологов (Деркача, Бодылёва и др.), предпочитающих в своих скудных трудах (тиражи от двух сотен до нескольких тысяч экз. - в общей сложности менее тиража одной моей книги) трактовать о делах, скорее относящихся к профсоюзным. (Эта схоластическая продукция – в интернете; нетрудно познакомиться, убедиться в истинности мной сказанного). * * * * *

Проголосуйте
за это произведение